Белые крылья печали
Ирина Андреевна Андреева




Деревенская проза - излюбленная автором тема. Тоска по малой родине и ее горькой участи. Желание возвратиться и хотя бы глазком оценить то, что от нее осталось.

Автор признателен за помощь Галине Петровне Замышляевой и Лидии Александровне Шпехт (Парксеп) за любезно предоставленный семейный архив.

В книге использованы рисунки автора.  













ИРИНА АНДРЕЕВА 





_Белые_крылья_печали_



ПОВЕСТЬ, РАССКАЗЫ





Минуя все постулаты написания отзывов, хочу рассказать о моем восприятии творчества Ирины Андреевой.

Не в светлые и радостные дни попали мне в руки ее четыре книги. А когда прочитала «Мою родословную», на два дня отключилась от повседневной жизни, с упоением читала ее повести и рассказы.

Какое потрясение испытала я, перелистывая страницу за страницей! Это был шквал эмоций, чувств, переживаний, причем искренних, исходящих из глубины души, пронизывающих до самого сердца! Я плакала, смеялась, соболезновала. Хотелось пить и пить этот живительный источник жизни, дышать свежайшим чистым сенокосным воздухом, впитывать в себя каждое слово, пропускать через каждую клеточку своего тела эту чудную энергию творца.

А как иначе? Ведь это все написано о нашей жизни, о моей жизни, о моей деревне, о моей улице, о моем доме, о моих учителях и о моих односельчанах. Это и обо мне и о нас, людях военного и послевоенного лихолетья.

Как можно остаться равнодушной, спокойной? Я восхитилась всем прочитанным. Оно возродило меня и мою уже заскорузлую душу, заставило вернуться в далекое трудное голодное детство, пережить судьбы деревенских женщин, великих тружениц и мучениц, судьбы суровых и упорных мужиков, порой пьющих, порой разудалых, порой нежных и ласковых, оберегающих семейный очаг.

Герои ее рассказов - сибиряки, простые люди со своими мыслями, желаниями, делами. Все они хотят добиться лучшего для себя, своих детей, внуков. Эти люди искренние, совестливые, с понятиями о добре и зле, т.е. с чисто русскими корнями. Они не красуются, живут по правде. В жизни, в горе, в радости, в беде - во всем они остаются самими собой.

Может быть, в этом и кроется секрет русского человека, деревенского мужика?

Откуда у Ирины Андреевой в ее повестях и рассказах звучит народная струна? Отвечаю: от любви к людям, к природе, к малой родине, к языку (а он прост, понятен, точен, доступен, доходчив). Случился вот такой симбиоз: люди и она, она и люди. Она признательна им, это они оставили в ее сердце добрую память и вольно или невольно воспитали ее глубоким, наблюдательным, добрым человеком.

Поэтому мы доверяем автору, она удивительно тонко воспринимает происходящее, умеет подметить главные детали меняющейся жизни. 

Особенно адской болью отзывается в сердце запустение отчего дома, родной улицы, деревни. Щемящее чувство тоски вызывают пустые глазницы окон, разрушенные сараи, обветшавшие крыши домов, сломанные ворота и калитки и … одинокие старики, мрачно доживающие последние дни некогда бурной жизни.

А ведь было, было все по-другому!

Как же надо не любить простых людей, отдавших свою жизнь, свое здоровье на благо сегодняшнего «демократичного» бытия и получивших в результате вот такую скудную одичалую жизнь!

Но тем не менее автору повестей и рассказов чужда назидательность, она никому не навязывает свое мнение. Она просто и доходчиво рисует сегодняшнюю жизнь.

И каким-то шестым-десятым чувством веришь: настанут добрые времена, и люди с облегчением вздохнут полной грудью.

Видимо поэтому хочется еще и еще раз читать и перечитывать эти пронзительные повести и рассказы. Хочется новых книг. Они светлые.

Ирина Андреевна! Пишите! Пишите о людях и для людей.



_                                                                             _Заслуженный_учитель_РФ_

_                                                                             _Фильченкова_Зоя_Никитична_












БЕЛЫЕ КРЫЛЬЯ ПЕЧАЛИ


Поставьте памятник деревне
На красной площади в Москве,
Там будут старые деревья,
Там будут яблоки в траве.
И покосившаяся хата
С крыльцом рассыпавшимся в прах.
И мать убитого солдата
С позорной пенсией в руках.

И два горшка на частоколе
И пядь невспаханной земли
Как символ брошенного поля,
Давно лежащего в пыли.
И пусть поет в тоске и боли
Не протрезвевший гармонист
О непонятной «русской доле»
Под тихий плач и ветра свист.

Пусть рядом робко встанут дети,
Что в деревнях еще растут,
Наследство их на белом свете -
Все тот же черный, рабский труд.
Присядут бабы на скамейку,
И все в них будет, как всегда, -
И сапоги, и телогрейки,
И взгляд потухший….в никуда.

Поставьте памятник деревне,
Чтоб показать хотя бы раз
То как покорно, как безгневно
Деревня ждет свой смертный час.
Ломали кости, рвали жилы,
Но не протестов, ни борьбы,
Одно лишь «Господи, помилуй!»
И вера в праведность судьбы.

_                             _(Н.Мельников)_

Посвящается жителям

исчезнувших деревень России



ПОВЕСТЬ 


ЧАСТЬ I. ДАЛЕКОЕ-БЛИЗКОЕ






ЖИВАЯ ПАМЯТЬ



Родная деревня Роберта сгинула, исчезла с лица земли, будто не было. Остались лишь бугры чернозёма на удобренных бывших усадьбах и скотных дворах, поросшие от времени полынью, крапивой, коноплёй, да чертополохом. А какая раньше была сытая, добротная, основанная на болотах дедами-прадедами, пришедшими из Орловской губернии на конных подводах! Мужики на ноги к лаптям дополнительные онучи прилаживали подвид снегоступов, чтобы нога не проваливалась в болотную жижу. Со слегой от греха ходили, чтоб не угодить в топкое место. Рубили кусты и деревья, устраивали гать. Первые жители поселились в шалашах и землянках, ежедневно отвоёвывая у природы новое пространство.

Молодежь и подростки, пришедшие вместе с семьями осваивать новые необжитые места, недоумевали: «Какой дурак на болоте место для деревни выбрал?» Но вода через год ушла, уступив место пахотным полям и огородам, лугам, удобренным болотным сапропелем и торфом. И закипела жизнь крестьянская безбедная. Народилось новое поколение работников от сохи. И хоть перебедовала деревня невзгоды первой мировой, революции, гражданской войны, коллективизации, а затем и Великой Отечественной, все же жила, крепко стояла на земле. Сама природа одарила поселение сочными выпасами-покосами, грибными лесами, полянами ягод.

Деревня Журавли вошла в состав большого совхоза, организованного после революции, но чувствовалась некая обособленность местного крестьянина: рачительное отношение к личному хозяйству, привязанность к родовым усадьбам. Пришлый народ из молодого совхоза иногда неуважительно называл журавлёвцев «кержаками» или «куркулями», приписывая им жадность. Мужики не обижались, хитро улыбаясь в усы, шутили: «У нас давно коммунизьм построен».

Робка Бондарев родился после войны, в конце пятидесятых, стариков-старожилов не застал, но сам прочно усвоил крестьянскую жилку к работе, тягу к ниве. Жить бы ему на земле предков, вести крепкое крестьянское хозяйство на родовой усадьбе, но пришли иные времена, и судьба распорядилась иначе.

Когда уезжал из Журавлей, в числе первых покидая отчий край, в страшном сне не предполагал, что через десять, пятнадцать лет от деревни не останется камня на камне. А душа будет маяться и тосковать, всё чаще возвращая его мыслями в детство и юность. Особенно вольно думается в дальних рейсах. Серой стальной лентой вьётся, убегает вдаль дорога, упирается на горизонте в синее безоблачное небо. Спокойно и размеренно тарахтит движок, мелькают за стёклами скромные российские пейзажи, вполголоса звучит шансон, унося памятью в далёкое детство.

Перед глазами как на экране встает картина. За покосом лес-редкач, воздух пропитан прелыми листьями, скошенной травой, корьём и разомлевшим березовым листом. Изъеденный до нельзя комарами и слепнями, Робка наткнулся на целую семью сырых груздей - лохматых, ровных, как на подбор. А дух от них идёт такой, что не передать словами! Робка шлепает себя влажными от грибов ладошками по щекам, по распухшим ушам:

- А-а-а, чтоб вы провалились, кровопивцы несчастные!

- Робка! А-у-у! - слышится голос отца. - Робка, где ты? А-у-у!

Робка, пострелёнок, домой пора!

Робка едва откликается - жаль находку, он торопится, набивает грибами плетёную из ивы корзину-короб, где уже нет места. Недолго думая, стягивает с себя рубашонку, и, завязав горловину рукавами, скидывает грузди в получившийся мешок.

- Зум-зум-м, зум! - яростно набрасывается на обнажённое тело гнус, забивает глаза и уши.

- Врёшь, врагу не сдается наш гордый «Варяг»! - в азарте охоты восклицает Робка.

Прибегает, наконец, из лесу, волоча свою добычу. Отец нарочито излишне расхваливает сына:

- Вот, помощник матери-отцу, гли-ко скоко груздов насобирал!

Кошка не принесёт, собака не принесёт, а Робка вот принёс! 

- Я и завтра насобираю, - захлёбывается от счастья Робка. - Их там видимо-невидимо!

Отец притворно удивляется:

- Эт-то брат ты мой, места знать надо! Я давеча заглянул в колок, одне пердуны, ни черта нетуть.

Робка смеётся, он уже два класса закончил, стал грамотным и хитрым. Всё через свой горький опыт. Еще в первом классе, когда учительница задала ребятам вопрос: «Что у кошки на лапках?», он выкрикнул с места: «Каптюри!» Вся школа потом его этими «каптюрями» донимала. Теперь он осторожно относится к словам, знает, например, что пердунами отец называет грибы-коровники. Робка хитро улыбается и спрашивает у отца:

- Почто ты их пердунами называешь?

- А как? Ишо дед мой так их прозывал, они ж на коровьи лепешки похожи.

- Неа, - живо возражает Робка, - Они похожи на коровью шкуру - коричневые и мягонькие.

- Да ну, как есть пердуны!

- А дятел, почему у тебя долбач?

- А что ён делает, дятел твой?

- Долбит.

- Вот потому и долбач, коротко и ясно…

Робка ликует от того, как обрадуется находке мамка. Как сегодня же вечером она зальёт грузди в деревянном ушате тёплой дождевой водой и оставит на ночь под деревом у колодца. А утром кликнет Робкиных сестрёнок и все вместе они усядутся в тенёчке дерева, станут перемывать и ополаскивать грузди студёной водой, после бросая их в чистую кадушку. Где уже лежат на дне зонтики пряные укропа, дольки чеснока и лаврушка. Мать будет пересыпать слои груздей крупной солью, отчего они запахнут еще ярче…

Долгой сибирской зимой семья будет есть грузди с картошкой в мундире из простого чугунка, обжигая руки, катать картошку по столу.

Запах сырых груздей и картошки в мундире навсегда останется в Робкиной памяти запахом детства.




РАССКАЗЫ ОТЦА 

Робкин отец, Бондарев Иван, воевал в Отечественную, но редко рассказывал о войне. Как-то, возвращаясь с покоса, Робка поразил отца наивным вопросом:

- Папка, а ты на войне много мёртвых видел? Горькая усмешка тронула губы Ивана:

- Не приведи господь, сколь повидал!

- И фашистов мертвых видал?

- Всех и всяких, - понурив голову, думал о чём-то своём, потом вдруг будто опомнившись, добавил, - которые и сейчас в глазах стоят.

- Расскажи, папка! - пристал Робка.

Вот тут-то Иван поведал странный случай о том, как по его вине ещё до войны погиб ни в чём не повинный человек.

- Знаешь, сын, под форточкой на наружной стене две ложбинки?

- Знаю, я их сам маленький ногами вытер, когда через фортку лазал.

- Э-э, нет, ту дорогу ещё до тебя братья мои старшие проложили, потом я, а после уж ты. Так вот, слушай, - повел свой невесёлый рассказ отец.

Иван, разглядывая отшлифованное руками до блеска кнутовище, рассказал о том, как собрался в местном клубе актив бедняцкой коммуны во главе с заезжим райкомовским работником. Посовещались о чём-то, активисты, не откладывая дело в долгий ящик, тут же отправили по деревне гонцов, чтоб созывали народ на общее собрание. Из бондаревского дома старшие ушли на собрание, оставив шестилетнего Ивана одного.

Иван помнил, как заскучал один на печи и тоже решил сбегать в клуб. Да вот незадача: на дворе мороз, а малому надеть нечего и дверь снаружи заперта. Что дверь заперта, невелика беда: не один уж, раз Ванюшка через малюсенькую створку в окне сбегал. Охота хуже неволи: надев на босые ноги валенки-опорки, в одной красной рубашонке и шапке-треухе, Ванюшка был таков через створку.

Прибежал в клуб, двери распахнул и стал на пороге. Мужики самосад в ту пору курили нещадно. Косые лучи солнца, падающие из узких окон, пересеклись со светом из двери, высвечивая густое синее марево табачного дыма, а в этом облаке Ванюшка в одной рубахе-перемывахе с голыми коленками и стручок из-под подола торчит. Ванькины отец и дед ахнуть не успели, как сосед Соколов сказал со смехом: «Во! Ишшо один коммуняка явилси!» Шум, хохот стоял до потолка.

Однако, соседу бондаревскому, выпад не прошёл даром. Кто-то из ярых активистов взял мужичка на примету, «на карандаш», и когда в 35-ом покатились по многострадальной России репрессии, однажды тёмной ненастной ночью взяли того мужичка, не дав проститься с родными, вывели под белые рученьки в сырой двор и увезли в чёрном воронке навсегда.

Поговаривали потом знающие мужики, что сдал его сын Дормидонта Чеканцова - Евген, перенявший гнилое нутро от родителя. Вменили Макару Соколову в вину наговор на Советскую власть, мол, насмехался, изгалялся, что власть эта как Ванюшка беспартошная, босоногая, даром что в красной рубахе. Кто бы знал, что эта красная рубашонка беды наделает, Ваньку бы на печи веревками связали. Однако подрастающий Иван отчетливо запомнил этот случай и мучительно страдал, когда взрослые мужики заводили об этом речь.

Самих Бондаревых никто не осуждал, только ходили слухи из двора во двор об Иуде, прозванном односельчанами Чеканцом, вроде как созвучной его фамилии, а вроде и как намек на органы ЧК. Во время войны Иуда проявил себя вновь. Как-то девчата, сгребая сено на дальнем покосе, после наезда бригадира обнаружили небольшой холщовый мешочек, поинтересовались, что внутри, а там оказался список, написанный химическим карандашом, в котором числились дед и отец Ивана Бондарева, сын незадачливого соседа Соколова и еще пара человек.

Среди девчат была невеста Ивана - Авдотья, вот она-то и прибежала к Бондаревым: «Беда, Ванечка! Вот, посмотри, что мы нашли на покосе!» Иван развернул бумагу, в недоумении пожал плечами:

- Что это?

- На покосе нашли, у старого Чеканца из кармана выпало. Плохо про него люди говорят! Ох, Ванечка, чует мое сердце, не к добру это!

- Ладно, не паникуй, дай-ка эту депешу, и ничего не бойся. Ивану в ту пору шёл 18-й год, вместе с другом Петькой

Переваловым второй раз на фронт просились. А пока ломили на колхозной работе за четверых. Петрухин отец тоже оказался в чёрном списке. Уговорив третьего дружка, отец которого тоже был на примете у Чеканца, ребята устроили ему ночью «тёмную», надев на голову мешок, мутузили, утащив в кусты. Напоследок вложили в карман доносчику депешу, пригрозив подпустить

«красного петуха» в случае, если что случится с этими людьми, а его придушить тёмной ночью. Чеканец ходил после этого чёрным, как чугунок, но его козни на время прекратились. Осенью Ивана и Петра призвали на фронт.

Сошли синяки и царапины, и вновь принялся Чеканец за свой чёрный промысел. В 43-ем в село привезли документальный фильм - военная кинохроника с передовой. После фильма выступал лектор, призывая людей ударным трудом поддерживать фронт, приводил в пример цифры и факты одержанных побед Красной Армией и потерь противника. Степан Плаксин безобидно произнёс:

- Наши бьют и наших бьют! Лектор взглянул строго:

- Что вы имели в виду?

- А то и имел, разве мало наших полегло?

- Но товарищ Сталин сказал: «Наше дело правое! Победа будет за нами!» Вы что-то имеете против?

- Нет.

Через два дня Степана увезли в промозглую осеннюю ночь на чёрном воронке. Навсегда. Люди потом говорили, что и его сгноил Чеканец. По навету Иуды вменили мужику статью за распространение паники, дискредитацию фактов.

Кто он, Чеканец, - поборник правды и справедливости? Если бы! Знали деревенские люди, что сам он был первый расхититель социалистической собственности и приспособленец: где бы ни работать, лишь бы не работать! Он же свято полагал, что берёт своё, законное за труды праведные, а людей сдаёт за дело. Женщины деревенские до сих помнят, как обыскивали после полевых работ собственных детей: не дай бог в карманах или сапогах зерно осталось, им же, матерям за малолетних чад срок дадут.

- И на фронте один случай помню, - невесело продолжал Иван своё повествование сыну. - Собрали нас как-то на поляне, выстроили попарно, стол выставили, красным сукном накрыли. Думаем, гадаем: «Награждать, видно, кого-то будут». Крытую машину подогнали, волокут из неё двоих, грязных, оборванных. Дезертирами оказались. Какие те дезертиры: пацаны необстрелянные! 

Ох, и жалко их было! Плакали они, простить просили, аж у нас, бывалых, слеза навернулась. Кажись бы, отправили в тыл, пускай бы на полях работали, али хоть в штрафную роту, разве у нас люди лишние были?! Какой там?! Расстреляли тут же по закону военного времени - трибунал! Сколько смертей после видел, а эти двое до сих пор в глазах стоят…

Малограмотный Иван не может в полной мере передать сыну глубину своих переживаний. Сжимается сердце старого солдата при воспоминании о прожитых событиях.

Как сначала глупо, заискивающе улыбались два русских голубоглазых парня, в душе, наверное, полагая, что разберутся опытные вояки и отпустят их, обязательно отпустят. Не к мамке на блины, конечно. Отменят расстрел, разрешат искупить вину кровью. Потом отчаянно плакали, размазывая грязные слёзы по щекам. После, сражённые выстрелами навзничь, «смотрели» стекленеющими глазами в бесконечность мироздания.

- Н-но, ты, чёртушка, спишь на ходу, - растрогавшись своим воспоминанием, деланно злясь, понукал Иван лошадь. Старый седой конь Карька изнемог, одурел от гнуса. Отец, скрутив травяной жгут, любовно обтирает коня, приговаривает:

- Работничек ты наш дорогой, заели тебя, совсем заели! Ууу… змеи!!! Огненной геенны на вас нет! Чтоб вам ни дна, ни покрышки! Извели скотину бедную!

Карька доверчиво трётся изъеденной в кровь мордой о плечи хозяина, послушно отставляет заднюю ногу, когда тот, обмакнув длинную мочалку в деготь, густо смазывает коню пах, брюхо. Спину коня хозяин обвешивает березовыми ветками.

- Вот так вот, глядишь, легшее станет!

Оводы снуют чёрной тучей, но, натолкнувшись на запах дегтя, отлетают, ищут новое место своему кровавому пиршеству…

Любит Робка, как отец, уже в сотый раз рассказывает про то, как дед заставлял его усердно молиться Богу. Чтобы начать разговор, лукаво щурясь, спрашивает у отца:

- Папка, а ты в Бога веруешь?

- А как жа! - охотно откликается Иван.

Робка смотрит исподтишка, как меняется лицо отца: разглаживаются на лбу морщинки, в глазах появляется озорной блеск, а в уголках рта - лёгкая усмешка.

- Тода ещё мода была - у кажного в доме имелась отдельная комната либо маленький уголок - молельней прозывалась. Вечор призовёт меня дед: «Становьсь на колени! Стой смирно и слухай, как тольки увидишь, что крещусь, тоже крест клади и кланяйси в пол, проси у боженьки прощения за все грехи наши тяжкие!» Ага, делаю, как дед велит, за им наблюдаю, а знаю, однако, что дед уж глуховат и слеповат стал. Кладу крест, как положено, а как на поклон пойду, поднакоплю воздуху и голубка отпущу. Дед терпит, только молитву усерднее читает: «Да растворятся врази его, да будет воля твоя».

Робка ликует, загодя зная развязку рассказа, отец с удовольствием продолжает:

- Ага. Дед молитву закончит, Библию тесёмкою перекладёт, на божничку положит, не спеша идет во двор, сядет у крыльца на чурку, хворостинкой играет, ждёт, когда мне в доме таиться надоест. Иной раз через фортку выпрыгну, а иной раз крадусь мимо (чует кошка, чьё мясо съела!), а дед тут как тут, хворостиной вдоль хребта протянет: «Не богохульствуй, чертяка, ишь, удаль взял!»




КРЕСТЫ



На дворе горячий полдень. От жары поникли травы, а капустные листы висят, как варёные. Куры, разрыв под плетёнными из лозы сенями большие ямы, распустив в истоме крылья и раскрыв клювы, лежат в них, будто мёртвые, иногда протяжно вскрикивая:

«Кра-а». Робка любит ходить по тёплой густой пыли босыми ногами. Пыль, как мука, мягко просачиваясь сквозь пальцы, приятно жжёт ступни.

- Робка, пошли по ягоды, - командует мать.

Ягоды - не грибы. Робка не любит их собирать, да от матери не увильнёшь, придется идти. Но будет ему забава: девок позадирать, перепелов по траве погонять. Мать подхватывает на коромысло два ведра и топает со своей оравой в поле.

- Мамка, опять на Кресты пойдём? - спрашивают ребятишки.

- А куда ж еще, там завсегда ягода. Небось, Мишутка ее охраняет.

Дети забегают вперёд, дурачатся, им и жара нипочём. В поле зной - солнце в самом зените. Наконец приходят на нужное место. Мать первым делом кладёт на травянистую кочку с маленьким полусгнившим крестом горсточку конфеток-подушечек без оберток. Быстро крестится:

- Царствие небесное аньделу светлому Михаилу.

В траве изнывают кузнечики, поляна красна от ягод лесной клубники. Мать и сёстры собирают ягоды, каждая в свою кружку, затем ссыпают в вёдра, что стоят в тени кустика. Робка присаживается на корточки, выбирает самые крупные ягоды и отправляет их в рот.

- Мамка, он, мошенник, опять ест! - жалуется на Робку младшая сестра Любка. Робка корчит ей рожицу и, нараспев приговаривает:

- Ы-ы-ы! Завтра суббота, девкам работа!

- А мальчишкам-дуракам толстой палкой по бокам! - злорадно подхватывают сестры. - А послезавтра воскресенье - девочкам печенье!

- Нашим девкам-дуракам толстой палкой по бокам! - не давая опомниться, перехватывает причётку Робка.

- У-у, мошенник! Так нечестно, мамка, он только ест ягоды, а зимой варенье ложками будет черпать!

- Робушка, сынок, ты уж пособирай хоть малость в ведёрко, иди ко мне, посмотри, какие крупные.

Робка лениво плетется к матери, с превосходством глядя на сестер:

- Мамкин сынок, ишо за юбку подержись! - ёрничают сестры.

- Ну, хватит, один он у нас! - строго пресекает мать, - Наше-то бабье дело - отрезанный ломоть, а Робушка - наследник, работник!

Девчонки надулись, только корчат Робке рожицы исподтишка. Молчать вскоре надоедает, средняя сестра Маруся подает голос:

- Мамка, расскажи про Мишутку!

- Вы уж скоко раз про то слышали!

- А ты ещё расскажи!

Авдотья заводит неторопкий рассказ, как ещё во времена босоногого детства из деревни потерялся малой - Мишутка Горчаков. Всей деревней искали, конные и пешие, найти не смогли. Искали-то больше лесами, болотами, в погребах, огородах, а чтоб в чистом поле поглядеть, никому и в голову не пришло. И то рассуждали: «Как ён так далеко утопал, ведь парнишонке всего-то по третьему годочку шло?»

- Царствие небесное, аньделочку светлому, - снова крестится мать. - На другое лето бабы вот также по ягоды подались, в аккурат эту поляну нашли (ране-то сюда не ходили). Ягод видимо-невидимо, вот старая Булгачиха-то и наткнулась: на кочке одне белы косточки лежат, и будто череп детский. Собралися бабы, девки, загалдели: «Что такое?» Первой Мишуткина мать и опомнилась, заголосила: «Дитятко ты моё ненаглядное!»

- А потом что, мамка?

- Ну, а потом, что? Собрали те косточки в узелок и айда домой, ни у кого уж охоты не осталось ягоды-те собирать. На кочке той памятный крестик поставили, а место так и кличут - Крестами.

Ребятишки еще долго расспрашивали мать, как Мишутка там оказался, почему умер. Авдотья объяснила просто:

- Кто его знает, пошёл и пошёл, ну, плакал, наверное, мамку звал, а потом уморился, да и прилег на кочку. А к ночи гнус налетел, видно, заживо с его кровушку вытянул. Эти съедят, не подавятся, вон скотину как за день измучают! А тут дитё молошное! Царствие небесное, не приведи Господь!

Краем глаза Авдотья видела, как присмирел Робка, как стал ягоды в кружку набирать, да в ведро исправно ссыпать. А к концу материного рассказа нащипал ягод с веточками, побежал к кочке, положил рядом с конфетами. «А сердце-то у мальца мягкое, - порадовалась Авдотья - Ну и что, что с девками зубатится, так это ребячество, все они дерутся, инда мирятся».




ГЛАВНЫЙ ПОМОЩНИК





Вечер. Коровы степенно шествуют по деревенским улицам с выпасов. У иных вымя распёрло, дойки в разные стороны торчат, а у иных молоко сочится.

Хозяйки спешат в стайку с подойниками, с загодя разведённым в прохудившемся ведре дымокуром. Обкурив корову, обстоятельно усаживаются на низенькую скамью, обмывают горячее вымя тёплой водой, вытирают чистой тряпкой. И вот уж слышится перезвон тугих струй об оцинкованные вёдра.

Авдотья, управившись со старой коровой, доит молодую. Скот за день устал от кровососущей твари, но, несмотря на это, старая Марта стоит смирно, обернувшись к хозяйке ласково лижет ей плечо. Молодая корова Ночка вздрагивает всем телом, отчаянно бьётся ногами. Авдотья, оберегая подойник, то уговаривает, то бранится на неё:

- Стой ты, змея лупошарая! Одну тебя съели? Гляди, какая недотрога! Ну, стой, стой, матушка, стой, ужо отдохнешь!

За скотным двором картофельное поле, огороженное жердями. Робка и его дружок Санька Ермаков, сидят на жердях, свесив задницы, и орут во всё горло:



Туманы, туманы, верните мне маму,
Как трудно без мамы на свете прожить



Авдотья невольно улыбается: «Вот, оглашённые, разве ж её так поют, песню про маму?!?» Однако слова песни вызывают у неё невольную слезу. - Помилуй вас Бог, сорванцы! Отведи тучу мороком, не приведи вам Господь без мамки остаться. Не приведи Бог войны, не приведи Бог голода и холода, что выпали на нашу долю».

Выйдя на задний двор с двумя вёдрами пенного молока, Авдотья смотрит на ребятишек. Те, наоравшись песен, кувыркаются на жердях, повиснув вниз головами.

- Робка, Санька, пострелята, вы чего там вытворяете?! Не видите что ли, горожа и так нахилилась, не ровен час упадет! Робка, а ну-ка, марш домой, ужинать!

Крестьянский ужин прост: круглая отварная картошка, малосолые огурцы. Мать накладывает слоями в большую миску густую, студенистую простоквашу и ставит в центр стола, каждый черпает её своей ложкой.

После ужина мать наказывает Робке:

- Помогай девкам ягоды перебирать! Тебе бы только коленки рвать, одёжи на тебя не напасешься.

Но Робка бочком-бочком исчезает из дома и только по сумеркам прибегает домой. Он напрасно надеялся: сёстры и мать еще не перебрали ягоды, вот они - сидят рядком на крылечке плетеных сеней, расставили ведра, тазы и большие листы, на которых мать пёчет в русской печке хлеба и пироги. Отец пристроил над крыльцом переносную лампочку. На её свет уже слетаются метлики - ночные бабочки, кружат, обжигая крылья.

На этот раз Робке не удается прошмыгнуть мимо матери. Волей-неволей он садится перебирать ягоды. Наука сия нехитрая, но уж больно муторная - обрывать у ягод хвостики. Из квёлых расползшихся ягод мать сформирует лепёшки и засушит вместе с чашелистиками. Эти лепёшки будут висеть на печи в холщёвом мешочке. Можно зимой полакомиться ими, хорош из них и чай, а еще первое средство от расстройства кишечника.

Мать и сёстры заводят протяжные заунывные песни. Робку и без того клонит в сон. Притулившись в самом углу крылечка, он дремлет, роняя голову на плечо старшей сестре, пока та не окликает его:

- Иди уже, спи, горе луковое! Только мешаешься тут… Раннее утро. Отец встал чуть свет, управившись на хозяйственном дворе, тормошит Робку:

- Робка, вставай, идем завтракать, на покос пора.

Вот тут Робка первый помощник родителям, он соскакивает с кровати и бежит в огород к кадушке с водой. Поплескав себе в лицо свежей водичкой, заворачивает на летнюю кухню, где уже с утра хлопочет мать. Завтрак тоже прост: глазунья на свином сале и творог с молоком. Мясо в летнюю пору для крестьянина - роскошь, хранить его негде. Лишь в самую горячую страду, когда придёт время смётывать сено, отец зарежет баранчика. Ливер сразу пойдёт в дело на пироги, а мясо присолят и опустят в колодец в большом бидоне.

Мать собрала на покос сумку с едой, и, наказывая дочерям вести домашнее хозяйство, отправляется на покос. Пока едут на телеге по деревенской улице, сдержанно переговариваются между собой. Карька сворачивает на лесную дорогу. На полянах еще лежат белым молоком росы, но лес уже полон гомоном птичьих голосов.

Всюду жизнь бьет ключом: вот сорвалась с ветки сорока, полетела оповещать лесных жителей о приближении человека. Вот хорёк - лесная зверушка, переводит своих щенят на новое место. Встаёт на задние лапки, чутко прислушивается. Заслышав скрип телеги, молниеносно разворачивается в обратном направлении и уводит свой выводок, только трава ходит волнами от копошащихся в ней грызунов.

Лесной дорогой едут не спеша. Карька, старый конь, иногда вдруг задремлет на пути - встанет как вкопанный. У Робки игра: пока Карька дремлет, он вставляет ноги в спицы задних колес, и ждет, когда конь, понукаемый отцом, вдруг резко сдвинется с места.

- Н-но, старай! Што ли, чи, совсем немошшой стал? Не выспался, чай?

Робка успевает убрать ноги вовремя, отец не ведает этой его опасной забавы, не то давно бы затрещину получил…

Закончен рабочий день в поле. Отец смётывает на телегу свежую кошенину, оставляя для себя и матери место. Робка с удовольствием залезает на воз с травой, раскинув руки, ложится навзничь. Карька весело катит телегу в домашнюю сторону. А лежащий Робка смотрит на причудливые кучевые облака, напоминающие разных животных, на парящих в небе ястребов, вдыхает запах скошенной травы и вечерней росы.

Ему вдруг становится так радостно и отрадно на душе. Он начинает петь:



- Ах, туманы мои растума-а-ны....



Сначала вполголоса, но когда мать подхватывает песню, он старается, выводит высокие звуки.




ПОДАРОК К ОКТЯБРЬСКОЙ



Отчётливо помнит Робка канун революционного праздника - День Великой Октябрьской революции. С этой поры у крестьянина начиналась сытная жизнь: забивали скотину, жарили свежатину, лепили пельмени, варили холодцы, солили сало.

Приятная деловая суета начинается с раннего утра: бабы топят бани, мужики точат ножи и топоры, разогревают паяльные лампы. Если забивают крупнорогатый скот или свиней, основная работа ложится на мужчин. В морозном воздухе гулко гудят раскочегаренные лампы, громко переговариваются мужики. Мальчишки терпеливо ждут свой черёд в работе: им доверено помогать взрослым по мере сил. При этом они уже загодя договариваются со старшими мужчинами, что одно ухо после свежевания законно принадлежит им. По окончании работы ребятишки прямо на улице будут есть тонкие, порезанные на мелкие кусочки ушные хрящики, макая их в крупную соль.

А вот когда забивают птицу, основная работа ложится на женщин и девочек. Мужчины приносят забитую птицу в баню, где уже ждут женщины и девочки, одетые в длинные фартуки или просто одёжку похуже. Кипит женская работа, лёгкий пух и перо летают всюду. Кто-то чихает под общее: «Будь здорова!» Смех и шутки не смолкают до самого вечера. Старшая из женщин обязательно скажет: «Добрый пух в этом году гуси нагуляли: будут девкам перины и подушки на приданое! Которая у нас нынче на выданье?» Девчонки прыскают смехом. Иногда работницы поют дружными голосами народные песни.

Субботнее утро пятого ноября выдалось по-зимнему морозным. Взрослые с раннего утра хлопотали, собираясь забивать кабанчика. Вчера выпал хороший снег, окончательно утвердив зимнюю пору. Отец, в очередной раз заглянув в дом, запустил огромное облако студёного воздуха и окликнул сына с полатей:

- Робка, проспишь все царствие небесное, вставай, завтракай, одевайся теплее и дуй на улицу.

Робка разомлел в тепле, лёжа на животе. Он потягивается, приподнявшись, стукается затылком о потолок, и, почесывая ушибленное место, кричит:

- Папка, как там погодка? Сапоги надевать?

- Какие тебе сапоги?! Валенки надевай! Мать, достань ему из подполья мои чуни!

Обращаясь к сыну, добавляет про чуни:

- Сверх валенок надевай! И удаляется за двери.

Робка перебирается к краю полатей, свешивает ноги, пригнув голову под низким потолком. Потом, удерживаясь за балку, ловко перепрыгивает на печь, ищет свои серые «самокатки». Новые валенки, ещё не ношенные, вставлены друг в друга голяшками, лежат на полке, устроенной на печи. Робка сбрасывает их на пол. Валенки падают необычно тяжело, издавая глухой звук. Авдотья, румяная, с закатанными рукавами, орудуя у русской печи ухватом, вздрагивает:

- Тьфу ты, чёрт! Чего ты там бомбишь?

Робка основательно позавтракав материной стряпнёй, одевается, деловито спрашивает:

- Где чуни?

Пока мать опускается в подполье, Робка расцепив валенки, обувает правую ногу, затем приплясывая, левую. Его носок упирается во что-то мягкое, податливое. Он снимает валенок и перевёртывает его вниз голяшкой, оттуда высыпаются четыре ядрёных красных помидорины, вызывая всеобщий восторг: свежие томаты в Сибири зимой большая редкость. Авдотья слышит из подполья сначала возгласы радости, затем визг младшей дочери Любки. Выбираясь из створа, она ругает детей:

- И чего опять не поделили? - но, увидев в руках Робки красные овощи, в свою очередь удивляется:

- Где ты их взял?!?

- В валенке! - победоносно сообщает Робка, - Раз я нашел, значит, мои - мне подарок к празднику!

Мать смеётся и удивляется:

- Это ж я их ещё в августе зелёными по валенкам растолкала, а про твои, видно, забыла. И как они только сохранились?!

Любка верещит:

- Так нечестно, мамочка, помидоры ты положила, а он говорит, что ему одному подарок.

Робка утвердительно кивает головой:

- Да, мне! Вот ты найди в своём валенке, твои будут!

Любка стремглав кидается к печи, Робка выжидает, пока она вскарабкается на лежанку, затем стремительно опережает её и сбрасывает на пол все имеющиеся там валенки.

Сестра в истерике:

- Мошенник, вот мошенник проклятый!

Робка спрыгивает с печи и тут же исчезает за дверью. Когда они с отцом окончательно управились с кабанчиком, мать зовёт их на свежатину. Рядом со шкварками и жареным мясом, на большой чугунной сковороде томится круглая отварная картошка. На столе квашеная капуста и солёные грузди. Свежих томатов, однако, не видно. Робке хочется спросить у матери, куда девались помидоры, но чувство гордости не позволяет унизиться перед сёстрами.

Зато, когда на праздничном столе он видит свою находку, радуется: видно, мать их специально припрятала, чтоб всю семью порадовать.




ЗАПРЕТНЫЙ ПЛОД СЛАДОК



В ермаковском доме есть большой комод, место которому в горнице. Хорошая, вместительная мебель. Мать связала белую узорчатую скатёрку, накрыла его, расставила картинки, статуэтки, цветочки. Мерно тикает будильник - уютно в горнице.

Вот только незадача: один ящик комода всё время заперт на ключ, который мать тщательно прячет от Саньки. Он давно проверил содержимое всех ящиков. Лежит там разное неинтересное на его взгляд барахло. Но что же в том ящике?!? Этот вопрос мучает Саньку. Как-то он спросил у матери: что заперто в комоде? Всегда добрая, ласковая Марфа, вдруг нахмурилась:

- Не твоего ума это дело! Документы там важные!

Этот ответ ещё больше возбудил Санькино любопытство, он стал следить за матерью: «Когда же она откроет ящик, и куда спрячет ключ после?» Время шло, но он так и не дождался случая.

Как-то рассказал об этом лучшему дружку. Робка рассмеялся:

- Можно ключ подобрать. Хочешь, я из дома принесу разных, в том числе и от комода? Только, чур, ты сам открываешь!

Вечером Робка забежал к Ермаковым, спросил:

- Тётя Марфа, Санька дома? Марфа хлопотала у плиты:

- Дома, дома - уроки в горнице готовит. А ты чего без дела слоняешься?

- Дак, я это…- Робка растерялся слегка.

Санька выглядывал из-за косяка двери, отчаянно моргал дружку.

- Задачка у меня по математике не решается, может Санька поможет? - наконец нашёлся гость.

- Проходи уже, - как-то обречённо вздохнула хозяйка.

Робка скинул одежду прямо у порога, быстро нырнул в горницу, и прикрыл за собой дверь.

- Ну, чё, принёс? - тормошил нетерпеливо Санька.

Вместо ответа, Робка хлопнул себя по оттопыренным карманам брюк, затем вынул две связки разнокалиберных ключей. Еще два достал из нагрудного кармана рубашки.

- Учись, студент!

Друзья незамедлительно принялись подбирать ключ к заветному ящику. Они так увлеклись своей идеей, что не заметили, как дверь в горницу тихо открылась. На пороге стояла Марфа:

- Ах вы, мошенники! Чего удумали?!? - в сердцах принялась она охаживать сына белым вафельным полотенцем, оказавшимся в руке. Досталось и Робке, когда Марфа дозналась, чьи ключи. - Я Федосу Тарасовичу пожалуюсь, он вас, бандитов, на учёт поставит! Ишь, удаль взяли!

Робка мигом убежал домой. Санька скрылся от гнева матери на полатях, дулся там, как мышь на крупу, даже ужинать не стал. Ещё ни разу в жизни не видел он мать в таком возбуждённом состоянии. Ночью решил: он должен, во что бы то ни стало узнать, что за сокровище прячет там мать?

Случай представился нежданно-негаданно. Однажды он заглянул домой днём - заболел учитель математики, образовалось «окно». Дверь была прикрыта на клюшку, видно мать отлучилась куда-то ненадолго. Санька зашёл в горницу и обомлел: заветный ящик был наполовину открыт, а из замка торчал маленький ключик. Он подскочил к комоду, выдвинул ящик до конца и начал лихорадочно ворошить имевшиеся там бумаги.

Тут были различные квитанции, абонентские книжки, паспорта родителей, свидетельства о рождении и военный билет отца. Но что же тут тайного? Ах, вот должно быть этот свёрток, перевязанный тесёмочкой. Санька торопился: с минуты на минуту могла возвратиться мать, тогда ему опять несдобровать! Потянул за тесёмку, нетерпеливо развязал узелок, развернул газету. Увы, тут были завёрнуты облигации государственного займа различного номинала. Вот оно что! Видно мамка боялась, что он утащит их, приняв за деньги. Разве он вор? Санька сильно разочаровался, и даже несколько обиделся: «Так бы и сказала, что я маленький, никогда бы я их не тронул?!»

С тех пор интерес к закрытому ящику комода у Саньки остыл. Обижаться на мать он вскоре тоже перестал, полагая, что излишне бережливая она оттого, что в войну лиха хватила. Не мог он предположить, что в тот день второпях она спрятала своё сокровище под подушкой на кровати.




АВИАКОНСТРУКТОРЫ



Во все щелки суёт свой нос дед Евген: всю жизнь он высматривает, подглядывает, выслеживает. Опасаются его люди, даже мальчишкам-озорникам нет от него покоя. Редко кто называет его имя, достаточно произнести фамилию - Чеканец. Робка помнит, как этот дед в прямом смысле изрубил топором их с Санькой детскую мечту.

Началось всё с журавлей. Деревня, окружённая лесами, болотами и озёрами, славится многочисленными стаями этих птиц. Осенью, когда на заболоченных лугах кормится новое потомство, набираясь сил перед трудным перелётом на зимовку, Робка с Санькой устроили себе скрадок - примитивный шалаш. Часами вылеживали друзья в поле, в надежде подпустить журавлей поближе, потом выбраться из укрытия, и, ухватив птицу за длинные лапы полетать по небу. Много раз им удавалось подползти к журавлям довольно близко, но всякий раз птицы шумно улетали, вспугнутые мальчишками.

Убедившись, что журавлей им не поймать, друзья решают собрать вертолёт. Зная, что дома их идею не одобрят, мальчишки устроили своё «конструкторское бюро» в лесочке за деревней. По вечерам, забравшись на полати в Санькином доме, они долго рисовали схему будущего вертолёта. Спорили до одури, наконец, пришли к общему решению. Теперь дело было за запчастями. Нужен был распределительный вал, шестерни и цепь для передачи, рукоятки для привода, брусья и фанера для корпуса, винт планировали изготовить, когда основная конструкция будет собрана.

Санькин отец, дядя Костя, работал на гусеничном тракторе. Когда трактор ставили на ремонт, мальчишки пропадали вместе с Ермаковым-старшим в машинно-тракторной мастерской. За зиму они раздобыли почти все детали. Промыли и прочистили от мазута цепь и шестерни и тщательно спрятали их в Робкином сарае.

К весне были запасены бруски и куски фанеры разной величины: в ход пошли даже старые фанерные посылки, хранящиеся у матерей в кладовках. И закипела работа. Всё лето мальчишки пилили, строгали, колотили, собирая свой вертолёт. Дело оставалось только за винтом. Саму конструкцию они уже опробовали, вращая рукоятку с двух сторон, приводя в движение вал.

Библиотекарь радовалась и удивлялась новым читателям: мальчишки, перелопатив кучу журналов и книг по механике и конструированию, искали, как и из чего можно сконструировать винт.

Но их мечте не суждено было сбыться. Дед Чеканец, высмотрев мальчишечью затею, безжалостно изрубил её топором: не дай Бог палы пустят, а у него сено рядом.




ДЕВЯТИКРАТНЫЙ БИНОКЛЬ





Помнит Робка и другую историю из детства. В пору, когда кровь начинает будоражить адреналин, а мальчишки превращаются из мальчиков, в юношей, Робка с Санькой придумали себе забаву: подглядывать за односельчанами в окна бань.

Дело было зимой. Банный день в деревне в зимнюю пору - суббота. Бани ставились несколько на отшибе, за другими надворными постройками. Туда же на зиму свозились зароды с сеном. Свой обход друзья начали с ближайших дворов, по сумеркам пробравшись к сену. Редко где выпадала им удача. То окошко в бане выходило на хозяйственный двор - неравён час на хозяина наткнёшься, то оно было плотно занавешено изнутри, то находилась совсем узкая брешь в уголке шторки, в которую невозможно было ничего увидеть.

Наконец, удача улыбнулась друзьям: удалось подсмотреть в баню к Робкиному соседу. Маленькое окошко светилось изнутри керосиновой лампой, сосед, сидя на полке, нахлестывал себя веником. Друзья удобно устроились в стогу с сеном, ожидая, когда в баню явится жена соседа. То ли они мужиков голых не видали? Вон, иди домой, созерцай собственного батю.

Вскоре явилась жена соседа - среднего возраста крепкая женщина. На один миг сверкнув обнажённым телом, она, как назло уселась спиной к окну, загородив всё видимое пространство. Помёрзнув еще немного, друзья решили искать новую удачу. Со двора Ермаковых перебрались в большой огород к деду Ярохтею - соседу Саньки. Робка ворчал за спиной:

- Чё ты там путнего увидишь, старичьё, что тот, что другой!

Однако самые «эротичные сцены», друзьям явились именно из бани деда Ярохтея. Удача была явная: большое окно, как экран на ладони, не завешанное шторкой, и сено в аккурат метрах в трех напротив. Выкопав себе в стоге логово на уровне окна, друзья уютно устроились ожидать. Вскоре послышался хруст снежка под ногами - кто-то явно семенил в сторону бани. В окошке вспыхнул электрический свет (ещё одна удача!), ярко осветив пространство помещения.

Затем на «экране» появился дед Ярохтей. Налив в шайку воды, дед и на каменку выплеснул целый ковш. Присев на низкой скамье, прогревал косточки, затем снова плеснул на каменку, водрузив на голову ватный треух, забрался на полку, и, вытащив загодя запаренный веник, начал истово сечь себя по ногам, спине и груди. При этом дед смешно таращил глаза, приводя в восторг мальчишек. Поддав несколько раз пару, и основательно пропарившись, спустился на скамью, и, отдохнув начал намыливать себя мочалкой.

Вскоре по снегу послышался новый хруст. Друзья прислушались: видно, бабка прошла к бане. Ну, так и есть, по мимике лица угадали, что дед разговаривает со своей женой. Вскоре на «экран» выплыла нагая бабка Кристина - коренастая крепкая старуха с широкой спиной и большими, ниже пупа, грудями. Друзья явно оживились: хоть не молодуха, но всё же женского пола. Робка заёрзал в своём гнезде:

- Я бинокль по почте выпишу - девятикратный! Вот здорово будет!

- Ага, а где ты столько денег взял?

- Я уже скопил малость, помнишь, бутылки сдавали?

- Ну?!?

- Так мамка мне разрешила деньги себе оставить, ишшо на кино давала, я зайцем пролезу, в темноте, пока плёнка рвется, а денежки в кармане.

- Смотри, смотри! - толкнул его Санька в бок.

«Кино» в бане вступило в интересный момент: бабка, наклонившись над дедом, истово натирала ему спину мочалкой. Дед, всклокоченный, с пеной в волосах, явно капризничал, требовал тереть жёстче. Бабка ругалась, судя по её гримасе. Затем дед, вывернув голову и плутовато щурясь, что-то сказал бабке на ухо. Кристина начала хлестать мужа мочалкой по чём походя, потом в сердцах бросила её в таз, подняв мутные брызги, повернувшись, припадая на увечную ногу, исчезла в глубине бани.

Некоторое время спустя она появилась вновь, забралась на полку, зло увещевая деда оттуда. Дед, окатившись чистой водой из ушата, тоже исчез с «экрана», потом возник, уже в трусах и с полотенцем на плечах, зачерпнув ковш воды, плеснул на каменку, а через секунду выскочил из бани. Громко хлопнув дверью, бодро заскрипел снежком в сторону дома.

Что-то заполошно кричала в бане бабка, довольно прытко соскочила с полка, дверь открылась настежь, впуская в парное помещение клубы морозного воздуха. Из бани валил пар, большой

«экран» мигом запотел, лишь бледно-розовое пятно маячило теперь изнутри.

- Конец художественного фильма! - весело констатировал Санька, покатываясь со смеху.

Так продолжалось из субботы в субботу, с завидной пунктуальностью: дед Ярохтей задирал старуху, она шлёпала его мочалкой, он нарочно поддавал пару и выбегал из бани молодым петушком, весело скрипя снежком, на ходу рассыпая прибаутки:

«Держись дале от Фени, греха будет мене».

Робка-таки выписал по почте бинокль с девятикратным увеличением, который почему-то так и не пришёл. То ли он бланк заказа заполнил неправильно, то ли по причине отсутствия товара в наличии. Лишь спустя время, когда ребята уже стали довольно взрослыми и не интересовались больше «банными» кинофильмами, случайно подслушали от родителей, отчего сердилась бабка Кристина и чему так склабился дед. Всякий раз, когда бабка заканчивала ритуал помывки дедовой спины, он предлагал ей: «Давай, Кристинка, ополаскивайси, да приходи в дом, попробуем, можа сострогаем ишшо одну снегурушку!»




