От речки до печки
Ирина Андреевна Андреева
Ирина АНДРЕЕВА
От речки до печки
_ПОВЕСТИ,_РАССКАЗЫ_
РОДДОМ ДЛЯ ГЕНЕРАЛА
Нине Дмитриевне с любовью
Алёнке Завьяловой, прибывшей на практику в районную газету, повезло – сразу дали задание: поехать на железнодорожный разъезд и взять интервью у матери генерала Полунина.
Перед ней поставлена задача: описать, в какой семье родился будущий генерал, как пестовался, о чём мечтал с детства. Словом, дать материал интересный, не каждый ведь день в провинциальной глубинке генерал родится. Алёнка даже название придумала
«Гордость района». Набросала для себя небольшой вопросник, от которого и будет «плясать».
Утром следующего дня ехала на пригородной электричке. Каким оно будет первое самостоятельное интервью?
Мать генерала представлялась ей солидной, знающей себе цену дамой. Воображение живо рисовало уютную горницу в цветах, генеральский портрет в золоченой раме на самом почетном месте.
За полчаса добралась до станционной деревеньки, спросила у прохожих о Полуниных. Ей указали улицу, номер дома никто точно не знал, иди мол, да спрашивай, их всякий человек на селе знает.
Алёнка отправилась вдоль улицы, на ходу любуясь убранством палисадов: у кого вольготно разрослись кусты сирени и калины, у кого подсолнухи улыбались, свесив желтые шляпы через забор.
Невольно остановилась у маленького белёного домика, залюбовалась: тут буйно росли мальвы всяких цветов и оттенков. Окна домика смотрели на дорогу. Вдруг створки одного из них распахнулись, в проеме показалась маленькая, аккуратная, пригожая бабушка. Милая улыбка, маленькие пухлые ручки подперли щеку: «Кого ищешь, милая?» Алёнка опешила: уж не тут ли снималась ее любимая в детстве передача «В гостях у сказки»? Разница была лишь в том, что на сказочнице был головной убор – русский кокошник, а у этой голова непокрыта, непослушный ёршик густых коротко стриженых волос серебристым нимбом украшает светлый лик.
– Здравствуйте, я ищу дом Полуниных.
– А чья ты будешь?
– Я корреспондент из районной газеты, хочу написать статью о генерале Сергее Викторовиче Полунине. Слышали о таком? – чуть смутилась Алёнка.
Бабушка отчего-то весело рассмеялась. Потом будто спохватившись, прикрыла рот ладошкой, приосанилась:
– Заходи, гостьей будешь. Гость на порог – хозяину радость! Алёнка смотрела заворожено:
– Так вы мама Сергея Викторовича?
– Она самая, – опять засмеялась пожилая женщина. – Чем же он такую честь заслужил? Да, ты заходи, открывай калитку-то.
– А собака есть? – с опаской заглянула Алёнка в ограду.
– Заходи, собака на заднем дворе привязана.
Девушка поднялась на низкое крыльцо домика, дверь распахнулась, навстречу уточкой выкатилась бабушка. Голова ее теперь была покрыта ярким цветистым платочком так, что не было видно волос.
– Заходи, милая.
Алёнка робко вошла, остановилась в нерешительности у порога.
– Проходи, проходи в горницу, присаживайся, куда сама облюбуешь.
Познакомились. Бабушку звали Нина Дмитриевна. Минуту спустя хозяйка дома и гостья сидели напротив друг друга за небольшим столом. Алёна достала блокнот с вопросами, диктофон и авторучку, разложила порядком на столешнице. Огляделась с любопытством.
Горница просторная, светлая и уютная. Фотографий множество, они стояли в рамках на комоде, висели на стенах, были прикреплены с внутренней стороны к стеклам серванта, но вопреки представлениям девушки тут не было большого портрета генерала в золоченой раме. Она едва нашла человека в военной форме среди детских лиц, семейных фото. Бабушка, перехватив взгляд гостьи, охотно пояснила:
– Энто девки мои с мужьями, а энто внуки. А вот и генерал – Сергей Викторович. Что вы там про его писать станете?
– Давайте по порядку. Я вот тут вопросы накидала, – Алёнка почему-то разволновалась и стала сыпать их подряд: – Назовите дату его рождения. Где он родился? Вы всегда тут жили? В какой школе учился? Возможно, у него уже с детства были какие-то наклонности: пристрастия к точным наукам, задатки лидера? Чем он увлекался в детстве, в школьные годы? Есть ли в вашем роду еще военные?
Бабушка опять рассмеялась:
– Вот ты как по бумажке-то складно гутаришь, а мне с чего начать? Военных отродясь не было в родове. Бог его знает, отчего его в военные потянуло. Вроде рос как все.
– Ой, простите, что-то я и правда с наскоку, – спохватилась Алёнка, щелкнула кнопкой диктофона на запись. – Возможно, было какое-то событие в вашей или его жизни, предрешившее этот выбор? Я, например, читала про Наполеона, что мать родила его прямо на ковре, изображающем батальную сцену. Историки считают это важной приметой, притчей по-нашему.
– Это тот хранцуз что-ли? На каком ковре он родился, милая? Бокальном? Что это за ковер такой?
– Батальная сцена – изображение сражения, битвы, – на этот раз засмеялась Алёна. – Извините, постараюсь выражаться проще.
– А-а-а, – многозначительно протянула хозяйка. – У мово генерала роддом особый был – болото.
Алёнка натянуто улыбнулась:
– Какое болото?
– Болото и болото, какое ему прозвание? У нас их в Сибири как у дурака махорки: в кажном кармане. Всем прозвание давать? – собеседница прервалась на минутку, задумалась. – Да. Он же сентябрьский. Ну а тот год страсть какой дождливый угадал. Приспело мне родить – с утра прихватывать стало. Он же не первенец, думаю надоть подаваться в больницу. Снарядился хозяин, коня в телегу впряг, подались с Богом. Мать покойница (царствие небесное) мне одеялку в руки сунула, в карман нитку суровую, на случай пуповину перетянуть.
