От речки до печки
Ирина Андреевна Андреева
Ирина АНДРЕЕВА
От речки до печки
_ПОВЕСТИ,_РАССКАЗЫ_
Поговори со мною, папа...
ЭССЕ-РЕКВИЕМ
Лето 2011 года. Я на родине. Ночью прошел дождь, теперь тепло. Видно, как парит воздух, – колышется прозрачная марь. Кажется, ощутимо слышно, как растет, наливается соком все живое, напревают в лесу грибы.
Мы сидим с отцом во дворе дома, густо заросшем кудряво-изумрудной травой-муравой на старых уличных стульях. Включаю фотоаппарат на видеосъемку. Специально дала ему в руки много фотографий. Он держит их близко к глазам, перебирает, пытается разглядеть получше через свои очки-окуляры, не понимает, что разговор наш записывается. Задаю ему разные вопросы, ответы на которые давно уже знаю. Эту видеосъемку готовлю для поездки в Воронеж к племянницам отца, моим двоюродным сестрам – детям старшего брата Ивана Ивановича – Антонине и Любови. Уже более двух десятков лет не виделись они с дядькой, пусть услышат его голос, увидят наяву постаревшего, но такого родного, любимого. Мне и самой приятно слышать его красивый голос, неторопливые мудрые рассуждения о былом, о жизни.
Потом мы соберемся всей нашей семьей за большим столом, будем петь песни на видеокамеру – тоже для воронежской родни. Папа покушал и сидит в кресле в стороне. Он не поет с нами. Больше не поет, с тех пор как тяжело заболел накануне своего восьмидесятилетия. Подхожу к нему отдельно, направляю объектив и прошу: «Скажи что-нибудь племянницам в кадре». Папа улыбается смущенно: «Чего сказать?» Все-таки я правильно придумала там, во дворе: не сказала, что снимаю и диалог получился
_Груббе_Андрей_Иванович_
замечательный, а так вот на камеру не каждый может. Он отшучивается и коротко бросает: «Привет из Сибири!»
Из Воронежа я привезу ответный привет – видеосъемку с песнями и разговорами-пожеланиями.
Осенью мы с мужем Валерием заберем родителей к себе в пригород Тюмени. Это был непродуманный, рискованный шаг. Хотелось, как лучше. Мама, почувствовав свою немощь, уговорила отца, он долго не соглашался. Расставались они с малой родиной скрепя сердце, мужественно. Но уже сидя в машине, заплакали оба. Гнетущее молчание длилось долго. Я с тревогой оглядывалась назад: как они там? Пытались с мужем отвлечь их какими-то разговорами. Отец молчал безучастно. О чем ты думал, папа? Первой не выдержала я, попросила Валеру включить музыку. Он поставил диск Михаила Евдокимова. Из динамиков понеслось задорное:
«Ах, баня, баня, баня, малиновый ты жар! Берёзовый духмяный да веничек запарь». И оттаяли старики, заулыбались. «Вот надо же, кажется, куда тоска делась?!» – это мама.
У нас большой благоустроенный дом на своей земле, со всеми удобствами, большая усадьба – сад-огород. Для них отдельная комната с телевизором, видео. Живи да радуйся! Так нет, заскучали. Одни мысли: о доме, о родной сторонушке. Нервничала, переживала и я. Каково было слышать всякий раз, приходя с работы: «Я сегодня двести шагов по ограде сделал, – это папа, – Ты бы придумала нам какую-нибудь работу? Бабка хоть посуду моет, а мне совсем делать нечего». Придумывала. Вместе со мной обрезали и вязали лук, мыли и перетирали морковь, сушили на чай, резали яблоки на сухофрукты. Примечательно, что самое деятельное участие в этом принимал отец, человек, который всю жизнь гнул, пилил, клепал железяки.
По вечерам находила минутку, читала им вслух Астафьева, Шукшина, Абрамова. Почти ежедневно звонила на родину, давала им трубку телефона, дабы отвели душу. И все равно они тосковали. До Нового года еще все было неплохо. Радовались как дети новогоднему убранству: красивой елке под окном, иллюминации на рамах, фейерверкам в новогоднюю ночь.
Но после Рождества запросились домой. Однажды, вернувшись с работы, зашла в дом очень тихо (старики, страдая ночной бессонницей, могли вздремнуть днем). Их комната сразу направо от входной двери. Ушам своим не поверила: отец поет. Буквально подкралась к двери, подслушала. Тихий, спокойный голос: «Если б знали вы, как мне дороги Партизанские вечера». «Вот и приехали!» – подумалось. Вечером спросила:
– Папа, почему ты больше не поешь, ты ведь всегда пел в застолье?
– А мне, дочь, воздуху не хватает. С тех пор как заболел, стал замечать, что нет сил песню вытянуть.
– А сегодня пел. Улыбается:
– Это я тихонько.
Однако я и представить себе не могла, насколько глубоки их переживания. Они ведь люди старой закалки – скромные, терпеливые. Молчали, не жаловались. В одночасье «рухнуло» здоровье мамы – обширный инфаркт. Это мы потом узнаем. С вечера жаловалась на зубную боль. А в семь часов утра, «скорая помощь». Приехала она оперативно. Медики, молодые люди – девушка и парень. К пожилому человеку отнеслись очень внимательно и тактично. В их поведении и голосе я не услышала тревоги, но уловила, как они очень тихо переговаривались между собой, сняв кардиограмму сердца: «Два больших очага». Папа еще спал, полагая, что супругу мучает зубная боль. Встал, когда ее на мягких носилках уже выносили из дома.
Всю дорогу в «скорой» я держала ее за руку. Разговаривали. На правой руке у нее капельница. «А мне гораздо лучше стало! Почти совсем отпустило». В приемном покое мне отдали вещи, попросили снять с нее бусы. Она носит ниточку янтаря. Я просунула руки за шею, но от волнения никак не могла найти крючочек, чтобы расстегнуть их.
– Быстрее, – потребовали медики.
Усилием разорвала скрепляющую нить, удерживая ее по концам, чтоб не выпали бусинки. Каталка тотчас загремела по лабиринтам коридора в реанимацию. Так я и осталась с зажатой в кулаке разорванной нитью янтарных бус. В растерянности подумалось: «Вот тебе и «Рябиновые бусы», писательница, запомнишь теперь янтарные бусы!»
Дома без зазрения совести врала папе: «Немного что-то прихватило, вот обследуют, отпустят». А сама глотала слезы, нарезая круги по отмостке дома, ведь лечащий врач ясно говорила по телефону неоднократно: «Готовьтесь к худшему, такой преклонный возраст…»
Пытаясь отвлечься, перелистываю сборники любимых поэтов и как наваждение поэма Гарольда Регистана «Сердце матери»:
_Бьёт_колокол._
_То_замирает_словно._
_То_вдруг_набатом_бешеным_стучит!_
_Как_нестерпимо_гулко_и_неровно_
_Больное_сердце_матери_стучит!_
_Скорей,_
_Скорее_«скорая»!_Скорее!.._
_Нельзя_мне,_мама,_
_Без_твоей_любви!_
_О,_если_б_было_можно,_
_Не_жалея_
_Свою_отдал_бы_жизнь._
_Живи!.._Живи!.._
Папа был мудрым, начитанным человеком и однажды глядя прямо в глаза мне, тихо-тихо спросил: «А ведь у мамы инфаркт?» Не могла больше лукавить, призналась, а он: «Как ты думаешь, выживет она?»
Когда в деревне после преждевременной кончины тети Мильды Якущенко, добровольно ушел из жизни дядя Вася – ее муж, папа одобрил его поступок: «Вот молодец, Василий! Я тоже без матери жить не буду!» Теперь я конкретно испугалась. Разговаривала с ним на эту тему: «Нельзя так даже думать. Это большой грех! А потом, ведь мы, дети у тебя есть. Как мы будем жить с этим?!»
Мама выкарабкалась, возможно, от того, что не ведала какой «зверь» терзал ее сердце. Только потом, после выписки я скажу ей диагноз, и буду уговаривать беречься.
И вот день выписки. Мама еще слабая, но бодрится. Не любит она, ох, как не любит казенные дома! Вывозим ее с большой территории Патрушевского больничного комплекса, Валера говорит:
«Мать, ты хоть посмотри, в какой больнице лежала!» Она оборачивается назад:
– Не дай Бог, целый замок! Сколько вы заплатили за меня?
– Зачем? Тебя ведь по «скорой» доставили.
– И больше не вызывайте, что Бог даст, не хочу я в больнице лежать!
– Что, разве плохая больница?
– Хорошая! – говорит мама с вызовом и упором, – Но нашему брату-старикам там делать нечего. Ей Богу, там в одной палате и женщины и мужчины лежат без разбору! – это ей не понравилось реанимационное отделение. – Потом уж, когда в палату перевели, лучше стало.
Заходим с ней в дом вдвоем, навстречу папа. Ждал, каждый звук караулил! Увидел, обнял ее, заплакал и вдруг, перехватив мой взгляд, засмущался своих слёз, прилег на локти на подоконник, тряслись его плечи от беззвучного плача, рвалось мое сердце пополам: «Дорогие мои старики, беззащитные, как малые дети. Как же жалко вас немощных, изработанных, изношенных за свой нелегкий век!»
Вскоре приехали все: Валера, Люда, Валя. Ах, как радовались родители: вся семья вместе и душа на месте! Теперь мы твердо пообещали им: «Увезем домой сразу, как только окрепнет мама».
Подгадали к христианскому празднику Пасхи в апреле. И опять всю дорогу молчал папа. Я не на шутку тревожилась: «Хоть бы до дому довезти!»
У ворот дома слёзы рекой. Нас ждали. Плачет Валя, обнявшись с мамой. Родители в ворота, я за ними: кто куда побежит? Отец прямиком к своему верстаку, что стоит посреди ограды на солнышке, где все его инструменты. Всё ли на месте? И сразу успокоился: все как было. Мама в дом: как там без нее, аккуратистки? А в доме те же чистота и уют, и все по своим законным местам. Сестры и сноха Галина постарались, побелили, перемыли, перестирали, расставили. Папа зашел и прямиком в спальню на свою кровать. Я разбираю дорожные вещи. Отец явно повеселел: «Вот оно мое место, тут и умирать буду! Больше никуда не поеду!» И мама рада: «Будто никуда и не уезжали!»
На второй день великий праздник – Пасха. Собрались всей огромной семьей в доме брата. Но веселье, не успев начаться, закончилось: у папы наступила клиническая смерть. Мужчины натолкали ему в рот нитроглицерина, набрызгали дозатором, вытащили на веранду, на свежий воздух, еще добавили, а у него уже губы посинели, руки, ноги вытянулись. Но видно не пришло еще его время. Приехавшая на вызов Валентина Николаевна диву давалась: «На моей практике еще такого не было! Вы же ему передозировку сделали, по идее уже от этого можно умереть. До чего же крепкий организм!» Лежал до вечера на веранде, мы караулили по очереди. В тот раз обошлось…
В лето 2012-го папа смастерит два дымника для печных труб, нарежет лозы, займется плетением корзин. Лето выдалось урожайным, ягодным, грибным. Из остатков запасенного материала – нержавейки сделает ситечки, чтобы перетирать лесную ягоду. Поспеет малина на старой усадьбе, не раз сходит туда с бидончиком, принесет ягод. Оборудует себе в гараже лежанку из старой детской кроватки и будет там, в уединении коротать время. Мама обижалась: «Целыми днями сидит у верстака или в гараже, не разговаривает со мной!»
О чем ты думал, папа? Вспоминал ли прожитую долгую жизнь, голодное, холодное военное детство, юность и зрелость в трудах и заботах?
Может, довоенное детство? Босоногим мальчонкой, лет пяти-шести ты уже бегал к отцу в кузницу (кузня, как ты ее называл). Звало любопытство: как там отец со старшим братом-молотобойцем куют раскаленное железо? Как пышет жаром жерло горнила, раздуваемое мехами? Тянула забава: посмотреть, как кузнецы сами выжигают древесный уголь в яме за кузней. Яма выкапывалась длинная, но не очень широкая. По срезу ямы очень хорошо видны границы грунта: плодородный слой земли, глина и песок. Глина как самый пластичный слой от жара трескается и естественным образом получается нечто вроде керамзита – легких, разнообразных по форме камешков. Мальчишки присмотрели их под пульки для рогатки.
Однажды ты прибежал туда, решил без помощи взрослых добыть эти камешки. Угли на дне ямы погасли, подернувшись толстым слоем пепла. Самые хорошие камешки выглядывали, манили на противоположной стороне. Ты решил перепрыгнуть яму и собрать их. Так делалось не раз. Только силы не рассчитал, сорвался, угодил голыми ступнями на раскаленные угли, это только видимость была, что они потухли. Столб искр выплеснулся из ямы вместе с истошным криком мальчишки. Выскочили из кузни мужики, вытащили хлопчика. Ты помнил, как старшие сестры – Наташа и Мария несли тебя домой на покрывале, в твоих висках раскаленными молоточками пульсировала кровь, красной марью мутилось сознание. Как мать потом лечила обожженные ступни топленым гусиным салом, а они долго не заживали. Как сестры выносили тебя на этом покрывале по нужде.
До глубоких седин помнил ты раннее детство. С братом Сашей вы были погодки – он с двадцать седьмого года, ты годом позже родился. Рассказывал, как играли с ним в лошадей. Он «запрягал» тебя, пропуская под грудь пеньковую веревку. Однажды как-то неловко дернул за нее, ты упал, стукнувшись головой о порог, даже голова болела потом.
Рассказывал о нелегком довоенном времени. Семьи-то большие были, попробуй, прокормись. Отец твой – Иван Яковлевич иногда в поисках заработка отправлялся по деревням на коне, запряженном в телегу. Брал с собой тебя, укладывал немудреный скарб: кованые гвозди, крючки, скобы, топоры – изделия своих рук – это товар. Небольшой молоточек, наждачный круг с механическим приводом, припой, паяльник, канифоль – инструменты и материалы. Как из старого фильма наяву вижу такую картинку: едет по деревне мастеровитый мужик с мальчонкой-подмастерьем и зазывает народ: «Лужу, паяю, чищу самовары, точу ножи. Продам кузнечные изделия». Останавливался где-нибудь в центре села. Со всех сторон бежали бабы.
