Волшебный круг
ДОСЛУЖИЛСЯ ДО ЗАММИНИСТРА
– Вы, знаете, мне не очень легко по-русски разговаривать! Понимаете… Я почти забыл по-русски…
– Но мы же говорим!
– Говорим… Но вот я не знаю, как это вот назвать? – сказал он и простер указующий палец в ближнюю от нашего уличного местонахождения торговую точку.
– А-а! Вы хотите спросить: «Как это будет по-русски?» Очередь это, дорогой земляк! На прилавок что-то, похоже, выбросили, что-то дают? Вы не скажете – что? – сказал я, кивая на – непривычно для Каракаса – толпящихся у магазина смуглокожих женщин.
– Может быть, за молоком стоят. Только за ним сейчас очереди. Молока не стало в Каракасе… Это все Чавес, Чавес, достижения его политики!
Вчерашним вечером на оппозиционном президенту страны телеканале показывали орущую «протестную» женскую тусовку, похоже, специально организованную и собранную, как говорил один услужливый персонаж шукшинского фильма «Калина красная» – «народ для разврата собран».
Ну и как не воспользоваться оппозиции, оппозиционному телеканалу, так и падающим в руки «подарком»! И одна из науськанных венесуэлок, богатыми телесами и обширным лягушачьим ликом сшибающая на профессиональную московскую правозащитницу Новодворскую, совала и совала в объектив торопливо снимающей камеры, ничего не понимающее своё (или чужое) испуганное дитятко, громко и истерично выкрикивала: «Чавес – но! Чавес – но!»
Как все похоже и однообразно в современном мире!
Но сейчас я почти ликовал: встретился еще один русский. В уличной толчее, почти что «случайно» встретился. Хотя наводку, подозреваю, сделал предусмотрительный мой опекун в Каракасе, его джунглевых и горных окрестностях – Миша Поляков. Но это не меняло дела. У нового человека ведь – «судьба», «пути-дороги», а то что извиняется он за родной «забытый» язык, и немножко «выпендривается» передо мной, так это ничего, как-нибудь раз- беремся, сговоримся, справимся!
К следующей, уже основательной нашей встрече, которая произошла на трибуне центрального стадиона, возле которой на «гаревых», как говорилось раньше, дорожках, а теперь с разноцветным искусственным покрытием и под руководством тренера Полякова бегали и прыгали будущие участники всемирной олимпиады в Китае, я уже знал об этом мимоходном знакомце некоторые подробности.
Звать Андриан Дмитриевич Андреев. Одна тысяча тридцать второго года рождения. Возраст – да! Но с виду – много моложе. Родился в поселке Макеевка, возле города Сталино. Это, конечно, Донбасс. А Сталино – сегодняшний Донецк. (Если малороссы-самостийники, пока я тут фланирую по Венесуэле, не переименовали город – на Ю. Тимошенко или Ющенко!) Жили Андреевы семьей и в других местах. Но обязательно возле какой-нибудь угольной шахты. Отец, Дмитрий Иванович, имея высшее образование по горному делу, всегда был начальником, то есть главным инженером или директором шахты. Маму звали Клавдией Ивановной Ворониной (девичья фамилия). Была она домохозяйкой и воспитывала двоих сыновей. Андриан – старший.
В СССР прожил Андриан одиннадцать лет. Помнит школы, их за три года учебы при переездах сменилось несколько. Помнит «много интересных маленьких вещей». Так сказал. В памяти о «маленьких вещах» – и начало кровопролитной войны с немцами, и то, как они пришли в сорок втором году в Донбасс. Как постреляли сразу всех евреев. Видел. «Все менялось каждый день», потому для мальчишки все было «интересно». Например, как пришли потом русские войска, как их танки стояли во дворе «нашего дома», а танкисты смеялись и играли, сидя на броне, на гармошке…
На олимпийском стадионе мы устроились с Андрианом для разговора, поднявшись на самую верхотуру, восходящих ярусом, пластиковых кресел для зрителей- болельщиков. И начали «осваивать» под венесуэльским небом русский язык.
– О малолетстве моем мне мать рассказывала, – начал Андриан Андреев, подчеркнув, что людей с фамилией Андреевы в Каракасе, кроме его семьи, больше нет и он встречался с человеком «по этой фамилии» только один раз в Южной Америке: с артистом из давно приезжавшего сюда советского ансамбля музыкантов! – Ну, мама рассказывала, – продолжил собеседник, – что в раннем детстве еды мало было, молока не было, как сейчас здесь в Каракасе – нет молока. Ну а когда я стал уже помнить себя, это с пяти лет, жили очень хорошо! Очень! Всегда хорошая еда была. Всегда в хорошем красивом доме мы жили…
– А кроме еды, что запомнилось?
– Знаете, отец как-то работал на шахте, которая называлась «Челюскинцы». В то время там был комиссаром Никита Хрущев. С моим отцом работал. Но об этом я уже здесь узнал. Как Никиту поставили во главе всего СССР, здесь показали по телевизору, отец его сразу признал по обличью и нам рассказал – кто этот человек… Ну, выходит, работали – плечом к плечу. Оба начальники крупные на шахте: отец и Никита. И что? Славно, красиво. Мне и самому помнится – перед войной в Донбассе такая интересная жизнь была. Разнообразная. Шахтеров уважали. Было очень красиво…
Красиво! Такое словечко выискал в «безднах языковой памяти» собеседник. И все «обкатывает» его в разговоре, не подыскав подходящего в тех же красках синонима.
