Волшебный круг
ПАРТИКУЛЯРНЫЙ
Сергея Николаевича Кондрашова именуют здесь профессором. Профессор звание преподавательское. Но Кондрашов не преподает. И все равно: мол, что-то профессор давно не заглядывал, должен, вроде бы, заглянуть… Вот надо бы у профессора поинтересоваться… Он знает!
Возможно, так удобнее и уважительнее к человеку? И больше жалости. (Человек постоянно нуждается!) Да, повторюсь, к большому иль малому сожалению, Кондрашов ни в каких учебных заведениях Каракаса и его окрестностей не служил и не служит. Не берут? То ль еще какие причины тому? Раньше-то служил, зарплату получал. В России. Ходил с портфелем и со всем, что к портфелю полагается: шляпа, галоши, галстук и плащ прорезиненный для сырой погоды. Возможно, трость и зонтик!? Зимой – пальто, шапка. Преподавал студентам литературу. Дело серьезное. Видное. Поручается не каждому. Значит, профессор!
К чести самого Сергея Николаевича, а человек он говорливый, о профессорстве своем не разу не заявил, не обмолвился. И это хорошо. Порядочно. Так и примем за удобное и обиходное – для обозначения этого эмигранта чуть ли не «последней», свежей некуда, «волны»…
– Я всю жизнь прожил в Волгограде, – охотно приступил к изложению своей «истории» Кондрашов. – Работал в педагогическом институте. Вуз областного масштаба. В последние годы он, как почти все педвузы новой России, в одночасье превратился в университет. Я кандидат филологических наук, был доцентом кафедры литературы. Преподавал русскую литературу XVIII–XIX века. А диссертация у меня по поэзии Державина.
В Венесуэлу попал совершенно случайно. Один из моих друзей периодически жил здесь. И позвал меня. Это было в 1996 году… Позднее я понял причину моего приезда сюда. И сформулировал её. Она может показаться странной, смешной, легкомысленной. Но она очень до глупости простая: желание переменить жизнь! В то время мне стукнуло сорок два года. Как учит восточная астрология, это синдром 42-х лет. В сорок два человек желает перемен. Его прямо-таки настигает это резкое желание: все переменить! Иногда при невозможности это сделать, человек умирает. Сорок два – резкий перелом в жизни человеческой!
– Впервые об этом слышу. Я другие рубежные и опасные даты бы назвал – тридцать семь, к примеру…
– По восточному календарю, где эти змеи, драконы, обезьяны, 42 года – начало зрелости. И наступает это желание перемен. Венесуэла это желание удовлетворила. Здесь другая жизнь.
– Представление о ней было?
– Никакого. Так, абстрактное – тепло, тропики, джунгли…
– Язык?
– Язык начал изучать, спустя два месяца после приезда. Но до сих пор плохо понимаю устную речь, особенно в телефоне. Говорят здесь очень быстро. Потом венесуэльский вариант испанского языка сильно искаженный. Действуют новые принципы, которые не зафиксированы ни в каких учебниках и словарях. Сейчас торжествует закон открытого слога. Конечная согласная не произносится. Говорят «до» вместо «дос» (два), «Карака» – вместо «Каракас», президент «Чаве» – вместо «Чавес».
Плохо знаю язык потому, что почти все время провожу в русской стихии. Ведь у меня была еще одна цель переезда: прочитать свою библиотеку, которую я сюда вывез почти полностью. В России я покупал очень много книг, но из-за преподавательской занятости читать было некогда. Сейчас за эти годы я все это, приобретенное в России, прочитал. И этим доволен. Ну… плохо знаю испанский, как сказал, но в присутственном месте умею объясниться – в магазине, на улице. Мне хватает испанского языка для работы, то есть для преподавания здесь языка русского.
– Сергей Николаевич, а где вы работаете, еще не сказали.
– А нигде. Я частный. Я партикулярный преподаватель русского языка.
– И кто ваши ученики?
– Сейчас скажу… В 2000 году меня пригласили в Центральный университет Венесуэлы. В нем тогда было единственное в Латинской Америке отделение русского языка. Работал несколько месяцев. Заменял отсутствующего преподавателя. Потом объявили конкурс, но он… не состоялся. Я жертва интриг!.. Объясняю.
В России было принято критиковать советскую систему высшего образования. Так. Но вот здесь, столкнувшись со свободным высшим образованием, со свободным университетом, я убедился в преимуществах советской системы образования. Свободный университет – это клубок змей! Это клубок эгоизмов – групповых и индивидуальных. Вы представляете, что значит – закрыть специальность в России? Головы полетят! Ректор, проректор и так далее. А здесь закрыли и всё! Тут все свободно, в том числе и запись на язык. Студент поступает в университет и неизвестно какой язык для изучения выберет. Изучаются английский, французский, немецкий, итальянский, португальский. Был и русский. Теперь его нет. Естественно, что все абсолютно выбирают английский. В последние годы большой прогресс сделало отделение португальского языка. Его поддерживают два богатых посольства – португальское и бразильское. Русское посольство, к сожалению, не поддерживает преподавание русского языка. Не дает денег, которых, как всегда, у нас нет.