КОМБИНАТОРЫ



В ночь перед государственным экзаменом по физике в десятом классе Робка постучался к другу в маленькое окошко сеней, куда Санька перебирался на всё лето, устроив себе в углу на раскладушке постель. Санька, сбросив одеяло, легко подскочил на ноги, откинул с дверей крючок, окликнул в темноту:

- Робка, ты?

- Я.

- Ты чего по ночам шатаешься?

Робка вошел в сени, прикрыл за собой дверь. Санька щёлкнул выключателем, сощурившись от яркого света, спросил:

- Случилось чего?

- Завтра случится, - многозначительно вымолвил Робка, - Как завтра физику будем сдавать?

Санька, молча застелив раскладушку одеялом, пригласил друга:

- Падай. Чё ты раньше времени паникуешь?

Робка присел рядом, облокотился о колени, сокрушённо добавил:

- Тебе-то легче, ты на любой вопрос чего-нибудь, да наплетёшь, а я только пятнадцатый билет выучил.

Санька засмеялся:

- Почему именно пятнадцатый?

- Так, просто число понравилось. - Санька смеялся легко и задорно, но видя, как мрачнеет друг, похлопал его по плечу: - Будем вырабатывать стратегический план!

Санька скрылся в кладовке, загремел там чем-то, чертыхаясь, затем появился, держа в руках охотничий патронташ, кинул Робке на колени.

- Ты, чё, на охоту собрался? Нашёл время! Или физичку грохнуть решил?

Санька снисходительно улыбнулся:

- Считай, сколько в нём ячеек под патроны?

- Чё мне их считать, я и так знаю - двадцать восемь, - Робка говорил почти с обидой в голосе.

- Правильно, двадцать восемь, а билетов тридцать три. Пятнадцатый билет ты знаешь, первый, второй и тридцать третий я тебе объясню по дороге в школу, остается изготовить двадцать девять шпор!

До Робки наконец-то дошёл смысл сказанного другом, он засмеялся:

- А шпоры засунем в патронташ?

Санька, взглянув на друга одобряюще и задрав вверх указательный палец, уточнил:

- В данном случае - в футляр для вспомогательного материала по сдаче экзамена по физике!

Почти до рассвета друзья готовили шпаргалки: писали, вырезали из учебников физики и конспектов нужные тексты, складывая в патронташ в порядке очерёдности. Условились, что «футляр» наденет под рубаху Робка, отчитывать будет по номеру ячейки слева направо с третьего номера. Санька надеялся на свои силы, а в случае чего друг передаст шпаргалку и ему.

Утром друзья, торжественно приодетые, уверенно топали в сторону школы. Санька «на пальцах» объяснял Робке ответы на билеты, на которые они не заготовили шпаргалок. Роберт внимательно слушал друга, а тот горячился:

- А уж правило буравчика и рычага должен знать каждый уважающий себя мужчина!

К удивлению одноклассников дружки вызвались идти на экзамен во второй пятёрке. Первым к столу с экзаменационной комиссией подошёл Робка, отсчитав билеты до середины, вытащил номер десять. Тот же маневр проделал и Санька, взяв билет по центру, перевернул его лицевой стороной, громко прочитал:

- Билет номер пятнадцать.

Робка с завистью взглянул на друга. Санька знал, что выражал этот взгляд. После экзамена друг обязательно скажет: «Дуракам во всём везет!»

Уселись готовиться за разные парты. Санька записывал на листок формулы, несколько раз обернулся, посмотрел на друга: как он там? Робка сидел красный от напряжения, запустив правую руку за полку пиджака, как понял Санька, сосредоточенно отчитывал ячейки патронташа.

Поймав взгляд друга, подал ему знак головой: как мол, ты сам-то? Санька улыбнулся в ответ, показал большой палец левой руки. Кто-то из девчат уже отправился отвечать. Робка обрадовался: теперь комиссия сосредоточится на экзаменуемом и ему, наконец, удастся вытащить шпаргалку.

- Бондарев, что ты там возишься? - вдруг строго окликнула физичка.

Робку бросило в пот:

- Я что? Ничего, готовлюсь!

- Вот и готовься, а не чешись, не ёрзай, положи руки на стол!

Робка замер, обреченно опустив руки на колени. Санька решил про себя: «Нужен новый стратегический план!» Подготовившись к ответу, он обернулся и вновь посмотрел на Робку. Тот имел вид жалкий, обиженный: слипшиеся волосы и капельки пота, повисшие на висках, дополняли удручающий вид друга более чем красноречиво. Санька подмигнул ему, и, указав на себя, дал знать, что идёт отвечать.

Санька Ермаков в классе всегда слыл балагуром и выдумщиком, но в этот раз он имел особый, потрясающий успех, будто отвечает не на вопросы по физике, а читает поэму Пушкина. Фантазируя, в подробностях рассказал, при каких обстоятельствах Архимед открыл закон о массе тела. А когда хлопнул себя по лбу и вскричал: «Эврика!» строгая завуч, скрывая улыбку, спросила:

- Ермаков, ты, куда поступать после школы думаешь?

- В армию пойду! - ещё более оживился Санька возможности поболтать.

- По-моему, по тебе театральное училище плачет! - улыбнулась завуч.

Санька вдруг соскочил с места, манерно выбросив руку, выкрикнул:

- Не верю!

Члены комиссии переглянулись в недоумении. Завуч переспросила:

- Во что ты не веришь?

Санька выпалил победоносно:

- Но это, же Станиславский! Его система, его реплика!

- Послушай, Ермаков, сядь на место и переходи к задаче, чего ты тут, в самом деле, клоуна из себя корчишь?!? - это уже возглас физички.

Все, кто готовился сейчас к ответу, были поглощены разыгравшимся спектаклем, но только не Робка. Уж он-то отлично понял

«стратегический план» друга, как отвлекающий маневр и достал-таки нужную шпаргалку и сдул основные формулы и определения, даже попытался решать задачу.

И когда пришел черёд отвечать ему, был счастлив. Получив твёрдую тройку, забыл на радостях напомнить потом другу о том, что «дуракам везёт». Санька же доказывал всем, что на двоих с другом у них восемь баллов, а значит у каждого по «четвёрке».




Часть II. ПАМЯТНИК ДЕРЕВНЕ




ТРЕВОЖНЫЙ РАССВЕТ



Человек кричал, он звал на помощь. Ходил, натыкаясь на стволы берез, пытаясь найти дорогу. Ветер пригоршнями кидал в лицо колючий снег, заглушая его голос, а он все бродил между деревьев, не ведая, что спасительный кров совсем рядом - рукой подать.

Выбившись из сил, он присел на корточки, привалившись спиной к стволу берёзы, кутался в кургузый тулуп, обрезанный когда-то им же самим. Поднял высокий воротник, уткнувшись носом в пахнущую кислым, плохо выделанную овечью шкуру, согревая себя собственным дыханием. Клонило в сон, не хотелось ни о чём думать. Скрестив руки на груди, он задремал. Ветер между тем крепчал. Завывая в стылых ветвях крон, вновь обрушивался на землю, срывал с сугробов снег, низкой позёмкой катил его, забивая след заблудившегося путника.

Усилием воли человек просыпался несколько раз, в меркнущем сознании билась спасительная мысль: «Нужно идти!» Но что-то сильнее его воли склеивало веки, наваливаясь свинцом, клонило голову. Последнее, что ощутил замерзающий путник, - благодатное тепло. Он видел, как по ярко-зелёному лугу к нему бежит дочурка Дашка, на голове у неё такой же яркий венок из полевых цветов, она звонко смеётся, протягивая к нему руки.

- Даша, Дашутка! - кричит откуда-то издалека его жена, его Олюшка.

Он знает, как бесконечно любит своих девочек, но нет сил подняться и пойти им навстречу, лишь непослушные губы шепчут:

- Оленька, Дашка!

…Учителя физики Григория Анатольевича Озерова хватились лишь наутро, обнаружив на школьном дворе бесхозную лошадь, запряженную в сани. Предчувствуя недоброе, директор школы отправил школьную уборщицу на квартиру к Озеровым, узнать, дома ли Григорий Анатольевич? Та прибежала обратно очень скоро, доложив, что учитель не вернулся вчера домой. Недолго думая, директор сам сел в сани и понукая лошадь, промчался по деревне, рассекая звуком полозьев утреннюю тишину.

Но вскоре ему пришлось вернуться обратно: вчерашняя метель изрядно перемела дорогу за деревней. Теперь он направился прямиком в совхозный автопарк. Нужно срочно просить, чтоб гусеничный трактор расчистил заносы на дороге.

Когда над деревней окончательно рассеялась ночная тьма, из дома в дом полетела тревожная весть: в лесу за деревней замерз учитель. Обнаружившим его остывшее тело людям приходилось только гадать: что же случилось? Заснул ли он, укутавшись в тулуп и выпал из саней на повороте, или лошадь понесла, учуяв зверя? Весь лес был истоптан его ногами в поисках дороги, но в сгустившихся сумерках он не понял, что возвращался на тоже место.

Жил человек, любил жизнь и свою молодую, красивую жену, маленькую дочку. Он был учителем от Бога, подолгу засиживался в школе с ребятишками, вёл внеклассную работу, организовал фото-кружок, зимой по выходным ходил с ребятами на лыжах, летом устраивал походы. Сам, имея высшее педагогическое образование, мечтал о том, как поможет и жене защитить диплом пединститута. И вот оборвалась жизнь в самом рассвете. Нелепо, жестоко.

Одинокая женщина из крайнего дома утверждала потом, что в тот поздний вечер слышала непонятные крики из леса. Если сама побоялась пойти, почему не сказала людям, почему так не по-христиански поступила?




ВСЕ МОГЛО БЫТЬ ИНАЧЕ



В тот день, незадолго до Международного женского праздника, его откомандировали в районо на педагогическую конференцию. Путь до района неблизкий и хоть февраль уступил уже черёд марту, полагаться в Сибири «на авось» не приходится. Григорий забросил в сани рыжий дублёный тулуп, забежал в дом, окликнул жену:

- Олюшка, не волнуйся, к вечеру вернусь. Пойди ко мне, ботинки сырые, не хочу наследить.

Она подошла, прильнула всем телом, такая тёплая, родная, домашняя.

- Гриша, валенки-то тёплые с печи надень.

- Да что ты, сегодня день хороший будет, вот увидишь, только солнышко обогреет и с крыши опять закапает.

- Ты там смотри, если припозднишься, лучше у тётки в районе заночуй.

- Ни за что! Как же вы тут без меня?

Бегом пробежал под окнами, и, усевшись в сани, в последний раз махнул рукой на прощание своим девочкам, глядящим на него из окна.

Когда муж скрылся из вида, Ольга захлопотала по домашним делам, с любовью и нежностью вспоминая мужа. Он был старше неё на пять лет, выпускник их же Журавлёвской средней школы. Ольга заканчивала педучилище, когда они поженились. Потом устроилась в родную школу учителем начальных классов. Гриша сразу настоял, чтоб она подала документы в педагогический институт на заочное отделение.

Люди на селе жили незавидно, скромно. Но Григорий хотел, чтоб его девчонки не нуждались ни в чём. Сам моделировал, кроил и шил им наряды. Совсем крошечной Дашке, отрезав полу тулупа, смастерил подобие спального мешка, чтоб катать её в нём зимой на санках. Из остатков сшил на ноги теплые тапочки - шубенки. Ольга смеялась:

- Гриша, от шерсти кислятиной пахнет, как это надевать на ребенка?

- Ничего, мать, от теста тоже кислятиной пахнет, зато потом, какие пышные пироги получаются! Выпестуем мы с тобой девчонку, здоровую да румяную, кавалеры загодя, как дрова в поленницу, сами складываться будут!

- Зачем нам много кавалеров, нам бы такого, как папка, отыскать и большего счастья не надо!

В альбоме Озеровых сохранятся фотографии, запечатлевшие их короткое семейное счастье: глазастая Дашка в коротеньком платьице и хлопчатых чулочках, на ногах овчинные тапочки, сшитые отцом. Счастливая Ольга у стола в белом платочке, в руках скалка. Григорий запечатлел их за лепкой пельменей.

Зимний лес в белом искристом инее, Оля на лыжах в светлом пуховом платке и таких же пушистых варежках. Сам Григорий в окружении своих учеников на школьной игре «Зарница» во время поднятия флага.

…После смерти мужа Ольга не захотела оставаться в Журавлях, собрав нехитрый скарб, перебралась сначала в районный центр, а затем в тихий провинциальный городок - пригород областного центра. Она по-прежнему преподавала в школе в младших классах. На лето увозила Дашку в Журавли к своим родителям - Ефиму и Анфисе Казёнкиным.

Второй брак не вернул Ольге семейного счастья, а Дашке отца. Мать развелась с новым мужем, а, продолжая воспитывать дочь одна, так и не смогла защитить диплом института.




ДОКУМЕНТАЛЬНЫЙ ФИЛЬМ



Дарья училась уже в старших классах, но никак не могла определиться с выбором профессии. Ольга умышленно не настраивала её на профессию учителя, подсознательно не желая дочери повторения своей судьбы.

Как-то Дашка пошла с подружками на дневной сеанс в кинотеатр «Октябрь». Перед сеансом крутили документальный фильм, содержание которого и решил её выбор. На экране проплывали белые чудо-птицы. Голос за кадром вещал:

- Мало кто знает, куда они летят, где останавливаются, где живут эти сказочные птицы. Белый журавль похож на серого, только не курлыкает. Народ называет их стерхами. Эта птица водится лишь в нашей стране. Учёные, так и не узнав толком биологии стерха, были вынуждены занести его в Красную книгу, как вымирающий вид.

Затем в кадре появился автор фильма, который продолжал:

- Однажды, в конце мая, судьба занесла меня по служебным делам в Якутию близь маленького озера Ертех. Заночевать пришлось в юрте. Утром меня разбудили какие-то странные звуки. Что это может быть? - задал я себе вопрос. Далёкий девственный уголок, патриархальная тишина и вдруг какая-то непонятная какофония. С удивлением спросил я хозяйку:

- Что это за джаз-оркестр?





_В_центр_круга_выходят_по_одному_или_парами,_крутятся,_топчутся,_крыльями_помахивают._После_каждый_из_артистов_голову_запрокинет_и_поклонится,_испуская_какой-то_страстный_стон,_точно_на_флейте_проиграет._



Хозяйка сдержанно улыбнулась и пояснила, что здесь недалеко, на болоте танцевальная площадка стерхов. Поспешно собравшись, схватив бинокль и видеокамеру, я пошёл в указанном направлении. Увидеть танцующих белых журавлей - небывалая удача для натуралиста.

Затем голос его зазвучал совсем тихо и вкрадчиво:

- Стерх очень осторожная птица, надо постараться подкрасться к ним очень тихо, иначе нам удачи не видать.

И вдруг на экран вышла отчётливая картинка: на выбитой в камышах площадке для тока вкруг, будто зрители, стоят белые журавли. Только концы крыльев у них чёрные. В центр круга выходят по одному или парами, крутятся, топчутся, крыльями помахивают. После каждый из артистов голову запрокинет и поклонится, испуская какой-то страстный стон, точно на флейте проиграет. Потом выходят следующие пары. Остальные хлопают им крыльями - аплодируют.

Дарья, замирая от восторга, смотрела на это действо, а придя домой, долго расспрашивала мать, где можно выучиться на орнитолога. Спрашивала она об этом и учителей. И наконец, нашла ответ: такое отделение есть в Сибирском Федеральном институте областного центра.




ВЛЮБЛЕННОСТЬ



После школы подала документы в институт, куда и была зачислена абитуриенткой. Еще на экзаменах в первом потоке она обратила внимание на видного парня: высокий, уверенный, с хорошей осанкой - орёл. Одним словом - хозяин жизни. Девчата, живо заинтересовавшиеся красивым парнем, вскоре выяснили, что он не иногородний, а коренной горожанин, вот потому его никто не видел в общежитии.

Позже стал понятен и его лоск: во-первых, он оказался из семьи профессоров, сдача вступительных экзаменов для него была простой формальностью, так как вопрос о его поступлении был решён заранее. Во-вторых, областной центр не провинция, он был вхож в любой кинотеатр, кафе и ресторан города. Кроме того, окружение его родителей придавало ему уверенность и определённый шарм.

Когда сданы были все экзамены, Дарья пришла узнать результаты зачисления. В вестибюле стояла толчея, она никак не могла подобраться к спискам, которые были развешаны на щите объявлений. И тут увидела того эффектного парня. Он перехватил её взгляд, тронул за локоть:

- Пойдите сюда.

Дарья молчала, огорошенная. Он улыбался открыто и уверенно:

- Мы ведь с вами в одном потоке сдавали?

- Кажется, да, - слукавила она, ведь наверняка запомнила парня.

- Пойдемте, прогуляемся в сквер, наши результаты еще не вывесили.

Она покорно пошла за ним. Уже на улице спохватившись, спросила:

- А откуда вы знаете?

- Я всё здесь знаю. Вы мне не верите?

- Как можно всё знать?

- Скажите ваше имя и фамилию, и я вам скажу, зачислены ли вы.

- Даша Озерова. Но вы же сами говорите, что списков ещё нет.

Парень ухмыльнулся:

- Тем не менее, я знаю результаты. Дарья Озерова… - задумался он. - О, точно, есть такая фамилия! Вы зачислены, можно смело отметить это событие. Идёмте в кафе?

Она смотрела с недоверием:

- Пока я не увижу сама списки, не могу быть точно уверенной.

- Ваша настойчивость мне нравится. Хорошо, дождёмся результатов, но дайте слово, если я окажусь прав, мы идём с вами в кафе и переходим на «ты».

Дашке польстило, что парень обратил внимание на неё, и она пообещала выполнить его условия. А когда собственными глазами увидела себя зачисленной в институт, её радости не было предела, а авторитет парня возрос.

- Я забыл назвать своё имя - Стас Орлов.

Она опять слукавила, не сказав, что уже знает от подружек его имя. Его уверенность и независимость внушали уважение. Теперь она рассмотрела его совсем близко. Внимательный взгляд серо-зелёных глаз. Прямой нос, мягкое очертание губ и ямка на подбородке - признак мужества. Он явно был старше их, пришедших со школьной скамьи. Дашка даже несколько робела от его расспросов. А вопросы он задавал основательные: о семье, родителях и их роде деятельности, месте жительства и её дальнейших планах.

Дашка, неизбалованная общением с противоположным полом, отвечала серьезно, хотя по-прежнему в чём-то лукавила. Например, на вопрос о родителях, не захотела признаться, что отца у неё давно нет, кратко сказала, что из семьи педагогов. Расставаясь, он великодушно предложил свою помощь в любом вопросе. А когда сделал ей комплимент о её естественности и невероятной красоте глаз и волос, окончательно вскружил ей голову. Свидания, однако, не назначил, заронив в её сердечко сомнение: не понравилась? Конечно, где мне до него?!?

Учебный год начался с трудовой практики. Весь курс возили в пригород на уборку урожая. Дарья тайно высматривала Стаса, но на сельхозработах он не появлялся. Позже выяснилось, что отработал он на каком-то заводе, что действительно старше многих студентов в группе, отслужил в армии в элитных войсках. Вскоре в группе студентов Стас получил прозвище - граф Орлов, которое льстило ему, и которое вскоре знал уже весь курс.

Дарья стеснялась признаться новым подружкам о своём походе со Стасом в кафе, втайне надеясь, что он вновь пригласит её куда-нибудь. Но шло время, он относился к ней так же учтиво, как и к остальным сокурсницам, не выделяя из общего числа. Зато в отличие от других девчат, пытающихся вовлечь Стаса в любовные сети, Дашка держалась скромно, ничем не выделяясь, лишь иногда он ловил её теплую улыбку и призывный взгляд, полный преданности и покорности.

Граф Орлов крутил романы на стороне, к концу второго курса ни одна из девушек их группы не удостоилась его особого расположения. Девчонки, в конце концов, успокоились, приняв его, как друга, только Дашке не было покоя: душа её обмирала от счастья, когда рядом оказывался ОН. Если бы знала она, наивная девчонка, что своим поведением он окончательно приручает её, руководствуясь правилом ловеласов всех времён: «Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей».

Как-то уже на третьем курсе лучшая подружка Соня заметила:

- Не пойму, отчего этот Орлов всем девчонкам нравится? Я так терпеть его не могу, ходячее высокомерие, идет по институту ног под собой не чует, все только и кланяются: «Стас, Стас!» А как он в зеркало на себя глядит: это же надо! Граф Орлов!

Дашка промолчала, но реплика подруги будто по сердцу её царапнула. Более того, утаила от Сони, что три дня назад он вскочил вместе с ней в переполненный автобус. Не хотелось думать, что ему просто по пути, главное - он рядом. Они стояли близко друг к другу на задней площадке, Дашка от смущения боялась поднять на него глаза, а он, явно наслаждаясь ситуацией, шепнул на ухо:

- Ну, до чего же ты хороша, Дарья Григорьевна! Она осмелилась, взглянула в его глаза:

- Что так официально?

- Привыкай, тебя ждет карьера большого учёного, как и меня! - в его глазах бегали лукавые огоньки.

Она не сумела принять его игры, грустно улыбнулась. А он как тогда, в вестибюле института, уверенно предложил:

- А вот и наше любимое кафе, выходим?

Ей, конечно, польстило это слово - наше. Значит, помнит. А он уже решительно направлялся к выходу, увлекая её за собой за руку. Выпрыгнув первым, галантно поддержал под локоть. В кафе беззастенчиво и уверенно смотрел спутнице в глаза. Опять интересовался её семьёй, условиями их жизни, в какой части города и какой квартире они живут, потом прямо без обиняков заявил:

- А ведь мы с тобой хорошая пара, ты не находишь?

Дашка была на седьмом небе от счастья: «Дождалась, всё-таки, дождалась я своего счастья!» Она не заметила в его разговоре странных доводов, прагматичных расчётов, хотя и ловила каждое слово. Она готова была соглашаться со всем, что он скажет, от него веяло такой надёжностью, самоуверенностью.

С этого дня у Дарьи начался роман с графом Орловым.

Подруга, узнав об этом, очень осторожно спросила:

- Дашка, ты влюбилась?

- Ещё на первом курсе.

Сонечка взглянула как-то тревожно, поджала губы. Дарья уловила неодобрение подруги, спросила:

- Что ты об этом думаешь?

- Знаешь, ты в этом вопросе должна сама решать, только я прошу тебя, будь с ним поосторожнее, вон, сколько вокруг него вьётся…

- Ты же знаешь, я не легкомысленная, если он так - «по-матросить и бросить» - я его первая брошу!

- Вот и ладненько.

К этому разговору подруги больше не возвращались. Но Дарья стала внимательней присматриваться к своему возлюбленному. Нет, она не видела в его отношении к себе несерьёзных намерений. Стас открыто говорил несколько раз, что они поженятся на пятом курсе. Правда, несколько странно трактовал свой выбор: не говорил ей о любви, но очень серьезно заявлял: «Жениться и выходить замуж нужно вовремя. Я, например, женюсь только на целомудренной девушке из полной семьи, желательно интеллигентной, с хорошим образованием. У меня должны родиться здоровые дети. И жену я вылеплю под себя, как Пигмалион Галатею».

В душе Дарья часто не соглашалась с его доводами, но возразить не смела. Ей льстило, что он орёл, хозяин жизни, выбрал её, ведь так хотелось настоящей любви, красивых романтических встреч, ухаживаний. Сама того не замечая, она всё больше подпадала под его власть. Рано лишённая отцовской заботы, она подсознательно искала сильное плечо, на которое могла бы надёжно опереться.

Почему лукавила, не сознавалась, что нет отца? Боялась не соответствовать его идеалу. Надеялась, что поймет, ведь отец не бросил их, а погиб при трагических обстоятельствах.




ЗЛО



После окончания третьего курса Стас уехал в составе студенческого отряда на заработки, а в начале четвертого, когда их группу сняли с учёбы на уборочные работы, поехали все, кроме Орлова. Определив на уборку зерновых в пригородный совхоз, студентов второго сентября отправили туда электричкой. Отряд разбили на две части: девчат разместили в здании старой школы, ребят увезли в соседнее отделение совхоза, расселив в военно-спортивном лагере, в приспособленных для жилья вагончиках. Трудились в две смены, с восьми утра до двух часов ночи. Ребята на просушке зерна на элеваторе, девчата лопатили зерно на зерноскладах.

В первую же неделю Дарье выпала ночная смена: с семи часов вечера до двух ночи. Первые два дня отработали без приключений, к ним часто заходил управляющий, осведомляясь, всё ли у девчат в порядке. На третий день «шефство» взяли местные кавалеры, то и дело забегая на склады, где работали студентки. Смена вот-вот заканчивалась, девчата стояли с лопатами на ворохе пшеницы, парни, поджидали их у подножия кучи. Балагурили, призывая девчат бросить работу раньше положенного часа.

Тут в склад зашёл молодой мужчина, девчата раньше не видели его в деревне. Он был явно из местных, так как по-свойски протянул парням руку по очереди. Вид у него был устрашающий: весь в чёрной одежде, длинные, чёрные как смоль волосы по самые плечи, колючий взгляд, жёсткие скулы, острый подвижный кадык. Вёл он себя самоуверенно, цинично оглядев девчат, громко не то спросил, не то утвердил:

- Ништяк тёлок пригнали!

Парни смутились, явно заискивая перед пришедшим. Тот не унимался:

- Эээ, тёлки, вставайте в очередь, которая моя будет? Девчата явно оробели, затихли.

- Тёлки, не слышу ответа!

И вдруг он начал пинать по пшенице. Колючие зёрна летели прямо в лицо студенткам, они отвернулись, прикрывая руками лица и головы. Когда у незваного гостя пропал пыл, Дашка вдруг обернулась и тоже начала швырять зерном в наглеца, от ярости сжимая зубы. Девчонки испуганно зашикали на неё:

- Дашка, ты что, уймись, мы же не дома, кто за нас заступится?!?

Она опомнилась, но не отвела прямого взгляда от обидчика. Он стоял, запрокинув плечи и выпятив грудь, громко спросил у парней:

- Кто такая?

Ребята быстро, но тихо что-то лепетали в ответ, сбившись вокруг чёрного человека. Он продолжал колючим взглядом прожигать Дарью, потом крикнул:

- Эй, ты, иди сюда!

Она не ответила, он протянул крючковатый палец, поманил:

- Я сказал, иди сюда!

Дашка, обмирая, сказала:

- Тебе надо, ты и иди.

Он молчал с минуту, оценивающе разглядывал, потом резко развернувшись, пошёл на выход, кинув на ходу через плечо:

- Мы с тобой ещё встретимся, ты горько пожалеешь о том, что сделала только что!

Дашку потом увещевали девчонки, мол, что теперь будет… Притихших и напуганных, проводили их до школы ребята.

Начало сентября выдалось сырым, приходилось каждый вечер стирать, просушивать одёжки и обувь. Если выпадала первая смена, Дарья убегала с работы, приносила воду с колонки и ставила греть кипятильником. За то время, пока возвращались со смены остальные девчата, успевала вымыть тяжелую косу, постирать, навести порядок в отведённой для жилья классной комнате.

Дарья сушила волосы, потом дружной компанией все отправлялись на вечерний сеанс или танцы в местный клуб. Сегодня прибежала раньше, нагрела воду, налила в таз и распускала спутавшуюся за день косу. Вдруг дверь резко отворилась, на пороге стоял тот страшный человек, что угрожал день назад. Убедившись, что Дарья в комнате одна, злорадно выдавил:

- Ну, вот и встретились, красотка!

Дарья обомлела от неожиданности и страха. Теперь рассмотрела его отчётливо: он был гораздо старше, чем показалось на складе. Чёрные, как смоль, волосы грязными сосульками висели по плечам. Волчий взгляд исподлобья, тонкие губы и нависший орлиным хищным клювом нос завершали неприятное впечатление. Он сделал шаг вперёд, в руке блеснул нож.

- Вот теперь поговорим, - произнёс вкрадчивым голосом. При виде блеснувшего лезвия Дашка запаниковала, слышала,

как стучит её сердце, готовое разорваться, либо остановиться. Она едва выговорила сиплым, осевшим голосом:

- Что вам нужно? Убирайтесь отсюда!

- Молчать, тёлка отвязная! Раздевайся, быстро! - и, видя, её полуобморочное состояние, добавил:

- Быстро, я сказал!

Не помня себя от страха, бросилась в конец класса. Он догнал, легко перепрыгивая через расставленные кровати. Она металась загнанным зверьком, распущенные волосы развевались за плечами, разжигая в преследователе слепой инстинкт охотника за жертвой. Он успел ухватить за прядку, она рванулась бешено, волосы остались у него в горсти.

Дашка теперь бросилась к столу в самом конце класса, с намерением схватить утюг. Но рядом с её рукой в столешницу воткнулся нож, и в следующий миг её преследователь в два прыжка оказался рядом и, ухватив за волосы, резко рванул на себя. Свет померк в глазах от жгучей боли, казалось, что-то хрустнуло в голове. Очнулась уже на кровати, бандит, прижимая своим телом, срывал с неё одежду, хищно осклабившись железным фиксом. Как стервятник он рвал её тело руками на куски.

Она попыталась крикнуть, но он нанёс ей хлёсткий удар по лицу. Красная пелена заволокла глаза, но ценой нечеловеческих усилий она сбросила насильника с себя, и метнулась с кровати. Он успел ухватить за ногу, уронив, с яростью дернул на себя, она до крови ломала ногти, пытаясь ухватиться за крашеные половицы…

В этот миг дверь в помещение открылась, на пороге стояли ошеломлённые девчата. Они не успели опомниться, как нежданный гость, грубо растолкав их, выскочил в двери.

Истерзанная Дашка, в порванной одежде, билась в истерике на руках подружек. Вмиг набежали какие-то люди: директор совхоза, завскладом, председатель парткома, фельдшер из сельской амбулатории. Дашку успокаивали, отпаивали горячим чаем.

Через час из района примчался участковый милиционер. Наскоро побеседовав с руководителем хозяйства, скрылись куда-то на УАЗике шефа. Вернулись обратно, участковый составлял протокол, брал свидетельские показания, фельдшер написала справку о многочисленных кровоподтёках и ссадинах. Весомой уликой в дело был изъят нож, воткнутый в столешницу. Ночью девчат в прямом смысле охраняли, так как преступник мог бродить где-то рядом.




МАСКА СНЯТА



Утром на планёрке администрации решено было отправить студентов обратно в город. Даша Озерова на лекции не приходила, отлёживалась в общежитии на больничном. Со Стасом после происшедшего с ней случая не виделась. Она боялась с ним встретиться - ещё не сошли синяки и кровоподтёки. Не могла смотреть на себя в зеркало, чудилось, что на неё теперь смотрит чужая девушка: осунувшаяся, с потухшим, затравленным взглядом. Ненавидела теперь свои волосы, казалось, что именно коса чуть не стоила ей большой беды.

Едва сошли синяки с лица, она отправилась в парикмахерскую и безжалостно рассталась с волосами, попросив подстричь коротко. Вышла из салона смешным вихрастым ёжиком. Девчата в общежитии ахнули, но никто не посмел возразить, видя, что подруга до сих пор не пережила свой стресс.

Вечером отправилась на свидание со Стасом в кафе. Стас ждал её за столиком, но не узнал, когда она вошла. Она подошла к нему, тихо произнесла:

- Здравствуй, Стас.

Он подскочил от неожиданности, в его взгляде промелькнуло недоумение:

- Даша! Что ты сделала с собой? Она молчала, он переспросил:

- Где твоя коса? - в его голосе проскользнула досада. Разговор не клеился, будто поселилось какое-то отчуждение.

Дарья искала причину в себе, в своём изменившемся внешнем облике. Он задал ей неловкий вопрос:

- Дарья, ответь мне честно: у тебя там с этим было? - он замялся на миг.

Она вспыхнула как спичка:

- У меня с кем, что было?

- Даша, мы же не дети, говорили «попытка к изнасилованию», а на самом деле попытка ли?

Она смотрела с недоумением.

- Ты меня в чём-то обвиняешь? - в её взгляде отразилось откровенное презрение.

Он как-то скис:

- Ладно, Дарья, не впадай в истерику, я готов жениться. У тебя паспорт с собой?

- Зачем?

- Пойдём, подадим заявление, и больше тебя никто не посмеет обидеть.

Она сразу оттаяла, в душе упрекая себя за то, что минуту назад подумала о нём плохо. Кротко ответила:

- С собой, я как раз на почте перевод получала.

- Вот и чудесно. Ты посиди, я мигом, только за своим сбегаю.

- Но мы ведь планировали с тобой пожениться на пятом курсе?

- Это всё условности, поверь мне, я сумею достойно обеспечить нашу семью. Не могу тебя после такого случая оставить в общежитии, тебе нужно крепкое надёжное плечо… Так мы идём подавать заявление?

Она промолчала. Он убежал, кинув на прощание:

- Дождись меня.

Она ждала уже полчаса, зная, что его дом в пяти минутах ходьбы. Стас не пришёл и через час. Дашка поняла, что он не придёт, но почему-то продолжала сидеть, тупо уставившись в одну точку, а потом вдруг испугалась: «А если придёт?» Резко поднялась и направилась к выходу.

В общежитии девчонки, видя, что с подругой что-то произошло, не смогли вытянуть из неё ни слова. Она пролежала на кровати без слёз до самых сумерек. И лишь в темноте, когда девчата тихо улеглись в свои постели, подала голос:

- Девчонки, завтра пишу заявление и перевожусь на заочное отделение.

- Дашка, что опять случилось? - почти разом воскликнули девчата.

- Стас! Он после случившегося будто брезгует, задавал странные вопросы, потом сказал, что пойдём подавать заявление, убежал якобы за паспортом, и не вернулся.

- Так завтра всё выяснится, - пыталась успокоить одна из подружек.

- Выяснится, как же! - тут же подхватила Софья. - Подлец твой Стас и всегда был таким! Дарья, он тебя не стоит!

Девчонки зашикали, но та разгорячённо добавила:

- Во сколько вы расстались, Дашка?

- Он ушёл часов в шесть.

- Ну вот, я шла из душа, он в комнату к парням заходил. Я была уверена, что ты дома, что вы пришли вместе, но тебя не было, было полседьмого. Если бы он хотел, он бы уже сто раз к тебе пришёл.

- Сонечка, ну зачем так категорично? Они сами завтра разберутся.

- Девочки, не уговаривайте, я уже разобралась.

- Ну, хорошо, что разобралась, но зачем институт бросать? - горячилась Соня. - Пусть он бросает, если совестно, хотя очень в этом сомневаюсь.

- Нет, девочки, я решила: завтра уезжаю. Слишком много на меня навалилось в последнее время. И его видеть не хочу - противно, мерзко!

- Дашка, но ведь от себя не уйдёшь! - уговаривали девчата.

Они теперь сидели на кровати, облепив её со всех сторон.

- Дашка, куда ты поедешь? Домой, к матери?

- Нет, не хочу, мама встретила мужчину и устраивает личную жизнь. Я очень рада. Хочу устроиться на работу, чтобы не висеть у неё на шее.

- А жить где? - не унимались девчонки.

- Устроюсь на работу, общагу дадут, по-моему, сейчас в этом проблем нет.

Утром подружки собирались на занятия, на ходу запивая бутерброды горячим чаем. В дверь заглянула девчонка из другой группы, увидев Дарью, подскочила:

- Дашка, как хорошо, что тебя застала, знаешь, что я вчера видела?

Дарью будто кипятком ошпарили, предчувствуя явно недоброе, она, тем не менее, спокойно спросила:

- И что же ты видела?

- Представь себе, вчера в девять часов вечера видела твоего Стасика с рыжей с первого курса!

- Ритка, пошла вон отсюда! - набросилась Соня на соседку.

- Тут без тебя тошно!

Она вытолкала её за двери силком. Дарья сидела за столом с выпрямленной спиной, ни одна жилка не дрогнула на лице. Она по-прежнему держала перед собой чашку с горячим чаем. Уставившись на эту кружку, решила: «Вот и последняя горька капля в чашу моего терпения, которая переполняет края, но я выпью до дна, и всё кончено! Всё решено!»




СУДЬБОНОСНЫЙ ВЫБОР



Оформившись на заочное отделение и вернувшись в родной город, она лишь ночь ночевала в доме матери. Наутро, собрав чемодан, решительно заявила:

- Мамочка, не переживай, всё будет хорошо. Я всё решила, уезжаю в Журавли, устроюсь на работу, жить буду в дедушкином доме.

Мать взмолилась было:

- Дашка, ты совсем с ума сошла?!

Но увидев решительно поджатые губы, очень хорошо зная характер дочери, обняла её за плечи, сказала:

- Поезжай, раз решила. В деревне тоже люди живут. Я приеду, как только смогу взять отгулы.

Автобус до Журавлей ехал полупустой. Дарья планировала по пути выспросить у людей, сохранился ли дом дедушки Ефима Казёнкина, есть ли в совхозе вакантные места. Немногочисленные пассажиры ответили, что приезжие и дедушку не знают, а о работе заявили, что смело можно идти в среднюю школу, там вечная нехватка учителей.

Окрылённая надеждой, Дарья любовалась красивейшими пейзажами. Осенние утренники тронули северную природу, раскрасив в багрец трепетные осинки, а берёзовые рощицы засияли золотом. Невесомый иссушенный лист, сияя на ярком осеннем солнышке, легко слетал, сбиваясь в колею, стлался под колёса автобуса. Стало легко на душе: «Хорошая примета: родина предков встречает погожим днём. Обязательно всё будет хорошо!»

Робко сошла она в центре села, рассеянно посмотрела по сторонам с мыслью: «Куда податься для начала? В контору совхоза? В школу? Или искать дедушкин дом? « На остановке, поджидая автобус, стояли местные ребята. Завидев незнакомку, оживились:

- Вы к кому, девушка, может, вас проводить? - выдвинулся красивый парень, с выразительными глазами-вишнями.

- Я внучка Ефима Казёнкина, хочу жить в его доме и работать в школе.

- Тогда нам по пути, идёмте, дорогу покажу - вызвался все тот же парень.

- Санька, ты чё, собирались же в район съездить? - окликнул один из друзей.







_Невесомый_иссушенный_лист,_сияя_на_ярком_осеннем_солнышке,_легко_слетал,_сбиваясь_в_колею,_стлался_под_колёса_автобуса._



- Я передумал. Сгоняйте одни, расскажете потом, что к чему.

- Ну, смотри, - подёрнув плечами, приятель понимающе улыбнулся.

Санька, уже подхватив чемодан и сумку приезжей, балагурил на ходу.

- Давайте знакомиться, меня Саней звать, а вас?

Дарья не могла устоять перед обаянием парня, улыбаясь, ответила:

- Даша Озерова по отцу, дедушка Ефим - мамин отец.

- Очень приятно. Вы у дедушки раньше бывали?

- Конечно, надеюсь, что сама домик найду.

- Да тут искать нечего, мы почти соседи. А вас почему-то не помню.

- Так я же в детстве приезжала. А вы, наверное, ещё в школе учитесь?

Санька нахмурился:

- Обижаете, в армию собираюсь. Первый осенний призыв и

«Во солдаты меня мать провожала»!

- Ой, как хорошо! - непроизвольно вырвалось у Дашки. Парень откровенно удивился:

- Вы рады, что меня не будет в деревне два или даже три года?

- Нет, что вы, просто хорошо, что вы уже не школьник. Как представила, что у меня за партами будут сидеть такие великовозрастные дяди…

Санька засмеялся от души, и, перебив попутчицу, добавил:

- И будут стрелять из трубочки промокашками.

- Да, да, да! Хотя, что это я размечталась? Может, меня еще в школу не возьмут.

- Не имеют права! - деланно горячился Санька.

Дарья за разговорами не заметила, как оказалась у дома дедушки. Со дня смерти деда прошло года два с небольшим, поэтому домик сохранился вполне пригодным для жилья. Вместе с парнем разыскали ключ от навесного замка под стрехой крыши. Внимательно взглянув на спутницу, Санька серьезно спросил:

- А вы не боитесь тут одна, в пустом дому?

Она смотрела на него открыто с немым недоумением. Он уточнил:





_В_доме_деда_осталось_мало_чего_-_пара_чугунков,_корзинка_с_решетом,_кровать,_маленький_комод_в_горнице_и_сундук_на_кухне._Было_чисто_и,_хотя_улетучился_запах_жилища,_сохранился_тонкий_аромат_сушёных_трав._



- Открываем?

- Конечно, открываем, - решительно ступила она на порог.

Санька отомкнул замок, широко открыл двери, ступив в темноту сеней, распахнул маленькую дверцу в домик. На половицы сеней упал робкий луч света, освещая путь новой хозяйке. Она вошла следом, огляделась. В доме деда осталось мало чего - пара чугунков, корзинка с решетом, кровать, маленький комод в горнице и сундук на кухне. Было чисто и, хотя улетучился запах жилища, сохранился тонкий аромат сушёных трав.

- А что, здесь совсем неплохо. Решительно никуда не пойду, буду жить тут. Немного подбелить, промыть окна и полы. Отдохну с дороги и пойду в контору и школу, думаю, что мне помогут устроиться.

- Обязательно помогут, на селе всегда так. Хотите, и в школу провожу?

- Спасибо, Александр, я как-нибудь сама.

- О, как официально - Александр… Меня сроду в деревне так не называют - Санька, да Ермачёнок, так и вы называйте.




СЕЛЬСКАЯ УЧИТЕЛЬНИЦА



Сельская школа встретила приезжую радушно. Директор, Федос Тарасович, по-военному подтянутый человек, с короткой стрижкой под бокс в седеющих волосах, встал из-за стола, приветливым жестом левой руки пригласил Дарью сесть. Заметила: пустой по локоть правый рукав его пиджака аккуратно закатан.

После короткого, но содержательного разговора, велел написать заявление, и тут же наложил красивым, размашистым почерком резолюцию. Приняли её в качестве учителя биологии, зоологии и природоведения. Предложили классное руководство в 5-м «б». Галантно поддерживая под локоть будущую учительницу, сам проводил к секретарю и, дав распоряжение, удалился.

Секретарь, молодая женщина, пояснила: «Федос Тарасович очень строгий, но справедливый, уважаемый на селе человек. Бывший фронтовик, народный заседатель в суде, в школе, кроме директорской должности, преподает историю, которую ученики любят». Дарье было предложено два дня для обустройства своего жилища, обещаны к зиме дрова и ремонт изгороди. Довольная





_Довольная_вышагивала_она_домой,_вооружившись_учебниками_по_своему_предмету,_взятыми_в_школьной_библиотеке._



вышагивала она домой, вооружившись учебниками по своему предмету, взятыми в школьной библиотеке.

Санька Ермаков раздобыл где-то известь, краску, мелкую утварь. Притащил кочергу, веник, старый рукомойник. Указав на сундук в углу, с улыбкой спросил:

- Этот пережиток прошлого выбрасываем?

- Нет, нет, я рада, что хоть что-то останется на память от дедушки Ефима! Ещё бы самовар настоящий, угольный. У него ведь был, наверное, мама после похорон всё раздала людям.

- Будет сделано! - весело отчеканил Сашка.

Вскоре явился «пропавший» самовар, и не только. Кто-то из соседей принёс «лишнюю» подушку, матрац, кто-то стол, «одолженный» из дедова дома. Деревенские люди, чтившие Ефима-травника, узнав, что в доме поселилась внучка, да тем более будет учить их ребятишек, многие приняли участие, предложили посильную помощь.

Дарья была несказанно поражена и удивлена этой доброте односельчан, всякий раз убеждаясь в правильности своего выбора. Помощь Саньки Ермакова её не только не угнетала, она чувствовала, что уже влюбилась в эту открытую белозубую улыбку, в лёгкий, весёлый нрав. Ждала с замиранием сердца, смущало только лишь, то, что была она старше года на три.

Побелив стены и подмазав печь, мытье полов и окон она оставила на другой день. С утра сбегала в местный сельпо, купила простого ситчика на шторки и по совету односельчан зашла к соседям справа, попросить бабку Кристину подрубить ткань на машинке. На крыльце встретил её дед Ярохтей - хозяин. Сухой, жилистый старик с удивительно живыми ясными глазами. Пристально всматривался в лицо гостьи, затем крякнув, спросил:

- Надолго ли к нам экая птица залетела?

- Как приживусь, дедушка! - ответила Дарья.

Пока разговаривала в доме с хозяйкой, дед заглядывал в окна, сложив козырьком ладони. Выйдя на крыльцо, попрощалась с хозяином и любезно пригласила заходить в гости.

Принесла свежей воды, наполнила самовар и затопила плиту. Напевая песенки, мыла окошки на кухне. Выбегала в палисад, промывала стекла снаружи. Выплеснув грязную воду, перешла в комнату, поставила таз с водой. И, только выпрямилась перед окном, как в стекло с улицы кто-то плеснул чистой водой. Сладко заныло под ложечкой: видно, Санькины проделки. Припала лбом к стеклу, пытаясь высмотреть шутника.

А он тут как тут: приплюснув нос о стекло, корчит рожицы, улыбается во весь рот до ушей, хоть завязочки пришей! Деликатно постучав в двери, торжественно внес стул с легкой витой спинкой:

- Вот вам трон, госпожа учительница! Гляжу, новоселье впору справлять!!!

- Слушай, точно, вот только с окошками закончу, а ты помоги с самоваром управиться. Воды налила, угли можно в печке взять, но что-то не могу в толк взять - куда их насыпать?

Увидев, что гость пытается стянуть с ног сапоги, запротестовала:

- Нет, нет, Санечка, только ради бога не разувайся, полы я не вымыла, а комнатных тапочек нет.

- О, я уже Санечка в этом доме! Будет сделано, госпожа учитель! - балагурил Санька.

После, когда вскипел самовар, гость, восседая на им же принесённом стуле, покачивая запрокинутой через колено ногой, расправив плечи, старательно дул на блюдечко с чаем, каламбурил:

- Нам, купцам первой гильдии, как-то не с руки пить чай без сахару, вы уж, Глафира Андреевна, похлопочите в другой раз.

Дарья невольно залюбовалась парнем, так он был хорош: плечист, по-сибирски ладен и крепок. Густая шевелюра волос шапкой, зачёсанная на бок, уверенный, чуть насмешливый взгляд огромных глаз - тёмных омутов, пухлые чувственные губы. Особый шарм облику придавали начищенные до блеска яловые сапоги. «Не одна деревенская румяная красавица на такого засматривается!» - с шевельнувшейся невольной ревностью подумала Дашка. В это время в дверь постучали. Дарья словно очнувшись, встрепенулась:

- Войдите.

В домик ввалился дед Ярохтей.

- Мир дому сему! - хитровато щурясь и озираясь по углам вымолвил дед.

- Милости прошу, дедушка Ярохтей!

- Я, гляжу, уж без меня дом полон гостей! - подмигнул он Саньке. - Тебя, мила дочь, хозяйка моя на совет звала, чтой-то не ладится там у её с мануфактурой.







_Дарья_невольно_залюбовалась_парнем,_так_он_был_хорош:_плечист,_по-сибирски_ладен_и_крепок._Густая_шевелюра_волос_шапкой,_зачёсанная_на_бок,_уверенный,_чуть_насмешливый_взгляд_огромных_глаз_-_тёмных_омутов,_пухлые_чувственные_губы._Особый_шарм_облику_придавали_начищенные_до_блеска_яловые_сапоги_



- Спасибо, дедушка, я скоро зайду.

- Ну, я пошёл, - подхватился Санька и выбежал из дома, не дожидаясь, когда уйдёт дед.

Вымыв полы, Дарья поспешила к соседке, но на вопрос, что та хотела у неё спросить, бабка Кристина лишь руками развела. Мол, шторки пошила, а своего благоверного никуда не отправляла:

- Никак по собственной воле наведался. Ходит опять сплетни по деревне собирает. Ты, дочка, внимания на него не обращай, он так-то беззлобнай старик, тольки вот без энтого не может - всё ему какую новость подавай!




НОЧНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ

Дарья благополучно приступила к занятиям в школе. День прошёл незаметно. Подопечные пятиклашки ходили по пятам, насилу проводила их после уроков домой. Допоздна, впервые в своей школьной практике, сидела за кухонным столом, проверяя тетради.

Ещё с вечера поднялся сильный ветер. Дарья, уже лежа в кровати, прислушивалась, как он все усиливался, рождая новые тревожные звуки. То скрипнет калитка, то ветки дерева проскребут жалобно по крыше. Впервые за время пребывания в доме деда вдруг стало жутко и неуютно. Казалось, что вокруг избушки кто-то бродит, заглядывает в маленькие окошки.

Потом хлынул дождь. Косые струи, усиленные ветром, хлестали в стену дома, в стёкла окон. Дарье показалось на миг, что это град. В эту минуту отчетливо раздался стук в дверь. Она напряглась, прислушиваясь. Стук повторился более отчётливо. Не включая свет, она быстро перебежала на кухню, приоткрыв дверь в сени, окликнула:

- Кто там?

- Эй, училка, открой! - окликнул вкрадчиво незнакомый мужской голос.

- Зачем? Кто вы?

