Денисов Штормовая погода
Unknown




Основная тема поэтического творчества тюменского поэта Николая Денисова — человек сегодняшнего дня, его взаимо­отношения с окружающим миром — то суровым, то хрупким. Особое место занимают в книге стихи, овеянные романтикой дальних океанских дорог, где «мачта мечется, как указка у пятерочника в руке». Вошли в новую книгу и лучшие стихи из пяти предыдущих поэтических сборников, два из кото­рых: «Снега Самотлора» и «Ночные гости» — выходили в Москве. Лишенное каких-то внешних эффектных примет, творчество Николая Денисова подкупает точностью художе­ственного слова, естественностью интонаций в разговоре с читателем, чистотой поэтической строки.








Николай Денисов 





ШТОРМОВАЯ ПОГОДА







_ОТ_АВТОРА_


_Родина_простая_и_великая..._Привычные_для_слуха_слова,_но_вот_написал_их_и_вспомнил_о_том,_что_Сергей_Есенин_настойчиво_советовал_младшим_собратъям-поэтам_«искать_родину!»._Мысль_на_первый_взгляд_парадоксальная:_у_каждого_ведь_есть_с_рождения_деревенька,_село,_город_—_с_конкретным_домом,_улицей,_с_зеленым_и_голу­бым_миром_детства._Но_великий_поэт_имел_в_виду_ду­ховные_истоки,_красоту,_лиризм_чувствования._Это_род­никовые_качества_и_основа_русской_поэзии._Ведь_и_Пуш­кин_говорил_о_том_же,_о_главном:      пробуждать      чувства_добрые._

_Конечно,_поэзия_многообразна._Рядом_с_традицион­ной_существует_и_находит_своих_приверженцев_авангард._Мне_близок_первый_путь_ — _органичный,_что_не_уводит_поэзию_от_корней,_от_национальных_ее_истоков._Ведь_да­же_такие_гиганты,_как_Блок,_Заболоцкий,_Пастернак,_не­избежно_пришли_к_классической_простоте_стиха._

_...О_себе,_о_своем_творчестве_рассуждать_трудно._Но_как_человек,_как_литератор,_благодарен_я_своему_сибир­скому_селу_Окунёво,_что_стоит_среди_лесов_и_пашен_насамом_юге_Тюменщины,_когда-то_малоизвестном_крае,_а_ныне_знаменитом_нефтью_и_газом._Там,_в_просторной_ле­состепи,_с_россыпью_блюдцев-озер,_березовых_колков,_хлебных_увалов,_прошли_детство,_юность._Там_начинал_пахать_землю_на_тракторе,_рыбачить,_охотничать._Там_и_сейчас_живу,_работаю._

_Но_чудится,_что_в_пору_детства_и_жаворонки_были_звонче,_и_березы_огромней,_и_пронзительней_на_вечеринках_и_гуляниях_пели_гармошки._Была_во_всем_этом_какая-то_сказочная_тайна._И_копилась_она_в_душе,_не_давала_по­коя._Пусть_неласковы,_суровы_были_те_послевоенные_годы,_но_жили_в_них_и_радость,_и_Красота._И_оспаривать_это_ — _занятие_пустое._

_Помню_«Генерала_Топтыгина»_Некрасова—первую_книжку,_прочитанную_после_букваря._В_зимний_декабрь­ский_вечер_скрипели_на_улице_обозы_с_сеном,_напряга­лись_в_оглоблях_двужильные_кони._И_реальные_деревен­ские_картины_как_бы_перекликались_с_только_что_прочи­танными_стихами._И_это_потрясало_воображение!_

_В_ту_пору_попробовал_сложить_свои_собственные_стро­ки._Но_первая_книжка_была_еще_ох_как_далека!_Она_по­явилась_к_окончанию_Литературного_института_и_стала_дипломной_работой._

_Благодарен_и_учителям,_к_коим_смею_причислить_рус­ских_поэтов_«земного,_корневого_звучания»_ — _от_Некра­сова_до_Рубцова,_а_также_институтским_наставникам_ — _В._Ф._Бокову_и_М._Д._Львову._Виктор_Федорович_Боков_говорил_нам,_студентам:_«Ребята,_с_возрастом_многие_из_вас_станут_писать_и_прозу,_но_не_забывайте,_что_поэзия_ — _это_голубая_кровь_литературы»._Не_забываю,_хотя_на_сегод­няшний_день,_кроме_стихотворных_сборников,_изданы_не­сколько_книг_повестей_и_рассказов._

_Поэтический_сборник_«Штормовая_погода»_склады­вался_постепенно._Многие_из_стихов_написаны_в_поездках_по_родному_краю,_по_стране,_в_дальних_океанских_дорогах_и_зарубежных_портах._Довелось_походить_по_миру_на_су­дах_торгового_флота._

_Прекрасен,_но_и_трагичен_сегодняшний_мир._И_мысль_о_«штормовой_погоде»_ — _это_не_только_дань_морской_те­матике,_это_разговор_о_сложностях_эпохи,_где_соседствуют_добро_и_зло,_хрупкая_красота,_которую_надо_беречь._На­сколько_это_удалось_воплотить_мне_в_стихах,_пусть_судит_читатель._

_Николай_ДЕНИСОВ_


_В_этом_доме_простом_и_прекрасном..._











_ПРОВИНЦИЯ_


Поет комар, гудит мошка,
Стрекочет вещая сорока,
И кот на троне чердака
Холостякует одиноко.

Бычок об угол чешет бок,
В сарае хрюкнул боров сонный,
ДТ свалил в канаву стог —
Ничейный, стало быть,— казенный.

Ничья дорога, даль ничья...
Но — чу!
Как будто скачут тройки?
И, сдунув с крыши воробья,
Нагрянул ветер перестройки.

Ура! И, выкрикнув «ура!»,
Забив всех раньше в барабаны,
На этот ветер флюгера
Отреагировали рьяно.

Опять на гребне, на виду
За всенародные усилья:
Теперь в двухтысячном году
Сулят здесь лад и изобилье.

Толкуют складно — блеск и шик! —
Мол, были беды и потери...
И хмуро думает мужик,
Привычно в будущее веря:

«Ну что ж! Идем — к версте верста,
То попустительство,
                             то ломка.
В итоге жизнь и прожита —
Вся для счастливого потомка...»






_МУЖИКИ_ЗА_ЧТЕНИЕМ_ГАЗЕТ_


Вот они на бревнышках, чуть свет,
Шелестят, дымят неторопливо:
Чем не сходка сельского актива —
Мужики за чтением газет!

Собрались, обмысливают «жись»:
—  Глянь, жулье продернули... отлично!
—  За партейных... надо же... взялись! —
И кивают враз дипломатично.

—  Ну-ка глянем, что за рубежом?
Так и есть, нет ладу на планете...
—  Не скажи, опять грозят нам эти...
—  Не живется, лезут на рожон!

Я молчу, не лезу в разговор.
Но опять — услуга за услугу! —
Раздаю по-братски «Беломор»,
Зажигалка щелкает по кругу.

—  Фельетон!
—  Оставим про запас...—
И глядят пристрастно и ершисто
На портрет гостившего у нас
Из чужой страны премьер-министра.

Вот они — от плуга, от земли.
Им сейчас на пахоту, на сутки!

Президенты, принцы, короли...
—  Сохрани, сойдут на самокрутки.






_ДЕРЖАЛИСЬ_НЕБЕСНЫЕ_ДАЛИ_


И стаи галок на крестах...

    А. С. Пушкин

Спилили кресты.
И поспешно
Иконы и фрески — в куски!
Конечно, трудились успешно
Уездные еретики.
И тут же над куполом —
Небыль! —
Багряно расправился флаг.
Казалось, обрушится небо:
Содом и Гоморра,
И — мрак!
Держались небесные дали,
 Как после набата, гудя.
И галки, крича,
Пролетали,
Насиженных мест не найдя.
Свобода!
Ни черта, ни бога!
Желанное время пришло.
А время всевидящим оком
Смотрело
И дальше текло.
В работах и в битвах сгорало,
И в сталинском гневе крутом,
Восторга слезу утирало
И слезы безверья. Потом.






_СВЕРНУЛ_Я_С_БОЛЬШАКА_


...Потом свернул я с большака,
Над степью плыли облака,
Как белые шаланды.
Далёко было до ЦК,
Как и до местного РК
Отдела пропаганды.
Я сел на камень,
Бег минут
Жара в тугой свивала жгут,
Но это, к слову, частность.
Я думал, если нам не врут,
И никуда не заберут,
Совсем поверю в гласность.
От прошлых болей и обид
Я был, как старый инвалид
На площади базарной:
В глазах тоска, в груди томит,
Ведь в душу мне по шляпку вбит
Режим тоталитарный.
Потом я вспомнил —
Где и кто? —
Твердил нам: «Первые зато!
Подмоги — ниоткуда».
Добротным кожаным пальто
Хрустел он: «Граждане, пошто
Работаете худо?»
Качал права поддатый «мент»,
Искореняя «элемент»,
А бедовал оратай.
И намекал интеллигент,
Вчерашний джинсовый студент:
«Система виновата!»
Ржавели плуг и борона,
Одна работала — без сна! —
Контора наградная.
Терпели БАМ и Целина,
И вся — на донце стакана —
Россия остальная...
Теперь в верхах — раздор, «война»,
В низах — густая тишина,
Чиновничьи препоны.
Не открестившись от вина,
С надеждой крестится страна
На древние иконы.

Вот так вблизи от большака
Сидел я. Плыли облака,
И жаворонки пели.
Что в этот час решал ЦК,
Не знал. Но местный наш РК
Держался за портфели.
Прогнали стадо. По земле
Скользнула тень — пастух в седле:
«Здорово ночевали!»
Потом огни зажглись в селе.
И я, грустя, мечтал во мгле
Хотя б о сеновале...






***


Со всеми грачами, стрижами
Хоромы — считай, терема —-
Берут за гроши горожане
В пустеющих селах дома.

Летят «Жигуленки» и «Лады»
По следу телег и саней.
Не стало привычного лада
У старых лиричных плетней.

Случайно в тенётах чердачных
То прялка, то серп удивит.
Но все же расчетливый, дачный
Спеша утверждается быт.

При всяких лихих переменах
Мы рады кивать на судьбу.
Я тоже купил за бесценок
В сибирском селенье избу.

Конечно, морковка, редиска,
И речка, и поле — близки.
Но чувство — как будто у близких
Все это отнял воровски.






_НА_РОДИНЕ_


Села родного не узнать,
Как будто власть переменилась.
Мрачней отец, старее мать
И я угрюмей. Что случилось?
Как будто мир его и лад
К былому разуму не тянет,
Как будто много лет подряд
Здесь правят инопланетяне.
На «Москвичах», на «Жигулях»
Пылят и катят незнакомо.
 Безлюдно к вечеру в полях,
Зато битком у гастронома.
Глаза прикрою: ты ли, Русь,
Во мгле полыни и пырея?
И снова мрачно оглянусь:
Не пугачевщина ли зреет?
Строка, быть может, не права,
Поищем лучшие глаголы.
Но не хочу плодить слова
И соловьем свистеть веселым.
Не то чтоб нечего сказать,
Не то чтоб правда не по чину,
А просто горько сознавать,
Что я и сам тех бед — причина...






СТЕПНАЯ ЭЛЕГИЯ


Какие здесь травы шелковые были,
Какие цветы здесь не ведали зла!
Поутру косилки клинки обнажили,
И рубка направо-налево пошла.

И степь замерла от железной прополки,
И плуг солонцовую землю вспушил,
И вольную песню ночной перепелки
Однажды химический дождь потушил.

Ни пенья, лишь ветер сухой и колючий,
Ни шелеста — редкие здесь колоски.
Лишь только дождишком пробрызнула туча,
Как будто бы слезы смахнув со щеки,

Как вновь самолетик стрекочет над полем,
И дух химикатов шибает под дых.
И кто-то вздыхает, с надеждою, что ли:
«Должно быть, не наши придумали их...»











_МЕРТВЫЙ_ХОД_


Из детской дальней той печали
Мне ясно помнится одно:
Был жив еще Иосиф Сталин
И было лозунгов полно.

Там где-то в гору шла Отчизна,
С призывом пламенным «Даешь!»,
А в нашем «Путь социализма» —
Колхозе скромном — был падеж.

К весне ни сена, ни обрата,
И холод лютый, как назло.
И пали первыми телята,
За ними овцы, и — пошло.

