Ожгибесова Второй Ч 2
Unknown


Новая книга тюменского писателя Ольги Ожгибесовой «Второй» не вписы­вается в уже привычный для этого автора историко-краеведческий жанр. Это - утопия, т.е. рассказ об обществе, которого нет. Но, как показывает российская и мировая история, самые утопичные и невероятные прогнозы иногда сбываются.

Роман «Второй» - это история государства, которое ради эфемерного обще­го блага превращает в ад жизнь своих граждан; история «маленького» чело­века, способного перевернуть жизнь целой страны, история любви, итогом которой стало рождение нового мира.






Ольга Ожгибесова

ВТОРОЙ





ЧАСТЬ 2

1.

Снегопад прекратился только к утру. Когда путешественники еще за темно попытались выйти из палаток, оказалось, что сделать это не так-то просто - их основательно завалило, так что пришлось попыхтеть, прежде чем выбраться на волю.

Новый день сулил новые надежды. Подавленное накануне вечером на­строение наутро сменилось непонятной веселостью. Ребятишки с радост­ным визгом бегали вокруг костра, где в котелках дымились чай и каша, даже взрослые взбодрились, улыбались друг другу, шутили по поводу снежного плена, в котором оказались. Может быть, потому, что пережили еще одну ночь, и, следовательно, их цель стала еще ближе?

Озабоченным выглядел только Михалыч. Он то и дело окидывал встревоженным взглядом горы, скрытые за сплошным лесом, смотрел на гори­зонт и хмурил брови.

- Как думаешь, - обратился к нему Марк, - сегодня дойдем до перевала?

- Дойти-то дойдем, - рассеянно отозвался Михалыч, - если никто не остановит.

- Ты о чем? - не понял его Марк. - Погода вроде нормальная.

- Снегу много намело. Он на склоне пуховым одеялом лежит - чуть вете­рок его стронет, оно вниз и покатится. Вникаешь?

Михалыч покосился на него и снова перевел взгляд на гору.

- А тут мы ему навстречу...

- Да откуда бы ветру взяться? - засмеялся Марк. - Смотри, какая тишина!

- То-то и оно, что тишина. Добро бы легкий ветерок задувал да нас под­гонял. А то вишь, какое затишье. Не к добру это, ох, не к добру! Глянь!

Он протянул руку по направлению к горизонту, и вдали, на сером рас­светном небе Марк увидел черную грозовую полоску. С запада на них шла туча. Нет, не то слово - на них двигался целый грозовой фронт. Одним сво­им краем он уходил туда, где остались Казацкие Избушки, а вторым цеплял­ся за склон горного хребта. Это означало, что уже несколько часов на них обрушится шквал снега и ветра.

Марк посмурнел. Если за это время они не доберутся до перевала или хотя бы не найдут мало-мальски надежное укрытие, шансов уцелеть у них почти не будет.

- Надо идти...

- Да, - кивнул Михалыч, - и как можно быстрее. Командуй: на все про все у нас не больше пятнадцати минут.

Марк повернулся к своим подопечным.

- Сворачиваем палатки, кормим детей и уходим! Чай - в термосы, кашу - в котелок, позавтракаем на ближайшей стоянке. У нас очень мало времени.

- Остынет... - робко произнес кто-то из женщин.

- Лучше пусть остынет каша, чем остынем мы, - резко парировал Марк и сам устыдился своей резкости. Зачем он так? Сейчас напугает их, а страх в трудной ситуации - плохой помощник.

- Посмотрите вон туда! - он взмахнул рукой в сторону тучи. - На нас надвигается буря. Несколько часов форы мы имеем, но нужно торопиться. Если мы не поднимемся на пологий перевал или не найдем укрытие, нас просто снесет со склона. Это понятно всем?

Он обвел людей взглядом. Ответа не последовало. Мужчины кину­лись сворачивать палатки и укладывать на сани поклажу. Женщины торопливо кормили маленьких детей. Те, не понимая, что происходит, испуганно подчинялись. Марк присел возле жены Кирилла, на руках у нее была маленькая девочка лет четырех. Увидев возле себя Марка, она оцепенела и, не сводя с него темных глаз, только открывала рот, когда мать подносила к нему ложку с кашей. Наверное, для нее именно он, Марк, был олицетворением зла. Это он заставлял вставать, когда так хотелось еще немного поспать в нагретом за ночь спальном мешке, это он заставлял родителей идти вперед, когда у тех уже не было сил. Вот и сейчас он что-то прокричал громким недобрым голосом, и взрослые, словно их подстегнули, спрятали улыбки, заспешили, и снова в воздухе повисла тревога.

- Вкусно? - улыбнулся ей Марк.

Девочка молча проглотила кашу и моргнула.

- Вы тоже поешьте, - тихо сказал Марк женщине, - успеете, пока мы все собираем.

Она взглянула на него благодарно.

Через полчаса они тронулись в путь. На этот раз вышли все вместе - впе­реди, как и раньше шел Михалыч, Марк с Кириллом завершали необыч­ный караван. Идти было тяжело. Снег не успел слежаться - колея, кото­рую оставляли шедшие впереди мужчины, была рыхлой, лыжные палки проваливались, сани с детьми и поклажей то и дело заваливались на бок, а женщины падали. Тогда движение тормозилось. Михалыч с мужчинами успевал уйти далеко вперед, прежде чем остальные снова трогались в путь. Как назло, именно сегодня, когда нужно было торопиться, темп движения снизился почти вдвое. За час они преодолели меньшее расстояние, чем про­ходили накануне.

Еще через два часа стало ясно, что от снежной бури им не уйти. Туча над­вигалась все ближе и ближе. Ветер, сначала легкий и радостный, с каждой минутой становился все более ожесточенным, налетал порывами, сбивая с ног.

Михалыч, остановившись, окликнул Марка, поманил его к себе.

- Ну, что, командир, будем окапываться? До перевала не дойти.

- Окапываться? - Марк огляделся по сторонам. В зоне видимости не было ни одной мало-мальски приличной скалы, за которой можно было бы спря­таться, за которую можно было уцепиться.

- Хоть бы валун какой...

В голосе его прозвучала откровенная тоска.

- Не дрейфь, командир, прорвемся! - подбодрил его Михалыч. - Время умирать еще не настало, это я тебе точно говорю. Смотри во-о-он туда...

Марк вгляделся в чащу. Неподалеку от них просматривалась небольшая поляна, окруженная соснами. На ней с трудом разместилась бы одна палат­ка, но Марк понял замысел проводника.

Уже через минуту лыжники двинулись в сторону поляны. Вслед за ними потянулись женщины с детьми. Теперь командование на себя взял Миха­лыч.

- Скидавайте лыжи, утаптывайте снег по всему периметру... Скорее, ре­бята, скорее... Марк, крепите сани к деревьям по нижнему краю, связывай­те их между собой. Палатку ставим только одну. Набьемся в нее как соленые огурцы в бочку - под самую завязочку. Зато, Бог даст, не унесет... Привязы­вай, привязывай... Вот так...

Ветер бесновался в кронах деревьев, швыряя в суетящихся людей снеж­ные шары. Уже через несколько минут его порывы стали напоминать штормовую волну: она накатывалась издалека, клонила в пояс высоченные сосны и растворялась где-то вдалеке. На мгновение все затихало, а затем по­вторялось сначала. Палатку ставили уже в кромешном месиве снега и ветра, сбивавшем с ног. Женщины с детьми, которые до этого пережидали бурю у саней, перебрались в укрытие. Вслед за ними туда же уже ползком про­брались мужчины. Замерзшие, усталые, испуганные люди сбились в кучу в одной палатке.

Разговаривали почему-то шепотом, словно боялись громкими голосами навлечь на себя беду. Стены палатки сотрясались от ветра. Каждый раз, ког­да в нее попадал очередной снежный заряд, женщины испуганно вздраги­вали.

- Э, мужики, - подал голос Михалыч, - кто-нибудь догадался лопату с собой прихватить?

В ответ - молчание.

- Понятно, - вздохнул Михалыч, - завтра руками откапываться будем.

- Завтра? - испуганно переспросила одна из женщин. - Вы думаете, нам ночевать здесь придется?

- А вы думаете, - в тон ей съязвил Михалыч, - буря через пять минут пре­кратится? По щучьему велению, по нашему хотению? Дай Бог, чтобы к вече­ру утихла. Не-е-е, не утихнет, однако. До ветру и то не выбраться. Эх-х-х!..

Были в этом «эх!» такая тоска, такая обреченность, что даже у Марка сжа­лось сердце. Что же должны были ощущать дети, очутившиеся по воле лю­бящих их родителей на краю гибели? Ему захотелось как-то приободрить их, развеселить. В конце концов, все не так плохо: да, они не успели дойти до перевала, но они все вместе, все живы и здоровы, простуда не в счет, в безопасности, ну или, по крайней мере, почти в безопасности...

Резкий, мощный удар в заднюю стену палатки прервал его мысли. Марку показалось, что их сейчас перевернет, несмотря на, казалось бы, надежно закрепленные веревки. Закричали женщины, громким ревом отозвались перепуганные насмерть ребятишки, кто-то из мужчин не выдержал и ма- тюкнулся. В полной темноте, в ограниченном пространстве, тесно прижав­шись друг к другу, люди ждали решения своей участи. И ничего не могли сделать для спасения!

Кто сказал, что человек - царь природы? Он - всего лишь песчинка, под­властная ветру. Он - муравей -трудяга: копошится, суетится, носит веточ­ки, строит многоэтажный свой дворец, а потом налетает буря и сметает с поверхности земли и его, и плоды его труда, оставляя в назидание следую­щим поколениям лишь руины - мертвые города, рухнувшие дворцы, полу­разрушенные статуи, заброшенные кладбища.

- Спокойно, спокойно! - Марк старался перекричать поднявшийся плач, - Это всего лишь ветер! Мы в надежном месте, нас не унесет, а это самое главное... Успокойте детей, не пугайте их, они и так уже напуганы!

Он говорил и сам себе не верил. Да, возможно, веревки выдержат, палат­ка устоит, но беда может придти с другой стороны - снежные заносы, сход лавины... Если на них рухнет многотонная глыба снега, им уже ничто не поможет...

Марк решил не думать о грустном. В конце концов, он знал, на что идет. Разве он не чувствовал с самого начала, что без приключений этот поход не обойдется? Жаль было только детей - им-то за что досталась такая участь?

- А ну-ка, ребята, - бодро позвал Марк, - давайте петь песни. Кто больше знает?

И затянул первую пришедшую ему в голову.

Первый куплет он пропел в полном одиночестве, на припеве вступил жен­ский голос - некрепкий, но приятный, затем второй. Потом подключились и мужчины. Из другого угла дребезжащим тенорком затянул хулиганскую песню Михалыч. Через несколько минут обитатели палатки разделились на две команды и горланили во весь голос, стараясь перекричать друг друга. Им по-прежнему было страшно, они все еще боялись смерти, караулившей их за стенами их маленького убежища, но пели, превозмогая этот страх, по­тому что иначе просто сошли бы с ума.

Марк не знал, сколько прошло времени, но они почти сорвали голоса, перепев все песни, какие только знали. Умолкали один за другим, уклады­вались поудобнее, прижимаясь друг к другу, шептались, засыпали под вой ветра... Человек ко всему привыкает. У них не было выбора. У них была только надежда.

Он проснулся посреди ночи и не мог понять, что его разбудило. При­слушался и лишь тогда понял: тишина. Ветер умолк, буря ушла. За стенами палатки, где спали вповалку люди - в тесноте, в обнимку с детьми, сложив друг на друга кто руки, кто ноги, было тихо. Марк мог бы сказать, что не слышит ни звука, но точнее - он не слышал ни звука извне, а здесь, в их ма­леньком убежище, согретом дыханием двух десятков человек, всхрапывал кто-то из мужчин, протяжно вздыхала женщина, во сне испуганно вскри­кивал ребенок, и мать спросонья шептала ему: ш-ш-ш! И это была замеча­тельная живая тишина!

Марк зашевелился, пытаясь хоть немного размять затекшие ноги, и тут же над грудой тел поднялась чья-то голова. Несколько минут они вглядыва­лись друг в друга, пытаясь разглядеть в темноте лица. Потом тот, кого Марк так и не узнал, произнес громким шепотом:

- Кажется, все кончилось?

Это был Игорь, врач, чья жена ждала близнецов.

- Кажется, - подтвердил Марк.

- Выйти бы...

- Давай, попробуем...

Стараясь никого не придавить, он стал пробираться к выходу.

Палатку занесло почти до самого купола. Марку с трудом удалось расстег­нуть молнию - до середины, чтобы снежная стена, выросшая по ту сторону, не рухнула внутрь палатки.

- Ну, что? - Игорю, кажется, не терпелось выбраться на свежий воздух.

- Здесь метровый слой снега... Разве что ужиком... Подтолкнешь сзади?

Встав, насколько позволяла высота палатки, на ноги, Марк буквально вы­нырнул наружу, упав животом на снежную кромку. Горло обожгло мороз­ным воздухом. Работая локтями, извиваясь, приминая снег собственным весом, он пополз вверх. Игорь сзади подхватил его за ноги и толкал вперед, пробивая его телом, словно тараном, снежную стену.

Выбравшись наружу, Марк перевернулся на спину и замер в восхищении: прямо над ним в сине-черном небе висели невероятно крупные, фантастически-прекрасные звезды. Луна - глянцево-желтая, словно надраенная чи­стящим порошком, покачивалась на вершине огромной сосны.

- Марк, помоги!

Он сел на снег. Игорь, повторяя его путь, старался выбраться из палат­ки, но снег, уже осевший под тяжестью тела Марка, проседал еще больше, и Игорь просто проваливался в сугроб. Марк лег на снег головой к нему, протянул руку и через несколько секунд они уже лежали рядом, любуясь мозаикой ночного неба.

- Красота какая... - пробормотал Игорь. - Вот так живешь, живешь, суе­тишься, все чего-то хочешь... А что человеку надо?

- Звездное небо над нами и нравственный закон внутри нас... - меланхо­лично ответил Марк.

- Какой закон? - не понял Игорь.

- Философ такой был, Кант, давно - еще в 19 веке. Он сказал, что в мире есть только две ценности - звездное небо над нами и нравственный закон внутри нас.

- Про нравственный закон - это он очень правильно сказал, твой фило­соф. Мы его забыли давно - вот и результат: бегаем с детьми по горам.

Игорь сел, достал из кармана сигареты и зажигалку.

- Будешь?

- Не курю, спасибо, - отказался Марк.

- И я не курю! - невесело засмеялся Игорь. - Только в стрессовой ситуа­ции. А она у меня вот уже три месяца как стрессовая.

- Э, мужики!

Из палатки вынырнула голова Михалыча в шапке. Это было так неожи­данно и смешно, что Марк и Игорь расхохотались.

- Ха-ха-ха...- укоризненно передразнил их Михалыч. - Чего ржете, кони?! Помогите лучше.

Не переставая смеяться, они вытянули его наружу.

Сев, Михалыч похлопал руками в рукавицах вокруг себя, попрыгал на за­днице, утрамбовывая снег, и только после этого встал на коленки и пополз в сторону, оставляя за собой тропу.

- Не отморозь себе чего! - насмешливо бросил ему вслед Игорь. - Жена домой не пустит.

- Ничего, не отморожу, - успокоил его Михалыч, - на мой век хватит.

Через минуту он вернулся, стрельнул у врача сигарету и, довольно попы­хивая, сел, поджав под себя ноги.

- Ну, что, ребятки, большой беды мы с вами сегодня избежали. Лавина прошла... Видите? - он показал рукой на деревья в верхней части поляны, возле которых вздыбилась и застыла снежная волна. - Она об деревья раз­билась, нас только языком лизнула - помните тот удар? На две части раз­делилась и вниз ушла. Да-а-а, не успей мы здесь закрепиться, не курили бы сейчас, не любовались природой.

- Сколько нам еще до перевала? - поинтересовался Марк.

- Если засветло выйдем, то, дай Бог, к обеду будем. Недалеко уже. Там можно основательный привал сделать. Теперь уж все равно к назначенному сроку не выйдем. А женщины наши устали, измотались. Только вы не рас­слабляйтесь, не думайте, что на спуске будет легче.



Тони подъехал к дому около полуночи. Режим чрезвычайной ситуации отменили два дня назад, но ему, как командиру подразделения, все равно приходилось задерживаться на службе допоздна. Если раньше смена патру­лей проходила лишь в присутствии старшего дежурного, то теперь на про­ведении этого своеобразного ритуала приходилось оставаться и ему. Если учесть, что в восемь утра Тони уже должен был присутствовать на утреннем разводе, то спать ему оставалось максимум пять часов.

У подъезда стоял черный автомобиль с выключенными фарами. Тони вы­шел из машины, негромко хлопнув дверцей, включил сигнализацию и уже направился к дому. В этот момент фары у неизвестного автомобиля дважды мигнули. Тони притормозил, сделал два шага по направлению к машине и снова остановился. Фары снова мигнули призывно. Уже уверенно Тони по­дошел к черной машине, распахнул заднюю дверь и заглянул в салон.

- Садись, - сказал человек в машине голосом Трауберга.

- Что за таинственность? - удивился Тони. - Позвонили бы, я бы подъ­ехал.

- Во-первых, здравствуй! - Трауберг подал ему горячую ладонь. Тони ма­шинально пожал ее. - Во-вторых, знаю, какой у вас аврал, не хотел дергать среди бела дня. Устал?

- Не то слово! - усмехнулся Тони. - Такое впечатление, что наше прави­тельство опасается государственного переворота!

- А так оно и есть на самом деле, - Трауберг зевнул, прикрыв рот рукой, - извини, пригрелся тут, пока ждал тебя...

Он ткнул пальцем в спину водителю:

- Окно приоткрой!

С тихим жужжанием стекло поползло вниз и замерло. В узкую щель по­тянуло прохладой.

- В правительстве идут совещания и консультации. Президент напуган, хотя и старается этого не показывать. Все боятся новых выступлений, хотя вроде удалось спустить дело на тормозах. Кроме того, высказывается пред­положение, что население начнет предъявлять правительству разного рода социальные и политические требования.

- Например?

Тони и представить себе не мог, чтобы синегорцы, которых Демпол деся­тилетиями держал в повиновении, вдруг вышли на улицы с политическими требованиями. Он по-прежнему считал, что два митинга, всколыхнувшие столицу, - еще не показатель активности масс. Люди хотели услышать конкретные ответы на конкретные вопросы. Что касается революции, то вряд ли она была возможна в ближайшее время.

- Ну, например, отменить запрет на выезд женщин с детьми. Президент отдает себе отчет, что в этом случае миграция приобретет массовый харак­тер и ситуация станет неуправляемой. Последствия для экономики и бюд­жета - необратимые. Десять лет назад он получил стабильную, хотя и не богатую страну, и хочет когда-нибудь сдать ее своему преемнику в таком же состоянии. Арапов не хочет войти в историю Синегорья, как руководитель государства, разваливший его.

- Значит, нельзя допускать беспорядков...

- В том-то и дело. Но как? Закручивая гайки?

- Это вызовет обратный эффект. Чем больше вы закручиваете гайки, тем сильнее недовольство. Палка о двух концах.

- Да уж, - невесело рассмеялся Трауберг, - это понимаешь не только ты. Там ... - он ткнул указательным пальцем в обтянутый мягкой шелковистой тканью потолок машины, - тоже это понимают. Вот и паникуют.

- Да чего паниковать-то? - не понимал Тони. - В городе все спокойно. Никто и не думает организовывать беспорядки. Люди хотели получить аре­стованных - они их получили. И все на этом! По-моему, в правительстве мудрят больше, чем надо. Или кто-то специально нагнетает обстановку.

- Наверное, ты прав, - задумчиво протянул Трауберг, - и я даже знаю, кто. Во всяком случае, догадываюсь. Так ты говоришь, в городе все спокойно?

- Конечно! Разве к вам не поступают сводки?

- Поступать-то поступают, вот только согласно им в народе идет какое-то брожение. То и дело вспыхивают несанкционированные митинги, которые вовремя удается разогнать...

- Бред! - возмутился Тони. - Какие митинги?! Наши ребята не выходят из машин. Я сам за день объезжаю полгорода. Полнейшая тишина! И тайные агенты доносят, что все удовлетворены словами Президента, а доверие к нему на подъеме. Люди искренне считают, что Правительство и Президент были не в курсе происходящего.

- Спасибо, Тони! Ты открыл мне глаза. Теперь будет, о чем поговорить на утреннем заседании.

Трауберг замолчал, о чем-то задумавшись.

- Эрих Эрастович, - отвлек его от дум Тони, - вы за этим приехали? Что­бы спросить меня о реальной обстановке в городе?

- Что? - очнулся Трауберг. - Нет! Я хотел тебе сказать... В общем... Ка­жется, у нас проблемы, Тони. Группа Марка не вышла в назначенный день...

Тони не был готов к этому. Вопросы Трауберга настроили его мысли со­всем на иной лад. Он не думал о Марке в этот момент, так что сообщение застало его врасплох. Он даже не понял сначала, о чем речь.

- Что значит - не вышла?

- Ну... для перехода были определены конкретные сроки. В назначенный день группа не вышла. Никто, ни один человек.

- Подождите, - все еще отказывался понимать Тони, - ну и что? Там жен­щины, дети. Погода могла задержать, заболел кто-нибудь. Ну, сегодня не вышли, завтра выйдут...

- Тони, - тихо произнес Трауберг, - прошли ВСЕ сроки...

Он подчеркнул голосом - все! И тогда Тони осознал, что это не преждев­ременная паника. У него стало плохо с сердцем. Он никогда раньше не знал, что такое - плохо с сердцем. А сейчас понял. Сдавило так, что потемнело в глазах. Боль ударила под левую лопатку, перекинулась на левую руку, мгно­венно онемевшую, перехватила дыхание. Он даже застонал сквозь зубы, зажмурился, схватившись за грудь, и откинулся на спинку сиденья. Марк! Марк!

- Тони, - Трауберг осторожно положил руку ему на плечо, - ну, что ты?! Извини, я не хотел... Не надо было вот так, сразу... Ты как?

Тони, не открывая глаз, помотал головой. Он не мог говорить. Он не мог дышать. Он даже плакать не мог...

Несколько минут они сидели молча. Потом боль стала отпускать. Тони, задержавший дыхание на вдохе, потихоньку выдохнул, и открыл глаза.

- Бля!.. - выругался Трауберг. - Ну, ты, парень, и напугал меня! Я уж ду­мал, что «скорую» вызывать придется. Нормально теперь?

Тони кивнул.

- Надежда есть? - спросил он.

- Ну, знаешь, надежда, как известно, умирает последней. Вот только чуде­са, к сожалению, в последнее время происходят все реже и реже.

- Их ищут?

- Тони, - подозрительно посмотрел на него Трауберг, - тебе что, в голову ударило? Кто их будет искать? Мы? Или та сторона? Ты же понимаешь, что они шли на свой страх и риск!

- Господи! - вырвалось у Тони. - Он не хотел! Как он не хотел! Он чув­ствовал! Почему, ну почему вы его не послушали?!

- Не кори меня, Тони, - тихо попросил Трауберг, - я теперь сам себя корю. Не прощу себе никогда, если с Марком что-то случилось. Грех на душу взял. Двадцать человек, семь детей, семь женщин... Все на мне, все... Давай...

Он вынул из внутреннего кармана знакомую фляжку, отвинтил колпачок, налил в него коньяк, тут же наполнивший салон машины терпким арома­том, протянул Тони.

- Я не буду пить! - вдруг отказался тот. - Я не буду пить за помин души! Я не верю, понимаете, не верю! Он не мог погибнуть!

- Тогда выпей за здравие! - серьезно сказал ему Трауберг.

На негнущихся ногах Тони поднялся в квартиру. Боль в груди хотя и утихла, но все равно при каждом шаге тупо токала в ребра. Тони снял с себя куртку, бросил ее на пол в прихожей и, тяжело ступая, прошел на кухню. Из холодильника достал бутылку водки - они не допили ее с Марком в его последний приезд из Казацких Избушек. Тони налил себе полстакана, хотел выпить залпом, но не смог - сделал глоток, сморщил­ся, прикрыв рукой рот, и вдруг заплакал. Он плакал по-настоящему - со слезами и всхлипами, горько и безутешно. Он плакал так, как не пла­кал с детства, с того самого момента, когда мать отвела его в Демпол, и ночью он остался один на один со своим горем и со своими страхами в карантине, куда помещали детей, прежде чем отправить их в приют. Он снова ощущал себя тем самым мальчиком, в одночасье потерявшим единственного родного человека. Да так оно и было на самом деле. Раз­ве Марк не был ему другом, братом, защитником, советчиком? Теперь Тони вновь остался один. Навсегда. Никогда больше Марк не войдет в его дом, никогда он не услышит его спокойного, уверенного голоса, ни­когда не ощутит его дружеского рукопожатия... Какое страшное слово - никогда...

- Прости меня, - бормотал он, всхлипывая, - прости меня, Марк... Прости...

2.

На перевале они вновь разошлись. Правда, на этот раз поступили имен­но так, как с самого начала предлагал Михалыч: четыре семьи ушли с про­водником вперед, три - остались с Марком. Первые прокладывали дорогу, вторые - с разницей в два - три часа - шли по их следам.

Идти малочисленной группой было несравнимо легче. Меньше времени уходило на переход, на установку палатки, даже на еду. Кроме того, у Игоря

- врача, оставшегося с Марком, - был пятнадцатилетний сын Дэни, кото­рый взял на себя заботу о двух малышках, оказавшихся в их группе.

О том, чтобы проложить дорогу, Михалыч позаботился основательно, - помимо колеи, которую оставляла его группа, через каждые 10-15 метров он оставлял в сугробах вешки на случай снегопада. Если бы дорогу замело, Марк смог бы ориентироваться по веткам, торчащим из снега. Но приро­да, словно натешившись вдоволь в тот день, когда путешественники едва не погибли под лавиной, делала все, чтобы превратить их путешествие в приятную прогулку: пробираясь сквозь редкие тучки, похожие на клочки серого овечьего пуха, солнце следовало за ними по пятам по синему небу. Время от времени начинал идти снег, но такой легкий, нежный и ласковый, что путники уже начали забывать, каким бешеным бывает в горах снегопад. Ночи стояли тихие, безветренные, слышны были лишь непонятные шоро­хи, потрескивание сучьев, иногда шумно вспархивали напуганные неожи­данными пришельцами птицы.

И вновь беглецы повеселели. Путешествие, казалось, подходило к концу. Еще день-два - и они выйдут к людям, окажутся в полной безопасности, смогут вздохнуть свободно.

Вот только Марку все это не нравилось. Он старался не показывать сво­его беспокойства, но что-то подсказывало ему, что не может быть все так гладко и хорошо. К тому же Михалыч предупредил при расставании: «Не расслабляйся! Как только расслабишься, вот тут-то какая-нибудь подлянка обязательно выскочит. Предусматривай каждую мелочь. Будь внимателен, слушай ветер, смотри на небо. Природа сама подскажет, чего от нее ждать». Но зацепиться было не за что.

Они и палатку на ночлег разбивали при чистом небе, в котором весело перемигивались звезды. Марк тревожно вглядывался в горизонт, слюнявил палец и поднимал его над головой, чтобы поймать ветер, принюхивался и прислушивался, словно волк, прежде чем уйти в свою нору, но все было спокойно.

Наученные горьким опытом, палатку, выбрав укромное местечко, уста­новили среди высоченных сосен, привязав к стволам веревками. Если бы Марк только мог предвидеть, что хитрость, однажды спасшая им жизнь, во второй раз их погубит...

Лавина сошла ночью. Снежный покров тихо соскользнул с вершины и, набирая скорость и силу, помчался вниз.

Сквозь тревожный прерывистый сон Марк услышал набегающий гул. Но что он означает - понять не успел: деревья, за которыми пряталась палатка, не смогли преградить дорогу тоннам снега, обрушившимся с горы. Нена­дежное полотняное убежище, в котором спали не ожидавшие очередного подвоха со стороны природы люди, лопнуло, словно воздушный шарик, сжатый руками великана...

... Плакал ребенок. Марк явственно слышал, как он плачет, но почему- то никто не утешал его. Марк хотел пошевелиться и не мог - что-то тяже­лое навалилось на него, сдавило со всех сторон, не давая вздохнуть полной грудью. Упакованный в спальный мешок, Марк чувствовал себя бабочкой, бьющейся в коконе. Он лежал лицом вниз, уткнувшись носом во что-то мягкое, щекочущее, и с каждой секундой ему становилось все труднее и труднее дышать. Ребенок плакал, не переставая. Этот плач бил по мозгам, мешая сосредоточиться и понять, что же произошло. Было ясно одно - про­изошло что-то ужасное.

Марк стал ворочаться, пытаясь освободить руки и выбраться из спаль­ника. Наконец, ему удалось ухватить собачку «молнии» и потянуть ее вниз. «Молния» поддалась, поехала, и Марк изо всех сил засучил ногами, чтобы выбраться из ловушки. Кто-то рядом с ним, кому изрядно досталось от этих пинков, застонал, зашевелился, и Марк понял, что, кроме него и плачущего ребенка, в палатке уцелел еще как минимум один человек. Им повезло - между телами, сброшенными ударом снежной волны в одну кучу, прижа­тыми к деревьям, остались зазоры, в которых еще был воздух. Но с каждой секундой под давлением снега его количество все уменьшалось и уменьша­лось.

Марк в последний раз пнул кого-то и вынырнул из мешка. Отполз чуть в сторону, обернулся, в кромешной темноте пытаясь разглядеть второго вы­жившего.

- Быстрее! - прохрипел он. - Быстрее! Задохнемся!

Он пополз вперед - туда, где по его разумению должен был находиться выход. И понял, что найти его не удастся. На грани отчаяния Марк скреб ногтями полог палатки, словно хотел разорвать его, но плотная ткань не поддавалась. «Не расслабляйся! - прозвучали в его голове слова Михалыча. - Предусматривай каждую мелочь...»

Лопатка! Он вспомнил, что вечером, закрыв полог палатки, положил у самого входа саперную лопатку - на тот случай, если выпадет снег и их за­несет. Она должна быть где-то здесь... Она непременно должна быть где-то здесь... Вслепую, дыша через раз, Марк шарил руками вокруг себя. Где же она?! Где же она, черт побери?! И когда, наконец, нащупал, сжал что есть силы рукоятку и рубанул отчаянно стену из ткани и снега впереди себя. И еще, и еще раз!..

Полог треснул. Не выпуская из рук лопатку, Марк руками рвал внезапно ставшую податливой ткань, но за ней все равно не было выхода - только стена темного, дохнувшего на него смертным холодом снега. Кто знает, ока­жись Марк один замурованным заживо, может быть, он бы и сдался. Но позади по-прежнему уже даже не плакал, а скулил от ужаса ребенок, а в ногах, не произнося не звука, барахтался кто-то из его спутников. Он не мог позволить им умереть.

Дышать было уже практически нечем - палатка все больше и больше про­седала и сплющивалась. Марк поднял лопатку и вонзил ее в снежную сте­ну. Он не знал, сколько времени боролся с завалом, - ему показалось, что целую вечность. Он задыхался, почти терял сознание, но с отчаянием, на грани помешательства продолжал вгрызаться в снег. Он не сдастся просто так... Он не сдастся... Он не...

Лопатка пробила снег и вышла наружу. Это было так неожиданно, что Марк растерялся и замер. Щель была совсем небольшой, но сквозь нее в тоннель, который он пробил, заструился морозный, сладкий, живительный воздух. Марк вдохнул его полной грудью, так, что закружилась голова. Ему показалось в этот момент, что больше ничего не нужно - пусть под снегом, в этом саркофаге, только бы дышать, дышать, дышать... Еще секунда - и, потеряв сознание, он выпустил бы из рук орудие спасения, но тут тот, кто был позади, толкнул его что есть силы... Марк пришел в себя. Снег сыпался ему на голову, засыпал глаза, нос, рот, но это было уже не важно - свобода и жизнь находились от него на расстоянии вытянутой руки. Когда, наконец, отверстие, которое он выкопал, оказалось широким настолько, чтобы протиснулись его плечи, Марк выбросил наружу лопатку и стал карабкать­ся вперед и вверх. Еще один рывок - и он буквально вынырнул на поверх­ность, из последних сил отполз подальше и упал ничком, перевернувшись на спину.

Ночь стояла удивительно тихая и спокойная. Звезды - низкие и оттого еще более яркие и таинственные - все так же висели в густо-черном небе. Сосны слегка покачивали ветвистыми кронами. Лес затаился в ожидании рассвета, и ему не было никакого дела до трагедии, которая разыгралась на склоне горного хребта.

- Помоги... Помоги... - сдавленный голос из глубины завала вернул Мар­ка в реальность. Перевернувшись на живот, он пополз обратно. Из темно­го лаза к нему тянулась рука. Марк схватил ее обеими руками, потащил на себя... Больше всего он боялся, что снег сейчас провалится по ним, и он будет бессилен помочь. Но снег только приминался, принимая очертания его тела. Человек, наконец, показался на поверхности. Еще немного, и Марк помог ему выбраться окончательно. Только тогда спасшиеся смогли разгля­деть друг друга.

- Марк, - тяжело дыша, пробормотал Игорь, - я так и знал, что это ты... Какого черта? Что случилось?

- Не знаю, - пожал плечами Марк, - лавина... Или просто обвал... Смо­три...

Над тем местом, где накануне вечером стояла палатка, снежный завал до­стигал не менее полутора метров в высоту. То, что им удалось выбраться, иначе, как чудом, назвать было нельзя.

- А где остальные? - задал странный вопрос Игорь.

Марк посмотрел на него с подозрением. Он сошел с ума или еще не от­дышался и потому неадекватно воспринимает реальность?

- Там... - Марк показал рукой на белый холм, из-под которого они только что выбрались.

