002
Ирина Андреевна Андреева
ИРИНА АНДРЕЕВА
_Белые_крылья_печали_
ПОВЕСТЬ, РАССКАЗЫ
ФЕДОРИНО ГОРЕ
Марина год ждала очередь на плановую операцию по укреплению брюшной стенки после удаления грыжи. Несмотря на то, что хирургам давно известен лапароскопический метод проведения операции: безболезненный, почти бескровный, и восстановительный период сокращённый и рецидивов меньший процент. Марине предстояла полостная операция: пациенту она положена бесплатно, да и хирургам - привычнее.
Прооперировали её еще вчера во второй половине дня. Ночью в реанимации, придя в себя от наркоза, Марина молила Бога: «Только бы дожить до рассвета!» Уговаривала сама себя:
«Завтра станет лучше». Боль как ножом пластала всю брюшную полость, огнём жгла в паху. Опутанная проводами приборов, прикованная к постели капельницей, она лежала нагая, прикрытая одной простыней.
Когда терпеть стало невыносимо, позвала медбрата, что уютно расположился за столом напротив кровати: «Миленький, отключи ты меня ото всех этих проводов, я жить не хочу!» Разбуженный медбратом, пришел врач, измерил давление, температуру, выдал распоряжение. Медбрат вскоре вернулся со шприцем и ампулой, ввел внутримышечно обезболивающее средство, вновь сел у стола под лампой.
Пульсирующая боль несколько утихла. Марина смогла понять, что в палате полно таких же страдальцев, как она. По стонам, вырывающимся из груди пациентов, определила, что здесь лежат все вместе - женщины и мужчины. Мука мало-помалу отпускала, сменяясь равнодушием, клонило ко сну. В час, когда хирургическое отделение районной больницы окончательно проснулось, Марина впала в глубокий омут сна. Примерно через час её разбудили:
- Утренний туалет, обход, - тормошила молоденькая худосочная девушка в посаженной глубоко на глаза зеленой медицинской шапочке.
Звуки доходили глухо, как сквозь вату, заложившую уши.
Облизав засохшие губы, с трудом выдавила:
- Пить…
Медсестра быстро смочила губы Марины влажной салфеткой, протёрла лицо.
- Пить вам нельзя, ещё сутки после операции не прошли.
После обхода Марина опять провалилась в сон. Когда окончательно пришла в себя, услышала из угла палаты знакомый надтреснутый голос:
- Девки, да дайте вы мне покурить! Что же это за кара такая: вставать нельзя, пить нельзя, нужду справлять в «утку»?!? Хоть покурить дайте!
Марина повернула голову, но не смогла рассмотреть, кто лежит в углу на высокой кровати. Когда голос заканючил вновь, тихонько окликнула:
- Тётя Федора, это вы что ли?
- Я самая, - бодро ответил голос, - А ты кто? Марина помахала свободной рукой:
- Это я - Марина Соловьева, помните?
- Маришка? Как не помнить! А ты тут с чем, матушка моя?
- Грыжа у меня пупочная, сетку вставляли. А у вас что, тётя Федора?
- Аппендикс, будь он неладен, век прожила, не знала горя, а тут вот приспичило! Так бы ничего, да лопнул, холера.
- Как вы там?
- Ничё, на мне как на собаке заживёт! Курить вот только не дают, мне это хуже неволи! Дочечки, ну дайте вы мне хоть затяжки две сделать, боле просить не буду! - Тётка перехватила запястье руки проходившей мимо неё сестрички: - Милая, ну добудь ты мне хоть бычок недокуренный!
- Я не девушка, а парень, - остановился тот.
- Ой, прости, сынок! Вижу хвост у тебя из-под шапочки, впору косу плести, подумала - девчонка.
- Пить, курить, кушать и вставать вам пока нельзя.
- Да бог с ней, с едой, в войну больше голодали! Уши вот без курева пухнут!
Но медбрат, сдержанно улыбнувшись, убежал по своим делам.
Тетку Федору Марина знала порядка двадцати лет. Будучи совсем молоденькой, приехала Марина в поселок - муж настоял поехать на родину.
Эту женщину, со скрипучим голосом и легко запоминающимся именем из стихотворения Чуковского, невозможно было не заметить. Слишком резко выражала она свое мнение и права, стоя в очередях в общественной бане и в любом другом оживленном месте. Аскетически худая, с колючим взглядом узких зелёных глаз,
Федора имела почти строевую выправку: прямая спина, гордо посаженная легкая головка, энергичные движения. Очень трудно было определить её возраст.
Несмотря на кажущуюся хрупкость, по плечу ей были многие физические работы. Весной тётка Федора первая управлялась в своём огородике: копала, сажала. Летом, успевая обихаживать посадки, бегала в лес, собирала грибы и ягоды, а, продав их на городском рынке, снова рыскала по болотам, полям, лесам.
До пенсии тётка Федора работала сапожником в маленькой мастерской на окраине города, каждый день мотаясь на рейсовом автобусе туда-обратно. Кроме ремонта обуви бралась за многое. Кому куртку заклеит, заштопает, кому нож и решётку от мясорубки наточит, кому развалившуюся оправу очков соберёт, подчистит контакты в вилке электроприбора. Смотришь - утюг заработал, настольная лампа включилась.
О всех этих достоинствах тётки Федоры Марина не знала и побаивалась её грубую, вызывающую. Слышала о сомнительном, даже криминальном прошлом: якобы мотала односельчанка срок за убийство мужа. Фамилия Лихобаба как нельзя лучше подходила к её образу жизни. Марина поначалу думала, что это прозвище, метко данное односельчанами, пока не увидела в поселковой амбулатории стенд «Почётный донор», на котором красовалась Лихобаба Ф.Г.
Но однажды Маринино мнение о тётке Федоре переменилось в корне. Случилась эта история много лет назад. После перестройки в стране муж Марины в поисках заработка вахтовым методом нашёл пристанище в другом городе, у другой женщины, оставив жену с трехлетним сынишкой на произвол судьбы. Благо, квартира в старом бараке пока оставалась за Мариной, и она не спешила уезжать из посёлка. Чтобы не потерять место в детском саду, устроилась туда работать поваром, и сын рядом - напоен, накормлен, и сама сытая.
Однажды в пятницу женщины завели разговор о том, что в бору, за посёлком, полно черники. Сговорились пойти по ягоды группой. Марина тоже собралась с коллегами по работе, но в последний момент выяснилось, что шестилетнего сынишку Димку оставить совершенно не с кем. Она поставила приготовленную корзину на табурет, сокрушённо вздохнула:
- Не видать нам с тобой чернички. Купить дорого, думала, вареников настряпаю, натрескаемся со сметанкой.
Лучше бы не говорила она этих слов. Димка как клещ вцепился: пойдём, да пойдём.
- Куда мы пойдём? Это ведь места надо знать, а ну как заблудимся?
- Не заблудимся, мы с краешку походим, привяжем на дерево красную ленточку и будем смотреть на неё. Ну мам, сама ведь говоришь, что я уже большой, на будущий год в школу пойду!
Слишком велик был соблазн, да и Димкины доводы вроде бы не по-детски убедительными показались. Корзинка - вот она: тут и кусок хлебца, бутылка воды, огурчики, соль, пара яичек вкрутую, да мазь комариная.
- Пойдём, сынок, была не была, если ничего не найдём, пообедаем на полянке, знаешь, как в лесу всегда всё вкусно бывает?
Димка собрался быстро, но основательно. Впрочем, Марина оценит это только в лесу, удивившись сынишкиной прозорливости. Вроде ребёнок еще, а, поди ж ты - мужичок!
До бора добрались за разговорами быстро и весело. Марина подшучивала над сыном, видя, как он то и дело поправляет маленький подсумок на лямке:
- Чего ты там в него натолкал?
Бор шумел темной неприступной стеной совсем рядом, оставалось дойти несколько десятков метров, чтобы оказаться в его кущах. Но торная, наезженная песчаная дорога почему-то свернула влево. Недолго думая, мать и сын решили пойти напрямик - вот же он рядом! Но, миновав небольшой взгорок, обнаружили перед лесом огромный овраг. Так вот в чем дело!
Овраг был глубокий, но сухой с обвалившимися кое-где краями. Возвращаться назад не хотелось. Зрительно обследовав его, решили, что можно пройти по дну на другую сторону, спустившись на отлогом месте. Вскоре обнаружили тропинку, обрадовались: «Значит и другие пешие тут ходят». Спустились по наторенной дорожке. Весело, хотя и не без труда, стали взбираться на противоположную сторону. Димка, сгорбившись как старичок, следовал первый, подзадоривая мать. Подсумок совсем слез с плеча и болтался теперь между ног. Марина окликнула сына:
- Охота тебе таскаться, с этой сумкой, давай мне в корзину!
- Я сам!
- Вот какой упрямый!
Наконец, выбрались, и, передохнув, двинулись в бор. Лес встретил монотонным гулом. Ровные золотистые стволы уходили высоко вверх, переплетаясь кронами. Под ногами хрустели иссохшие шишки и голубые мхи. Всюду были следы пребывания человека - бутылки, пакеты, коробки, газеты. Зато почти сразу пошел черничник. Он стлался отдельными куртинами, но ягоды были тщательно обобраны, лишь изредка попадалась раздавленная или заплесневелая. По мере углубления в лес, встречалась нетронутая ягода, правда мелкая и в небольших количествах. Но Марина увещевала сына:
- Ничего, Димка, мы хоть по оборышам, а, глядишь, и нащёлкаем ягодок на вареники.
Растолкала немудреный обед по карманам и принялась собирать чернику в корзину. Димка бегал по лесу и кричал:
- Мам, тут вот еще ягодки!
- Ты не бегай, а собирай. Горсточка по горсточке, глядишь и наскребём.
В азарте добычи забыли привязать к дереву красную ленточку, и незаметно уходили вглубь леса все дальше и дальше.
Когда корзинка оказалась наполнена на две трети, Марина огляделась, окликнула сына:
- Ну что, сынок, наверное, перекусим?
- Ага, - обрадовался мальчишка, - Смотри, нам совсем чуть-чуть осталось!
- Нам! - засмеялась мать, - У тебя как-то в рот больше получается.
- Да я маленько! - таращил глазёнки Димка.
- Конечно маленько, вон вся мордашка уже чёрная!
- Вообще-то они сами в рот лезут.
- Наедайся, нам хватит, вот перекусим и доберём корзину до краёв. Знаешь, какая она дорогая, а тут даром! Солнышко еще высоко, успеем.
Выбрав солнечную полянку, съели всё, потому, что Марине надоело таскать в карманах лишний груз. Запили водой. Покрутив в руках бутылку с остатками воды, не решилась выбросить, мало ли, вдруг ещё пить захочется. Да и какой пример она подаст сынишке, и так весь лес загажен.