Поехали. Вот в дороге-то меня пуще да пуще прихватыват, еще дожж наладился. Глядим, встреч машина полуторка идет. Мой машет водителю: «Остановись, мол, бабе родить приспичило!» Притормозила машина. Глядим, а это Санька Снегирёв. Тут недалеко детский дом из Ленинграда эвакуированный стоял. Вот этот Санька вырос в ём, после окончил курсы ФЗО и остался. Хороший парнишка. Мой, так мол и так, подмогни, довези, я не успею. Парень согласился. Кой-как перегрузили меня в кабину, Витька домой повернул, а мы поехали. Дожж сильнее да сильнее расходится. Стало машину из кювета в кювет таскать. А мне уж невмоготу. Санька-то напугался: «Потерпи, тётка, ково я с тобой делать стану?» Да разве ж можно родить погодить? Оно бы ничего, да машину как назло совсем в кювет стянуло. Как раз низинка – болотинка. Санька так и сяк, буксовал и взад сдавал и палки под колеса толкал, только пуще увязли, машина уже чуть ли не на боку. Говорю ему:
«Ты как хочешь, а я больше не могу, пойду рожать в болото!» Выбралась из кабины, под ногами чавкает. Нашла полянку повыше, кричу: «Санька, ты мне одеялку сюда сбрось, тут я и устроюсь». Парень встал на подножку, круг головы его раскрутил, бросил мне к ногам и давай опять бузить. Машина совсем на бок завалилась. Выбрался он и кричит: «Тётка, ты уж как-нибудь потерпи, я за трактором побегу».
Дождалась я, когда он из вида скроется, расстелила одеялку, сама донага разделась и давай по поляне бегать. Навалилась туча черным-черна, молоньи сверкают, гром гремит, ливень – зги не видно. Как даст, даст, а я бегаю да кричу дурниной. Так-то я, девонька, страх как грома, молнии боюсь. А тут не до того было! Как даст опять, кажись прямым попаданием пятки прижгёт, а у меня поясница пополам и ноги не держат. Чую, смертонька моя подходит, упала на карачки, ползу к одеялке. Добралась, мочи уж нет терпеть! Мать моя набожная была, а мы-то молодежь – теисты: ни в Бога, ни в чёрта не верили. Однако подпёрло, и Бога вспомнила! Выгнулась в поясе, ровно волчица башку в небо задрала и завыла: «Матушка Пресвятая Богородица, помоги!» Чувствую, ровно булькнуло что-то во мне, и сразу полегчало, а в коленках что-то живое и горячее как кипяток ворохнулось. Смотрю, выскочило дитя-то. Некогда разглядывать – девка ли парень. Замотала его в одеялку как попало. Тут и туча скатилась, дожж поубавился. Оделась, дай, думаю, пуп перевяжу. Нитку в кармане нашарила, а чем пуповину перерезать? Не надоумились с матерью ножницы, нож какой-нито сунуть.
Свой рассказ Нина Дмитриевна то и дело пересыпала шутками-прибаутками, сама непринужденно смеялась. Алёнка была ошеломлена. С одной стороны, невозможно было слушать эту женщину без смеха. Столько в ней жизнелюбия, задора, на семерых молодых хватит! С другой, она не могла даже в мыслях примерить такую ситуацию на свой счет. В холоде, антисанитарных условиях! Широко раскрыв глаза, Алёнка внимала повествованию. Когда рассказчица дошла до пуповины, не удержалась, спросила:
– Так как же вы все-таки ее перерезали?
– А так: сперва перевязала, потом ногтями, пальцами перетерла. Опять укутала свое чадо и подалась пешком в сторону дома. Шла, шла, конца края не видно. Гляжу, мой на телеге катит, видно, Санька оповестил. «Вот, – говорю, – на ту же подводу угодила. Была одна, стало двое. Разворачивай коня, домой поедем, слава Богу, опросталась». Мой-то молчун был, а тут вдруг воспротивился: «В больницу поедем!»
Уселась я, молчит, только лошадь погоняет. Не спросил даже, малый ли девка народилась. А я и сама толком не знаю, – смеется беспечно. – Приехали в медпункт в Ленинку, там знакомая фельдшерица работала. Ахнула: «Нина, милая моя! Откуда ты?»
«С Чистого болота» – говорю. «Ложись, ложись на кушетку, я сначала дитё обработаю». Развернула одеялку, а ён весь в крови, в траве – комок грязи. Говорю: «Дуся, посмотри, там, поди, ёжик?»
«Нет, – говорит, – что ты! Парнишка, да какой хороший! Первое боевое крещение принял – жить будет!»
А давай-ка, девонька, чаи гонять? Под чаёк и разговор продолжим, – прерывает сама себя мать генерала.
Вышла, захлопотала на кухне. Алёнка выключила диктофон. Выглянула, уточнила дату рождения генерала, записала в блокнот. Помогла хозяйке накрыть стол.
За чаем беседа перешла в другое русло:
– Ты вот, девонька, разговор за Наполеона завела. Объясни ты мне полуграмотному человеку: чего его всё превозносят, полмира, мол, захватил? А об Рассею зубы сломал! Энто как? Посидел в русских снегах, попробовал мужицких вил и батогов, и вся его слава потухла.
– Что вы имеете в виду под мужицкими вилами и батогами?
– Партизанскую войну.
Алёнка удивилась осведомленности бабушки:
– Вы читали о Наполеоне?
– Не-ет, – засмеялась собеседница. – По телику недавно видала на канале «Культура». Сказывали, ежели бы простой народ тогда не поднялси, не одолели бы его так скоро.
– Да, Нина Дмитриевна, это верно. И все-таки, давайте поговорим о вашем сыне. Он с детства способный был?
– Способный, сообразительный, только лепетать научился, просил: «Деда Митя, дай фу-фу». – Увидев немой вопрос в глазах корреспондентки, пояснила: – Покурить просил.
– Он курил в детстве? – прибавила глаза Алёна.