Тут я задумываюсь. И моя мама-сибирячка вспоминала о предвоенных годах хорошо. Ну, наверно, не так уж «красиво» было в нашем селе, как, подбирая определения, поведал русский венесуэлец Андреев. У нас ведь трудились, не жалея сил. Лопата, вилы! С живота, с пупа рвали! Родное памятное выражение. Но мама моя, как крестьянка, больше всего вспоминала наступивший тогда достаток, хорошие урожаи в колхозе. Комбайны, трактора. И о том, что ситца и сатина в сельмаге появилось полно, песен много пелось. И молодежь была уважительная!
Ну а потом эта жестокая, горькая война с оккупантами, на которую проводила отца нашего!
…Повествование о путях-дорогах Андреевского семейства пробую вести сейчас собственными языковыми средствами, поскольку в ту пору войны пути эти, Андреевых, встречи, некие метаморфозы-превращения, выглядят у собеседника столь неожиданными, столь удачливыми, легкими, даже фантастическими… Слушая сбивчивую речь – на русском с вкраплением испанских выражений и терминов, ловлю себя на том, что получается все у Андриана как-то и вправду «красиво» – с бомбами и снарядами, разрухой, полуголодном существовании… Начинаю уж отчасти сомневаться в столь удачливом и облегченном исходе того или иного события, о коих слушаю в разгорающийся к полудню тропический денек.
Начнем с простого. В русскую армию (Андриан не сказал – в Красную!) отца его, Дмитрия Ивановича, не призвали. Имел дефект по здоровью. Но оставили еще в «худшем положении»: обязали взрывать заводские цеха, рельсы, мосты, как инженера, знавшего динамит. Взрывал!
Когда взрывали мост на Волге, Дмитрий Иванович оказался на правом берегу, где были уже немцы, и немцы его «схватили». Неделю был под арестом в лагере. Но – выпустили, потому что «был не военный». Красиво! Пришел домой. Шахты уже не работали. Заработка нет. Как жить?
Достали корову. (Какая удача!) Молоко появилось, масло делали и «всё такое». Пережили сорок второй, начало сорок третьего наступило. Немцы в Сталинграде были разбиты, окружены и пленены тысячами.
Семья Андреевых жила в ту пору в Краснодоне. (Андриан вспомнил тут книжку писателя Фадеева «Молодая гвардия», которую здесь читал!) И, понижая голос, поведал мне, что старший Андреев «водился» тогда с каким- то большим немецким начальником, а сошелся с ним на интересе к шахматам. Оба были шахматисты заядлые и отменные! И как, мол, вспоминала потом мама, Клавдия Ивановна, рассказывая о той поре сыновьям, отец «вытащил через этого немецкого начальника несколько молодых ребят, которые за подпольную работу были арестованы, сидели в гестаповских застенках…»
Невероятно! Но – слушай и понимай, как тебе хочется! И я слушаю. «Новому повороту» внимаю, когда начальник немец куда-то уехал по службе, а отца заподозрили в связях с подпольщиками, арестовали, увезли в Кривой Рог – в лагерь за колючую проволоку. А мать захватила детишек, поехала в этот Кривой Рог, нашла там отца, которого к лету сорок третьего года немцы опять выпустили…
Ну и вот! Жить семейству было как-то надо и – все равно в каком месте! Потому – «по предложению» немецкого начальства – горного инженера Андреева с женой и детьми поместили в эшелон, повезли в польскую угольную Селезию. Поселили сначала, как многих «новобранцев» шахтного дела, в лагерном бараке. Старшему Андрееву дали инженерную работу в угольной шахте, позволив через какое-то время «отыскать неподалеку от лагеря заброшенный домик, поселиться там…»
– Вы помните, в сорок четвертом году было покушение на Гитлера? – оживился собеседник.
– Как «щас» помню! Бомба неудачно сработала! А то бы…
– Ну, отец наш в те дни что-то уж сильно напугался, на свой страх и риск, без немецкого разрешения, посадил нас всех в поезд, мы поехали в Саксонию. Там он достал работу на фабрике самолетов, как ночной сторож. Крыс бить! Крысы портили технику, съедали провода… И он за крысами по ночам охотился. А другой русский у него этих убитых крыс покупал. На мясо, конечно. Да, да. Заработок крысиный и позволил нам как-то выкручиваться…
В Саксонии застал нас конец войны. Повезло. Оказались в американской зоне оккупации. Те не притесняли нас, кормили даже сносно… Но к американцам приезжали советские энкаведисты, вынюхивали предателей, и нас американцы могли запросто выдать красным. Далеко-о-о бы мы загремели…
Мы отыскали брошенный военный автомобиль, много тогда чего валялось. Очистили от камуфляжной краски и поехали в Париж! У отца и матери документов – никаких, у нас, детей, – тоже. Всё растеряли.
– Почему именно в прекрасный город Париж?
– Скажу. Наш отец от своего отца имел там знакомого комиссара полиции по имени Вишу. Запомнилось имя комиссара до сих пор. И лицо его помнится, и фигура – толстенький такой, похож на одного популярного французского артиста…
Вишу помнил моего деда. И когда мы пришли к комиссару полиции, он сказал нам еще о том, что «в парижском банке лежат деньги на имя нашего деда». И комиссар полиции помог их отцу нашему получить. Деньги небольшие, но за помощь в их получении – отец подарил Вишу автомобиль, на котором мы приехали в Париж.
– Как в сказке! – промолвил я, ощутив некую прелесть напополам с завистью к так удачно сложившимся житейским делам и далеким теперь уже не очень «убойным» приключениям соотечественников.