«В основном, – говорил ты, – несли запаять прохудившуюся кухонную утварь, точить ножи, самовары на чистку от накипи. Хорошие инструменты тогда были редкостью, потому отец изготавливал их сам. Была у него такая узенькая длинная стамесочка, вот с ее помощью он и очищал самовары – передвигает ее по кругу, молоточком постукивает, пошел и пошел, ловко так! А для кранов крючок смастерил. То изнутри, то снаружи его в кран просовывает, потом проволоку насквозь пропустит, взад вперед продернет, глядишь, вся накипь отстала. Бывало, бабы довольнёхоньки: «Еще приезжай, Иван Яковлевич!»» Ты помогал отцу, чем мог: подавал инструменты, вращал наждачный круг. Денег у колхозников не было, потому платили натуральными продуктами. Кто яиц принесет, кто крынку молока, шмат сала. Это и был заработок.
А может, память переносила тебя в суровое военное время в глубоком тылу, когда в двенадцать лет ты заменил в кузнице старшего брата-молотобойца? Или как лежал в тифозном бреду с младшей сестрой Павлинкой? Мать уже отчаялась и не верила вашему выздоровлению. Только гадала: кто первый? И ставила на плиту воду – обмыть тело. Очнулись брат с сестрой в один день и попросили есть. Бабушка потом не раз вспомнит про тебя: «Родился в рубашке, да еще и в Рождество, видно Бог бережет!»
Возможно, вспоминал эвакуированного друга из Молдавии – Павлушу Бежинаря, общие невзгоды: голод и холод, непосильный труд? Эвакуированные молдаване и украинцы первые завезли в Сибирь семена томатов и стали выращивать их. Поделились с сибиряками. Твоя мать, наша бабушка Евдокия тоже вырастила диковинный овощ, развесила для красы созревшие гроздья на оконной раме. Забежавший на огонек Павлуша спросил: «Андрей, почему вы помидоры не едите?» «А как их есть?» – удивился ты.
«Можно просто так, а еще лучше с солью», – объяснил друг. Ты один раз попробовал и навсегда полюбил этот овощ.
После войны Павел женился на одной из сестер Корневых и увез сибирячку в Молдавию.
Ты знал цену дружбе! Много лет спустя Павел приедет в совхоз Партизан и придет к тебе в гости зрелым статным мужчиной. Разговорам нет конца. Ведь такую трудную пору вместе пережили! Вдруг Павел замечает:
– Андрей, ты куришь?
– Курю.
– Зря ты! Я вот не курю – вредно для здоровья.
Ты кладешь недокуренную папиросу в пепельницу и заявляешь другу:
– Всё, Паша, я тоже бросил.
Я в ту пору была уже студенткой. Зная твоё сильное пристрастие к курению, не поверила. Но к табачным изделиям ты больше не притронулся. Вот это сила воли! И Слово, данное другу!
Часто вспоминал ты еще один случай. В сорок третьем, особенно тяжелом голодном году, когда падала на ферме от бескормицы скотина, тебя, пятнадцатилетнего подростка по разнарядке отправили возить с дальнего сенокосного угодья, что у озера Коноваловское (именно так называется оно официально, дорогие земляки), сено на быке.
Бык, привыкший к ярму, не артачился, шел хорошо, только вот ослаб от голода. Одну ходку сделали. А вот вторым рейсом, едва был загружен воз, бык пал. Долго ты бился возле него, но обессилившее животное не вставало. Тогда ты выпряг его, кое-как поднял, и, подперев плечом бычью лопатку, все восемнадцать километров шел с ним в связке. Знал ты суровую правду войны: оставить издыхающего быка в лесу, еще, не ровен час, вредительство Советской власти припишут, осудят скорым судом. Едва доплелись до деревни, бык упал замертво. Тут уж проще было, ты позвал управляющего, составили акт.
О чем жалел? Быть может, вспоминались тебе трудные послевоенные годы? Смерть отца, а потом преждевременная кончина любимого брата Федора? Тебе выпала нелегкая миссия пойти в дом к вдове брата и объявить, что ее муж – отец четверых детей умер.
Кинулись племянники к тебе в ноги: «Дядя Андрюша, не бросай нас!» И, ты никогда не оставил их, всю жизнь помогал чем мог. А они тебя почитали, любили. Мог ли ты знать, что троих из них ты переживешь? Первым уйдет самый младший – Коля, потом Нина, Володя. Наш дорогой Володя! Скромный, непритязательный человек. Он ушел, когда ты уже сам был прикован к постели, но все тревожился: «Ах, Володя, Володя, я бы поехал, да сил нет!»
А тогда в пятьдесят четвертом году, дождливым сентябрём ты должен был поехать за братом в Ишим, забрать из морга, доставить домой. В совхозе выделили машину-полуторку. Мглистое непроглядное небо раннего утра не предвещало хорошей погоды. К обеду наладился мелкий, как через сито дождь. На обратном пути за увалом Абатска, машину стянуло в кювет, безнадежно застряли. Испробовали с водителем все средства: подкопы и ветки под колеса. Машина еще больше увязла, завалилась на борт. Вдалеке на чужом сельхозугодье незнакомый тракторист пахал поле. Ты ходил к нему упрашивал: «Помоги, друг, брат у меня молодой умер. Вытащи машину, пожалуйста, я в долгу не останусь!» Тракторист – неприветливый угрюмый мужик, наотрез отказался. И без того убитый горем, ты ходил по дороге, ломал голову: «Что же делать?» С Абатской стороны показался УАЗик. Поравнялись, из кабины вышел респектабельный солидный человек, в котором ты узнал партийного районного руководителя. Судя по году им был I секретарь – Пивень Иван Иванович (октябрь 1950 – март 1956).
Мужчина поздоровался, спросил:
– Засели? Что везете, товарищи?
– Беда у меня: брат умер, четверо детей осталось, вдова. Везу его тело в Партизан.
– А тракторист? – указал чиновник в сторону поля.
– Ходил уже, упрашивал. Не знаю мол, вас и приказа не было. Ни слова больше не говоря, районный руководитель закатал брюки и напрямик через сырую пашню в лаковых туфлях пошел к трактору. Грозно махал перед трактористом руками, тот, в конце концов, развернул трактор, выехал на дорогу, вытянул и сопровождал машину до сухого места.
Ты все время вспоминал о том начальнике: «Вот, человек был! Ни один современный чиновник не снизойдет так до простого человека!»
Был и еще один человек, которого ты помнил и благодарил. Когда-то пронеслась по деревне весть: «Андрею Ивановичу руку фрезой поранило!» Этот случай помню уже и я. Ты выполнял какую-то операцию на станке, фреза зацепила за рукав левого рукава спецовки, и пошла заматывать.
Виталий Мочалов – токарь высшего разряда, что работал с тобой в одном цехе, был туговат на ухо и за работой станка не услышал возни за соседним станком. Ты пытался оторвать рукав, но когда резец механизма начал кромсать живую плоть по сгибу внутренней стороны локтя, ты вскрикнул, призвал на помощь друга и соратника. Виталий выключил рубильник. Рана была огромная, рваная по краям. До Абатска на «скорой» тебя сопровождала фельдшер. Перетянув предплечье жгутом, иногда ослабляла его. В районной больнице хирург констатировал: «Большая потеря крови, рана глубокая, что будем делать, ампутировать?» Ты взмолился: «Попробуйте сохранить, я без наркоза выдержу!» Хирург долго возился, зашивал сосуды и мышцы, поглядывал на пострадавшего: «Вы не храбритесь, лучше стоните или кричите, болевой шок тоже может плохо закончиться!» Но ты, стиснув зубы, мужественно терпел боль. Несколько раз врач в недоумении качал головой, потом выдохнул: «Ну, всё, самые крупные сосуды сшил, больше не могу, слишком много крови, работать невозможно и терять ее больше нельзя».
Рана не просто затянулась, рука функционировала исправно. А ты вернулся в свой цех, в свою профессию слесаря-инструментальщика и всю жизнь с благодарностью помнил этого человека – главного хирурга Абатской районной больницы Платонова Николая Сергеевича.
Любил ты вспоминать добрым словом своих друзей: Николая Адамовича, Мартына Медниса, Кирилла Акишева, Виталия и Бориса Мочаловых, Георгия Сярга, Александра Кримашевского, Михаила Тарасова, Павла Зайцева. Печалился, что слишком рано ушли из жизни Александр, Мартын и Николай, Павел.
Последний – дядя Паша был для нашей семьи словно родственник. Когда его семья переехала в Абатск, он устроился на работу в «Сельхозтехнику». Если заходила речь о чертежах на детали, говорил коллегам: «Лучше всех чертежи читает мой друг Андрей». Эта дяди Пашина похвала льстит и мне. Ведь ты окончил всего пять классов и предмет «черчение» не изучал. Получается, это талант. А он или есть или нет. Когда училась в строительном заведении, самым легким для меня было черчение – чертежи.
С уважением отзывался ты о людях, которые работали рядом с тобой. Братья Тукановы – Иван и Павел – электромеханики.
Сафьянов Михаил – электромонтер; Виктор Алексеев – отважный неутомимый шофер. Тимофеев Георгий – тракторист, скромный, исполнительный человек. Алексей Митин – слесарь МТМ, запомнился не только своим мастерством, но и неординарным юмором. Кузнецы – Граскопп, Бескровных. Затем в разные годы в кузнице трудились – Михаил Тарасов, Александр Ребенок (старший).
Самоотверженно с полной отдачей на благо совхоза работали депортированные немцы Поволжья: Иван Бензель, Яков Пфеннинг, Яков Гартунг.
Ты вспоминал о Якове Пфеннинге как о скромном терпеливом труженике. Как-то спросил у него: «Дядя Яша, почему у тебя всё время руки в синяках?» «Ой, Андруша (д. Яша разговаривал с сильным акцентом), кажный день покрути этот рукоятка, тут не толко синяк, рука ломает». Ты пояснил, что трактора тогда заводились только от рукоятки, которая и перебивала трактористам руки. Еще ты рассказывал, о том, что за его усердие трактористу Якову Пфеннингу, однажды Райком партии выхлопотал и выслал персонально к его трактору недостающие клапана.
Услышав имя Михаил Тарасов, ты расплывался в доброй улыбке, с любовью говорил: «А-а-а, Миша? Этот чёртушка никогда не унывает!» Еще в рукописи читала тебе рассказы, прототипом которых стал Михаил Алексеевич. Ты смеялся от души, я радовалась: значит, получилось! А ты протирал очки и рассказывал новую байку о друге.
О Виталии Мочалове говорил, как о трудолюбивом, талантливом человеке. Был Виталий Константинович скромный, немногословный, несколько угрюмый. Мастер на вес золота. С утра окружали Виталия страждущие: кому болт выточить, кому резьбу нарезать, кому деталь отфрезеровать. Всякому казалось, что его заказ самый важный. Виталию нередко приходилось осаждать нетерпеливых клиентов: «Только станок на одну операцию настроил, а вам надо всё и сразу!» Однажды к токарю обратился не менее скромный человек – Василий Волобуев из Тихвинки. Мастер велел ему ждать. Тот простоял молча и терпеливо чуть не всю смену. Виталий потом подошел к отцу: «Андрей, ты скажи этому мужику, пусть в другой раз без очереди подходит. Не люблю выскочек, этому сказал «жди» и ждал, не лез под руку! А иные готовы из глотки вырвать – вынь да положи!»
С юмором и уважением рассказывал ты, как Виталий, будучи молодым человеком, устроился в небольшом Уральском городке Алапаевске на завод. Приняли его токарем с испытательным сроком. А как же иначе? Судят птицу по полёту, а человека по делам. Мастер цеха выдал работнику задание на день. Наказал еще: «Тут арматуру привезли, сгрузили у стены цеха. Ты, если останется время, затащи один прут, попробуй заточить с двух концов на десять сантиметров. Если получится, дашь добро, завтра грузчики в цех перетаскают». Виталий все исполнил в точности. Нашел мастера, доложил, что с прутом получилось, как надо. Наутро в цех пришла бригада грузчиков и мастер. Хватились, а арматуры нет на месте.
– Где арматура?
Виталий указал на кучу у станка.
– Ты что же, один перетаскал три тонны?
– Зачем три тонны? – удивился Виталий, – Я по одному пруту таскал.
Начальство оценило мастера по заслугам, и зарплата неплохая была. Только рабочие высказывали недовольство: «Ты пыл-то свой поумерь, парень! Нам бы на целый день работы хватило – наряд выписан, а ты сам все норовишь». Плюнул Виталий, уволился, вернулся в родной Партизан – где родился, там и пригодился.
В 1955 г. главным инженером был назначен Феник Анатолий Васильевич. Он осуществил реконструкцию МТМ – был сделан большой пристрой. Творческий, талантливый человек параллельно с хозяйственными делами занимался рационализаторской деятельностью и вовлекал в это других.
Ты неоднократно вносил рацпредложения, упрощающие процесс какой-либо важной операции. Однажды с таким предложением к тебе обратился Парксеп Александр Иванович – электромеханик совхоза: «Андрей Иванович, вижу, мучаешься ты с лапками сцепления на тракторах – слабое это место у них. Я вот на заводе работал, мы там с мужиками вместо электродов вставляли поршневое кольцо и им наваривали лапки. Так они дольше из строя не выходят. Давай попробуем. Я немного сваркой владею, если получится, пустим сварщикам на поток». Этот метод был испробован и прижился как самый эффективный.
Вот так, в содружестве, в созидательном, заинтересованном подходе к делу рождались новые идеи, совершенствовался труд, процветало МТМ на благо совхоза.
Феник в свободное время конструировал еще для души. Например, собрал на базе двигателя полуторки аэросани. Любители помогли ему оборудовать их. На этих санях катались впятером.
Затем и другие мастеровитые ребята и мужчины собирали подобные аэросани на базе мотоциклетного двигателя на одного человека. Были такие сани и у нас, Валера-брат собрал.