– Курил с дружками. Мох из пазов тягали, листья от банных веников, табак у отцов воровали. Застукаю его, вытяну вицу из веника, но попробуй догони: как припустит, только пятки сверкают. А горластый был, бывало, только тронь, он такой вой поднимет, что не рад будешь! Еще любил с эхом в лесу перекликаться, заведет: «Эге-ге-ге-гей!» Песни горланил: «По долинам и по взгорьям», он отцу скот помогал пасти.
Алёнка удивилась:
– Будущий генерал пас скот?
– А что он, особенный? У меня лодырей не было: и девки пасли.
Государственный хлеб ешь, изволь работать!
– Заботливый ли он сын? Часто вас навещает?
– Часто. Приедет, построит всех, в шинелку обвернётся и «айда домой»!
Опять у корреспондента на лице немой вопрос. Генеральская мать смеется:
– Это я так, шуткую. По гражданке он приезжает, ему оммундирование на службе надоело.
Алёнка давно забыла про диктофон. Беседа велась непринужденно и легко. Она все более и более удивлялась оптимизму этой простой русской женщины, умению посмеяться над собой.
– Преклоняюсь перед вами, Нина Дмитриевна, знаю: вы, как все ваше поколение многое пережили, а чувство юмора не утратили!
– Чего еще русскому человеку остается?! Я, бывает, в больницу попаду (девки меня все подлечивают), так и там от меня никому покоя нет. То анекдот расскажу, то частушку спою. Одна врачица у меня спрашивает:
– Какой у вас рост?
– Рост?! Разве ты сама не видишь – под два метра. Алёнка закатилась от смеха:
– Я бы не задала вам такого вопроса, но честно сказать, не представляю, где вы раньше трудились, какая вам физическая работа под силу?
– А-а-а, вот ты об чём! Думаешь, сложа руки, сидела? Ага, в самый раз, обложилась детьми (их ведь у меня пятеро) и в потолок плевала. Да оттого, что маленькая, разве исть-пить не хочется? Голод всех ровнит, а труд ни от кого не чурается. И-и-эх, девонька, нашему-то поколению досталось, упаси Бог! Я в тридцать третьем году родилась, до войны еще. Через восемь лет война началась. Как раз самый голод пережила, оттого и не выросла. – Она опять засмеялась. – После войны коров доила. Потом завербовалась на шахту в Нижний Тагил. О-о-о, милая, вот иде труд адский! Одно дело в забое. Туда спустят тебя в специальной клетке лебёдкой, а обратно после рабочей смены, когда ни рук, ни ног от усталости не чуешь, триста ступенек вверх. Ноги потом едва волочишь. Скажу, как на духу: сбежала я оттуда обратно в деревню, иначе бы и в живых не бывать! В деревне труд тяжкий, а в шахте и того хуже!
– Представлю! – сочувствует Алёнка. – Нина Дмитриевна, однако, вернемся к генералу. Скажите, как он в школе учился, его взаимоотношения с одноклассниками, учителями?
Опять пересыпая рассказ шутками, мать генерала поведала о том, что в школе сына любили, потому как он такой же непоседа и шутник, в мать: «Такой же бедовый был».
– Бывало, зайдешь в школу узнать, как у детей дела. Только и слышно, как наш блажит абы что. Ребята сложат руки в «замок», он усядется как в кресло, они его прут по коридору, он руками машет, ногами болтает и песни орет. А мне-ка неудобно, думаю, скажут: дурачок какой-то у вас сын. Потом ничё, когда уж в училище военном учился, директор школы меня привечал, гордимся мол.
– Нина Дмитриевна, а где он служил? Бывал ли в горячих точках?
Мать поведала о месте службы сына, о командировках в Чечню во время войны. В заключение добавила:
– Только мне об этом много знать не положено. Мое материнское дело – ждать. Да ить не один он у меня свет в окошке! На руке пять пальцев, всяк, который тронь, больно! А внучков-то, доченька, всех жальчея!
Алёнка откровенно любовалась матерью генерала. Заглянув в блокнот спохватилась:
– Нина Дмитриевна, а отец Сергея Викторовича строгий был? Какую роль он сыграл в воспитании сына, в становлении личности?
– Какую роль, говоришь? Работал всю жисть, вот и роль. Со скотом все больше. Это уж тут, на новом месте, немного до пенсии истопником в кочегарке поробил.
– Значит, трудолюбием своим подавал пример детям? Хорошо, так и запишем. Вы говорите, на новом месте, значит, вы тут приезжие?
– Нужда заставила, милая: наша-то деревня развалилась, вот и потянулись мы со стариком за старшей дочерью, она тут на железной дороге работает.
Вот говорят такую пословицу: муж и жена – одна сатана. А по мне, девка, не так это. Мы с Виктором два разных человека были. А прожили. Он больше молчал, знал работал, а я впереди и сзади руководила. Скажет сам: «Стрижено», а у меня «брито», и все тут! Бывало, пьяненький все сулил: «Уеду от тебя в Банникову (оттуда он родом), меня там кучерява ждет!» На новом месте заскучал. Ушел, совсем ушел. Царствие небесное!
Чтобы как-то загладить грустный момент, Алёнка задала первый, попавшийся на ум вопрос:
– А вы как на новом месте прижились?
– Я-то? А ничего, везде люди живут. Впервой подалась в магазин, гляжу, бабы в авоськах селёдку несут (страсть как слабосолёную люблю). Спрашиваю у их: «В каком магазине продают, в железном али в ларьке?» «В большом, железном», – отвечают.
Бабушка опять оживилась и столь ярко описала события, что Алёнка увидела картинку как на ладони.
Вот заходит Нина Дмитриевна в магазин. Там толчея народу. Говорливые бабы обсуждают последние новости. Среди цветистых платочков затесалась одна мужская кепка:
– Здорово живете! – приветствует покупателей новосёлка.
Загалдели, заозирались, нестройно ответили, – незнакомая тётка.
– Хто последний за селёдкой? – смело спросила.
Невероятно сухая, высокая женщина, придвинувшись к прилавку, гундосым говорком возразила:
– Фто ж, за сенёдкой ондельная очерень? Фто за чем стоит – очерень обчая.