Игорь обернулся и, только сейчас осознав, что там, под завалом, остались его жена и сын, издал сдавленный, лишь отдаленно напоминающий челове­ческий, крик.

Марку приходилось видеть людей в состоянии аффекта. Они вели себя по-разному: кто-то кричал во весь голос, кто-то впадал в ступор, кто-то лез в драку... Игорь с остервенением, близким к сумасшествию, руками раски­дывал снег, пытаясь пробиться обратно туда, откуда он только что с таким трудом выбрался. Честно говоря, Марк не был уверен, что удастся спасти еще хоть кого-то, но не помочь Игорю в такой ситуации он просто не мог.

Вдвоем они довольно быстро раскидали снег и добрались до располосо­ванного лезвием лопатки полога, через который им обоим удалось выбрать­ся наружу. Теперь воздух проникал внутрь палатки, так что если кто-то еще был жив, то шанс спастись у него возрастал. Игорь лег на снег и ужом про­брался в убежище, которое могло стать для них для всех братской могилой.

- Дэни! Дэн! Аня!

Марку вдруг стало страшно. Он понял, что не слышит больше детского плача. Ребенок не плакал!

- Дэни! Аня!

Из черного завала тихим эхом отозвался мальчик:

- Папа...

Вдвоем они вытащили подростка. Он не сумел сам выбраться из спального мешка, зато обеими руками прижимал к груди девочку - ту самую, которая пла­кала от страха, когда Марк пришел в себя. Она была жива и смотрела на мужчин черными, полными ужаса глазами. На детях не было ни единой царапины.

Убедившись, что с сыном все в порядке, Игорь вновь нырнул в завал. И у него, и у Марка появилась надежда, что спасся кто-то еще, тем более, что те­перь они явственно слышали чьи-то стоны. Марк ожесточенно раскидывал снег, пытаясь хоть немного ослабить его давление на людей, оказавшихся под лавиной. Дэн старательно тянул вверх рваный полог, обеспечивая воз­дух отцу и тем, кто был внутри.

Сначала Игорь выволок из палатки спальник, в котором находился Ки­рилл. Тот был в сознании и стонал. Судя по всему, у него были сломаны ребра и нога, так что каждое движение причиняло ему боль.

Жена Игоря - Аня - была последней, кого им удалось спасти. Она нахо­дилась уже в полуобморочном состоянии и, похоже, плохо понимала, что происходит. Муж бил ее по щекам, стараясь привести в чувство, а она, не сопротивляясь, лишь поворачивала голову и переводила глаза с Игоря на Марка, с Марка на сына, и этот безумный взгляд никак не мог остановиться, зацепиться, зафиксироваться на ком-то из них. Судя по всему, она уже на­чала задыхаться, терять сознание, когда до нее добрался муж, и теперь мозг все никак не мог насытиться кислородом и включиться в работу.

Марк отвлекся на минуту, наблюдая за тем, как Игорь возвращает жену к жизни. В этот момент снег над палаткой ухнул и мягко просел, заполняя собой освободившееся в ней пространство и лишая воздуха, а, значит, по­следнего шанса на спасение тех, кто еще находился внутри и мог быть жив. Похожий на застывшую волну, метровый снежный занос вокруг деревьев дрогнул и плавно сполз вниз, туда, где была палатка, и этот неожиданный обвал во второй раз похоронил под собой людей. Над снежной могилой мерно качались чьи-то лыжи, накануне вечером предусмотрительно при­мотанные веревкой к дереву.

Марк вскочил было на ноги и тут же вновь опустился на снег. Им ов­ладело отчаяние и - одновременно - непонятное безразличие. Он сидел на снегу, не чувствуя холода, хотя на нем был лишь серый свитер - тот самый, в котором его впервые увидела Марта, и понимал, что бессилен сделать хоть что-то. Да, он мог копать, несмотря на то, что руки и без того обморожены, рвать в кровь ногти, но помочь тем, кто сейчас, возможно, сделал последний вздох, он уже не мог.

С момента схода лавины прошло, наверное, не менее получаса. Теперь, чтобы добраться до оставшихся в палатке, им понадобилось бы вдвое боль­ше. Человек не может оставаться без воздуха так долго.

За его спиной дико закричал Кирилл. Марк никогда не слышал, чтобы мужчины так кричали.

- Нет! Нет! Не надо! Пожалуйста... Пожалуйста... А-а-а-а-а!!!

Корчась от боли, прижимая руку к ребрам, волоча за собой сломанную ногу, Кирилл полз к Марку. У него были сумасшедшие глаза, а по щекам текли слезы.

- Спасите их! Спасите... Спасите...

Он хватал Марка за ноги, а тот, страдальчески морща лицо, отворачивал­ся и отрывал от себя его руки.

- Ну, что я могу? Ну, что?! Будь мужиком...

Уткнувшись лицом в снег, Кирилл рыдал отчаянно и страшно, а Марк молча гладил его по голове, понимая, что уже никакие слова не утешат че­ловека, потерявшего не просто жену и дочь, - потерявшего смысл и цель жизни. Он желал им добра - и привел их к гибели. Он не был виноват в их смерти - и в то же время был виновен.

Когда Кирилл успокоился, к ним подошел Игорь. Стараясь не смотреть в сторону мужчины, который лежал на снегу, сжавшись в комок и изредка судорожно вздрагивая, он обратился к Марку.

- Что будем делать, командир?

- Как жена?

- Нормально, пришла в себя.

- Ну и отлично! - облегченно вздохнул Марк и поднялся на ноги. - Идти сможет?

- Думаю, да. Немного полежит...

- Конечно. Надо развести костер, иначе замерзнем... Когда развиднеется, попробуем отыскать сани с вещами, - надеюсь, их не унесло. И... - он спот­кнулся на слове и покосился на Кирилла, - откопать палатку. Там одеяла, одежда, еда... Без всего этого мы далеко не уйдем.

Марк подошел к Игорю вплотную, приблизил губы к его лицу и, понизив голос, спросил:

- Как думаешь, живой там кто-нибудь оставался?

Тот пожал плечами, ответил шепотом.

- Думаю, нет. Те, кто был жив, подали голоса. Кирилл, Дэни... Аню я на­шел только потому, что она шевелилась. Остальные молчали.

- Вот и я так думаю, - кивнул Марк, - но все равно тяжело. Такое чувство, как будто бросили их... Черт!

- Не думай об этом, Марк, - положил руку ему на плечо Игорь, - если бы не ты, никто бы вообще оттуда не выбрался.

Лавина была небольшой. Им просто не повезло, что они оказались у нее на пути. Всего в нескольких метрах от занесенной палатки замерзшие и уставшие люди отыскали пологое местечко, где можно было расчистить снег и развести костер. Дэни отправили собирать хворост. Кирилла, безраз­личного ко всему происходящему, перенесли на новое место, уложив акку­ратно в спальный мешок. К его сломанной ноге Игорь примотал лыжину, переломив ее через колено и соорудив из нее некое подобие шины. Аня не выпускала из рук девочку. Той повезло - мать уложила ее спать, не раздевая, в меховом комбинезоне и валеночках. Шапка осталась в палатке, но у ком­бинезона был капюшон, так что ребенок единственный из всех не страдал от холода. Девочка, судя по всему, до сих пор находилась в состоянии шока. Она молчала, не плакала, но и не реагировала ни на какие слова взрослых и только смотрела на них сосредоточено черными, блестящими глазами.

- Как ее зовут, вы знаете? - поинтересовался Марк у женщины.

- Люба, - ответила та, - ее зовут Люба.

Девочка вздрогнула, услышав свое имя, повернулась на голос, но не из­дала ни звука.

- Что теперь с ней будет? Куда мы ее теперь? В детский дом?

- В детский дом? - возмутилась Аня. - Стоило увозить ее из Синегорска, чтобы отдавать в детский дом! Нет, она останется с нами! Правда, Игорь?

Тот кивнул, соглашаясь:

- Она такое пережила... Мы теперь друг другу родные... Конечно, мы ее не оставим, - и улыбнулся печально, - если выберемся отсюда.

- Выберемся! - убежденно сказала Аня. - Не смей даже думать по- другому! Мы теперь просто обязаны выбраться!

Только когда костер разгорелся, Марк почувствовал, как он замерз. Уди­вительно, что вообще не отморозил руки. Он протягивал навстречу пламе­ни распухшие, покрасневшие пальцы, щурился, глядя на огонь, поворачи­вался к нему то одним боком, то другим, то спиной. Они выжили! Это было настоящим чудом, а Марк не верил в чудеса. И все-таки они остались живы. У них впереди еще долгая дорога, но почему-то Марк был уверен, что теперь они дойдут.

Когда рассвело, они вернулись на место гибели своих спутников. Марк орудовал лопаткой, Игорь и Дэн - обломками лыж. Втроем они расчистили полянку меж сосен, где разыгралась ночная трагедия. Теперь, при свете дня, стало ясно, что те, кого они не успели вытащить из завала, были обречены с самого начала и, возможно, погибли уже в первые минуты. Лавина сдвинула палатку с места, протащила ее на несколько метров вперед и впечатала лю­дей в сосны. Тела одних стали амортизаторами для других, смягчили удар о стволы деревьев. Именно поэтому Аня отделалась лишь ушибами и легким сотрясением мозга, Кирилл - переломами, а Марка, Игоря и пятнадцати­летнего Дэни лишь оглушило. Непонятно, как уцелела трехлетняя девочка, но это, видимо, уже рука судьбы.

Из палатки достали одеяла, теплые вещи и рюкзаки с припасами, погиб­ших же решили не трогать. Чтобы не добрались волки и лисы, которых, по словам Михалыча, хватало в этих местах, снова присыпали палатку снегом. Марк срубил пару тонких сосенок и прижал ими рваный полог. В последний момент Дэни сорвал с шеи шарф и под недоуменными взглядами взрослых вдруг стал карабкаться на сосну, под которой оставались лежать тела по­гибших.

- Куда?! - попытался остановить его отец.

- Привяжу... - махнул шарфом подросток, - потом будет легче найти...

- Он прав, - согласился Марк, - может, по весне вы сюда вернетесь, по­хороните их.

- Мы? - удивленно посмотрел на него Игорь. - А ты?

- Ну, уж нет, - усмехнулся Марк, - вот сдам вас с рук на руки - и домой. Некогда мне по горам бродить.

И шагнул к Дэну:

- Давай, подсажу...

Потом они постояли, склонив головы, у импровизированного могильно­го холма..

- В путь! - сурово произнес Марк и повернулся, чтобы идти.

- Я остаюсь!

Для Кирилла сделали волокушу из одеяла и двух лыж - чего-чего, а этого добра у них теперь было в достатке. Все это время он молча наблюдал за тем, как работали его спутники. Не произнеся ни звука, позволил уложить себя на волокушу. И вот теперь заговорил.

- Я остаюсь!

- Что за бред! - нахмурившись, шагнул к нему Марк.

- Подожди, - приподнялся на локте Кирилл, - послушай меня, только по­слушай! Вам нужно уходить и как можно скорее. А мне не за чем и некуда больше идти. Меня никто и нигде не ждет. Моя семья здесь - без нее мне не­чего делать в чужой стране. Да и для вас я - обуза. Оставьте меня... Оставь­те и уходите. Я хочу остаться с ними - со своей женой и дочкой.

- Ты что?! - Марк даже побледнел от злости. - С ума сошел?! Мало мне четырех трупов?! Нет уж! Черта с два! Я тебя на себе отсюда вытащу!

- Марк, не трогай меня!!! - вдруг высоким голосом закричал Кирилл. - Я хочу остаться! Это мое право, ты не можешь отказать мне в этом!!! Зачем вы меня вообще спасли?! Зачем?! Я не просил вас!!!

Марк сделал шаг и буквально рухнул перед взбунтовавшимся Кириллом на колени.

- Я не могу... я не могу тебя здесь оставить... Я четверых погубил... До конца жизни теперь себе не прощу, что согласился идти с вами в горы! Но почему ты на меня еще свою смерть хочешь повесить?! За что?! Чем я перед тобой виноват? Тем, что на месте твоей жены не оказался? Ну, прости, прости...

Они смотрели друг другу в глаза - и каждый знал, что не уступит. Но в какой-то момент Кирилл дрогнул, моргнул, уронив с ресницы слезу, и Марк подполз к нему на коленях, обнял его голову, прижал к своей холодной шер­шавой куртке.

- Я в Бога не верю, но сегодня нас Бог спас. Наверное, для чего-то... На­верное, ему видней... Надо жить, Кирилл, надо жить... Вопреки всему. По­строить дом, вырастить сына и сохранить память о тех, кто был нам дорог. Если мы умрем, то и они умрут навсегда. И только пока мы живы, живы они - в наших сердцах, в наших воспоминаниях... Мы сами выбрали этот путь. И что же - напрасно? Все напрасно? Я не хочу прожить напрасную жизнь. Слышишь, не хочу!

Он отстранился, посмотрел в мокрое от слез лицо Кирилла, потрепал его по плечу и резко поднялся.

- Пошли!

Ставшая вдвое меньше группа путешественников пошла вниз по скло­ну, оставляя позади себя печальное место последнего упокоения четверых членов своей команды. Спустя несколько минут поляна, ставшая погостом, скрылась из виду, и только черный шарф Дэна развевался на ветру, напо­миная о разыгравшейся здесь трагедии.

3.

Марта ждала Марка. Его не было всего две недели, а ей казалось - целую вечность. События последних дней измотали ее. Она устала бояться. Прав­да, Тони позвонил и сказал, что непосредственной опасности нет, но тут же посоветовал никуда не встревать, сидеть тихо и не высовываться: человек, однажды попавший на заметку Демполу, навсегда остается в списках подо­зреваемых.

Марте так хотелось рассказать обо всем Марку. Он, конечно, рассердится, но разве не удовольствие - мурлыкать и видеть, как гнев его тает на глазах, а на смену ему приходит обожание и страсть. Марк снился ей почти каждую ночь, и каждую ночь, просыпаясь, она плакала в подушку от тоски, а утром, как ни в чем не бывало, улыбалась матери, играла с Аделью, шла на работу и весь день носила в душе ноющую боль. А ночью все повторялось сначала...

Однажды ее разбудил неожиданный, беспричинный страх. Марта не могла вспомнить, что ей снилось. Просто среди ночи оборвалось и бешено запрыгало сердце. Она открыла глаза, прислушалась - все было тихо. Но тревога не унималась. Ей казалось, что сейчас произойдет что-то страшное. У нее перехватило дыхание, словно что-то тяжелое навалилось на грудь. Марта даже села на постели, чтобы отдышаться. Мерно тикал будильник. За окном послышался шум мотора проезжающей машины. Где-то наверху у соседей зашумела вода в туалете. Словом, все было как всегда. Объяснить причину внезапного своего пробуждения она не могла. Снова легла, натя­нула одеяло до самого подбородка. Долго лежала, думая о себе, о дочери, о Марке. Страх прошел, но воспоминания о нем остались. И неожиданно всплыли спустя несколько дней...

Марта вышла из конторы раньше обычного, а потому одна, хотя в послед­нее время, после публикации в газете, ее сопровождала Стаси. Но сегодня в детском саду устраивали новогодний концерт для родителей, так что Марта решила не задерживаться на работе.

Мужчина в черной машине - в таких обычно ездят чиновники - оклик­нул ее, когда она подходила к остановке.

- Госпожа Полянская?!

Марта остановилась, вгляделась в него - мужчина был незнаком ей.

- Вы - меня?

- Если вы - Марта Полянская, то - да.

Он вышел из машины, приблизился к ней. Мужчина высокого роста, лет пятидесяти, с абсолютно белыми ресницами и бровями. На нем была до­рогая шапка и хорошо сшитое пальто. Чувствовалось, что он занимает до­вольно высокий пост, - у него было лицо человека, знающего себе цену и привыкшего руководить. В то же время он не был заносчив, у него были внимательные и совсем не злые глаза.

Марта разглядывала мужчину, а тот не торопил ее, давая возможность изучить его. Наконец, решив, видимо, что первое впечатление уже состав­лено, произнес:

- Нам нужно поговорить.

- Я вас не знаю, - довольно резко ответила Марта, - о чем нам говорить?

- Ну, например, о Марке.

- О Марке? - она растерялась, но тут же постаралась взять себя в руки. Что это? Провокация? Этот человек из Демпола? Не похоже. К тому же Демпол не стал бы разговаривать на улице - у них другие методы. - О чем вы? Я не знаю никакого Марка.

Трауберг одобрительно кивнул головой.

- Это хорошо, что вы так осторожны. В самом деле, было оплошностью с моей стороны подходить вот так на улице и навязывать свое знаком­ство. Я - друг Марка, и мне нужно с вами поговорить. Может быть, сядем в машину?

- Да вы с ума сошли! - Марта огляделась. Народу вокруг было немного, но все-таки достаточно, чтобы кто-то обратил внимание, если она начнет кричать. - Я не езжу в машинах с незнакомыми мужчинами!

- Марта, бросьте, - начал терять терпение Трауберг, - ваша осторожность похвальна, но сейчас не тот случай. Вы же видите, что я не из Демпола. И у меня мало времени. Ну, хорошо. Еще одна попытка. Это я пере­дал Марку вашу фотографию и тетрадь в коричневом переплете. И это я попросил Тони убедить вас рассказать в газете об арестованных сопротивленцах. Теперь верите?

Марта еще колебалась, но он видел, что его слова подействовали. Поэто­му взял ее за локоть и повел к машине.

- Садитесь, садитесь же! Меня вы можете не бояться...

Машина была большая и теплая. В спинку переднего сиденья встроен мини-бар, откуда владелец автомобиля тут же извлек фляжку в плетеном кожаном футляре.

- Поезжай, - скомандовал он водителю, наливая в миниатюрную рюмку коричневый напиток и протягивая Марте.

- Куда мы едем? - испугалась она.

- Ну, не привлекать же внимание всех прохожих - машина заметная. Про­катимся вокруг квартала, а потом я отвезу вас, куда скажете.

Он налил себе коньяку, слегка коснулся краем своей рюмки той, которую держала Марта.

- Вот, наконец, я вас и увидел.

- А что, - не удержалась она, чтобы не съязвить, - давно наслышаны?

- Да,- казалось, он не заметил ее тона, потому что продолжал говорить так же серьезно, - давно, хотя и не скажу, что много. Еще раз повторю: Марк - мой друг, мы многое пережили вместе, так что о вас он мне рассказал. Он любит вас. Очень. И я рад за него.

Марту бросило в жар. То ли от глотка коньяка, то ли от этих слов. А еще от непонятной тревоги.

Трауберг выпил свой коньяк, откинулся на спинку сиденья и замолчал. Машина медленно ехала в правом ряду, тормозя общее движение, но правительственные номера были лучшей защитой от недовольства водителей.

- Послушайте, - неуверенно сказала Марта, - о чем вы хотели со мной поговорить? Дело в том, что я тороплюсь в детский сад...

- У меня плохие вести, - не дал ей договорить Трауберг.

Если бы она только знала, как трудно ему было собраться с духом и ска­зать то, что он должен был сказать. Накануне они едва не поссорились с Тони - тот отказался сообщить Марте о гибели друга. Отказался наотрез, как ни убеждал его Трауберг, что это нужно сделать. «Легко вам говорить, - отбивался Тони, - она не станет меня слушать. Она не поверит мне! И потом - я стану для нее злейшим врагом, персоной нон грата». «Но кто- то должен рассказать, - убеждал его Трауберг, - нельзя же держать ее в неведении. Ну, неделю, ну, две... Она ждет его! Сколько она будет ждать? Вечность?!» «Увольте, - не соглашался Тони, - хоть на костер, но только не заставляйте меня говорить ей о смерти Марка!». И вот теперь Марта сидела в машине Трауберга, а он не мог заставить себя произнести страш­ные слова.

- У меня плохие вести...

И даже на расстоянии почувствовал, как задрожала сидевшая рядом с ним женщина.

- Нет! - быстро ответила она. - Нет, не говорите мне ничего! Я не хочу ничего знать! Я не хочу...

- Мне очень жаль, Марта...

- Нет, я вам все равно не поверю.

У нее был безумный взгляд. Она отмахивалась от Трауберга обеими рука­ми и твердила, как заведенная:

- Нет, не говорите мне ничего... Я вам все равно не поверю...

- Марта, Марта...

Он пытался схватить ее за руки, но она не давалась и говорила без оста­новки. Трауберг растерялся, не зная, что ему делать - такой реакции он не ожидал.

- Заверни куда-нибудь во двор, - скомандовал он водителю, - и остано­вись. Надо привести ее в чувство.

Когда машина остановилась, открыл дверь, зачерпнул пригоршню снега и бросил Марте в лицо. Она вскрикнула и замолчала. Трауберг ладонью бе­режно, почти нежно стал вытирать ей лоб, щеки, подбородок, уже не по­нимая, растаявший ли это снег или слезы. Он сам готов был заплакать от жалости к ней и пропавшему в горах по его воле Марку.

- Все, все, успокойтесь, успокойтесь, милая моя девочка... Послушайте меня... Вы можете меня выслушать?

Марта безвольно кивнула.

- Я понимаю, вам больно и тяжело. Но от правды не убежишь. Если я не расскажу вам ее сейчас, потом вы будете мучиться...

Он снова открыл бар, достал фляжку и налил полную рюмку коньяка.

- Выпейте!

Марта молча подчинилась.

- Я не могу утверждать, что Марк погиб... Но он пропал без вести... в горах...

И Трауберг рассказал ей все, что знал о последней экспедиции Марка.

Марта слушала его, но ей казалось, что это не она, что человек в важной правительственной машине обращается к другой женщине и говорит о дру­гом, чужом, незнакомом ей человеке. Нет, с ней не могло такого произойти! Только не с ней! Ее Марк не мог просто так пропасть в горах. Как он мог про­пасть, если она его ждет? Она его любит и ждет, и он не может не вернуться! Что значит - пропал без вести? Как в наше время человек может пропасть без вести? Разве у нас война? Выходит - война, если погибают люди. Он же погиб не один - вместе с ним погибли женщины и дети. Беженцы... Разве в мирной стране могут быть беженцы? Эта мысль вдруг привела ее в чувство.

- Скажите, - перебила она Трауберга, - сколько еще должно погибнуть хороших людей, чтобы в нашем мире что-то переменилось?

- Что? - растерялся он.

- Почему погиб Марк и те, кто был с ним? Объясните мне, почему? По­тому что кому-то кажется, что он знает, что нужно человеку для счастья? Сколько детей, сколько граммов хлеба на день, сколько пар колготок в год? Кто остановит это безумие? Кто?

Трауберг развел руками.

- Я не знаю, что ответить вам...

Да уж, Тони был прав, реакция этой женщины непредсказуема. Только что ему казалось, что она сошла с ума, а теперь задает вопросы, на кото­рые у него, у государственного чиновника, нет ответа. Трауберг поражался: за время его рассказа Марта не проронила ни слезинки, была совершенно спокойна и даже безразлична. Так умела владеть собой или выплеснула все эмоции в первый момент, когда пыталась защитить себя от дурной вести?

- Куда вас отвезти?

- В детский сад. Пожалуйста, - Марта назвала адрес.

- Может быть, лучше домой?

- Нет- нет, со мной все нормально. Я в порядке.

И усмехнулась:

- Тони побоялся сам сказать мне о Марке?

- Побоялся! - честно признался Трауберг. - Он очень переживает...

Когда уже подъехали к детскому саду, Марта вдруг спросила:

- Если мне понадобится помощь, могу я рассчитывать, что...

- Безусловно, - заверил ее Эрих Эрастович, - мы не оставим вас. С любой просьбой...

Марта кивнула, открыла дверь и вышла.

Трауберг смотрел, как она шла по дорожке: крепко держа спину, гордо вскинув голову, глядя прямо перед собой. Смотрел, и все у него в душе пере­ворачивалось: они с Марком, без сомнения, нашли друг друга. И снова по­теряли...

- Железная... - не то с восхищением, не то с осуждением вдруг сказал водитель. - Я чуть не зарыдал, у Тони сердечный приступ, а эта - хоть бы что... Как будто и не жаль ей вовсе...

- Не понимаешь ты ничего, - оборвал его Трауберг, - у нее внутри и слезы, и сердечный приступ. Она сейчас криком кричит, только мы не слышим...

Нет, Марта не кричала. Наверное, так бывает, когда горе настолько ве­лико, что просто не знаешь, что с ним делать. Ему нет места в сознании. Ему нет места в сердце. Ему нет места в целом мире. Как можно поверить в то, чего не может быть по определению?! Как можно поверить в смерть, которой никто не видел?! Вот Грэг - тот умер. Марта помнит, как побе­лели его губы и закрылись глаза. И последний предсмертный вздох тоже помнит. Грэг умер, его похоронили, на кладбище есть могила и памятник на ней. А Марк не мог умереть. Само предположение о его гибели просто нелепо. Она не поверит в нее, потому что поверить - означает предать. Она не предаст Марка.

Нет, Марта не кричала. Она не могла себе этого позволить. В эту минуту она шла к своей дочери - нельзя испортить ребенку праздник. Она улыба­лась, отвечала на приветствия и вопросы, целовала Адель, вместе со всеми аплодировала маленьким актерам и смеялась. Она не делала вид, что ниче­го не случилось - для людей, которые окружали ее, действительно, ничего не случилось. Ее горе принадлежало только ей. Даже Татьяна Федоровна не заметила ровным счетом ничего. Они вместе вернулись домой, вместе поужинали и только поздно вечером, когда утомленная Адель уже спала, Марта взяла трубку телефона, вышла на кухню и набрала номер Стаси. Она чувствовала, что если сейчас не расскажет хоть кому-то о своей беде, не вы­плеснет боль, переполнившую до краев ее сердце, оно просто порвется в клочья. Она уже не могла дышать и едва могла говорить, она молила Бога, чтобы Стаси еще не спала и взяла трубку! И Бог услышал ее мольбы.

- Стаси, ты можешь приехать за мной?

Марта сама еле слышала свой голос. Стаси переполошилась:

- Что случилось? Адель? Мама?

- Пожалуйста, приезжай, я буду ждать внизу...

Она оделась, на удивленный взгляд матери ответила: «Воздухом поды­шу...» и спустилась вниз. На улице мела метель. По двору метался ветер, кружа какие-то бумажки, рваный полиэтиленовый пакетик, невесть откуда взявшиеся сухие листья. На газонах громоздились сугробы. Марта подошла к одному из них поближе и вдруг представила себя лежащей под этой мас­сой снега. Ей стало холодно и страшно. И только сейчас она вспомнила ту ночь, когда проснулась от ужаса. Да, наверное, именно тогда с Марком про­изошла беда. Наверное, именно тогда...

Во двор медленно въехала машина, остановилась возле Марты. У нее еще хватило сил открыть дверцу, сесть и захлопнуть ее за собой. После этого она просто упала в объятия перепуганой Стаси...

Потом Марта плакала у них в квартире, на маленькой кухне, рассказывая о несчастье, случившемся с Марком. Виктор мрачно курил в открытую фор­точку. Стаси с покрасневшими от слез глазами, не зная, как утешить подру­гу, жалостливо гладила ее по руке.

- Бедная моя, бедная... Как же ты теперь будешь?.. Все было так хорошо, так хорошо...

- Не знаю... У меня такое чувство, что, если он умер, то я умерла вместе с ним... - кухонным вафельным полотенцем, на котором были нарисованы заморские фрукты, каких в Синегорске никто никогда не видел, Марта вы­тирала глаза, хотя это было совершенно бесполезное занятие - слезы бежа­ли и бежали, и она не могла остановить их. - Эго сумасшествие, я знаю... наша встреча и все...

Она покрутила в воздухе рукой.

- .. .и все, что было ... Но это судьба... Судьба нас свела... Когда я встре­тила Марка, я поняла, что значит найти свою половинку. Он - моя поло­винка, а я - его... Вот две руки и две ноги... И вдруг у тебя отнимают одну руку и одну ногу... И сердце разрывают пополам... Разве после этого мож­но выжить? Как - выжить?.. А нужно! Нужно утром встать и сделать вид, что все хорошо. Нужно улыбаться, нужно что-то говорить и что-то делать. Но как? Тебя уже нет, ты не живешь, ты - фантом, призрак! От тебя оста­лась лишь внешняя оболочка, а ты уже лежишь где-то в снегу на склоне горы...

Марта закрыла лицо полотенцем и разрыдалась. Виктор не выдержал, вы­бросил в форточку окурок, подошел к ней, присел на корточки и, обняв, положил ее голову себе на плечо.

- Все, все, моя хорошая, хватит себя изводить. Надо жить... Надо про­должать жить. У тебя дочь - подумай о ней. Ей нужна мать - веселая, до­брая, любящая. Несмотря ни на что... Ты - сильная, Марта, ты справишься с этим... Ты справишься...

Марта выпрямилась и вдруг совершенно спокойным голосом произнесла:

- У меня будет ребенок.

Стаси ахнув, закрыла рукой рот. Виктор, недоумевая, посмотрел на жену, потом - снизу вверх - на Марту.

- Не понял... Ты хочешь сказать, что...

- Я хочу сказать, что у меня будет ребенок. От Марка. Второй... незакон­ный...

Стаси отняла ладонь ото рта и спросила испуганным шепотом:

- Ты уверена?

Марта кивнула. Конечно, она была уверена. Она поняла, что беремен­на, с неделю назад. Сначала все же сомневалась. Купила в аптеке тест - он подтвердил ее догадки. У нее будет ребенок и это - ребенок Марка. Марта даже не испугалась, она была уверена, что Марк обрадуется, что ей мож­но не бояться ни за себя, ни за Адель, ни за крохотное существо, которое пока еще никак не давало о себе знать, но скоро, очень скоро заявит о сво­ем существовании. Теперь, когда Марк погиб, все менялось. Она осталась один на один со своей бедой и со своей радостью. В Марте ни на секунду не поселилось сомнение о судьбе будущего малыша, она твердо знала, что он появится на свет. Сын Марка - она почему-то была уверена, что это сын, - будет жить, даже если для этого ей придется перевернуть весь мир. А она скорее перевернет мир, чем позволит отнять у себя Адель или второго, не рожденного пока малыша.

- Вот это да! - ошеломленно пробормотал Виктор. - Что ты собираешь­ся делать?

- Рожать! - твердо ответила Марта.

- Ну, в этом, зная тебя, я и не сомневался. Но как?

- Как все женщины, - усмехнулась Марта.

- Я не о том... Нужно как-то скрывать свою беременность... Нужно встать на учет в поликлинике...попасть в роддом, получить документы... Как ты собираешься все это сделать? И потом - что будет с ребенком?

- Я его не отдам... Ни его, ни Адель. У Марка есть друзья, они не бросят меня...

- Друзья есть не только у Марка, - вдруг обиделся Виктор, - но и у тебя. Неужели ты думаешь, что мы оставим тебя в беде?!

- Виктор, - Марта ласково погладила его по руке, - вы больше, чем дру­зья. Вы - почти родные. Кто у меня есть, кроме Стаси и тебя? Но я не хочу подвергать вас опасности. Ты же знаешь, что бывает за укрывательство... Но мы что-нибудь придумаем... Я не сдамся...

«Я не сдамся...». В этом была вся Марта. Природная женская мягкость удивительным образом сочеталась в ней с твердостью характера. Известие о гибели любимого человека лишь на время - и весьма непродолжительное - выбило ее из колеи. Она выплакала слезы - теперь пришло время бороть­ся. И не только за себя и своих детей. Это было бы слишком просто. Нет, те, кто вольно или невольно заставил Марка пойти в горы, должны заплатить за его смерть. Она не даст им спать спокойно.

4.

Марк и его спутники уже два часа спускались с горы. И чем дальше они шли, тем очевиднее становилось: они заблудились. Лавина прошла по тро­пе, проложенной для них Михалычем, не оставив ни лыжни, ни вешек - сплошное белое полотно меж деревьев и камней. Марк не знал, куда идти. Не знал он и того, остались живы их товарищи или покоятся под снегом. В горах не было никаких следов пребывания здесь людей. Он не знал, что Михалыч тем временем поднимался обратно в гору, пытаясь хоть что-то узнать о судьбе Марка и его группы. Накануне вечером, за несколько часов до схода лавины он, ведомый одним лишь чутьем, изменил маршрут, слегка отклонившись вправо. Не потому, что почувствовал опасность, - просто потому, что дорога лежала именно туда. Ночью он услышал гул, выбежал из палатки и со стороны наблюдал, как несся с горы бешеный снежный поток. Уже тогда Михалыч понял, что лавина прошла по их следам...

Утром, еще затемно, он разбудил своих спутников, сообщил им о том, что произошло.

- Что мы можем сделать? - спросил его кто-то.

- Вы - ничего. Снимаемся, и вы уходите. Я поднимусь наверх, нужно попытаться отыскать Марка. Ну, или... - он запнулся, - или убедиться, что помощь ему уже не нужна.

- Вы оставите нас? - столпились вокруг него испуганные женщины.

- Смотрите, - Михалыч протянул вперед руку, - смотрите, там хорошо виден отрог хребта - во-о-он та скала, которая выступает вперед. Это ваш ориентир. Если будете идти все время в этом направлении, вы не заблу­дитесь. Я же поднимусь наверх и сразу же обратно. Это не займет много времени. Догоню вас часа через четыре, во всяком случае, еще до темноты. Только никуда не сворачивайте!

- Может, нам лучше пока остаться здесь?

- Нет, нужно уходить с горы и как можно скорее. За одной лавиной может последовать другая, и нет никакой гарантии, что она обойдет нас стороной. Если вы поторопитесь, к вечеру мы окажемся в долине.

Михалыч поднимался в гору - туда, откуда, оставляя за собой ориентиры, он спустился вчера. Шел и понимал: если Марк разбил лагерь там, где за не­сколько часов до него останавливались они, шансов спастись у него не было - лавина прошла по всему пути следования передовой группы.