Наш младший брат Саша умер в младенчестве (о чем вы с мамой жалели до преклонных дней), поэтому мы, сестры, уповали на единственного брата. Он брал нас с собой на рыбалку и на охоту. По грибы и по ягоды – святое дело. Мне как самой младшей хватало ласки, заботы и опеки от всех членов семьи. Однажды Валера решил прокатить меня на своих аэросанях. Училась я где-то в четвертом-пятом классе. Выехали в чистое поле, покружили, покатались с ветерком. Он объяснил, как управлять техникой-самоделкой, а сам спрыгнул. Я надбавила газ, сани ходко полетели налегке. По чистому снегу это выглядело забавно и захватывало дух от счастья. Одно дело сидеть пассажиром, другое – чувствовать, как подвластен тебе механизм, и пусть ветер и снег в лицо, ты едешь самостоятельно, скользишь по сияющему россыпями бриллиантов снежному покрову. Вот уже закончилось поле, приближается деревня, а сани несутся, не сбавляя скорости. Что-то отчаянно кричит сзади брат и бежит что есть сил следом. Оглушительно-громко гудит моторчик, вращается за спиной винт, разгоняет потоки холодного воздуха. Я не слышу, что кричит Валера, но умудряюсь обернуться, вижу его смеющееся лицо, в душе появляется уверенность: мне всегда спокойно с братом. Понимаю, что он требует тормозить, но вместо этого еще давлю на газ. Сани на полной скорости влетают в деревню. Валера отстал, а меня эскортом сопровождают деревенские собаки. Лают на разные голоса, забегают вперед. Откуда они только взялись? Мне становится весело. Вышел из ворот сосед – Иван Гаврилович Янышев – фронтовик, уважаемый человек (долгое время возглавлял в деревне радиосвязь), смотрит внимательно, качает головой. Дом свой я уже проехала, но догадалась взять чуть левее в кювет и, наконец, сбросила скорость. Сани притормозили. Вскоре прибежал Валера. Вечером за семейным ужином вы устроили разбор моего «полета». Всем весело. Ты все-таки по-отечески предупреждаешь Валеру: «Ты осторожнее, ладно так все обошлось». А меня распирает гордость: испугаться я не успела, а прокатилась на славу!
Новаторство, конструирование на этом не закончилось. Александр Иванович Парксеп первый собрал самоходную сенокосилку. Это была сенсация! Радовались: какое подспорье крестьянину! Потом и вы с Валерой задумали собрать. Чертили схему сборки. По винтику, по колесику собирали детали на свалках, в утильсырье. Восстанавливали изношенные механизмы. Собрали. Летом накосили сено. Подсохнет сено, грабли навесите, соберете.
Только радость оказалась недолгой. Вышел Указ запрещающий иметь на личном подворье какую-либо самоходную сельхозтехнику. Ты очень переживал, досадно было – все труды и благие намерения «коту под хвост». Кто-то говорил, мол, уляжется всё, разрешат. Кто пугал: по дворам будут ходить, изымать, штраф дадут. А чему удивляться? Ваше поколение, тем паче крестьянство и не такого натерпелось. Налог с плодово-ягодных культур, например. Будто тут у нас в Сибири урожаи сногсшибательные были. Однако лишнюю яблоньку посадить боялись. Вот и сенокоску пришлось разобрать. Мне думается Указ этот из серии: «Родился навозным жуком, вот и сиди, не высовывай голову! Пахал землю оралом, и дальше паши».
Феник Анатолий Васильевич мог бы еще много сделать для совхоза, но талантливого мастера забрали в Абатск в «Сельхозтехнику».
На смену Фенику в 1956 г. главным инженером был назначен Никита Иванович Галай. Фронтовик, скромный, интеллигентный, образованный человек. Он пользовался особым почетом и уважением на селе. В этой должности он проработал шестнадцать лет. С 1973 г. по 1975 г. работал заведующим МТМ. Скромные сухие строки из биографии Галай Никиты Ивановича, но за ними гражданский подвиг служения народу. Об этом говорят послужные награды и память земляков.
В 1976 г. семья Никиты Ивановича переехала на другое место жительства. Заведующим МТМ был назначен Бензель Иоганес Иоганесович (попросту – Иван Иванович) – серьезный вдумчивый, трудолюбивый человек.
С большим почтением относился ты, папа, к Анне Тимофеевне Акишевой. Этой хрупкой маленькой женщине – многодетной матери. С какой стойкостью и мужеством (!) несла она по жизни свой _крест_. Во время войны работала на машине ЗИС-5. Анна Тимофеевна с болью рассказывала: «Всех-то мужиков свезла в военкомат по повестке на фронт. А вернулись единицы». До 1949 г. продолжала трудиться на машине. Потом в деревню приехал бывший фронтовик – Кирилл Самсонович, который стал ее мужем. Анна Тимофеевна стала работать в МТМ в инструментальном цехе – мыла в больших чанах в солярке детали и механизмы к тракторам, комбайнам, машинам. Современный человек не представляет, что это такое! Пол в цехе земляной (читай холодный), чаны стоят на полу, нужно работать согнувшись. Из подъемных механизмов, в лучшем случае – ручная лебедка. Представим себе какой-нибудь коленвал, который нужно ворочать в этом корыте, очистить от мазута с налипшей грязью, мусором. Перчатки тогда были редкость. В солярке их разъедает. У тех, кто имеет дело с такой работой, постоянно мерзнут руки.
А дома семеро по лавкам. Чтобы накормить семью блинами, Анна Тимофеевна заводила большое ведро теста. Почти до конца жизни (ее дугой согнуло) пекла хлеба. Дожила до 90 лет. Постоянно задумываюсь над этим феноменом: работали на износ, а живут долго! Думаю, не случайно это: по трудам воздается им по терпению и стойкости. Анна Тимофеевна Акишева награждена двумя Медалями материнства II степени (1960 г.), I степени (1963 г).
Умерла в свой день рождения, собрав всех детей на юбилей. Уже никого не узнавала, тем не менее, собрала. Каждая мать ждет своих детей на смертном одре. Как мудро распорядилась природа: Анна Тимофеевна – великая труженица, дождалась своих детей! Смотрю на черно-белое фото работников МТМ «Ударники девятой пятилетки». Такие родные, знакомые лица. Люди, чьи имена почти все перечислены тут. Из живых на этом фото нет ни одного человека. Но жива память в сердцах земляков.
Милые, дорогие моему сердцу простые люди, это на Вас стояла, до сих пор стоит, сдюжит и дальше Россия!
У тебя, папа, будет еще травма позвоночника, полученная при заготовке дров. Вы тогда уехали в деляну с дядей Ваней в субботний день, чтобы навалить деревьев с корня. Навалили и решили немного порубить сучья. Одна из берез зависла на высокой драннощепине. Ты принялся подрубать ее. Дядя Ваня предупредил:
«Осторожней, Андрей, как бы она не сорвалась». «Да нет, она прочно засела», – ты встал прямо под нависшую березу и успел сделать несколько надрубов. Ухнула она сразу и неожиданно, придавив тебя под собой таким образом, что собственными коленями ты продавил ребра грудной клетки, а сам оказался в западне, вдавленный каблуками сапог в дёрн. Дядя Ваня едва освободил, вытащил тебя из-под этого комля, уложил на спину, как ты просил.
– Братка, давай я тебя в коляску мотоцикла затащу, доедем.
– Нет, Ваня, кажется, я позвоночник повредил. Дуй в деревню, обязательно скажи Богдановой или Миллеру, чтобы захватили доски или дверь, нельзя мне сидя.
Подоспевшая на «скорой помощи» Валентина Петровна Богданова оказала первую помощь грамотно, транспортировали тебя
_Передовики_производства,_работники_МТМ_с-за_«Партизан»._Первый_ряд_(слева_на_право):_Акишева А.Т., Бензель И.И., Миллер А.А., Ерёмин М.М.
_Второй_ряд_(слева_на_право):_Широков М.А., Сярг Г.А., Груббе А.И., Парксеп А.И., Блинов И.Т., Широков Н.А.
_Третий_ряд_(слева_на_право):_Акишев К.С., Таршиков И.А., Мочалов Б.К., Тимофеев Г.Ф.
на твердой поверхности. А вот в районной больнице врач, принимавший тебя, отнесся халатно. Заставил на своих ногах (!) идти на снимок. Ноги твои совершенно не действовали, бедная мама, как ей хватило сил, напару с дядей Ваней волоком таскать тебя по больничным коридорам на снимок и обратно в палату?!
Неправильно поставленный диагноз, назначенные процедуры и упражнения сыграют черную роль: лечение затянется. Когда Нина Федоровна Колмакова возьмет лечебный процесс под свой контроль, ты начнешь поправляться и станешь вспоминать ее добрым словом: «Если бы не Нина Федоровна, не встать бы мне!» Дефицитное лекарство церебролизин твои друзья достанут чуть ли не из Москвы. С помощью мамы ты преодолеешь этот недуг и через три года вернешься в родное МТМ.
Эти травмы и непосильный труд ближе к исходу жизни сделают свое дело: часто болела спина, левую руку свело в локте, а тыльная сторона кисти стала чернеть, иссыхали, атрофировались мышцы. Никогда не забуду твои руки! Правую кисть стянуло в сухожильях, даже смерть не расправила скрюченные пальцы. Сколько работы они переломили, перелопатили! Сколько умели!
Непосильный труд, тяжелая работа. А ведь я не права! Папа жить без нее не мог и любил свою профессию, а к труду относился творчески. Василий Белов в книге «Лад» сказал: «Талант и труд неразрывны. Тяжесть труда непреодолима для бездарного труженика». Для тебя труд был созидательной, неотъемлемой частью бытия. Достаточно сказать, с каким благоговением относился ты к инструментам, собирал их годами и берег как зеницу ока!
Как-то на одной из моих презентаций читательница задала вопрос: «Кто является прототипом в рассказе «Наследство»?» Напомню, что речь в нем идет о старике-мастере, который пишет завещание детям о том, в чьи руки передает он свои инструменты после своей кончины. С удовольствием рассказала читателям, что прототип – мой дедушка, а твой тесть, папа, Егор Иванович, которого ты уважал и как Мастера, и как человека. Далее последовал вопрос, который меня обескуражил: «Получается, что у дедушки-то никакого наследства и не было?» С грустью подумалось: «Ах, как мы стали циничны, испортила нас сфера потребления, капиталы нам подавай, недвижимость! А ведь для Мастера инструменты и были главным наследством. Ты бы меня отлично понял, папа!»
Я любила наблюдать, как ты работал. Ты обладал еще одним даром – художественным свистом. Если дело спорилось, ты легонько насвистывал какую-нибудь мелодию, и заказы выполнял, как правило, досрочно, не откладывал на потом. Радовался, когда людям нравилось созданное твоими руками. Опять же обращусь к Василию Белову: «Мастер же, если он был наделен природным талантом, очень скоро становился художником, творцом. Само по себе творчество, а также сознание того, что искусство останется жить и будет радовать людей, наполняло жизнь художника высоким и радостным смыслом».
Скольким людям ты передал своё мастерство! Не говорю о взрослых парнях и единственном сыне, прошедших под твоим началом азы слесарного дела. Любой деревенский мальчишка мог обратиться к тебе за помощью починить велосипед, мотоцикл. Ты не пренебрегал их просьбами, мудро, по-отечески учил элементарным навыкам мастерства. Когда пошли внуки, многое передал им. Вот как говорит о тебе старший внук Сергей: _«У_деда_был_великий_талант_слесаря-изобретателя._Он_учил_меня_слесарному_делу:_работе_по_жести,_паять,_лудить,_клепать._Как_наточить_нож,_топор,_цепь_к_бензопиле._Как_изготовить_подручный_инструмент,_например,_шило,_нож._Не_помню_в_быту_дела,_которое_было_деду_не_по_плечу._Он_учил_меня_работать_и_по_дереву:_топором,_рубанком,_ножовкой,_стамеской._Как_мастерить_рыболовные_снасти:_сплести_сеть,_мордушку,_закидушку,_изготовить_удочку._
_А_сколько_мы_с_ним_очков_перепаяли,_перечинили,_собрали_из_старых_«запчастей»!_Он_научил_меня_гудронить_и_вощить_дратву._Подшивали_прохудившиеся_валенки,_чинили_санки,_мастерили_лыжи_из_липы,_загибали_и_сушили_их_на_печи._
_Талантливый_был_человек,_мой_дед!_Горжусь,_что_я_его_внук!!!»_
Кроме чтения книг твоим увлечением был подлёдный лов на удочку. Зимой с друзьями и соратниками ездил на крытой пологом грузовой машине на озеро Ик, что в Омской области. Привозил из таких «походов» новые байки о дяде Мише Тарасове, рыбацкие истории.
В непогожие для рыбалки дни вязал из капроновой нити рыбацкие сети под свой переливчатый свист.
А какие замечательные, добротные корзины ты плел из лозы и всю родню одарил ими! Помню, первый раз привезла твое изделие в Тюмень. Зашла пожилая соседка за какой-то надобностью, увидела корзину:
– Ой, Ира, где ты взяла такую?
– Папа мой плетет, – отвечаю с гордостью.
– Продай мне или закажи для меня!
Долго убеждала соседку, что не могу сделать ни то, ни другое:
– У него такое плохое зрение, что у меня рука не поднимается это сделать!
Лишь одна корзинка «уехала» далеко в Саратов, подарила ее сыну твоего племянника Геннадия – Роману. Наказала:
– Ромка, береги корзинку как память о моем отце!
Роман уверил, что у него собран целый «музей» из раритетных вещей, где твоя корзина займет почетное место.
В школьные годы ты был способным, успешным учеником, но плохое зрение и начавшаяся вскоре война заставили оставить учебу и пойти работать на благо Родины.
В нашей семье из нас, детей, самой умной и способной всегда была Люда. Ты любил с ней заниматься по школьной программе и по жизни любил ее больше других.
Со мной занималась Люда пока не уехала учиться в город. Потом пришла твоя помощь. Помню один случай.
