РЯБИНОВЫЕ-БУСЫ-Повести-и-рассказы-Часть-II
Андреева
Ирина АНДРЕЕВА
РЯБИНОВЫЕ БУСЫ
Повести и рассказы
Часть II
_Искушение_
Когда я закончила второй класс, старшая сестра привезла меня в гости к тете (у которой сама проживала) в п.Антипино. Семья тети жила в вагончике. Вагон был разделен на две половинки тамбуром, в котором помещалась печка.
Там было целое поселение из таких вагонов, расположенных так, что в середине образовывался общий двор, в котором играла местная ребятня, а по вечерам и взрослые, возвращающиеся с работы, собирались во дворе, разговаривали, занимались хозяйственными делами. Справа за этими поселением стоял высоченный забор, огораживающий вишневый сад, а на задах поселения был бор, где мы собирали землянику по буграм. Ниже в овраге протекала Тура, где мужчины удили или ловили бреднем щурят. Мне, выросшей в березовом равнинном краю, эта местность показалась раем. Никогда раньше я не видела ягоды земляники и дикой малины, что росла прямо в бору. Не бывала в вишневом саду и не видела, кроме карасей и гольянов, никакой другой рыбы. Даже сами люди казались другими, не такими, как в родной деревне.
Не помню, сколько я тогда там гостила, но каждый день был наполнен новыми яркими впечатлениями и событиями. Познакомившись с местными детьми, целыми днями играла с ними во дворе в мяч, в классики, скакала на скакалке. Вся дворовая ребятня находилась под присмотром «общей» бабушки, сухонькой энергичной старушки, которой, говорили, было уже более 80–ти лет. Очень хорошо запомнила я ту бабушку. Всякий раз, как только мячик наш улетал за забор вишневого сада, бабушка стремглав неслась доставать его оттуда, залезая в довольно низкий лаз под забором, ведь сад был совхозный, и нам туда заходить было не дозволено.
Однажды тетин муж взял нас с сестрой поглядеть, как он с другими мужчинами будет бреднем ловить в речке рыбу. Помню, мы бежали вдоль берега вслед за мужчинами, которые тащили бредень по реке, и на нас тоже снизошел рыбацкий азарт: «Хоть бы что–нибудь поймалось!» Удача улыбнулась рыбакам, а, значит, и нам: в вытащенной на берег снасти, кроме мелких щурят, щерясь «утиным клювом», подпрыгивало несколько довольно больших щук. Рыбаки поровну разделили улов и все пошли по домам. Дома тетя и моя сестра очистили и распотрошили рыбу, присолили, чтобы назавтра зажарить или сварить уху. Когда взрослые вышли во двор, я вновь стала рассматривать диковинную рыбину, поднимая спинные плавники и трогая за широкий нос. Потом мне взбрело в голову всунуть ей указательный палец в пасть. Палец вошел легко, но вот обратно щука, даже уснувшая, не отпускала его. Ее хищные зубы, загнутые в обратную сторону как рыболовный крючок, намертво впивались в палец, а всякая попытка вынуть его больно ранила. Родители воспитывали нас в строгости и послушании, поэтому я боялась, что вернувшаяся домой тетя будет ругать меня за мой поступок, поэтому решила, во что бы то ни стало, вытащить палец сама. Левой рукой, разжимая челюсти щуки, я, осторожно, морщась от боли, продвигала палец обратно. Полдела было уже сделано, вдруг с улицы что–то брякнуло, кто–то заговорил, испугавшись, я выдернула свой палец вместе с кровью и брызнувшими из глаз слезами и лихорадочно стала смывать кровь, закутывать палец в бумагу: только бы никто не заметил! Кровь, наконец, унялась, хотя палец саднило ужасно. Вечером за ужином дядя Саша все же увидел мой пораненный «перст» и предупредил, что со щукой шутки плохи, хорошо, что она успела уснуть. Потом все дружно смеялись, а у меня, наконец, отлегло от сердца, что все обошлось шуткой.
