002
Ирина Андреевна Андреева
ИРИНА АНДРЕЕВА
_Белые_крылья_печали_
ПОВЕСТЬ, РАССКАЗЫ
ЧУДАКИ
Большая семья Овсянниковых была какая-то чудаковатая. Крикливые, громкоголосые, взбалмошные, они часто ругались между собой, не смущаясь присутствия посторонних людей. Ссорились на покосе, при заготовке дров, на огороде.
Жадные к работе, они могли бы горы свернуть и жить безбедно. Но эта их вечная свара и раздоры портили всякое дело и начинание. Соседи не раз видели, как, препираясь и пеняя друг другу, они нередко бросали работу, оставляя на меже одну Матрёну - жену и мать семейства.
Матрёна не отличалась кротким нравом. Импульсивная, не по-женски жёсткая, с колючим проницательным взглядом чёрных как смоль глаз из-под нависших вечно сдвинутых бровей. Зло поджатые губы и нахмуренные брови очень рано проложили на лице мимические морщины, при этом чёрные густые волосы еще не имели седины. Голос у Матрёны был низкий, грубый, всегда с ноткой недоверия.
Муж её, Арсений, на первый взгляд был самым добрым человеком в семействе. Высокий, худощавый, при разговоре он широко жестикулировал длинными, мосластыми руками, разводя их в стороны, словно крыльями, хлопал по бедрам. Ставя домиком белёсые брови, напускал на себя дурашливый, беспечный вид, дразнил жену. «Матрёшка, Матрёшка! Губки, губки, щёчки, щёчки!» - ёрничал он, жестами изображая, как супруга красит губки и щёчки.
Вот с этого, пожалуй всё и начиналось. Изнурённая частыми родами, вечно в работе и заботе, Матрёна не то, чтобы губы красить, доброго платья никогда не имела. Синий хлопчатобумажный халат поверх ситцевого платья, хлопчатые же чулки в дорожку, которые удерживались широкой резинкой выше колена. Волосы всегда глубоко упрятаны под платок.
Она не принимала шуток мужа, яростно и зло огрызаясь. Старшие дочь и сын заступались за мать, младшие поддерживали отца. Начиналась перебранка. Глава семейства, в конце концов, зло сплюнув под ноги, убирался во двор. Сняв висевший на углу навеса кнут, громко щёлкал им оземь, ровно пастух, собирая в стадо своих подопечных строго по старшинству, зычно кликал:
- Тамарка-а, Ванька-а, Мишка-а, Валерка, Танька, Манька, Юрка, домой! Быстро домой, я сказал!
Ребятишки, не смея перечить отцу, бежали с поля. Точно так же Арсений собирал своё семейство к ужину, добавляя при этом:
- Быстро домой овсянку хлебать!
Односельчане смеялись: «У Овсянниковых любимое блюдо - овсянка!»
Матрёна никогда не бросала работу и в гордом одиночестве ломила за всю семью. Но, как она не билась, везде успеть ей не хватало ни сил, ни времени. Сколько ртов накормить, сколько портков постирать-починить!
Овсянниковские ребятишки в той или иной мере во многом повторяли своих родителей. А самый младший, Юрка, в равной степени унаследовав и от отца и от матери самые яркие экспрессивные черты, с раннего детства слыл истинным чертёнком.
Как-то зашел к Овсянниковым соседский мальчик Федя. Дома в этот час были только Маня, Юрка и Матрёна. Старшие дети учились в первую смену, а Юрка и Маня так же, как и Федя во вторую. Матрёна в горнице чинила одежду. Дети сидели за столом, ковыряли из большой чугунной сковороды жареную картошку. На столе в алюминиевой миске горкой лежали варёные яйца, а прямо на столешнице большими ломтями нарезанный хлеб.
Федя мялся у дверей:
- Давай скорей, - поторапливал он соседа, - В школу опоздаем!
- Успеется! - небрежно кинул Юрка. - Федя, давай на спор, сейчас я яйцо куриное целиком проглочу. Если проглочу, ты мне свою колесянку отдаешь, если не проглочу, я тебе свой ножичек. Федя не успел принять уговор и глазом моргнуть не успел, как Юрка быстро-быстро расчистив от скорлупы вареное яйцо, засунул острым концом в горло, и начал глотательные движения. Федя, от недоумения расширив глаза, смотрел, как Юркины очи сначала вылезли из орбит, потом наполнились слезами. Засунув руку в рот, он не то пытался вытащить яйцо обратно, не то протолкнуть
дальше в пищевод.