– Вот и стой за чем душа пожелает, а я селёдки хочу! Последний хто?
Опять ответила та же баба:
– Ну, я поснедняя, – и пренебрежительно глянув через плечо на пристроившуюся за ней женщину, прокомментировала: – Маненькая какая, тобя из-за принавка не винно!
– А ты большая, а гунлявая, гунлявая, – невозмутимо парировала новенькая.
Её слова утонули во взрыве смеха. Высокая засуетилась, залилась пунцовой краской, и, выбравшись из очереди, пулей выскочила из магазина.
Очередь оживилась и даже пошла несколько быстрее. Мужик в кепке, выглядывая из-за спин баб, со смехом спросил:
– Откуда ты такая бойкая нарисовалась? Это не вы у Кузнецовых дом купили?
– Мы самыя.
Продавец тем временем выкрикнула:
– Селёдка заканчивается.
– Бабоньки, оставьте хоть хвост, – не унималась новенькая, – разве я зря сюда топала? У вас ноги длинные – раз-два, раз-два, а мне на своих коротких вон, сколько отмахать пришлось!
Последние полкилограмма рыбы достались приезжей. Продавец с улыбкой подытожила:
– Если бы Геля не убежала, не едать бы вам селёдки.
Алёна, все это время с интересом слушавшая историю, спросила:
– Нина Дмитриевна, а не побоялись на новом месте сходу врагов нажить?
– Хто, я, врагов? Нет! Если ты насчет той бабоньки, умный человек никогда на дураков не обижается, а если обидится, значит, сам дурак. Да ведь она меня первая оскорбила. А мы жа с ей потом подружились. Да! – и подстрекаемая любопытством гостьи, продолжала: – Мы же с ей на сцене выступали: частушки пели, я на балалайке играю, она на ложках. Переглянемся так-то, да еще под шумок с матюжком споем. А народ что? «Бис, браво, – кричат, – пойте еще!»
У Алёнки глаза загорелись:
– Хотите, верьте, хотите, нет, мне почему-то подумалось, что вы красиво поете. Выходит, угадала. Спойте для меня хоть кусочек. – Незаметно щелкнула кнопку забытого на время диктофона. Пожилая женщина отчего-то засмущалась, поправила платочек, вытерла рот ладошкой:
– Частушки? Эва, девонька, да я уж не пою. У балалайки струны порваны – на пензию ушла. И мы с Гелькой давно гастроли отменили. Распался наш дует. Разве что вот эту, – тихонько запела:
_Посияла_огирочки_Блызко_над_водою._Сама_буду_поливати_Дрибною_слезою._
Голос ее очень задушевный, незатейливый мотив, очень тронул душу корреспондентки:
– Вот спасибо, Нина Дмитриевна! Не ошиблась я: вы замечательно поете! А песня вроде как украинская? У вас есть украинские корни?
– Хто? Родова моя – украинцы? Русская я. Да ведь какая разница, когда красиво?! Петь украинские песни одно удовольствие. В нашей деревне в застолье завсегда её пели. А видала по телевизеру как грузине поют? Ох, до чего лепо! Люблю. Вот недавно глядела. Одне мужики собрались, а как выводят на разные голоса, да с подголосками: «Ая-ая-а-а, оя-оя-го-о-о»,- попыталась изобразить грузинскую песню русская женщина. – Вроде и слов не разобрать, а по коже мороз гуляет, как красиво!
Алёнка откровенно любовалась собеседницей. Не хотелось уходить из ее дома. Однако спохватилась:
– Нина Дмитриевна, хочу сфотографировать вас на память.
Пожилая женщина засуетилась, предложила вернуться в горницу.
– Зачем? Я вас вот тут у печки сниму. Давно любуюсь вашей печечкой! Она у вас топится или так для красоты? Вижу у вас паровое отопление.
– Топится. Я ж не дала ее сломать, когда дети ремонт затеяли. Иногда утром подожгу щепки, чайник на плиту поставлю, сяду с ей рядом, нюхаю, как живым дымком пахнет, огонь потрескивает. Чайник согреется, засвистит эдак тоненько, а я в мыслях далёко улечу – на родной сторонушке побываю.
Расставаясь, Алёнка призналась:
– Будто в гостях у родной бабушки побывала. Спасибо, Нина Дмитриевна, за привет, за угощение, расставаться с вами жаль!
– А ты приезжай еще. У нас один мужик в деревне говорил: «У мене памяти нет: где завтракал, туда и обедать иду» – смеялась бабушка из сказки.
Обнялись тепло, будто с родным человеком. Нина Дмитриевна наладилась провожать гостью до ворот. Алёнка не удержалась, сказала на прощание:
– У вас такая прическа классная, Нина Дмитриевна! Скрывая смехом смущение, бабушка сняла платок:
– Энто я перед своими Лайму изображаю, а кода кто придёт, платком повязываюсь.
Алёнка спешила на электричку, радовалась встрече с хорошим человеком и вдруг будто споткнулась: «Боже мой, а что же я о генерале напишу? Информации-то кот наплакал! Не стану же описывать роды на болоте». Так и явилась к вечеру в редакцию озадаченная. Решила пока ни с кем не делиться. Утро вечера мудренее, может быть, что-то получится.
Ночью пришло простое как божий день решение: она, конечно, напишет все, что удалось узнать о генерале. Но основной упор сделает на простую русскую женщину – мать. Ведь пока в России живут такие матери, будут рождаться солдаты и генералы, а дети спать спокойно.
Репортаж получился неплохой – короткий и деловой, и, возможно, поэтому быстро появился в газете. Алёнке же немного взгрустнулось, хотелось написать так, чтобы всем, как и ей, стало жаль расставаться с хорошим человеком. Она выставила на экран монитора фотографию матери генерала – эту простую улыбчивую женщину в ярком платочке у розовой печурки: «Дай Вам Бог здоровья, баба Нина, и покоя в сердце за ваших детей, внуков!»
Главный редактор подписал отчет о практике, улыбнулся приветливо: «Будешь ты журналистом, только не возносись высоко, не забывай о «маленьком человеке» и впредь.