Следующий день прошел без приключений. Под вечер стали собираться тучи, все посинело вокруг, засверкали молнии, поднялся ветер, брызнули первые капли дождя. Все ребятишки разбежались по домам, я тоже побежала в свой вагон и вдруг увидела на траве коробку с карандашами. Подняла коробку и открыла ее – это был набор из шести цветных карандашей, новеньких, только что обструганных. У меня дух захватило – такого богатства у меня никогда не было! А рисовала я всегда, сколько помню себя, но в большой семье мне оставались от старших одни огрызки (семья не жила богато, а, может быть, канцелярских товаров не было тогда в нужном количестве). Прижав коробку к груди, я побежала в свой вагон и незаметно спрятала под матрацем отведенной для нас с сестрой кровати. О своей находке не сказала никому, но меня все жгло что–то внутри, не давало покоя. Хотелось, чтоб поскорее все легли спать, тогда я успокоюсь. Но ночью мне не спалось: не давали покоя карандаши. Было какое–то двоякое чувство – радость и еще что–то неприятное, волнующее: ведь они не мои! Всю ночь поливал дождь, а я уговаривала сама себя мысленно: «Ведь я не украла их, а нашла. А если бы не подобрала, то они бы сейчас размокли под дождем. Тот, кто их потерял, не дорожит ими, и, наверное, совсем не умеет рисовать, иначе не оставил бы на траве. А если это сокровище обнаружит тетя, что тогда? Ответ был один: нужно вернуть карандаши, утром положить туда,где они лежали. Это решение как–то сразу успокоило, привело мысли и совесть в порядок, и я заснула детским беспечным сном. Днем, как и задумала, вернула карандаши на прежнее место. Теперь совесть моя была чиста.
Вскоре сестра увезла меня обратно домой.
В третьем классе я впервые узнала, что в природе существуют еще и акварельные краски. Те первые краски были низкого качества, сухие, блеклые, потому что это была далеко не «Ленинградская акварель». Но я была счастлива, а то, что к тем краскам прилагалась кисточка жесткая как проволока, тоже не создало проблему: когда папа увидел, что я приспособилась делать кисточки, размочаливая зубами кончики спичек, сделал мне замечательные кисточки из своих собственных волос, срезав и зажав их в мягкую жесть из консервных банок. Вот это было настоящее счастье и гордость – ведь таких кисточек больше ни у кого не было! Даже из других классов приходили посмотреть на мои кисточки. А я тогда усвоила урок, что лучше своего – законного - ничего не бывает!
Андреева
Ирина АНДРЕЕВА
РЯБИНОВЫЕ БУСЫ
Повести и рассказы
Часть II
_Искушение_
Когда я закончила второй класс, старшая сестра привезла меня в гости к тете (у которой сама проживала) в п.Антипино. Семья тети жила в вагончике. Вагон был разделен на две половинки тамбуром, в котором помещалась печка.
Там было целое поселение из таких вагонов, расположенных так, что в середине образовывался общий двор, в котором играла местная ребятня, а по вечерам и взрослые, возвращающиеся с работы, собирались во дворе, разговаривали, занимались хозяйственными делами. Справа за этими поселением стоял высоченный забор, огораживающий вишневый сад, а на задах поселения был бор, где мы собирали землянику по буграм. Ниже в овраге протекала Тура, где мужчины удили или ловили бреднем щурят. Мне, выросшей в березовом равнинном краю, эта местность показалась раем. Никогда раньше я не видела ягоды земляники и дикой малины, что росла прямо в бору. Не бывала в вишневом саду и не видела, кроме карасей и гольянов, никакой другой рыбы. Даже сами люди казались другими, не такими, как в родной деревне.
Не помню, сколько я тогда там гостила, но каждый день был наполнен новыми яркими впечатлениями и событиями. Познакомившись с местными детьми, целыми днями играла с ними во дворе в мяч, в классики, скакала на скакалке. Вся дворовая ребятня находилась под присмотром «общей» бабушки, сухонькой энергичной старушки, которой, говорили, было уже более 80–ти лет. Очень хорошо запомнила я ту бабушку. Всякий раз, как только мячик наш улетал за забор вишневого сада, бабушка стремглав неслась доставать его оттуда, залезая в довольно низкий лаз под забором, ведь сад был совхозный, и нам туда заходить было не дозволено.
