От речки до печки
Ирина Андреевна Андреева








Ирина АНДРЕЕВА 





От речки до печки




Когда я уйду – ничего не изменится.

Но рвётся душа моя! Вечная пленница!

Молю, когда время настанет раскланяться,

Хоть строчка пускай от меня да останется...

    (Л. Анохина)


ПОВЕСТЬ





Среди ночи раздалась возня и отчаянный писк под кроватью в углу кухни. В горнице скрипнула кровать, послышался сонный голос отца:

– Вот живчик вылупился, этот не пропадет!

Поднялась мать, прошлепала босыми ногами в кухню, вспыхнул свет.

– Ну, что тут у вас? – отбросила с кровати подзор, укрывающий гусиные гнезда от постороннего взгляда.

На этой кровати спит пятиклассник Илья – младший сын Зотовых. Парнишке тоже жуть как интересно: что там? Но хочется спать. Натянул одеяло на голову, щурясь от яркого света.

Цыпленок кричал-надрывался всю ночь. Лишь под утро мальчишку сморило сладким сном. На заре слышал, как привычно хлопочет с завтраком в печном закутке мать, как зашел со двора отец, уселся за стол. Илье тоже пора вставать и собираться в школу, но сегодня он не выспался и даже смекал: не придумать ли какую-либо болезнь, сославшись на которую остаться дома? Мать, правда, не проведешь, сейчас градусник подмышку засунет.

– Гриша, ты посмотри, какое чудо у гусихи вылупилось! – окончательно разбудил Илью материн возглас.

Илья непредусмотрительно свесил голые ноги с кровати и тут же подпрыгнул – гусиха больно-пребольно ущипнула за лодыжку. Илюшка продрал глаза кулаками, щурился, глядел на желтый комочек на полу. Тот, сделав два-три шажка, вдруг завалился на спину, беспомощно бился, отчаянно пищал.

Уродливых цыплят Илюшка уже видел. Пару раз из одного яйца вылупилось сразу два цыпленка сросшихся спинками, едва обсохнув, они погибали. В другой раз у цыпушки не оказалось одной лапки, какой-то ущербный отросток, на котором птенец проковылял несколько дней и тоже издох. У этого птенца на первый взгляд все было на месте. Только лапки его какой-то неведомой силой тянуло, выворачивало в суставах, таким образом, что они оказывались на спине под крыльями. Видимо это и причиняло новорожденному невыносимую боль, отчего он кричал всю ночь. Мать и отец нагнулись, рассматривая уродца, Илюшка сидел на корточках.

– Заверни его в тряпку, пойду на работу, приберу, зачем животине мучиться, – обратился отец к матери.

– Конечно, – согласилась Васса Даниловна.

Илья опередил мать, подхватил цыпленка, быстро засунул под майку:

– Не отдам!

– Не будет с него толку, сынок!

– Не отдам, – упрямо твердил Илюшка, в глазах его сверкали слезы.

Мать махнула рукой, подала мужу знак: пускай мол, утешится, убедится – не жилец цыпленок.

Мальчишка пристроил уродца в небольшую коробку, накрыл тряпкой. В школе Илья ни с кем не поделился своим секретом, едва закончились уроки, сломя голову понесся домой. Он переживал: родители пообещали не трогать цыпленка, только кто их знает, обманут, скажут, сам издох.

К счастью цыпушка была жива, забившись в угол коробки, дремала под тряпками. Илюшка на этот раз внимательно рассмотрел бедолагу. Но стоило потревожить цыпленка, его опять начало корежить. Мальчишка, удерживая лапки, запеленал птенца, словно ребенка по «плечи». Теперь цыпушка не пищала от боли. Илюша обрадовался, накрошил сваренное вкрутую яичко на блюдце, придвинул питомцу. Гусенок с удовольствием набросился на еду. Илья налил в блюдце водички, цыпленок потешно вытягивал шею, водил клювиком по донышку, выпускал остатки желтка в воду, пил. Потом втянул головку, запищал дребезжащим голоском. Глазки подернулись пленчатыми веками. Илюша знал, так пищат сытые цыплята, согреваясь под крылом у гусыни. Он решил погреть его под своим «крылом»: улегся на диван в горнице, прижав к груди, накрылся одеялом с головой и сам незаметно задремал.

Пришла с работы мать, всплеснула руками: 

– Илюшка, ты никак заболел, спишь белым днем? – но увидев в руках сына цыпленка, засмеялась: – Вот еще одна гусиная мать у нас объявилась!

Илья встрепенулся:

– Почему мать, я же мальчик?

– Мальчик, понятное дело, а возишься со всякой живностью как девчонка.

Гусенок рос, набирался сил. На день для тепла Илья укутывал его поверх тонкой пеленки обрывком старой пуховой шали. Прибежав из школы кормил, поил, убирал помет. Ночью укладывал спать с собой. Цыпленок стал совершенно ручной. Завидев Илью, вытягивал шею, весело щебетал – «разговаривал» со своим благодетелем. Как-то отец сказал сыну: «Ты бы своему иждивенцу какую-нибудь кличку дал». Илья поглядел озабоченно: «Пусть будет просто Гусёнок».

Илья в семье младший из детей. Старшие – брат и сестра уже имеют свои семьи. Ближе всех Илье брат Данила, но скоро и он школу закончит, а потом в армию пойдет. Старшие родились до войны, Илья-поскрёбыш, после.

Скоро у него начнутся летние каникулы. Которое лето мать заставляет его пасти гусиный выводок чуть не до середины лета, пока не оперится молодняк. Илюха страсть как не любит это занятие! Тогда как его ровесники до одури гоняют мяч по полянам, носятся на велосипедах вперегонки, купаются в речке, он вынужден часами следить за этим пищащим хозяйством. Одно утешение: от нечего делать мальчишка пристрастился к чтению. Усаживался на взгорок, откуда полный обзор на реку и выводок. Упивался приключениями Робинзона Крузо, затем решил прочесть «Принца и нищего»

– учительница на лето задала. Начал нехотя, вроде как обязаловку. Не заметил, как чтение стало потребностью. К исходу лета в копилке прочитанных книг, насчитывалось более десятка.

Этих летних каникул Илья ждал особенно. Ночами он мечтал, как научит своего питомца плавать и Гусёнок чудесным образом исцелится. Гуси ведь водоплавающие птицы, вода их стихия и должна помочь!

Однажды в воскресный день он проснулся и обнаружил своего цыпленка с неестественно вывернутой шеей и безвольной головой. Как огнем обожгло: умер! Мальчишка лихорадочно принялся распелёнывать птицу, тормошить. Но тельце Гусёнка уже успело застыть. Илья в отчаянье крикнул:









– Мама!

Никто не отозвался. Тогда он выскочил во двор. Улица встретила его первым теплым ясным деньком. Мать в стайке собирала в корзину выводок. Завидев Илью, обрадовалась:

– Выспался, сынок? Вот и хорошо, сегодня первый раз пойдем к воде, вон какая нынче теплынь разлилась! Ты-то своего понесешь на воду?

Илья невольно всхлипнул. Мать удивилась, взглянула внимательно в лицо сына:

– Ты что, сынок? Случилось чего?

– Случилось, – скривил Илья непроизвольно рот, – мой Гусёнок умер.

– Как умер? – удивилась мать. Выслушав невнятный ответ сына, прибавила неосторожно: – Бог дал, Бог взял, сынок, ты его видно приспал.

– Как это приспал? – чуть выдавил Илья сквозь слёзы.

– Ну, так: придавил нечаянно или одеялом плотно прикрыл, он и задохнулся.

Лицо Илюшки перекосила болезненная гримаса, он сорвался с места, убежал в дом. Мать спохватилась: «Надо было не так сказать!», – пошла следом. Сын безутешно плакал, разложив распелёнатого гусёнка на коленях.

– Ладно, сынок, не человек ведь он! Раньше матери эдак грудных детей присыпали, а это как-никак животное.

Уговоры матери не утешили, уткнув лицо в подушку, он плакал, вздрагивали худенькие плечики.

Когда вернулась к обеду, обнаружила в саду у колодезного журавля небольшой бугорок. Видно тут сын прикопал питомца.


* * *

Пол-лета Илюшка пас гусиный выводок, запоем читал книжки. Гусёнка своего не забывал.

Однажды за картофельным полем ребята обнаружили целую кучу мелких золотистых звездочек размером с рубль. Видно кто-то высыпал на радость ребятишкам ненужные детальки. Мальчишки мигом набили карманы добром, досталась и ему добрая горсть. Из этих звездочек он соорудил вокруг могилки Гусёнка ажурную оградку. А в основании столба-журавля ножом вырезал надпись: «Тут лежит несчастный гусиный цыпленок», подумал и зачем-то вырезал выше пятиконечную звезду. 

В один из жарких дней Васса Даниловна наказала Илье наполнить водой все кадушки у колодца. Он долго таскал ведро из глубины, разливал леденящую влагу. Из-за забора его не один раз окликнули дружки – звали играть в мяч. Илья отмахнулся:

– Налью, выйду, я еще половины не сделал.

Ребята втроем явились в огород, толклись у колодца. Соседский Толька вызвался помогать, вытаскивать наполненное ведро. Работа пошла быстрее. Оставшиеся двое глазели по сторонам, балагурили. Ушлый Петька с соседней улицы высмотрел гусиное

«кладбище», поинтересовался:

– Илька, чего это у тебя там нагорожено? Илья смутился на миг, но быстро нашелся:

– Мамка котенка своего любимого захоронила.

Его брала теперь забота, как бы Петька не сунулся посмотреть ближе и не увидел надпись на столбе. Ребята посмеивались над его мягкосердечием. Не хватало ещё, чтоб по школе разнесли эту историю с могилкой. В тайне Илья знал: не один он так возится с животными, кто щенка опекает, кто ягненка-покормушку. Крестьянским детям любовь к братьям меньшим преподается с пелёнок. Но подросшие мальчишки стесняются выказывать свою слабость.

Немного погодя в огород с тяжелым ведром зашла Васса Даниловна. Тут, недалеко от колодезного журавля была устроена примитивная печка со встроенным котлом и чугунной плитой. На крестьянском подворье такая печь – большое подспорье. Хозяйки до глубокой осени варят еду в чугунках на открытом воздухе, в большом котле распаривается корм для скотины – отруби, картошка, репа. Мать принялась обмазывать печь белой глиной, разведенной в ведре. Петька тут как тут с вопросами:

– Тёть Васса, Илюха говорит вы котёнка вон там похоронили, чё это вы, дохлятину да в огороде?

У Ильи упало сердце. Васса Даниловна не обернулась, спокойно и деловито продолжая работу, отозвалась:

– А это необычный котёнок, мы его из города привезли, особая порода.

– Еще и оградку соорудили – велика честь! – не унимался Петька.

– Такому котёнку и памятник не грех поставить.

Ребята залились смехом. Смеялся Илья, хотя сердце под рубашкой готово было выскочить из груди от волнения. 

– Чего-то мы у вас никакого котёнка не видали, – засомневался одноклассник Ильи – Федя.

– А мы его и не показывали никому, больно глазливый он был, потому как красоты невиданной. Дымчатый с голубыми глазами, сиамская порода. Вы думаете, он как наши деревенские коты? Не-ет! Эти кошки дорогие, нам его тётушка городская подарила. Потому и не уберегли, что особенный он был.

– Не бывает кошек с голубыми глазами, – усомнился Федя.

– Еще как бывает!

Петька шагнул ближе к столбу:

– Можно посмотреть?

– А ну-ка, ребята, марш из огорода, нечего мне тут грядки топтать! – выпрямилась Васса Даниловна.

Ах, как любил теперь Илюшка свою добрую мамку! Как она его выручила! Уж после он постарается не запускать ребят в огород.

Много лет он потом гадал: бывают ли кошки с голубыми глазами, и есть ли такая порода «сиамская», или мать на ходу придумала байку?


* * *

Пристрастие Ильи к чтению не прошло даром. Мальчишке захотелось самому излагать на бумаге увиденное и услышанное. Так, нередко он пересказывал в письменном виде полюбившийся фильм, привезенный в деревню, либо прослушанную по радио постановку.

Отец скупо и неохотно рассказывал о войне, но случалось, по большим праздникам откровенничал с друзьями за рюмочкой. Илья, спрятавшись на полатях, сидел тихо, как мышь, жадно внимая каждому сказанному слову взрослых, живо рисовал в воображении описанные картины. Потом как умел записывал самые интересные эпизоды.

Любил, когда взрослые пели песни военных лет на два голоса. Эти песни на всю жизнь врезались в его память. Одну из них

«Враги сожгли родную хату» Илюша старательно переписал. Когда услышал ее первый раз с полатей, в горле у него застрял вдруг противный горький комок, а на глаза навернулись непрошеные слёзы. Ярко встала перед ним картина: суровый солдат на ветру у могильного холмика, походная кружка на сером камне. И так вдруг переполнилось сердце состраданием и болью: «Ведь и папка наш воевал, когда меня еще не было на свете!» К празднику День Победы готовились заранее. Старшего Зотова приглашали в школу рассказать ребятам о войне. На митинге у обелиска павшим землякам отец занимал почетное место в ряду ветеранов. Сын гордился отцом.


* * *

На солнечных лыжах убежало в невозвратную даль детство. Минула юность. Картины жизни в сибирской деревне ярко вставали перед Ильей Григорьевичем, отрадой наполняя сердце.

Вот он окончил среднюю школу десятилетку. Безусым подмастерьем освоил рабочую специальность слесаря на десятимесячных курсах в районном центре. Вернулся в деревню. Едва начал трудиться, забрали в армию. Там получил специальность водителя. После демобилизации женился на простой деревенской девушке Лидии. Собственно, Лида ждала его из армии, просто не знал он о её чувствах.

Скромная девушка из соседнего села. В Каменскую школу-десятилетку Лида поступила после восьмого класса. Только училась в «9 б» классе, а Илья в «9 а». Как-то уже в десятом, Илья забежал на перемене в их класс за приятелем и столкнулся в дверях с белоголовой девушкой с ясными голубыми глазами. Он не мог не знать и не видеть её раньше. Но Лида всегда держалась в тени подружек неприметной, скромной горлицей, на коих ребята не обращают внимания. И вот теперь он взглянул на нее иначе: запали в душу глаза. Было в них что-то покорное и преданное. Девушка смутилась и быстро вышла. А он с тех пор невольно стал присматриваться к ровеснице. Неоднократно отмечал про себя: есть в ней что-то! Гордая, недоступная, но почему же на меня смотрит иным взглядом?

После школы Лида уехала в провинциальный сибирский городок учиться на медсестру. После учебы устроилась работать в районную больницу. Как-то приехала в родное село на Новый год, принарядилась, пришла в Клуб на ёлку. В зале яблоку негде упасть – все село на празднике. Вдруг кто-то со спины приблизился к ней, прикрыл глаза ладошками. Девушка засмеялась, гулко забилось сердце в сладком предчувствии, обернулась, это Вовка Ленёв, тот самый приятель Ильи Зотова.

– Привет, одноклассница! – радовался Вовка. – Давно тебя не видно, городская, говоришь, стала?

А рядом Илья еще в солдатском кителе – только на днях из армии пришел. Возмужал, раздался в плечах. Всё те же лучистые зеленые глаза. Волосы, отросшие непокорным густым ёршиком. Во взгляде живая заинтересованность. Расцвела Лидочка, женственно округлилась. Илья глаз отвести не может, и она не сморгнула. Замерли. Глаза в глаза. Возникла пауза. Потом над их головами лопнула хлопушка, разноцветное конфетти покрыло плечи, запуталось в волосах. Черная мушка прилипла к Лидиной щеке. Он осторожно притронулся, смахнул пальцем: «С Новым годом, Лидочка!» После Вовка растворился в толпе, а они сначала танцевали, потом вместе ушли из клуба, вместе встречали Новый год. Илья признается: «Я приметил тебя еще в школе. Помнишь, в дверях класса столкнулись нос к носу?» В ее красивых глазах читалась грустинка: «А я из армии тебя ждала!» – призналась просто и без искуса. Долго гуляли по притихшему заснеженному селу. В окнах погасли последние огни.

– Ты, наверное, уже замерзла? – встревожился Илья. – Пойдем ко мне.

– О чем ты, Илья? К тебе я не пойду.

– Хорошо. А в автопарк пойдешь? Там Вовка дежурит.

Вовка и тут деликатно ушел, пошептавшись о чем-то с другом.

Лида насторожилась:

– Илья, о чем вы с ним говорили?

Он глядел на нее, не скрывая восторженных чувств:

– Он мне ключи от сторожки оставил. Придется нам с тобой до утра вахту нести – на телефоне дежурить.

Проговорили всю ночь. Слушали Вовкин транзистор: «Пусть замрут, пусть слышат поезда у станций, как мне Тайна скажет наконец-то «да»».

– Тебе нравится? – вдруг спросит Илья.

– Что нравится? – удивится Лида.

– Эта песня?

– Очень!

– Теперь это будет наша песня.

Она очень мило смеялась тихим грудным смехом. От нее веяло чем-то до боли родным. Он любовался и все более очаровывался ею.

И в ночь с первого на второе января гуляли, опять грелись в сторожке автопарка. Второго января он провожал её на дневной рейс автобуса – Лиде третьего выходить на смену.

Урывками встречались весь январь. То она в деревню приезжала, то он к ней в райцентр.

Помнит Илья шальное от счастья утро третьего февраля. Он поджидал Лиду в большом вестибюле больницы. Вот она вошла румяная с морозца, остановилась у стойки раздевалки, приветливо кинула:

– Здрасьте, тетя Фая, ох и метёт сегодня! Ей ответили из-за вешалок:

– Здравствуй, Лидуша! Метёт – на то февраль.

Лида сняла пальто, бросила на стойку. Наклонилась снять сапожки, переобуться в легкие шлёпки, вдруг кто-то бережно накинул пальто ей на плечи снова. Девушка обернулась с тревожным предчувствием. Перед ней Илья.

– Что случилось, Илюша?

– Случилось! Поедем домой, я не могу без тебя! Пойдешь за меня?

В её глазах блеснули слезы счастья. Молчала растерянно. Из-за стойки с любопытством смотрела на молодых аккуратная бабушка.

– Пусть мне Тайна скажет наконец-то «да»! – настаивал Илья.

И услышал ее кроткое:

– Да.


* * *

Молодую жену Илья привел в родительский дом. Все шло ладно. Лида устроилась медиком в детский сад, Илья шоферил. Но непреодолимая жажда знаний заставила сорваться с насиженного места. Переманил жену в Омск – областной сибирский город. Понимал пытливым умом: там больше возможностей для развития и получения образования. Устроился на шинном заводе в автотранспортную группу, поступил на заочное отделение технического вуза. Лида опять устроилась в поликлинику медсестрой.

Через два года родился первенец – сын Сережка. Денег в семейном бюджете не хватало. Подряжался разгружать вагоны, устроился ночным сторожем на родном заводе. Эти ночные смены стали со временем для молодого человека «глотком воздуха» – возможностью успешно подготовиться к сдаче сессии. Много читал, а еще начал писать. Короткие рассказики, зарисовки, воспоминания детства и армейской службы. Свои записи в толстой клеенчатой тетради он тщательно прятал от посторонних глаз. К четвертому курсу тетрадь увеличилась в объеме вдвое, обтрепалась по уголкам. 

Одна Лида знала его тайну. Он наблюдал, как она читала. На лице её то играла улыбка, то наплывала легкая тень. Иногда жена отрывалась от чтения, глаза становились влажными. В такие минуты она смотрела на него преданным, восхищенным взглядом:

– Здорово! Это нужно кому-то показать. Илья смеялся:

– Ты не можешь дать объективную оценку.

– Возможно. Я ведь всё в тебе люблю. Тем более, нужно показать это кому-то. Есть у вас на курсе стоящий педагог?

Когда была исписана последняя страница тетради, он решился показать её преподавателю по философии.

Мудрый педагог внимательно отнесся к творчеству Ильи. Порекомендовал под псевдонимом отправить понравившийся рассказ в газету. Вскоре рассказ Ильи вышел в рубрике «Творчество молодых». Окрыленный успехом он вновь прибежал к Виктору Степановичу. Тот покачал головой:

– Ну, что же, поздравляю! Я думал о вас, Илья. Почему вы не поступили в гуманитарный вуз? Впрочем, учиться никогда не поздно. Задатки у вас хорошие, я бы сказал очень хорошие. Чем вы думаете заняться после получения диплома?

– Буду работать по специальности.

– Это хорошо, но я вам советую поехать в Москву и поступить в Литинститут. В нём можно учиться без отрыва от производства. Заочная форма обучения. Будите ездить на сессии.

Этот совет пришёлся Илье по душе. Он завёл другую тетрадь, и писал, писал с удвоенной силой. От халтурных подработок начал копить деньги на поездку в Москву.

Как укор совести помнит Илья, как отреагировала Лида, когда узнала о его затее. Она не перечила ему, не переубеждала, искренне радовалась за мужа.

Наконец свершилось. Сборы в дорогу. Жена не просила бегать по Москве, покупать ей дефицитные шмотки – там ведь все есть! Сказала на прощание:

– У тебя получится, я знаю, – а в глазах тоска вселенская.

– Ну, что ты, Лидок, родная? Я ведь ненадолго.

– Я буду ждать сколько нужно.

В Литинститут он поступил. Вернулся, как прежде работал на заводе. В ночные дежурства читал и строчил. Вся их маленькая коморка теперь была завалена библиотечными книгами. Книгами, приобретенными с рук и в букинистическом магазине – Илья учился. В свободные от дежурств вечера он пропадал в читальном зале городской библиотеки. Лида совершенно освободила его от бытовых проблем. Вся её жизнь была посвящена мужу и сыну. О том, чтобы родить еще одного ребенка, Лидия пока не помышляла.

У Ильи на литературном поприще были первые удачи: вышла первая книга. Защита диплома в вузе совпала с приемом в Союз писателей. Признание пришло не сразу, больше везло с «зуботычинами».

Дипломированного специалиста на заводе перевели рядовым инженером в цех первичной обработки сырья. Свои служебные обязанности Илья выполнял исправно. Прибавился и достаток в семье. Но сказать, что он любит свою работу, можно было с большой натяжкой.

По окончании Литинститута, через приятеля по литературному цеху удалось переехать ближе к Москве и «зацепиться» во Владимире, в газете «Владимирские Ведомости». Квартиру в Омске обменяли на Владимир. Началась новая полоса жизни: командировки по городам и весям страны в поисках интересных материалов. Поездки принесли много новых впечатлений, свежих чувств. Он умышленно брал билеты в плацкартный вагон, там больше жизни. Из поездок возвращался в приподнятом настроении, привозил новые идеи повестей и рассказов, короткие сюжеты которых записывал для памяти в блокнот. Получалось удобно: и волки сыты и, овцы целы.

Несколько раз пришлось проехаться в битком набитом общем вагоне. Из этих рейсов рождались юморески, анекдоты.

Супружеской жизни Зотовых исполнилось пятнадцать лет. Тринадцатый год шел сыну. Семья получила двухкомнатную квартиру. Илья мечтал о легковой машине.

