Казематы его крепостей том 2
Мадонна Пушкина
Анна Петровна Керн чудо как привлекательна – женщина редкого ума, хорошего образования, имеет широкий круг интересов и на все свое мнение. Бесспорен ее литературный дар. «Он был очень неровен в обращении: то шумно весел, то грустен, то робок, то дерзок, то нескончаемо любезен, то томительно скучен, и нельзя было угадать, в каком он будет расположении духа через минуту, – пишет она о Пушкине. – Вообще же надо сказать, что он не умел скрывать своих чувств, выражал их всегда искренно и был неописуемо хорош, когда что-нибудь приятное волновало его… Ничего не могло сравниться с блеском, остротою и увлекательностью его речи… Я была в упоении как от текучих стихов… так и от его чтения, в котором было столько музыкальности, что я истаивала от наслаждения; он имел голос певучий, мелодический…». Она еще кое-что подсмотрела за ним: «Я думаю, он никого истинно не любил, кроме няни своей и потом сестры».
Вот так. А сколько любовей ему приписано! Некоторые газеты даже проводят конкурсы под девизом: «Мадонны Пушкина». То есть у Данте – Беатриче, у Петрарки – Лаура, у Пушкина – Мадонны! Записные пушкинисты всерьез цитируют «донжуанский» перечень Александра Сергеевича, вписанный им в альбом Катеньки Ушаковой в пору увлечения ею. («Эти барышни говорили такие словечки, что хоть святых выноси», – отзывалась о московских Ушаковых А. О. Смирнова-Россет. Атмосфера той компании, похоже, и подбила Пушкина на этот список, в котором, без сомнения, большей частью названы просто знакомые женщины).
Славу отечественной пушкинистики составляет обнаружение ею существования у Александра Сергеевича Утаенной любви.
Без сомнения признаваемый основателем научного осмысления творчества Пушкина Павел Васильевич Анненков считал, что эта любовь – просто воспоминания о первом трепетном чувстве, испытанном им в школьные годы, сохранное впечатление о чистой, детской красоте. И в доказательство приводил выдержки из его лицейских записок: «…Я счастлив был! Нет, вчера я не был счастлив; поутру я мучился ожиданьем, с неописуемым волнением стоя под окошком, смотрел на снежную дорогу – ее не видно было! Наконец я потерял надежду, вдруг нечаянно встречаюсь с нею на лестнице… сладкая минута!.. Как она мила была! Как черное платье пристало к милой Б(акуниной)!». Эта дневниковая запись помечена 29 ноября 1815 года.
Цитирование Анненкова с заполнением придуманных им скобок стало исследовательской нормой, традицией, перешедшими из девятнадцатого века в двадцатый и, похоже, идущими в век последующий. Если у Пушкина в заглавии стихотворения, например, стояло просто «К» со звездочками, то пушкинисты и издатели вместо звездочек проставляли имена (чем, кстати, посягали на авторское право), а позже цитировали не Пушкина, но себя самих, пушкинистов. Тому примеров – тьмы, тьмы и тьмы. А. Гессен (1965 г.) Бакунину пишет уже без скобок. Между тем у Пушкина в дневнике: «Как черное платье пристало к милой NN …», между тем Пушкин познакомился с Бакуниной только летом 1816 года, между тем Катенька Бакунина была смуглой и кареглазой, а в лицейских его стихах, признаваемых за посвященные ей, говорится все о «снеге ее лица» и «блеске очей небесном»…
О ком же тогда строки лицейского дневника?
Неостепененный пушкинист Кира Павловна Викторова назвала имя этой любви поэта: 28 ноября 1815 года в Царское Село приезжала «женщина высшего порядка» в черном платье по случаю смерти мужа сестры – принца Брауншвейгского.