Потому конкурс этот для меня не состоялся! И я наелся здесь всех этих академических прелестей. Стал искать частных учеников. Ну-у, это заработок очень непостоянный, сегодня ученик есть, завтра у него пропало желание обучаться. Организовать курсы? Очень трудно. Нужны деньги! На рекламу, в первую очередь. А помещение. Опять плати. Я один это не могу потянуть.
Ведем работу, чтоб организовать нечто вроде Русского Центра. Здесь есть ассоциация Аверус, объединяющая тех, кто закончил вузы в России. Чем она реально занимается? Направляет студентов на учебу в Россию, помогает им из фонда государственных стипендий. И всё пока.
– Есть же среди венесуэльской молодежи те, кто имеет определенную цель, изучая язык той или иной страны?
– Были у меня такие опыты. Обучал двух людей, которые сейчас работают в Москве на предприятиях господина Ордовского. Они технологи пищевой промышленности, деловые мужики. Надо отдать должное Ростику, выбрал он прекрасных специалистов. Я обучил русскому языку. И семейство их обучил. Но здесь – прагматическая цель! А мне гораздо важнее – культурный интерес. Чтоб человек читал русские книги, понимал, скажем, наши песни. Но таких маловато.
Частные уроки – дорогое удовольствие. И потому – не для многих. Будут групповые уроки, тогда и цена для обучения будет доступная. Но нет денег, как я сказал, нет спонсоров заинтересованных.
– Слышал, что президент Чавес изучает русский язык.
Значит, есть интерес к России – уже на высшем уровне!
– Его какая-то девушка учит в индивидуальном порядке. А я говорю о системном изучении русского языка. Я узнал о существовании одной структуры, которая что-то может осуществить в этом плане. Это парламентская группа российско-венесульской дружбы. Во главе её стоит дядька-араб, который обучался в России, а здесь заправляет крупными нефтяными делами. Будем его уговаривать открыть курсы русского языка, поскольку Россия и Венесуэла нефтяные страны. И сейчас, именно поэтому – «нефтяные» и другие существенные контакты, включая военные, начались уже на государственном уровне.
– Как живете? С кем общаетесь?
– Обычно. Друзья, знакомые. В основном, русские. С венесуэльцами трудно вступать в дружеские отношения. Конечно, народ этот неплохой. В некоторых отношениях лучше русского. Очень спокойный и совершенно неагрессивный. Даже дружелюбный. Но…через некоторое время контактов выясняешь, что дружелюбие это очень поверхностное. Выясняешь, что народ этот ленивый, необязательный. Удивляются, например, что я всегда вовремя прихожу на занятие с учеником или учениками. Говорят: вы такой почтенный! Впрочем, это легко объяснить природными условиями. Помните, в «Дяде Ване» у Чехова: мягкий климат определяет мягкость нравов. Но венесуэльцы более, чем мы, темпераментны. Но они, повторяю, мягкие. Нет у них российской готовности к насилию.
– Хитрость?
– В высшей степени. Я еще употреблю для их характеристики старинное выражение XIX века: «Страх поротой задницы!» Отношение к белому человеку вот с такой европейской вывеской, как у меня, сохранилось. Испанцы их донимали, конкистадоры, пираты. Хватали их предков в Африке… Они теперь очень наивно, но откровенно стараются обмануть тебя, нажиться на тебе. Такова их национальная специфика…
А еще – Венесуэла страна детей! Семьи большие, многодетные. Но дело не в этом. А в отношении к детям. Мне, преподавателю, это очень бросается в глаза. В метро как- то было. Везет мамаша младенца. Хорошенький, пухленький, говорливый. Рядом сидят двадцатилетние парни. Они еще холостяки, должны думать только о трех вещах – о выпивке, девках и автомобилях! А парни эти начинают приставать к младенцу, сюсюкать с ним, гладить его, играть с ним. Потом младенец переходит к ним на колени. Это для меня поразительно! У нас, в России, такого абсолютно нет.
Далее. Мальчик лет двенадцати. Встречает какого-то дяденьку на улице. Дяденька с ним нормально здоровается, разговаривает. Потом этого двенадцатилетнего мальчика двадцатилетние парни берут играть в какой-нибудь там мячик. Или в футбол. Нормально, спокойно, на равных. Русский мальчишка подросток давно бы уж получил от парней такого возраста по шее... Словом, отношение к малому возрасту очень уважительное… А русский ребенок очень быстро понимает, что он недочеловек, поэтому стремится быстрее вырасти, чтоб стать нормальным. Здесь уже в малом видят человека, стараются его не обижать.
Еще. Дети обычно дерутся. Венесуэльские ребятишки дерутся до шести лет. Один раз в Парке де Леста видел такую сцену. Группа детей детсадовская. Девушка- воспитатель. И мужик лет тридцати. Он мальчишек отделил и играет с ними в футбол. Он не столько играет, сколько разнимает драки. Они вспыхивают на каждом шагу. Но это, повторяю, бывает только у ребят до шести лет! Чтоб дрались школьники, никогда не видел.
