308 Коняев Отголоски
отзвуки
Николай Коняев
Отголоски-отзвуки
Рассказы и документальное повествование
О рассказах Николая Коняева
Последнее десятилетие — не лучшие времена для русской прозы. Как, впрочем, и для искусства в целом. Перед писателями встает вопрос о дальнейших путях развития литературы. Где та мера новизны, что превносит в творения свежесть и разнообразие, но и не дает прерваться традиции? Как сохранить все лучшее, чего достигла наша литература, и не превратить ее в лавку антиквариата?
Тут в дело вступает «натура» — то внутреннее чувство, Что ведет писателя по полям словесности. Какие же факты биографии повлияли на формирование натуры Николая Коняева?
Во многом тематика его рассказов обусловлена биографией родителей. Отец писателя Иван Ефимович — из рабочей семьи, фронтовик, с 1947 по 1952 гг. невольный участник известной на Севере 501-й стройки. Мать, Василиса Егоровна, — из семьи раскулаченных омских крестьян. Север вошел в судьбу Николая Ивановича с генами его родителей. Не писать об этом он не мог хотя бы ради памяти отца, умершего в 1965 году в возрасте 44 лет. Вряд ли добавили ему долголетия фронтовая контузия и пять лет приполярного «курорта».
Родился Николай Коняев в селе Нялино 1 января 1954 года. Места его раннего детства — ныне не существующие ни на картах, ни в природе, так называемые бесперспективные деревни и поселки Майка, Конево, Сеуль... С 10 лет рос будущий писатель на родине родителей, в селе Камышино-Курское Болынереченского (ныне Муромцевского) района Омской области. Первые сказки и легенды ему довелось услышать от бабушки по материнской линии, прожившей 109 лет. Именно тогда, в детстве, под впечатлением красочных иллюстраций первых книжек решил: когда вырастет, будет рисовать такие же.
Через детство входит в его творчество русская деревня 60-х—70-х годов. С какой любовью и болью пишет Николай Коняев о ее немудреных жителях, как будто пытаясь вернуть хоть толику добра, подаренного ими. Не случайно писатель считает своими литературными учителями Василия Белова, Василия Шукшина и Виктора Астафьева — крупнейших мастеров деревенской прозы.
Но по-настоящему, серьезно он попробовал «нарисовать» свою книжку только в 30 лет — в 1984 году, когда написал и опубликовал в газетах несколько коротких рассказов.
До того, можно сказать, прошел огонь, воду и медные трубы: работал разнорабочим в совхозе «Копьевский», учился в пединституте, служил в армии, потом опять учился — окончил Омский филиал Всесоюзного финансово-экономического института. В 1975 году приехал в Ханты-Мансийск, где побывал в роли экономиста, финансиста, журналиста и даже сторожа.
Север — важная веха в жизни и творчестве писателя. Вот как пишет об этом в предисловии «Без права на благодарность» ко второй книжке Николая Коняева «Перековка» (1993) известный писатель Анатолий Приставкин: «И в повестях, и в многочисленных рассказах показана обычная повседневная жизнь простых людей северной провинции, в чем-то схожая с нашей, а в чем- то нет, но очень узнаваемая и достоверная, благо автор живет среди своих героев и может рассказать о них то, чего мы не знаем. И здесь очевидно влияние и наших «деревенщиков», того же Виктора Астафьева, и более глубокие корни, уходящие в бунинские и чеховские традиции с их пристальным вниманием к «маленькому» человеку, подверженному всем напастям, грозящим от этого мира, но почему-то еще существующему, еще живому».
Ханты-Мансийск соединил в себе все, что так или иначе было близко и дорого Николаю Коняеву: полудеревенская-полугородская жизнь маленького провинциального городка, крепкий вольнолюбивый люд, прошедший сталинские перековки, сорванный с земли, сосланный, перемешанный на этапах и в лагерях, но в огне не горящий и в воде не тонущий, верящий: неправда сильна, да правда вечна!