Михалыч остановился, когда до поляны, отмеченной, словно черной меткой, шарфом Дэни, оставалось всего несколько десятков метров. Оста­новился потому, что увидел нечто, темнеющее в снегу. Это были детские санки, искореженные страшной силой, с перекрученными полозьями, вы­дранным, словно руками безумца, сиденьем. Михалыч постоял над этими санками, снял шапку, перекрестился и повернул назад. Пройди он еще не­много, он увидел бы палатку с телами погибших, кострище, еще не засыпан­ное снегом, и следы, уходящие в противоположную сторону.

Они не встретились только потому, что проводник шел по правой кромке лавины, а Марк с уцелевшими странниками уходил по ее левой кромке. По­винуясь инстинкту, он стремился как можно скорее уйти от того места, где они чуть не погибли, и с каждым шагом забирал все левее и левее, а, значит, две группы уходили все дальше и дальше друг от друга. Они не могли встре­титься. Но если Михалыч точно знал, куда ему нужно идти, то Марк не имел об этом ни малейшего понятия и шел на свой страх и риск.

Уже было около полудня, когда они остановились на отдых. Расчистив снег, развели костер. Аня, набрав в котелки снега, кипятила воду для чая и супа. Марк с Игорем занялись Кириллом. Он был совсем плох. Белое лицо покрыла испарина, на искусанных губах застыла кровавая корка - мучаясь от боли, он не кричал, чтобы не привлекать к себе внимание. Мужчины рас­стегнули спальник, Игорь снял с ноги Кирилла шину и закатал штанину. От увиденного Марку стало плохо. Он даже отвернулся, вдохнул глубоко, сдерживая подкатившую к горлу тошноту. Багрово-синяя нога распухла и была похожа на что угодно, но только не на ногу живого человека. Пальцы напоминали черно-синие сосиски.

- .. .твою мать! - матюкнулся Игорь. - Плохо дело...

- Гангрена?.. - приподняв голову, просипел Кирилл.

- Пока нет, но к тому делу идет. Если не принять меры...

- Ну, так принимай! - посоветовал ему Марк.

- Интересно - как? - поинтересовался Игорь. - У нас есть походная опе­рационная? Инструменты? Бинты? Лекарства? У меня даже обезболиваю­щего нет! Один анальгин!

Он аккуратно опустил штанину, вновь наложил шину.

- Давай, посадим его...

Вдвоем с Марком они подтащили Кирилла к сосне, приподняли его, уса­дили, прислонив спиной к стволу. Он дышал тяжело, с присвистом, с про­рывающимся сквозь вздох стоном.

- Мужики, оставьте меня... Оставьте... Не могу я больше... Марк...

Он даже не мог повернуть голову, скосил на Марка глаза. Тот присел пе­ред ним на корточки.

- Марк, это не трусость... Вы все равно меня не донесете. Сколько еще идти - день, два, три? Я не выдержу. Я не боюсь, мне не страшно, Марк, но не мучайте меня, пожалуйста...

Марк молчал, уткнувшись взглядом в землю. Ему было жаль этого из­мученного болью человека, но это была жалость двойного рода - с одной стороны, он понимал, что Кирилл прав: донесут его до места назначения или нет - еще неизвестно, а страдать он будет все отведенное ему на этой земле время; с другой стороны, Марк не мог заставить себя взять на душу еще и этот грех - оставить Кирилла умирать. Одного, в горах, безо всякой надежды на помощь.

- Чаю горячего хочешь?

Марк резко поднялся на ноги, словно ставил точку в разговоре. Кирилл покачал головой.

- Пожалуйста, Марк...

- Аня, - резко крикнул Марк, - Аня, чай скоро будет готов?

И, повернувшись, быстро пошел к костру.

Кирилл перевел взгляд на Игоря.

- Поговори с ним. Ты же врач... ты же понимаешь. Ничем другим вы мне уже не можете помочь.

Игорь подошел к Марку. Тот стоял к нему спиной, пристально глядя куда- то перед собой, словно изучая дорогу, по которой им предстояло идти. Но шаги услышал, чуть повернул голову на звук.

- Уговаривать меня пришел? Не могу, не могу я! Четверых уже потеряли...

- Мы все равно его похороним, - тихо, стараясь сохранять спокойствие, ответил ему Игорь. - Если бы у меня хотя бы был морфий, я бы вколол ему, и он бы не мучился. А там - довезли бы или не довезли... Если бы знать, что через два часа, через четыре, самое позднее - к утру мы выйдем к людям, я не стал бы даже обсуждать этот вопрос. А сейчас он стоит так: что гуман­нее - оставить его здесь и дать умереть спокойно, или тащить за собой, за­ставляя кричать от боли и умолять, чтобы пристрелили. А потом все равно закопать в сугробе. Поставь себя на его место. Не унижай его, Марк...

Марк раздумывал, слегка кивая головой, словно соглашался с Игорем. И решился наконец:

- Хорошо! Ты - врач, тебе виднее.

...Дэни наломал еловых и сосновых веток, набросал их у сосны. На этот импровизированный лежак мужчины перенесли Кирилла. Из таких же ве­ток над ним устроили что-то вроде шалаша - он сам попросил об этом. Ко­стер гасить не стали - чтобы не так страшно было оставаться ему одному. Когда все было готово, постояли у шалаша, словно у могилы. Аня плакала, всхлипывал Дэн. Да и у Марка с Игорем на глаза набегали слезы, хотя оба старались этого не показывать. Не самое легкое дело - заживо хоронить человека...

- Все, уходим, - хриплым голосом отдал команду Марк. В последний раз наклонился и заглянул в шалаш. - Прощай, друг!

- Прощай, - еле слышно прошелестел в ответ Кирилл. И по голосу его Марк понял, что он совсем плох, и что решение, которое они приняли, воз­можно, действительно, было единственно верным.

Они уходили торопливо, не оглядываясь, словно каждый боялся, что не выдержит, вернется, вопреки воле умирающего уложит его на волокушу, оставленную возле шалаша, и заставит до конца пройти тяжкий крест­ный путь...

Пять человек, измотанных, уставших, исхудавших от недоедания три дня шли по лесу в поисках дороги. Они давно спустились с горы, им боль­ше не угрожали лавины, за все время столь длительного путешествия они не видели ни одного дикого зверя, но страх смерти неотступно следовал за ними по пятам. Все короче становились переходы, все чаще и длиннее остановки. Аня уже не могла идти. Держа в объятиях ослабевшую девочку, она полулежала на санях, которые тянули за собой Игорь и шатающийся от малейшего дуновения ветра Дэни. Глаза у парня закрывались на ходу, отцу приходилось резко окрикивать его, чтобы тот не уснул и не упал. На стоянках Дэн засыпал, стоило ему только присесть и прислониться к саням или к дереву. Игорь с трудом будил сына, чтобы впихнуть в него две-три ложки быстрорастворимого пюре, несколько коробок которого еще болта­лись на дне мешка с продуктами. Хлеб кончился уже два дня назад. Как, впрочем, чай и сахар. В котелке топили снег, кипятили воду, размачивали в ней сухари. Оставалось еще немного сала, но после стольких дней одно­образного питания организм отчего-то не принимал его. Марк с трудом за­ставлял себя разжевать и проглотить несколько замороженных пластиков. За время странствий, а они бродили в горах в общей сложности уже десять дней, чего, конечно же, никто не мог предусмотреть, Марк похудел, скулы обтянула обветренная потемневшая кожа, щеки и подбородок заросли гу­стой даже уже не щетиной, а самой настоящей бородой. Пожалуй, появись он в таком виде в Синегорске, его бы вряд ли кто-нибудь узнал.

Марк держался, хотя силы его были на пределе. Иногда ему хотелось за­кричать на Игоря, который еле передвигал ноги, на засыпающего на ходу Дэна, хотелось ругаться во весь голос, порой даже хотелось бросить их и уйти, уйти одному. Он винил их в том, что оказался в этом лесу безо вся­ких надежд на спасение, винил себя, что согласился пойти на эту авантюру, проклинал Трауберга, уговорившего его. Потом успокаивался, брал себя в руки, говорил себе, что кто - кто, а эти люди, доверившие ему свои жизни, ни в чем не виноваты. И Трауберг не виноват, потому что он действовал из лучших побуждений. И нет никакой вины его, Марка, в том, что произошло с ними. Трагическое стечение обстоятельств...

Вечером, после скудного ужина, который больше пробуждал аппетит, чем утолял голод, Марк и Игорь сидели у костра. Аня с детьми ушла в па­латку. Мужчины молчали. Во-первых, потому, что, казалось, все уже было сказано. Во-вторых, потому, что не было сил говорить. Марк, накинув на плечи одеяло, грел руки о кружку с кипятком. Игорь задумчиво тыкал пал­кой в головешку, выскочившую из костра. Она сухо трещала и рассыпала искры вокруг себя. Некоторые, подхваченные движением теплого воздуха, взмывали вверх, и Марку, сидевшему напротив, казалось, что это звезды кружат хоровод над головой Игоря.

Из палатки на коленках выполз Дэни, встал, постоял, покачиваясь, во­лоча ноги, подошел к костру и сел возле отца. Тот, бросив палку, обнял его за плечи.

- Чего ты не спишь?

- Не могу... - растерянно ответил подросток. - Глаза закрываются, а спать не могу. Папа, мы умрем?

Игорь уставился на него в замешательстве.

- Что за ерунду ты говоришь! Почему мы должны умереть?

- А куда мы идем? Сколько мы еще будем идти? - вдруг заплакал маль­чик. - Я устал, я больше не могу! Я все время думаю, кто умрет следующим? Может, это буду я?

- Дэн, Дэни, что ты?! - ласково и в то же время растерянно привлек его к себе отец. - Никто не умрет! Мы вместе, мы живы, мы идем вперед... Что ты, малыш!..

Укачивая подростка, словно младенца, он прижал его голову к сво­ей груди.

- Вот и Марк тебе скажет: все будет хорошо! Правда, Марк?

Игорь смотрел на него с такой надеждой, с таким ожиданием, что Марк понял: он хочет услышать ответ не только для сына, но и для себя тоже. Спокойный, разумный, сильный мужчина, ни разу за все время пути он не дал слабину, не сорвался в истерику, не повысил голоса на жену или сына и этим нравился Марку. Им повезло друг с другом, они друг друга стоили. Но сей­час Игорь смотрел на него взглядом испуганного мальчишки - мальчишки, который хочет услышать ободряющее слово взрослого.

- Не знаю, как у вас, - Марк старался быть убедительным, - а в мои планы умирать не входит. У меня еще слишком много дел в Синегорье. Но если честно, то лучше умереть в дороге, чем скулить от страха в палатке в ожида­нии конца. Нет, старухе с косой я просто так не дамся. Ей придется здорово повозиться со мной.

- Когда мы только готовились к этому походу, - медленно заговорил Игорь, - нам сказали, что нас будет сопровождать человек по имени Желез­ный Марк. Ты и вправду железный.

- Я? - засмеялся Марк. - Не-е-ет, это все выдумки. Может, и был когда- то... железным. Считал себя неуязвимым, ничего не боялся... А чего было бояться? Все, что можно потерять, я давно потерял, а за свою жизнь никогда не держался. Но так было раньше. Сейчас - нет. Сейчас мне есть, о ком ду­мать, кроме себя.

- Женщина? - тихо спросил Игорь. - Та, с фотографии?

Марк кивнул. Ему вдруг ужасно захотелось рассказать о Марте, произнести вслух ее имя и хотя бы так почувствовать ее близость.

- Все получилось ... случайно. Так смешно... У нее на шее, вот тут... - он ткнул себя пальцем за воротник, - паучок зацепился... Я протянул руку, чтобы смахнуть. Прикоснулся...

Марк, прищурившись, смотрел на огонь. Даже сейчас, вспоминая, он не мог не улыбнуться.

- ...прикоснулся и... Знаешь, когда возьмешь оголенный провод в руку, тебя током бьет, трясет всего, а отпустить не можешь. Вот это было пример­но то же самое. Она - мой оголенный провод!

- Так сильно любишь?

Марк вздернул брови.

- Любишь - не любишь... Я долго думал над этим. Понимаешь, слово «люблю» не отражает в полной мере моего отношения к ней. В слове «лю­блю» есть покой и ... ну, какое-то безразличие, что ли. Ты меня любишь? - Люблю. И я тебя люблю. Ну и слава Богу. А тут - каждый день, как на вулкане. Каждый день, уходя, не знаешь, вернешься ли, увидишь ли еще раз... А когда возвращаешься и видишь - руки трясутся, слова пропадают, становишься дураком, который ведет себя совсем не так, как на самом деле хочет себя вести...

- Ты - счастливый! - с оттенком зависти в голосе произнес Игорь. - Счастливый... Не каждому удается встретить женщину, о которой можно сказать так, как говоришь ты.

- Ну, да, счастливый... - невесело усмехнулся Марк, - и в особенности это счастье ощущается здесь... Господи!

Он вдруг вскинул голову вверх, словно пытался рассмотреть там, в серой хмурости неба невидимого Бога.

- Как я хочу вернуться к ней!.. Коснуться пальцами ее щеки, увидеть скла­дочку между бровей, когда она сердится, поцеловать ложбинку на шее...

Он почти прокричал в небо эти слова. И, помолчав, улыбнулся Игорю:

- Кажется, я становлюсь сентиментальным? Или это нервы сдают?

А потом сидел и горестно, словно старый старик, качал головой, думая о том, что сделает все, лишь бы Бог дал ему то, о чем он только что его по­просил.

Утром Марк проснулся, когда все еще спали. Несколько дней назад он скомандовал бы подъем - тогда они еще куда-то спешили. Теперь спешить было некуда и незачем. Их никто нигде не ждал. На переход отводилось пять дней, максимум неделя. Прошло десять дней. Михалыч, если сам не погиб, наверняка решил, что их накрыла лавина. А это значит, что среди живых они уже не числятся. Марк вдруг осознал совершенно отчетливо: для всех они умерли. Для всех... А для Марты?

«Черт побери! - Марк чуть не подскочил. - И для нее тоже?! Ей скажут... Ей скажут, что меня нет, что я умер! Но я жив... Я еще жив!»

Издалека ветер донес до него какие-то непонятные звуки. Марк поначалу не придал им никакого значения. Звуки не умолкали и, прислушавшись, он понял: это лай. Собачий лай! Но откуда в лесу могут взяться собаки? Люди, охотники? Эти мысли в какую-то долю секунды пронеслись у него в голове. В мгновение ока Марк рванул замок «молнии» на спальном мешке и, осво­бодившись от него, забыв о куртке и шапке, бросился к выходу, по пути что есть силы толкнув в плечо Игоря. Тот спросонья подскочил заполошно:

- Что? Что случилось?

- Собаки! Собаки!

Марк выбежал наружу. Светало. Мела легкая поземка, деревья плавали в белом морозном тумане. Лай то затихал, то вновь был слышен, но где-то вдалеке. Он не приближался и не удалялся. Марк стоял посреди поляны и крутил головой, стараясь определить, где, в какой стороне раздаются звуки, означающие спасение. Игорь, волоча за собой по снегу куртку, на коленях выбрался из палатки.

- Ружье! - обернулся к нему Марк. - Скорее ружье!

Эту охотничью двустволку он прихватил с собой из Казацких Избушек. Пока в ней ни разу не было надобности, и, зачехленная, она была привязана к саням с палаткой и одеялами. Игорь, путаясь в полах куртки и не попадая в рукава, кинулся к саням.

- Да брось ты эту чертову куртку! - с досадой закричал на него Марк. - Уйдут, уйдут...

Но лай продолжался. Складывалось впечатление, что собаки гонят или обложили какого-то зверя. Марк постоял еще несколько секунд и кинулся вперед, словно надеялся, сократив расстояние между собой и собаками, бо­лее точно определить направление, в каком ему нужно бежать.

- Постой, Марк, подожди! - нагонял его Игорь, на ходу заряжая ружье и взводя курки. - Стой, тебе говорю!

Сзади грохнул выстрел. Марк от неожиданности присел, споткнулся и чуть не упал, но тут же выпрямился, прислушиваясь. Лай прекратился.

- Стреляй еще!

Игорь, вскинув двустволку вверх, выстрелил снова. Через минуту, по­казавшуюся путешественникам вечностью, лай возобновился и теперь он направлялся в их сторону. Не веря в удачу, мужчины с криками бросились навстречу.

- Сюда! Мы здесь! Мы здесь! Сюда!

Срывая голоса, падая и проваливаясь в снег, не обращая внимания на хо­лод, они бежали навстречу своему спасению. И только когда из тумана вы­скочили три лайки и, увидев людей, встали как вкопанные, силы кончились. Марк, рухнув на колени, рукавом свитера вытирал бегущие по щекам слезы и уже не думал о том, стал ли он сентиментальным или у него просто сдали нервы.



У Тони была своеобразная манера разговаривать по телефону: он наби­рал номер, говорил две-три фразы и отключался. Вот и сейчас, позвонив Траубергу, он спросил:

- Вы читали сегодняшний «Вестник Синегорья»?

- Нет, - недоумевая, ответил тот.

- Прочитайте, - коротко бросил Тони, - на последней странице.

И повесил трубку.

Трауберг не поленился выйти в приемную, попросил у секретаря газету и вернулся в кабинет. «Трагедия в горах» - бросился ему в глаза заголовок. Еще не совсем понимая, он стал читать: «Более двадцати человек погибли в горах в результате схода лавины...». Дочитав, рванул галстук, расстегнул ворот рубашки, нажал кнопку громкой связи:

- Вера, валидол, корвалол... Что там у тебя есть?..

Вера Сергеевна вбежала в кабинет, на ходу считая капли, которые она вы­тряхивала из флакона в стакан. Трауберг принял его у нее из рук, выпил залпом, задерживая дыхание, эту горючую смесь, откинулся на стуле.

- Эрик, - робко обратилась к нему Вера Сергеевна, - может, на диван при­ляжешь.

Не открывая глаз, Трауберг покачал головой.

- Соедини меня, пожалуйста, с Ковалем.

Услышав голос министра информации, взял трубку:

- Аркадий Константинович, Трауберг беспокоит...

Уже через час вдвоем с Ковалем они были в кабинете главного редактора «Вестника Синегорья». Им оказался невысокий, худой, узкоплечий чело­вечек с лысиной, обрамленной желтыми жидкими волосиками, с острым носом, на котором едва держались огромные очки с толстыми стеклами и такой же острой бородкой, торчавшей прямо из-под нижней губы. И вот это щуплое создание было тем самым главным редактором, которым так дорожил Коваль! Впрочем, Трауберг не показал своего удивления.

- Что это? - он положил на стол перед редактором газету и ткнул в нее пальцем.

Человечек посмотрел на газетную полосу, потом на министра и пожал плечами:

- Статья...

- Вы мне тут ваньку не валяйте! - повысил на него голос Трауберг. - От­куда вы ее взяли? Только не говорите мне, что имеете право не раскрывать источники информации!

- Ну, во-первых, действительно, имеем, а во-вторых, эту информацию мы взяли на новостной ленте Уральского информационного агентства. А в чем, собственно, дело?

- Какого агентства?! - навис над ним Трауберг. - Вы кому-нибудь другому мозги парьте, а мне не надо!

- Я могу показать, - снова пожал плечами редактор.

- Что вы мне покажете? Что? Фальшивку? Кому вы рассказываете?!

- Аркадий Константинович, - человечек, сохраняя спокойствие, повер­нулся к Ковалю, - что происходит?

- Да я и сам не очень понимаю, - смутился тот. - Эрих Эрастович, в самом деле, объясните нам.

- Объяснить? - Трауберг, едва сдерживая злость, присел на край сто­ла, постукивая по коленке свернутой газетой. - Я объясню. Эту заметку написал Мясникова, а информацию она получила из того же самого ис­точника, что и в прошлый раз. Что, славы ей мало? Еще захотелось?

По лицу редактора он видел, что попал в точку. Если бы он был не прав, человечек в очках хоть как-то бы прореагировал - рассмеялся, возмутился, начал протестовать. Но тот молчал. Значит, Трауберг был прав.

- Что вы наделали?! - тихо, но с нажимом сказал он. - Поймите, вы, по сути, показали людям путь, по которому можно покинуть страну. Де­сятки наших сограждан не преминут им воспользоваться. Кто-то пой­дет сам, на свой страх и риск, кто-то будет искать проводника, рискуя нарваться на мошенников. И рванут в горы. Дойдут единицы, осталь­ные - погибнут. На чьей совести будет их смерть?

- Мне кажется, - осторожно начал человечек, - что вы преувеличиваете. Напротив, мы напечатали эту информацию, чтобы показать: идти в горы опасно, нельзя рисковать собой, а тем более детьми.

- Да вы мне-то хоть не заливайте! Мы с вами в одной упряжке - спросите у своего министра, если мне не доверяете. Так что, пожалуйста, в следую­щий раз, когда соберетесь печатать нечто подобное, посоветуйтесь со мной.

Человечек сквозь толстые линзы очков посмотрел Траубергу прямо в гла­за:

- Извините, но я не делал этого раньше, не буду делать и впредь.

- Не будете? - изумился строптивости редактора Трауберг. - Ну-ну... А вы подумайте о Мясниковой. Хотите с волчьим билетом ее оставить? А ее информатора? Демпол до сих пор на ушах стоит... «Ищут везде и не могут найти...» - процитировал он детский стишок.

- Пугаете? - хмыкнул человечек.

- Да что же мне вас пугать-то? - всплеснул руками Трауберг. - Я вам не начальник, над вами - Аркадий Константинович, а над ним... Ну, про это пусть он сам скажет. Я - о другом. Не надо будоражить общественное мне­ние. Сейчас - не надо. Не ко времени.

- А ко времени - это когда? - не отставал от него с расспросами челове­чек. - Вы решать будете?

Трауберг посмотрел на него устало.

- Послушайте, как вас там... я не хочу с вами спорить. Я хочу только од­ного: чтобы весной в горах из-под снега трупы не вытаивали. Ничего, что так грубо? А что касается этой заметки... Там был мой друг - среди этих двадцати. И мне ужасно не хочется, чтобы кто-то еще испытал ту же боль какую испытал я, узнав о его гибели.

Трауберг не знал, зачем он это сказал. Может быть, действительно, интуи­тивно чувствовал, что редактор «Вестника» вместе с Ковалем на той же сто­роне баррикад, что и он. Может, потому, что надоело скрывать свои истинные взгляды и пристрастия. А, может, наконец, пришло время говорить правду...

Из машины он позвонил Тони:

- Поговори с Мартой, это ее рук дело, - сказал ему без долгих предисло­вий, - опять куда-нибудь влипнет и нас за собой потянет.



Тони давно не видел Марту. Раз в два-три дня звонил ей, справлялся о самочувствии. Привозил деньги и продукты из своего пайка, но делал это обязательно днем, когда Марта была на работе. Тони скучал, но не мог ре­шиться на встречу. Погибший Марк, словно призрак, стоял между ними. Тони понимал, что если с живым соперничать было достаточно пробле­матично, то с мертвым и подавно. Особенно сейчас, когда болело у обоих - и у него, и у Марты. Должно пройти время, пока они смогут спокойно произносить имя Марка. Нужно подождать. Сколько? Вечность? Тони не­куда было торопиться.

И все же пальцы дрожали, когда он набирал на своем мобильнике номер ее рабочего телефона.

- Алло? - сказали в трубке.

- Комитет по наследию? Будьте добры, госпожу Полянскую...

- Я вас слушаю!

«Черт! - обругал себя Тони. - Голос ее уже не узнаешь!»

А вслух произнес:

- Марта, это я. Нужно поговорить.

- О чем?

- О заметке в «Вестнике Синегорья»...

Марта помолчала, а потом равнодушно произнесла:

- Я тебя не понимаю.

Ей не нужно было делать паузу. И равнодушия в голос тоже не нужно было добавлять. Тогда, может, Тони и поверил бы, что она не при чем.

- Брось придуриваться! - разозлился он. - Эту информацию рас­сказали тебе и только тебе... Какого черта ты потащила ее в газету?! С ума сошла?!

- Не смей на меня орать! - ледяным голосом отчеканила Марта, и Тони внутренне съежился. - Это вы с ума посходили... Спасители Отечества! Кто дал вам право распоряжаться чужими жизнями и чужими судьбами? Я вам не принадлежу! И буду сама решать, как мне поступать...

Наверное, она швырнула трубку. Тони представил, как она швыряет эту несчастную трубку, и та с жалобным бряканьем падает на телефон. Словно завороженный, он прижимал к уху мобильник, хотя там давно уже разда­вались короткие гудки.

- Черт, черт, черт!

Он тоже бросил телефон на сиденье рядом с собой, вцепился в руль. Нет, своей смертью эта женщина точно не умрет. Предупреждал же ее, просил: не впутывайся ни во что! Нет, не понимает! И Марк еще просил его поза­ботиться о ней?! Как же он может позаботиться, когда она сама лезет кро­кодилу в пасть?!

Тони взглянул на часы. Стрелки подбирались к двенадцати. Время обе­да. Может, подъехать сейчас туда, перехватить Марту на улице, когда она пойдет в кафе, попытаться поговорить с ней? Решив, что это самое лучшее, Тони развернул машину и погнал в нужную ему сторону.

«Молодец! - спустя полчаса похвалил он себя, заметив Марту и Стаси, выходящих из здания комитета. - Все правильно рассчитал!»

Хлопнув дверцей, он вышел из машины, по привычке огляделся. Народу на улице было немного. Ни на машину, ни на человека в форме демпола внимания никто не обращал. Тони направился следом за женщинами и, уже почти догнав их, окликнул негромко:

- Марта!

Та обернулась, увидела Тони, что-то сказала своей спутнице. Стаси, со­гласно кивнув, пошла дальше, Марта осталась.

Тони подошел к ней почти вплотную, так, что ей даже пришлось слегка вскинуть голову, чтобы смотреть ему в лицо.

- Здравствуй...

- Здравствуй...

Марта говорила холодно. От нее веяло отчужденностью и настороженно­стью. Тони пытался взглянуть ей в глаза, но у него не получалось.

- Извини, я не должен был кричать на тебя...

- Ничего. Я тоже была неласкова.

Тони помялся. Он не знал, с чего начать. Ему хотелось говорить совсем о другом. Ему хотелось взять ее за руку и сказать, как он соскучился. Как ему тяжело и одиноко, потому что он потерял друга, а вместе с другом терял и ее, Марту. Что за последнее время он привязался к ней, а теперь она смотрит на него, как на чужого человека. Но разве он чужой?!

Вместо этого он сказал:

- Тебе не нужно было этого делать. Разве ты не понимаешь, что можешь подставить всех нас?..

- Вас - это кого? - не дала договорить ему Марта. - Тебя, побоявшегося сообщить мне о смерти Марка? Или этого сытого и довольного чиновника, отправившего его на верную гибель? Кого - вас?

Тони растерялся.

- Марта, ты не права... Я понимаю, что в тебе говорит боль, но... мне тоже тяжело. Марк был моим лучшим другом...

- Другом? - прищурилась Марта. - Если ты его друг, тогда почему ты здесь, а он - там? Почему ты не спас его? Или не умер вместе с ним?!

Голос ее набирал силу, она уже почти кричала:

- Чем ты пожертвовал ради лучшего друга? Я ради него пожертвовала всем, что у меня было, он пожертвовал собой ради чужих детей, а что сделал для него ты?!

- Ты не смеешь так говорить! - холодея от такой несправедливости, дрожа­щим голосом произнес Тони. - Я готов был идти с ним, я хотел идти с ним... Он сам отказался! Он хотел, чтобы я заботился о тебе в его отсутствие...

- А-а-а! - зло рассмеялась Марта. - Вот оно что! Ну, конечно, заботиться обо мне гораздо проще! А я тебя об этом просила?! Что ты ответишь его сыну, когда он спросит: где мой папа? Скажешь, что заботился о его матери?

- Какому сыну? - не понимая, пробормотал Тони. - Какому сыну?!

- Послушай, - Марта ухватила пальцами собачку «молнии» на его куртке, - и скажи тем, кто тебя послал: меня с вами связывал только Марк. Но его больше нет, и вы не вольны распоряжаться мной. Мне ничего от вас не нуж­но - ни денег, ни продуктов. Я не продаюсь и не покупаюсь! Я - свободный человек... А ты...

Она презрительно сморщила нос.

- ... А ты - просто демполовец!

Повернулась и пошла прочь. Раздавленный, уничтоженный Тони стоял, опустив руки, и не знал, что ему делать. «Уходи! - говорила ему гордость.

- Уходи и выбрось ее из головы. Навсегда! Она не стоит твоей искренней и чистой любви!» «Нет, стой, - говорило ему сердце, - если ты сейчас уйдешь, ты потеряешь ее. У тебя еще есть шанс, но ты сможешь использовать его только в том случае, если сохранишь ее дружбу!».

Кто-то толкнул его в плечо. Тони очнулся. Рядом стоял молодой парень.

- Ты мужик или нет? - спросил он. - Догони ее!

- Да, - кивнул, приходя в себя, Тони, - да, спасибо...

Марта не успела уйти далеко. Он догнал ее в несколько шагов и вновь окликнул:

- Марта!

И вновь она остановилась и ждала, когда Тони подойдет.

- Что еще? Что?

Марта плакала. Тони увидел ее слезы и только тогда понял: он не может, не должен обижаться на нее! Все, что она сказала, говорила не она - гово­рило ее отчаянье.

- Марта, выходи за меня замуж!

- Что? - у нее округлились глаза. - Ты с ума сошел?

- Марта, послушай меня, пожалуйста, - он схватил ее за плечи, встрях­нул, словно хотел разбудить, привлечь ее внимание. - Я люблю тебя! Я не мог сказать тебе об этом, когда Марк был жив, но сейчас... Я не могу отдать тебя никому другому... Я всегда буду рядом с тобой, я... - Тони запинался, подбирая такие слова, чтобы она поверила, - ... на руках тебя буду носить... Мы должны быть вместе, вместе нам будет легче... Мы все переживем...

- Тони, - Марта поначалу растерялась от неожиданности, но тут же при­шла в себя, взяла его за руку, - милый, добрый, хороший... Прости меня! Я была несправедлива к тебе... Но то, что ты предлагаешь, невозможно! Я не люблю тебя, а жить с нелюбимым... Через это я уже прошла. Я не хочу унижать тебя нелюбовью...

- Ты привыкнешь! - еще не теряя надежды, уговаривал ее Тони. - Я все для этого сделаю, обещаю тебе!

- Не мучай меня, Тони, - Марта уже едва сдерживалась, чтобы не разры­даться, - у меня все болит - вот здесь...

Она прижала руку к груди.

- ...Вот здесь - одна сплошная рана... Сколько времени должно пройти, чтобы она зажила?! Но все равно - спасибо тебе... Ты - хороший!

Неожиданно приподнялась на цыпочки, обхватила Тони одной рукой за шею, притянула к себе, поцеловала мокрыми теплыми губами в щеку.

Он смотрел, как она уходит, но чувства потери в душе уже не было. Ничего, она успокоится, боль утихнет. А он все равно будет рядом. Всегда... И ни слова упрека больше не услышит она от него. Ничем больше он не вызовет ее гнева или просто неудовольствия. Тони снял с руки перчатку и, улыбнувшись, при­коснулся пальцами к щеке - она все еще хранила ощущения первого поцелуя.

5.

На смену бурному, полному событий ноябрю пришел скучный, тоскли­вый декабрь - в меру снежный, в меру вьюжный, с морозами, новогодни­ми елками, очередями в магазинах, где на карточки давали праздничный набор, традиционно состоявший из шампанского, коробки конфет, палки полукопченой колбасы, килограмма мандарин и банки кофе, а в свободной продаже можно было купить какие-нибудь деликатесы, которые привози­ли из-за границы предприимчивые коммерсанты, вроде грузинского вина, красной икры, кальмаров и крабов в жестяных банках. За этими деликате­сами бились в потных и скандальных очередях синегорцы, два, а то и три предпраздничных месяца сидевшие на диете в условиях жесткой экономии, чтобы потом за одну неделю, в преддверии нового года, оставить свои жал­кие капиталы в магазинах и на рынках и в одну-единственную ночь в году ощутить себя богатыми и счастливыми.

Незадолго до праздника позвонил Артур. Если честно, то она почти не вспоминала о бывшем муже, а если вспоминала, то с досадой на саму себя - ей все еще казалось, что их брак распался по ее вине, и что она сломала ему жизнь.

Артур был тих и вежлив. Попросил разрешения повидаться с дочерью, поздравить ее с праздником. Марта не могла отказать ему в этом - не было повода.

Он приехал с двумя пакетами, наполненными подарками и сладостями. Адель обрадовалась ему - все-таки она скучала по отцу. Взахлеб рассказы­вала про елку в детском саду, про то, как каталась на горках в городском парке, читала стихи и пела песни, даже исполнила танец Снежинки, кото­рый на протяжении нескольких недель разучивала для Деда Мороза и Сне­гурочки. Когда, наконец, устала и занялась игрушками, забыв про гостя, Артур попросил налить ему чаю.

...Они сидели на кухне вдвоем - Татьяна Федоровна, поздоровавшись с зятем, ушла к себе и не выходила на протяжении всего того времени, что он провел в их доме. Артур задумчиво постукивал ложкой по дну стакана, и это бряканье выводило Марту из себя, но она молчала, решив выдержать до конца испытание его присутствием.

- Неважно выглядишь, - наконец нарушил молчание Артур.

- У меня было трудное время, - сухо ответила она.

- Я думал, что ты несчастна из-за меня, но мы уже почти два месяца жи­вем отдельно, а счастливее ты не стала.

- Ты хочешь меня обидеть? - спросила Марта. - Не получится. Я давно равнодушна к твоему мнению о себе.

