МОЯ ТЮМЕНЬ
1
Пo родне и по рожденью -
Местный, тутошних корней,
Подрастал и я с Тюменью,
Поднимался вместе с ней.
Никакой особой доли
Мне наш век не отпустил,
Но горжусь, что в отчем поле
Я пахал и хлеб растил.
И в глухом ледовом царстве,
Под прицелом зябких вьюг,
Я работал в море Карском,
Обживал Полярный круг.
Побродил по белу свету
Не из прихоти-гульбы,
По заданиям газеты,
По велению судьбы.
И в тайге, и в тундре голой,
И в полях у деревень,
Мне Тюмень была глаголом,
Существительным -Тюмень,
Той метафорою зычной,
Где клокочет непокой,
А не просто в деле личном
Места жительства строкой.
Словом, как и было нужно, -
Вдохновляла и вела,
От Ямала - до Бердюжья
Домом творчества была.
И в чужих краях планеты,
Где пришлось шагать и плыть,
С дорогой сторонкой этой
Я порвать боялся нить.
Где и нынче, радость тратя,
Петухи с зарей поют,
Мама в хлопотах и батя
Также с солнышком встают.
И в округе, обреченный
Дальше двигаться вперед,
Божьим именем крещеный,
Мой родной народ живет.
2
Ряд стожков. Полянка. Лоси.
Кольцевой изгиб - река...
Вот лечу в Тюмень.
И косит Быстрый лайнер облака.
Хорошо перед посадкой
Различить из всех примет
То этаж старинной кладки,
То коробку наших лет.
Перевернутые лодки,
Неживые до поры.
И церквушки абрис четкий
На излучине Туры.
И в окрестности неяркой,
Что тайгой обнесена,
Огоньки электросварки
И цепочки трасс...Она!
Град-столица нефтяная,
Полевая и лесная,
На крутом изломе дня,
Четырем векам родня!
Ha ветрах, снегах, железе,
На путях побед и бед...
Хоть в каком бери разрезе,
Все равно роднее нет!
3
Какая встреча:
Старый друг-приятель
Из дальней школьной памяти воскрес!
Возник в толпе
И вот уж рядом - нате:
- Привет, старик! Откуда ты?
- С небес!
Затискал враз.
Ладонь его, как тёрка,
Лицо в бородке сизой, как в дыму.
Он возбужден, строчит скороговоркой,
А тут еще - динамик.
Чтоб ему!..
Как на ходу расскажешь жизни повесть?
Покурим наспех разве. И - пора!
Мой школьный друг летит почти на полюс,
В Харасавэй, на белые ветра.
- А помнишь ты?.. -
И что-то держит властно.
- Ну как же, как... - Считай, нам повезло!
И детских лет: полянки, избы, прясла -
Ласкают душу горько и светло.
И как забыть?!
Из той голодной, лютой,
Из той поры - крапивы, белены
Да из того победного салюта
Мы поднялись - поскрёбыши войны.
Один был выход: жми на все педали
И в наше завтра светлое рули!
И вот уж нам медалей наковали,
И рюмкой круговой не обнесли...
- До встречи, что ль?
Прощаемся, итожим.
И тискаем друг друга,
Руки жмем.
- Уж как-нибудь, уж где-нибудь,
Да что же,
Как говорят, не в первый раз живем!
4
И то сказать...
Стою, припоминаю,
Морозный день,
Полозьев скрип и хруст.
Мне десять лет,
Я Пушкина читаю:
«Друзья мои, прекрасен наш союз!»
А со двора, откуда стужей свищет,
Из облака, из снега, от ворот -
Отец заходит, кнут за голенищем,
Конфеты городские достает.
- Обдунь и ешь!
- Обдуну!
-Ладный парень,
А вот еще подарочек тебе... -
Картинка, а на ней угрюмый барин
Изображен в приземистой избе, -
В каком-то там Березове,
Опальный.
Ha крупном пальце светится кольцо.
И свет свечи,
Почти что погребальный,
Не веселит сановное лицо...
А в окнах вьет,
Гудит во мгле чердачной,
И выдувает солнце со двора.
Мне десять лет,
Душа - родник прозрачный,
Мне очень жаль сподвижника Петра.
И хоть сладка медовая конфета,
Хоть веселится вьюга, хохоча,
Тревожно мне над книгою поэта:
Опальный князь,
Оплывшая свеча.
Вот-вот бояр раскроется измена...
Вот предадут Лжедмитрия огню...