Поиски своего места в жизни приводят Николая Коняева в Литературный институт им. А.М. Горького, который он заканчивает в 1993 году, проучившись шесть лет в семинаре Анатолия Приставкина.
Сегодня Николай Коняев — ответственный секретарь Ханты-Мансийской окружной организации Союза писателей России, главный редактор окружного литературно-художественного альманаха «Эринтур», член правления Союза писателей России. Он — автор книг прозы «Сборщик дани» (1992), «Чужая музыка» (1994), «Околоток Перековка» (1996), не опубликованного, к сожалению, до сих пор романа «Жажду света» и других произведений. Их отличают хорошая выучка, крепкая словесная ткань, сочетание добротности, основательности с талантливыми находками. Приверженность классическим традициям, заряд здорового консерватизма дают автору возможность быть свободным от всех идеологий, кроме идеологии сердца.
Перед вами новая книга, составленная из рассказов, написанных в период с 1984 по 1999 годы, то есть за пятнадцать лет работы в любимом писателем жанре. Собранные под одной обложкой, они представляют собой явление многомерное и по-новому высвечивают фигуру самого автора.
Следуя глубокой традиции, Николай Коняев приходит, может быть, стихийно к новым, навеянным временем принципам изображения. Предметный мир в его рассказах несет часто более широкое, чем просто образ, символическое значение. Это, несомненно, знак эпохи, попытка отыскать неожиданные пути осмысления действительности, попытка расширить традицию «деревенской» прозы.
Символическое звучание, казалось бы, традиционным образом придают заголовки, действия и высказывания героев, авторские реплики и художественные детали. Они расширяют знаковое пространство произведения, придавая ему глубину и объем, в новом свете показывая героя. Они делают прозу афористичной и ёмкой.
Показателен в этом смысле рассказ «Чужая музыка». Не случайно так названа третья по счету книга писателя. Скрежет и вопли «инострании» слышит Таисья, главная героиня рассказа, сразу после известия о том, что ревизия обнаружила у дочери Натальи в магазине растрату. «Звучала музыка чужая, непонятная...». «Чужой музыкой» является для Таисьи страсть к приобретательству, к обогащению любой ценой, даже через преступление, захватывающая семью дочери. Чужой — потому что несет другие ценности. Будучи такой привлекательной и доступной, она на деле разрушает нравственность и мораль. Этот рассказ еще раз дает нам понять, что «новые» русские появились задолго до начала перестройки. Взращивались и лелеялись они в «тихое» брежневское время, в обстановке размыва нравственных ценностей. Единицы решались на поступок, понимая, что теряют они с сомнительным приобретением куда больше: ощущение душевного покоя, возможность жить по совести, по правде.
Решение Таисьи — отказ от краденого тёса — возводится в абсолют, в деяние, в символ, определяющий всю дальнейшую жизнь. Нежелание героини существовать по иным, чуждым ей законам, под «чужую музыку» есть факт отстранения, неприятия нравов новой эпохи.
Решение это принимается не логически, не рационально, а инстинктивно, через отвращение души от безбожных начал, грозящих ей гибелью и позором. Отказ Таисьи от «чужой музыки» легко проецируется на неприятие русским миром «перестроечной» жизни, приглянувшейся немногим. Общество, в основу которого не заложены идеи справедливости, народного понимания правды, обречено на противостояние и гибель в силу того, что правила, может, где-то и пригодные, для большинства населения не приемлемы и им отторгаемы. В рассказе «Чужая музыка» мы видим символ такого отторжения.
В оригинально построенном рассказе «Малыги» подводится итог разрушению семейного крестьянского сознания афоризмом, изреченным немудреным отцом — Малыгой, фразой, определяющей суть не только современного городского бытия, но и деревенского: «Едим три раза на дню, и каждый из отдельной чашки...». При внешнем благополучии, достатке безнадежное разрушение родственных уз, потеря связи с землей, с родиной, отдельность человека есть форма утраты, а не благоприобретение, отказ от общности не только в рамках сельской общины, но и семьи.