- Открой, чё ломаешься! Увидишь, кто!

- Уходите, я вас не знаю!

- Открой, не пожалеешь!

Вдруг другой, громкий и истеричный женский голос завопил:

- Ах, вот ты где, кобелина! Опять новую юбку подцепил?!? Вот тебе юбка! Вот тебе училка!..

Дарья слышала, как в горнице сыпались стёкла окон, но скованная страхом боялась войти туда. Ещё что-то заполошно кричала женщина, хлопнула калитка. Наконец, все стихло. Дарья робко вступила в комнату, включила свет. Ветер трепал намокшие шторки, в комнате сразу стало неуютно и холодно.

Она ещё какое-то мгновение была в шоке от ночного происшествия, с отчаянием соображая, что делать, когда в дверь опять постучали. Дарья выключила свет, забилась в угол за выступ печи. Её охватил животный ужас, холодом сковав позвоночник, как тогда, когда к ней ворвался тот чёрный, патлатый насильник. Она ощущала, как быстро-быстро, словно испорченный механизм часов бьётся её собственное сердце, готовое разорваться.

Стук в дверь прекратился, но вскоре она услышала, что кто-то подкрался к окну. «Что же мне делать? - лихорадочно соображала Дарья, - Открыть дверь и бежать? Но куда?»

- Дарья Григорьевна, Даша, открой, не бойся, это я - Саня!

Что ж они паразиты здесь устроили?!?

Услышав знакомый голос, она включила свет, поспешила в сени. Отперев дверь, окликнула в ночь:

- Саня!

- Я тут, - подскочил он, - напугали тебя эти идиоты? Она кинулась в его объятья:

- Саня, только ты не уходи, я боюсь, я очень боюсь!!! Мне в комнате все окна выбили!!!

- Сейчас что-нибудь придумаем, пойдём в дом, замерзнешь.

Даша по-прежнему прижималась к нему, ощущая через тонкую ночную рубашку его большое, сильное, горячее пружинистое тело.

- Только не уходи! Мне страшно… - ослабила она руки.

- Теперь не уйду, даже если гнать станешь, - ответил ласково.

- Пошли в дом, ты вся дрожишь.

- Там холодно.

- Хочешь, я печку затоплю - русскую? Будем смотреть на огонь, знаешь, как классно!

- Х-хочу! - её зубы теперь выбивали дробь.

- Я сейчас, махом, - он легко подхватил девушку на руки, внёс в дом и усадил на скамью перед печью. Метнулся в горницу, подхватил с кровати одеяло, ещё хранящее её тепло, укутал им Дашку и ринулся к дверям.

Она вскрикнула:

- Ты куда?

- Я мигом, ты не бойся, а дверь на замок закрою…

Вскоре Санька принёс охапку сухих колотых дров и растопил русскую печь. Когда дрова взялись, дружно потрескивая берестой, Дарья попросила:

- Закрой дверь в горницу, тянет по ногам. И выключи свет. Минуту спустя он уже сидел рядом, обняв её за плечи:

- Согрелась?

- Ага.

- Сейчас ещё теплее станет.

Он объяснил, что окна разбила Лизка Громова - ревнивая жена гулящего мужика. Обещал, что завтра эти двое, как миленькие, придут и застеклят рамы и еще прощения у неё попросят. Иначе будут иметь дело с участковым, уж он, Санька, убедит их в этом без проблем.

Потом молчали. Красные блики от огня прыгали по стеклам окон, разгоняя ночную тьму, наполняли маленькую комнату тенями, сгущающимися в углах. Когда прогоревшие дрова превратились в жаркие угли, Дарья заговорила. Она рассказала о страшном случае на уборочной, о том, как обрезала свою косу. Он встрепенулся, чуть отодвинулся от неё, потом бережно провел рукой по волосам, шепнул на ухо:

- Ты и без косы красивая, Дашка моя, Дарёнка моя, ничего не бойся, пока я с тобой. Я люблю тебя, Дашка!

Длинная раздвоенная тень падала на пол от сидящих на скамье людей. Затем слилась в одну и надолго замерла. А когда прогоревшие угли подернулись пеплом, а по их остаткам заплясало синее угарное марево, Санька поднялся, вновь плотнее укутал Дарью одеялом. Она смутилась:

- Тебе, наверное, пора?

- Никакая сила теперь не оторвет меня от тебя, только за дровами сбегаю.

Они просидели у горящего очага до утра. Давно закончился дождь, и утих ветер, а они все говорили о детстве, о любимых книгах, первых друзьях, школьных учителях. Дарья не сказала ему о Стасе - первой любви. Охваченная новым ярким всепоглощающим чувством, не хотела думать о нём, решив, что испила горькую чашу предательства до дна. О его же чувствах красноречиво говорили счастливые глаза, руки, губы, осыпающие её лицо и волосы поцелуями.

Расстались на заре. Она вышла в сени проводить. Он жарко шепнул на ухо:

- Я завтра приду?

- Только завтра? - засмеялась она.

- Фу ты, чёрт, уже сегодня! Я так счастлив, Дашка… уже сегодня! Ты будешь меня ждать?

Она смеялась легко, задорно:

- Только с дровами.




СТАРЫЙ СУНДУК



Счастливый и восторженный Сашка бежал по мокрой траве на обочине, не беда, что через два часа нужно выходить на утреннюю смену…

Она вошла в дом, перетащила матрац и подушку на сундук, свернувшись калачиком, легла и с улыбкой подумала: «Наверное, вот так бабушка ждала деда с ночной смены».

Мать рассказывала, что работал дед на дизельной электростанции с семи утра до двенадцати ночи, где-то в половине первого приходил домой. Как-то, а дело было в канун Октябрьской, ждала она мужа как обычно, да задремала ненароком. Проснувшись, спохватилась, что мужа нет до сих пор, поднялась, засветила на кухне свечку, приблизила к «ходикам» и обомлела: было уже половина второго.

Растолкала старших детей, мол, не дай бог чего бы с отцом не случилось. Пошла вместе с ребятами на электростанцию, что стояла в полукилометре от села. Дизель давно замолк, и на деревне в эту пору тьма-тьмущая бывала, да только в ту ночь хорошо вызвездило, мороз ударил крепенький, сковав обнаженную землю панцирем. У детишек, поднятых из теплых постелей, зубы отбивали дробь, да и сама Анфиса ёжилась.

Только когда приблизились к электростанции, увидала она отчётливо у дверей тёмный предмет на земле. Жаром обдало её, а ноги отказались идти, будто кто гвоздями ступни приколотил к дороге. Сдвинулась, наконец, с места, без ума побежала, кинулась к лежащему навзничь на земле человеку, затормошила: «Господи, батюшка милостивый! Ефим, живой ли ты? Ефим, вставай!» Муж замычал невнятно, Анфиса облегчённо выдохнула: «Слава тебе, Господи! Ребятишки, подсобите! Вставай, Ефим, вставай, видано ли дело на земле улегся!»

Кое-как подняли вдрызг пьяного, отяжелевшего, перемёрзшего. Где волоком, где под руки кое-как дотащили до дому. Велев ребятишкам ложиться спать, Анфиса чуть не всю ночь провозилась с мужем, растирала тело гусиным жиром, насильно вливала в рот обжигающее травяное зелье. Потом укутала овчинным тулупом, чутко прислушиваясь к дыханию мужа, сама легла рядом.

К утру у Ефима начался жар, одышка. Вызвали фельдшера, увезли в районную больницу. Целый месяц он провалялся там с двусторонним воспалением лёгких. Выписался домой вялый, ослабленный, в груди будто свинец тяжёлый разлит. Анфиса без устали врачевала мужа травами да настоями разными. Люди потом говорили, что только её молитвами да стараниями Ефим жив остался.

Оказалось, что забрели к нему в ту ночь на огонёк мужики подвыпившие. Известно: кто празднику рад, тот накануне пьян, вот и втянули Ефима в пьянку. После их ухода Ефим выключил дизель в положенное время, кое-как прицепил навесной замок на входную дверь, да тут и остался. После уж, когда окончательно выздоровев, вернулся он на своё рабочее место, Анфиса и стала ложиться на сундук в углу кухни, чтоб не заснуть крепко, пока благоверный не явится. Ефим с тех пор ни разу рюмки не поднял на рабочем месте, только Анфису это не убедило. «Бережёного Бог бережёт», - приговаривала она. Только вот себя не уберегла, истаяла, как свечка, без сроку.

Ефим сильно горевал после смерти супруги. Уже будучи на пенсии, уверовав в чудодейственные свойства трав, накупил нужной литературы изучал, потом занялся врачеванием. Зимой его согбенную фигуру в старом овчинном полушубке часто можно было увидеть у окна на кухне. Нацепив на нос огромные роговые очки, часами вычитывал новые рецепты и свойства трав. С весны до середины июля, облачившись в большой холщовый фартук с огромными карманами, взяв в руки посошок и плетеную корзину, пропадал в поле и в лесу, заготавливая травы и коренья.

Дашка любила приезжать в деревню к дедушке. Весь его дом, пропахший травами, тёмные снадобья в чугунках и порошки в ступках, создавали тайный ореол, навевали на впечатлительную внучку романтические мечты, неизъяснимо тревожили и привязывали к дому деда. Как за спасительную соломинку ухватилась она за мысль уехать в дедов дом, обрести в нём покой, излечить израненную предательством душу.




НОВОСТИ ОТ ДЕДА ЯРОХТЕЯ

Как и обещал Санька, рамы Дашке застеклили, пока она уходила в школу. Вечером он примчался с охапкой жёлтых осенних листьев. Долго целовались в тёмных сенях, где пахло волглыми от дождя травами, сыпались листья к ногам. Потом пили чай у самовара и вдруг поспорили. Она спросила:

- Почему ваша деревня называется Журавли?

- А у нас море журавлей этих! - засмеялся он, - Знаешь, мы с Робкой Бондаревым в детстве часами вылёживали в поле, всё мечтали поймать их за ноги и полетать по небу.

- Слушай, какая романтичная мечта! - смеялась и Дашка. А потом рассказала ему о своих планах защитить диплом по теме об исчезающих стерхах - белых журавлях, символе терпения и надежды. Он стал уверять, что такие журавли у них тоже есть.

- Ты путаешь их с какими-то другими птицами, возможно, цаплями.

- Какие цапли, Дашка? Они же гораздо меньше, это журавли, такие же, как чёрные.

- Во-первых, не чёрный, а серый журавль, во-вторых, стерхи водятся в низовьях Оби в тайге и лесотундре, на зимовку улетают в Иран. Восточная популяция расположена на северо-востоке Якутии в тундрах между реками Яна и Колыма. Эта популяция зимует в Китае, в долине реки Янцзы.

- И у нас водятся! - запальчиво доказывал он. - Только белые очень осторожные, не подпускают к себе близко и гнезда не найти.

- Быть того не может, я же курсовую по стерхам защищала!

- Может, ещё как может! Я тебе всё равно докажу. Вот давай как-нибудь утром пораньше встанем и вместе съездим на Митрохинские болота.

- Ради стерхов я на край света готова поехать. А далеко эти Митрохинские болота?

- В сторону Крестов, - безнадежно махнув рукой, добавил: - Ты всё равно не знаешь.

Закрутившись в водовороте вспыхнувших чувств, разговор тот на время забыли. Каждый вечер сломя голову Санька Ермаков бежал к своей «училке». Эти пылкие, восторженные встречи не прошли мимо глаз односельчан. Первой сплетни распустила Лизка-почтальонка, заточившая зуб на «училку» из-за расхлестанных окон, которые по настоянию Саньки, пришлось потом вставлять за свой счет. Вездесущий дед Ярохтей поспешил с новостями до Санькиной матери.

…В дверь постучали. Марфа оторвалась от стряпни, откликнулась:

- Входите, - она по стуку признала: опять дед Ярохтей пожаловал.

- Здорово ночевали! - ввалился дед.

- И вам доброго здоровьичка, сосед, - Марфа приветливо придвинула табурет, - садитесь.

- Я ж к тебе по делу, Маршищка, - заговорщически начал дед, - слыхала ты, какая птаха к нам в деревню залетела?

- Ты это про новую учительшу?

- Про её, родимая, про её! - дед выжидал в предвкушении расспросов, но так и не дождавшись, крякнул недовольно. - Ай, не слыхала?

- Что ж я про её должна слышать?

- А то, что Санькя твой ухожориться к ей наладился, надысь я сам видал, как ён около её вился.

- Ну, так что ж, дело молодое!

- О, Маршищка, пропал твой Санькя, пропал! Проведёт она твоего малого вокруг пальца, проведёт! Веришь, вечёр зашла к нам, спросила у моёй прорвы морквы. Ну, та сдуру цельное беремя ей подала. Что ж ты думаешь? Берёт она это беремя - и айда в школу. Эдок-то она весь дом расташшит! А моя-то прорва, слышь, Маршищка… Зарубил я надысь курощку. Веришь, курощка была жирная, килограммов на пятнадцать, ей бо! Я ж думал помочь собрать крышу починить, а прорва её за раз в чугуне сварила! Вот же ж, прорва коломенская! Летось овещка ягушку принесла, веришь, Маршищка, до того ягушка богатая была - уся мордощка в шерсте! Что бы ты думала, она изделала?

Марфа делает вид, что заинтересована, она участливо взглядывает на соседа.

- Продала, слышь, Маршищка, продала заготовителю живым весом, даже шкурой не попользовались! Вот как с ёй дальше жить?

Марфа отмалчивается, сосед постоянно изводит ее своими нравоучениями. Дед Ярохтей, не встречая сочувствия, кряхтя, встает с табурета. Направляясь к дверям, бросает на последок:

- Гляди, Маршищка, гляди за Санькёй, апосля поздно будет!

- Жениху еще в армию сходить надоть, сколько за это время воды утечёт!

- Солдат спит, а служба идет, - не к месту ввернул Ярохтей, - гляди, как бы невеста в подоле не принесла!

- Что ты, дед Ярохтей, вечно мутосветишь? Охота тебя народ мутить своими сплетнями?!

- А ты мене не варнакай почем здря! Я тебе по-человеченски добра жалаю! Вот тода поглядишь, инда поздно будет!

- А мне-то чего глядеть?! Это ты, старый, гляди за чужими юбками, коль интересно!

Дед Ярохтей уходит, в сердцах хлопнув дверью. Марфа слышит, как он бубнит, шаркая по ступеням крыльца, зная наверняка, что завтра дед вновь притащится с новыми вестями.

«До смертинки две пердинки, а все ходит, сплетни собирает!» - в сердцах думает она.

…Ярохтей, между тем, недовольный разговором с Марфой, отправляется прямиком к Дарье, бурча себе под нос: «Вот моцало холерское! Ишь, задаёшься, а то мы вашу породу не знаем, как есть бусурмане!»

- Ты ж послухай, девонька, в ём бусурманская кровь в жилах течёт! - рапортует он у Дарьи.

Дарья деланно удивляется:

- Басурманская?

- Как есть бусурманская! Слышь-ка, матушка егонная от бусурмана рожденная, был тут такой Раджа не то цыган, не то индус. Деды-то ейные богатые люди были, скотины у их не меряно было. Акромя пашеницы да ржи, растили лён и ткали из него холсты. Сам старик выделывал шкуры, а по зиме вывозил их в город, сдавал на кожевенный завод. Холсты, излишки хлеба и овощей продавали на ярманках! О, дочь, какие ране ярманки в городах и сёлах бывали! Что ты! Это жа цельный праздник! Мужики и бабы рядились в самые наилучшие наряды. Лошадей запрягали цугом, а какая конная упряжь была, всякий добрый хозяин берег её пуще злата-серебра!

В зиму Крещенская ярманка, летом Петровская. Я ишшо мальцом был, а помню: в энтом углу торг рыбой идёт, вяленой, сушёной, солёной. Потом сало, масло, мёд. Дале хозяйственная утварь, обувь валяная, кожаная, яловая. А в другом - бабам радость: ткани на солнце горят шёлковые, ситцы разноцветные. Отдельными рядами скот и лошади на особицу, а рядом утварь конная - сани, брички, телеги. Что ты, девка! - завершает Ярохтей свой восторженный рассказ о старине. И словно спохватившись, продолжал повествование о корнях Марфы:

- Семья работная была, что и говорить, сам старик ломил за семерых, жонка его с дочерьми, сын Силантий со своей жаной Акулькой. А как началася война с ерманцем, забрали у их сына Силантия и с концами, девка! Сгинул, будто бы, без вестей он. Вот тот Раджа к им и прибился - в работниках, значит, ходил. Апосля, инда, мир с ерманцем подписали. Котораи покалеченные домой возвернулись, котораи в чём душа дёржится. А ихний Силантий так и не явилси. Жонка-то его Акулька и связалась с тем Раджой и Маршищку прижила. Однако опосля свержения царьского режиму это дело было.

Тут уж Дарья удивилась не на шутку:

- Дедушка, так вы про которую войну-то говорите, про Первую мировую что ли?

- Про её, девка, Кайзер-от на весь мир тогда попёр.

- Так вы и революцию помните?

- А как жа! Мне ужо по восьмому годощку було. Ты слухай дальше…




СЕКРЕТ  МАРФЫ



История, рассказанная Ярохтеем, хоть и была приукрашенной, имела долю истины. Раджа жил в нижней клети - специальном жилье, устроенном для работника.

Марфа родилась после заключения мира с германцами. Старики Савельевы сразу догадались, что сноха понесла от молодого работника, только молчали до времени. Одно дело - времена трудные наступили, а работница она добрая, другое - у неё от Силантия двое сыновей, а своей-то крови как лишиться?

После Октябрьской революции нежданно-негаданно Силантий вернулся - увечный, больной, в чем только душа держится. Был он газами травленный, контуженный. В таком состоянии в плен к немцам попал, в лагерях холера свирепствовала, холод, голод, каким-то чудом ещё живой остался. Объяснились они с женой как-то тихо, по крайней мере, шуму на деревне не слышно было. Собрала Лукерья свой узелок, Раджа девчонку в короб заплечный посадил, и подались они на все четыре стороны.

Силантьевы ребята с отцом остались. Только Силантий уж не работник стал: все больше на печи сидел, надсадно кашлял, сипло дышал отравленными газами лёгкими. Вышли замуж, и ушли из родительского дома дочери. Сам-то Филарет еще крепкий был, жилистый, сносу бы ему не было, кабы не грянула беда.

Началась продразверстка, крестьян насильно загоняли в колхозы. Филарет с ужасом ожидал своего черёда. Но сложа руки, не сидел: вместе с внуками вырыл в полу-амбаре под полом яму и опустил туда отборное семенное зерно. В сусек, который был на виду, засыпал фуражные отходы, полагая, что семена искать будут в добром амбаре. Два мешка пшеницы на муку, и немецкую швейную машинку «Зингер» временно схоронил в огороде.

В организованном колхозе был создан Совет бедноты, началось раскулачивание крепких и средних хозяйств. Двор Савельевых был в первом числе списка для экспроприации. Только до этого дело не дошло. Уж больно мучила зависть соседа, Дормидонта Чеканцова, за богатство Филарета. Сосед сам жил безбедно, даже работников постоянных держал, только всё ему казалось, что хозяйство Савельевых крепче, а главное дети работящие, рачительные. С тех пор, как вернулся домой немощный Силантий, Чеканцов внушал своему работнику из пленных австрийцев: вот, мол, кто твой враг, кто тебя в полон брал. А мы люди мирные, работные.

В одну из темных ветреных ночей работник, науськанный хозяином, подпустил на крепкую, казалось бы нерушимую усадьбу Филарета красного петуха. Всю ночь бушевал пожар, пожирая добротные амбары и клети, дико ревела в хлеву запертая на ночь скотина. Филарет метался в огне страшный с налитыми кровью глазами, но из добра мало что удалось спасти: скот сгорел в хлеву заживо, дом со всем скарбом превратился в смердящие головешки. Обезумевшая Фёкла, с растрепанными седыми волосами, целыми днями пропадала на пепелище, тщетно пытаясь найти хоть что-то из нажитого годами добра.

Семью Савельевых теперь впору было занести в список бедноты, но, помня их как первых «мироедов» на селе, помогать им не собирались. Благо хоть оставили в покое. Из жилого помещения у Савельевых сохранилась только подклеть для работника. Туда и перебралась их семья. Из надворных построек уберегли тот самый полуамбар для зерна, а вернее само утаенное зерно. Муку, упрятанную в огороде, украли. Филарет теперь надеялся только на свои руки, на руки внуков, и на это зерно. Немало выручала семью швейная машинка, на которой Фёкла строчила день и ночь.

И когда на пожарище возникла вдруг бывшая сноха с худосочной, босоногой девчушкой, старикам не хватило духу выгнать бедолаг. Пошептавшись о чём-то с немощным сыном, Филарет, не спеша разглядывал сноху. Возмужавшие за эти годы сыновья выжидали в сторонке, боясь гнева деда Филарета. А он, махнув рукой, обронил:

- Ужо идите все до кучи, нам с бабкой немного веку осталось, а вы все вместе, можа, выживите на родной усадьбе.

Только тогда сыновья бросились к матери и сестре, радостно обнимали, повели в дом.

…Изгнанные Раджа и Лукерья кое-как прибились в одной из деревень в полуразвалившемся жилье. Раджа нанимался в работники, Лукерья возделывала землю рядом с домишком. Впроголодь, едва перезимовали в холодной избушке, а весной вновь пошли искать лучшую долю. Так продолжалось четыре года.

Марфа знала свое «бусурманское» происхождение, более того, помнила она и родного отца, улыбчивого и доброго человека. Помнила, как однажды с матерью расстались с ним на большой дороге. В поисках пропитания и работы Раджа ушел в соседний район. Они ждали, да так и не дождались его возвращения и вынуждены были пойти побираться по миру. Эта нужда да тоска по старшим детям и привела Лукерью к пепелищу савельевской усадьбы.

Принятая родными, она работала не покладая рук, приучая к труду и маленькую Марфу. Старуха Савельева после пожара прожила недолго, оставив своего дряхлеющего супруга на сноху и внуков. Жёлтый, иссохший от недугов, прибрался и Силантий. Главными работниками в хозяйстве теперь стала Лукерья с сыновьями и подрастающая Марфа. Через год, большими трудами семья приобрела в хозяйство лошадь и корову. На расчищенном пепелище начали отстраивать новый дом, теперь уже гораздо меньшего размера. Жизнь потихоньку входила в колею.

Дед Филарет невольно привязался к кроткой, послушной девочке. Но грянула очередная беда. Не иначе, как по навету того же соседа Чеканцова, Лукерью арестовали за связь с иностранцем и увезли под конвоем вместе с дочкой-подростком в волостной центр. Филарет с вечера запряг лошадь в телегу, а ночью самоотверженно кинулся выручать сноху, прихватив с собой бочонок топлёного масла.

С большим трудом разыскал вместительный амбар с арестованными, долго уговаривал охранника за мзду отпустить Лукерью с дочкой. Тот вывел только Марфу. Укрыв девчонку рогожей и соломой, Филарет под покровом ночи привёз ее домой. К полудню, обнаружив пропажу, в их дом явились конвоиры. Девочка успела выскочить в окно и укрылась в меже картофеля.

Лишь только конвоиры скрылись из виду, Филарет велел внукам отправляться в лес за Митрохинское болото и устроить там шалаш, пригодный для жилья. Сам же деловито взяв тяпку, отправился по меже, внимательно вглядываясь в картофельные кусты и тихонько приговаривая: «Топор, топор, лежи как вор и не выглядывай во двор». Наконец, обнаружив Марфутку, отрешенно глядя вдаль, проговорил: «Лежи внучка, тихо, под покровом ночи иди на край огорода, там тебе дадут знак».

Так Марфа поселилась в шалаше, устроенном братьями за болотом. Продукты ей сам Филарет и братья доставляли ночью. Эти предосторожности были предприняты не напрасно: спустя неделю, в их дом вновь приходили с обыском. Дед Филарет ждал осени, чтобы под предлогом продажи излишков сельхозпродуктов, уехать с родного подворья, и, схоронив Марфу на телеге, увезти к дальним родственникам в область. Наконец, когда подошел подходящий случай, он повез Марфу в дальний путь. Неделю добирались они до города исключительно в тёмное время суток, днём отсиживаясь и отсыпаясь в лесу.

Расставаясь с девочкой, дед Филарет строго-настрого наказал называть отцом Савельева Силантия Филаретовича, не упоминая имени Раджа. Во второй раз в короткой жизни Марфа оказалась в чужой стороне. Напуганная произошедшими событиями, и наказами деда, ставшего не только родным человеком, но и спасшим её от безызвестной судьбы в смутное время, Марфа тщательно скрывала происхождение.

Внешне она ничем не походила на своего отца, светлая кожей и волосом, лишь один «изъян» был на теле: тёмный треугольник на спине, в области крестца. Летом, склонная к загару кожа в этом треугольнике становилась еще темнее. Марфа стеснялась, таила от подружек свой изъян и даже на речке купалась только в исподней рубашке.




ВОЗВРАЩЕНИЕ



Безрадостное Марфино детство перешло в многострадальную юность: сначала скончалась приютившая её тётка, затем грянула Отечественная война. Марфа вернулась в дом, ставшим поистине отчим кровом. К счастью её оставили в покое. Отдал Богу тёмную душу старый сосед Дормидонт Чеканцов. Иначе несдобровать бы Марфе опять.

Наряду с взрослыми трудилась в поле: пахала и сеяла на быках, возила дрова и сено, косила хлеба и травы. Братья, призванные в первые дни войны, сгинули на передовой: один в сорок втором, второй в сорок третьем. В сорок четвертом, не дожив до победы, на руках у Марфы скончался дед Филарет. И осталась она полноправной хозяйкой в домике, заново отстроенном до войны руками братьев и деда.

К исходу войны ей исполнилось двадцать пять лет. Горький житейский опыт за плечами, да небогатое наследство - вот все приданое. Потому, не особо задумываясь над своей дальнейшей судьбой, вышла замуж за увечного фронтовика старше её на десять лет, неизвестно откуда появившегося в их краях.

Долго не могла родить Марфа. А когда Бог дал, и она понесла… Два ребенка, родившись слабенькими с разницей в два года, умерли на второй неделе жизни. Долгожданный Санька появился на свет многим позже. Марфа ахнула, увидев сына в первый раз: длинные волосы у младенца, будто кто смольём измазал, а на позвоночнике в области крестца чёрный треугольник. «Все ж таки порода басурманская проявилась!» - подумала невольно.

К году волосы у мальца полностью заменились, уступив место богатой шевелюре более светлого тона. Только чёрный треугольник и глаза-вишни выдавали нерусскую кровь. Подрастающий Санька, однако, не комплексовал по поводу тёмной отметины на копчике, а рос открытым веселым парнем. Отец Саньки, Константин Ермаков, умер от старых ран, когда сыну шёл шестнадцатый год. Санька остался для матери единственным светом в окошке.




У ЛЮБВИ КОРОТКИЙ ВЕК



Появление в деревне Дарьи Озеровой произвело в душе Саньки настоящий фурор - он влюбился искренне, без оглядки. А его желание защитить, помочь приезжей, сделало своё дело: Дашка ответила ему взаимностью. Ей казалось, что нет надёжнее человека, чем Санька. Восторженные встречи и вечера в уединении, жаркие поцелуи у открытого огня переросли в более интимные отношения. Горячо расставаясь под утро, он шептал на прощание слова любви, она таяла в объятиях, расслаблено шептала:

-Так не бывает, я тебя старше.

- А я тебя мудрее и опытнее!

- Это как?

- А так: я деревенский и многое умею, а ты городская, тебя защищать надо.

- Защитник ты мой дорогой!

- Не смейся, вот отдам долг Родине, вернусь, и мы обязательно поженимся.

- Я дождусь тебя, Сашка, вот увидишь, дождусь! Только…

- Чего еще только?! - покрывая её лицо поцелуями, тормошил Санька.

- Я, небось, совсем старой стану!

- А я тебе тросточку привезу и платочек, повяжешь его домиком и будешь ждать меня на завалинке, семечки лузгать: «А иде ето мой Санечка не йдет?!» - ёрничал он.

- Я люблю тебя, Санечка! Господи, откуда только ты упал на мою голову? Раньше бы кто сказал, никогда бы не поверила!

- Журавли, улица Лесная, восемь. Другого такого больше нигде не найдёшь!

- Не найду! - с какой-то тоской выдыхала Дашка, и целовала его глаза-вишни, пухлые податливые губы.

Две недели неистовой любви пролетели как одно мгновение. Днём ходила как чумная даже не от того, что не выспалась, ее сознание окутал пьянящий, чувственный дурман. Она запомнила каждую родинку на его теле, тёмный пушок над верхней губой и тёмный ореол на пояснице, уходящий острой вершиной к самому копчику. Анализируя свой поступок, пыталась усовестить себя:

«Что это со мной происходит, давно ли со Стасом рассталась? Давно ли стресс расставания пережила, и окончательно ли пережила? Давно ли после случая с подонком-насильником казалось, что не смогу и близко подпустить к себе мужчину?»

Но этих мук раскаяния ей хватало на несколько мгновений: только лишь всплывал образ Сашки, земля уходила из-под ног.

«Я люблю его! А может это просто химия, как говорят ученые?» Она ничего подобного не испытывала со Стасом, хотя отчетливо помнит, как влюбилась в такого уверенного, успешного. Как страдала недавно. Что это было? Боль по утраченной первой любви или задетое самолюбие? Обида на предательство? Всё затмил собой этот простой деревенский парень. Он самый лучший, он добрый, бескорыстный. Он самый-самый! И с нетерпением ждала новой встречи.

Ах, какими горячими, обжигающими, нежными, трепетными были его руки… Омут бархатных неземных глаз, затягивал, и от этих мыслей опять в любовной истоме подкашивались ноги. Томительно тянулись часы, минуты. «Скоро он придёт, и опять я растворюсь в нём до самого донышка без остатка, он будет только мой, а потом будь, что будет!»

Скрипнула калитка, и Дашка не только услышала этот звук, но и почувствовала как по коже пробежали мурашки. Встрепенулась, подбежала к двери, только на миг остановила себя мысленно:

«Где же твоя гордость, так лететь сломя голову?» Остановилась у двери, прижалась разгоряченным лицом к косяку, ждала. Он не входил, постучал где-то там, в сенные двери. Не выдержала, выбежала, распахнула сени. На её крыльце беспомощно откинув длинную шею и распустив крылья, лежала белая окровавленная птица - стерх.

- А-а! - невольно вырвало сь из ее груди. - Что ты наделал?!?

Санька робко выглянул из-за двери, на его растерянном лице была написана боль смятения и досады.

- Что ты наделал?! - завыла Дарья.

Он бессильно опустил свои большие руки, пытаясь оправдаться, что-то пролепетал в ответ. Она выскочила из сеней растрепанная, злая, как тигрица:

- Вон отсюда! Слышишь! Варвар ты, не человек! Вон отсюда, чтоб я больше тебя никогда не видела! Вон, вон, вон!!! - рыдала она, опустившись на колени перед журавлём.

Санька вышел из калитки, бездумно побрёл вдоль улицы. Зачем он это сделал? Хотел доказать, что такие птицы здесь водятся, хотел обрадовать. Обрадовал?!? Теперь она ненавидит его!!! Та, которая доверилась, полюбила и поверила, теперь ненавидит. Как она кричала, сколько горя и ненависти было в этом крике!

…Дашка, погоревав над убитой птицей, стала внимательно рассматривать её. Растянув крыло, она посчитала количество маховых перьев, выправила загнутую правую лапу и тут обнаружила на «запястье» птицы кольцо с номером. Даже обрадовалась находке. По номеру кольца можно определить - самка это или самец, точные координаты высадки, мигрировала ли птица за это время на другое место. Наверняка были выпущены особи обоего пола. Интересно, дали ли они новое потомство и смогли ли птенцы улететь? Записав все нужные параметры журавля, сняв с лапы кольцо, похоронила птицу прямо в саду, укрыв могилку жёлтыми осенними листьями.

Наскоро проверив тетради, стала писать профессору со своей кафедры. Подробно описав всё, аккуратно закрутила бумагу трубочкой, вложив внутрь кольцо. Завтра она отправит по почте бандероль на кафедру. Ночью не спалось, не выходил из ума журавль и Сашка, такой счастливый вначале и сникший, когда она стала кричать на него. То принималась плакать, то лежала с сухими глазами: «Дурак, ну какой же ты дурак!!! Зачем ты это сделал?!?»

Уже глубоко за полночь ей пришла идея провести со своими пятиклашками классный час - урок доброты. Она восстановит в памяти свою курсовую о белом журавле и расскажет ребятам об этой удивительной птице. Можно сходить в лес на экскурсию. Надо обратиться к учителю географии, тоже молодому, приезжему учителю, у него имеются хорошие атласы и карты. Назвать ему места популяции птиц и вместе с ним обсудить возможные пути, куда полетят выпущенные птицы, если их ещё не перебили.

Всякий раз, возвращаясь из школы, Дарья будет запрокидывать голову в небо, в надежде увидеть журавлей. Она и провожала не один, чёрный, качающийся на волнах воздуха клин журавлей, тоскливо прощающихся с родиной до будущей весны.




УРОК ДОБРОТЫ



Дарья осуществила свой план и повела класс в ближайший лес. Географ, Вячеслав Николаевич Григорьев, также вызвался пойти с детьми. Погода стояла ясная, как в тот день, когда девушка приехала в Журавли. Девчонки, окружив полюбившуюся учительницу, не отходили от неё ни на шаг. Мальчишек организовать было труднее, но Дарья зорко следила за ними, чтоб не натворили чего. Она внушала ребятам, что нужно любить природу и относиться бережно, указывая на красоту, открывшуюся их взору.

Вдруг на полянку выскочил серый лопоухий зайчонок. Учуяв людей, зайчишка отчаянно бросился наутёк. Дарья в душе порадовалась такой удаче: не всякий раз в лесу зверушку встретишь. И тут вслед за зайчонком бросился самый бедовый парень. Дарья, предчувствуя недоброе, отстранилась от девчонок и, отбросив предрассудки, так припустила наперерез мальчишке, что не один спортсмен позавидовал бы.

Она лихорадочно соображала: «Настигнет, растопчет сапогами, вот будет тебе урок доброты!» Закричала ему вслед: «Игорь, не смей трогать зайчонка!» Но мальчишка не слышал, им теперь руководил слепой инстинкт охотника. Нагнав зайчонка в колее и набросив на него снятый на ходу пиджачок, сам упал сверху.

Через мгновение и Дарья оказалась рядом, она присела на колени и, перехватив его руки, удерживала крепко, не давая сжимать. Подбежали остальные ученики и учитель географии. Вячеслав Николаевич, напустив на себя строгость, попытался воздействовать на ученика угрозой:

- Болотников, немедленно отпусти зайчонка!

Мальчишка упорно не отпускал руки, более того, сверкнув глазами и сплюнув в сторону сквозь стиснутые зубы, со злобой выдавил:

- Это я его поймал! Не отдам, мой заяц!

Дарья подала знак учителю географии, что сама справится с ситуацией. Как можно более спокойно, она предложила мальчишке:

- Хорошо, он твой, давай осторожно вытащим его, только дай мне слово, что ты не станешь ему вредить.

Игорь прятал глаза:

- Чё я ему сделаю?!

Мальчишка крепко прижимал зайца к груди, ощущая телом, как часто-часто бьется у того сердчишко. Все окружили одноклассника пытаясь прикоснуться к бедолаге, погладить по шёрстке. Дарья, соблюдая выдержку, стала рассказывать:

- Ребята, таких зайчат из осеннего выводка у зайчихи называют «листопадничками». Этому выводку труднее пережить наступающую зиму, неокрепшие за короткую осень, они часто погибают первыми. Благо нынешняя осень хорошая и корма ещё достаточно, думаю, что и зайчиха где-то рядом. Игорь, подумай хорошо: детёныши диких зверей иногда выживают в неволе, но выпущенные потом в дикую природу они непременно погибают.

- Почему? - не поднимая глаз, спросил Игорь.

Дарья чувствовала, что лёд тронулся, нужно было не сдавать позиции, убедительно продолжала:

- Сейчас он находится рядом с матерью, она учит добывать себе пищу, укрываться от опасности и непогоды. В неволе он останется беспомощным, надеясь, что всегда принесут готовую пищу.

Девчонки запричитали:

- Игорюха, отпусти, пожалуйста, посмотри какой он худенький: одни косточки под пушистой шкуркой.

Дарья подхватила:

- То, что шёрстка пушистая, говорит о том, что детёныш здоровый и способен выжить.

Игорь ослабил руки, присев на траву, выпустил зайчишку. Тот, кувыркаясь, пустился прочь, смешно подбрасывая задние лапки. Все облегченно засмеялись. Игорь натянуто и как-то виновато улыбался. Дарья прижала мальчишку к себе, потрепала по непослушным вихрам:

- Ты всё сделал правильно, Игорюша, теперь он побежит к маме. Вы помните, я вам говорила о стерхах, белых журавлях?

Школьники утвердительно загалдели. Тогда она предложила сесть на полянку и побеседовать о журавлях, о том, знают ли они, почему их деревня называется Журавли?

- Ребята, я думаю, что и Вячеслав Николаевич расскажет нам об этом.

Дети с интересом слушали, как учительница рассказывала о журавлях, а учитель географии явно любовался коллегой. По возвращению в школу спросил:

- Удивляюсь, Дарья Григорьевна, и как это вам так удается ладить с детьми? Ваше призвание - школа! Ведь учитель через себя может влюбить детей в предмет и напротив, отторгнуть. Вам замечательно удается первое, я бы посоветовал подумать над этим… Дома Дарью ждало письмо от матери. Она писала, что вышла замуж официально и переезжает к мужу в областной центр, а

квартиры они хотят обменять на двухкомнатную.

Она ответила в этот же вечер, поддержав идею об обмене квартир. За одним написала подружке Соне:

“_Сонечка,_ты_не_представляешь,_как_мне_нравится_здесь_в_деревне!_Люди_трудятся_тут_сообща._Во_время_уборочной_страды_все_имеющиеся_организации_(в_том_числе_школа)_помогали_совхозу_убрать_урожай._Я_со_своими_ребятами_ходила_на_уборку_картошки._Старшие_классы_заняты_на_уборке_зерновых_­_ребята_приняты_помощниками_на_комбайны_и_трактора,_девчата_рабо­тают_на_зерноскладе._Наш_директор_школы_потерял_на_фронте_руку,_но_и_он_не_чурается,_работает_в_поле._

_А_как_весело_бывает_у_костра,_на_обеде!_Мы_все_вместе_едим_печёнки,_измазавшись_сажей._Но_какие_же_они_вкусные!_Жаль,_нет_фотоаппарата,_я_бы_выслала_тебе_коллективное_фото._

_Кстати,_мой_сусек_в_подполье_до_отказа_набит_овощами,_которые_для_меня_выхлопотал_у_совхоза_директор_школы_Федос_Тарасович._Он_заботится_обо_мне,_как_родной_отец._

_Не_переживай,_подружка,_мой_выбор_правильный_”.




ПРОВОДЫ В АРМИЮ



Минул октябрь, а Санька так и не посмел подойти к Дарье. В начале ноября им с Робкой пришли повестки из райвоенкомата. Проводины были назначены на четвёртое число. В двух домах гуляли шумные застолья, собрались родственники, друзья. Молодёжь гурьбой ходила из дома в дом, провожая будущих солдат.

Санька маялся: все пришли, только Дарьи не видно. Когда веселье было в самом разгаре, вышел на улицу, навалившись на забор, долго глядел в сторону её домика. Вот сейчас он пойдёт и повинится, попросит прощения. Скажет, что чёрт попутал с этим журавлём: хотелось доказать, что водятся эти птицы. Увидел журавля, голову потерял, выстрелил, вроде и целился-то не очень метко, а вот поди ж ты, попал на свою беду.

Он решительно зашагал по улице на приветливый огонёк избушки. Подойдя к домику, отметил, что светятся только окошки на кухне, тепло разлилось в душе, подумал: «Там за столом она обычно тетрадки проверяет». Пробрался через калитку палисадника к освещенным окошкам, заглянул в первое, увидел только узкую полоску пола. Гулко ударила кровь в виски от волнения. Во втором сквозь тонкие ситцевые занавески различил две тени у стола.

Пригибаясь, стал искать зазор в шторках и нашёл на свою беду: ясно увидел, как его Дашка и какой-то чужой, незнакомый ему мужчина, низко склонившись, голова к голове, сидят за столом. В глазах потемнело от оглушившей догадки: «Уже нашла себе новое утешение! Эх, ты, Дашка-Дарёнка, какой же ты оказалась дешёвкой!» Санька отпрянул от окна, вжался спиной в простенок окон. Перед глазами повисло красное марево.

Снедаемый ревностью и злобой, он не помнил, как очутился на проводинах в бондаревском доме. А когда там закричали:

«Ермачёнку штрафную!», залпом выпил граненый стакан водки. Как взрослый, бывалый мужик затряс головой, занюхал рукавом и тупо уставился в столешницу. «Вернуться, выхлестать все окна, как тогда Лизка. Только теперь не «плюс» на дворе, пусть помёрзнет!» И тут же всплыла в распалённом мозгу русская печка с жаркими углями в устье, а рядом она - Дашка.

Зажмурив глаза, заскрипел зубами, тяжело встал из-за стола. Помнит, как вышел на улицу, а дальше провал. Перевернулось всё, поплыло вверх тормашками, головы не поднять. Очнулся полураздетым, в чужой постели, замычал невнятное. Чьи-то сильные руки приподняли тяжёлую голову, поднесли к губам кружку. Припал, жадно пил клюквенный морс. Переведя дыхание, потребовал:

- Ещё!

Пока кто-то невидимый ходил за новой порцией питья, сел на кровати свесив ноги, ждал. Зашлёпали по крашеным половицам босые ноги, вспыхнул свет, он зажмурился, ослеплённый. Когда глаза привыкли, оглядел комнату, соображая, как он сюда попал. Перед ним, улыбаясь, стояла Ленка Гаврилова - разбитная бабёнка, прославившаяся разгульной жизнью от вечно пьяного мужа.

- Живой? Ну и здоров ты, однако, насилу дотащила!

Она протянула ему кружку, он снова выпил её до дна.

Взглянул на хозяйку сумрачно:

- Кто тебя просил тащить меня сюда?

- Никто! - ответила с вызовом. - Ты предпочитал на снегу замерзнуть? Спасибо бы сказал!

- Ну, спасибо! Дальше что?

- А дальше и отблагодарить не грех, - с этими словами она выключила свет, и вмиг оказавшись рядом, повалила обратно на кровать, бесстыдно обвила жарким похотливым телом. Сашка не сопротивлялся, безжалостно мял, тискал рыхлое, разжиревшее, как у осенней утки, тело. Она хохотала утробно, с одышкой, подставляла жадные свекольные губы. Впустив пальцы в густую шевелюру его волос, перебирала, накручивала на пальцы. Распаляемый животной страстью забылся, полностью отдаваясь ее власти. Она, насытившись, отвалилась на бок, затихла. Когда Санька шевельнулся в надежде встать и уйти, удержала, выдохнула:

- Ай, ублажил, Ермачёнок - будто медку испила с тобой! Ты где опыту набрался, я ведь, грешным делом, думала, что первая у тебя. Дай, думаю, причащу солдатика, не то уйдет в армию нецелованным. Говорят, к новой учительше бегал, неужели она постаралась?

- Заткнись, дура гулящая! Все вы г-гулящие! - он с силой отбросил руку, встал с кровати, шарил в темноте, искал одежду.

Она хохотала развязно:

- Приходи на зорьке еще разок, мой-то дурак спит без задних ног.

…Учитель географии с большим интересом воспринял просьбу Дарьи Григорьевны. Условились, что придёт с большой географической картой прямо домой. Угораздило его явиться именно в тот вечер.

Дарья проводила учителя ближе к полуночи. За интересным разговором и чаем, не заметили, как провели время. Деликатно извинившись, коллега собрался уходить. Она вышла в сени следом, чтоб накинуть на двери крючок и отчётливо услыхала, как где-то рядом лихо наяривает гармошка, а молодые сочные голоса вторят ладу: «Как в солдаты меня мать провожала». Подумала невольно:

«Верно говорят: кто празднику рад, тот накануне пьян». Легла в постель, но деревенская гармошка не давала заснуть: видно, подгулявшая компания теперь высыпала на улицу.

В воскресенье весь день просидела в доме. Впервые за время пребывания в деревне на неё нашла тоска. Покаялась, что не собралась съездить к матери: впереди еще два выходных дня. После обеда от нечего делать легла вздремнуть, слышала сквозь сон, как опять играла где-то рядом гармошка, сладко улыбнувшись, подумала:

«Умеют на селе работать, но и гуляют беззаботно, лихо!»

Саньку Ермакова и Робку Бондарева провожало чуть не всё село. Сойдясь на перекрёстке улиц два гармониста от двух компаний, распаляемые плясками и запевками румяных баб и девок, соревновались в залихватской игре:



Гармонистам за игру два горячих пирога,
А ребятам за измену, чтобы выросли рога,



- запевала одна. Другая вторила ей:



В небе звезды загорелись, а потом погасли.
Наши девки погуляли и открыли ясли.



Саньку мутило от вчерашнего, но, помня смертную обиду, он всё же рассеянно озирал толпу, надеялся хоть напоследок увидеть взор любимой. Но в ответ ухмылялась только Ленка Гаврилова с лиловым фингалом под глазом.

Лишь шестого ноября, отправившись вечером на торжественное собрание и праздничный концерт в местный клуб, она услышала новость о том, что не далее, чем вчера двух закадычных друзей проводили в армию.




С ЛЮБИМЫМИ НЕ РАССТАВАЙТЕСЬ



Проплакав всю ночь в холодной постели (не было сил затопить печь), Дарья решила идти утром на поклон к Федосу Тарасовичу. Она напишет заявление об отпуске без содержания, якобы навестить мать, забрать свои зимние вещи, всё равно дети на каникулах, трёх дней ей хватит обернуться.

Директор школы, пожурив молодую учительницу: «Неужели нельзя было совместить поездку с выходными?!», всё же подписал заявление.

Утром она уже была в областном центре. Прямо с вокзала поспешила в районный военкомат: время дорого! Долго мёрзла перед высокими воротами с красными звездами, но лишь спустя часа два узнала от проходивших солдатиков-новобранцев, что нужно идти в областной военкомат - новобранцы из района там. У областного протомилась ещё дольше. Перемёрзнув, но так ничего и не добившись, поплелась к матери.

Та с жадностью расспрашивала дочь о деревне, о людях, обещалась навестить в ближайшее время. Опять журила за то, что она бросила учёбу. Дашке неприятен был этот разговор, она убеждала мать, что получит диплом на заочном отделении, что работа в школе её устраивает.

Утром чуть свет опять приплясывала у глухих ворот военкомата. Изредка открывались тяжёлые створки, крытые пологами машины въезжали туда и выезжали обратно. Насилу допросилась, выкрикнув фамилии Сашки и Роберта, чтобы узнали в казарме. Новобранец прибежал нескоро, быстро просунул в решётку ворот скомканную записку. Она обрадовалась удаче, развернула бумажку, где корявыми буквами значилось, что Саньку Ермакова утром увезли на вокзал: забрал «покупатель» с южной морской воинской части, а Роберта увезли на Восток.

Не чуя ног, мчалась на вокзал. Казалось, что троллейбус ползёт как черепаха, вот опять у него слетели «рога», и молодая водитель троллейбуса, направляя их верёвками, пыталась вставить провода в клеммы. Дарья не вытерпела, выбежала из него и припустила бегом до очередной остановки. Запыхавшись, вскочила в автобус. Вот и железнодорожный вокзал. Бежала, летела, едва касаясь земли, задыхалась на пределе сил: «Только бы успеть!» Мелькали мимо люди, привокзальные строения. Лихорадочно думала на ходу: «Узнать, на каком пути стоит поезд!»

В вестибюле вокзала толчея невообразимая, и монотонный голос диспетчера: «Будьте осторожны, скорый поезд Северобайкальск - Анапа, отправляется с пятого пути». Расталкивая пассажиров локтями, вырвалась на перрон, оценила обстановку: первые пути заняты. Перекидной мост - нужно туда! Срываясь по скользким ступеням, достигла верхней площадки, вон должно быть тот поезд! Опять летела чуть не кубарем уже вниз на перрон. Из динамиков вновь раздалось: «Скорый поезд Северобайкальск - Анапа…»

Она на перроне, медленно мелькают мимо вагоны, поезд набирает ход, уже расплывчаты лица в окнах. «Сашка! Санечка!» - вырвался крик отчаяния. Какое-то время бездумно шла, убыстряя шаг вслед уходящему составу, затем остановилась, опершись на перила перекидного моста. Только теперь почувствовав нечеловеческую усталость. Какой-то высокий дядька, спустившись с моста навстречу, пафосно продекламировал:



Уже вагоны унеслись и все и всё вокруг в тумане
Нам остается эта жизнь - немая жизнь воспоминаний.