- Нет, что ты! - живо возразил Артур. - Просто констатирую факт. Ты не­счастна без меня, я несчастен без тебя, может, стоит попробовать исправить эту ситуацию.

- Послушай, - вздохнула Марта, - не начинай все заново. Счастлива я или нет, к тебе это никоим образом не относится. Мои несчастья - это мои не­счастья, с тобой они не связаны совершенно. И оставим этот разговор. Ты хотел чаю? Вот и пей.

- Понятно, - кивнул Артур. - Не сердись, это я так, в плане поддержания разговора. Я вообще-то попрощаться пришел.

- Уезжаешь? - удивленно и недоверчиво посмотрела на него Марта. - Куда?

- На Север. Устроился на буровую.

- Ты? На буровую? И кем же?

- Инженером-механиком... И не иронизируй, пожалуйста. Да, пони­маю, звучит странно: я и буровая, - Артур рассмеялся, - но знаешь, я много думал в последнее время - одиночество, видишь ли, располагает к размышлениям. Так вот, я понял, что ты была права. Я слишком много о себе мнил. Я жил по каким-то придуманным мной самим правилам. А все остальные, и ты в том числе, жили по другим правилам, и наши жизненные ритмы не совпадали. Что и привело к тому, к чему привело... Н-да... Так вот, проснулся я как-то среди ночи и подумал: если я что-то срочно не сделаю со своей жизнью, то грош мне цена. Сопьюсь, сойду с ума, убью кого-нибудь... А я этого не хочу. Я же не последняя сволочь, правда, Марта? Ты же это знаешь?

Он смотрел на нее с надеждой, и почему-то ей захотелось поддержать его. Все-таки когда-то у них был общий дом, общая постель, общие надежды, у них был общий ребенок, и Марта не хотела, чтобы отец ее дочери стал про­пащим человеком.

- Нет, Артур, ты не сволочь, - тихо сказала она, - ты просто не нашел себя в этой жизни.

- Вот-вот! - подхватил он. - Говорят, север проверяет на прочность и на вшивость. Решил проверить себя. Ты в квартиру наведывайся изредка. Если, конечно, тебя не затруднит. Меня не будет месяц. Потом вернусь. Ме­сяц отдыха - и снова на работу.

- Думаешь, выдержишь?

- Должен выдержать, - Артур поставил на стол чашку и посмотрел ей в глаза. - Хочу, чтобы моя дочь меня уважала. Хочу сам себя уважать.

Уже в прихожей, попрощавшись, поцеловав Адель, он потянулся было к Марте, но та отстранилась. Артур кивнул понимающе.

- Я не обиделся...

И закрыл за собой дверь. Марта так и не поняла, о чем это он - об ее хо­лодности в эту минуту или об их расставании вообще.

Новогоднюю ночь Марта традиционно проводила в компании Стаси и Виктора. На этот раз она пыталась отказаться - веселиться настроения не было, а портить праздник друзьям не хотелось, но Стаси воспротивилась.

- Нет- нет-нет, - таращила она на Марту голубые глаза, - если мы не при­едем, ты проплачешь всю ночь! Тебе нужно отвлечься от грустных мыслей! Виктор не позволит мне бросить тебя!

Виктор, и без того хорошо относившийся к Марте, после известных событий проникся к ней, помимо дружеских чувств, еще и уважением. Марте даже казалось порой, что он смотрит на нее с каким-то восхище­нием и трепетом. И это, в какой-то степени, действительно было так. Виктор считал, что Марта бросила вызов существующему в обществе положению вещей, а на такое способны лишь сильные личности. Они сами до поры до времени не осознают своей силы, сомневаются, коле­блются, но все равно идут вперед и делают то, что считают должным. А друзьям нужно находиться рядом, чтобы в трудный момент протянуть им руку помощи.

Виктор и Стаси приехали, когда еще не было одиннадцати. Татьяна Фе­доровна накрывала на стол, Адель - в новом платье, серьезная, преиспол­ненная важности - помогала бабушке расставлять тарелки и фужеры. Ей разрешили встретить Новый год с взрослыми при условии, что она хорошенечко выспится вечером и отправится в постель без капризов, как только у нее начнут закрываться глазки. Первое условие Адель честно выполнила. Что касается второго, то решила про себя, что будет держать глаза широко открытыми как можно дольше.

Возле балкона в стеклянной банке с водой, чтобы не засохла раньше вре­мени, стояла живая елка. Высотой она была как раз с Адель, так что девочка приняла самое активное участие в ее украшении и даже водрузила на вер­хушку светящуюся в темноте звезду. О чем и поведала гостям не без некоторого хвастовства.

Спустя полчаса вся компания села за стол.

- Женщины, милые, давайте, - торопил их Виктор, - скоро Президент с Новым годом нас будет поздравлять, а мы еще старый не проводили! Не хорошо это, не по-нашему! Неужели хвосты за собой потянете? Садимся дружно, садимся...

Они лишь успели поднять бокалы, когда неожиданно зазвонил телефон. Марта ни от кого не ждала звонка, так что страх, промелькнувший в ее гла­зах, не остался незамеченным Виктором, бросившим на нее недоуменный взгляд. В ответ на этот невысказанный вопрос Марта пожала плечами и сняла телефонную трубку.

- Марта?

Это был Тони. Марта, повернувшись к гостям, изобразила вздох облегче­ния, чтобы те не волновались.

- Да, Тони...

Они виделись после того знаменательного разговора два раза, несколько раз созванивались. Тони вел себя предельно вежливо и корректно. Марта, испытывая неловкость за свою грубость, была ласкова и участлива. В об­щем, у них обоих не было повода быть недовольными друг другом.

- Поздравляю тебя с Новым годом!

- Спасибо, и тебя так же. Молодец, что позвонил...

- Марта... - Тони замялся, и она поняла это.

- Говори, я слушаю...

- Может быть, я покажусь тебе навязчивым... Но я один... Так не хочется встречать Новый год одному...

Марта, решив, что он хочет пригласить ее, уже приготовилась сказать, что у нее в гостях друзья, что ей ни в коем случае не хочется оставлять маму и Адель, и даже пригласить Тони, когда он сам произнес:

- Можно, я приеду к вам? Я не помешаю... Обещаю, что буду вести себя тихо!

- Тони, - не удержалась от смеха Марта, - ну, о чем ты говоришь! Конеч­но, приезжай! У меня друзья - Стаси с мужем. Мы будем рады!

- Тогда я сейчас...

Ей следовало бы обратить внимание на это «сейчас», но она не обратила. И зря. Потому что не успели они вновь поднять бокалы, как раздался зво­нок - на этот раз в дверь.

- Что же это такое?! - завопил Виктор. - Время, ребята, время!

- Виктор, - округлив глаза, дернула его за рукав Стаси, - Татьяна Федо­ровна подумает, что единственное твое желание - напиться.

- Мое единственное желание - соблюсти традицию и проводить старый год, - Виктор наклонился и чмокнул жену в курносый нос. - А вы никак не даете мне этого сделать.

Татьяна Федоровна впервые за много лет встречала Новый год с дочерью и внучкой. Она была счастлива уже этим. Если бы ее спросили, что хороше­го произошло в ее жизни в минувшем году, она бы ответила: возвращение Марты. Радость вернулась в ее дом в этом году, новый же сулил неизвест­ность. Стоило ли торопить его приближение?

- Знакомьтесь, - Марта, вышедшая из-за стола встретить гостя, верну­лась, наконец, в комнату, где изнывал в ожидании Виктор. - Это Тони, друг Марка и мой хороший друг.

- Здорово, - протянул ему руку муж Стаси, - молодец, что пришел! Изба­вил меня от необходимости одному ухаживать за таким количеством жен­щин. Садись!

Тони впервые за многие годы встречал Новый год в компании людей гражданских и совершенно не связанных с Демполом. Обычно он и не­сколько его сослуживцев набирали большое количество спиртного, со­бирались в квартире у кого-то из офицеров и отрывались по полной про­грамме. Дело кончалось девочками по вызову, больной головой, тяжелым сном, похмельем, которое уже нельзя было лечить новой порцией выпивки, потому что второго января все они выходили на дежурство. В этом году Тони решил изменить прежним правилам. Когда на службе ему, как обыч­но, предложили войти в долю, он отказался, чем вызвал искреннее недо­умение и даже сочувствие, поскольку непьющий офицер Демпола - это не полноценный офицер. Но, даже зная, что его отказ вызовет пересуды, Тони выдержал характер.

И вот он у Марты. Виктор налил ему водки - полную рюмку, как опоздав­шему. Стаси заботливо положила на тарелку закуску - чтобы не опьянел. Даже Марта, кажется, была искренне рада его приходу. Тони, прежде чем позвонить, полчаса топтался у подъезда, опасаясь, что она не позволит ему придти. Но все-таки она его пригласила. И в этом Тони увидел доброе пред­знаменование.

Они едва успели проводить старый год. Президент уже произносил тра­диционный праздничный спич. Страна замерла в ожидании боя часов на Центральной площади. А в квартире Марты опять раздался отчаянный зво­нок.

- Да что же это такое?! - Виктор со стуком поставил на стол шампанское, которое как раз собрался открывать, и махнул Марте рукой. - Сиди, я от­крою.

Спустя минуту в комнату, размахивая руками - в одной была зажата бу­тылка красного вина, а в другой почему-то только один апельсин, ворвалась Катя Мясникова:

- С Новым годо-о-ом! Ура-а-а!

Шуба на ней была расстегнута, шапки не было совсем, распущенные во­лосы растрепались на ветру, а на щеках горел румянец - явно не только от мороза.

- Катя! - всплеснула руками Марта. - Сумасшедшая! Ты откуда?

- Из редакции! - жизнерадостно сообщила Катя, выворачиваясь из шубы, которую пытался снять с нее Виктор. - У нас была вечеринка, собрались скучные пьяные мужики и такие же скучные, но трезвые бабы, которые только и делали, что держали своих благоверных за рукава... Я решила, что у тебя мне будет веселее, и сбежала!

Она мотнула головой, покачнулась, и Тони, сидевший с краю, вынужден был подхватить ее под руку, чтобы девушка не упала под стол.

В это время часы в телевизоре, словно спохватившись, торопливо начали отбивать полночь. Тони, сорвавшись со стула, усадил на него Катю, которая продолжала держать в руках трофеи, явно добытые в редакции, протянул Виктору два пустых бокала и, когда тот наполнил их шампанским, подал один своей соседке.

- Мерси, - церемонно поблагодарила она.

Потом они все пили, кричали «Ура!», целовались и обнимались, Марта че­рез стол протянула Тони руку - он задержал было ее пальцы в своей ладони, но тут же вынужден был отпустить, потому что Катя с криком «С Новым годом!» вдруг повисла у него на шее.

Когда, наконец, все угомонились, Марта вспомнила, что не представила друзьям новую гостью. Если Стаси знала о Кате, то мужчины не имели ни малейшего понятия, кто эта шумная и слегка нетрезвая особа.

- Катя, познакомься, это Виктор, муж Стаси, а это Тони, мой друг...

- Друг? - девушка посмотрела на него так, как будто только что заметила, а не кидалась целоваться с ним пять минут назад. - Друг - то есть..?

- Просто друг, - улыбнулась Марта.

- Ага, - кивнула Катя, - значит, я свободно могу к нему приставать?

- Сделай одолжение! - рассмеялась Марта.

- Отлично! Как хорошо, что я пришла... Холостой мужчина! Это же по­дарок судьбы!

- Простите, приставать - это что? - прервал ее радостный монолог Тони.

Катя посмотрела на него как на инопланетянина, потом перевела удив­ленный взгляд на Марту.

- Видишь ли, - пояснила та, - Тони не избалован женщинами, поэтому твоя терминология для него - пустой звук.

Взгляд у Кати стал жалостливым.

- Когда девушке нравится парень, - словно больному ребенку, стала втол­ковывать она Тони, - а выпила она достаточно для того, чтобы перестать скромничать, она ведет себя так, чтобы обратить на себя его внимание... Это и называется «приставать» или флиртовать, или...

- А выпила достаточно? - едва сдерживаясь, чтобы не расхохотаться, уточнил Тони.

- Ну, конечно! Я же говорю, в редакции собрались скучнейшие мужики! Что было делать молодой свободной девушке в компании, где никто не об­ращает внимания на ее прическу, платье и макияж? Только напиваться!

«В редакции! - только сейчас сообразил Тони. - Катя... Теперь понятно...»

- Так вы - Катя Мясникова? - на всякий случай переспросил он. - Та са­мая Катя?

- Ну да ...- не уточняя, что значит та самая, подтвердила его соседка. - А тебя как зовут?

- Тони...

- Хм, - Катя сконцентрировала на нем взгляд, - Тони - это Антон? Я буду звать тебя Антоном. Пригласи меня танцевать!

Он впервые танцевал с девушкой. Несмотря на определенную степень опьянения, она держалась легко, откликаясь на каждое движение его тела. От нее исходил тонкий аромат духов, вина, волосы пахли так, что, когда Тони поворачивал голову и прикасался носом к ее голове, он начинал зады­хаться, но, как ни странно, этот запах не только не раздражал, но, напротив, притягивал, волновал и даже возбуждал. Сквозь тонкую материю платья Тони ощущал ее горячее тело, видел тонкую лямочку бюстгальтера на плече, золотую цепочку, змейкой ускользающую в ложбинку на груди. Катя была совсем не похожа на Марту - высокая, широкая в кости, с крепким телом, темно - русая, с серыми глазами, но почему-то Тони почувствовал бешеное, непреодолимое влечение к ней. Он с трудом дождался конца танца, усадил свою партнершу, налил себе воды и залпом выпил. Поднял глаза и наткнул­ся на смеющийся взгляд Марты.

- Жарко... - пробормотал он, словно оправдываясь.

- Не обращай на нее внимания, - посоветовала Марта, - Катя пьяна, а вообще-то она очень скромная девушка.

- Н-да, - покосился на соседку Тони, - особенно, когда разговаривает с Президентом.

- Антон, - схватила его за руку Катя, - я предлагаю пойти поваляться в снегу! Марта, Стаси! Хватайте мужиков, мы идем кататься на горке и ва­ляться в снегу! Ненавижу сидеть за столом и пялиться в телевизор. Адель, ты с нами?

- С вами, с вами! - захлопала в ладоши девочка.

- Отлично! - громогласно поддержал идею Виктор, - у нас есть фейервер­ки, устроим маленький салют!

На счет поваляться в снегу Катя не пошутила. Тони это понял в первую же минуту, когда, едва выйдя на улицу, очутился в сугробе. Впрочем, отомщен­ным он не остался. Виктор с криком «Наших бьют!» подхватил его обидчи­цу и кинул в снег. Визжа и хохоча, Катя барахталась рядом с Тони, хватала его за руки, пытаясь подняться, путалась в полах шубы и снова падала. Ря­дом смеялись Марта и Стаси, что-то кричал Виктор, визжала от восторга Адель. Катя, сев в сугробе, вдруг начала забрасывать Тони снегом, он, хо­хоча, уворачивался, как мог, наконец, поймал ее за руку и дернул на себя. Через секунду девушка очутилась в его объятиях, а еще спустя мгновение приникла влажными теплыми губами к его губам. Это было так неожидан­но, что в первый момент Тони растерялся и чуть было не оттолкнул ее от себя. Но тут же спохватился и, одной рукой обнимая Катю за плечи, другой прижал к себе ее голову. Он понимал, что она пьяна, и то, что сейчас проис­ходит - это лишь праздник, а в праздник случается всякое, но ему хотелось ее целовать. В эту минуту он даже не вспомнил о Марте, в которую, как ему казалось, был влюблен. В эту минуту ему хотелось одного - целовать эту сумасшедшую пьяную девушку, прильнувшую к нему всем телом.

Никто не увидел этого случайного, а, может, совсем не случайного поце­луя. Они катались на горке в соседнем дворе, хором поздравляли с новым годом таких же гуляющих горожан, запускали фейерверки, веселились, пили из горлышка шампанское, которое предусмотрительный Виктор за­хватил с собой. Тони не спускал глаз с Кати, хотя старался не слишком про­являть свою симпатию. Временами он все же думал о Марте, и тогда ему становилась стыдно, что, признавшись ей в любви, он почему-то мечтает остаться наедине с другой женщиной, с которой только что познакомился, но Марта, казалось, не замечала его раскаяния, так же как и повышенного интереса к своей новой подруге.

Домой они вернулись спустя два часа - веселые, разгоряченные, шумные. Татьяна Федоровна, дожидавшаяся их возвращения в компании с телевизо­ром, сварила пельмени - запах мяса встретил ночных гуляк еще на лестни­це, и теперь, проголодавшиеся и протрезвевшие, они с аппетитом наброси­лись на горячее.

Марта вышла на кухню. Через минуту вслед за ней туда проскользнула Катя.

- Ты как? - вполне трезвым голосом поинтересовалась она.

- Нормально, - улыбнулась ей Марта, - нет, правда, все хорошо. Я даже не ожидала, что будет так весело. Думала, что никогда уже больше не смогу смеяться. Спасибо тебе, что пришла...

- Слушай, - таинственным шепотом, оглянувшись, словно боясь, что кто- то услышит, спросила Катя, - это ничего, что я с Тони... заигрываю?

- Ну, что ты! Он отличный парень! Только... Не заходи слишком дале­ко, если не хочешь потом продолжить знакомство. Он... ему тяжело будет пережить...

- Ни-ни-ни! - округлила глаза Катя. - Я никуда не собираюсь заходить! Что же я? Девушка легкого поведения?

- Конечно, легкого, - засмеялась Марта, - только не в том смысле. Ты лег­ко относишься ко всему, а он - человек серьезный. Влюбится, а ты его бро­сишь. Для него это будет трагедией.

- Неужели? - не поверила Катя. - Что, в наше время есть мужчины, для которых трагедия, когда их бросают женщины?!

- Увы! - подтвердила Марта. - Так что будь с ним аккуратнее. Мне кажет­ся, он уже влюблен в тебя ...

- То ли еще будет! - пообещала ей Катя и удалилась, нарочито покачивая бедрами.

6.

Первыми, вызвав такси, домой уехали Стаси и Виктор. Собрался уезжать и Тони.

- Может, ты подвезешь Катю? - словно ни о чем не подозревая, спросила у него Марта.

У Тони вдруг пересохло во рту. На протяжении последнего часа он думал лишь о том, как опять встретиться со своей новой знакомой. Ничего, кроме как попросить телефон, в голову не приходило. Но еще неизвестно, захочет ли она встретиться. А тут такая удача! Конечно, он кивнул.

Марта, целуя на прощание Катю, шепнула ей на ухо:

- Не забудь, что я тебе сказала!

Та усмехнулась, опустила пушистые ресницы: мол, поняла!

- Ну, куда едем? - Тони старался говорить как можно беззаботнее, слов­но не придал ни малейшего значения всем этим нечаянным объятиям и поцелуям, которые то и дело случались между ними. Катя назвала адрес. Всю дорогу она молчала, а Тони мучился, не зная, как подступиться. Он со­вершенно не умел знакомиться с девушками. «Может быть, я все это вооб­разил, - думал он, бросая на спутницу косые взгляды, - может быть, она просто развлекалась, хорошо проводила время, а теперь новогодняя ночь прошла, и у нее нет ни малейшего желания продолжать наше знакомство. Конечно! Зачем ей, журналистке, прославившейся на всю страну, наверняка не знающей отбоя от мужчин, зачем ей демполовец без роду - без племени? Что он возомнил о себе? Что интересен ей? Что в него может влюбиться такая девушка?»

Катя молчала, закрыв глаза. Она, казалось, задремала, но едва Тони въе­хал во двор ее дома и притормозил, вдруг встрепенулась.

- О, вот я и дома!

И, повернувшись к Тони, посмотрела на него совершенно трезвыми - он даже удивился! - смеющимися глазами.

- Ну, что, чашку кофе?

Тони почувствовал себя так, словно неожиданно очутился в парилке.

- Ну, если не очень поздно... - пробормотал он, проклиная себя за такой ответ.

- Ты хочешь сказать - не слишком рано?! - расхохоталась Катя. - Не пере­живай, я живу одна, так что мы никого не разбудим. Пойдем!

Тони не хотел кофе. Он вообще ничего не хотел, кроме одного... Ему было ужасно стыдно, но, поднимаясь вслед за Катей по ступенькам, он думал о том, что сейчас войдет в квартиру, пройдет в комнату, наберется храбрости и...

Они вошли в квартиру и... Тони не успел ничего сделать: закрыв за собой дверь, Катя, не снимая шубы, обняла его обеими руками за шею и притяну­ла к себе...

Все, что произошло потом, было сплошным сумасшествием. Марта была права, когда говорила, что Тони не избалован женщинами. Иногда он имел дело с проститутками, отрабатывавшими деньги, - они всегда оставались холодными и чужими, изображая страсть, которой не было. Были в его жизни и другие девушки - отчего-то их пугала его форма, Тони иногда ка­залось, что они ложились с ним в постель потому, что просто боялись ему отказать. Отдавая ему свое тело, они не требовали ничего взамен, разве что свободы, которой он и без того не собирался их лишать. Все эти женщины его не любили, и Тони отвечал им тем же. Он пользовался женщинами - и расставался с ними, получив удовлетворение физическое, но отнюдь не мо­ральное. Ему хотелось чего-то другого, о чем Тони лишь смутно догадывал­ся, но не смог бы выразить в словах, но ни одна из девушек, с которыми он когда-либо встречался, не могли дать ему этого.

И вот теперь, кажется, он понял, чего ему не хватало - искренности! Той искренности, с какой сейчас отдавалась ему Катя. Он верил ей, когда она шептала ему ласковые слова, и тоже шептал в ответ - неумело, путаясь и смущаясь, но она не смеялась, а переспрашивала: правда? Он верил ей, ког­да, запрокидывая голову и закрывая глаза, она стонала, ловила его губы, прикусывала их так, что он вскрикивал, и тут же ласкала поцелуем. Он ве­рил ей, когда опустошенная, обессиленная, она опрокинулась на подушку, отдав ему во власть свое, казалось, бесчувственное тело, которое на самом деле не было бесчувственным, потому что откликалось дрожью на каждое его, Тони, движение...

Он свалился без сил рядом с ней и, хватая воздух открытым ртом, словно рыба выброшенная на лед, оттер ладонью пот со лба.

- Так не бывает! - простонал, не сдержавшись.

Катя, подползла к нему, положила голову ему на грудь, натянула на себя одеяло.

- А как бывает?

- Не знаю, уже ничего не знаю... Со мной такое впервые...

Катя приподнялась на локте, заглянула ему в лицо, сказала серьезно:

- Со мной тоже!

И Тони опять ей поверил.

Они провели вместе весь день. Спали, проснувшись, пили кофе, потом снова занимались любовью. И ощущения были еще более восхитительны­ми, чем в первый раз. Потом отправились на елку на Центральной площади, где гуляли толпы горожан, катались на горках, пили холодную водку, заедая горячими шашлыками, целовались, не стесняясь, у всех на виду. Вернув­шись домой, ужинали, вновь любили друг друга.

Ночью Тони проснулся оттого, что у него затекла рука - Катя уснула у него на плече, он долго лежал, боясь повернуться и потревожить ее, и вот теперь рука заныла. Тони вдруг вспомнил Марка. Вспомнил разговор с ним. «Надо познакомить тебя с хорошей девушкой, - сказал тогда Марк, - и ты поймешь меня». Только сейчас Тони его понял. Женщины, которые бывали у него до этого, никогда не оставались на ночь - Тони всегда старался вы­проводить их. Он и представить себе не мог, что можно всю ночь спать ря­дом с кем-то. И вот теперь рядом спала Катя. И почему-то Тони захотелось, чтобы она спала возле него каждую ночь. Чтобы он приходил домой, а она встречала его, набрасываясь с объятиями и поцелуями. Чтобы вместе они проводили выходные и праздники, так, как провели этот день. Конечно, жизнь не может состоять из одних праздников, но кто сказал, что к этому не надо стремиться?

...Он ушел из ее дома в шесть утра - в восемь должен был быть на де­журстве. Одевался в темноте, стараясь не разбудить, но все равно Катя про­снулась и, кутаясь в одеяло, зевая и протирая глаза, выползла в прихожую.

- Ну, зачем ты? - ласково упрекнул ее Тони. - Босиком! Здесь холодно...

Он надевал куртку, застегивал ботинки и все боялся задать самый глав­ный вопрос: можно ли ему придти снова?

Что-то брякнуло. Тони повернулся к Кате - она протягивала ему брелок с двумя ключами на тоненьком кольце. Он взял, не произнеся ни слова, слов­но не ожидал ничего другого. Шагнул к ней, поцеловал куда-то в шею.

- Позвоню, когда освобожусь...

Спустился по ступеням вниз, вышел из подъезда, сел в машину и вдруг поймал себя на том, что улыбается. Впервые в жизни он чувствовал себя счастливым человеком.



Давно замечено, что самый тоскливый месяц в году - январь. Его так дол­го ждешь, так бурно приветствуешь его наступление, что оставшиеся после праздников три недели кажутся невыносимо скучными, они тянутся, слов­но износившаяся от долгого употребления жевательная резинка: вроде и жевать уже не вкусно, и выплюнуть жаль. Февраля ждешь как избавления. Кажется, вот-вот закончится успевшая изрядно поднадоесть за два долгих месяца зима, а там уже март, первая капель, первые подернутые утренним ледком лужи. Но и февраль не торопится уйти. Поманит редким дневным потеплением, ярким солнцем, а потом снова забрасывает небо пыльными серыми перинами, из которых то и дело сыплются, словно кто - то тщатель­но выбивает их по утрам, белые хлопья снега.

Приходя в себя после новогодних праздников, Синегорск, казалось, на­прочь выбросил из памяти события минувшего года. Даже Демпол, над­рывающийся в своем служебном рвении, перестал пугать правительство несуществующими заговорами и митингами, настолько это было глупо в том сонном царстве, какое представляло из себя постянварское Синегорье.

Но словно злой рок повис над страной. В своей неустанной борьбе с не­легальными мигрантами власти одного из поселков неподалеку от столи­цы слегка пережали: отчаявшись выселить расплодившихся выходцев из соседних республик мирным путем, в одном из домов, плотно заселенных нелегалами, отключили электричество и воду. Февральская погода сделала свое коварное дело за один день - трубы разморозились, батареи отопления лопнули. Сотни людей оказались, в буквальном смысле слова, в ледяном плену: осажденные Демполом, они отказывались покидать трехэтажный деревянный барак на краю поселка, чтобы не оказаться в руках у полиции и миграционной службы и не быть высланными из Синегорья.

Замерзающие люди затопили самодельные печки. В одну из ночей, седых от морозного тумана, дом полыхнул. Полыхнул на глазах у изумленных, растерявшихся демполовцев. Когда приехали пожарные, барак был похож на огромный поминальный костер. На окнах третьего этажа гроздьями висели люди. Кто-то не мог удержаться и падал сам, кого-то просто стал­кивали с карниза задыхавшиеся в дыму несчастные, стремившиеся тут же занять место упавших. Окна первого этажа были закрыты решетками. За ними метались тени, слышались страшные вопли горевших заживо.

Потрясенные демполовцы, забыв о цели своего пребывания, ловили па­давших и прыгавших из окон людей. Кто-то пытался расшатать решетку в окне первого этажа. Как ни странно, ему это удалось - бревна, из которых добрую сотню лет назад был построен дом, усохли, в них образовались щели и трещины, и железные прутья решетки, вбитые в оконную раму, ша­тались, словно зубы столетней старухи.

В образовавшийся проем, давя друг друга, хлынули те, кто еще был жив. Демполовцы принимали их, оттаскивали в сторону, одних приходилось об­ливать холодной водой - на них уже тлела одежда и волосы, другим, нады­шавшимся дыма, делали искусственное дыхание.

Когда наступило утро, стало ясно, какими жертвами обернулось стремле­ние власти во что бы то ни стало избавиться мигрантов. Количество погиб­ших исчислялось десятками. Число раненых и обожженных достигало сот­ни. Городские больницы не успевали принимать их. Выживших привезли в одну из городских гостиниц. Люди остались не просто без крова, но еще и без одежды - многие выпрыгивали из окон в нижнем белье. Волонтеры , по большей части студенты, взявшие на себя заботу о пострадавших, объяви­ли по радио и телевидению сбор средств в пользу погорельцев. В гостиницу потянулись сердобольные синегорцы - кто с одеждой, кто с продуктами и деньгами, а кто просто с чайником и бутербродами.

Средства массовой информации наперебой рассказывали об обстоятель­ствах происшествия, смаковали подробности мученической смерти ми­грантов, задавались вопросом: не слишком ли дорогая цена была уплачена за выполнение пункта Закона о населении о добровольно-принудительном выдворении из страны нелегалов. Город снова взволновался, зашумел, заго­ворил, заспорил. По центральному телевидению прошел диспут с участием политиков, чиновников и представителей общественности - круг обсуж­даемых вопросов можно было обозначить двумя историческими фразами: «Кто виноват?» и «Что делать?». О том, что инициатором этого диспута вы­ступила администрация Президента, знали только руководитель телеком­пании и несколько ответственных лиц. Всем остальным казалось, что демократия в Синегорье находится на таком уровне, что обсуждать подобного рода происшествия и критиковать власть - в порядке вещей.

Газеты соседей - Северного Синегорья и Уральской республики - под­няли крик, обвиняя власти Синегорья в геноциде и открыто называя Пре­зидента и правительство преступной кликой.

Эрих Эрастович Трауберг не спал уже несколько ночей. Департамент социальной политики, который он возглавлял, оказался в центре собы­тий: размещение мигрантов, оставшихся без крова, обеспечение их всем самым необходимым, поиск пропавших, решение вопроса о похоронах и денежных компенсациях, координация действий Демпола и департамента здравоохранения - все легло на его плечи. Конечно, за каждое направление отвечал конкретный чиновник, но Трауберг, как человек не только ответ­ственный, но и сердобольный, не мог просто сидеть в кабинете и отдавать по телефону команды и распоряжения. Он мотался по больницам, встре­чался с погорельцами, выслушивал жалобы полуживых от пережитого ужа­са людей, подгонял своих подчиненных, сам контролировал, чтобы вовремя доставляли горячее питание.

Он же отчитывался на Президентском Совете, который в связи с послед­ними событиями собирался каждое утро. Вот и в этот день не выспавшийся, небритый Трауберг, три дня не ночевавший дома, скрупулезно перечислял все, что сделано и что еще требуется сделать, чтобы хоть как-то облегчить положение несчастных. Президент слушал его внимательно, кивая головой в такт не то его словам, не то каким-то своим мыслям и постукивая по тол­стой синей папке с бумагами, лежавшей перед ним, кончиком карандаша. Когда Трауберг закончил, Президент поднял на него глаза и спросил участ­ливо:

- Тяжело, Эрих Эрастович?

- Тяжело, - признался Трауберг, - и не столько физически, сколько мо­рально. Когда подумаешь, какое горе случилось у этих людей...

- А вы не думайте, - вдруг дребезжащим старческим фальцетом перебил его Тоцкий, сидевший, как всегда, по правую руку от Президента. - Рассма­тривайте их как нарушителей закона, пострадавших по собственной вине. Они должны быть благодарны вам за то, что вы так носитесь вокруг них.

- Да вы что! - вскипел Трауберг. - Помешались со своим законом?! Вы были в больницах?! Вы видели обожженных детей, которых матери, сгорая заживо, выбрасывали из окон?! Вы видели матерей, которые смогут похо­ронить лишь неопознанные обугленные косточки своих детей?! Что мне до вашего закона!

- Вот оттого, что вы и подобные вам пренебрегают законами, - не сдавал­ся Тоцкий, - попустительствуют нарушениям, и случаются такие трагедии! Закон превыше всего!

- Человеческая жизнь превыше всего!

Трауберг наклонился вперед, и у всех вдруг сложилось впечатление, что сейчас он бросится прямо через стол и вцепится в горло своему противни­ку. И Президент, наверное, тоже испугался этого.

- Эрих Эрастович, - вмешался он, - Эрих Эрастович, пожалуйста, успо­койтесь... Вы устали, вас переполняют эмоции... Господа, коллеги, вы оба правы: закон есть закон, и его нужно выполнять, но, разумеется, так, чтобы ни в коем случае не пострадали люди. Кстати,...

Президент повернулся к начальнику Демпола.

- ...кто отдал приказ отключить тепло и электричество в доме? Ваши люди?

Всем стало ясно, что сейчас будет назван стрелочник, который ответит за все. Начальник Демпола побледнел, покрылся испариной, торопливо до­стал из кармана носовой платок, оттер лоб и виски.

- Нет- нет! Мы не имеем таких полномочий... Вы же знаете, - он оглядел присутствующих, словно искал их поддержки, - мои сотрудники спасали людей, три человека пострадали, один в больнице с тяжелыми ожогами. Приказ отдал глава поселковой администрации...

- Под суд его! - жестко сказал Президент. - И чтобы во всей строгости! Открытый процесс, с привлечением общественности и всех средств массо­вой информации!

Трауберг только вздохнул. Уж он-то знал, что глава поселковой админи­страции, который после случившегося вот уже три дня находился в боль­нице в предынфарктном состоянии, ни за что не отдал бы такого приказа, если бы на него не давили из Демпола. А теперь из него сделают козла от­пущения. Хотя... вряд ли он доживет даже до суда.. .Похоронят и забудут

- Да... И о средствах массовой информации...- Президент посмотрел на Коваля. - Аркадий Константинович, голубчик, уймите своих борзописцев! Ну, что за страсти они пишут! Зачем так нагнетать обстановку?

- Хм...- усмехнулся министр по делам информации, - а они и не нагне­тают. Пишут, как есть.

- Как есть? - Президент ткнул рукой почему-то в Трауберга. - Вы слы­шали, что сейчас рассказывал Эрих Эрастович? Правительство работает, ночей не спит, решает все вопросы по мере их поступления... Соберите-ка пресс- конференцию, пусть общественность узнает, что делается для выхо­да из кризисной ситуации. Завтра же! Что еще на сегодня?