Герои Николая Коняева порой бесшабашны, будь то Степан Аркадьевич из «Старинного городского романса», или Изот Чагин из рассказа «Изоша Поперёшный». Но эта бесшабашность — не свойство характера, а потребность души, уставшей от обыденности и предательства, от пустословия и глупости: «Степан Аркадьевич как с ума сошел! Все, что было им заслужено по праву за годы безупречного труда и трезвого мышления — почет и уважение, с невероятной легкостью ставилось на карту. Всего лишь ради нескольких минут неизъяснимого восторга!». Солидный человек, семьянин угоняет по ночам машину, чтобы час-другой покататься на ней! А Изот Чагин устанавливает на 7 ноября красный флаг на телевышку, как это делалось в советские времена. Он не коммунист и коммунистом никогда не был. Он протестует против того, чтобы быть покорным, управляемым быдлом, равнодушно принимающим все реформы и революции. Его поступок символичен, в нем выражается право «маленького» человека на свое слово в истории.
Иногда герои рассказов Коняева существуют на бытовом уровне, являясь более фоном, чем персонажем, но неожиданно в них обнаруживается тайна, чудинка. Таков Ефимов из «Единицы экономии». Таков Егор Андреевич из рассказа «Фролыч и Болтун», который бунтует по-детски, неумело, пытаясь восстановить справедливость, но в конце концов оставаясь всегда виноватым: «Великодушно хмыкнет Фролыч, пальцем ткнет на дверь: «Ступай да больше не чуди. И помни, что обязан!» Егор Андреевич кашлянет, сгорая от стыда и унижения, направится к столярке. А шкаф уйдет налево... Он сделает другой. Все будет так, как прежде. Надо потерпеть. А куда деваться?». Но неутолимая жажда правды неистребима в нем. Не выносит он, когда грязнова- тенькие, ловкие людишки приворовывают, делая благопристойную мину и требуя этого от окружающих.
Есть у писателя и тонкие психологические этюды. Например, рассказ «Коршун». Перед нами предстает, на первый взгляд, легендарная личность — механик- водитель танка, прошедший всю войну, участник Парада Победы... Но не случайно в селе зовут его Коршуном. Поневоле вспомнишь Гоголя и воскликнешь вслед за ним: «И до какой ничтожности, мелочности, гадости мог снизойти человек! Мог так измениться! И похоже это на правду? Все похоже на правду, все может статься с человеком!».
Тема Великой Отечественной войны не миновала рассказы Коняева. В наши «светлые» времена демократических ценностей, когда в герои попадают и предатели, и дезертиры: не захотели, мол, воевать за преступный коммунистический режим! — хочется порадоваться твердости ценностных ориентиров писателя: никогда русский народ не прощал предателей, ибо предавали они не Сталина, не Кагановича, а своих боевых товарищей, свою землю. Потому-то и полтора десятилетия спустя не простили сельчане не только Фимку-Иуду («Отголосок»), отсидевшего срок, прощенного государством: «Самолично спросить тебя, шкура, желаю, за сколь кусков продался, за сколь нашенских жизней свою поганую выкупил? Ты думал все, сполна расплатился? Думал, смыл кровушку нашу с рук своих? Не-ет, не будет тебе, душегубу, на земле покоя!», но и его мать, которая сама-то была ни в чем не виновата. И в этом есть высшая справедливость — несет она страшный крест несмываемого позора. Она — мать предателя, и ей конюх Семен обращает свой укор: «Как же так... Фимка, стервец, вернулся, Фимка будет жить, а мой парнишка?..».