Солнце уже изрядно пошло на закат, корзинка наполнилась до краев, а ягода пошла крупная, сочная. Марина и сама теперь набивала рот пригоршнями, смакуя необычайный вкус. В очередной раз, встав в полный рост и распрямив затекшую спину, она огляделась вокруг, поразившись первой тревожной мысли: «Однако, далеконько мы зашли, надо возвращаться, не ровен час заблудимся!»
Окликнула сынишку, двинулись, как ей казалось в сторону поселка. На самом деле мать с сыном уходили лесной тропой все дальше, вглубь бора. Марина, поражаясь нетронутой ягоде, вскоре сообразила, что тут они ещё не были. Зорко оглядевшись по сторонам, решительно повернула назад, ориентируясь теперь по собственным следам.
Наконец добрались до знакомой приметы: вековой ели, вывернутой с корнем. Дерево давно засохло, уступив место молодой поросли, на месте корневой системы образовалось подобие небольшого грота. Крышей служили оставшиеся корни, промытые дождями и выжженные солнцем. Марина точно запомнила, с какой стороны они подошли к этой ели, нужно идти туда.
Снова шли, озираясь по сторонам. Нужно ориентироваться по солнцу, но оно, как назло, спряталось, омрачив и без того тёмный бор. Поднялся сильный ветер. Прожорливые кедровки подняли гвалт. Марина торопилась, удерживая за руку сынишку, начинавшего беспокоиться и ныть то и дело: «Мама, скоро мы дойдём?» Вскоре ветер утих, но накатившая черная грозовая тучу закрыла полнеба, тая тревогу. Тревога, казалось, разлилась по всему воздуху. Притихли все лесные обитатели, даже дятел прекратил свою работу.
Марина с ужасом озиралась по сторонам, ища пристанища. Наконец увидела подходящую ель: нижний венец её веток почти стлался по полу, у основания ветвей можно было спрятаться как в шалаше. Она приподняла лапу ели:
- Сынок, забирайся туда, сейчас дождь начнётся.
- А ты? - плаксивым голосом спросил Димка.
- И я к тебе.
Женщина забралась под еловые лапы, прижалась к стволу спиной, усадив сынишку между ног, укрыла, обхватив руками.
Дождь не заставил долго ждать, хлынув с небосвода сплошной стеной. Ветер усилился. Как дикий зверь, вырвавшийся из клетки, он срывал свою злобу на ветвях и кронах деревьев, стлал ничком травы и кустарники. Струи дождя колыхались под его напором, то утихая, то набирая силу. Ветви ели, под которой они укрылись, то пригибало к самой земле, то трепало из стороны в сторону.
Марина плотнее прижимаясь к сыну, молила, чтобы ветер поскорее разорвал и разогнал тучу. Где-то за шиворот стекала вода, которая, постепенно прорвавшись сквозь густую хвою, уже капала отовсюду. Но все-таки они вовремя успели обосноваться в укрытии. И когда дождь мало-помалу утих, одежда, особенно на Димке, оставалась относительно сухой. Можно было еще посидеть, чтобы дать ветру возможность обдуть, обсушить влагу. Но мать каким-то животным инстинктом чувствовала, что должна спасти, уберечь своего детёныша до того, как на землю опустится ночь.
Выбравшись из-под ели, они теперь почти бежали, не разбирая дороги. Между тем смеркалось стремительно. В очередной раз, остановившись передохнуть, Марина обнаружила ту самую вывороченную с корнем ель. Они вернулись по кругу на старое место, значит, окончательно заблудились. Чтобы не потерять этот единственный запомнившийся ориентир, Марина приняла решение заночевать в лесу под корягой.
- Давай, сынок, как-то будем устраиваться на ночлег. Утром только рассветет, тронемся дальше, иначе заблудимся, совсем темно стало.
Димка было заплакал:
- А если нас волки съедят?
Мать убедила сына, что в этом лесу волки не водятся. Усадила его в образовавшийся грот, обнаружив, что песчаная почва осталась там сухой. Когда принялась выламывать лапы соседних ёлок, чтобы укрыть пристанище снаружи, сынишка прибежал к ней на помощь:
- Вот, мама у меня ножичек есть и еще фонарик.
Марина обрадовалась. Этот крохотный с мизинчик нож-складешёк и фонарик-жучок подарил Димке её отец - дед Митя. Она вспомнила, что сын всю дорогу берёг свою сумочку.
- Вот молодец, сынок, а что там еще есть?
- Спички, и соль с хлебом.
- Да ты же настоящий мужчина, сын! - Марина ликовала не на шутку. - Только бы спички не отсырели. Не пропадём, сынок! Сейчас укроем пещеру, костерок разведем, и тепло будет, и комары не тронут. Только ты не мокни, иди в укрытие.
- Мне страшно одному.
- А ты себе фонариком свети, я же рядом.
Основательно укрыв ветками пристанище, Марина с помощью ножа стала добывать сухую кору, бересту, ломала руками и ногами сучки с упавшего дерева, выдирала мох, подбирала сосновые и еловые шишки, стаскивая к подножию грота.
Вскоре в лесной глуши весело потрескивал костерок, согревая заблудившихся путников и вселяя надежду на скорое возвращение домой. Согревшись, перекусили хлебом, оставив кусок про запас. Намокшие вещи Марина развешала перед костром на просушку, от них валил густой пар.
Когда разомлевший и обсохший сынишка уснул на руках у матери, Марине вновь стало жутко. Её терзали мысли: найдет ли завтра дорогу к дому? Сегодня суббота, впереди воскресенье. Лишь в понедельник с утра хватятся в детском саду, что повариха не явилась на работу и сына в группу не привела. Это в лучшем случае. В худшем могут подумать, что ушла с сыном на больничный и осведомятся об этом только к вечеру, либо во вторник.
Лес шумел устрашающе, кричали какие-то ночные птицы, изредка срываясь с веток, хлопали крыльями, казалось, совсем рядом. Тьма отступала от костерка только на несколько метров. Зато за каждым кустом чудились чьи-то настороженные глаза, шорохи. Слух обострился до предела, когда вдруг совсем рядом раздался, как ей показалось оглушающий треск веток. Марина затаилась в своем укрытии, обхватив мертвой хваткой сынишку. Тут же надтреснутый человеческий голос позвал:
- Эй, кто, кто в теремочке живёт?
Эта игривая нотка в голосе и слова из сказки приободрили Марину, хотя душа ушла в пятки. Она выглянула из-под веток. Возле костра стояла худощавая женщина с посошком в руке и с коробом на спине. Марина узнала в ней односельчанку, которой ранее сторонилась. Сейчас же живой человек вызвал в ней несказанную радость. Она была почти уверена, что женщина знает дорогу и поможет им с сынишкой выбраться из леса.
Словно боясь, что женщина растает внезапно, как и появилась, она тотчас отозвалась и начала объяснять, что пошла с сынишкой по ягоды и заблудилась, что их застал дождь, а потом и ночь наступила.
- О, девка, ты и рисковая - с ребёночком в лес отправилась!
Ты чья будешь, откуда?
- Жена Валеры Соловьёва.
- А! Так я тебя знаю, ты же из нашего поселка? А Валерка молодец - привез бабочку и бросил! Ты же парнишку каждый день мимо моего дома водишь?
- Наверное, - робко ответила Марина. - Вы дорогу домой знаете?
- А как не знать! Мне тут каждый куст знаком. Припозднилась сегодня, на ягоду наткнулась не братую, тут дождь - вымокла как волчий хвост, кабы не так, давно бы бабушка Федора на печи храпела.
- Забирайтесь к нам, тут места хватит.
- Куда вас девать, придется здесь заночевать. Я дорогу и сейчас с закрытыми глазами найду, да жалко малец вымокнет, простудится, - по-свойски располагаясь возле Марины, приговаривала тётка.
После рассказа Марины о том, как, поблуждав, они вновь вернулись к поваленной ели, тетка посмеялась от души:
- Это вас Лешак водил, он здешний хозяин, больше некому!
Лешему спасибо скажи.
- За что спасибо?
- Кабы не он, неизвестно, куда бы вы еще утопали! Он знает, что бабушка Федора завсегда этой тропой ходит, вот на меня и вывел.
Коротая ночь, подбрасывая в угасающий костер сучки и коряги, женщины вволю наговорились. Тетка Федора поведала Марине о том, как родила и растила единственную дочку Эльвиру
- Ляльку. Что с отцом девочки жить пришлось недолго:
- Для людей-то он был хороший. Бывало, придет кто в гости, он носится как Бобик и хвостик колесиком, и ушки прижмет, ластится ко всякому - угождает. А как люди за дверь, он зверь зверем: и это ему не так, и другое не этак. А чего бы над слабой бабой не покуражиться? Потом запил, загулял, хлопнул дверью, ушел. Догонять не побежала, иди, думаю с Богом, только нам жить не мешай.
И дальше её жизнь не была мёдом. Приняла чужого мужчину, терпела побои и унижения до тех пор, пока сожитель не поднял руку на маленькую дочь. Не помнила как от злобы, страха и обиды в руках оказался нож, и как решительно бросилась защищать свою кровиночку.
- За дите я бы и сейчас любому обидчику не простила, на медведя бы кинулась! Сколько твоему сейчас годочков?
- Шесть, в ноябре семь исполнится. Думала в школу записать, не взяли, говорят, на будущий год примут.
- А моей Ляльке о ту пору пять было, когда мне срок дали. В интернат её определили, у нас же родни нет. Мне пять лет давали, но через три года под амнистию попала, Ляльке уж восемь стукнуло. Забрала свою ласточку из интерната.
Она как волчонок сделалась - отвыкла от меня, - тетка Федора пустила скупую слезу: - Не приведи, Господи, никому! Ублажала, как могла, по ночам работала лишь бы ей лакомый кусочек добыть. На зоне-то времени даром не теряла: научилась обувь, одежду так чинить, комар носа не подточит! Корзины из лозы плела, туеса из бересты ладила, да так по мелочи всякую утварь чинила. С мужиками больше не связывалась, для неё одной жила.
Рассказала тётка Федора о том, как в школе репетиторов для дочери нанимала, снабжая за занятия грибами-ягодами. Записывала и водила Ляльку в различные кружки и секции. Превратилась дочка в красавицу, знающую себе цену. С гордостью повествовала о том, что дочь выучилась в институте и стала, по словам матери, большим человеком - в администрации города работает, зовет мать жить к себе, но она не привыкла к городским хоромам и удобствам, на земле ей воля вольная.