Ирина Андреевна Андреева
Ирина АНДРЕЕВА
От речки до печки
_ПОВЕСТИ,_РАССКАЗЫ_
РОДДОМ ДЛЯ ГЕНЕРАЛА
Нине Дмитриевне с любовью
Алёнке Завьяловой, прибывшей на практику в районную газету, повезло – сразу дали задание: поехать на железнодорожный разъезд и взять интервью у матери генерала Полунина.
Перед ней поставлена задача: описать, в какой семье родился будущий генерал, как пестовался, о чём мечтал с детства. Словом, дать материал интересный, не каждый ведь день в провинциальной глубинке генерал родится. Алёнка даже название придумала
«Гордость района». Набросала для себя небольшой вопросник, от которого и будет «плясать».
Утром следующего дня ехала на пригородной электричке. Каким оно будет первое самостоятельное интервью?
Мать генерала представлялась ей солидной, знающей себе цену дамой. Воображение живо рисовало уютную горницу в цветах, генеральский портрет в золоченой раме на самом почетном месте.
За полчаса добралась до станционной деревеньки, спросила у прохожих о Полуниных. Ей указали улицу, номер дома никто точно не знал, иди мол, да спрашивай, их всякий человек на селе знает.
Алёнка отправилась вдоль улицы, на ходу любуясь убранством палисадов: у кого вольготно разрослись кусты сирени и калины, у кого подсолнухи улыбались, свесив желтые шляпы через забор.
Невольно остановилась у маленького белёного домика, залюбовалась: тут буйно росли мальвы всяких цветов и оттенков. Окна домика смотрели на дорогу. Вдруг створки одного из них распахнулись, в проеме показалась маленькая, аккуратная, пригожая бабушка. Милая улыбка, маленькие пухлые ручки подперли щеку: «Кого ищешь, милая?» Алёнка опешила: уж не тут ли снималась ее любимая в детстве передача «В гостях у сказки»? Разница была лишь в том, что на сказочнице был головной убор – русский кокошник, а у этой голова непокрыта, непослушный ёршик густых коротко стриженых волос серебристым нимбом украшает светлый лик.
– Здравствуйте, я ищу дом Полуниных.
– А чья ты будешь?
– Я корреспондент из районной газеты, хочу написать статью о генерале Сергее Викторовиче Полунине. Слышали о таком? – чуть смутилась Алёнка.
Бабушка отчего-то весело рассмеялась. Потом будто спохватившись, прикрыла рот ладошкой, приосанилась:
– Заходи, гостьей будешь. Гость на порог – хозяину радость! Алёнка смотрела заворожено:
– Так вы мама Сергея Викторовича?
– Она самая, – опять засмеялась пожилая женщина. – Чем же он такую честь заслужил? Да, ты заходи, открывай калитку-то.
– А собака есть? – с опаской заглянула Алёнка в ограду.
– Заходи, собака на заднем дворе привязана.
Девушка поднялась на низкое крыльцо домика, дверь распахнулась, навстречу уточкой выкатилась бабушка. Голова ее теперь была покрыта ярким цветистым платочком так, что не было видно волос.
– Заходи, милая.
Алёнка робко вошла, остановилась в нерешительности у порога.
– Проходи, проходи в горницу, присаживайся, куда сама облюбуешь.
Познакомились. Бабушку звали Нина Дмитриевна. Минуту спустя хозяйка дома и гостья сидели напротив друг друга за небольшим столом. Алёна достала блокнот с вопросами, диктофон и авторучку, разложила порядком на столешнице. Огляделась с любопытством.
Горница просторная, светлая и уютная. Фотографий множество, они стояли в рамках на комоде, висели на стенах, были прикреплены с внутренней стороны к стеклам серванта, но вопреки представлениям девушки тут не было большого портрета генерала в золоченой раме. Она едва нашла человека в военной форме среди детских лиц, семейных фото. Бабушка, перехватив взгляд гостьи, охотно пояснила:
– Энто девки мои с мужьями, а энто внуки. А вот и генерал – Сергей Викторович. Что вы там про его писать станете?
– Давайте по порядку. Я вот тут вопросы накидала, – Алёнка почему-то разволновалась и стала сыпать их подряд: – Назовите дату его рождения. Где он родился? Вы всегда тут жили? В какой школе учился? Возможно, у него уже с детства были какие-то наклонности: пристрастия к точным наукам, задатки лидера? Чем он увлекался в детстве, в школьные годы? Есть ли в вашем роду еще военные?
Бабушка опять рассмеялась:
– Вот ты как по бумажке-то складно гутаришь, а мне с чего начать? Военных отродясь не было в родове. Бог его знает, отчего его в военные потянуло. Вроде рос как все.
– Ой, простите, что-то я и правда с наскоку, – спохватилась Алёнка, щелкнула кнопкой диктофона на запись. – Возможно, было какое-то событие в вашей или его жизни, предрешившее этот выбор? Я, например, читала про Наполеона, что мать родила его прямо на ковре, изображающем батальную сцену. Историки считают это важной приметой, притчей по-нашему.
– Это тот хранцуз что-ли? На каком ковре он родился, милая? Бокальном? Что это за ковер такой?
– Батальная сцена – изображение сражения, битвы, – на этот раз засмеялась Алёна. – Извините, постараюсь выражаться проще.
– А-а-а, – многозначительно протянула хозяйка. – У мово генерала роддом особый был – болото.
Алёнка натянуто улыбнулась:
– Какое болото?
– Болото и болото, какое ему прозвание? У нас их в Сибири как у дурака махорки: в кажном кармане. Всем прозвание давать? – собеседница прервалась на минутку, задумалась. – Да. Он же сентябрьский. Ну а тот год страсть какой дождливый угадал. Приспело мне родить – с утра прихватывать стало. Он же не первенец, думаю надоть подаваться в больницу. Снарядился хозяин, коня в телегу впряг, подались с Богом. Мать покойница (царствие небесное) мне одеялку в руки сунула, в карман нитку суровую, на случай пуповину перетянуть.