Живу я в очень демократическом районе Альта Виста, где дом Фреди Бернала – мэра центрального Каракаса (мэр – большой чавист!). Так вот за десять лет не разу не видел, чтоб мужики на улице напились и дрались возле магазина! Пьют много. Пиво. Мегалитрами, мегатоннами. Того, кто пьет ром, считают нехорошим человеком. Смотрят на него косо: пьяница!
– Вы отмечаете добродушие местных. А как же постоянные разговоры о бандитизме, о шайках в бедных районах, куда даже полиция не заходит. Людей могут на улице остановить, ограбить. Могут автомобиль обобрать или угнать…
– Преступность есть… Но ужасающие рассказы об ужасах, это проявление менталитета иммигранта… Меня один раз тоже ограбили. Часы сняли, денежку отобрали! Сам виноват, не нужно ходить пьяным ночью. Если выпил хорошо, садись в автобус, не будь лапшой… Да есть преступность, как и везде в мире, но чтоб сверхужасная, я бы так не сказал!
Что еще мне нравится здесь? Зимы нет. Что такое для меня русская зима? Это поиск шапки 64-го размера, поиск таких сапог, чтоб в мороз согревали и не промокали в распутицу. Здесь такие проблемы отпали!
Вот дожди, ливни тропические. Сколько они идут? В лучшем случае – час. Потом снова солнце, все высохло, свежо. Было на моей памяти гибельное наводнение. Но сами виноваты. Надо было заранее защищаться от этой напасти, держать в порядке гидросооружения, дамбы, каналы…
Я не любитель путешествовать, осматривать всякие места. Засел в Каракасе. Город нравится, очень красивый, контрастный. Вот, к примеру, квартал, где живет чистая публика. Вот Альта Виста, где я живу, она напоминает квартал, где я жил в Волгограде – частный сектор. И вдруг полезли коттеджи. Офисные помещения, появилось много хороших машин, все обочины ими заставлены. А на дорогах они спокойные. Гоняют здорово, но нет российской агрессивности.
– Вам прямо-таки, повезло, Сергей Николаевич! Попали в рай. Каракас, действительно, место с чудным климатом, на побережье Карибского моря и в предгорьях – пекло. Но я несколько о другом. Вот, встречался я с приехавшими сюда новыми русскими, с бандюками, они, понятно, недовольны политикой Чавеса, хотя Чавес и не приглашал к себе в страну этих наших набедокуривших «дельцов». Да, Чавес – красный, социализм собрался строить в стране. Как вы к этому относитесь?
– Я мало в этом плане размышляю и понимаю. Из курса литературы XVIII века знаю, что, например, Карамзин к политике относился очень отрицательно. Он считал, что политика не способствует прогрессу. Прогресс человечества зависит от личностей, от нравственного прогресса. Я могу сказать так, что не только венесуэльцы, а все латиноамериканцы, бестолочи страшные, у них дефицит великих людей. Молятся на Боливара. А кто такой Боливар, что находится в «его 30-ти томном издании сочинений»? Нет таких сочинений! Я, грамотный человек, знаю только: «Надев широкий боливар, Онегин едет на бульвар!» Ладно, Боливар. Он был давно. А Че Гевара, прославляемый ныне? Да это ж был бандит.
– Кто вам сказал?
– Подъезжаешь к университету и видишь его огромный портрет. Че Гевара! Вот также и нынешний президент Венесуэлы – Чавес. Он хочет быть великим человеком. Очень хочет. Сказать что он красный? Не скажу так. Он всякий… И оказывается, несмотря на все наши различия, сегодня между Россией и Венесуэлой много общего.
– О, это вовсе интересно! Слушаю вас пристально.
– Во всех аспектах много общего. В политическом, экономическом, культурном, религиозном и так далее.
Экономический. Обе страны живут за счет того, что имеют под ногами. Нефть – главное. Но организовать национальное производство, то есть то, из чего складывается богатство, из труда вложенного, ни та ни другая страна пока не может.
Культура. И здесь она, современная культура, как в нынешней России, очень поверхностная. Много попсы. Много легковесного. Ну вот в Каракасе есть десять симфонических оркестров. Какие это оркестры? Профессиональные. Да. Но в них очень много русских, то есть приезжих, не своих музыкантов. Есть театры, есть и серьезные писатели… Но они очень плохо пропагандируются, рекламируются.
Система образования. В Советской России она была лучшей в мире. В нынешней России её угробляют. И угробят окончательно… Я посмотрел учебники местных средних школ. По советским меркам – это учебники для вспомогательных школ, то есть для дебилов.
Политика. И там и там – народ политически инертен. Есть крикуны. Экстремисты. Но они в малом числе. Конечно, на выборах, на демонстрациях они устраивают всякие акции, зрелища. Но основная масса народа, повторяю, и здесь и у нас, политически малоактивна.
На Чавеса, например, в начале смотрели так: а как он себя проявит – тираном, диктатором, большим реформа- тором? А он себя мало проявляет! Он открыто ненавидит США. Но он осторожничает. Он умный и очень хорошо знает, что в России из так называемых «реформ» ничего путного не вышло и не выйдет! Он медлителен с реформированием, хоть и много говорит о пользе социалистических преобразований… Вот опять вспомню Карамзина. Он же был из русских самым главным свидетелем Великой французской революции. Почти год провел в 1790 году в революционном Париже. Он писал, мол, для меня странно: выхожу из национального собрания, где провел весь день, слышал самые тираноубийственные речи, а на бульваре – тихо, спокойно, публика гуляет, выпивает. Ухаживает за барышнями. И как будто не было никаких убийственных речей, никаких революционных порывов. Вот это и есть средний класс, который придает обществу стабильность, устойчивость, это тот самый балласт на корабле, который не нужен, но он придает устойчивость кораблю.