Чувствуя, как у Марины от усталости едва язык во рту ворочается, покровительственно закончила:
- Ты вздремни девонька, за костерком послежу, недолго уж, часа два до рассвета осталось, разбужу, и в путь двинемся. Мне ведь успеть ягоду прибрать и опять в лес бежать надо!
Последние слова своей спасительницы Марина слышала уже сквозь сон. Уронив голову на плечо, сладко уснула. Ужас, и тревога о сыне окончательно отпустил из своих когтистых лап - рядом был надежный человек.
Утренний лес полнился птичьим многоголосьем, предвещая погожий день. Тётка Федора разбудила Марину с сыном, и деловито затаптывая костер, приговаривала:
- Спасибо этому дому, пойдем к другому.
Димка сонно таращил глаза на незнакомую бабушку. Она перехватила его взгляд, засмеялась:
- Ну что, герой, тебя как кличут-величают?
- Дима, - робко ответил мальчишка.
- Митька, значит! А я бабушка Федора. Слыхал сказку про Федору?
Димка смотрел в недоумении. Федора распорядилась:
- Маришка, неси мой короб и свою корзинку, а ты герой взбирайся на закорки, - она присела на одно колено.
Попыталась было возразить, но Федора строго добавила:
- Сейчас часов пять утра, солнце только-только на восход пошло, обсушит, обогреет землю, тогда он своими ногами потопает. А пока сыро, простудим мужичка-то.
Марина едва поспевала за проводником. Тётка Федора еще и смешила на ходу, рассказывая мальчику сказку Корнея Чуковского:
Из окошка вывалился стол
И пошёл, пошёл, пошёл, пошёл, пошёл...
А на нём, а на нём,
Как на лошади верхом,
Самоварище сидит
И товарищам кричит:
«Уходите, бегите, спасайтеся!»
И в железную трубу:
«Бу-бу-бу! Бу-бу-бу!»
А за ними вдоль забора
Скачет бабушка Федора:
«Ой-ой-ой! Ой-ой-ой!
Воротитеся домой!»
Сделав короткую передышку, снова двинулись в путь.
Марина пыталась убедить спасительницу:
- Давайте, я сама понесу Димку. Но сын верещал:
- Я с бабушкой Федорой хочу!
И Федора протестовала:
- Дай ты мне с дитем поводиться! Моя-то Лялька никак не родит: взяли моду - для себя поживём! Что это значит, для себя? Ребёнка разве не для себя родят?!
Часа через три путники были у оврага.
- Я сам, я сам! - оживился Димка, - Я помню, где мы шли!
Опустились по старой тропе, помогая друг другу, подняли ягоды, выбрались сами. В тихом переулке за детским садом Федора свернула к маленькому аккуратненькому домику с палисадом с разросшимися разных сортов георгинами.
- Вот и пришли.
- А я всё гадаю: у кого георгины такие красивые?! Оказывается, это ваш дом.
- Мой, мой. Я же говорю, что вижу тебя каждый день. Пойдём хоть чаю с устатку попьем, - пригласила Федора.
- Ой, нет, тётя Федора, чаю дома напьемся. Водички холодненькой если можно, дайте.
- Пойдём, пойдём, - Федора гостеприимно распахнула калитку маленькой ограды поросшей гусиными лапками и аптечной ромашкой.
- Баба Федора, а у тебя стаканы не разбежались? - лукаво улыбался Димка.
- А я их замкнула. Знаешь загадку: не лает, не кусает, а в дом не пускает?
- Не-ет! - опешил Димка.
- Вот он, - хлопнула висячим замком о скобу, - Охранник мой верный!
Нашарив под стрехой ключ, отомкнула замок и отворила двери низеньких сеней, пропуская вперед Димку. Марина войти в дом наотрез отказалась, сославшись на то, что достаточно отняли у Федоры времени.
- Да, припозднилась я сегодня, однако, об эту пору у меня бы уж пятки по лесу сверкали.
Димка топал домой с набитыми конфетами и хворостом карманами - гостинцами бабы Федоры.
Дня через два Марина, возвращаясь из садика с сынишкой, застала тётку Федору у подъезда своего дома.
- Маришка, а я тебя дожидаюсь! - призывно улыбаясь, встала со скамьи навстречу.
- Баба Федора пришла! - радовался Димка - Пошли к нам в гости!
- Заходите, заходите, - хлопотала и Марина. - У нас с Димкой теперь только и разговоров, как нас баба Федора из лесу вывела.
- Я, девонька, к вам по делу, - войдя следом за Мариной в квартиру, Федора поставила на стол трёхлитровую банку с черникой.
- Вот, угощайтесь, поди с той корзинки и хватило-то на зубок.
- Ой, спасибо, тётя Федора, не откажусь. Сколько мы вам должны?
- Должны да не обязаны! Пущай Митька сил набирается, смелости, бабку Федору добрым словом поминает. Ты вот что, Маришка, собери-ка мне его обувки, что прохудились, да и свои тоже, я на досуге починю.
- Он вырос из всего тётя Федора, а новые пока не износил. Штаны вот горят как на огне: то изорвёт, то измажется, не отстираешь! Вот где-то в краску вляпался, на той неделе в гудроне утонул. Ну что ты с ним делать будешь?!?
- Ничего! Мужик ведь у тебя растёт! Ты хотела, чтоб он ходил в белом жабо и беленькой салфеткой утирался? Не получится, тогда надо было девку рожать! Давай штаны, посмотрим, что можно сделать.
Так Федора взяла над Мариной с сыном негласное шефство. Она часто приходила к ним сама, либо зазывала их в свой домик на чаепитие.
Через год, Димка пошел в первый класс, Федора принесла своему любимцу огромный букет георгинов. Марина радовалась не меньше сына:
- Тетя Федора, приходите к нам после линейки, закатим пир на весь мир.
На десятилетие Димке бабушка Федора вручила мяч:
- Вот, внучек, смотри, какой я футбол отхватила! Марина хорошенько рассмотрела мяч, смутилась:
- Тетя Федора, он же настоящий - кожаный!
- А я и говорю - футбол! - радовалась Федора своему подарку.
- Так он же дорогой!
- Плохого не держим!
Димка носился с этим мячом как с писаной торбой, даже, укладываясь спать, мяч оставлял под кроватью.
Шло время, Димка учился в седьмом классе, когда Марине дали новую квартиру на другом конце поселка. Как-то само собой, женщины стали видеться все реже.
Однажды ранней весной Марина забежала на городской рынок в надежде приобрести Димке теплый свитер. Минуя ряды частных торговок, невольно остановила взгляд на сморщенных темных грибах: такие она видела только на картинках в сказках о бабе Яге. И вдруг услышала знакомый до боли, надтреснутый голос:
- Вот зазналась, так зазналась! Идёт, нос воротит!
- Тётя Федора! - обрадовалась Марина. - Сто лет вас не видела!
- То-то и гляжу: топаешь и головы не повернёшь!
- Да нет, что вы, я просто не заметила, народу много. А что это у вас за грибы?
- Сморчки.
- Это и есть сморчки? Никогда бы не догадалась, думала, поганки.
- Хы, поганки, ты, возьми-ка, пожарь с картошечкой, да со сметанкой, твоего Митеньку за уши не оттянешь!
- В армии он, тётя Федора.
- Ой ли?! Вот время-то летит! Поди, выше мамки ростом вымахал?
- Вымахал уж давно. Вот свитерок просит теплый прислать, по второму годочку служит. А вы-то как?
- Живу. От Ляльки своей внуков так и не дождалась. Сама немного хворать стала, зовет дочь к себе, а я из своего гнезда никуда - дома и солома едома, буду я там из-за угла подачек дожидаться!
- А в лес ходить одна не боитесь?
- Пускай меня боятся!
- Нынче, говорят, клещей полно.
- Я не за клещами хожу!
Марина засмеялась. Хоть и высохла тётка Федора как эти грибы, и пожаловалась на хворь, а как была атаманом в юбке, им и осталась. Поговорили о том, о сём, условились навестить друг друга, но все было как-то недосуг.
Теперь вот свела старых знакомых реанимация районной больницы. Впрочем, перевели их в общую палату в один день. Другие кровати в ней занимали оперированные так же, как Федора, по поводу аппендицита: беременная женщина Елена и девчонка-студентка, веснушчатая непоседа Тонька.
_Зажав_папиросу_в_стиснутых_зубах,_она_пыталась_натянуть_на_себя_фланелевый_халат,_но_рука_застревала_в_вывернутом_рукаве._В_сердцах_бросив_халат_на_кровать,_Федора_героически_потопала_к_дверям_в_одной_ночной_рубахе._
Как водится, каждый рассказал свою историю заболевания. Особое сочувствие и опеку вызвала Елена: каждый как мог, подбадривал женщину, которой после перенесённой операции предстояло родить ребенка. Тоньку, как первую ходячую пациентку, завалили просьбами: то продукты в холодильник убрать, то медсестру пригласить. Елена мечтала о маринованных огурцах, тетка Федора упросила Тоньку добыть пачку папирос
«Беломорканал» в буфете.
Едва Тонька положила пачку папирос на тумбочку Федоры, та тотчас предприняла попытки встать с кровати. С большим трудом на трясущихся от слабости ногах, опираясь о стены руками, едва доплелась до туалета. Вернулась в палату с осунувшимся лицом минут через пятнадцать, легла поверх одеяла и только тогда выдохнула:
- Ой, девки, словно медку испила, отвела душу-то! Словно Господь лапоточками по ей прогулялся! Дай Бог тебе, Тонечка, жениха хорошего!
На второй день в палату явилась дочь Федоры - Эльвира. Марина видела её раньше на фотографиях в Федорином доме. Даже холодный глянец снимков выдавал в ней человека надменного, высокомерного. Ожидания превзошли себя: Эльвира оказалась очень властной, своевольной особой, привыкшей повелевать другими.
Коротко побеседовав с матерью, она удалилась под предлогом беседы с врачом. Когда вернулась вновь, стала энергично доставать из сумки продукты и предметы гигиены, расставляя в тумбочке матери. Увидев пачку с папиросами, скривила красивые ярко накрашенные губы, увещевая мать:
- Ма, ну, что это опять?!? До каких пор ты будешь травить себя этой дрянью? Ну, хочешь курить, скажи, я куплю тебе приличные сигареты! Это же мужланство какое-то, не знаю, как тебе еще объяснять? Куда только доктора смотрят!
В палате установилась неловкая тишина. Марина никогда не видела свою старую знакомую такой подавленной, поникшей. Федора заискивала перед дочерью, стараясь угодить, улыбалась, отвечала рассеянно. Дочь, схватив пачку папирос, безжалостно скомкала в руках, бросила в урну у дверей. Остановилась перед зеркалом, висящим над раковиной, нервно поправила выбившуюся из прически прядь, протерла лицо носовым платком, бросила через плечо:
- Завтра приду.