- Кхм, кхм, - почему-то закашлялся начальник Демпола, у которого явно отлегло от сердца после назначения главным стрелочником другого челове­ка. - Если позволите, господин Президент...

- У меня такое впечатление, - удивленно взмахнул руками тот, - что вы у нас возглавляете не главную силовую структуру, а благородное собрание! Говорите же, если у вас есть, что сказать.

- Кхм, кхм... Из нескольких источников мы получили сведения о том, что неустановленное лицо собирает сведения о деятельности Демпола... Во всех случаях речь шла о женщине. Имя, возраст, внешние данные - ничего неизвестно. Встречается с людьми, записывает их рассказы об изъятии де­тей.. . Я пока не знаю, как относиться к этой информации...

Начальник Демпола споткнулся, посмотрел на Президента. Тот поднял брови, оглядел своих соратников, пожал плечами.

- Я не совсем понимаю... Нам это может чем-то грозить?

- Еще как может! - снова подал голос Тоцкий. Ледяное спокойствие сле­тело с его лица, на этот раз он выглядел обеспокоенным. - Один рассказ - это просто рассказ. Сто рассказов - это уже свидетельства очевидцев. Это бомба, способная подорвать устои государства.

- Ага! - зло и весело сказал Трауберг. Его, что называется, понесло. Он ненавидел Тоцкого, его уверенность, его непоколебимость, его нежелание что-либо менять вопреки обстановке и вопреки воле большинства наро­да. - Ага, испугались суда истории?! Ну ничего, погодите, взорвется... Тут вам не просто сроком, тут пожизненным пахнет... И вечным проклятием потомков!

- Да что же с вами сегодня! - Президент в сердцах хлопнул ладонью об стол. - Господин Трауберг, я настаиваю, нет, я просто приказываю, чтобы вы сегодня хотя бы до обеда отдохнули. Так нельзя!

И, обеспокоенно повернувшись к Тоцкому, потребовал объяснений. Впрочем, причины для волнений и без того лежали на поверхности. До очередных президентских выборов оставалось четыре с небольшим меся­ца. Явного конкурента в предвыборной гонке пока не наблюдалось. Однако появись на свет книга, обличающая существующий режим и не просто об­виняющая его в преступлениях против народа, но и подтверждающая свои обвинения фактами, и ситуация может коренным образом измениться.

- Готов поручиться, - мрачно закончил свои разъяснения Тоцкий, - что если автор такой книги выставит свою кандидатуру на пост Президента, нам с вами придется непросто. Вы этого хотите?

Ошеломленный Президент несколько минут молчал, переваривая услы­шанное. Сглотнув слюну, осипшим голосом сказал, обращаясь к начальни­ку Демпола:

- Землю носом ройте, но чтобы это так называемое неустановленное лицо было установлено в ближайшее время. Я думаю, это целая организа­ция - вряд ли действует одиночка-камикадзе. Записи изъять и положить мне на стол. Даю вам... даю вам две недели! Всем спасибо!

Но когда члены Совета потянулись к выходу, попросил Трауберга задер­жаться. Тот неохотно вернулся к столу. Коваль делал ему рукой непонятные знаки, вращал глазами и, словно немой, шевелил губами, но Трауберг так и не понял его таинственных намеков. Он повернулся к Президенту, всем своим видом выражая почтительное внимание. Да, понимал Трауберг, он сорвался. И, быть может, усталость и нервное напряжение - не оправдание. Он сорвал зло на Тоцком - аукнется ему это сторицей. Тоцкий - сильный противник, никогда и ничего не забывающий и не прощающий. К тому же имеющий значительное влияние на Президента. Если он решит сломать карьеру Трауберга, у него это получится. Большая часть Президентского Совета, увы, заглядывает Тоцкому в рот, зная о том, что глава государства прислушивается к старику. Эти шавки, как называл их про себя Эрих Эрастович, съедят его, не задумываясь, и даже косточки не оставят.

Трауберг ждал слов Президента. Он был готов к разносу, не собирался даже оправдываться. Если нужно, он снимет с себя полномочия - довольно унижаться и делать вид, что тебя все устраивает и ты со всем согласен. Од­нако Президент был настроен дружелюбно.

- Что с вами, Эрих Эрастович? - участливо спросил он, когда последний член Совета покинул его кабинет. - Что вам сделал этот несчастный старик? К чему эти постоянные пикировки, склоки? Они мешают работе.

Уловив настроение Президента, Трауберг расслабился. Сел обратно на свой стул и даже чуть ослабил узел галстука - разговор, похоже, пойдет не­официальный.

- Я не могу смотреть, как Тоцкий губит нас всех, - начал Трауберг. - Нельзя жить и закрывать глаза на перемены, происходящие в обществе! Сегодня Синегорье совсем не то, каким оно было 40-50 лет назад, когда го­сподин Тоцкий разрабатывал свой знаменитый закон. Время другое, люди другие... А он как жил в начале века, так и застыл на одном месте. Это даже не консерватизм, это реакционность! Оглянитесь же! Посмотрите, что про­исходит! Люди не вышли на улицы только потому, что пострадали мигран­ты! Только поэтому... Случись что-нибудь подобное с представителями коренного населения, и мы получим такой грандиозный взрыв, что мало не покажется никому! Гибче нужно быть, гибче... Где-то идти на уступки - во имя сохранения стабильности в стране. Господин Тоцкий, не желая по­нимать очевидного, губит нас. Любая провокация - и можно считать выбо­ры проваленными. И после этого он пугает вас какой-то несуществующей книгой?! Бред!

- Эрих Эрастович, - Президент говорил тихо и проникновенно, - я верю вам, голубчик, знаю, что вы не желаете мне зла. Слава Богу, мы с вами не первый год вместе работаем. Но вы же понимаете, Тоцкий - это легенда! К нему нельзя не прислушиваться. Одно только название, что Демпол под­чиняется Президенту. На самом деле Комиссия по народонаселению полно­стью контролирует ее деятельность. Так что у господина Тоцкого сильная поддержка.

- Вы боитесь? - удивился Трауберг. - Но вы - главнокомандующий, у вас - армия! Наконец, за вами - народ, который вас выбрал...

- Да-да, - закивал головой Президент, - конечно, вы правы. Но вы же понимаете, я, как президент этой страны, не могу допустить междоусобицы. Так что приходится иногда мириться.

Он улыбнулся печально. Внезапно Траубергу стало его жаль. Он непло­хой мужик, Президент Синегорской Республики. Даже верховная власть, которой он обладал вот уже десять лет, не сумела его полностью испортить. Но парадокс состоял в том, что Президент действительно мало что решал. И не только потому, что иногда не способен был принять важное решение. Просто за него это, как правило, делала Комиссия по народонаселению, воз­главляемая Тоцким-старшим.

- Ну, хорошо, - подводя черту под разговором, Президент поднялся, хлопнув по крышке стола обеими ладонями. - Я поручу всем департамен­там и, в особенности, Комиссии подготовить свои предложения по изме­нению Закона о народонаселении. Разумеется, приемлемые предложения. Отменять его мы не будем. Во всяком случае - пока.

7.

Коваль ждал Трауберга в его приемной. Подскочил со стула, когда тот во­шел, пожал руку так радостно, словно они не сидели только что рядом на Президентском Совете.

- Верочка, кофе! - попросил Трауберг и распахнул перед министром ин­формации двери своего кабинета.

Они устроились в креслах у окна, закрытого малиновыми, про­свечивающими насквозь шторами. Вера Сергеевна принесла кофе, Трауберг достал бутылку коньяка. Они выпили по рюмочке, и Эрих Эрастович, расслабившись, откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. Он и в самом деле очень устал. Он не понимал, зачем Коваль пришел к нему, чего он хочет. Пресс-конференция? Для решения этого вопроса есть пресс-секретари. Не хватало еще, чтобы члены Президентского Совета сами занимались организацией такого ме­роприятия...

Трауберг чувствовал, как проваливается в сладкую дрему. Веки сомкну­лись, и даже усилием воли он не мог заставить себя открыть глаза. Еще не­много и он бы уснул окончательно, но в этот момент Коваль довольно бес­церемонно тряхнул его руку.

- Эрих Эрастович!

Трауберг вздрогнул, взглянул на него ошалело, помотал головой, сбрасы­вая с себя сон.

- Эрих Эрастович, я понимаю, что не вовремя. Один вопрос - и отдыхай­те. Я вижу, как вы измотаны...

- Какой вопрос?

Трауберг сел прямо, чтобы не соблазняться возможностью растечься по креслу, подобно медузе на горячем песке.

- О неустановленных лицах, якобы ведущих подкоп под Демпол и Президента. Скажите, вы имеете какое-то отношение к этим людям?

Желание уснуть сразу отпало. Трауберг уставился на своего собеседника так, что тот смутился.

- Вы что, в своем уме?! Как вам в голову такое пришло?

- Простите, я ни в чем вас не подозреваю, но... Как вы думаете, Демпол выдумывает очередной заговор или кто-то действительно собирает свиде­тельства очевидцев?

Это уже становилось интересным. С такой позиции Трауберг заявление начальника Демпола не рассматривал. Что ж, Коваль прав, Демпол с пода­чи Комиссии по народонаселению, то есть Тоцкого-старшего, вполне мог запустить такую «утку». А потом использовать якобы борьбу с якобы за­говорщиками для очередного закручивания гаек. Но что-то подсказывало Траубергу, что это не так. И он даже знал, что именно. Тоцкий был обеспо­коен этим сообщением. Оно стало для него такой же неожиданностью, как и для всех. А значит, он не имел к нему ни малейшего отношения.

- Я думаю, - осторожно произнес Трауберг, - что, возможно, подчерки­ваю - возможно, кто-то действительно ведет какие-то записи, но... Я не стал бы преувеличивать степень опасности...Книга, выборы... Зачем все сбрасывать в одну кучу? Не понимаю...

- А вы подумайте, - прищурился Коваль. - Если эти свидетельства соби­рает просто какой -то чудак-историк, решивший донести их до потомства, это одно. Но если книга будет сделана людьми, которые, действительно, хо­тят подложить бомбу под существующий строй, то...

Он многозначительно замолчал.

- То - что? - не выдержал Трауберг. - Я не пойму, Аркадий Константино­вич, к чему вы клоните? Говорите уже открытым текстом! Я сегодня не в том настроении, чтобы разгадывать ваши шарады!

Коваль наклонился к нему через стол и сказал тихо, но отчетливо.

- Если кто-то пишет эту книгу, то мы должны найти его раньше Демпола. Найти, взять под свою опеку и сделать все, чтобы работа была закончена! Это наш шанс хоть что-то изменить. Вы не хуже меня понимаете, что даль­ше так продолжаться не может.

Трауберг смотрел на него во все глаза. Он не ожидал такой откровенно­сти. Странно: они знали друг друга долгие годы, вот уже пять лет работали в одной команде, но лишь сейчас поняли, что смотрят на происходящее в стране одинаково и думают тоже одинаково.

- Хотите стать новым президентом? - заставил себя улыбнуться Трауберг.

Коваль принял шутку:

- Если вы будете моим советником...Как вам предложение?

Трауберг не понял, о каком предложении идет речь - стать советником или сделать книгу. Но раздумывал он над вторым. Начать с того, что он не имел ни малейшего понятия, как разыскать людей, о которых шла речь. Он же не Демпол, у него нет агентов, рыскающих по всему городу, нет осведо­мителей.

- Искать нужно среди профессионалов, - сказал ему Коваль, - дилетанту такую вещь не осилить. Написать и издать книгу, особенно такую, человек с улицы не сможет. Вот вам первая зацепка. Ищите женщину...

- И не просто женщину, - задумчиво добавил Трауберг, - но такую, кото­рая имеет мотив...

- То есть?

- Ну, например, она - одна из изъятых, или, напротив, потеряла близкого человека и теперь хочет отомстить любым способом...

Трауберг не договорил... Что-то щелкнуло у него в голове, включился ме­ханизм памяти, завертелись со скрипом шестеренки, цепляя одна другую... Женщина, потерявшая близкого человека и мечтающая отомстить... Про­фессионал... Профессиональный историк... Черт!

Он резко поднялся.

- Пожалуй, на этом остановимся. Я все понял. Если будут какие-то ново­сти, дам знать.

Коваль, не ожидавший такого резкого окончания разговора, моргнул удивленно, тоже встал с кресла, кивнул головой, соглашаясь, протянул Траубергу руку. Уже у двери повернулся и, хитро улыбнувшись, вдруг произнес:

- Уверен, вы уже знаете, кто эти люди!



Тони, закончив дежурство, ехал к Кате. Впрочем, точно так же можно было сказать, что он ехал домой. Он не бывал у нее разве что в те дни, когда поздно освобождался со службы, - тогда возвращался в свою холостяцкую берлогу, ужинал в одиночестве, смотрел на телефон, борясь с желанием позвонить, разбудить Катю, услышать ее голос и хотя бы немного поговорить о том, что произошло за день, но потом справлялся с собой и засыпал в предвкушении завтрашней встречи. Но сегодня он ехал к ней, несмотря на позднее время.

Всего час назад у него состоялся разговор с Траубергом. То, что услышал Тони, не было для него новостью. Да, сегодня командиров подразделений вызвал к себе начальник Центрального отдела Демпола и дал установку со­бирать данные на тех, кто интересуется изъятием детей из семей. Но это была вся информация, которой владел Тони. Никто не собирался говорить больше того, что им требовалось знать. Трауберг открыл ему глаза. Но пред­положение о том, что человеком, по следу которого брошены все силы Дем­пола, может быть Марта, повергло Тони в самый настоящий шок! Он, как никто другой, знал, что эта женщина способна на такую авантюру. У Тони сразу всплыли в памяти ее слова, сказанные, как тогда ему показалось, в отчаянии: «Я буду поступать так, как считаю нужным!». Да, Трауберг прав. Марта могла пойти на такой шаг.

- Если это она, убеди ее, что нужно быть осторожней, - втолковывал ему Трауберг, - пусть две недели сидит и не высовывается. А дальше... дальше встречается только с теми людьми, которых назовешь ей ты. У вас есть база данных по изъятым?

Тони кивнул.

- Вот и отлично. Будешь проверять каждого сам, лично. Ты теперь - тень, дух, цепной пес. Да, и еще... Не нужно говорить Марте, что у нас свой ин­терес. Пусть думает, что ты просто помогаешь ей, по-дружески... Догово­рились?

Тони снова кивнул. Он был ошарашен еще одним неожиданным откры­тием. Однажды он приехал к Кате поздно, вот так примерно, как сейчас. Она не спала, работала, возле компьютера лежал блокнот, исписанный не­знакомым почерком. Тони машинально взял его в руки. Он не успел про­читать ни слова - Катя подошла, со странной улыбкой отняла у него этот блокнот и убрала в нижний ящик стола. В нижний ящик... Теперь он был уверен, что Катя, его Катя тоже замешана в этом деле. Сумасшедшая!

- Тони, ты слушаешь? - вернул его к реальности голос Трауберга.

- Да-да, - очнулся тот, - конечно.

- Весь собранный материал пусть дублирует. И ни в коем случае не хранит дома... Копии будешь привозить мне, мой сейф - самое надежное место.

- Эрих Эрастович, если вы догадались, что это Марта, то почему вы дума­ете, что кто-то в Демполе не придет к такому же выводу?

Трауберг усмехнулся.

- Видишь ли, тысячи женщин в этом городе точат зуб на Демпол и Закон о народонаселении. Кто из них способен написать книгу? Может быть, ни одна. А может быть - десятки. У Демпола большое поле для поисков. А у нас с тобой очень маленькое. Мы знаем только одну женщину, которая имеет все основания перевернуть этот мир к чертовой матери и, главное, может это сделать.

- Вы хотите сказать, что даже если эта женщина - не Марта, то нужно сделать так, чтобы это была именно она?

- Я всегда знал, что ты сообразительный... Но я думаю, что не ошибаюсь, и это действительно - Марта.

Тони не стал открывать дверь своим ключом - в окнах был свет, значит, Катя не спала. Работала... Теперь он догадывался, над чем. Позвонив, при­слушался. Уже через минуту в замочной скважине провернулся ключ - она открывала, не спрашивая, хотя Тони сто раз просил ее интересоваться, кто звонит. «Зачем? - простодушно отвечала Катя. - Чужие ко мне не ходят».

- Привет!

Она привычно потянулась к Тони губами, но тот, отодвинув девушку в сторону, не раздеваясь, направился в комнату. Ну, что ж, он не ошибся. Ком­пьютер включен, на экране - какой-то текст, а рядом, на столе - блокнот, исписанный все тем же почерком. Тони взял его в руки, пролистал, бросил небрежно обратно. Наклонился, выдвинул нижний ящик. В нем лежали стопочкой еще несколько блокнотов. Тони вытащил их, брякнул на стол. И только тогда повернулся к Кате. Та, сцепив руки, застыла в дверном проеме. В лице у нее не было ни кровиночки.

- Ты ничего не хочешь мне сказать? - недобрым голосом спросил Тони.

- Это что? Обыск?

Тони поразился Катиному хладнокровию. Да-а-а, они с Мартой стоили друг друга!

- Нет, пока не обыск. Просто хотел удостовериться, что не ошибся.

- Как ты узнал?

- Сорока на хвосте принесла! О вашей авантюре говорили на заседании Президентского Совета. С сегодняшнего дня за вами охотится весь Демпол. Лучшие легавые идут по следу. И слава Богу, что я пришел первым!

- Демпол? - кажется, теперь Катя, наконец, испугалась. - Но причем здесь Демпол? Мы ничего не сделали. Подумаешь, беседовали с людьми, записы­вали их воспоминания... Разве это преступление?

- Об этом, - язвительно произнес Тони, - ты будешь рассказывать сле­дователю, когда по ночам тебя будут водить на допрос! Вас обвиняют в по­пытке государственного переворота.

Катя недоуменно моргала. Кажется, она действительно не понимала, что происходит.

- Какого переворота? Мы не собирались ничего переворачивать. Мы ре­шили просто... для истории... для потомков...

- Ну да, ну да, - продолжал добивать ее Тони, - великие историки! Кто это придумал? Марта?

Катя кивнула.

- А ты, разумеется, не могла не помочь подруге... Сколько вы уже этим занимаетесь?

- Месяц, полтора ...

Тони присвистнул. Нет, судьба явно благоволила двум авантюристкам. Полтора месяца под носом у Демпола две женщины на свой страх и риск собирали письменные свидетельства жертв Закона о народонаселении, а от­крылось это только сейчас!

- Иди сюда, - сказал он уже мирным голосом.

И когда Катя подошла, обхватил ее обеими руками за талию, притянул к себе, ткнулся носом в разрез блузки.

- Ты напугал меня...

Она еще не пришла в себя, говорила неестественным голосом. И вообще не знала, как теперь себя вести. Она, похоже, только сейчас вспомнила, где служит ее возлюбленный. Тони поднял голову.

- Я не буду просить у тебя прощения. Завтра на моем месте мог бы быть другой. И разговаривал бы он тоже по-другому. Катя, милая, дорогая, люби­мая, вы с Мартой играете с огнем! Вы, романтичные, наивные девушки, за­бываете, что живете в жестоком государстве, которому неведома жалость. Люди, управляющие им, не сентиментальны, они не плачут, когда смотрят по телевизору бразильские сериалы. Они, не раздумывая, расправляются с каждым, кто думает иначе, чем полагается думать в соответствии с их зако­нами. Неужели ты этого не понимаешь?! Один раз вам удалось выпутаться, но отнюдь не благодаря вашим красивым глазкам. Очень важные люди по­старались сделать так, чтобы ни тебя, ни Марту не тронула карающая рука Демпола. Но в нашем мире добро наказуемо, и горе тем, кто наивно полага­ет, что это не так! А теперь собирайся, поедем к Марте.

- Но уже поздно...

- Поздно будет тогда, когда к ней придут люди в форме. Собирайся!

Уже потом, подняв Марту с постели, изрядно перепугав и ее, и Татьяну Федоровну, они сидели на кухне и, склонив головы, обсуждали план даль­нейших действий.

- Две недели не высовываться, - говорил им Тони, - у вас есть, чем за­няться. Приводите в порядок старые записи. Я составлю список надежных людей, не связанных с Демполом, - будете встречаться только с ними. И лучше не в Синегорске... Пусть страсти утихнут. Если некоторое время агенты будут молчать, Демпол решит, что сведения о вас - либо «утка», либо чья-то перестраховка. Знаете, по принципу: кто-то сказал, кто-то услышал, а на деле - пшик. Обработанные блокноты я заберу, спрячу в надежном ме­сте. Все, что уже в компьютере, сбросим на три диска: один заберу я, и по од­ному спрячете вы. И с этого дня только так: вся информация дублируется. И еще... Подруги мои боевые... Работаем неделю, вторую ложимся на дно. Снова работаем и снова отдыхаем. И так четыре раза. После этого лавочку закрываем. Навсегда. Ясно?

Марта и Катя переглянулись. И согласились.



Писать книгу никто не собирался. Просто однажды Марте не спалось. Днем она была занята работой, заботами о дочке, и думать о своих бедах и проблемах ей было некогда. А вечером наваливалась тоска. Ночи напролет она ворочалась в постели, думая о Марке, о своем нынешнем положении - она не призналась даже матери в том, что ждет ребенка. Сначала боялась. Потом решила молчать, чтобы не беспокоить мать до поры до времени. Но не думать о том, как спасти детей, она не могла. Выход был один - уезжать. Уезжать из этой страны как можно дальше. Друзья Марка помогут - в этом она не сомневалась. Значит, волноваться не о чем. И все же не могла не вол­новаться.

Вот и в ту ночь она долго не могла уснуть. Чтобы успокоиться, стала вспо­минать первую встречу с Марком. Потом нашла в сумке блокнот и зачем-то все это записала. И только тогда, выплеснув свои чувства на бумагу, нако­нец, уснула. На следующую ночь она уже не стала долго мучиться - вновь взяла блокнот и ручку. Она писала все подряд - историю Марка и Тони, рас­сказ матери о собственном брате, вспоминала события прошедшей осени.

Первой об этих литературных опытах узнала Стаси, которой Марта, за­ставив подружку поклясться, что та не обмолвится никому ни словом, рас­сказала о новом средстве от бессонницы. На следующий день, делая таин­ственные глаза, Стаси шепотом поведала ей о своей соседке, у которой за десять лет изъяли трех детей.

- Она что, ненормальная? - возмутилась Марта. - Как можно быть такой безответственной?

- Она не безответственная, - пояснила ей Стаси, - она - верующая, а им запрещено делать аборты. Хочешь, поговори с ней сама.

Марта не могла потом объяснить, почему она согласилась. Но она согла­силась. И вечером вместе со Стаси пришла к ее соседке. Через два дня та по­звонила ей и предложила встретиться с другой женщиной. Потом была тре­тья, четвертая, пятая... Потом Марта перестала их считать. Ее передавали, словно дорогой талисман, из рук в руки. Звонили, сообщали адрес, и Марта шла, как на работу, записывать истории несчастных женщин. Удивительно, что все они понимали опасность этого на первый взгляд невинного пред­приятия, поэтому каждая семья гарантировала Марте порядочность хозяев того дома, куда ей предстояло придти. И все же информация просочилась.

Через две недели она поняла, во что ввязалась. Все эти рассказы, со­бранные воедино, могли стать обвинительным документом на суде исто­рии. Вот тогда в Марте заговорил историк-профессионал. Порой за вечер она встречалась с двумя, а то и тремя женщинами. Домой возвращалась иногда за полночь. Ежедневно на нее выплескивались слезы осиротевших матерей и отцов. Она уже не знала, как ей справиться с этим потоком горя.

Одна из женщин - сама врач городского роддома, рассказывая свою исто­рию, вдруг обмолвилась:

- Хорошо бы вам встретиться с главврачом, при которой изъятия только начинались. Она, правда, старенькая, но с памятью у нее все хорошо. Она многое помнит. Если хотите, я позвоню ей, а потом сообщу вам.

Марта, разумеется, согласилась.

Бывший главврач оказалась высокой, статной, красивой даже в свои во­семьдесят лет женщиной. В ее просторной, вполне современно обставлен­ной квартире царила чистота, а сама она была одета так, словно встречала официальную делегацию - черная длинная юбка, белая блуза с маленьким строгим воротничком, на груди брошь - черная бабочка, обрамленная зо­лотом.

- Прошу вас, - она царственно повела рукой, приглашая гостью в зал.

Марта, испытывая неудержимое желание встать на цыпочки, робко про­шла к дивану, села, достала из сумки ручку и блокнот.

- Никаких записей! - снова повела рукой хозяйка дома. - Я расскажу, а вы уж запоминайте. Вы курите?

- Нет, спасибо, - отказалась Марта, - не курю.

- А я с вашего позволения... Дурная привычка, понимаю, но... ничего не могу с собой поделать. Когда волнуюсь, курить хочется нестерпимо. Сын ругает, он сам - врач, у нас, можно сказать, династия, поэтому стараюсь в его отсутствие. Так что вы хотели узнать?

- Мне сказали, что вы...

- Софья Андреевна, - церемонно произнесла старая дама.

- Да... Софья Андреевна... Мне сказали, что вы... что при вас начина­лись изъятия детей... Как это было?

- Как это было? - подняла та подкрашенные брови. - Когда ночами мне снится первое изъятие, я просыпаюсь в ужасе и принимаю сердечные кап­ли... А сын измеряет мне давление и не велит пить крепкий чай на ночь. Я не рассказываю ему о своих кошмарах. Н-да...

Она помолчала.

- Мы и подумать не могли, что Закон о народонаселении коснется нас, синегорцев. В роддомах к этому времени уже работали уполномоченные Демпола. Но они отслеживали мигрантов, и нас мало это заботило. Мы считали, что такое положение в порядке вещей. Но все изменилось в один прекрасный день. Наверное, Демпол получил приказ... Потом я узнала, что акции, подобные той, что прошла в нашей больнице, провели одновремен­но во всех роддомах города. Они пришли утром, едва закончился обход. Де­сятки людей в камуфляжной форме, в масках, вооруженные автоматами. У каждой палаты поставили по охраннику, запретив женщинам выходить в коридор. Ворвались в мой кабинет и потребовали предоставить им сведе­ния на вторых детей. Я не сразу поняла, что происходит. Решила, что речь идет о мигрантах... Но они стали откладывать медицинские карты житель­ниц Синегорья...

Потом пошли в детское отделение. Тасовали новорожденных, словно ово­щи первого и второго сорта. Этих - туда, этих - сюда... Всех вторых потре­бовали перенести в другую палату. Поставили там несколько автоматчиков.

Женщины почувствовали неладное, вырвались в коридор - в конце кон­цов, не стали бы демполовцы стрелять в безоружных. Бросились в детское отделение. И наткнулись на стену, на железную стену...

Софья Андреевна аккуратным щелчком сбросила пепел с кончика сига­реты в изящную китайскую пепельницу. Она была все так же спокойна и невозмутима, но Марта чувствовала, что за этой невозмутимостью - пере­житый, но незабытый ужас.

- Господи, что тут началось! Женщины ревели и выли, просили вернуть им детей. Многим становилось плохо. Медсестры не успевали отпаивать их водой и валерьянкой. На демполовцах рвали форму, но они и с места не трогались... Каменные люди... До сих пор не могу понять, откуда такие берутся... Пришло время кормления, теперь уже плач подняли голодные детки. Матери снова стали умолять пустить их в палату, покормить детей. Мне не разрешали даже подойти к телефону и хоть куда-то позвонить, по­требовать объяснений... В конце концов, я убедила командира этих псов- рыцарей пропустить к детям медсестер с детским питанием.

Потом был целый день, в течение которого никто не знал, что происхо­дит, что будет с детьми. Демполовцы сами не знали. Они получили приказ изъять, а что делать дальше - им никто не сообщил. Женщины, а их было около десятка, бродили по коридору, как сомнамбулы, как помешанные... Одна, действительно, помешалась. К вечеру у нее началась родовая горячка, а ночью она выбросилась из окна...

Дело осложнялось еще и тем, что привозили новых рожениц. У тех, кому не повезло, детей отнимали еще в родовой. Они, правда, в тот момент не по­нимали этого. Лишь на следующий день им сообщили, что в соответствии с Законом о народонаселении вторые дети считаются незаконными и под­лежат изъятию.

Лишь через два дня утром деток увезли в спецприемник. С ними уехали врач и сестра. Они не вернулись больше, остались там - кто-то должен был ухаживать за грудничками...

- Отнимали только вторых? - уточнила Марта, когда Софья Андреевна умолкла.

- Да, в течение полугода у родителей отнимали только новорожденных. Потом кому-то умному пришло в голову дать им право выбора. Но мне ка­жется, что пошли на это по одной простой причине: новорожденные требо­вали больше внимания, больше хлопот, их содержание обходилось дороже. То ли дело ребенок пяти - десяти лет... Его можно быстрее отдать на усы­новление. По нему уже видно - красивый он или не очень, здоровый или больной, умный или глупый... Дайте ваш блокнот!

- Что? - не поняла Марта. - Вы же сами просили не записывать...

Но блокнот все же подала. Софья Андреевна быстро написала в нем не­сколько цифр и какое-то имя.

- Это главврач женской консультации, доктор Антипин. Бывший, раз­умеется. Я позвоню ему вечером, договорюсь о вашей встрече. Побеседуйте с ним, не пожалеете.

Доктор Антипин оказался высоким костистым стариком с удивительно буйной для его возраста, совершенно белой шевелюрой и седыми пуши­стыми бровями. Он стоял на пороге собственного дома, опираясь на вы­резанную из крючковатой палки клюку, и внимательно смотрел на нее не­бесно-голубыми глазами. Такие глаза, почему-то подумала Марта, бывают у безгрешных людей. Под его взглядом она чувствовала себя маленькой, не­уверенной в себе девочкой. Да она такой и была в действительности - рядом с этим мудрым, прожившим долгую жизнь человеком.

- Мать! - внезапным для такого ангелоподобного облика басом вдруг крикнул старик.

Марта вздрогнула и отступила на шаг назад. Ей на миг показалось, что хозяин дома сумасшедший. Но в это время откуда-то из глубины коридора вынырнула маленькая кругленькая женщина и, словно колобок, подкати­лась к своему, смотревшему на нее сверху вниз, мужу.

- Чай готовь! - снова гаркнул старик.

Старушка кивнула и укатилась обратно, а доктор Антипин перевел взгляд на Марту.

- Глухая она, - посмеиваясь над ее испугом, нормальным голосом сказал старик, - вот и приходится кричать. Дом-то большой, не дозовешься. Ну, милости просим.

И сделал широкий жест рукой, приглашая гостью войти.

Они сидели на просторной кухне. За окном качала заснеженными ветка­ми сосна. Сугробы по ту сторону стекла тяжелыми кучами громоздились до самого подоконника. Двойные рамы были проложены толстым слоем ваты, а сверху - красные гроздья рябины. Невесть откуда взявшаяся синичка осторожно стучала клювиком в стекло, тщетно пытаясь добраться до за­манчиво и аппетитно сверкавших на солнце багряных капель.

В кухне было тепло и дремотно. Женщина - колобок, приветливо улыба­ясь, налила Марте чаю, поставила на стол глубокую тарелку с домашним печеньем, посыпанным сахаром и маком, и, не переставая улыбаться, ука­тилась. Марта осталась лицом к лицу с доктором.

- Ну, что вас интересует, милочка?

Антипин поставил клюку между колен, положил ладони на набалдашник, оперся острым подбородком, устремив на гостью острые, несмотря на воз­раст, небесно-голубые глаза.

- Софья Андреевна сказала, что вас интересует год Большого перелома... Про себя мы именно так называли это время. А еще год Большого безу­мия...

Да-с... Хотите знать, как это было? До банального просто. Всех женщин, беременных вторым или третьим ребенком, подвергли принудительному абортированию. Это в двух словах. А если конкретно... Представьте, что вы ждете второго ребенка (он даже не догадывался, как легко было Марте это представить!) и приходите в женскую консультацию, чтобы встать на учет или получить медицинскую помощь. Вместо этого вас в принудительном порядке ведут в операционную. Никто не мог понять, что, собственно, про­исходит. Женщины пытались спорить, что-то доказывать, плакать, кричать, сопротивляться, но все было совершенно бесполезно... Все равно что раз­говаривать с каменным истуканом. Наши врачи первое время отказыва­лись следовать приказам Комиссии и участвовать в этом позорном меро­приятии, но им быстро объяснили, что в таком случае они получат волчьи билеты и никогда больше не смогут заниматься медицинской практикой. Началось массовое избиение младенцев. Это безумие, эта вакханалия про­должалась с месяц, пока женщины, прослышав о происходящем, не прекра­тили обращаться в консультации. Тогда изобретательная Комиссия пошла другим путем: в нарушение всяческих врачебных принципов и правил из регистратуры были изъяты медицинские карты и отобраны те женщины, кто ждал второго или третьего ребенка. У них появлялся Демпол и прово­дил насильственную госпитализацию. Даже на поздних стадиях беремен­ности. Бывали случаи, когда мы на коленях стояли перед представителями Комиссии и умоляли сохранить жизнь ребенку...

Я - из многодетной семьи. И мечтал, чтобы у меня тоже было много де­тей. Ко времени введения Закона о народонаселении в действие у нас их было трое. Жена ждала четвертого. Я не стал дожидаться, когда к нам нагря­нет Демпол. Воспользовался, так сказать, служебным положением. Принес из клиники нужные препараты, поставил жене укол и принял у нее пре­ждевременные роды. Прямо здесь, вот на этом столе!

Он хлопнул костистой рукой по цветастой клеенке. Чашка на столе под­прыгнула, выплеснув через край густой, почти черного цвета чай. Старик вытащил из кармана брюк скомканный платок, оттер вдруг заслезившиеся глаза.