Между тем слезы уже ручьем текли по его щекам, крылья носа стали белыми-пребелыми, а губы синюшными, лицо приобрело кумачовый цвет. На Юрку было страшно глядеть. Сидящая напротив сестрёнка Маня, в ужасе обхватив лицо руками, не смела произнести ни звука. Федя побаивался Юркину мать, но, видя критическую ситуацию, робко шагнул к дверям горницы, позвал:
- Тетка Матрёна!
- Чего тебе? - оторвалась та от починки.
- Тут Юрка яйцом подавился.
Матрёна, отбросив работу, живо метнулась в кухню. Подскочив к сыну, грубо по-мужски саданула кулаком между лопаток. Яйцо пулей выскочило изо рта, перелетев через стол, шмякнулось об пол и развалилось пополам. Две пёстрые кошки вмиг накинулись на еду. Юрка, вдохнув полной грудью, прилёг на стол, отдыхивался, утирал кулаками набежавшие слёзы. Матрена между тем, подхватив кухонную тряпку метелила сына по спине, по голове, приговаривая:
- Ах, ты орясина, дубина стоеросовая, опять ты за своё! Опять, опять! Сколько я тебе говорила, добалуешься, ох, добалуешься ты у меня!
Юрка вяло отбивался от матери, Федя видел, как, вывернув голову, он склабился ему. А когда Матрёна, отведя душу, в сердцах бросив тряпку, и, пнув по пути путавшихся под ногами кошек, удалилась обратно в горницу, Юрка накинулся на дружка:
- Вот ты, дурак, Федя, на фига ты её позвал! Я его уже почти проглотил! Манька и то вон молчала!
Сестра Маня, зло сверкнув материными колючими глазами, огрызнулась:
- С тобой чертогоном связываться, лучше ежа с иголками проглотить!
Юрка не обратил внимания на колкость сестры. Быстро одевшись и прихватив за пазуху один учебник и тетрадку, выскочил вслед за Федей в сени. По дороге он всё пенял соседу:
- Этот спор не считается, ты мне помешал, так что на мой ножичек не рассчитывай!
- Пошёл ты Юрка, на фиг, не нужен мне твой ножик, я с тобой и спорить не собирался, это ты сам дурью маешься!
Летом Матрёна больше всех на деревне заготавливала ягод. Выходила в поле рано, подхватив на коромысло два огромных ведра. Во второй половине дня возвращалась в деревню с полными вёдрами самых отборных, крупных вызревших ягод. Своих потаённых мест сбора, однако, никому не показывала.
Однажды Матрёна вышла из дома, припозднившись. Юрка собрал соседских ребятишек, пообещав показать ягодные поляны, и, увязавшись за матерью, вёл свою команду. Девчонки и мальчишки с бидончиками и ведёрками семенили следом, прислушиваясь к своему предводителю. Стоило кому-то отстать, норовя сорвать попадающиеся на пути ягоды, Юрка повелительно командовал:
- Что вы как бараны непослушные! Какие это ягоды! Настоящие ягоды впереди, вон, посмотрите, мамка чешет и не оглядывается, а мы из-за вас отстанем.
Матрёна и правда шла скорым шагом, почти не глядя под ноги, хотя по пути уже попадались довольно приличные поляны с ягодником. Вот так на одной, затем на другой полянке остались дети по два-три человека, не желая идти дальше. Юрка махнул рукой:
- Ну, и чёрт с вами, собирайте эту мелюзгу! Больше сроду с вами связываться не стану!
Матрёна же оставшихся смельчаков уводила всё дальше и дальше от деревни. Ребятишки не слушались Юрку, и вновь кто-то оставался на очередной поляне, красной от ягод. Даже самые терпеливые и упорные, что до конца дошли с Юркой за его матерью, умученные долгой дорогой и нестерпимым зноем, плелись уже оттого, что боялись заблудиться, так далеко ушли за деревню.
Когда, наконец, Матрёна, сняв ведра с коромысла, приступила к сбору ягод, у ребятишек уже не осталось сил и места в бидончиках. Всё ж вопреки Юркиным окрикам многие набрали по пути больше половины посудины, оставалось только добрать их, а потом горстями отправлять в рот, либо в вёдра Матрёны.