- Лялечка, дочечка, принеси банку огурчиков, которые сама любишь: там в погребке стоят меленькие такие.
- Ма, сколько я тебя просила: не называй меня на людях Лялечкой, Эльвира я, понятно? Эльвира! И зачем тебе огурцы? Я с врачом разговаривала, нельзя тебе острое и солёное.
- Та я ж не себе, Леночка вот у нас, ребёночка ждёт, огурчиков захотела. Ну а беременным отказывать ни в чем нельзя.
- Хорошо, принесу, - даже не взглянув на соседок матери по палате, Эльвира удалилась, унося за собой шлейф дорогих французских духов.
Едва захлопнулась дверь палаты, Федора резко встала с кровати, не обращая внимания на боль, босиком протопала к урне, вытащила смятую пачку папирос, вернулась на свое место, и, вытащив смятую папиросу дрожащими руками, стала раскатывать, расправлять в ладонях, зло приговаривая:
- Указывать мне, что курить?!? Да я сорок семь лет курю, и курить буду!
Зажав папиросу в стиснутых зубах, она пыталась натянуть на себя фланелевый халат, но рука застревала в вывернутом рукаве. В сердцах бросив халат на кровать, Федора героически потопала к дверям в одной ночной рубахе. В следующую минуту раздался неприличный звук, а за «боевой подругой» протянулась жидкая дорожка цвета детского недоразумения. Едва пациентка скрылась за дверью, соседки по палате прыснули смехом, держась за животы. Тонька, перегнувшись в пояснице пополам, одной рукой придерживая шов на животе, другой затыкая нос, выпорхнула в коридор. Почти следом вошла санитарка, водрузив ведро, чертыхаясь, начала замывать пол шваброй. Прибежала медсестра, улыбаясь, раздала больным ароматизированные салфетки, открыла форточку.
Женщины еще сдержанно хихикали, когда Федора вернулась в палату только уже в больничной рубахе. Вид её был устрашающий: посеревшее лицо, синюшные губы, трясущиеся руки. Смех стих тотчас же, сменяясь гнетущей тишиной. Посочувствовать бы Федоре, пожалеть старую женщину, но как подобрать слова, ведь ее собственная дочь-любимица обидела? Наконец Федора заговорила тихим сдавленным голосом:
- Мамку учить вздумала? А видала ли ты, дочь родная, то что твоя мамка на своем веку перевидала? Молоденькой, по двадцатому годочку в войну на заготовках леса по пояс в снегах сидела. На ногах опорки, на руках рукавицы нагольные, а в зубах колун пудовый, да пила ручная. Ох, весело было: дёргаешь за ручку: «Тебе, мене, тебе, мене. Брату Феде и жене», а из глаз слёзы льдинками.
Вечером общая баланда да барак стылый с вшивыми нарами. Не осужденные, а как под конвоем, попробуй, уйди самовольно - вредительство Советской власти припаяют! Да нас тогда, может, этот самый табак от голодной смерти спасал: вытянешь «козью ножку», вроде и в желудке сосать перестанет.
А как я тебя одна пестовала?!? Как ради тебя кровью человеческой руки обагрила, смертным грехом душу испоганила?!? Посмотрела бы ты на себя, дочь родная! Сама-то дымишь как паровоз! Дорогие сигареты - передразнила Федора дочь, - Откуль ты знаешь, что в их понапёхано: моча коровья, мусор от табака? Лялькой не называть? Эльвира Аркадьевна! Как же! Кто теперь для тебя мамка - голь подзаборная? Ты вон как высоко взлетела! А мамка-то не вечная, поплачешь, покаешься, дочь, только мамки уж не станет на белом свете!
Федора говорила так, будто не было в палате никого, кроме неё. Горячие слёзы тихо катились по щекам. Тонька, подобрав колени, забилась в уголок кровати и только живые глаза бегали неспокойно, будто пытались найти ответ на невысказанный вопрос. Марина сидела, понурив голову, боясь взглянуть на Федору. В душе поднималось необъяснимое чувство вины перед этой хрупкой старой женщиной - такой слабой и такой сильной одновременно. Хотелось броситься ей на грудь, отблагодарить за добро и тепло, которыми одарила она её с сыном. Пожалеть, успокоить, утешить.
Вдруг сдавленные рыдания, переходящие в надрывный плач заставили встрепенуться обитателей палаты. Это плакала Елена. Она лежала на кровати так, что другим не было видно ее лица. Марина подошла к женщине, в недоумении спросила:
- Лена, что с тобой? Тебе нельзя расстраиваться.
Но сочувственный тон только добавил масла в огонь: Елена заплакала еще громче, отчаяннее. Засуетилась Тонька, предлагая стакан воды, но все безрезультатно. В первую минуту растерялась и Федора, но, быстро взяв себя в руки, подхватила с подголовника больничное вафельное полотенце, и, отстранив Марину и Тоньку, стала отчаянно взмахивать им над лицом Елены:
- Ну-ка, прекрати, что ли ты не Зоя Космодемьянская?!
У Елены прекратилась истерика, сменившаяся сначала любопытным взглядом, на её лице появилась натянутая улыбка, сдержанный смех, она спешно промокнула остатки слез салфеткой, заражаясь все более смехом. Смеялась Марина, смеялась Тонька. Федора в недоумении глядела на соседок, затем, словно очнувшись ото сна, засмеялась тоже, махнув рукой, направилась на свою кровать.
- При, при-чем здесь Зоя Космодемьянская, тётя Федора? - сквозь смех спросила Елена.
- Как при чем? Ее пытали, она терпела, Бог терпел и нам велел!
- Ой, не могууу! - корчилась Марина от смеха, держась за живот.
- Девки, простите меня за недоразумение, вот старая корчага, у меня кругом недержание! - клокотала Федора смехом пополам с кашлем.
В палату заглянула медсестра:
- Палата номер восемь, вы сегодня с ума сошли?
- И не говори, девка, все тронулись! - Федора тоже держалась рукой за незаживший рубец на животе. - То плачем, то смеёмся, пора нас выписывать!
Тонька, пытаясь заглушить смех глотком воды, фонтанчиком выпустила её обратно, рассмешив этим и медсестру:
- Ну, что у вас тут? Скоро обход, приведите себя в порядок. Кое-как успокоившись, женщины рассуждали о том, что кажется, самые комичные в жизни эпизоды случаются в послеоперационных палатах, когда смешно, а смеяться больно.
- Это что! Сломала я как-то ребро, - начала Федора, вызвав новый приступ смеха соседок.
- Вот вам и хи-хи, ха-ха, с ребром-то вовсе не пёрнуть, не вздохнуть!
- Ещё, не дай Бог, в одну палату с тётей Федорой попасть, она и мёртвых поднимет! - сквозь смех продолжила Марина.
Федорина дочь принесла маринованные огурцы, фрукты и дорогие сигареты. Папиросы «Беломорканал» Федора предусмотрительно спрятала от неё. Спрятала и бутылочку вишнёвой наливки собственного приготовления, что принесла ей соседка.
За день перед выпиской Федора, заговорщически подмигнув, сказала:
- Девоньки, вечером отвальную будем справлять, угощу вас своей наливочкой, грех не попробовать. Гли-ко как бутылочка заскурлателась!
- Тётя Федора, вы хоть переводите на русский язык, - смеялась Тонька.
- Отпотела, вишь, в холодильнике.
- Тетя Федора, я тоже хочу. Мне можно? - спросила Елена.
- Беременной женщине вообще ни в чем отказывать нельзя, от ложки десертного вина ничего, девонька, не случится.
Вечером восьмая палата не вышла к ужину. Все собрались у кровати Елены, разложили на тумбочке домашнюю снедь. Тетка Федора раздобыла где-то заварочный чайничек, и, перелив наливку в него, с видом знатока разлила «чай» по кружкам.
- Выпьем за знакомство, за палатную дружбу - предложила тост Федора.
Елена аппетитно хрустела маринованным огурцом, когда в палату заглянула медсестра:
- Восьмая палата, почему ужинать не идёте?
- Мы чайком балуемся, садись Валюшка, с нами, - добродушно предложила Федора.
- Спасибо. Вы тут осторожнее, Иван Федорович еще не ушел, он, кстати, собирался к вам зайти перед уходом.
Едва удалилась медсестра, послышался голос лечащего врача. Все переглянулись. Но тут же, оправившись от минутного смятения, Федора быстро подхватила блюдце с огурцами и спрятала в тумбочке. А Елена надкушенный огурец опустила в чай».
- Чаёвничаем, девушки?
- Да, да! Милости просим к нашему столу.
- Спасибо. Хочу вас обрадовать: завтра готовлю всех к выписке. Утром натощак сдаём кровь вы, Федора Григорьевна и вы, Марина Васильевна, не опаздывайте. В десять утра зайдёте по очереди ко мне в кабинет.
Опять восьмая палата безудержно смеялась, будоража бдительных медсестер.
- Вы, тётя Федора, как часовой на посту!
- А то! Я воробей стреляный! А Ленка-то, Ленка, как она быстро сообразила огурец спрятать! Пра-авильно - тут тебе и выпивка и закуска!
- Представляете, если бы Иван Федорович согласился с нами чайку отведать? - смеялась Марина.
- Нешто он не человек! Ишо бы добавки просил!
После выписки из больницы Марина смогла один раз навестить старую знакомую, потом жизнь опять закружила- завертела её в суете сует. А через год Марина услышала новость: Лихобаба умерла.
В мир иной Федора ушла как-то очень легко, никого не обременив немощью. Побежала на огород зелененького лучку на окрошку пощипать, да так и осталась в междурядье гряд. Будто заснула с безмятежным выражением на лице, с пучком лука в кулачке, прижатым к груди.
Прибежали соседи, вызвали «скорую». Выехавшая бригада констатировала остановку сердца. Извещённая соседями дочь тетки Федоры, Эльвира Аркадьевна, хоронила мать дорого, с помпой. Понаехали черные иномарки, чужие люди. Примяли в ограде траву-мураву, растоптали георгины. Дочь, разодетая в чёрное кружево, деловито распоряжалась процессом. Деревенские люди жались к заборчику, рассуждали:
- Вот с какими почестями мать хоронит!
- Не говори, при жизни Федора такой роскоши не видела, все копейкой с рынка перебивалась, своим трудом!
Пришла и Марина проводить Федору. Стоя среди односельчан, вдруг подумала: «Вот бы встала сейчас тётя Федора из гроба, быстро разогнала бы всю эту оказию, особенно холёных коллег дочери с их иномарками. А потом бы сплюнула через зубы:
«Нечего здесь командовать, сама управлюсь!» И закурила бы свою неизменную папироску «Беломорканал».