Чавес попытался среднему классу устроить козью морду. Но сделать это не так-то просто. Он хочет свершить что-то, он хочет прославиться. Но ему будет очень трудно с этими людьми. И потом – общество здесь патриархальное, авторитарное. Если тебя выбрали большим начальником или назначили им, то ты, как и в России, имеешь полное право по-крупному воровать, что и делают здесь очень многие. Так же, как сказано, и в России. И в этом мы очень похожи! Так что я от Чавеса ничего существенного пока не жду. Он в начале своего правления попробовал на- жать, были уличные беспорядки… Я, кстати, испробовал здесь газ слезоточивый. Так что я теперь в курсе многих дел. А газ очень действенный! Но видимо, кто-то подсказал Чавесу – больше не делать этого?! Все прекратилось. Конечно, его власть неустойчива, и инфляция будет расти. Рынок будет реагировать на его личность. Отрицательно. Просто – на него. Так считаю.
– Ладно. Принимаю ваши суждения как частные. Я тут познакомился с одним человеком, он работает сейчас в «Лукойле». А раньше был корреспондентом «Правды» по Латинской Америке. Понял, что он здесь представительствует от этого российского нефтяного «Лукойла». Значит, русская экономика внедряется в разработку нефтяных месторождений Венесуэлы. Представитель «Лукойла» и говорит: «Пока еще всё в самом начале. Придет время!..». И уже приходит.
– Конечно, России нужны новые союзники, новые точки опоры. Не все нам на США молиться. Штаты никогда добра нам не давали. И просто не могут дать. У них давно много своих и очень ощутимых проблем. Вы читали Александра Зиновьева? Вот у меня есть книга его «Феномен западнизма». В ней его собственный рисунок: статуя американской Свободы – с огромным кукишем! Да. И США не может иначе существовать! Они мучаются и будут еще долго мучиться от своих проблем. И еще Бог их наказывает постоянными природными катаклизмами. Возможно, накажет и окончательно – за их агрессивные дела!
– Вы прожили здесь десять лет. Как оцениваете старую эмиграцию?
– Первой «волны» эмиграции уже нет. Остались сыновья, дети первой «волны» – кадеты. Общаюсь. Есть мнение, что русские – самые лучшие иммигранты. Натурализуются быстрей всех. Но вместе русские жить не могут. На это еще Ключевский указывал.
И здесь эти русские старички все переругались, передрались. Сложные у них отношения. Их дети с акцентом говорят по-русски. Внуки русского языка уже не знают.
– Связь с родиной есть? О русском снеге иногда вспоминаете?
– Три раза ездил, чтоб привезти свою библиотеку. Потом все стало отдаляться… Я испытываю чувства от поэзии, от чтения хорошей прозы. Слушайте, я недавно, на шестом десятке, Ахматову, наконец, прочитал! Гениальнейшая и несчастнейшая женщина…
О чем еще горазд припомнить профессор ностальгически? О своей квартире в Волгограде, о своих личных вещах, о теплом махровом халате, какое замечательное у него было кресло. Какой был просторный балкон с хорошим обзором, где отдыхал от трудов. Да, только об этом. Отца и мать, родственников он схоронил давно. Близких по родству братьев-сестер у него не было. Друзья, близкие по интересам люди, женщины? На этот вопрос пожимает плечами.
Уточнил еще раз, что один он был у родителей. И это «наложило отпечаток». С тетками, дядьками, двоюродными сестрами связывается два раза в год по телефону. Пока, мол, и все!
По бедности, не может завести себе компьютер и – Интернет. Мол, если заведет эту технику, постарается восстановить родственные и дружеские связи…
Дядья, тетки, двоюродные сестры к его отъезду в Венесуэлу отнеслись отрицательно, коллеги из пединститута – спокойно. Но шеф, то есть ректор, был огорчен и он сказал профессору, чем его порадовал: «Жалею. Ты ж прекрасный преподаватель! Ты никогда не опаздывал на свои лекции. Твои студенты никогда не бродили по коридору в ожидании тебя!»
– Да, был я работник там послушный, исполнительный… И все теперь в прошлом, – заключил разговор собеседник.
Еще поговорили с профессором о высоком – об Отечестве. И сказал он, что его Отечество – русская и мировая культура. Это с ним всегда. И еще – книги, музыка. Он меломан. И где находится его физическое тело, ему совершенно безразлично. Совершенно!
Один раз во время трех поездок в Россию, стоял на остановке, ждал трамвай. Рядом – парк. Березы. Вспомнил, как знакомая поэтесса Агашина воспевала волгоградскую березку… Стоит он, смотрит на эту березку, ждет: ведь что- то должно всколыхнуться в душе?
Ничего не всколыхнулось.