- Девушка, не убивайтесь так, он вернётся!

Тихо брела на квартиру к матери, оставалось всего четыре часа до поезда, так толком и не побыла с ней… Почему всё так бессмысленно?

Вернувшись в Журавли, приступила к работе, уйдя в неё с головой. Только по ночам, оставаясь одна, не могла не думать о любимом. Часто жгучая обида и досада сменялись в её сердце нежностью, тоска по нему - надеждой, что он сам всё поймет и вернётся. Обязательно вернётся к своей Дашке-Дарёнке.




БЛИЗНЕЦЫ



Вскоре Дарья поняла, что беременна. Это обстоятельство не привело в смятение. Вопрос о том, оставлять ли ребёнка, не стоял изначально. Она уже любила его, и в глубине души надеялась, что Санька вернётся к ней. Не может не вернуться, вот придёт на побывку, узнает, что растёт сын (в том, что будет сын, она не сомневалась), и обязательно придёт.

Почтальон принес сразу два письма: одно было - ответ с кафедры на ее послание с кольцом с убитой птицы, второе от подружки Сони, она тревожилась за судьбу Дарьи, удивлялась, почему её выбор упал на деревню. Дарья незамедлительно ответила подруге, она восхищалась укладом сельских семей:



_В_крестьянских_семьях_всегда_много_детей,_их_очень_рано_приучают_к_труду_и_к_самостоятельной_жизни._Девочки_в_этих_семьях_с_детства_учатся_быть_хозяйками,_мамами._Ты_знаешь,_они_даже_играют_иначе,_чем_городские_девчонки!_Городским_есть_чему_поучиться_у_крестьян._Они_живут_более_открыто_и_доброжелательно_относятся_друг_к_другу._

_Деревня_­_это_большая_дружная_семья._Зайди_с_края_и_спроси,_где_живут_Васильевы,_например,_и_тебе_непременно_ответят_вопросом:_«Которые_Васильевы?»_Потому,_что,_как_правило,_Ва­сильевых_на_селе_не_одна_семья_­_это_братья,_их_родители_и_так_далее._В_Журавлях,_например,_много_Журавлёвых,_Болотниковых,_Озеровых,_это_красноречиво_говорит_о_её_истоках._Она_сплошь_окружена_болотами_и_озёрами,_на_которых_большое_множество_журавлей._

_Думаю,_легко_соберу_в_этом_году_материал_на_курсовую_работу._Сельская_школа,_Соня,_­_это_тоже_большая,_дружная_семья._Меня_поражает,_как_умеют_дружить_ребята!_Причём_ребята_разных_национальностей._Здесь_во_время_войны_было_много_эвакуированных,_большинство_из_них_прижились_и_остались_на_сибирской_земле._

_А_есть_на_селе_такие_уважаемые_люди,_что_и_фамилию_называть_не_надо,_произнеси,_например,_имя_Кирилл_и_всякий,_стар_и_млад_подхватят:_Самсонович._Это_настоящий_русский_богатырь_­_Илья_Муромец,_олицетворяющий_силу_и_волю_нашей_России._Он_защищал_нашу_землю_и_теперь,_несмотря_на_увечье_ноги_(отметину_с_фронта)_трудится_на_благо_страны_и_растит_достойную_себе_смену_­_детей._

_Ты_бы_знала,_как_тепло_встретили_меня._Не_успела_я_оза­ботиться,_как_мне_готов_был_и_стол,_и_дом._Здесь_до_сих_пор_помнят_и_чтут_моих_бабушку_и_дедушку._Приезжай_ко_мне_на_каникулы,_и_ты_сама_всё_увидишь._Мы_будем_с_тобой_пить_чай_из_настоящего_самовара_и_есть_маковые_сушки._Вечером_поведу_

_тебя_в_сельский_клуб,_и_ты_увидишь,_как_умеет_веселиться_сельская_молодёжь._

_А_с_каким_почетом_здесь_провожают_в_армию_парней!_Во­первых,_почти_всей_деревней._Во­вторых,_гордятся_ими._Не_служить_без_уважительной_причины_­_позор._Главная_заводила_на_таких_проводах_­_простая_русская_гармошка._И_гармонисты_на_вес_золота._А_как_поют_перепевами_молодые_женщины_и_дев­чата!_Зимой_они_одеваются_в_большие_пуховые_шали_и_валенки­_самокатки,_которые_здесь_ещё_не_разучились_валять._

_Сейчас_в_школе_начались_зимние_каникулы._Дети_штурмуют_ледяные_горки,_ходят_на_лыжах,_катаются_на_коньках._Целый_день_в_школьном_дворе_стоит_визг_и_смех_счастливой_деревенской_детворы._

_Я_не_знаю,_Сонечка,_как_в_дальнейшем_сложится_моя_жизнь,_но_пока_я_не_пожалела,_что_приехала_в_деревню._Наверное,_не_ска­_зала_тебе_о_самом_главном:_здесь_я_повстречала_свою_настоящую_любовь_и_теперь_жду_от_него_ребёночка,_и_его_жду_­_своего_Санечку,_он_служит_в_армии._



С кафедры её благодарили за грамотно оформленный материал, пояснив, что в область было выпущено в качестве эксперимента две пары особей стерха. Судя по номеру на кольце, один из них убит, о судьбе других птиц пока нет сведений.

В конце января пришла повестка в суд по уголовному делу, заведённому на её насильника, где она выступала как потерпевшая сторона. По поводу повестки и поездки на суд ей пришлось объясниться с директором школы, рассказав правду о том злополучном случае.

Преступнику дали срок за попытку к изнасилованию, угрозе жизни и нанесённые побои. На суде она старалась не смотреть на него. Запертый за железную решетку, он больше не представлял для неё угрозы, она боялась, как бы её эмоции не повредили здоровью маленького.

Когда округлившийся животик уже невозможно было спрятать под широким платьем, Дарью вызвал к себе Федос Тарасович. Предложив сесть молодой учительнице, он строго спросил:

- Дарья Григорьевна, вы в положении?

Смущённая и оробевшая, она не смела поднять глаз, только вымолвила:

- Да, Федос Тарасович, я жду ребёнка.

- Тут такое дело, Дарья Григорьевна, - директор прошёлся по кабинету, вновь вернулся на место, - Словом, до меня дошёл слух, что отец будущего ребёнка - Григорьев Вячеслав Николаевич. Это правда?

Она встала от неожиданности:

- Что вы, Федос Тарасович, это неправда!

- Дарья Григорьевна, вы не сомневайтесь, если он виновен, я найду способ повлиять на него.

Дарья открыто взглянула в глаза директору:

- Вячеслав Николаевич - замечательный человек, прошу вас, он ни в чём не виноват. Словом, Федос Тарасович, я приехала сюда уже беременной.

- Простите, Дарья Григорьевна, возможно, это случай с насильником?

В её глазах промелькнул откровенный испуг:

- Нет, отец ребёнка - хороший человек, это я сама виновата. Собственно, и институт из-за этого бросила, попыталась убежать от себя.

Директор вновь встал, сочувственно кивнул головой:

- Простите, Дарья Григорьевна, я должен был принять в вас участие, и, если считаете отца будущего ребёнка достойным человеком, мой совет: он должен знать об этом.

- Спасибо, обязательно подумаю над этим. Я могу идти?

- Идите, Дарья Григорьевна. Имейте в виду, я лично и коллектив учителей не оставит вас в трудной ситуации.

В феврале в село привезли индийский фильм «Рам и Шиам» в главной роли близнецов был занят актёр Радж Капур. Дарья не любила индийские мелодрамы, находя их наивными и наигранными. Но вспомнив рассказ деда Ярохтея о предке индусе в Санькином роду, с замирающим чувством отправилась на вечерний сеанс. Надеялась найти хоть какое-то сходство актёров кино со своим Санечкой.

Ведь она не имела от него ни весточки, ни фотографии, лишь только в сердце хранила его образ. Он приходил во сне таким, как тогда, когда распивая чай из самовара сидел на стуле, перекинув ногу на ногу. И нашла то, что искала в открытой улыбке и глазах-вишнях у самого Капура. Ах, как сладко замирало сердце, когда эти глаза глядели с широкого экрана. И когда закончился фильм, а в зале зажгли свет, в уголках её глаз, как и у многих женщин, стояли невысохшие слёзы. Ах, если бы знали односельчане цену этим слезам!

В апреле Дарья ушла в декретный отпуск, а в начале июля родила близнецов-мальчишек. Медсестра, привёзшая первый раз малышей для кормления в палату, нечаянно угадала потаенные мысли роженицы:

- Мамаша, имена-то своим близняшкам придумала? Мы их между собой Рамом и Шиамом называем. Ах, красотулечки, девчонки в боксе уже пищат, женихов делят.

- Это наши женихи! - смеялись соседки по палате, у которых родились девчонки.

Дарья долго не отдавала в бокс для новорожденных мальчишек под предлогом, что кормит двоих. Подолгу разглядывала сморщенные красные личики, пытаясь уловить сходство с отцом. Цвет глаз определить пока было невозможно, но вот пухлые губки и иссиня-чёрные шевелюры были явным признаком похожести.

Она думала дать им короткие и похожие имена, как, например, у индийских героев - Рам и Шиам. Поскольку была уверена, что родится сын, решила назвать одного в честь деда - Ефим. Нужно было второе, такое же звучное и ёмкое имя, и когда на ум пришёл Егор, окончательно утвердилась в выборе.

Желая найти хоть какое-то отличие у детей, чтобы потом не путать их самой, Дарья тщательно рассматривала своих малышей. Материнское сердце очень скоро подсказало ей эти отличия. Егорка, например, кричал не так громко, как Ефим, у Ефима же был другой завиток волос в ложбинке на шее.

Как и обещал директор школы, в судьбе Дарьи и малышей принял участие весь коллектив: её забрали с новорожденными из роддома, накупили детских вещей и две кроватки-качалки. Всё лето Дарьины девчонки-пятиклассницы по очереди нянчились с мальчишками. Приехала мать, привезла огромную двухместную коляску. Она уговаривала дочь вернуться в родной город и занять пустующую квартиру. Дарья была непреклонна, она ждала своего Сашку. Ольга Ефимовна вздыхала:

- И чего ты только ждёшь? Ждала сова галку, а выждала палку!

Ведь трудно тебе с ними одной!

- Конечно, трудно, мама, только мне помогают. Одни девчонки чего стоят. Мама, ты же выросла в Журавлях и знаешь, какие здесь замечательные люди!

Вместе с матерью сходили на ухоженные Дашкой могилы отца и мужа, бабушки и дедушки.




ШЕФСТВО



В ноябре славным карапузам исполнилось полгода. В конце месяца на побывку пришёл Робка Бондарев. Дарья жила, как во сне, она ждала, что вот-вот придёт в отпуск и Санечка.

До Робки не могли не дойти слухи, что у приезжей учительницы растут близнецы с глазами-вишнями, как у закадычного друга Сашки. Он уже думал было зайти к ней сам и убедиться лично, но что-то сдержало. Ведь Санька ни словом не обмолвился в письмах о ней. Тут еще Лизка-почтальонка нашептала, мол, от учителя географии у приезжей училки дети, сама видела, как он к ней похаживает.

Санька в отпуск так и не пришёл, а Дарья случайно в сельмаге подслушала разговор матери с другой женщиной, что моряков-подводников отпускают в отпуск только через два года. Дарью очень опечалила эта новость.

Вскоре наступил второй Новый год, который она встретила в деревне. Зима в этом году выдалась особенно суровой, пришлось наведаться в школу, чтобы через посредничество директора попросить у совхоза дополнительных дров. Она боялась, что их не хватит до весны: ведь ради детей приходилось протапливать печь два раза в день.

В школьном коридоре стояла звенящая тишина, дети сейчас на каникулах, учителя находятся либо в классных комнатах, либо в учительской. Она прошла по чисто вымытым половицам, заглянула в учительскую, там оказался один Вячеслав Николаевич. Дарья поприветствовала коллегу, он радостно поднялся навстречу:

- Дарья Григорьевна, Даша, зайдите хоть на минуту! Как вы, как малыши?

- Спасибо, у нас всё хорошо, я к Федосу Тарасовичу.

- Считайте, что сегодня вам не повезло, он уехал в районо на совещание. Даша, а может, я буду чем-то полезен?

- Пожалуй, что нет. Хотела у него спросить, нельзя ли ещё дров у совхоза выхлопотать, боюсь своих мужичков заморозить. Я, наверное, завтра приду.

- А где же ваши ребята?

- Ой, там девчонки опять шефство над нами взяли и ребята тоже. Девочки с малышами занимаются, а ребята снег расчищают и воды наносили столько, что нам на неделю хватит. Какие замечательные у нас дети, не правда ли, Вячеслав Николаевич? Прямо не представляю, что бы я без них делала!

Он смотрел на неё как-то странно, испытующе, потом ответил:

- Конечно, Дарья Григорьевна, дети у нас хорошие, но ведь в этом есть и ваша заслуга. Как вспомню экскурсии с детьми, классные часы с ними… Они ведь в вас души не чают! Вы их взяли в прошлом году, не так ли?

- Ну да, 5»б», нынче они в шестом, думаю, что вам их дали на время моего декретного.

- Не претендую, Дарья Григорьевна, у них только и разговоров, что о вас. Поверьте мне, эти дети запомнят своего учителя на всю жизнь. Учитель - это призвание. Я вас ещё прошлый год в этом убеждал: ваше место в школе! Подавайте документы в пединститут!

Дарья вздохнула:

- Какая мне теперь учёба, Вячеслав Николаевич… Буду брать академический отпуск, мне в этом году не защититься.

На следующий день Дарье не пришлось идти в школу. Уже в десять часов ей привезли целую машину дров. Она выглянула в окно, когда услышала, как из кузова посыпались дрова. Едва со двора выехала машина, опять набежали мальчишки и девчонки из 6-го «б». Мальчики рубили, девочки складывали дрова в поленницу. Руководил процессом учитель географии. Дарья, быстро одевшись, выбежала во двор:

- Ребята, Вячеслав Николаевич, спасибо вам большое!

- Раздувайте самовар, Дарья Григорьевна, сейчас будем пировать!

Он незаметно сунул что-то в карман школьника, подмигнув, шепнул: «Как договорились, пряников мятных, сушек с маком. Давай, одна нога здесь, другая там!»

Уложив дрова в поленницу, вся ватага ввалилась в дом учительницы. Девчонки по-хозяйски ворчали на ребят:

- А снежищу-то нанесли, быстро идите, отряхивайтесь, да дверь-то открытой не держите, вон, что морозу напустили, небось, дети в доме!

Мальчишки покорно выполняли все девчоночьи приказания. Потом румяные и разгорячённые все шумно и весело пили чай. Кому не хватило кружек, пили из блюдец, с рук на руки передавали Егорку и Ефима. Мальчишки удивлялись:

- Дарья Григорьевна, и как вы их только различаете, они совершенно одинаковые!

- И совсем они разные, - со знанием дела доказывали девчонки, научившиеся, как и мать, отличать близнецов друг от друга.

Потом заговорили о школьных делах. Вячеслав Николаевич сообщил, что к девятому мая запланировано много конкурсных мероприятий: стенгазеты, концерты и классные часы, посвященные юбилею Победы. Дарья оживилась:

- Ребята, Вячеслав Николаевич, я обязательно помогу вам. Можно будет пройти по домам и взять у ветеранов интервью, так? Можно на этом материале сделать замечательную стенгазету, а ещё лучше целых две! Возможно удастся раздобыть фотографии тех лет. Мы обязательно всё вернём потом ветеранам, это очень важно, ребята, надеюсь, вы понимаете?

Кто-то предложил инсценировку из поэмы о Тёркине, кто-то пообещал договориться с гармонистом и исполнить для ветеранов песни военных лет. Шумно и весело было за столом, уже по третьему разу вскипел самовар. Вдруг из горницы послышались звуки колыбельной песенки, все переглянулись и замолчали. Дарья, приложив палец к губам, тихонько приоткрыла дверь и заглянула в комнату. Её мальчишки, уложенные в кроватки, сладко спали, убаюканные одной из девочек, дальней родственницей по отцу Дарьи.

Строгая нянька, выйдя из комнаты, приказала немедленно расходиться по домам: детям пора спать. Все беспрекословно подчинились. Дарья с любовью наблюдала, как её шебутные, непослушные в школе мальчишки на цыпочках последовали к дверям, с помощью жестов объясняясь, где, чьи валенки и одежки. В доме задержался лишь Вячеслав Николаевич. Когда захлопнулась дверь за ребятами, Дарья вновь подсела к столу и обратилась к коллеге:

- Вячеслав Николаевич, вы даже не представляете, какой сегодня устроили для меня праздник! Я вам так благодарна!

- Причём здесь я, Даша. Дрова выделил совхоз по первому слову Федоса Тарасовича.

- А ведь я не о дровах, Вячеслав Николаевич. Хотя и о них, конечно. Эта встреча с ребятами. Это же так здорово! Понимаете, школа - это одно. Для них важно вот так, по-домашнему, и чтобы они чувствовали, как мы к ним относимся. Мы ведь сейчас с ними на равных, как со взрослыми людьми. А они-то ребята! Вы заметили, как дети относятся к малышам? Не только девочки, но и мальчишки-непоседы. А как девчонки крутят мальчишками - ну, настоящие хозяйки!

Вячеслав явно любовался Дарьей, потом вдруг без предисловий выпалил:

- Дарья Григорьевна, Даша, ты замечательный человек! Знаешь, не умею ходить вокруг да около: выходи за меня.

Дарья смутилась до слёз, бухнула первое попавшее:

- А мои ребята, разве для вас это не препятствие?

- Нет. Я даже не хочу знать, кто их отец, тем более, людская молва приписывает отцовство именно мне. Если ты согласишься, мы зарегистрируем брак, и я усыновлю их.

Она вздрогнула от неожиданности, в её взгляде промелькнул явный испуг:

- Извините, Вячеслав Николаевич, я по-прежнему люблю отца малышей и откажусь от него только в том случае, если он нас не признает. Прошу вас в будущем не возвращаться к этой теме, и… Словом, не приходите больше ко мне домой… Извините, я очень хорошо отношусь к вам, но после ваших слов это будет лишним для нас обоих…




БЕГСТВО



Летом, когда близнецам исполнился годик, Дарья как-то отправилась с ними в центр села, надеясь зайти в детский сад и поговорить с заведующей об устройстве детей в ясельную группу. До этого она крайне редко выносила детей на люди. Возвращаясь назад, увидела у дома Ермаковых двух женщин, одной из которых была мать Саши. Поравнявшись с ними, приветливо поздоровалась, с намерением беспрепятственно пройти дальше. Но женщины явно специально перегородили ей дорогу, заговорили будто бы о пустяках, ненароком заглядывая в коляску.

- Вот они, какие большие! Поди, ходят уже на своих ногах? - поинтересовалась женщина, в которой Дарья узнала мать своего ученика.

- Только начинают.

- Мальчишки ленивые, девчонки раньше ходить начинают, - подхватила Сашкина мать. - А сколько им уже, милая?

- Вот пятого по годику исполнилось.

- Ух, чужие-то как быстро растут! Вот ведь бросил какой-то паразит, прижил детишек и был таков!

- Он не паразит, он очень хороший человек, вон какие мужички у меня!

Мальчишки, разбуженные голосами, возбуждённо задрыгали ногами. Затем опираясь на локти, сели и радуясь, что мама рядом и чьи-то чужие тёти приветливо улыбаются им, стали таращить свои глазёнки-вишни, улыбаясь во весь рот.

Марфу будто подменили, она даже с лица спала, спохватившись, всплеснула руками:

- Ой, бабоньки, молоко ведь у меня! Молоко я кипятить поставила, - она спешно убежала в ограду дома.

Вторая женщина понимающе покачала головой, крикнула Марфе вдогонку:

- Так я зайду, Марфушка, вечером? Марфа только рукой махнула в ответ.

Женщины ещё перебросились несколькими ничего не значащими фразами и разошлись по своим делам. Марфа, тем временем спрятавшись в бане, пребывала в полном смятении. Она не знала, радоваться ли ей, или огорчаться. Знала только, вернее сразу признала, что дети учительницы - единокровные внуки. Только лишь открыли мальчишки глаза и уселись в коляске, всякие сомнения улетучились прочь: Санькины дети!

«Вот и накаркал проклятый Ярохтей! - горько качала она головой,

- Ой, Царица небесная, что же мне теперь делать? Написать Саньке? Бабы сказывают, больно тяжёлая служба у него, по полгода под водой живут. Пойти к ней самой? Что она ей скажет? Предложить свою помощь? А может не Санькины они вовсе? На деревне-то всякое болтают, вон Лизка почтальонка говорила: из суда ей какая-то бумага приходила».

Вечером неосторожно поделилась мыслями с товаркой. И покатились по деревне сплетни, одна краше другой. Немало вестей на своём «хвосте» перенёс и дед Ярохтей. Через три дня после встречи у дома Ермаковых он наведался к Дарье. Она только что усыпила детей, и, прикрыв дверь, пригласила деда к столу, налила в чашку чай. Сама специально занялась делом, зная: если уделить деду внимание, он до вечера не уйдёт. Дед перелил чай в блюдце, прихлёбывал со смаком.

- Ну, что, девка, как твоё житьё?

- Всё хорошо, дедушка, растём помаленьку.

- А что, Санькя-то пишет?

Она не ответила, только плотнее сжала губы.

- То-то, и не напишет, попомни моё слово: бусурмане оне, как есть бусурмане! Слыхала, чё Ермачиха-то блажит? - тянул своё Ярохтей. - Надысь говорят, в омморок хлопнулась, инда бабы-то к стенке припёрли, мол, Санькины дети у училки. Отпирается, как есть отпирается, говорит, на что оне нам бесприданные? Баит, будто бы ты силком, девка, пацанят-то своих к ей в руки толкала, а она стало быть побрезговала имя.

У Дарьи пунцовым цветом вспыхнули щёки, а из глаз ручьём полились слёзы. Она в отчаянье вскрикнула:

- Неправда это всё, дед Ярохтей!

В комнате заплакали детишки, Дарья бросилась туда. Дед тут как тут, суёт свой нос в двери:

- Э-э-э! Как есть бусурманская кровь!

- Сам ты, дедушка, басурман, не приходи к нам больше!

- Ах, вот ты какая, я ж говорю, птаха залётная, - дед зашаркал к дверям, на ходу рассуждая: - Пропал Санькя, пропал!

Дарья проплакала весь оставшийся день от обиды и беспомощности. Что она сделала этой женщине? Ведь ни разу, ни словом не обмолвилась, от кого родила мальчишек. Не упрекнула, не попросила помощи. Ещё этот несносный дед, во все дырки суёт свой нос, видно, и впрямь на селе без сарафанного радио не бывает.

Наступившая ночь была темным-темна, расчерченная проливным дождем. Дарья лежала без сна, мучительно соображая, что делать и как теперь себя вести при встрече с матерью Сани, по сути, родной бабушкой детей? И чего она ждет? Вот придёт он из армии и также откажется от них. Позор, какой позор! Наверное, правильно мать говорит: «Ждала сова галку, а выждала палку». Уехать отсюда в родной город, не дожидаясь окончательного унижения.

До начала нового учебного года, уволилась, и, собрав свой небогатый скарб, уехала на выхлопотанной Федосом Тарасовичем совхозной машине…

- Слыхала, Маршищка, - рапортовал дед Ярохтей в доме Ермаковых, - Убегла суседка моя! Как есть усё из казёнкинского домишки в кузов покидала и уехала, тольки пыль на колесе.

Марфа изо всех сил крепилась, чтоб не показать деду истинное отношение к учительнице и её детям. Дед, не дождавшись от Марфы ни единой реплики, поплёлся домой, а там уже изводил разговорами жену, слово в слово повторяя о том, что «усё из казёнкинского дома свезли». Бабка Кристина сердилась:

- Она же ему внучка родная, чего ты разоряешься, старый?!? Да и чего там свозить: ребячьи кроватки, одёжки да коляску? Так это её законное!

Дед, забравшись за печь, тявкал оттуда:

- А самовар, девка?! Самовар чей?

- Ах, ты, старый чёрт! Твой ли, чё ли?

- А чей?

- Так ты ж его у Ольги после смерти Ефима выклянчил! Дед высунул нос из-за печи:

- Ёна мне яго в память от Ефимки сама подала!

- Как жа, сама! - ехидничала бабка, - Знаю тебя, ты ж, как репей, к заднице прилипнешь, и не отстанешь!

- А ты, прорва! Как есть, прорва! Кто тебе просил самовар отдавать?

Бабка Кристина, подбоченясь, в свою очередь заглянула за печь:

- А ты всё не нагребёсси, тебе своего мало, ещё чужое прихватишь!

Дед выскочил из-за печи:

- А ты, глупая курица, от себя гребёшь! - и, в сердцах хлопнув дверью, выскочил из дома.

Марфа Ермакова тайно пыталась узнать, куда уехала Дарья с детьми. Вскоре уволился и уехал из Журавлей и учитель Григорьев.

В декабре нагрянул после демобилизации Робка Бондарев. Несколько дней спустя заглянул в дом к Ермаковым. Марфа печалилась, что Санечка так и не побывал в отпуске, а Робка, вот уже насовсем пришёл. Робка в свою очередь, осмелился, спросил:

- Тётка Марфа, болтают, что учительница от Саньки близняшек родила, это правда?

Марфа взмолилась:

- Ой, Робушка, правда-неправда, сама не знаю. Только не пиши ты ему, Христом богом прошу, неровён час, сам придет на побывку, лучше сама с им поговорю. Да хоть и ты, только дома! Говорят, шибко тяжёлая у его служба, стало быть ни к чему расстраивать. Он ведь, Санька, горячий, но добрый, мать моя покойница сказывала, что отец мой таким был, да я и сама малость его помню. Боле-то ему никто не пишет, акромя меня и тебя.

- Ладно, тётка Марфа, - пообещал Робка, - Дождёмся его, тогда и обговорим это дело.

- Ага, Робушка.

- Ну, а вы, тётка Марфа, видали близняшек?

Марфа приложила к губам угол платка, в глазах сверкнули слёзы:

- Видала, - впервые открыто высказала наболевшее, - Его парнишки, уж так похожи! Только волосы ещё чернее, ровно цыганята. Поди, слыхал, кто мой отец?

Робка утвердительно кивнул головой. Марфа продолжала:

- Всё сердце изболелось!

- Ну, а чего вы расстраиваетесь? У них же мать есть, - попытался успокоить, Робка.

- Знамо, мать, а без отца-то разве гоже? Их вон и так, безотцовщины, по белому свету!




ВЕСТЬ



Отгуляв положенное, Робка устроился водителем в автопарк хозяйства. В зимнее время готовились к весенне-полевым работам. А так как машину ему выделили не из новых, первым делом пришлось собирать её по винтику. Часто за недостающей деталью приходилось наведываться в склад запчастей, где работала приезжая девушка Валя. Укутанная в тёплую пуховую шаль, в больших валенках с калошами и в синем рабочем халате поверх телогрейки, Валентина смотрелась неуклюжим медвежонком.

Но однажды он увидел её в клубе и откровенно залюбовался красивой стройной девушкой. Пригласил на танец, а на другой день в кино, и закрутился роман, закончившийся предложением руки и сердца. Валя дала согласие, и молодые подали заявление. Свадьбу наметили на начало марта. Робка ждал из армии Саньку, полагая взять его в свидетели, или, как называли в деревне в дружки. Тем более, что сам он сообщил, что придёт на побывку в конце февраля.

Однако минул февраль, а от Саньки Ермакова не было ни слуху, ни духу. Робка нервничал, принципиально не желая назначать в свидетели другого парня. Ведь ещё до армии договорились с другом: кто первый женится, берёт другого в свидетели.

Бравый матрос-черноморец в чёрной суконной шинели и таких же чёрных клёшах появился в деревне в канун свадьбы. Друзья ликовали, встретившись, а вечером устроили проводы Робкиной холостяцкой жизни. Робка не решился сказать в этот вечер другу о родившихся у учительницы близнецах, полагая, что скажет об этом после свадьбы, мало ли как Сашка прореагирует. Свадебное торжество гуляли в Доме культуры. Санька надел почищенную, отутюженную форму. Подросшие невесты не

сводили глаз с красавца-матроса, каждая мечтала о внимании.

Уже далеко заполночь, когда уставшие подгулявшие гости стали расходиться по домам, к Саньке подплыла Ленка Гаврилова:

- Матросик, можно тебя на пару слов?

Саньку передёрнуло, он вспомнил ту ночь и решительно отверг похотливую землячку. Та презрительно скривила губы:

- Не хочешь, как хочешь, вообще-то, это тебя касается, матросик.

Он смотрел на неё изподлобья, презрительно:

- Так говори, что там меня касается?

- Пойдём прогуляемся? - видя его нерешительность, захохотала Ленка. - Ты что же, Ермачёнок, баб боишься?

Вихляя рыхлыми бёдрами, выкатила из дверей клуба, взглядом маня его за собой.

Санька не мог спасовать и тоже решительно направился на выход. От Роберта не ускользнула эта сцена, он нагнал друга:

- Санька, слышишь, не ходи с ней!

- Да я чё, дурак, сейчас вернусь!

Он выскочил, в чём был, не надев шинель. Ленка стояла, привалившись к стене, ждала. Лишь только Санька вышел на улицу, она повисла, обвила его шею жаркими руками, лезла мокрыми губами, дыша перегаром. Саньку передёрнуло от омерзения, ведь сегодня он был совершенно трезв. Он решительно высвободился из её объятий, грубо оттолкнул:

- Ты дурью не майся, дело говори, иначе я пошёл!

Ленка быстро смекнула хитрым бабьим умом, что должна выкинуть козырь, иначе действительно уйдёт:

- Да ты не ершись, Санечка, небось, помнишь учителку?

- Помню, и что?

- А то, что пацанов она от тебя родила - близняшек, все бабы говорили: «Ермачёнок вылитый!» А она…

Санька не дал договорить, скрипнув зубами, как мужика сгрёб за грудки, подпёр к стене:

- Что она? Говори, сучка похотливая!

- Эй, ты, полегче! Уехала твоя училка, собрала ребятишек и уехала.

Санька отпустил женщину, упершись в каменную стену лбом, отчаянно бил кулаками над головой, скрипел зубами.

Даже видавшая виды Ленка растерялась:

- Да ты шальной, матросик? Чё так раскис? Пошли, утешу!

- Пошла отсюда! - по его щекам катились крупные злые слёзы.

- Пошла, я сказал, иначе я за себя не ручаюсь!

И когда Ленка, хмыкнув, потопала вразвалочку прочь, Санька набрал пригоршню зернистого мартовского снега, откусил от снежка, с остервенением захрустел зубами, потом умыл остатками разгорячённое лицо. Долго глядел в звёздное небо, в оцепенении не решаясь двинуться с места. Мимо, выбежав из двери, со смехом пробежали девчонки. Самая отчаянная задержалась:

- Санечка, идёмте с нами гулять! Он словно очнулся:

- Идите, девчата, я догоню.

Решительно зашёл в клуб, снял с вешалки шинель, с силой натянул на плечи, аж сукно по швам затрещало. Не застёгивая полы, направился к жениху с невестой. Знаком отозвал Роберта:

- Робка, дай непочатую бутылку водки, а еще лучше две, потом сочтёмся.

Роберт видел, что на друге лица нет, безропотно подал бутылки. Санька запихнул их во внутренние карманы шинели, и, запахнувшись крест накрест руками, направился к выходу. Робка поспешил следом:

- Саня, ты чего? Ты с этой? Брось, найди хорошую девчонку, тебя любая дождётся. Вон, посмотри, сколько уж по тебе сохнет!

Вместо ответа друг как-то болезненно сверкнул глазами.

Роберт невольно прикусил язык, вмиг догадавшись, спросил:

- Что тебе Ленка сказала?

- Сказала! А ты знал?

- Санька, давай завтра поговорим.

- Ты знал?!? - Санька не отводил пристального взгляда.

- Как тебе сказать… Был разговор с твоей матерью.

- И что она тебе сказала?

- Просила пока не говорить, мол, дождёмся, тогда и скажем.

Санька приблизился:

- Ты толком говори: мои пацаны?

- Мать говорит, на тебя маленького похожи, только волосы ещё темнее, чем у тебя. Как цыганята.

Санька, махнув рукой, выскочил из клуба. На дороге, приплясывая, ожидали девчата. Окликнули:

- Идёмте быстрее, холодно!

- В другой раз, девушки, в другой раз.

Он свернул за угол и растворился в темноте глухого переулка.

Утром Робка зашёл к Ермаковым, и, узнав, что Санька не ночевал дома, в поисках друга оббежал полдеревни. Ещё издали увидел деда Ярохтея. Навалившись на забор грудью и положив локти на забор, дед распекал свою бабку:

- Прорва коломенская, угораздило мене на табе жанится! - дед явно играл на публику, - Найда ты и есть найда.

Поравнявшись с домом деда, Робка поприветствовал:

- Здорово, дед.

- Здоровея видали! Кого ищешь, молодожёнец? - и, не дожидаясь ответа, добавил: - Никак матросика заморского? - дед уже семенил навстречу Роберту.

- Ты, дед, дело говори! Видел его?

- Видал, спит твой матросик на пече.

- Где? - недоумевал Робка.

- А вон, в казёнкинском домишке, стало быть, иде зазноба евонная жила. Усю ночь дрова в пече палил, я по нужде на двор ночью вышел, глядь, из трубы Ефимовой дым столбом, ажноть искры летять. Свят, свят, думаю, никак нечистая сила проказит!

Дед рассказал, как не поленился и пошел на усадьбу Казёнкиных. Лез по чьему-то следу, утопая в снегу, его природное любопытство пересилило даже страх. Заходить в двери не рискнул, припав к окошку, высматривал - кто там внутри? Жарко горели дрова в русской печи, отчётливо вырисовывая сидящего на скамье человека. Присмотревшись пристальней, дед понял, что человек пьёт прямо из горлышка бутылки.

«Матросик!» - невольно воскликнул он. И как ни велико было его любопытство, зайти в домик не решился.




РАЗГОВО С МАТЕРЬЮ



Кое-как отгуляв второй день на свадьбе друга, Санька явился домой угрюмый, сел за стол, попросил горячего чаю. Марфа сердцем почувствовала, что сын чем-то озадачен, засуетилась, предлагая разные угощения.

- Сядь, мам, давай поговорим.

Марфа робко присела на край стула, знала, о чём пойдёт речь. Вот и пришло время сказать сыну правду. Санька выжидал, пристально глядя на мать. Марфа спокойно сказала:

- Спрашивай, сын.

- Ты их видела, ма?

- Видела.

- Мои?

- Врать не стану: твои, и мои. У нас ведь в роду особая отметина.

Мать и сын понимали друг друга с полуслова.

- Почему ты молчала?

- Тебя ждала.

- Как мне их теперь найти?

Как о давно решённом, она просто сказала:

- Не иголка в сене, кто ищет, тот всегда найдёт. Можно в школу сходить, в сельский Совет, там наверняка знают, куда уехала. А ещё проще, к Мише Плаксину обратись, он их до самого дома отвез.

Санька оживился, едва мать выговорила эти слова. Глаза вспыхнули радостью надежды. Вскочил из-за стола, сдернул с вешалки шинель, кинул на ходу:

- Мам, я к Мише.

Лишь за сыном закрылась дверь, Марфа отомкнула ящик большого комода, вытащила небольшую коробку, открыв, любовалась содержимым. Затем взяла со дна фотографию, долго вглядывалась в полузабытые черты человека в военной форме. Снимок убрала обратно в комод, а коробку тщательно обернула газетой, обвязала старым пояском. Ждала сына.

Санька вернулся в приподнятом настроении, с порога заявил:

- Мам, завтра еду.

Марфа, поставив перед сыном коробку, сказала:

- Сынок, тут вот подарочек от меня, ты уж передай.

- А что там, ма?

- Это чисто женское, думаю, понравится, - Марфа отчего-то смутилась. - Знаешь, сын, я перед ней тоже вину чувствую. Дети её - наша кровь, я это сразу поняла, надо было пойти к ней, да вот как-то без тебя не решилась, а теперь мне это покоя не даёт. Ты эту посылку только ей в руки отдашь, договорились?

Михаил Плаксин даже схему нарисовал для Саньки. На прощание уверил, что найти Дарью очень просто.

- Номер квартиры не помню, второй этаж направо.

На следующий день к обеду Санька был в том городке. Легко отыскав Привокзальную улицу и указанный земляком дом, постучался в правую дверь на втором этаже. Открыл ему пожилой незнакомый мужчина. После короткого разговора и расспросов, Санька понял, что жильцы данной квартиры заселились в дом недавно. О предыдущих ничего не знают.

Он обзвонил все квартиры на трёх этажах, полученные сведения были расплывчаты. Кто говорил, что Дарья с детьми уехала в областной город к матери, кто утверждал, что вышла замуж, а куда уехала, точно не знали. Тогда Санька решительно поспешил на железнодорожный вокзал, купил билет на проходящий скорый поезд. Полночи просидел на вокзале областного центра.

В семь часов утра позавтракав в привокзальной столовой, отправился в городской паспортный стол. Озерова Дарья Григорьевна в областном центре не значилась, как не значилась и её мать - Озерова Ольга Ефимовна. Задача с тремя неизвестными не решалась. Саньке не оставалось ничего, кроме возвращения домой.

Всё, что успел сделать за время отпуска: написал запрос в главное статистическое управление. Договорившись с матерью, что сообщит ему любые новые сведения о Дарье с детьми, Санька ушёл дослуживать.

Заветная коробка вновь была спрятана в комод и замкнута на ключ.




ДОЛГАЯ РАЗЛУКА



Саньке Ермакову оставалось до демобилизации всего ничего, когда из Журавлей пришло известие, что друг его детства Роберт Бондарев уехал с молодой женой в Забайкалье.

Весной на общем собрании работников автопарка хозяйства были объявлены условия соцсоревнований на весенне-осенний период полевых работ. За первое место по его результатам было предусмотрено внеочередное приобретение легкового автомобиля, за второе - новая квартира в строящемся доме на центральном отделении совхоза. Наконец, за третье место полагалась путёвка в Дом отдыха.

Бондарев загорелся победить в соцсоревновании. Всю весну он возил на поля удобрения и органику, затем зерно для посевных работ. Осенью - сенаж и силос, зерновые и зернобобовые. В результате, на удивление заслуженных работников со стажем, занял второе место. Со своей Валюшкой они уже мечтали о приобретении новой мебели. Но о победителях и наградах по результатам соцсоревнования официально ещё объявлено не было.

Общее собрание наметили на пятницу, а в среду Робку вызвали в профком. Он шёл в приподнятом настроении, ожидая похвалы в свой адрес. Но председатель профкома озадачил:

- Роберт, ты, конечно, достойно проявил себя в соцсоревновании, но-о-о, понимаешь, мы рассчитывали на несколько другой результат. Как бы тебе это сказать… В общем, в нашем коллективе есть более достойный и более нуждающийся в жилье работник - Журавлёв Иван Иванович.

Робка слушал в растерянности, не успев возразить.

Председатель продолжал:

- Нет, мы не собираемся подменять результаты соцсоревнований, мы честно объявим их на собрании, при этом ты попросишь слово и скажешь, что отказываешься от квартиры в пользу занявшего третье место Журавлёва.

Это прозвучало, как вопрос давно решённый. Робка взорвался:

- Зачем тогда были объявлены эти условия?

- Ты, Бондарев, не кипятись. Тебе мы дадим заявленную за третье место путевку в Дом отдыха в Ялту на двоих. Заметь, на двоих. Поедете с женой в декабре, отдохнёте.

У Робки дыхание от обиды перехватило, он выпалил:

- С женой? Хорошо же вы знаете своих работников, у моей жены срок родить в конце ноября, а вы нам путевку на двоих!

- Ну, хорошо, надеюсь, что эта путёвка по линии профкома не последняя, поедете в другой раз.

- Нет уж, спасибо, в другой раз у вас найдётся еще один более достойный, чем я.

- Так ты не пойдешь на уступку, Бондарев? Тебе не стыдно перед старшим товарищем, ведь у него четверо детей?

- Лично против него я ничего не имею. Только если он достойный, дайте ему квартиру просто так, а не по результатам соревнования.

- Ну, уж это мы как-нибудь решим без тебя. Иди, Бондарев! Робка вылетел из кабинета как ошпаренный, но стиснув зубы, решил никому не говорить об этом разговоре. Однако когда на общем собрании в Красном уголке было объявлено, что он, Роберт Бондарев, занял третье призовое место и путёвку в Дом отдыха, он вскочил с места и выкрикнул:

- Вы мне ещё вместо зарплаты трудодни выставьте, и дело в шляпе!

Он вышел из помещения, громко хлопнув дверью, а на следующий день принес заявление об увольнении по собственному желанию.

Жена Валентина давно уговаривала поехать на её родину, теперь выбора не было. Роберт написал Саньке отчаянное письмо о том, как его несправедливо обидели, и уехал из Журавлей, расставшись с другом на долгие годы.




ТРУДНАЯ ДОЛЯ В НАСЛЕДСТВО





Учитель географии, пытаясь разыскать Дарью и не застав её дома, загадал: «Если дождусь её в течение часа, она станет моей женой». Дарья пришла полчаса спустя. Неподдельно обрадовалась гостю, пригласила зайти, потом позволила остаться.

Узаконив отношения официальным браком, Вячеслав подал документы на усыновление Дарьиных детей. Но в квартире матери молодожёны прожили недолго. Муж убеждал её поехать к нему на родину в Краснодарский край, где фрукты и море, где их мальчишкам будет хорошо. Дарья не решалась уезжать далеко от матери, но когда получился выгодный обмен по квартирам, окончательно сдалась. Так семья Григорьевых оказалась в богатой станице Кубани.

Судьба играла в преферанс, разбрасывая, словно карты, своих дам и королей. Моряк-черноморец вернулся в Сибирь, его возлюбленная с сибирскими корнями оказалась близь Чёрного моря.

Коротким оказалось семейное счастье Григорьевых. Будто рок преследовал Дарью. Повторялась судьба матери: пьяный тракторист оборвал жизнь Вячеслава, врезавшись в их мотоцикл. Дарья сидела с детьми в коляске мотоцикла, только и успела прижать их к груди, и, наклонившись вперёд, прикрыла детские головки руками. Приняв удар на себя, она сохранила детям жизнь. С тяжёлым сотрясением головного мозга и травмой позвоночника молодая женщина была доставлена в краевую больницу и похоронить мужа не смогла.

Ольга Ефимовна, извещённая телеграммой, забрала детей.

Едва оправившись от травм, Дарья тоже уехала к матери.

В народе говорят: пришла беда - отворяй ворота. После инсульта ушёл из жизни муж Ольги Ефимовны. Так женщины остались одни со своей трудной долей: дочь на костылях, с мизерной пенсией по инвалидности и детским пособием, и мать - учитель начальных классов.

Дарья не сдавалась. Пройдя курс реабилитации, продолжала работать над собой, испробовав для этого различные средства и методики. Не было счастья, да несчастье помогло. Ольга Ефимовна, видя упорство дочери, подсунула ей старую, истрёпанную книгу отца-травника. Дарья не на шутку увлеклась, сама того не подозревая, что это увлечение не только окончательно исцелит её, но и станет в дальнейшем средством к существованию.

Она восстановилась в институте, на заочном отделении, переведясь на факультет биологии. Успешно защитила диплом и поступила в аспирантуру. Затем защитила кандидатскую диссертацию. В областной газете появилась постоянная рубрика от травницы Дарьи Григорьевой.

В течение пяти лет преподавала в стенах родного института, но после инфаркта у Ольги Ефимовны уволилась и занялась исключительно травничестом на дому. Сыновья росли на радость матери и бабушки. Летом всей семьей уезжали на загородную дачу, расположенную в лесном массиве, где Дарья, как когда-то дедушка Ефим, заготавливала травы и коренья.

И вновь судьба послала испытание: грянули перестройка и развал Союза, не стало Ольги Ефимовны… Дарья хваталась за всё, чем можно заработать на жизнь. Мыла полы, пробовала торговать на рынке, ведь мальчишки учились уже в восьмом классе и нужно было всерьез задумываться о будущем образовании.

Очередная идея пришла сама собой: она занялась репетиторством на дому, подготавливая будущих студентов к поступлению в институт по своему предмету, заодно занималась и со своими ребятами, не раз поднимая любимую тему о белых журавлях.

По окончании школы Егор и Ефим поступили в Сибирский Федеральный Университет на факультет орнитологии. Дарья устроилась в гимназию преподавателем биологии. Она мечтала когда-нибудь съездить в Журавли, но не решалась, боясь встретить там отца мальчишек.

Будь судьба к ней более благосклонной, встретиться бы им в городе, куда Санька приехал учиться после службы в армии.




СЕМЕЙНАЯ  РЕЛИКВИЯ



Сашка Ермаков, вернувшись из армии, не задержался в Журавлях, поступил в институт в областном центре. После окончания вуза уехал по распределению в Якутию. Женился, родилась дочь, которую он назвал Дарьей.

Последний раз навестив мать, он почувствовал невольную тревогу за неё: совсем сдала. Журавли уже катастрофически обезлюдели, нужно было забирать мать к себе. Провалявшись ночь без сна, утром он решительно заявил:

- Мам, не могу я тебя здесь оставлять, собирайся, поживёшь у нас. Если понравится, останешься. А не понравится, будем думать, как быть дальше.

Марфа с грустью посмотрела на сына:

- Сядь, сынок, не суетись. Никуда я с родного угла не поеду!

Санька думал было убедить мать, но она настойчиво :

- Ты лучше послушай меня. Другого раза может не быть, чувствую, совсем слаба я стала.

Как по сердцу резали материнские слова, чувство сыновней вины сдавливало горло, и, повинуясь ей, он слушал последний наказ.

- Ты помнишь, сынок, ту коробку, что я тебе велела передать Дарье Озеровой?

Он только молча кивнул головой. Мать, опираясь о стол рукой, встала, медленно побрела в комнату, где по-прежнему стоял старинный комод. Недолго повозившись там, вернулась с заветной коробкой, бережно положила на стол. Затем открыла крышку и вытащила лёгкие женские туфли-лодочки бежевого цвета с кокетливым маленьким каблучком. Подала сыну чёрно-белый снимок:

- Это твой родной дедушка Раджа.

Александр долго разглядывал фото, с удивлением находил поразительное сходство со своей внешностью. Перевернул, с улыбкой прочёл наивную подпись. Выжидающе смотрел на мать. Она поведала сыну длинную историю своей жизни и главную тайну, которую хранила столько лет.

Оказалось, что, расставшись в тот далёкий смутный год с любимой женщиной и малой дочерью, Раджа не ушёл окончательно из жизни Марфы. А напомнил о себе долгие годы спустя через мужа и Санькиного отца Константина. Это для окружающих фронтовик Константин Ермаков был случайным приезжим человеком. На самом деле он искал Марфу, чтобы передать ей посылку от отца.

…Кадрового военного Раджу и солдата Константина судьба свела на фронте, после того, как их взвод попал в окружение, а затем в плен. Раджа убедил группу военнопленных, что нужно бежать, пока их не увезли глубоко в тыл врага. Да и благо линия фронта рядом - рукой подать. Ночью, в кровь раздирая руки и буквально зубами разжимая колючую проволоку, удаётся сбежать десяти бойцам во главе с Раджой. Передвигались перебежками, рискуя погибнуть от огня своих.

Константин буквально на себе вынес раненого Раджу на позиции советских войск. В последний момент зацепило и его - сквозное ранение в голень, задета кость и сухожилье.

Долгое мытарство в прифронтовом, а затем и тыловом госпиталях сблизило солдата и командира. Раджа поведал Косте заветную тайну о том, что в далёкой Сибири у него осталась дочь Марфа, рождённая после Первой мировой войны от русской женщины Акулины. После расставания с незаконной женой и внебрачной дочерью, Раджа примкнул к группе активистов-революционеров. В его жилах текла горячая бунтарская кровь, и все свои силы и буйный темперамент он самоотверженно бросил на борьбу за светлое будущее. Позднее он вступил в ряды Красной Армии.

Оценив рвение и отчаянность, с которой храбрый боец выполнял боевые задания, командование приняло решение направить его в Хабаровск, в военную школу. Раджа намеревался разыскать Лукерью и дочь, забрать их с собой на Дальний Восток, куда он был направлен на службу в воинскую часть. Но, приехав в Журавли, он окольными путями вызнал о горькой участи жены и дочери. Не рискнув пойти в дом к старику Филарету, Раджа уехал, так и не узнав до конца о судьбе Марфы…

Как кадровый военный он отчётливо осознавал, что после госпиталя подвергнется жесточайшей проверке. Потому и доверил свою тайну простому солдату, в глубине души надеясь на чудо. Он попросил солдата заучить на память адрес и фамилию Филарета Савельева. Дал наставления, как вести себя на допросах и что отвечать, если арестуют и его.