Обратно шли другой дорогой и до дому добрались гораздо быстрее, Матрёна явно петляла, сбивая ребятишек с толку, не желая показывать заветные места. С тех пор желания ходить с ней по ягоды больше ни у кого не возникало.
Арсений прилюдно восхвалял прелести супруги, неизменно приговаривал: «Матрёшка моя - красота! Щёчки, щёчки, губки, губки!» Потому, с чьей-то лёгкой руки Овсянникова-старшего прозвали Арсюха Красота.
Он нередко потешал своими прибаутками взрослых людей, а вот для ребятишек был грозой. Соберутся мальчишки горох с совхозного поля пощипать, Арсений тут как тут - бежит по полю, руками размахивает, кто первый его увидит, бросит клич остальным: «Арсюха Красота!» И припустят мальчишки что есть духу, куда глаза глядят. Девчонок Арсений в кукурузе подкарауливал. Любили девчонки початки собирать и делать из них куколок - косички заплетать из разноцветных кукурузных волосинок.
А зимой собирается вся окрестная ребятня, мальчишки и девчонки, на совхозных соломенных стогах. Натянув широкие шаровары на раструбы валенок, пробираются по занесённому полю след в след к стогу. Затем старшие из ребятишек протаптывают на вершину стога ступеньки, выемки, по которым можно забраться наверх. А уж потом начинается потеха: кто-то громко считает:
- Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана, буду резать, буду бить, выходи, тебе галить!
Выбрав галящего, стремительно взбираются на вершину стога, прыгают там, улюлюкают, подзадоривая преследователя. Когда тот приближается, скатываются по отвесным бокам стога вниз. Полет стремительный - ух, аж душа уходит в пятки! Солома скользкая, пахнет хлебом, пылью, мышами и летом. Сверху на скатившегося летит кто-то ещё, потом третий, получается куча-мала. Дети барахтаются, выбираются, стряхивают с себя охапки соломы. Визг стоит, хохот. Голящий тоже скатывается вниз, но те, кто успел спуститься, уже старательно забираются обратно на верхотуру.
До вечера нет ребятишкам устали. Разгорячённые и весёлые опять пробираются по снежному полю, на торной дороге тщательно обирают с одёжек солому, вытряхивают носки и валенки, выбивают рукавицы и шапки, условившись завтра продолжить игру. И завтра и послезавтра визг и смех на стоге, пока кто-то, взглянув на поле, не крикнет:
- Арсюха Красота!
Кубарем вниз! Дорога на деревню отрезана - по их следу махая руками и нещадно ругаясь, пробирается Арсений. Ребятишки несутся по занесённой целине, уже не след в след. Кто в ближайший лесок, кто в обход по полю. Благополучно миновав расправу, собравшись потом вместе, галдят, наперебой рассказывают кто, как и куда бежал. В следующий раз путь к этому стогу опасен, Арсений может выследить, притаившись там. Мальчишки рыскают по околицам в поисках нового стога, потом история повторяется вновь.
Шли годы, разлетелись дети из овсянниковского гнезда. Матрёна с Арсением как-то пообтёрлись, поутихли, состарились. Скособочился, обветшал их домик. Но летами жизнь оживала, раскрашенная крикливыми голосами внуков, привезённых из города на каникулы. Арсений по вечерам с удовольствием брал в руки кнут, и, щёлкая им, сзывал теперь уже внуков:
- Нинка-а, Галька-а, Валерка, Танька, быстро домой, овсянку хлебать!
Приезжал неженатый Юрка, ухлёстывал за подросшими соседскими невестами. Целыми днями по улице гремела тележка - это Юрка на самодельной двухколёсной коляске, приспособленной под флягу, возил через улицу воду, чтоб хоть как-то обратить на себя внимание девчат. Соседи смеялись:
- Опять Юрка воду возит, того гляди весь колодец вычерпает!
Потом младший Овсянников надолго пропал. Выросли внуки, всё реже появляясь в деревне.
Первый умер Арсений, через короткое время унесли на погост и Матрёну. На её похоронах последний раз собрались в доме дети и внуки.
После в деревню уже никто из их семейства не приезжал. Ещё позже прошёл слух, что второе их поколение тоже всё вымерло. Домик снесли, построив на его месте новый добротный. За короткое время в нем сменилось три хозяина, но как-то никто из них не прижился. Жильё и надворные постройки разобрали и увезли, а пустующую усадьбу и поныне называют овсянниковской.