А мой отец несет на вилах сено,
Кладет в кормушку верному коню.
5
Не похвальба роскошная, не фраза:
Двадцатый век нам крепко бил под дых!
Глубинный рев березовского газа -
Предтечей стал открытий вековых.
Век торопил, подбадривал: скорее!
Он обещал, он верил: заживем!
Пылал Вьетнам,
Держала фронт Корея.
И тут крепись: подписка на заём.
Но каравай и корочку - по-братски,
И на лугу артельно: вжиг да вжиг!
И, глянь, ремень,
Ремень еще солдатский,
Приотпустил на дырочку мужик.
И вот оно: машинный ты иль пеший,
Тележный или санный -
Не вопрос! -
А шапки ввысь!
В тайге проснулся леший -
Тюменский новоявленный колосс!
Заклокотал. Пошел с глубинным рыком
Скликать людей с иных земель и вод.
И с наших мест, бердюжских, -
Удержи-ка! -
Таёжным ветром сдвинуло народ.
В Урай, в Сургут -
Под северные звезды!
На Самотлор, там тоже горячо.
- Ну кто со мной,
Давай, пока не поздно! -
Ушел мой друг, котомку - на плечо.
Умчал сосед,
Оставил дом и лодку.
(Мол, там висят на ёлках калачи!)
«Ну кто со мной?» - гремело в околотке.
Деды не одобряли:
- Трепачи!
В последний раз будил деревню Ваня,
Наш гармонист.
И пел. Ах, как он пел!
В ту ночь петух отчаянно горланил
И конь - в лугах - всё боталом звенел.
Вздыхал телок протяжно за стеною,
И мать вздыхала, фартук теребя...
Ушел и я - прости, село родное,
За все, что я не сделал для тебя...
6
Прославились, прогремели,
Встречай успевай гостей!
Наехало в самом деле -
Всех рангов и всех мастей.
Чужих языков и наций -
Все на нефтяной волне -
Охотники до сенсаций
И люд деловой вполне.
Вот браво, как новобранцы,
(Ах, вгонит мороз в тоску!),
Шагают американцы
По Нижневартовску.
Дубленки - о’кей! - фигуры! -
Для дела, не для красы.
И киноаппаратура
Работает как часы.
Шагает, в улыбке тает
Японец, как в полусне.
И факельный свет играет
На стеклах его пенсне.
Победный, в походке ловкий,
Привычный до злых ветров,
Идёт Самотлор - в спецовках
Рабочих и мастеров.
Глубинный и крепко сбитый
Под северною звездой,
Стремительно знаменитый,
Отчаянно молодой.
7
Он народился резвым и речистым,
И громогласно - сразу за дела.
Ах, как им любовались журналисты,
Как били - всё о нем! - в колокола.
Хвалили все - кто одою,
Кто - песней,
Все восторгались -
Слава и виват! -
И стихотворец, миру неизвестный,
И, с косяком наград, лауреат.
Как быстро годы минули,
Как скоро
Тускнеет легковесная строка...
И всё ж я в ряд героев Самотлора
Законно ставлю Ваню-земляка.
Ведь он давно при нефти и при газе,
Везет свой воз и не кричит «ура!»...
Вот отпуск взял,
Дедов в деревне сглазил:
- Ну как, не надоели севера?!
А Ване - что, как выпарится в бане,
Да выпьет ковш колодезной воды,
Да из кладовки «тульскую» достанет,
Да развернет: порадуйтесь, деды!
А уж потом душевно и сердечно
Он с ними речи водит до темна:
- Что Самотлор?
Он зеркало, конечно,
В нем в полный рост страна отражена...
И так и этак к теме прикоснется,
То против шерстки, то шутя-любя.
Но непременно к зеркалу вернется:
- Не век же любоваться на себя!
Я так скажу про нашу «быль и сказку», -
И пробежит по кнопочкам слегка, -
В слова уходит крепкая закваска,
Хозяйственная сметка мужика...
- Всё так, Иван, - дедок поддакнет с жаром,
Который сам философ испокон, -
Но почему... зачем почти что даром
Мы гоним нефть по трубам за кордон?
В запас бы свой,
В цистерны там, на склады,
Иль в погреба? - сощурится хитро.
- Не знаю, дед!
А если б знал, как надо,
Давно уж был бы член Политбюро...
Так до кичиг сидят, а там затопят -
За печью печь, механика проста.
И говорят...
А нас сюжет торопит
На этот раз в охотничьи места.