– И мы опять сели в поезд. Денег хватило на билеты до Швеции. А там… Там у отца родной дядька жил! Не вспомню, то ль деда брат, то ль бабушки… Он при царе был адмиралом, служил на Балтийском флоте. В Швеции же оказался после революции в России.
– У дядьки были, конечно, деньги, на которые отец ваш рассчитывал?!
– Конечно! Но когда мы добрались до Швеции, когда нашли через полицию дядьку, тотчас возникли новые проблемы. Дядька наш находился на жительстве в отличном и красивом пансионе для престарелых, с парком, знаете, с зеленой подстриженной лужайкой. При уходе и заботе о нем, престарелом! Но! Не всё оказалось в порядке с головой у богатого дядьки. Немного сумасшедший был… Так что в полиции отцу сказали: денег мы получить от дядьки не сможем. Он их все собрался подарить России. Все до копейки! Решение его твердое. Хотя… красная Россия не принимает у него эти деньги… Парадокс! Не так ли?
– И что?! – искренне огорчился я даже в сей момент, сидя на спортивной трибуне олимпийского стадиона – в далеком от Швеции и родных тюменских весей Каракасе.
– Отцу сказали, пока виза наша работает, а у вас, похоже, денег нет, мы вас отвезем обратно в Париж!..
И повезли. Да, первый раз в жизни летел я на самолете. Прилетели. В Париже нас устроили в русский пансионат. Отца, я тут забыл упомянуть, что отец имел еще образование по «авионике», взяли на авиазавод контролером. Днем. А ночью он подметал. Платили очень мало. Но он сумел достать «нансеновский паспорт» – картонка с именем-фамилией, фотографией и печатью. И с этим «паспортом» отец вскоре достал визу в Бразилию. Это был одна тысяча девятьсот сорок седьмой год…
Почему в Бразилию? Тогда многие русские уезжали из Европы, боялись НКВД. Ловили же, забирали и увозили в неизвестном направлении…
Тут собеседник мог бы и не продолжать рассказа о том – «почему уезжали», почему именно в Латинскую Америку? Историй подобных мне достаточно известно из откровений многих беженцев-переселенцев, с коими разговаривал здесь в разные годы в Каракасе: бежали от войны, хотелось нормальной жизни, стабильности! Романтика здесь присутствовала меньше всего.
Из «романтичного» Андреев припомнил большие океанские волны за бортом французского парохода, боязно было немного, но никто «со страху не валялся». Да еще припомнил он толстые ватные одеяла, которые они везли с собой, сохранив их еще от жизни в Донбассе…
С Бразилией не вышло. Денег на билеты хватило только до Венесуэлы. Это выяснилось сразу. И отцу, еще в Европе, венесуэльский консул «дал работу». Выходило, что Андреевы на работу ехали!
В Каракасе, пожив неделю в небольшом отеле, наняли одну комнату, потом две. А через два года купили свой дом. Все тогда было дешево в стране, принимавшей переселенцев из Европы без каких-либо ограничений…
– Мы с братом стали ходить в школу, очень быстро выучились говорить по-испански, нас перевели в гимназию. Я окончил её раньше младшего брата, пошел учиться в красивый и лучший университет Каракаса – Центральный. Конечно, на горного инженера, чем очень обрадовал отца. Я был единственный студент на факультете, который «шел» по горному делу. По будущей специальности для меня читали лекции три профессора. Стипендию платило горное министерство. Хорошую, красивую, скажу вам. Пятьсот боливаров. Отец, работая, получал полторы тысячи боливаров. Не бедствовали. Отец купил автомобиль. А когда я закончил учебу, меня взяли на работу в горное министерство.
Продвигался по службе быстро. Дошел до крупной должности директора департамента, а это почти заместитель министра! Следующее за директором место было вице-министра! Но я подумал: нет, мне оно не светит. Скоро пройдут выборы в стране, поменяется правительство, меня могут вообще отправить «гулять»…
Ну и пошел я к министру, сказал, что хочу уходить! Он удивился моему решению. Но понял, что «человек сам уходит», а не его «отравляют на улицу»… Ну и ушел я с этой большой почти министерской должности…
И тогда послали Андриана «на проект золота» – на очень жаркий юг, в штат Боливар, – давая человеку передохнуть от напряга с русским языком, продолжу я повествование собеседника. На правах автора. Ну, стал добывать русский золото на большой шахте. Пять лет добывал. Конечно, не с лопатой в руках, на руководящей должности. Пять лет добывал «золотишко», которого в Гранд Саване, слышал я и нынче, хватит еще многим и многим поколениям старателей.
Но опять пришла пора – увольняться. Приходила новая власть после выборов, а новая мела своей метлой. И Андриан Дмитриевич успел уволиться, пока метла еще не за- работала в полный размах!
И в последующие годы где только не трудился этот удачливый человек. В основном строил. Города в ту пору росли быстро. Стройматериал – под ногами, горы вокруг. Копай, добывай! Успел еще «достать концессии» по добыче золота и алмазов! Тут «улетело» несколько лет…
– А семья? – спрашиваю Андриана Дмитриевича, сквозь восторженный шум и крики на стадионе: из этих смуглокожих спортсменов, питомцев Михаила Полякова, видимо, кто-то «показал рекорд» в беге иль очень уж высоко прыгнул!