Жена и сын привыкли встречать и провожать главу семьи. Возвращаясь из командировки, он обязательно устраивал для родных маленький праздник в зависимости от сезона: семейный поход в цирк или кинотеатр, в городской сад отдыха, лыжную прогулку или катание с горки.

Организовывал «туристические вылазки» за город на Клязьму, с палаткой и рыбными снастями, с ночевкой у костра. В одну из таких поездок случилось небольшое ЧП.

Поднялись ранним утром. Илья разжег костер, Лида хлопотала с завтраком. Оба полагали, что сын еще нежится в палатке, досматривает последние сны. Но когда позвали Сережку, сын не отозвался. Илья сдернул одеяло, под ним лежал спальный мешок. 

Что за чертовщина? Звали, обошли все прибрежные кусты, сына не было. Илья видел, как Лида спала с лица, он и сам встревожился не на шутку: ушел в ближайший населенный пункт? Зачем, как они не заметили? В надежде он кинулся к удочкам. Сережкиного спиннинга и котелка не оказалось на месте, как не оказалось и его резиновых сапог и курточки. Условились искать вдоль берега, следуя в разные стороны. Обнаружил сына Илья за километр от палатки. Сережка сидел в прибрежном кустарнике, мирно удил рыбу – в котелке плескалось с десяток мелкой рыбёшки.

– Ну, что, сын, плохо клюёт? – Илья намеревался, как следует отругать сына, но тот повернулся чумазый от размазанных по лицу комаров, взглянул ясными материнскими глазами:

– Клюёт, только мелкая. А я вам с мамой сюрприз хотел приготовить – уху к завтраку.

– Пойдём-ка, друг, там мама с ума сходит. Мы ведь тебя потеряли!

Лидия не кричала на сына, не выбросила рыбную мелочь, старательно очистила, опустила в закипевшую воду. После, прихлебывая горячую похлебку, нахваливала:

– Ах, какая уха славная получилась!

– Тройная! – значительно заметил Илья.

– Это как? – не понял сын.

– Ерши, карась и плотвичка.

Лида вдруг всхлипнула, слезы брызнули сами собой:

– Сынок, только ты так больше не делай! Мы ведь с папой чего только не передумали за это время. Сбежал, похитили, утонул? – И уже со смехом спросила: – Ты зачем спальный мешок под одеяло пристроил?

– А как же сюрприз? – надул губы Сережка.


* * *

А к храму на Нерли, расположенному в нескольких километрах от селения Боголюбово, супруги поехали вдвоём.

– Храм был освящен в честь Покрова Богородицы – праздника, который в середине двенадцатого века отмечался на Руси согласно инициативе самого Андрея Боголюбского. Скорей всего, это первая на Руси церковь Покрова, – красивым голосом рассказывала пожилая женщина, экскурсовод с одухотворенным лицом





Илья любовался изящной архитектурой храма и отметил про себя, что обычно церкви ставились на самом возвышенном, видном месте, а эта стоит в самой низине. Фактически на речном перепутье, изящно обозначая перекрестье рек. При этом как гармонично вписывается храм в окружающий пейзаж. «Да, однако, умели на Руси строить церкви! – подумалось ему, он хотел поделиться своими выводами с Лидией, но когда повернулся к ней, увидел такую глубину в ее взгляде, что невольно осознал: – Она и сама все понимает, моя Ладушка!»

Илья часто называл супругу Ладушкой. Как ловко и искусно умеет она все уладить в их супружеских отношениях. Не заметить вспышки его гнева или меланхолии, сгладить образовавшийся «острый угол». А как чувствует его с полуслова.

– Лидушка моя, Ладушка! – понравилась тебе экскурсия? – спросит Илья на обратном пути.

В её глазах затаились слёзы:

– Очень, Илюша! Ты знаешь, если бы можно было, я бы обвенчалась с тобой в этом Храме.

– Ого, бывшая комсомолка Лидия Зотова! Это что-то новенькое!

Лидия ничего не ответила, только долго смотрела на него своим мудрым проницательным взглядом. Лицо ее выражало какую-то невыразимую грусть, граничащую со страданием. «Не лицо, а лик», – опять невольно удивился Илья.

– Лидок, ты что, обиделась? – спросил.

– Ничуть.

– Отчего тогда грустишь?

– Я все еще под впечатлением. Это святыня православного вероисповедания. Сдается мне, что много ошибок было совершено властями: как можно было поднимать руку на подобную святость?! Разве мало их на Руси?

Илья невольно обернулся, упредил супругу:

– Потише, Лидуша, мало ли какой человек услышит твои слова. Хотя, если честно, меня тоже посещают такие мысли.


* * *

Однажды из очередной командировки Илья вернулся простуженный, однако не пошел в поликлинику, вышел на работу. К вечеру ему стало хуже. Ночь провалялся с температурой. Лида не на шутку встревожилась, настаивала пойти в медпункт, он опять ушёл в редакцию. Вечером Илья не вернулся с работы. Лида терялась в догадках, несколько раз снимала трубку телефона: кому бы позвонить? Вскоре позвонил сослуживец мужа, доложил, что Илью Григорьевича увезли на «скорой» с подозрением на воспаление легких.

После болезни Илья восстанавливался очень долго. Свинцовая тяжесть в груди не отступала, мучила слабость. Друзья по литературному цеху выхлопотали для него путевку в излюбленный писателями Коктебель.

Лидия радовалась, собирая мужа в дорогу? Любовно укладывала в чемодан отутюженные сорочки.

– Отдохнешь, восстановишь силы. Придут новые идеи. А мы с Сергунькой будем ждать тебя.

Ах, знала бы она, что эта поездка станет началом краха их семейной жизни и налаженного быта.

Помнит Илья яркую вспышку молнии в сознании, когда встретил там, на курорте молодую подающую большие надежды поэтессу-москвичку. У неё тогда вышел первый поэтический сборник. Увлёкся, очаровался. Вспыхнула взаимная страсть. По возвращении домой не смог отказаться от соблазна продолжать тайно встречаться с ней. Зачастил в Москву. Окрыленный свежим вспыхнувшим чувством, он всё больше терял голову, уверял себя, что Валерия – Лера – единственная любовь всей его жизни. Благодарил создателя за бесценный дар.

Была Лерка ах, как хороша! Стройная, черноглазая роковая брюнетка с огнём во взгляде, с божественной завораживающей пластикой.

О Лидии и сыне старался не думать. Гнал мысли, боялся укора совести. В семье стал нетерпимым и раздражительным. Подспудно чувствуя свою вину, старался больше бывать в командировках. Раздираемый противоречивыми чувствами решился однажды объясниться с Лидией. Шёл домой как по раскаленным углям: «Объясниться, значит порвать? Порвать! Эта ложь никому не на пользу!»

Лида у раковины чистила картошку – длинная спираль кожуры свисала с клубня. Услышала, как хлопнула дверь, окликнула:

– Илюша? Как хорошо, что ты пришёл. Сейчас картошечки твоей любимой поджарю, ужинать будем.

По лицу мужа пробежала тень. Из её рук выпала картофелина:

– Илья, что-то случилось?

– Случилось, – решил не мешкать он, – Лида, не могу больше врать, я ухожу от тебя.

Миг лишь боролась она с собой:

– Не надо, Илья, я знаю, – Лидия смотрела куда-то мимо. Он опешил:

– Что ты знаешь?

На этот раз она не отвела глаз. О, сколько в них было всего: и горя, и мудрости, и сострадания, и укора. Он боялся их, этих глаз, этого всё понимающего взгляда.

– У тебя появилась другая. Женщина всегда знает об этом, – ответила как-то обречённо. – Я только надеялась, что это не так серьезно. Видно ошиблась. Хочу сказать спасибо за то хорошее, что было у нас с тобой. И будь, пожалуйста, счастлив.

Он ждал чего угодно: слёз, истерики, но только не этого. Даже растерялся слегка:

– И ты отпускаешь меня так легко?

– Кто тебе сказал, что легко? – горько улыбнулась, – Но чужого мне не надо. А ты стал чужой, Илья, с тех пор как вернулся с Коктебеля. Я это сердцем почувствовала.

Подали на развод. Имущество разделили по взаимной договоренности: Лидии с сыном квартира, ему деньги, скопленные на приобретение машины. После развода Илья перебрался в Москву, устроился работать в небольшую редакцию, писал репортажи, статьи, рассказы. Вселился в трехкомнатную кооперативную квартиру Валерии.

Вскоре пришло гневное письмо из Сибири от брата Данилы: _«В_московские_примаки_подался?_А_Лидия?_А_Серёжка?_Эх,_ты,_писака,_мать_твою!_От_отца_скрываем,_он_бы_тебя,_ей_Богу,_ремнем_выдрал,_не_поглядел_бы_на_заслуги!_Вернись_в_семью,_одумайся,_Илья!_Неужели_тебя_не_смущает_разница_в_возрасте_в_пятнадцать_лет?_Ох,_и_объегорит_она_тебя,_оберёт_как_липку!_Одумайся,_мать_слегла_из-за_таких_твоих_фортелей»._

На это письмо в жестких упреках и наставлениях Илья не стал отвечать. Огорчило только известие о нездоровье матери. Собирался как можно быстрее съездить навестить её. Но так и не успел, пришла срочная телеграмма о кончине Вассы Даниловны.

Мама. Как много доброты и тепла привнесла она в жизнь Ильи и всего семейства. Вечно в работе и хлопотах она, однако, находила время для своих чад – приласкать, пожалеть, выслушать. Первая заступница и заботница. Не успел поблагодарить при жизни, покаяться, попросить прощения. Ехал теперь к остывшим ногам. Ах, как досадно!

На похоронах отношения с отцом и Данилой были натянутые. Узнал-таки Григорий о распаде семьи младшего сына. Жена Данилы держалась приветливо, участливо попрощалась при расставании. Старшие – сестра Мария и брат Валентин отнеслись лояльно, по-отечески. Илья для них оставался младшим – будто в дети годился. Лидия с Сергеем на похороны не приехали.


* * *

Алименты сыну Илья платил исправно, иногда наведывался во Владимир, видался с сыном.

Жизнь его в Москве пошла по какой-то бешеной спирали не наверх, нет, а по какому-то витиеватому чёртову кругу. Сам не заметил, как втянулся в интриги: покровительствовал молодой поэтессе, прокладывал для неё путь к славе, к признанию. Никогда не хлопотал за место под солнцем для себя, честным трудом пробивал дорогу. Теперь же, ради неё обивал пороги, доказывал, унижался. Скандальные сплетни и разговоры вокруг Лерочки принимал за наветы и зависть.

Немало воды утекло, прежде чем понял: не его это человек. Не получилось у молодой стать подругой, соратником. Вернее сказать, и не стремилась она к этому. Капризная, избалованная особа, с требованиями не всякому по карману. Она и знакомств-то случайных не заводила, все с выгодой, с корыстью. Вот и Илья попался в ловко расставленные сети. Выплачивает теперь её долги по кооперативу. Уже все деньги, с трудом скопленные на машину спустил.

Очарованный ею, он не скоро разобрался в том, что одаренность ее оказалась пшиком. Всплыли, вспомнились сомнительные разговоры, о том, что в сборнике стихов Валерии нет и третьей части её авторской доли – благодетели вроде него постарались.

Вернуться в семью, как увещевал брат? Было в характере Ильи нечто упрямое, сродни безрассудству. Иногда он совершал поступки логически неразумные, но упрямо шёл до конца, часто отнюдь не победного. Вот и теперь, понимал: нужно вернуться в семью, но терзали сомнения. Кто сказал, что тебя там по-прежнему любят и кроткая, терпеливая Лида, как в юности скажет: «Я ждала тебя»?

Весной поехал во Владимир без предупреждения, не застал бывшую жену и сына дома. Соседи сказали, что Лидия вроде как замуж вышла и уехали они семьей в отпуск.

Как замуж? Лидия замуж? Разве может такое быть? Всего-то два года прошло! Ох, как взыграло его самолюбие! Когда сам уходил из семьи, не мыслил, что Лида, его Лида, может принадлежать кому-то другому!

Ничего толком не узнав достоверного, вернулся в Москву. «Какой отпуск? – задавал сам себе вопросы, – Сергей восьмой класс заканчивает, экзамены на носу».

Через неделю он позвонил Лидии, спросил о сыне, бывшая жена ответила сухо:

– Сергей собрался в профтехучилище, после служить пойдет, а учиться дальше после армии намерен.

Эта сухость и официальность так не вязалась с кроткой, понятливой Лидией. «Видно и правда замуж вышла», – пронеслось в мыслях.

– Зачем профтехучилище, Лида?

– Ты многого не знаешь, Илья, Сережа стал слабо учиться. Ему проще сейчас поступить на базе восьмилетки. За два года он совсем скатится. Илья, прости, мне неудобно сейчас разговаривать,

– Лидия нажала на рычаг.

Илья уронил трубку. Его мучили угрызения совести: «Сережа стал слабо учиться», возможно, это его вина. Не прямая, конечно, но на разрыв в отношениях дети всегда болезненно реагируют.

Снова вырвался во Владимир только летом. В квартире никого не застал. Отправился на работу Лидии. Лида прибежала со второго этажа в белом халатике такая родная, теплая. Ему захотелось прижать ее как прежде к груди, но он сдержал первый порыв. Она улыбнулась очень сдержано:

– Илья? Почему не позвонил? Я сегодня очень занята, – сразу стала холодная, чужая. – И Сережи нет дома. Он уехал в военно-спортивный лагерь.

– А где этот лагерь? – спросил как-то обреченно. Знал, времени в обрез: нужно вечером вернуться обратно.

И все же Илья рискнул махнуть в загородный лагерь. Но встреча с сыном тоже не принесла радости, одна боль, раздирающие сомнения. Сергей заметно подрос, стал замкнутым. Или с ним не хотел общаться? Илья попытался убедить сына продолжить учебу в школе. Парень недружелюбно взглянул на отца:

– Вопрос решен! Ты зачем приехал: повидаться или наставления читать?

– Сын, я, наверное, виноват перед тобой. Но так бывает во взрослой жизни, понимаешь? А то, что мы больше не муж и жена с мамой, не значит, что мы с тобой должны оказаться по разные стороны баррикад.

– Баррикад? – вспыхнул Сережка, – Это мы против кого воюем? Против мамы?

Илья опешил:

– Я ведь образно, Сережа. Имею в виду жизнь.

– С жизнью мы с матерью сражаемся, это ты как-то выпал из нашей лодки.

На все дальнейшие попытки общаться Сергей отмалчивался, либо ухмылялся. Потом вдруг резко заявил:

– Отец, мне пора. У нас тут довольно строго. Лагерь не пионерский, как ты понял.

Простились рукопожатием. Илья почувствовал, что сын не примет его объятий. Всю обратную дорогу его терзало это слово «отец», брошенное сыном холодно. Вырос сын или простить не может?

Насчет решения сына он как-то успокоился. Сам ведь тоже начинал с училища, было бы стремление и желание – вся жизнь впереди.

Прошло еще два года. Холодной осенью, Данила известил срочной телеграммой о болезни отца. Илья спешил, опять боялся не застать в живых родителя.

Отец, прошедший суровую школу жизни он был немногословен и строг. После войны Григорий работал на тракторе. Домой часто приходил затемно. Утром вставал чуть свет, управившись на личном подворье со скотиной, приносил в дом дрова и воду, на целый день уходил в поле – пахал, боронил, сеял. Редкую минуту отдыха посвящал детям. Учил Илью с малых лет стойкости и терпению в преодолении трудностей. Помнит Илья один серьезный разговор с отцом: «Придется тебе в жизни не раз выполнять какую-то тяжкую работу или терпеть лишения судьбы, не ропщи, не сдавайся – «не могу больше», вспомни тех людей, кому еще труднее в этой жизни и тебе легче будет перенести своё бремя». Илья, будучи подростком растерялся: «А кому труднее?» «Оглянись вокруг, подумай. У тебя, например, есть родители, сестра, братья. Но есть ребята, у которых нет родных, и живут они в приюте. Как думаешь, сладко им? Ты родился после войны и не испытал того, что довелось твоим братьям, сестре, матери, наконец. Но они выжили. Помни об этом сын! И усвой: каждому на веку своя доля, свой путь», – Григорий притиснул сына, похлопал по спине суровой ладонью.

Спешил Илья отдать отцу последний поклон, но так и не успел.

Уже на станции встретил земляка с плохой вестью.

Сергей приехал на похороны деда один. В этом году он закончил училище, ждет повестку в армию. К Илье та же отчужденность. Больше общался с братьями – детьми Данилы. Сам Данила как-то смягчился теперь к младшему брату. Горе сплотило.

После похорон задержался еще на денек. Как неприкаянный ходил по разросшемуся саду. Дом осиротел. Какова теперь его судьба? Это решать Даниле, он один возле родителей остался, ему и карты в руки. Продаст ли дом и усадьбу, сбережет ли для сыновей, все в его власти.

В Москву Илья возвращался в подавленных чувствах. Не сам ли он многому виной? Вот и с сыном нет душевной связи, когда с полуслова понимали друг друга. Нет той сердечной простоты, когда достаточно взгляда любимого человека, чтобы понять его мысли и чувства.

Лидия выразила соболезнование по телефону. Он просил сообщить, когда Сергея призовут в армию.

Через полгода сын позвонил сам, сообщил о дне призыва. Илья не поехал провожать. Валерия была категорически против встреч мужа с бывшей семьей. Крупно поссорились, он почему-то малодушно уступил ей. Выслал сыну деньги переводом. С нетерпением ждал письма, но Сергей не писал. Пришлось опять звонить Лидии, спрашивать, где служит, все ли в порядке. Лидия продиктовала адрес. Воинская часть располагалась под Новосибирском. Незамедлительно написал сыну. Оказалось, на бумаге проще было высказать некоторые мысли, объясниться. Сергей не ответил.

За два годы службы, Илья так и не получил от сына ни одного письма. Демобилизовавшись, Сергей остался работать в Новосибирске. К матери во Владимир наведывался редко, с Ильей встреч избегал.

Тем временем в стране назревали серьезные перемены. Шел конец восьмидесятых. На душе было смутно.

Молодая жена Ильи, отдавая дань моде, вступила в кооператив «Частная полиграфия». Неожиданный успех вскружил ей голову. Валерия возомнила себя главным добытчиком в семье, постоянно пилила Илью за нехватку денег, нарядов, дефицитных продуктов, настаивала менять профиль, призывала заняться торговлей.


* * *

После августовского путча в Москве Лидия позвонила бывшему мужу, сообщила, что сын дома и у Ильи есть возможность увидеться. Пока еще есть. Он приехал с молодой женой ненадолго и уезжает вновь уже на постоянное место жительства на родину супруги в Новосибирск.

– Наш сын женился? – только и нашелся спросить Илья.

У него как назло выпала срочная командировка. Нервничал, звонил во Владимир, хотел объясниться с сыном по телефону, трубку никто не взял.

Наметившийся между отцом и сыном раскол разрастался, превращаясь в непреодолимую пропасть.

По окончании командировки взял билет не в Москву, а во Владимир. Он знал, что сын уехал, но считал своим долгом поговорить с Лидией не по телефону, а с глазу на глаз. Узнать планы и адрес Сергея, оставить деньги. Время такое, что они не будут лишними.

Был будний день, когда он сошел с поезда. Знать бы, какая у Лидии сегодня смена. С минуту колебался, стоит ли ехать на квартиру. Как ни странно, ему претило встретиться с мужем бывшей жены. Решил ехать в стационар, где по-прежнему трудилась Лидия. Ему повезло: у Лиды оказалась первая смена.

Разговаривали в узком больничном коридоре. Илья заметил, как осунулась Лида, участливо спросил:

– Как твое здоровье? Ты выглядишь уставшей. Улыбнулась:

– А кому теперь легко? Ты как?

– Думаю искать другую работу, совсем не платят. Удивленно вскинула глаза:

– Это в самой Москве, как же нам выживать?! Илья спохватился, подал конверт для сына:

– Тут невесть сколько, но все-таки! Как он, тебе невестка понравилась?

Лидия отвернулась к окну, задумалась на мгновение:

– Поживем, увидим. Илья, мы с Сережей волновались за тебя: где ты был в дни ГКЧП?

– Где все – у Белого дома. – И вдруг без связи спросил: – Лида, твой новый муж, как он относится к тебе?

Она очень удивилась, но быстро взяла себя в руки, посмотрела своим особенным всё понимающим взглядом:

– Ты зачем это спрашиваешь?

– Чёрт его знает. Я тоже волнуюсь за вас.

Она в задумчивости покачала головой, привычным жестом поправила выбившуюся из медицинской шапочки прядку:

– Ты приехал задать мне этот вопрос?

Илья, окончательно сбитый с толку, заволновался:

– Мне нужен адрес Сергея, лучше всего телефон.

Лидия будто ждала эту просьбу, вытащила из нагрудного кармана небольшой блокнот, вырвала листок:

– Тут все написано. Извини, Илья, мне пора на службу. Прощай, мне, правда, пора.

Он долго ошеломленно смотрел ей вслед. В поезде перебирал в памяти все мгновения встречи.

Позже, когда дозвонился до сына, Сергей разговаривал с ним откровенно холодно, быстро свернул разговор:

– Извини, я занят.

Связь отключилась, а Илья первый раз в жизни почувствовал загрудинную тяжесть и будто чужую, онемевшую левую лопатку. Боль отпустила быстро, он не придал ей никакого значения, болела теперь душа: «Единственный сын! Как мне его вернуть? Он, наверное, прав, но отчасти. Молод еще».


* * *

В тот же вечер он решил серьезно поговорить с Валерией. Почему она не желает родить ребенка? Возможно с его появлением в их жизнь, в их отношения ворвется свежий ветер перемен к лучшему. Он так и спросил супругу:

– Лерочка, мы вместе уже десятый год, но почему-то, ни разу не подумали о детях?

– О каких детях? – не поняла Валерия. Она листала первый гламурный глянцевый журнал, появившийся в России на волне перемен, лежа на софе.

– О наших, Валерия. Разве ты не собираешься родить? Теперь она посмотрела внимательно, томно прогнулась в пояснице:

– Что за бред, милый? Мне еще тридцати нет, о каких детях может идти речь?

Илья вспылил:

– А мне уже сорок пять! Ты произнесла слово «милый», если бы действительно я был тебе мил, у тебя не возникло бы такого вопроса.

Валерия резко поднялась, зло выпалила:

– Вопросы возникли у тебя, милый! – она нарочно играла этим словом, – У тебя, кстати, есть сын. Что касается меня, в ближайшее время дети не входят в мои планы! – Илью окутал волной запах ее дорогих духов, когда она прошла возле него. Хлопнула дверь, супруга скрылась в ванной комнате.

Илья не спал в эту ночь, вся жизнь как на ладони встала у него перед глазами.