В нашей Партизанской школе должность директора занимал Москаленко Петр Алексеевич – военный в отставке. Еще он вел военное дело и историю. В школе царила армейская муштра. Только что розгами не были сечены ученики как при царском режиме, а вот от толстой деревянной указки директора попало не одному школьнику. С высоты прожитых лет не считаю этот метод правильным. Хотя в школе была дисциплина и успеваемость на должном уровне, все-таки школа не казарма! Но вот уроки истории Петр Алексеевич вел прекрасно. Доходчиво доносил материал, давал дополнительную информацию. Однажды, задавая домашнее задание, попросил обратить внимание на один из вопросов в конце параграфа. Я решила тщательно подготовиться, но не смогла самостоятельно ответить на заданный вопрос. Обратилась к папе. Он все объяснил мне, даже не читая учебник. Потом внушал: «Старайся не зазубривать предмет, а понять. Пользуйся простыми словами, анализируй».
И вот урок. Никто из класса не смог ответить на каверзный вопрос. Я робко подняла руку. Ответила. Петр Алексеевич очень похвалил, спросил: «Ты сама додумалась или кто-то из старших подсказал?» Можно было переступить черту и слукавить: «Да, сама», лишь миг соблазна, но ответила я честно: «Со мной папа занимался». Директор очень хвалил отца, а мне поставил «пять». Еще бы не хвалить!
Сколько хлопот руководителям тех лет доставляло школьное отопление! Старой угольной кочегарке и несовершенной системе отопления не хватало мощности в суровые зимы (ах, какие были трескучие морозы!) на объем отапливаемого помещения и всякую зиму то там, то тут батареи размерзались. Это была беда и головная боль директора и учителей. Школа вставала, парализованная холодом. Занятия, как правило, не прекращались, нас, учеников определяли учиться в центральную контору, интернат, в Дом культуры, а старшеклассники зачастую оставались в стенах школы, занимались в верхней одежде по сокращенной программе. Иногда в шариковых ручках перемерзали чернила и руки мерзли без варежек.
Между тем круглые сутки шла работа по устранению неисправности системы отопления. В помощь школьным сантехникам – Ивану Блинову и Василию Пашкевичу из МТМ выделялась бригада, в числе которой кроме папы, трудились Борис Мочалов (брат Виталия) – слесарь, а вернее мастер на все руки, Братья Широковы – Михаил и Николай, другие работники. В авральные последние дни перед запуском системы бригада работала до утра. Не покидал мастеров и директор школы Петр Алексеевич, а позже и принявший бразды правления Колмачевский Павел Павлович. Последний, как мне видится, сам одевался в рабочую робу и работал наравне с остальными, так как начинал свою трудовую деятельность простым слесарем-учеником у папы. Отец заметил за учеником незаурядный ум и способности и внушал:
«Тебе учиться нужно, Павлик!» В дальнейшем ученик с лихвой оправдал надежды наставника, став прекрасным педагогом и руководителем.
Звоню в подмосковный Кержач поздравить Павла Павловича Колмачевского с семидесятилетием.
Сказитель – так называет тебя Павел Павлович – твой ученик.
«Я много читал, много учился, был на литературных чтениях и семинарах, много прожил и много видел, но такого сказителя не встречал более в своей жизни. Это дар, это талант от Бога! Любил я его, и он меня любил. И брата моего Данилу он любил. Я был послушный, старательный его ученик. Под впечатлением его рассказов и наставлений я начал читать, много читать – учиться. Он говорил мне: «Выбери только свой, единственный свой путь и иди по нему, никого не слушай». Я многим обязан твоему отцу».
Эти лестные слова в твой адрес вызывают у меня благодарную слезу. Тебя помнят и чтят, папа!
Предшественник Москаленко – Ребенок Федот Тарасович тоже сам участвовал в ремонте системы отопления, несмотря на увечье (отсутствие левой руки). Тогда ведь никто не гнушался простой работы. Главное для человека было Дело! «Раньше думай о Родине, а потом о себе!» – пелось в песне советского периода. Многие так и шли по жизни.
Ты учил меня рисовать, усаживал на свои колени и карандашом набрасывал лошадей с развевающимися гривами. Долго не могла понять: почему именно лошадей? Лишь в зрелые годы постигла: ты же сын крестьянина. А чем более всего дорожил и гордился крестьянин? Наличием в хозяйстве лошади – рабочей, тягловой силы. Ты знал и помнил, какую роль сыграла лошадь в годы войны.
Легко писалась мною повесть «Лишь бы не было поздно», вернее описанная в ней сенокосная пора. Это ты брал меня на покос и научил косить сено. Помню шалаш, лунку для питьевой воды в лесу и полосу солончака на нашем покосе. Ничего не пришлось выдумывать. Однажды нас застал на покосе дождь. Шалаши в ту пору уже не ставили (время вносило свои коррективы), нам негде было укрыться, и я сильно промокла. Не показывала виду, но ты очень расстроился, согревал, укутывал, чем мог. В детстве я была очень болезненным ребенком.
Помню птичьи кормушки под окном, которые ты устраивал специально для того, чтобы я не скучала, когда лежала больная. Много рассказывал нам, детям о природе, животных и птицах. Искусно подражал пению иволги. Журнал «Юный натуралист» читался в семье от корки до корки.
Очень любил ты лес. Пока были силы самостоятельно ходил, собирал грибы. Как-то Валя показала тебе небольшую луговину, на которой мы в детстве собирали полевой лук, ты удивился: «Столько лет прожил, а не знал про это место». Потом, когда ты уйдёшь, летом Валя соберёт с того поля красивый букет кукушкиных слёзок и мы унесём его тебе. Будто ты сам побывал на том лугу.
Золотая пора детства. В нашей семье были настольные игры: лото, домино. Шашек почему-то не было, но были шахматы. Ты играл в шахматы с Валерой и Людой. Валера очень рано научил этой игре меня. Я радовалась, а вы с ним незаметно ухмылялись, когда выигрывала у кого либо из вас партию, довольная выговаривала заветные слова «шах», а затем и «мат». Лишь позже пойму, что вы специально подыгрывали мне, умело «сдавались». Когда я училась уже в пятом классе, подслушала твой с Валерой разговор: «А Ира уже неплохо играет для девочки ее возраста».
Жаль, что эта традиция как-то незаметно ушла из нашей жизни. На смену пришли телевизоры, транзисторы, проигрыватели, магнитофоны. И такая замечательная интеллектуальная игра стала не в чести.
Прочитанных книг в твоей копилке большое множество. Ты буквально глотал их. Ведь домашних библиотек тогда не было, и хорошая книга из совхозной библиотеки буквально ходила по рукам, по очереди. Ты обладал великолепным даром рассказчика, а мы обожали тебя слушать. Любовь к Слову передана тобой уже третьему поколению. Моя страсть к литературе началась, пожалуй, с рассказанной тобою книги В. Арсеньева «Дерсу Узала». Главный герой повести Дерсу Узала с его мудрым, философским подходом к жизни, к окружающей природе, оказал на меня большое влияние.
Помню по рукам ходили журналы «Роман-газета», в которых публиковались почти все советские писатели. Ты тоже прочитал их большое множество. Между тем, зрение твое и без того низкое слабело год от году. Врачи запретили читать. Ты умудрялся и продолжал любимое занятие с помощью лупы. Когда и это перестало помогать, ты очень сокрушался. Однажды приехал ко мне в гости, и я застала тебя за таким занятием: ты брал книги с полки и разговаривал с ними: «Книжечки мои! Как же я вас любил!» Подумала тогда: «Не дай Бог, лишиться зрения!»
Будучи молодым, крепким, здоровым, ты знал цену своим рукам и таланту. Отдавал себе отчет, что без тебя не обойтись в посевную, уборочную страду и зимой во время ремонта сельхозтехники. Но пришли другие времена. Времена запустения и разрухи, ликвидации самых важных объектов, за счет которых держалось хозяйство. Твое сердце обливалось кровью, когда здание МТМ, этот большой слаженный механизм, постоянное место твоей работы, рушится, исчезает. Нерадостные сводки по радио и телевидению: «Пятнадцать тысяч деревень исчезли с лица земли за пост-перестроечный период». Стоя у могилы старшего брата, ты не раз говорил: «Ах, Ваня, Ваня, счастливый ты человек, не увидел, что делается на нашей земле! Зачем, надрывая жилы, нужно было все восстанавливать? Чтобы разрушить?»
У тебя начали уходить силы и здоровье. Потому как из твоей жизни уходил смысл, по мере того, как ты лишался возможности быть полезным. Оттого ты и замкнулся. Чтобы хоть чем-то занять свои руки и время, ты часами сидел у верстака и практически на ощупь выправлял использованные погнутые гвозди. Сколько ты их выправил: ящик, два? Близкие иногда по-доброму подсмеивались над твоим занятием, а иногда находили в том ящике нужный, недостающий гвоздь.
Человеческая жизнь быстротечна, но пока мы молоды и здоровы, не думаем об этом. А когда она пойдет под уклон, каждый здравомыслящий человек обязан задать себе извечный вопрос: для чего я жил? Как жил? Все ли в жизни успел? Все ли правильно сделал? Что останется после меня?
«Но никто не придумал, ей Богу, ничего, что прекрасней, чем – Жизнь!» – эти слова принадлежат Расулу Гамзатову. Спи спокойно, родной! Ты свою Жизнь прожил достойно! Много добрых дел и творений твоих рук переживут тебя!
Перечитав написанное, поймала себя на мысли: твой «портрет» получился маслом писаный. Ты был скромным, целомудренным человеком и первый бы не одобрил: «Ангелам место не на земле, а на небе!» Это так, люди не ангелы, но осуждать недостатки другого, тем более ушедшего на небеса, значит брать на себя роль Всевышнего. Это Его миссия судить нас за грехи земные, у меня же другая цель: рассказать, помнить о тебе светло.
Люди не вечны, и приходится мириться с утратой близких и дорогих. Жалею об одном: не все вопросы задала тебе. Не записала на видео твои песни. Но мы, твои дети, внуки, будем петь их твоим правнукам, чтобы помнили!
Истории крестьянства государство уделяло очень мало места. При современных средствах можно легко найти родословную высшего сословия – государственного деятеля, ученого, полководца, мецената. Что касается простого человека, обратившись в архив, в лучшем случае найдешь запись о рождении, о регистрации. Ты был моим главным Архивом по родословной. Больше спросить не у кого!
Всякий раз, читая что-то новое и интересное, ловлю себя на мысли: больше не прочитать вслух, не рассказать тебе.
Держу в руках последний официальный документ на твое имя, выписанный уже после твоего ухода и с грустью думаю: вот и закрылась последняя страничка в твоей книге под названием Жизнь.
Но течение жизни не закончилось: кто-то уходит, кто-то приходит. В твою честь назван племянник – сын младшей сестры. Твое имя и фамилию носит внук – сын сына. Мой литературный псевдоним в знак признания тебе. Имя твое останется как корень нашего семейного рода, как пласт истории твоего поколения. А так любимые тобою книги и впредь будут одной из ценностей в наших семьях.
В канун Нового 2016-го года мне пришла бандероль от Лидии Шпехт из Называевска, дочери твоего соратника по работе – Парксепа Александра Ивановича. В упаковке старая книга Эдуарда Шима «Перекрёсток». Лида подписала ее так: «Памяти Андрея Ивановича! Ушел из жизни замечательный человек, мастер своего дела, оставив после себя жемчужные россыпи… декабрь 2015 года». Тут же начинаю читать, почему-то с последней повести «Вода на камешках» и вдруг сокровенное – это же наш папа! А дальше рассказ «Когда погаснет» – это Александр Иванович Парксеп. «Ваня песенки поет» – это о Виталии Константиновиче Мочалове. То же отношение к труду, к любимому делу, к жизни и к людям! Драгоценная книга! Великое спасибо, Лидия Александровна!
Перебираю удостоверения на твои награды: медаль «За освоение целинных земель» (1956 г.), знак «Победитель социалистического соревнования» (1974 г.), знак «Ударник девятой пятилетки» (1975 г.), медаль «Ветеран труда» (1988 г.), медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной Войне» (1995 г.), юбилейные медали 50, 60 и 70 лет «Победы в Великой Отечественной Войне».
Никогда не стала бы так публично перечислять их, если бы они не были заслуженными! Это ты и твои ровесники ковали Победу на трудовом фронте и восстанавливали страну после разрухи. Это ваши детские неокрепшие организмы и психику ломала война. Это вы пухли от голода ради светлого дня Победы и нашего будущего. Лично для меня, Победа – это однозначно, вы, мои папа и мама! Придет время, когда мои внуки пойдут в бессмертном полку с вашими портретами.
Книга Владимира Арсеньева «Дерсу Узала», теперь хранится в моей шкатулке как реликвия вместе с твоими очками и этими наградами, папа. Разве этого мало? Если бы мне досталась на память от моего деда или прадеда хоть какая-то малая вещь, многое бы отдала я за нее.
В моем старом песеннике, написанном от руки, есть пометки «папина песня». Для меня и это ценно! Надеюсь на память сердца твоих потомков.
Ты ушел, дорогой наш человек, в другое измерение, но мы будем помнить тебя пока живы и сверять свои мысли и поступки с твоими благими делами! А ты и из Вечности сможешь защитить и помочь нам советом.
P.S._В_нашей_семье_не_принято_говорить_о_моей_литературной_деятельности._В_родные_стены_я_приезжаю_дочерью,_сестрой,_тётей,_племянницей,_а_не_писателем._Но_незадолго_до_ухода_папа_спросил_у_меня:_«Приняли_тебя_в_писатели?»_Положительный_ответ_из_Москвы_я_получила,_папа,_когда_ты_уже_ушел._Но_ты_ведь_там_все_знаешь_про_нас!_Только_не_успела_сказать_тебе,_сколь_труден_и_тернист_этот_путь._Но_обещаю,_что_и_впредь_буду_идти_вперед_–_шаг_за_шагом_преодолевая_преграды._Ведь_ты_так_хотел,_чтобы_твоя_дочь_добилась_успехов_на_этом_поприще._
Ирина Андреевна Андреева
Ирина АНДРЕЕВА
От речки до печки
_ПОВЕСТИ,_РАССКАЗЫ_
Поговори со мною, папа...