На мясо б, что ли, прикололи!
Нельзя... И к радости ворон,
Всю ночь возил подохших в поле,
Поклав на дровни, Филимон.

Хлебнув для удали портвейна,
Перед собой и властью чист,
С задачей справился партейный
Наш сельский, шустрый активист.

Отвез и ладно б, скрыл огрехи,
Зарыл в сугроб, похороня.
Но туши в дьявольской потехе
Воздвиг он во поле стоймя.

А поутру, с зарей, с восходом,
Мы враз узрели — боже мой:
Непостижимым мертвым ходом
Телята к ферме «шли», домой.

«Шел», тяжело водя боками,
В тупом движении своем,
Косматый, с гнутыми рогами,
Баран и ярочки при нем.

И как-то робко, виновато,
Всё тычась ярочкам в бока,
«Резвились» малые ягнята,
Глотая льдинки молока.

В последний раз метель кружила,
Верша суметы на буграх.
А стадо будто вправду жило,
За ночь насытясь в клеверах.

Так шло — копыто за копытом,
Шажок за медленным шажком:
За кои годы ходом сытым,
В молчанье хрупая снежком. 








_ПРИЛЕТАЛ_САМОЛЕТ_


Прилетал самолет... А зачем? Уж теперь не узнаю!
Пусть побольше загадок останется нам на Руси.
Помню, в озере Долгом, зеленую тину глотая,
От моторного рева ушли в глубину караси.

Самолет покружил, опускаясь во поле широком,
По которому резво коняга трусил под дугой.
Помню, мы от винта раскатились веселым горохом,
И ковыль заклубило спрессованной силой тугой.

И казалось — небес опускался за ярусом ярус,
Чью-то кепку удуло в угрюмый дурман конопли,
Чьей-то белой рубахи надулся неслыханный парус,
И смущенные бабы держали подолы свои.

Из кабины По-2 показался таинственный летчик,
Он на землю сошел и «Казбек» мужикам предложил.
Сразу несколько рук потянулось, и только учетчик
Угощенья не принял — он, знать, в РККА не служил.

Прилетал самолет... Пустяки, приключенье какое!
Ну, село всполошил, от работы, от дел оторвал.
И поднялся опять. Но надолго лишил нас покоя:
Ведь не зря же, конечно, он, тратя бензин, прилетал?

Снова возле домов мужики с топорами потели,
И никто не расслышал мальчишечью думу мою.
На Засохлинском острове сильно березы шумели,
И журавль у колодца раскачивал долго бадью.





_ВОСПОМИНАНИЕ_О_ШКОЛЕ_


Мороз! Ну что мороз?
Согреет перемена.
Отчаялся завхоз —
Дровишек ни полена.
Отдал в растопку шкаф,
Крылечко разбирает.
А печка, что удав,
Не давится, глотает.
Трубим себе — гурьба,
Крещенная войною:
«С контрольною — труба!»
(Эх, если бы с одною!)
Ну что ж? Не в первый раз!
Дотерпим до проталин,
Ведь думает о нас
В Кремле товарищ Сталин!
И с довоенных лет —
Кузбасса и Магнитки! —
Висит его портрет
На очень прочной нитке:
Улыбка на губах,
Задумчивая поза,
В шинельке, в сапогах —
Точь-в-точь как у завхоза...






_СТАРЫЙ_СОЛДАТ_


Вся-то баталия проще простого:
Марш изнуряющий, бомбы, паром.
Клюнуло там на Дону, под Ростовом,
При отступлении в сорок втором.

И опрокинулось знойное небо,
И — немота тишины неземной.
Вот и в Берлине не выпало... не был,
Рано споткнулся ты, конь вороной!

Шаг за шажком и — взошел на крылечко.
 Выдали угол... (На власть не ворчи!)
Вот и кулек диетической гречки,
И валидол — прописали врачи...

Скрипнула дверь, постоял на пороге,
Сердце сдавило, припал к косяку,
Крупкой коричневой сея под ноги —
По домотканому половику.

Много недель было в комнате тихо,
Думали, выехал — цел, невредим.
Вновь следопыты пришли, а гречиха
В рост поднялась и шумела над ним.






_РАЗГОВОР_


Как не приветить гостя: все ж — сосед,
Одним плетнем граничат огороды,
Одной тропой бегут здесь наши годы —
Его — в закат.
Мои — еще в рассвет.

Опять прознать все надо старику:
—  Со службой как?
                             Не видно было что-то?
—  Был в отпуске...
—  А, понял — в отпуску...
И это надо, коли заработал...

Мы говорим как будто ни о чем,
Коль понимать не сердцем, а рассудком.
А он — ладони в рупор над плечом —
Мои слова улавливает чутко:

—  Да вот поездил,
                           был в чужой стране,
Да без забот пожил себе у моря...
—  Оно и мне случалось... на войне.—
И вдруг всерьез:
—  Что там о нас гуторят?

—  Да разное...—
Киваю головой.
—  Так, так оно...—
Махру вдыхает злую
И узловатой жилистой рукой
Оглаживает бороду седую.






_ВИНОГРАД_


Навезли винограду, товара — под кровлю,
Можно оптом, хоть ящик, кому по плечу.
—  Не толпитесь, всем хватит! — взывает торговля.
Но невесело я у прилавка торчу.
Дух медовый, дух сладостный — выше скворешен,
Наконец-то навалом, хоть раз — наконец!
Если б раньше, немножко я был бы утешен:
Перед смертью просил винограда отец.
Мы тогда в огороде копали картошку,
Понаехали в помощь — племянники, брат...
Наш отец как-то тихо сидел у окошка,
Как-то очень прощально смотрел на закат.
Что привиделось старой закалки солдату?
Ни бои, ни полегший под Харьковом взвод...
—  В сорок третьем,— промолвил он,— в нашу палату
Всем по ветке принес винограду начпрод...
Снова осень. Подуло с полей, посвежело,
К югу тянутся гуси, вот-вот улетят.
А сорока на куче ботвы порыжелой:
—  В магазине, — стрекочет,— дают виноград!
Навезли... У прилавка такое творится!
И торговля в запарке — товар ходовой.
—  Сколько вам, Николай? — тормошит продавщица...
Не она ль мне припомнится в час роковой?






_ГЕРАНИ_


Посвящаю моим братьям


Несут как по воздуху сани!
Морозно. И кучер с кнутом.
В огнях неусыпных гераней
Сияет родительский дом.

Приедем, на печь завалюсь я:
—  Кто сладко мурлыкает здесь? —
Кот Васька проснется на брусе,
Наэлектризованный весь.

Как вкопана встала упряжка.
—  Э-гей! Распрягай рысака! —
И мама... И падает чашка...
Лет двадцать прошло иль века?

Опять нас встречают герани.
Но скольких не вижу огней...
Ах, сани, морозные сани,
Безжалостный топот коней!






_ЕХАЛИ_ЦЫГАНЕ..._


Мимо сельмага да мимо пекарни —
Песни и смех на возах!
Удаль и воля — мужчины и парни,
Женщины — гибель в глазах.

Что за огонь в молодом иноходце,
Что за пожар в седоке!
Деготь кудрей из-под кепочки вьется,
Плеточка
              пляшет
                         в руке.
Из-за калитки на диво гляжу я,
Улица света полна.
—  Вот заберут тебя в землю чужую! —
Мама кричит из окна.

Едут и едут!
Буланки и Рыжки
Звонко ступают след в след.
—  Позолоти-ка мне руку, мальчишка!
—  Рад бы, да денежки нет.

Глянула из-под бровей, из-под шали,
Грустно махнула рукой...
Вот и проехали, в поле пропали,
Словно бы праздник какой.






_НОЧНЫЕ_ГОСТИ_


Прямо к ужину и подоспели,
Видно, дом наш попал на пути.
Половицы скрипели и пели,
Занавески плескались в кути.

Помню точно, что не было пира,
Было хлебушка полкалача.
Но дымилась картошка в мундирах —
Из ладони в ладонь,
Горяча!

Это мать подала.
А у печки
Батя шумно лучины тесал.
Над коптилкою слабым сердечком
Керосиновый свет угасал.

И наутро мы их покормили,
Лишь потом, проводив за порог,
Я спросил:
—  Ну а кто это были? —
Мать вздохнула:
—  Да люди, сынок...






_ПОСЛЕДНЯЯ_СКАЗКА_


Только смолкли лягушки-царевны
И уснул заколдованный лес,
Разбудил среди ночи деревню
Неожиданный грохот с небес.

Я дрожал, дожидаясь рассвета,
Испугался тогда не шутя.
И звенели на крыше монеты
Серебристой чеканки дождя.

И опять, прогремев в колеснице,
Громовержец ломал облака.
Кинул молнию огненной птицей
И сразил наповал мужика.

А под утро за лошадью пегой,
Что, наверно, оглохла в грозу,
Проскрипела в деревню телега,
Где лежал человек на возу.

И, со страхом его провожая,
Выли бабы в проулке косом.
А живая вода дождевая
За тележным неслась колесом...











_ЗАНЯТЫЙ_ДЕД_


Этот домик горбатый
И поныне стоит.
Жил там чудаковатый
Одинокий старик.
Век был занят работой,
Он работу любил,
Всё дела да заботы,
Даже сон позабыл.
Покосится крылечко,
Прохудится ли сеть,
Дед не может на печке
Полчаса усидеть.
То не чинена сбруя,
То колодец пустой.
—  Дед, садись, потолкуем!
—  Не могу, занятой! —
Так и годы промчались,
Ах, какие притом!
Смерть пришла, постучалась,
Пропустил ее в дом.
Свечку под образами
Деловито зажег.
—  Чем ты, дедушка, занят?
—  Помираю, сынок...






_ПРИЕМ_ПУШНИНЫ_


Памяти отца


Принимает пушнину приемщик и спец,
Дым махорочный стелется низко,
Он сидит на полу, как восточный купец,
Назначает он цены без риска.

Он хозяин участка и не торопясь
Принимает за штукою штуку:
Слева — лисьего меха гора поднялась,
А соболья — по правую руку.

А на струганых лавках, степенность храпя,
В полушубках тугих, как кольчуги,
Восседает сибирская наша родня —
Всё охотники здешней округи.

Будет к вечеру дом наш ходить ходуном,
Будет сплясано за ночь немало!
Вот меня отряжают за красным вином:
Загудят мужики небывало!

А приемщик с хитринкой кивает на жен:
Что, мол, скажут? Навалятся скопом!
Но охотники тут же идут на рожон,
Рукавицами хлопая об пол.

И сдается приемщик, он к стенке прижат,
Он расчет совершает по кругу:
Четвертные и сотни — все справа лежат,
Ну а трешки — по левую руку.

Будет к вечеру дом наш ходить ходуном,
Будут стены качаться от пляски!
И окрестные зайцы за снежным бугром —
В первый раз ночевать без опаски.






_ОБЛАКА_


В этом доме простом и прекрасном,
В синих окнах, дрожащих слегка,
Как и прежде, под солнышком ясным
Проплывают мои облака.
Проплывают родную окрестность,
Машут веслами мимо ворот.
Отыщу ли надежное средство,
Чтоб продлить их медлительный ход?
Вот скользят на озерную пристань,
Вот в темнеющий омут глядят.
И предчувствием осени мглистой
Над моей головою летят.
Провожаю их в путь безмятежный,
Понимаю их грустный привет.
И над полем, над озимью свежей,
Долго вижу их тающий след.






***


Вот и уносит печали
Реченька тихой волной.
Где-то в полях запропали
Годы, прожитые мной.

Выйду на голос гармошки,
Где он — в закатном дыму?
Кажется, эта дорожка
К детству ведет моему?

Песни моей колыбели
Не позабыла заря.
Сам я в веселье апреля
Слышу приход сентября.

Вижу над желтой половой
Редкую сетку дождя.
Каждому доброму слову
Радуюсь, будто дитя.






_ОЖИДАНИЕ_


Две недели писем нету,
Телеграммы не несут.
Есть лишь воля:
Встал до свету
На заре, в шестом часу!
Подразмялся по привычке,
Управляясь во дворе,
И на чай принес водички
В оцинкованном ведре...
Сад грустит,
Цветы угасли,
Листья медленно летят.
Пожурил ворон на прясле,
Горлопанят как хотят.
Ничего бы мне не надо —
Пожил, знаю, что почем! —
Если б ты шагала рядом,
Говоря бог весть о чем.
По траве сухой, шуршащей
Просто б шли — в руке рука.
Я бы на почтовый ящик
Не смотрел, как на врага...