Чего не хватало ему в первом браке? Он теперь и сам бы не смог толком ответить. Закружила голову роковая красавица, затмила разум. Состояние влюбленности накрыло с головой. Он был как в тумане. Когда женился на Валерии, будущее представлялось иным: богемная жизнь в Москве, слава и удача. На поверку оказалось все гораздо прозаичнее. Теперь прогибайся, ищи способ ублажить, угодить жене в непомерных запросах. А она даже не желает родить от него.

На работе задерживали зарплату, он опять уступил Валерии, ушел из редакции. Попытался найти прибыльное место на рынке. Теперь ведь все вдарились в торговлю. Заводы и фабрики «трещат» по швам, у всех кризис. Появились какие-то сомнительные кооперативные предприятия. Решил и он попробовать торговать запчастями к автомобилям. Расклад был простой: узнаёт спрос, затем едет на заводы-производители, которые еще мало-мало «на плаву» пытается наладить там частные закупки.

Что-то получалось, что-то не очень, тем не менее, на рынке он завел кое-какие знакомства, уяснил, как нужно действовать. Не заметил, как рыночно-денежные отношения втянули с головой. Совсем забросил все, что было связано с творчеством. Даже почитать хорошую книгу стало проблемой – не хватало времени и сил не оставалось после трудового дня. Начали появляться свободные деньги. Только уж очень быстро они обесценивались, а потребности жены росли в геометрической прогрессии. После очередного крупного разлада Илья схватился за голову: «Боже, как я живу?! Во что превратились мои отношения с Валерией?! Я постоянно вынужден покупать за деньги ее благосклонность!»

В который раз, наливая в чашку крепкий кофе, решил: «Будь что будет, поеду к Лидии, покаюсь, попробую поговорить по душам. Она так и не ответила тогда, как относится к ней новый муж. Чёрт возьми, может у неё тоже ничего хорошего не получилось в новом браке?»

С последней их встречи прошло два года. Сейчас на дворе март. Он вспомнил: у Лидии пятнадцатого марта день рождения. Есть повод появиться во Владимире. Он купит большой букет цветов, как в юности явится в больницу и станет ждать ее в вестибюле.

Пусть Лидия живет своей жизнью, и даже сын их теперь не объединяет. Пусть не пересекутся больше их пути, но он должен покаяться перед ней, попросить прощения и признать свою роковую ошибку.

Но покаяться пришлось перед гробом. Утром пришла телеграмма от сына: «Мама умерла, похороны 10.03 в 14.00».

Илья был оглушен: инсульт в сорок семь лет и нет человека! Встреча с Сергеем оказалось тяжелой. Сын убит горем. И это свое горе он не желает делить с отцом, не признает в нем самого близкого после матери человека. Илья понял, что не сможет больше приблизиться к сердцу сына и понять, равно как и Сергей его. Сбит с толку: только теперь узнал всю правду о Лидии. Мужа-то никакого и не было! Много ли знают друг о друге соседи, годами живущие на одной площадке? Ляпнули, что в голову пришло, а он купился. Мог ли он знать, догадываться, как ждала она каждой мимолетной их встречи. Его ждала! Если бы не это обстоятельство, возможно, перебралась бы на родину или ближе к сыну. Ее холодность и неприветливость – маска, защита. Да, Лидия была кротким и скромным человеком, но цену своему достоинству знала! А он, вначале, ослепленный счастьем, а потом проблемами, ровным счетом ничего не знал о бывшей семье: как они выживали без него, в чем нуждались?

Илья попытался спросить сына о семье, на что Сергей коротко ответил, что ждут ребёнка, потому жена и не приехала.


* * *

После похорон Лидии отношения с Валерией окончательно разладились. Невыносимо было терпеть ее капризы. Она будто жила в другом измерении, не признавала, что всем теперь нелегко.

Илью охватила апатия. Как следствие дела на рынке пошли из рук вон плохо. Он продал с «потрохами» весь свой товар и подался в «челноки». Тогда они только появились – торговцы, привозящие товар из-за границы. Только не ради капризной супруги он теперь старался. Нужно было как-то выживать, не висеть же у нее на шее. В таком темпе пять лет пронеслись незаметно. Его долгосрочные отъезды, кажется, были на руку обоим. По возвращении он позволял себе небольшой «отпуск», садился за письменный стол, писал. О разном писал. Впечатлений, информации опять добавилось.

Он привык плодотворно работать в утренние часы, пристрастился к крепкому кофе. Вчера как назло он вышел весь, не осталось даже быстрорастворимого. Ранним утром, когда Лера еще нежилась в постели, он побежал в ближайший киоск, как грибов развелось их на улицах города. Захватил по пути мусорное ведро, вытряхнул содержимое в мусоропровод, оставил ведерко рядом, не плестись же обратно в квартиру. Выскочил из подъезда. Над городом стоял неопределенного цвета смог. Стараясь бодриться, тихонько мурлыкал себе под нос незатейливый мотивчик. Возвращаясь с покупкой, невольно приостановился у припаркованной машины жены. Эту машину он подарил ей за год до смерти Лидии в женский День. Из последней копейки выбивался: хотелось угодить ей, молодой, красивой. Угодил: радовалась, наградила жарким поцелуем.

Машинка стояла как всегда ближе к скамье. Под дворниками на лобовом стекле красовалась алая роза, чуть ниже – на запыленной части стекла выведены губы и сердце.

Илья Григорьевич тихо вернулся в квартиру, заперся в кабинете, ждал, когда уйдет Валерия. Он мог проследить за женой сам, мог нанять частного детектива, найти доказательства ее измены и уличить, ославить публично. Затеять громкое дело по разводу и разделу имущества. Ведь львиную долю по погашению долга кооперативного жилья внес он. Он тут прописан, в конце концов.

Но зачем затевать эту унизительную тяжбу? Отношения изжиты. Можно смело поставить жирную точку в их союзе. Уязвленное самолюбие не брало верх над разумом: «Ты сам выбрал этот путь – билось в мозгу – Вот и получай! Это тебе расплата за Лиду, за Сережку! Время разбрасывать камни, время собирать!»

Илья часто запирался в кабинете, когда работал. Валерия не придала этому значения и сейчас. На кухне обнаружила нетронутую покупку. Зная пристрастие мужа к кофе, слегка удивилась:

«Стоило ли покупать в такую рань?» Уходя из квартиры, признала на площадке мусорное ведро, опять слегка удивилась – муж не был рассеянным, может что-то случилось? Возвращаться и выяснять, не было ни времени, ни желания. Лишь увидев под «дворником» розу, улыбнулась скептически: «Ну, что же все к лучшему, давно пора было объясниться».

Вечером по возвращении она не застала мужа в квартире. Ни записки, ни следов беспорядка: все вещи, не считая дорожной сумки, спортивного костюма и пары рубашек мужа, на месте. «Видимо до срока в свою «челночную командировку» убрался. К лучшему: разборки никому не нужны. Ничего, проглотит, вернется как шелковый, жить ему негде – самоуверенно рассуждала Валерия. – А не вернется, это еще лучше». Тут же позвонила по телефону:

– Алло, Влад? Я свободна сегодня вечером!


* * *

Валерия ошибалась: Илья ехал в поезде «Москва-Ковров» во Владимир. Что ждало его там, и на что он наделся? Сергей после смерти матери через положенное время вступил в наследство, продал квартиру во Владимире, а в Новосибирске свою, приобрел большую по площади, сменил адрес. Так связь с ним прервалась совсем. Илья подавал в розыск, но пока ответа не было.

Город встретил его серым немного ветреным сентябрьским днем. Первым делом он отправился на могилу Лидии. На кладбище ветер, зацепившись за ветки деревьев, поутих. По всему видно было, что Сергей не бывал тут давно, наверняка с тех пор, как продал квартиру. Немудрено это, семья ведь у него, отдаленный регион страны. Как-то он там? Есть ли работа? Выучиться сыну так и не пришлось. Кто родился у них тогда, кому теперь Илья дед, внуку или внучке? Разобрал старые выгоревшие венки, выгреб мусор. Долго сидел на скамье в оградке с непокрытой головой. «Нет тебя, дорогой человек! – думал неспешно, – Неужели Богу угодно было забрать тебя лишь для того, чтоб я понял, как ты дорога мне, Лидия? Вот сижу я перед тобой пятидесяти с гаком лет, здоровый мужик, а чувствую себя стариком и неудачником – лузером, по собственному желанию приобретшим себе этот статус! Сына сам у себя отнял, тебя, любимое дело!»

Чуть забусило. Подумалось: наверное, будет дождь. Илья запрокинул голову. Верхушки деревьев, казалось, сходились в бесконечности в одну точку. Из этой бесконечности тихо, невесомо сыпал и сыпал желтый осенний лист. Нескончаемо долго смотрел он на этот завораживающий полет, удивлялся и радовался: как красиво уходит природа! На душе его появилась вдруг какая-то отрада. Он еще не понимал, что с ним происходит, но было что-то завораживающее в ощущении кладбищенского покоя, тишины. Тут нет суеты-сует, присущих живому человеку, вот, в чем дело! Тихо, мирно, а главное, если не учитывать стоимость убранства могил – полное равноправие. Собственно помпезность, дороговизна памятников и оградок – это амбиции живых. Тем, кто лежит под ними, уже все равно. Как говаривал покойный отец: «И царь, и народ, всё в землю уйдет».

С кладбища Илья возвращался с твердым решением: он останется во Владимире. Будет приходить на могилу Лидии. Скопит деньги и поставит памятник. А еще напишет повесть о первой жене.

Нужно навестить по старой памяти коллег из редакции. Накопления кое-какие имеются, попытается снять угол. Ах, как хотелось бы ему вернуться на старое место работы. Но пока это не вариант. За съемное жилье нужно платить. На зарплату журналиста не протянуть.

Привычно скрипнула входная дверь в редакции «Владимирские Вести». Он легко поднялся по знакомым, истертым ступеням лестницы на второй этаж. Стукнул костяшками пальцев:

– Можно?

– О, какие люди! Илья! Каким ветром к нам?

В помещении привычно накурено, рабочий беспорядок и громко включенный радиоприемник – время тут будто остановило свой бег. Илью окружили бывшие коллеги – трое мужчин, две женщины. Только один незнакомый молодой человек, учтиво кивнув ему, выскользнул за дверь.

– Попутным, – радовался встрече Илья. Принимал крепкие рукопожатия и объятия. – Слава Богу, вы живы, имею в виду редакцию. Как Мамай по России гуляет, кто выжил, а кто едва теплится.

– А мы где-то посерединке, – урчал здоровяк в растянутом свитере. – Ты-то как? Докладывай!

Илье не хотелось вот так с наскоку открывать все карты, загружать коллег своими проблемами. Он уклончиво ответил:

– Грех жаловаться, есть, конечно, проблемки. Я вот что думаю: до конца смены, если мне не изменяет память, полтора часа. Смотаюсь-ка пока за продуктами, «поляну» накрою, а? Посидим по старой памяти?

Сотрудники переглянулись. Мужчина в растянутом свитере – тезка Ильи – начальник отдела, расплылся в радушной улыбке:

– Мы-то готовы, только поляну вроде как хозяева должны накрывать, гость же у нас, а, девчата?

– Петрович, какие проблемы, сейчас сообразим чего нить, – выступила вперед старшая из женщин – Галина.

Илья бросил дорожную сумку на знакомый диванчик:

– Короче, я пошел. Гость гостем, но надо и честь знать. Попрошу не расходиться.

К приходу Ильи, столы в отделе были сдвинуты по старой схеме, застланы старыми газетами. В центре стола сиротливо стояла банка консервы, ощерившаяся зазубренным ртом, буханка черного хлеба, несколько луковиц, чуть поодаль стеклянная банка с коричневатым содержимым и нечитаемой этикеткой. Алюминиевые гнутые вилки, разнокалиберные стопки, початая бутылка водки и пакет заваренной кипятком китайской лапши.

– Извини, Илюха, чем богаты, – развел руками Илья-начальник.

– Пустяки, – балагурил гость, – выкладывая приобретенную снедь, – главное икра заморская есть, – подмигнул он Галине, – указав глазами на банку.

– А ты шикуешь, Илюша, – в свою очередь уколола она его словом, – указав на бутылку коньяка, лимон и шоколадные конфеты россыпью.

Четверть часа спустя компания, подогретая спиртными парами, общалась более непринужденно. Первыми ушли женщины. Потом мужчины – давнишние друзья.

– Еще по одной? – спросил Илья-начальник.

– А, давай, – как-то обреченно согласился Илья Зотов. Выпили, помолчали. Хозяин кабинета долго и пристально смотрел на гостя:

– Выкладывай, вижу, не просто так приехал.

– Не просто, – живо отозвался Зотов. – Думаю вернуться во Владимир.

– Знаешь, не удивляюсь, более того, соображаю: решил в первую семью вернуться?

Илья молча наполнил рюмки, разлив остатки коньяка. В задумчивости покачал головой:

– Рад бы, Илья Петрович, да грехи в рай не пускают. Помянем Лидию.

У Петровича сначала поползли вверх, потом сомкнулись лохматые брови:

– Когда? – только и вымолвил он.

– Пять лет назад.

– Извини, мы не слышали. М-да, такая женщина! – он смотрел в одну точку, своим колючим проницательным взглядом, о чем-то сосредоточенно думал. – Что случилось?

– Инсульт.

– Мои соболезнования. Помянем, Илья.

Друзья были немногословны, но отлично понимали друг друга. Вопрос с жильем и трудоустройством для Ильи разрешился неожиданно легко и просто. Его приняли в редакцию на полную ставку охранником – такая единица появилась в штатном расписании и на полставки ночным сторожем. Жить определили в комнатке вахтера при редакции. Илья не притязал на пятизвездочный сервис. Его устраивало наличие крыши над головой, койко-место в виде просиженного диванчика, тумбочка с электрической плиткой и чайником, редакционная столовка и общественная городская баня.

Съездил в Москву, забрал из квартиры личные вещи. Их оказалось негусто. Единственной ценностью был письменный стол. Тяжелый, из хороших сортов дерева с инкрустацией по столешнице, под которой хитро помещался потайной ящик. Если верить продавцу, работа неизвестного мастера девятнадцатого века. Приобрести его – это была амбициозная прихоть Ильи. Это добро пришлось отправить по железной дороге. Едва втиснул его потом в комнатку. Маленькую печатную машинку привез в рюкзаке. Потекла новая полоса жизни.


* * *

Как-то отпросился у шефа, нужно было смотаться в Москву, забрать прибыль от распродажи вещей из последней поездки «челноком». Петрович посоветовал:

– Слушай, Илюха, ты говорил, что остались кой-какие деньжата. Ты их попридержи. Идет приватизация квартир, многие еще не расчухали, с чем это едят, продают за бесценок жилье. Я тут подчеркнул для тебя, – бросил на стол небольшую газетку «Недвижимость».

По возвращении из Москвы, Илья действительно смог приобрести небольшую квартирку-пенал на самой окраине города в рабочем квартале. Начал понемногу обживаться. Задумал написать повесть «Лидия». За вдохновением, как ни странно, ходил на кладбище. Подолгу сидел на скамье у могилы. Вынашивал сюжет.

Работал с небывалым подъемом. С плеч его будто свалился тяжкий груз. Мимолетные встречи с женщинами не оставляли в душе следа, даже лица их стирались из памяти чуть ли не на следующий после близости день. Илья добровольно порвал связь со всеми родственниками. Теперь даже единственный из оставшихся на родине брат Данила не знал о разрыве Ильи с Валерией и его бегстве из Москвы.

Свобода от каких бы то ни было личных обязательств и обязанностей с одной стороны давала возможность для творчества, а с другой расхолаживала. Все чаще Илья стал прикладываться к рюмке.

Как-то Петрович посоветовал: «Илюха, я гляжу, ты горишь, поумерь пыл, не хватит «угля» до остановки под названием «пенсия»!»

– А-а! На кой она мне, пенсия? Жены нет, сына нет, денег – кот наплакал, квартира – конура краше, никому не должен, чем еще заняться свободному мужику?

– Чем? – в тон ему спросил Петрович.

– Водку пить! Хор-рошую штуку изобрели для утехи. Все болячки лечит, в том числе и душевные раны! – безапелляционно заявлял Илья.

Минуло восемь лет. Илья за это время располнел, обрюзг, изрядно поседел. Один плюс: успел выпустить книгу с повестью «Лидия». Оформился на заслуженный отдых. Провожали с почетом из редакции. Теперь уже нашлось, чем накрыть столы.

Продолжал трудиться в редакции. И все же не рассчитал сил писатель. Приступ случился в рабочее время. «Скорая» помощь, больничная палата, диагноз – ишемическая болезнь сердца, операционный стол, первая группа инвалидности.

Два года Илья буквально выкарабкивался, возвращался к нормальной жизни. Решил: со спиртным покончено навсегда! Сел на строгую диету, занялся спортивной ходьбой. Подолгу гулял в окраинном городском парке. Результат не заставил себя ждать: вес пришел в норму, появилась легкость в теле и ясность мысли. Его перевели на вторую, затем третью группу. Опять пригрели в редакции – выхлопотали должность вахтера.

Памятник Лидии он успел поставить еще до болезни. Теперь еще чаще можно было увидеть его на скамье у могилы. Лишь в зимнее время он не посещал кладбище, Лидия похоронена в старой части, боялся не выбраться из снегов.

Последний раз в году выезжал по предзимью. Тепло одевался, брал с собой термос с чаем, разговаривал с Лидией, прощался до весны.

Как-то в один из поздних осенних дней воскресенья он сидел на знакомом погосте. Размышлял о судьбе и происходящих в стране переменах, поймал себя на мысли: в прожитые в Москве годы, он будто не замечал течение жизни, смену времен года. Разумеется, слушал прогноз погоды и одевался по сезону, но вот так, чтобы остановиться, полюбоваться природой, подумать о чем-то, у него, увы, не было времени или желания?

Из-за спины послышались осторожные шаги, подумал – собака, много их бездомных тут промышляет. Специально для бедолаг брал кусок хлеба. Обернулся, перед ним стоял мужчина – его собственная копия в молодости, только глаза матери. Илья резко встал. Мужчина снял шапку:

– Здравствуй, отец!

– Сережа, Господи, Боже мой! Сын! Ты когда приехал?

– Я проездом.

Сергей одет в дорожную куртку, спортивные брюки, вязаная шапочка, которую он теперь комкал в руках.

– Надолго? – в растерянности спросил Илья Григорьевич. Опомнился, не то спросил, попытался выкрутиться: – Где остановился, Сережа?

– У меня дом, можно сказать, на колесах, – неопределенно мотнул головой куда-то за спину. – Этот памятник, твоих рук дело?

– Я поставил, сынок! Лет пять уже как.

– Спасибо! Сколько я тебе должен?

Илья не сразу нашелся, что ответить, лишь скупая слеза затуманила взгляд. Повисла пауза. Сергей шагнул вперед, обнял надгробие: «Ну, здравствуй, мама, вот я и добрался до тебя, – провел рукой по фотографии, – красивая, спасибо, отец, любила она эту фотографию. Ты мне не сказал, сколько я за памятник должен».

– Сережа, сын, виноват я перед вами! Никакими памятниками мне той вины не искупить!

Он вдруг побледнел, грузно опустился на скамью. Тщетно пытался достать что-то из кармана, руки не слушались. Сергей бросился помогать, вытащил пластиковую тубу, сыпанул на ладонь мелкие таблетки. Илья жестом показал «одну». Когда спазм отпустил, и выровнялось дыхание, выдохнул:

– Ничего, сын, сейчас пройдет.

– У тебя это что, сердце? Илья вяло улыбнулся:

– Мотор барахлит. Отпустило.

– Что ж ты один? Прихватит эдак, не выберешься.

– Я в нагрудный карман постоянно кладу какой-либо документ, удостоверяющий личность, на всякий случай. Давно я один, Сережа. По собственной вине. Ты давай-ка плесни из термоска, помянем маму.

– Тебе же нельзя и я за рулем.

– Я её, голубушку, спиртным никогда не поминаю, чай это из шиповника, боярышника и кипрея, говорят, успокаивает, сердечную мышцу укрепляет.

С кладбища уходили вдвоем. Илья кратко описал свое житье, скрыл об операции на сердце. Приглашал сына к себе. Сергей отказался:

– Не могу, отец. Я ведь не один, вон ребята на трассе стоят – целая колонна. Дальнобоем занимаюсь, жить-то как-то надо. Ты уже дважды дед. Сын и дочь у нас с Иришкой.

– А зовут как? – радовался Илья.

– Сын – Григорий, в честь деда, а дочка – Лидия.

Простились теплее, чем прежде, обменялись адресами и телефонами.

Сергей признался:

– Я в прошлом году летом заезжал, не смог могилу найти. Изменилось тут все. Опять же памятник, я-то деревянный крест искал. И сегодня блудил, увидел тебя, дай думаю, спрошу, тут недалеко часовенка стояла, когда маму хоронили. По ней и надеялся ориентироваться.

– Часовенка была. Обветшала совсем, ее убрали, там теперь «новый русский» до небес стоит.


* * *

Илья писал в Новосибирск, а чаще звонил сыну. Сергей обещал приехать семьей, звал к себе. Но, ни то, ни другое не случилось. Илья не решался ехать один в такую дальнюю дорогу. Сергей мотался по рейсам, обеспечивал семью, никак не мог собраться навестить отца. Илья был рад и такой связи. Откладывал с пенсии небольшие средства, высылал внукам ко дню рождения, к праздникам.

Минуло четыре года. Последнее время Илье Григорьевичу не писалось. А писалось так, «в стол». Теперь в моде гламурные романчики, скороспелые детективы, закрученные сюжеты, фэнтези.

– Газетно-журнальная пошлятина! – сердился Илья, – видно уж не бывать на нашей улице празднику. Всю Россию заполонила «чума»!

Все больше на него находила апатия. А еще приходила долгими ночами идея: не бросить ли все? Уехать на родину, поселиться в родительском доме и там без суеты отдаться настоящему труду. Разве мало русских писателей свои лучшие творения «родили» «в глуши, в деревне»?

Идея, хоть и представлялась отчасти утопической, не давала покоя. Особенно после того как прислал письмо Данила. Вернее брат ответил на его письмо, в котором Илья наконец-то дал знать о себе и ненавязчиво спросил: «Осталось ли что от отчего дома?».

_«Дом_наш_стоит._Слава_Богу,_целы_окна_и_двери,_печь_на_хорошем_фундаменте_исправна._Крыша_не_течет._Только_вот_полы_провалились_–_лаги_прогнили»._

Растревожило письмо брата. Вселило надежду, утвердило в идее – вернуться. Лишь одно сомнение мучило: кабы еще захоронение Лидии перенести. Посещать ее вошло в привычку, стало потребностью.




* * *

Илья Григорьевич ехал на родину поездом «Москва-Барнаул».

«Так-так, так-так» – стучали колеса, глухо вторило им сердце писателя. Он лежал на нижней полке купе. «Все устроится, – уговаривал сам себя, – Мне не нужно больших благ, был бы кров и тепло, пенсии на пропитание хватит».