Потому что для этих людей война — не абстракция, не цифры с шестью нулями, а милые, добрые дети — Васятки да Димитрии, в безысходной тоске по которым сходят они с ума, как Мария Егоровна Гололобова из рассказа «Костя-Мариша». Нет выхода из этой боли, из обреченности старых, надорванных на колхозной работе тружеников, понимающих, что род их навсегда прекратился, что не нянчить, не лелеять им внуков, не радоваться счастью своих детей. Потому и не знают они полумер: полупрощения, полупримирения, полуправды, равнодушия к подлости и предательству. И нам ли, по всем статьям развенчанным и униженным, в бесчувственной покорности наблюдающим за собственным позором, нам ли смеяться над временем героев?
И слава богу, что в душе Николая Коняева сохранилось трогательное уважение к немудреным русским людям, выходцам из великой героической эпохи.
Тем и хорош Коняев, что сумел передать в своих рассказах чистоту народного мироощущения, его вековой опыт нравственной жизни. Поэтому его герои живут не приверженностью тем или иным идеям, а верностью чувству справедливости, впитанному с молоком матери, унаследованному от далеких предков. Свет добра, пронизывающий души его героев, неистребим даже в самые страшные эпохи. Новая жизнь с ее всепоглощающей тягой к наживе, к воровству, к ловкачеству воспринимается ими как все та же «чужая музыка», денно и нощно гремящая вокруг. Придет время, я верю, когда мы все устанем от этой музыки, как честная и добрая труженица Таисья. Что же останется? «Двести метров позора»? Если б только двести!..
Рассказы Николая Коняева современны, но не злободневны, в них нет погруженности в сиюминутные проблемы. В них чувствуется некая отстраненность, попытка увидеть за фактом, событием нечто большее, соотнесенное с глубинными процессами народного духа. А в результате — от рассказа к рассказу вырисовывается единый образ национального характера, его наиболее значимые черты.
_ВИКТОР_ЗАХАРЧЕНКО,_
_ЧЛЕН_СОЮЗА_ПИСАТЕЛЕЙ_РОССИИ._
отзвуки
Николай Коняев
Отголоски-отзвуки
Рассказы и документальное повествование
О рассказах Николая Коняева
Последнее десятилетие — не лучшие времена для русской прозы. Как, впрочем, и для искусства в целом. Перед писателями встает вопрос о дальнейших путях развития литературы. Где та мера новизны, что превносит в творения свежесть и разнообразие, но и не дает прерваться традиции? Как сохранить все лучшее, чего достигла наша литература, и не превратить ее в лавку антиквариата?
Тут в дело вступает «натура» — то внутреннее чувство, Что ведет писателя по полям словесности. Какие же факты биографии повлияли на формирование натуры Николая Коняева?
Во многом тематика его рассказов обусловлена биографией родителей. Отец писателя Иван Ефимович — из рабочей семьи, фронтовик, с 1947 по 1952 гг. невольный участник известной на Севере 501-й стройки. Мать, Василиса Егоровна, — из семьи раскулаченных омских крестьян. Север вошел в судьбу Николая Ивановича с генами его родителей. Не писать об этом он не мог хотя бы ради памяти отца, умершего в 1965 году в возрасте 44 лет. Вряд ли добавили ему долголетия фронтовая контузия и пять лет приполярного «курорта».
Родился Николай Коняев в селе Нялино 1 января 1954 года. Места его раннего детства — ныне не существующие ни на картах, ни в природе, так называемые бесперспективные деревни и поселки Майка, Конево, Сеуль... С 10 лет рос будущий писатель на родине родителей, в селе Камышино-Курское Болынереченского (ныне Муромцевского) района Омской области. Первые сказки и легенды ему довелось услышать от бабушки по материнской линии, прожившей 109 лет. Именно тогда, в детстве, под впечатлением красочных иллюстраций первых книжек решил: когда вырастет, будет рисовать такие же.