Вскоре жуткие предчувствия командира сбылись: всех спасшихся в ту ночь из плена подвергли жесточайшим проверкам органы НКВД. Но судьбе было угодно, чтоб солдат и офицер встретились вновь. Эта встреча произошла в Берлине, на ступеньках Рейхстага. Пройдя через горнило проверок, Раджа вновь был отправлен на фронт. В марте 1945-го его дивизия находилась на территории Германии, контролируя территории, освобожденные от врага. В расположении этой же дивизии, только в подразделении под командованием другого командира, воевал и солдат Ермаков. До победы оставался месяц.

Когда в мае была объявлена безоговорочная капитуляция, в Берлине творилась невообразимая радость и движение. Многие стремились к оплоту фашистской власти, чтобы взглянуть на ненавистное здание и победоносно расписаться на его стенах для истории. Вот тут и встретились солдат и офицер. В задушевной беседе Раджа вновь просил солдата об одолжении навестить в Сибири деревню Журавли и попытаться разузнать о судьбе дочери.

Зная, что самому ему предстоит на долгие годы оставаться дослуживать в Германии, Раджа вручил Константину посылку для дочери, в которой лежали лёгкие бежевые туфельки. Туда же он вложил свою фотографию в офицерской форме. Подписал на обороте красивым курсивом: «Любимой дочери от отца. Быть может ночью в глубоком сне, коснется память обо мне. Берлин, 1945г.»

Демобилизованный солдат Ермаков первым делом вернулся в родной город Смоленск. До сих пор достоверно не зная о судьбе своей семьи, он застал на месте своего дома руины, а от соседей узнал о трагической гибели жены и двух дочерей-подростков, не успевших эвакуироваться из города.

Убитый горем солдат целый месяц добирался до сибирского села, питая слабую надежду на встречу с дочерью Раджи. В трудном пути ему ни разу не пришла мысль выменять посылку на хлеб или другое пропитание. Однако на этот раз удача не отвернулась от него: в Журавлях он легко отыскал дом Филарета, и, поприветствовав вышедшую навстречу к нему Марфу, объяснился с девушкой.

Марфа была и рада и испугана визитом чужого человека, но встретила очень приветливо. А, выслушав его трагическую историю, всем своим женским существом пожалела солдата, проникшись его добротой и верным словом, данным командиру. Константин Ермаков остался на сибирской земле, женившись на дочери Раджи. Марфа, в свою очередь, поведав о своих мытарствах и судьбе матери, сосланной в Норильск и сгинувшей в лагерях, умоляла мужа сохранить её тайну, никогда не упоминая о знакомстве с отцом.

Заветную коробку Марфа берегла пуще глаза. Подолгу смотрела на фотографию отца, смахивала набежавшую слезу, думая о чем-то только ей понятном. Иногда доставала туфли, гладила корявыми крестьянскими руками, нюхала добротную кожу, но надеть так никогда и не решилась, уж больно хрупким казалось заграничное изделие, не для её ножек, с разбитыми от непосильной работы и холода суставами.

Слушая мать, Санька удивлялся, как много не знал из жизни родителей. И как только матери удалось от него, малолетнего, утаить свой заветный «клад»? Помнил только, что один из ящиков комода постоянно находился под замком, возбуждая нездоровое любопытство. И как мать отходила их с Робкой столовым полотенцем за то, что пытались его открыть. Это сколько же лет она там пролежала?

Закончив свой рассказ, Марфа взяла с сына слово передать посылку Дарье, а её похоронить рядом с мужем и дедом Филаретом.

Спустя полгода Сашкина тревога за родного человека отозвалась срочной телеграммой: «Выезжай хоронить мать», отправленной соседями. Приехав в Журавли с женой и дочерью, Александр, пообщавшись на поминках с людьми, узнал, что приезжал друг его Роберт и увёз престарелых родителей к себе на Байкал. Умерли старики Ярохтей и Кристина, директор школы Федос Тарасович. Закрылась средняя школа, оставшиеся люди разъезжаются, в близлежащие сёла, в районный центр.




ЧАСТЬ III. ЗОВ РОДИНЫ




СТАВЬТЕ ПАМЯТНИК ДЕРЕВНЕ



Хоть и знал Роберт, что сгинула деревня без следа, а все ж тянуло в родные края: глазком взглянуть, может, осталась какая примета от родного гнезда. И, чем старше он становился, тем сильнее просыпалась в нём эта тоска. Мучила бессонными ночами, мысли в голове роились всякие.

Вот раньше люди жили в домах, а сейчас - всё больше в квартирах. Счастливы те, кому квартиру удастся сделать домом, хотя бы в чём-то похожим, пусть только по духу, на родительский. Вон, и жену блажь взяла: достань ей дорожки деревенские, да чтоб непременно на кроснах сотканные. Спрашиваю: «Куда они тебе?» - «В кухне, - говорит, - постелю». Натаскала в дом всякой старины: медный самовар, лапти, деревянные ложки. Набила луком капроновый чулок, вывесила напоказ. Тоже, видно, скучает.

Родительский дом… Когда-то он казался тесным и старомодным. Из всех удобств - русская печка, а у порога, смешно сказать, не синтетический, а связанный бабушкой из разноцветных тряпочек коврик. Однажды ты вырвался оттуда с радостью и облегчением в свою самостоятельную взрослую жизнь. Но почему-то не забылись с годами и старый хлам, с бережливостью хранящийся в кладовке и на чердаке - подызбице, как говорили в деревне, и коврик, и печка.

Как, оказывается, жаль утраченную навсегда возможность открыть дверь в тёплую тесноту старого дома, где ты жил маленьким, где тебя любили. Хорошо, если он хотя бы приснится, а ещё лучше съездить в родные края и посмотреть, что от него осталось…

Вызнав окольными путями о том, что многие деревенские после развала их деревни разъехались по соседним сёлам в поисках лучшей доли, он решил-таки съездить на родину. Основательно собравшись в дорогу, прихватив палатку и резиновые сапоги, топор и лопату, гостинцев для земляков, накануне выходных на своей машине отправился в путь.

Чем ближе подъезжал он к родным краям, тем узнаваемее становилась местность, тем слаще ныло где-то под ложечкой. Иногда перехватывало дыхание, он гадал: «Как-то она меня встретит - малая Родина?»

До родных мест оставалось километров двести, но Роберт решил заночевать в придорожной гостинице, не ломиться же ночью абы к кому, гостем непрошеным. Хорошо выспавшись, тронулся в путь, убеждаясь в правильном решении сделать остановку. Если все удачно сложится, он приедет на место к полудню, найдёт, где можно остановиться. Может, и старых знакомцев удастся повидать.

Показалось, что махом достиг районного центра, а вот и дорога, и указатель в ту сторону, где была его деревня с красивым названием Журавли. Дорога, хоть и не асфальтовое покрытие, а все же торная, отсыпанная щебнем. Во времена его детства и юности и этого не было. Правда, встречающиеся по пути деревни захирели, покосились почерневшие крыши домов, завалились ветхие заборы.

А вот и поворот на его Журавли. Не сказать, чтобы дорога была непролазная. Решил завернуть, авось, удастся проехать. Вскоре убедился, что она не заброшена, более того, виден след от грейдера. Гулко забилось сердце: «Может, не так страшно всё, как он слышал?» А вот и первая удача: полусгнивший электрический столб без проводов - первая веха на пути к их покосу. Значит, что-либо можно еще найти.

Он ехал вдоль заросших бугров, там, где была его улица, мысленно отмечая: «Это должно быть усадьба Ермаковых, а эта Литовкиных… А тут полуобгоревший тополь сохранился, чей же это? Ах да, кажется, бабки Володихи… А тут сруб полусгнивший, а вон еще. Стоп! Третий дом после Володихи - наш!»

Он резко затормозил, чуть сдал назад. Выскочив из машины, пошёл напролом через непролазный бурьян лебеды и крапивы туда, где торчали полусгнившие венцы брёвен. Огрубевшая, выросшая в полный человеческий рост крапива жгла нещадно, поумерив пыл Роберта. Вернулся к машине, вытащил из багажника штыковую лопату на коротком черенке, и, орудуя ею, вновь пошёл по проложенному следу, безжалостно срубая сорняки. Теперь пошла конопля, ядреная, терпкая. При ударе о комель с кустов





_Как,_оказывается,_жаль_утраченную_навсегда_возможность_открыть_дверь_в_тёплую_тесноту_старого_дома,_где_ты_жил_маленьким,_где_тебя_любили._



сыпалась обильная пыльца, распыляя желтую хмарь или «дурь», как её теперь называют. Огляделся вокруг: «Будто кто специально насеял!»

Роберт вывел тропу точно к тому углу дома, где было окно с форточкой. Рубил, притаптывая бурьян вдоль сруба, он знал, что ищет. Вот тут, под окном, четвёртое или пятое бревно должно быть с ложбинкой, той самой, годами вытертой пятками… Есть! Он нашёл то, что искал! На третьем от выкрошившегося фундамента бревне две выщербленных дорожки, отшлифованные ногами. Он припал на колено, гладил руками брёвна, радуясь своей находке. Заглядывал внутрь сруба, пытаясь мысленно восстановить в памяти немудрёную обстановку дома. Так же продираясь сквозь бурьян, обошёл сруб по периметру и с той стороны, где к дому был прилажен плетёный из ивовой лозы коридор, обнаружил остов железной кровати, проржавелой и исковерканной. Это была, без сомнения, кровать из их дома, он узнал её по кое-где сохранившейся зеленой краске. В горле застрял горький ком. Точно так же орудуя лопатой, Роберт обошёл все подворье. У завалившегося погреба подобрал чугунок, подумал: «Увезу, мне память и жене радость - старина» Решил проехать на машине до конца несуществующей деревни, а завтра вернуться и выпилить

тот участок бревна с ложбинкой. Из раздумий его вывел окрик:

- Зёма, ты чего там ищешь?

У его машины стоял мужчина, рядом припарковалась белая

«Нива». Роберт обрадовался живой душе, поспешил навстречу, вглядываясь в его лицо. Тот улыбался широко во весь рот, рассуждая вслух:

- Никак, Робка Бондарев? Как есть Робка!

Роберт смотрел обескуражено, спохватившись, протянул правую руку:

- Здорово, земляк! Убей, не узнаю.

- А я тебя сразу узнал: ты батя вылитый - Иван Бондарев! А меня не узнаешь?

Роберт вглядывался, мучительно вспоминая:

- Подожди, не говори, подожди, вспомню! Мать честная!

Вовка Белозёров?

- Я самый! - обрадовался земляк. Обнялись крепко, балагурили.

- Какими судьбами в наши края?

- Не говори, на родину потянуло, сил нет! А вот и первая удача - тебя вот встретил.

- Да наших-то тут много: Плаксины оба - Анатолий Степанович и Миша, Сашка Журавлёв, Томка Озерова, Игорь Болотников.

- По соседним деревням?

- Да, тут все, в Ждановке.

- Да ты что?!? Вот видишь, не зря приехал. А про Саньку Ермакова не слыхать, где он?

- Санька науку двигает, говорят, в Томске.

- Так, так… Ну, слушай, рад я! Так ты, говоришь, Миша Плаксин? Не в службу, а в дружбу, сведи меня с ним! А сам чего здесь?

- А у меня покос рядом, копны на той неделе поставил, а тут дожди, смотрел, чтоб не загорелись. Еду обратно, смотрю, кто-то шарится по бондаревской усадьбе, ну, думаю, не иначе как ты, кому тут ещё чего понадобится?

Остановившись у Михаила Плаксина, Роберт оповестил всех бывших журавлёвцев о своём приезде и о предложении встретиться в выходной на Крестах. Он не скупился, купил в соседней деревне барана на шашлыки, предполагая освежевать и замариновать мясо на месте. Мангал, кастрюлю для мяса загрузили в машину Михаила, барана - в багажник Роберта.

Гулять - не работать, желающих посидеть с заезжим земляком, поговорить за жизнь, вспомнить былое собралось человек восемь. Сам Роберт Иванович что-то запаздывал. Когда его машина показалась в условленном месте, здесь уже наяривала гармошка. Роберт вышел из машины, поприветствовал компанию:

- Здорово, земляки!

Ему наперебой ответили. Спросили, где он так задержался.

- На кладбище ходил. Интересно получается: деревни нет, а кладбище есть.

- Эдак по всей России: где погост старый, там и от деревни пепелище ищи, - грустно сетовали земляки.

- Мужики, помогите барана вытащить, пущай травки перед смертью пощиплет.

Подскочил Володька Белозёров, вдвоем вытащили из багажника Роберта спутанного барана. Роберт снял с ног животного путы, перекинул верёвку на рога, которую, в свою очередь, прикрепил на валявшуюся в багажнике собачью цепь с карабином, укрепив на буксировочный крюк. Баран заблеял ошалело, задергался на цепи, но поняв, что не вырваться, успокоился, сомкнув в мосластых коленках ноги, таращился на людей.

- Гуляй, Барька, покуда мангал не приехал, - великодушно разрешил Роберт.

Среди вчерашних знакомцев трое было чужих: мужик с гармошкой, с выразительной мимикой лица, женщина интеллигентного вида, приблизительно возраста Роберта, а ещё один мужик, подогретый спиртным, уже пустился в пляс. Мужик был здоровый, выглядел он не таким, чтобы пьяным, но ходил и плясал как-то чересчур раскинув руки и расставив ноги. Казалось, что ему трудно удерживать равновесие.

Роберт невольно стал следить за мужиком. Одет он был, как и многие деревенские: в синтетические штаны с лампасами с фальшивой этикеткой от reebok, в чёрные кроссовки большого размера, у которых как-то неестественно загибались носки. Мужик, перехватил взгляд Роберта, плюхнулся на поляну рядом с ним, с ухмылкой спросил:

- Не узнаешь, Роберт Иванович?

- Нет, не узнаю.

- Олежка Зверев, - мужик скороговоркой матюгнулся, - Тремя годами млаже вас учился.

- А-а! Точно, извини, брат, не узнал! То-то я и гляжу, будто нашенский.

- Ишо как нашенский! - опять матюгнулся земляк.

Роберт вслушивался, пытаясь понять - такого мата он еще в жизни не слышал: во-первых, мужик говорил очень быстро, можно было разобрать только окончание «лять», а что следовало перед этим, расшифровать было невозможно. Но так как тот сыпал своё ругательство через каждое слово, Роберт наконец понял, что это просто какое-то «ноу-хау» деревенского разлива, состоящее из трёх матюгов сразу. Вернее, из отдельных слогов, наподобие того, как принято давать названия всяческим фирмам и компаниям. Снисходительно улыбаясь, он продолжал наблюдать за земляком. Тот оказался более чем словоохотливым:

- Что, Роба Иваныч, смотришь, совсем я старый стал?

- Да нет, нормально всё, но не узнал бы я тебя это точно - столько воды утекло.

- Ещё бы! А знашь, в какой я переделке побывал? Легче сказать, где я не был! Эту отметину на Северах заработал, - Олег стащил с ноги обувку и сдернул дырявый носок, обнажив ступню без пальцев. - На левой - такая же фигня!

- Отморозил что ли?

- Было дело. Эту, - он задрал правый рукав рубахи, указав на грубый рубец - На железной дороге.

- А там-то ты что делал?

- Так я ж там работал - на разъезде обходчиком. Потом на ферме работал. Там вообще умора, слышь, ночным сторожем. Раз набухался, просыпаюсь ночью, башка трещит, жрать охота. Думаю: пойду у доярок чё нибудь стрельну. Поставил чай, хлеб нашел, сахар, больше ни фига нет. Смотрю, на окне банка какая-то стоит. Ага, написано: «Любава», ну, думаю масло, наверное, открыл, понюхал, пахнет вкусно. На хлеб намазал, попробовал - пойдёт! Ишо намазал, короче все масло стрескал, чай выпил, и спать завалился. Утром доярки пришли, будят меня, орут, ругаются. Слышь, «Любава» эта оказалась кремом, доярки им титьки коровьи смазывают.

Перемежая свой рассказ смехом и импозантным матом, Олег окончательно вошел в раж. Роберт понял, что его не переслушать и постепенно переключился на гармониста. На вид ему было лет сорок, худощавый, небольшого роста. Пристроив гармошку на остром колене, растягивая меха, он пел пахабные частушки, как-то по-особенному выворачивая голову набок, кривил большой рот, а, завершая концовку, от удовольствия закрывал глаза.

Роберт подумал с иронией: «Кукла театра Образцова! Но как ему идет эта роль, артист, прирожденный артист!» Не удержался, сходил к машине, взял из бардачка фотоаппарат и сделал несколько снимков всей честной компании и гармониста отдельно.

Олег заинтересовался фотоаппаратом, вертел в руках, изучая. Гармонист, сменив наигрыш, затянул известную песню, её подхватили несколько нестройных голосов, лада не получалось - кричали кто в лес, кто по дрова.

Подъехала еще одна машина, кто-то радостно выкрикнул: «О, Миха приехал! Михаил Дмитриевич, а ты мангал привёз?» Вновь прибывший почесал в затылке:

- Мангал-то привез, а чё это у вас шашлык по поляне носится?

Все переглянулись в недоумении, Роберт, спохватившись, побежал к бамперу машины, ну так и есть: баран-то отвязался и был таков. Несколько мужиков во главе с Робертом, побежали к лесу, где баран преспокойно щипал травку, но, завидев преследователей, пустился наутёк. Мужики вернулись к столу ни с чем. Кто досадовал, кто смеялся, Роберт махнул рукой:

- Он тоже жить хочет, будем вегетарианской пищей питаться.

- А мы уж и так гитарианцы, скоро последней коровы лишимся.

- Правильно, вы так орали, вот баран с перепугу и решил убежать, - смеялся Михаил.

- Прибьётся к кому-нибудь, - успокоил гармонист.

- Вот дураки, - добавил Олег, - Барана-то не сфоткали, а как ты, Роба Иваныч, теперь докажешь, что это твой баран? Хоть бы фотку показал…

После общий разговор как-то сам собой перешел в русло, как бы хорошо было возродить деревню заново. Загалдели, размечтались, Олег предложил:

- Роба Иваныч, возвращайся! Если ты возьмёшься, мы все за тобой пойдём! - в запальчивости он подскочил. Горячился, опять сыпал своим изысканным матом, брал поручительство у земляков, будто вопрос о возрождении уже был решён.

Роберт вяло улыбался, понимал, что дело это сложное, но чтобы уж совсем не разочаровать деревенских, повинился:

- Куда мне, земляки?! Отвык я от земли, да у вас и свои люди найдутся - умные, надёжные. Чем вам Михаил Дмитриевич не авторитет? Местный, народ знает, кто, чем дышит, кто на что способен.

Михаил засмеялся открыто:

- Ага, в самый раз кандидатура! Нет уж, дудки, дураков ищите в зеркале! Чтобы поднять теперь заново деревню, нужна смелость, сила воли, и здоровье недюжинное. Но и это не главное. Связи нужны наверху! Это сказать просто, кто-то запросто тебе и разрешил: «Стройтесь, пашите, косите!» Это равносильно подвигу. А что есть подвиг? Сдвинуть с места, к лучшему, вперед! А теперь сдвинь, попробуй! Это ломать - не строить! Всё Советскую власть ругаем, вы на поля полюбуйтесь - это же сплошной «гурбарий», не поймёшь, что посеяно! Кто бы раньше такое допустил? Сначала бы агроному, бригадиру полеводческой бригады на месте шеи намылили, потом в районе самому директору бы головы не снести! А теперь с кого спрашивать?!? Отучили крестьянина от земли, разучился он на ней хозяином быть. Разучился землю любить, разленился. Кто на вольные хлеба подался, кто в пьянство вдарился. Колхозы, совхозы угробили.

Тут недавно по телеку слышал: «Обнаружены очаги конопли, брошены силы и средства на уничтожение». Ха, очаги! Да у нас вечно конопля за сорняк считалась! Поля брошены, деревни исчезают, а на их месте конопля и растет. Квалифицированные комбайнеры и трактористы сорняки вдоль дорог обкашивают, само крестьянство как класс истребляют. А почему, как вы думаете?..

Загалдели недружными голосами. Роберт наблюдал за реакцией земляков, молчал. Михаил слушал, ухмылялся, потом сам же и ответил на свой вопрос:

- А потому, мужики, чтоб сделать всех нас зависимыми. Крестьянин, он во все времена сам себя прокормить способен, только государство держит нас за дураков. Положим, прекратились в Россию все поставки хлеба, мяса, овощей из других стран. А крестьянин на своём подворье всё имеет, даже излишки способен продать. Ан, нет, придёт государство и скажет - отдай за так, страну кормить нечем! Мы это уже проходили! Вам так не кажется? А отними у крестьянина землю? Это полная кабала! И это мы уже проходили!

- Кто это, мы? - переспросил с недоумением Олег.

- Ты что, с луны свалился? Страна наша. Революция, коллективизация, продразвёрстка. Ты что, в школе не учился? Папка с мамкой не рассказывали?

- Значит, никому мы не нужны?

- Нужны, почему же! Паши задарма, придет перекупщик, ты волей-неволей сам всё отдашь за бесценок! Вот тебе опять кабала, хоть как крути, то на то и выйдет!

Соглашались люди с доводами Михаила. Рассказали после Роберту, как провожали на пенсию заслуженного работника сельского хозяйства Журавлёва Ивана Ивановича, в бытность свою ударника соцтруда, унизив подарком - поросёнком-копилкой. Получилось: рвал человек последние жилы, а заработал шиш - «свинью подложили». Председатель земледельческого кооператива, что приехал поздравлять юбиляра на дом, прямо попросил:

- Налейте сначала выпить.

А когда хлопнул стакан самогонки, признался, что язык на трезвую голову не поворачивался таким подарком человека поздравлять.

О многом переговорил тогда Роберт с земляками. Сам собой зашёл спор о том, кто и почему первый из деревни уехал. Роберту пришлось признать, что он-то как раз был в числе первых беглецов.

- Рыба ищет где глубже, а человек, где лучше, - покаялся он в оправдание.

- А чё, Роба Иванович, на родную сторону-то, видно, тянет? - ухмыляясь, спросил Олег.

- Тянет, как не тянет. Человеческая жизнь только со стороны кажется длинной, а своя-то, обернулся: давно ли сопливым, да босоногим по улице бегал? Помню, как с Санькой Ермаком песни распевали - усядемся на забор и затянем. Всё какую-то песню про маму пели, теперь убей не помню. Вот уж и мамы нет, сам давно в дедах числюсь. А тут раздумался, дай, думаю, на родину сгоняю, негоже Иваном родства непомнящим жить. Спасибо вам за тёплую встречу! Век я этого не забуду!

- А ты приезжай на будущее лето, мы как один придём! - обрадовались земляки.

Еще что-то галдели, перебивая друг друга, разливали водку по стаканам, как вдруг чей-то мягкий голос завёл:



Туманы, туманы, верните мне маму
Как трудно без мамы на свете прожить



Пела та чужая женщина, негромко, как будто пробуя голос. Все стихли разом, а она продолжала уже более твердым, уверенным грудным тембром тоскливые, резавшие по сердцу слова неизвестно кем сочинённой песни:

Стоит одиноко девчонка, рыдает.
И тихо по-детски туманы зовёт:
- Туманы, туманы, а где моя мама?
Чего моя мама ко мне не идёт?

Туманы гуляют, гуляют на воле
И будто не слышат девчонки слова:
- Ах, мама родная, услышь, дорогая,
Услышь, как рыдает дочурка твоя!



Казалось, эти отчаянные звуки льются дождем слёз из самого сердца женщины. Все слушали, затаив дыхание. У Роберта предательски навернулась непрошеная слеза. Он вспомнил отчётливо, как в детстве с дружком своим Санькой драл глотку, распевая именно эту песню… Когда матери еще были живы, когда деревня, родная сторона, была жива… Детским умом они тогда не понимали, как можно спеть её с душой.

Опустив глаза, он залпом выпил предложенную рюмку водки и только тогда насмелился взглянуть на своих земляков. Но слёзы стояли на глазах у всех: у разбитного Олега вся грудь колебалась от мучительных рыданий. Смешной гармонист туго стиснул меха своей тальянки, а потом, будто опомнившись легонько начал подыгрывать, подбирая мелодию на слух. Женщина допела песню до конца, смущенно взглянула на своих слушателей.

- Спойте еще что-нибудь, - попросил Роберт.

- Пой, Дарья Григорьевна, подхватили остальные.

Женщина, смущённая скорее не общим вниманием, а присутствием городского человека, пряча натруженные руки в платок на коленях, завела новую песню:

Деревня моя, деревянная, дальняя,
Гляжу на тебя я, прикрывшись рукой
Ты в лёгком платочке июльского облака
В веснушках черёмух стоишь над рекой



Пела спокойно, без надрыва, но простые слова и мотив песни ложились на сердце каждого присутствующего тёплой отрадой, бальзамом. Разливались в груди, трогая всякий разум, задевали самые высокие струны души, напоминая островок его детства, маму, отчий дом.

Роберт все присматривался к незнакомке, улучив момент, спросил у Михаила:

- Приезжая?

- Как тебе сказать… Можно считать, приезжая, а можно - своя. Может, помнишь, в школе она нашей учительствовала? Правда, короткое время. Внучка деда Ефима. Казёнкиных помнишь? - шепнул Михаил.

- Как не помнить! - оживился Роберт. - Стариков-то всех помню. Постой, постой, и её, однако, помню. Нас с Санькой в армию тогда забрали, а она учительствовать оставалась.

- Вот, вот! Потом пацанов-близняшек родила. Только когда вы с армии вернулись, её здесь уже не было. А позже слух прошёл, что Ермачёнок отец тем ребятишкам. Будто чёрные уродились, как цыганята.

- Да тише ты! - опасливо обернулся Роберт. - А теперь-то она здесь живёт?

- Нет, тоже навестить родные края приехала, на кладбище ходила. Бабы болтают, что не только у своих на могилках побывала, но и у Ермаковых. Стало быть неспроста.

- Забавно получается. Неужели Сашкины сыновья? Чёрные, говоришь?

- Ну, да! Ты ж слыхал раньше байку, что у него в предках индус был?

- Мало слышал, помню его чёрную отметину на позвоночнике.

- Вот то-то! - развел руками собеседник.

- А гармонист местный?

- А, да это же внук деда Ярохтея, помнишь?

- Помню, как не помнить, - хохотнул Роберт, - Дед чудак был, и внук ему под стать.

- Гены!

Кто-то вспомнил историю со Степаном Плаксиным. Кто-то поинтересовался:

- А почему ты, Михаил Дмитриевич, а Анатолий - брат твой Степанович?

- Здорово живёшь! - удивился Михаил. - Степана во время войны взяли, а я после войны родился от другого отца. Мать мне фамилию свою брачную дала, а отчество от отца родного.

Роберт поинтересовался судьбой старого Чеканца, на чьём счету было столько человеческого горя и загубленных жизней. Мужики загалдели, а потом рассказали историю, а вернее, мрачный конец деревенского Иуды.

Старший сын его - Георгий, честный, достойный человек, пришёл с фронта с тяжёлой контузией, по этой причине навек оставшись закоренелым бездетным холостяком. Однако, имея светлый ум, Георгий вскоре пошёл по партийной линии, дослужившись до секретаря райкома в небольшом городке области. Когда жилищные условия позволили, он забрал отца в город, продав его дом в деревне. Вот тут и пришёл старому Чеканцу конец: лишённый своего ремесла, заболел он смертной зелёной тоской. На кого в незнакомом городе донесёшь? Да и времена уже не те.

Умышленно облачившись в самую, что ни на есть, затрапезную одежду, стал он бродить по городу, собирая пустые бутылки. Не брезговал и мусорными баками, выуживая оттуда брошенное тряпьё. Сколько бы сын ни пытался увещевать отца, всё кончалось пустыми ссорами и смертными обидами. И оставалось после этого Чеканцову-младшему лишь тщательно скрывать сей позорный факт.

Однажды в их город прибыло областное партийное руководство. Георгия строго спросили:

- Вы что же, Георгий Евгеньевич, партбилета лишиться хотите?

Георгий недоумевал:

- В чём дело?

- В каком виде вы содержите собственного отца?

Георгий повесил голову от жгучего стыда, потом спросил:

- Разрешите удалиться минут на пятнадцать? Я вещественное доказательство принесу.

Вскоре секретарь обкома партии держал в руках две сберегательные книжки на имя старого Чеканцова, на счетах которых числилась огромная сумма. Понимающе взглянув на Георгия, он развёл руками:

- Прости, Георгий Евгеньевич, бывает. Мои старики вон тоже вечно спичками, мукой, солью запасаются, их можно понять, набедовались в войну.

Горькая складка пролегла в уголках губ Георгия, но он ничего не сказал в ответ. Вскоре до деревни дошёл слух, что бывший Иуда скончался.

Память живуча в сердцах и умах земляков! Вспоминал Роберт, как хорошо отзывались о покойном директоре школы. О его великолепных качествах руководителя, педагога, председателя судей присяжных. Горе и позор было преступнику угодить на открытое заседание суда под председательством Федоса Тарасовича. Ведь провинившийся боялся не столько выездных судей, сколько обличительной, беспощадной речи директора школы. На селе людская молва и собственная совесть порой карают жёстче судей.

Как и мечтал, Роберт выпилил заветное бревно под окном разрушенного, отчего дома. А, уезжая, задумал вернуться на следующий год и поставить на месте исчезнувшей деревни памятный знак: «Здесь стояла красивая деревня Журавли, основанная нашими прадедами и дедами в начале XIX в.». Это всё, что он может сделать в память о своей малой родине. Деревья умирают стоя, а деревни молча, будто в упрёк нам, живущим, даже не успев изъявить свою последнюю волю: чтобы хотя бы помнили.




ТАЙНА РАСКРЫТА



Вернувшись из поездки, Дарья решила как-нибудь рассказать сыновьям правду о том, кто является их настоящим отцом. Уж больно растревожила её встреча с земляками. А тут и случай представился. Прибежали студенты домой и стали наперебой рассказывать:

- Мам, у нас новый профессор на кафедре орнитологии, он у нас сегодня лекцию читал, - начал Егор.

- Ага, чудной какой-то, - подхватил Ефим, - лирику развёл, сказал, что в юности полюбил одну прелестную девушку.

- Типа, она у них учительницей в школе была, - перебивал Егор.

Дарья в очередной раз для себя мысленно, но с любовью отметила: «Боже, как вы похожи на отца, тот тоже на одном месте семь дырок крутил!»

- Давайте по очереди, сыны!

- Ну, так я и говорю, - кипятился Егор, - учительницей она была и мечтала защитить диплом о популяции и искусственном разведении в неволе белых журавлей.

- Ма, ма, это не ты случайно была в роли той учительницы? Ты ведь нам с детства про белых журавлей рассказывала! - оживился и вновь перебил брата Ефим.

- Стерх - птица печали и надежды, - мечтательно произнесла Дарья. - Белые кораблики на голубом небосклоне, - душа с первых слов сыновей возликовала. - Ну, так дальше, что с той девушкой?

- С девушкой-то? - растерялись братья, - Это мы не знаем.

- По очереди, сыночки!

- Ладно, Ефим, давай ты, - великодушно согласился Егор, - а я пока по компу то стихотворение поищу, как там: «А была эта птица певчей?»

Егор убежал к компьютеру, а Ефим продолжал:

- В общем, эта девушка повлияла на выбор профессора. Там была какая-то запутанная история. То ли он, то ли кто-то другой убил журавля и положил ей на крыльцо.

- Белого журавля! - выкрикивал Егор из другой комнаты.

- Ура, нашёл! Ма, вот послушай, он нам наизусть читал вот это стихотворение:

Говорят, что насильно
Не будешь мил,
Хоть солнце взвали на плечи.
Полюбил -
Разлюбил,
Будто птицу убил,
А была эта птица
Певчей…
Разлюбил -
Это прошлому полный отбой,
Поворот,
Где тропа раздвоится,
Но всегда
Будет следом лететь за тобой
Не любовью убитая птица.



- Это Людмила Кудрявцева. Ефим, продолжай!

- Вот так, профессор стал профессором! - констатировал Ефим.

- То есть? - деланно удивилась Дарья.

- Ну, вот как-то так, ему было стыдно за свой поступок, он поступил в наш университет, защитил диплом, став орнитологом. Долго работал в экспедициях на Ямале, собрал много материала, защитил кандидатскую, потом докторскую, стал профессором и вот теперь вернулся к нам на кафедру.

- А зовут его Александр Константинович Ермаков, - как-то обречённо добавила Дарья.

- А ты откуда знаешь? - вбежал в комнату Егор.

- У него богатые тёмные волосы, чёрные глаза-вишни, а на копчике родимое пятно треугольником.

- Вообще-то волосы у него седые, а вот копчик он нам не показывал, - удивились ребята.

- Ма, что всё это значит?! - завершил Ефим.

Опершись локтями о стол, Дарья закрыла лицо ладонями, долго не отвечала. Потом вдруг резко отняла руки:

- Сыночки, мои дорогие, Егорушка, Ефим! Ермаков Александр Константинович - это ваш родной отец. У меня не хватало сил рассказать вам раньше об этом.

Огорошенные ребята разом выдохнули:

- И как нам теперь быть?

Дарья подёрнула плечами в недоумении:

- Жить, как жили.

- Но он говорил, что долго искал потом эту девушку, - горячился Егор.

Дарья покачала головой, с грустью ответила:

- Теперь это не имеет ни-ка-ко-го значения. Впрочем, он не смог бы найти меня, нас. Ведь он наверняка делал запрос на фамилию Озерова, в крайнем случае, на Казёнкину. А мы Григорьевы. Вот так. Ваша воля и ваш выбор, заявлять ли ему о себе. Я со своей стороны не собираюсь делать никаких движений. Столько воды утекло, у него наверняка семья, дети.




СВАТОВСТВО ЕГОРА



Через неделю Дарью ждал ещё один сюрприз. Накануне, с вечера Егор объявил матери, что собирается жениться. Сегодня он приведёт в дом свою будущую жену для знакомства с ней, а завтра приглашает мать и Ефима в ресторан для встречи с родителями невесты и помолвки. Он настроился уходить. Дарья растерялась:

- Егорушка, сын, но отчего ты раньше не предупредил меня?

Я хотя бы приготовилась к встрече как следует.

- Мам, не заботься, сейчас организуем чай, а застолье будет завтра.

Егор убежал, а Дарья стала метаться по квартире, придирчиво оглядывая, что где не так лежит. Вышел из комнаты Ефим, усмехнулся на эту её озабоченность:

- Мам, не суетись, всё будет, как будет. А вообще, на мой взгляд, наш Егорша, кажется, поторопился.

- То есть? Ты знаешь её? - обеспокоилась мать.

- Знаю, ещё как знаю - весьма неприятная особа, забила нашему Егорке голову неизвестно чем.

- Но, Ефимушка, возможно ты просто ревнуешь.

- Я ревную?!? - откровенно смеялся Ефим, - Ты всё увидишь сама. Она очень высокомерная, гордячка и задавака.

Дарья пыталась увещевать сына:

- Разве гордость плохая черта?

- Гордость хорошая, а гордыня - грех. А она именно такая. Ефим нахлобучил на голову материну шляпку набекрень, вихляя задом, изобразил невестку.

- И имя у неё какое-то искусственное - Иветта. Ах, Иветта, Лизетта, Бабетта, Жоржетта! - дурачился он, - Наш Егорша будет полным идиотом, если женится на ней.

- Вот подожди, сам надумаешь жениться, тогда я посмотрю на тебя.

Ефим снял шляпку, расплылся в улыбке, как его отец:

- Ма, ты у нас самая замечательная женщина в мире, и женюсь я только на такой девушке, которая будет похожа на тебя.

- Как две капли воды?!? - засмеялась Дарья. В этот момент в дверь позвонили. Ефим незамедлительно скрылся в своей комнате.

- Ефимушка, это уже свинство, Егор твой единственный брат.

- Вот именно, мама, единственный, и я как брат должен сказать ему правду.

Подруга Егора действительно не понравилась Дарье, как она не старалась прогнать от себя навязчивое неприятное чувство. Вечер за чайным столом получился каким-то натянуто-наигранным, скучным. Манерная, напыщенная Иветта ломалась, изображая из себя культурную особу.

А когда Дарья спросила о её родителях, у Иветты как из рога изобилия посыпались комплименты в пользу своей семьи и аргументы о том, какая должна быть семья, и когда следует жениться и за кого выходить замуж и, главное, от кого иметь детей. Что-то до боли знакомое и прагматичное почудилось Дарье в этих речах.

Когда Егор, наконец, пошёл проводить Иветту домой, Ефим заметил, как сникла мать. Он подошёл к ней:

- Да ладно, ма, всё образуется, я завтра ещё поговорю с ним, а теперь ложись спать.

Ей долго не спалось. И на другой день, на работе не покидало чувство беспокойства. Ведь предстояла эта встреча, как себя вести, о чём разговаривать? Ведь если дочь такая, какие родители? После работы зашла в парикмахерскую, постриглась, сделал лёгкую укладку, маникюр - в ресторан всё-таки идти. Ребят дома не оказалось, она набрала мобильный номер Ефима.

- Сынок, ты скоро домой?

- Мам, я сегодня задержусь, в ресторан не приду.

- Ефимушка, как же так? Ты меня оставляешь одну с этими? - в голосе её слышалась откровенная тревога и растерянность.

- Ладно, мам, не переживай, я буду, только чуть позже, надеюсь ты туда сама доберёшься?

Дарья подошла к ресторану во время, набрала номер Егора.

Он ответил:

- Мама, очень хорошо, я тебя встречаю. - Он выбежал навстречу, нарядный, возбуждённый, - Идём, - взял под локоть. Подвел к столику, за которым уже сидели трое. - Знакомьтесь, это моя мама - Дарья Григорьевна.

- Очень приятно! - встал из-за стола высокий изрядно полысевший мужчина с чёрными усами, нависшими над верхней губой. - Стас Валерьянович.

Она растерянно кивнула, натянуто улыбнулась, перевела взгляд на женщину, ей представили и её. Дарья чувствовала себя как в замедленной съёмке: кадр за кадром, ах, да - Стас Валерьянович, так вот в чём дело!

Она вновь перевела взгляд на него. Ну, так и есть - это он, Стас. Только уже не орёл, не хозяин жизни: изрядно поблёкший, словно молью почирканный, от него былого остался только циничный взгляд, да ухмылка несмываемая. «Господи, боже мой! - невольно подумала, - Егорушка, сын, откуда ты только её выкопал?!» Уловив пристальный взгляд, Стас тоже явно узнал её, встал из-за стола и обратился к дочери:

- Иветта, милая, можно тебя? Вы позволите, мы на минутку покинем вас?

- За паспортом? - вдруг невольно съязвила Дарья.

Стас не успел ответить. К столику подошёл Ефим, коротко поприветствовав всех и представившись, улыбнулся матери:

- Ну вот, теперь счёт равный 3:3, - и видя её смятение, добавил: - Я, кажется, пропустил что-то важное?

Дарья и сыновья, оставшиеся в компании с матерью Иветты, вынуждены были выслушивать пространные нравоучения о правильности выбора второй половины, сетования по поводу того, что семья Григорьевых неполная:

- Очень жаль, мы с мужем придерживаемся теории о полной, здоровой семье с хорошей наследственностью.

Егор посмотрел на мать виноватым взглядом. Ефим не выдержал:

- Что-то не понял, у кого плохая наследственность? Зазвонил мобильный телефон, собеседница, извинившись,

ответила:

- Алло! В чём дело? Да, тоже хотела вам об этом сказать, хорошо, иду, - поднявшись с места, обратилась к Григорьевым:

- Простите, вынуждена покинуть вас. Думаю, встречу придётся перенести.

Она ушла, холодно попрощавшись. Егор, поднявшись с места, рассеянно глядел то на мать, то на брата.

- Сядь, сын! - вдруг как-то жёстко произнесла Дарья. Егор покорно сел. - Разливай вино, Ефим, выпьем за то, чтоб вы в своей жизни умели держать удар. Вот вы и стали взрослыми, мои сыновья. Вы мужчины, и должны быть сильными, просто обязаны! Горькую чашу нужно выпивать до дна, сразу и ни о чём потом не сожалеть. Если бы я в своё время не выпила её вот также до дна, не было бы самого главного - вас, мои дорогие мальчики! Мне не в чём раскаиваться и не о чём сожалеть! А знаете, о чём я ещё мечтаю в своей жизни?

- О чём, мама? - спросил Ефим.

- Вы должны съездить в Журавли. Это место, где я была по-настоящему счастлива. Там родились вы, это родина вашего отца - замечательного человека. Поверьте, он ни в чём не виноват перед вами и передо мной. Я до сих пор люблю даже память о нём.

- Мам, а мы вообще-то сами туда собирались, - неожиданно оживился Егор.

Ефим отчаянно подавал ему знаки, и брат, поняв его, наконец, умолк на полуслове. Дарья ничего не заметила, так как сама только что перенесла стресс. Подмигнув Ефиму, взяла за руку Егора:

- Сынок, ты как? Поверь мне - это у них наследственное, - небрежно кивнула она вслед ушедшим, - Я думаю, что тебе крупно повезло тем, что у тебя не зашло с ними далеко. Надеюсь не зашло?

- Нет, не зашло, - горько улыбнулся он, - Всё хорошо, мама, и ты как всегда права: переживём, какие наши годы.

- Мальчишки, а давайте, закатим пир горой, не пропадать же добру, - она заговорщически подмигнула сыновьям, - Когда ещё получится пригласить мать в ресторан? Я в кои-то веки побывала в парикмахерской, сделала причёску и маникюр. Ну, как, мои мужчины?

Весь вечер они танцевали, невольно обращая на себя внимание: два шикарных как две капли воды похожих друг на друга брюнета и моложавая красивая женщина. А когда зазвучал джаз, Дарья жгла так задорно и неутомимо, даже сыновья не ожидали от неё таких «па».




ВСТРЕЧА СТАРЫХ ДРУЗЕЙ



Вернувшись домой, Роберт обнаружил как-то на мобильном телефоне неизвестный пропущенный номер. Перезвонил, спросил:

- Здравствуйте, вы мне звонили?

- А, Роба Иваныч, это я - Олежка Зверев.

- Здравствуй, Олег! Что, есть какие-то новости?

- Есть, есть, послушай: тут мужики говорили: после твоего отъезда дружок твой - Санька Ермаков приезжал.

- Да что ты?!? - обрадовался Роберт, - Ты его телефон взял?

- Нет, я его сам не видал, мне мужики рассказывали, он не один приезжал, со студентами. Братья-близнецы, говорят, Сашкины сыновья. Всё по болотам лазили, на кладбище ходили, по буграм на месте Журавлей.

- Вот это новость, так новость! Спасибо за звонок, Олег.

- Да ладно, чего там! Нет, Роба Иваныч, дружок твой совсем не то, что ты. Мужики говорят, даже шкалика не поставил, никого не угостил. Ты, Роба Иваныч, свой человек, ты дело другое, приезжай, ждём! А барана твоего, слышь, мужики поймали.

Роберт смеялся от души:





_Эти_птицы_знают,_куда_летят:_туда,_где_однажды_вылупились_из_яйца_беспомощными_рыжими_птенцами._

_И_обязательно_достигнут_своих_гнездовий_



- Это хорошо! Зажарьте шашлыки.

- А мы тебя дождёмся!

Олег ещё что-то балагурил. Позвонили в домофон.

- Прости, Олежка, кто-то пришёл, давай, не пропадай. Роберт подошёл к двери, снял трубку домофона:

- Кто?

- Гости из Журавлей!

Роберт удивился, но без дальнейших расспросов открыл дверь подъезда, вышел из квартиры и стал поджидать у лифта, гадая, кто бы это мог быть. Вскоре кабина лифта поднялась, плавно раскрылись створки двери, выпустив трёх незнакомых мужчин. Вгляделся в лица: два молодых брюнета пропустили вперёд солидного седого человека. Тот с минуту разглядывал Роберта, спросил:

- Ну что, дружище, тебе, наверное, девятикратный бинокль требуется, чтобы узнал?

- Сашка, Ермачёнок?!? Мать честная, откуда ты?

- Из Журавлей!

Обнялись, долго тискали друг друга со слезами на глазах.

- Знакомься: мои сыновья - Ефим и Егор.

Роберт приветливо пожал руки ребятам, снова обнял друга детства, похлопал по спине:

- Санька, ты, Санька, значит, правду Михаил говорил.

- Ты о чём?

- Их мать - Дарья Озерова?

- Правда. Жаль, так поздно нашлись. И всё же я счастлив, Робка!!!

Старые друзья проговорили всю ночь, с удовольствием просмотрели фильм «Пятая четверть» о том, как два друга-пионера всё лето строили вертолёт. Друзья до малейшей подробности узнавали в героях фильма самих себя. Александр купил эту кассету в подарок другу.

Братья-близнецы с удовольствием слушали истории из детства отца и друга. Смеялись и удивлялись от души, услышав о том, как друзьям преподавали уроки плавания старшие ребята: собрав мелюзгу, вывозили на лодке на середину озера и выбрасывали за борт.

Ошалевшие от страха мальчишки, захлёбываясь водой и выкатив из орбит глазёнки, барахтались, кто как мог обратно к лодке. Несколько дней тренировок дали отличные результаты: ни один не утонул, а к концу лета всякий новичок резвился на воде, как молодой лягушонок, на зависть девчонкам, копошащимся на мелководье.

К утру, друзья свалились от усталости, условившись показать Ефиму и Егору озеро Байкал.

Основательно экипировав свой поход, Роберт повёз гостей к острову Ольхон, что расположен на Байкале. На место прибыли к закату солнца. Огромный красный диск окрасил воды древнейшего в мире озера в нежно-розовые тона. Сиреневый горизонт, переходящий в лазурно-голубые облака небосклона являл взору величественную картину, от которой невозможно было оторвать глаз.

Не зря говорят: здесь забываешь о тонущих в серой мгле городах, о нескончаемых неотложных делах и вечной суете.

Это озеро глубочайших и чистейших на планете Земля вод, в суровых и грандиозных каменистых берегах, - жемчужина Сибири. Как первобытная, первозданная сущность Байкал вбирает в себя навсегда, не позволяя забыть о своём великом существовании, давая понять, что человек - лишь мельчайшая частица бытия в бесконечности мироздания.

Озеро Байкал питают сотни малых рек и речушек, из него берёт свое начало великая сибирская река - Ангара. Уникален этот край. В восточной стороне - Амурском, Хабаровском и Приморском крае несёт свои воды полноводный, богатый Амур. В конце мая полетят с низовьев китайской реки Янцзы белые журавли. Они проплывут по небу легкими корабликами беззвучно, ничем не нарушая голубой тишины. Голова с длинным клювом вытянута вперёд, длинные ноги откинуты назад, в прямую линию. Молча проплывут стерхи над водами Амура, над голубой тайгой, бесчисленными озёрами, полями и лугами.

Эти птицы знают, куда летят: туда, где однажды вылупились из яйца беспомощными рыжими птенцами. И обязательно достигнут своих гнездовий, и в любовном экстазе станцуют для своей любимой жизнерадостную тарантеллу, и, откинув на спину голову, пропоют свою песню, вещая миру о продолжении жизни.

Они принесут в Россию на белых крыльях печали надежду.








РАССКАЗЫ







ВСТРЕЧА



(МАЛЕНЬКАЯ ИСТОРИЯ О ЛЮБВИ)



Она встречала Новый год в квартире супружеской пары. Было шумно и весело. Потом пришел Он. Познакомились. Глаза в глаза. И вдруг исчезли все звуки, краски, ощущения. Только Он, только Она! Потом танцевали. Он приглашал Её на медленный танец. Молчали. Слова были лишними. Глаза в глаза. В её душе разливалась нежность - до бесконечности, до онемения кончиков пальцев. Он пил Её взглядом жадно, до донышка.

Потом фотографировались шумно и весело всей толпой. Он встал рядом, взял Её за мизинчик правой руки, и вдруг наклонившись, тихо сказал: «Прости, я женат».

Она долго плакала, запершись в ванной комнате. Он искал Её по квартире, не смея спросить. Решил, что Она ушла. Сгрёб свои вещи, выскочил на площадку. Бежал вниз по лестнице. Сердце билось бешено, пульсировала кровь в висках.

С неба сыпал пушистый невесомый снег. Он долго ходил вокруг дома. Ждал: вот сейчас Она выйдет к Нему навстречу. Он подхватит Её на руки и понесет, играя силой, неважно куда. Важно, что Он встретил Её - единственную и неповторимую! Потом Она спросит: «Ты ждал меня?» Он ответит: «Я ждал тебя всю жизнь!»

Наконец иссякли слезы. Она умылась ледяной водой, мало-мальски привела опухшее лицо в порядок - подпудрила щёки, подкрасила ресницы. Вышла в зал, где веселье в самом разгаре. Благо, что выключен свет, только ёлочные гирлянды, свечи и бенгальские огни. Но Его нет. Тихо, чтобы не привлечь внимания, собралась и вышла из квартиры. Вызвала лифт. Провалилась в его невесомость. А Он в это время летел по лестнице семимильными шагами обратно в квартиру.