В родную деревню Илья прибыл рейсовым автобусом к полудню. Вышел вслед за несколькими пассажирами и вдруг растерялся: «Куда это его завезли?» Надпись под крышей остановки гласила «с. Кулаково». Все верно. Но какая это улица? В его бытность остановка была в центре. Тут всегда кипела жизнь, располагались все главные объекты производства, школа, сельский Совет, Дом культуры, пекарня, магазины и почта. А теперь ровные поляны, редко разбросанные покосившиеся домишки. Спросить не у кого. Те несколько пассажиров, не узнанные им, сразу разбрелись по своим делам. Автобус скрылся из виду. Больше ни души. Илья побрел в обратном направлении. Соображал: «Наверное, задумался и проскочил на самую окраину. Нужно искать перекресток дорог». Пройдя несколько метров, он мало-помалу сориентировался, определился, куда идти. Только что же получается? Это и впрямь центр села, изменившийся до неузнаваемости. Стерты с лица земли магазины, пекарня и совхозная столовая, от огромного машинно-тракторного парка остался лишь полуразрушенный фундамент и частично уцелевшая наружная стена здания. Всю дорогу, пока Илья шел к брату, не переставал поражаться обнищанию и заброшенности некогда крепкого, оснащенного техникой и оборудованием хозяйства.

Данила Григорьевич встретил Илью радушно. Он гордился младшим братом. Когда-то слава о нем грела и его семью. Его приглашали в школу на классные часы, старший Зотов рассказывал ребятам о детстве младшего брата-писателя. Несколько раз ездил в райцентр на спектакль по пьесе Ильи в исполнении народного театра. Поднимался на сцену, улыбался, кланялся публике в конце спектакля.

Илья не сказал Даниле о своих планах, не спешил наведаться в родительский дом. Выспрашивал все исподволь. Вместе сходили на погост, долго сидели там, на устроенных скамьях, тихо беседовали. Илья признался брату, что испытал шок от увиденного. Данила сетовал, как изменилась деревня: «Молодежь исповадилась, разленилась. Много пришлого люду – перекати поле. Воровство и пьянство процветает. В город бегут, потому как работы на селе нет, школу вот-вот закроют, в детском саду обслуживающего персонала больше чем детей. Старики доживают, как придется: у которых дети рядом – счастливы, а которых в дом престарелых определили. Говорят, неплохо там. Только виданное ли раньше это дело при живых детях? Но человек ко всему привыкает!»

На другой день Илья Григорьевич решил сходить в ближайший лес один. Этот лесок в детстве он вдоль и поперек исхаживал, каждый кустик и пенёк знал. Вспомнит ли, не заблудится теперь?

Данила предупредил: «Там прямого-то пути как в детстве нет, немного правее по большаку пройди, как положе спуск пойдет, прямиком к лесному котловану по нему выйдешь. Смотри не заплутай, места наши шибко изменились».

Река детства, на которой вырос и выпестовал Илья не один десяток гусиных выводков, обмелела еще в далекие годы его юности. Лишь по весне её русло заполнялось талыми водами – зимы снежными были, да в дождливое лето небольшое озерко за деревней подпитывало её своими водами. После, когда он служил в рядах Советской армии, новому хозяину – директору совхоза из пришлых людей пришла в голову идея почистить озерко. Откроются ключи – озеро разрастется, оживет речка. Ничего не получилось из той затеи, только нарушили что-то в природе. Заросло камышом и рогозом озерко, затянулось илом – заболотилось. Речушка пересохла совсем. Расползлись, затравенели илистые берега, русло густо заросло тальником.

Есть за деревней два дальних озера. На одном отродясь рыба не водилась, на другое мужики в основном на подледный лов скопом ездят.

Уже не в бытность Ильи решили в деревне устроить взрывной котлован. Запустили рыбёшку. Детвора и водоплавающая птица новый водоем облюбовала, и вписался он в местный пейзаж, как всегда тут был.

Илья прихватил с собой плетеную корзинку, мало ли какая находка встретится: корень замысловатый, первый грибок, медуница. На спуске с большака подобрал удобную палку – пригодится опереться, ветки раздвинуть. Не доходя до котлована, увидел на берегу резвящуюся детвору. Мальчишки и девочки орудовали палками – подбрасывали небольшой серого цвета мяч. Как-то неловко у них это получалось, мяч срывался, падал в траву. Зато визгу и смеху хватало на весь окрестный лес.

Захотелось подойти, побеседовать с ребятами. Вряд ли это поколение интересуется его книгами, если вообще читает. Просто хотел пообщаться, понять, чем дышат современные ребятишки на его родине? Посоветовать, как обращаться с мячом, в какую игру с ним можно играть. В его время игр было множество, в том числе и с мячом.

Но побеседовать не пришлось, едва завидев его, дети бросили мяч и стайкой исчезли в глубине леса. Провожая ребят взглядом, Илья вслух процитировал Сергея Есенина: «И другая юность брызжет новью на мои поляны и луга».

Данила наказал ему пройти по берегу котлована против часовой стрелки, проверить оставленную им «морду». Где-то должен быть привязан шпагат, удерживающий рыболовную снасть. Он быстро нашел его, потянул, снасть поддалась легко, но по мере вытягивания на мель, становилась все тяжелее. Илья обнаружил, что она полна рыбешки. Золотистые и серебристые караси разных размеров бились о её стенки. «Э-э-э, да тут не только кошкам, тут и на уху хватит!» – обрадовался гость. Освобождать «морду» не спешил: карасики свежее будут, пока он прогуляется по лесу.

Лес встретил ласковым шорохом, пением птиц, благо погода налаживалась, вот уж и первые комарики зудят над ухом. Чем дальше Илья углублялся в лесные кущи, на душе его разливалась отрада: «Господи Боже мой, почему ты меня раньше не сподобил?! Сколько лет я был лишен всего этого! Вот где рай для души и ума! Вернусь, теперь точно вернусь! Мне ровным счетом нечего терять, а вот приобрести душевный покой на исходе лет, это дорогого стоит!»

Набрал букетик медуниц. Постоял у муравейника, полюбовался суетой насекомых-трудяг: «Всё в их «государстве» устроено разумно. Мог бы так и человек!» Наткнулся на малюсенькое хвойное деревце, мял в руках хвоинку, нюхал. Недоумевал: «Неужели кедр? Каким ветром его сюда занесло? Не зря брат сказал, что всё очень изменилось. Отродясь не бывало в наших местах кедрача». Через несколько шагов еще деревце, уже более крупное. Сомнений не оставалось – кедр. И вдруг его осенило: много лет назад отец – Григорий Маркович привез из тайги кедр. Кедрёнок – как он его называл. Он тогда позвал маленького Илюшку и они вместе посадили его в выкопанную отцом ямку. Помнится, в эту ямку отец предварительно высыпал песчаную почву из газетного свертка. Когда Илья спросил, «зачем», отец объяснил, что она с того места, где рос этот кедрёнок, мол так лучше приживется. Однако, приживался саженец трудно. То весело зеленел весной, обещая быть бодрым, то желтел к исходу лета. Казалось, вот-вот осыплются его шелковистые иголочки, засохнут веточки. Отец поливал, притемнял кедрёнка в особо знойное лето. На зиму сооружал для него каркас из деревянных планок, чтобы снегом не раздавило. И взялся-таки кедр за силу, укоренился.

«Неужели это отпрыски отцовского кедра?» – мысленно рассуждал Илья. Ему теперь нестерпимо захотелось попасть в родную усадьбу. Он поспешил обратно на котлован. Только к «морде» теперь пошел по противоположному берегу, там, где резвились ребята. Тут берег плавно и покато уходил к самой воде. До того места, где играли ребятишки оставалось метров двадцать. Вдруг его внимание привлек серый предмет на воде у самого берега. Илью озарила догадка: «Ёжик утонул? Быть того не может, при необходимости ежи неплохо плавают». Он прибавил шаг, спустился к самой воде. Ну, так и есть – ёжик. Безжизненное тельце распятьем распласталось на мелких волнах. Воды тут по щиколотку, не больше, отчего же он утонул? Илья дотянулся посошком, вытянул ёжика на берег, перевернул на спинку. Живот, нос, лапки животного были в многочисленных ранах, кровоточили. Жуткая догадка обожгла его: «Мяч! Серый мяч, которым играли дети – это и был несчастный ёжик!» Илья почти бегом припустил на то место, где они играли. Теплилась надежда: «Не могли это сделать деревенские ребятишки!» Палки – орудия пыток лежали в траве. Он поднял одну из них, осмотрел. Так и есть: на конце кровь. Кровь безобидной, полезной зверушки. Забавный колючий клубок с глазками-бусинками. Персонаж добрых народных сказок.

Что же случилось с вами, дети? Кто посеял в ваши неокрепшие души столь живучие и цепкие семена зла? Значит, докатилась уже чума безбожия и бездушия и до тебя, деревня?! Вот тебе и племя младое, незнакомое!

Опять на ум пришел Есенин. Эх, Серега, каково тебе было, когда ты увидел не лучшие перемены на своей родине?!

В школе учили, что поэт сильно ошибался, тоскуя по уходящей в прошлое деревне. Сетовал, что на смену живым коням придут мощные железные трактора, и хлеб будут собирать черной железной горстью.

Нам же внушали, что хлебам колоситься не на мелких крестьянских наделах, а зашумит он, заволнуется необъятными морями-океанами на колхозных и совхозных угодьях.

Было то златое время, когда вольно колосились эти поля. Наши отцы, пришедшие с фронта, с жадностью взялись за работу. Корчевали леса, осваивали целину. Но износилось то поколение, ушло на покой, на смену пришло наше.

И уже нередко дети отцов-фронтовиков и тех, кто «сражался» в тылу, внушали своим детям – нерадивым ученикам: «Будешь плохо учиться, век тебе на ферме коровам хвосты крутить!» Получается, труд крестьянина стал непочетен, а сам крестьянин темный, неграмотный человек?

Пришедшая на село техника слишком быстро вытеснила коней. Индустриализация!

Не ошибался, выходит Сергей Есенин, а видел далеко вперед.

Тянулись, тянулись к смычке с городом и «вытянулись»!

Прав был еще один певец русской деревни – Николай Рубцов:

«И города из нас не получилось, и навсегда утрачено село». Утрачена любовь к земле и почет к крестьянскому труду.

Он вернулся, взял истерзанного ёжика, вынес на высокий берег. Вновь осмотрел. Ёжик был небольшой. Судя по половому признаку – мальчик. А применительно к человеку – юнец безусый, значит беззащитный. Иголки у таких ежей еще слабые и мышцы слабые, не могут они, как следует свернуться в неуязвимый клубок. Вот и тыкали они его палками в то место, где смыкается мордочка с хвостиком.

Сколько их было бездушных, жестокосердных ребят? Человек семь-восемь. Ладно бы одни мальчишки. Три девочки визжали от восторга на всю округу. И не его, чужого человека они напугались, как подумалось вначале, понимают, что творят! Бытует в народе расхожая фраза: «И ежу понятно». А понятно ли этому, за что растерзали его двуногие существа, придя в его же дом?

Из памяти Ильи невольно всплыл несчастный гусёнок, с которым он как с ребёнком нянчился в детстве. Как настигло его первое, по-настоящему выстраданное горе утраты.

Кое-как выбрал из «морды» рыбу и поплелся домой. Весь восторг общения с природой улетучился разом.

Данила Григорьевич увидел перемену в брате, спросил участливо:

– Что, братка, накатило, или занемог небось?

– Не говори, Данила, накатило, еще как накатило! Пойду, схожу на отчую усадьбу. Там дом-то на замке?

– Так погоди, отдохни немного, вместе прогуляемся, – озаботился брат.

– Извини, Данила, хочу я туда один сходить. Нужно мне очень, понимаешь, повидаться с отчимом домом и решить один вопрос «тет-а-тет», как говорится.

– Ну, как знаешь, – подернул брат плечами.

Илья кивнул в знак благодарности, спохватившись, сказал:

– Слушай, встретил в лесу поросль кедра. Неужели потомки нашего?

– Они самые. Плодоносит потихоньку. По пять-шесть шишек родит. Мои ребята, пока пацанвой были, снимали, теперь некому – внуки еще малы. Птицы видно разносят. Многие находили, откапывали, только не приживаются они, тенелюбивое растение, наша почва – чужая для него среда.

С трепетом в сердце подходил Илья к родовой усадьбе. С чувством вины, словно заблудший сын к отцу. Еще не заходя во двор, охватил взглядом, отметил большие перемены: дикая яблонька у калитки, раскинув крону, перекрыла шатром половину ограды, черемуха разрослась, заполонила весь левый угол сада. Ель и кедр растут вольготно, как в тайге. Отчий домик показался маленьким затерянным островком в этом зеленом царстве. Попытался открыть калитку.

– Э, мужик, куда ломишься? – услышал грубый оклик. Обернулся. На него смотрели двое – молодой мужчина и парень-подросток. Шевельнулась обида: как смеют так разговаривать с ним?

– Мужик, ты что, не догоняешь? Куда ломишься, спрашиваю?

– Я брат Данилы Григорьевича, это мой отчий дом, – вдруг смягчился Илья. По сути, он ведь стал здесь чужим, так чего обижаться?

Ему удалось-таки открыть калитку. Зашел на затравеневший двор. Раньше, когда тут кипела жизнь, трава не успевала вырастать за лето, выбитая ногами людей и животных. Теперь же аптечная ромашка и конотопка росли сплошным ковром. Трава пробивалась даже сквозь дощатый настил, ведущий к порогу. Однако это не создавало впечатления запущенности, Илья отметил, что с удовольствием походил бы по этому ковру босыми ногами. Сразу за околицей деревни в детстве на таких травянистых полянах детвора играла в лапту, волейбол. Бегали в основном босиком: и ногам вольно, и башмаки дольше сдюжат.

Завернул за дом, увидел знакомые надворные постройки: открытый навес и сарайку. Тут вот стояла низкая банька под дерновой крышей с единственным окошком-глазком. Нет ее, только остов разоренной печи с чугунной дверцей остался. Левой стенкой предбанника – помещения перед баней, служила стена навеса. На вбитых в стену гвоздях висит всякий хлам: мотки проволоки, паяльная лампа, прохудившийся дымарь для ухода за пчелами – хозяйство отца. В тряпичных узелках Илья обнаружил шишки хмеля и ёлки – хозяйство матери. На хмеле мать искусно ставила квас, а еловые собирала для самовара. Сколько же лет и зачем они тут провисели? Дождаться его?

Крылечко, в три ступеньки ведущее в дом разобрано. На его месте поселилась полынь и вольно разросшийся пырей. На ржавой дверной щеколде сиротливо болтается (охранять-то нечего) амбарный замок. Такого замка Илья в свою бытность не помнит. Двери практически не запирались. Это уж за редким исключением, когда хозяева уезжали из дома далеко. И то сказать, замок был маленький, в форме подковы, открывался легко полым ключом с бородкой. Ключ далеко не прятался, клали его тут же над косяком двери в ложбинке. Тогда все так делали. Воровать было нечего? Люди были честнее? Наверное, то и другое.

Калитка в сад на пружинке, длинный кованый крючок на торце – все узнаваемо и до боли знакомо. Вот, оказывается, как хранит память все до мелочей. Бережно как страницы старой, обветшавшей книги листает Илья картинки детства и отрочества. Отворил калитку, знакомо скрипнула пружина.

Вот и возмужавший кедр. Узловатые корни выступили на поверхность, ствол как бы приподнялся чуть на пьедестале, но как надежно вгрызся он в твердь земную! Быть бы хоть чуточку похожим на это мудрое дерево! Прочно ухватившись корнями, он оставил след на этой земле: его семена разнес ветер и птицы. Его дети вопреки времени и обстоятельствам дают робкие всходы, чтобы взметнуться через годы такими же мощными кронами и родить своих детей, внуков-правнуков!

Прислонился к шершавому стволу, обхватил руками:

– Когда ты успел эдак вымахать, друг? Или я стал так стар? – и вдруг непрошеная скупая слеза скатилась по щеке: – Ах, отец, не твои ли это руки-ветви обнимают небо над нашим кровом, взывают к нам, твоим потомкам? Не призываешь ли ты нас, не быть Иванами родства не помнящими? Чтить свой род, любить Родину, беречь природу! Успевать творить добро, а не разбрасывать камни, которые будет трудно потом собирать?!

Кедр высоко и торжественно раскинув крону тихо шумел в ответ длинными шелковистыми иголками. Благодатная тень расстилалась вокруг, укрывала половину домика.

Илья прошел вдоль глухой стены. Память на ходу выдергивала давно забытую информацию. Вот этот угол подгнил когда-то, так как зимой окна «плакали». Илья учился классе в седьмом-восьмом, когда поднимали дом на домкратах, меняли подгнившие венцы, подливали фундамент. Выпилили, выскребли гниль и частично поменяли бревна. Но прежде, чем их уложили на паклю, Илья всунул в глубину паза свернутую в несколько раз плотную бумагу. Мать засмеялась: «Чего ты там придумал?» Илья тоже засмеялся:

«Это на память потомкам!» Что написал он тогда в той бумаге? Кажется, перефразировал стихотворение Лермонтова «Смерть поэта» посвященное Пушкину. Илья оглаживал руками стык бревен, где делали замену. Странно, древесина была довольно свежей. Он продолжил свои исследования: попытался вдавить ноготь в волокна древесины. Дерево, твердое, словно каменное, не поддавалось. Похоже на лиственницу. Нет, тут что-то явно не сходится. Дом рублен из березовых лесин, и в починку они тогда пустили березу. Лишь на один ряд у фундамента удалось достать лиственницу. Это дерево, соприкасаясь с сыростью, становится с годами только прочнее. Надо будет спросить у Данилы, похоже, ремонт делали еще, уже без него.

Теперь он двигался вглубь сада. Искал колодец или хотя бы остов сруба. Обогнул заросли ирги и малины. Вот и скрипучий колодезный журавль. И колодец нашелся. Подходить опасно: подгнивший сруб провалился, как и настил возле. Но для него важнее журавль. Илья уверенно двинулся к его основанию – вертикально вкопанному столбу. Старательно притоптал траву у его подножия. Вот тут он захоронил тогда своего несчастного питомца. На земле не осталось, конечно, ни бугорка, ни ямки, лишь густые заросли травы и малины. Столб у основания подгнил, выщербился отдельными волокнами. Но среди этих щербинок он отчетливо смог различить вырезанные ножом буквы и отдельные слоги: «Ту», «л», «ит», «счас», «гус», «й», «цып». Звездочка не пострадала от гнили, лишь глубокий след от ножа оброс лишайником.

Илья обошел дом по периметру, осмотрел крышу, заглянул в окошки. Отмыкать замок и заходить внутрь, так и не решился. То, что увидел, навело на грусть, но и порадовало. После истории с ёжиком не хотелось окончательно портить себе настроение.

Возвращаясь к брату, он мысленно для себя уже многое решил. Вот теперь впору поговорить с ним, посоветоваться, как сделать лучше?

За ужином он ошарашил Данилу:

– Хочу вернуться на родину. Вас не стесню (разве что первое время придется просить кров), хочу жить в отчем доме. Сад там замечательный! Дом крепкий, на мой век хватит. Буду жить, работать под сенью посаженного отцом кедра. Одна забота гложет: как быть с дровами? Не под силу мне уже тяжкий крестьянский труд. Данила взглянул на младшего брата, улыбнулся скептически.

С минуту молчал, думал о чем-то, качал головой. Илья ждал ответ. Наконец, старший брат заговорил:

– Дрова, говоришь? Это-то как раз самое простое. Дрова теперь запросто можно купить. Работы на селе нет, вот, мужики сплачиваются в бригады, заготавливают по заявке немощным старикам, одиноким женщинам. Были бы деньги.

Илья повеселел:

– Стало быть, полдела решено. Сделать в доме ремонт, думаю тоже нанять кого-то. То, что по силам, сам, конечно, сделаю. Думаю, к осени управлюсь. Сегодня в дом заходить не стал, пойдем завтра вместе, посоветуемся, прикинем, как и что.

Данила долго убеждал Илью в несостоятельности его решения, в глубине души полагая, что помечтает брат, уедет и с концами. Как аргумент вставил:

– Утопическая идея! Твоя Валерия на второй день сбежит от одного деревенского сортира. И душевых кабин и ванных комнат мы тут не держим.

Илья хохотнул невесело:

– Не сказал я тебе главного, брат: с Леркой давно покончено, да и вообще с женским полом. Один я тут доживать планирую. Работать всерьез думаю. Подрастерял я себя за эти годы. Вот скажи ты мне честно, как старший брат: читаешь ли мои опусы?

Данила взглянул исподлобья:

– А и скажу! Раньше читал и гордился родством с тобой! А вот теперь…

Илья смотрел на Данилу с большим вниманием:

– А теперь? Говори, братка, мне очень важно твое мнение! Сам себе цену я знаю и цену своему труду знаю, но объективная критика нужна как воздух, тем более из народа.

– Вот я и говорю, глядя в глаза: раньше читал. А потом. Как бы тебе это сказать?! Оторвался ты брат, от земли, от людей простых оторвался. Какая-то у тебя фантазия не фантазия, утопия, фикция. Вот, нужное слово – фикция. Короче, не читаю больше.

Жена Данилы – Нина Михайловна, спокойная рассудительная женщина, смущенная откровением мужа, вставила было, реплику:

– Критиковать все горазды. А ты вот возьми и напиши! Данила посуровел ликом:

– Цыц, жена! Я ему брат старший! Насчет «напиши», не мое это. А вот он! Взялся за гуж – тяни! Не роняй планку. Не можешь? Лучше не пиши!

– Да ведь я и не пишу в последнее время почти ничего, так, статейки в газеты тискаю, последнюю книгу лет пять-шесть назад издал.

– Вот в той последней я и разочаровался. Раньше твои пьесы даже в райцентре ставили, меня приглашали. А уж как мать берегла каждую бумаженцию, безделицу, что с тобой была связана. Небось, помнишь, как прогнивший угол на доме меняли, ты еще школьником был, свиток какой-то в паз положил?

Илья засмеялся, покачал утвердительно головой. Данила рассказал, как делали ремонт, когда угол прогнил вновь. Обнаружили бумагу, очень удивились. Ну, а когда разобрались, чьих это рук дело, мать запечатала находку в конверт, прибрала. Данила вынес шкатулку, перевязанную красной тесьмой.

– Вот тут все её сокровища.

– За это отдельное спасибо, брат! – благодарил Илья, – Уверен, найду для себя что-то полезное. Мать всегда была Берегиней!

Уединившись перед сном, он раскрыл материнскую реликвию. Обнаружил на первый взгляд разные безделицы: комсомольский значок, сложенные вчетверо школьные Почетные грамоты, Похвальный лист с литературной школьной Олимпиады, Благодарственное письмо от командования воинской части. В пожелтевшем конверте лежала полуистлевшая бумага, о которой говорил Данила. Илья развернул ее, прочел с улыбкой: _«Капитальный_ремонт_произведен_25.05.1961_г._бригадой_«Сами_строим,_сами_и_живем»_под_руководством_Г.М._и_В.Д._Зотовых._ЗАВЕЩАНИЕ_ПОТОМКАМ:_

_О,_вы,_надменные_потомки,_не_смейте_разбирать_наш_дом!»_– написано было красным карандашом крупно, печатными буквами.