ЭССЕ-РЕКВИЕМ
Лето 2011 года. Я на родине. Ночью прошел дождь, теперь тепло. Видно, как парит воздух, – колышется прозрачная марь. Кажется, ощутимо слышно, как растет, наливается соком все живое, напревают в лесу грибы.
Мы сидим с отцом во дворе дома, густо заросшем кудряво-изумрудной травой-муравой на старых уличных стульях. Включаю фотоаппарат на видеосъемку. Специально дала ему в руки много фотографий. Он держит их близко к глазам, перебирает, пытается разглядеть получше через свои очки-окуляры, не понимает, что разговор наш записывается. Задаю ему разные вопросы, ответы на которые давно уже знаю. Эту видеосъемку готовлю для поездки в Воронеж к племянницам отца, моим двоюродным сестрам – детям старшего брата Ивана Ивановича – Антонине и Любови. Уже более двух десятков лет не виделись они с дядькой, пусть услышат его голос, увидят наяву постаревшего, но такого родного, любимого. Мне и самой приятно слышать его красивый голос, неторопливые мудрые рассуждения о былом, о жизни.
Потом мы соберемся всей нашей семьей за большим столом, будем петь песни на видеокамеру – тоже для воронежской родни. Папа покушал и сидит в кресле в стороне. Он не поет с нами. Больше не поет, с тех пор как тяжело заболел накануне своего восьмидесятилетия. Подхожу к нему отдельно, направляю объектив и прошу: «Скажи что-нибудь племянницам в кадре». Папа улыбается смущенно: «Чего сказать?» Все-таки я правильно придумала там, во дворе: не сказала, что снимаю и диалог получился
_Груббе_Андрей_Иванович_
замечательный, а так вот на камеру не каждый может. Он отшучивается и коротко бросает: «Привет из Сибири!»
Из Воронежа я привезу ответный привет – видеосъемку с песнями и разговорами-пожеланиями.
Осенью мы с мужем Валерием заберем родителей к себе в пригород Тюмени. Это был непродуманный, рискованный шаг. Хотелось, как лучше. Мама, почувствовав свою немощь, уговорила отца, он долго не соглашался. Расставались они с малой родиной скрепя сердце, мужественно. Но уже сидя в машине, заплакали оба. Гнетущее молчание длилось долго. Я с тревогой оглядывалась назад: как они там? Пытались с мужем отвлечь их какими-то разговорами. Отец молчал безучастно. О чем ты думал, папа? Первой не выдержала я, попросила Валеру включить музыку. Он поставил диск Михаила Евдокимова. Из динамиков понеслось задорное:
«Ах, баня, баня, баня, малиновый ты жар! Берёзовый духмяный да веничек запарь». И оттаяли старики, заулыбались. «Вот надо же, кажется, куда тоска делась?!» – это мама.
У нас большой благоустроенный дом на своей земле, со всеми удобствами, большая усадьба – сад-огород. Для них отдельная комната с телевизором, видео. Живи да радуйся! Так нет, заскучали. Одни мысли: о доме, о родной сторонушке. Нервничала, переживала и я. Каково было слышать всякий раз, приходя с работы: «Я сегодня двести шагов по ограде сделал, – это папа, – Ты бы придумала нам какую-нибудь работу? Бабка хоть посуду моет, а мне совсем делать нечего». Придумывала. Вместе со мной обрезали и вязали лук, мыли и перетирали морковь, сушили на чай, резали яблоки на сухофрукты. Примечательно, что самое деятельное участие в этом принимал отец, человек, который всю жизнь гнул, пилил, клепал железяки.
По вечерам находила минутку, читала им вслух Астафьева, Шукшина, Абрамова. Почти ежедневно звонила на родину, давала им трубку телефона, дабы отвели душу. И все равно они тосковали. До Нового года еще все было неплохо. Радовались как дети новогоднему убранству: красивой елке под окном, иллюминации на рамах, фейерверкам в новогоднюю ночь.
Но после Рождества запросились домой. Однажды, вернувшись с работы, зашла в дом очень тихо (старики, страдая ночной бессонницей, могли вздремнуть днем). Их комната сразу направо от входной двери. Ушам своим не поверила: отец поет. Буквально подкралась к двери, подслушала. Тихий, спокойный голос: «Если б знали вы, как мне дороги Партизанские вечера». «Вот и приехали!» – подумалось. Вечером спросила:
– Папа, почему ты больше не поешь, ты ведь всегда пел в застолье?
– А мне, дочь, воздуху не хватает. С тех пор как заболел, стал замечать, что нет сил песню вытянуть.
– А сегодня пел. Улыбается:
– Это я тихонько.
Однако я и представить себе не могла, насколько глубоки их переживания. Они ведь люди старой закалки – скромные, терпеливые. Молчали, не жаловались. В одночасье «рухнуло» здоровье мамы – обширный инфаркт. Это мы потом узнаем. С вечера жаловалась на зубную боль. А в семь часов утра, «скорая помощь». Приехала она оперативно. Медики, молодые люди – девушка и парень. К пожилому человеку отнеслись очень внимательно и тактично. В их поведении и голосе я не услышала тревоги, но уловила, как они очень тихо переговаривались между собой, сняв кардиограмму сердца: «Два больших очага». Папа еще спал, полагая, что супругу мучает зубная боль. Встал, когда ее на мягких носилках уже выносили из дома.
Всю дорогу в «скорой» я держала ее за руку. Разговаривали. На правой руке у нее капельница. «А мне гораздо лучше стало! Почти совсем отпустило». В приемном покое мне отдали вещи, попросили снять с нее бусы. Она носит ниточку янтаря. Я просунула руки за шею, но от волнения никак не могла найти крючочек, чтобы расстегнуть их.
– Быстрее, – потребовали медики.
Усилием разорвала скрепляющую нить, удерживая ее по концам, чтоб не выпали бусинки. Каталка тотчас загремела по лабиринтам коридора в реанимацию. Так я и осталась с зажатой в кулаке разорванной нитью янтарных бус. В растерянности подумалось: «Вот тебе и «Рябиновые бусы», писательница, запомнишь теперь янтарные бусы!»
Дома без зазрения совести врала папе: «Немного что-то прихватило, вот обследуют, отпустят». А сама глотала слезы, нарезая круги по отмостке дома, ведь лечащий врач ясно говорила по телефону неоднократно: «Готовьтесь к худшему, такой преклонный возраст…»
Пытаясь отвлечься, перелистываю сборники любимых поэтов и как наваждение поэма Гарольда Регистана «Сердце матери»:
_Бьёт_колокол._
_То_замирает_словно._
_То_вдруг_набатом_бешеным_стучит!_
_Как_нестерпимо_гулко_и_неровно_
_Больное_сердце_матери_стучит!_
_Скорей,_
_Скорее_«скорая»!_Скорее!.._
_Нельзя_мне,_мама,_
_Без_твоей_любви!_
_О,_если_б_было_можно,_
_Не_жалея_
_Свою_отдал_бы_жизнь._
_Живи!.._Живи!.._
Папа был мудрым, начитанным человеком и однажды глядя прямо в глаза мне, тихо-тихо спросил: «А ведь у мамы инфаркт?» Не могла больше лукавить, призналась, а он: «Как ты думаешь, выживет она?»
Когда в деревне после преждевременной кончины тети Мильды Якущенко, добровольно ушел из жизни дядя Вася – ее муж, папа одобрил его поступок: «Вот молодец, Василий! Я тоже без матери жить не буду!» Теперь я конкретно испугалась. Разговаривала с ним на эту тему: «Нельзя так даже думать. Это большой грех! А потом, ведь мы, дети у тебя есть. Как мы будем жить с этим?!»
Мама выкарабкалась, возможно, от того, что не ведала какой «зверь» терзал ее сердце. Только потом, после выписки я скажу ей диагноз, и буду уговаривать беречься.
И вот день выписки. Мама еще слабая, но бодрится. Не любит она, ох, как не любит казенные дома! Вывозим ее с большой территории Патрушевского больничного комплекса, Валера говорит:
«Мать, ты хоть посмотри, в какой больнице лежала!» Она оборачивается назад:
– Не дай Бог, целый замок! Сколько вы заплатили за меня?
– Зачем? Тебя ведь по «скорой» доставили.
– И больше не вызывайте, что Бог даст, не хочу я в больнице лежать!
– Что, разве плохая больница?
– Хорошая! – говорит мама с вызовом и упором, – Но нашему брату-старикам там делать нечего. Ей Богу, там в одной палате и женщины и мужчины лежат без разбору! – это ей не понравилось реанимационное отделение. – Потом уж, когда в палату перевели, лучше стало.
Заходим с ней в дом вдвоем, навстречу папа. Ждал, каждый звук караулил! Увидел, обнял ее, заплакал и вдруг, перехватив мой взгляд, засмущался своих слёз, прилег на локти на подоконник, тряслись его плечи от беззвучного плача, рвалось мое сердце пополам: «Дорогие мои старики, беззащитные, как малые дети. Как же жалко вас немощных, изработанных, изношенных за свой нелегкий век!»
Вскоре приехали все: Валера, Люда, Валя. Ах, как радовались родители: вся семья вместе и душа на месте! Теперь мы твердо пообещали им: «Увезем домой сразу, как только окрепнет мама».
Подгадали к христианскому празднику Пасхи в апреле. И опять всю дорогу молчал папа. Я не на шутку тревожилась: «Хоть бы до дому довезти!»
У ворот дома слёзы рекой. Нас ждали. Плачет Валя, обнявшись с мамой. Родители в ворота, я за ними: кто куда побежит? Отец прямиком к своему верстаку, что стоит посреди ограды на солнышке, где все его инструменты. Всё ли на месте? И сразу успокоился: все как было. Мама в дом: как там без нее, аккуратистки? А в доме те же чистота и уют, и все по своим законным местам. Сестры и сноха Галина постарались, побелили, перемыли, перестирали, расставили. Папа зашел и прямиком в спальню на свою кровать. Я разбираю дорожные вещи. Отец явно повеселел: «Вот оно мое место, тут и умирать буду! Больше никуда не поеду!» И мама рада: «Будто никуда и не уезжали!»
На второй день великий праздник – Пасха. Собрались всей огромной семьей в доме брата. Но веселье, не успев начаться, закончилось: у папы наступила клиническая смерть. Мужчины натолкали ему в рот нитроглицерина, набрызгали дозатором, вытащили на веранду, на свежий воздух, еще добавили, а у него уже губы посинели, руки, ноги вытянулись. Но видно не пришло еще его время. Приехавшая на вызов Валентина Николаевна диву давалась: «На моей практике еще такого не было! Вы же ему передозировку сделали, по идее уже от этого можно умереть. До чего же крепкий организм!» Лежал до вечера на веранде, мы караулили по очереди. В тот раз обошлось…
В лето 2012-го папа смастерит два дымника для печных труб, нарежет лозы, займется плетением корзин. Лето выдалось урожайным, ягодным, грибным. Из остатков запасенного материала – нержавейки сделает ситечки, чтобы перетирать лесную ягоду. Поспеет малина на старой усадьбе, не раз сходит туда с бидончиком, принесет ягод. Оборудует себе в гараже лежанку из старой детской кроватки и будет там, в уединении коротать время. Мама обижалась: «Целыми днями сидит у верстака или в гараже, не разговаривает со мной!»
О чем ты думал, папа? Вспоминал ли прожитую долгую жизнь, голодное, холодное военное детство, юность и зрелость в трудах и заботах?
Может, довоенное детство? Босоногим мальчонкой, лет пяти-шести ты уже бегал к отцу в кузницу (кузня, как ты ее называл). Звало любопытство: как там отец со старшим братом-молотобойцем куют раскаленное железо? Как пышет жаром жерло горнила, раздуваемое мехами? Тянула забава: посмотреть, как кузнецы сами выжигают древесный уголь в яме за кузней. Яма выкапывалась длинная, но не очень широкая. По срезу ямы очень хорошо видны границы грунта: плодородный слой земли, глина и песок. Глина как самый пластичный слой от жара трескается и естественным образом получается нечто вроде керамзита – легких, разнообразных по форме камешков. Мальчишки присмотрели их под пульки для рогатки.
Однажды ты прибежал туда, решил без помощи взрослых добыть эти камешки. Угли на дне ямы погасли, подернувшись толстым слоем пепла. Самые хорошие камешки выглядывали, манили на противоположной стороне. Ты решил перепрыгнуть яму и собрать их. Так делалось не раз. Только силы не рассчитал, сорвался, угодил голыми ступнями на раскаленные угли, это только видимость была, что они потухли. Столб искр выплеснулся из ямы вместе с истошным криком мальчишки. Выскочили из кузни мужики, вытащили хлопчика. Ты помнил, как старшие сестры – Наташа и Мария несли тебя домой на покрывале, в твоих висках раскаленными молоточками пульсировала кровь, красной марью мутилось сознание. Как мать потом лечила обожженные ступни топленым гусиным салом, а они долго не заживали. Как сестры выносили тебя на этом покрывале по нужде.
До глубоких седин помнил ты раннее детство. С братом Сашей вы были погодки – он с двадцать седьмого года, ты годом позже родился. Рассказывал, как играли с ним в лошадей. Он «запрягал» тебя, пропуская под грудь пеньковую веревку. Однажды как-то неловко дернул за нее, ты упал, стукнувшись головой о порог, даже голова болела потом.
Рассказывал о нелегком довоенном времени. Семьи-то большие были, попробуй, прокормись. Отец твой – Иван Яковлевич иногда в поисках заработка отправлялся по деревням на коне, запряженном в телегу. Брал с собой тебя, укладывал немудреный скарб: кованые гвозди, крючки, скобы, топоры – изделия своих рук – это товар. Небольшой молоточек, наждачный круг с механическим приводом, припой, паяльник, канифоль – инструменты и материалы. Как из старого фильма наяву вижу такую картинку: едет по деревне мастеровитый мужик с мальчонкой-подмастерьем и зазывает народ: «Лужу, паяю, чищу самовары, точу ножи. Продам кузнечные изделия». Останавливался где-нибудь в центре села. Со всех сторон бежали бабы.