Ирина Андреевна Андреева
ИРИНА АНДРЕЕВА
_Белые_крылья_печали_
ПОВЕСТЬ, РАССКАЗЫ
ФЕДОРИНО ГОРЕ
Марина год ждала очередь на плановую операцию по укреплению брюшной стенки после удаления грыжи. Несмотря на то, что хирургам давно известен лапароскопический метод проведения операции: безболезненный, почти бескровный, и восстановительный период сокращённый и рецидивов меньший процент. Марине предстояла полостная операция: пациенту она положена бесплатно, да и хирургам - привычнее.
Прооперировали её еще вчера во второй половине дня. Ночью в реанимации, придя в себя от наркоза, Марина молила Бога: «Только бы дожить до рассвета!» Уговаривала сама себя:
«Завтра станет лучше». Боль как ножом пластала всю брюшную полость, огнём жгла в паху. Опутанная проводами приборов, прикованная к постели капельницей, она лежала нагая, прикрытая одной простыней.
Когда терпеть стало невыносимо, позвала медбрата, что уютно расположился за столом напротив кровати: «Миленький, отключи ты меня ото всех этих проводов, я жить не хочу!» Разбуженный медбратом, пришел врач, измерил давление, температуру, выдал распоряжение. Медбрат вскоре вернулся со шприцем и ампулой, ввел внутримышечно обезболивающее средство, вновь сел у стола под лампой.
Пульсирующая боль несколько утихла. Марина смогла понять, что в палате полно таких же страдальцев, как она. По стонам, вырывающимся из груди пациентов, определила, что здесь лежат все вместе - женщины и мужчины. Мука мало-помалу отпускала, сменяясь равнодушием, клонило ко сну. В час, когда хирургическое отделение районной больницы окончательно проснулось, Марина впала в глубокий омут сна. Примерно через час её разбудили:
- Утренний туалет, обход, - тормошила молоденькая худосочная девушка в посаженной глубоко на глаза зеленой медицинской шапочке.
Звуки доходили глухо, как сквозь вату, заложившую уши.
Облизав засохшие губы, с трудом выдавила:
- Пить…
Медсестра быстро смочила губы Марины влажной салфеткой, протёрла лицо.
- Пить вам нельзя, ещё сутки после операции не прошли.
После обхода Марина опять провалилась в сон. Когда окончательно пришла в себя, услышала из угла палаты знакомый надтреснутый голос:
- Девки, да дайте вы мне покурить! Что же это за кара такая: вставать нельзя, пить нельзя, нужду справлять в «утку»?!? Хоть покурить дайте!
Марина повернула голову, но не смогла рассмотреть, кто лежит в углу на высокой кровати. Когда голос заканючил вновь, тихонько окликнула:
- Тётя Федора, это вы что ли?
- Я самая, - бодро ответил голос, - А ты кто? Марина помахала свободной рукой:
- Это я - Марина Соловьева, помните?
- Маришка? Как не помнить! А ты тут с чем, матушка моя?
- Грыжа у меня пупочная, сетку вставляли. А у вас что, тётя Федора?
- Аппендикс, будь он неладен, век прожила, не знала горя, а тут вот приспичило! Так бы ничего, да лопнул, холера.
- Как вы там?
- Ничё, на мне как на собаке заживёт! Курить вот только не дают, мне это хуже неволи! Дочечки, ну дайте вы мне хоть затяжки две сделать, боле просить не буду! - Тётка перехватила запястье руки проходившей мимо неё сестрички: - Милая, ну добудь ты мне хоть бычок недокуренный!
- Я не девушка, а парень, - остановился тот.
- Ой, прости, сынок! Вижу хвост у тебя из-под шапочки, впору косу плести, подумала - девчонка.
- Пить, курить, кушать и вставать вам пока нельзя.
- Да бог с ней, с едой, в войну больше голодали! Уши вот без курева пухнут!
Но медбрат, сдержанно улыбнувшись, убежал по своим делам.
Тетку Федору Марина знала порядка двадцати лет. Будучи совсем молоденькой, приехала Марина в поселок - муж настоял поехать на родину.
Эту женщину, со скрипучим голосом и легко запоминающимся именем из стихотворения Чуковского, невозможно было не заметить. Слишком резко выражала она свое мнение и права, стоя в очередях в общественной бане и в любом другом оживленном месте. Аскетически худая, с колючим взглядом узких зелёных глаз,
Федора имела почти строевую выправку: прямая спина, гордо посаженная легкая головка, энергичные движения. Очень трудно было определить её возраст.
Несмотря на кажущуюся хрупкость, по плечу ей были многие физические работы. Весной тётка Федора первая управлялась в своём огородике: копала, сажала. Летом, успевая обихаживать посадки, бегала в лес, собирала грибы и ягоды, а, продав их на городском рынке, снова рыскала по болотам, полям, лесам.
До пенсии тётка Федора работала сапожником в маленькой мастерской на окраине города, каждый день мотаясь на рейсовом автобусе туда-обратно. Кроме ремонта обуви бралась за многое. Кому куртку заклеит, заштопает, кому нож и решётку от мясорубки наточит, кому развалившуюся оправу очков соберёт, подчистит контакты в вилке электроприбора. Смотришь - утюг заработал, настольная лампа включилась.
О всех этих достоинствах тётки Федоры Марина не знала и побаивалась её грубую, вызывающую. Слышала о сомнительном, даже криминальном прошлом: якобы мотала односельчанка срок за убийство мужа. Фамилия Лихобаба как нельзя лучше подходила к её образу жизни. Марина поначалу думала, что это прозвище, метко данное односельчанами, пока не увидела в поселковой амбулатории стенд «Почётный донор», на котором красовалась Лихобаба Ф.Г.
Но однажды Маринино мнение о тётке Федоре переменилось в корне. Случилась эта история много лет назад. После перестройки в стране муж Марины в поисках заработка вахтовым методом нашёл пристанище в другом городе, у другой женщины, оставив жену с трехлетним сынишкой на произвол судьбы. Благо, квартира в старом бараке пока оставалась за Мариной, и она не спешила уезжать из посёлка. Чтобы не потерять место в детском саду, устроилась туда работать поваром, и сын рядом - напоен, накормлен, и сама сытая.
Однажды в пятницу женщины завели разговор о том, что в бору, за посёлком, полно черники. Сговорились пойти по ягоды группой. Марина тоже собралась с коллегами по работе, но в последний момент выяснилось, что шестилетнего сынишку Димку оставить совершенно не с кем. Она поставила приготовленную корзину на табурет, сокрушённо вздохнула:
- Не видать нам с тобой чернички. Купить дорого, думала, вареников настряпаю, натрескаемся со сметанкой.
Лучше бы не говорила она этих слов. Димка как клещ вцепился: пойдём, да пойдём.
- Куда мы пойдём? Это ведь места надо знать, а ну как заблудимся?
- Не заблудимся, мы с краешку походим, привяжем на дерево красную ленточку и будем смотреть на неё. Ну мам, сама ведь говоришь, что я уже большой, на будущий год в школу пойду!
Слишком велик был соблазн, да и Димкины доводы вроде бы не по-детски убедительными показались. Корзинка - вот она: тут и кусок хлебца, бутылка воды, огурчики, соль, пара яичек вкрутую, да мазь комариная.
- Пойдём, сынок, была не была, если ничего не найдём, пообедаем на полянке, знаешь, как в лесу всегда всё вкусно бывает?
Димка собрался быстро, но основательно. Впрочем, Марина оценит это только в лесу, удивившись сынишкиной прозорливости. Вроде ребёнок еще, а, поди ж ты - мужичок!
До бора добрались за разговорами быстро и весело. Марина подшучивала над сыном, видя, как он то и дело поправляет маленький подсумок на лямке:
- Чего ты там в него натолкал?
Бор шумел темной неприступной стеной совсем рядом, оставалось дойти несколько десятков метров, чтобы оказаться в его кущах. Но торная, наезженная песчаная дорога почему-то свернула влево. Недолго думая, мать и сын решили пойти напрямик - вот же он рядом! Но, миновав небольшой взгорок, обнаружили перед лесом огромный овраг. Так вот в чем дело!
Овраг был глубокий, но сухой с обвалившимися кое-где краями. Возвращаться назад не хотелось. Зрительно обследовав его, решили, что можно пройти по дну на другую сторону, спустившись на отлогом месте. Вскоре обнаружили тропинку, обрадовались: «Значит и другие пешие тут ходят». Спустились по наторенной дорожке. Весело, хотя и не без труда, стали взбираться на противоположную сторону. Димка, сгорбившись как старичок, следовал первый, подзадоривая мать. Подсумок совсем слез с плеча и болтался теперь между ног. Марина окликнула сына:
- Охота тебе таскаться, с этой сумкой, давай мне в корзину!
- Я сам!
- Вот какой упрямый!
Наконец, выбрались, и, передохнув, двинулись в бор. Лес встретил монотонным гулом. Ровные золотистые стволы уходили высоко вверх, переплетаясь кронами. Под ногами хрустели иссохшие шишки и голубые мхи. Всюду были следы пребывания человека - бутылки, пакеты, коробки, газеты. Зато почти сразу пошел черничник. Он стлался отдельными куртинами, но ягоды были тщательно обобраны, лишь изредка попадалась раздавленная или заплесневелая. По мере углубления в лес, встречалась нетронутая ягода, правда мелкая и в небольших количествах. Но Марина увещевала сына:
- Ничего, Димка, мы хоть по оборышам, а, глядишь, и нащёлкаем ягодок на вареники.
Растолкала немудреный обед по карманам и принялась собирать чернику в корзину. Димка бегал по лесу и кричал:
- Мам, тут вот еще ягодки!
- Ты не бегай, а собирай. Горсточка по горсточке, глядишь и наскребём.
В азарте добычи забыли привязать к дереву красную ленточку, и незаметно уходили вглубь леса все дальше и дальше.
Когда корзинка оказалась наполнена на две трети, Марина огляделась, окликнула сына:
- Ну что, сынок, наверное, перекусим?
- Ага, - обрадовался мальчишка, - Смотри, нам совсем чуть-чуть осталось!
- Нам! - засмеялась мать, - У тебя как-то в рот больше получается.
- Да я маленько! - таращил глазёнки Димка.
- Конечно маленько, вон вся мордашка уже чёрная!
- Вообще-то они сами в рот лезут.
- Наедайся, нам хватит, вот перекусим и доберём корзину до краёв. Знаешь, какая она дорогая, а тут даром! Солнышко еще высоко, успеем.
Выбрав солнечную полянку, съели всё, потому, что Марине надоело таскать в карманах лишний груз. Запили водой. Покрутив в руках бутылку с остатками воды, не решилась выбросить, мало ли, вдруг ещё пить захочется. Да и какой пример она подаст сынишке, и так весь лес загажен.