– Плагиат, однако! – хохотнул Илья.

В особом пакете хранились солдатские треугольники отца. Илья помнил их содержание, но всё же бережно развернул, перечитал заново. В письмах мало информации, но они передают дух того времени, настрой советского народа. Отец очень уважительно обращается к родным: _«Здравствуйте,_дорогая_моя_супруга_Васса_Даниловна,_дочки_Мария_и_Валя,_сыночек_Данила,_все_родные_и_знакомые!»_В каждом послании как наказ: _«Мои_пожелания_вам:_как_можно_лучше_работать,_учиться,_этим_вы_поможете_быстрее_разгромить_врага,_очистить_нашу_территорию,_временно_оккупированную_немецкой_гадиной._Недалёк_этот_день,_когда_будет_на_нашей_улице_праздник._Наше_дело_правое,_победа_будет_за_нами!_До_свидания._Ваш_супруг_и_отец»._

В более современном конверте были аккуратно уложены записи Ильи, сделанные неуверенным ученическим почерком на разлинованных тетрадных листках. По содержанию они были наивны и корявы, но важна была их суть – полузабытые картинки из детства, рассказанные отцом истории фронтового быта и трудных военных и послевоенных будней. Скупые сведения, подслушанные с полатей и записанные его мальчишеской рукой. А вот и песня

«Враги сожгли родную хату».

Илья читал свои детские сочинения, не скрывая довольной улыбки. Отмечал про себя, что память стёрла некоторые мелочи, но вот ведь как пригодятся теперь эти записи.

Один из рассказов заставил задуматься. Назывался он «Мой отец герой Советского Союза». Героем Григорий Маркович Зотов не был. Что за фантазия? О чем рассказ? Перечитал внимательно. Теперь все понятно. Речь в нем шла о том, как отец, сам раненный в предплечье, истекая кровью, вытащил с поля боя друга-земляка. Земляком того солдата можно было назвать условно, родом он был из Абакана, но сибирское происхождение сдружило бойцов как братьев. Звали солдата Арсений Малых. Ранение у него было тяжелейшее в брюшную полость. Арсений стонал, просил оставить его, но Григорий упорно тащил друга на плащ-палатке до ближайшего окопа. После боя друзья были доставлены в полевой госпиталь. Арсений скончался на хирургическом столе. Григорий, набравшись сил после ранения, написал вдове друга в далекое хакасское село о том, как мужественно сражался и погиб ее муж. За участие в этом бою и спасение товарища, Григория Зотова наградили медалью «За отвагу», что и стало для подростка Ильи основанием присвоить отцу звание Героя. Все мальчишки военных и послевоенных лет, перебирая награды на полинявших от пота гимнастерках отцов, записывали их в герои. И это нормально и правильно. Чудовищно, что теперь эти святыни продают на рынке. Дожили!

Благодаря записи вспомнил Илья то, как много лет спустя вдова Арсения Малых приехала с двумя взрослыми сыновьями к ним в гости. Оказывается, в том солдатском письме Григорий указал свой домашний адрес. Родители встретили семью боевого друга с почестями. До полуночи за столом шла беседа:

Григорий рассказывал сыновьям Арсения о войне, о солдатской дружбе и взаимовыручке. Отмечал на карте, привезенной гостями, место боя. На этот раз Илью не отправили на полати, а позволили вместе со всеми слушать рассказ отца.

Помнит Илья, как мать еще долго разговаривала вполголоса с вдовой солдата, когда все мужчины улеглись спать.

– Родилась я в двадцатом году. Из четверых старшая в семье. Отец умер рано, мне двенадцать лет едва исполнилось, сестрам девять и шесть, а самому маленькому Васе – три годочка было. Надрывалась мамка в работе, чтобы нас прокормить. И мы вместе с ней. Работали день и ночь. Учиться мне почти не пришлось. Четыре класса грамотёшки. Читать да деньги считать умею, – смеялась Васса.

– Да и я столько же, – вторит ей гостья. – Мы с тобой, выходит, сёстры названые.

– И не говори, мне в школу и одежек не было. А работать, где только не приходилось! В поле, на коровнике и на лошадях. В тридцать седьмом поженились с Григорием. Только начали обзаводиться хозяйством, дети народились – двойня – Мария да Валя, сынок Данила, как объявили войну. Начали мужиков забирать целыми партиями. Прощались на околице всей деревней. Не важно, кого провожали. Рёв стоял, сердце кровью обливалось: свидимся ли еще? Повезли на грузовых машинах. Мы следом – пыль столбом. Детишки за подол цепляются. Не приведи Господь еще такое испытать.

– А наших по реке на пароходе увозили, – вспоминает гостья, – никогда мне того дня не забыть, как Арсения увозили. Отчалил пароход, загудел. Женщины бежать вдоль реки, платками машут, ревут, кто споткнется, упадет, подымется и опять бежать. А с парохода песни. Знать поддерживали нас наши воины. Эх, Арсеньюшка мой! Кабы знать, что не вернется, пуще глаза бы берегла, лелеяла. Мы так-то дружно жили, а всё одно будто вину какую перед им чувствую. Я живая, а его вот нет.

– Зря ты эдак, сестрица! – возражает ей хозяйка. – Ты погляди, каких сынов одна на ноги подняла! Видит он, радуется!

– Радуется, – соглашается Александра, – хорошие у нас ребята, вот найти бы могилку его, земельки набрать. Привезу, старикам у крестов подсыплю. Мать-то его жива еще была, а как похоронку получили, сразу и слегла. Мне бы куда легшее с бабкой родной детей растить было. Старая была, а все же женщина – хозяйка. Я целыми дням на работе, дети при ней, хоть мякиной, да накормлены. Да и я с работы прибегу не к пустым чугунам. Она, бывало, сама впроголодь, а об нас заботилась. Во время войны труд без мужиков и лошадей вдвойне тяжким стал.

– Ох, и вспомнить-то без слез невозможно. Скажи ты, как назло и неурожаи на нашу голову, картошки и той вволю не было. И то сказать: на семена-то одни глазки оставляли, какая уж тут картошка.

– Какие там урожаи? За землей-кормилицей уход нужен, осиротела она без пахаря. На наших-то бабьих да ребячьих плечах много ли напахали? Однако выжили и фронт кормили, – вздыхает Васса, – пора и нам на покой, Шурочка.

Илья невольно слышал этот разговор, тоже записал тогда, и теперь радовался, ведь память стерла подробности.

На другой день гости уезжали. Сыновья Арсения дали Григорию слово побывать на месте боя, где сложил голову их отец и возможно отыскать братскую могилу с его именем.

Помнит Илья, что приходили потом письма от вдовы Малых уже на имя матери.

Спасибо Даниле, что после ухода родителей не счёл материнскую шкатулку и её содержимое ненужным хламом. Это ведь документальное свидетельство той эпохи, архив нашей семьи – пища для ума и материал для работы, – откровенно радовался писатель.


* * *

Дня три спустя Илья высказал брату впечатление от встречи с деревней:

– Наше Кулаково стало походить на столетнюю беззубую старуху: в улице дом стоит, двух нет, лишь сквозняк гуляет. Затем опять дом, потом разруха на двух-трех усадьбах. Насчитал на нашей пятнадцать жилых домов, а в детстве их было двадцать шесть, если мне память не изменяет.

Братья на пальцах начинают перечислять дома, выясняется, что Илья не досчитался еще трех домов.

– Эдак по всей деревне, – невесело подтвердил Данила. – А теперь ведь и время, браток, поменялось. Поживи в гостях, походи, пообщайся с людьми, может, отобьет охоту возвращаться.

– Кстати, – спохватился Илья, – возле дома мужик меня окликнул: «Куда мол, ломишься?»

– Это который через дорогу живёт?

– Ну да, он еще с подростком был, с сыном видно.

Данила пояснил, что благодаря этому соседу и усадьба родительская еще держится.

– Присматривают люди. Таких-то мало осталось, в основном норовят, чем бы поживиться. Тут живешь, да остерегайся: где-нибудь на задах в огороде и то стянут оставленную вещь, а на опустевших подворьях и тем более.

Данила продолжал рассуждать о современном селе, а Илья вслушивался и пытался понять: отчего такие перемены? Времена лихие или люди обмельчали? Голос брата звучал будто издалека:

– С одной стороны качество жизни повысилось. Посчитай, сколько техники на селе появилось, механизмов: личные колёсные трактора, сенокоски, копнители, культиваторы, насосы, автомобили.

Машины стиральные и швейные. Телевизоры современные, антенны-тарелки через дом. Подумаешь: разве это плохо? Хорошо.

С другой стороны весь этот прогресс и крестьянина изменил. В погоне за новым забывают исконное, крестьянское. Много ты в последнее время в деревне лошадей видел? Что там лошади! Ты зайди в любой деревенский дом. Русскую печь – редкий случай увидишь. Окультурились все, ёшкин кот, обзавелись всякой современной техникой. А житье лучше не становится. Все какая-то безнадёга. То ли на роду у крестьянина написаны тяготы и лишения? Разве русский мужик бесталанный? Вообще русский человек сметлив: из всякой ситуации найдет выход. Сосед вон мой Сёмка поехал ранней весной с женой за покупками в город. Затарились на рынке, в обратный путь двинулись. В пути и случись у него поломка: ремень вентилятора порвался. Что ты думаешь, стоял он, ждал с моря погоды? Ничего подобного. На жёниных колготках доехал.

Илья смеялся от души, радовался находчивости соседа. Данила философствовал дальше:

– Я, братуха, иногда бессонными ночами такого напридумываю! Вот случись война Мировая третья – тьфу, тьфу! Ведь порешит человечество само себя: в мире столько оружия, злобы скопилось. И вот приди мне в голову блажь: останется где-нито в глуши в лесах одна захудалая деревенька. Ведь выживет простой мужик. Если ему еще лошаденку в придачу, да печку русскую.

– Да бабу молодую крепкую, – не удержался, засмеялся Илья,

– чтоб детишек народила!

– Во-во, и я о том же! Да ведь если еще кто к нему прибьется и того мужик прокормит.

– Такой случай, Данила, уже описан русским классиком. Помнишь в школе проходили – Салтыкова-Щедрина «Как один мужик трех генералов прокормил»?

– Стало быть, классик о том же пекся. Только всё невдомек там, наверху, что нельзя простого мужика под корень изводить. Кто страну кормить станет?


* * *

Всякий вечер братья вели задушевные беседы. Илье нравились рассуждения старшего брата:

– С одной стороны, на село пришла культура, грамотность. С другой, – деревня как наивный ребенок «кушает», «заглатывает» все, что с экрана как из помойного ведра льется. Погляди, какие нравы завелись: у Малахова на передаче – девка принесла в подоле, у всей деревни анализы на генетическую экспертизу брали. Гадали: кто отец ребенка? Главное и она гадала, ядрёна вошь!

– Я такую ересь не смотрю, – возразил Илья. Данила кипятился:

– А стоит иногда посмотреть да выводы сделать: чем народ дышит? Почему детей-сирот при живых родителях стало великое множество?! Отчего столько «кукушек» развелось? В войну холод, голод пережили, хлеб пополам с мякиной ели, а детей не бросали. Теперь сирот больше, чем после войны. Детский дом еще не самое страшное. Опять же по телеку показывали: молодые родители в холодной бане детей поморозили. Двое маленьких насмерть замерзли. Старшая выжила, только обмороженные ноги ампутировать по колено пришлось. Сталиным как чуть пугают, да на таких «родителей» Малюты Скуратова мало – каленым железом ноздри рвать! Где же, спрашивается, материнский, отцовский инстинкт?

Долгими бессонными ночами Илья обдумывал ответы на вопросы старшего брата. А при встрече вновь завязывался горячий диалог:

– Отчего у молодежи такая разруха в головах, Илья? Да и не только у молодежи.

– На этот вопрос, брат, я ответ почти знаю. Хаяли-лаяли направо и налево Советскую власть, разрушили всё. У народа теперь нет идеи. Ни флага, ни Родины, как говорится! Нравственные устои порушены. Если раньше в девочке культивировали скромность, стыдливость, теперь на первом месте сексуальные составляющие. Модное словечко «сексапильность» появилось.

– Во-во! – живо подхватывал Данила, – как иначе объяснить эти силиконовые губы, груди, кошачьи позы с выгнутыми задами:

«Смотри, я самка, я готова!» И у ребят женский идеал изменился: не добрая хозяйка на уме, а «Лишь бы ты ходила голая рядом». Тьфу, прости Господи! Если уж до деревни это докатилось, что с города спрашивать?

Илье нравились основательные мужицкие доводы брата. Бывали они грубоватыми, но есть в них самая суть – соль, зерно.

Иногда в их разговор вникала Нина Михайловна, высказывала свои мысли как бывшая учительница:

– Нет трудового воспитания. Ориентиры на получение удовольствия. Потребительство, иждивенчество процветает: за чей бы счет пожить?

Нужно воспитывать человека труда. Чем плохи были профтехучилища? И ведь каких специалистов готовили! Все похерено!

Илья соглашался:

– Верно, Нина! Гитлеру не удалось Россию завоевать. Уже на исходе войны он понял, что нужно разрушить идеологию, подорвать патриотизм, волю народа к свободе. Позже на нас весь мировой капитализм ополчился, не мытьем так катаньем продвигали свою программу, и, к сожалению, многого достигли! Нужна национальная идея. Нужен подъем сельского хозяйства, промышленности, экономики. Деревня с ее извечными ценностями должна жить!

– Куда страна катится?! Поднимется ли с колен? – подводил итог Данила.




* * *

Илья уехал вскоре, нужно выписаться, решить вопрос с продажей квартиры, забрать вещи. Данила был уверен, что брат не вернется. «Побывал на отчей усадьбе, отвел душу в разговорах, на том и успокоится» – рассуждал он, беседуя с женой.

Вопреки этому, младший брат спустя месяц вернулся с незавидным скарбом: дорожная сумка, рюкзак за плечами. Для ремонта дома нанял рабочих. Сам трудился не покладая рук: вырубал сушняк в саду, оборудовал под кедром удобную скамью и стол, чинил брешь в заборе. Он не чувствовал усталости, напротив, будто груз с плеч свалился. За любую работу брался с радостью. По вечерам мысленно строил новые планы.

Данила упреждал младшего брата:

– Побереги мотор, Илюха, что-то ты разошелся.

– Веришь, брат, у меня словно второе дыхание открылось!

Осенью пришел по железной дороге контейнер с вещами. Илья больше всего ждал старенькую пишущую машинку – безотказную помощницу, свидетельницу взлетов и падений хозяина. Стол, за которым привык работать.

В сентябре зашел в дом полноправным хозяином. Закупил у селян и засыпал в подполье овощи, выложил поленницы из завезенных дров. Пустил первый дым, отпраздновал в кругу родных «новоселье». Данила посмеялся:

– Теперь хозяйку ищи.

Илья принял шутку всерьез:

– Была бы Лида жива, в ноги бы поклонился, и если бы простила, съездили бы с ней и обвенчались в храме на Нерли. Именно туда. А другой женщины мне не надо.

Данила с женой удивленно переглянулись. Раньше братьев из-за истории развода младшего не брал совет. Видя такую перемену в Илье, Данила обрадовался:

– Лиду, брат, не вернуть, а вот с сыном контакт налаживай – один он у тебя.

– Налажен контакт. Приедет ко мне Сережа, теперь уж точно приедет! Тут-то рукой подать.

Октябрь выдался как по заказу сухим, теплым. Илья, как и прежде, работал по утрам – стучал на машинке. Днем читал на скамье под кедром. Разбирал старые записи из архива. Отвечал на письма. Почтальонка отметила, что больше всех писем приходит на имя писателя. Письма шли со всех уголков России.

Иногда надолго уходил в лес, бродил, наслаждался чистым воздухом и тишиной. Иногда ловил карасиков на самодельную удочку. Случалось, просто сидел у водоема, подолгу вглядывался в зеленоватую толщу воды, наблюдал за табунком белоснежных гусей. Любовался, как неторопко слетает на воду желтый березовый лист. С каждым днем все прозрачнее становится лес, и голубеют дальние просторы. Летит по воздуху, сверкает на солнышке пряжа Богородицы – легкая паутина.

Тут он неоднократно встречал деревенского мужичка неопределенных лет. Вежливо здоровались, перекидывались парой слов. Спросить: «Кто таков?», Илье не хватало духу, не хотелось выглядеть чужаком. Однажды он спросил о нем у брата, подробно описав внешность: «Приземистый, наружностью неброский, волосы не то белые, не то седые, только глаза как неба синь». «А, так это же Кольча Амосов – Красное солнышко! – ответил Данила, – Хороший человек, а сколько он пострадал в жизни из-за своей доброты, доверчивости. М-да, незавидная доля у мужика! Да ты с ним поговори, он тебе сам все опишет. Вот о таких людях, Илья, писать надо! Он, кстати, почти сосед тебе – через три дома живет». «В родительском доме?» – уточнил Илья. «В нем. Не лучше, как ты: вернулся, печь выложил, полы заменил. Один хозяйничает уже лет семь-восемь».

Теперь Илья ждал случая встретиться с земляком, поговорить, может, и правда, что путное услышит. На всякий случай он брал с собой диктофон – подарок соратников по цеху.

Вскоре случай представился: Николай Амосов встретился на лесной тропинке. За плечами плетеный короб, в руке небольшой топорик. Илья первый протянул ему руку как старому знакомому. Ненавязчиво завязался разговор. Бродили по лесу. Илья приметил, что новый знакомец часто подбирает коренья, сучья причудливой формы, присматривается, иные кладет в короб. Поинтересовался:

– На что они тебе? Собеседник явно смутился:

– Да так, балуюсь иногда вечерами – вырезаю кое-что для себя.

– Это дело хорошее! – порадовался Илья, – покажи как-нибудь. Мне очень глянется такое занятие, только недосуг на такие дела время тратить. Кстати, я тоже кое-что собрал. Заходи на огонек, покажу, может, выберешь себе чего путного.

Вышли на берег котлована, долго сидели, беседовали. Расставались как хорошие приятели.


* * *

С началом учебного года Илья не раз появлялся в школе, беседовал с ребятами на классных часах. Приглашали его на творческую встречу в местную и районную библиотеку.

К писателю гости не спешили. Пару раз заходили любители выпить. Илья решительно выпроводил незваных гостей, дал понять, что в собутыльники не годится.

Поздней осенью наведался Кольча Красное Солнышко. Накануне хорошо приморозило. Посыпался первый колючий снежок. Илья затопил русскую печь, уселся напротив устья, следил, как весело пляшут язычки пламени, постепенно охватывая все поленья. Когда нагорели первые угли, весело засвистел на плите загодя поставленный чайник. В дверь робко постучали.

– Можно к вам? – на пороге стоял Кольча.

– Заходи, Николай, заходи! Добро пожаловать! Раздевайся, располагайся, сейчас чаи гонять будем, – обрадовался Илья, выставлял на стол немудреное угощение, чайные пары. Предупредительно взглянул на гостя: – Может тебе что погорячее? У меня есть, конечно, только знай, Коля, я с этим делом да-а-вно завязал!

– Нет, нет, Илья Григорьевич, я ведь так, на огонек заглянул, побеседовать. Опять же холода настают, может помочь чем: дрова нарубить, воды наносить? Вы воду-то где берете? Давайте, я мигом притащу.

– Да ты что, ей Богу, Коля, что я без рук?! Ты ведь сам уже не мальчик в «Тимура и его команду» играть. Год как на пенсии?

– Два, – ответил гость как-то невесело.

Из дальнейшего разговора выяснилось, что пенсию Николаю Амосову начислили по минимуму. Илья подумал, что земляк, предлагая помощь, таким образом, подрабатывает на жизнь.

Чтобы расположить гостя к разговору, писатель в этот вечер больше говорил сам, рассказывал: куда забрасывала судьба, с какими людьми сводила жизнь.

Поведал гостю историю из детства о Гусёнке. Кольча оживился:

– А я из лесу зайца на руках нёс несколько километров. Исхудал бедняга – в капкан попал.

– Выходит, мы с тобой побратимы.

Илья выложил перед гостем лесные трофеи – три узловатых корня, кап, причудливо изогнутый сук. У Кольчи загорелись глаза, он подхватил сук:

– Илья Григорьевич, вот из этого ваш гусик получится, поглядите, как шею выгнул?!

– Ты, Николай, настоящий художник! Гляди-ка, сразу увидел. Я так и сяк крутил – бросить жалко, а на что похож, не соображу. Забирай-ка все это добро себе. Мне оно ни к чему – не из того места руки растут, а тебе в радость!

К концу беседы выяснилось, что Николай любит читать. Ненароком обмолвился, что пришлось жить на городских дачах сторожем, вот там и пристрастился к книжкам.

– А ваших вот как-то не пришлось почитать. Да я, признаться, и не знал, что вы писатель. Вот уж когда вы тут появились, мужики сказали. Долго я по свету скитался, потому и не знал.

– Вот и я скитался, – грустно покачал головой Илья, – Вдвойне мы с тобой побратимы. Да видно всему приходит конец, вернулся и я на родину. И понимаешь ли, Коля, кажется, это то, что искала моя душа. По крайней мере, сейчас мне от жизни ничего не надо: кров над головой есть, была бы возможность поработать.

Гость унес стопку книг, обещал заходить еще.

На другой день к Илье заглянул Данила. Принес в гостинец от супруги пироги. Поговорили. Звал в субботу в баню, на свежатину

– собрался поросенка приколоть. Илья вызвался помочь.

– Приходи, если желание есть. Я так-то Кольчу Красное Солнышко уже попросил. Тот парень безотказный, завсегда поможет.

Услышав от брата, что Кольча побывал у него и предлагал свои услуги, Данила покачал головой:

– Подрабатывает, говоришь. Да слышал ли, какая с ним оказия приключилась?

– Пока ничего не рассказывал.

– А ты спроси. Нахлебался он за свою жизнь. Насилу домой вернулся. Документы утеряны были. Ну, восстановил кое-как. А как пенсию зарабатывал?! Тогда тут еще мало-мало сельхозпредприятие существовало. Так его, Кольчу, как поганую затычку во всякую дырку пихали. Где самый тяжкий труд, где оплата – копейки, там и Кольча. Бывало, в посевную едешь по дороге, он на сеялке стоит крючком согнется. Пыль столбом, а бывает и пекло, а он работает. Адский труд, я тебе скажу! Респиратор положен при таких работах. А ты попробуй в ём день продержаться! Как бывало в армии на учениях по химзащите – самое последнее дело в противогазе, респираторе бежать. Одна думка: как бы скорее от него избавиться. Вот и Кольча, сунет этот намордник в карман и вдыхает пыль. Или зерно в складах протравливать. Тоже скажу тебе, не работа, а «мёд»!

Из рассказа брата, Илья понял, что била судьба Кольчу и в дых и по зубам. Познал смолоду почем фунт лиха: беды пил, слезами похмелялся.