«В основном, – говорил ты, – несли запаять прохудившуюся кухонную утварь, точить ножи, самовары на чистку от накипи. Хорошие инструменты тогда были редкостью, потому отец изготавливал их сам. Была у него такая узенькая длинная стамесочка, вот с ее помощью он и очищал самовары – передвигает ее по кругу, молоточком постукивает, пошел и пошел, ловко так! А для кранов крючок смастерил. То изнутри, то снаружи его в кран просовывает, потом проволоку насквозь пропустит, взад вперед продернет, глядишь, вся накипь отстала. Бывало, бабы довольнёхоньки: «Еще приезжай, Иван Яковлевич!»» Ты помогал отцу, чем мог: подавал инструменты, вращал наждачный круг. Денег у колхозников не было, потому платили натуральными продуктами. Кто яиц принесет, кто крынку молока, шмат сала. Это и был заработок.
А может, память переносила тебя в суровое военное время в глубоком тылу, когда в двенадцать лет ты заменил в кузнице старшего брата-молотобойца? Или как лежал в тифозном бреду с младшей сестрой Павлинкой? Мать уже отчаялась и не верила вашему выздоровлению. Только гадала: кто первый? И ставила на плиту воду – обмыть тело. Очнулись брат с сестрой в один день и попросили есть. Бабушка потом не раз вспомнит про тебя: «Родился в рубашке, да еще и в Рождество, видно Бог бережет!»
Возможно, вспоминал эвакуированного друга из Молдавии – Павлушу Бежинаря, общие невзгоды: голод и холод, непосильный труд? Эвакуированные молдаване и украинцы первые завезли в Сибирь семена томатов и стали выращивать их. Поделились с сибиряками. Твоя мать, наша бабушка Евдокия тоже вырастила диковинный овощ, развесила для красы созревшие гроздья на оконной раме. Забежавший на огонек Павлуша спросил: «Андрей, почему вы помидоры не едите?» «А как их есть?» – удивился ты.
«Можно просто так, а еще лучше с солью», – объяснил друг. Ты один раз попробовал и навсегда полюбил этот овощ.
После войны Павел женился на одной из сестер Корневых и увез сибирячку в Молдавию.
Ты знал цену дружбе! Много лет спустя Павел приедет в совхоз Партизан и придет к тебе в гости зрелым статным мужчиной. Разговорам нет конца. Ведь такую трудную пору вместе пережили! Вдруг Павел замечает:
– Андрей, ты куришь?
– Курю.
– Зря ты! Я вот не курю – вредно для здоровья.
Ты кладешь недокуренную папиросу в пепельницу и заявляешь другу:
– Всё, Паша, я тоже бросил.
Я в ту пору была уже студенткой. Зная твоё сильное пристрастие к курению, не поверила. Но к табачным изделиям ты больше не притронулся. Вот это сила воли! И Слово, данное другу!
Часто вспоминал ты еще один случай. В сорок третьем, особенно тяжелом голодном году, когда падала на ферме от бескормицы скотина, тебя, пятнадцатилетнего подростка по разнарядке отправили возить с дальнего сенокосного угодья, что у озера Коноваловское (именно так называется оно официально, дорогие земляки), сено на быке.
Бык, привыкший к ярму, не артачился, шел хорошо, только вот ослаб от голода. Одну ходку сделали. А вот вторым рейсом, едва был загружен воз, бык пал. Долго ты бился возле него, но обессилившее животное не вставало. Тогда ты выпряг его, кое-как поднял, и, подперев плечом бычью лопатку, все восемнадцать километров шел с ним в связке. Знал ты суровую правду войны: оставить издыхающего быка в лесу, еще, не ровен час, вредительство Советской власти припишут, осудят скорым судом. Едва доплелись до деревни, бык упал замертво. Тут уж проще было, ты позвал управляющего, составили акт.
О чем жалел? Быть может, вспоминались тебе трудные послевоенные годы? Смерть отца, а потом преждевременная кончина любимого брата Федора? Тебе выпала нелегкая миссия пойти в дом к вдове брата и объявить, что ее муж – отец четверых детей умер.
Кинулись племянники к тебе в ноги: «Дядя Андрюша, не бросай нас!» И, ты никогда не оставил их, всю жизнь помогал чем мог. А они тебя почитали, любили. Мог ли ты знать, что троих из них ты переживешь? Первым уйдет самый младший – Коля, потом Нина, Володя. Наш дорогой Володя! Скромный, непритязательный человек. Он ушел, когда ты уже сам был прикован к постели, но все тревожился: «Ах, Володя, Володя, я бы поехал, да сил нет!»
А тогда в пятьдесят четвертом году, дождливым сентябрём ты должен был поехать за братом в Ишим, забрать из морга, доставить домой. В совхозе выделили машину-полуторку. Мглистое непроглядное небо раннего утра не предвещало хорошей погоды. К обеду наладился мелкий, как через сито дождь. На обратном пути за увалом Абатска, машину стянуло в кювет, безнадежно застряли. Испробовали с водителем все средства: подкопы и ветки под колеса. Машина еще больше увязла, завалилась на борт. Вдалеке на чужом сельхозугодье незнакомый тракторист пахал поле. Ты ходил к нему упрашивал: «Помоги, друг, брат у меня молодой умер. Вытащи машину, пожалуйста, я в долгу не останусь!» Тракторист – неприветливый угрюмый мужик, наотрез отказался. И без того убитый горем, ты ходил по дороге, ломал голову: «Что же делать?» С Абатской стороны показался УАЗик. Поравнялись, из кабины вышел респектабельный солидный человек, в котором ты узнал партийного районного руководителя. Судя по году им был I секретарь – Пивень Иван Иванович (октябрь 1950 – март 1956).
Мужчина поздоровался, спросил:
– Засели? Что везете, товарищи?
– Беда у меня: брат умер, четверо детей осталось, вдова. Везу его тело в Партизан.
– А тракторист? – указал чиновник в сторону поля.
– Ходил уже, упрашивал. Не знаю мол, вас и приказа не было. Ни слова больше не говоря, районный руководитель закатал брюки и напрямик через сырую пашню в лаковых туфлях пошел к трактору. Грозно махал перед трактористом руками, тот, в конце концов, развернул трактор, выехал на дорогу, вытянул и сопровождал машину до сухого места.
Ты все время вспоминал о том начальнике: «Вот, человек был! Ни один современный чиновник не снизойдет так до простого человека!»
Был и еще один человек, которого ты помнил и благодарил. Когда-то пронеслась по деревне весть: «Андрею Ивановичу руку фрезой поранило!» Этот случай помню уже и я. Ты выполнял какую-то операцию на станке, фреза зацепила за рукав левого рукава спецовки, и пошла заматывать.
Виталий Мочалов – токарь высшего разряда, что работал с тобой в одном цехе, был туговат на ухо и за работой станка не услышал возни за соседним станком. Ты пытался оторвать рукав, но когда резец механизма начал кромсать живую плоть по сгибу внутренней стороны локтя, ты вскрикнул, призвал на помощь друга и соратника. Виталий выключил рубильник. Рана была огромная, рваная по краям. До Абатска на «скорой» тебя сопровождала фельдшер. Перетянув предплечье жгутом, иногда ослабляла его. В районной больнице хирург констатировал: «Большая потеря крови, рана глубокая, что будем делать, ампутировать?» Ты взмолился: «Попробуйте сохранить, я без наркоза выдержу!» Хирург долго возился, зашивал сосуды и мышцы, поглядывал на пострадавшего: «Вы не храбритесь, лучше стоните или кричите, болевой шок тоже может плохо закончиться!» Но ты, стиснув зубы, мужественно терпел боль. Несколько раз врач в недоумении качал головой, потом выдохнул: «Ну, всё, самые крупные сосуды сшил, больше не могу, слишком много крови, работать невозможно и терять ее больше нельзя».
Рана не просто затянулась, рука функционировала исправно. А ты вернулся в свой цех, в свою профессию слесаря-инструментальщика и всю жизнь с благодарностью помнил этого человека – главного хирурга Абатской районной больницы Платонова Николая Сергеевича.
Любил ты вспоминать добрым словом своих друзей: Николая Адамовича, Мартына Медниса, Кирилла Акишева, Виталия и Бориса Мочаловых, Георгия Сярга, Александра Кримашевского, Михаила Тарасова, Павла Зайцева. Печалился, что слишком рано ушли из жизни Александр, Мартын и Николай, Павел.
Последний – дядя Паша был для нашей семьи словно родственник. Когда его семья переехала в Абатск, он устроился на работу в «Сельхозтехнику». Если заходила речь о чертежах на детали, говорил коллегам: «Лучше всех чертежи читает мой друг Андрей». Эта дяди Пашина похвала льстит и мне. Ведь ты окончил всего пять классов и предмет «черчение» не изучал. Получается, это талант. А он или есть или нет. Когда училась в строительном заведении, самым легким для меня было черчение – чертежи.
С уважением отзывался ты о людях, которые работали рядом с тобой. Братья Тукановы – Иван и Павел – электромеханики.
Сафьянов Михаил – электромонтер; Виктор Алексеев – отважный неутомимый шофер. Тимофеев Георгий – тракторист, скромный, исполнительный человек. Алексей Митин – слесарь МТМ, запомнился не только своим мастерством, но и неординарным юмором. Кузнецы – Граскопп, Бескровных. Затем в разные годы в кузнице трудились – Михаил Тарасов, Александр Ребенок (старший).
Самоотверженно с полной отдачей на благо совхоза работали депортированные немцы Поволжья: Иван Бензель, Яков Пфеннинг, Яков Гартунг.
Ты вспоминал о Якове Пфеннинге как о скромном терпеливом труженике. Как-то спросил у него: «Дядя Яша, почему у тебя всё время руки в синяках?» «Ой, Андруша (д. Яша разговаривал с сильным акцентом), кажный день покрути этот рукоятка, тут не толко синяк, рука ломает». Ты пояснил, что трактора тогда заводились только от рукоятки, которая и перебивала трактористам руки. Еще ты рассказывал, о том, что за его усердие трактористу Якову Пфеннингу, однажды Райком партии выхлопотал и выслал персонально к его трактору недостающие клапана.
Услышав имя Михаил Тарасов, ты расплывался в доброй улыбке, с любовью говорил: «А-а-а, Миша? Этот чёртушка никогда не унывает!» Еще в рукописи читала тебе рассказы, прототипом которых стал Михаил Алексеевич. Ты смеялся от души, я радовалась: значит, получилось! А ты протирал очки и рассказывал новую байку о друге.
О Виталии Мочалове говорил, как о трудолюбивом, талантливом человеке. Был Виталий Константинович скромный, немногословный, несколько угрюмый. Мастер на вес золота. С утра окружали Виталия страждущие: кому болт выточить, кому резьбу нарезать, кому деталь отфрезеровать. Всякому казалось, что его заказ самый важный. Виталию нередко приходилось осаждать нетерпеливых клиентов: «Только станок на одну операцию настроил, а вам надо всё и сразу!» Однажды к токарю обратился не менее скромный человек – Василий Волобуев из Тихвинки. Мастер велел ему ждать. Тот простоял молча и терпеливо чуть не всю смену. Виталий потом подошел к отцу: «Андрей, ты скажи этому мужику, пусть в другой раз без очереди подходит. Не люблю выскочек, этому сказал «жди» и ждал, не лез под руку! А иные готовы из глотки вырвать – вынь да положи!»
С юмором и уважением рассказывал ты, как Виталий, будучи молодым человеком, устроился в небольшом Уральском городке Алапаевске на завод. Приняли его токарем с испытательным сроком. А как же иначе? Судят птицу по полёту, а человека по делам. Мастер цеха выдал работнику задание на день. Наказал еще: «Тут арматуру привезли, сгрузили у стены цеха. Ты, если останется время, затащи один прут, попробуй заточить с двух концов на десять сантиметров. Если получится, дашь добро, завтра грузчики в цех перетаскают». Виталий все исполнил в точности. Нашел мастера, доложил, что с прутом получилось, как надо. Наутро в цех пришла бригада грузчиков и мастер. Хватились, а арматуры нет на месте.
– Где арматура?
Виталий указал на кучу у станка.
– Ты что же, один перетаскал три тонны?
– Зачем три тонны? – удивился Виталий, – Я по одному пруту таскал.
Начальство оценило мастера по заслугам, и зарплата неплохая была. Только рабочие высказывали недовольство: «Ты пыл-то свой поумерь, парень! Нам бы на целый день работы хватило – наряд выписан, а ты сам все норовишь». Плюнул Виталий, уволился, вернулся в родной Партизан – где родился, там и пригодился.
В 1955 г. главным инженером был назначен Феник Анатолий Васильевич. Он осуществил реконструкцию МТМ – был сделан большой пристрой. Творческий, талантливый человек параллельно с хозяйственными делами занимался рационализаторской деятельностью и вовлекал в это других.
Ты неоднократно вносил рацпредложения, упрощающие процесс какой-либо важной операции. Однажды с таким предложением к тебе обратился Парксеп Александр Иванович – электромеханик совхоза: «Андрей Иванович, вижу, мучаешься ты с лапками сцепления на тракторах – слабое это место у них. Я вот на заводе работал, мы там с мужиками вместо электродов вставляли поршневое кольцо и им наваривали лапки. Так они дольше из строя не выходят. Давай попробуем. Я немного сваркой владею, если получится, пустим сварщикам на поток». Этот метод был испробован и прижился как самый эффективный.
Вот так, в содружестве, в созидательном, заинтересованном подходе к делу рождались новые идеи, совершенствовался труд, процветало МТМ на благо совхоза.
Феник в свободное время конструировал еще для души. Например, собрал на базе двигателя полуторки аэросани. Любители помогли ему оборудовать их. На этих санях катались впятером.
Затем и другие мастеровитые ребята и мужчины собирали подобные аэросани на базе мотоциклетного двигателя на одного человека. Были такие сани и у нас, Валера-брат собрал.