Солнце уже изрядно пошло на закат, корзинка наполнилась до краев, а ягода пошла крупная, сочная. Марина и сама теперь набивала рот пригоршнями, смакуя необычайный вкус. В очередной раз, встав в полный рост и распрямив затекшую спину, она огляделась вокруг, поразившись первой тревожной мысли: «Однако, далеконько мы зашли, надо возвращаться, не ровен час заблудимся!»
Окликнула сынишку, двинулись, как ей казалось в сторону поселка. На самом деле мать с сыном уходили лесной тропой все дальше, вглубь бора. Марина, поражаясь нетронутой ягоде, вскоре сообразила, что тут они ещё не были. Зорко оглядевшись по сторонам, решительно повернула назад, ориентируясь теперь по собственным следам.
Наконец добрались до знакомой приметы: вековой ели, вывернутой с корнем. Дерево давно засохло, уступив место молодой поросли, на месте корневой системы образовалось подобие небольшого грота. Крышей служили оставшиеся корни, промытые дождями и выжженные солнцем. Марина точно запомнила, с какой стороны они подошли к этой ели, нужно идти туда.
Снова шли, озираясь по сторонам. Нужно ориентироваться по солнцу, но оно, как назло, спряталось, омрачив и без того тёмный бор. Поднялся сильный ветер. Прожорливые кедровки подняли гвалт. Марина торопилась, удерживая за руку сынишку, начинавшего беспокоиться и ныть то и дело: «Мама, скоро мы дойдём?» Вскоре ветер утих, но накатившая черная грозовая тучу закрыла полнеба, тая тревогу. Тревога, казалось, разлилась по всему воздуху. Притихли все лесные обитатели, даже дятел прекратил свою работу.
Марина с ужасом озиралась по сторонам, ища пристанища. Наконец увидела подходящую ель: нижний венец её веток почти стлался по полу, у основания ветвей можно было спрятаться как в шалаше. Она приподняла лапу ели:
- Сынок, забирайся туда, сейчас дождь начнётся.
- А ты? - плаксивым голосом спросил Димка.
- И я к тебе.
Женщина забралась под еловые лапы, прижалась к стволу спиной, усадив сынишку между ног, укрыла, обхватив руками.
Дождь не заставил долго ждать, хлынув с небосвода сплошной стеной. Ветер усилился. Как дикий зверь, вырвавшийся из клетки, он срывал свою злобу на ветвях и кронах деревьев, стлал ничком травы и кустарники. Струи дождя колыхались под его напором, то утихая, то набирая силу. Ветви ели, под которой они укрылись, то пригибало к самой земле, то трепало из стороны в сторону.
Марина плотнее прижимаясь к сыну, молила, чтобы ветер поскорее разорвал и разогнал тучу. Где-то за шиворот стекала вода, которая, постепенно прорвавшись сквозь густую хвою, уже капала отовсюду. Но все-таки они вовремя успели обосноваться в укрытии. И когда дождь мало-помалу утих, одежда, особенно на Димке, оставалась относительно сухой. Можно было еще посидеть, чтобы дать ветру возможность обдуть, обсушить влагу. Но мать каким-то животным инстинктом чувствовала, что должна спасти, уберечь своего детёныша до того, как на землю опустится ночь.
Выбравшись из-под ели, они теперь почти бежали, не разбирая дороги. Между тем смеркалось стремительно. В очередной раз, остановившись передохнуть, Марина обнаружила ту самую вывороченную с корнем ель. Они вернулись по кругу на старое место, значит, окончательно заблудились. Чтобы не потерять этот единственный запомнившийся ориентир, Марина приняла решение заночевать в лесу под корягой.
- Давай, сынок, как-то будем устраиваться на ночлег. Утром только рассветет, тронемся дальше, иначе заблудимся, совсем темно стало.
Димка было заплакал:
- А если нас волки съедят?
Мать убедила сына, что в этом лесу волки не водятся. Усадила его в образовавшийся грот, обнаружив, что песчаная почва осталась там сухой. Когда принялась выламывать лапы соседних ёлок, чтобы укрыть пристанище снаружи, сынишка прибежал к ней на помощь:
- Вот, мама у меня ножичек есть и еще фонарик.
Марина обрадовалась. Этот крохотный с мизинчик нож-складешёк и фонарик-жучок подарил Димке её отец - дед Митя. Она вспомнила, что сын всю дорогу берёг свою сумочку.
- Вот молодец, сынок, а что там еще есть?
- Спички, и соль с хлебом.
- Да ты же настоящий мужчина, сын! - Марина ликовала не на шутку. - Только бы спички не отсырели. Не пропадём, сынок! Сейчас укроем пещеру, костерок разведем, и тепло будет, и комары не тронут. Только ты не мокни, иди в укрытие.
- Мне страшно одному.
- А ты себе фонариком свети, я же рядом.
Основательно укрыв ветками пристанище, Марина с помощью ножа стала добывать сухую кору, бересту, ломала руками и ногами сучки с упавшего дерева, выдирала мох, подбирала сосновые и еловые шишки, стаскивая к подножию грота.
Вскоре в лесной глуши весело потрескивал костерок, согревая заблудившихся путников и вселяя надежду на скорое возвращение домой. Согревшись, перекусили хлебом, оставив кусок про запас. Намокшие вещи Марина развешала перед костром на просушку, от них валил густой пар.
Когда разомлевший и обсохший сынишка уснул на руках у матери, Марине вновь стало жутко. Её терзали мысли: найдет ли завтра дорогу к дому? Сегодня суббота, впереди воскресенье. Лишь в понедельник с утра хватятся в детском саду, что повариха не явилась на работу и сына в группу не привела. Это в лучшем случае. В худшем могут подумать, что ушла с сыном на больничный и осведомятся об этом только к вечеру, либо во вторник.
Лес шумел устрашающе, кричали какие-то ночные птицы, изредка срываясь с веток, хлопали крыльями, казалось, совсем рядом. Тьма отступала от костерка только на несколько метров. Зато за каждым кустом чудились чьи-то настороженные глаза, шорохи. Слух обострился до предела, когда вдруг совсем рядом раздался, как ей показалось оглушающий треск веток. Марина затаилась в своем укрытии, обхватив мертвой хваткой сынишку. Тут же надтреснутый человеческий голос позвал:
- Эй, кто, кто в теремочке живёт?
Эта игривая нотка в голосе и слова из сказки приободрили Марину, хотя душа ушла в пятки. Она выглянула из-под веток. Возле костра стояла худощавая женщина с посошком в руке и с коробом на спине. Марина узнала в ней односельчанку, которой ранее сторонилась. Сейчас же живой человек вызвал в ней несказанную радость. Она была почти уверена, что женщина знает дорогу и поможет им с сынишкой выбраться из леса.
Словно боясь, что женщина растает внезапно, как и появилась, она тотчас отозвалась и начала объяснять, что пошла с сынишкой по ягоды и заблудилась, что их застал дождь, а потом и ночь наступила.
- О, девка, ты и рисковая - с ребёночком в лес отправилась!
Ты чья будешь, откуда?
- Жена Валеры Соловьёва.
- А! Так я тебя знаю, ты же из нашего поселка? А Валерка молодец - привез бабочку и бросил! Ты же парнишку каждый день мимо моего дома водишь?
- Наверное, - робко ответила Марина. - Вы дорогу домой знаете?
- А как не знать! Мне тут каждый куст знаком. Припозднилась сегодня, на ягоду наткнулась не братую, тут дождь - вымокла как волчий хвост, кабы не так, давно бы бабушка Федора на печи храпела.
- Забирайтесь к нам, тут места хватит.
- Куда вас девать, придется здесь заночевать. Я дорогу и сейчас с закрытыми глазами найду, да жалко малец вымокнет, простудится, - по-свойски располагаясь возле Марины, приговаривала тётка.
После рассказа Марины о том, как, поблуждав, они вновь вернулись к поваленной ели, тетка посмеялась от души:
- Это вас Лешак водил, он здешний хозяин, больше некому!
Лешему спасибо скажи.
- За что спасибо?
- Кабы не он, неизвестно, куда бы вы еще утопали! Он знает, что бабушка Федора завсегда этой тропой ходит, вот на меня и вывел.
Коротая ночь, подбрасывая в угасающий костер сучки и коряги, женщины вволю наговорились. Тетка Федора поведала Марине о том, как родила и растила единственную дочку Эльвиру
- Ляльку. Что с отцом девочки жить пришлось недолго:
- Для людей-то он был хороший. Бывало, придет кто в гости, он носится как Бобик и хвостик колесиком, и ушки прижмет, ластится ко всякому - угождает. А как люди за дверь, он зверь зверем: и это ему не так, и другое не этак. А чего бы над слабой бабой не покуражиться? Потом запил, загулял, хлопнул дверью, ушел. Догонять не побежала, иди, думаю с Богом, только нам жить не мешай.
И дальше её жизнь не была мёдом. Приняла чужого мужчину, терпела побои и унижения до тех пор, пока сожитель не поднял руку на маленькую дочь. Не помнила как от злобы, страха и обиды в руках оказался нож, и как решительно бросилась защищать свою кровиночку.
- За дите я бы и сейчас любому обидчику не простила, на медведя бы кинулась! Сколько твоему сейчас годочков?
- Шесть, в ноябре семь исполнится. Думала в школу записать, не взяли, говорят, на будущий год примут.
- А моей Ляльке о ту пору пять было, когда мне срок дали. В интернат её определили, у нас же родни нет. Мне пять лет давали, но через три года под амнистию попала, Ляльке уж восемь стукнуло. Забрала свою ласточку из интерната.
Она как волчонок сделалась - отвыкла от меня, - тетка Федора пустила скупую слезу: - Не приведи, Господи, никому! Ублажала, как могла, по ночам работала лишь бы ей лакомый кусочек добыть. На зоне-то времени даром не теряла: научилась обувь, одежду так чинить, комар носа не подточит! Корзины из лозы плела, туеса из бересты ладила, да так по мелочи всякую утварь чинила. С мужиками больше не связывалась, для неё одной жила.
Рассказала тётка Федора о том, как в школе репетиторов для дочери нанимала, снабжая за занятия грибами-ягодами. Записывала и водила Ляльку в различные кружки и секции. Превратилась дочка в красавицу, знающую себе цену. С гордостью повествовала о том, что дочь выучилась в институте и стала, по словам матери, большим человеком - в администрации города работает, зовет мать жить к себе, но она не привыкла к городским хоромам и удобствам, на земле ей воля вольная.