Поехали. Вот в дороге-то меня пуще да пуще прихватыват, еще дожж наладился. Глядим, встреч машина полуторка идет. Мой машет водителю: «Остановись, мол, бабе родить приспичило!» Притормозила машина. Глядим, а это Санька Снегирёв. Тут недалеко детский дом из Ленинграда эвакуированный стоял. Вот этот Санька вырос в ём, после окончил курсы ФЗО и остался. Хороший парнишка. Мой, так мол и так, подмогни, довези, я не успею. Парень согласился. Кой-как перегрузили меня в кабину, Витька домой повернул, а мы поехали. Дожж сильнее да сильнее расходится. Стало машину из кювета в кювет таскать. А мне уж невмоготу. Санька-то напугался: «Потерпи, тётка, ково я с тобой делать стану?» Да разве ж можно родить погодить? Оно бы ничего, да машину как назло совсем в кювет стянуло. Как раз низинка – болотинка. Санька так и сяк, буксовал и взад сдавал и палки под колеса толкал, только пуще увязли, машина уже чуть ли не на боку. Говорю ему:
«Ты как хочешь, а я больше не могу, пойду рожать в болото!» Выбралась из кабины, под ногами чавкает. Нашла полянку повыше, кричу: «Санька, ты мне одеялку сюда сбрось, тут я и устроюсь». Парень встал на подножку, круг головы его раскрутил, бросил мне к ногам и давай опять бузить. Машина совсем на бок завалилась. Выбрался он и кричит: «Тётка, ты уж как-нибудь потерпи, я за трактором побегу».
Дождалась я, когда он из вида скроется, расстелила одеялку, сама донага разделась и давай по поляне бегать. Навалилась туча черным-черна, молоньи сверкают, гром гремит, ливень – зги не видно. Как даст, даст, а я бегаю да кричу дурниной. Так-то я, девонька, страх как грома, молнии боюсь. А тут не до того было! Как даст опять, кажись прямым попаданием пятки прижгёт, а у меня поясница пополам и ноги не держат. Чую, смертонька моя подходит, упала на карачки, ползу к одеялке. Добралась, мочи уж нет терпеть! Мать моя набожная была, а мы-то молодежь – теисты: ни в Бога, ни в чёрта не верили. Однако подпёрло, и Бога вспомнила! Выгнулась в поясе, ровно волчица башку в небо задрала и завыла: «Матушка Пресвятая Богородица, помоги!» Чувствую, ровно булькнуло что-то во мне, и сразу полегчало, а в коленках что-то живое и горячее как кипяток ворохнулось. Смотрю, выскочило дитя-то. Некогда разглядывать – девка ли парень. Замотала его в одеялку как попало. Тут и туча скатилась, дожж поубавился. Оделась, дай, думаю, пуп перевяжу. Нитку в кармане нашарила, а чем пуповину перерезать? Не надоумились с матерью ножницы, нож какой-нито сунуть.
Свой рассказ Нина Дмитриевна то и дело пересыпала шутками-прибаутками, сама непринужденно смеялась. Алёнка была ошеломлена. С одной стороны, невозможно было слушать эту женщину без смеха. Столько в ней жизнелюбия, задора, на семерых молодых хватит! С другой, она не могла даже в мыслях примерить такую ситуацию на свой счет. В холоде, антисанитарных условиях! Широко раскрыв глаза, Алёнка внимала повествованию. Когда рассказчица дошла до пуповины, не удержалась, спросила:
– Так как же вы все-таки ее перерезали?
– А так: сперва перевязала, потом ногтями, пальцами перетерла. Опять укутала свое чадо и подалась пешком в сторону дома. Шла, шла, конца края не видно. Гляжу, мой на телеге катит, видно, Санька оповестил. «Вот, – говорю, – на ту же подводу угодила. Была одна, стало двое. Разворачивай коня, домой поедем, слава Богу, опросталась». Мой-то молчун был, а тут вдруг воспротивился: «В больницу поедем!»
Уселась я, молчит, только лошадь погоняет. Не спросил даже, малый ли девка народилась. А я и сама толком не знаю, – смеется беспечно. – Приехали в медпункт в Ленинку, там знакомая фельдшерица работала. Ахнула: «Нина, милая моя! Откуда ты?»
«С Чистого болота» – говорю. «Ложись, ложись на кушетку, я сначала дитё обработаю». Развернула одеялку, а ён весь в крови, в траве – комок грязи. Говорю: «Дуся, посмотри, там, поди, ёжик?»
«Нет, – говорит, – что ты! Парнишка, да какой хороший! Первое боевое крещение принял – жить будет!»
А давай-ка, девонька, чаи гонять? Под чаёк и разговор продолжим, – прерывает сама себя мать генерала.
Вышла, захлопотала на кухне. Алёнка выключила диктофон. Выглянула, уточнила дату рождения генерала, записала в блокнот. Помогла хозяйке накрыть стол.
За чаем беседа перешла в другое русло:
– Ты вот, девонька, разговор за Наполеона завела. Объясни ты мне полуграмотному человеку: чего его всё превозносят, полмира, мол, захватил? А об Рассею зубы сломал! Энто как? Посидел в русских снегах, попробовал мужицких вил и батогов, и вся его слава потухла.
– Что вы имеете в виду под мужицкими вилами и батогами?
– Партизанскую войну.
Алёнка удивилась осведомленности бабушки:
– Вы читали о Наполеоне?
– Не-ет, – засмеялась собеседница. – По телику недавно видала на канале «Культура». Сказывали, ежели бы простой народ тогда не поднялси, не одолели бы его так скоро.
– Да, Нина Дмитриевна, это верно. И все-таки, давайте поговорим о вашем сыне. Он с детства способный был?
– Способный, сообразительный, только лепетать научился, просил: «Деда Митя, дай фу-фу». – Увидев немой вопрос в глазах корреспондентки, пояснила: – Покурить просил.
– Он курил в детстве? – прибавила глаза Алёна.