Наш младший брат Саша умер в младенчестве (о чем вы с мамой жалели до преклонных дней), поэтому мы, сестры, уповали на единственного брата. Он брал нас с собой на рыбалку и на охоту. По грибы и по ягоды – святое дело. Мне как самой младшей хватало ласки, заботы и опеки от всех членов семьи. Однажды Валера решил прокатить меня на своих аэросанях. Училась я где-то в четвертом-пятом классе. Выехали в чистое поле, покружили, покатались с ветерком. Он объяснил, как управлять техникой-самоделкой, а сам спрыгнул. Я надбавила газ, сани ходко полетели налегке. По чистому снегу это выглядело забавно и захватывало дух от счастья. Одно дело сидеть пассажиром, другое – чувствовать, как подвластен тебе механизм, и пусть ветер и снег в лицо, ты едешь самостоятельно, скользишь по сияющему россыпями бриллиантов снежному покрову. Вот уже закончилось поле, приближается деревня, а сани несутся, не сбавляя скорости. Что-то отчаянно кричит сзади брат и бежит что есть сил следом. Оглушительно-громко гудит моторчик, вращается за спиной винт, разгоняет потоки холодного воздуха. Я не слышу, что кричит Валера, но умудряюсь обернуться, вижу его смеющееся лицо, в душе появляется уверенность: мне всегда спокойно с братом. Понимаю, что он требует тормозить, но вместо этого еще давлю на газ. Сани на полной скорости влетают в деревню. Валера отстал, а меня эскортом сопровождают деревенские собаки. Лают на разные голоса, забегают вперед. Откуда они только взялись? Мне становится весело. Вышел из ворот сосед – Иван Гаврилович Янышев – фронтовик, уважаемый человек (долгое время возглавлял в деревне радиосвязь), смотрит внимательно, качает головой. Дом свой я уже проехала, но догадалась взять чуть левее в кювет и, наконец, сбросила скорость. Сани притормозили. Вскоре прибежал Валера. Вечером за семейным ужином вы устроили разбор моего «полета». Всем весело. Ты все-таки по-отечески предупреждаешь Валеру: «Ты осторожнее, ладно так все обошлось». А меня распирает гордость: испугаться я не успела, а прокатилась на славу!
Новаторство, конструирование на этом не закончилось. Александр Иванович Парксеп первый собрал самоходную сенокосилку. Это была сенсация! Радовались: какое подспорье крестьянину! Потом и вы с Валерой задумали собрать. Чертили схему сборки. По винтику, по колесику собирали детали на свалках, в утильсырье. Восстанавливали изношенные механизмы. Собрали. Летом накосили сено. Подсохнет сено, грабли навесите, соберете.
Только радость оказалась недолгой. Вышел Указ запрещающий иметь на личном подворье какую-либо самоходную сельхозтехнику. Ты очень переживал, досадно было – все труды и благие намерения «коту под хвост». Кто-то говорил, мол, уляжется всё, разрешат. Кто пугал: по дворам будут ходить, изымать, штраф дадут. А чему удивляться? Ваше поколение, тем паче крестьянство и не такого натерпелось. Налог с плодово-ягодных культур, например. Будто тут у нас в Сибири урожаи сногсшибательные были. Однако лишнюю яблоньку посадить боялись. Вот и сенокоску пришлось разобрать. Мне думается Указ этот из серии: «Родился навозным жуком, вот и сиди, не высовывай голову! Пахал землю оралом, и дальше паши».
Феник Анатолий Васильевич мог бы еще много сделать для совхоза, но талантливого мастера забрали в Абатск в «Сельхозтехнику».
На смену Фенику в 1956 г. главным инженером был назначен Никита Иванович Галай. Фронтовик, скромный, интеллигентный, образованный человек. Он пользовался особым почетом и уважением на селе. В этой должности он проработал шестнадцать лет. С 1973 г. по 1975 г. работал заведующим МТМ. Скромные сухие строки из биографии Галай Никиты Ивановича, но за ними гражданский подвиг служения народу. Об этом говорят послужные награды и память земляков.
В 1976 г. семья Никиты Ивановича переехала на другое место жительства. Заведующим МТМ был назначен Бензель Иоганес Иоганесович (попросту – Иван Иванович) – серьезный вдумчивый, трудолюбивый человек.
С большим почтением относился ты, папа, к Анне Тимофеевне Акишевой. Этой хрупкой маленькой женщине – многодетной матери. С какой стойкостью и мужеством (!) несла она по жизни свой _крест_. Во время войны работала на машине ЗИС-5. Анна Тимофеевна с болью рассказывала: «Всех-то мужиков свезла в военкомат по повестке на фронт. А вернулись единицы». До 1949 г. продолжала трудиться на машине. Потом в деревню приехал бывший фронтовик – Кирилл Самсонович, который стал ее мужем. Анна Тимофеевна стала работать в МТМ в инструментальном цехе – мыла в больших чанах в солярке детали и механизмы к тракторам, комбайнам, машинам. Современный человек не представляет, что это такое! Пол в цехе земляной (читай холодный), чаны стоят на полу, нужно работать согнувшись. Из подъемных механизмов, в лучшем случае – ручная лебедка. Представим себе какой-нибудь коленвал, который нужно ворочать в этом корыте, очистить от мазута с налипшей грязью, мусором. Перчатки тогда были редкость. В солярке их разъедает. У тех, кто имеет дело с такой работой, постоянно мерзнут руки.
А дома семеро по лавкам. Чтобы накормить семью блинами, Анна Тимофеевна заводила большое ведро теста. Почти до конца жизни (ее дугой согнуло) пекла хлеба. Дожила до 90 лет. Постоянно задумываюсь над этим феноменом: работали на износ, а живут долго! Думаю, не случайно это: по трудам воздается им по терпению и стойкости. Анна Тимофеевна Акишева награждена двумя Медалями материнства II степени (1960 г.), I степени (1963 г).
Умерла в свой день рождения, собрав всех детей на юбилей. Уже никого не узнавала, тем не менее, собрала. Каждая мать ждет своих детей на смертном одре. Как мудро распорядилась природа: Анна Тимофеевна – великая труженица, дождалась своих детей! Смотрю на черно-белое фото работников МТМ «Ударники девятой пятилетки». Такие родные, знакомые лица. Люди, чьи имена почти все перечислены тут. Из живых на этом фото нет ни одного человека. Но жива память в сердцах земляков.
Милые, дорогие моему сердцу простые люди, это на Вас стояла, до сих пор стоит, сдюжит и дальше Россия!
У тебя, папа, будет еще травма позвоночника, полученная при заготовке дров. Вы тогда уехали в деляну с дядей Ваней в субботний день, чтобы навалить деревьев с корня. Навалили и решили немного порубить сучья. Одна из берез зависла на высокой драннощепине. Ты принялся подрубать ее. Дядя Ваня предупредил:
«Осторожней, Андрей, как бы она не сорвалась». «Да нет, она прочно засела», – ты встал прямо под нависшую березу и успел сделать несколько надрубов. Ухнула она сразу и неожиданно, придавив тебя под собой таким образом, что собственными коленями ты продавил ребра грудной клетки, а сам оказался в западне, вдавленный каблуками сапог в дёрн. Дядя Ваня едва освободил, вытащил тебя из-под этого комля, уложил на спину, как ты просил.
– Братка, давай я тебя в коляску мотоцикла затащу, доедем.
– Нет, Ваня, кажется, я позвоночник повредил. Дуй в деревню, обязательно скажи Богдановой или Миллеру, чтобы захватили доски или дверь, нельзя мне сидя.
Подоспевшая на «скорой помощи» Валентина Петровна Богданова оказала первую помощь грамотно, транспортировали тебя
_Передовики_производства,_работники_МТМ_с-за_«Партизан»._Первый_ряд_(слева_на_право):_Акишева А.Т., Бензель И.И., Миллер А.А., Ерёмин М.М.
_Второй_ряд_(слева_на_право):_Широков М.А., Сярг Г.А., Груббе А.И., Парксеп А.И., Блинов И.Т., Широков Н.А.
_Третий_ряд_(слева_на_право):_Акишев К.С., Таршиков И.А., Мочалов Б.К., Тимофеев Г.Ф.
на твердой поверхности. А вот в районной больнице врач, принимавший тебя, отнесся халатно. Заставил на своих ногах (!) идти на снимок. Ноги твои совершенно не действовали, бедная мама, как ей хватило сил, напару с дядей Ваней волоком таскать тебя по больничным коридорам на снимок и обратно в палату?!
Неправильно поставленный диагноз, назначенные процедуры и упражнения сыграют черную роль: лечение затянется. Когда Нина Федоровна Колмакова возьмет лечебный процесс под свой контроль, ты начнешь поправляться и станешь вспоминать ее добрым словом: «Если бы не Нина Федоровна, не встать бы мне!» Дефицитное лекарство церебролизин твои друзья достанут чуть ли не из Москвы. С помощью мамы ты преодолеешь этот недуг и через три года вернешься в родное МТМ.
Эти травмы и непосильный труд ближе к исходу жизни сделают свое дело: часто болела спина, левую руку свело в локте, а тыльная сторона кисти стала чернеть, иссыхали, атрофировались мышцы. Никогда не забуду твои руки! Правую кисть стянуло в сухожильях, даже смерть не расправила скрюченные пальцы. Сколько работы они переломили, перелопатили! Сколько умели!
Непосильный труд, тяжелая работа. А ведь я не права! Папа жить без нее не мог и любил свою профессию, а к труду относился творчески. Василий Белов в книге «Лад» сказал: «Талант и труд неразрывны. Тяжесть труда непреодолима для бездарного труженика». Для тебя труд был созидательной, неотъемлемой частью бытия. Достаточно сказать, с каким благоговением относился ты к инструментам, собирал их годами и берег как зеницу ока!
Как-то на одной из моих презентаций читательница задала вопрос: «Кто является прототипом в рассказе «Наследство»?» Напомню, что речь в нем идет о старике-мастере, который пишет завещание детям о том, в чьи руки передает он свои инструменты после своей кончины. С удовольствием рассказала читателям, что прототип – мой дедушка, а твой тесть, папа, Егор Иванович, которого ты уважал и как Мастера, и как человека. Далее последовал вопрос, который меня обескуражил: «Получается, что у дедушки-то никакого наследства и не было?» С грустью подумалось: «Ах, как мы стали циничны, испортила нас сфера потребления, капиталы нам подавай, недвижимость! А ведь для Мастера инструменты и были главным наследством. Ты бы меня отлично понял, папа!»
Я любила наблюдать, как ты работал. Ты обладал еще одним даром – художественным свистом. Если дело спорилось, ты легонько насвистывал какую-нибудь мелодию, и заказы выполнял, как правило, досрочно, не откладывал на потом. Радовался, когда людям нравилось созданное твоими руками. Опять же обращусь к Василию Белову: «Мастер же, если он был наделен природным талантом, очень скоро становился художником, творцом. Само по себе творчество, а также сознание того, что искусство останется жить и будет радовать людей, наполняло жизнь художника высоким и радостным смыслом».
Скольким людям ты передал своё мастерство! Не говорю о взрослых парнях и единственном сыне, прошедших под твоим началом азы слесарного дела. Любой деревенский мальчишка мог обратиться к тебе за помощью починить велосипед, мотоцикл. Ты не пренебрегал их просьбами, мудро, по-отечески учил элементарным навыкам мастерства. Когда пошли внуки, многое передал им. Вот как говорит о тебе старший внук Сергей: _«У_деда_был_великий_талант_слесаря-изобретателя._Он_учил_меня_слесарному_делу:_работе_по_жести,_паять,_лудить,_клепать._Как_наточить_нож,_топор,_цепь_к_бензопиле._Как_изготовить_подручный_инструмент,_например,_шило,_нож._Не_помню_в_быту_дела,_которое_было_деду_не_по_плечу._Он_учил_меня_работать_и_по_дереву:_топором,_рубанком,_ножовкой,_стамеской._Как_мастерить_рыболовные_снасти:_сплести_сеть,_мордушку,_закидушку,_изготовить_удочку._
_А_сколько_мы_с_ним_очков_перепаяли,_перечинили,_собрали_из_старых_«запчастей»!_Он_научил_меня_гудронить_и_вощить_дратву._Подшивали_прохудившиеся_валенки,_чинили_санки,_мастерили_лыжи_из_липы,_загибали_и_сушили_их_на_печи._
_Талантливый_был_человек,_мой_дед!_Горжусь,_что_я_его_внук!!!»_
Кроме чтения книг твоим увлечением был подлёдный лов на удочку. Зимой с друзьями и соратниками ездил на крытой пологом грузовой машине на озеро Ик, что в Омской области. Привозил из таких «походов» новые байки о дяде Мише Тарасове, рыбацкие истории.
В непогожие для рыбалки дни вязал из капроновой нити рыбацкие сети под свой переливчатый свист.
А какие замечательные, добротные корзины ты плел из лозы и всю родню одарил ими! Помню, первый раз привезла твое изделие в Тюмень. Зашла пожилая соседка за какой-то надобностью, увидела корзину:
– Ой, Ира, где ты взяла такую?
– Папа мой плетет, – отвечаю с гордостью.
– Продай мне или закажи для меня!
Долго убеждала соседку, что не могу сделать ни то, ни другое:
– У него такое плохое зрение, что у меня рука не поднимается это сделать!
Лишь одна корзинка «уехала» далеко в Саратов, подарила ее сыну твоего племянника Геннадия – Роману. Наказала:
– Ромка, береги корзинку как память о моем отце!
Роман уверил, что у него собран целый «музей» из раритетных вещей, где твоя корзина займет почетное место.
В школьные годы ты был способным, успешным учеником, но плохое зрение и начавшаяся вскоре война заставили оставить учебу и пойти работать на благо Родины.
В нашей семье из нас, детей, самой умной и способной всегда была Люда. Ты любил с ней заниматься по школьной программе и по жизни любил ее больше других.
Со мной занималась Люда пока не уехала учиться в город. Потом пришла твоя помощь. Помню один случай.