_ОСЕНЬ_ПРИШЛА_


Блекло. Сумрачно. Пусто.
Лишь рябины красны.
Холодеющим хрустом
Налились кочаны.

Напиталась, набухла
Зябкой влагой земля.
Одиноко пожухла
На меже конопля.

И низины и кручи
Иней осеребрил.
Бечеву свою в тучах
Тянет крохотный Ил.

Но веселое дело:
Вон за далью оград
Вновь, как ратники, в белом
Березы стоят.









_Я_ВЕРИЛ..._











***


...И ушел поутру в порт,
Нахлобучив шапку с «крабом»,
Высоко взлетел на борт,
Как легки ступеньки трапа!

Под ногой машины гул,
До заклепки все знакомо.
Сапоги переобул,
Закурил.
И снова — дома.






_СЕВЕРНЫЙ_ВЕТЕР_


Не на шутку рассержен Борей.
(Всеми мачтами палуба клонится!)
Он в высоких широтах морей
Не приучен ни с кем церемониться.

Вот уж мостик ушел из-под ног
И улыбка — с лица командирского.
И растерян кулик-плавунок —
Рыцарь моря Восточно-Сибирского.

Не вчера ль он обхаживал птах,
А теперь оправдаться надеется:
—  У меня же птенцы на руках,
Уследишь ли, что на море деется!

Упредил бы ты, вольный баклан!
Всё паришь наподобие ангела?
—  У меня,— он кричит,— океан
От Таймыра — до острова Врангеля!






_ПОЕДИНОК_


Когда арктический туман
Нагрянул с полюса сердито,
Опять напомнил океан
О том, что назван —
Ледовитым!

Запела рындовая медь
С какой-то грустью не матросской.
Из-за торосов встал медведь,
Как постовой на перекрестке.

Но я подумал:
«Ни черта!
У нас надежней оборона!»
Сверкал у самого борта
Трезубец бога Посейдона.

Пучину вод перевернув,
Явил он волю и отвагу!
И чайки, лапы подогнув,
Легли на курс —
К архипелагу.

Но нам сдаваться не резон,
У нас сезонная работа!
И отступился Посейдон,
Стерев хламидой Капли пота.

И видел я:
По глыбам льдин
Он мирно шел, отбушевавший,
Как всякий старый гражданин,
Немало в жизни повидавший.






_ВСТРЕЧА_С_МОРЖОМ_


В море Лаптевых, как на беду,
В ледяную войдя мешанину,
Мы разбили на полном ходу
У моржа персональную льдину.

Просверкали у зверя зрачки:
Кто наделал, мол, лишнего шуму?
Полоснули по борту клыки
Так, что страхом наполнились трюмы.

Мы стояли на баке, дрожа,
На морозе не грели тельняшки.
За сердитой спиною моржа
Легких волн разбегались барашки.

Мы молчали. Молчал капитан.
Виновато стучали машины.
Лишь дорогу, где шел караван,
Бинтовали тяжелые льдины.
Туча черная, сырая,






_ДОЛЖНОСТЬ_КОКА_


Льдина нежно-голубая,
Дождь со снегом пополам,
Чайки где-то но тылам.
Реет вымпел воспаленный,
Трапы стылые круты.
Ну а я в поту соленом
Кашеварю у плиты.
Сочиняются котлеты
С нежным именем «лю-ля».
Нелегка же, братцы, эта
Должность кока корабля!
Северит, свистит, утюжит
Ледяной забортный вал.
Но прошу ребят на ужин —
Закусить чем бог послал.
И, с мороза налетая,
Греясь камбузом сперва,
Вилки, ложки разбирая,
Веселей глядит братва.
Ну а я? Ведь тоже нервы!
Да и нервам есть предел.
Подаю пока консервы,
Вспоминаю ЦДЛ,
Где ни бури и ни ветра,
Кофейка легко испить.
На какого-нибудь метра
Бочку издали катить.
Иль, настроившись покушать,
Глаз кося на бутерброд,
Солоухина послушать,
Как живет простой народ...
На борту — иное дело —
С этой пищей канитель!
Хорошо, коль бросишь тело
В несогретую постель.
И припомнишь поневоле,
Одеяло теребя,
Как жена вздыхала:
«Коля, Гонят в Арктику тебя!..»
И о том, что буря эта,
С шапкой пены набекрень,
Хороша лишь для газеты,
Да и то не каждый день...
Туча черная, сырая,
Льдина нежно-голубая,
Дождь со снегом пополам,
Чайки где-то по тылам.
Но зато потом на суше,
Где теплом полны дома,
Так твою возвысят душу
Эти грубые шторма!
И не раз в тоске обвальной
Сам себя возвысишь ты:
«Все же, братцы, гениальней
«Сочинялось» у плиты!»






_СНЕГ_


С морозных палуб
Сбрасываем снег.
И нет конца
Работе окаянной.
Но я привычный
К делу человек,
Легко машу
Лопатой деревянной.
Потом иду,
Подошвами звеня,
В свой уголок
Качающийся тесный,
Где всякий раз
Со стенки на меня
Надменно смотрят
Очи «Неизвестной».
А снег летит, летит...
Невмоготу!
Да и братва,
Наверное, готова
Зазимовать
В каком-нибудь порту
До теплых дней
С красавицей Крамского.






_ЗАПАХ_ХЛЕБА_


Потерялись дымки факторий,
Словно нити чужой судьбы.
Вдруг пахнуло в Чукотском море
Хлебом из вытяжной трубы.

Потянуло душком полынным,
Теплой пашней, где спит заря,
Позабытой почти,
Равнинной,
С паутинками сентября.

Столько каждый в деревне не был!
И, повысыпав из кают,
Мы услышали — будто в небе
Паши жаворонки поют.

Даже боцман, он житель местный,
Улыбнулся, хоть весь продрог.
А всего-то — в духовке тесной
Каравай подрумянил бок.

Вот какая случилась повесть:
Дрейфовали мы много дней,
И меня донимала совесть —
Сухарями кормлю парней.

Крепко вахты братва стояла,
Но за ужином всякий раз
Нерешительно повторяла:
— Хлебца б свеженького сейчас!

Что ж, рискнуть — не большое горе!
Плыл мой камбуз в мучном дыму,
И запахло в Чукотском море —
Как поутру в родном дому.

Снова за бортом в буре мглистой
Падал ветер в провал волны.
Но была моя совесть чистой
Перед флотом родной страны.






***


Изумрудно мерцает планктон,
Хороша за бортом заваруха!
Все же это не чаячий стон,
Он лишил бы присутствия духа.

Поднялись в фосфорической мгле
Водяные нестойкие горы.
Экземпляр «Огонька» на столе
Потерял уже точку опоры.

Где-то мирно поют провода,
Делать нечего — лает собака.
А со мною лишь в небе звезда,
Называется — знак зодиака.

Потому и на грубой волне
По земной размышляю привычке:
Окажись в эту пору на дне,
Ни согреться, ни выпить водички!






_ПОД_МАЧТОЙ_ШАТКОЙ_


В море Беринговом качает.
Стонут трюмы, скрипят рули.
А в селе у нас шаньги к чаю,
Подосиновики пошли.

И, помытые кипяточком,
Кадки сушатся у плетня.
И гадает, в какой я точке,
Озабоченная родня.

Далеко я, земля родная!
Лезу дьяволу на рога.
Географию повторяю,
Вылив воду из сапога.

Наплывают, как в киноленте,
То близки, то видны едва,
Мыс Дежнёва, Святой Лаврентий,
Командорские острова.

Неуютно под мачтой шаткой,
Ненадежен и зыбок мир.
Но по курсу уже Камчатка
И угрюмый Парамушир.

А оттуда, совсем как в сказке,
Окунёво невдалеке...
Мачта мечется, как указка
У пятерочника в руке.






***


Вот и льды позади,
И шторма далеко,
И тяжелые выдохи
Трюмного груза.
Осторожно,
Как будто в иголки ушко,
Продвигается танкер
 В пролив Лаперуза.

Я об этом рассказывать
Буду не так
Где-нибудь возле речки
В тени краснотала,—
Будто море ярилось,
Бросая на бак
Изумрудную шкуру
Девятого вала.

Как я ждал эти воды,
Ждал ночи и дни,
Где рыбацкие шхуны,
Что тракторы, пашут!
По крестьянской привычке
Смотрю на огни:
Вот японские...
Там уж, наверно,
И — наши!






_КАМБУЗ_


Ну вот и кончена работа,
А бросить камбуз нету сил.
Еще вчера бачки компота
Здесь, балансируя, носил.
Когда во льдах борта трещали
И замерзал на лицах пот,
Я здесь встречал густыми щами
Достойный Арктики народ.
Да как забыть дорогу нашу!
Я помнить, кажется, готов
И эти щи, и эту кашу
Вблизи Медвежьих островов.
Да ведь со мной же это было,
Моя же доля и мечта:
И мыс Шелагский в брызгах стылых,
И надоевшая плита.
Прощай, мой камбуз!
Вновь — в дорогу.
Я тыщи миль отштормовал.
Братва кричит:
— Налейте коку!
Полней, как нам он наливал...—
Мне руку жмут,
По-флотски — «краба»:
— Ступай! О чем еще жалеть!..—
Мне эти пять ступенек трапа —
Что пять морей преодолеть.






_КАЮТА_


Была лишь призраком уюта,
Всего углом очередным —
Два на три зыбкая каюта
С иллюминатором двойным.

Но, драя палубы «корвета»,
О трап сбивая каблуки,
Я, как господь, в каюте этой
Прожил не худшие деньки.

Там пахло русскою махоркой
И табачком далеких стран,
Там грохотал за переборкой
Сам Ледовитый океан.

Но было празднично, однако,
Открыть полмира за бортом.
Да и тепла хватало с гаком,
Еще осталось на потом,

Когда уже от вьюжных кружев
Последний индевел причал,
И экспортировали стужу
Ветра Аляски по ночам,

Когда душой на берег рвался
И знал, назад не поверну,
Как с отчим домом с ней прощался.
Доныне чувствую вину...






***


Среди льдов в разводьях узких,
Вдалеке от мест жилых,
Сколько я душою русской
Пережил картин былых:
И в каюте одиночной,
И на баке хлопоча,
На корме — в работе срочной,
Душу Арктикой леча.
Пусть встречала, привечала
Не теплом родной избы —
Хрусталем сосульки малой
Возле камбузной трубы.
Да матросскою столовой,
Да ожогами в мороз,
Где мираж в дали бедовой:
Поле с рощицей берез!
До сих пор в причудах света
Так и вижу наяву:
Кто-то в белом поле этом
Косит белую траву...








_НОЧНЫЕ_ОГНИ_


Эй, рулевой, подмогни!
Что там за волнами снова?
Чьи там дымки и огни,
Уж не мое ль Окунево?

Вроде б — наш домик, забор,
Роща, грачиные гнезда,
Пес постаревший Трезор
Нехотя лает на звезды?

Чудится, там сенокос,
Топот размашистый конский...
Тихо ответил матрос:
— Берег японский...

Долго смотрю в полумрак,
Сердце смятеньем объято:
Лучиком шарит маяк —
Узким, как взор азиата.

А на скале, на краю,
Блеск, будто с яркого слайда...
Думаю думу свою
Возле ночного Хоккайдо.






_СНЕГ_В_ИОКОГАМЕ_


Шел чудный снег в Иокогаме,
Снег наших русских деревень.
Его колесами, ногами
Месили все, кому не лень.

А он летел светло и гордо,
Как не летел давным-давно,
И подгонял мальчишек в шортах
И женщин в легких кимоно.

Кружил и в пригородной зоне
Вдоль тихих улиц и оград.
И на военном полигоне
Ровнял воронки от гранат.

Он был, конечно, зябким, лишним,
Порядок жизни нарушал:
Пора цвести японским вишням,
А он цветению мешал.

Он очертил, как будто мелом,
Дома, мосты, края дорог.
Но никакого зла не сделал,
Лишь полицейский чуть продрог.

Снег на три дня стал темой модной,
Закрасил белым белый свет.
И черный лик «войны холодной»
Казался выдумкой газет.