А еще узнал, что прошлой весной Кольча вляпался в новую историю. Присмотрел в лесу сухостой, спросил у лесника разрешения спилить на дрова. Тот дал добро. Спилил. Показалось мало. Решил еще пару-тройку добрых березок присовокупить, лишний кубик дров получится, главное, рядом с деревней, вывезти не проблема. Лесник обнаружил подлог, протокол составил. Написал иск в суд. Засудили Кольчу: приписали штраф – до конца жизни не оплатить, а поскольку пенсия маленькая, вменили ему в обязанность у пожилых людей зимой снег убирать, дрова рубить. С одной стороны, совершил человек правонарушение, по закону ответ должен держать. Но с другой, как-то не соответствует наказание с мерой вины.

– У нас ведь завсегда так: миллион украл – «не виновен», а за копейку отвечай по высшему разряду. И перевоспитание обязательно через унижение – втоптать человека в грязь, унизить, – заключил Данила.

Илья промолчал. Много думал. Надеялся как-нибудь с Кольчей поговорить на эту тему.


* * *

Как ответ на многие вопросы пришло письмо из Забайкалья от старинного дружка. Тот писал: _«Ты_спрашиваешь,_Илья,_как_у_нас_житье?_А_житье_такое:_сердце_кровью_обливается_от_беззакония,_вседозволенности,_разбазаривания_природных_ресурсов._Тайгу_отдали_на_откуп_китайцам._За_короткое_время_они_навели_в_ней_такой_«порядок»,_что_не_приведи_господь!_Древесину_заготавливают_выборочно_–_какая_глянется._Молодняк_губят,_сушняк_не_убирают,_как_положено_при_заготовке_леса._В_результате_на_делянках_как_Мамай_прошел:_брось_спичку_большой_костер_получится._Ты,_думаешь,_мало_от_такого_хозяйствования_пострадал_Уссурийский,_Хабаровский,_Алтайский_край?_Везде_одна_картина_маслом_писаная!»_

«Вот тебе и соответствие с мерой вины! – вспомнил Илья Кольчу. – За три березки взыскали на полную катушку, а тут гектары сквозь пальцы утекают! Как-то бы помочь парню, но как?»


* * *

Декабрь выдался снежный. Илья не по разу в день расчищал тропинки. Как-то за этим занятием его застал Кольча. Шел по улице с большой деревянной лопатой, подвернул к Илье. Без слов принялся помогать.

Писатель возразил:

– Брось, Николай, я сам управлюсь, мне для разминки полезно, иначе совсем кровь застоится.

– Мне вам помочь в удовольствие, Илья Григорьевич.

– Спасибо, Коля. Ты бы лучше на огонек заглянул вечерком, рассказал бы о своих приключениях. Знаешь, бывает, поделишься, выскажешься, и душу облегчишь.

– Зайду, Илья Григорьевич. Все некогда. Набегаюсь за день, еще домашние дела туда-сюда, глядишь и вечер. Нынче как на грех снега и снега, конца-краю нет! Книжки ваши все прочитал, верну обязательно. Надо еще до обеда на два двора поспеть, – опять как-то виновато улыбнулся Кольча.


* * *

Наконец установились умеренные морозы, перестал валить снег. В один из холодных вечеров к писателю пришел долгожданный гость. Как и в первый раз, Илья топил русскую печь. Глядя на огонь, проговорили до полуночи. Теперь в основном рассказывал Кольча о своем горе-злосчастье. Илья лишь изредка задавал наводящие вопросы. Он давно незаметно включил диктофон. Когда Кольча дошел в своей истории до работы на острове Шикотан затерянном в Тихом океане, Илья невольно развел руками:

– Николай, часто задумываюсь над такими историями: неужели нельзя было хоть письмом весточку отправить? – «Жив, мол, и здоров».

– А кому писать было, Илья Григорьевич? Мамке бы написал. А сестрам-братьям? У всех свои заботы. Я младший, семьей не обремененный, а у них семьи, дети. По себе знал, какие времена настали! Наталье? Ей и без меня доля горькая досталась – ребенок-инвалид на руках. А тут я: «Спаси сироту несчастного!» У меня ведь такой долг скопился, не долг, а кабала непосильная! Боялся я их всех подвести.

Илья, в конце концов, согласился с доводами гостя. Проводил до самых ворот. Условились на новую встречу.

Долго не мог уснуть взбудораженный рассказанным. Действительно пути Господни неисповедимы! Его удивляло, обескураживало, что этот простой человек никого не винил в своих несчастьях, более того не озлобился, нес свой крест терпеливо, не забывая при этом делать людям добро. Вот человек, который живет в ладу со своей совестью: не предавал, не продавал, в отличие от меня. Не лебезил пред сильными мира сего. Выходит самое главное не образование, власть, деньги и слава, а воспитание. Суть добропорядочности этого человека – нравственные основы. Душа и помыслы – чистый родник. Прав был граф Шереметьев, написавший в посмертном завещании: «Помни же, что жизнь быстротечна, и лишь благие дела мы можем взять с собой за двери гроба». Хороший «багаж» добрых дел у Кольчи Красное Солнышко. Правы были люди, дав ему такое прозвище. Прав Данила: вот о таких людях надо писать!


* * *

С наступлением весенних погожих дней Илья опять взялся наводить порядок в саду. Сгреб листья и сухую траву. Шелковистую подстилку из хвои под елью и кедром не тронул – эти деревья сами себя питают. Придирчиво с любовью осмотрел их. Ёлка уже дала зеленые свечки, наклюнулись они и у кедра.

Принялся обрезать сухие ветви на деревьях. Разжег костерок. Пока огонь брался за силу, решил заглянуть в угол смородинника. И вдруг в самой середине куста обнаружил два тонюсеньких кедрача. Сердце писателя гулко забилось. От волнения даже руки ходуном заходили. Дети кедра! Вот они, рядом с отчим деревом. Первый порыв: «Выкопать, пересадить в более благоприятное место?» Но тотчас пришла отрезвляющая мысль: «Сгублю, больно хлипкие. Раз проклюнулись тут, будь что будет». Для начала нагреб в ведро хвои-падалицы, обсыпал побеги. Смородина естественным образом будет притенять их, а зимой убережет от излишнего давления снега. Нужно взять в библиотеке литературу, проштудировать уход за саженцами кедра. Илье хотелось побежать к брату, поделиться радостью с ним, но разведенный в саду костер охладил пыл. Пошевелил вилами горящую кучу. Присел на скамью под кедром, наслаждался дымком от костра. По его лицу блуждала рассеянная улыбка.

Стукнула калитка, Илья пошел навстречу гостю. Им оказался Кольча Амосов.

– Заходи, Николай, рад тебя видеть, как никого! Пойдем в сад.

Хочу доверить тебе великую тайну.

Приятели долго рассуждали у побегов кедра, вернулись к скамье.

– Послушай, Николай, давно хочу спросить: есть ли у тебя какая-нибудь мечта?

Кольча всякий раз смущался перед старшим товарищем. Вопрос застал его врасплох. Он неопределенно пожал плечами. После недолгих раздумий проговорил, нагнув голову:

– Мечта? Вот когда на чужбине скитался, мечтал хоть одним глазком увидеть родную сторону. Ночами в поту просыпался, маялся: все бластился родимый порог, Наташка да Колюшка. Анна-сестра, даже собака Валет, с которым еще школьником на сеновале ночевал. А теперь… Устал я как-то, Илья Григорьевич.

И столько обреченности послышалось Илье в последней фразе земляка. Разочарование и боль читалась в согбенной позе, невольно подумал, что зря задал ему этот вопрос. Помолчали. Илья ободряюще хлопнул ладошкой гостя по колену:

– И все-таки, Николай, нужно верить в лучшее. Домой ты вернулся – это уже половина дела! Думаешь, я в своей жизни ни о чем не жалею, ошибок не совершал, ни в чем не раскаиваюсь? Сейчас есть время подвести итоги. Покаяться. А вот мечтать не разучился. Пожалуй, готов поделиться с тобой одной сокровенной идеей. Не зря я тебе кедрят показал. Видел я подобные побеги в лесике за котлованом. Это ведь, Коля, ни дать ни взять – дети нашего кедра. Отец его сажал, долго ухаживал, я сам тогда мальчишкой еще был. И вроде как обыденное дело воспринял: «Ну, саженец и саженец». А вот вернулся теперь, и большой смысл увидел в этом дереве. Береза, конечно, хороша своим ликом светлым, золотистыми косами, слезой чистой, сладкой. Жарче ее, какое дерево греет? Древесина ее крепкая, литая, и на мебель, и на постройки годится. Опять же, веничек березовый в парной не заменим. Один запах чего стоит! И воспета она тысячу раз в стихах и песнях. Только как бы это деликатней сказать не в обиду ей, красавице? Неприхотливое дерево. Тополь, осина еще, тальник. Последний воткни в землю кол и закудрявится – приживется. А береза с осиной как сорняк среди деревьев. Посмотри, все заброшенные пахотные земли молодым березняком взялись. А попробуй вырастить хвойное дерево. Сосна, ель, лиственница, еще, куда ни шло – приживаются. А кедр? Капризное, прихотливое дерево. Потому и холил его отец, пестовал. А красота, а стать, а польза?! То-то! Вот и мечтаю я о том, как вырастут тут когда-нибудь настоящие кедрачи! А для меня это дерево – символ нашего рода, отчего крова. Когда приехал сюда, можно сказать, этот вот самый кедр, отцом посаженный, все мои сомнения разрешил: вернусь и точка! В отчий дом вернусь! И ты ведь, Коля, вернулся! Нельзя человеку без веры жить, без корней своих.

Кольча в раздумье почесал за ухом:

– Вернулся. Только до сих пор в ум не возьму: для чего на этот свет родился, для чего небо копчу?

– А вот это ты брось, Николай! Уважаю я тебя – скромный, честный и чистый ты человек. Но уничижением заниматься не надо! Это ты-то, зачем небо коптишь? Когда ты мне «исповедовался», о многом умолчал. Да ведь земля слухом полнится. Учителя рассказали, как ты Натальиного парнишку из горящего дома вынес, опекал как своего кровного. Мне-то сказал, что от него родной отец отказался и только. А кто детскую площадку в саду оборудовал?

Кольча оставался невозмутимым:

– Так это когда было, Илья Григорьевич?

Тем не менее, похвала старшего товарища грела душу. Он снял кепку, скрывая смущение, вытер ею проступившую на лбу испарину.

– А если я тебя, Николай Гордеевич, попрошу помочь мне в этом нелегком деле, не подведешь?

Кольче льстило и то, что писатель, известный, уважаемый человек один из первых стал его навеличивать – называть по имени отчеству. А то ведь на деревне как с детства привыкли? Кольча Красное Солнышко. Прозвище не обидное, но вроде как парнишка-несмысленыш, а он ведь уже на пенсии.

Не скрывая удивления, Кольча отозвался:

– В каком деле, Илья Григорьевич?

– Ну а про кедрачи-то я мечту свою высказал. Данила говорит, плодоносит наш кедр понемногу, не каждый год, но даёт шишек пять-шесть, откуда бы им быть кедрятам? А если провести эксперимент в разных местах? В лесике за котлованом уже есть всходы. Это кстати, отдельная статья. Надо бы шефство над ними взять: не то жалко, что выкапывают их люди, а то, что не приживаются они. Он в наших краях итак, считай, на чужбине. Во-от. В чистом поле его тоже не посадишь – тенелюбивое растение. Что если для начала, например, в школьном сквере посадить, но с умом? А еще думка у меня есть: вдруг возле старого песчаного карьера семя прорастет? Почва там подходящая: хвойники предпочитают песок. Или в русле речки нашей пересохшей. Там ведь ил – естественное удобрение.

Обязательно привлечь к этому делу школьников. Ты вот, Николай, много читаешь, интересуешься, слышал ли, как фашисты воспитывали в детях фанатиков Гитлера? Набирали так называемые команды «гитлерюгенд» мальчишек-подростков и психологическими методами культивировали в них жестокость? В гитлерюгенде важнейшее внимание уделялось расовому вопросу.

– Слышал, конечно.

– Так вот мы пойдем обратным путем: попытаемся заронить в юные головы семена добра. Пускай своими руками взрастят дерево. Не поднимется лишний раз рука сломить ветку.


* * *

В конце мая Илья ездил в район. Никому не сказался, зачем. На вопрос Данилы ответил неопределенно: «Так, дела кое-какие есть».

Вечером зашел к брату. Нина копалась в палисаднике, поприветствовал сноху:

– Все красоту наводишь? Я тут тебе подарочек принес, как раз кстати – держи, – он протянул пакет.

– Чего ты там? – улыбнулась Нина.

– В райцентре был, пробежался по рынку, уж больно бойко розы разбирали, купил на свой вкус для тебя парочку.

Нина вытащила брикеты с саженцами:

– Да ведь хороший материал, – обрадовалась, – это, должно быть, дорого, Илья?

– Ничего не дорого, я перед тобой в большем долгу. Все подкармливаешь. Дай Бог здоровья! Но не стану отвлекать тебя от дел.

Нина решительно направилась к калитке:

– Дела эти век не переделаешь. Идем чаевничать! Глядишь, и Данила вернется, узнает, что был, покоя мне не даст: «Почему не приветила?».

Илья покорно отправился вслед снохе. В глубине души он радовался, что застал ее одну. Давно хотел попросить кое о чём. Женщина обернулась:

– А ты зачем ездил?

– По своим писательским делам заходил к одному человечку. Удивляюсь я тебе, Нина Михайловна! Мало ты потрудилась? Нет, еще с цветами круглое лето возишься.

– Вожусь. Нельзя человеку жить без красоты!

– Ты права. Хороший ты, светлый человек, Нина Михайловна. К слову сказать: не обижайся на брата, суров он бывает через меру, но справедлив. Я ему премного благодарен. Иного быть может и не послушался бы, меня ведь тоже Бог норовом не обделил, но он теперь мне на место отца.

Нина улыбнулась устало, раздумчиво покачала головой:

– Не обижаюсь я на него вовсе – век прожили. Рада вашей с ним дружбе: не всегда брат брата поддерживает. Ныне нравы поменялись.

Ободренный ее пониманием, Илья оживился:

– Цветы, Нина Михайловна, это хорошо – себе и людям радость. Но у меня к тебе есть дело по-важнее. Задумал я написать книгу о нашем селе, ее истории, людях и судьбах. Хочу привлечь к сбору материала школьников, дедушек-бабушек, всех, кому дорога эта память. Соберем фотографии, воспоминания запишем. Ты ведь Нина, бывший литератор. Возьмешься редактировать и систематизировать материал? Каждого участника по сбору материала я упомяну в предисловии. Думаю, это прибавит у детей интерес к книге, ее изданию.

Нина Михайловна не могла не согласиться. Более того, идея деверя понравилась ей.


* * *

Вскоре на сходе граждан писатель выступил перед земляками с призывом: «Давайте напишем сообща историю села от самого ее основания. Ее родословную, так сказать. Собирайте материал, поднимите семейные архивы, расспросите пожилых родственников. Важно всё – воспоминания, фотографии, документы. Все пойдет в дело. Моя добровольная помощница Нина Михайловна Зотова поможет обработать собранный материал»_._

Предложение писателя вызвало живой интерес. Одно дело читать книгу о чем-то отвлеченном, другое, когда со страниц ее дышит история родного села и живые люди, твои земляки встают перед тобой как на ладони, рассказывают о своих корнях, вспоминают о соседях, друзьях, тех, кто с детства знаком и тебе.

Нашлись и скептики: «Проку от той книги?»

– Проку, говорите? А прок один: нельзя жить Иванами родства не помнящими! – громко в зал кинул Илья. – Нам есть о чем сказать. Разве плохое у нас раньше было село? Разве наши люди не достойны того, чтобы о них помнили потомки? Не виноваты оскудевшие деревни, что кто-то наверху счел их ненужными, бесперспективными вместе с людьми их населяющими. Но мы есть! Или молчать будем: «Ломали кости, рвали жилы, но ни протестов, ни мольбы» – так надежнее?

Если глубже копнуть, друзья мои, история нашего села богатая, и рассказать стоит о многом, как говорится, от речки до печки. Да, да, именно от речки. Знает ли подрастающее поколение, что в нашем селе была речка? Я, например, еще помню. Одной только русской печке можно оду посвятить. А вот не осталось почти русских печей на селе!

– А про Домового можно? – кто-то выкрикнул с места.

В зале оживились, засмеялись, оборачивались: кто спросил? Илья Григорьевич тоже засмеялся:

– Думаю, Домовой даже оживит наш труд. Говорят, Домовые живут только в домах с русской печью. Получается, вместе с русскими печами мы и Домовых истребили?! Дальше чья очередь? Вот вам и ответ на вопрос: зачем? Скоро сами себя истребим!


* * *

Многие обещали подключиться к сбору материала. Но скоро слово говорится, не скоро дело делается. Кто-то открестился от обещанного, кто-то тянул время. Тем не менее, спустя месяц, у писателя на столе лежала первая рукопись. Автор ее пожелал остаться неизвестным. Исписанные ровным почерком листки принес Илье ученик.


ОДА РУССКОЙ ПЕЧКЕ

_Всё_начинается_от_печки,_
_В_избе_она_всему_глава._
_Она_накормит_и_излечит,_
_И_не_пусты_мои_слова._

                                       (Н. Ханина)

_Печь_–_снаряд_для_топки,_для_разводки_в_нем_огня._Русская_печь,_кирпичная_или_битая,_для_тепла_и_варки_пищи,_печения_хлеба._Так_гласит_словарь_Даля._

_Когда-то_древний_человек_впервые_добыл_огонь_и_«приручил»_его_–_занес_в_пещеру_для_обогрева_и_приготовления_пищи._По_мере_развития_человека_менялся_и_его_быт._Он_научился_укрощать_огонь_и_использовать_на_свое_благо_с_помощью_печи._

_Русская_печь_появилась_задолго_до_революции_1917_г.,_но_она_была_несовершенна_и_грела_плохо_–_то_низ,_то_верх_оставался_холодным._В_1929–30_г._русский_инженер_И.С._Подгородников,_применив_теорию_«Вольного_движения_газов»,_решил_задачу_и_усовершенствовал_русскую_печь,_добился,_чтобы_прогревалась_она_от_пола_до_потолка._«Русским_чудом»_назвали_эту_печь,_«Крестьянской_Теплушкой»._Печь_завоевала_огромное_признание_в_народе._

_В_благодарность_ей_сложилось_множество_пословиц._Вот_лишь_несколько_из_них:_печь_нам_мать_родная;_на_печи_всё_красное_лето;_добрая-то_речь,_что_в_избе_есть_печь;_сижу_у_печи_да_слушаю_людские_речи;_хлебом_не_корми,_только_с_печи_не_гони!_

_В_русских_народных_сказках_печь_–_защитница_(«Гуси-лебеди»),_средство_передвижения_(«По_щучьему_велению»)._

_О_хорошем_человеке_судят,_сравнивая_его_с_печью:_словно_у_печки_погрелся_(хорошо)._

_К_русской_печи_обращаются_как_к_матери:_матушка-печь,_как_ты_меня_поила_и_кормила,_так_благослови_в_дальнюю_дорогу._Профессия_печник_–_почетная_и_уважаемая_на_Руси._Добрый_печник_на_вес_золота._Мало_знать_тонкости_и_тайны_ремесла,_нужно_любить_печь_как_одушевленный_предмет._Нужно_мастерить_ее,_любовно_оглаживая_каждый_кирпичик,_вложить_тепло_своего_сердца,_тогда_и_печь_будет_согревать,_печь,_жарить_и_парить,_томить_и_тушить_от_души._

_В_нашем_селе_этой_почетной_профессией_владели_Анна_Галай,_Василий_Пашкевич,_Александр_Федин,_Иван_Матвеев._Нередко_приезжие_печники_подряжались_на_кладку_и_ремонт_русских_печей._

_У_каждого_человека_она_своя_–_русская_печка._Но_все_воспоминания_о_ней_объединяет_одно_–_родом_из_детства_они._

_Для_кого-то_русская_печь_стала_роддомом._Кто-то_вырос_на_ней._А_кто,_только_приезжая_в_гости_к_хозяевам,_грелся_и_пользовался_ее_благами._

_Много_на_Руси_праздников._Один_из_любимых_народом_–_широкая_Масленица_–_канун_великого_Поста_и_Пасхи._Не_обойтись_в_этот_праздник_без_блина_–_олицетворения_древнеславянского_Бога_солнца_–_Ра._Печь_блины_–_выражение_от_русской_печи,_когда_пекли_их_на_поду_и_блин_запекался_с_двух_сторон_сразу._Теперь_блины_жарят_на_газу,_на_электричестве,_хотя_по_привычке_произносят_«пекут»._

_Русской_печи_мы_обязаны_поклониться_до_земли!_Милая,_тёплая,_просторная,_сколько_ты_ребячьих_хворей_исцелила?_Сколько_стариковских_косточек_обогрела?_Сколько_валенок,_рукавиц_пересушила?_Сколько_хлебов_выпекла_в_своем_жарком_нутре?_Сколько_блинков_ноздреватых_на_поду_испекла?_Пасхальные_сласти_на_радость_детям_в_необъятном_количестве_из_твоего_нутра_родились!_Сколько_щей_истомила,_гусей,_уток,_поросей_зажарила?_Чугуны_ведёрные,_сковородки_пудовые,_корчаги_глиняные,_противни_и_жаровни_с_капустой_и_репой,_с_морковными_и_свекольными_парёнками,_с_холодцами_и_студнями_–_все_через_тебя,_родимую,_прошли!_Сколько_девичьих_грёз,_секретов_и_тайн_ты_познала?_Кошки_с_котятами,_роженицы_с_ребятами._Дитяти_недоношенные,_ослабленные_ягнята_и_поросята,_путники_иззябшие,_все_прошли_через_тебя,_никому_ты_в_тепле_и_ласке_не_отказала._Зимами_снежными,_в_морозы_трескучие_дома_согревала._Ты_служила_нам_верой_и_правдой,_печка_русская!_

Что же, неплохо! – радовался Илья. – Книга по истории села – это ведь не художественный вымысел, роман. Замечательно, что народ помнит печников. Можно начать ее прямо с этой статьи.

Еще неделю спустя принесли серьезный, увесистый труд по роду Мячкиных. Прислала его из Братска племянница Мячкина Николая Пантелеевича. Лишь мельком пробежался Илья по тексту, понял, что этот материал можно опубликовать полностью.