– За меня вышла замуж венесуэлка, звать её Кристина Тереза. Родила мне три дочери, два сына… Знаете, когда я женился, телевизоров в Венесуэле еще не было. (Смеется!) Рожали детей! Старшая дочь Наташа сейчас в Испании живет, работает в туристическом отеле. Вторая Андриана, она в Каракасе. Почему назвали дочь мужским именем? А потому что ждали сына Андриана! Ну, дочь Андриана закончила университет, работает на острове Маргарита консультантом в испанской компании по продовольствию. Третья дочь Тереза работает в интернациональной телефонной компании. Издательские дела у нее. Очень хорошо платят…
Сын… Знаете, в него выстрелили, попали в глаз, пуля вышла сзади… Думали, что умрет. Нет. Но глаз потерял. Часть тела парализована. Но он ходит. Женился, развелся. Два здоровых сына имеет. Все нормально. Он со мной работает, как и я – консультантом по горному делу… У меня пенсия хорошая, но работаю, не будешь работать, быстро умрешь!...
Младший? Ему тридцать четыре года. Но он еще пацан, мальчик. Учился на графика. Последнее время большой мебельной компании делает дизайнерские проекты. Рисунки. Не-е-т, не художник он. Художник, знаете, это артист, им надо родиться! А дизайнер – это ремесло, не более, понимаю я…
На стадионе закончилось время утренних тренировок. И замечательный наш тренер-наставник смуглокожих спортсменов и спортсменок, сеньор Михаил Поляков – уже при сумке через плечо, махал нам снизу: мол, пора заканчивать тары-бары-разговоры! Знаками показывал, что на улицах начались митинги – «белых» и «красных» одновременно, а это заторы и пробки для машин (трафики), объезды много- километровые, а то и под стрельбу угодить можно! Да и сам я уже знал – в пору страстей митинговых – всякое случается!
Помахал Михаилу, мол, скоро завершимся. Но митинговая обстановка начавшего жаркого дня, подвигла меня еще на один актуальный вопрос. То есть, о современной жизни в стране Венесуэле!?
– Слушай, – тут по-свойски стукнул меня по плечу Андриан. – Самое лучшее время, которое было здесь в Венесуэле, это до того момента, как Чавес пришел! Да!
– А как жили при «перце»? Вы, конкретно?
– Президент Перес Хименес был диктатор. Но он много и широко строил. Повсеместно. Он и этот стадион строил. Сейчас здесь только стулья новые поставили, из пластика… Безработицы не было вообще. Тебя прямо-таки звали работать! Много людей прибыло из Европы. Не только русских. Итальянцев, венгров… Всем дали работу и платили хорошие деньги… Но, знаешь, студенты «перца» не любили, всё кричали о «свободе», митинговали… Ну свергли Хименеса. И что? Ничего хорошего. Пришли демократы, все развалили и разворовали.
– Пришел в красном берете Чавес…
– Слушай, дорогой, но он же сумасшедший! Я даже в газете об этом написал. Рассердился на его порядки и написал. Напечатали! Но Чавесу, конечно, плевать на мою писанину…
Андриан помолчал, ушел куда-то в свое далекое, потом после раздумчивой паузы сказал:
– Я знаю как отец жил в Советском Союзе, – этак таинственно произнес. – Говорил я, он должности занимал большие, да, потому что был хороший… Ну как это по-русски? Спец? Ага, хороший специалист был. А в партию его не принимали, понимаешь. Он хотел вступить в компартию – в ВКП(б). Не пустили! Хрущев еще на шахте мог принять, не принял. Вы думаете – из какой семьи был отец мой? Из буржуев недорезанных. Да, да, дед наш, отец отца, до революции был директором всего Донбасса! Так кто был мой отец в классовом отношении для Советской власти?
– Буржуазный спец! А Сталин ценил хороших спецов. Они помогали ему возводить сильное государство. А «ленинская гвардия» входила в разного рода оппозиции, мешала строить державу. За что и была уничтожена Сталиным!.. Вы в России бывали в эти годы?
– Один раз – в 1965 году. На конгрессе по горному делу. Посмотрел Москву, Кремль, мавзолей, метро. Красиво. Там, на конгрессе, начал заново говорить по-русски… Хотел съездить в Сталино, не разрешили… Но вот что я скажу в заключение разговора. Три четверти планеты я объездил. Европа, Азия, Америка… Но в Россию здорово не тянуло. Нет.
Венесуэла хорошая страна. Хорошая. Красивая. Несмотря на нынешнего сумасшедшего президента Чавеса…
На этом мы закончили разговор.
А через два дня! Всего через два! Даю фрагментами. Каракас принимает правительственную делегацию Белоруссии. Во главе – президент Лукашенко. Большие пароходы с товарами и техникой стоят уже в портах Кабельо и Ла Гуайре. Сгружают на берег автобусы, бульдозеры, машины «скорой помощи» и огромные мостодонты – самосвалы. «Белазы» – с колесами в два человеческих роста – стоят в городе на обозрении. Приезжают большие начальники обеих стран. Поднимаются по отвесному скоб-трапу в кабину гиганта, предназначенного для перевозки большого количества горных пород. Для того и завез Лукашенко сей самосвал в страну, что беспрерывно строит отличные дороги!
Чавес садится за управление многотонного самосвала, медленно едет по выставочной площади под аплодисменты публики – местной и гостевой.
Праздник. Праздник. Их так любят в Венесуэле. Что еще в наличие праздника?
Белорусские парни и девчата в национальных костюмах угощают всех желающих «горилкой» и бутербродами с колбасой. За дармовыми угощениями эмоциональная венесуэльская разномастная публика выстраивается в предлинную очередь.
Музыка, песни, танцы.
В магазинах Каракаса и других городов страны без всяких очередей и ограничений продают молоко.