«В начале жизни школу помню я, – писал Пушкин. – Там нас, детей беспечных, было много». Стихотворение приоткрывает тайну отроческих увлечений поэта: «Смиренная, одетая убого, но видом величавая жена над школою надзор хранила строго…
_Ее_чела_я_помню_покрывала_
_И_очи_светлые,_как_небеса,_
_Но_я_вникал_в_ее_беседы_мало._
_Меня_смущала_строгая_краса_
_И_полные_святыни_словеса._
«Над школою надзор хранила» императрица Елизавета Алексеевна. Она спрашивала Жуковского, отчего Пушкин, сочиняя хорошо, ничего для нее не напишет. Пушкин написал:
_На_лире_скромной,_благородной_
_Земных_богов_я_не_хвалил…_
_Я,_вдохновенный_Аполлоном,_
_Елисавету_втайне_пел._
_Небесного_земной_свидетель,_
_Воспламененною_душой_
_Я_пел_на_троне_добродетель_
_С_ее_приветливой_душой…_
Анненков прав в том, что это была детская любовь поэта. Да, но он нес ее через всю жизнь. Это императрица является ему в снах во время болезни. «Выздоровление»:
_Тебя_ль_я_видел,_милый_друг?_
_Или_наверное_то_было_сновиденье…_
_Ты_ль,_дева_нежная,_стояла_надо_мной_
_В_одежде_воина_с_неловкостью_приятной?_
_И_скрылась_ты_прелестным_привиденьем!_
_Явись,_волшебница!_пускай_увижу_вновь_
_Под_грозным_кивером_твои_небесны_очи…_
Ратная одежда ничему не противоречит: императрица была шефом одного из гвардейских полков.
Рукопись К. Викторовой «Неизвестный Пушкин» становится все более и более известна читателю, который уже сам находит в пушкинских строках подтверждение ее правоты. Кира Павловна утверждает, что знаменитое «Я помню чудное мгновенье» посвящено тоже Елизавете Алексеевне. О том, как это стихотворение оказалось в руках Керн, рассказывает сама Анна Петровна: в июне 1825 года перед самым отъездом ее из Тригорского пришел к ней Пушкин и подарил на прощание главу из «Евгения Онегина». В неразрезанных листках она обнаружила «вчетверо сложенный почтовый лист бумаги со стихами «Я помню чудное мгновенье». Когда она собиралась спрятать его в шкатулку, «он долго смотрел на меня, потом судорожно выхватил и не хотел возвращать; насилу выпросила их опять; что у него тогда промелькнуло в голове, не знаю».
Странная манера дарить! А о чем он думал? Мог думать о том, что стихи предназначены не ей, а той, с небесными очами. О цвете же глаз Керн рассказала там же сама Анна Петровна:
«Она (гувернантка) заботилась о нашем туалете, отрастила нам локоны, сделала коричневые бархотки на головы. Говорили, что на эти бархотки похожи были мои глаза».
Через два месяца по этим местам проедет в Таганрог Елизавета Алексеевна, что будет засвидетельствовано пушкинским рисунком: императрица стоит у верстового столба с надписью:
«238 верст от Москвы».
Луиза-Мария-Августа, принцесса Баден-Дурлахская, в четырнадцать лет став женой великого князя Александра, будущего императора Александра Первого, была много образованнее его, тоньше, отзывчивее, что разъединило супругов – они жили каждый своей жизнью. Плохо знавшая русский, императрица стала забывать свой родной немецкий. Юные жены известных русских генералов – и Керн, и Волконская, и Фонвизина – их превосходительства – напрасно считали себя прототипами Татьяны Лариной. Она тоже Елизавета Алексеевна:
_Татьяна_(русскою_душою,_
_Сама_не_зная,_почему)_
_С_ее_холодною_красою_
_Любила_русскую_зиму…_
_Она_по-русски_плохо_знала,_
_Журналов_наших_не_читала_
_И_выражалася _с_трудом_
_На_языке_своем_родном…_
Мы принимаем версию К. Викторовой. Муза у великих поэтов одна: у Данте – Беатриче, у Петрарки – Лаура, у Пушкина - Елизавета Алексеевна.