_Мячкины_переехали_в_Северный_Казахстан_по_переселению_в_конце_19_века._Наш_прадед_Иван_Мячкин_был_мельником._По_наследству_мельница_досталась_сыну_Пантелею_–_нашему_деду._Семья_была_непьющей,_очень_религиозной._В_селе_была_церковь,_дед_Пантелей_был_церковным_старостой._Его_первая_жена_умерла,_оставив_ему_двух_дочерей_Марфу,_Неилу_и_сына_Василия._Вторично_он_женился_на_вдове_Парасковье_Ивановне,_у_неё_был_сын_Алексей_4-х_лет._В_совместном_браке_у_них_родилось_семеро_детей:_два_сына_–_Михаил_1916_г.р.,_Иван_1924_г.р.;_четыре_дочери_–_Анна_1919_г.р,_Мария_1923_г.р.,_Антонина_1927_г.р._Фекла_1930_г.р._Самый_младший_Николай_родился_уже_в_нашем_селе_в_1936_г._

Шло подробное описание ужасающих фактов из истории этой семьи. После революции на крепкую крестьянскую семью обрушились всевозможные напасти: раскулачивание, арест главы семейства, а затем и жены с детьми. Тюрьмы Петропавловска и Тюмени. Высылка в Вологду и мытарства по белому свету. Оказавшись в Сибири, несколько месяцев скитались по посёлкам Омской области.

Илья подумал невольно: «Живет, трудится это скромное семейство, кто бы мог подумать, через какие испытания им довелось пройти?»

К рукописи прилагались старинные фотографии хорошего качества. Илья Григорьевич был рад: «Замечательный материал! Если так пойдет дело, книге быть!» Воодушевленный хорошим началом, он обработал рукопись сам. Однако не терпелось поделиться с Ниной.

Вечером следующего дня он сидел за столом у брата. Нина несколько лукаво взглянула на деверя:

– Вижу, светишься, Илья. Есть новости?

Илья с радостью выложил первую удачу перед снохой. Та бегло просмотрела:

– По-моему, замечательно, Илья? Оставь мне, я хочу хорошенько вникнуть в суть. Но я тебя тоже порадую. – Нина Михайловна достала из шкафа небольшой пакет. – Это тебе. Почитай на досуге. Я уже отредактировала. Кстати, оценишь и мою работу: нужна ли тебе такая помощница.

– Я тоже отредактировал, но ты читай, Нина, потом обсудим, что куда поместить.

Илье не терпелось посмотреть материал. Он вскоре раскланялся и припустил домой. Запальчиво думал дорогой: «Вот она настоящая работа!»

Наскоро затопив печь, он погрузился в чтение нового материала.

_Я,_Фильченкова_Зоя_Никитична,_в_девичестве_Галай._Полностью_воспроизведу_биографию_моего_папы,_Галай_Никиты_Ивановича._

Далее шла биография Никиты Ивановича – замечательного человека, которого, безусловно, помнит не одно поколение. Сирота из бедной крестьянской семьи. Переселенец из Гомельской области. Илья помнил земляка прекрасным руководителем. Дочь подробно описала его заслуги. Знал Илья и то, что Никита Иванович воевал, но был человеком скромным, никогда не кичился, не кричал о своих боевых доблестях. Потому больше всего его удивило описанное Зоей Никитичной:

_Как_сейчас_вижу_и_помню_его_кровоточащие_раны_на_обеих_ногах,_полученные_на_войне_с_фашистами._Он_был_танкистом,_и_в_одном_из_боев_их_танк_подбили,_он_загорелся,_выбирающихся_из_танка_солдат_расстреляли,_папа_был_тяжело_ранен._

_Вечерами,_приходя_с_работы,_он_садился_на_скамью,_мама_снимала_с_его_ног_обувку_и_разбинтовывала_ноги,_он_тихо_стонал_и_просил_об_осторожности._Мама_чем-то_обрабатывала_раны,_и_он_на_некоторое_время_ложился_на_кровать,_оставляя_их_открытыми,_чтобы_подсыхали._На_ночь_ноги_снова_бинтовали,_чтобы_назавтра_он_мог_пойти_на_работу._

_Бинтов_не_было,_и_вместо_них_мама_рвала_изношенные_старые_простыни_на_узкие_полоски._Окровавленные,_снятые_с_ног_вечером_«бинты»_замачивала_в_воде,_отстирывала,_а_утром_закладывала_в_чугун_и_ставила_в_русскую_печь_для_санобработки._В_обеденный_перерыв_доставала_чугун_(он_был_большой_и_тяжелый,_мы,_дети,_сами_не_могли_вытащить_его_из_печи),_еще_раз_отстирывала_их,_а_моя_старшая_сестра_Галя,_развешивала_во_дворе_для_просушки,_потом_гладила_утюгом._Отчетливо_помню_двор,_натянутые_веревки_и_«бинты»._

Жил человек, работал как все, никто не догадывался, какое усилие над собой прилагал он ежедневно, чтобы, стиснув зубы, не выказать свои физические страдания, – поражался Илья и радовался находке.

_Раны_у_папы_кровоточили_довольно_долго._Только_где-то_к_пятидесятому_году_стали_выходить_осколки_и_они_начали_затягиваться._

Дальше о нравах и воспитании. Давно ли с братом Данилой об этом речь вели? – подумалось.

_Если_мы_что-то_набедокурили,_мама_говорила:_«Расскажу_все_отцу!»_Это_для_нас_было_самое_страшное_наказание._Мы_боялись_сурового_молчаливого_взгляда_и_слов_отца:_«Мне_стыдно_за_вас,_позорно!_Так_делать_нельзя»._Нам_этих_порицательных_слов_было_достаточно._

И всё! Больше никаких слов и действий, но ведь понимали! Мы и сами были воспитаны в такой атмосфере – анализировал Илья.

Подробно дан портрет матери:

_Где_и_кем_только_не_приходилось_работать_ей_в_деревне._То_на_почте,_то_продавцом,_то_дояркой,_то_работником_МТМ,_то_пасечником,_то_сторожем._Образование-то_всего_четыре_класса_Камышинской_школы_крестьянской_молодежи._

_Помню_ее_руки:_пальцы_не_разгибались,_мизинчики_скрючились,_морщины_вдоль_и_поперек._Они_умели_делать_все._Она,_женщина,_умело_клала_русские_печи_и_ей_в_деревне_в_этом_не_было_равных._

Вот и еще удача, – радовался писатель, – материал перекликается: в «Оде русской печи» упоминается имя Анны Максимовны!

_Сама_колола_овец,_кур,_гусей,_снимала_шкуры_забитых_животных_и_выделывала_их,_затем_делала_выкройки_и_шила_шапки,_–_читал Илья далее.

_Держала_пуховых_коз,_вычесывала_пух,_пряла_тонкую_пряжу,_вязала_пуховые_платки,_косынки,_шали._А_из_овечьей_шерсти_вязала_носки,_варежки_и_даже_пробовала_валять_валенки._

_Умела_шить._Все_наши_девичьи_наряды_кроила_и_шила_сама._А_мои_братья:_Вова_и_Саша_–_всю_зиму_щеголяли_в_самошитых_фуфайках_и_брюках-стеганках._Как_это_делалось?_

_На_ткань_ровными_слоями_укладывалась_вата,_затем_снова_ткань._Это_было_просто._Сложно_было_простегать_все_вместе_вручную,_чтобы_вата_не_скатывалась,_а_держалась_ровно._И_только_потом_на_швейной_машинке_прострачивала_узкие_продольные_полоски._Полотно_готово._Можно_кроить_фуфайки_и_брюки._

_С_приходом_заморозков_мальчишки_обряжались_в_эту_одежду_и_не_спускали_ее_до_самой_весны._Ведь_им_нужно_было_рыть_в_сугробах_окопы,_траншеи,_делать_блиндажи,_играть_в_войну._Существовала_армия_из_друзей:_Широковы,_Свирида,_Янышев_П.,_Енин_Т.,_Туканов_К._и_пр._

_К_началу_весны_из_этих_стеганок_торчали_клочья_ваты_и_рваные_лохмотья._И_так_делалось_каждый_год,_пока_мальчишки_подросли._

По прочтении всего материала Илья надолго задумался: это же кладезь! Вот оно – настоящее! Пусть дети узнают из первых уст о воевавших земляках, о тружениках тыла, о тяготах и лишениях своих дедов-прадедов. Говорят, не читают современные школьники, а наши прочтут. Хотя бы ради интереса, ведь свое, родное! Подумал: «Кедр, посаженный отцом, если книге быть, тебе низкий поклон!»


* * *

К сбору истории села, как и предполагал Илья, подключились школьники, пенсионеры. Всю зиму он плодотворно работал над материалами. Общался с земляками сам. Делал запросы в архивы, ездил в район и область, доставал недостающие справки.

В одной из бесед с земляками подробно записал рецепт изготовления мыла:

_Варили_мыло_обычно_летом_на_открытом_костре_в_большом_чане._Для_варки_использовали_говяжье,_баранье,_свиное,_лошадиное_сало,_костяной,_рыбий_жир._Шли_в_ход_отходы_жиров,_кишки,_прожилки._Все_тщательно_проваривали,_соединяли_с_золой,_негашеной_известью,_что_способствовало_затвердению_массы_и_обезжириванию._

_Многие_женщины_в_деревне_пользовались_этим_методом._Время_такое_было._Зачастую_собирались_артельно_–_в_складчину._Самое_лучшее,_если_удавалось_достать_природную_кальцинированную_соду._Как_менее_сильная_щелочь,_чем_каустическая_сода,_она_нейтрализует_жирные_кислоты_(омыляет_жиры),_способствует_затвердению._

_Мыло_берегли,_использовали_в_основном_для_стирки_одежды._В_бане_мылись_приготовленным_из_золы_щелоком._

Разве это не поучительно для современного человека, пользующегося мылом и шампунем в большом ассортименте? – пусть и об этом знают дети.

Весной пришло письмо из Казахстана от ветерана войны Бабина Ивана Яковлевича, которому исполнилось девяносто два года. Этот неутомимый человек вел Дневник-архив – родословную от корня рода Бабина Максима Петровича с датами рождения и смерти, адресами и телефонами. Вот еще одна удача!

«Стоп, – размышлял Илья, – ведь мать Зои Никитичны тоже в девичестве была Бабиной. Нет ли тут прямой кровной линии?» Он вновь пересмотрел записи Зои Никитичны и бегло перелистал дневник Ивана Яковлевича.

Все совпадало: Анна Максимовна 1914 года рождения, была младшей дочерью Бабина Максима Петровича. Впрочем, так и должно быть. Деревня – единый организм. Большие семьи роднились, появлялись потомки двух родов. А это двоюродное, троюродное родство – дяди, тети, племянники, сватовья, золовки и девери. Недаром в старых поселениях на кого пальцем ни укажи, попадешь в кума или брата.

Трагическими красками окрашена история семьи Стрельниковых.

_Старшая_дочь_Максима_Петровича_–_Степанида_Максимовна,_родилась_в_1892_году_в_Екатеринославской_губернии_(Днепропетровская_область)._В_Сибирь_привезена_в_7-летнем_возрасте._

_Замуж_выдана_за_Стрельникова_Алексея_Денисовича_–_сына_самого_богатого_в_деревне_мужика._Отец_Алексея_имел_самовязку_(жатка,_сноповязалка),_в_которую_запрягались_4_лошади;_плуг_2-лемешный;_молотилку,_в_которую_впрягалось_8_лошадей._На_ней_молотила_вся_деревня_за_плату_хозяину._Дом,_крытый_железом._Все_дворовые_постройки_рубленые._В_хозяйстве_имелось_много_крупнорогатого_скота,_белые_овцы_курдючной_породы._

_Не_хотела_Стеша_идти_в_эту_семью,_даже_спряталась_от_сватов_в_подполье._Бедность_долила_семью_Максима_Петровича,_потому_и_сговорился_со_сватами._

_Степанида_была_очень_красивая,_стройная,_добрая_по_характеру,_общительная._Умела_ткать,_вязать,_все_хозяйственные_работы_выполняла_старательно_и_с_толком._Не_зря_ее,_бедную_девушку,_сватали_многие_богатые_женихи._Алексей_Денисович_был_замкнутым,_суровым,_скупым,_как_будто_рожден_человек_без_улыбки._

_Супруги_родили_и_воспитали_семерых_детей._Степанида_любила_своих_кровинушек._Ради_них_и_прожила_век_с_постылым_мужем._Наставляла_молодых_девчат,_собравшихся_замуж:_«Вас-то,_милые,_кто_неволит?_Нынче_вы_замуж_идете_по_доброй_воле,_по_согласию,_а_меня_вот_тятя_из_подполья_за_косы_вытянул,_отдал_за_кого_посчитал_нужным._Я,_бывало,_соберу_вокруг_себя_деток,_уж_до_того_люблю_их,_жалею,_кажется,_все_мило_да_разумно._А_как_сам_домой_явится,_так_мне_и_жизнь_не_в_радость!»_

О скупости и нелюдимости хозяина рассказывает Зоя Никитична:

_После_седьмого_класса_я_поступила_учиться_в_Ленинскую_школу-десятилетку._Нас,_таких_учеников,_было_несколько_человек._Жили_в_пришкольном_интернате._По_выходным_хотелось_домой._Собирались_и_шли_пешком_тридцать_восемь_километров._В_деревне,_где_жила_тётушка,_делали_«привал»._Уставшие,_голодные_заявлялись_к_тёте_Стене._Она_хлопотала,_угощала_нас,_чем_могла._Мама_говорила,_что_у_Стрельниковых_всегда_очень_вкусное_соленое_сало._Нам_хотелось_попробовать_его._Но_только_лишь_тётя_робко_спрашивала_у_мужа:_«Может,_дадим_ребятишкам_в_гостинец_кусочек_сальца?»_Хозяин_резко_отказывал:_«Сало_свинья_обос..ла!»_Грубо,_но_из_песни_слова_не_выкинешь._

Из дневника Ивана Яковлевича:

_Умерла_Степанида_Максимовна_скоропостижно_на_станции_Мангут_Омской_обл._в_ноябре_1957_года._Не_выдержало_сердце_матери_семейной_драмы._Сыны_ее_–_Гаврила_и_Петр_стали_смертными_врагами._Оба_воевали_на_кровавых_полях_Отечественной_войны._Петр_пришел_первый_и_стал_жить_с_женой_Гаврилы._Потом_увез_ее_из_деревни._Гаврила_не_простил_брату_и_жене_предательства_и_пустился_вслед_за_беглецами._Степанида_поехала_примирить_сыновей,_вот_тогда_и_застала_ее_смерть._Гаврила_потом_вернулся_в_деревню_не_в_себе._Тронулся_умом,_прятался_от_людей,_дичился,_да_так_и_пропал_совсем._Труп_его,_попорченный_лесными_грызунами,_обнаружили_в_скирдах_сена_за_деревней._

Интересна и поучительна история семьи Шкуркиных.

_Надежда_Максимовна_Шкуркина_(Бабина_в_девичестве),_родилась_в_1912_г._В_16-ть_лет_вышла_замуж_за_богатого_деревенского_гармониста_Шкуркина_Тимофея_Григорьевича_1908_г.р._Отец_его,_Григорий,_богат_и_скуп,_в_деревне_мало_кто_его_уважает._В_хозяйстве_имел_3-х_породистых_жеребцов,_много_тягловых_лошадей_и_скот._Родители_не_хотели_отдавать_ее_в_это_семейство,_но_она_убежала_к_ним_сама._Шкуркины_отделили_их_семьей,_выделив_2_коровы,_пару_лошадей,_десяток_овец._Тимофей_Григорьевич_во_всех_отношениях_был_похож_на_отца._

_В_отличие_от_старшей_сестры_Степаниды,_Надежда_была_шустрая,_отчаянная_и_в_семье_Шкуркиных_себя_в_обиду_не_давала._

_Умер_свёкор_Григорий_во_время_войны._Всё_работоспособное_население_трудилось_в_поле._И_лошади_в_поле._Без_спросу_запрягли_корову_снохи,_поставили_гроб_на_телегу._Кто-то_сказал_об_этом_Надежде_Максимовне._Та_с_руганью_прибежала_с_поля,_преградила_путь_похоронной_процессии,_выпрягла_корову,_оставила_телегу_с_покойником_посреди_дороги:_«Не_хватало_корову_мою_портить_таким_поганцем!»_

Илья смеялся от души: видно, крепко мужичок землякам насолил! Обычно христиане покойников худом не поминают. Впрочем, неприязнь к покойному мужу Надежды Максимовны прослеживается и далее.

_До_войны_Тимофей_работал_в_колхозе_на_комбайне,_шоферил._На_войне_возил_на_«студебеккере»_пушку_125-мм._После_войны_уехал_с_семьей_в_Казахстан._

_Умирая,_Тимофей_наказывал,_чтобы_и_жену_похоронили_потом_рядом_с_ним._Она_просила_не_делать_этого:_«На_этом_свете_всю_жизнь_издевался,_да_еще_на_том_рядом_лежать»._

_Так_и_осталось_в_оградке_отца_пустое_место._Надежду_Максимовну_дети_схоронили_на_другом_кладбище._

Отредактировал Илья свои собственные записи, сделанные школьником и поставил вместе с солдатскими «треуголками» отца в материал о земляках.




* * *

В конце мая Илья Григорьевич сидел на погосте у могил родителей. Тихо, умиротворенно шумит кладбищенский лес. Думы о бренности существования затягивают, о смысле жизни. Да есть ли он вообще? Для чего небо коптим? Так ли прожита жизнь? Колесил по белу свету, чтобы обрести истину? А ведь она тут, у родного истока.

Исход мая – перелом на тепло, благодать в природе, если бы не портили картину зарождающегося лета расплодившиеся черные гусеницы. Черные гроздья на липкой паутине развешаны на ветках деревьев, оградках, крестах и памятниках; скамьи и столики кишат разнокалиберной мохнатой тварью. Илья спрашивал у людей, бывало ли такое нашествие паразитов раньше? Жители сетовали, что уже не первый год обнажаются чуть распустившиеся деревья. Черный будто мертвый лес стоит до осени. Гусеница размножается, охватывая все новые гектары.

За спиной послышалось шуршание, Илья обернулся. Между рядов могил из дальнего угла, направляясь к нему, пробирался Кольча Амосов. Поравнялся с Ильей, приветливо поздоровался.

– Здравствуй, Николай! Своих навещал?

– Навещал.

– Это дело хорошее. Порядки наводил?

– Порядок у меня еще к Родительскому Дню был наведен. Гусениц травил. Развелось их, проклятых! Неужели ничего нельзя сделать?

Илья ответил вопросом на вопрос:

– Чем ты их травил?

– Да так, хлорофосу развел, да обмел все веником, на скамью садиться гадко.

– Не говори, Коля! Ты спрашиваешь, нельзя ли чего сделать? Был я недели две назад в районе, заходил в лесничество. Ответили, что о проблеме знают, но масштаб поражения не столько велик, чтобы бить тревогу.

А я вот не поленился, сходил в библиотеку, взял энциклопедию и нашел информацию об этом вредителе. Там черным по белому написано: это гусеница бабочки непарного шелкопряда. Эта прожорливая особь уничтожает на своем пути все деревья и кустарники. Если она успешно перезимовала, то в следующий сезон размножается в геометрической прогрессии. Каждое растение должно пройти положенный ему цикл вегетативного развития. Пораженное болезнью или вредителем дерево погибает через три сезона. Вот тебе и масштабы! Посмотри окрест, все леса черные! Даже жутко смотреть! А представь, что они все погибнут! В природе все взаимосвязано. Лес, как говорится, летом кормит, зимой греет. Естественную влагу сохраняет, от ветров, вымывания плодородную почву уберегает. Не приведи Господь увидеть наш край безлесным. А я вот еще о твоем «масштабе преступления» думал, сравнивал: три березки, это конечно ущерб природе, а три гектара, а триста?! Есть сравнение?!

– Я, Илья Григорьевич, мелкая сошка, где мне правду найти?!

– Эх, Коля! Думается мне, что эти черные гусеницы не только нашу с тобой сторону погубят. Если не принимать меры, эдак они всю Россию источат. Безнаказанность влечет за собой еще более изощренные деяния… Ох, грехи наши тяжкие!

Кольча внимательно посмотрел на Илью. Понял ли, о чем он ведет речь? Промолчал. Удивительно он умел молчать. Илья уважал его за несуетность, за умение понимать с полуслова или промолчать к месту.

Расставаясь, Илья напутствовал Кольчу:

– По твоему делу, Николай, надо было сразу апелляцию в область подавать о пересмотре решения. Я проштудировал гражданский процессуальный Кодекс, можно бы и теперь заявление подать по вновь открывшимся обстоятельствам. Но где таковые? Так что придется тебе нести этот крест до конца. Заходил я в районный суд, поговорил с одним человеком, хотя бы меру наказания тебе скостили. Это разве дело, унижать человека? Нашли Тимуровца, по дворам с лопатой ходить!


* * *

Письма друзей по Литинституту с Астраханской области, Поволжья и Амура, из Забайкалья, Красноярска и Братска, обрисовывали картину процветающего беспредела. Приятели пишут:

_«Прижимают_коренных_мужиков-рыболовов:_водоемы_отданы_в_аренду_частным_лицам._Те,_в_свою_очередь,_требуют_от_рыболовов-любителей_выкупать_путевки._Вырученные_деньги_используют_по_своему_усмотрению,_то_есть_без_обязательств_по_экологическому_улучшению_водоемов._Поймал_больше_положенных_килограммов,_уличили?_Отвечай_по_закону!_Тогда_как_браконьерство_теперь_под_покровительством_этих_самых_арендаторов_превратилось_в_организованную_отрасль_теневого_бизнеса_с_налаженными_каналами_сбыта_продукции._Рыбоохрана_перешла_на_обслуживание_арендаторов_и_занимается_отловом_не_браконьеров,_а_рыбаков,_не_купивших_путевки._В_результате_рыбные_запасы_истощаются,_а_миллионы_рыболовов-любителей,_людей,_которые_заинтересованы_в_благополучии_водоемов,_отстранили._Они_теперь_чужие_там,_где_рыбачили_всю_жизнь»._


* * *

Сосед котенка подкинул, а чем его кормить? Илья отправился на котлован, может рыбешка поймается. Не доходя до водоема, услышал оживленный ребячий смех. Тревожно ворохнулось в груди: «Опять разбойничают?» Но вскоре различил знакомую фигуру Кольчи Амосова. Друг сидел на берегу, широко раздвинув ноги, лица не видно, только серая кепка на низко склоненной голове. Вокруг ребята, девчонки. Некоторые сидят рядом, другие стоят, заглядывают через плечо. Илья обрадовался, прибавил шаг. Но чем так заинтересовал детишек Кольча? Завидев писателя, земляк встал, спустился к воде, долго обмывал руки. Затем поднялся, пошел навстречу, на ходу отирая ладони о хлопчатую куртку. После крепкого рукопожатия, Илья поинтересовался:

– Это чем вы там занимались? – перевел взгляд на детей. Ребятишки бурно обсуждали что-то, окружив то место, где сидел Кольча. – Здравствуйте, ребята!

– Здравствуйте. Здрассте, – в разнобой ответили дети. Самая маленькая девочка отделилась, шагнула навстречу:

– А вы умеете лепить из глины как дядя Коля?

Теперь Илья увидел, что все дети держат в перепачканных руках искусно вылепленные глиняные фигурки. Он стал рассматривать работу друга. Тут были кошки, собаки, корова, лошадь, гусь и курица. Илья искренне удивился:

– Вот это да! Николай Гордеевич, да ты цены себе не знаешь! Тебе же нужно вести кружок декоративного творчества! А, ребята, пойдете учениками в кружок «Умелые руки»?