ПАРТИКУЛЯРНЫЙ
Сергея Николаевича Кондрашова именуют здесь профессором. Профессор звание преподавательское. Но Кондрашов не преподает. И все равно: мол, что-то профессор давно не заглядывал, должен, вроде бы, заглянуть… Вот надо бы у профессора поинтересоваться… Он знает!
Возможно, так удобнее и уважительнее к человеку? И больше жалости. (Человек постоянно нуждается!) Да, повторюсь, к большому иль малому сожалению, Кондрашов ни в каких учебных заведениях Каракаса и его окрестностей не служил и не служит. Не берут? То ль еще какие причины тому? Раньше-то служил, зарплату получал. В России. Ходил с портфелем и со всем, что к портфелю полагается: шляпа, галоши, галстук и плащ прорезиненный для сырой погоды. Возможно, трость и зонтик!? Зимой – пальто, шапка. Преподавал студентам литературу. Дело серьезное. Видное. Поручается не каждому. Значит, профессор!
К чести самого Сергея Николаевича, а человек он говорливый, о профессорстве своем не разу не заявил, не обмолвился. И это хорошо. Порядочно. Так и примем за удобное и обиходное – для обозначения этого эмигранта чуть ли не «последней», свежей некуда, «волны»…
– Я всю жизнь прожил в Волгограде, – охотно приступил к изложению своей «истории» Кондрашов. – Работал в педагогическом институте. Вуз областного масштаба. В последние годы он, как почти все педвузы новой России, в одночасье превратился в университет. Я кандидат филологических наук, был доцентом кафедры литературы. Преподавал русскую литературу XVIII–XIX века. А диссертация у меня по поэзии Державина.
В Венесуэлу попал совершенно случайно. Один из моих друзей периодически жил здесь. И позвал меня. Это было в 1996 году… Позднее я понял причину моего приезда сюда. И сформулировал её. Она может показаться странной, смешной, легкомысленной. Но она очень до глупости простая: желание переменить жизнь! В то время мне стукнуло сорок два года. Как учит восточная астрология, это синдром 42-х лет. В сорок два человек желает перемен. Его прямо-таки настигает это резкое желание: все переменить! Иногда при невозможности это сделать, человек умирает. Сорок два – резкий перелом в жизни человеческой!
– Впервые об этом слышу. Я другие рубежные и опасные даты бы назвал – тридцать семь, к примеру…
– По восточному календарю, где эти змеи, драконы, обезьяны, 42 года – начало зрелости. И наступает это желание перемен. Венесуэла это желание удовлетворила. Здесь другая жизнь.
– Представление о ней было?
– Никакого. Так, абстрактное – тепло, тропики, джунгли…
– Язык?
– Язык начал изучать, спустя два месяца после приезда. Но до сих пор плохо понимаю устную речь, особенно в телефоне. Говорят здесь очень быстро. Потом венесуэльский вариант испанского языка сильно искаженный. Действуют новые принципы, которые не зафиксированы ни в каких учебниках и словарях. Сейчас торжествует закон открытого слога. Конечная согласная не произносится. Говорят «до» вместо «дос» (два), «Карака» – вместо «Каракас», президент «Чаве» – вместо «Чавес».
Плохо знаю язык потому, что почти все время провожу в русской стихии. Ведь у меня была еще одна цель переезда: прочитать свою библиотеку, которую я сюда вывез почти полностью. В России я покупал очень много книг, но из-за преподавательской занятости читать было некогда. Сейчас за эти годы я все это, приобретенное в России, прочитал. И этим доволен. Ну… плохо знаю испанский, как сказал, но в присутственном месте умею объясниться – в магазине, на улице. Мне хватает испанского языка для работы, то есть для преподавания здесь языка русского.
– Сергей Николаевич, а где вы работаете, еще не сказали.
– А нигде. Я частный. Я партикулярный преподаватель русского языка.
– И кто ваши ученики?
– Сейчас скажу… В 2000 году меня пригласили в Центральный университет Венесуэлы. В нем тогда было единственное в Латинской Америке отделение русского языка. Работал несколько месяцев. Заменял отсутствующего преподавателя. Потом объявили конкурс, но он… не состоялся. Я жертва интриг!.. Объясняю.
В России было принято критиковать советскую систему высшего образования. Так. Но вот здесь, столкнувшись со свободным высшим образованием, со свободным университетом, я убедился в преимуществах советской системы образования. Свободный университет – это клубок змей! Это клубок эгоизмов – групповых и индивидуальных. Вы представляете, что значит – закрыть специальность в России? Головы полетят! Ректор, проректор и так далее. А здесь закрыли и всё! Тут все свободно, в том числе и запись на язык. Студент поступает в университет и неизвестно какой язык для изучения выберет. Изучаются английский, французский, немецкий, итальянский, португальский. Был и русский. Теперь его нет. Естественно, что все абсолютно выбирают английский. В последние годы большой прогресс сделало отделение португальского языка. Его поддерживают два богатых посольства – португальское и бразильское. Русское посольство, к сожалению, не поддерживает преподавание русского языка. Не дает денег, которых, как всегда, у нас нет.