Все шёл снег. Она ловила его запрокинутым разгоряченным лицом. Пришла на остановку, дождалась такси. Дома, свернувшись в постели калачиком, проплакала до рассвета.

Он остался ночевать у друга. Тоже всю ночь не спал, пил кофе, курил в форточку.

Вот и вся история.

Нет, не вся! Они встретились много лет спустя, убелённые сединами, на свадьбе дочери тех самых друзей. И опять глаза в глаза. Но их взгляды потухли, будто виноваты друг перед другом. 

Он не посмел пригласить Её на танец. Она боялась, что если Он пригласит её на танец… Вечер был долгим, опять было шумно и весело.

Потом Он, сославшись на головную боль, ушел в дальнюю комнату и задремал в кресле. Она засобиралась домой. Вошла в ту комнату, чтоб взять свой палантин, оставленный на спинке того самого кресла. Он почувствовал Её приход. Вздрогнул, подскочил с места.

- Прости!

- Нет, что ты, отдыхай, я только взять свой шарф.

- Уже уходишь?

- Уже ухожу…

Стянула с кресла палантин, бережно прижала к груди, ощутив Его тепло. Тихо вышла из комнаты. От Него не ускользнуло Её движение, но Он остался стоять как вкопанный, не смея пойти Ей вслед. Ведь Он пришёл с женой.

Она опять проплакала всю ночь, таясь от сына, которому дала Его имя. А Он опять много курил, пил кофе, таясь от жены.

Вот и вся история.

Нет не вся! Однажды Она встретила Его в Супермаркете - глаза в глаза. Он стоял перед Ней юный, цветущий. И Она, как тогда в первый раз, потеряла дар речи.

- Здравствуйте! Как поживаете?

- Здравствуй, отлично.

- Передавайте привет сыну.

- Да, хорошо, и ты передай привет папе и маме.

Ночью Она не спала, но не плакала. Улыбалась: «Как хорошо, что Мы не нарубили дров с плеча! Разве можно было отнять Его у сына - плоть от плоти, кровь от крови?! Ах, какой красивый мальчик - две капли воды отец - Он! Но как глупо я, должно быть, выглядела - забыла, что Он, юный, остался лишь в моей памяти. Дай Бог счастья тебе, милый хороший мальчик - Его сын! И Тебе дай Бог счастья! А мое счастье - это то, что Ты есть на этом свете!»

Вот и вся история.

Нет, не вся! Они обязательно встретятся там, в горних высях, чтоб не расставаться никогда!






ФЕДОРИНО ГОРЕ 




Марина год ждала очередь на плановую операцию по укреплению брюшной стенки после удаления грыжи. Несмотря на то, что хирургам давно известен лапароскопический метод проведения операции: безболезненный, почти бескровный, и восстановительный период сокращённый и рецидивов меньший процент. Марине предстояла полостная операция: пациенту она положена бесплатно, да и хирургам - привычнее.

Прооперировали её еще вчера во второй половине дня. Ночью в реанимации, придя в себя от наркоза, Марина молила Бога: «Только бы дожить до рассвета!» Уговаривала сама себя:

«Завтра станет лучше». Боль как ножом пластала всю брюшную полость, огнём жгла в паху. Опутанная проводами приборов, прикованная к постели капельницей, она лежала нагая, прикрытая одной простыней.

Когда терпеть стало невыносимо, позвала медбрата, что уютно расположился за столом напротив кровати: «Миленький, отключи ты меня ото всех этих проводов, я жить не хочу!» Разбуженный медбратом, пришел врач, измерил давление, температуру, выдал распоряжение. Медбрат вскоре вернулся со шприцем и ампулой, ввел внутримышечно обезболивающее средство, вновь сел у стола под лампой.

Пульсирующая боль несколько утихла. Марина смогла понять, что в палате полно таких же страдальцев, как она. По стонам, вырывающимся из груди пациентов, определила, что здесь лежат все вместе - женщины и мужчины. Мука мало-помалу отпускала, сменяясь равнодушием, клонило ко сну. В час, когда хирургическое отделение районной больницы окончательно проснулось, Марина впала в глубокий омут сна. Примерно через час её разбудили:

- Утренний туалет, обход, - тормошила молоденькая худосочная девушка в посаженной глубоко на глаза зеленой медицинской шапочке.

Звуки доходили глухо, как сквозь вату, заложившую уши.

Облизав засохшие губы, с трудом выдавила:

- Пить…

Медсестра быстро смочила губы Марины влажной салфеткой, протёрла лицо.

- Пить вам нельзя, ещё сутки после операции не прошли. 

После обхода Марина опять провалилась в сон. Когда окончательно пришла в себя, услышала из угла палаты знакомый надтреснутый голос:

- Девки, да дайте вы мне покурить! Что же это за кара такая: вставать нельзя, пить нельзя, нужду справлять в «утку»?!? Хоть покурить дайте!

Марина повернула голову, но не смогла рассмотреть, кто лежит в углу на высокой кровати. Когда голос заканючил вновь, тихонько окликнула:

- Тётя Федора, это вы что ли?

- Я самая, - бодро ответил голос, - А ты кто? Марина помахала свободной рукой:

- Это я - Марина Соловьева, помните?

- Маришка? Как не помнить! А ты тут с чем, матушка моя?

- Грыжа у меня пупочная, сетку вставляли. А у вас что, тётя Федора?

- Аппендикс, будь он неладен, век прожила, не знала горя, а тут вот приспичило! Так бы ничего, да лопнул, холера.

- Как вы там?

- Ничё, на мне как на собаке заживёт! Курить вот только не дают, мне это хуже неволи! Дочечки, ну дайте вы мне хоть затяжки две сделать, боле просить не буду! - Тётка перехватила запястье руки проходившей мимо неё сестрички: - Милая, ну добудь ты мне хоть бычок недокуренный!

- Я не девушка, а парень, - остановился тот.

- Ой, прости, сынок! Вижу хвост у тебя из-под шапочки, впору косу плести, подумала - девчонка.

- Пить, курить, кушать и вставать вам пока нельзя.

- Да бог с ней, с едой, в войну больше голодали! Уши вот без курева пухнут!

Но медбрат, сдержанно улыбнувшись, убежал по своим делам.

Тетку Федору Марина знала порядка двадцати лет. Будучи совсем молоденькой, приехала Марина в поселок - муж настоял поехать на родину.

Эту женщину, со скрипучим голосом и легко запоминающимся именем из стихотворения Чуковского, невозможно было не заметить. Слишком резко выражала она свое мнение и права, стоя в очередях в общественной бане и в любом другом оживленном месте. Аскетически худая, с колючим взглядом узких зелёных глаз,



Федора имела почти строевую выправку: прямая спина, гордо посаженная легкая головка, энергичные движения. Очень трудно было определить её возраст.

Несмотря на кажущуюся хрупкость, по плечу ей были многие физические работы. Весной тётка Федора первая управлялась в своём огородике: копала, сажала. Летом, успевая обихаживать посадки, бегала в лес, собирала грибы и ягоды, а, продав их на городском рынке, снова рыскала по болотам, полям, лесам.

До пенсии тётка Федора работала сапожником в маленькой мастерской на окраине города, каждый день мотаясь на рейсовом автобусе туда-обратно. Кроме ремонта обуви бралась за многое. Кому куртку заклеит, заштопает, кому нож и решётку от мясорубки наточит, кому развалившуюся оправу очков соберёт, подчистит контакты в вилке электроприбора. Смотришь - утюг заработал, настольная лампа включилась.

О всех этих достоинствах тётки Федоры Марина не знала и побаивалась её грубую, вызывающую. Слышала о сомнительном, даже криминальном прошлом: якобы мотала односельчанка срок за убийство мужа. Фамилия Лихобаба как нельзя лучше подходила к её образу жизни. Марина поначалу думала, что это прозвище, метко данное односельчанами, пока не увидела в поселковой амбулатории стенд «Почётный донор», на котором красовалась Лихобаба Ф.Г.

Но однажды Маринино мнение о тётке Федоре переменилось в корне. Случилась эта история много лет назад. После перестройки в стране муж Марины в поисках заработка вахтовым методом нашёл пристанище в другом городе, у другой женщины, оставив жену с трехлетним сынишкой на произвол судьбы. Благо, квартира в старом бараке пока оставалась за Мариной, и она не спешила уезжать из посёлка. Чтобы не потерять место в детском саду, устроилась туда работать поваром, и сын рядом - напоен, накормлен, и сама сытая.

Однажды в пятницу женщины завели разговор о том, что в бору, за посёлком, полно черники. Сговорились пойти по ягоды группой. Марина тоже собралась с коллегами по работе, но в последний момент выяснилось, что шестилетнего сынишку Димку оставить совершенно не с кем. Она поставила приготовленную корзину на табурет, сокрушённо вздохнула: 

- Не видать нам с тобой чернички. Купить дорого, думала, вареников настряпаю, натрескаемся со сметанкой.

Лучше бы не говорила она этих слов. Димка как клещ вцепился: пойдём, да пойдём.

- Куда мы пойдём? Это ведь места надо знать, а ну как заблудимся?

- Не заблудимся, мы с краешку походим, привяжем на дерево красную ленточку и будем смотреть на неё. Ну мам, сама ведь говоришь, что я уже большой, на будущий год в школу пойду!

Слишком велик был соблазн, да и Димкины доводы вроде бы не по-детски убедительными показались. Корзинка - вот она: тут и кусок хлебца, бутылка воды, огурчики, соль, пара яичек вкрутую, да мазь комариная.

- Пойдём, сынок, была не была, если ничего не найдём, пообедаем на полянке, знаешь, как в лесу всегда всё вкусно бывает?

Димка собрался быстро, но основательно. Впрочем, Марина оценит это только в лесу, удивившись сынишкиной прозорливости. Вроде ребёнок еще, а, поди ж ты - мужичок!

До бора добрались за разговорами быстро и весело. Марина подшучивала над сыном, видя, как он то и дело поправляет маленький подсумок на лямке:

- Чего ты там в него натолкал?

Бор шумел темной неприступной стеной совсем рядом, оставалось дойти несколько десятков метров, чтобы оказаться в его кущах. Но торная, наезженная песчаная дорога почему-то свернула влево. Недолго думая, мать и сын решили пойти напрямик - вот же он рядом! Но, миновав небольшой взгорок, обнаружили перед лесом огромный овраг. Так вот в чем дело!

Овраг был глубокий, но сухой с обвалившимися кое-где краями. Возвращаться назад не хотелось. Зрительно обследовав его, решили, что можно пройти по дну на другую сторону, спустившись на отлогом месте. Вскоре обнаружили тропинку, обрадовались: «Значит и другие пешие тут ходят». Спустились по наторенной дорожке. Весело, хотя и не без труда, стали взбираться на противоположную сторону. Димка, сгорбившись как старичок, следовал первый, подзадоривая мать. Подсумок совсем слез с плеча и болтался теперь между ног. Марина окликнула сына: 

- Охота тебе таскаться, с этой сумкой, давай мне в корзину!

- Я сам!

- Вот какой упрямый!

Наконец, выбрались, и, передохнув, двинулись в бор. Лес встретил монотонным гулом. Ровные золотистые стволы уходили высоко вверх, переплетаясь кронами. Под ногами хрустели иссохшие шишки и голубые мхи. Всюду были следы пребывания человека - бутылки, пакеты, коробки, газеты. Зато почти сразу пошел черничник. Он стлался отдельными куртинами, но ягоды были тщательно обобраны, лишь изредка попадалась раздавленная или заплесневелая. По мере углубления в лес, встречалась нетронутая ягода, правда мелкая и в небольших количествах. Но Марина увещевала сына:

- Ничего, Димка, мы хоть по оборышам, а, глядишь, и нащёлкаем ягодок на вареники.

Растолкала немудреный обед по карманам и принялась собирать чернику в корзину. Димка бегал по лесу и кричал:

- Мам, тут вот еще ягодки!

- Ты не бегай, а собирай. Горсточка по горсточке, глядишь и наскребём.

В азарте добычи забыли привязать к дереву красную ленточку, и незаметно уходили вглубь леса все дальше и дальше.

Когда корзинка оказалась наполнена на две трети, Марина огляделась, окликнула сына:

- Ну что, сынок, наверное, перекусим?

- Ага, - обрадовался мальчишка, - Смотри, нам совсем чуть-чуть осталось!

- Нам! - засмеялась мать, - У тебя как-то в рот больше получается.

- Да я маленько! - таращил глазёнки Димка.

- Конечно маленько, вон вся мордашка уже чёрная!

- Вообще-то они сами в рот лезут.

- Наедайся, нам хватит, вот перекусим и доберём корзину до краёв. Знаешь, какая она дорогая, а тут даром! Солнышко еще высоко, успеем.

Выбрав солнечную полянку, съели всё, потому, что Марине надоело таскать в карманах лишний груз. Запили водой. Покрутив в руках бутылку с остатками воды, не решилась выбросить, мало ли, вдруг ещё пить захочется. Да и какой пример она подаст сынишке, и так весь лес загажен.

Солнце уже изрядно пошло на закат, корзинка наполнилась до краев, а ягода пошла крупная, сочная. Марина и сама теперь набивала рот пригоршнями, смакуя необычайный вкус. В очередной раз, встав в полный рост и распрямив затекшую спину, она огляделась вокруг, поразившись первой тревожной мысли: «Однако, далеконько мы зашли, надо возвращаться, не ровен час заблудимся!»

Окликнула сынишку, двинулись, как ей казалось в сторону поселка. На самом деле мать с сыном уходили лесной тропой все дальше, вглубь бора. Марина, поражаясь нетронутой ягоде, вскоре сообразила, что тут они ещё не были. Зорко оглядевшись по сторонам, решительно повернула назад, ориентируясь теперь по собственным следам.

Наконец добрались до знакомой приметы: вековой ели, вывернутой с корнем. Дерево давно засохло, уступив место молодой поросли, на месте корневой системы образовалось подобие небольшого грота. Крышей служили оставшиеся корни, промытые дождями и выжженные солнцем. Марина точно запомнила, с какой стороны они подошли к этой ели, нужно идти туда.

Снова шли, озираясь по сторонам. Нужно ориентироваться по солнцу, но оно, как назло, спряталось, омрачив и без того тёмный бор. Поднялся сильный ветер. Прожорливые кедровки подняли гвалт. Марина торопилась, удерживая за руку сынишку, начинавшего беспокоиться и ныть то и дело: «Мама, скоро мы дойдём?» Вскоре ветер утих, но накатившая черная грозовая тучу закрыла полнеба, тая тревогу. Тревога, казалось, разлилась по всему воздуху. Притихли все лесные обитатели, даже дятел прекратил свою работу.

Марина с ужасом озиралась по сторонам, ища пристанища. Наконец увидела подходящую ель: нижний венец её веток почти стлался по полу, у основания ветвей можно было спрятаться как в шалаше. Она приподняла лапу ели:

- Сынок, забирайся туда, сейчас дождь начнётся.

- А ты? - плаксивым голосом спросил Димка.

- И я к тебе.

Женщина забралась под еловые лапы, прижалась к стволу спиной, усадив сынишку между ног, укрыла, обхватив руками. 

Дождь не заставил долго ждать, хлынув с небосвода сплошной стеной. Ветер усилился. Как дикий зверь, вырвавшийся из клетки, он срывал свою злобу на ветвях и кронах деревьев, стлал ничком травы и кустарники. Струи дождя колыхались под его напором, то утихая, то набирая силу. Ветви ели, под которой они укрылись, то пригибало к самой земле, то трепало из стороны в сторону.

Марина плотнее прижимаясь к сыну, молила, чтобы ветер поскорее разорвал и разогнал тучу. Где-то за шиворот стекала вода, которая, постепенно прорвавшись сквозь густую хвою, уже капала отовсюду. Но все-таки они вовремя успели обосноваться в укрытии. И когда дождь мало-помалу утих, одежда, особенно на Димке, оставалась относительно сухой. Можно было еще посидеть, чтобы дать ветру возможность обдуть, обсушить влагу. Но мать каким-то животным инстинктом чувствовала, что должна спасти, уберечь своего детёныша до того, как на землю опустится ночь.

Выбравшись из-под ели, они теперь почти бежали, не разбирая дороги. Между тем смеркалось стремительно. В очередной раз, остановившись передохнуть, Марина обнаружила ту самую вывороченную с корнем ель. Они вернулись по кругу на старое место, значит, окончательно заблудились. Чтобы не потерять этот единственный запомнившийся ориентир, Марина приняла решение заночевать в лесу под корягой.

- Давай, сынок, как-то будем устраиваться на ночлег. Утром только рассветет, тронемся дальше, иначе заблудимся, совсем темно стало.

Димка было заплакал:

- А если нас волки съедят?

Мать убедила сына, что в этом лесу волки не водятся. Усадила его в образовавшийся грот, обнаружив, что песчаная почва осталась там сухой. Когда принялась выламывать лапы соседних ёлок, чтобы укрыть пристанище снаружи, сынишка прибежал к ней на помощь:

- Вот, мама у меня ножичек есть и еще фонарик.

Марина обрадовалась. Этот крохотный с мизинчик нож-складешёк и фонарик-жучок подарил Димке её отец - дед Митя. Она вспомнила, что сын всю дорогу берёг свою сумочку.

- Вот молодец, сынок, а что там еще есть?

- Спички, и соль с хлебом. 

- Да ты же настоящий мужчина, сын! - Марина ликовала не на шутку. - Только бы спички не отсырели. Не пропадём, сынок! Сейчас укроем пещеру, костерок разведем, и тепло будет, и комары не тронут. Только ты не мокни, иди в укрытие.

- Мне страшно одному.

- А ты себе фонариком свети, я же рядом.

Основательно укрыв ветками пристанище, Марина с помощью ножа стала добывать сухую кору, бересту, ломала руками и ногами сучки с упавшего дерева, выдирала мох, подбирала сосновые и еловые шишки, стаскивая к подножию грота.

Вскоре в лесной глуши весело потрескивал костерок, согревая заблудившихся путников и вселяя надежду на скорое возвращение домой. Согревшись, перекусили хлебом, оставив кусок про запас. Намокшие вещи Марина развешала перед костром на просушку, от них валил густой пар.

Когда разомлевший и обсохший сынишка уснул на руках у матери, Марине вновь стало жутко. Её терзали мысли: найдет ли завтра дорогу к дому? Сегодня суббота, впереди воскресенье. Лишь в понедельник с утра хватятся в детском саду, что повариха не явилась на работу и сына в группу не привела. Это в лучшем случае. В худшем могут подумать, что ушла с сыном на больничный и осведомятся об этом только к вечеру, либо во вторник.

Лес шумел устрашающе, кричали какие-то ночные птицы, изредка срываясь с веток, хлопали крыльями, казалось, совсем рядом. Тьма отступала от костерка только на несколько метров. Зато за каждым кустом чудились чьи-то настороженные глаза, шорохи. Слух обострился до предела, когда вдруг совсем рядом раздался, как ей показалось оглушающий треск веток. Марина затаилась в своем укрытии, обхватив мертвой хваткой сынишку. Тут же надтреснутый человеческий голос позвал:

- Эй, кто, кто в теремочке живёт?

Эта игривая нотка в голосе и слова из сказки приободрили Марину, хотя душа ушла в пятки. Она выглянула из-под веток. Возле костра стояла худощавая женщина с посошком в руке и с коробом на спине. Марина узнала в ней односельчанку, которой ранее сторонилась. Сейчас же живой человек вызвал в ней несказанную радость. Она была почти уверена, что женщина знает дорогу и поможет им с сынишкой выбраться из леса.

Словно боясь, что женщина растает внезапно, как и появилась, она тотчас отозвалась и начала объяснять, что пошла с сынишкой по ягоды и заблудилась, что их застал дождь, а потом и ночь наступила.

- О, девка, ты и рисковая - с ребёночком в лес отправилась!

Ты чья будешь, откуда?

- Жена Валеры Соловьёва.

- А! Так я тебя знаю, ты же из нашего поселка? А Валерка молодец - привез бабочку и бросил! Ты же парнишку каждый день мимо моего дома водишь?

- Наверное, - робко ответила Марина. - Вы дорогу домой знаете?

- А как не знать! Мне тут каждый куст знаком. Припозднилась сегодня, на ягоду наткнулась не братую, тут дождь - вымокла как волчий хвост, кабы не так, давно бы бабушка Федора на печи храпела.

- Забирайтесь к нам, тут места хватит.

- Куда вас девать, придется здесь заночевать. Я дорогу и сейчас с закрытыми глазами найду, да жалко малец вымокнет, простудится, - по-свойски располагаясь возле Марины, приговаривала тётка.

После рассказа Марины о том, как, поблуждав, они вновь вернулись к поваленной ели, тетка посмеялась от души:

- Это вас Лешак водил, он здешний хозяин, больше некому!

Лешему спасибо скажи.

- За что спасибо?

- Кабы не он, неизвестно, куда бы вы еще утопали! Он знает, что бабушка Федора завсегда этой тропой ходит, вот на меня и вывел.

Коротая ночь, подбрасывая в угасающий костер сучки и коряги, женщины вволю наговорились. Тетка Федора поведала Марине о том, как родила и растила единственную дочку Эльвиру

- Ляльку. Что с отцом девочки жить пришлось недолго:

- Для людей-то он был хороший. Бывало, придет кто в гости, он носится как Бобик и хвостик колесиком, и ушки прижмет, ластится ко всякому - угождает. А как люди за дверь, он зверь зверем: и это ему не так, и другое не этак. А чего бы над слабой бабой не покуражиться? Потом запил, загулял, хлопнул дверью, ушел. Догонять не побежала, иди, думаю с Богом, только нам жить не мешай.

И дальше её жизнь не была мёдом. Приняла чужого мужчину, терпела побои и унижения до тех пор, пока сожитель не поднял руку на маленькую дочь. Не помнила как от злобы, страха и обиды в руках оказался нож, и как решительно бросилась защищать свою кровиночку.

- За дите я бы и сейчас любому обидчику не простила, на медведя бы кинулась! Сколько твоему сейчас годочков?

- Шесть, в ноябре семь исполнится. Думала в школу записать, не взяли, говорят, на будущий год примут.

- А моей Ляльке о ту пору пять было, когда мне срок дали. В интернат её определили, у нас же родни нет. Мне пять лет давали, но через три года под амнистию попала, Ляльке уж восемь стукнуло. Забрала свою ласточку из интерната.

Она как волчонок сделалась - отвыкла от меня, - тетка Федора пустила скупую слезу: - Не приведи, Господи, никому! Ублажала, как могла, по ночам работала лишь бы ей лакомый кусочек добыть. На зоне-то времени даром не теряла: научилась обувь, одежду так чинить, комар носа не подточит! Корзины из лозы плела, туеса из бересты ладила, да так по мелочи всякую утварь чинила. С мужиками больше не связывалась, для неё одной жила.

Рассказала тётка Федора о том, как в школе репетиторов для дочери нанимала, снабжая за занятия грибами-ягодами. Записывала и водила Ляльку в различные кружки и секции. Превратилась дочка в красавицу, знающую себе цену. С гордостью повествовала о том, что дочь выучилась в институте и стала, по словам матери, большим человеком - в администрации города работает, зовет мать жить к себе, но она не привыкла к городским хоромам и удобствам, на земле ей воля вольная.

Чувствуя, как у Марины от усталости едва язык во рту ворочается, покровительственно закончила:

- Ты вздремни девонька, за костерком послежу, недолго уж, часа два до рассвета осталось, разбужу, и в путь двинемся. Мне ведь успеть ягоду прибрать и опять в лес бежать надо!

Последние слова своей спасительницы Марина слышала уже сквозь сон. Уронив голову на плечо, сладко уснула. Ужас, и тревога о сыне окончательно отпустил из своих когтистых лап - рядом был надежный человек.

Утренний лес полнился птичьим многоголосьем, предвещая погожий день. Тётка Федора разбудила Марину с сыном, и деловито затаптывая костер, приговаривала:

- Спасибо этому дому, пойдем к другому.

Димка сонно таращил глаза на незнакомую бабушку. Она перехватила его взгляд, засмеялась: 

- Ну что, герой, тебя как кличут-величают?

- Дима, - робко ответил мальчишка.

- Митька, значит! А я бабушка Федора. Слыхал сказку про Федору?

Димка смотрел в недоумении. Федора распорядилась:

- Маришка, неси мой короб и свою корзинку, а ты герой взбирайся на закорки, - она присела на одно колено.

Попыталась было возразить, но Федора строго добавила:

- Сейчас часов пять утра, солнце только-только на восход пошло, обсушит, обогреет землю, тогда он своими ногами потопает. А пока сыро, простудим мужичка-то.

Марина едва поспевала за проводником. Тётка Федора еще и смешила на ходу, рассказывая мальчику сказку Корнея Чуковского:



Из окошка вывалился стол
И пошёл, пошёл, пошёл, пошёл, пошёл...

А на нём, а на нём,
Как на лошади верхом,
Самоварище сидит
И товарищам кричит:
«Уходите, бегите, спасайтеся!»

И в железную трубу:
«Бу-бу-бу! Бу-бу-бу!»

А за ними вдоль забора
Скачет бабушка Федора:
«Ой-ой-ой! Ой-ой-ой!
Воротитеся домой!»



Сделав короткую передышку, снова двинулись в путь.

Марина пыталась убедить спасительницу:

- Давайте, я сама понесу Димку. Но сын верещал:

- Я с бабушкой Федорой хочу!

И Федора протестовала: 

- Дай ты мне с дитем поводиться! Моя-то Лялька никак не родит: взяли моду - для себя поживём! Что это значит, для себя? Ребёнка разве не для себя родят?!

Часа через три путники были у оврага.

- Я сам, я сам! - оживился Димка, - Я помню, где мы шли!

Опустились по старой тропе, помогая друг другу, подняли ягоды, выбрались сами. В тихом переулке за детским садом Федора свернула к маленькому аккуратненькому домику с палисадом с разросшимися разных сортов георгинами.

- Вот и пришли.

- А я всё гадаю: у кого георгины такие красивые?! Оказывается, это ваш дом.

- Мой, мой. Я же говорю, что вижу тебя каждый день. Пойдём хоть чаю с устатку попьем, - пригласила Федора.

- Ой, нет, тётя Федора, чаю дома напьемся. Водички холодненькой если можно, дайте.

- Пойдём, пойдём, - Федора гостеприимно распахнула калитку маленькой ограды поросшей гусиными лапками и аптечной ромашкой.

- Баба Федора, а у тебя стаканы не разбежались? - лукаво улыбался Димка.

- А я их замкнула. Знаешь загадку: не лает, не кусает, а в дом не пускает?

- Не-ет! - опешил Димка.

- Вот он, - хлопнула висячим замком о скобу, - Охранник мой верный!

Нашарив под стрехой ключ, отомкнула замок и отворила двери низеньких сеней, пропуская вперед Димку. Марина войти в дом наотрез отказалась, сославшись на то, что достаточно отняли у Федоры времени.

- Да, припозднилась я сегодня, однако, об эту пору у меня бы уж пятки по лесу сверкали.

Димка топал домой с набитыми конфетами и хворостом карманами - гостинцами бабы Федоры.

Дня через два Марина, возвращаясь из садика с сынишкой, застала тётку Федору у подъезда своего дома.

- Маришка, а я тебя дожидаюсь! - призывно улыбаясь, встала со скамьи навстречу.

- Баба Федора пришла! - радовался Димка - Пошли к нам в гости! 

- Заходите, заходите, - хлопотала и Марина. - У нас с Димкой теперь только и разговоров, как нас баба Федора из лесу вывела.

- Я, девонька, к вам по делу, - войдя следом за Мариной в квартиру, Федора поставила на стол трёхлитровую банку с черникой.

- Вот, угощайтесь, поди с той корзинки и хватило-то на зубок.

- Ой, спасибо, тётя Федора, не откажусь. Сколько мы вам должны?

- Должны да не обязаны! Пущай Митька сил набирается, смелости, бабку Федору добрым словом поминает. Ты вот что, Маришка, собери-ка мне его обувки, что прохудились, да и свои тоже, я на досуге починю.

- Он вырос из всего тётя Федора, а новые пока не износил. Штаны вот горят как на огне: то изорвёт, то измажется, не отстираешь! Вот где-то в краску вляпался, на той неделе в гудроне утонул. Ну что ты с ним делать будешь?!?

- Ничего! Мужик ведь у тебя растёт! Ты хотела, чтоб он ходил в белом жабо и беленькой салфеткой утирался? Не получится, тогда надо было девку рожать! Давай штаны, посмотрим, что можно сделать.

Так Федора взяла над Мариной с сыном негласное шефство. Она часто приходила к ним сама, либо зазывала их в свой домик на чаепитие.

Через год, Димка пошел в первый класс, Федора принесла своему любимцу огромный букет георгинов. Марина радовалась не меньше сына:

- Тетя Федора, приходите к нам после линейки, закатим пир на весь мир.

На десятилетие Димке бабушка Федора вручила мяч:

- Вот, внучек, смотри, какой я футбол отхватила! Марина хорошенько рассмотрела мяч, смутилась:

- Тетя Федора, он же настоящий - кожаный!

- А я и говорю - футбол! - радовалась Федора своему подарку.

- Так он же дорогой!

- Плохого не держим!

Димка носился с этим мячом как с писаной торбой, даже, укладываясь спать, мяч оставлял под кроватью.

Шло время, Димка учился в седьмом классе, когда Марине дали новую квартиру на другом конце поселка. Как-то само собой, женщины стали видеться все реже. 

Однажды ранней весной Марина забежала на городской рынок в надежде приобрести Димке теплый свитер. Минуя ряды частных торговок, невольно остановила взгляд на сморщенных темных грибах: такие она видела только на картинках в сказках о бабе Яге. И вдруг услышала знакомый до боли, надтреснутый голос:

- Вот зазналась, так зазналась! Идёт, нос воротит!

- Тётя Федора! - обрадовалась Марина. - Сто лет вас не видела!

- То-то и гляжу: топаешь и головы не повернёшь!

- Да нет, что вы, я просто не заметила, народу много. А что это у вас за грибы?

- Сморчки.

- Это и есть сморчки? Никогда бы не догадалась, думала, поганки.

- Хы, поганки, ты, возьми-ка, пожарь с картошечкой, да со сметанкой, твоего Митеньку за уши не оттянешь!

- В армии он, тётя Федора.

- Ой ли?! Вот время-то летит! Поди, выше мамки ростом вымахал?

- Вымахал уж давно. Вот свитерок просит теплый прислать, по второму годочку служит. А вы-то как?

- Живу. От Ляльки своей внуков так и не дождалась. Сама немного хворать стала, зовет дочь к себе, а я из своего гнезда никуда - дома и солома едома, буду я там из-за угла подачек дожидаться!

- А в лес ходить одна не боитесь?

- Пускай меня боятся!

- Нынче, говорят, клещей полно.

- Я не за клещами хожу!

Марина засмеялась. Хоть и высохла тётка Федора как эти грибы, и пожаловалась на хворь, а как была атаманом в юбке, им и осталась. Поговорили о том, о сём, условились навестить друг друга, но все было как-то недосуг.

Теперь вот свела старых знакомых реанимация районной больницы. Впрочем, перевели их в общую палату в один день. Другие кровати в ней занимали оперированные так же, как Федора, по поводу аппендицита: беременная женщина Елена и девчонка-студентка, веснушчатая непоседа Тонька.





_Зажав_папиросу_в_стиснутых_зубах,_она_пыталась_натянуть_на_себя_фланелевый_халат,_но_рука_застревала_в_вывернутом_рукаве._В_сердцах_бросив_халат_на_кровать,_Федора_героически_потопала_к_дверям_в_одной_ночной_рубахе._



Как водится, каждый рассказал свою историю заболевания. Особое сочувствие и опеку вызвала Елена: каждый как мог, подбадривал женщину, которой после перенесённой операции предстояло родить ребенка. Тоньку, как первую ходячую пациентку, завалили просьбами: то продукты в холодильник убрать, то медсестру пригласить. Елена мечтала о маринованных огурцах, тетка Федора упросила Тоньку добыть пачку папирос

«Беломорканал» в буфете.

Едва Тонька положила пачку папирос на тумбочку Федоры, та тотчас предприняла попытки встать с кровати. С большим трудом на трясущихся от слабости ногах, опираясь о стены руками, едва доплелась до туалета. Вернулась в палату с осунувшимся лицом минут через пятнадцать, легла поверх одеяла и только тогда выдохнула:

- Ой, девки, словно медку испила, отвела душу-то! Словно Господь лапоточками по ей прогулялся! Дай Бог тебе, Тонечка, жениха хорошего!

На второй день в палату явилась дочь Федоры - Эльвира. Марина видела её раньше на фотографиях в Федорином доме. Даже холодный глянец снимков выдавал в ней человека надменного, высокомерного. Ожидания превзошли себя: Эльвира оказалась очень властной, своевольной особой, привыкшей повелевать другими.

Коротко побеседовав с матерью, она удалилась под предлогом беседы с врачом. Когда вернулась вновь, стала энергично доставать из сумки продукты и предметы гигиены, расставляя в тумбочке матери. Увидев пачку с папиросами, скривила красивые ярко накрашенные губы, увещевая мать:

- Ма, ну, что это опять?!? До каких пор ты будешь травить себя этой дрянью? Ну, хочешь курить, скажи, я куплю тебе приличные сигареты! Это же мужланство какое-то, не знаю, как тебе еще объяснять? Куда только доктора смотрят!

В палате установилась неловкая тишина. Марина никогда не видела свою старую знакомую такой подавленной, поникшей. Федора заискивала перед дочерью, стараясь угодить, улыбалась, отвечала рассеянно. Дочь, схватив пачку папирос, безжалостно скомкала в руках, бросила в урну у дверей. Остановилась перед зеркалом, висящим над раковиной, нервно поправила выбившуюся из прически прядь, протерла лицо носовым платком, бросила через плечо:

- Завтра приду.

- Лялечка, дочечка, принеси банку огурчиков, которые сама любишь: там в погребке стоят меленькие такие.

- Ма, сколько я тебя просила: не называй меня на людях Лялечкой, Эльвира я, понятно? Эльвира! И зачем тебе огурцы? Я с врачом разговаривала, нельзя тебе острое и солёное.

- Та я ж не себе, Леночка вот у нас, ребёночка ждёт, огурчиков захотела. Ну а беременным отказывать ни в чем нельзя.

- Хорошо, принесу, - даже не взглянув на соседок матери по палате, Эльвира удалилась, унося за собой шлейф дорогих французских духов.

Едва захлопнулась дверь палаты, Федора резко встала с кровати, не обращая внимания на боль, босиком протопала к урне, вытащила смятую пачку папирос, вернулась на свое место, и, вытащив смятую папиросу дрожащими руками, стала раскатывать, расправлять в ладонях, зло приговаривая:

- Указывать мне, что курить?!? Да я сорок семь лет курю, и курить буду!

Зажав папиросу в стиснутых зубах, она пыталась натянуть на себя фланелевый халат, но рука застревала в вывернутом рукаве. В сердцах бросив халат на кровать, Федора героически потопала к дверям в одной ночной рубахе. В следующую минуту раздался неприличный звук, а за «боевой подругой» протянулась жидкая дорожка цвета детского недоразумения. Едва пациентка скрылась за дверью, соседки по палате прыснули смехом, держась за животы. Тонька, перегнувшись в пояснице пополам, одной рукой придерживая шов на животе, другой затыкая нос, выпорхнула в коридор. Почти следом вошла санитарка, водрузив ведро, чертыхаясь, начала замывать пол шваброй. Прибежала медсестра, улыбаясь, раздала больным ароматизированные салфетки, открыла форточку.

Женщины еще сдержанно хихикали, когда Федора вернулась в палату только уже в больничной рубахе. Вид её был устрашающий: посеревшее лицо, синюшные губы, трясущиеся руки. Смех стих тотчас же, сменяясь гнетущей тишиной. Посочувствовать бы Федоре, пожалеть старую женщину, но как подобрать слова, ведь ее собственная дочь-любимица обидела? Наконец Федора заговорила тихим сдавленным голосом:

- Мамку учить вздумала? А видала ли ты, дочь родная, то что твоя мамка на своем веку перевидала? Молоденькой, по двадцатому годочку в войну на заготовках леса по пояс в снегах сидела. На ногах опорки, на руках рукавицы нагольные, а в зубах колун пудовый, да пила ручная. Ох, весело было: дёргаешь за ручку: «Тебе, мене, тебе, мене. Брату Феде и жене», а из глаз слёзы льдинками.

Вечером общая баланда да барак стылый с вшивыми нарами. Не осужденные, а как под конвоем, попробуй, уйди самовольно - вредительство Советской власти припаяют! Да нас тогда, может, этот самый табак от голодной смерти спасал: вытянешь «козью ножку», вроде и в желудке сосать перестанет.

А как я тебя одна пестовала?!? Как ради тебя кровью человеческой руки обагрила, смертным грехом душу испоганила?!? Посмотрела бы ты на себя, дочь родная! Сама-то дымишь как паровоз! Дорогие сигареты - передразнила Федора дочь, - Откуль ты знаешь, что в их понапёхано: моча коровья, мусор от табака? Лялькой не называть? Эльвира Аркадьевна! Как же! Кто теперь для тебя мамка - голь подзаборная? Ты вон как высоко взлетела! А мамка-то не вечная, поплачешь, покаешься, дочь, только мамки уж не станет на белом свете!

Федора говорила так, будто не было в палате никого, кроме неё. Горячие слёзы тихо катились по щекам. Тонька, подобрав колени, забилась в уголок кровати и только живые глаза бегали неспокойно, будто пытались найти ответ на невысказанный вопрос. Марина сидела, понурив голову, боясь взглянуть на Федору. В душе поднималось необъяснимое чувство вины перед этой хрупкой старой женщиной - такой слабой и такой сильной одновременно. Хотелось броситься ей на грудь, отблагодарить за добро и тепло, которыми одарила она её с сыном. Пожалеть, успокоить, утешить.

Вдруг сдавленные рыдания, переходящие в надрывный плач заставили встрепенуться обитателей палаты. Это плакала Елена. Она лежала на кровати так, что другим не было видно ее лица. Марина подошла к женщине, в недоумении спросила:

- Лена, что с тобой? Тебе нельзя расстраиваться.

Но сочувственный тон только добавил масла в огонь: Елена заплакала еще громче, отчаяннее. Засуетилась Тонька, предлагая стакан воды, но все безрезультатно. В первую минуту растерялась и Федора, но, быстро взяв себя в руки, подхватила с подголовника больничное вафельное полотенце, и, отстранив Марину и Тоньку, стала отчаянно взмахивать им над лицом Елены:

- Ну-ка, прекрати, что ли ты не Зоя Космодемьянская?!

У Елены прекратилась истерика, сменившаяся сначала любопытным взглядом, на её лице появилась натянутая улыбка, сдержанный смех, она спешно промокнула остатки слез салфеткой, заражаясь все более смехом. Смеялась Марина, смеялась Тонька. Федора в недоумении глядела на соседок, затем, словно очнувшись ото сна, засмеялась тоже, махнув рукой, направилась на свою кровать.

- При, при-чем здесь Зоя Космодемьянская, тётя Федора? - сквозь смех спросила Елена.

- Как при чем? Ее пытали, она терпела, Бог терпел и нам велел!

- Ой, не могууу! - корчилась Марина от смеха, держась за живот.

- Девки, простите меня за недоразумение, вот старая корчага, у меня кругом недержание! - клокотала Федора смехом пополам с кашлем.

В палату заглянула медсестра:

- Палата номер восемь, вы сегодня с ума сошли?

- И не говори, девка, все тронулись! - Федора тоже держалась рукой за незаживший рубец на животе. - То плачем, то смеёмся, пора нас выписывать!

Тонька, пытаясь заглушить смех глотком воды, фонтанчиком выпустила её обратно, рассмешив этим и медсестру:

- Ну, что у вас тут? Скоро обход, приведите себя в порядок. Кое-как успокоившись, женщины рассуждали о том, что кажется, самые комичные в жизни эпизоды случаются в послеоперационных палатах, когда смешно, а смеяться больно.

- Это что! Сломала я как-то ребро, - начала Федора, вызвав новый приступ смеха соседок.

- Вот вам и хи-хи, ха-ха, с ребром-то вовсе не пёрнуть, не вздохнуть!

- Ещё, не дай Бог, в одну палату с тётей Федорой попасть, она и мёртвых поднимет! - сквозь смех продолжила Марина. 

Федорина дочь принесла маринованные огурцы, фрукты и дорогие сигареты. Папиросы «Беломорканал» Федора предусмотрительно спрятала от неё. Спрятала и бутылочку вишнёвой наливки собственного приготовления, что принесла ей соседка.

За день перед выпиской Федора, заговорщически подмигнув, сказала:

- Девоньки, вечером отвальную будем справлять, угощу вас своей наливочкой, грех не попробовать. Гли-ко как бутылочка заскурлателась!

- Тётя Федора, вы хоть переводите на русский язык, - смеялась Тонька.

- Отпотела, вишь, в холодильнике.

- Тетя Федора, я тоже хочу. Мне можно? - спросила Елена.

- Беременной женщине вообще ни в чем отказывать нельзя, от ложки десертного вина ничего, девонька, не случится.

Вечером восьмая палата не вышла к ужину. Все собрались у кровати Елены, разложили на тумбочке домашнюю снедь. Тетка Федора раздобыла где-то заварочный чайничек, и, перелив наливку в него, с видом знатока разлила «чай» по кружкам.

- Выпьем за знакомство, за палатную дружбу - предложила тост Федора.

Елена аппетитно хрустела маринованным огурцом, когда в палату заглянула медсестра:

- Восьмая палата, почему ужинать не идёте?

- Мы чайком балуемся, садись Валюшка, с нами, - добродушно предложила Федора.

- Спасибо. Вы тут осторожнее, Иван Федорович еще не ушел, он, кстати, собирался к вам зайти перед уходом.

Едва удалилась медсестра, послышался голос лечащего врача. Все переглянулись. Но тут же, оправившись от минутного смятения, Федора быстро подхватила блюдце с огурцами и спрятала в тумбочке. А Елена надкушенный огурец опустила в чай».

- Чаёвничаем, девушки?

- Да, да! Милости просим к нашему столу.

- Спасибо. Хочу вас обрадовать: завтра готовлю всех к выписке. Утром натощак сдаём кровь вы, Федора Григорьевна и вы, Марина Васильевна, не опаздывайте. В десять утра зайдёте по очереди ко мне в кабинет.

Опять восьмая палата безудержно смеялась, будоража бдительных медсестер.

- Вы, тётя Федора, как часовой на посту!

- А то! Я воробей стреляный! А Ленка-то, Ленка, как она быстро сообразила огурец спрятать! Пра-авильно - тут тебе и выпивка и закуска!

- Представляете, если бы Иван Федорович согласился с нами чайку отведать? - смеялась Марина.

- Нешто он не человек! Ишо бы добавки просил!

После выписки из больницы Марина смогла один раз навестить старую знакомую, потом жизнь опять закружила- завертела её в суете сует. А через год Марина услышала новость: Лихобаба умерла.

В мир иной Федора ушла как-то очень легко, никого не обременив немощью. Побежала на огород зелененького лучку на окрошку пощипать, да так и осталась в междурядье гряд. Будто заснула с безмятежным выражением на лице, с пучком лука в кулачке, прижатым к груди.

Прибежали соседи, вызвали «скорую». Выехавшая бригада констатировала остановку сердца. Извещённая соседями дочь тетки Федоры, Эльвира Аркадьевна, хоронила мать дорого, с помпой. Понаехали черные иномарки, чужие люди. Примяли в ограде траву-мураву, растоптали георгины. Дочь, разодетая в чёрное кружево, деловито распоряжалась процессом. Деревенские люди жались к заборчику, рассуждали:

- Вот с какими почестями мать хоронит!

- Не говори, при жизни Федора такой роскоши не видела, все копейкой с рынка перебивалась, своим трудом!

Пришла и Марина проводить Федору. Стоя среди односельчан, вдруг подумала: «Вот бы встала сейчас тётя Федора из гроба, быстро разогнала бы всю эту оказию, особенно холёных коллег дочери с их иномарками. А потом бы сплюнула через зубы:

«Нечего здесь командовать, сама управлюсь!» И закурила бы свою неизменную папироску «Беломорканал».






ИНКУБАТОР  ДЕМЬЯНА-ПОЖАРНИКА И ВАСЬКА МЕЛОМАН


Демьяну-пожарнику давно перевалило за шестьдесят, но он продолжал трудиться. Чинил конную упряжь, сани и телеги для оставшихся в хозяйстве трёх лошадей. А по ночам сторожил сохранившееся совхозное добро.

Небольшая избушка, где хозяйничал Демьян, стояла с незапамятных времен недалеко от фермы. Широкая скамья вдоль южной стороны стены часто привлекала на перекур то мужиков, заглянувших на огонёк шорника, то доярок, что иногда лущили здесь семечки. По утрам возле сторожки собирались своеобразные планерки, бригадир устраивал разборки своим рабочим, иногда и начальство повыше наведывалось.

Однажды, когда шумно и многолюдно было у сторожки, и все места на скамье были заняты, зашёл спор о курином гриппе. Кто шумел, что это очередная утка и паника. Кто рассказывал, как в некоторых областях и районах страны уничтожают целое поголовье птицы из-за этой напасти. Что зараза распространяется не только на куриц, но и на любую другую птицу - гусей, уток, индюшек.

Вдруг сидящая с краю баба взвизгнула и подскочила с места. Все обернулись и увидели на скамье пестрого курчонка, совсем крохотного, недавно вылупившегося из яйца. Хохотали. Кто-то ляпнул: «Тоньке на голову куриный грипп свалился!» Не успели опомниться, как новый комочек вывалился откуда-то из под стрехи на плечо другой доярке. Затем третий угодил прямо в руки.

Все подскочили, стали смотреть, откуда они берутся. Самый молодой и шустрый скотник вмиг оказался на тесном чердаке избушки. В открытый створ с шумом вылетели голуби, закружили над избушкой.

- Куды ты, чёрт, забрался? Избушка развалится! - вскричал Демьян.

- Э, мужики, дайте спичек посветить! - откликнулся парень с чердака.

- Ишо пожару мне наделай! - ворчал Демьян.

- Так ты ж сам пожарник, дядя Демьян, - смеялись мужики. Парень, между тем, вылез с десятком копошащихся в кепке цыпушек. Среди куриных задирали головы несколько голубиных птенцов, уродливых и голопузых. Мужики валились от смеха, бабы хохотали до слёз, когда обляпанный птичьим помётом, с запутавшимся в волосах пухом, добытчик на полусогнутых бегал за рассыпавшимися по поляне курчатами.

Когда последняя цыпушка была поймана и усажена в ведро, принесённое из сторожки, Демьян деловито прокашлялся:

- Вы, это, на чужое добро рот не разевайте!

- Дядя Демьян, да откуда ж они там взялись?

- Оттуда, - неопределённо махнул рукой. - Стало быть, неча голубям здря крышу мою задарма обсиживать!

- Так этоты куриные яйца голубям подложил?

- Чем не инкубатор? Пока в стране заразную поголовью уничтожают, у меня своя хвабрика открылась. А ты, Васька, полезай обратно и положи голубят на место.

- Вот ещё не хватало!

- Полезай, говорят тебе, варнак! Голубь она тоже божья тварь!

- Полезай, полезай, - заворчали и бабы. Васька упёрся:

- Нашли дурака, сами лезьте!

- Ты, курощуп, чем по чужим птичникам лазать да птиц зорить, лучша ба жанилси!

- А на ком, дядя Д емьян? В деревне вс е неве сты перевелись.

- Ой, ли?! А к Дерябихе вон внучка приезжает - какая краля!

- Ну да, к такой подойдешь!

- А чего? Стесняисси?

- Так она вон какая фифа!

- От и делов-то, фифа! Ты бы к дядьке Демьяну за советом пришел, я ж кавалер опытнай!

- Ну так посоветуй.

- А чё тут долго гадать, раз подойти стесняесси, ты напейся, да подползи!

После слов Демьяна о внучке Дерябихи Ваську заело, стал он обдумывать план покорения городской невесты. Звали приезжую Тая. Уже в самом имени Ваське чудилось нечто таинственное, не свойственное деревенским девчонкам. Значит, и подход к ней должен быть иной.

По вечерам сельская молодежь тусовалась на перекрестке центральных улиц. Модно, по-городскому одетая, Тая тоже приходила иногда, но держалась довольно обособленно, независимо и гордо, а когда кто-то спросил её, почему она редко приходит, ответила:

- Вообще не понимаю, как вы тут так скучно живете! У вас даже музыки никакой нет.

Это высказывание вдохновило Ваську: нужна музыка - и городская невеста будет покорена! У него был катушечный магнитофон, довольно громоздкий, но работал исправно. Да вот незадача: только от сети. Для того чтобы вынести его на улицу, нужен источник бесперебойного питания.