Галдели ребятишки, наперебой «записывались» в кружок. Разобрали игрушки, убежали в деревню.

Друзья уселись на берегу.

– Подумай, Николай. Может и впрямь заняться тебе ребятами на общественных началах?

– Какой с меня педагог, Илья Григорьевич?

– Никто не требует от тебя педагогических знаний. Будешь передавать ребятам свой опыт: что сам умеешь, тому и их научишь. Я бы дальше глядел на это дело. Что, если кабинет для тебя оборудовать в моем доме? У меня огромная рубленная кладовая имеется

– совершенно невостребованное помещение. Если мы с тобой объединим усилия, за лето подготовим отличный класс. Излишеств там не надо – побелка, покраска. Верстак, стол, стеллажи, скамейки. А главное – печь какую-нибудь сообразить. Ты будешь занятия проводить, а я между делом что-то почитаю им вслух. Не обязательно свое. Пришвина, Паустовского, Мамина-Сибиряка. Раньше наша страна была самой читающей в мире. Теперь все изменилось. Современные дети не читают. Но надо как-то доносить до них Слово. Получится у нас с тобой одного-двух человек направить на путь истинный – это тоже результат.

Полчаса спустя приятели осматривали помещение, совещались, что и как лучше сделать. Кольча уходил от писателя в приподнятом настроении. Илья пообещал заглянуть на днях в школу, переговорить с педагогами.


* * *

Все лето Илья осматривал отцовский кедр – ждал, не завяжутся ли шишки? Нет, видно дерево набиралось сил – не видать. Специальной литературы он давно начитался, знал, что и в настоящих кедрачах не всякий год урожай шишек бывает.

Однажды ясным осенним днем, сидя на скамье под кедром, он как обычно читал. В верхушке дерева завозилась какая-то птица, затем вскрикнула скрипучим неприятным клекотом и полетела прочь. «Обыкновенная сорока» – едва успел подумать, как сверху полетел какой-то предмет, и, шмякнувшись о столик, отлетел в траву. Возбужденный любопытством Илья, начал осматривать место, куда упало нечто. Какого же было его удивление и радость – кедровая шишка! Вот так подарок! Он бережно поднял ее, с удовольствием втянул носом смолистую свежесть. Внимательно осмотрел. Чуть облупились чешуйки, прикрывающие орешки с одной стороны: птица успела похозяйничать или от удара о стол они отскочили? Вылущил орешек, попробовал на зуб. Он оказался полноценным. «Вот и первые семена!» – радовался писатель.

Как в воду глядел Илья: в кружок записалось сначала много ребятишек. Но постепенно интерес пропадал. Творчество – это труд, но не у всех детей есть привычка кропотливо и упорно трудиться. В результате осталось два школьника.

– Вот и пестуй их, – подбадривал руководителя Илья Григорьевич, – это только начало.

Однако на зимнее время занятия решено было перенести в дом, жечь дрова ради двоих учеников неразумно.

Поначалу Кольча планировал три вида техники: лепку из глины, резьбу по дереву, плетение из лозы. Ребята выбрали второе.


* * *

На занятия с детьми Кольча никогда не опаздывал. Напротив, приходил заранее. По уговору в дни занятий сам протапливал печь в доме писателя.

Сегодня был день кружка, но он почему-то не спешил в класс. Илья несколько раз обеспокоенно поглядывал на дорогу: нет, не идет друг. Когда вышли все сроки, решил сходить к Кольче, мало ли, может, случилось чего. Но лишь вышел на дорогу, от калитки Амосова отделился человек, быстро замахал навстречу. Илья признал Кольчу. Тот находился в каком-то приподнятом настроении, улыбался издалека.

– Хорошие новости? – не удержался, спросил Илья вместо приветствия.

Кольча махнул рукой:

– Хорошие! Однако пойдемте в дом. Неровён час, услышит кто.

Илья был заинтригован. Кольча между тем, прихватив охапку дров, ввалился в сени:

– Опять спасал живые души! – глаза его лучезарно светились радостью.

Как-то он рассказал Илье, что ранней весной, когда еще лежал снег в полях, прилетели первые лебеди. Ночью разразилась метель, укрыла вытаявшие островки-плешинки на полянах, припорошила едва обозначившиеся полыньи на водоемах. Бедные птицы небольшой стайкой в три пары прибились в Кольчин крайний к полю огород – опустились на расчатый стожок сена. Кольча ходил по двору осторожно, боялся спугнуть птиц. Когда стемнело, тихо подкрался к стожку, поставил на него старый помятый таз с пшеницей, может, насмелятся, подкормятся на дорожку. Лебеди чуть подали голос, но остались сидеть, видно в конец ослабли бедолаги. Однако утром Кольча не застал гостей на стожке, корм в тазу был подчищен до зёрнышка.

Илья невольно заулыбался. Развел руками:

– Сегодня-то кого выручить сподобился?

– Дикие козы прямо в стайке ночевали. Я загодя воротца открыл. Слышал, как в ближайшем лесочке ружья бухают, да «бураны» ревут. Ну, думаю, пошла опять бойня!

Пока растапливал печь, рассказывал:

– Вы разве не слышите, бьют их, истребляют нещадно. Нынче снега да оттепели. Для лесных жителей эта зима – тяжкое испытание. Наст уже в несколько слоев образовался, как доски в штабеле. Козы не могут его раскопать, корм добыть. И ростом невелики, лось ветки молодые с берез объедает, кору осиновую грызет. Кабаны тяжелые, те своим весом как бульдозером траншеи прокладывают, рылом копают, будь здоров. А козы самые уязвимые. Оголодали они нынче, ослабли. Начнут их преследовать, они хоть и легкие, а копытца узкие, острые, наст проткнут и увязнут по самую голову. А горе-охотники и рады: целыми табунами их истребляют. Раньше охотник выходил на добычу по-честному: встал на лыжи, ружье за плечами, нож за голенищем, вот и вся экипировка. А теперь оружие с оптическим прицелом, снегоходы. Особенно когда городские боссы понаедут на «ямахах».

Разве ж это охота?! Изуверство это! Что ж они думают, природа – бочка бездонная? Истребят всех, дальше что?

– Что же охотинспекторы? – озадаченно произнес Илья.

– Спросите что-нибудь попроще, Илья Григорьевич! Кто их знает? Не успевают они или сами в доле?

Илья с горечью покачал головой:

– Вот и ответ нам с тобой, Николай, отчего дети ежа растерзали? Знать, с отцов пример берут. Изменилось все в жизни. Ой, как изменилось! Где правду найти? Как добродетели вернуть на грешную землю?


* * *

Илья показал Кольче потайной ящик в письменном столе, наказал:

– Тут, Николай, все мое богатство: личный архив, рукописи, завещание на Сергея – скопил я для него немного. Папки с рукописями подписал, эта Нине Михайловне, разберется. А эта, – Илья в задумчивости хлопнул по увесистой папке, – Сергею передашь, его полное право, как он этим распорядится.

Даниле, брату, я вполне доверяю. Но сдается мне: с тобой мы чаще видимся, мало ли какой случай со мной приключится. Кольча не стал возражать писателю. Только с тех пор какая-то смутная тревога зародилась у него в душе.

Вставал Кольча чуть свет. Управлялся по хозяйству: первым делом топил печь, готовил немудреный завтрак. Приносил свежей воды и дров на вечер и только после этого завтракал. Затем брал лопату и отправлялся на уборку снега. Сегодня с утра потянула поземка. Выпавший с вечера снег переметало с места на место. В иных местах надувало тугие сугробы, на дороге выдирало до накатанной за зиму тверди. Убирать его в такие дни без пользы. Нужно дождаться пока стихнет ветер.

Втайне от писателя, Кольча готовил для него подарок ко дню рождения. Вечером, едва управившись с домашними делами, затопив печь, он брался за любимое дело. Открытие кружка, в котором он занимался с ребятами два раза в неделю, пошло деревенскому мастеру на пользу. Если раньше он мастерил по наитию кустарным способом и примитивными инструментами, теперь в его арсенале была хорошая книга «Резьба по дереву» подаренная писателем. Нужные инструменты он частично приобрел, некоторые смастерил сам. Дела пошли гораздо быстрее. Вчерашним вечером он закончил подарок.

Кольча завернул любовно отшлифованный, доведенный до совершенства «шедевр» в тряпку. Радовался, что успел: сегодня у Ильи Григорьевича семидесятилетний юбилей. Гостей он пригласил на вечер. Кольча тоже был в числе приглашенных «почетных». Но свой подарок он решил вручить писателю с самого утра, пока в доме нет суеты. Плотно прикрыл вьюшку протопившейся печи и припустил по улице в сторону его дома. Ветер крепчал. Сухой снег как бритва больно сек щеки, шуршал о полы телогрейки.

Кольча обратил внимание, что над домом писателя не видать дыма из печной трубы. Наверное, тоже успел протопить. День хлопотный: Илья Григорьевич ждет в гости сына с семьей.

Тщательно обмел валенки на крылечке, постучал в двери, ведущие в дом. Никто не ответил. Кольча окликнул:

– Илья Григорьевич, можно?

Опять никто не отозвался. Разве что во дворе хозяина посмотреть, может по воду или за дровами вышел? Выскочил на крыльцо, огляделся – никого. Заглянул в дровяник – нет хозяина. Вернулся в дом, окликнул громче. Тишина. Робко заглянул в горницу. В комнате ярко горел свет. Светится экран небольшого телевизора. На столе стоит как всегда заправленная чистым листом старенькая печатная машинка. Писатель лежал на кровати поверх покрывала в одежде. Правая рука свободно свесилась вниз.

– Илья Григорьевич, зашел поздравить вас с утра пораньше. Я вам тут гусика обещанного выстругал… Илья Григорьевич! Я гусика…

Писатель не отозвался, не изменил позу. Кольчу вдруг озарила страшная догадка, он в два шага оказался возле кровати, подхватил провисшую руку в надежде прощупать пульс. Рука друга была ледяная.


* * *

Вторые сутки бушевала буря. Лишь к ночи ветер поутих, вызвездилось небо. Кольча приплелся домой без сил. Весь день он провел в хлопотах по поводу похорон Ильи Григорьевича. Завтра в последний путь. Едва затопил печь – тяга из-за ветра плохая. Тошно на душе, ох, как тошно! Есть не хотелось. Уснуть нельзя, пока топится печь: заснешь, вьюшку не закроешь – тепло на ветер. Включил телевизор. Пощелкал каналы. На ум ничто не шло. Лег на диванчик. С экрана коммерческого канала бойко вещал диктор: «Ты не поверишь! Светская хроника взорвана потрясающим по яркости событием: скандально-знаменитая столичная миллионерша Валерия Зотова – дама бальзаковского возраста, выходит замуж за молодого бой-френда. Валерия обожает бриллианты, и даже в качестве релаксации использует эти драгоценные камни. Лера делает массаж ступней ног – танцуя на камешках». Выплыла на экран полуобнаженная дива не первой свежести с раздутыми губами, немыслимо размалеванными глазами, кривлялась, крутила бедрами. Под ступнями ее ног на белой салфетке россыпь бриллиантов.

Кольча в сердцах плюнул:

– Ты не поверишь, сволочь, какой человек умер! Ты не поверишь, как тошно! – по виску его невольно скатилась слеза. – Ты не поверишь, самый лучший массаж – большая лопата для снега!

Немедленно переключил канал. Там играл симфонический оркестр. Злоба и досада постепенно сменилась на состояние покоя, расслабленности. Незаметно для себя он задремал.

Давно протопилась печь. Телевизор бубнил до пяти утра.




* * *

Данила с приехавшими сыновьями встал рано. Сегодня похороны, нужно убрать во дворе брата снег. Позаботиться, чтобы трактор расчистил дорогу к кладбищу. Да много чего еще нужно! Вот ведь как получилось: накануне Илья просил Нину помочь приготовить праздничный стол, а получились поминки.





Данила Григорьевич сокрушался еще по поводу того, что не приехал Сергей. Обещался к юбилею всей семьей, не сдержал слова. Отбил ему телеграмму о кончине отца, нет ответа. Хорошо хоть свои сыновья приехали.

Утихшая буря сменилась крепким морозом. Данила наказал сыновьям:

– Идите до дяди Ильи, начинайте расчищать в ограде, а я к Николаю зайду, позову на помощь, впятером дело быстрее сладится.

На дверях Кольчиного дома висел замок. Данила Григорьевич подумал с досадой: «Не успел, видно уже убежал – работы у него после бури выше крыши».

Не доходя до дома брата, увидел широко расчищенный проезд к калитке и большим воротам. Осенила догадка: «Кольчиных рук дело! А я его дома ищу. И когда только успел? Вот ведь какой человек!»

Возле дома бурно беседовали мужики. Распахнул калитку: и тут все расчищено до самого забора. Сыновья, Кольча и еще какой-то мужчина стояли кружком. Обернулись на вошедшего Данилу, мужчина шагнул навстречу:

– Здравствуй, дядя Даня!

– Сережа? Приехал! – радовался, тискал племянника, – Молодец! Ох, я переживал. Ну, слава Богу!


* * *

После похорон писателя брат Данила собрал немудреный скарб Ильи, заявил Кольче:

– Занимайся с ребятами, как и прежде. А желаешь, так переходи, живи, наша хата посвободней твоей.

Покидать свой дом Кольча наотрез отказался, но занятия проводил в доме писателя. Ему хотелось сохранить память о друге. Опять же сад – кедрята, кто за ними ухаживать, беречь станет?

Погода смягчилась, отступил мороз, лишь легкие метели пересыпали снега, набивали и без того плотные высокие сугробы. Опять охотники вышли «на тропу войны», так образно называл эту бойню Кольча. Он нередко слышал завывание «буранов» и «ямах», мчащихся за добычей.

Как-то после рабочего дня возвращался домой с деревянной лопатой на плече. Нагнал соседа слева, разговорились о житье-бытье. До дому оставалось десятка три метров, как вдруг из проулка стремительно выскочила косуля. Она мчалась прямо на мужиков, те остановились в нерешительности: что предпринять? Животное затравлено заметалось, увидев людей. В огромных глазах ее плескался ужас. Кольча, наконец, сообразил: «Нужно открыть ворота, дать ей забежать во двор».

– Попридержи-ка ее, Дмитрий. – Он взял резко влево к калитке. Дмитрий разбросил руки, в надежде развернуть животное. В тот же миг из соседских ворот напротив, выскочил волкодав, понукаемый хозяином. В два счета перерезав дорогу козе, волкодав впился ей в горло и вырвал в мгновение ока. Легкая головка невольно вскинулась вверх на вздохе и тотчас упала. Тонкие ножки забились в предсмертных конвульсиях. А волкодав уже тащил добычу во двор. Из раны пораженного животного фонтаном пульсировала кровь. Сосед с вожделением и радостью ухмылялся незатейливым действиям Кольчи и Дмитрия. Хохотнул довольно:

– Вот так оно – моя добыча!

Глаза Кольчи подернулись влагой:

– Ты, никак оголодал, Арсений? У тебя скотины полный двор, хоть каждый день свежуй! Она ведь к людям в деревню за помощью прибежала!

– Пшел ты, малохольный! – сплюнул сосед и углубился внутрь двора. – Место, я сказал, место! – кричал на пса, – Будет тебе пир, погоди, вот шкуру сниму, требуху выдерну.

Николай с минуту стоял, обреченно опустив голову. Смахнул набежавшие слезы, затем подхватил лопатой легкого снежку, присыпал густую кровавую лужу: завтра дети пойдут на занятие, негоже видеть им деяния озлобленных, озверелых взрослых. Из ума не выходил взгляд обреченного животного. Осмысленный взгляд, молящий о помощи. Что же с нами делается, люди?! И люди ли мы после этого?

Дома все валилось из рук, в груди учащенно билось сердце. Он вспомнил рассказ покойной матери: «А нас в войну отец, почитай, от голодной смерти охотой спас».

Да, Кольча помнил своего деда – степенного доброго человека. На войну он не призывался по причине преклонного возраста. Работал в тылу с бабами, ребятишками. Охотился со старой, видавшей виды, «берданкой». Та охота была на равных в противоборстве с природой. Долгими вечерами дед готовил патроны – рубил пыжи из старой пимины, засыпал с великим трудом добытую дробь и порох. Весной постреливал косачей, осенью уток. Зимой на зайцев охотился, бегал на лыжах, расставлял петли и капканы. Козье поголовье тогда было куда более многочисленным чем в теперешнее время. Зимой козы подъедали и без того скудные запасы кормов, заготовленные крестьянами великим потом. Лунными ночами дед подолгу высиживал в стожках, караулил сено. Если складывалось удачно, добывал коз, притаскивал домой. Съедали всё от кровинки, до последней кишочки, потому как голод не тётка и охота не забавой служила, а способом выжить. Дед, бывало, и соседских ребят подкармливал, люди сообща выживали, помогали друг другу по возможности.

Кольчу осенила идея: «Надо бы эту историю Нине Михайловне обсказать, может, войдет в книгу Ильи Григорьевича. Пускай дети знают: во всяком деле нужен разумный подход. Не должны люди вести себя дикарями».




* * *

Минула зима. Ладная дружная весна с каждым днем набирала силы.

Кольче пришло письмо с повесткой, извещающей о явке в районный суд. В назначенный день он волновался, надел светлую, тщательно отутюженную рубашку, единственный выходной костюм, оглядел себя в зеркале.

Автобус прибывал в райцентр в девятом часу. К следователю надлежало явиться к двенадцати часам. Кольча решил походить по магазинам, заглянуть на рынок, купить кое-какую мелочевку.

Загодя явился в здание суда. К его огорчению на двери следователя висело объявление, извещающее об отсутствии его в связи с болезнью.

Кольча успел на обеденный рейс автобуса. Едва явился в деревню, прибежал один из его учеников:

– Николай Гордеевич, вас тут приезжий фотограф разыскивал.

– Фотограф? – удивился Николай, – На доску Почета меня снять хотел?

– Нет, говорит, знает вас очень хорошо.

Кольча был озадачен, попросил описать фотографа:

– Лет-то ему сколько, хотя примерно? Что он еще говорил?

– Лет тридцать. Хроменький такой. Он в детском саду был, ребятишек фоткал, обещал привезти фотки через неделю.

– На какую ногу припадает?

– Не помню, но как-то так ходит, – мальчишка изобразил походку фотографа в развалку.

Кольча почему-то заволновался, весь вечер гадал: кто бы это мог быть? Какой такой старый знакомый?

Утром он спешил в детский сад, повидаться с заведующей, расспросить, кто был у них вчера? Молодая, из приезжих женщина подтвердила:

– Да, был. Я бы не сказала, что он хромает. Как-то иначе это выглядит: пьяная походка, знаете ли. И разговаривает немного с трудом, заикается, когда волнуется. Но вроде бы не пьяный.

Кольча возбуждался все более:

– А внешность? Опишите, какой он на лицо.

– На лицо очень красивый парень – глаза как вишни. Вы погодите, я где-то записала его координаты. Николай он, как и вы, точно помню, а вот фамилия? Маликов, Мальцов. Что-то в этом роде. Когда заведующая вернулась с блокнотом, Кольчи уже след простыл. Он бежал по улице, сам не зная куда. Яркая вспышка догадки озарила его: «Да ведь это Коленька – Натальин сын. Пошел, стало быть, на своих ногах. Ах, ты, Коля-Николай, вот ведь оно

как! Наталья верила: «Пойдет сын, непременно пойдет!» Сознание будоражила фраза: «Приедет через неделю». Откуда приедет? Где они живут? Как Наталья? Много отдал бы он за то, чтобы хоть глазком взглянуть на нее. Пусть не ему она теперь принадлежит, пусть чужая, мужняя жена. Знать бы, что у нее все хорошо!

Неделю спустя встречал автобус. В обед и вечером стоял на остановке с понедельника по пятницу, но так и не дождался гостей.

В субботу провел последнее перед летними каникулами занятие в кружке. После занятий решил сходить к песчаному карьеру, проверить еще раз, не появились ли всходы кедра. Радости его не было предела: проклюнулось три ростка. Непрошенные слезы выступили. Стянул кепку, крепко утер ею лицо.

– Илья Григорьевич, получилось! Сохраню я и их, твоих потомков! Дневать-ночевать буду, но сохраню!

Возвращаясь, пошел напрямик через поле к своей усадьбе. Еще издали заметил одиноким маяком женскую фигуру, у изгороди картофельного поля. Сердце забилось сладко и тревожно: «Неужели гости ко мне?» Припустил быстрее. По мере приближения сомнений не осталось – Наталья. Она, голубушка! Пот градом катился по вискам и спине, руки тряслись, а ноги вдруг сделались ватными, чужими. Приблизился, смотрел в родные глаза. Изменилась, конечно, в волосах седина, тонкие морщинки в уголках губ и вокруг глаз, но все такая же красавица.

– Здравствуй, Наташа! – едва выдохнул.

Женщина явно растерялась, видно не сразу признала:

– Николай Гордеевич?

– Я самый, только обличьем старик. Не узнала? – он не находил места своим рукам, комкал кепку. – Совсем старик стал?

– Да ведь и я не девочка, – улыбнулась Наталья, – дважды бабушка, у Коли семья.

– Вот оно как! – Кольча выглядел нелепо, потерянно.

– Я ведь к вам приехала, Николай Гордеевич, примите обратно? Кольча совсем потерял дар речи, сухой комок заложил горло, едва пересилил себя:

– А где же Коленька? Ждал я его, встречал всю неделю. Жда-а-л. Вот и дождался! Разве бывает так много счастья на одного человека?


_Эпилог_

Сергей Зотов опубликовал книги отца: роман «Под сенью кедра», повести «Рукописи в столе», «Сын отечества», публицистический труд «Истоки», посвященный землякам и малой родине.

Добрый человек – Кольча – Красное Солнышко до сих пор живет в деревне. Тепла от лучиков его солнца хватает многим. Помогает Наталье и Коле-младшему растить детей. Занимается с деревенской детворой. Зимой спасает, подкармливает лесных зверушек, весной мастерит жилища и кормушки птицам.

Главный талант этого человека – умение любить и прощать, творить добро. Удивляться и радоваться зарождающемуся дню и росным травам; звонным есенинским тополям – вечным деревенским поселенцам. Долгоногим мальвам в ярких ситцевых панамках; неспешным деловитым шмелям, копошащимся в их тычинках. Теплому дождику, радуге коромыслом; гнездышку трясогузки в поленнице дров. Первому снегу и первой капели, желтогрудой синице, весело вещающей о приходе весны. Сиреневым закатам, неистовым грозам. Осенним краскам леса, ароматным опятам, населяющим пни. Грустить вслед улетающему клину журавлей. Благоговеть перед совершенством и мудростью природы и быть в ладу со своей совестью.

Приглядись, читатель, такой человек живет в каждом селении, только имя у него другое, может быть Михаил, может Василий, Мария или Валентина. Прислушайся, к своему внутреннему «я». По утверждению Сократа в каждом человеке живет солнце, только дайте ему светить.