Потому конкурс этот для меня не состоялся! И я наелся здесь всех этих академических прелестей. Стал искать частных учеников. Ну-у, это заработок очень непостоянный, сегодня ученик есть, завтра у него пропало желание обучаться. Организовать курсы? Очень трудно. Нужны деньги! На рекламу, в первую очередь. А помещение. Опять плати. Я один это не могу потянуть.
Ведем работу, чтоб организовать нечто вроде Русского Центра. Здесь есть ассоциация Аверус, объединяющая тех, кто закончил вузы в России. Чем она реально занимается? Направляет студентов на учебу в Россию, помогает им из фонда государственных стипендий. И всё пока.
– Есть же среди венесуэльской молодежи те, кто имеет определенную цель, изучая язык той или иной страны?
– Были у меня такие опыты. Обучал двух людей, которые сейчас работают в Москве на предприятиях господина Ордовского. Они технологи пищевой промышленности, деловые мужики. Надо отдать должное Ростику, выбрал он прекрасных специалистов. Я обучил русскому языку. И семейство их обучил. Но здесь – прагматическая цель! А мне гораздо важнее – культурный интерес. Чтоб человек читал русские книги, понимал, скажем, наши песни. Но таких маловато.
Частные уроки – дорогое удовольствие. И потому – не для многих. Будут групповые уроки, тогда и цена для обучения будет доступная. Но нет денег, как я сказал, нет спонсоров заинтересованных.
– Слышал, что президент Чавес изучает русский язык.
Значит, есть интерес к России – уже на высшем уровне!
– Его какая-то девушка учит в индивидуальном порядке. А я говорю о системном изучении русского языка. Я узнал о существовании одной структуры, которая что-то может осуществить в этом плане. Это парламентская группа российско-венесульской дружбы. Во главе её стоит дядька-араб, который обучался в России, а здесь заправляет крупными нефтяными делами. Будем его уговаривать открыть курсы русского языка, поскольку Россия и Венесуэла нефтяные страны. И сейчас, именно поэтому – «нефтяные» и другие существенные контакты, включая военные, начались уже на государственном уровне.
– Как живете? С кем общаетесь?
– Обычно. Друзья, знакомые. В основном, русские. С венесуэльцами трудно вступать в дружеские отношения. Конечно, народ этот неплохой. В некоторых отношениях лучше русского. Очень спокойный и совершенно неагрессивный. Даже дружелюбный. Но…через некоторое время контактов выясняешь, что дружелюбие это очень поверхностное. Выясняешь, что народ этот ленивый, необязательный. Удивляются, например, что я всегда вовремя прихожу на занятие с учеником или учениками. Говорят: вы такой почтенный! Впрочем, это легко объяснить природными условиями. Помните, в «Дяде Ване» у Чехова: мягкий климат определяет мягкость нравов. Но венесуэльцы более, чем мы, темпераментны. Но они, повторяю, мягкие. Нет у них российской готовности к насилию.
– Хитрость?
– В высшей степени. Я еще употреблю для их характеристики старинное выражение XIX века: «Страх поротой задницы!» Отношение к белому человеку вот с такой европейской вывеской, как у меня, сохранилось. Испанцы их донимали, конкистадоры, пираты. Хватали их предков в Африке… Они теперь очень наивно, но откровенно стараются обмануть тебя, нажиться на тебе. Такова их национальная специфика…
А еще – Венесуэла страна детей! Семьи большие, многодетные. Но дело не в этом. А в отношении к детям. Мне, преподавателю, это очень бросается в глаза. В метро как- то было. Везет мамаша младенца. Хорошенький, пухленький, говорливый. Рядом сидят двадцатилетние парни. Они еще холостяки, должны думать только о трех вещах – о выпивке, девках и автомобилях! А парни эти начинают приставать к младенцу, сюсюкать с ним, гладить его, играть с ним. Потом младенец переходит к ним на колени. Это для меня поразительно! У нас, в России, такого абсолютно нет.
Далее. Мальчик лет двенадцати. Встречает какого-то дяденьку на улице. Дяденька с ним нормально здоровается, разговаривает. Потом этого двенадцатилетнего мальчика двадцатилетние парни берут играть в какой-нибудь там мячик. Или в футбол. Нормально, спокойно, на равных. Русский мальчишка подросток давно бы уж получил от парней такого возраста по шее... Словом, отношение к малому возрасту очень уважительное… А русский ребенок очень быстро понимает, что он недочеловек, поэтому стремится быстрее вырасти, чтоб стать нормальным. Здесь уже в малом видят человека, стараются его не обижать.
Еще. Дети обычно дерутся. Венесуэльские ребятишки дерутся до шести лет. Один раз в Парке де Леста видел такую сцену. Группа детей детсадовская. Девушка- воспитатель. И мужик лет тридцати. Он мальчишек отделил и играет с ними в футбол. Он не столько играет, сколько разнимает драки. Они вспыхивают на каждом шагу. Но это, повторяю, бывает только у ребят до шести лет! Чтоб дрались школьники, никогда не видел.