ДОСЛУЖИЛСЯ ДО ЗАММИНИСТРА
– Вы, знаете, мне не очень легко по-русски разговаривать! Понимаете… Я почти забыл по-русски…
– Но мы же говорим!
– Говорим… Но вот я не знаю, как это вот назвать? – сказал он и простер указующий палец в ближнюю от нашего уличного местонахождения торговую точку.
– А-а! Вы хотите спросить: «Как это будет по-русски?» Очередь это, дорогой земляк! На прилавок что-то, похоже, выбросили, что-то дают? Вы не скажете – что? – сказал я, кивая на – непривычно для Каракаса – толпящихся у магазина смуглокожих женщин.
– Может быть, за молоком стоят. Только за ним сейчас очереди. Молока не стало в Каракасе… Это все Чавес, Чавес, достижения его политики!
Вчерашним вечером на оппозиционном президенту страны телеканале показывали орущую «протестную» женскую тусовку, похоже, специально организованную и собранную, как говорил один услужливый персонаж шукшинского фильма «Калина красная» – «народ для разврата собран».
Ну и как не воспользоваться оппозиции, оппозиционному телеканалу, так и падающим в руки «подарком»! И одна из науськанных венесуэлок, богатыми телесами и обширным лягушачьим ликом сшибающая на профессиональную московскую правозащитницу Новодворскую, совала и совала в объектив торопливо снимающей камеры, ничего не понимающее своё (или чужое) испуганное дитятко, громко и истерично выкрикивала: «Чавес – но! Чавес – но!»
Как все похоже и однообразно в современном мире!
Но сейчас я почти ликовал: встретился еще один русский. В уличной толчее, почти что «случайно» встретился. Хотя наводку, подозреваю, сделал предусмотрительный мой опекун в Каракасе, его джунглевых и горных окрестностях – Миша Поляков. Но это не меняло дела. У нового человека ведь – «судьба», «пути-дороги», а то что извиняется он за родной «забытый» язык, и немножко «выпендривается» передо мной, так это ничего, как-нибудь раз- беремся, сговоримся, справимся!
К следующей, уже основательной нашей встрече, которая произошла на трибуне центрального стадиона, возле которой на «гаревых», как говорилось раньше, дорожках, а теперь с разноцветным искусственным покрытием и под руководством тренера Полякова бегали и прыгали будущие участники всемирной олимпиады в Китае, я уже знал об этом мимоходном знакомце некоторые подробности.
Звать Андриан Дмитриевич Андреев. Одна тысяча тридцать второго года рождения. Возраст – да! Но с виду – много моложе. Родился в поселке Макеевка, возле города Сталино. Это, конечно, Донбасс. А Сталино – сегодняшний Донецк. (Если малороссы-самостийники, пока я тут фланирую по Венесуэле, не переименовали город – на Ю. Тимошенко или Ющенко!) Жили Андреевы семьей и в других местах. Но обязательно возле какой-нибудь угольной шахты. Отец, Дмитрий Иванович, имея высшее образование по горному делу, всегда был начальником, то есть главным инженером или директором шахты. Маму звали Клавдией Ивановной Ворониной (девичья фамилия). Была она домохозяйкой и воспитывала двоих сыновей. Андриан – старший.
В СССР прожил Андриан одиннадцать лет. Помнит школы, их за три года учебы при переездах сменилось несколько. Помнит «много интересных маленьких вещей». Так сказал. В памяти о «маленьких вещах» – и начало кровопролитной войны с немцами, и то, как они пришли в сорок втором году в Донбасс. Как постреляли сразу всех евреев. Видел. «Все менялось каждый день», потому для мальчишки все было «интересно». Например, как пришли потом русские войска, как их танки стояли во дворе «нашего дома», а танкисты смеялись и играли, сидя на броне, на гармошке…
На олимпийском стадионе мы устроились с Андрианом для разговора, поднявшись на самую верхотуру, восходящих ярусом, пластиковых кресел для зрителей- болельщиков. И начали «осваивать» под венесуэльским небом русский язык.
– О малолетстве моем мне мать рассказывала, – начал Андриан Андреев, подчеркнув, что людей с фамилией Андреевы в Каракасе, кроме его семьи, больше нет и он встречался с человеком «по этой фамилии» только один раз в Южной Америке: с артистом из давно приезжавшего сюда советского ансамбля музыкантов! – Ну, мама рассказывала, – продолжил собеседник, – что в раннем детстве еды мало было, молока не было, как сейчас здесь в Каракасе – нет молока. Ну а когда я стал уже помнить себя, это с пяти лет, жили очень хорошо! Очень! Всегда хорошая еда была. Всегда в хорошем красивом доме мы жили…
– А кроме еды, что запомнилось?
– Знаете, отец как-то работал на шахте, которая называлась «Челюскинцы». В то время там был комиссаром Никита Хрущев. С моим отцом работал. Но об этом я уже здесь узнал. Как Никиту поставили во главе всего СССР, здесь показали по телевизору, отец его сразу признал по обличью и нам рассказал – кто этот человек… Ну, выходит, работали – плечом к плечу. Оба начальники крупные на шахте: отец и Никита. И что? Славно, красиво. Мне и самому помнится – перед войной в Донбассе такая интересная жизнь была. Разнообразная. Шахтеров уважали. Было очень красиво…
Красиво! Такое словечко выискал в «безднах языковой памяти» собеседник. И все «обкатывает» его в разговоре, не подыскав подходящего в тех же красках синонима.