_ТОРГОВЕЦ_МИША_


—  Ну как дела?
—  О’кэй! Дела не тужат! —
И звонко так прищелкнет языком.
Не зря, не зря японец Миша дружит
С дальневосточным русским моряком.

Допустим, ты подарочек особе
Пообещал — широкая душа,
Плыви скорей в японский город Кобе,
Там и найдешь лавчонку торгаша.

Там и сойдешься с Мишей:
Миша славит
Товар фирмовый — фирмы «Адидас».
Конечно, он, как другу, цену сбавит,
Но без навару — глупо! — не отдаст.

—  Ну как дела? —
А он по-русски:
—  Сила! —
А ты какой-то мелочью бренчишь!
Он знает, жадность фрайера сгубила,
Но в этом зле ого не уличишь.

Товар — цена! Прикинешь осторожно,
Валюта тает, грустные дела...
Да, Миша наживается безбожно,
Но тут уже политика пошла.








_ТРОПИКИ_


Жене Марии


Горячие тропики... Дивная доля!
А там и экватор — какой-нибудь шаг!
Так что же теперь мне все видится поле,
Морозные ивы над речкой Кармак?
И радостный Мурзик у нашей калитки,
И утренний след, где прошли трактора,
И льдинок колодезных звонкие слитки,
Когда они бьются о> стенки ведра.
И сосны могучие с бронзовой кожей,
И ждущая солнца трава-мурава...
Теперь уж приехал сосед наш Сережа,
Тропинки расчистил и колет дрова.
Наверно, сорока приветствия ради
Стрекочет беспечным своим языком.
И пахнет субботою в каждой ограде,
Еще сизоватым, незрелым дымком.
Родные, щемящие сердце картины!
Скольжу я биноклем по чуждым местам.
Все дальше уносят меня бригантины —
В заморскиес страны. А в мысл х я там,
Где белая вьюга гудит до рассвета,
Где тихо мерцает селенье одно,
Где столько тепла и живого привета,
Что вроде бы лучше и быть не должно...






***


Авралим!
И дело поет, веселит
Под мачтою шаткой,
Над палубным грузом.
А боцман
(Точней — боцманюга!)
Шумит
И прячет улыбку:
«Живее, медузы!»
Вьетнамское солнце
Палит между тем,
Тропическим маревом
Дышит машина.
Пахнуло бы полем —
И было б совсем,
Как в страдную пору
У нас под Ишимом...








_БАКЛАН_


Пока над строкой хлопочу
В зеленых зыбях океана,
Особо отметить хочу
Простого трудягу баклана.

И ночи и дни без конца,
Ни сна, ни досуга не зная,
Он трудится в поте лица,
Креветок со дна добывая.

Когда колобродит циклон
И прячутся чайки пугливо,
Упорно работает он,
Ныряя в глубины залива.

На тихой иль крепкой волне,
В далеких лагунах и шхерах,—
В делах!
             И достаточно мне
Его трудового примера.






_ВСТРЕЧА_


Сели ласточки на леера,
Притомились и рады опоре.
Сотни миль — ни стрехи, ни двора,
Только Южно-Китайское море.

И притих наш бывалый народ,
Пусть, мол, сил набирается стая,
Ведь на что уж силен пароход,
А дрожит, против волн выгребая.

И припомнились — детство, поля,
Наши ласточки в небе тревожном...
Вот где свиделись!
Это же я!
Неужели узнать невозможно?








_Я_ВЕРИЛ..._


Спасительная бухта —
Земля со всех сторон!
И не трепал нас будто
Лишь час назад циклон.

И не врезал по скулам
У бездны на краю,
Прожорливой акулой
Не скалил пасть свою.

Конечно, в океане —
У крепкого руля —
Я знал, что не обманет
Земля. Моя земля!

Я верил окрыленно
Домам ее, дворцам,
Траве ее зеленой
И стойким деревцам.

Они меня взрастили,
Они меня простят,
Они и па могиле
Моей прошелестят...








_ЯВЛЕНИЕ_КОРОЛЯ_


Периодически совершается церемония

выхода короля Таиланда к народу


В скульптуру плеч мундиры влиты,
Фуражки, ружья, кивера —
Идет король и вся элита
Высокородного двора.

Жара — ни облачка, ни тени,
А тут с высот сошедший бог!
И я клоню пред ним колени,
Как все, застигнутый врасплох.

Летящей по небу звездою
Текут мгновенья в тишине.
А он кропит святой водою,
Досталась капелька и мне.

То ль генеральского он чина,
То ль он субстанции иной?
Но крепкий, стало быть, мужчина,
Коль правит армией, страной.

Идет себе шажочком мелким,
За ним гвардейцы — стук да стук!
И хищно вздрагивают стрелки
Отлично выглаженных брюк.






_МАЛАЙЦЫ_


Они грузили нам кокосы...
И вот кто где приткнулись, спят.
Горячей пыли свет белесый —
По спинам бронзовым до пят.

Лежат устало и помято,
Неприхотливы и вольны,
Такие славные ребята
Самостоятельной страны.

Как будто братья на полянке
Из наших дальних русских мест.
Чуть-чуть неправильной огранки
Горит над ними Южный Крест.

Свистят тайфуны, зреют войны,
Подлодки рыщут в глубине.
Но как прекрасны и спокойны
Их лица детские во сне!






_ЗАБАСТОВКА_


Бастует порт. Стоим без дела,
Отдав на рейде якоря.
Пока молчим, что надоела
В порту двадцатая заря.

Она встает из мглы отвесной,
Из немоты бенгальских вод.
И вновь лимит водички пресной
Старпом урезал. Пьем компот.

А там бастуют до победы,
Не уступают те п те.
И помиолит ведет беседы.
О нашем классовом чутье.

Он говорит: «Сгустились тучи
Над капиталом». Входит в раж.
Но всем понятно: не получит
Квартальных премий экипаж.

Все дольше дни, все тише речи,
Все глубже сумерки житья.
Все резче грань противоречий
Простых реалий бытия.






_ОХОТА_НА_ТУНЦА_


Собратья поэты в привычном кругу —
 Столичном —
                    беседуют с музой...
А я, наточив на тунца острогу,
Вишу над бортом сухогруза.

Вот что-то плеснуло во мгле наконец,
Я замер с воздетой рукою.
Ну что же ты медлишь,
Бенгальский тунец,
Давай
        подходи
                   на жаркое!

И в то же мгновенье летит острога —
Картина, достойная снимка! —
Не важно, что мимо,
Цена дорога,
Прекрасен восторг поединка!

Прекрасно индийская светит луна
К исходу разбойного часа.
И теплая ластится к борту волна —
На меридиане Мадраса.

Хоть жаль, что удача Вильнула хвостом,
Тунец удивительно ловок,
Зато я охочусь Под Южным Крестом,
Свободный от литгруппировок.

Зато уж потом сочиню я хитро,
Что поднял на палубу чудо:
Вот этакий хвост!
Голова как ведро!
И общего веса — два пуда.











_ПАМЯТИ_ПОЭТА_


В. Нечволоде


Там, на Родине, умер поэт.
Принесли телеграмму радисты,—
Среди рапортов, сводок, газет —
Извлекли из эфирного свиста.

Был он, как говорится, в пути,
При таланте и сходной оплате.
Подошел к тридцати девяти,
Оглянулся на Пушкина: хватит!

Жизнь певца из зазубрин и ран,
Что там завтра — орел или решка?
Ну, махнул бы за мной в океан,
А с ответственным делом помешкал.

Шли бок о бок, по духу близки,
Знали вместе паденья, удачи...
Телеграмма — всего полстроки,
Не поправишь...
Читаю и плачу.




_ШТОРМОВАЯ_ПОГОДА_


В. 3. Захарову


Бьет в борта,
Колошматит в надстройки,
Ни в копейку не ставит,
Ни в грош,
Поднимает насильственно
С койки —
Просто так,
За здорово живешь...

Говоришь, что спокойней На даче
Возле тихого — в тине! — Пруда.
Не надейся,
Там тоже ишачат,
Хоть и штормы-то —
В лейке вода!

Подустал,
Подкопилось балласта.
Вот придем на свои
Берега,
Заявленье напишешь
И — баста,
Шапку оземь И вся недолга!

Полный штиль!
Телевизор, кроссворды!
И земные — поутру — Труды.
Проживешь ли без оста
И норда,
Без кипящей у борта
Воды?

Это все нам досталось
Как чудо,
Это все еще Душу щемит...
Выбирай и решайся, покуда
Андаманское море штормит.








_ОСТРОВ_В_ОКЕАНЕ_


Берег, пальмы, песок.
Все на вечном приколе.
Да обломки досок,
Корабельные, что ли?

Кто здесь был — Магеллан,
Иль сподвижники Кука?
Из прибрежных лиан —
Ни ответа, ни звука.

Хорошо бы пристать! —
Собрались на спардеке.
Тишина, благодать
Как в шестнадцатом веке.

Рай под каждым кустом,
Экзотичные пташки...
Но пронесся «Фантом»
И — по коже мурашки.






_ГЛЯНЕШЬ_ИНОГДА.._


Мне чуждый дух неведом,
Но глянешь иногда:
У этих «прочих шведов» —
Картинки, не суда!
Покраской пламенеют,
Щербинки не видать,
Умеют же, умеют
Вот так себя «подать».
И палуба, что солнце,
И ход могуч и лих.
Особо у японцев,
Особенно у них...
Мы тоже драим, пашем,
Но, черт нас подери,
Сойдет! — рукою машем
И глушим боль внутри...

Да, спутники летают,
Прекрасен их полет.
Но средств не отпускают,
Но рук недостает.
Конечно, в небе тучи,
Понятно, дух войны.
Но мы ж сыны могучей,
Дерзающей страны.
Победами гордимся,
К галактикам близки.
Когда же разозлимся,
Жить станем по-людски? 






_БРОДЯЧИЙ_ПЕС_


Мы с ним глазами встретились на миг,
Он посмотрел и замер оробело.
—  Как поживаешь в Индии, старик? —
И пес пролаял:
—  Вам какое дело?

Ах, черт возьми,
Гордыни будь здоров!
Но, право, грех голодному гордиться.
—  Пойдем, старик, до наших поваров...—
И мы пошли вдвоем по загранице.

Потом лежал на жарком пирсе он
И кости грыз,
Что с камбуза кидали,
И отгонял рычанием ворон,
Когда они уж очень досаждали.

Проснусь поутру, лает:
—  Как дела? —
Мосол подкину, взглядом приласкаю.
Сдружились мы, но грустною была
Дальнейшая история морская.

Еще неделя, две — и я уплыл,
И в этот порт Уж больше не вернулся.
Бродячий пес...
Ах, как он вслед скулил
О том, что снова в людях обманулся.








_НЕПРИКАСАЕМАЯ_


Дыша духами и туманами...

    А. Блок

Прошла, задела ненароком
В цветной толкучке городской.
Какой мужчина тайным оком
Не посмотрел ей вслед с тоской!

Над ней запреты, как вериги,
Святого кастового зла...
Но над проклятьем всех религий
Она как женщина прошла.

Прошла торжественно и властно
По небесам и по земле,
Сияя знаком низшей касты
На гордом царственном челе.

Дразня походкою и станом
Почтенных старцев и юнцов,
Дыша сандаловым туманом
Бомбейских хижин и дворцов.






_УВОЛЬНЕНИЕ_В_КОЧИНЕ_


Измучась от зноя и жажды,
Не ведая — дальше куда?
Мы вышли к дворцу магараджи
И скопом вкатили туда.

Гранитно гудели ступени
Воздетого к солнцу крыльца.
И мир сладострастья и лени
Открылся на фресках дворца.

Любви потаенные штуки,
Прелестницы в райском саду,
Где сытый субъект восьмирукий
Ласкал их у всех на виду.

Прозрачно-воздушные сари,
Зеленая — в неге! — трава.
И всякие твари — по паре...
Но тут я и смолкну, братва.

Ведь голосу разума внемля,
В каком-то холодном поту,
Мы дружно спустились на землю
И были в свой срок на борту.

Что видели — тайной покрыто,
Что слышали — мрак и провал,
Потом убеди помполита,
Что в злачных местах не бывал.






_НИЩИЙ_


Олегу Бакшутову


Ладонь, как птичья лапка,
Глаза как жар горят,
Набедренная тряпка —
Классический наряд.

Он робко подступает
Ко мне, как по ножу,
Наверно, принимает
За босса иль раджу?

Выматывает душу
Печальный индивид.
И — кушать, кушать, кушать! —
Заученно твердит.