Через детство входит в его творчество русская деревня 60-х—70-х годов. С какой любовью и болью пишет Николай Коняев о ее немудреных жителях, как будто пытаясь вернуть хоть толику добра, подаренного ими. Не случайно писатель считает своими литературными учителями Василия Белова, Василия Шукшина и Виктора Астафьева — крупнейших мастеров деревенской прозы.
Но по-настоящему, серьезно он попробовал «нарисовать» свою книжку только в 30 лет — в 1984 году, когда написал и опубликовал в газетах несколько коротких рассказов.
До того, можно сказать, прошел огонь, воду и медные трубы: работал разнорабочим в совхозе «Копьевский», учился в пединституте, служил в армии, потом опять учился — окончил Омский филиал Всесоюзного финансово-экономического института. В 1975 году приехал в Ханты-Мансийск, где побывал в роли экономиста, финансиста, журналиста и даже сторожа.
Север — важная веха в жизни и творчестве писателя. Вот как пишет об этом в предисловии «Без права на благодарность» ко второй книжке Николая Коняева «Перековка» (1993) известный писатель Анатолий Приставкин: «И в повестях, и в многочисленных рассказах показана обычная повседневная жизнь простых людей северной провинции, в чем-то схожая с нашей, а в чем- то нет, но очень узнаваемая и достоверная, благо автор живет среди своих героев и может рассказать о них то, чего мы не знаем. И здесь очевидно влияние и наших «деревенщиков», того же Виктора Астафьева, и более глубокие корни, уходящие в бунинские и чеховские традиции с их пристальным вниманием к «маленькому» человеку, подверженному всем напастям, грозящим от этого мира, но почему-то еще существующему, еще живому».
Ханты-Мансийск соединил в себе все, что так или иначе было близко и дорого Николаю Коняеву: полудеревенская-полугородская жизнь маленького провинциального городка, крепкий вольнолюбивый люд, прошедший сталинские перековки, сорванный с земли, сосланный, перемешанный на этапах и в лагерях, но в огне не горящий и в воде не тонущий, верящий: неправда сильна, да правда вечна!
Поиски своего места в жизни приводят Николая Коняева в Литературный институт им. А.М. Горького, который он заканчивает в 1993 году, проучившись шесть лет в семинаре Анатолия Приставкина.
Сегодня Николай Коняев — ответственный секретарь Ханты-Мансийской окружной организации Союза писателей России, главный редактор окружного литературно-художественного альманаха «Эринтур», член правления Союза писателей России. Он — автор книг прозы «Сборщик дани» (1992), «Чужая музыка» (1994), «Околоток Перековка» (1996), не опубликованного, к сожалению, до сих пор романа «Жажду света» и других произведений. Их отличают хорошая выучка, крепкая словесная ткань, сочетание добротности, основательности с талантливыми находками. Приверженность классическим традициям, заряд здорового консерватизма дают автору возможность быть свободным от всех идеологий, кроме идеологии сердца.
Перед вами новая книга, составленная из рассказов, написанных в период с 1984 по 1999 годы, то есть за пятнадцать лет работы в любимом писателем жанре. Собранные под одной обложкой, они представляют собой явление многомерное и по-новому высвечивают фигуру самого автора.
Следуя глубокой традиции, Николай Коняев приходит, может быть, стихийно к новым, навеянным временем принципам изображения. Предметный мир в его рассказах несет часто более широкое, чем просто образ, символическое значение. Это, несомненно, знак эпохи, попытка отыскать неожиданные пути осмысления действительности, попытка расширить традицию «деревенской» прозы.
Символическое звучание, казалось бы, традиционным образом придают заголовки, действия и высказывания героев, авторские реплики и художественные детали. Они расширяют знаковое пространство произведения, придавая ему глубину и объем, в новом свете показывая героя. Они делают прозу афористичной и ёмкой.