Живу я в очень демократическом районе Альта Виста, где дом Фреди Бернала – мэра центрального Каракаса (мэр – большой чавист!). Так вот за десять лет не разу не видел, чтоб мужики на улице напились и дрались возле магазина! Пьют много. Пиво. Мегалитрами, мегатоннами. Того, кто пьет ром, считают нехорошим человеком. Смотрят на него косо: пьяница!
– Вы отмечаете добродушие местных. А как же постоянные разговоры о бандитизме, о шайках в бедных районах, куда даже полиция не заходит. Людей могут на улице остановить, ограбить. Могут автомобиль обобрать или угнать…
– Преступность есть… Но ужасающие рассказы об ужасах, это проявление менталитета иммигранта… Меня один раз тоже ограбили. Часы сняли, денежку отобрали! Сам виноват, не нужно ходить пьяным ночью. Если выпил хорошо, садись в автобус, не будь лапшой… Да есть преступность, как и везде в мире, но чтоб сверхужасная, я бы так не сказал!
Что еще мне нравится здесь? Зимы нет. Что такое для меня русская зима? Это поиск шапки 64-го размера, поиск таких сапог, чтоб в мороз согревали и не промокали в распутицу. Здесь такие проблемы отпали!
Вот дожди, ливни тропические. Сколько они идут? В лучшем случае – час. Потом снова солнце, все высохло, свежо. Было на моей памяти гибельное наводнение. Но сами виноваты. Надо было заранее защищаться от этой напасти, держать в порядке гидросооружения, дамбы, каналы…
Я не любитель путешествовать, осматривать всякие места. Засел в Каракасе. Город нравится, очень красивый, контрастный. Вот, к примеру, квартал, где живет чистая публика. Вот Альта Виста, где я живу, она напоминает квартал, где я жил в Волгограде – частный сектор. И вдруг полезли коттеджи. Офисные помещения, появилось много хороших машин, все обочины ими заставлены. А на дорогах они спокойные. Гоняют здорово, но нет российской агрессивности.
– Вам прямо-таки, повезло, Сергей Николаевич! Попали в рай. Каракас, действительно, место с чудным климатом, на побережье Карибского моря и в предгорьях – пекло. Но я несколько о другом. Вот, встречался я с приехавшими сюда новыми русскими, с бандюками, они, понятно, недовольны политикой Чавеса, хотя Чавес и не приглашал к себе в страну этих наших набедокуривших «дельцов». Да, Чавес – красный, социализм собрался строить в стране. Как вы к этому относитесь?
– Я мало в этом плане размышляю и понимаю. Из курса литературы XVIII века знаю, что, например, Карамзин к политике относился очень отрицательно. Он считал, что политика не способствует прогрессу. Прогресс человечества зависит от личностей, от нравственного прогресса. Я могу сказать так, что не только венесуэльцы, а все латиноамериканцы, бестолочи страшные, у них дефицит великих людей. Молятся на Боливара. А кто такой Боливар, что находится в «его 30-ти томном издании сочинений»? Нет таких сочинений! Я, грамотный человек, знаю только: «Надев широкий боливар, Онегин едет на бульвар!» Ладно, Боливар. Он был давно. А Че Гевара, прославляемый ныне? Да это ж был бандит.
– Кто вам сказал?
– Подъезжаешь к университету и видишь его огромный портрет. Че Гевара! Вот также и нынешний президент Венесуэлы – Чавес. Он хочет быть великим человеком. Очень хочет. Сказать что он красный? Не скажу так. Он всякий… И оказывается, несмотря на все наши различия, сегодня между Россией и Венесуэлой много общего.
– О, это вовсе интересно! Слушаю вас пристально.
– Во всех аспектах много общего. В политическом, экономическом, культурном, религиозном и так далее.
Экономический. Обе страны живут за счет того, что имеют под ногами. Нефть – главное. Но организовать национальное производство, то есть то, из чего складывается богатство, из труда вложенного, ни та ни другая страна пока не может.
Культура. И здесь она, современная культура, как в нынешней России, очень поверхностная. Много попсы. Много легковесного. Ну вот в Каракасе есть десять симфонических оркестров. Какие это оркестры? Профессиональные. Да. Но в них очень много русских, то есть приезжих, не своих музыкантов. Есть театры, есть и серьезные писатели… Но они очень плохо пропагандируются, рекламируются.
Система образования. В Советской России она была лучшей в мире. В нынешней России её угробляют. И угробят окончательно… Я посмотрел учебники местных средних школ. По советским меркам – это учебники для вспомогательных школ, то есть для дебилов.
Политика. И там и там – народ политически инертен. Есть крикуны. Экстремисты. Но они в малом числе. Конечно, на выборах, на демонстрациях они устраивают всякие акции, зрелища. Но основная масса народа, повторяю, и здесь и у нас, политически малоактивна.
На Чавеса, например, в начале смотрели так: а как он себя проявит – тираном, диктатором, большим реформа- тором? А он себя мало проявляет! Он открыто ненавидит США. Но он осторожничает. Он умный и очень хорошо знает, что в России из так называемых «реформ» ничего путного не вышло и не выйдет! Он медлителен с реформированием, хоть и много говорит о пользе социалистических преобразований… Вот опять вспомню Карамзина. Он же был из русских самым главным свидетелем Великой французской революции. Почти год провел в 1790 году в революционном Париже. Он писал, мол, для меня странно: выхожу из национального собрания, где провел весь день, слышал самые тираноубийственные речи, а на бульваре – тихо, спокойно, публика гуляет, выпивает. Ухаживает за барышнями. И как будто не было никаких убийственных речей, никаких революционных порывов. Вот это и есть средний класс, который придает обществу стабильность, устойчивость, это тот самый балласт на корабле, который не нужен, но он придает устойчивость кораблю.