Васька быстро сообразил: в гараже у отца есть запасной аккумулятор к «Жигулям». Сказано-сделано. Обходя блок питания магнитофона, он перекинул провод напрямую к аккумулятору. С затаённым дыханием включил - сработало, магнитофон выдал первые аккорды популярного шлягера. Прибавил звук на полную мощность, музыка загремела на весь дом.

Лишь свечерело, кавалер пришёл к перекрёстку с рюкзаком за плечами, в который поместил тяжелый аккумулятор. Сверху был установлен магнитофон. Вечер получился необычно шумный и весёлый, хотя вожделенная Васькина мечта не пришла. Зато на следующий вечер на пятачке собрались все деревенские девчата и ребята, в числе которых была и Тая.

Так продолжалось каждый день: обливаясь потом, ссутулившись, Василий упорно приносил свою музыку. Над ним посмеивались, но настойчивый кавалер не сдавался, не имея, однако особого успеха у городской девушки. Она по-прежнему держала себя холодно и даже высокомерно, попрекая ровесников образом жизни.

- Я, например, не вижу смысла в вашем существовании. Нигде не учитесь, ничем не интересуетесь, безлико живёте.

- А ты чем от нас отличаешься? - насмелился кто-то спросить с вызовом.

- Я? - Тая изобразила очень удивленное лицо, - Во-первых, не ты, а вы. Я учусь в ветеринарной академии и скоро стану дипломированным специалистом.

- А-а-а!- многозначительно протянул балагур Серёга, - Что да, то да! Вы, Тая, извиняюсь, как вас по отчеству? 

Нисколько не уловив ёрничества, ответила:

- Иннокентьевна, только не Тая, а Таисия.

- Пардон, Таисия Иннокентьевна, - продолжал кривляться Серёга, - Надеюсь, вы к нам приедете, коровьи хвосты крутить?

Таю этот выпад явно оскорбил:

- Что я тут забыла?!? - хмыкнула с вызовом. - Ветеринарное образование - это не только, как вы выражаетесь, «хвосты крутить», можно пойти работать в науку, продолжить обучение в аспирантуре, успешно защитить кандидатскую, а затем и докторскую и стать учёным. Мне, например, на кафедре прочат большое будущее.

Ребята многозначительно переглянулись, кто-то скептически улыбнулся, кто-то просто смотрел на приезжую во все глаза, завидуя её учёности.

Как-то Ваську окликнул у своей сторожки Демьян- пожарник:

- Ну как, Васёк, сосватал внучку дерябинскую?

- Какой там, - безнадёжно махнул рукой паренёк, - Она такая важная и учёная, видно, мне за ей не угнаться.

- Ой ли! Этто ты, Васёк здря, давно бы к дядьке Демьяну обратился.

- Ты-то чем поможешь? - усмехнулся парень.

- Говоришь, больно учёная? А слыхал ли ты такую присказку:

«на всякого мудреца довольно простоты»?

- Ну, слыхал, а дальше что?

- Не что, а как. Ты, это, вызнай, в какой такой из наук она преуспела, а там что-нибудь придумаем…

- Чего узнавать, ветеринар она дипломированный.

- О! Так это ж проще пареной репы, рази ты у нас не академик, уж по которому году на хверме робишь! А она-то, мобуть, козла от козы отличить не сумеет. Ты это, слышь-ка, мы энто дело сёдни жа обстряпаем!

Демьян и Василий, заговорщически улыбаясь, скрылись в сторожке. После тайного уговора, провожая Ваську, Демьян кинул вслед:

- А ежели всурьез, неча на городских заглядываться, своих деревенских и сватайте. Ищем за огородами, «а любовь рядом была».

Васька последний совет пропустил мимо ушей. После рабочей смены он поспешил в дом к Серёге Вершинину. О чем-то посовещавшись, парни разошлись по своим делам. 

Завтра было воскресенье, в стране праздновали День молодежи. Деревенские ребята, вопреки установленным негласным правилам, собрались на перекрестке уже днём. Василий готовился особо тщательно, пришёл со своим неизменным рюкзаком и магнитофоном в числе первых, будто боялся пропустить важный момент, в душе умоляя: «Только бы она пришла…». На этот раз его мечте суждено было сбыться: городская модница явилась, не заставив себя ждать. Васька с Серёгой многозначительно переглянулись.

Все шло своим чередом, играла музыка, ребята задирали девчат, те визжали и смеялись на разные голоса. В момент, когда Васька стал менять катушку магнитофона, Серёга серьёзным тоном спросил у Таисии:

- А вот могли бы вы отличить породу козы, дойная она или нет? 

- Зачем вам?

- Да у нас тут в деревне есть дядька Демьян, разводит кур и голубей всяких пород, а недавно козу привёз. Вот теперь спор идет: одни говорят, что коза дойная, другие утверждают, что пушная.

- А он у вас что, учёный?

Все засмеялись, а Серёга, ничуть не стушевавшись, парировал: 

- Ага, Мичурин.

- Совсем не смешно, Мичурин не был ученым-зоологом, он биолог.

- Да какая нам тёмным разница, вы на мой вопрос не ответили: можете ли вы отличить дойную козу от пушной?

- Безусловно. По данным зоолога Вениаминова, в мире разводится около ста пятидесяти основных пород коз и большое число внутрипородных типов. В девяносто седьмом году в России насчитывалось восемьсот тридцать тысяч коз молочного направления, или 34% от всего разводимого в стране поголовья - шпарила как на лекции Таисия, взглядом превосходства обводя деревенских ребят.

- Это-то понятно, - перебил её опешивший было Серёга, - Вот вы сами здесь и сейчас можете определить, будет ли коза давать молоко?

- Визуально? - важно спросила Тая, устремив свой взгляд на Серёгу. 

- Ну, не знаю, может быть на ощупь, как это у вас делается.

Я ведь не учёный.

- Вы шутите? Где же коза?

- Тут совсем недалеко. Дядька Демьян их пасёт вон там, за старой конторой.

Тая была смущена, но не хотела сдаваться и во главе с Серёгой, вся толпа отправилась смотреть, чем закончится поединок.

За развалинами бывшей конторы мирно паслись козы. Привязанный за колышек, заросший как чёрт некастратый козел за версту издавал невыносимую вонь. Недаром же в народе есть присказка «как козёл вонючий».

- Которая коза? - спросила Таисия.

- Вот эта, на привязи.

- А почему она на привязи? Она что, бодается?

- Так она у них вожачка, - не моргнув глазом, брякнул Серёга, - куда вожак, туда и стадо. Вот дядька Демьян и привязывает её, чтоб остальные не разбежались.

Стараясь сохранять невозмутимый вид, поджав губы и немного подумав, Таисия выдала:

- Визуально ей бы уже пора давать молоко, если она вообще дойная.

- А на ощупь?

Будущему светилу ветеринарии страшно было приблизиться к этому лохматому чудовищу, но уйти опозоренной? Ведь она все лето имела превосходство над местной публикой! Почти решительно шагнув в направлении козла, Таисия все же остановилась и обратилась за помощью к Серёге:

- Вы не могли бы подержать её на всякий случай за рога?

- Запросто, - подскочил Серёга к животному, и, ухватив за рога, пригнул его голову как можно ниже, - Не бойтесь, она смирная.

Козёл, оказавшись в неудобном положении, поневоле расставил задние ноги, и, мотая головой, пытался освободиться от цепких Серёгиных рук. Таисия в это время быстро просунула руку под хвост, и, нашарив там что-то мягкое и теплое, тот час отпрянула в сторону, стараясь не терять самообладания, заявила:

- Думаю, что эта коза смешанной породы: немного доится и немного даёт пуху.  

Последние слова городской гостьи утонули в истерическом хохоте всех, кто присутствовал на этом спектакле. Истерика случилась и с главной героиней. Не разбирая дороги, с пунцовыми пятнами на щеках и груди, она побежала вдоль улицы. Васька тихо поплелся домой, он понял, что разлюбил решительно и бесповоротно.

Едва он дошёл до перекрёстка, у остановки притормозил рейсовый автобус. Из открывшихся дверей, тяжело опираясь на палку, вышла бабка Сугатова - вечная путешественница. После неё выпорхнула в легкой развевающейся юбчонке соседская девчонка Светка Саврасова, уезжавшая на каникулы в город к сестре. Васька опешил: «Ё-моё! И когда только вырасти успела, я и не заметил! Однако пойду, подзаряжу аккумулятор, ещё пригодится. Недаром дед Демьян говорил: «Ищете свое счастье за огородами, а оно - вот оно, под боком».






ДОМИК В ДЕРЕВНЕ




Макс битый час без дела валялся на диване, переключал телевизор с одного канала на другой, тянул из горлышка холодное пиво. Зазвонил мобильный телефон. Лениво протянув руку, ответил:

- Слушаю, Костян. Ну, ага, а чё ты хотел? Ты чё, блин, я сам на мели! Ну, придумай, где их взять! Надумаешь, мне позвони, вместе сгоняем, ха-ха-ха! Ну, а чё тогда говоришь? Ну, ага, ну, ладно, давай.

Снова потянулся за бутылкой, но там осталось на два глотка. Лень было сходить до холодильника за другой. Да и матери дома нет, а то бы подала. Протянув руку, пошарил на журнальном столике, подцепил пачку жвачки. Закинул в рот три подушечки, лениво задвигал челюстями.

На экране замелькала реклама «Домик в деревне», давно набившая оскомину. После слов пригожей, в накрахмаленном фартучке, бабушки с экрана: «Хорошо иметь домик в деревне!» Макса как током пронзило: «Блин, ё моё! Как же я раньше не догадался?!?» Он заметно оживился, вновь схватив телефон, набрал номер:

- Ну, чё, Костян, надумал, где бабла раздобыть? Да, ха-ха-ха! А я, кажись, надумал, подъезжай ко мне, сгоняем в одно место. Заодним обсудим, что да как.

Спустя полчаса приятели разгуливали по продуктовому рынку в рядах сельскохозяйственной продукции, приценивались, принюхивались, выспрашивали. О чём-то переговаривались с продавцами-кавказцами. Наконец, жестикулируя и горячо рассуждая, двинулись в сторону машины.

Ранним утром следующего дня знакомая машина с прицепленной тележкой, набирая скорость, неслась по федеральной трассе. Трое молодцов, под удары сабвуфера вальяжно и самоуверенно раскинувшись на сиденьях, ехали добывать лёгкие деньги под девизом «Домик в деревне». С хохотом и кривлянием обсуждая план действий, они мечтали обдурить деревенских доверчивых людей, закупить за бесценок сельхозпродукты, и с наваром сдать их на рынке,

Когда накатанный до блеска асфальт закончился, машина свернула на грунтовую, кое-где отщебенённую дорогу. Веселье сразу пошло на убыль.

- Как тут только люди живут?

- Какие люди? Отстой деревенский!

Во второй половине дня приятели, наконец, прибыли в деревеньку, где проживала немногочисленная родня Макса по материнской линии: дед, бабка и дядька Михаил со своей женой. Макс не был в деревне уже лет пять-семь, но дом стариков Телегиных нашел безошибочно быстро.

Он ожидал, что бабка Татьяна с дедом Трофимом, увидав гостя в его лице, будут стлаться перед ним, как трава под ветром. Но желаемого не случилось. Сильно постаревшая, высохшая старуха, одетая в тёмный передник, бумажные хлопчатые чулки и стоптанные комнатные тапки, подслеповато щурясь, долго рассматривала приезжих гостей из-под козырька узловатой ладони. Потом, виновато улыбаясь, спросила:

- Не узнаю, касатики, чьи вы будите?

- Ба Тань, это же я - внук твой, Макс! Сын твоей дочери!

- Максимушка?! Ой-ёй! Стара я, совсем стала, не признала бы тебя. Никак с мамкой что случилось?

- Чё с ней случится, на юг она укатила.

- Уехала, стало быть? А я ж думаю, цельная делегация пожаловала, стало быть, случилось чего. Ну, проходите, проходите, соколики, в хату, отдохните, с устаточку-то кваску холодненького испейте, а я сичас мигом на стол соберу.

Но мигом как-то не получалось: бабка больше суетилась, забывая о чем-то важном, сновала из сеней в кладовку, потом в дом. Макс, приличия ради, спросил:

- А дед Трофим где?

- Там, в картохах на коленках полозит, у него одна забота - усю лету на коленках в огороде.

Когда, наконец, с горем пополам стол был накрыт немудреной пищей, бабка Татьяна, вздохнув, вытерла изработанные, с синими жилами руки о передник и пригласила гостей к столу:

- Рассаживайтесь, я за дедушкой схожу.

- Давай я схожу - вызвался Макс.

- Так ведь не узнает он тебя, лучше я сама схожу. Вы кушайте, не стесняйтесь, чем богаты, тем и рады.

Приятели, не сговариваясь, налегли на угощение. Вскоре явился дед Трофим. Уставившись на гостей почти прозрачными, слезящимися глазами, дед раболепно поклонился:

- Милости просим!

Макс поразился произошедшей с дедом перемене: кроме явного отпечатка старости: трясущихся рук и головы, глубоких морщин, ввалившегося беззубого рта и слабого слуха, было во взгляде деда, в его движениях что-то от неразумного ребёнка. Дед робко уселся в уголок стола, ожидая, когда ему подадут еду. Бабка Татьяна придвинула ему отдельную чашку, ласково, как дитя, погладила мужа по спине, ободряя:

- Кушай, кушай, дедушко, работничек ты мой драгоценный, кушай вволю!

Макс задал деду пару вопросов, тот уставился на него непонимающим взглядом. Потом спросил у жены:

- Мамушка, ты котят накормила?

- Накормила, родимый, кушай сам! - она отошла в куть, тяжело вздохнув, чуть слышно добавила: - Было бы заботы твои котята.

После обеда дед остался сидеть на своем месте, с отвисшей челюстью, тупо уставившись мутным взглядом на гостей.

- Ты иди-ко, Трошенька, отдохни, полежи в тенёчке, где там у тебя уголочек под накатчиком?

- Пойду, мамушка, отдохну.

- Чай, проводить?

- Я сам, мамушка, сам.

Дед ушёл, шаркая ногами, тихонько прикрыв за собой дверь.

- Ба, а чё, у деда репа поехала?

- Репа? - в недоумении переспросила бабка, - Да нет, Максимушка, мы репу уж которай год не сажаем, он на картошках все полозит.

Приятели, переглянувшись, захохотали громко, вызывающе.

- Я имею в виду у него чё, котелок не варит? Какой-то он странный стал.

- А-а, ты про это? Рази ж тебе мамка не сказывала: не в себе дедушка, болесть у его такая приключилась - старое ишшо из детства помнит, а остальное как корова языком слизала. Меня, вишь, мамушкой называет, Мишу братом, а кого абы как - дитя-дитём, истый дитя.

- Чё он тогда работает, лежал бы на печи, раз больной.

- То и работаит, милай, что в памяти одноя работа осталась, всю жисть не покладая рук с раннего детства робил, видно так в мозгу у его и отложилось. Ох-хо-хо, чудные дела твои, Господи! - перекрестилась бабка Татьяна. - Мобыть, Господь-то, его и миловал, что ума-разума лишил, ни об чём заботиться не надоть. Одне котята у его на уме, да земля-огород. Началось это у яго с тех пор, как у дяди Миши Олежка погиб в Афгане, будь он проклят тот Афган!

После обеда городские гости завалились спать, а бабка Татьяна живо засеменила на другую улицу к сыну Михаилу. Не понравились ей нежданные гости, какая-то смутная тревога поселилась у неё в душе.

Сноха Алевтина, встретив свекровь в калитке своей ограды, сразу почувствовала неладное, вместо приветствия с тревогой спросила:

- Мам, с папкой чего?

- Здравствуй, Алевтинушка. Бог с им, все хорошо, мне бы Мишу срочно повидать. Дома ён?

- Где-то дома был. Миша! - громко окликнула мужа, приоткрыв двери дома, - Миша, иди, мать пришла.

Из дому вышел сухощавый высокий мужчина, довольно крепкий, но седой как лунь, лет шестидесяти.

- Здравствуй, мама. Чего в дом не заходишь?

- Ой, не говори, бежать мне надоть, как бы там с папкой чего не приключилось.

- Он об эту пору всегда спит.

- Спит-то спит, только не один ён там. Миша, сынок, гости к нам припожаловали. Надюшка-те знать в отпуску, так вот ейный Максимка с дружками прикатил. Больно уж шумнаи робята, тольки все смеются, дело-неподелу ржуть как жеребцы стоялые. Ага, а дедушка-то кабы не напужалси. Ёны яго пытают, чё к чему, а ён ничавошеньки не понимат, улыбается тольки. Ты бы зашёл, Миша, посмотрел, что за люди? Кабы один Максимка, - милости просим, как-никак внук родный…

- На чём они прикатили? Чёрная машина, с прицепом, с затемнёнными стеклами?

- Как есть, всё черно. Оне родимый, оне! А ты рази видел?

- Видел, как они по деревне летели. Пыль коромыслом, музыка долбит - оглохнуть в пору. Я ещё подумал: «Кого это гости порадуют?»

Михаил поспешил в родительский дом, мать ковыляла следом, не в силах угнаться за сыном. Он вовремя подоспел: гости, включив на всю катушку сабвуфер, обследовали усадьбу. Хохотали, показывая пальцем на телушку с надетым на переднюю ногу чулком: «Прикольно, чё это она в одном чулке?», «У неё со второй подвязка спала».

- Здорово, племяш! - нарочито громко поприветствовал Михаил.

- Здравствуй, дядя Миша!

- Выключи ты свой мозгобой, ничего не слышно.

- Ну, ты и скажешь, дядя Миша, мозгобой!

- А как это ещё можно назвать: «бум-бум-бум» - в аккурат последние мозги вышибает, если они конечно имеются.

Михаил с балагурством, исподволь уяснил цель приезда гостей. Почесав в затылке, сказал:

- Ну что, племяш, жду вечером в гости. У деда с бабкой и места-то лишнего нет. Вы тут только того - не шумите лишку, деду покой нужен.

- Ладно, дядь Миш, замётано! Слышь, а чего это с ним?

- Болезнь Альцгеймера, слышал о такой?

- Вроде нет.

- Ну, и не заморачивайся, тебе об этом еще думать рано. В общем, жду часам к семи. Да, мама, забыл спросить - обратился он к матери, - Алевтина глубокую сковороду просила, ну пойдём в дом.

Бабка Татьяна живо сообразила, зачем сын зовет её в дом, видно что-то наказать хочет. Михаил сразу перешёл к делу:

- Ты вот что, мать, давай-ка мне заначку твою пенсионную от греха. Уедут - верну, не ровен час, облапошит тебя внучок со дружками. Вишь, так и зыркают глазами, чего бы прихватить у бабки с дедом.

- Ох, сынок, грех-то какой, от собственной кровинушки таиться! И то сказать, сколько лет внучек не бывал!

- Вот, вот, отдавай последнюю рубаху. Кабы был добрый, каждый год бы бабку с дедом навещал, а тут, вишь, припёрло его.

- Так-то оно так, но нехорошо все же! Дам я ему денежек немного.

- Дело твоё, только ни стыда ни совести у них нет. Прошлой осенью Надька прикатила, ты ей последние деньги отдала, весь багажник мясом забили, соленьями-вареньями.

- Да хоть не весь.





_Сильно_постаревшая,_высохшая_старуха,_одетая_в_тёмный_передник,_бумажные_хлопчатые_чулки_и_стоптанные_комнатные_тапки,_подслеповато_щурясь,_долго_рассматривала_приезжих_гостей_из-под_козырька_узловатой_ладони_



- Ты мне, мать, сказки-то не рассказывай! Скажи, что вы себе от быка оставили: сбой, яйца да хвост?

Мать лебезила, оправдывая дочь:

- Нам с дедом и жевать нечем.

- А-а, так ты для Надьки телку опять откармливаешь? А Надька твоя с очередным хахалем на югах задницу греет! И этот оболтус - птицу видно по полету, а доброго молодца по соплям. Вишь, деда с бабкой вспомнил: поживиться он приехал, вот, помянешь мои слова!

- Кабы он один, ещё бы ничего, а чужих-то робят мне кормить нечем, - как-то виновато, как бы сдаваясь, сникла мать. Но деньги Михаилу все ж подала, сунула на выходе и сковородку. Он ухмыльнулся:

- Давай ради конспирации. Вот Алевтина удивится: «На чёрта мне бабкина сковорода? У меня своих как у дурака махорки».

У порога поджидал племянник:

- Чё, дядь Миша, вечером пивка попьем с шашлыками?

- Ага! - не сдержал смешка Михаил, - Шашлыки в поле жир нагуливают.

Едва за Михаилом захлопнулась калитка, Макс напрямую стал высказывать бабке, что приехал за мясом, надеясь заполучить его абсолютно бесплатно в качестве гостинца. Та развела руками:

- А сейчас какое мясо внучёк?

- Но вон же у вас телёнок в огороде гуляет.

- Телушка-те? Так кто ж в такую пору скотину забивает? Это уж к осени. Она и то - кожа да кости, ногу, вишь, поранила, Миша траву для ей косит, вечёр привезет.

- Ну, а яйца у вас куриные есть?

- Наберу с десяток в гостинчик-то тебе. У нас же с дедушкой четыре курочки осталось, - ударяя на последний слог, причитала бабка.

Максим кривил лицо в недовольной гримасе, переглядывался с дружками. Скрывшись в доме, долго о чем-то спорили, потом опять высыпали на улицу. Выгнали за ограду машину. Бабка Татьяна забеспокоилась:

- Ты далеко ли, Максимушка?

- Прокатимся по деревне.

- Мотри, чтоб никто не обидел, чужих-то в деревне не больно жалуют.

Друзья опять хохотали, хлопая дверцами, лихо уселись в машину, и покатили вдоль села, включив свою музыку.

Вечером за столом у Михаила и Алевтины было хлебосольно. Городские гости явно повеселели, полагая, что планы их осуществятся. Максим сыпал вопросами:

- У вас чё, целых три коровы?

Алевтина сдержано молчала, Михаил держал себя по-хозяйски, на вопросы отвечал степенно, уверенно:

- А куды деваться? Выживать-то нам как-то надо!

- Ничё себе - выживать! У вас молока, наверное - залейся!

- Да мы молока не видали пока.

- Хы, прикалываешься, дядька, как в том мультике?

- Отчего ж, так и есть. Работы-то в деревне нет, а где её, живую копейку, брать? Почитай, с каждого подворья молоко сдают заготовителям. Вы в городах на сто рядов разбодяженное покупаете вдвое дороже, чем мы его цельное сдаём. Но всё же деньги.

- А масло, творог, сметана?

Михаил, понимая, куда клонит племянник, ответил:

- Из чего их делать, когда молоко все на сдачу идет? Для себя, знамо, хозяин оставит, сколько требуется, а излишек ни у кого нет.

Друзья переглянулись многозначительно.

- Ни фига, себе нет - стол ломится!

- Кушайте на здоровье, - вставила Алевтина.

Максим решил действовать решительней и прямолинейно спросил:

- А мясо в деревне закупить можно?

- Мясо вы сейчас никак не добудете, не сезон. Осенью мясо закупают, сейчас какие закупки?

- У тебя, дядька, баранов вон стадо.

Михаил ответил не сразу, почесал в затылке, взглянул на хозяйку, вмиг поджавшую губы.

- Завтра мой черед скотину на выпаса гнать, а вы с утречка у деда с бабкой в стайке порядок наведите: навоз покидайте.

Друзья опять закатились смехом, приняв слова Михаила за шутку.

- Ну, уж, в скотники мы не нанимались!

- Вам с вашими бицепсами это за игру сойдет, а мне помощь.

Я ведь на два двора пашу.

- Нет уж, дядька, мы сюда отдохнуть приехали, а не вкалывать.

- Ах, отдохнуть?!? Впервой слышу, чтоб в деревне отдыхали! В деревне все больше работают, - многозначительно протянул Михаил, - От чего отдохнуть, чем вы так изработались, на каком таком производстве?

Приятели на этот раз лишь натянуто цинично улыбались и переглядывались.

- Вас трое орлов, подмогните мне с сеном, я в аккурат метать надумал, будут вам гостинцы деревенские.

- Прикольно, на покос мы согласны, - оживились друзья. - Наливай, дядя Миша, за это надо выпить!

- Э-э, нет! Ложитесь, отдыхайте, завтра вечером Алевтина баньку протопит, баранчика заколю, свежатинки покушаем, выпьем с устаточку, а на сегодня хватит! И мне отдыхать пора, и жена устала, да и вам завтра силы понадобятся…

На другой день Михаил встал рано, собрал на покос нужные инструменты, уложил в тракторную тележку. Угнал скот на выпаса. Вернувшись домой, кое-как растолкал гостей. Сборы оказались долгими. Михаил злился в душе: «Наверное, зря связался, этак мы накопним и накучим!»

На покосе не оставляла эта же мысль. Неприученные к труду парни не старались научиться простым приемам, мало того, отлынивали при первой возможности - то попить, то покурить. Часа через два один из дружков, удалившись по нужде, так и не вернулся из леса. Другой явно умышленно сломал черенок вил. Кое-как дотянули до обеда, не сделав и одной трети от намеченной Михаилом работы. Он нервничал, но терпел, пытаясь вразумить хоть к чему-то племянника.

Сели обедать. Михаил обнаружил, что сумка с едой старательно собранная Алевтиной наполовину пустая. Оказалось, что сбежавший помощник прихватил еду и был таков. Взглянув на племянника, не сдержался:

- Взрослые мужики, а ведете себя как недоросли, недоучки!

- Да ладно, дядька, тебе чё, жрачки жалко?

- Для лодырей жалко!

Молча жевали. Михаил, зная свою стопроцентную правоту, все же испытывал неловкость свойственную простым людям.

Решил загладить размолвку, расспрашивал Максима о планах, о матери. Разговор как-то сам собой зашел об армии.

- Дядь Миш, а чё ты своего Олежку не мог отмазать, что ли?

- Стало быть, не мог! - больно, ох, как больно резануло Михаила за сына, - В наше время никто не отмазывался, за позор было парню в армии не отслужить!

- Демагогия!

- Вот тебе и демагогия. А случись что, кто Россию защищать станет? Армия и так рабоче-крестьянская, служить некому!

- Пускай лохи последние служат, а мне и на гражданке не плохо!

- Это кто лох? Олежка мой лох или может быть я, потому, как честно отдал свой гражданский долг перед Родиной?!?

- Громкие слова - лажа!

- Давай просвети, племяш! Ты-то, сам, что сделал полезного для людей? Помню, как мать тебя отмазывала, как ты выражаешься - последнюю копейку со стариков тянула, чтоб великовозрастного дитятю под юбкой спрятать. И по сей день с тобой нянчится!

Спор мало-помалу перешел в ссору. Михаил встал, плюнул в сердцах и пошёл работать. Племянник с дружком, так же как их третий приятель, ретировались в лес, так и не вернувшись на покос.

Михаил забылся мало-помалу в работе, намереваясь по возвращении в деревню завернуть к родителям, и, застав там городских гостей (больше им быть негде), окончательно сказать свое веское слово, пусть, мол, поутру убираются восвояси.

Гости меж тем уже спешно собирались в дорогу. Бабка Татьяна причитывала:

- Да куда же ты, Максимушка? Завтрева с утра и направились бы. - Памятуя о том, что племянник с дружками с утра уехал в поле, робко добавила: - Али дядя Миша чем разобидел?

- Все нормально, ба, домой мне надо срочно!

- Надоть, так надоть, - не стала больше досаждать бабка, - Что же мне тебе в гостинчик собрать? Яичек вот, как ты просил, вареньица малинового, чем богаты, тем и рады.

- Ладно тебе, ба! - отмахнулся Максим.

Приковылял, шаркая ногами, дед Трофим, бестолково стал на пути машины. Сообразил-таки, что гости собрались уезжать, обращаясь к жене, спросил:

- Мамушка, поди, робятам котят надоть? Видя, что никто не отвечает ему, завёл снова:

- А то я быстро корзинку налажу. Для хороших людей разве жалко? Хорошие люди, они завсегда добром отплатют.

- Иди, Трофимушка отдыхай. Отдыхай с богом.

Вечером, когда пала роса, уставший, но довольный собой, Михаил ехал по деревне. У отчего дома на скамье увидел родителей, подвернул к ним, заглушив трактор. Спрыгнув с подножки, бодро окликнул:

- Об чём мечтаете?

- Да горюем вот, каждый о своем, - вздохнула мать, - Внучка проводили, неловко оно как-то получилось, хуть бы еще ночку переночевали. А дедушка расстроился, что котят не взяли.

Михаил посмеялся от души:

- Вот-вот! Нужно было по деревне проехаться, этого добра им бы полную тележку натолкали, всяких - белых, рыжих, блохастых, по пятаку за штуку! Торговали бы на рынке котятами, прибыльный, однако, бизнес!

- Ты всё шутишь?

- А то?!? Не горюй, мам, вот Надька с бархатных сезонов вернется, заберёт ваше мясо.






ПРОБА СЕРЕБРА


Золовка Маруся всю жизнь проработала на вредном химическом предприятии Урала. Ближе к выходу на пенсию привязалась к ней болячка - киста носовой перегородки, которая мешала дышать, различать запахи. Пластическая хирургия лица была в те годы развита слабо, а если точнее, ей, простой работяге, её и не предлагали. В результате, перенесла Мария сложную операцию, при которой практически выворачивали лицо наизнанку, как чулок, чтоб добраться до кисты.

Долгий период реабилитации, затраты на таблетки и лекарства опустошили семейный бюджет, и пошла Маруся просить материальную помощь у родного предприятия. Администрация посетовала на нехватку финансовых средств, но нашу Марусю не забыли, отметив Почетной грамотой, а к Восьмому марта вручили серебряный значок ветерана предприятия. Обрадовалась Мария и припрятала награду вместе с удостоверением в сервант, а потом на время забыла про неё.

Вспомнила, когда за столом по поводу какого-то торжества собрались гости. Довольная собой, Маня прицепила значок на грудь и вышла к столу. Гости улыбались, поздравляли, желая здоровья и долголетия, один муж отнесся к награде скептически. Ей стало обидно, и она сказала ему:

- Что ты, Шурик, вредничаешь, посмотри, он же из чистого серебра!

- А ну-ка, снимай, сейчас проверим, - в предвкушении склабился муж.

Маруся сняла значок и передала мужу, продолжая комментировать достоинства награды:

- На донорский похож, только там капля, а этот овальный. И не всякому его дают, а мне вот дали!

Муж взял значок, повертел в руках, прищуриваясь, отводя руку подальше от глаз, потом попробовал на зуб и вывел свой вердикт:

- Прибери, на блесёнку сойдёт.

Маня растерялась, потом обиделась на мужа:

- У тебя одна рыбалка на уме!

- Спасибо, Маруся, за понимание! - взглянул муж исподлобья.

- Вот, он же ещё обижается! - возмутилась Мария. 

- Обижаюсь! - строго заявил муж, - Потому, что ты не понимаешь, что у меня не рыбалка на уме, а ты! Что никому мы не нужны в этой жизни. Вспомни: когда ты на операционном столе лежала, кто о тебе позаботился?!?

- Что ты, Шурик, ко мне подружки приходили, навещали!

- Подружки подружками, они такие же простые люди, и ты чисто по-человечески тоже их навестишь, если что-то случится, а семья - это главное!

Гости расходились по домам. Маруся с мужем вышли их проводить. Распрощались на перекрёстке, пошли домой. Знобило. Небо было затянуто низкими облаками, редкие звёздочки освещали слабо. Маруся взяла мужа под руку, запрокинула голову. Чахлые сосны с голыми стволами, казалось, упираются в самые облака, переплетаясь где-то там, в бесконечности, своими кронами. От этой бесприютности и холода её вдруг пронзила тоска. Плотнее прижавшись к мужу, покорно произнесла:

- А знаешь, Шурик, ты был прав: дороже тебя и детей у меня никого нет! Если хочешь, забирай мой значок на блесну.

- Дура, ты, Маруся! - беззлобно засмеялся муж. - Не нужен мне твой значок, это ж я так…






ЧУДАКИ 


Большая семья Овсянниковых была какая-то чудаковатая. Крикливые, громкоголосые, взбалмошные, они часто ругались между собой, не смущаясь присутствия посторонних людей. Ссорились на покосе, при заготовке дров, на огороде.

Жадные к работе, они могли бы горы свернуть и жить безбедно. Но эта их вечная свара и раздоры портили всякое дело и начинание. Соседи не раз видели, как, препираясь и пеняя друг другу, они нередко бросали работу, оставляя на меже одну Матрёну - жену и мать семейства.

Матрёна не отличалась кротким нравом. Импульсивная, не по-женски жёсткая, с колючим проницательным взглядом чёрных как смоль глаз из-под нависших вечно сдвинутых бровей. Зло поджатые губы и нахмуренные брови очень рано проложили на лице мимические морщины, при этом чёрные густые волосы еще не имели седины. Голос у Матрёны был низкий, грубый, всегда с ноткой недоверия.

Муж её, Арсений, на первый взгляд был самым добрым человеком в семействе. Высокий, худощавый, при разговоре он широко жестикулировал длинными, мосластыми руками, разводя их в стороны, словно крыльями, хлопал по бедрам. Ставя домиком белёсые брови, напускал на себя дурашливый, беспечный вид, дразнил жену. «Матрёшка, Матрёшка! Губки, губки, щёчки, щёчки!» - ёрничал он, жестами изображая, как супруга красит губки и щёчки.

Вот с этого, пожалуй всё и начиналось. Изнурённая частыми родами, вечно в работе и заботе, Матрёна не то, чтобы губы красить, доброго платья никогда не имела. Синий хлопчатобумажный халат поверх ситцевого платья, хлопчатые же чулки в дорожку, которые удерживались широкой резинкой выше колена. Волосы всегда глубоко упрятаны под платок.

Она не принимала шуток мужа, яростно и зло огрызаясь. Старшие дочь и сын заступались за мать, младшие поддерживали отца. Начиналась перебранка. Глава семейства, в конце концов, зло сплюнув под ноги, убирался во двор. Сняв висевший на углу навеса кнут, громко щёлкал им оземь, ровно пастух, собирая в стадо своих подопечных строго по старшинству, зычно кликал:

- Тамарка-а, Ванька-а, Мишка-а, Валерка, Танька, Манька, Юрка, домой! Быстро домой, я сказал! 

Ребятишки, не смея перечить отцу, бежали с поля. Точно так же Арсений собирал своё семейство к ужину, добавляя при этом:

- Быстро домой овсянку хлебать!

Односельчане смеялись: «У Овсянниковых любимое блюдо - овсянка!»

Матрёна никогда не бросала работу и в гордом одиночестве ломила за всю семью. Но, как она не билась, везде успеть ей не хватало ни сил, ни времени. Сколько ртов накормить, сколько портков постирать-починить!

Овсянниковские ребятишки в той или иной мере во многом повторяли своих родителей. А самый младший, Юрка, в равной степени унаследовав и от отца и от матери самые яркие экспрессивные черты, с раннего детства слыл истинным чертёнком.

Как-то зашел к Овсянниковым соседский мальчик Федя. Дома в этот час были только Маня, Юрка и Матрёна. Старшие дети учились в первую смену, а Юрка и Маня так же, как и Федя во вторую. Матрёна в горнице чинила одежду. Дети сидели за столом, ковыряли из большой чугунной сковороды жареную картошку. На столе в алюминиевой миске горкой лежали варёные яйца, а прямо на столешнице большими ломтями нарезанный хлеб.

Федя мялся у дверей:

- Давай скорей, - поторапливал он соседа, - В школу опоздаем!

- Успеется! - небрежно кинул Юрка. - Федя, давай на спор, сейчас я яйцо куриное целиком проглочу. Если проглочу, ты мне свою колесянку отдаешь, если не проглочу, я тебе свой ножичек. Федя не успел принять уговор и глазом моргнуть не успел, как Юрка быстро-быстро расчистив от скорлупы вареное яйцо, засунул острым концом в горло, и начал глотательные движения. Федя, от недоумения расширив глаза, смотрел, как Юркины очи сначала вылезли из орбит, потом наполнились слезами. Засунув руку в рот, он не то пытался вытащить яйцо обратно, не то протолкнуть

дальше в пищевод.

Между тем слезы уже ручьем текли по его щекам, крылья носа стали белыми-пребелыми, а губы синюшными, лицо приобрело кумачовый цвет. На Юрку было страшно глядеть. Сидящая напротив сестрёнка Маня, в ужасе обхватив лицо руками, не смела произнести ни звука. Федя побаивался Юркину мать, но, видя критическую ситуацию, робко шагнул к дверям горницы, позвал:

- Тетка Матрёна!

- Чего тебе? - оторвалась та от починки.

- Тут Юрка яйцом подавился.

Матрёна, отбросив работу, живо метнулась в кухню. Подскочив к сыну, грубо по-мужски саданула кулаком между лопаток. Яйцо пулей выскочило изо рта, перелетев через стол, шмякнулось об пол и развалилось пополам. Две пёстрые кошки вмиг накинулись на еду. Юрка, вдохнув полной грудью, прилёг на стол, отдыхивался, утирал кулаками набежавшие слёзы. Матрена между тем, подхватив кухонную тряпку метелила сына по спине, по голове, приговаривая:

- Ах, ты орясина, дубина стоеросовая, опять ты за своё! Опять, опять! Сколько я тебе говорила, добалуешься, ох, добалуешься ты у меня!

Юрка вяло отбивался от матери, Федя видел, как, вывернув голову, он склабился ему. А когда Матрёна, отведя душу, в сердцах бросив тряпку, и, пнув по пути путавшихся под ногами кошек, удалилась обратно в горницу, Юрка накинулся на дружка:

- Вот ты, дурак, Федя, на фига ты её позвал! Я его уже почти проглотил! Манька и то вон молчала!

Сестра Маня, зло сверкнув материными колючими глазами, огрызнулась:

- С тобой чертогоном связываться, лучше ежа с иголками проглотить!

Юрка не обратил внимания на колкость сестры. Быстро одевшись и прихватив за пазуху один учебник и тетрадку, выскочил вслед за Федей в сени. По дороге он всё пенял соседу:

- Этот спор не считается, ты мне помешал, так что на мой ножичек не рассчитывай!

- Пошёл ты Юрка, на фиг, не нужен мне твой ножик, я с тобой и спорить не собирался, это ты сам дурью маешься!

Летом Матрёна больше всех на деревне заготавливала ягод. Выходила в поле рано, подхватив на коромысло два огромных ведра. Во второй половине дня возвращалась в деревню с полными вёдрами самых отборных, крупных вызревших ягод. Своих потаённых мест сбора, однако, никому не показывала.

Однажды Матрёна вышла из дома, припозднившись. Юрка собрал соседских ребятишек, пообещав показать ягодные поляны, и, увязавшись за матерью, вёл свою команду. Девчонки и мальчишки с бидончиками и ведёрками семенили следом, прислушиваясь к своему предводителю. Стоило кому-то отстать, норовя сорвать попадающиеся на пути ягоды, Юрка повелительно командовал:

- Что вы как бараны непослушные! Какие это ягоды! Настоящие ягоды впереди, вон, посмотрите, мамка чешет и не оглядывается, а мы из-за вас отстанем.

Матрёна и правда шла скорым шагом, почти не глядя под ноги, хотя по пути уже попадались довольно приличные поляны с ягодником. Вот так на одной, затем на другой полянке остались дети по два-три человека, не желая идти дальше. Юрка махнул рукой:

- Ну, и чёрт с вами, собирайте эту мелюзгу! Больше сроду с вами связываться не стану!

Матрёна же оставшихся смельчаков уводила всё дальше и дальше от деревни. Ребятишки не слушались Юрку, и вновь кто-то оставался на очередной поляне, красной от ягод. Даже самые терпеливые и упорные, что до конца дошли с Юркой за его матерью, умученные долгой дорогой и нестерпимым зноем, плелись уже оттого, что боялись заблудиться, так далеко ушли за деревню.

Когда, наконец, Матрёна, сняв ведра с коромысла, приступила к сбору ягод, у ребятишек уже не осталось сил и места в бидончиках. Всё ж вопреки Юркиным окрикам многие набрали по пути больше половины посудины, оставалось только добрать их, а потом горстями отправлять в рот, либо в вёдра Матрёны.

Обратно шли другой дорогой и до дому добрались гораздо быстрее, Матрёна явно петляла, сбивая ребятишек с толку, не желая показывать заветные места. С тех пор желания ходить с ней по ягоды больше ни у кого не возникало.

Арсений прилюдно восхвалял прелести супруги, неизменно приговаривал: «Матрёшка моя - красота! Щёчки, щёчки, губки, губки!» Потому, с чьей-то лёгкой руки Овсянникова-старшего прозвали Арсюха Красота.

Он нередко потешал своими прибаутками взрослых людей, а вот для ребятишек был грозой. Соберутся мальчишки горох с совхозного поля пощипать, Арсений тут как тут - бежит по полю, руками размахивает, кто первый его увидит, бросит клич остальным: «Арсюха Красота!» И припустят мальчишки что есть духу, куда глаза глядят. Девчонок Арсений в кукурузе подкарауливал. Любили девчонки початки собирать и делать из них куколок - косички заплетать из разноцветных кукурузных волосинок.

А зимой собирается вся окрестная ребятня, мальчишки и девчонки, на совхозных соломенных стогах. Натянув широкие шаровары на раструбы валенок, пробираются по занесённому полю след в след к стогу. Затем старшие из ребятишек протаптывают на вершину стога ступеньки, выемки, по которым можно забраться наверх. А уж потом начинается потеха: кто-то громко считает:

- Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана, буду резать, буду бить, выходи, тебе галить!

Выбрав галящего, стремительно взбираются на вершину стога, прыгают там, улюлюкают, подзадоривая преследователя. Когда тот приближается, скатываются по отвесным бокам стога вниз. Полет стремительный - ух, аж душа уходит в пятки! Солома скользкая, пахнет хлебом, пылью, мышами и летом. Сверху на скатившегося летит кто-то ещё, потом третий, получается куча-мала. Дети барахтаются, выбираются, стряхивают с себя охапки соломы. Визг стоит, хохот. Голящий тоже скатывается вниз, но те, кто успел спуститься, уже старательно забираются обратно на верхотуру.

До вечера нет ребятишкам устали. Разгорячённые и весёлые опять пробираются по снежному полю, на торной дороге тщательно обирают с одёжек солому, вытряхивают носки и валенки, выбивают рукавицы и шапки, условившись завтра продолжить игру. И завтра и послезавтра визг и смех на стоге, пока кто-то, взглянув на поле, не крикнет:

- Арсюха Красота!

Кубарем вниз! Дорога на деревню отрезана - по их следу махая руками и нещадно ругаясь, пробирается Арсений. Ребятишки несутся по занесённой целине, уже не след в след. Кто в ближайший лесок, кто в обход по полю. Благополучно миновав расправу, собравшись потом вместе, галдят, наперебой рассказывают кто, как и куда бежал. В следующий раз путь к этому стогу опасен, Арсений может выследить, притаившись там. Мальчишки рыскают по околицам в поисках нового стога, потом история повторяется вновь. 

Шли годы, разлетелись дети из овсянниковского гнезда. Матрёна с Арсением как-то пообтёрлись, поутихли, состарились. Скособочился, обветшал их домик. Но летами жизнь оживала, раскрашенная крикливыми голосами внуков, привезённых из города на каникулы. Арсений по вечерам с удовольствием брал в руки кнут, и, щёлкая им, сзывал теперь уже внуков:

- Нинка-а, Галька-а, Валерка, Танька, быстро домой, овсянку хлебать!

Приезжал неженатый Юрка, ухлёстывал за подросшими соседскими невестами. Целыми днями по улице гремела тележка - это Юрка на самодельной двухколёсной коляске, приспособленной под флягу, возил через улицу воду, чтоб хоть как-то обратить на себя внимание девчат. Соседи смеялись:

- Опять Юрка воду возит, того гляди весь колодец вычерпает!

Потом младший Овсянников надолго пропал. Выросли внуки, всё реже появляясь в деревне.

Первый умер Арсений, через короткое время унесли на погост и Матрёну. На её похоронах последний раз собрались в доме дети и внуки.

После в деревню уже никто из их семейства не приезжал. Ещё позже прошёл слух, что второе их поколение тоже всё вымерло. Домик снесли, построив на его месте новый добротный. За короткое время в нем сменилось три хозяина, но как-то никто из них не прижился. Жильё и надворные постройки разобрали и увезли, а пустующую усадьбу и поныне называют овсянниковской.






СОВЕСТЬ




Что ни говори, а Клим Перебежкин совестливый человек. Бывает, конечно, запьет, загуляет, а как протрезвеет, пашет за семерых. Сердится на себя за то, что опять сорвался, и пашет - в работе он зверь. Жена Дуся, измученная очередным загулом, не раз обращалась к руководству, накажите, мол, честь по чести, чтоб неповадно было. Бригадир и председатель лишь руками разводят:

«Клим пропьется - человеком будет, а вот у кого ума нет, тот и трезвый дурак и лодырь!»

Дуся в сельпо, к продавщице:

- Ты моему в зарплату не продавай спиртного!

- Не имею права, - также разводит руками продавец.

- А ты на меня ссылайся. Будь моя воля, я бы их всех в день получки отоварила - выдала бы спичек на все деньги, карманов бы не хватило! - в сердцах уходит Евдокия из магазина.

Как-то в очередной загул у мужиков продавщица, подстрекаемая односельчанками, рискнула и вместо водки сунула мужикам кому соли, кому сахару взвесила, кому спичек - ходовой товар. Климу Перебежкину достались шоколадные конфеты «Трюфели». Клим не решился спорить с Марией Карповной, что греха таить, часто она мужиков под запись отоваривала. Пойди вперекор, потом откажет, женщина она строгая и серьезная.

Растолкав дорогие конфеты по засаленным карманам рабочей телогрейки, Клим отправился прямиком в рабочую сторожку, где собираются после работы мужики резаться в карты, домино, распивают вскладчину.

Человек пять зло лупили по затёртой столешнице костяшками домино. На приход Клима среагировали вяло. Клим, не увидев среди играющих закадычных дружков Кирюху, Фёдора и Леона, спросил о них у присутствующих.

- Заходили, тож о тебе спрашивали. Сказали что сегодня у вас сухой закон. Карповне блажь пришла: всех вместо водки отоварила предметами первой необходимости: кому спички, кому соль, Леону хозяйственное мыло досталось, пошёл бабу радовать.

- Ха-ха-ха-ха! - ржали мужики..

Клим не решился сам себя поднимать на смех, промолчал о том, что его карманы набиты конфетами. Побрёл домой хмурной, рассчитывая сорвать зло на Дуське. Жены в доме не оказалось, наверное, коровам воду таскает. На печи сидел младший сын - пятиклассник Петька. Клим вытащил горсть конфет, протянул сыну:

- На, трескай!

- Это всё мне? Папка, я такие конфеты только во сне пробовал!

Это же самые дорогие!

Петька сиял от восторга, а Клим продолжал доставать из кармана конфеты, ссыпал их на колени сына. Потом сел спиной к печи, не снимая телогрейки, ссутулился, распустив распахнутые полы крыльями, уронил голову на грудь. Вспомнилось Климу вдруг собственное босоногое и далеко не беззаботное, а голодное, холодное детство. Как однажды во время войны стоял он со своими братьями и сёстрами на запылённом крыльце сельмага. Просто так стояли, от голода в животах урчит, а из сельмага хлебом пахнет, хоть надышаться вволю. Вдруг, самая шустрая сестра Лизка заметила в пыли крылечка какой-то грязный белёсый шарик, величиной с добрый боб. Жестами поманив сестру и братьев, Лизка указала на неизвестный предмет. Все встали кружком и она большим пальцем ноги выколупнула из пыли шарик, и, крепко зажав пальцами ноги, вприпрыжку бросилась за угол магазина. Сестра и братья за ней.

Укрывшись от посторонних глаз, Лизка обтёрла шарик о платье, и первая лизнула. Шарик оказался сладким-пресладким. Перебежкины ребятишки поровну поделили лакомство, тщательно раскусив на равные части. Внутри оказался еще один шарик более твердый и меньший размером. Сколько же восторга испытали они, медленно рассасывая это сладкое чудо. Видно кто-то из покупателей обронил на их счастье конфету, которая оказалась крупным драже.

Голодное военное детство, лишённое элементарной радости. И так вдруг проняло Клима воспоминание, аж на слезу пробило. Хорошо, что Петька не видит. Но сын заметил, что с отцом творится что-то неладное, и затих на печи. «Ладно, мы ничего доброго в своей жизни не видели, - рассуждал между тем Клим сам с собой, - А детишки-то наши, разве мы не можем доставить им лишний раз радость? За что воевали? За что победу одержали над фашистским супостатом? За счастливое детство своих детей!»

Зашла Дуся, жена. Увидев мужа с поникшей головой, с порога закричала: 

- Нажрался опять! Всё не насытишься, глотка твоя лужёная!

- Мамка, ты чего?!? Папка ни граммочки не пьяный, конфет мне принес, - растерянно произнёс Петька.