Тут я задумываюсь. И моя мама-сибирячка вспоминала о предвоенных годах хорошо. Ну, наверно, не так уж «красиво» было в нашем селе, как, подбирая определения, поведал русский венесуэлец Андреев. У нас ведь трудились, не жалея сил. Лопата, вилы! С живота, с пупа рвали! Родное памятное выражение. Но мама моя, как крестьянка, больше всего вспоминала наступивший тогда достаток, хорошие урожаи в колхозе. Комбайны, трактора. И о том, что ситца и сатина в сельмаге появилось полно, песен много пелось. И молодежь была уважительная!
Ну а потом эта жестокая, горькая война с оккупантами, на которую проводила отца нашего!
…Повествование о путях-дорогах Андреевского семейства пробую вести сейчас собственными языковыми средствами, поскольку в ту пору войны пути эти, Андреевых, встречи, некие метаморфозы-превращения, выглядят у собеседника столь неожиданными, столь удачливыми, легкими, даже фантастическими… Слушая сбивчивую речь – на русском с вкраплением испанских выражений и терминов, ловлю себя на том, что получается все у Андриана как-то и вправду «красиво» – с бомбами и снарядами, разрухой, полуголодном существовании… Начинаю уж отчасти сомневаться в столь удачливом и облегченном исходе того или иного события, о коих слушаю в разгорающийся к полудню тропический денек.
Начнем с простого. В русскую армию (Андриан не сказал – в Красную!) отца его, Дмитрия Ивановича, не призвали. Имел дефект по здоровью. Но оставили еще в «худшем положении»: обязали взрывать заводские цеха, рельсы, мосты, как инженера, знавшего динамит. Взрывал!
Когда взрывали мост на Волге, Дмитрий Иванович оказался на правом берегу, где были уже немцы, и немцы его «схватили». Неделю был под арестом в лагере. Но – выпустили, потому что «был не военный». Красиво! Пришел домой. Шахты уже не работали. Заработка нет. Как жить?
Достали корову. (Какая удача!) Молоко появилось, масло делали и «всё такое». Пережили сорок второй, начало сорок третьего наступило. Немцы в Сталинграде были разбиты, окружены и пленены тысячами.
Семья Андреевых жила в ту пору в Краснодоне. (Андриан вспомнил тут книжку писателя Фадеева «Молодая гвардия», которую здесь читал!) И, понижая голос, поведал мне, что старший Андреев «водился» тогда с каким- то большим немецким начальником, а сошелся с ним на интересе к шахматам. Оба были шахматисты заядлые и отменные! И как, мол, вспоминала потом мама, Клавдия Ивановна, рассказывая о той поре сыновьям, отец «вытащил через этого немецкого начальника несколько молодых ребят, которые за подпольную работу были арестованы, сидели в гестаповских застенках…»
Невероятно! Но – слушай и понимай, как тебе хочется! И я слушаю. «Новому повороту» внимаю, когда начальник немец куда-то уехал по службе, а отца заподозрили в связях с подпольщиками, арестовали, увезли в Кривой Рог – в лагерь за колючую проволоку. А мать захватила детишек, поехала в этот Кривой Рог, нашла там отца, которого к лету сорок третьего года немцы опять выпустили…
Ну и вот! Жить семейству было как-то надо и – все равно в каком месте! Потому – «по предложению» немецкого начальства – горного инженера Андреева с женой и детьми поместили в эшелон, повезли в польскую угольную Селезию. Поселили сначала, как многих «новобранцев» шахтного дела, в лагерном бараке. Старшему Андрееву дали инженерную работу в угольной шахте, позволив через какое-то время «отыскать неподалеку от лагеря заброшенный домик, поселиться там…»
– Вы помните, в сорок четвертом году было покушение на Гитлера? – оживился собеседник.
– Как «щас» помню! Бомба неудачно сработала! А то бы…
– Ну, отец наш в те дни что-то уж сильно напугался, на свой страх и риск, без немецкого разрешения, посадил нас всех в поезд, мы поехали в Саксонию. Там он достал работу на фабрике самолетов, как ночной сторож. Крыс бить! Крысы портили технику, съедали провода… И он за крысами по ночам охотился. А другой русский у него этих убитых крыс покупал. На мясо, конечно. Да, да. Заработок крысиный и позволил нам как-то выкручиваться…
В Саксонии застал нас конец войны. Повезло. Оказались в американской зоне оккупации. Те не притесняли нас, кормили даже сносно… Но к американцам приезжали советские энкаведисты, вынюхивали предателей, и нас американцы могли запросто выдать красным. Далеко-о-о бы мы загремели…
Мы отыскали брошенный военный автомобиль, много тогда чего валялось. Очистили от камуфляжной краски и поехали в Париж! У отца и матери документов – никаких, у нас, детей, – тоже. Всё растеряли.
– Почему именно в прекрасный город Париж?
– Скажу. Наш отец от своего отца имел там знакомого комиссара полиции по имени Вишу. Запомнилось имя комиссара до сих пор. И лицо его помнится, и фигура – толстенький такой, похож на одного популярного французского артиста…
Вишу помнил моего деда. И когда мы пришли к комиссару полиции, он сказал нам еще о том, что «в парижском банке лежат деньги на имя нашего деда». И комиссар полиции помог их отцу нашему получить. Деньги небольшие, но за помощь в их получении – отец подарил Вишу автомобиль, на котором мы приехали в Париж.
– Как в сказке! – промолвил я, ощутив некую прелесть напополам с завистью к так удачно сложившимся житейским делам и далеким теперь уже не очень «убойным» приключениям соотечественников.