Куда ты прешь, дружище!
Объелся белены?
Я сам почти что нищий —
Рубашка да штаны.

Я сам — «слои и масса»
Торговых кораблей,
Матрос второго класса,
Зарплата сто рублей!

Вершу свой труд полезный
И этим горд и сыт.
И строго бдит железный
За мною помполит.

Всегда наизготовке,
Вперед и выше рвусь.
При этой дрессировке
Без пищи обойдусь.

Все планы претворяю,
Гляди, какой большой!
Планету удивляю
Загадочной душой.






_ТЕСНАЯ_УЛОЧКА_


Тесная улочка. Душное небо.
Магнитофона восточный мотив.
Дух перевел у ларька ширпотреба —
Всяческих будд и танцующих шив.
Сытый торговец поднялся натужно,
Важно раскланялся — гостю почет!
Мне ничего здесь, хозяин, не нужно,
Просто безжалостно солнце печет.
Просто хожу я в восторге, в угаре,
Ты помоги мне дорогу найти.
Просто на женщину в шелковом сари
Я загляделся и сбился с пути.
Что за беседа! Не вяжутся нити,
Видно, на память торговец тяжел.
Здесь же бывал Афанасий Никитин,
Нынче и я за три моря пришел!
Взором просительным, речью ли бойкой,
Чувствую, движется дело на лад.
Шумно плеснул он руками над стойкой
И улыбнулся: «Москва! Ленинград!»
И растолмачил с улыбкой довольной,
Как и куда мне — запомню навек.
Долго о нем размышлял я крамольно:
Классовый враг, а, гляди, человек!






_ПОПУГАЙ_


Что за тварь!
Оборвал бы язык.
По-английски кричит
И по-русски.
Попугайничать — грех не велик,
Но зачем же мешать
При погрузке?
Моряков отрывает от дел,
До команд капитанских
Добрался.
Лучше б век в своих джунглях
Сидел,
Воспитаньем птенцов
Занимался!
Вира! Майна! —
В бомбейском порту.
«Вирра! Вирра!» —
Он вторит, как эхо,
Как горошек катая во рту,
На борту толчея и потеха.
Ночью грянуло:
«Срочно — па бак!»
Встрепенулись, не чуя
Обмана.
Прибежали, там попка-дурак:
«Как спалось,— говорит,—
Мореманы?!»






***


Проснешься и глянешь в чернильную тьму
Ночной океанской пучины,
И ноги ведут покурить на корму
Обычно без всякой причины.

Корму то поднимет, то бросит.
Невмочь! Планктон возле борта искрится.
И сладостным духом пропитана ночь:
В Бомбее грузились корицей.

И там же сверчки — развеселый народ,
Подсели. А сколько апломба!
Три звездочки в небе — летит самолет,

Наверно, летит на Коломбо... 






_ЭКВАТОР_


На зыби качает, как в зыбке,
Как золотом зыбь залита.
Как пули, крылатые рыбки
Отстреливают от борта.

Бросаю я за борт монеты —
Традиция здешних широт.
Любую валюту планеты
Нептун, ублажаясь, берет. 






_РАЗГРУЗКА_В_РИО-ДЕ-ЖАНЕЙРО_


Вот и Рио... Огни на волнах.
Звезды в небе, как острые шильца.
Как положено, в белых штанах
Поднимаются на борт бразильцы.

С упоеньем смакую слова:
Кабальеры, мужчины, сеньоры!
Дел с разгрузкой денечка на два,
На неделю огня и задора.

Как-то сразу заполнили ют:
Груз — на берег, и деньги — на бочку!
Вот уж стропы, как струны, поют,
Извиняют расхожую строчку.

Дело сделано. В путь, капитан!
Потрудились ребята на диво.
Да и сам я, пройдя океан,
Пофланировал в улочках Рио.

Над Бразилией тишь, благодать.
Южный тропик сияет у трапа.
Можно ль лучшего в жизни желать,
Если Бендера вспомнить Остапа?..






_В_ПОРТУ_МАДРИН_


Ну ладно б лошадь иль корову,
Иль, скажем, стадо антилоп.
А тут встречаю льва морского,
Столкнулись, господи, лоб в лоб.

На эту, бог ты мой, скотину
Дивлюсь я: экая гора!
А лев потер о кнехты спину
И вяло рыкнул: спать пора!

И лег на кромочке причала,
Мол, неча попусту будить,
Ему вставать на зорьке алой,
Семейство львиное кормить.

Я ретируюсь виновато
Поближе к трапу корабля.
Лежат на утлых кранцах львята,
Во сне усами шевеля.

Сомкнули львиные объятья,
Как на лужайке, на траве.
И я свидетель: меньших братьев
Никто не бьет по голове.






_ТАНЦУЕТ_ДЕВА_ 


На кругу танцует дева,
Кастаньеты — стук да стук.
Чуден порт Монтевидео!
Но крепись, душа и тело,
Мне нельзя на этот круг.

Где мы только не бывали,
Знали адовы круги,
Здесь же — «облико морале» —
Закружиться в карнавале
Даже думать не моги.

Не про нас мониста, бусы, 
Жар веселых кастаньет.
Моряку с «эльбарко русо» [1 - Эльбарко русо — русский пароход (_и_сп_.)._]
Разводить нельзя турусы.
Вот бы побоку запрет!

Я б такое ей сказал,
Нашу удаль показал
И на пользу перестройке
Ряд контактов завязал.

Все впустую — взоры, взгляды,
От тоски в глазах темно.
Что ж, пойду поем осады[2 - Осада — жареное мясо.],
Можно десять порций кряду,
Это нам разрешено!

Выйду к ветреному молу —
Остудить немного кровь,
И — в каюту,
Вечер долог,
И залью там кока-колой

Уругвайскую любовь.






_ВЫГОДНЫЙ_ФРАХТ_


—  Так держать! —
Капитан не речист.
Под твиндеками глыбы гранита.
И стучит в пароходство радист:
«Взяли
          на борт
                    надгробные
                                     плиты!»

Загрузили —
                   свершившийся факт! —
Для Страны восходящего солнца.
Вот и выпал нам выгодный фрахт:
Чистым золотом платят японцы.

К ряду ряд, за плитою плита,
И на каждой — достойное имя.
И, как грустный итог и тщета,
Даты жизни и —
                        прочерк меж ними...

—  Есть держать! —
И — по коже озноб.
А потом уж не столь оробело
Ляжешь в койку,
                        как в собственный гроб,
И уснешь под простынкою белой.






_ПОКРАСКА_ТРУБЫ_


Филиппины па траверзе. Грубо

Раскачало. Но верим в судьбу.

Не прошли еще медные трубы,

Но пройдем, как докрасим трубу.



Здесь обычай — дурная погода.

Свистопляска уже началась.

Но труба — это лик парохода,

И попробуй трубу не докрась!



У дракона[3 - Дракон — боцман (_жарг_.).] святое понятье:

На трубе — не у тещи в гостях!

И висим мы на ней, как проклятья,

На отвесных ее плоскостях.



То опустит, то в небе подбросит,

То впечатает в тело трубы.

За мазочком мазочек наносим,

А волна уж встает на дыбы.



И, взлетая на гребне высоко,

Хмуро смотрим на ад за бортом.

И работаем зло и жестоко,

И расходимся молча потом.






_ТАРАКАНЫ_


Повидав и моря и страны,
Экзотичные города,
На тропических тараканов
Мы дивились: вот это да!

Крутолобы, грузны, как танки,
Но стремительны, как такси.
(Это было в порту Келанге,
Далеко от широт Руси.)

Как радаром, усами шарят,
А сойдутся — в глазах темно.
Впрочем, было подобных тварей
И на судне у нас полно.

Сколько с ними в борьбе жестокой
Резолюций извел местком!
Как снялись из Владивостока,
Так травили их порошком.

Вроде б сдохли... И снова — диво:
Расплодились — числа не счесть...
Тут парнишка один сметливый
И отважился: «Выход есть!»

И, сойдя на причал Келанга,
Расхрабрился совсем матрос,
Наловил этих тварей в банку
И под вечер на борт принес.

«Пусть сразятся — на силу сила,
Эка мощь пропадает зря!
Нашим точно — каюк, могила,
Или с вышками лагеря!»

«Дело верное, смело, мудро!» —
Рассуждаем и мы, бася.
А потом наступило утро,
И картина предстала вся.

Смотрим, битва уже в финале,
Тараканы кишмя кишат!
Только наши не пострадали,
А тропические лежат...
Сколько было речей тут жарких,
Помполит поддержал одну:
«Очень стойко мы держим марку,
Не подводим свою страну!»






_ВЕНЕЦ_


Еще одна погрузка
И все — венец,
                    итог!
Встречай нас,
Остров Русский,
Качай, Владивосток!
Устало и счастливо
Отмоем пот и соль,
Осилив два пролива,
Таможенный контроль,
Где пристально и важно
Проверят нас чины:
Насколько буржуазной
Гнильцой заражены?
Шутя про ураганы,
Кося идейный взгляд,
Обшарят чемоданы,
До дна перешерстят.
Не кроется ль измена,
Тлетворный дух и яд?
Просветят, как рентгеном,
Как лазером пронзят...
Но все пройдем,
                       пробьемся,
Разлука так длинна!
Потом уж разберемся,
Что стоила она...









_А_ЗАРЯ_ВСЕ_ЗВАЛА..._











_ЗАРЯ_ВЕЧЕРНЯЯ_


Сияй, сияй, прощальный свет...

    Ф. И. Тютчев

Над Крутинским увалом сгорала заря,
Как всегда, были краски чисты.
Но впервые манили —
С высот сентября —
Биотоки ее красоты.
И решил я!
(Большак был один — на Ишим.)
И пошел я — сомнения пот! —
Мимо зябких озер,
Буксовавших машин,
Мимо сумрачных взоров — вослед.
А заря все звала,
Не жалела огня,
Золотила осеннюю грязь.
Сколько лет прошагал я!
В селе без меня
Вот уж целая жизнь пронеслась.
Так случилось...
И вправду я будто оглох
К зову пашен, где сеял и жал.
Телеграммы и те настигали врасплох:
«Приезжай хоронить...»
Приезжал.
И белел солонец,
И скудел чернозем,
И ветшали калитки оград.
И еще я приехал, как умер отец.
Золотел на селе листопад.
Были в золоте крыши,
Ступеньки крыльца
И вершины стогов на лугу.
«Ну так что ж! — я услышал.—
Заменишь отца?..»
Я ответил:
«Уже не смогу...»
Да, конечно, ответ мой
Не стоил гроша,
Невеселые вышли дела.
Слишком долго она отвыкала, душа,
От обыденной жизни села.
Слишком многие дали открыл мне простор,
Слишком ярко пылала заря —
Над Крутинским увалом,
Над хмурью озер,
Над короткой красой сентября.






_ПАМЯТЬ_


Я засыпал на хвое колкой,
Пока костер недолго чах.
Мороз тяжелою двустволкой
Натужно бухал в кедрачах.

А после дымными хвостами
Нас встретил домик на пути.
В нем пахло сеном, хомутами,
Печеной брюквою — в кути.

Те захолустные, пустые
Места, где вывелся народ,
Обжили — с виду Львы Толстые —
Чалдоны с кипенью бород.

Там на постой пускали редко,
Но, поджидая новостей,
Тесней сдвигали табуретки
И хмуро слушали гостей.

Теперь бы вспомнить всю до точки
Простую быль о давних днях,
И поцелуй хозяйской дочки
В ночных бревенчатых сенях.

Она сама шептала жадно,
Как душу, косу теребя:
— Возьми с собою, ненаглядный,
Как буду я любить тебя!

Но утром как-то торопливо,
Едва забрезжила заря,
Мы запрягли коней ретивых,
За хлеб и соль благодаря.

И бородач, кивнувший еле,
Наверно, слова не найдя,
Присвистнул. Розвальни запели,
Легко полозьями скрипя.

Я снова спал на хвое колкой,
Где стужа жалит в сотни жал.
«Возьми с собою!» — долго-долго
Ту встречу ветер остужал.

И каждый день до злого пота
На восемнадцатом году
Ломил я грубую работу
С рыбацким неводом на льду.

Но неотступно — там, у тына,
Где холод индевел у губ,
Ее глаза смотрели в спину
И прожигали сквозь тулуп.