Показателен в этом смысле рассказ «Чужая музыка». Не случайно так названа третья по счету книга писателя. Скрежет и вопли «инострании» слышит Таисья, главная героиня рассказа, сразу после известия о том, что ревизия обнаружила у дочери Натальи в магазине растрату. «Звучала музыка чужая, непонятная...». «Чужой музыкой» является для Таисьи страсть к приобретательству, к обогащению любой ценой, даже через преступление, захватывающая семью дочери. Чужой — потому что несет другие ценности. Будучи такой привлекательной и доступной, она на деле разрушает нравственность и мораль. Этот рассказ еще раз дает нам понять, что «новые» русские появились задолго до начала перестройки. Взращивались и лелеялись они в «тихое» брежневское время, в обстановке размыва нравственных ценностей. Единицы решались на поступок, понимая, что теряют они с сомнительным приобретением куда больше: ощущение душевного покоя, возможность жить по совести, по правде.
Решение Таисьи — отказ от краденого тёса — возводится в абсолют, в деяние, в символ, определяющий всю дальнейшую жизнь. Нежелание героини существовать по иным, чуждым ей законам, под «чужую музыку» есть факт отстранения, неприятия нравов новой эпохи.
Решение это принимается не логически, не рационально, а инстинктивно, через отвращение души от безбожных начал, грозящих ей гибелью и позором. Отказ Таисьи от «чужой музыки» легко проецируется на неприятие русским миром «перестроечной» жизни, приглянувшейся немногим. Общество, в основу которого не заложены идеи справедливости, народного понимания правды, обречено на противостояние и гибель в силу того, что правила, может, где-то и пригодные, для большинства населения не приемлемы и им отторгаемы. В рассказе «Чужая музыка» мы видим символ такого отторжения.
В оригинально построенном рассказе «Малыги» подводится итог разрушению семейного крестьянского сознания афоризмом, изреченным немудреным отцом — Малыгой, фразой, определяющей суть не только современного городского бытия, но и деревенского: «Едим три раза на дню, и каждый из отдельной чашки...». При внешнем благополучии, достатке безнадежное разрушение родственных уз, потеря связи с землей, с родиной, отдельность человека есть форма утраты, а не благоприобретение, отказ от общности не только в рамках сельской общины, но и семьи.
Герои Николая Коняева порой бесшабашны, будь то Степан Аркадьевич из «Старинного городского романса», или Изот Чагин из рассказа «Изоша Поперёшный». Но эта бесшабашность — не свойство характера, а потребность души, уставшей от обыденности и предательства, от пустословия и глупости: «Степан Аркадьевич как с ума сошел! Все, что было им заслужено по праву за годы безупречного труда и трезвого мышления — почет и уважение, с невероятной легкостью ставилось на карту. Всего лишь ради нескольких минут неизъяснимого восторга!». Солидный человек, семьянин угоняет по ночам машину, чтобы час-другой покататься на ней! А Изот Чагин устанавливает на 7 ноября красный флаг на телевышку, как это делалось в советские времена. Он не коммунист и коммунистом никогда не был. Он протестует против того, чтобы быть покорным, управляемым быдлом, равнодушно принимающим все реформы и революции. Его поступок символичен, в нем выражается право «маленького» человека на свое слово в истории.
Иногда герои рассказов Коняева существуют на бытовом уровне, являясь более фоном, чем персонажем, но неожиданно в них обнаруживается тайна, чудинка. Таков Ефимов из «Единицы экономии». Таков Егор Андреевич из рассказа «Фролыч и Болтун», который бунтует по-детски, неумело, пытаясь восстановить справедливость, но в конце концов оставаясь всегда виноватым: «Великодушно хмыкнет Фролыч, пальцем ткнет на дверь: «Ступай да больше не чуди. И помни, что обязан!» Егор Андреевич кашлянет, сгорая от стыда и унижения, направится к столярке. А шкаф уйдет налево... Он сделает другой. Все будет так, как прежде. Надо потерпеть. А куда деваться?». Но неутолимая жажда правды неистребима в нем. Не выносит он, когда грязнова- тенькие, ловкие людишки приворовывают, делая благопристойную мину и требуя этого от окружающих.