Ирина Андреевна Андреева
ИРИНА АНДРЕЕВА
_Белые_крылья_печали_
ПОВЕСТЬ, РАССКАЗЫ
ЧУДАКИ
Большая семья Овсянниковых была какая-то чудаковатая. Крикливые, громкоголосые, взбалмошные, они часто ругались между собой, не смущаясь присутствия посторонних людей. Ссорились на покосе, при заготовке дров, на огороде.
Жадные к работе, они могли бы горы свернуть и жить безбедно. Но эта их вечная свара и раздоры портили всякое дело и начинание. Соседи не раз видели, как, препираясь и пеняя друг другу, они нередко бросали работу, оставляя на меже одну Матрёну - жену и мать семейства.
Матрёна не отличалась кротким нравом. Импульсивная, не по-женски жёсткая, с колючим проницательным взглядом чёрных как смоль глаз из-под нависших вечно сдвинутых бровей. Зло поджатые губы и нахмуренные брови очень рано проложили на лице мимические морщины, при этом чёрные густые волосы еще не имели седины. Голос у Матрёны был низкий, грубый, всегда с ноткой недоверия.
Муж её, Арсений, на первый взгляд был самым добрым человеком в семействе. Высокий, худощавый, при разговоре он широко жестикулировал длинными, мосластыми руками, разводя их в стороны, словно крыльями, хлопал по бедрам. Ставя домиком белёсые брови, напускал на себя дурашливый, беспечный вид, дразнил жену. «Матрёшка, Матрёшка! Губки, губки, щёчки, щёчки!» - ёрничал он, жестами изображая, как супруга красит губки и щёчки.
Вот с этого, пожалуй всё и начиналось. Изнурённая частыми родами, вечно в работе и заботе, Матрёна не то, чтобы губы красить, доброго платья никогда не имела. Синий хлопчатобумажный халат поверх ситцевого платья, хлопчатые же чулки в дорожку, которые удерживались широкой резинкой выше колена. Волосы всегда глубоко упрятаны под платок.
Она не принимала шуток мужа, яростно и зло огрызаясь. Старшие дочь и сын заступались за мать, младшие поддерживали отца. Начиналась перебранка. Глава семейства, в конце концов, зло сплюнув под ноги, убирался во двор. Сняв висевший на углу навеса кнут, громко щёлкал им оземь, ровно пастух, собирая в стадо своих подопечных строго по старшинству, зычно кликал:
- Тамарка-а, Ванька-а, Мишка-а, Валерка, Танька, Манька, Юрка, домой! Быстро домой, я сказал!
Ребятишки, не смея перечить отцу, бежали с поля. Точно так же Арсений собирал своё семейство к ужину, добавляя при этом:
- Быстро домой овсянку хлебать!
Односельчане смеялись: «У Овсянниковых любимое блюдо - овсянка!»
Матрёна никогда не бросала работу и в гордом одиночестве ломила за всю семью. Но, как она не билась, везде успеть ей не хватало ни сил, ни времени. Сколько ртов накормить, сколько портков постирать-починить!
Овсянниковские ребятишки в той или иной мере во многом повторяли своих родителей. А самый младший, Юрка, в равной степени унаследовав и от отца и от матери самые яркие экспрессивные черты, с раннего детства слыл истинным чертёнком.
Как-то зашел к Овсянниковым соседский мальчик Федя. Дома в этот час были только Маня, Юрка и Матрёна. Старшие дети учились в первую смену, а Юрка и Маня так же, как и Федя во вторую. Матрёна в горнице чинила одежду. Дети сидели за столом, ковыряли из большой чугунной сковороды жареную картошку. На столе в алюминиевой миске горкой лежали варёные яйца, а прямо на столешнице большими ломтями нарезанный хлеб.
Федя мялся у дверей:
- Давай скорей, - поторапливал он соседа, - В школу опоздаем!
- Успеется! - небрежно кинул Юрка. - Федя, давай на спор, сейчас я яйцо куриное целиком проглочу. Если проглочу, ты мне свою колесянку отдаешь, если не проглочу, я тебе свой ножичек. Федя не успел принять уговор и глазом моргнуть не успел, как Юрка быстро-быстро расчистив от скорлупы вареное яйцо, засунул острым концом в горло, и начал глотательные движения. Федя, от недоумения расширив глаза, смотрел, как Юркины очи сначала вылезли из орбит, потом наполнились слезами. Засунув руку в рот, он не то пытался вытащить яйцо обратно, не то протолкнуть
дальше в пищевод.