- Рябину видишь? - кивнул он за окно. Марта пригляделась. В сумерках рябинка в конце двора, у самой ограды была почти не заметна.

- Там мы его и похоронили, - продолжил Антипин. - Думаешь, это ряби­на? Нет, это мой сын. Я прихожу к нему каждый день и подо-о-олгу обо всем с ним разговариваю. Старшие-то давно выросли. А этот вроде маленький. Все маленький да маленький, все при нас...

После таких разговоров Марта болела, теряла аппетит, ей снились кош­мары, заставлявшие просыпаться в ужасе среди ночи. Она не могла понять одного: как могло случиться, что целый народ сошел с ума и позволил кучке авантюристов осуществить преступление против собственного будущего?! Да, страна стояла на пороге голода, но неужели единственным выходом из этой ситуации было массовое уничтожение детей? Именно уничтожение

- иначе все происходившее назвать было нельзя. За пять десятков лет из семей были изъяты тысячи, десятки тысяч детей. К чему это привело? Сине- горье стремительно старело. Еще десять - пятнадцать лет - и стариков не­кому будет кормить. А еще через такой же промежуток времени они просто начнут вымирать. Синегорье станет «Летучим голландцем», страной - при­зраком с опустевшими городами и вымершими деревнями. И все потому, что пятьдесят лет назад кучка умников во главе с профессором Тоцким решила, что спасти страну от голода можно, лишь остановив рост населения, убив для этого в прямом и в переносном смысле тысячи детей.

Никто не хотел убивать... Но все промолчали. Так же, как молчали, когда дело касалось мигрантов - людей пришлых, бесправных, беззащитных. Со­глашались или просто делали вид, что не замечают, как государство рас­правляется с ними, и тем самым подписывали приговор себе и своим детям.

Но разве сама Марта еще несколько месяцев назад не принадлежала к этой великой когорте молчунов? Она просто жила - работала, воспитывала дочь, любила или, во всяком случае, искренне считала, что любит мужа... И только встреча с Марком, их короткая, но такая яркая любовь перевер­нула ее жизнь, заставила по-другому взглянуть на окружающий мир. Мар­та и раньше была чувствительной девушкой, но сейчас ей казалось, что ее сердце - это одна большая рана, кровоточащая, незаживающая. Оно болело уже не только за осиротевшую мать, за пропавшего в чужих краях брата, за Марка, когда-то лишенного родительской любви и потому отдавшего всего себя без остатка обездоленным детям, за свою дочь и не рожденного еще ребенка. Оно болело за всех, ибо не было в Синегорье ни одной семьи, по которой не прошелся бы безжалостно, беспощадно и совершенно бессмыс­ленно Закон о народонаселении.

Нет, думала Марта, она молчать не станет. Она сделает все, чтобы заста­вить людей очнуться, остановить это безумие! Только в этом спасение Си­негорья. В этом и ее спасение... Марта вдруг припомнила сон, приснивший­ся ей накануне поездки в Казацкие Избушки, той поездки, с которой все началось... Только теперь она поняла, куда бежала, и почему так враждебен был окружающий ее город... Когда Марта вспоминала тот ночной кошмар, ей вновь становилось страшно. И казалось даже, что маленькое крохотное существо внутри нее сжимается от ужаса, замирает, перестает дышать. «Тихо, - говорила она в такие минуты своему малышу и касалась ладонью живота, еще небольшого, но уже обозначившегося совершенно определен­но и недвусмысленно, - тихо, я не дам тебя в обиду».

Татьяна Федоровна только сейчас, наконец, поняла, что Марта беременна. Эта новость вызвала у нее настоящий шок. Она кричала на дочь, рыдала, пила сердечные капли, несколько дней не разговаривала с Мартой, обвиняя ее в безответственности, но, в конце концов, вынуждена была смириться. Тем более что Марта словно оделась в броню и никак не реагировала на ее крики и слезы.

- Ты не боишься потерять Адель? - спросила у нее мать.

- Я лучше умру вместе с ней, - спокойно ответила Марта и сама порази­лась своему спокойствию. Это была не обреченность. Это было уверенность в том, что с ней и ее девочкой ничего плохого не случится. А для этого нуж­но написать книгу... И она ее писала. Изо дня в день. Все записи передавала Кате. Та набирала электронный вариант текста, копировал его на разные диски, один из которых, как и договорились, передавала Тони. Тони, в свою очередь, увозил их Траубергу. Но ни Марта, ни Катя, ни Стаси с Виктором, активно им помогавшие, не имели ни малейшего понятия о том, что их кни­га - ставка в большой игре за будущее маленькой страны.

8.

Марк возвращался домой. Прошло полгода с тех пор, как он покинул Синегорье. Всего полгода, а ему казалось - целая вечность.

Собаки, которые наткнулись на путешественников, едва не погибших в горах, принадлежали егерю Уральского заповедника. В тот день он ре­шил сходить на охоту. Это скромное и вполне объяснимое желание спасло жизнь Марку и его обессиленным спутникам.

Егерь, носивший странное, редкое русское имя Акинфий, вместе с же­ной Полиной и десятилетним внуком Андреем жил в заповеднике, в про­сторном, недавно срубленном доме на четыре комнаты. Тут же на участке стоял еще один домишко, возраст которого явно перевалил за сто лет - в нем когда-то жил отец Акинфия, еще раньше его дед и, возможно, даже пра­дед. Домик дышал на ладан, но выбирать не приходилось - Игорь с женой и детьми поселился в нем. Марку отвели комнату в большом новом доме.

Акинфий рассказывал потом, что в первый момент, увидев зимой в лесу людей - за тысячи километров от цивилизации, решил, что у него начались галлюцинации. Когда же отогревшиеся, пришедшие в себя, осознавшие то, что остались живы, путешественники рассказали о своих приключениях, он только развел руками.

- Ну, ребята, считайте, что в рубашке родились... Я такого еще не виды­вал и не слыхивал, чтобы зимой, через перевал, с женщинами и детьми... Вот уж воистину - охота пуще неволи.

Здесь, в заповеднике им пришлось задержаться на долгие месяцы. Сна­чала, не выдержав, видимо, напряжения последних дней, со страшнейшей пневмонией свалился Марк. Три недели он не поднимался с постели. Три недели по очереди возле него дежурили Игорь, Акинфий и его жена. Тандем врача и егеря - знатока лечебных трав спас Марку жизнь. Позже, уже не­много оклемавшись, он вспоминал, как его поили какими-то горькими на­стоями, растирали грудь и спину непонятными мазями, как на руках Акин­фий носил его, исхудавшего, в баню, где, задыхаясь и кашляя, он дышал горячим паром и потел так, что, казалось, испаряется вся жидкость, и от тела остается лишь внешняя оболочка.

Еще два месяца Марк приходил в себя. У Акинфия была «тарелка», при­нимавшая спутниковое телевидение, так что единственным развлечением Марка, помимо долгих, неспешных бесед с хозяевами, которых очень инте­ресовало, что же заставило городских жителей, не имевших ни малейшего понятия о том, что такое горы, совершить столь беспримерный переход, - единственным развлечением Марка был телевизор. Так же, впрочем, как у десятилетнего Андрея, внука хозяина. Андрей страдал аллергической аст­мой, жить в городе и дышать городским воздухом не мог, так что родите­ли отправили его к деду с бабушкой. По утрам Акинфий занимался с ним математикой и русским языком, потом Андрейка вслух читал географию или историю, а то и стихи из учебника по литературе, а все остальное время проводил либо во дворе, либо - если было очень холодно - возле телевизо­ра. С Марком они подружились, так что в долгие дни вынужденного безде­лья именно мальчик был его собеседником и помощником.

Ожив немного и начав ходить, Марк стал выползать на крыльцо - не столько погреться, сколько прищуриться на солнышко, подышать свежим воздухом, от которого кружилась голова. «Я не умер, - думал он, - я опять не умер. Значит, не судьба... Значит, мне суждено вернуться... Но как глу­по... Я жив, а там, в Синегорье, должно быть, думают, что я умер. Конечно, а что еще они должны думать. И Трауберг, и Тони... И Марта... Ей наверняка сообщили, и теперь она тоже думает, что я умер. А я ничего не могу с этим поделать! Ни-че-го! Я сижу тут в глуши и не могу даже сообщить о том, что жив... Как глупо!».

Игорь и Дэн, чем могли, помогали по хозяйству Полине, ходили с Акин- фием на охоту, считали поголовье диких зверей, водившихся в округе. Аня, располневшая, с отекшими ногами, так же, как и Марк, большую часть вре­мени проводила в постели. Вечером все собирались в большом доме, на кухне. Марк, еще слабый, потевший при каждом резком движении, быстро устававший, лежал на кровати возле кухонной двери. Ему даже тарелку с едой подавали, как он смеялся, в постель. Разговаривали, смотрели телеви­зор. Иногда спутник ловил и синегорское телевидение. Тогда Марк впивал­ся взглядом в экран, словно надеялся увидеть знакомые лица. Один раз так и произошло: в новостях показывали заседание правительства, и в кадре мелькнул Трауберг. Игорь даже подпрыгнул от удивления - он тоже узнал в члене Президентского Совета человека, сопровождавшего их группу из Синегорска в горы.

- Ты видел? Видел? - не веря себе, переспрашивал он у Марка. - Это он?

- Увидел и забудь, - посоветовал ему Марк, - не забивай себе голову.

Про февральские события в поселке под Синегорском беглецы узнали в

тот же день. Репортажи с места события шли по всем телевизионным кана­лам Уральской республики. Потрясенные, они молча смотрели и слушали, лишь изредка обмениваясь короткими фразами. Акинфий разразился ма­том, забыв, о том, что здесь же, у телевизора, сидит его внук.

- Какого...?! - кипятился Акинфий. - Они что у вас там, б...ть, с ума сошли - людей заживо жечь?! Ну, вы, мужики, даете! Да как же можно так жить? Что ж вы молчите столько лет?! Вам не в горы, вам правительство надо было идти брать! Что творят, суки! Что творят!

Странно, но после этих слов Марк впервые испытал чувство стыда за свою родину, которую все-таки любил, несмотря на то, что она так жестоко обошлась с ним.

- Ладно, - сказал он Акинфию, - ты нас не стыди. Мы еще вернемся.

В путь они собрались лишь в конце апреля, когда сошел снег, земля под­сохла, а реки освободились ото льда. Игорь с женой и спасенная девочка Люба остались в заповеднике, Дэн отправился вместе с Марком, который должен был доставить мальчика к родственникам в Уральске. Родственни­ки, конечно, уже никого не ждали - с того света не возвращаются, но Игорь надеялся, что Дэна они все же примут и приютят у себя до той поры, когда семья сможет воссоединиться.

Марка и Дэна сопровождал Акинфий. В дорогу он собирался основатель­но - идти предстояло далеко. Уложили палатку, надувную резиновую лодку, провианта как минимум на неделю пути.

- Не боишься? - подмигнул Дэну Марк, навьючивая на подростка объ­емный рюкзак.

- Лавин весной не бывает, - не в лад ему серьезно ответил паренек.

После долгой болезни Марк еще не полностью восстановился, так что

дорога на этот раз давалась ему с трудом. Им приходилось часто останав­ливаться на отдых, палатку разбивали еще засветло, но спать не ложились, сидели у костра, думая каждый о своем. Ночи в апреле стояли сырые и про­хладные. Акинфий набрасывал Марку на плечи домотканый плед - грубо­ватый, колючий на ощупь, пахнущий овечьей шерстью, но очень теплый.

- Прикройся, - заботливо говорил он, - не дай Бог, застудишься. И куда мы тогда с тобой?

Через три дня они вышли на широкий тракт. Когда Марк увидел первую машину - огромный самосвал, который пролетел мимо них со страшным ревом, он чуть было не прослезился. За месяцы, проведенные в лесу, ему не раз казалось, что он никогда больше не вернется в большой мир. Жить вда­леке от цивилизации ему было не привыкать, но у себя, в Казацких Избуш­ках, Марк знал, что в любой момент может приехать в Синегорск и стать го­родским жителем. Здесь же он был пленником, он не был свободен в своем выборе, он зависел, словно в первобытные времена, от природы, от погоды, и от того, кто был рядом с ним и мог указать ему дорогу домой.

В Уральске, куда они попали лишь на пятый день после того, как покину­ли заповедник, Марк первым делом разыскал родственников Дэна. Те, раз­умеется, гостей уже не ждали, давно их похоронив и оплакав. Появление мальчика вызвало сначала шок, потом суету, потом, наконец, все успокои­лись и, обсудив сложившуюся ситуацию, решили, что он будет жить с ними.

Приютили и Марка - ему нужно было некоторое время для того, чтобы сделать себе документы и уехать в Синегорье. Деньгами снабдил Игорь. Как ни отказывался Марк, но тот все-таки всучил ему конверт с плотной пачкой купюр. «Это те деньги, которые нам удалось сэкономить, живя в лесу, - по­шутил Игорь. - Нам они пока ни к чему, а тебе на первое время пригодятся. Не возьмешь - я обижусь. Я должен тебе больше».

В Уральске Марк разыскал старого приятеля. Когда-то они вместе воспи­тывались в кадетском корпусе. Потом вместе начинали службу в Демполе. Когда приятель решил покинуть Синегорск и перебраться в Уральскую ре­спублику, Марк помог ему с документами. Несколько раз они встречались, когда Марк бывал в Уральске по своим делам. Приятель служил в местной милиции, должность занимал приличную, так что с его помощью Марк на­деялся выправить себе документы и вернуться домой.

И вот теперь он ехал в поезде сообщением «Уральск - Синегорск». Ему предстояло провести в дороге всего двенадцать часов, но Марк взял билет в купе. Не столько для того, чтобы обезопасить себя от ненужных встреч - он не стал сбривать бороду, отросшую за время странствий, лишь аккурат­но подстриг ее, так что узнать его могли теперь лишь очень близкие люди, сколько для того, чтобы иметь возможность побыть наедине с самим собой - за последние полгода у него практически не было такой возможности. За­мысел удался: Марк ехал посреди недели, так что купе было пустым, да и во всем вагоне вряд ли набралось бы больше десятка пассажиров. Прово­дник в фирменном синем жакете принес чистое постельное белье - Марк расстелил его, простыни были еще слегка влажными и пахли стиральным порошком, но не резко и раздражающе, а нежно, чуть сладковато. Марк с удовольствием растянулся на полке, закрыл глаза. Поезд раскачивался на ходу, отбивал ритм на стыках рельсов, приветствовал встречные составы призывными гудками, напоминавшими трубный слоновий рев.

У Марка было неспокойно на сердце. Конечно, ему нужно было позво­нить из Уральска в Синегорск. Позвонить Траубергу, Тони, позвонить Мар­те... Марта... Она была его наваждением, его маяком, его спасательным кругом. Его могли убеждать в чем угодно, но он точно знал: он выжил толь­ко потому, что хотел еще раз увидеть Марту. Увидеть... Марк усмехнулся при этой мысли. Нет уж, будь откровенен хотя бы сам с собой. Не просто увидеть. Он мысленно целовал ее упрямые губы, касался ее груди, прово­дил ладонью по изгибам ее тела... Его сводили с ума воспоминания о тех часах, которые он провел с Мартой. Не годах, не месяцах и даже не днях... Что у них было? Несколько дней и несколько ночей, каждую из которых он помнил от первой и до последней минуты. Он проживал их заново каждую ночь, думая о Марте. И больше всего на свете ему хотелось, чтобы эти ночи повторились. Нет, не так. Чтобы они повторялись снова и снова, много лет подряд, всю жизнь...

За несколько часов до Синегорска на границе в поезде появились по­граничники. Двое постучали в купе к Марку, вошли, придирчиво окинули взглядами пустые полки. У них было разделение обязанностей - пока один проверял документы, второй досматривал багаж. Но багажа у Марка не было, и это вызывало настороженность и удивление.

- С какой целью приехали в Синегорье? - поинтересовался у Марка тот, что изучал его паспорт гражданина Уральской республики.

- Деловая поездка, - коротко ответил Марк.

- Надолго?

- Там видно будет.

- Не забудьте поставить штамп о временной регистрации, - пограничник взял под козырек и вместе с напарником покинул купе.

Марк вздохнул с облегчением и снова лег.

В Синегорск поезд пришел в шесть утра. Спустя сорок минут Марк уже был у дома Марты. Постоял у подъезда, переводя дыхание, ожидая, пока утихомирится взбесившееся сердце. Поднял голову, посмотрел на знакомые окна. В них было темно. «Спят», - подумал Марк и представил себе Марту

- сонную, теплую, нежную... Он задохнулся от этих мыслей и решительно дернул на себя дверь подъезда...

Короткий звонок не мог не разбудить обитателей квартиры, но не разбу­дил. Марк нажал кнопку звонка еще и еще раз, но за дверью было тихо. Ему стало страшно. Семь утра. Марта должна собираться на работу, Адель - в садик... Что случилось? Где они все?

Марк потоптался на лестничной клетке, подумал и осторожно постучал в соседнюю дверь.

- Простите, - сказал Марк, - наткнувшись на вопросительный взгляд бе­локурой женщины средних лет, уже умытой, причесанной и даже при маки­яже, как будто она не спала, а всю ночь провела за тем, чтобы привести себя в порядок, - простите, а ваши соседи... Где они?

Женщина повела плечом.

- Адель заболела. Бабушка увезла ее в деревню.

- А... Марта?..

- А Бог ее знает! Приходила тут как-то... Вроде у мужика какого-то жи­вет. Муж-то ее бросил.

На ослабевших внезапно ногах Марк еле-еле спустился по лестнице вниз. Собираясь с мыслями, сел на скамеечку у подъезда. «Стоп! - приказал он сам себе. - Не дергайся! Муж ее бросил. Это нам известно. То есть она его, конечно, бросила, но не в этом суть. У мужика какого-то живет... Это лишь домыслы соседки, которая Марту явно недолюбливает, поскольку уверена, что «муж ее бросил». Ее слова говорят только об одном: Марта не живет дома. Но почему? И где ее искать?»

Через час Марк стоял у комитета по охране памятников. Он видел, как одна за другой туда вошли три женщины, но ни одна из них не была Мар­той. И это тоже казалось странным. Не могла же она бросить работу!

Подождав еще немного, Марк решил зайти в комитет. Три женщины посмотрели на него с подозрительным удивлением, едва он произнес имя той, которую искал. «Она взяла отпуск без содержания и уехала» - сказала ему высокая дородная женщина с пышной прической, судя по всему, начальни­ца этого замечательного учреждения.

- Но куда? - попытался пробиться сквозь стену недоверия Марк.

- А мы у нее маршрута не спрашивали... - отрезала начальница.

Марк вышел на крыльцо и прислонился к стене. Ситуация казалась ему все более и более странной. Что-то здесь было не так. Соседка сказала, что Марта живет у какого-то мужика. Но при этом она взяла отпуск и уехала. Куда? Вероятнее всего, к дочери. Значит, какой-то мифический мужик здесь совершенно не причем. В общем, надо успокоиться и найти ответ на один простой вопрос: в какую деревню уехали Адель и Татьяна Федоровна? И тут ему в голову пришла гениальная мысль: Тони! Он не может этого не знать. Прощаясь, Марк просил его позаботиться о Марте. Тони не мог не выпол­нить его просьбу.

Май в Синегорске выдался на удивление теплым. Солнце с утра зависало над крышами и жарило на всю катушку. С газонов стремительно испаря­лась скопившаяся в них за весну вода. Над городом повис влажный смог. Марк задыхался. За месяцы болезни он утратил свою физическую форму. Ослабевшие легкие не справлялись с тяжелым, густым, наполненным раз­нообразными запахами городским воздухом. Он с трудом дождался авто­буса, обрадовался свободному месту, упал на сиденье, переводя дыхание. Вслед за ним вошла пожилая женщина, и Марк уже почти сорвался, чтобы уступить ей место, но она разглядела и его бледность, и капли пота на ви­сках.

- Сидите, молодой человек, сидите, я всего на одну остановку.

И когда Марк, пробормотав слова благодарности, опустился обратно, до­бавила встревожено:

- К врачу бы вам...

Марк был уверен, что не застанет Тони дома, поэтому еще в лифте достал из кармана ключи от квартиры. Эти ключи, фотография Марты да письма брата в толстой тетрадке - вот все, что составляло его богатство. Марк по­дошел к двери, вставил ключ в замочную скважину, повернул и понял, что замок закрыт изнутри. Тони был дома. Тогда он ударил два раза по двери и прислушался. Сначала раздались шаги, потом щелкнул, открываясь, замок, дверь распахнулась... Тони стоял на пороге и внимательно смотрел на го­стя. Он не узнал его в первый момент - Марк это понял. И потому протянул руку, толкнул друга в плечо, освобождая себе путь, и, когда ошарашенный Тони отступил на два шага, вошел и поинтересовался:

- Приветы с того света принимаете?

Глаза у Тони стали сумасшедшими, как будто он, действительно, увидел пришельца с того света. Марк протянул ему руку и засмеялся:

- Живой я, живой, на, потрогай...

В этот момент что-то зазвенело в метре от него. Марк повернул голову и увидел... Марту. На ней был тоненький халатик, не скрывавший располнев­шей фигуры, в руках она держала блюдце и чашку. Руки задрожали, и чашка нежно поцеловалась с блюдечком, издавая сладкие стоны.

Марк смотрел на Марту ровно одну секунду. Тони уже держал его за ру­кав, но, резко дернувшись, Марк вырвался, выскочил на лестничную пло­щадку и кинулся вниз по ступенькам, думая об одном: только бы не упасть! Только бы не упасть!

- Марк, стой! - кричал ему сверху Тони. - Марк, остановись! Все не так, Марк! Марк!

Он вылетел на дорогу, бросился, вскинув руки, наперерез какой-то ма­шине. Водитель затормозил, с матом распахнул дверь, но Марк, не слушая, ввалился в машину.

- Гони, пожалуйста, гони!

Машина тронулась с места, и в этот момент со двора выскочил Тони - в черной демполовской форме. Он озирался по сторонам, не понимая, куда в мгновение ока исчез Марк. Водитель увидел его - этого было достаточно, чтобы не задавать лишних вопросов.

- Куда? - коротко поинтересовался он у Марка.

- На автовокзал.

Водитель высадил его у заднего крыльца автовокзала. Денег не взял, по­советовал лишь быть осторожнее. Марк пожалел потом, что не спросил его имени и не запомнил номера машины. Он взял билет на автобус до Бухарово, который отходил через час, ушел на второй этаж вокзала и забился в самый дальний угол. Его трясло. Ему казалось, что он сходит с ума. Марта, его Марта... «Она живет у какого-то мужика...» Так вот у какого мужика она живет! Ну почему? За что? За что? Тони... Верный друг! Вот как ты от­платил за добро?! Что ж, сам виноват... Ты же сам просил его позаботиться о Марте. Вот он и позаботился.

Снова и снова у Марка перед глазами вставала сцена в квартире Тони: Марта в халатике, огромные - в пол-лица - глаза, округлившийся живот...

Марку хотелось выть во весь голос. Он чувствовал себя так, словно его обокрали, отняли последнее, что он имел.

« Вот и все, вот и все, - твердил он самому себе, - вот и кончилось твое наваждение. Ты был слишком счастлив... За счастье надо платить... Дорого платить! Но почему - Тони?! Почему он?!»

Ему казалось, что он легче смирился бы с потерей Марты, если бы она предпочла ему чужого мужчину, но не Тони... Потерять в один момент и друга, и любимую женщину - это было чересчур!

Марк почти не помнил, как он садился в автобус. Его бил озноб, глаза закрывались, он почти не мог говорить. Кондуктор, проверяя билеты, посмотрела подозрительно, потом подошла, потрогала его, почти потерявше­го сознание, за плечо:

- Эй, парень, тебе плохо?

- Нет- нет, - бормотал, кутаясь в куртку, Марк, - ничего, это температура. Просто температура...

- Посматривайте тут за ним, - сказала кондуктор соседям Марка, - что-то он плохо выглядит. Как бы не окочурился по дороге...

- Может, он пьян? - брезгливо поморщилась какая-то женщина.

- Э-э-э, - укоризненно покачала головой кондуктор, - от него и не пахнет вовсе. Видно, и впрямь температура. Глянь, как его бьет.

Спал ли он по дороге или был в забытьи - Марк не помнит. Открыл глаза - на него участливо смотрела девочка, похожая на Адель.

- Адель...- позвал ее Марк.

Девочка исчезла, зато вместо нее появилась молодая женщина.

- Как вы? Пить хотите?

Стуча зубами об край пластмассовой кружки, он пил холодный чай с ли­моном, и ему казалось, что нет ничего вкуснее этого холодного чая. Жен­щина свернула детскую курточку, заботливо подложила ее ему под голову.

- Так лучше?

Марк кивнул благодарно.

- Что с вами? Простыли?

- Нет, - он не мог даже говорить, шептал еле слышно, - воспаление... вос­паление легких... Видно, рецидив...

- Ну, что ж вы! - огорченно воскликнула женщина. - Вам дома надо ле­жать, а вы отправились куда-то!

- У меня нет дома... - прошептал Марк и закрыл глаза.

Нет- нет, он не плакал, это температура... Это просто температура... Это она выжала слезы из его глаз. Они покатились по худому лицу, запутались в бороде и растворились, словно их и не было никогда.

Второй раз он пришел в себя уже в Бухарово. Кто-то тряс его за плечо:

- Мужчина, мужчина, очнитесь...

Судя по всему, это была та самая женщина с девочкой, поившая его чаем.

- Он вообще жив? - обеспокоено спросил мужской голос.

- Конечно, жив! Он же дышит!

Марк приоткрыл глаза.

- Ну, слава Богу! - обрадовалась женщина. - Вы меня слышите? Бухаро­во. .. Мы приехали... Куда вам надо?

- Врача пропустите, пропустите врача... - заволновался кто-то позади нее.

Кто-то взял Марка за руку, прощупывая пульс, наклонился, разглядывая его лицо, и вдруг охнул:

- Марк! Марк!

Это был бухаровский врач - Олег Голубев, старый друг, лечивший ребя­тишек, живущих в Казацких Избушках. Один из тех, кому Марк доверял, как самому себе. Впрочем, ведь он и Тони доверял, как самому себе...

Несколько недель Марк провел в маленькой деревенской больничке, в уютной палате на три кровати. Одну занимал местный плотник - по пьянке он струганул рубанком свою руку, сняв до кости пласт мяса вместе с сухо­жилиями и мышцами. Как это у него получилось, плотник объяснить не мог - потому что и в больнице он все время находился примерно в том же самом состоянии, в каком был, когда сделал себя инвалидом. Плотник был человеком общительным, и, чтобы избавиться от его бесконечных расска­зов о том, где, с кем и сколько он выпил в последний раз, Марку постоянно приходилось делать вид, что он спит. Но это мешало ему общаться с другим соседом - древним старичком, которому, по его собственным словам, при­шло время умирать, а врачи не разрешают. Никто не мог понять, чем он болен. Человек просто медленно угасал, теряя силы с каждым днем. Скорее всего, за ним, действительно, пришла смерть, и старик, достаточно пожив на этом свете, схоронив всю родню, уже не сопротивлялся, но врачи без конца пичкали его какими-то лекарствами, искусственно поддерживая в нем жизнь. Это был очень мудрый старик. Марку даже иногда казалось, что он колдун или ясновидящий.

В больницу Марка привезли уже в бессознательном состоянии. Он прак­тически не дышал. Отек легкого развивался с катастрофической скоростью. Если бы не та женщина, которая все время пыталась привести его в чувство и заставила водителя вызвать врача, Марк, скорее всего, так и умер бы в этом автобусе. Неделю он провел под капельницей, окутанный какими-то трубочками. На его счастье, в больнице оказался аппарат искусственной вентиляции легких, который и спас ему жизнь.

Впрочем, Марка это не радовало. Ему было все равно, что будет с ним дальше.

По утрам в палату с обходом приходил врач.

- Ну, - жизнерадостно восклицал он, - сегодня дела у нас лучше! Если так пойдет и дальше, то через пару дней будешь дышать самостоятельно!

Марк равнодушно отворачивался и закрывал глаза.

Когда его уже отключили от аппарата, старик, до этого молчавший и, ка­залось, не обращавший на Марка ни малейшего внимания, приподнялся на кровати, посмотрел на него и сказал ясно и четко:

- Не то горе, что вне тебя, а то горе, что в тебе. Оно тебя изнутри сжигает, оно тебе с жизнью примириться не дает. Не дело это - с самим собой счеты сводить. Оставь Богу - Богово.

Через неделю Голубев пришел вечером, когда все процедуры закончились, старик тихо дремал у себя в углу, а плотник ушел в очередной раз обмывать свою искалеченную руку.

- Послушай, - врач присел на краешек кровати. Марк подвинулся, осво­бождая ему место. - Что происходит? У меня такое впечатление, что ты не хочешь выздоравливать. Не хочешь?

Марк молчал, уставившись в потолок. Голубев вздохнул, зачем-то попра­вил одеяло на кровати.

- Ты же с того света вернулся... Тебя все похоронили, все... Знал бы ты, какой плач в Избушках стоял, когда им сообщили, что ты ... что ты погиб... И вот ты вернулся! Зачем? Чтобы умереть в моей больнице?! Марк, ну это же глупо! Я не могу, не хочу сообщать твоим, что ты жив, потому что не уверен, что завтра у тебя не начнется новый рецидив, и ты не отдашь Богу душу... Потому что ты не хочешь помочь мне вытащить тебя! Ну, что ты молчишь?!

Марк перевел на него взгляд.

- Олег, не терзай себя. Мне все равно. Мне все равно - выживу, не вы­живу. .. Ты здесь не причем... И говорить никому ничего не нужно. Устроят паломничество... Оно тебе надо?

- Так нельзя, Марк, так нельзя! - Олег нагнулся к нему, говорил быстро, горячо, напористо. - Ты же никогда не сдавался, Марк! Ты же железный...

- Усталость металла... - усмехнулся Марк и закрыл глаза. - Иди, Олег, иди. Я устал.

Когда за врачом закрылась дверь, старик снова поднялся на своей крова­ти.

- Эта боль - не боль. Неизвестность - вот боль. Неизвестность - вот, что терзает твою душу. Ты задаешь себе вопрос и мучаешься, не находя ответа. И думаешь, что твой уход - лучшее решение. Не-е-ет! Нельзя уходить из этого мира, не ответив на все вопросы. Найди ответ. А потом решай - жить тебе с ним или поставить точку.

Марк приподнялся на локте. В сумерках он не видел лица старика, видел лишь фигуру в белом на кровати в углу.

- А ты, старик, ответил на все вопросы, которые мучили тебя?

- Может быть, и нет, но люди, которым я хотел бы их задать, давно ушли в мир иной, так что меня ничто не держит на этом свете. Я могу уйти туда, где они ждут меня, чтобы ответить на мои вопросы. И потому моя душа спокойна. А твоя душа мечется. А, значит, и на том свете ей не будет покоя. Ты не завершил еще свои дела на земле. У тебя еще много, очень много дел...

- А если нет сил жить?

- Найди...

- Где искать?

- Хм, - усмехнулся старик, - в себе, только в себе.

- А если предали самые близкие люди?

- Предали - страшное слово. Уверен ли ты, что они совершили то, в чем ты их обвиняешь?

- Уверен ли?! Я видел собственными глазами...

- Остановись! - предостерегающе воскликнул старик. - Что ты видишь сейчас?

- Тебя! - ответил сбитый с толку Марк.

- Ты видишь меня?

- Вижу...

- Видишь?

Марк пригляделся. Действительно, что он видел? Белую фигуру, прикры­тую одеялом? Если бы не голос, смог бы он утверждать, что это именно ста­рик? Скорее всего, нет. И все-таки он мог поклясться, что видит старика.

- Ты хочешь сказать... - неуверенно начал он, - что не всегда то, что мы видим, соответствует действительности?..

- ... И не всегда можно увидеть то, что есть в реальности. Чаще всего мы даже не хотим знать всей правды. Предпочитаем бежать от нее. Боимся, что она будет жестокой. И не думаем, что она может оказаться спасительной. Именно так совершаются ошибки. Одни непоправимые, другие - вполне... Нужно только задать вопрос и получить на него ответ. Это не страшно, не правда ли?

Ночью Марк не мог уснуть. Он думал над словами старика. Черт побери, он прав! Зачем он ушел? Сбежал, струсил, побоялся посмотреть правде в лицо... Если рассуждать здраво, то все встает на свои места. Полгода назад Марк пропал в горах. Вполне естественно, что его сочли погибшим. Пони­мал он это? Разумеется, понимал. Тони по его же собственной просьбе был рядом с Мартой. Они стали друзьями, подружились, потом произошло то, чего никогда бы не произошло, будь Марк в Синегорске. Что же он хотел? В чем обвинял их? В том, что синяя птица счастья улетела, оставив лишь сладкое воспоминание о себе? Ни Марта, ни Тони не были виноваты перед ним. Так получилось... Пусть не со мной, с другим - но пусть она будет счастлива.

А она счастлива? Вот еще один вопрос, который вдруг встал перед ним. Будет ли Марта счастлива теперь, узнав, что он жив? Разве на этот вопрос он не должен получить ответ? Но для этого нужно вернуться в Синегорск. А ребенок? Как быть с ребенком? Марта не отдаст его Тони, Тони не отдаст его Марку... Как все запутано, черт побери! Старик прав. Слишком много вопросов. Слишком много... Он должен найти ответы на них.

Утром Марк впервые за десять дней с аппетитом позавтракал и даже по­шутил с медсестрой, пришедшей ставить ему уколы. Со стариком они боль­ше не обмолвились ни словом, словно и не было вчерашнего разговора. По­сле обеда Марк вышел в больничный двор. Впрочем, вышел - это громко сказано. Выполз, держась за стеночку, останавливаясь, чтобы отдышаться и справиться с тысячей желтых мошек, заплясавших перед глазами. На крыльце его под руку подхватил Олег Голубев.