Однажды тетин муж взял нас с сестрой поглядеть, как он с другими мужчинами будет бреднем ловить в речке рыбу. Помню, мы бежали вдоль берега вслед за мужчинами, которые тащили бредень по реке, и на нас тоже снизошел рыбацкий азарт: «Хоть бы что–нибудь поймалось!» Удача улыбнулась рыбакам, а, значит, и нам: в вытащенной на берег снасти, кроме мелких щурят, щерясь «утиным клювом», подпрыгивало несколько довольно больших щук. Рыбаки поровну разделили улов и все пошли по домам. Дома тетя и моя сестра очистили и распотрошили рыбу, присолили, чтобы назавтра зажарить или сварить уху. Когда взрослые вышли во двор, я вновь стала рассматривать диковинную рыбину, поднимая спинные плавники и трогая за широкий нос. Потом мне взбрело в голову всунуть ей указательный палец в пасть. Палец вошел легко, но вот обратно щука, даже уснувшая, не отпускала его. Ее хищные зубы, загнутые в обратную сторону как рыболовный крючок, намертво впивались в палец, а всякая попытка вынуть его больно ранила. Родители воспитывали нас в строгости и послушании, поэтому я боялась, что вернувшаяся домой тетя будет ругать меня за мой поступок, поэтому решила, во что бы то ни стало, вытащить палец сама. Левой рукой, разжимая челюсти щуки, я, осторожно, морщась от боли, продвигала палец обратно. Полдела было уже сделано, вдруг с улицы что–то брякнуло, кто–то заговорил, испугавшись, я выдернула свой палец вместе с кровью и брызнувшими из глаз слезами и лихорадочно стала смывать кровь, закутывать палец в бумагу: только бы никто не заметил! Кровь, наконец, унялась, хотя палец саднило ужасно. Вечером за ужином дядя Саша все же увидел мой пораненный «перст» и предупредил, что со щукой шутки плохи, хорошо, что она успела уснуть. Потом все дружно смеялись, а у меня, наконец, отлегло от сердца, что все обошлось шуткой.
Следующий день прошел без приключений. Под вечер стали собираться тучи, все посинело вокруг, засверкали молнии, поднялся ветер, брызнули первые капли дождя. Все ребятишки разбежались по домам, я тоже побежала в свой вагон и вдруг увидела на траве коробку с карандашами. Подняла коробку и открыла ее – это был набор из шести цветных карандашей, новеньких, только что обструганных. У меня дух захватило – такого богатства у меня никогда не было! А рисовала я всегда, сколько помню себя, но в большой семье мне оставались от старших одни огрызки (семья не жила богато, а, может быть, канцелярских товаров не было тогда в нужном количестве). Прижав коробку к груди, я побежала в свой вагон и незаметно спрятала под матрацем отведенной для нас с сестрой кровати. О своей находке не сказала никому, но меня все жгло что–то внутри, не давало покоя. Хотелось, чтоб поскорее все легли спать, тогда я успокоюсь. Но ночью мне не спалось: не давали покоя карандаши. Было какое–то двоякое чувство – радость и еще что–то неприятное, волнующее: ведь они не мои! Всю ночь поливал дождь, а я уговаривала сама себя мысленно: «Ведь я не украла их, а нашла. А если бы не подобрала, то они бы сейчас размокли под дождем. Тот, кто их потерял, не дорожит ими, и, наверное, совсем не умеет рисовать, иначе не оставил бы на траве. А если это сокровище обнаружит тетя, что тогда? Ответ был один: нужно вернуть карандаши, утром положить туда,где они лежали. Это решение как–то сразу успокоило, привело мысли и совесть в порядок, и я заснула детским беспечным сном. Днем, как и задумала, вернула карандаши на прежнее место. Теперь совесть моя была чиста.
Вскоре сестра увезла меня обратно домой.
В третьем классе я впервые узнала, что в природе существуют еще и акварельные краски. Те первые краски были низкого качества, сухие, блеклые, потому что это была далеко не «Ленинградская акварель». Но я была счастлива, а то, что к тем краскам прилагалась кисточка жесткая как проволока, тоже не создало проблему: когда папа увидел, что я приспособилась делать кисточки, размочаливая зубами кончики спичек, сделал мне замечательные кисточки из своих собственных волос, срезав и зажав их в мягкую жесть из консервных банок. Вот это было настоящее счастье и гордость – ведь таких кисточек больше ни у кого не было! Даже из других классов приходили посмотреть на мои кисточки. А я тогда усвоила урок, что лучше своего – законного - ничего не бывает!