Между тем слезы уже ручьем текли по его щекам, крылья носа стали белыми-пребелыми, а губы синюшными, лицо приобрело кумачовый цвет. На Юрку было страшно глядеть. Сидящая напротив сестрёнка Маня, в ужасе обхватив лицо руками, не смела произнести ни звука. Федя побаивался Юркину мать, но, видя критическую ситуацию, робко шагнул к дверям горницы, позвал:
- Тетка Матрёна!
- Чего тебе? - оторвалась та от починки.
- Тут Юрка яйцом подавился.
Матрёна, отбросив работу, живо метнулась в кухню. Подскочив к сыну, грубо по-мужски саданула кулаком между лопаток. Яйцо пулей выскочило изо рта, перелетев через стол, шмякнулось об пол и развалилось пополам. Две пёстрые кошки вмиг накинулись на еду. Юрка, вдохнув полной грудью, прилёг на стол, отдыхивался, утирал кулаками набежавшие слёзы. Матрена между тем, подхватив кухонную тряпку метелила сына по спине, по голове, приговаривая:
- Ах, ты орясина, дубина стоеросовая, опять ты за своё! Опять, опять! Сколько я тебе говорила, добалуешься, ох, добалуешься ты у меня!
Юрка вяло отбивался от матери, Федя видел, как, вывернув голову, он склабился ему. А когда Матрёна, отведя душу, в сердцах бросив тряпку, и, пнув по пути путавшихся под ногами кошек, удалилась обратно в горницу, Юрка накинулся на дружка:
- Вот ты, дурак, Федя, на фига ты её позвал! Я его уже почти проглотил! Манька и то вон молчала!
Сестра Маня, зло сверкнув материными колючими глазами, огрызнулась:
- С тобой чертогоном связываться, лучше ежа с иголками проглотить!
Юрка не обратил внимания на колкость сестры. Быстро одевшись и прихватив за пазуху один учебник и тетрадку, выскочил вслед за Федей в сени. По дороге он всё пенял соседу:
- Этот спор не считается, ты мне помешал, так что на мой ножичек не рассчитывай!
- Пошёл ты Юрка, на фиг, не нужен мне твой ножик, я с тобой и спорить не собирался, это ты сам дурью маешься!
Летом Матрёна больше всех на деревне заготавливала ягод. Выходила в поле рано, подхватив на коромысло два огромных ведра. Во второй половине дня возвращалась в деревню с полными вёдрами самых отборных, крупных вызревших ягод. Своих потаённых мест сбора, однако, никому не показывала.
Однажды Матрёна вышла из дома, припозднившись. Юрка собрал соседских ребятишек, пообещав показать ягодные поляны, и, увязавшись за матерью, вёл свою команду. Девчонки и мальчишки с бидончиками и ведёрками семенили следом, прислушиваясь к своему предводителю. Стоило кому-то отстать, норовя сорвать попадающиеся на пути ягоды, Юрка повелительно командовал:
- Что вы как бараны непослушные! Какие это ягоды! Настоящие ягоды впереди, вон, посмотрите, мамка чешет и не оглядывается, а мы из-за вас отстанем.
Матрёна и правда шла скорым шагом, почти не глядя под ноги, хотя по пути уже попадались довольно приличные поляны с ягодником. Вот так на одной, затем на другой полянке остались дети по два-три человека, не желая идти дальше. Юрка махнул рукой:
- Ну, и чёрт с вами, собирайте эту мелюзгу! Больше сроду с вами связываться не стану!
Матрёна же оставшихся смельчаков уводила всё дальше и дальше от деревни. Ребятишки не слушались Юрку, и вновь кто-то оставался на очередной поляне, красной от ягод. Даже самые терпеливые и упорные, что до конца дошли с Юркой за его матерью, умученные долгой дорогой и нестерпимым зноем, плелись уже оттого, что боялись заблудиться, так далеко ушли за деревню.
Когда, наконец, Матрёна, сняв ведра с коромысла, приступила к сбору ягод, у ребятишек уже не осталось сил и места в бидончиках. Всё ж вопреки Юркиным окрикам многие набрали по пути больше половины посудины, оставалось только добрать их, а потом горстями отправлять в рот, либо в вёдра Матрёны.