Мадонна Пушкина
Анна Петровна Керн чудо как привлекательна – женщина редкого ума, хорошего образования, имеет широкий круг интересов и на все свое мнение. Бесспорен ее литературный дар. «Он был очень неровен в обращении: то шумно весел, то грустен, то робок, то дерзок, то нескончаемо любезен, то томительно скучен, и нельзя было угадать, в каком он будет расположении духа через минуту, – пишет она о Пушкине. – Вообще же надо сказать, что он не умел скрывать своих чувств, выражал их всегда искренно и был неописуемо хорош, когда что-нибудь приятное волновало его… Ничего не могло сравниться с блеском, остротою и увлекательностью его речи… Я была в упоении как от текучих стихов… так и от его чтения, в котором было столько музыкальности, что я истаивала от наслаждения; он имел голос певучий, мелодический…». Она еще кое-что подсмотрела за ним: «Я думаю, он никого истинно не любил, кроме няни своей и потом сестры».
Вот так. А сколько любовей ему приписано! Некоторые газеты даже проводят конкурсы под девизом: «Мадонны Пушкина». То есть у Данте – Беатриче, у Петрарки – Лаура, у Пушкина – Мадонны! Записные пушкинисты всерьез цитируют «донжуанский» перечень Александра Сергеевича, вписанный им в альбом Катеньки Ушаковой в пору увлечения ею. («Эти барышни говорили такие словечки, что хоть святых выноси», – отзывалась о московских Ушаковых А. О. Смирнова-Россет. Атмосфера той компании, похоже, и подбила Пушкина на этот список, в котором, без сомнения, большей частью названы просто знакомые женщины).
Славу отечественной пушкинистики составляет обнаружение ею существования у Александра Сергеевича Утаенной любви.
Без сомнения признаваемый основателем научного осмысления творчества Пушкина Павел Васильевич Анненков считал, что эта любовь – просто воспоминания о первом трепетном чувстве, испытанном им в школьные годы, сохранное впечатление о чистой, детской красоте. И в доказательство приводил выдержки из его лицейских записок: «…Я счастлив был! Нет, вчера я не был счастлив; поутру я мучился ожиданьем, с неописуемым волнением стоя под окошком, смотрел на снежную дорогу – ее не видно было! Наконец я потерял надежду, вдруг нечаянно встречаюсь с нею на лестнице… сладкая минута!.. Как она мила была! Как черное платье пристало к милой Б(акуниной)!». Эта дневниковая запись помечена 29 ноября 1815 года.
Цитирование Анненкова с заполнением придуманных им скобок стало исследовательской нормой, традицией, перешедшими из девятнадцатого века в двадцатый и, похоже, идущими в век последующий. Если у Пушкина в заглавии стихотворения, например, стояло просто «К» со звездочками, то пушкинисты и издатели вместо звездочек проставляли имена (чем, кстати, посягали на авторское право), а позже цитировали не Пушкина, но себя самих, пушкинистов. Тому примеров – тьмы, тьмы и тьмы. А. Гессен (1965 г.) Бакунину пишет уже без скобок. Между тем у Пушкина в дневнике: «Как черное платье пристало к милой NN …», между тем Пушкин познакомился с Бакуниной только летом 1816 года, между тем Катенька Бакунина была смуглой и кареглазой, а в лицейских его стихах, признаваемых за посвященные ей, говорится все о «снеге ее лица» и «блеске очей небесном»…
О ком же тогда строки лицейского дневника?
Неостепененный пушкинист Кира Павловна Викторова назвала имя этой любви поэта: 28 ноября 1815 года в Царское Село приезжала «женщина высшего порядка» в черном платье по случаю смерти мужа сестры – принца Брауншвейгского.