– И мы опять сели в поезд. Денег хватило на билеты до Швеции. А там… Там у отца родной дядька жил! Не вспомню, то ль деда брат, то ль бабушки… Он при царе был адмиралом, служил на Балтийском флоте. В Швеции же оказался после революции в России.
– У дядьки были, конечно, деньги, на которые отец ваш рассчитывал?!
– Конечно! Но когда мы добрались до Швеции, когда нашли через полицию дядьку, тотчас возникли новые проблемы. Дядька наш находился на жительстве в отличном и красивом пансионе для престарелых, с парком, знаете, с зеленой подстриженной лужайкой. При уходе и заботе о нем, престарелом! Но! Не всё оказалось в порядке с головой у богатого дядьки. Немного сумасшедший был… Так что в полиции отцу сказали: денег мы получить от дядьки не сможем. Он их все собрался подарить России. Все до копейки! Решение его твердое. Хотя… красная Россия не принимает у него эти деньги… Парадокс! Не так ли?
– И что?! – искренне огорчился я даже в сей момент, сидя на спортивной трибуне олимпийского стадиона – в далеком от Швеции и родных тюменских весей Каракасе.
– Отцу сказали, пока виза наша работает, а у вас, похоже, денег нет, мы вас отвезем обратно в Париж!..
И повезли. Да, первый раз в жизни летел я на самолете. Прилетели. В Париже нас устроили в русский пансионат. Отца, я тут забыл упомянуть, что отец имел еще образование по «авионике», взяли на авиазавод контролером. Днем. А ночью он подметал. Платили очень мало. Но он сумел достать «нансеновский паспорт» – картонка с именем-фамилией, фотографией и печатью. И с этим «паспортом» отец вскоре достал визу в Бразилию. Это был одна тысяча девятьсот сорок седьмой год…
Почему в Бразилию? Тогда многие русские уезжали из Европы, боялись НКВД. Ловили же, забирали и увозили в неизвестном направлении…
Тут собеседник мог бы и не продолжать рассказа о том – «почему уезжали», почему именно в Латинскую Америку? Историй подобных мне достаточно известно из откровений многих беженцев-переселенцев, с коими разговаривал здесь в разные годы в Каракасе: бежали от войны, хотелось нормальной жизни, стабильности! Романтика здесь присутствовала меньше всего.
Из «романтичного» Андреев припомнил большие океанские волны за бортом французского парохода, боязно было немного, но никто «со страху не валялся». Да еще припомнил он толстые ватные одеяла, которые они везли с собой, сохранив их еще от жизни в Донбассе…
С Бразилией не вышло. Денег на билеты хватило только до Венесуэлы. Это выяснилось сразу. И отцу, еще в Европе, венесуэльский консул «дал работу». Выходило, что Андреевы на работу ехали!
В Каракасе, пожив неделю в небольшом отеле, наняли одну комнату, потом две. А через два года купили свой дом. Все тогда было дешево в стране, принимавшей переселенцев из Европы без каких-либо ограничений…
– Мы с братом стали ходить в школу, очень быстро выучились говорить по-испански, нас перевели в гимназию. Я окончил её раньше младшего брата, пошел учиться в красивый и лучший университет Каракаса – Центральный. Конечно, на горного инженера, чем очень обрадовал отца. Я был единственный студент на факультете, который «шел» по горному делу. По будущей специальности для меня читали лекции три профессора. Стипендию платило горное министерство. Хорошую, красивую, скажу вам. Пятьсот боливаров. Отец, работая, получал полторы тысячи боливаров. Не бедствовали. Отец купил автомобиль. А когда я закончил учебу, меня взяли на работу в горное министерство.
Продвигался по службе быстро. Дошел до крупной должности директора департамента, а это почти заместитель министра! Следующее за директором место было вице-министра! Но я подумал: нет, мне оно не светит. Скоро пройдут выборы в стране, поменяется правительство, меня могут вообще отправить «гулять»…
Ну и пошел я к министру, сказал, что хочу уходить! Он удивился моему решению. Но понял, что «человек сам уходит», а не его «отравляют на улицу»… Ну и ушел я с этой большой почти министерской должности…
И тогда послали Андриана «на проект золота» – на очень жаркий юг, в штат Боливар, – давая человеку передохнуть от напряга с русским языком, продолжу я повествование собеседника. На правах автора. Ну, стал добывать русский золото на большой шахте. Пять лет добывал. Конечно, не с лопатой в руках, на руководящей должности. Пять лет добывал «золотишко», которого в Гранд Саване, слышал я и нынче, хватит еще многим и многим поколениям старателей.
Но опять пришла пора – увольняться. Приходила новая власть после выборов, а новая мела своей метлой. И Андриан Дмитриевич успел уволиться, пока метла еще не за- работала в полный размах!
И в последующие годы где только не трудился этот удачливый человек. В основном строил. Города в ту пору росли быстро. Стройматериал – под ногами, горы вокруг. Копай, добывай! Успел еще «достать концессии» по добыче золота и алмазов! Тут «улетело» несколько лет…
– А семья? – спрашиваю Андриана Дмитриевича, сквозь восторженный шум и крики на стадионе: из этих смуглокожих спортсменов, питомцев Михаила Полякова, видимо, кто-то «показал рекорд» в беге иль очень уж высоко прыгнул!