Клим поднялся, снял телогрейку, прицепил на гвоздь в стене, и, не умываясь, забрался к сыну на печь, лёг ничком на горячие кирпичи. Ласково сказал:

- Ты сиди, сиди, Петька, жуй свои трюфеля или как там их, я с краешка полежу, что-то промёрз сегодня до самых костей.

Дуся, сконфуженная своей промашкой, быстро растопив русскую печь, наладила тесто на блины, напекла на поду целую горку, растопила сливочное масло, заискивала перед мужем и сыном:

- Мужики, хватит лежать, слезайте, покушайте блинков спылу сжару.

Сказать, чтоб Клим Перебежкин совсем перестал пить после этого случая, - значит, согрешить, слукавить. Однако всякий раз, сбросившись с мужиками на выпивку, он не забывал сына, брал для него самые дорогие конфеты - «Красную шапочку», «Мишку на Севере», «Гулливер».






ЛЕКАРСТВО ОТ ЗУБНОЙ БОЛИ




Кто не знает зубной боли, не поймёт, как она выматывает - пульсирующая, тюкающая, раздирающая полщеки. Когда рот не закрывается оттого, что кажется этот зуб - пуп Вселенной - он самый длинный, самый главный, и без его «согласия» ни попить, ни поесть.

Вот с такой болью пролежала я в раннем детстве неделю, обессиленная от боли и голода, еле пикала на кровати в углу. Стоматологов в деревне не было, и ни о какой медицинской помощи мечтать не приходилось. Мама испробовала на мне все народные средства: прикладывание льда и солёного сала, полоскание содой и солью. Не помогли и таблетки анальгина. Кто-то знающий сказал, что горячее прикладывать нельзя, но не меньше меня изведённая страданиями чада, она рискнула и приготовила мне резиновую грелку с кипятком, обернутую махровым полотенцем. Вот на этой грелке мой зуб мало-мало успокоился и я заснула.

Вечером после работы к папе пришли в гости два молодых человека, один из которых был когда-то у него в учениках слесаря в МТМ. Должна сказать, что отец наш славится «золотыми руками» и талантом от Бога и поныне. А уж сколько подмастерьев прошло через его руки, сказать затрудняюсь. Заехав в наши края, ученик решил отблагодарить отца, поговорить «за жизнь».

Гостей усадили за стол, а, так как кровать моя стояла тут же, на кухне, я волей-неволей слышала весь их разговор. Папа говорил тоном наставника, ровно, спокойно, поделился семейной бедой:

«дочка младшая зубом мается, уж которую ночь не спит». Ребята пришли с гитарой и через какое-то время, оглядываясь на болящую, спросили разрешения сыграть и спеть. Папа великодушно разрешил, и началось представление.

Совершенно не помню слов незатейливых песенок в исполнении тех артистов, но точно знаю - это были не частушки, но песенки-шутки, озорные и весёлые, о приключениях одного героя. Столько было молодого задора, юмора и обаяния в самих артистах, что я, совершенно забыв о своей боли, уже не лежала, а сидела на кровати, с интересом слушая импровизированный концерт. Вдохновленные нашим вниманием артисты были в ударе.

Мама с папой смеялись до слёз, я на своей кровати с панцирной сеткой подпрыгивала «до потолка». В приоткрытую дверь сеней заглядывали и хихикали девчонки - моя старшая сестра и её подружки. Родители звали их: «Девчонки, так идите в дом, не прячьтесь!» Но девчата, вступившие в пору нежного возраста, стеснялись и продолжали таиться за дверью, которая, тем не менее, открывалась все шире и шире.

Когда наши гости собрались уходить, папа горячо благодарил их, жал руки: «Вы мою дочку вылечили!» А я после их ухода на трясущихся от слабости ногах встала, и, повиснув на подоконнике, стала смотреть в окно с видом на огород. Была ранняя весна, снег уже сошел, но пейзаж за окном был пока унылый. Вдруг на глаза мне попались капустные кочерыжки, торчавшие из оттаявшей земли, покрытые серой весенней плесенью. Невольно сглотнула слюну, немедленно попросив: «Мама, свари мне суп из кислой капусты».

Помню, как она обрадовалась и захлопотала на кухне с приготовлением щей. Поскольку жевать я еще не могла, мне слили бульон с этих щей, и с каждым глотком я чувствовала, как возвращаются силы. Казалось, в мире нет ничего вкуснее этого блюда.

С детских лет, наверное, на подсознательном уровне, щи из квашеной капусты для меня - самое исцеляющее лекарство.






ПОЕЗДКА В ПИТЕР




Мартын Разумов увидев как-то по телевизору документальный фильм о Петергофе, загорелся свозить жену и дочь в Ленинград и обязательно сводить на экскурсию во дворец Петра I. По вечерам, размечтавшись, с чувством рассказывал о золотых скульптурах и каскадах фонтанов, окружающих дворец. Повествование о Самсоне, раздирающем пасть льва и возносящем столб воды выше здания дворца, было главным козырем его вожделенной мечты.

Дочь Алёнка скептически улыбалась, не веря в затею отца. А вот жена Ирка, вредная, баба, откровенно смеялась: «Сиди уже, куда мы от своих хвостов оторвёмся! Вот весна придёт, аккурат нам по дворцам царским шляться! Тут заготовка дров, а тут огороды, и покос подойдёт не задержится. Ещё какое лето выпадет, зарядят дожди - ходи в резиновых сапогах, меси грязь, не хочу!»

Мартын злился. Но это зло как раз и подстёгивало доказать своим женщинам, что мечты рано или поздно сбываются, если сильно захотеть.

- Вечно ты каркаешь! Нет, чтоб поддержать мужа, подгадать отпуск в одно время. Алёнка само собой на каникулы летом пойдёт.

- Ага, мне трудовую практику отрабатывать, - ерепенится и дочь.

- Заради такого дела я лично с директором школы договорюсь, практику перенесут, после Питера отработаешь, - деловито рассуждает Мартын.

Жена опять встревает в разговор:

- Ещё шкуру с лося не ободрал, а уже копыта и рога делишь!

Мартын сердится окончательно:

- Сказано поедем, значит поедем! Главное, какое дело: родня ведь у нас там, было бы не к кому, так я бы и не загадывал.

Ирка, хоть напоследок, но кроет своим словом:

- Родня! Нужны мы им как собаке пятая лапа! Они, поди, забыли, как тебя звать.

- Вот, вот! В энтом и есть вся твоя вредная, поперечная бабья сущность! Сиди тогда дома, а мы с Алёнкой этим же летом круиз совершим! - в сердцах хлопает Мартын дверью и уходит.

Разговор на время забыт. Но когда жена в один из летних дней заявляет, что пошла в отпуск и собирается навестить в областном центре сестру Зинку, Мартын молча уходит на работу. Вечером, после рабочей смены объявляет жене и дочери:

- С завтрашнего дня я в отпуске. Даю вам два дня на раздумье и сборы. Не хотите ехать, один поеду.

- Куды это ты намылился? - недоумевает жена.

Алёнка озорно взглядывает на мать, ждёт, может, та сама догадается, не выдержав, подскакивает к отцу:

- Папка, я с тобой поеду! У меня практика только через месяц.

До Ирки теперь отчётливо доходит смысл сказанного. Поджав губы, она удаляется в комнату. Но через минуту кричит оттуда:

- Это вы ловко рассчитали! А я к Зинаиде собралась, это как? 

- Ты к своёй Зинаиде кажное лето носишься - эка невидаль, а мы в Питер махнём, правда, Алёнка?!?

Наутро Мартын встает рано и явно собирается куда-то, поглядывая на часы. Жена, как бы, между прочим, спрашивает:

- Когда ехать собрались?

- Поеду на станцию за билетами, как приобрету, так и поедем.

- Так это, - тушуется жена, - Согласная я, только на кого хозяйство оставим?

- Что мы с тобой без роду племени? Григория с Лидой попросим, Нинку с Павликом. Разве мы у них не остаемся? - как о давно решённом заявил Мартын. - Короче, поехал я на станцию, беру три билета, а ты договаривайся и чемодан собирай!

На станции Мартын не успел толком сообразить, как оказался в числе многих в маршрутном автобусе, следующем на железнодорожный вокзал. Автобус набился битком, едва закрылись двери. Водитель нервничал, кричал в микрофон: «Граждане пассажиры, освободите заднюю дверь!» Кондукторша ворчала, пытаясь пробраться между пассажирами, чтобы не пропустить, обилетить всех. Люди, притиснутые друг к другу, вяло оплачивали проезд.

Особенно тесно было на задней площадке, где стоял Мартын. Кондуктор уже не уговаривала, а истерично кричала: «Ну, что глаза вылупили, как бараньи яйца, рассчитывайтесь за проезд! А ты, чего прижался как сирота казанская? Плати, давай!» Транспорт качается на поворотах от перегруза, но порой кажется, что это волны смеха выводят его из равновесия. 

В билетные кассы очередь до самых дверей. «Мать честная, видно все в отпусках, эдак ещё билеты не достанешь!» - рассуждает Мартын. Честно выстояв, оттолкавшись локтями и вытерпев ссоры и ругань, он приобрёл три билета до Ленинграда с пересадкой в Москве.

Ночью супругам не спалось, волновались: дорога дальняя, опять же не каждый в царский дворец попадает. Мартын рассказал жене о приключениях на станции. Ирина очень удивилась:

- Вроде городские, а как себя ведут! Мартын смеялся:

- Какая она городская, у ней на лбу написано, что баранов пасла, вот людей баранами и обзывает!

Смеялись, потом молчали: каждый думал о своём.

- Мартын, ты спишь? - окликнула жена.

- Нет. Чего ты?

- Да я вот думаю, сколько денег с собой брать будем?

- Как сколько? Все отпускные и возьмём.

- А немного будет? - сомневается Ирка.

- Лучше пусть останутся, чем зубами щёлкать и думать, где бы занять. Путь-то не ближний. Ты там, это…Приготовь, куды вы бабы их прячете.

- А то я не знаю! - возмущается жена. Мартын удовлетворённо крякает:

- Основную сумму туды поклади, но чтоб и на руках сколько-то осталось: в дороге покушать, Алёнке на станции мороженку купить, газводу.

До Москвы добирались чуть не неделю. Кое-как разобрались с пересадкой. Мартын не раз подумал: «Хорошо, что жена поехала, она всё же толковее меня.» А ещё его мучил вопрос: «Что же я заранее не догадался с родственниками связаться? А ну, как они в отпуске и, например, к морю укатили?» О своих тревогах пока не говорил, будь, что будет.

Прибыли в Ленинград. Мартын рылся в нагрудном кармане в поисках адреса двоюродной сестры. Вроде заучил наизусть, а вот, поди ж ты, разволновался и забыл. Местные таксисты, угадав приезжих, крутились рядом: «Вам куда, любезные?» Мартын, найдя нужную бумагу, почти торжественно прочитал:

- Посёлок Шушары, улица Юбилейная, дом пятьдесят девятый. 

- Садитесь, махом доставим! Шушары - это совсем рядом, быстро нашёлся самый шустрый водитель.

Жена Ирка глядела на Мартына строго, делая незаметные знаки предостережения. Мартын раздражённо махнул рукой:

- Садитесь! Тут такое дело, не каждый день в Питере бываем! Будем ходить дознаваться, как туда добраться, а человек может быть местный, ему нас в два счёта добросить!

И, будто оправдываясь, добавил:

- Не было бы сумок.

Таксист вился угрём, стараясь не упустить возможность заработать. Принял из рук пассажиров сумки, уложил в багажник, любезно распахнул дверцы автомобиля перед женщинами. Мартын довольный сел рядом с водителем, про себя отметив: «Недаром, говорят: ленинградцы народ приветливый, чего ещё ждать?!»

Выехали на широкий проспект. Сибиряки слегка робели, припав к окнам, разглядывали быстро мелькающие высотные здания, множество народу - просто лавину людей идущих навстречу друг другу в два хаотичных потока. Автомобиль между тем мчался по шоссе. Мартын с удовлетворением отметил на большом указателе: «пос. Шушары - 7 км».

Он вступил в пространные разговоры с водителем, сразу выложил цель своего приезда и откуда они приехали. А счетчик между тем быстро-быстро отсчитывал сначала копейки, затем рубли. До Шушар доехали очень быстро и жена Ирка, тревожно заглядывая через плечо мужа на счётчик, слегка успокоилась, хотя там значилась уже цифра «15 руб. 25 коп». Но вот по самому посёлку вдруг начались бесконечные круги. Ирина заволновалась, заметив, что по одному и тому же месту они кружили уже третий раз. Приметил это и Мартын, слегка откашлявшись, сказав таксисту:

- Слышь, мы тут уже были. Так-то я сам водитель, места вишь, приметные!

Таксист, не сморгнув глазом, выкрутился:

- Слушай, заблудился я, а мы сейчас спросим! - он посигналил встречной машине, притормозив, спросил: - Подскажи, брат, улица Юбилейная?

- Пятьдесят девятый номер - уточнил Мартын.

Им объяснили, что нужно развернуться и ехать в другую сторону. А счётчик отсчитывал, цифра перешла на третий десяток. Мартын и сам волновался, виновато посматривал на жену и дочь. Машина уперлась на этот раз в тупик. Опять пришлось спрашивать прохожих, проезжих. Когда всё же остановилась на улице Юбилейной возле нужного дома, на табло значилась цифра «45 руб.,04 коп.»

Сибиряки переглянулись. У Ирки в глазах плясали злые искорки. Мартын беспомощно пожал плечами, спросил:

- И сколько же с нас за проезд?

- Я, конечно, немного заблудился, давайте тридцать пять рублей и довольно - выдал водитель.

Мартын вытащил из нагрудного кармана две смятые десятки, повернулся к жене:

- Ирина, доставай там, у меня больше нет.

- Где это там?!? - взорвалась жена. Порывшись в сумочке, вытащила ещё пять рублей, сунула мужу в руку. - Хоть волком вой, нет у меня больше! До Москвы на троих чуть больше затратили. На обратный путь билеты купили, - она решительно открыла дверцу машины, вышла и дочери приказала: - Выходи! Отцу если не нравится, пусть обратно в Ленинград катится.

Алёнка послушно выбралась из машины. Мартын растерянно смотрел на водителя, тот с кислым видом протянул руку:

- Ладно, давай! Зря только с вами связался.

Он вышел из машины, открыл багажник и безразлично отвернулся, ждал, когда пассажиры сами достанут свои сумки. Едва машина скрылась из виду, Ирка грозно подступила к мужу:

- Миллионер что ли?!? Доставай там, - передразнила она его. 

- Ну, а если бы он не согласился? - отпарировал Мартын.

- А ты беги следом, я тебе последние отдам! Домой на попутках добираться будем?

Жена, подхватив сумки, решительно шла впереди. Мартын с виноватым видом семенил следом налегке. Спохватившись, подскочил к ней:

- Давай сумки-то. - И, рассеянно оглянувшись по сторонам, добавил: - Дом пятьдесят девять вот он, а ты куда направилась?

- На кудыкину гору! Ты к людям с пустыми руками собрался:

«Здрассьте, не ждали?» Я там «Гастроном» видела, может, гостинчик какой купим.

В гастрономе жена заворожено уставилась на витрину с колбасами. Не веря своим глазам, читала вполголоса: «Докторская, краковская, солями или салями?» - она повернулась к Мартыну, взгляд её выражал не то восторг, не то растерянность. Тихо спросила:

- Как думаешь: сколько в одни руки дают?

- Дак, давай спросим, - с готовностью повернулся к продавцам.

Ирка предостерегающе зашипела:

- Ты уже таксисту, слава богу, всё рассказал, давай ишшо тут доложимся! Становитесь в очередь, если в одни руки дают помалу, возьмем три веса. - А громко спросила: - Девушка, можно докторской колбасы взвесить?

- Конечно, сколько для вас? - с готовностью ответила молодая приветливая продавщица.

- Если можно, одну палочку. Девушка положила колбасу на весы:

- Пожалуйста, отбивайте на кассе, - назвала сумму. У Ирки от радости перехватило дыхание:

- А другого сорта можно?

- Сколько угодно, - чуть удивившись, ответила продавец.

Супруги вышли из гастронома довольные с набитой до отказа сеткой-авоськой. Ирина заказала ещё копченой колбасы, сыра двух сортов и рыбу холодного копчения. Алёнка не разделяла восторга родителей, робко спросила:

- Мам, раз тут всё в свободной продаже, не много ли мы взяли?

- В самый раз! - констатировала мать, - Я ж дома голову ломала: что в гостинец привезти? Лето, тут не то, что мясо, - масло, сало соленое не довезёшь в эдакой духоте. А тут, пожалуйста: бери, что душе угодно! И к людям не стыдно заявиться, трое ведь нас едоков, если что, мы, как говорится, своим куском перебьёмся.

Вопреки опасениям Мартына, родственники - Андрей и Галина - оказались дома и сразу узнали, кто к ним пожаловал. Встретили очень радушно, окончательно приведя Мартына в равновесие. Вот только когда гости стали выкладывать на стол гостинцы, хозяйка откровенно удивилась:

- Это вы куда столько нахватали?

- Так не с пустыми же сумками, съедим! - разводила руками Ирина.

- Мы постольку не берем, граммов по сто, двести, лучше свеженького взять.

- Так у вас, что, постоянно всё есть? - в свою очередь удивилась гостья. 

- Разумеется, здесь всё есть, были бы деньги.

- Ты смотри! - радовался Мартын, - Считай вторая столица Родины! Алёнка и то догадалась: зачем, говорит, столько?

Ночью гостям не спалось, хотя устроили их с полным комфортом. В столице на Неве были в разгаре белые ночи: с вечера чуть стемнело, а потом в воздухе разлился ровный чистый свет, освещая окрестности, как днём. Не было только солнца на небосклоне.

- Мать честная! - удивлялся Мартын с восторгом, теснящим грудь. - Не успели приехать, а уж сколько чудес насмотрелись!

- Ага! - со злорадством подхватила жена. - На такси прокатились, чуть не половину зарплаты отдали!

Она вспомнила, как Мартын бахвалился перед родственниками, что именно Ирина, спасла ситуацию с таксистом: вместо запрошенных им сорока пяти рублей отдала половину. Хозяин от души посмеялся, прикинув в уме, объявил, что стоило им поехать на метро до конечной станции, а потом пересесть на маршрутный автобус, они бы затратили на троих один рубль, семьдесят копеек.

Мартын горячился:

- А говорили, что ленинградцы очень приветливые и вежливые люди!

- Так оно и есть, - пояснял Андрей, - Это же таксисты, в основном наезжий народ. Коренные ленинградцы действительно интеллигентные, внимательные.

Затем Андрей порекомендовал гостям первым делом посетить не Петергоф, куда стремился Мартын, а Царское Село - город Пушкин, где они смогут сходить на экскурсию в Екатерининский дворец, лицей Пушкина и летний сад при дворце. А в предстоящие выходные Андрей сам свозит их в Петергоф.

На другой день гости, миновав в Царском Селе памятник Пушкину и лицей, где учился русский классик, стояли в огромной очереди на экскурсию во дворец Екатерины II. Очередь была столь огромной и двигалась так медленно, что сибиряки уже по нескольку раз меняли друг друга, чтоб от скуки прогуляться по близлежащим окрестностям города. В очередной раз удалившись, Мартын долго не возвращался. Алёнка с матерью начали волноваться, высматривая, не идёт ли он?

Мартын появился, улыбающийся и довольный собой. В руках он нёс что-то громоздкое, длинное, обернутое в коричневую упаковочную бумагу. Это нечто грозилось выскользнуть из рук Мартына, он всё время поправлял ношу, не переставая при этом глупо улыбаться.

Алёнка поспешила навстречу, её разбирало любопытство: что приобрёл отец? Коротко переговорив с ним, вернулась к матери. Вид у неё был испуганно-удивлённый. Наклонившись к самому уху, она отчаянно зашептала:

- Ма, это ужас какой-то! Он купил две огромные рыбины!

Как мы с ними во дворец попадём, нас же не пропустят?

Мартын тем временем подошел ближе и подавал жене знаки подойти. Оставив дочь в очереди, родители удалились за территорию ограды. Через какое-то время вернулись, Алёнка отметила, что отец снял с брюк ремень и крест накрест, перетянул им рыбин, оставив при этом петлю подобия ручки. Все трое молчали, при этом родители казались невозмутимо спокойными, Алёнка конфузилась, стараясь не смотреть на приобретение отца. Она отметила про себя, что в очереди стоят даже иностранные туристы, судя по разговору не то немцы, не то англичане.

Очередь между тем заметно продвинулась к ступеням крыльца главного фасада дворца. Перед парадным крыльцом была натянута веревка между двумя стойками, по краям которой стояло по милиционеру. Контролёрша, набрав определённую группу, сняв веревку, пропускала людей во дворец.

Едва Мартын продвинулся со своей ношей к стойкам, милиционеры подошли к нему, спросили:

- Товарищ, а что это у вас за багаж?

Мартын раболепно стал объяснять, что это не багаж, что приехал он из далёкой Сибири, привёз на экскурсию жену и дочь, а тут вот по счастливому случаю приобрёл ценную рыбу, что он оставит её где-нибудь в уголке, а потом заберёт. Мартын боялся, как бы жена не закатила скандал, как с таксистом. Но жена и дочь скромно молчали.

Стражи порядка, убедившись, что в упаковке действительно рыба (правда, пришлось надорвать бумагу и показать рыбьи головы), кое-как пропустили странного простоватого мужичка. Люди в очереди улыбались. Довольный Мартын, не сдержавшись, легонько толкнул жену локтем:

- Ужель в царских хороминах места не найдется нашу рыбу схоронить?

Набрав группу человек из пятнадцати, экскурсовод - молодая, приятная женщина первым делом завела людей в небольшую мрачную комнатку с одним узким готическим окном, слабо освещающим помещение. Так как Мартын шёл последним в своей группе, гид не заметила в руках посетителя огромный свёрток. Мартын тихонько пристроил рыбу на узком подоконнике.

В комнате было абсолютно пусто, не считая небольшого ящика подобия сундука, без крышки, в котором лежали горкой какие-то мешочки с вязочками. Указывая на них, гид предложила:

- Пожалуйста, наденьте бахилы поверх обуви. Мартын расплылся в улыбке:

- Мы не гордые, можем и разуться.

- Что вы, что вы?!? - предупредительно воскликнула гид, - Во дворце очень холодные каменные полы. Да и негигиенично это - без обуви.

Между тем, все бросились надевать мешочки, завязывать тесёмки у щиколотки. Мартын принялся раздавать бахилы женщинам, помогал с немудреной обувью, не забыв в первую очередь о жене и дочери. В комнате тем временем стало уже тесно - зашла ещё одна группа экскурсантов.

В конечном итоге, когда экскурсовод призвала свою группу следовать за ней, Мартыну достались бахилы без тесёмок. Он кое-как подоткнул их в носки и, схватив с подоконника рыбу, в последних рядах двинулся за своей группой. Поднялись по узкой серой лестнице. Гид, жестом руки обводя первый зал, куда вошла группа, начала сопроводительную речь:

- Итак, товарищи, приветствую вас в нашем замечательном городе, носящем имя великого классика. Но не только его имя прославило наш город. Сегодня вы посетите Екатерининский дворец признанный шедевром русского барокко восемнадцатого века. Этот дворец - поистине парадная русских монархов. Обратите внимание…

- Хрясь! - вдруг раздалось в задних рядах экскурсантов. Все обернулись невольно. Мартын, присев на корточки спешно увязывал выскользнувшую рыбу. Жена Ирина помогала ему, Алёнка сконфуженно отошла в сторону. Экскурсовод стремительно подошла к незадачливым посетителям, удивлённо воскликнула:

- Граждане, что же это такое?! Товарищ, кто вас пустил с этим сюда? Как же я сразу не заметила?!?

Мартын, поднялся в полный рост, беспомощно разводил руками: 

- Так это… из Сибири мы, рыбки, вот, захотелось… Может, я её того - на окошко покладу?

Гид от ужаса закатила глаза:

- На какое окошко, товарищ?!? Это же дворец русских монархов, это наша история, разве можно вести себя так беспечно?!?

В зал зашла ещё одна группа, здесь были явно иностранцы, так как гид разговаривала с ними на английском языке. Экскурсовод, группы, где произошёл инцидент с рыбой, явно смутилась, но лишь на миг. Она быстро подошла к одной из смотрительниц музея, что стояли в разных концах зала, внимательно наблюдая за посетителями, и что-то тихо сказала ей. Смотрительница подошла к Мартыну, и шёпотом, чтобы не привлекать лишнего внимания, обратилась к нему:

- Товарищ, пройдёмте со мной.

Мартын безропотно подался вслед за пожилой женщиной, на прощание кинув взгляд родным, мол, «идите как-нибудь без меня». Экскурсовод повела группу дальше, а Мартын, оказавшись на чёрной лестнице, круто заворачивающей за угол, заискивающе обратился к сопровождающей его женщине:

- Ёлки-палки, вы уж извините, конечно, увидел я эту рыбу, и как-то всё из головы вылетело враз. Но вы тоже поймите, мы ведь из самой Сибири ехали, мы люди тёмные, жена вчера в магазине чуть не всю колбасу скупила. У нас-то её днём с огнём не сыщешь! Опять же дочку хотел порадовать, вон рыба-то какая диковинная! Мы ж там, у себя, окромя гольянов да карасей там, ершей всяческих, ничего такого не видим!

Женщина, сдержанно молчавшая всё это время, обернулась и снисходительно улыбнулась:

- Не переживайте, сейчас мы пристроим вашу рыбу с полным комфортом!

Но, взглянув на сверток в руках мужчины, добавила:

- Правда не уверена, что она влезет в наш холодильник. Мартын явно повеселел:

- А что, в царском дворце и холодильники имеются?

Женщина вновь улыбнулась непосредственности простого человека:

- У царей их, конечно, не было, но мы ведь живые люди. Обслуживающего персонала здесь очень много, у нас есть подсобные помещения, где мы переодеваемся, отдыхаем, пьём чай. 

- Понятно. Спасибо вам. Жаль, что экскурсию пропущу, но хоть жена и дочь посмотрят, я ради них и приехал.

- Отчего же не посетите, сейчас рыбу приберём, и я вас обратно провожу. О том, что пропустили, расскажут жена и дочка.

- Неужели?!? - неподдельно обрадовался Мартын. - Вот спасибо вам, добрая женщина! Не зря говорят - ленинградцы добрый народ! А вы приезжайте к нам! - с готовностью и радушием предложил он, - Мы вас за милую душу встретим! Царских хоромов у нас не имеется, но отпотчуем, чем богаты…

Наконец, спустившись в подвальное помещение, дошли до комнаты, которую женщина открыла ключом. В небольшой комнатке скромная современная обстановка: узкий диванчик, стол с двумя стульями и маленький холодильник. Рыба туда явно не вмещалась. Мартын уверял спутницу:

- Та не надо в холодильник, где-нибудь на полу в углу полежит, хорошо бы газетку подложить. Интересно, где же всё-таки царские величества продукты хранили?

Мартына так и подмывало сказать «царские рожи», но, видя перед собой культурного человека, сдержался.

- В специально устроенных ледниках, - ответила женщина, - Вы задайте вопрос экскурсоводу, они это очень даже приветствуют, когда посетители любознательные попадаются.

На обратном пути Мартын всё благодарил смотрительницу. На этот раз шли по другой лестнице, и вскоре сибиряк увидел свою группу. Спутница приложила палец к губам, кивнула и улыбнулась, жестом руки указав Мартыну, чтобы он догонял своих, А сама энергично и бесшумно пересекла зал, направляясь на место своей службы.

Мартын тоже старался ступать тихо, но тут случилось непредвиденное обстоятельство: с ног стали сваливаться плохо укреплённые бахилы. Группа между тем удалялась. Мысленно чертыхаясь, он стянул чехлы с обуви и сунул их в карман, надеясь надеть потом. Нагнав группу, бочком-бочком пробрался к жене. Ирка «строила страшные глаза», указывая мужу на ноги и на оттопыренный карман пиджака. Экскурсовод вела группу дальше:

- Сейчас мы видим Большой зал, площадь которого составляет более восьмисот квадратов, высота потолков семь метров. Узкие простенки между окон, занятые зеркалами, снимают пространственное ограничение, создавая впечатление бесконечности…

Жена и дочь с восторгом озирали зал. Мартын, потрясённый количеством позолоченных предметов, ждал случая, чтобы задать экскурсоводу вопрос. Наконец, улучив минутку, выступил вперёд:

- Скажите, сколько золота израсходовано в этом зале? Гид несколько смутилась:

- К сожалению, не могу ответить конкретно по залу, а вот на убранство всего дворца израсходовано примерно около ста килограммов червонного золота.

Когда переходили на следующий этаж, жена удержала Мартына на узкой лестнице, настояла надеть бахилы, подоткнула их под изнанку летних туфель-плетёнок.

В царской опочивальне на Ирку вдруг напало веселье. Она шептала мужу что-то на ухо, прикрывая рукой рот и сдерживая смех. Мартын кривил губы, крутил головой в знак неодобрения. На сибиряков всё больше обращали внимание. Алёнка делала вид, что совсем не знакома с этой парочкой.

В большой столовой женщины восторгались столовыми приборами, тогда как Мартын ходил вокруг высокого предмета, изукрашенного дивной росписью. И опять не удержался от вопроса:

- Скажите, а вот это что? Я в других комнатах видел, да всё не решался спросить.

- Очень хороший вопрос, кстати! Это изразцовые печи с кобальтовой росписью, колоннами и нишами, выполненные по эскизам Растрелли. Как видите, они не только не портят интерьер помещения, но и дополняют, так как являются произведением искусства. Вы, товарищи, не стесняйтесь, пожалуйста, задавайте свои вопросы!

Мартын приободрился и снова спрашивал. Не преминул он поинтересоваться и про ледники:

- Вот вы рассказывали про балы и ассамблеи, стало быть, гостей у царей помногу бывало. Это ж какие столы нужно было накрыть! А где находятся ледники, в которых хранились продукты, ведь холодильников тогда не было? 

Гид старательно отвечала на вопросы посетителя, а, так как задавал их практически один он, в конце экскурсии улыбнулась ему и сказала:

- Спасибо за интересные вопросы, очень радует, когда посетители неравнодушны.

- А то, мы ж из самой Сибири ехали за тысячу вёрст. Я теперь сам экскурсии проводить буду, мы у вас тут и открытки в киоске приобрели, аккурат весь царский дворец на их изображён.

Когда экскурсия подошла к концу, гид обратилась к своей группе:

- Удачи вам, до свидания! Приезжайте в наш город ещё, мы всегда рады приветствовать Вас в нашем музее!

Посетители, поблагодарив её, расходились по Дворцовому парку, куда она вывела их. Расшаркивался и Мартын, прощаясь и заглядывая в глаза молодой женщине. Ирка беззастенчиво дёргала мужа за рукав, отчаянно звала:

- Мартын, Мартын!

- Ну чего тебе? - раздражённо откликнулся он.

- Как чего, а рыба?!?

- Мать честная, - спохватился, - Я ж забыл совсем!

- Вот я и говорю, беги скорее, спрашивай у неё! Мартын побежал за экскурсоводом, окликнул:

- Девушка, скажите, а как нам теперь свою рыбу забрать? Молодая женщина с минуту смотрела в недоумении:

- Какую рыбу, простите? Ах, да! Это же у вас была рыба.

Идите за мной.

Так как рыба уже изрядно подтаяла, Мартын сгрёб её в охапку вместе с газетами, на которые её уложила женщина-смотритель. Выскочил в сад, где ожидали жена и дочь. Дальнейшие экскурсии пришлось отменить, пока рыба не поплыла окончательно. Наскоро перекусив на скамейке сада купленными загодя булочками, семейство отправилось на квартиру родственников. Едва ступили на порог, Мартын с гордостью продемонстрировал хозяйке рыбью голову:

- Во, сеструха, какую добычу я принёс из царского дворца!

- Боже мой! - воскликнула Галина, - Это же целая акула!

- Не целая, а две! - радовался Мартын.

- Две?!? Ей же Богу, Мартын, на что ты её взял? Это что же я теперь с ней делать буду? Она ведь ни в какой холодильник не влезет! 

Тут инициативу подхватила Ирина:

- Зачем же в холодильник? Мы её сейчас мигом разделаем! Она уже подтаяла. Мартын, а ну-ка, тащи её сюда в ванну! Было бы из чего готовить: и наварим и нажарим. Плохо, когда не из чего, а когда есть - только руки приложи, не ленись.

Быстро переодевшись в домашний халатик, Ирина орудовала в ванной: сняла с рыбы газету и упаковку, залила холодной водой. Выглянув из ванной, крикнула:

- Галина, а тёрка у тебя есть мелкая?

Женщины вдвоём быстро очистили и разделали рыбу на куски, присолили. Ужин изобиловал рыбными деликатесами - рыба жареная, рыбные котлеты, уха. Гости радовались удачному приобретению, Мартын восхищался:

- А мясо-то какое белое, и костей почти нет! Хоть оконфузились малость в царских хоромах из-за неё, зато ужин на славу!

Галина хвалила Ирину:

- Андрей, я напугалась, думаю, куда этих акул девать. Ирина быстро с ней управилась, а мясо действительно вкусное.

Андрей смеялся:

- А ну-ка, Алёнка, расскажи-ка, как папка, по царским апартаментам с акулами бегал?

Алёнка смущалась и только улыбалась в ответ. Потом спохватилась:

- Мам, я не поняла, чему ты смеялась, когда в царской спальне были?

Мать, теперь уже не сдерживаясь, закатилась смехом:

- Ой, не могу! - Она пыталась что-то сказать, но только прыскала, не в силах выдавить слово.

Мартым смеялся:

- Вот, дурёха, она и там закатилась. Шепчет мне на ухо:

«Царский балдахин моль почикала, посмотри, весь в дырках!» Мне ажноть неудобно, люди на нас смотрят. А ей смешинка в рот попала и всё тут! Потом рядом с кроватью вазу какую-то присмотрела, говорит: «Должно быть, царский горшок». Ишо там статуетка такая стояла - маленькая собачка, породистая, видать. Она опять за своё: «Посмотри, какой кобелишка у царей, у нас такой же был, только у него уши не стояли». 

Долго смеялись, вспоминая свои приключения. Условились, что завтра Галина поведёт их по магазинам в Ленинграде, а послезавтра Андрей повезёт в Петергоф.

Ночью Мартын с удовольствием думал: «Вот уж сбылась половина мечты! Однако, молодец Владимир Ильич, что сверг весь этот царский режим. Это же надоть: царские рожи на золоте ели-пили, а народ бедствовал! Но не всё куме праздник!»

В Петергофе Мартыну понравились только скульптуры с фонтанами. Объяснил он это так:

- Фонтаны, скульптуры на улице. Может, простой человек хоть изредка мог их увидеть, а во дворцах только цари жировали.

То же самое он рассказывал землякам, когда вернулись домой. Ещё сокрушался, что много богатств растащили фашисты - картины, посуду, янтарную комнату, другие культурные ценности.

- Ладно бы добро это по-прежнему царям принадлежало, а теперь это государственная собственность, культура, понимаешь, история! - рассуждал он, показывая приобретённые открытки с видами достопримечательностей. Алёнке Мартын часто говорил:

«Вот видишь, мечты сбываются, стоит только захотеть!» Очень уж он был доволен, что свозил жену и дочь в Питер.






РЕЙС  МОСКВА-ТЮМЕНЬ




Геннадий Павлович сидел за столом в своём просторном кабинете. За спиной во всю стену висела «Карта мира». Он любил в свободную минуту рассматривать её, мысленно путешествуя по странам и городам. Зная это пристрастие, коллеги на очередной юбилей подарили ему большой глобус. Не глобус-бар, в котором хранят спиртное, а настоящий географический настольный глобус.

Что-то мучило с утра, будто какая-то смутная тревога закралась в душу. Отбросив наваждение, по селекторной связи вызвал секретаршу:

- Оленька, принеси мне, пожалуйста, кофе в кабинет, без сахару. Если можно со сливками, ты сама знаешь…

В ожидании кофе Геннадий Павлович придвинул к себе глобус, слегка крутанул «земной шар». Замелькали страны и континенты, параллели и меридианы, «земная ось» слегка поскрипывала. Перехватив раскрытой ладонью сферу, он обратил внимание, что большой палец левой руки угодил на Германию. Вошла секретарь:

- Ваш кофе, Геннадий Павлович. Устанавливая кофейный прибор, добавила:

- Билет на Тюмень я приобрела, как вы просили.

- Хорошо, спасибо, Оля.

Ольга вышла, а он, обхватив правой рукой височные части лба, мысленно повторял: «Тюмень, Тюмень… Но что же мне сегодня так тревожно?» И вдруг сопоставил: «глобус - Германия, билет - Тюмень». И, как яркая вспышка: а какое сегодня число?

Он взглянул на настольный календарь, отметил:

- Восемнадцатое декабря. Постой, постой… Отец умер четырнадцатого, ему сообщили позже. То ли телеграмма припозднилась, то ли командование воинской части специально её задержало… В общем, в Москве он оказался лишь числа восемнадцатого.

«Мать честная, и как же давно это было! А может, и не со мной вовсе?» Воспоминания нахлынули, унося Геннадия в детство и юность. Матери он лишился рано, в восьмилетнем возрасте. Норов отец имел суровый, очень уж трудно было ужиться рядом с ним чужой женщине. Поэтому мачеха Генки то приходила к отцу, то вновь уходила, собрав узелок.

Окончил среднюю сельскую школу-десятилетку, юноша поступил в техникум. Едва получил диплом, пришла повестка в армию. Забрали Геннадия в воинскую часть, дислоцирующуюся в Германии.

Климат там гораздо мягче, первая зима и вовсе на зиму непохожая оказалась. А сибиряк скучал по белым снегам, по морозцу ядрёному, по белоствольным русским берёзкам. В Германии тоже берёза растёт, да будто другого сорта: хлипкая какая-то, корявая и береста у неё больше чёрная. Генка ещё в техникуме довольно сносно научился игре на гитаре, хорошо пел. Особенно душевно у него получалась песня «Берёзовый сок» Как заведёт, бывало:

На белых стволах появляется сок -
То плачут берёзы, то плачут берёзы…

Все сослуживцы притихнут. Через эту самую гитару и песни солдата по первому году старослужащие не обижали.

В Сибири между тем в декабре стояли трескучие морозы - земля по накатанным дорогам лопалась, птицы на лету смерзались. Об эту пору и умер Павел Егорович Грачёв - отец Геннадия. И полетела в воинскую часть тревожная телеграмма, заверенная врачом. Почему её не сразу солдату вручили? Видно воинская цензура задержала: давно ли с германцем война закончилась, проверялось всё тщательно.

Всё же вызвали Грачёва в штаб, вручили телеграмму, предоставили отпуск. Рейсом Дрезден - Москва, он прибыл в «белокаменную». В столице стоял хороший морозец. Генка вдохнул морозный воздух полной грудью, невольно расплылся в улыбке:

«Наконец-то, русским духом пахнет!»

В аэровокзале встал в очередь, чтобы закомпостировать билет на рейс Москва - Тюмень. В Германию новобранцев увозили офицер и старшина из их части, теперь же солдат был предоставлен сам себе. Растерялся парень, где он раньше бывал? Тревожился не на шутку: как самостоятельно доберётся, ещё горе долило - хоть бы успеть!

В очереди человека за два-три перед ним элегантный мужчина в белом пальто отчётливо произнёс в окошечко кассы: «Один на Тюмень». Генку озарило: «Тоже на Тюмень летит, пальто приметное, вот за ним и буду держаться». Так и сделал, закомпостировал свой билет, старался не выпускать пассажира в белом пальто из виду.

Авиадиспетчер нудным голосом объявляла прибытие лайнеров и посадку на рейсы. Генка вслушивался напряжённо, пытаясь разобрать слова, усиленные микрофоном, но ничего не мог понять. С досадой подумал: «То ли специально вас таких гундосых набирают?! Не услышу, ей Богу, не услышу! А где же мужик в белом пальто? Вроде только что вон там сидел!»

Генка встал, тревожно озираясь по сторонам, выискивал белое пальто. Объявили посадку на очередной рейс. Пассажиры задвигались, и тут Генка увидел белое пальто - мужчина уже направлялся к выходу. Подхватив свой рюкзак, сибиряк, минуя стойку регистрации, устремился вслед за ним. К самолёту уже подали трап. Стюардесса проверяла билеты, стоя внизу. Когда подошла очередь Геннадия, мужчина в белом пальто поднялся по трапу, солдат тоже подал свой билет. Стюардесса взглянула и обратилась к нему:

- Товарищ, этот рейс на Баку, а у вас на Тюмень. Сибиряк опешил:

- Как на Баку, а где же на Тюмень?!? Вон тот мужчина в белом пальто тоже на Тюмень билет брал…

- Не задерживайте, товарищ, это не ваш рейс. У вас и отметки регистрации нет. Проходите! Следующий, пожалуйста.

Генка отошёл в сторону и тут увидел на другой взлётной полосе ещё один самолёт, на который тоже спешили пассажиры. Он быстро перебежал туда, спрашивал:

- Это какой самолёт? Куда летите? Ему ответили:

- ТУ-134, рейс на Улан-Удэ.

Генка окончательно растерялся, запаниковал: «Опоздал, точно опоздал!» И тут он увидел борт ЯК-40, от него только что откатили трап. Он побежал туда прямо к носу самолёта и отчётливо различил в кабине лётчика в тёмной форме. Сосредоточенный взгляд пилота был устремлён на панель приборов. Генка отчаянно замахал руками, закричал:

- Этот рейс до Тюмени? 

Пилот заметил внизу странного человека, на миг взглянул на него, даже подал головой вопрошающий знак. Генка кричал, что было сил, жестами рук показывал букву «т»:

- Тюмень, Тю-ме-нь? Этот рейс на Тюмень?

Уже вращались турбины самолёта. С головы Генки срывало ветром солдатскую шапку, он удерживал её рукой, пригибался под напором мощных воздушных струй и с отчаянием, перекосившим лицо, кричал, не своим голосом:

- Как же так, товарищи? Мне в Тюмень надо! Батя у меня помер!

Пилот выразительно махнул рукой в сторону, потом зло покрутил пальцем у виска. В тот же миг Генке сзади заломили руки, он невольно перегнулся в пояснице напополам, выворачивал голову, пытаясь рассмотреть, кто его заполонил. Его силой направляли в здание аэропорта две женщины в синей лётной форме. Головой вперёд грубо втолкнули в помещение милиции, вывернули карманы шинели, кителя и брюк, проверили содержимое рюкзака, потом документы, прочитали увольнительную, срочную телеграмму и билет до Тюмени. И лишь тогда отпустили руки:

- Ты что, герой, вытворяешь?!?

- Я ничего плохого не хотел, мне в Тюмень надо, отец у меня умер.

- Так что ж ты под самолёты кидаешься, пилот для тебя - водитель кобылы, самолёт - телега?

- Так я в очереди стоял за белым пальтом, за ним и держался, а он почему-то в Баку полетел. Вот я и испугался.

Лейтенант милиции засмеялся:

- Ну, ты солдатик даёшь! Тут этих белых пальто… Это ты теперь за каждым будешь бегать? Твой борт через пятнадцать минут, иди в зал ожидания и сиди спокойно. Объявят, пойдёшь на посадку.

Генку наконец оставили в покое. Он сел в зал, вновь озирался по сторонам. Чуть поодаль стояла старшая женщина, одна из тех, что вела его с заломленными руками. Объявили рейс на Тюмень, он поднялся с места. Женщина тотчас подошла к нему, взяла под руку:

- Пойдём, солдатик, я тебя сама посажу. 

У трапа самолёта сказала на прощание:

- Езжай с Богом и больше не теряйся!

На похороны к отцу Генка так и не успел. Зашёл в дом, когда женщины убирали с поминального стола последнюю посуду. Сёстры завыли в голос: «Геночка, братик дорогой, как же так! Ох, горе-то, какое! Ждали-ждали чуть не неделю, решили, что не приедешь».

Геннадий Павлович очнулся от воспоминаний, запоздало ответил сам себе на тот вопрос: «А вот так! Это бы сейчас с мобильной связью десять раз родным сообщил: еду мол, ждите. А тогда, в середине шестидесятых, на всю деревню три телефона было: один междугородный - в радиоузле, два - в конторе местного значения».

И про самолёт этот сейчас грех вспомнить: никто не поверит по теперешнему времени, что он, Генка, свободно по лётному полю бегал, что без таможенного контроля, без регистрации к самолётам прошёл, тогда всё гораздо проще было…

Уже остыл нетронутый кофе. Геннадий Павлович снял трубку телефона, набрал домашний номер:

- Алло, Лена? Ты знаешь, что? Я сегодня к обеду буду, испеки-ка блинков домашних, маслица растопи, ну, всё, как положено.

- Гена, что-то случилось? - встревожилась жена.

- Ничего не случилось. Нет, нет, всё нормально. Батю моего за обедом помянем, вспомнилась вдруг давняя история, за столом расскажу…






АВГУСТ



(ЗАРИСОВКА)



Как люблю я этот месяц - исход лета. Краски неяркие, солнце нежаркое, но какое умиротворение в природе: все налилось соком. Воздух прозрачен. Уже сверкают в лучах невесомые паутинки. Звуки особенные, глубокие-глубокие. Вот высоко в небе пролетел серебристый самолёт, он уже растаял в облаках, а звук от него все еще отдаётся эхом. Маленькая птичка-синичка, прицепившись к вызревшему подсолнуху вниз головой, ловко выбирает семечки. Клюй, клюй, птичка, мне не жалко, я ведь сажаю их больше для красоты и называю солнечными цветками, потому, что они и в хмурую погоду радуют глаз своим цветом.

Скоро первое Сдвижение, медовый Спас, затем яблочный. Я сижу в своем саду, обрезаю лук, после свяжу его в косы и вывешу на просушку. Лук - тоже олицетворение солнышка. В косах сотни золотистых солнышек засияют боками, а долгой зимой напомнят о тёплом лете.

Сосед чинит крышу, увидев меня, кричит с верхотуры:

- Привет, соседка!

Жмурюсь от ярких лучей, машу ему рукой:

- Привет!

Больше ничего не хочется говорить. Я одна сама с собой, с августом. Я пью этот воздух, вдыхаю его ароматы. Тихо. Изредка заведёт свою песню сверчок, затем, словно спохватившись, утихнет. Глухой звук падения - это упало яблоко в траву.

Заметно вечереет. Легла обильная роса. Воздух становится несколько влажным и наполняется ароматом цветов ночной красавицы, виолы, алиссума. Когда совсем стемнеет, я не уйду из сада: усядусь в садовой веранде распивать чаи с вишневым вареньем и прочту стихотворение монаха Романа из Псково-Печёрского монастыря: 



Уже вечер, друзья, уже вечер,
И луна свою лампу зажгла,
Так оставим же праздные речи,
Оторвёмся на миг от стола.

За окном никакого ненастья,
Листопад не шуршит в этот час,
Словно душу осеннюю настежь
Отворила природа для нас.



Как созвучно с состоянием моей души! Скоро зацветут астры - любимые цветы мамы. Мама родилась в августе. В моём детстве, она всегда выращивала в саду астры. Глубокой осенью, когда выпадал первый снег, заносила их вместе со снежными шапками в дом, чтоб продлить век их цветения. Наш маленький дом наполнялся свежестью и яркими красками всех оттенков. Может, скептики скажут, что астры не пахнут. Нет, пахнут - это терпкий запах осени с грустинкой бабьего лета.

Дом моего детства нежилой второй десяток лет, но в мои сны приходит только он - аккуратный, как пасхальное яичко, ухоженный руками моей мамы. Люблю посещать его именно в августе. Заросшая ограда, и сад пахнет ромашкой - это запах беззаботного детства. Еще целы надворные постройки: маленькая банька с окошком-глазком, тесовый гараж и летний навес.

Здесь, в тени навеса, папа устраивал для детей качели на веревках. К соседям летом приезжала девочка Галя из Ташкента, мы подолгу качались с ней на качелях. Галя рассказывала про далекие края, про реку Рамадан. Я тогда ощущала себя мелкой песчинкой, понимая, что, наверное, никогда не смогу увидеть и эту реку и загадочный город Ташкент. Но с годами поняла, что для человека нет милее Родины, пусть это не большой город, а всего лишь маленькая деревенька, затерявшаяся в лесах. Не бурная река, берущая свое начало с ледниковых гор, а старая лодка у колодца, которую наполняли водой, чтобы купаться в жаркие дни детишкам.

Говорят, что в той лодке однажды я чуть не утонула. Лодку помню, тот случай нет. Да это и не суть важно: кто вырос без приключений? Важно, что имею такое счастье: поехать теплым августом на свою малую родину, побродить по заросшему саду, заглянуть в милые окошки отчего дома, потрогать знакомые щербинки на ступеньках крыльца. Далеко не всякий человек имеет такое богатство в зрелые годы.