Обратно шли другой дорогой и до дому добрались гораздо быстрее, Матрёна явно петляла, сбивая ребятишек с толку, не желая показывать заветные места. С тех пор желания ходить с ней по ягоды больше ни у кого не возникало.
Арсений прилюдно восхвалял прелести супруги, неизменно приговаривал: «Матрёшка моя - красота! Щёчки, щёчки, губки, губки!» Потому, с чьей-то лёгкой руки Овсянникова-старшего прозвали Арсюха Красота.
Он нередко потешал своими прибаутками взрослых людей, а вот для ребятишек был грозой. Соберутся мальчишки горох с совхозного поля пощипать, Арсений тут как тут - бежит по полю, руками размахивает, кто первый его увидит, бросит клич остальным: «Арсюха Красота!» И припустят мальчишки что есть духу, куда глаза глядят. Девчонок Арсений в кукурузе подкарауливал. Любили девчонки початки собирать и делать из них куколок - косички заплетать из разноцветных кукурузных волосинок.
А зимой собирается вся окрестная ребятня, мальчишки и девчонки, на совхозных соломенных стогах. Натянув широкие шаровары на раструбы валенок, пробираются по занесённому полю след в след к стогу. Затем старшие из ребятишек протаптывают на вершину стога ступеньки, выемки, по которым можно забраться наверх. А уж потом начинается потеха: кто-то громко считает:
- Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана, буду резать, буду бить, выходи, тебе галить!
Выбрав галящего, стремительно взбираются на вершину стога, прыгают там, улюлюкают, подзадоривая преследователя. Когда тот приближается, скатываются по отвесным бокам стога вниз. Полет стремительный - ух, аж душа уходит в пятки! Солома скользкая, пахнет хлебом, пылью, мышами и летом. Сверху на скатившегося летит кто-то ещё, потом третий, получается куча-мала. Дети барахтаются, выбираются, стряхивают с себя охапки соломы. Визг стоит, хохот. Голящий тоже скатывается вниз, но те, кто успел спуститься, уже старательно забираются обратно на верхотуру.
До вечера нет ребятишкам устали. Разгорячённые и весёлые опять пробираются по снежному полю, на торной дороге тщательно обирают с одёжек солому, вытряхивают носки и валенки, выбивают рукавицы и шапки, условившись завтра продолжить игру. И завтра и послезавтра визг и смех на стоге, пока кто-то, взглянув на поле, не крикнет:
- Арсюха Красота!
Кубарем вниз! Дорога на деревню отрезана - по их следу махая руками и нещадно ругаясь, пробирается Арсений. Ребятишки несутся по занесённой целине, уже не след в след. Кто в ближайший лесок, кто в обход по полю. Благополучно миновав расправу, собравшись потом вместе, галдят, наперебой рассказывают кто, как и куда бежал. В следующий раз путь к этому стогу опасен, Арсений может выследить, притаившись там. Мальчишки рыскают по околицам в поисках нового стога, потом история повторяется вновь.
Шли годы, разлетелись дети из овсянниковского гнезда. Матрёна с Арсением как-то пообтёрлись, поутихли, состарились. Скособочился, обветшал их домик. Но летами жизнь оживала, раскрашенная крикливыми голосами внуков, привезённых из города на каникулы. Арсений по вечерам с удовольствием брал в руки кнут, и, щёлкая им, сзывал теперь уже внуков:
- Нинка-а, Галька-а, Валерка, Танька, быстро домой, овсянку хлебать!
Приезжал неженатый Юрка, ухлёстывал за подросшими соседскими невестами. Целыми днями по улице гремела тележка - это Юрка на самодельной двухколёсной коляске, приспособленной под флягу, возил через улицу воду, чтоб хоть как-то обратить на себя внимание девчат. Соседи смеялись:
- Опять Юрка воду возит, того гляди весь колодец вычерпает!
Потом младший Овсянников надолго пропал. Выросли внуки, всё реже появляясь в деревне.
Первый умер Арсений, через короткое время унесли на погост и Матрёну. На её похоронах последний раз собрались в доме дети и внуки.
После в деревню уже никто из их семейства не приезжал. Ещё позже прошёл слух, что второе их поколение тоже всё вымерло. Домик снесли, построив на его месте новый добротный. За короткое время в нем сменилось три хозяина, но как-то никто из них не прижился. Жильё и надворные постройки разобрали и увезли, а пустующую усадьбу и поныне называют овсянниковской.