– За меня вышла замуж венесуэлка, звать её Кристина Тереза. Родила мне три дочери, два сына… Знаете, когда я женился, телевизоров в Венесуэле еще не было. (Смеется!) Рожали детей! Старшая дочь Наташа сейчас в Испании живет, работает в туристическом отеле. Вторая Андриана, она в Каракасе. Почему назвали дочь мужским именем? А потому что ждали сына Андриана! Ну, дочь Андриана закончила университет, работает на острове Маргарита консультантом в испанской компании по продовольствию. Третья дочь Тереза работает в интернациональной телефонной компании. Издательские дела у нее. Очень хорошо платят…
Сын… Знаете, в него выстрелили, попали в глаз, пуля вышла сзади… Думали, что умрет. Нет. Но глаз потерял. Часть тела парализована. Но он ходит. Женился, развелся. Два здоровых сына имеет. Все нормально. Он со мной работает, как и я – консультантом по горному делу… У меня пенсия хорошая, но работаю, не будешь работать, быстро умрешь!...
Младший? Ему тридцать четыре года. Но он еще пацан, мальчик. Учился на графика. Последнее время большой мебельной компании делает дизайнерские проекты. Рисунки. Не-е-т, не художник он. Художник, знаете, это артист, им надо родиться! А дизайнер – это ремесло, не более, понимаю я…
На стадионе закончилось время утренних тренировок. И замечательный наш тренер-наставник смуглокожих спортсменов и спортсменок, сеньор Михаил Поляков – уже при сумке через плечо, махал нам снизу: мол, пора заканчивать тары-бары-разговоры! Знаками показывал, что на улицах начались митинги – «белых» и «красных» одновременно, а это заторы и пробки для машин (трафики), объезды много- километровые, а то и под стрельбу угодить можно! Да и сам я уже знал – в пору страстей митинговых – всякое случается!
Помахал Михаилу, мол, скоро завершимся. Но митинговая обстановка начавшего жаркого дня, подвигла меня еще на один актуальный вопрос. То есть, о современной жизни в стране Венесуэле!?
– Слушай, – тут по-свойски стукнул меня по плечу Андриан. – Самое лучшее время, которое было здесь в Венесуэле, это до того момента, как Чавес пришел! Да!
– А как жили при «перце»? Вы, конкретно?
– Президент Перес Хименес был диктатор. Но он много и широко строил. Повсеместно. Он и этот стадион строил. Сейчас здесь только стулья новые поставили, из пластика… Безработицы не было вообще. Тебя прямо-таки звали работать! Много людей прибыло из Европы. Не только русских. Итальянцев, венгров… Всем дали работу и платили хорошие деньги… Но, знаешь, студенты «перца» не любили, всё кричали о «свободе», митинговали… Ну свергли Хименеса. И что? Ничего хорошего. Пришли демократы, все развалили и разворовали.
– Пришел в красном берете Чавес…
– Слушай, дорогой, но он же сумасшедший! Я даже в газете об этом написал. Рассердился на его порядки и написал. Напечатали! Но Чавесу, конечно, плевать на мою писанину…
Андриан помолчал, ушел куда-то в свое далекое, потом после раздумчивой паузы сказал:
– Я знаю как отец жил в Советском Союзе, – этак таинственно произнес. – Говорил я, он должности занимал большие, да, потому что был хороший… Ну как это по-русски? Спец? Ага, хороший специалист был. А в партию его не принимали, понимаешь. Он хотел вступить в компартию – в ВКП(б). Не пустили! Хрущев еще на шахте мог принять, не принял. Вы думаете – из какой семьи был отец мой? Из буржуев недорезанных. Да, да, дед наш, отец отца, до революции был директором всего Донбасса! Так кто был мой отец в классовом отношении для Советской власти?
– Буржуазный спец! А Сталин ценил хороших спецов. Они помогали ему возводить сильное государство. А «ленинская гвардия» входила в разного рода оппозиции, мешала строить державу. За что и была уничтожена Сталиным!.. Вы в России бывали в эти годы?
– Один раз – в 1965 году. На конгрессе по горному делу. Посмотрел Москву, Кремль, мавзолей, метро. Красиво. Там, на конгрессе, начал заново говорить по-русски… Хотел съездить в Сталино, не разрешили… Но вот что я скажу в заключение разговора. Три четверти планеты я объездил. Европа, Азия, Америка… Но в Россию здорово не тянуло. Нет.
Венесуэла хорошая страна. Хорошая. Красивая. Несмотря на нынешнего сумасшедшего президента Чавеса…
На этом мы закончили разговор.
А через два дня! Всего через два! Даю фрагментами. Каракас принимает правительственную делегацию Белоруссии. Во главе – президент Лукашенко. Большие пароходы с товарами и техникой стоят уже в портах Кабельо и Ла Гуайре. Сгружают на берег автобусы, бульдозеры, машины «скорой помощи» и огромные мостодонты – самосвалы. «Белазы» – с колесами в два человеческих роста – стоят в городе на обозрении. Приезжают большие начальники обеих стран. Поднимаются по отвесному скоб-трапу в кабину гиганта, предназначенного для перевозки большого количества горных пород. Для того и завез Лукашенко сей самосвал в страну, что беспрерывно строит отличные дороги!
Чавес садится за управление многотонного самосвала, медленно едет по выставочной площади под аплодисменты публики – местной и гостевой.
Праздник. Праздник. Их так любят в Венесуэле. Что еще в наличие праздника?
Белорусские парни и девчата в национальных костюмах угощают всех желающих «горилкой» и бутербродами с колбасой. За дармовыми угощениями эмоциональная венесуэльская разномастная публика выстраивается в предлинную очередь.
Музыка, песни, танцы.
В магазинах Каракаса и других городов страны без всяких очередей и ограничений продают молоко.