И с ружьецом -
Тугой рюкзак на плечи -
Сквозь глушь тайги, урман и бурелом,
Хоть жаль села с дедами у крылечек,
Где нынче пусто, будто после сечи:
Одни деды да память о былом.
8
Ни рябчика, ни кулика,
Ни утки, ни тихой казарки.
И речка - былая река! -
Мазут да разводы солярки.
Повыжжен, побит краснотал,
Осинник - в молчании - страшен.
Понятно б, Мамай побывал,
А то ведь российские, наши.
Легко положили тайгу,
Задора полны и здоровья...
Нет, живописать не могу,
Душа обливается кровью.
Эх, горе тебе, бурундук,
Беда вам, синицы и сойки.
Лишь дятел-трудяга - тук-тук! -
Работает в счет «перестройки».
Надсадно кричит вороньё,
Кружа, будто черная вьюга.
И мудрое жало свое
Под кочкою точит гадюка.
Сижу, шевелю костерок,
Ни писка, ни свиста, ни пенья...
Ужель это вправду итог-
Стремительный взлет «ускоренья»?
9
Пастуший чум - собрат крестьянской хаты:
Простой очаг и утварь - все при нем.
Его поэт Лапцуй воспел когда-то,
А нынче мы здесь лазаря поём.
Отсюда не уедешь на попутке,
На карту глянешь, оторопь берет.
Вот и кукуем здесь какие сутки:
Авось пришлет начальство вертолет?
Но в небе ни просвета, ни прорехи,
Ни хоть какой-то синенькой каймы.
И связи нет: магнитные помехи
Да близкие - из Арктики! - шумы.
За стенкой чума тяжкий вой метели,
А все ж надежда теплится слегка.
Мы с непривычки в чуме очумели,
Пообросяи, щетина - два вершка.
Наелись - во! - морозной строганины,
Прожгли, хоть выбрось, шубы и пальто,
А он сидит, как бог на именинах,
А он, хозяин чума, хоть бы что!
Его лицо, как древняя икона,
Одежка - театральный реквизит.
Он на флакон - пустой! - одеколона
Похмельным взором сумрачно косит,
Как будто ищет знаки Зодиака,
И в нас бросает вещие слова:
- «Тройной» начальство выпило, однако,
А ненцу ладно - «Красная Москва»...
О, этот взор лукавый и печальный!
О, этот чум на краешке земли!
Считай, «решен» вопрос национальный:
И на Ямал нефтяники пришли.
Их каждый шаг замешан на бетоне,
И суетлив плакатный их язык.
Под колесом, под гусеницей стонет
Олений ягель.
Стонет тундровик.
Вот он сидит, кладет в очаг полешки
И монотонно угли ворошит.
И, будто встарь, поёт:
«Мои олешки!
Вожак хороший,
нарты хороши!»
И вот уж в путь собрался деловито
К стадам своим.
- Куда же ты, постой! -
Олешки, как положено, копытом
Определяют азимут простой.
А ведь пурга до звезд,
Стена стеною,
Так завернет, что и сугроб - жильё.
Уж это точно сказано - не мною! -
Но согласимся: каждому - своё.
10
Когда стоял я в рубке за штурвалом,
Когда сквозь льды ломился прямиком,
Я знал, что ждет за каменным Уралом
Земля, где рос и бегал босиком.
Когда тайфун ломал нас у Кореи
И чуть мерцал маяк береговой,
Я вспоминал огни Харасавэя,
Таежный путь на Новый Уренгой.
И горизонт - в железе нефтевышек,
И в двух шагах Полярную звезду,
Где школьный друг к морям студеным вышел
По-флотски, чуть качаясь на ходу.
А с ним еще - особый, не особый, -
Отчаянного племени народ.
Их дождь сечет, мороз берет на пробу,
Да и комар характером - не мёд.
А что - Иван? Хитро соображая,
Он скажет так:
- А ну ребром вопрос!
Хороший дождь - прибавка урожаю,
И, без сомненья, труженик мороз!
Как наведет январские мосточки,
Лети, газку подбрасывай, не трусь...
Мне б также сладить
С пушкинскою строчкой:
«Над вымыслом слезами обольюсь».
Но эвон сколько жизненных реалий -
Суровых бед, торжественных побед.
Опять стою на аэровокзале,
Беру транзитный авиабилет.
Опять - в тайгу?!
В моря - в штормовый грохот?!
В поля родные - в звонкие хлеба?!
Простой сюжет отпущен мне эпохой,
Где линия заглавная - Судьба.
1981-1989 гг.