Чувствуя, как у Марины от усталости едва язык во рту ворочается, покровительственно закончила:
- Ты вздремни девонька, за костерком послежу, недолго уж, часа два до рассвета осталось, разбужу, и в путь двинемся. Мне ведь успеть ягоду прибрать и опять в лес бежать надо!
Последние слова своей спасительницы Марина слышала уже сквозь сон. Уронив голову на плечо, сладко уснула. Ужас, и тревога о сыне окончательно отпустил из своих когтистых лап - рядом был надежный человек.
Утренний лес полнился птичьим многоголосьем, предвещая погожий день. Тётка Федора разбудила Марину с сыном, и деловито затаптывая костер, приговаривала:
- Спасибо этому дому, пойдем к другому.
Димка сонно таращил глаза на незнакомую бабушку. Она перехватила его взгляд, засмеялась:
- Ну что, герой, тебя как кличут-величают?
- Дима, - робко ответил мальчишка.
- Митька, значит! А я бабушка Федора. Слыхал сказку про Федору?
Димка смотрел в недоумении. Федора распорядилась:
- Маришка, неси мой короб и свою корзинку, а ты герой взбирайся на закорки, - она присела на одно колено.
Попыталась было возразить, но Федора строго добавила:
- Сейчас часов пять утра, солнце только-только на восход пошло, обсушит, обогреет землю, тогда он своими ногами потопает. А пока сыро, простудим мужичка-то.
Марина едва поспевала за проводником. Тётка Федора еще и смешила на ходу, рассказывая мальчику сказку Корнея Чуковского:
Из окошка вывалился стол
И пошёл, пошёл, пошёл, пошёл, пошёл...
А на нём, а на нём,
Как на лошади верхом,
Самоварище сидит
И товарищам кричит:
«Уходите, бегите, спасайтеся!»
И в железную трубу:
«Бу-бу-бу! Бу-бу-бу!»
А за ними вдоль забора
Скачет бабушка Федора:
«Ой-ой-ой! Ой-ой-ой!
Воротитеся домой!»
Сделав короткую передышку, снова двинулись в путь.
Марина пыталась убедить спасительницу:
- Давайте, я сама понесу Димку. Но сын верещал:
- Я с бабушкой Федорой хочу!
И Федора протестовала:
- Дай ты мне с дитем поводиться! Моя-то Лялька никак не родит: взяли моду - для себя поживём! Что это значит, для себя? Ребёнка разве не для себя родят?!
Часа через три путники были у оврага.
- Я сам, я сам! - оживился Димка, - Я помню, где мы шли!
Опустились по старой тропе, помогая друг другу, подняли ягоды, выбрались сами. В тихом переулке за детским садом Федора свернула к маленькому аккуратненькому домику с палисадом с разросшимися разных сортов георгинами.
- Вот и пришли.
- А я всё гадаю: у кого георгины такие красивые?! Оказывается, это ваш дом.
- Мой, мой. Я же говорю, что вижу тебя каждый день. Пойдём хоть чаю с устатку попьем, - пригласила Федора.
- Ой, нет, тётя Федора, чаю дома напьемся. Водички холодненькой если можно, дайте.
- Пойдём, пойдём, - Федора гостеприимно распахнула калитку маленькой ограды поросшей гусиными лапками и аптечной ромашкой.
- Баба Федора, а у тебя стаканы не разбежались? - лукаво улыбался Димка.
- А я их замкнула. Знаешь загадку: не лает, не кусает, а в дом не пускает?
- Не-ет! - опешил Димка.
- Вот он, - хлопнула висячим замком о скобу, - Охранник мой верный!
Нашарив под стрехой ключ, отомкнула замок и отворила двери низеньких сеней, пропуская вперед Димку. Марина войти в дом наотрез отказалась, сославшись на то, что достаточно отняли у Федоры времени.
- Да, припозднилась я сегодня, однако, об эту пору у меня бы уж пятки по лесу сверкали.
Димка топал домой с набитыми конфетами и хворостом карманами - гостинцами бабы Федоры.
Дня через два Марина, возвращаясь из садика с сынишкой, застала тётку Федору у подъезда своего дома.
- Маришка, а я тебя дожидаюсь! - призывно улыбаясь, встала со скамьи навстречу.
- Баба Федора пришла! - радовался Димка - Пошли к нам в гости!
- Заходите, заходите, - хлопотала и Марина. - У нас с Димкой теперь только и разговоров, как нас баба Федора из лесу вывела.
- Я, девонька, к вам по делу, - войдя следом за Мариной в квартиру, Федора поставила на стол трёхлитровую банку с черникой.
- Вот, угощайтесь, поди с той корзинки и хватило-то на зубок.
- Ой, спасибо, тётя Федора, не откажусь. Сколько мы вам должны?
- Должны да не обязаны! Пущай Митька сил набирается, смелости, бабку Федору добрым словом поминает. Ты вот что, Маришка, собери-ка мне его обувки, что прохудились, да и свои тоже, я на досуге починю.
- Он вырос из всего тётя Федора, а новые пока не износил. Штаны вот горят как на огне: то изорвёт, то измажется, не отстираешь! Вот где-то в краску вляпался, на той неделе в гудроне утонул. Ну что ты с ним делать будешь?!?
- Ничего! Мужик ведь у тебя растёт! Ты хотела, чтоб он ходил в белом жабо и беленькой салфеткой утирался? Не получится, тогда надо было девку рожать! Давай штаны, посмотрим, что можно сделать.
Так Федора взяла над Мариной с сыном негласное шефство. Она часто приходила к ним сама, либо зазывала их в свой домик на чаепитие.
Через год, Димка пошел в первый класс, Федора принесла своему любимцу огромный букет георгинов. Марина радовалась не меньше сына:
- Тетя Федора, приходите к нам после линейки, закатим пир на весь мир.
На десятилетие Димке бабушка Федора вручила мяч:
- Вот, внучек, смотри, какой я футбол отхватила! Марина хорошенько рассмотрела мяч, смутилась:
- Тетя Федора, он же настоящий - кожаный!
- А я и говорю - футбол! - радовалась Федора своему подарку.
- Так он же дорогой!
- Плохого не держим!
Димка носился с этим мячом как с писаной торбой, даже, укладываясь спать, мяч оставлял под кроватью.
Шло время, Димка учился в седьмом классе, когда Марине дали новую квартиру на другом конце поселка. Как-то само собой, женщины стали видеться все реже.
Однажды ранней весной Марина забежала на городской рынок в надежде приобрести Димке теплый свитер. Минуя ряды частных торговок, невольно остановила взгляд на сморщенных темных грибах: такие она видела только на картинках в сказках о бабе Яге. И вдруг услышала знакомый до боли, надтреснутый голос:
- Вот зазналась, так зазналась! Идёт, нос воротит!
- Тётя Федора! - обрадовалась Марина. - Сто лет вас не видела!
- То-то и гляжу: топаешь и головы не повернёшь!
- Да нет, что вы, я просто не заметила, народу много. А что это у вас за грибы?
- Сморчки.
- Это и есть сморчки? Никогда бы не догадалась, думала, поганки.
- Хы, поганки, ты, возьми-ка, пожарь с картошечкой, да со сметанкой, твоего Митеньку за уши не оттянешь!
- В армии он, тётя Федора.
- Ой ли?! Вот время-то летит! Поди, выше мамки ростом вымахал?
- Вымахал уж давно. Вот свитерок просит теплый прислать, по второму годочку служит. А вы-то как?
- Живу. От Ляльки своей внуков так и не дождалась. Сама немного хворать стала, зовет дочь к себе, а я из своего гнезда никуда - дома и солома едома, буду я там из-за угла подачек дожидаться!
- А в лес ходить одна не боитесь?
- Пускай меня боятся!
- Нынче, говорят, клещей полно.
- Я не за клещами хожу!
Марина засмеялась. Хоть и высохла тётка Федора как эти грибы, и пожаловалась на хворь, а как была атаманом в юбке, им и осталась. Поговорили о том, о сём, условились навестить друг друга, но все было как-то недосуг.
Теперь вот свела старых знакомых реанимация районной больницы. Впрочем, перевели их в общую палату в один день. Другие кровати в ней занимали оперированные так же, как Федора, по поводу аппендицита: беременная женщина Елена и девчонка-студентка, веснушчатая непоседа Тонька.
_Зажав_папиросу_в_стиснутых_зубах,_она_пыталась_натянуть_на_себя_фланелевый_халат,_но_рука_застревала_в_вывернутом_рукаве._В_сердцах_бросив_халат_на_кровать,_Федора_героически_потопала_к_дверям_в_одной_ночной_рубахе._
Как водится, каждый рассказал свою историю заболевания. Особое сочувствие и опеку вызвала Елена: каждый как мог, подбадривал женщину, которой после перенесённой операции предстояло родить ребенка. Тоньку, как первую ходячую пациентку, завалили просьбами: то продукты в холодильник убрать, то медсестру пригласить. Елена мечтала о маринованных огурцах, тетка Федора упросила Тоньку добыть пачку папирос
«Беломорканал» в буфете.
Едва Тонька положила пачку папирос на тумбочку Федоры, та тотчас предприняла попытки встать с кровати. С большим трудом на трясущихся от слабости ногах, опираясь о стены руками, едва доплелась до туалета. Вернулась в палату с осунувшимся лицом минут через пятнадцать, легла поверх одеяла и только тогда выдохнула:
- Ой, девки, словно медку испила, отвела душу-то! Словно Господь лапоточками по ей прогулялся! Дай Бог тебе, Тонечка, жениха хорошего!
На второй день в палату явилась дочь Федоры - Эльвира. Марина видела её раньше на фотографиях в Федорином доме. Даже холодный глянец снимков выдавал в ней человека надменного, высокомерного. Ожидания превзошли себя: Эльвира оказалась очень властной, своевольной особой, привыкшей повелевать другими.
Коротко побеседовав с матерью, она удалилась под предлогом беседы с врачом. Когда вернулась вновь, стала энергично доставать из сумки продукты и предметы гигиены, расставляя в тумбочке матери. Увидев пачку с папиросами, скривила красивые ярко накрашенные губы, увещевая мать:
- Ма, ну, что это опять?!? До каких пор ты будешь травить себя этой дрянью? Ну, хочешь курить, скажи, я куплю тебе приличные сигареты! Это же мужланство какое-то, не знаю, как тебе еще объяснять? Куда только доктора смотрят!
В палате установилась неловкая тишина. Марина никогда не видела свою старую знакомую такой подавленной, поникшей. Федора заискивала перед дочерью, стараясь угодить, улыбалась, отвечала рассеянно. Дочь, схватив пачку папирос, безжалостно скомкала в руках, бросила в урну у дверей. Остановилась перед зеркалом, висящим над раковиной, нервно поправила выбившуюся из прически прядь, протерла лицо носовым платком, бросила через плечо:
- Завтра приду.