_ДОРОГА_В_ТАЙГЕ_


Я трижды проклял бы урманы,
Где каркал ворон:
«Быть беде!»
Где звезды падали багряно,
За каждым шагом по звезде.
Где утром в сумраке и злобе
Все тот же ворон каркал:
«Жуть!»
А мы лопатами в сугробе
Заре прокладывали путь.
Был в полушубки, словно в латы,
Закован каждый человек.
До блеска стертые лопаты
Бросали отсветы на снег.
Круша валежник без пощады,
Мы торопились неспроста:
За нами новые бригады
Пробьются в рыбные места.
И снова, сонно и громадно,
Катилось солнце кое-как.
И кони снег хватали жадно,
Сухой и грубый, как наждак.
Поземки пасмурное пенье
Цеплялось за душу, знобя.
Я проклял бы свое рожденье,
Работай я лишь для себя.






***


Он там остался — за порошами,—
Тот гарнизон в судьбе моей,
И скрип ботинок неразношенных
И лейтенантских портупей.
И версты марша надоевшего,
И штык, примкнутый наголо,
И месяц, как заиндевевшее
Противогазное стекло.
И шутки ярые, рисковые
О том, что «дембель» впереди,
В морозном паре клуб-столовая,
Команды:
— Стройся! Выходи...—
Там мы звались морской пехотою,
Там командирский бас звучал.
Там понял я, прощаясь с ротою,
За что я в мире отвечал!






_НА_ПОСТУ_


Сегодня по вахте не будет аврала,
Сегодня парадный наводится лоск.
Морской атташе иностранной державы
К Главкому идет на прием через пост.

Идет по Главштабу он чинной походкой,
Но в светских манерах — военная стать.
А к нашим границам подводные лодки
Его государство подводит опять.

Есть в мире законы... Я толк понимаю!
Я вышколен, с точным уставом знаком.
Стою па посту, пропуска проверяю,
Почтительно щелкнув сухим каблуком.

А в море друзья, прикипев к аппаратам,
Секунда — и выплеснут ярость свою...
Я только на миг становлюсь дипломатом,
Проход открываю и честь отдаю.

_1966_г._






_***_


Эта девочка снится всегда,
В легком платье — полет и парение!
Школьный бал. Выпускные года.
Торопливое сердцебиение.

Что я делал?
                 Да переживал.
По земле я ходил?
                        Не по небу ли?
На гармошке играл?
                             Ну, играл.
Объяснился в любви ей?
Да не было...

Были весны в другие лета,
Торопливые клятвы, признания.
Но вальсирует девочка та,
Обретая второе дыхание...






_ПРОШЛИ_ГОДА..._


Я помню день, московский первый день,
Литинститут. И стен его величье.
Мы шли туда из русских деревень,
Ловя ухмылки мальчиков столичных.

Мы состязаться с ними не могли
И восхищать поклонниц на эстраде,
Нам было проще грузные кули
Без лишних слов таскать на зерноскладе.

Что знали мы? Лишь сельскую страду
Да телогрейки, выжженные потом!
И вновь впряглись мы в черную работу,
Пока они шумели на виду.

О мальчики! Хитер крестьянский ум:
Мы были к жизни пристальней и тише.
Где вы теперь? Я помню только шум.
А может, это дождь стучал по крыше?






_В_ЗАГРАНИЧНОМ_ОТЕЛЕ_



_1_

Чего он хочет, голос странный,—
В два тридцать ночи, черт возьми! —
За телефонною мембраной,
Как бы за темными дверьми?

Всю душу вытянул по нитке,
Я как привязан к проводам.
И не выдерживаю пытки:
— Ну что не спится вам, мадам?

Я распахнул окно пошире:
Дождит нерусская весна.
А может, там, в полночном мире,
Любовь, пожар или война?

Скорей ошиблись в самом деле.
Держусь хоть, ладно, молодцом.
Чужой язык, в чужом отеле...
С кем перемолвиться словцом?


_2_

Настойчиво, гортанно
Звонят мне без конца.
И снова за мембраной
Не разглядеть лица.

Опять мне в ухо дышат
Таинственпо и зло.
Заочно ненавижу
«Клиента» моего.

Ну что он в самом деле,
Хоть трубку на куски!
Ворочаюсь в постели,
Зверею от тоски.

Гляжу остекленело,
Но думаю пока:
«Хорошенькое дело —
Незнанье языка!»

Всю ночь в окошке узком
Качается звезда...
Послать его по-русски,
Пусть думает — куда?






_НА_РЫНКЕ_


Теперь на местном рынке
Запрещено винцо.
Зато, как на картинке,
Все фрукты — налицо!

Прицениваюсь нежно:
Какие румяна!
Цена, она, конечно,
Кусается цена.

Поют веселым скопом
Под гирями весы.
Торчат, как из окопов,
Нездешние носы.

Они торчат недаром,
Делишки неплохи.
Останутся с наваром,
А мне опять — стихи!

Хожу-брожу нелепо,
Чеканятся слова:
—  Почем, хозяин, репа?
—  Попробуй-ка сперва...






_ПОЛНОЧНЫЕ_ОЩУЩЕНИЯ_


Только снег да мороз, отходящий ко сну,
Только груды бульдозером столканной глины,
Только губы опять услыхали весну —
Это зной долетел из Ферганской долины.

Это горькая накипь отпала с души,
Это снова со мною старинные книги.
Это жаждет прохлады далекий Карши,
Ледниковой остуды желают арыки.

Там гранатовым соком рассвет окроплен,
Но живучи во мгле поученья Корана.
Это, видно, оттуда сквозь микрорайон
Только-только промчалась орда Чингисхана?

Что ж вы плачете, нежные строфы мои?
Что от топота стонешь, морозная рама?
Это просто мираж! А вошел Навои.
Это просится в руки мне томик Хайяма.

Я беру. Ни разлада, ни сумрачных лиц,
Ни дрожанья чинар, ни тоски кипариса,
Ни печально бредущих в хвосте колесниц
Полонянок, чья кожа белее кумыса.

Только острые стрелы восточных очей,
Только лики красавиц шафранного цвета.
«В этом мире глупцов, подлецов, торгашей»[4 - Из стихотворения О. Хайяма.],
Может быть, красота лишь спасает поэта!

Это снова дохнула в окно Фергана,
Это сумрачных елей качаются пики.
Я глаза поднимаю: в полнеба — луна.
И да здравствует мир красоты луноликий!






_ВСПОМИНАЯ_РУБЦОВА_


Осенний сквер прохладою бодрил,
И битый час, нахохлившись над книжкой,
Я что-то бодро к сессии зубрил,
А он курил, закутавшись в плащишко.

Скамья. И рядом признанный поэт!
Заговорить, набраться бы отваги,
Мол, я из той же — хоть без эполет! —
Литинститутской доблестной общаги.

Он все сидел, угрюм и нелюдим,
Круженье листьев взором провожая,
И вдруг сказал: «Оставьте... всё сдадим!»
Я подтвердил кивком, не возражая.

«Вы деревенский?» — «Ясно, из села!» —
«Не первокурсник?» — «Нет, уже не гений...»
В простых тонах беседа потекла,
Обычная, без ложных откровений.

Вот пишут все: он в шарфике форсил.
Но то зимой. А было как-то летом:
«Привет, старик!» — рублевку попросил
И устремился к шумному буфету.

Теперь он многим вроде кунака,
Мол, пили с Колей знатно и богато!
А мы лишь раз с ним выпили пивка
И распрощались как-то виновато.

Потом о нем легенд насотворят
И глупых подражателей ораву.
При мне ж тогда был фотоаппарат,
И техника сработала на славу.

Он знал и сам: легенды — ерунда,
А есть стихи о родине, о доме.
Он знать-то знал — взойдет его звезда,
Но грустен взгляд на карточке в альбоме.






_НА_УЛОЧКАХ_УВАТА_


И тишина, и белый русский снег
На деревянных улочках Увата.
В снежки играют местные ребята,
И я брожу, бывалый человек.

Вон трактора с прицепами бегут,
Они спешат, наверно, за соломой.
Вот катерок во дворике райкома,
А там паром и зимник на Сургут.

Не пережив разора и беды,
Здесь снова ждут с тревогой половодья:
Губительная мельница воды
Не раз топила лучшие угодья.

Разгул стихии! Бог ее простит.
Но от людей бежали зверь и птица.
Какая тут душа не загрустит
И в торжестве добра не усомнится!

Когда ж опять взбунтуется Иртыш,
Грозя разором целому району,
Я так хочу, чтоб радость этих крыш
Не потревожил холод похоронный,

Чтоб где-то был паром на берегу,
И ребятня на улочке знакомой,
И катерок, зимующий в снегу,
И «Беларусь», спешащий за соломой...






***


То разъезды, то полустанки —
Транссибирский привычный вид!
Поднавьюченные гражданки
Уплотняют вагонный быт.
И опять, нагоняя сроки,
Поезд катится.
Путь далек.
У титана пылают щеки,
Круто варится кипяток.
С разговором не лезут в душу.
Перемолвимся невзначай.
Проводник освещенье тушит,
Закругляя вечерний чай.
Пробегут за окошком елки,
И уж не на что бросить взгляд.
Только глянет солдат на полке
На светящийся циферблат.
Только спутницы жарким потом
Обливаются.
                  Нипочем!
Обжигаюсь на поворотах
То одним, то другим плечом.






_НА_УЛИЦЕ_


Попили «ситро». И опять
Прибавилось сил и отваги.
Приказывай крепости брать,
Падут перед доблестью шпаги!

Вели! Будут петь соловьи,
Расступятся стены любые!
Я знаю, у нашей любви
И небо, и кровь — голубые.

Коня мне и волю небес,
Вернусь после битвы опасной.
Пора!
          И рука — на «эфес»,
Другая — для дамы прекрасной.

И руку я ей протянул.
И надо ж, в такие моменты
Сержант подошел, козырнул:
— Прошу, гражданин, документы...






_АФРОДИТА_


Из пенных вод по мокрым плитам,
Кому-то весело крича,
На берег вышла Афродита,
Откинув волосы с плеча.

В полосках узкого нейлона
Прошла, прошествовала — ах!
И бронзовел песок каленый
В ее божественных следах.

Она прошла, как ослепила,
Весь берег замер, не дыша.
_А_море вновь волну катило,
Сердито гальку вороша.

Я долго клял себя, разиня,
Смущенье глупое свое.
Мне б подойти,
Спросить бы имя,
Земное имя у нее.






***


...Я из толчеи городской
Не вижу обратного хода,
Как будто костюм дорогой
Надел и стесняюсь народа.

Когда-то пахать-боронить
Досталось на тракторе лично.
Но поздно!
              Оборвана нить.
Потерян тот след гусеничный.

Да поздно ли?
                 Слышу, нет-нет,
Рокочет — из толщи метельной...
Но это бушует сосед
За тонкою стенкой панельной.






***


Ну зачем ты посмела
Постучать в мою дверь?
Что со мною на белом
Будет свете теперь?
Ни худого, ни злого
Я ж не делал вовек.
Был я, честное слово,
Неплохой человек.
А теперь среди ночи
За тобою лечу.
Жил я правильно очень,
А теперь не хочу.
Эй, троллейбус звенящий,
Ты меня обгони,
Я сегодня пропащий
Для жены, для родни.
Но любовь поневоле
Никому не слышна.
Хоть бы грянула, что ли,
Проливная весна,
Чтоб счастливую ношу
Донести поскорей
До потухших окошек,
До закрытых дверей.






_В_КОРОЛЕВСКОМ_ЗАМКЕ_


Грозны башни древнего колосса,
Но за узким таинством дверей
Пыль веков собрали пылесосом,
Полумрак сбежал от фонарей.

Гид ведет направо да налево,
Непростые зрелища суля:
— В этом зале — ложе королевы,
Этот зал — покои короля...

Сам король — с картины
Смотрит строго:
Безупречны локоны и стать,
Молодой,
Наверно, равный богу,
Так и ждешь — начнет повелевать!

Голубая лента, эполеты!
Я ж, признаться, думаю о том,
Как он ночью шел на ложе это
Мимо сонной стражи босиком.