- Ну, - довольным голосом произнес он, - это же совсем другое дело!

Он помог Марку дойти до скамейки, сел рядом.

- Я рад, что ты меня послушал...

Марк хмыкнул и опустил глаза.

- Вместе мы справимся с твоей болезнью. Скорого выздоровления не обе­щаю, но через две-три недели, надеюсь, можно будет тебя выписать. Лады?

Он встал, слегка похлопал Марка по плечу.

- В Избушки пока ничего сообщать не буду, а то, в самом деле, толпами ходить начнут. Демпол, не дай Бог, что-нибудь пронюхает. А к тебе, кстати, посетительница приходила...

Марк посмотрел на него недоуменно.

- Та, что тебе жизнь спасла. Если бы не она, вчера девятый день бы спра­вили. Ну, пока!

Кутаясь в халат, Марк дремал на скамейке, подставив лицо солнечным лу­чам. Впервые за последние дни в душе его поселился покой. Теперь он точно знал, что, как бы больно не было, он должен взять себя в руки и вернуться в Синегорск. Жизнь не закончилась. Старик прав, у него еще слишком много дел...

- Здравствуйте, - сказал кто-то рядом с ним.

Марк вздрогнул и открыл глаза. Возле скамейки, смущенно улыбаясь, сто­яла молодая женщина. Он узнал ее. Это она поила его чаем с лимоном, под- кладывала ему под голову детскую курточку, а потом приводила в чувство, когда он чуть не умер.

- Здравствуйте! - улыбнулся ей Марк.

- Я вас разбудила?

- Нет- нет, просто пригрелся на солнышке. Да вы садитесь...

- Спасибо...

Женщина пристроилась на краешек скамейки, словно боялась прибли­зиться. Она все так же смущенно улыбалась, и эта улыбка ей очень шла. Ей было не больше тридцати, ну, может, чуть за тридцать. Невысокая, худень­кая, с короткой стрижкой, похожая на мальчишку-подростка. Карие глаза - глубокие, с поволокой. Небольшие, чуть припухлые губы. Нежная, смуглая, бархатистая кожа. Марк не мог не признать - она была очень хороша.

- А я уж заходила, спрашивала. Говорят, вы в тяжелом состоянии были, чуть не умерли.

- Вы - моя спасительница!

Марк протянул ей руку, и она в ответ подала ему свою - маленькую, акку­ратную, с коротко подстриженными розовыми ногтями. Он наклонился и поцеловал тонкую с голубыми прожилками кожу.

- Ну, что вы! - искренне, без тени кокетства смутилась женщина.

- Как вас зовут, моя богиня?

- Венера...

И засмеялась, поймав его удивленный взгляд:

- Правда, Венера!

Они проговорили недолго, а, вернувшись в палату, Марк узнал, что ста­рик, наконец, умер. Ошарашенный, Марк сел на свою кровать и вдруг по­думал: «Может, он жил эти дни, чтобы наставить меня на путь истинный? И ушел, когда понял, что исполнил свое предназначение?».

С этого дня медленно, но неуклонно Марк пошел на поправку. Он пил таблетки, которыми пичкали его медсестры, покорно подставлял себя под уколы и капельницы, ел скудную больничную пищу и думал только об од­ном: скорее окрепнуть и выйти из этих стен. Выздороветь и окрепнуть. Еще один такой удар - и ему уже не подняться. Об этом предупреждал его ста­рый друг Голубев, это понимал и сам Марк.

Венера приходила каждый день - иногда одна, иногда с дочкой, которую звали Руфиной. Скоро Марк знал о ней все. Венера родилась и выросла здесь, в Бухарово. Учиться поехала в Синегорск. Вышла замуж и осталась в городе. Родилась Руфина. Через несколько лет муж погиб - несчастный случай на стройке. С тех пор они жили вдвоем с дочерью. В Бухарово при­ехали в гости к родителям. По счастливой для Марка случайности - в одном автобусе с ним.

Уже через несколько дней Марк понял, что Венера влюбилась в него. Что, впрочем, было не удивительно. Молодая, красивая и несчастная. Его же осе­нял ореол таинственности и страдания. То, что Венера спасла ему жизнь, придавало Марку особую ценность в ее глазах. Даже то, что они оказались в одном автобусе, женщина рассматривала как знак судьбы. А уж сказанные в полубреду слова «У меня нет дома» и скупые мужские слезы и вовсе сво­дили ее с ума.

Марку старался не оказывать ей особых знаков внимания, чтобы не по­давать лишних надежд, но его строгость и сдержанность, напротив, привле­кали Венеру. Он не пытался обнять ее, даже в шутку, как это делали многие другие, не отпускал двусмысленных комплиментов, не целовал в щеку при встрече и расставании. Он говорил о том, что должен вернуться в Сине­горск, и она кивала в ответ. И, тем не менее, Венера привязывалась к нему все больше и больше. О том, что Марка выписывают из больницы, она узна­ла раньше него. Как и то, что еще как минимум неделю ему нужно было бы провести в условиях полного покоя.

Венера пришла в палату, когда плотник обмывал предстоящую операцию по ампутации своей многострадальной конечности. Марк был один. Он чи­тал газету «Вестник Синегорья», которую утром принес ему Голубев. Услы­шав скрип двери, повернулся и увидел Венеру.

- Ты? Черт! Ты застала меня врасплох... Не слишком-то приятное зрели­ще - мужчина в исподнем в больничной кровати...

- Извини,- Венера подошла ближе, - я не хотела доставлять тебе неудобства...

- Да мне - то какие неудобства! - засмеялся Марк. - Мне как раз хорошо: лежу себе! Что-то случилось?

- Марк... Доктор... Олег Михайлович сказал, что тебя завтра выписывают...

- Да? - удивился Марк. - Вот это новость! Первый раз слышу. И что?

- Еще он сказал, что тебе нужен покой и домашний уход, еще хотя бы дней десять...

Она совсем смутилась и замолчала.

- Ты хочешь предложить мне пожить у тебя? - посерьезнев, спросил ее Марк.

Венера, словно китайский болванчик, закивала головой.

- Но ты же понимаешь, что это не слишком удобно? Ты - вдова, я - чужой человек... Что скажут в деревне?

- Мне все равно...

Марк положил газету на одеяло и вздохнул.

- Зато мне не все равно. Я не могу остаться с тобой, Венера! Я говорил тебе об этом с самого начала... Разве нет?

Венера снова закивала.

- А ты предлагаешь мне жить у тебя в доме, зная, что я уеду и, может быть, никогда не вернусь?!

- А, может быть, вернешься...- эхом отозвалась она.

- Иди сюда!

Венера, едва передвигая негнущиеся, прямые ноги, словно сомнамбула, подошла к нему. Марк взял ее за руку - она была холодная и влажная.

- Бедная моя девочка, - ласково сказал он, - зачем, ну, зачем я тебе? Со мной нельзя связывать жизнь, я приношу несчастье - и себе, и другим. По­нимаешь? Тебе нужен простой, надежный парень, основательный, с корня­ми, с семьей - большой и дружной. А я перекати - поле. У меня нет ничего - ни семьи, ни дома, ни детей... У меня ничего нет! И сам я - миф, призрак, который сегодня есть, а завтра...

- Я люблю тебя... - просто и спокойно ответила Венера.

Марк знал, что он не должен этого делать, но все-таки сделал. Он привлек к себе Венеру и поцеловал ее. Впервые за полгода он целовал женщину - и это была не Марта. Он осознал это в тот момент, когда прикоснулся к губам другой женщины и даже застонал от отчаяния, но бедная Венера решила, что он стонет от желания, и тоже застонала, прижалась к нему всем телом, рванула на нем пижаму, так что полетели пуговицы, расстегнула кофточку и прижалась маленькой горячей грудью к его груди.

Конечно, это было сумасшествие. Марк знал, что не должен делать того, что делает, но эта маленькая женщина любила его, хотела его, подчинялась ему, отдавалась ему, ничего не просила и ничего не требовала взамен. Ста­рик умер, плотник заливал свое горе, они были вдвоем в большой палате, и никто не мог им помешать.

...Обессилевший Марк лежал, прижавшись спиной к холодной стене. Для человека, который месяц назад почти умер, занятие сексом было де­лом весьма опрометчивым. Венера, счастливая, раскрасневшаяся и по- прежнему смущенная, заправила одеяло ему за спину.

- Застудишься... - застенчиво сказала она.

Марк поймал ее руку, прижал к губам.

- Венера, прости меня...

- Все хорошо, - она склонилась над ним, стала целовать его пересохшие губы, - все хорошо. Ты ни в чем не виноват. Я сама этого хотела. Десять дней - это же так немного. Десять дней. ..И я отпущу тебя. Ты - вольная птица, я понимаю. Ты лети, а я буду ждать. И когда однажды ты будешь пролетать над нашей деревней, я помашу тебе рукой.

Она выскользнула из-под одеяла, быстро оделась, схватила сумочку со стула.

- До завтра, птица!

Поцеловала его в щеку и скрылась за дверью. Марк приподнялся, махнул ей рукой и с отчаянием откинулся на подушку. Он чувствовал себя негодя­ем. Он никогда не чувствовал себя таким негодяем, как сейчас. Зачем, ну, зачем он поддался? Истосковался по любви и ласке? Или просто пожалел, не смог отказать? Урод! Кретин! Решил сломать еще одну жизнь?! «Я буду ждать!» - сказала она. Марк знал, что никогда не вернется. Милая, добрая, нежная, ласковая, страстная Венера! Наверное, она могла бы стать ему хо­рошей женой. Но он не любил ее! И не мог жить с нелюбимой женщиной.

Стоп! Марк даже подскочил на кровати. О чем он сейчас подумал? О том, что не может жить с нелюбимой? Марта! Марта тоже не может жить с не­любимым! Как только она поняла, что не любит мужа, сразу ушла. Выходит, что? Или она любит Тони, в чем Марк почему-то сомневался. Или... или она с ним не живет!

Марк вдруг вспомнил умершего старика. Как он сказал? То, что мы ви­дим, не всегда соответствует действительности? Идиот! Кретин! Ну, почему, почему он ушел?! Месяц, потерян еще один месяц...

9.

Он хотел уехать в Синегорск утренним автобусом, оставив у ночной мед­сестры длинное письмо Олегу Голубеву и короткую - из трех слов - запи­ску Венере: «Прости и забудь!». Но, как назло, первый рейс уходил лишь в девять часов. В маленьком деревянном автовокзале с грязными после зимы окнами, затоптанными десятками ног полами и обшарпанными, давно не знавшими ремонта стенами, несмотря на ранний час, было оживленно и ве­село. Автовокзал в Бухарово был один - на добрый десяток сел и деревень. На лавочках вдоль стен чинно дожидались своих автобусов неопределен­ного возраста женщины в вязаных кофтах и платках. Тут же спали, поджав под себя ноги и подложив под головы кулак бичеватого вида мужички в мятых грязных штанах и рубахах. Стайка ребятишек весело щебетала у са­мых дверей - в стороне от них навалом лежали рюкзаки и дорожные сумки. Возле трех касс, две из которых были закрыты на бессрочный перерыв, то­мились, переминаясь с ноги на ногу, разношерстные покупатели.

Очередь задерживал небольшого роста щуплый мужичок с проплешиной на голове, которую обрамлял кружок реденьких желтых волос, в длинном - не по росту - пиджаке с подвернутыми рукавами и спортивных штанах не­определенной свежести. В одной руке он держал паспорт, а в другой - один конец веревки. К другому была привязана коза. Марк в козах, конечно, не разбирался, но животина была под стать своему хозяину: тощая, облезлая, с меланхоличным выражением больших черных глаз, с грязно-серым вы­менем, болтавшимся между ног. Но для хозяина, видимо, коза представляла своеобразную ценность, коли он тащил ее за собой туда, куда ему непре­менно нужно было уехать. Битых пятнадцать минут уставшая кассирша, женщина лет пятидесяти, объясняла бестолковому пассажиру, что для козы место в автобусе не предусмотрено.

- Это же все-таки транспорт, - трясла она пухлой рукой, в которой были зажаты несколько денежных купюр, видимо, принадлежавших мужику, - в нем люди ездют! Куды ж твою козу, в багажный отсек, что ли, запихать? Ты бы еще в самолет ее за собой потащил!

- Дык, - убеждал ее не собиравшийся сдаваться мужик, - едрена корень, самолеты-то у нас не летают! Да она, поди, испугается, самолета-то, молоко давать перестанет.

Кто-то громко захохотал, но очередь недовольно загудела. Любитель мо­лока действовал на нервы. К нему подошел здоровый парень в клетчатой рубахе и джинсах, едва сходившихся на животе. Этим самым животом, словно ковшом бульдозера, парень толкнул мужика, оттесняя его от кассы.

- Ну, тебе ж объяснили, не положено козу в автобус, не положено!

На каждое слово «не положено» приходился толчок животом. Мужичок безропотно пятился, и вместе с ним так же покорно пятилась грустная, молчаливая коза. Очередь, облегченно вздохнув, наконец-то сдвинулась с места.

Марк купил билет, когда гнусавый динамик под потолком автовокзала, где щебетали воробьи, уже прокричал посадку до Синегорска. Он вышел на перрон, отыскал взглядом свой автобус, подошел, протянул тонкий бумаж­ный квадратик дородной женщине-контролеру. Она почему-то посмотрела на него подозрительно, огорченно поджала губы, словно мечтала увидеть в нем безбилетника, а он не оправдал ее ожиданий, надорвала билет и про­пустила его в салон. Марк нашел свое место у окна с видом на перрон, удоб­но устроился и вздохнул с облегчением. Все, еще несколько часов - и он в Синегорске!

Из окна ему был виден небольшой, заросший некошеной травой газон у входа в вокзал. В центре газона стоял гипсовый человек, похожий на робота из фантастического фильма: он протягивал вперед руку, словно указывал кому-то путь, причем от плеча и до самой кисти гипс отсутствовал. Кисть держалась на толстой проржавевшей арматурине. Казалось, она вот-вот от­ломится и упадет на голову какому-нибудь зазевавшемуся пассажиру. Им вполне мог стать мужик с козой, который не нашел другого места для вы­паса своей скотины, кроме этого газона.

Марк отвлекся на козу, печально поедавшую буйную зелень, и не сразу за­метил, как на перроне появилась маленькая худенькая женщина в длинной цветастой юбке и белой блузке с короткими рукавами. А когда заметил, то в первый момент машинально отпрянул от окна и вжался в спинку сиденья. Это была Венера. Она постояла, оглядываясь, у входа в вокзал, потом скры­лась в дверях и через минуту снова появилась на перроне. Прятаться было глупо. Стоило ей заглянуть в автобус, и она увидела бы Марка. Он встал и пошел к выходу, перешагивая через тюки и сумки, которыми был заставлен проход между сиденьями.

Венера увидела Марка, едва тот шагнул с автобусных ступенек на потре­скавшийся асфальт. Подлетела к нему и с разбегу уткнулась лицом ему в грудь, обняв обеими руками. Женщина-кондуктор как будто даже обрадо­валась тому, что у нее наконец-то появилась возможность сделать ему за­мечание.

- Проход не загораживайте! - гаркнула она и оттолкнула Марка с при­липшей к нему Венерой в сторону.

Он гладил Венеру по голове, по плечам и чувствовал, как они вздрагива­ют от рыданий.

- Ну, что ты, что ты, - уговаривал ее Марк, - не надо, слышишь? Не надо плакать. Люди кругом...

Она оторвалась от него, подняла мокрое лицо.

- Марк, ну почему, почему?.. Почему ты уезжаешь? Я что-то сделала не так? Что - не так? Что?

- Все так, Венера, милая... - Марк вытирал ладонью слезы на ее щеках. Он испытывал одновременно и жалость, и досаду, и неловкость от всей этой ситуации. - Все так, все было хорошо, все было просто замечательно. И ты - замечательная. Но мне нужно ехать, мне просто нужно ехать... Я не могу остаться. Не могу...

- Марк, пожалуйста... Всего десять дней... нет, семь... Семь дней... Или пять... Марк... Ты не можешь так уехать...

- Мне нужно, Венера, - Марку казалось, что он сам сейчас расплачется. Как он должен был успокоить ее? Что сказать? Она была похожа на ребенка, у которого отнимают любимую игрушку. Никакие доводы не могли бы сей­час подействовать на нее, она их просто не слышала.

- У тебя там женщина, да? - заглядывала ему в глаза Венера. - Женщина? Ты едешь к ней?

Марк морщился и отворачивался. Он не в силах был что-то объяснять. Да, честно говоря, и не считал нужным это делать. Зачем Венере это знать? Чтобы мучиться осознанием собственной ненужности, пониманием того, что ей предпочли другую?

- Но ты же уехал от нее! - вдруг закричала Венера. - Ты уехал! Ты чуть не умер! Я спасла тебе жизнь!

Она колотила его в грудь своими маленькими кулачками, Марк отступал назад под этими ударами, но, тем не менее, крепко держал Венеру в объ­ятиях.

- Я спасла тебе жи-и-изнь!..

- Пойми же ты, наконец, - вдруг, не выдержав, Марк тряхнул ее за плечи что было силы. Голова у Венеры дернулась, и от неожиданности женщина замолчала. - Пойми же ты: мне не нужна эта жизнь без нее! Не нужна!

Медленно, словно кончился заряд батареи, она стряхнула с плеч руки Марка, отошла назад и, глядя ему прямо в глаза, произнесла неожиданно спокойно:

- А мне не нужна эта жизнь без тебя...

Повернулась и пошла от него прочь.

Марк огляделся. Из автобуса, с перрона на него смотрели десятки любо­пытных глаз.

- Ч-черт! - в отчаянии он со всей силой ударил кулаком по железному боку автобуса. Тот загудел возмущенно и жалобно.

- Эй, - визгливо закричала кондуктор, - ты чего делаешь?!

- Венера! - в три шага Марк догнал удалявшуюся от него женщину. - Ве­нера, подожди!

Она не останавливалась и не оборачивалась. Марку пришлось обогнать ее, преградить ей путь. Венера больше не плакала, и это еще больше насто­рожило его.

- Венера, послушай меня... Только не делай глупостей! Надо жить, слы­шишь, надо жить...

- Как? - тихо спросила она.

Марк развел руками.

- Просто жить. И верить, что все будет хорошо...

- Мужчина, вы едете или как? - раздраженным голосом окликнула его кондуктор.

- Сейчас! - махнул ей рукой Марк.

Он взял лицо Венеры в ладони, заглянул в ее заплаканные черные глаза.

- Прощай! - поцеловал в соленые губы и быстрым шагом пошел к авто­бусу.

Стараясь не смотреть на своих спутников, делавших вид, что им совершенно безразлична разыгравшаяся сцена, сел на свое место, зажмурился. Автобус тронулся. Через минуту Марк открыл глаза и посмотрел в окно - назад, на перрон, на мужика с козой под дланью гипсового человека-монстра и на одинокую женскую фигуру, медленно идущую по разбитому тро­туару. Через полчаса он забыл о маленькой женщине по имени Венера, так кстати и - одновременно - так некстати встретившейся на его пути.



Даже по прошествии времени Марта не могла бы объяснить, какие чув­ства испытала она, когда Марк так неожиданно, так внезапно вернулся из небытия. Она не узнала его в первый момент. Она вышла в прихожую на звук голосов в полной уверенности, что пришел кто-то из своих - из тех немногих, кто знал, что она живет в квартире Тони: Виктор, Стаси и Катя. Увидев на пороге квартиры незнакомого мужчину - бородатого, высокого, худого, она испугалась. Тем более что реакция Тони на его появление была более, чем странной. Но в следующий момент Марта услышала знакомый, родной, любимый голос: «Да живой я, живой!». Тогда у нее и задрожали руки. Еще секунда и, бросив на пол и чашку, и блюдце, она бы кинулась к Марку. Она ругала себя потом за то, что не успела, не обняла, позволила ему уйти... Но тогда, увидев его, она просто впала в ступор...

Когда Тони, забыв закрыть за собой дверь, помчался вниз по ступенькам догонять воскресшего из мертвых друга, Марта спокойно, словно ничего не произошло, подошла к двери, повернула ключ в замке и вернулась в ком­нату. Села на диван и долго сидела, раскачиваясь взад-вперед, и тихонечко выла в такт движениям. У нее не было сил на то, чтобы радоваться, на то, чтобы устроить настоящую истерику, прорыдаться, выкричать свою боль, но и успокоиться она тоже не могла.

Часа через два, когда не стало даже голоса, не говоря уже о силах, она под­нялась, собрала свои вещи и ушла из дома, где прожила последние два меся­ца. Марта даже сейчас не сомневалась, что Марк вернется. Не может не вер­нуться. И, вернувшись, он не должен застать ее в доме другого мужчины.

Марта отказывалась от помощи Тони до тех пор, пока беременность не стала чересчур заметна. Она еще пробовала скрывать свое состояние, но­сила свободные блузы, купила широкую, свободную куртку, но проходили дни, недели, и становилось ясно, что никакие ухищрения уже не спасут. Тог­да на совет трех женщин - Марты, Стаси, принимавшей деятельное участие в судьбе подруги, и Кати и был призван Тони. К этому времени он окон­чательно перебрался к Кате. Тони и предложил Марте поселиться в своей пустующей квартире. Татьяну Федоровну и Адель решено было отправить в деревню - подальше от Синегорска, на всякий случай. Виктор договорился с кем-то из своих постоянных клиентов и в один прекрасный день увез Аду с бабушкой из города.

Марта, взяв отпуск без содержания, переехала на квартиру к Тони и... осталась одна. Нет, друзья ее не забывали. Каждый день встречаться не уда­валось, но, тем не менее, они старались. Марта теперь вела преимуществен­но ночной образ жизни: когда темнело, приезжали Катя с Тони или Стаси с Виктором, «выводили» беременную подругу на прогулку, проводили с ней пару часов и уезжали. Все остальное время Марта была предоставлена сама себе. Она скучала. Книга, над которой вдвоем с Катей они работали четыре месяца, наконец, была закончена. Диск с текстом передали Тони. О планах Трауберга Марта, разумеется, ничего не знала. На работу она не ходила. До­чери, заботы о которой не дали бы ей скучать, рядом не было. Она не мог­ла даже никому позвонить и поболтать - для всех Марта уехала в деревню вместе с матерью и дочкой. Ей оставалось только спать, смотреть телевизор и думать, думать, думать.

Марк появился и смешал все планы... Марта не могла больше оставаться в квартире Тони, хотя и понимала, что не права, что ее уход уже ничего не меняет. И все-таки ушла. Проулками, стараясь избегать людей, она добра­лась до автобусной остановки. Прячась под навесом, дождалась нужного автобуса и поехала к Стаси. Та, разумеется, была на работе, зато, к счастью Марты, дома оказался Виктор, который и приютил беглянку, не понимая толком, что происходит.

Вечером у них состоялся «совет в Филях», как смеялся потом Виктор. На нем было решено, что Марта остается у Рябцевых. О ее местонахождении никто ничего не должен знать - даже Катя и Тони. План, который предло­жил Виктор, не имевший ни малейшего понятия о том, что кто-то, кроме него, еще озадачен судьбой Марты, был прост, гениален и одновременно опасен. Причем опасен, в первую очередь, для него и для его жены.

- Рожать поедешь по документам Стаси, - сказал он Марте.

- С ума сошел? - удивленно посмотрела она на него. - Ты сравни нас для начала. Ничего общего! А в роддом, между прочим, только с паспортом принимают.

- Мы поступим проще. В роддом приедешь с ПДПК, зато без паспорта и без вещей. Как будто бы тебя прямо в дороге прихватило. Не рожать же тебе на обочине! Тебя примут, под именем Стаси запишут - и рожай на здоровье. А вечерком я паспорт привезу - кто в него тогда уже заглянет?

Марте стало страшно. Не потому, что дело было рискованным. Но если она родит под именем Стаси, та уже не сможет стать матерью! Никогда! По­тому что по всем документам она уже будет иметь одного ребенка.

- Не думай об этом, - уверенно произнес Виктор, когда Марта озвучила свои опасения. - Это не твоя забота. Для тебя теперь главное - в руки Демпола не попасть.

Тони, конечно, искал Марту. Звонил Рябцевым, даже приезжал. С ним, выражая страшную озабоченность исчезновением Марты, разговаривал Виктор. На его лице не дрогнул ни один мускул - Тони так и не понял, что его водят за нос, и все время, пока они разговаривают в кухне, в комнате скрывается Марта. Когда Виктор уезжал в командировки, Стаси не отвечала даже на телефонные звонки, а о том, чтобы открыть дверь постороннему человеку, вообще не могло быть и речи.

Жизнь в постоянном страхе, в напряжении, в состоянии стресса, тоска по Марку, по Адели не могли не сказаться на состоянии Марты. Она плохо чув­ствовала себя в последние дни, поэтому, когда однажды вечером ее вдруг скрутила внезапная боль, Марта поняла - пора ехать в роддом.

Виктор и здесь оказался на высоте - он заранее отыскал маленькую уют­ную больничку в поселке на окраине, где не будут задавать лишних вопро­сов, встретился с главврачом и поговорил с ней откровенно. Она выслуша­ла Виктора, вырвала из блокнота листок, написала на нем несколько цифр и показала ему. У Виктора пересохло в горле - таких денег у него, разумеется, не было, но он быстро справился с собой и кивнул:

- Половину, когда привезу, вторую - когда заберу.

- Нет, - спокойно возразила главврач, - треть сейчас, треть - при посту­плении, остальные - после выписки. Я рискую, мне придется принимать ее без документов.

И вновь Виктор согласился. Занял, сколько мог у друзей. Денег все равно не хватало, но он надеялся, что за оставшиеся до родов месяцы сможет най­ти недостающую сумму. Однако везти Марту в больницу пришлось намно­го раньше.

10.

Эрих Эрастович дневал и практически ночевал у себя в кабинете, возвра­щаясь домой иногда за полночь, а иногда не возвращаясь совсем. Наступила горячая пора - до начала предвыборной президентской кампании остава­лись считанные недели. Члены Президентского Совета по этому поводу в полном смысле слова «стояли на ушах». Они хотя и не входили официально в предвыборный штаб ныне действующего Президента, но в действитель­ности составляли его костяк. У каждого был свой фронт работы. Трауберг не вылезал из машины, мотался по командировкам, обеспечивая беспере­бойную работу избирательных комиссий и групп поддержек на местах. Был подготовлен список альтернативных кандидатур, в который входили толь­ко проверенные люди. В обязанности Трауберга входило обеспечение всем необходимым их избирательных штабов в том числе.

Но была еще одна кандидатура, никому не известная, неожиданная и, на первый взгляд, совершенно непроходная. Она еще не была нигде зареги­стрирована, хотя все документы были подготовлены и ждали своего часа. Доверенное лицо этого кандидата должно было подать заявку на участие в выборах за час до окончания приема документов. Часа вполне достаточно, чтобы проверить их и принять, и совершенно недостаточно, чтобы, созвонившись с определенными лицами, снять заявку по надуманному поводу. Так что помимо исполнения своих прямых обязанностей Эрих Эрастович занимался еще и тем, что вел подрывную работу против собственного кан­дидата.

Тот июньский вечер ничем не отличался от всех предыдущих. Уже затем­но Трауберг вышел из своего кабинета, сам закрыл дверь, потому что Веру Сергеевну отпустил домой несколько часов назад, спустился по лестнице черного хода, попрощался с охраной и вышел во двор, освещенный фона­рями. Здесь он остановился на минуту, чтобы вдохнуть полной грудью ноч­ного свежего воздуха, и в этот момент от стены отделилась темная фигура и направилась к нему. Нельзя сказать, чтобы Трауберг сильно испугался - двор охранялся, и, окажись ночной посетитель преступником, уйти ему было бы трудно. Но какие-то поджилочки дрогнули. Однако мужчина оста­новился в метре от него и произнес до боли знакомым голосом.

- Эрих Эрастович, это я...

Через секунду Трауберг тискал в объятиях Марка.

Еще через пять минут они поднялись в кабинет на третьем этаже, Трауберг извлек из стола знакомую бутылочку коньяка - Марку казалось, что она неисчерпаема, коробку конфет, отыскал в хозяйственном шкафчике Веры Сергеевны банку икры, сухое несладкое печенье, включил чайник. И только тогда сел напротив Марка, разглядывая похудевшее, осунувшееся, ставшее незнакомым и все же такое знакомое лицо.

- Ну, рассказывай! Нет- нет, погоди, не рассказывай... - налил коньяк, открыл икру, густо намазал ее на печенье, протянул Марку. - Ну, ты фрукт! Когда Тони сообщил мне, что ты жив, я решил, что у парня глюки, крыша поехала.. .Что он увидел на улице кого-то похожего на тебя. А когда он ска­зал, что ты приходил и ушел... Ну, брат...

Трауберг развел руками.

- Тогда я решил, что крыша поехала у тебя!

- Да? - недобро усмехнулся Марк. - А он случайно не рассказывал, по­чему я ушел?

Трауберг посмотрел на него внимательно, как-то странно улыбнулся.

- Почему ты не позвонил мне, Марк?

- Не знаю... - Марк поднял рюмку, - ну, за встречу!

- Нет, Марк, за тебя! Чертовски рад тебя видеть! Елки зеленые, я даже в церковь ходил, грех свой замаливал! Думал, что погубил тебя! Как я рад, что ты вернулся!

Они выпили, Марк откусил печенье, раздавил языком о зубы соленые икринки. Честно говоря, ему не верилось, что он сидит в знакомом кабине­те и спокойно выпивает вместе со старым другом. Не вдаваясь в подробно­сти, он рассказал Траубергу о своих приключениях, о том, как выбирались из-под лавины, как оставили Кирилла умирать в лесу, как заблудились и чудом спаслись, как он чуть не умер от воспаления легких и как вернулся в Синегорье. Тот слушал, качая головой, словно не верил, что так оно и было на самом деле.

- А Михалыч твой вышел, - заметил он, когда Марк закончил рассказ.    - И людей вывел. Он и подтвердил, что вас накрыла лавина. Разумеется, на­дежды после этого не было никакой. То, что ты мне рассказываешь, просто из разряда чудес! Знаешь, если все пойдет, как надо, я познакомлю тебя с одной замечательной журналисткой - ты ей расскажешь эту историю, а она напишет в газете.

Марк не понял его. Откуда ему было знать, на какую журналистку наме­кает Трауберг, и почему он произнес фразу «Если все пойдет, как надо». Его не интересовали журналистки. Его интересовала одна-единственная жен­щина, но он не знал, как задать вопрос о ней. Трауберг начал сам.

- Почему ты ничего не спрашиваешь про Тони и Марту?

- Я должен спросить? - усмехнулся Марк.

- А разве нет? Послушай, я знаю тебя сто лет. Да, ты мог вскипеть, со­рваться, закричать, но ты никогда не делал глупостей. Сейчас ты сделал глу­пость, и такую, которая может всем нам очень дорого стоить...

Марк снова не понял, о чем говорит ему Трауберг.

- Это я сделал глупость? - взвился он. - Да я выжил только потому, что мечтал вернуться! Я рвал зубами эту чертову палатку там, под снегом, я выл, но шел, когда идти уже было невмоготу, я смеялся, когда хотелось ры­дать! И все потому, что мне было к кому возвращаться, были люди, которые меня любили и ждали... А когда я пришел к Тони и увидел...

Марк задохнулся от волнения, схватил рюмку, опрокинул ее содержимое в рот - коньяк обжег горло, и Марк, схватившись за грудь, зашелся в каш­ле, разрывающем легкие. Трауберг схватил бутылку минералки, стоявшую у него на столе, торопливо плеснул воды в чашку, подал Марку. Тот сделал не­сколько глотков, отдышался, успокоился и затих. Трауберг смотрел на него с тревогой.

- Да, брат, дыхалка у тебя ни к черту!

Марк кивнул.

- Значит, ты пришел к Тони и увидел... - продолжил разговор Эрих Эра­стович. - Выходит, все дело только в том, что именно ты увидел. Напри­мер, если бы Тони был в домашней одежде, а Марта в пальто, ты бы ничего такого не подумал, а решил бы, что она просто зашла к нему... по какой-то надобности. Так? Но ты увидел его в форме, а ее - в халате, да еще _и_..._

Трауберг руками обрисовал свой живот. Марк молчал, не понимая, куда он клонит.

- Марк, скажи, - Трауберг наклонился к нему через стол и прищурился, - кому ты не веришь больше - ему или ей? На кого ты больше зол - на нее или на него? И если ты на них зол, если ты считаешь, что они тебя предали, почему ты вернулся? Я не поверю, Марк, если ты скажешь, что вернулся, чтобы повидаться со мной! Почему ты вернулся? Только честно.

- Честно? - Марк поднял голову, посмотрел на Трауберга глазами оби­женного, растерянного ребенка. - Потому что люблю ее.

Он пожал плечами и грустно улыбнулся.

- Потому что хочу увидеть и спросить, любит ли она Тони настолько, что­бы остаться с ним, или у меня есть хоть какая-то надежда?

Трауберг смотрел на него с удивлением. Вот тебе и железный Марк!

- Выходит, готов простить?

- А что прощать? - повел на него глазами Марк. - Я же умер! Меня никто не ждал. Может, мне вообще не стоило возвращаться?

Трауберг поднялся, подошел к стене - там, за картиной, был вмонтирован сейф. Он открыл его, достал оттуда какую-то книгу, вернулся к столу и по­ложил ее перед Марком.

- Смотри! Ты видишь ее первым. Этой книги нет на прилавках книжных магазинов, она появится в городе только перед самыми выборами. И, ду­маю, станет бестселлером. Посмотри внимательно, может, тогда хоть что- нибудь поймешь.