В нашей Партизанской школе должность директора занимал Москаленко Петр Алексеевич – военный в отставке. Еще он вел военное дело и историю. В школе царила армейская муштра. Только что розгами не были сечены ученики как при царском режиме, а вот от толстой деревянной указки директора попало не одному школьнику. С высоты прожитых лет не считаю этот метод правильным. Хотя в школе была дисциплина и успеваемость на должном уровне, все-таки школа не казарма! Но вот уроки истории Петр Алексеевич вел прекрасно. Доходчиво доносил материал, давал дополнительную информацию. Однажды, задавая домашнее задание, попросил обратить внимание на один из вопросов в конце параграфа. Я решила тщательно подготовиться, но не смогла самостоятельно ответить на заданный вопрос. Обратилась к папе. Он все объяснил мне, даже не читая учебник. Потом внушал: «Старайся не зазубривать предмет, а понять. Пользуйся простыми словами, анализируй».
И вот урок. Никто из класса не смог ответить на каверзный вопрос. Я робко подняла руку. Ответила. Петр Алексеевич очень похвалил, спросил: «Ты сама додумалась или кто-то из старших подсказал?» Можно было переступить черту и слукавить: «Да, сама», лишь миг соблазна, но ответила я честно: «Со мной папа занимался». Директор очень хвалил отца, а мне поставил «пять». Еще бы не хвалить!
Сколько хлопот руководителям тех лет доставляло школьное отопление! Старой угольной кочегарке и несовершенной системе отопления не хватало мощности в суровые зимы (ах, какие были трескучие морозы!) на объем отапливаемого помещения и всякую зиму то там, то тут батареи размерзались. Это была беда и головная боль директора и учителей. Школа вставала, парализованная холодом. Занятия, как правило, не прекращались, нас, учеников определяли учиться в центральную контору, интернат, в Дом культуры, а старшеклассники зачастую оставались в стенах школы, занимались в верхней одежде по сокращенной программе. Иногда в шариковых ручках перемерзали чернила и руки мерзли без варежек.
Между тем круглые сутки шла работа по устранению неисправности системы отопления. В помощь школьным сантехникам – Ивану Блинову и Василию Пашкевичу из МТМ выделялась бригада, в числе которой кроме папы, трудились Борис Мочалов (брат Виталия) – слесарь, а вернее мастер на все руки, Братья Широковы – Михаил и Николай, другие работники. В авральные последние дни перед запуском системы бригада работала до утра. Не покидал мастеров и директор школы Петр Алексеевич, а позже и принявший бразды правления Колмачевский Павел Павлович. Последний, как мне видится, сам одевался в рабочую робу и работал наравне с остальными, так как начинал свою трудовую деятельность простым слесарем-учеником у папы. Отец заметил за учеником незаурядный ум и способности и внушал:
«Тебе учиться нужно, Павлик!» В дальнейшем ученик с лихвой оправдал надежды наставника, став прекрасным педагогом и руководителем.
Звоню в подмосковный Кержач поздравить Павла Павловича Колмачевского с семидесятилетием.
Сказитель – так называет тебя Павел Павлович – твой ученик.
«Я много читал, много учился, был на литературных чтениях и семинарах, много прожил и много видел, но такого сказителя не встречал более в своей жизни. Это дар, это талант от Бога! Любил я его, и он меня любил. И брата моего Данилу он любил. Я был послушный, старательный его ученик. Под впечатлением его рассказов и наставлений я начал читать, много читать – учиться. Он говорил мне: «Выбери только свой, единственный свой путь и иди по нему, никого не слушай». Я многим обязан твоему отцу».
Эти лестные слова в твой адрес вызывают у меня благодарную слезу. Тебя помнят и чтят, папа!
Предшественник Москаленко – Ребенок Федот Тарасович тоже сам участвовал в ремонте системы отопления, несмотря на увечье (отсутствие левой руки). Тогда ведь никто не гнушался простой работы. Главное для человека было Дело! «Раньше думай о Родине, а потом о себе!» – пелось в песне советского периода. Многие так и шли по жизни.
Ты учил меня рисовать, усаживал на свои колени и карандашом набрасывал лошадей с развевающимися гривами. Долго не могла понять: почему именно лошадей? Лишь в зрелые годы постигла: ты же сын крестьянина. А чем более всего дорожил и гордился крестьянин? Наличием в хозяйстве лошади – рабочей, тягловой силы. Ты знал и помнил, какую роль сыграла лошадь в годы войны.
Легко писалась мною повесть «Лишь бы не было поздно», вернее описанная в ней сенокосная пора. Это ты брал меня на покос и научил косить сено. Помню шалаш, лунку для питьевой воды в лесу и полосу солончака на нашем покосе. Ничего не пришлось выдумывать. Однажды нас застал на покосе дождь. Шалаши в ту пору уже не ставили (время вносило свои коррективы), нам негде было укрыться, и я сильно промокла. Не показывала виду, но ты очень расстроился, согревал, укутывал, чем мог. В детстве я была очень болезненным ребенком.
Помню птичьи кормушки под окном, которые ты устраивал специально для того, чтобы я не скучала, когда лежала больная. Много рассказывал нам, детям о природе, животных и птицах. Искусно подражал пению иволги. Журнал «Юный натуралист» читался в семье от корки до корки.
Очень любил ты лес. Пока были силы самостоятельно ходил, собирал грибы. Как-то Валя показала тебе небольшую луговину, на которой мы в детстве собирали полевой лук, ты удивился: «Столько лет прожил, а не знал про это место». Потом, когда ты уйдёшь, летом Валя соберёт с того поля красивый букет кукушкиных слёзок и мы унесём его тебе. Будто ты сам побывал на том лугу.
Золотая пора детства. В нашей семье были настольные игры: лото, домино. Шашек почему-то не было, но были шахматы. Ты играл в шахматы с Валерой и Людой. Валера очень рано научил этой игре меня. Я радовалась, а вы с ним незаметно ухмылялись, когда выигрывала у кого либо из вас партию, довольная выговаривала заветные слова «шах», а затем и «мат». Лишь позже пойму, что вы специально подыгрывали мне, умело «сдавались». Когда я училась уже в пятом классе, подслушала твой с Валерой разговор: «А Ира уже неплохо играет для девочки ее возраста».
Жаль, что эта традиция как-то незаметно ушла из нашей жизни. На смену пришли телевизоры, транзисторы, проигрыватели, магнитофоны. И такая замечательная интеллектуальная игра стала не в чести.
Прочитанных книг в твоей копилке большое множество. Ты буквально глотал их. Ведь домашних библиотек тогда не было, и хорошая книга из совхозной библиотеки буквально ходила по рукам, по очереди. Ты обладал великолепным даром рассказчика, а мы обожали тебя слушать. Любовь к Слову передана тобой уже третьему поколению. Моя страсть к литературе началась, пожалуй, с рассказанной тобою книги В. Арсеньева «Дерсу Узала». Главный герой повести Дерсу Узала с его мудрым, философским подходом к жизни, к окружающей природе, оказал на меня большое влияние.
Помню по рукам ходили журналы «Роман-газета», в которых публиковались почти все советские писатели. Ты тоже прочитал их большое множество. Между тем, зрение твое и без того низкое слабело год от году. Врачи запретили читать. Ты умудрялся и продолжал любимое занятие с помощью лупы. Когда и это перестало помогать, ты очень сокрушался. Однажды приехал ко мне в гости, и я застала тебя за таким занятием: ты брал книги с полки и разговаривал с ними: «Книжечки мои! Как же я вас любил!» Подумала тогда: «Не дай Бог, лишиться зрения!»
Будучи молодым, крепким, здоровым, ты знал цену своим рукам и таланту. Отдавал себе отчет, что без тебя не обойтись в посевную, уборочную страду и зимой во время ремонта сельхозтехники. Но пришли другие времена. Времена запустения и разрухи, ликвидации самых важных объектов, за счет которых держалось хозяйство. Твое сердце обливалось кровью, когда здание МТМ, этот большой слаженный механизм, постоянное место твоей работы, рушится, исчезает. Нерадостные сводки по радио и телевидению: «Пятнадцать тысяч деревень исчезли с лица земли за пост-перестроечный период». Стоя у могилы старшего брата, ты не раз говорил: «Ах, Ваня, Ваня, счастливый ты человек, не увидел, что делается на нашей земле! Зачем, надрывая жилы, нужно было все восстанавливать? Чтобы разрушить?»
У тебя начали уходить силы и здоровье. Потому как из твоей жизни уходил смысл, по мере того, как ты лишался возможности быть полезным. Оттого ты и замкнулся. Чтобы хоть чем-то занять свои руки и время, ты часами сидел у верстака и практически на ощупь выправлял использованные погнутые гвозди. Сколько ты их выправил: ящик, два? Близкие иногда по-доброму подсмеивались над твоим занятием, а иногда находили в том ящике нужный, недостающий гвоздь.
Человеческая жизнь быстротечна, но пока мы молоды и здоровы, не думаем об этом. А когда она пойдет под уклон, каждый здравомыслящий человек обязан задать себе извечный вопрос: для чего я жил? Как жил? Все ли в жизни успел? Все ли правильно сделал? Что останется после меня?
«Но никто не придумал, ей Богу, ничего, что прекрасней, чем – Жизнь!» – эти слова принадлежат Расулу Гамзатову. Спи спокойно, родной! Ты свою Жизнь прожил достойно! Много добрых дел и творений твоих рук переживут тебя!
Перечитав написанное, поймала себя на мысли: твой «портрет» получился маслом писаный. Ты был скромным, целомудренным человеком и первый бы не одобрил: «Ангелам место не на земле, а на небе!» Это так, люди не ангелы, но осуждать недостатки другого, тем более ушедшего на небеса, значит брать на себя роль Всевышнего. Это Его миссия судить нас за грехи земные, у меня же другая цель: рассказать, помнить о тебе светло.
Люди не вечны, и приходится мириться с утратой близких и дорогих. Жалею об одном: не все вопросы задала тебе. Не записала на видео твои песни. Но мы, твои дети, внуки, будем петь их твоим правнукам, чтобы помнили!
Истории крестьянства государство уделяло очень мало места. При современных средствах можно легко найти родословную высшего сословия – государственного деятеля, ученого, полководца, мецената. Что касается простого человека, обратившись в архив, в лучшем случае найдешь запись о рождении, о регистрации. Ты был моим главным Архивом по родословной. Больше спросить не у кого!
Всякий раз, читая что-то новое и интересное, ловлю себя на мысли: больше не прочитать вслух, не рассказать тебе.
Держу в руках последний официальный документ на твое имя, выписанный уже после твоего ухода и с грустью думаю: вот и закрылась последняя страничка в твоей книге под названием Жизнь.
Но течение жизни не закончилось: кто-то уходит, кто-то приходит. В твою честь назван племянник – сын младшей сестры. Твое имя и фамилию носит внук – сын сына. Мой литературный псевдоним в знак признания тебе. Имя твое останется как корень нашего семейного рода, как пласт истории твоего поколения. А так любимые тобою книги и впредь будут одной из ценностей в наших семьях.
В канун Нового 2016-го года мне пришла бандероль от Лидии Шпехт из Называевска, дочери твоего соратника по работе – Парксепа Александра Ивановича. В упаковке старая книга Эдуарда Шима «Перекрёсток». Лида подписала ее так: «Памяти Андрея Ивановича! Ушел из жизни замечательный человек, мастер своего дела, оставив после себя жемчужные россыпи… декабрь 2015 года». Тут же начинаю читать, почему-то с последней повести «Вода на камешках» и вдруг сокровенное – это же наш папа! А дальше рассказ «Когда погаснет» – это Александр Иванович Парксеп. «Ваня песенки поет» – это о Виталии Константиновиче Мочалове. То же отношение к труду, к любимому делу, к жизни и к людям! Драгоценная книга! Великое спасибо, Лидия Александровна!
Перебираю удостоверения на твои награды: медаль «За освоение целинных земель» (1956 г.), знак «Победитель социалистического соревнования» (1974 г.), знак «Ударник девятой пятилетки» (1975 г.), медаль «Ветеран труда» (1988 г.), медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной Войне» (1995 г.), юбилейные медали 50, 60 и 70 лет «Победы в Великой Отечественной Войне».
Никогда не стала бы так публично перечислять их, если бы они не были заслуженными! Это ты и твои ровесники ковали Победу на трудовом фронте и восстанавливали страну после разрухи. Это ваши детские неокрепшие организмы и психику ломала война. Это вы пухли от голода ради светлого дня Победы и нашего будущего. Лично для меня, Победа – это однозначно, вы, мои папа и мама! Придет время, когда мои внуки пойдут в бессмертном полку с вашими портретами.
Книга Владимира Арсеньева «Дерсу Узала», теперь хранится в моей шкатулке как реликвия вместе с твоими очками и этими наградами, папа. Разве этого мало? Если бы мне досталась на память от моего деда или прадеда хоть какая-то малая вещь, многое бы отдала я за нее.
В моем старом песеннике, написанном от руки, есть пометки «папина песня». Для меня и это ценно! Надеюсь на память сердца твоих потомков.
Ты ушел, дорогой наш человек, в другое измерение, но мы будем помнить тебя пока живы и сверять свои мысли и поступки с твоими благими делами! А ты и из Вечности сможешь защитить и помочь нам советом.
P.S._В_нашей_семье_не_принято_говорить_о_моей_литературной_деятельности._В_родные_стены_я_приезжаю_дочерью,_сестрой,_тётей,_племянницей,_а_не_писателем._Но_незадолго_до_ухода_папа_спросил_у_меня:_«Приняли_тебя_в_писатели?»_Положительный_ответ_из_Москвы_я_получила,_папа,_когда_ты_уже_ушел._Но_ты_ведь_там_все_знаешь_про_нас!_Только_не_успела_сказать_тебе,_сколь_труден_и_тернист_этот_путь._Но_обещаю,_что_и_впредь_буду_идти_вперед_–_шаг_за_шагом_преодолевая_преграды._Ведь_ты_так_хотел,_чтобы_твоя_дочь_добилась_успехов_на_этом_поприще._