– Курил с дружками. Мох из пазов тягали, листья от банных веников, табак у отцов воровали. Застукаю его, вытяну вицу из веника, но попробуй догони: как припустит, только пятки сверкают. А горластый был, бывало, только тронь, он такой вой поднимет, что не рад будешь! Еще любил с эхом в лесу перекликаться, заведет: «Эге-ге-ге-гей!» Песни горланил: «По долинам и по взгорьям», он отцу скот помогал пасти.
Алёнка удивилась:
– Будущий генерал пас скот?
– А что он, особенный? У меня лодырей не было: и девки пасли.
Государственный хлеб ешь, изволь работать!
– Заботливый ли он сын? Часто вас навещает?
– Часто. Приедет, построит всех, в шинелку обвернётся и «айда домой»!
Опять у корреспондента на лице немой вопрос. Генеральская мать смеется:
– Это я так, шуткую. По гражданке он приезжает, ему оммундирование на службе надоело.
Алёнка давно забыла про диктофон. Беседа велась непринужденно и легко. Она все более и более удивлялась оптимизму этой простой русской женщины, умению посмеяться над собой.
– Преклоняюсь перед вами, Нина Дмитриевна, знаю: вы, как все ваше поколение многое пережили, а чувство юмора не утратили!
– Чего еще русскому человеку остается?! Я, бывает, в больницу попаду (девки меня все подлечивают), так и там от меня никому покоя нет. То анекдот расскажу, то частушку спою. Одна врачица у меня спрашивает:
– Какой у вас рост?
– Рост?! Разве ты сама не видишь – под два метра. Алёнка закатилась от смеха:
– Я бы не задала вам такого вопроса, но честно сказать, не представляю, где вы раньше трудились, какая вам физическая работа под силу?
– А-а-а, вот ты об чём! Думаешь, сложа руки, сидела? Ага, в самый раз, обложилась детьми (их ведь у меня пятеро) и в потолок плевала. Да оттого, что маленькая, разве исть-пить не хочется? Голод всех ровнит, а труд ни от кого не чурается. И-и-эх, девонька, нашему-то поколению досталось, упаси Бог! Я в тридцать третьем году родилась, до войны еще. Через восемь лет война началась. Как раз самый голод пережила, оттого и не выросла. – Она опять засмеялась. – После войны коров доила. Потом завербовалась на шахту в Нижний Тагил. О-о-о, милая, вот иде труд адский! Одно дело в забое. Туда спустят тебя в специальной клетке лебёдкой, а обратно после рабочей смены, когда ни рук, ни ног от усталости не чуешь, триста ступенек вверх. Ноги потом едва волочишь. Скажу, как на духу: сбежала я оттуда обратно в деревню, иначе бы и в живых не бывать! В деревне труд тяжкий, а в шахте и того хуже!
– Представлю! – сочувствует Алёнка. – Нина Дмитриевна, однако, вернемся к генералу. Скажите, как он в школе учился, его взаимоотношения с одноклассниками, учителями?
Опять пересыпая рассказ шутками, мать генерала поведала о том, что в школе сына любили, потому как он такой же непоседа и шутник, в мать: «Такой же бедовый был».
– Бывало, зайдешь в школу узнать, как у детей дела. Только и слышно, как наш блажит абы что. Ребята сложат руки в «замок», он усядется как в кресло, они его прут по коридору, он руками машет, ногами болтает и песни орет. А мне-ка неудобно, думаю, скажут: дурачок какой-то у вас сын. Потом ничё, когда уж в училище военном учился, директор школы меня привечал, гордимся мол.
– Нина Дмитриевна, а где он служил? Бывал ли в горячих точках?
Мать поведала о месте службы сына, о командировках в Чечню во время войны. В заключение добавила:
– Только мне об этом много знать не положено. Мое материнское дело – ждать. Да ить не один он у меня свет в окошке! На руке пять пальцев, всяк, который тронь, больно! А внучков-то, доченька, всех жальчея!
Алёнка откровенно любовалась матерью генерала. Заглянув в блокнот спохватилась:
– Нина Дмитриевна, а отец Сергея Викторовича строгий был? Какую роль он сыграл в воспитании сына, в становлении личности?
– Какую роль, говоришь? Работал всю жисть, вот и роль. Со скотом все больше. Это уж тут, на новом месте, немного до пенсии истопником в кочегарке поробил.
– Значит, трудолюбием своим подавал пример детям? Хорошо, так и запишем. Вы говорите, на новом месте, значит, вы тут приезжие?
– Нужда заставила, милая: наша-то деревня развалилась, вот и потянулись мы со стариком за старшей дочерью, она тут на железной дороге работает.
Вот говорят такую пословицу: муж и жена – одна сатана. А по мне, девка, не так это. Мы с Виктором два разных человека были. А прожили. Он больше молчал, знал работал, а я впереди и сзади руководила. Скажет сам: «Стрижено», а у меня «брито», и все тут! Бывало, пьяненький все сулил: «Уеду от тебя в Банникову (оттуда он родом), меня там кучерява ждет!» На новом месте заскучал. Ушел, совсем ушел. Царствие небесное!
Чтобы как-то загладить грустный момент, Алёнка задала первый, попавшийся на ум вопрос:
– А вы как на новом месте прижились?
– Я-то? А ничего, везде люди живут. Впервой подалась в магазин, гляжу, бабы в авоськах селёдку несут (страсть как слабосолёную люблю). Спрашиваю у их: «В каком магазине продают, в железном али в ларьке?» «В большом, железном», – отвечают.
Бабушка опять оживилась и столь ярко описала события, что Алёнка увидела картинку как на ладони.
Вот заходит Нина Дмитриевна в магазин. Там толчея народу. Говорливые бабы обсуждают последние новости. Среди цветистых платочков затесалась одна мужская кепка:
– Здорово живете! – приветствует покупателей новосёлка.
Загалдели, заозирались, нестройно ответили, – незнакомая тётка.
– Хто последний за селёдкой? – смело спросила.
Невероятно сухая, высокая женщина, придвинувшись к прилавку, гундосым говорком возразила:
– Фто ж, за сенёдкой ондельная очерень? Фто за чем стоит – очерень обчая.