***


Паром, погоди,
Не гуди, не спеши,
Успеешь еще переплыть
Эту реку!
На том берегу
Не видать ни души
И некому слово
Сказать человеку.
На том берегу
Начинается грусть,
Там лужи прихвачены
Слабым морозом.
Паромщик, постой!
Я к любимой вернусь
И вновь поднимусь
По Никольскому взвозу.
Там окна погасли
В знакомом дому,
Там словно чужая
Душа поселилась.
Там не откликались
Звонку моему,
Там, кажется, что-то
С любовью случилось.
Но шкипер серьезен,
Он знает свое.
Ну что ж ты!
Дай ходу — обратно —
Машинам!
Когда погибает любовь, то ее
Спасать полагается,
Слышишь, мужчинам!






_ТАК_МЫ_И_МЧАЛИ..._


Автоэкспресс —
По Тюмени, по улицам летним!
Серый асфальт,
Отдыхающий от перегрева.
Так мы прощались,—
Летели экспрессом последним,
Чинно сидели, как будто
Король с королевой.

Неотвратимость,
Нелепость разлуки полночной —
Все принимала
Уставшая за день планета.
На голубом был очерчен
Твой профиль восточный,
Взгляд утешительно
Вспыхивал ласковым светом.

Так мы и мчали
В каком-то экранном скольженьи
Мимо домов
И соседей, взирающих строго.
Губы томились
И руки искали сближенья...
Это потом уж
Я брел через ночь одиноко.

Грустно ли было?
Не помню. А помнится чудо! —
Наш поцелуй под раскат
Самолетного грома...
Вот и сейчас ожидаю
Я радость оттуда —
Из поднебесья,
Из грохота аэродрома.

Прямо с высот —
Из пленительной повести лета! —
Борт реактивный на шинах горячих
Подкатит.
Выйдешь ты вся в золотинках
Осеннего цвета,
Как тебя ждал я,
Рассказывать жизни не хватит.






_ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ_


Ну, конечно, родная,
Давай удерем
Мы из этой больницы
На солнце, на волю!
Ровно в полдень
За Волгу уходит паром,
Хорошо там в просторном
Ромашковом поле.

Мы бы шли через поле,
Счастливо близки,
Мы бы заново мир
Открывали чудесный.
И о нас рассказали бы
Нам лепестки,
Им про «любит — не любит»
Все точно известно.

Через час и в палатах
Закончат обход.
И никто не заметит,
Ведь случаи были!
Нас еще возле пристани
Ждет теплоход.
Мы бы в море Каспийское
Вместе уплыли.

Астраханский бы ветер
Нагуливал вал,
Апшеронские луны бы
Медно звенели.
Я тебе показал бы,
Где Стенька гулял,
Где персидские звезды
Слагают газели.

Ну так что же дежурной
Сказать медсестре?
Молодецкое утро
Сияет над Русью!
Дай мне руку,
Взгляни, как светло во дворе
Даже в этом,
Где много печалей и грусти...






_В_ПАСХАЛЬНУЮ_НОЧЬ_


А дождик то сыпал, то лил
На купол, на белые стены.
И колокол, колокол бил,
Христос поднимался из тлена.

Там пели, там был полумрак,
И веры там — полная чаша.
Но не пропускала зевак
В церквушку милиция наша.

Сурово держался дозор.
И, как протодьякон с амвона,
Апостольским басом майор
Вещал из трубы мегафона:

«Вы шли бы, ребята, домой,
Хорошие ж вы человеки!»
Мы шли, целовались с тобой

И верили — это навеки!
В ту ночь — хоть у неба спроси! —
Сердца наши нежно стучали.
Уж после мы, утром, в такси,
Как грешные ангелы, мчали...






_МЕСТЬ_


Никого впускать не станем,
Мы устроим эту месть.
Верить скептиков заставим,
Что любовь на свете есть!

Дверь — на ключ, стучать напрасно,
Не откроем. И — привет!
Занавеской темно-красной
Занавесим белый свет.

Мы и пищи не попросим
Даже сто часов подряд.
На костер любви подбросим
Наши души. Пусть горят!

Пусть огонь взорлит победно —
В небеса, во все концы!
Пусть пожарных в касках медных
К дому вызовут жильцы.

Пусть взломают в самом деле
Эту дверь и косяки,
Пусть бетонные панели
Разбивают на куски.

Переладим, перестроим,
Перетерпим и — вперед!
Все равно свое живое
Жизнь, как водится, берет.






_ПОДАРОК_СУДЬБЫ_


Эти взоры — мурашки по коже!
В клуб-столовой сидели зэка
И восторженно били в ладоши,
Если в цель попадала строка.

Полчаса на стихи «отпыхтели»,
Но поэты — не тот интерес.
В мини-юбочки радостно целя,
Вызывали на «бис» поэтесс.

Выходили. Светлела эстрада.
И с восторгом — подарок судьбы! —
Будто луны из дальнего ряда
Поднимались обритые лбы.

Поднимались, как «родные братья».
Что судьба им еще посулит?
Беспокоясь за мероприятье,
Напряженно сидел замполит.

Он сидел, как на углях-иголках,
На посту на своем боевом,
И запястье в давнишних наколках
Забывал прикрывать рукавом.






_ПОДРОСТКИ_В_СКВЕРЕ_


Нет, нет — не наркоманы!
Иду, бросаю взгляд:
В кроссовках и бананах
Они сидят, галдят.
О чем? Прикину вкупе —
И хил и беден слог.
Толкут водичку в ступе,
Вот так и я толок.
При кепке, при монете,
При флотских брюках клеш...
 У отроков у этих
Изысканней балдеж.
В тревожных ритмах века,
Где кругом голова,
«Монтана», «дискотека» —
Со смаком пьют слова.
Лопочет: «Мани, мани!»
Висящий, как праща,
Транзистор фирмы «Сони»
На плечике прыща.
Свободный от иллюзий,
От сложностей души,
Он цедит, глазки сузив:
«Цигарку разреши...»
И все-то понимаю,
И взгляд мой злой — в упор,
И все жe вынимаю
Проклятый «Беломор».




***


Потолкаюсь на перроне,
Людной улицей пройду,
В молодом микрорайоне
Друга старого найду.
Он живет себе не звонко,
Получает за труды —
Без чинов, без «Жигуленка»,
С перебоями воды.
Помолчим неторопливо,
Не тревожа белый свет.
Рублик с мелочью на пиво
Наскребем, а пива нет!
Час, другой и третий минет —
Будто не пили вовек!
Приучает к дисциплине
Наш теперешний генсек.
А душа нет-нет застонет:
Дорогой мой, дорогой!
Поделом нам!
Эх, вы, кони,
Эх, бубенчик под дугой...






_НЕТИПИЧНЫЙ_СЛУЧАЙ_


Сапогами скрипя фартово,
В блеске пуговиц — к ряду ряд,
Брал меня в городке портовом
Почему-то хмельной наряд.

Чудный месяц смотрелся в воду.
Сочиняй, о судьбе гадай.
— Ах, поэт! — обступали с ходу,
Развлекались: — Документ дай!

Нет! И разом под дых и в зубы:
«Слишком грамотен, получи...»
Закусив изумленно губы,
Расползались в ночи бичи.

А наряд покурил недолго
За нечаянный интерес.
И с исполненным чувством долга,
Каблуками гремя, исчез.

«Ах, поэт? Развелось поэтов! —
Заклинал я в горячке строк,—
Встань, мой дед, ты за власть
Советов Бился яростно... Вот итог!

Слышишь гогот над красным станом,
Видишь, пьяно гудит страна.
И гарцует над ней Чурбанов —
Зять державного пахана.

Встань, как раньше во поле чистом,
Замогильно — не время спать,
Освистим богатырским свистом
Эту щелоковскую рать!»

Написал и — в газету: нате!
Возмущались и терли лбы.
Но стихи не прошли в печати,
Мол, по части идей слабы.

И клинками словес сверкая,
Убеждали, подумай сам:
Это ж пища врагам какая,
Подлым радиоголосам!

Успокойся, совету внемли,
Тихо топай к себе домой...
Убедили — враги не дремлют,
Вон как вздыбились, боже мой!






_НЕ_ПРОЙДУТ!_


Владимиру Фомичеву


В ресторанах, в пивных
И на прочих толкучках натужных,
Похваляясь бессовестно
Цепким умением жить,
Соберутся они,
Говоря не о «тучках жемчужных»,
Не о сини небес,
Что наивным досталось любить.

Зазвучат голоса
Жестяною и ломкой осокой,
Захрустят ассигнации — как? —
Описать не берусь!
Но молчать не могу и смотреть,
Как над болью высокой
Насмехаются эти,
Которым не больно за Русь.

Можно б мимо пройти,
Презирая роскошную скуку,
Можно б в импортных креслах
Потягивать мирно коктейль,
Если б и в кабинетах,
Верша круговую поруку,
Затаясь, не лупили
По нам же, без промаха, в цель!

Где напрасно стучаться
В двойные дубовые шлюзы,
Где стеклянному взору
Нелепы потуги стиха,
Где грустит Аполлон,
И смирнеют задорные музы,
И спешит Афродита
В пучину морей — от греха.

Потому голосит и во мне
Вековая основа,
Потому различаю,
Где истинный друг, где подлец.
Еще в сорок втором
На подталых сугробах
Ростова Это право мое
Утверждал в рукопашной отец.

Не могу я стерпеть
Их глумленья и сытого смеха,
Потому и собратьев скликаю
На общий редут.
Не пройдут! — говорю,
Откликается чистое эхо.
И собратья мне вторят:
Конечно, они не пройдут!

Потому что на свете
Есть, кроме хулы и разбоя,
И высокая правда,
И отчий небесный простор.
И стоять им, покуда
Стоят на высотах герои,
И спартанцы России
Внимательно держат дозор.






_ШЛА_ЛОШАДЬ_


Асфальт, налитый жаром,
Парил и тут и там.
Шла лошадь тротуаром,
Как ходят по делам.

Прохожие смотрели,
Как смотрят на коней.
И оводы гудели,
Летящие за ней.

Куда же ты, гнедая?
Сбежала от кого?
Юнцов косматых стая
Кричала:
—  Мирово!

Гражданочка с поклажей,
С глазами как магнит
Ворчала:
—  Да куда же
Милиция глядит?

А лошадь шла, щипала
Былинки на ходу
Да гривою мотала
В бензиновом чаду.

Шагай смелей, гнедая,
Сквозь этот гул и звон
Туда, где луговая
Трава, а не газон,

Где табуны пасутся
И вольные стада...
Туда б и мне вернуться
Однажды навсегда.






_ПЕРЕД_ДОРОГОЙ_


А может, уехать, с привычным проститься,
Какие-то узы утратить в пути,
На что-то решиться, в кого-то влюбиться
И то, что не смог я обресть, обрести?

Спасибо тебе, моя жизнь, моя вера,
И так не па тихом я жил этаже!
Спасибо за то, что не вспомню примера,
Когда б не дала ты работу душе.

Не то чтоб высоко меня поднимала,
Но не испытал ни сумы, ни тюрьмы.
И женщине той, что меня обнимала,
Спасибо — привычку не создали мы.

Пусть где-нибудь в далях, в каких-нибудь
                                                            весях
И в скромной моей деревенской избе
Я был не настолько задорен и весел,
Как это, наверно, хотелось тебе.

Спасибо еще, что есть други-поэты,
Они не всегда же сидят за вином!
Что все же из странствий по белому свету
Ждала меня мать на пороге родном.

А надо опять вот уехать, проститься,
Мучительно выдохнуть это: прости!
На что-то решиться, в кого-то влюбиться
И то, что сумел растерять, обрести...






_Моя_Тюмень_





_Поэма_









 1

По родне и по рожденью —
Местный, тутошних корней,—
Подрастал и я с Тюменью,
Поднимался вместе с ней.
Никакой особой доли
Мне наш век не отпустил.
Но горжусь, что в отчем поле
Я пахал и хлеб растил.
И в глухом ледовом царстве,
Под прицелом зябких вьюг,
Я работал в море Карском,
Обживал Полярный круг.
Побродил по белу свету
Не из прихоти-гульбы,
По заданиям газеты,
По велению судьбы.
Но везде — и в тундре голой,
И в полях, у деревень,
Мне Тюмень была — глаголом,
Существительным — Тюмень,
Той метафорою зычной,
Где клокочет непокой,
А не просто в деле личном —
Места жительства строкой.
Словом, как и было нужно,
Вся — от отчего села До Ямала, до
Бердюжья Домом творчества была.