Есть у писателя и тонкие психологические этюды. Например, рассказ «Коршун». Перед нами предстает, на первый взгляд, легендарная личность — механик- водитель танка, прошедший всю войну, участник Парада Победы... Но не случайно в селе зовут его Коршуном. Поневоле вспомнишь Гоголя и воскликнешь вслед за ним: «И до какой ничтожности, мелочности, гадости мог снизойти человек! Мог так измениться! И похоже это на правду? Все похоже на правду, все может статься с человеком!».
Тема Великой Отечественной войны не миновала рассказы Коняева. В наши «светлые» времена демократических ценностей, когда в герои попадают и предатели, и дезертиры: не захотели, мол, воевать за преступный коммунистический режим! — хочется порадоваться твердости ценностных ориентиров писателя: никогда русский народ не прощал предателей, ибо предавали они не Сталина, не Кагановича, а своих боевых товарищей, свою землю. Потому-то и полтора десятилетия спустя не простили сельчане не только Фимку-Иуду («Отголосок»), отсидевшего срок, прощенного государством: «Самолично спросить тебя, шкура, желаю, за сколь кусков продался, за сколь нашенских жизней свою поганую выкупил? Ты думал все, сполна расплатился? Думал, смыл кровушку нашу с рук своих? Не-ет, не будет тебе, душегубу, на земле покоя!», но и его мать, которая сама-то была ни в чем не виновата. И в этом есть высшая справедливость — несет она страшный крест несмываемого позора. Она — мать предателя, и ей конюх Семен обращает свой укор: «Как же так... Фимка, стервец, вернулся, Фимка будет жить, а мой парнишка?..».
Потому что для этих людей война — не абстракция, не цифры с шестью нулями, а милые, добрые дети — Васятки да Димитрии, в безысходной тоске по которым сходят они с ума, как Мария Егоровна Гололобова из рассказа «Костя-Мариша». Нет выхода из этой боли, из обреченности старых, надорванных на колхозной работе тружеников, понимающих, что род их навсегда прекратился, что не нянчить, не лелеять им внуков, не радоваться счастью своих детей. Потому и не знают они полумер: полупрощения, полупримирения, полуправды, равнодушия к подлости и предательству. И нам ли, по всем статьям развенчанным и униженным, в бесчувственной покорности наблюдающим за собственным позором, нам ли смеяться над временем героев?
И слава богу, что в душе Николая Коняева сохранилось трогательное уважение к немудреным русским людям, выходцам из великой героической эпохи.
Тем и хорош Коняев, что сумел передать в своих рассказах чистоту народного мироощущения, его вековой опыт нравственной жизни. Поэтому его герои живут не приверженностью тем или иным идеям, а верностью чувству справедливости, впитанному с молоком матери, унаследованному от далеких предков. Свет добра, пронизывающий души его героев, неистребим даже в самые страшные эпохи. Новая жизнь с ее всепоглощающей тягой к наживе, к воровству, к ловкачеству воспринимается ими как все та же «чужая музыка», денно и нощно гремящая вокруг. Придет время, я верю, когда мы все устанем от этой музыки, как честная и добрая труженица Таисья. Что же останется? «Двести метров позора»? Если б только двести!..
Рассказы Николая Коняева современны, но не злободневны, в них нет погруженности в сиюминутные проблемы. В них чувствуется некая отстраненность, попытка увидеть за фактом, событием нечто большее, соотнесенное с глубинными процессами народного духа. А в результате — от рассказа к рассказу вырисовывается единый образ национального характера, его наиболее значимые черты.
_ВИКТОР_ЗАХАРЧЕНКО,_
_ЧЛЕН_СОЮЗА_ПИСАТЕЛЕЙ_РОССИИ._