– Вот и стой за чем душа пожелает, а я селёдки хочу! Последний хто?
Опять ответила та же баба:
– Ну, я поснедняя, – и пренебрежительно глянув через плечо на пристроившуюся за ней женщину, прокомментировала: – Маненькая какая, тобя из-за принавка не винно!
– А ты большая, а гунлявая, гунлявая, – невозмутимо парировала новенькая.
Её слова утонули во взрыве смеха. Высокая засуетилась, залилась пунцовой краской, и, выбравшись из очереди, пулей выскочила из магазина.
Очередь оживилась и даже пошла несколько быстрее. Мужик в кепке, выглядывая из-за спин баб, со смехом спросил:
– Откуда ты такая бойкая нарисовалась? Это не вы у Кузнецовых дом купили?
– Мы самыя.
Продавец тем временем выкрикнула:
– Селёдка заканчивается.
– Бабоньки, оставьте хоть хвост, – не унималась новенькая, – разве я зря сюда топала? У вас ноги длинные – раз-два, раз-два, а мне на своих коротких вон, сколько отмахать пришлось!
Последние полкилограмма рыбы достались приезжей. Продавец с улыбкой подытожила:
– Если бы Геля не убежала, не едать бы вам селёдки.
Алёна, все это время с интересом слушавшая историю, спросила:
– Нина Дмитриевна, а не побоялись на новом месте сходу врагов нажить?
– Хто, я, врагов? Нет! Если ты насчет той бабоньки, умный человек никогда на дураков не обижается, а если обидится, значит, сам дурак. Да ведь она меня первая оскорбила. А мы жа с ей потом подружились. Да! – и подстрекаемая любопытством гостьи, продолжала: – Мы же с ей на сцене выступали: частушки пели, я на балалайке играю, она на ложках. Переглянемся так-то, да еще под шумок с матюжком споем. А народ что? «Бис, браво, – кричат, – пойте еще!»
У Алёнки глаза загорелись:
– Хотите, верьте, хотите, нет, мне почему-то подумалось, что вы красиво поете. Выходит, угадала. Спойте для меня хоть кусочек. – Незаметно щелкнула кнопку забытого на время диктофона. Пожилая женщина отчего-то засмущалась, поправила платочек, вытерла рот ладошкой:
– Частушки? Эва, девонька, да я уж не пою. У балалайки струны порваны – на пензию ушла. И мы с Гелькой давно гастроли отменили. Распался наш дует. Разве что вот эту, – тихонько запела:
_Посияла_огирочки_Блызко_над_водою._Сама_буду_поливати_Дрибною_слезою._
Голос ее очень задушевный, незатейливый мотив, очень тронул душу корреспондентки:
– Вот спасибо, Нина Дмитриевна! Не ошиблась я: вы замечательно поете! А песня вроде как украинская? У вас есть украинские корни?
– Хто? Родова моя – украинцы? Русская я. Да ведь какая разница, когда красиво?! Петь украинские песни одно удовольствие. В нашей деревне в застолье завсегда её пели. А видала по телевизеру как грузине поют? Ох, до чего лепо! Люблю. Вот недавно глядела. Одне мужики собрались, а как выводят на разные голоса, да с подголосками: «Ая-ая-а-а, оя-оя-го-о-о»,- попыталась изобразить грузинскую песню русская женщина. – Вроде и слов не разобрать, а по коже мороз гуляет, как красиво!
Алёнка откровенно любовалась собеседницей. Не хотелось уходить из ее дома. Однако спохватилась:
– Нина Дмитриевна, хочу сфотографировать вас на память.
Пожилая женщина засуетилась, предложила вернуться в горницу.
– Зачем? Я вас вот тут у печки сниму. Давно любуюсь вашей печечкой! Она у вас топится или так для красоты? Вижу у вас паровое отопление.
– Топится. Я ж не дала ее сломать, когда дети ремонт затеяли. Иногда утром подожгу щепки, чайник на плиту поставлю, сяду с ей рядом, нюхаю, как живым дымком пахнет, огонь потрескивает. Чайник согреется, засвистит эдак тоненько, а я в мыслях далёко улечу – на родной сторонушке побываю.
Расставаясь, Алёнка призналась:
– Будто в гостях у родной бабушки побывала. Спасибо, Нина Дмитриевна, за привет, за угощение, расставаться с вами жаль!
– А ты приезжай еще. У нас один мужик в деревне говорил: «У мене памяти нет: где завтракал, туда и обедать иду» – смеялась бабушка из сказки.
Обнялись тепло, будто с родным человеком. Нина Дмитриевна наладилась провожать гостью до ворот. Алёнка не удержалась, сказала на прощание:
– У вас такая прическа классная, Нина Дмитриевна! Скрывая смехом смущение, бабушка сняла платок:
– Энто я перед своими Лайму изображаю, а кода кто придёт, платком повязываюсь.
Алёнка спешила на электричку, радовалась встрече с хорошим человеком и вдруг будто споткнулась: «Боже мой, а что же я о генерале напишу? Информации-то кот наплакал! Не стану же описывать роды на болоте». Так и явилась к вечеру в редакцию озадаченная. Решила пока ни с кем не делиться. Утро вечера мудренее, может быть, что-то получится.
Ночью пришло простое как божий день решение: она, конечно, напишет все, что удалось узнать о генерале. Но основной упор сделает на простую русскую женщину – мать. Ведь пока в России живут такие матери, будут рождаться солдаты и генералы, а дети спать спокойно.
Репортаж получился неплохой – короткий и деловой, и, возможно, поэтому быстро появился в газете. Алёнке же немного взгрустнулось, хотелось написать так, чтобы всем, как и ей, стало жаль расставаться с хорошим человеком. Она выставила на экран монитора фотографию матери генерала – эту простую улыбчивую женщину в ярком платочке у розовой печурки: «Дай Вам Бог здоровья, баба Нина, и покоя в сердце за ваших детей, внуков!»
Главный редактор подписал отчет о практике, улыбнулся приветливо: «Будешь ты журналистом, только не возносись высоко, не забывай о «маленьком человеке» и впредь.