_2_

Ряд стожков. Полянка. Лоси.
Кольцевой изгиб — река...
Вот лечу в Тюмень. И косит
Быстрый лайнер облака.
Хорошо перед посадкой
Различить из всех примет
То этаж старинной кладки,
То коробку наших лет.
Перевернутые лодки,
Неживые до поры,
И церквушки абрис четкий
На излучине Туры.
И в окрестности неяркой,
Что тайгой обнесена,
Огоньки электросварки
И цепочки трасс...
Она!
Град-столица нефтяная,
Полевая и лесная,
На крутом изломе дня,
Четырем векам родня!
На ветрах, снегах, железе,
На путях побед и бед...
Хоть в каком бери разрезе,
Все равно роднее нет!


_3_

Какая встреча:
Старый друг-приятель
Из дальней школьной памяти воскрес!
Возник в толпе
И вот уж рядом — нате:
—  Привет, старик! Откуда ты?
—  С небес! —
Затискал враз,
Ладонь его, как терка,
Лицо в бородке сизой, как в дыму.
Он возбужден, строчит скороговоркой,
А тут еще — динамик,
Чтоб ему!..
Как на ходу расскажешь жизни повесть?
Покурим наспех разве. И — пора!
Мой школьный друг летит почти на полюс,
В Харасавэй, на белые ветра.
—  А помнишь ты?..—
И что-то держит властно.
—  Ну как же, как... —
Считай, нам повезло!
И детских лет: полянки, избы, прясла —
Ласкают душу горько и светло.
И как забыть?!
Из той голодной, лютой,
Из той поры — крапивы, белены
Да из того победного салюта
Мы поднялись — поскребыши войны.
Один был выход:
Жми на все педали
И в наше завтра светлое рули!
И вот уж нам медалей наковали,
И рюмкой круговой не обнесли.
Глоток, другой —
И хмель пошел по венам,
И стыд глаза не колет,
Пей до дна!
А во хмелю и море по колено,
И ложь вождей не столь уже страшна...
— До встречи, что ль? —
Прощаемся, итожим.
И тискаем друг друга,
Руки жмем.
—  Уж как-нибудь, уж где-нибудь,
Да что же,
Как говорят, не в первый раз живем!


4

И то сказать...
Стою, припоминаю
Такой же день,
Полозьев скрип и хруст.
Мне десять лет,
Я Пушкина читаю:
«Друзья мои, прекрасен наш союз!»
А со двора,
Откуда стужей свищет,
Из облака,
Из снега,
От ворот —
Отец заходит,
Кнут за голенищем,
Конфеты городские достает:
—  Обдунь и ешь!
—  Обдуну...
—  Ладный парень,
А вот еще подарочек тебе...—
Картинка,
А на ней угрюмый барин
Изображен в приземистой избе,—
В каком-то там Березове,
Опальный.
На крупном пальце светится кольцо.
И свет свечи,
Почти что погребальный,
Не веселит сановное лицо...
А в окнах вьет,
Гудит во мгле чердачной,
И выдувает солнце со двора.
Мне десять лет,
Душа — родник прозрачный,
Мне очень жаль сподвижника Петра.
И хоть сладка медовая конфета,
Хоть веселится вьюга, хохоча,
Тревожно мне Над книгою поэта:
Опальный князь,
Оплывшая свеча.
Вот-вот бояр раскроется измена...
Вот предадут Лжедмитрия огню...
А мой отец несет на вилах сено,
Кладет в кормушку верному коню.


_5_

Не похвальба роскошная, не фраза:
Мы шли вперед на приступ и — «ура!».
И вот он факт борезовского газа,
И век уже не тот, что был вчера.
Он торопил,
Подбадривал: скорее!
Он обещал,
Он верил: заживем!
Пылал Вьетнам,
Держала фронт Корея.
И тут крепись: подписка на заем.
Но каравай и корочку — по-братски,
И на лугу артельно: вжиг да вжиг!
И, глянь, ремень,
Ремень еще солдатский
Приотпустил на дырочку мужик.
И вот оно:
Машинный ты иль пеший,
Тележный или санный —
Не вопрос! —
А шапки ввысь!
В тайге проснулся леший —
Тюменский новоявленный колосс!
Заклокотал,
Пошел с глубинным рыком
Скликать людей с иных земель и вод.
И с наших мест бердюжских —
Удержика-ка! —
Таежным ветром стронуло народ.
В Урай, в Сургут —
Под северные звезды!
На Самотлор,
Там тоже горячо.
—  Ну кто со мной,
Давай, пока не поздно! —
Ушел мой друг,
Котомку — на плечо.
Умчал сосед,
Оставил дом и лодку.
(Мол, там висят на елках калачи!)
«Ну кто со мной?» —
Гремело в околотке.
Деды не одобряли:
—  Трепачи! —
В последний раз будил деревню Ваня,
Наш гармонист.
И пел. Ах, как он пел!
В ту ночь петух Отчаянно горланил
И конь — в лугах —
Все боталом звенел.
Вздыхал телок протяжно за стеною,
И мать вздыхала, фартук теребя...
Ушел и я — прости, село родное,
За все, что я не сделал для тебя...


_6_

Прославились, прогремели,
Встречай успевай гостей!
Наехало в самом деле —
Всех рангов и всех мастей.
Чужих языков и наций —
Все на нефтяной волне —
Охотники до сенсаций
И люд деловой вполне.
Вот браво, как новобранцы
(Ах, вгонит мороз в тоску!),
Шагают американцы
По Нижневартовску.
Дубленки — о’ кэй! — фигуры! —
Для дела, не для красы.
И киноаппаратура
Работает как часы.
Шагает, в улыбке тает
Японец, как в полусне.
И факельный свет играет
На стеклах его пенсне.
Победный, в походке ловкий,
Привычный до злых ветров,
Идет Самотлор — в спецовках
Рабочих и мастеров.
Глубинный и крепко сбитый
Под северною звездой.
Стремительно знаменитый,
Отчаянно молодой.


_7_

Он народился резвым и речистым,
И громогласно — сразу за дела.
Ах, как им любовались журналисты,
Как били — все о нем! — в колокола.
Хвалили все — кто одою,
Кто — песней,
Все восторгались —
Слава и виват! —
И смехотворец, миру неизвестный,
И, с косяком наград, лауреат.
Как быстро годы минули,
Как скоро
Тускнеет легковесная строка...
И все ж я в ряд героев Самотлора
Законно ставлю Ваню-земляка,
Ведь он давно при нефти и при газе,
Везет свой воз И не кричит «ура!».
Вот отпуск взял,
Дедов степенных сглазил:
—  Ну что, не надоели севера?!
А Ване— что, как выпарится в бане,
Да выпьет ковш колодезной воды,
Да из кладовки тульскую достанет,
Да развернет:
Порадуйтесь, деды!
А уж потом душевно и сердечно
Он с ними речи водит дотемна:
—  Что Самотлор?
Он зеркало, конечно,
В нем в полный рост страна отражена...—
И так и этак к теме прикоснется,
То против шерстки, то шутя-любя,
Но непременно к зеркалу вернется:
—  Не век же любоваться на себя!
Вот мы гремим:
Победы и успехи!
И рапортуем, гордости полны,
А ведь латаем дыры и прорехи
Авральной экономики страны.
Я так скажу про нашу «Быль и сказку»,—
И пробежит по кнопочкам слегка,—
В слова уходит крепкая закваска,
Хозяйственная сметка мужика...
—  Все так, Иван,—
Дедок поддакнет с жаром,
Который сам философ испокон,—
Но почему... зачем почти что даром
Мы гоним нефть по трубам за кордон?
В запас бы свой,
В цистерны там, на склады,
Иль в погреба? —
Сощурится хитро.
— Не знаю, дед!
А если б знал,
Как надо! —
Давно уж был бы член Политбюро...—
Так до кичиг сидят,
А там затопят — за печью печь,
Механика проста.
И говорят...
А нас сюжет торопит
На этот раз в охотничьи места.
И с ружьецом —
Тугой рюкзак на плечи —
Сквозь глушь тайги — урман и бурелом,
Хоть жаль села с дедами у крылечек,
Где нынче пусто, будто после сечи:
Одни деды да намять о былом.


_8_

Ни рябчика, ни кулика,
Ни утки, ни тихой казарки.
И речка — былая река! —
Мазут да разводы солярки.
Повыжжен, побит краснотал,
Осинник — в молчании — страшен.
Понятно б, Мамай побывал,
А то ведь российские, наши.
Легко положили тайгу,
Задора полны и здоровья...
Нет, живописать не могу,
Душа обливается кровью.
Эх, горе тебе, бурундук,
Беда вам, синицы и сойки.
Лишь дятел-трудяга — тук-тук! —
Работает в счет перестройки.
Надсадно кричит воронье,
Кружа, будто черная вьюга.
И мудрое жало свое
Под кочкою точит гадюка.
Сижу, шевелю костерок,
Ни писка, ни свиста, ни пенья...
Ужель это вправду итог —
Стремительный взлет ускоренья?


_9_

Пастуший чум — собрат крестьянской хаты:
Простой очаг и утварь — все при нем.
Его поэт Лапцуй воспел когда-то,
А нынче мы здесь лазаря поем.
Отсюда не уедешь на попутке,
На карту глянешь, оторопь берет.
Вот и кукуем здесь какие сутки:
Авось пришлет начальство вертолет?
Но в небе ни просвета, ни прорехи,
Ни хоть какой-то синенькой каймы.
И связи нет: магнитные помехи
Да близкие — из Арктики! — шумы.
За стенкой чума тяжкий вой метели,
А все ж надежда теплится слегка.
Мы с непривычки в чуме очумели,
Пообросли, щетина — два вершка.
Наелись — во! — морозной строганины,
Прожгли, хоть выбрось, шубы и пальто.
А он сидит, как бог на именинах,
А он, хозяин чума,
Хоть бы что!
Его лицо, как древняя икона,
Одежка — театральный реквизит.
Он на флакон — пустой! — одеколона
Похмельным взором сумрачно косит.
Как будто ищет знаки зодиака
И в нас бросает вещие слова:
—  «Тройной» начальство выпило, однако,
А ненцу ладно — «Красная Москва»...
О, этот взор лукавый и печальный,
О, этот чум на краешке земли!
Считай, «решен» вопрос национальный:
И на Ямал нефтяники пришли.
Их каждый шаг замешен на бетоне,
И суетлив плакатный их язык.
Под колесом, под гусеницей стонет
Олений ягель.
Плачет тундровик.
Вот он сидит, кладет в очаг полешки
И монотонно угли ворошит,
И, будто встарь, поет:
«Мои олешки!
Вожак хороший, нарты хороши!»
И вот уж в путь собрался деловито
К стадам своим.
—  Куда же ты, постой! —
Олешки, как положено, копытом
Определяют азимут простой.
А ведь пурга до звезд,
Стена стеною,
Так завернет, что и сугроб — жилье.
Уж это точно сказано — не мною! —
Но согласимся: каждому — свое.
Когда стоял я в рубке за штурвалом,
Когда сквозь льды ломился прямиком,
Я знал, что ждет — за каменным Уралом —
Земля, где рос и бегал босиком.
Когда тайфун ломал нас у Кореи
И чуть мерцал маяк береговой,
Я вспоминал огни Харасавэя,
Таежный путь на Новый Уренгой.
И горизонт в железе нефтевышек,
И в двух шагах Полярную звезду,
Где школьный друг к морям студеным вышел
 По-флотски, чуть качаясь па ходу.
А с ним еще — особый, не особый,—
Отчаянного племени народ.
Их дождь сечет, мороз берет на пробу,
Да и комар характером — не мед.
А что — Иван?
                    Хитро соображая,
Он скажет так:
— А ну ребром вопрос!
Хороший дождь — прибавка урожаю,
И, без сомненья, труженик мороз!
Как наведет январские мосточки,
Лети,
          газку подбрасывай,
                                     не трусь...
Мне б также сладить с пушкинскою строчкой:
«Над вымыслом слезами обольюсь».
Но эвон сколько жизненных реалий —
Суровых бед, сомнительных побед.
Опять стою на аэровокзале,
Беру транзитный авиабилет.
А там — в тайгу?
                       В моря — в штормовый грохот?
В поля родные —
                         в звонкие хлеба?
Простой сюжет отпущен мне эпохой,
Где линия заглавная —
Судьба.












notes


Примечания





1




Эльбарко русо — русский пароход (_и_сп_.)._






2




Осада — жареное мясо.




3




Дракон — боцман (_жарг_.).






4




Из стихотворения О. Хайяма.