Чавес попытался среднему классу устроить козью морду. Но сделать это не так-то просто. Он хочет свершить что-то, он хочет прославиться. Но ему будет очень трудно с этими людьми. И потом – общество здесь патриархальное, авторитарное. Если тебя выбрали большим начальником или назначили им, то ты, как и в России, имеешь полное право по-крупному воровать, что и делают здесь очень многие. Так же, как сказано, и в России. И в этом мы очень похожи! Так что я от Чавеса ничего существенного пока не жду. Он в начале своего правления попробовал на- жать, были уличные беспорядки… Я, кстати, испробовал здесь газ слезоточивый. Так что я теперь в курсе многих дел. А газ очень действенный! Но видимо, кто-то подсказал Чавесу – больше не делать этого?! Все прекратилось. Конечно, его власть неустойчива, и инфляция будет расти. Рынок будет реагировать на его личность. Отрицательно. Просто – на него. Так считаю.
– Ладно. Принимаю ваши суждения как частные. Я тут познакомился с одним человеком, он работает сейчас в «Лукойле». А раньше был корреспондентом «Правды» по Латинской Америке. Понял, что он здесь представительствует от этого российского нефтяного «Лукойла». Значит, русская экономика внедряется в разработку нефтяных месторождений Венесуэлы. Представитель «Лукойла» и говорит: «Пока еще всё в самом начале. Придет время!..». И уже приходит.
– Конечно, России нужны новые союзники, новые точки опоры. Не все нам на США молиться. Штаты никогда добра нам не давали. И просто не могут дать. У них давно много своих и очень ощутимых проблем. Вы читали Александра Зиновьева? Вот у меня есть книга его «Феномен западнизма». В ней его собственный рисунок: статуя американской Свободы – с огромным кукишем! Да. И США не может иначе существовать! Они мучаются и будут еще долго мучиться от своих проблем. И еще Бог их наказывает постоянными природными катаклизмами. Возможно, накажет и окончательно – за их агрессивные дела!
– Вы прожили здесь десять лет. Как оцениваете старую эмиграцию?
– Первой «волны» эмиграции уже нет. Остались сыновья, дети первой «волны» – кадеты. Общаюсь. Есть мнение, что русские – самые лучшие иммигранты. Натурализуются быстрей всех. Но вместе русские жить не могут. На это еще Ключевский указывал.
И здесь эти русские старички все переругались, передрались. Сложные у них отношения. Их дети с акцентом говорят по-русски. Внуки русского языка уже не знают.
– Связь с родиной есть? О русском снеге иногда вспоминаете?
– Три раза ездил, чтоб привезти свою библиотеку. Потом все стало отдаляться… Я испытываю чувства от поэзии, от чтения хорошей прозы. Слушайте, я недавно, на шестом десятке, Ахматову, наконец, прочитал! Гениальнейшая и несчастнейшая женщина…
О чем еще горазд припомнить профессор ностальгически? О своей квартире в Волгограде, о своих личных вещах, о теплом махровом халате, какое замечательное у него было кресло. Какой был просторный балкон с хорошим обзором, где отдыхал от трудов. Да, только об этом. Отца и мать, родственников он схоронил давно. Близких по родству братьев-сестер у него не было. Друзья, близкие по интересам люди, женщины? На этот вопрос пожимает плечами.
Уточнил еще раз, что один он был у родителей. И это «наложило отпечаток». С тетками, дядьками, двоюродными сестрами связывается два раза в год по телефону. Пока, мол, и все!
По бедности, не может завести себе компьютер и – Интернет. Мол, если заведет эту технику, постарается восстановить родственные и дружеские связи…
Дядья, тетки, двоюродные сестры к его отъезду в Венесуэлу отнеслись отрицательно, коллеги из пединститута – спокойно. Но шеф, то есть ректор, был огорчен и он сказал профессору, чем его порадовал: «Жалею. Ты ж прекрасный преподаватель! Ты никогда не опаздывал на свои лекции. Твои студенты никогда не бродили по коридору в ожидании тебя!»
– Да, был я работник там послушный, исполнительный… И все теперь в прошлом, – заключил разговор собеседник.
Еще поговорили с профессором о высоком – об Отечестве. И сказал он, что его Отечество – русская и мировая культура. Это с ним всегда. И еще – книги, музыка. Он меломан. И где находится его физическое тело, ему совершенно безразлично. Совершенно!
Один раз во время трех поездок в Россию, стоял на остановке, ждал трамвай. Рядом – парк. Березы. Вспомнил, как знакомая поэтесса Агашина воспевала волгоградскую березку… Стоит он, смотрит на эту березку, ждет: ведь что- то должно всколыхнуться в душе?
Ничего не всколыхнулось.