«В начале жизни школу помню я, – писал Пушкин. – Там нас, детей беспечных, было много». Стихотворение приоткрывает тайну отроческих увлечений поэта: «Смиренная, одетая убого, но видом величавая жена над школою надзор хранила строго…
_Ее_чела_я_помню_покрывала_
_И_очи_светлые,_как_небеса,_
_Но_я_вникал_в_ее_беседы_мало._
_Меня_смущала_строгая_краса_
_И_полные_святыни_словеса._
«Над школою надзор хранила» императрица Елизавета Алексеевна. Она спрашивала Жуковского, отчего Пушкин, сочиняя хорошо, ничего для нее не напишет. Пушкин написал:
_На_лире_скромной,_благородной_
_Земных_богов_я_не_хвалил…_
_Я,_вдохновенный_Аполлоном,_
_Елисавету_втайне_пел._
_Небесного_земной_свидетель,_
_Воспламененною_душой_
_Я_пел_на_троне_добродетель_
_С_ее_приветливой_душой…_
Анненков прав в том, что это была детская любовь поэта. Да, но он нес ее через всю жизнь. Это императрица является ему в снах во время болезни. «Выздоровление»:
_Тебя_ль_я_видел,_милый_друг?_
_Или_наверное_то_было_сновиденье…_
_Ты_ль,_дева_нежная,_стояла_надо_мной_
_В_одежде_воина_с_неловкостью_приятной?_
_И_скрылась_ты_прелестным_привиденьем!_
_Явись,_волшебница!_пускай_увижу_вновь_
_Под_грозным_кивером_твои_небесны_очи…_
Ратная одежда ничему не противоречит: императрица была шефом одного из гвардейских полков.
Рукопись К. Викторовой «Неизвестный Пушкин» становится все более и более известна читателю, который уже сам находит в пушкинских строках подтверждение ее правоты. Кира Павловна утверждает, что знаменитое «Я помню чудное мгновенье» посвящено тоже Елизавете Алексеевне. О том, как это стихотворение оказалось в руках Керн, рассказывает сама Анна Петровна: в июне 1825 года перед самым отъездом ее из Тригорского пришел к ней Пушкин и подарил на прощание главу из «Евгения Онегина». В неразрезанных листках она обнаружила «вчетверо сложенный почтовый лист бумаги со стихами «Я помню чудное мгновенье». Когда она собиралась спрятать его в шкатулку, «он долго смотрел на меня, потом судорожно выхватил и не хотел возвращать; насилу выпросила их опять; что у него тогда промелькнуло в голове, не знаю».
Странная манера дарить! А о чем он думал? Мог думать о том, что стихи предназначены не ей, а той, с небесными очами. О цвете же глаз Керн рассказала там же сама Анна Петровна:
«Она (гувернантка) заботилась о нашем туалете, отрастила нам локоны, сделала коричневые бархотки на головы. Говорили, что на эти бархотки похожи были мои глаза».
Через два месяца по этим местам проедет в Таганрог Елизавета Алексеевна, что будет засвидетельствовано пушкинским рисунком: императрица стоит у верстового столба с надписью:
«238 верст от Москвы».
Луиза-Мария-Августа, принцесса Баден-Дурлахская, в четырнадцать лет став женой великого князя Александра, будущего императора Александра Первого, была много образованнее его, тоньше, отзывчивее, что разъединило супругов – они жили каждый своей жизнью. Плохо знавшая русский, императрица стала забывать свой родной немецкий. Юные жены известных русских генералов – и Керн, и Волконская, и Фонвизина – их превосходительства – напрасно считали себя прототипами Татьяны Лариной. Она тоже Елизавета Алексеевна:
_Татьяна_(русскою_душою,_
_Сама_не_зная,_почему)_
_С_ее_холодною_красою_
_Любила_русскую_зиму…_
_Она_по-русски_плохо_знала,_
_Журналов_наших_не_читала_
_И_выражалася _с_трудом_
_На_языке_своем_родном…_
Мы принимаем версию К. Викторовой. Муза у великих поэтов одна: у Данте – Беатриче, у Петрарки – Лаура, у Пушкина - Елизавета Алексеевна.