- Лялечка, дочечка, принеси банку огурчиков, которые сама любишь: там в погребке стоят меленькие такие.
- Ма, сколько я тебя просила: не называй меня на людях Лялечкой, Эльвира я, понятно? Эльвира! И зачем тебе огурцы? Я с врачом разговаривала, нельзя тебе острое и солёное.
- Та я ж не себе, Леночка вот у нас, ребёночка ждёт, огурчиков захотела. Ну а беременным отказывать ни в чем нельзя.
- Хорошо, принесу, - даже не взглянув на соседок матери по палате, Эльвира удалилась, унося за собой шлейф дорогих французских духов.
Едва захлопнулась дверь палаты, Федора резко встала с кровати, не обращая внимания на боль, босиком протопала к урне, вытащила смятую пачку папирос, вернулась на свое место, и, вытащив смятую папиросу дрожащими руками, стала раскатывать, расправлять в ладонях, зло приговаривая:
- Указывать мне, что курить?!? Да я сорок семь лет курю, и курить буду!
Зажав папиросу в стиснутых зубах, она пыталась натянуть на себя фланелевый халат, но рука застревала в вывернутом рукаве. В сердцах бросив халат на кровать, Федора героически потопала к дверям в одной ночной рубахе. В следующую минуту раздался неприличный звук, а за «боевой подругой» протянулась жидкая дорожка цвета детского недоразумения. Едва пациентка скрылась за дверью, соседки по палате прыснули смехом, держась за животы. Тонька, перегнувшись в пояснице пополам, одной рукой придерживая шов на животе, другой затыкая нос, выпорхнула в коридор. Почти следом вошла санитарка, водрузив ведро, чертыхаясь, начала замывать пол шваброй. Прибежала медсестра, улыбаясь, раздала больным ароматизированные салфетки, открыла форточку.
Женщины еще сдержанно хихикали, когда Федора вернулась в палату только уже в больничной рубахе. Вид её был устрашающий: посеревшее лицо, синюшные губы, трясущиеся руки. Смех стих тотчас же, сменяясь гнетущей тишиной. Посочувствовать бы Федоре, пожалеть старую женщину, но как подобрать слова, ведь ее собственная дочь-любимица обидела? Наконец Федора заговорила тихим сдавленным голосом:
- Мамку учить вздумала? А видала ли ты, дочь родная, то что твоя мамка на своем веку перевидала? Молоденькой, по двадцатому годочку в войну на заготовках леса по пояс в снегах сидела. На ногах опорки, на руках рукавицы нагольные, а в зубах колун пудовый, да пила ручная. Ох, весело было: дёргаешь за ручку: «Тебе, мене, тебе, мене. Брату Феде и жене», а из глаз слёзы льдинками.
Вечером общая баланда да барак стылый с вшивыми нарами. Не осужденные, а как под конвоем, попробуй, уйди самовольно - вредительство Советской власти припаяют! Да нас тогда, может, этот самый табак от голодной смерти спасал: вытянешь «козью ножку», вроде и в желудке сосать перестанет.
А как я тебя одна пестовала?!? Как ради тебя кровью человеческой руки обагрила, смертным грехом душу испоганила?!? Посмотрела бы ты на себя, дочь родная! Сама-то дымишь как паровоз! Дорогие сигареты - передразнила Федора дочь, - Откуль ты знаешь, что в их понапёхано: моча коровья, мусор от табака? Лялькой не называть? Эльвира Аркадьевна! Как же! Кто теперь для тебя мамка - голь подзаборная? Ты вон как высоко взлетела! А мамка-то не вечная, поплачешь, покаешься, дочь, только мамки уж не станет на белом свете!
Федора говорила так, будто не было в палате никого, кроме неё. Горячие слёзы тихо катились по щекам. Тонька, подобрав колени, забилась в уголок кровати и только живые глаза бегали неспокойно, будто пытались найти ответ на невысказанный вопрос. Марина сидела, понурив голову, боясь взглянуть на Федору. В душе поднималось необъяснимое чувство вины перед этой хрупкой старой женщиной - такой слабой и такой сильной одновременно. Хотелось броситься ей на грудь, отблагодарить за добро и тепло, которыми одарила она её с сыном. Пожалеть, успокоить, утешить.
Вдруг сдавленные рыдания, переходящие в надрывный плач заставили встрепенуться обитателей палаты. Это плакала Елена. Она лежала на кровати так, что другим не было видно ее лица. Марина подошла к женщине, в недоумении спросила:
- Лена, что с тобой? Тебе нельзя расстраиваться.
Но сочувственный тон только добавил масла в огонь: Елена заплакала еще громче, отчаяннее. Засуетилась Тонька, предлагая стакан воды, но все безрезультатно. В первую минуту растерялась и Федора, но, быстро взяв себя в руки, подхватила с подголовника больничное вафельное полотенце, и, отстранив Марину и Тоньку, стала отчаянно взмахивать им над лицом Елены:
- Ну-ка, прекрати, что ли ты не Зоя Космодемьянская?!
У Елены прекратилась истерика, сменившаяся сначала любопытным взглядом, на её лице появилась натянутая улыбка, сдержанный смех, она спешно промокнула остатки слез салфеткой, заражаясь все более смехом. Смеялась Марина, смеялась Тонька. Федора в недоумении глядела на соседок, затем, словно очнувшись ото сна, засмеялась тоже, махнув рукой, направилась на свою кровать.
- При, при-чем здесь Зоя Космодемьянская, тётя Федора? - сквозь смех спросила Елена.
- Как при чем? Ее пытали, она терпела, Бог терпел и нам велел!
- Ой, не могууу! - корчилась Марина от смеха, держась за живот.
- Девки, простите меня за недоразумение, вот старая корчага, у меня кругом недержание! - клокотала Федора смехом пополам с кашлем.
В палату заглянула медсестра:
- Палата номер восемь, вы сегодня с ума сошли?
- И не говори, девка, все тронулись! - Федора тоже держалась рукой за незаживший рубец на животе. - То плачем, то смеёмся, пора нас выписывать!
Тонька, пытаясь заглушить смех глотком воды, фонтанчиком выпустила её обратно, рассмешив этим и медсестру:
- Ну, что у вас тут? Скоро обход, приведите себя в порядок. Кое-как успокоившись, женщины рассуждали о том, что кажется, самые комичные в жизни эпизоды случаются в послеоперационных палатах, когда смешно, а смеяться больно.
- Это что! Сломала я как-то ребро, - начала Федора, вызвав новый приступ смеха соседок.
- Вот вам и хи-хи, ха-ха, с ребром-то вовсе не пёрнуть, не вздохнуть!
- Ещё, не дай Бог, в одну палату с тётей Федорой попасть, она и мёртвых поднимет! - сквозь смех продолжила Марина.
Федорина дочь принесла маринованные огурцы, фрукты и дорогие сигареты. Папиросы «Беломорканал» Федора предусмотрительно спрятала от неё. Спрятала и бутылочку вишнёвой наливки собственного приготовления, что принесла ей соседка.
За день перед выпиской Федора, заговорщически подмигнув, сказала:
- Девоньки, вечером отвальную будем справлять, угощу вас своей наливочкой, грех не попробовать. Гли-ко как бутылочка заскурлателась!
- Тётя Федора, вы хоть переводите на русский язык, - смеялась Тонька.
- Отпотела, вишь, в холодильнике.
- Тетя Федора, я тоже хочу. Мне можно? - спросила Елена.
- Беременной женщине вообще ни в чем отказывать нельзя, от ложки десертного вина ничего, девонька, не случится.
Вечером восьмая палата не вышла к ужину. Все собрались у кровати Елены, разложили на тумбочке домашнюю снедь. Тетка Федора раздобыла где-то заварочный чайничек, и, перелив наливку в него, с видом знатока разлила «чай» по кружкам.
- Выпьем за знакомство, за палатную дружбу - предложила тост Федора.
Елена аппетитно хрустела маринованным огурцом, когда в палату заглянула медсестра:
- Восьмая палата, почему ужинать не идёте?
- Мы чайком балуемся, садись Валюшка, с нами, - добродушно предложила Федора.
- Спасибо. Вы тут осторожнее, Иван Федорович еще не ушел, он, кстати, собирался к вам зайти перед уходом.
Едва удалилась медсестра, послышался голос лечащего врача. Все переглянулись. Но тут же, оправившись от минутного смятения, Федора быстро подхватила блюдце с огурцами и спрятала в тумбочке. А Елена надкушенный огурец опустила в чай».
- Чаёвничаем, девушки?
- Да, да! Милости просим к нашему столу.
- Спасибо. Хочу вас обрадовать: завтра готовлю всех к выписке. Утром натощак сдаём кровь вы, Федора Григорьевна и вы, Марина Васильевна, не опаздывайте. В десять утра зайдёте по очереди ко мне в кабинет.
Опять восьмая палата безудержно смеялась, будоража бдительных медсестер.
- Вы, тётя Федора, как часовой на посту!
- А то! Я воробей стреляный! А Ленка-то, Ленка, как она быстро сообразила огурец спрятать! Пра-авильно - тут тебе и выпивка и закуска!
- Представляете, если бы Иван Федорович согласился с нами чайку отведать? - смеялась Марина.
- Нешто он не человек! Ишо бы добавки просил!
После выписки из больницы Марина смогла один раз навестить старую знакомую, потом жизнь опять закружила- завертела её в суете сует. А через год Марина услышала новость: Лихобаба умерла.
В мир иной Федора ушла как-то очень легко, никого не обременив немощью. Побежала на огород зелененького лучку на окрошку пощипать, да так и осталась в междурядье гряд. Будто заснула с безмятежным выражением на лице, с пучком лука в кулачке, прижатым к груди.
Прибежали соседи, вызвали «скорую». Выехавшая бригада констатировала остановку сердца. Извещённая соседями дочь тетки Федоры, Эльвира Аркадьевна, хоронила мать дорого, с помпой. Понаехали черные иномарки, чужие люди. Примяли в ограде траву-мураву, растоптали георгины. Дочь, разодетая в чёрное кружево, деловито распоряжалась процессом. Деревенские люди жались к заборчику, рассуждали:
- Вот с какими почестями мать хоронит!
- Не говори, при жизни Федора такой роскоши не видела, все копейкой с рынка перебивалась, своим трудом!
Пришла и Марина проводить Федору. Стоя среди односельчан, вдруг подумала: «Вот бы встала сейчас тётя Федора из гроба, быстро разогнала бы всю эту оказию, особенно холёных коллег дочери с их иномарками. А потом бы сплюнула через зубы:
«Нечего здесь командовать, сама управлюсь!» И закурила бы свою неизменную папироску «Беломорканал».