Марк взял книгу в руки. Белая обложка по диагонали была словно разо­рвана надвое коротким черным заголовком - «Второй». Внизу более мел­ким шрифтом: «История одного преступления». Сверху - фамилия автора: Марта Полянская.

Марк не поверил своим глазам, посмотрел на Трауберга, потом снова на книгу. Ничего не изменилось.

- Открой, - тихо посоветовал ему Эрих Эрастович, - и взгляни на титуль­ный лист.

Марк торопливо открыл книгу. На титульном листе в правом верхнем углу было написано: «Памяти единственного мужчины моей жизни».

- Что это? - дрожащим голосом спросил Марк. - Что это?

- Это? - Трауберг взял у него из рук книгу, положил ее обратно в сейф, закрыл и повернулся к Марку. - Это бомба для Президента. И написала ее, как ты понимаешь, твоя любимая Марта. А посвятила она ее тебе, олуху! Как ты мог, Марк, как ты мог?! Да, Марта жила у Тони. У него, но не с ним, Марк! Тони давно уже живет в другом месте. Марта использовала его квар­тиру в качестве убежища - там ее никто не стал бы искать. В тот день он привез ей продукты - сама она не выходила из дома. Ты же понимаешь, что беременная женщина на наших улицах - объект особого внимания Демпо­ла. Мы все продумали, Марк! Мы приготовили ей поддельные документы, чтобы она могла родить ребенка и не бояться ни за него, ни за свою дочь. Мы готовы были опекать ее днем и ночью, потому что Марта сейчас - это не просто женщина, это главная фигура в большой политической игре. И тут появляешься ты... И смешиваешь все карты, все!

Марку казалось, что у него сейчас закипят мозги. Из всего, сказанного Траубергом, он понял одно - главное для него: между Мартой и Тони ничего нет! Но оставался еще один вопрос.

- А ребенок? - перебил он Трауберга.

Тот посмотрел на него непонимающе.

- Ну... ребенок - чей? - уточнил Марк.

В глазах у Трауберга засветилось подозрение.

- Ты что, совсем идиот? - язвительно поинтересовался он. - Ты там, в горах, как я погляжу, не только легкие, ты еще и мозги отморозил!

И сбавил тон, увидев окаменевшее от внезапно пришедшей в голову до­гадки лицо Марка.

- Так, ладно, о политике поговорим после. Ну-ка, выпей! Давай-давай, по граммулечке... Господи ты, боже мой... Ну, что ж ты такой недогадливый!

- Я - сволочь, - с дрожью в голосе сказал Марк. - Какая же я сволочь! Лучше бы я сдох в том автобусе - это было бы мне наказанием за мою ту­пость! Ну, ладно, - Марк внезапно поднялся на ноги, - я, пожалуй, пойду.

- Куда? - схватил его за рукав Трауберг. - Я же главного тебе не сказал. После твоего позорного бегства Марта ушла. Вот уже месяц мы ничего не знаем о ней. Мы не можем найти ее, Марк! А она нужна нам. Во, как нужна!

Он чиркнул ребром ладони себя по горлу.

- Сейчас ложись, отдыхай. Я тебя закрою и Вере записку на столе оставлю, чтобы не испугалась, если раньше меня придет. А завтра с утра займешься поисками Марты. Найди ее, Марк! Ради Бога, найди и как можно быстрей!



Утром его разбудила Вера Сергеевна. Правда, перед этим она приготови­ла для него завтрак - на столе стояло блюдце с бутербродами, кофе в сте­клянной банке и горячий чайник.

Марк разлепил глаза, потянулся так, что хрустнули суставы, улыбнулся Вере светло и радостно.

- Доброе утро!

- Доброе утро! С возвращением, Марк!

Она смотрела на него так, как мать смотрит на выросшего сына. Если бы у нее был сын, ему, наверное, сейчас было бы столько же, сколько Марку. И, может быть, он был бы на него похож. Если не внешностью, то характером. Вере Сергеевне хотелось бы, чтобы ее несуществующий, так и не рожден­ный сын был похож на Марка.

Она знала его уже лет десять. Он мужал на ее глазах. Что осталось в нем от того двадцатилетнего парнишки, бросившего вызов всесильному Дем- полу? Он пришел впервые в этот кабинет, оглядываясь по сторонам и не веря, что человек, который здесь работает, может думать и чувствовать так же, как думает и чувствует он сам. Траубергу пришлось потратить немало времени и сил, пока Марк начал доверять ему полностью. Он был ершистый и колючий, как ежик, отовсюду ждал подвоха, все проблемы хотел решать сам и рвался в бой с горячностью задиристого щенка, которого не пугают матерые псы.

Трауберг остужал его пыл, учил хладнокровию и выдержке, учил не пу­тать горячность с горячкой и обдумывать каждый шаг и все его послед­ствия, принимая окончательное решение. Вера Сергеевна знала, как Трау­берг относится к Марку. Он доверял ему безгранично, любил и уважал его, говорил, что в лице Марка, вынужденного скрываться в лесу, общество по­теряло человека, способного принести большую пользу, человека, способ­ного стать гордостью этой страны. А сколько было таких, как Марк, - от­вергнутых собственным государством!

Она могла бы рассказать Марку, как, узнав о гибели в горах группы бе­женцев, Трауберг напился, быть может, впервые в своей жизни, и плакал здесь, на диване в своем кабинете, обвиняя себя в смерти Марка и чужих, но доверившихся ему людей. Она многое могла бы рассказать. Напри­мер, о том, как месяц назад ему позвонил Тони и сообщил о возвраще­нии Марка, и как Эрих Эрастович нажал кнопку вызова - не один раз, как делал обычно, когда хотел о чем-то попросить или дать какое-то поруче­ние, - нет, он нажимал на нее снова и снова, словно звал на помощь. Она вбежала в кабинет и увидела, как трясущимися руками он рвет упаковку сердечных лекарств и, подняв на нее побелевшие от боли глаза, шепчет пересохшими губами: «Воды, Верочка, воды...». Но зачем она будет рас­сказывать об этом Марку?

- Вставай, кофе остывает..., - она шутливо дернула его за бороду. - Ишь, кустарник отрастил. А похудел-то как!

Марк подскочил пружинисто, обнял женщину обеими руками, звонко и весело расцеловал в обе щеки.

- Как я соскучился!

Пока он завтракал, Вера Сергеевна сидела напротив и, подперев рукой подбородок, смотрела, с каким аппетитом Марк уплетает бутерброды. По­том положила перед ним мобильный телефон и конверт.

- Телефон Эрих Эрастович просил тебе дать - для связи. Потом вернешь. Номер он знает. Здесь деньги.

Она подвинула конверт к нему поближе.

- Не надо, - попробовал отказаться он, - у меня есть...

- Деньги лишними никогда не бывают. Сказано - бери!

Он кивнул согласно головой, рассовал конверт и мобильник по карма­нам, допил кофе и попрощался.

Охранник на выходе скользнул по нему равнодушным взглядом. Марк вышел на улицу, огляделся. Увидев приближающуюся к нему машину с жел­тым кирпичиком на крыше, решительно поднял руку. Водитель, тормознув, предупредительно распахнул перед ним дверцу.

- Двойной тариф и едем, куда скажу, - сунув голову в салон, предложил ему Марк.

- Поехали, - таксист изобразил равнодушие, но в глазах промелькнула радость. Не каждый день с утра попадаются щедрые пассажиры.

Сев на переднее сиденье рядом с водителем, Марк назвал адрес Централь­ного отделения Демпола. Таксист как-то странно покосился на Марка, но, тем не менее, тронулся с места.

Марк с удовольствием смотрел в окно. Он редко бывал в Синегорске ле­том - в это время года в Казацких Избушках хватало дел. Рыбалка, ягоды, купание в речке, домашние хлопоты... Неужели все это когда-то было в его жизни? И неужели еще будет? Или уже нет? Вчера Трауберг сообщил ему, что вместо «погибшего» Марка отправил в Казацкие Избушки семейную пару. Вроде они прижились там и неплохо справляются с обязанностями Марка. С одной стороны, это было грустно - все-таки там, в Избушках прошло несколько лет - и каких лет! - его жизни: самых ярких, самых на­сыщенных, наполненных смыслом. С другой - теперь он был свободным человеком. Относительно, конечно, - была бы шея, а ярмо всегда найдется. Трауберг не собирался его отпускать. Но, во всяком случае, теперь он будет рядом с Мартой. Конечно, когда найдет ее, но в этом Марк нисколько не сомневался.

Несмотря на утренний час, июньская жара уже хозяйничала в городе. Ма­шины шли с опущенными стеклами, пассажиры в автобусах обмахивались газетами и носовыми платками, пешеходы, щурясь, прикрывали головы ладошками, как будто эта маленькая хитрость могла спасти их от горячих солнечных лучей.

Женщины шли в открытых блузках и платьях, с обнаженными плечами, девушки - в коротких юбках, едва прикрывавших интересные места. Марк вдруг подумал, что он сто лет уже не видел такого количества обнаженных плеч и ног. Еще он подумал, что неплохо было бы заехать в какой-нибудь магазинчик и купить себе что-то летнее - в темной рубашке с длинными, хотя и закатанными, рукавами он смотрелся чужеродным телом среди свер­кающих яркими красками горожан. Хорошо хоть догадался оставить в ка­бинете у Трауберга куртку, в которой месяц назад приехал из Уральска и которую таскал с собой - другого имущества у него не было.

Он думал обо всем этом, а машина тем временем повернула за угол и, проехав по переулку, оказалась на площади перед Центральным Демполом.

- Пять минут! - сказал Марк водителю и для убедительности зачем-то показал ему растопыренную пятерню. Тот согласно кивнул.

Марк вбежал по ступенькам, толкнул тяжелую дубовую дверь и очутился в гулком прохладном помещении дежурной части. На стульях вдоль стен сидели несколько испуганных мужчин и женщин. Они дружно посмотрели на него, словно пытались определить, из их он числа, посетитель, или свой человек в Демполе. И потеряли всякий интерес, когда Марк вместо того, чтобы сесть на стул в ожидании своего часа, подошел к окошку, за которым равнодушный сонный демполовец, позевывая, читал утреннюю газету. Он даже не сразу обратил внимание на посетителя, и Марку пришлось посту­чать пальцем по разделявшей их прозрачной пластиковой перегородке.

- Н-ну? - оторвался от газеты дежурный.

- Капитан Девятов... - доверительным голосом произнес Марк, заглянув в окошечко в перегородке. - Он на месте?

- Сейчас спрошу... - Дежурный лениво протянул руку к телефону, набрал несколько цифр, что-то пробормотал в трубку и кивнул Марку. - Ждите, спустится.

Марк отошел к двери, прислонился к холодной стене. Сердце прыгало в груди. Он уже заранее улыбался, предвкушая встречу и реакцию Тони.

Спустя пять минут Тони вышел в холл, равнодушно скользнул взглядом по людям на стульях, по фигуре у стены, подошел к дежурному и только когда тот указал ему пальцем на Марка, направился в его сторону. Марк с улыбкой наблюдал, как меняется его лицо по мере приближения. Шаг - и равнодушие сменилось тревогой, еще шаг - появилось удивление, еще шаг - и Тони, узнавший, наконец, в посетителе Марка, бросился к нему, схватил за рукав и, толкнув дверь, буквально вытащил вслед за собой наружу. И только потом неожиданно накинулся на него:

- Ты что, с ума сошел?! Явиться в самое логово!..

Он стоял, словно петух перед боем, - взъерошенный и злой, напомнив Марку того Тони, какого он знал еще в кадетском корпусе. Вот так же он становился в боевую стойку, когда какой-нибудь пустяковый спор грозил перерасти в схватку.

- Тони, прости меня!

Марк улыбнулся ему самой обезоруживающей улыбкой, на какую толь­ко был способен, и протянул руку. Тони дрогнул. Лицо у него как-то сразу смягчилось, губы задрожали, медленно, словно чего- то опасаясь, он подал Марку свою руку в ответ, и через секунду они уже держали друг друга в объятиях.

- Ну, ты гад! - едва сдерживая слезы, бормотал Тони. - Ну, ты и гад!

- Знаю, знаю! - хлопая его по спине и плечам, смеялся Марк. - Но ты же меня простишь?

Таксист с удивлением наблюдал из машины за этой сценой.

- Марк, послушай, - Тони все еще держал его руку в своей, словно боял­ся отпустить, - мне сейчас некогда, очень некогда. Поезжай ко мне домой, ключи у тебя есть. Я приеду вечером, мы поговорим. Нам есть, о чем пого­ворить. Ты дождись меня, хорошо?

Он заглядывал Марку в глаза так, как преданная собака смотрит в глаза своему хозяину.

- Только учти, Марты у меня нет...

- Я знаю, - перебил его Марк, - я все уже знаю, Тони. Я найду ее, а вече­ром буду ждать тебя. И мы обязательно поговорим... Обязательно!

- Не исчезнешь? - Тони, наконец, выпустил его руку из своей, поднялся на одну ступеньку крыльца и смотрел теперь на Марка сверху вниз.

- Нет! - засмеялся тот. - Конечно, нет! Иди... До вечера!

Повернулся и пошел к машине.

- Марк! - окликнул его Тони.

Марк обернулся. Тони стоял, с трудом удерживая приоткрытую дверь.

- Я рад, что ты вернулся! Чертовски рад!

Марк улыбнулся, махнул ему рукой и сел в машину.

Таксист бросил на него вопросительный взгляд.

- Брат, - зачем-то объяснил ему Марк.

- Брат? - удивился тот. - Они же все - изъятые...

- Но это не значит, что у них нет братьев... Поехали!



Марк решил еще раз съездить туда, где провел вместе с Мартой несколько самых счастливых дней в своей жизни. Если Марта в городе, она вполне могла появиться дома, а, значит, ее могли увидеть. Единственное, чего хотел Марк, - убедиться, что она в городе, только в этом случае у него был шанс найти ее.

Марк вошел в знакомый подъезд, сдерживая биение сердца, поднялся на нужный этаж, остановился, переводя дыхание, у двери. От волнения и внезапно нахлынувшей слабости у него вспотели ладони, лоб покрылся ис­париной. На рубашке проступили темные пятна пота. Все-таки прав был Олег Голубев, врач из Бухарово, когда говорил, что ему нужно отлежаться дней десять...

«Надо купить летнюю рубашку», - невпопад подумал Марк и нажал кнопку звонка. Просто так, на всякий случай...

В квартире стояла тишина. Марк вздохнул и перешел к соседней двери. На этот раз ему открыла молодая девушка. Открыла быстро, словно ждала кого-то. На ней была яркая разноцветная футболка и спортивные брюки, короткие черные волосы подвязаны красной лентой. Увидев незнакомого человека, девушка остановилась, словно наткнулась на стену, и отступила назад.

- Вам кого?

- Здравствуйте, - широко улыбнулся ей Марк, моля про себя Бога, что­бы девушка не испугалась и не захлопнула дверь. У него была обаятельная улыбка, и он знал об этом. - Я ищу вашу соседку, Марту... Вы не знаете, живет она здесь?

- Н-не знаю, - неуверенно пожала плечами девушка, - По-моему, нет. Давно никого не видела - ни ее, ни тетю Таню.

- Кто там, Света?

В прихожую выплыла белокурая дама, с которой Марк разговаривал в прошлый раз. Она тоже узнала его.

- Что вам опять нужно? Я все вам уже сказала! Ходят и ходят...

Она попыталась закрыть дверь, но между ними стояла девушка, кроме того, Марк не дал ей этого сделать.

- Пожалуйста... Я хочу только знать, за последнее время Марта появля­лась здесь хотя бы изредка? Поверьте, я спрашиваю не из простого любо­пытства. Мне очень нужно это знать!

Девушка неуверенно оглянулась на мать.

- Кажется, я видела ее пару раз...

- Давно?

- Может, неделю назад, может, дней десять... Не помню...

- Здорово! - обрадовался Марк. - Она была одна?

- Нет, с каким-то мужчиной...

- Я же говорила, - снова вмешалась женщина, - живет у какого-то мужи­ка...

- Да-да, конечно, - согласился с ней Марк. Он готов был соглашаться хоть с чертом лысым, лишь бы перед ним не закрыли дверь. - А как он выглядел? Не вспомните?

- Ну-у-у, обыкновенно, - вновь пожала плечами девушка, - высокий та­кой, здоровый.

Она развела руками, показывая, видимо, ширину плеч незнакомого му­жика. Судя по размаху рук, человеком, сопровождавшим Марту, был не Тони.

- Ну, что ты говоришь! - вмешалась блондинка, - совсем он даже не та­кой! Сухощавый, невысокий, молодой...

Теперь описание явно соответствовало внешности его друга.

- Ну что ты, мама, какой же он сухощавый... Говорю же, здоровый... Как шкаф!

- Подождите, - перебил ее Марк, не дав дискуссии разгореться. - А вы не слышали, может быть, она к нему обращалась по имени? Ну, как его зовут?

- Да! - вдруг обрадовано воскликнула девушка. - Да! Она сказала ему... Черт! Как же она его назвала?.. У нее ключ в замке застрял... Я вышла, мы поздоровались, я стала спускаться по ступенькам, а она сказала... Она ска­зала: «Виктор, помоги!».

Марк вздохнул с облегчением. У него словно гора с плеч свалилась. Вик­тор! Ну, конечно! В окружении Марты был только один мужчина с таким именем - муж Стаси.

- Спасибо! - Марк отступил назад, дав, наконец, женщинам возможность закрыть дверь. - Вы не представляете, как вы мне помогли!

Вприпрыжку, словно мальчишка, он сбежал по лестнице вниз, уже на пер­вом этаже нос к носу столкнулся с парнем в спортивном костюме, вспомнил о наряде девушки, с которой только что разговаривал, и понял, кого она ждала.

Водитель такси заметно нервничал. Во всяком случае, он вздохнул с об­легчением, увидев Марка.

- Едем?

- Конечно! - взмахнул рукой Марк. - Вперед!

Теперь он точно знал, куда ехать и что делать дальше.

В комитете по охране памятников его встретили, как и в прошлый раз, настороженно. Похоже, Тони тоже побывал здесь в поисках Марты, потому что едва Марк обратился со своими вопросами к той самой дородной пыш­ногрудой начальнице, как она вспылила:

- Я вам уже говорила и коллегам вашим говорила, что Марта взяла отпуск за свой счет! Куда уехала - не знаю! Что вы еще хотите?

- Адрес Стаси, - обворожительно улыбнулся ей Марк, вновь стараясь вложить в улыбку все свое обаяние.

- Да вы с ума сошли! - возмутилась дама. - Мы не даем адресов сотруд­ников кому попало!

- Я - не кто попало! - Марк прижал руки к груди. - Я - друг Марты. Ей грозит опасность. Вы же сами говорите, что ее искал еще кто-то, кроме меня. Я должен найти ее раньше. Поверьте!

Женщина колебалась. И это колебание, то, как она переглянулась со свои­ми сотрудницами, вселило в Марка уверенность в осведомленности сотруд­ниц комитета если не о местонахождении Марты, то, во всяком случае, о том, почему она уехала.

Из комитета Марк вышел с листком бумаги, на котором был написан адрес Стаси.

Она жила далеко от центра. Если бы не водитель - знаток городских улиц, Марк никогда бы не нашел нужный ему дом. Поэтому, добравшись до ме­ста, он щедро расплатился, отпустив машину. Водитель даже присвистнул, получив из его рук несколько новеньких хрустящих купюр.

Марк вошел в подъезд, отыскал в длинном коридоре на шесть квартир ту, что была ему нужна, и нажал на кнопку звонка. Едва утихла трель, при­пал ухом к двери. Ему показалось, что он слышит шаги, шорохи, шепот, но потом все стихло. Он вновь позвонил, и еще, и еще раз. Чувствуя, как его охватывает бессильное бешенство, несколько раз с силой ударил кулаком в дверь и даже пнул ее ногой так, что она жалобно задребезжала.

Что теперь он должен был делать? Жить под этой дверью в надежде, что появится Стаси или ее муж? С чего он решил, что Марта в городе? Потому что ему очень хотелось в это верить?

Марк спустился вниз, вышел из подъезда, повернувшись лицом к окнам, стал разглядывать их, словно надеялся увидеть за равнодушными стеклами знакомое лицо. Но в окнах не было никого и ничего, кроме занавесок и цве­точных горшков. В них не отражалось даже небо.

- Марта! - неожиданно для себя вдруг позвал Марк. - Марта-а-а! Марта- а-а!!!

Он кричал во весь голос не потому, что надеялся, что она отзовется. Ему нужно было выплеснуть свое отчаяние в эти безмолвные, застывшие окна, заставить их очнуться, разбудить в них жизнь...

На втором этаже - в той квартире, куда только что так безрезультатно стучался Марк, - колыхнулась занавесь. Вслед за этим на балконе показался мужчина в обтягивающей могучие плечи футболке. «Здоровый, как шкаф», - очень кстати вспомнил Марк слова девушки - соседки Марты.

Несколько секунд они молча смотрели друг на друга.

- Э, мужик, - неласково произнес «шкаф», - чего орешь?

Марк, не отвечая, бросился обратно в подъезд. Он почему-то был уверен, что на этот раз ему обязательно откроют. И не ошибся. Дверь квартиры на втором этаже открылась, но хозяин не торопился впускать его, встав на по­роге.

- Виктор, - переводя дыхание, не то спросил, не то констатировал Марк.

- Я - Марк!

- И что? - тот по-прежнему смотрел на него неприязненно.

- Я - друг Марты... Я ищу ее...

- Слышь, мужик, - в голосе Виктора слышались угроза и насмешка одно­временно, - чего тебе надо? Меня что, колышет, кого ты ищешь? Стучит тут, понимаешь, кричит... Какая Марта? Полицию, что ли, вызвать?

Марк смотрел на него с все нарастающим удивлением. Он вдруг вспом­нил Стаси - эту фарфоровую куколку с льняными волосами и голубыми глазами. Ее хотелось поставить на полку и сдувать с нее пыль, не трогая руками. И этот пещерный человек - ее муж?! Вот это хамло с квадратной челюстью и низким лбом австралопитека?..

У Марка вдруг возникло острое желание ударить его - с размаху, с разво­рота, в челюсть, так, чтобы стереть с лица наглую усмешку. Но это было глу­по. Во-первых, личное дело Стаси, с кем ей жить. Во-вторых, вряд ли удар в челюсть мог привести к нужному результату. И, в-третьих, вынужден был с внутренним вздохом признать Марк, силы неравны. Ему, ослабленному болезнью, не справиться с этим здоровяком.

Марк сжал пальцы в кулак и разжал.

- Скотина! - отчетливо произнес он, вложив в это слово все свое пре­зрение, повернулся и пошел к лестнице. Он бы не удивился, если бы Виктор ударил его, но этого не случилось.

- Э, мужик, - вновь окликнул его Виктор, - чего приходил-то?

Обернувшись, Марк произнес фразу, на которую полчаса назад «купи­лась» начальница комитета по охране памятников:

- Марте грозит опасность. Если я ее не найду, может произойти непопра­вимое. .. Готов взять грех на душу?

Он не стал дожидаться ответа, повернулся и начал медленно - ступенька за ступенькой - спускаться вниз.

- Марк, погоди! - вдруг нормальным голосом позвал его Виктор.

Марк поразился внезапной перемене. Вместо австралопитека в дверях квартиры стоял нормальный, добродушный с открытым лицом и хорошей улыбкой человек и с любопытством разглядывал нежданного гостя.

- Давай, заходи! - широким жестом пригласил его Виктор. - Не обижайся - маленькая проверка.

И дружелюбно хлопнул Марка по спине так, что тот едва удержался на ногах.

Марк вошел в квартиру и огляделся. Небольшая и в то же время простор­ная прихожая, налево - арка, ведущая в комнату, направо - коридор и кух­ня. Квадратная комната имела два окна - одно выходило во двор, второе, скорее всего, смотрело в торец соседнего дома. Диван, большой круглый стол, четыре мягких стула с высокими стенками. В углу между окон - теле­визор и музыкальный центр. В противоположном углу - что-то вроде рабо­чей зоны: письменный стол, компьютер, полки, уставленные книгами.

Стены комнаты были увешаны портретами Стаси. Она была повсюду: улыбалась, смотрела задумчиво, хмурилась, смеялась. Как же надо любить человека, подумал Марк, чтобы, имея рядом с собой оригинал, окружить себя еще и бесконечным количеством копий. Он переходил от одной фото­графии к другой, разглядывая их с интересом, и вдруг споткнулся: на него смотрела Марта.

Снимок был удивительно красивый: подружки, обнявшись, смеялись в объектив фотоаппарата, запечатлевшего и обожженный нос Марты, и вес­нушки Стаси, и растрепанные ветром волосы, украшенные венками из по­левых ромашек. УМарка заныло сердце - так хороша была на этом снимке Марта!

- Это в прошлом году... - сзади незаметно подошел Виктор. - Мы ездили купаться, а рядом с озером было целое поле ромашек. Ну, пойдем!

За то время, что Марк рассматривал фотографии, Виктор успел накрыть на стол. В центре красовалась неизбежная в таких случаях бутылка водки, на тарелках - на скорую руку порезанный хлеб, аппетитное белое сало с розовыми мясными прожилками, с коричневой шершавой корочкой, по­блескивающей кристалликами соли, холодная картошка в «мундире». В ка­стрюльке на плите уже закипела вода - Виктор ловко бросил туда горсть маленьких, аккуратных домашних пельменей.

- По-холостяцки... - улыбнулся он. - Садись. Ну, давай, за знакомство!

Они выпили по стопке. Виктор подвинул к Марку сало и картошку.

- Закусывай. Сейчас пельмени подоспеют.

Сало таяло во рту. Марку, месяц проведшему на больничных кашах и протертых диетических супчиках, казалось, что вкуснее он ничего не ел.

Тем временем сварились пельмени. Виктор опрокинул содержимое ка­стрюльки в дуршлаг, подождал, пока стечет вода, и высыпал горячие ду­ховитые пельмени в глубокую чашку. Туда же кинул здоровенный кусок масла. Да, в этом доме, несмотря на трудности с продовольствием, явно не бедствовали.

- Ешь, ешь! - Виктор снова разлил по рюмкам водку. - Не обижайся на меня. Сам подумай, я же тебя не знаю. А вдруг ты переодетый демполовец? Правильно?

- Правильно, - согласился Марк. У него вдруг закружилась голова - не то от волнения, не то от запахов еды, не то от выпитой водки. - А почему поверил?

- Почему? - рассмеялся Виктор. - Потому что тебе очень хотелось дать мне в морду! Ты же меня провоцировал! А Демполу это не с руки. Зачем им внимание привлекать?

- Ну, - помолчав, спросил Марк, - так где же Марта?

- Не-е-ет, - Виктор упрямо помотал головой и подвинул к нему чашку с пельменями, - так дело не пойдет. Ты сначала выпей, закуси, потом о делах разговаривать будем. Такой у нас в доме порядок.

Марк посмотрел на него внимательно. Выражение лица у Виктора было непоколебимым. Марк с трудом заставил себя проглотить несколько пель­меней и решительно отодвинул тарелку.

- Не хочу... Говори!

Виктор печально поскреб пальцем клеенку.

- Видишь ли, в чем дело. Сказать тебе этого я не могу.

- То есть? - опешил Марк.

- У меня указание четкое - никому ни слова! И насчет тебя оговорок не было.

- Ты что, гад?! - вскочил на ноги Марк. - Ты что меня тут байками кор­мишь?

- Тихо, тихо, - замахал на него руками Виктор, - ты сядь, не гоношись. Ну, давай так. Посиди тут, а я смотаюсь туда-сюда, узнаю, что Марта по поводу вашей встречи думает...

Он не успел договорить, как Марк в бешенстве кинулся на него, уже не думая о разнице в весовой категории. Реакция у Виктора оказалась отмен­ной - на полпути он перехватил Марка, сцепил у него на спине огромные ручищи, крутанул вокруг себя, усадил на табурет, с которого сам только что соскочил.

- Тю, бешеный! - с удивлением и восхищением воскликнул он. - Остынь! Слышишь? Не справиться тебе со мной!

У Марка потемнело в глазах, а грудь сдавило так, что он захрипел и, за­дыхаясь, рванул ворот рубашки.

- Ну, погоди, - примиряющее сказал ему Виктор, - подумать же надо, как лучше сделать. Давай, выпьем, успокоимся...

- Не буду я с тобой пить! - с дрожью в голосе произнес Марк. - Сволочь ты, ну и сволочь! Сальце, пельмешки... Да пропади ты пропадом со своими пельмешками! Я же тенью твоей стану, я же по пятам твоим ходить буду... Куда ты, туда и я... Пока не приведешь меня к ней...

Виктор смотрел на него без злобы. Напротив, в его взгляде даже таилось сочувствие - по крайней мере, Марку так показалось.

- Два сапога пара, - вздохнул Виктор. - И та такая же бешеная. Как что в голову попадет - черта с два выбьешь. Ну, ладно, разбирайтесь сами. По­дожди, сейчас переоденусь.

Когда он вышел, Марк трясущейся рукой плеснул себе в рюмку водки, выпил, поморщившись, закусил подтаявшим салом.

Ехали они долго, не менее получаса. Пересекли весь город, выехали на кольцевую дорогу, опоясывавшую Синегорск, двинулись в сторону аэро­порта. На одной из дорог, лучами разбегавшихся от кольцевой, Виктор свернул. Теперь они ехали вдоль лесополосы, миновали несколько теплич­ных хозяйств, где выращивали огурцы, помидоры и прочую зелень, въе­хали в небольшой поселок. Спустя еще несколько минут остановились у трехэтажного, расположенного буквой «Г» здания из белого кирпича, возле которого стояли несколько машин с красными крестами на бортах.

- Что это? - не сразу понял Марк.

- Больница, - коротко бросил Виктор. - Вылезай, приехали.

Посетителей в просторном прохладном холле было немного. Гардероб­щица, пожилая женщина, дремала, сидя на стуле за стойкой гардероба. Вик­тор разбудил ее, о чем-то пошептался, сунул желтую бумажку, и женщина подала им два черных пакета. В пакетах оказались синие полиэтиленовые бахилы, шапочки из тонкой, похожей на марлю, бумаги и такие же маски. В довершение всего гардеробщица сняла с вешалки два белых халата и по­сле того, как перевоплощение, наконец, было завершено, пропустила их в длинный гулкий коридор.

Виктор, судя по всему, уже бывал здесь. Он уверенно шел вперед семи­мильными шагами. Марк молча следовал за ним. Они прошли по коридору, спустились по лестнице в подвал и очутились в длинном тоннеле, освещен­ном матовыми, совершенно белыми лампами. Вдоль стен тянулись трубы отопления, какие-то кабели, а на каждом углу висели белые листки бумаги со зловещими черными указателями: «Морг». Судя по направлению стре­лок, Виктор и Марк шли именно туда.

Марку этот тоннель почему-то напомнил подвал в Центральном отделе­нии Демпола, где располагались камеры для арестантов. Ему стало так не­уютно, что он даже поежился. А, может, в тоннеле было просто холодно.

За все время они не встретили ни одного человека, и от этого тоже становилось жутко, словно впереди, действительно, не было ничего, кроме оби­тели мертвых.

Очередной листок бумаги с черной стрелкой указал налево, и кори­дор повернул именно туда, но Виктор с Марком стояли перед ступень­ками, ведущими к голубой деревянной двери. Они открыли ее и вошли в теплый и светлый холл. Там сидели несколько женщин в больничной одежде, мужчины, пришедшие, видимо, навестить своих жен, за столом, прислонившись к стене, дремала медсестра. На появившихся неизвест­но откуда мужчин в халатах и масках никто не обратил ни малейшего внимания.

Марк и Виктор пересекли холл, поднялись на второй этаж. Здесь тоже было много женщин, среди которых, сразу увидел Марк, встречались и бе­ременные. «Хорошая идея, - подумал он, - спрятать беременную женщину среди таких же, как она. Кто станет искать ее здесь?»

Тем временем Виктор уверенно подошел к одной из дверей, постучал, прислушался и, видимо услышав ответ, открыл. Заглянул внутрь и, посто­ронившись, уступил дорогу Марку.

- Заходи...

С бьющимся сердцем Марк переступил порог палаты. Это была малень­кая, узкая, как пенал, комнатка. У стены - кровать, рядом - тумбочка, на­против - детская кроватка и высокий квадратный столик с бортиками, кран с раковиной возле двери - вот и все убранство. На кровати сидела женщина в легком халатике, в такой же, как у Марка, шапочке и белой маске. Из-под шапочки выбивалась прядь темных волос. На руках женщина держала туго спеленутый сверток. Марк сначала даже не понял, что в нем, в этом свертке. Он не был готов увидеть то, что увидел.

Марк скорее почувствовал, чем узнал, кто эта женщина. Ноги у него вне­запно ослабли и подкосились - он, пожалуй, впервые понял смысл фразы «ноги подкосились». Ему нужно было сделать только три шага, всего три шага... Марку казалось, что время остановилось, пространство сгустилось вокруг него, и он с трудом продирается сквозь белое, туманное, оглушаю­щее нечто. Марта так же медленно поднималась ему навстречу. В первую минуту и она не поняла и не узнала, кто скрывается за маской. А когда поня­ла, то рванулась к нему с коротким криком. И этот крик разорвал в клочья вязкий белый туман, сковывавший движения Марка, дав ему возможность двигаться, говорить, слышать...

Он успел сделать лишь два шага - на третьем столкнулся с Мартой, схва­тил ее в охапку, ткнулся губами в ее губы. Почувствовав вкус ткани, сорвал с лица сначала свою маску, потом освободил Марту от досадной помехи, мешающей их губам встретиться.

Он целовал ее в щеки, в лоб, в губы, в зажмуренные глаза, снова в губы, ощущая запах ее кожи, вкус ее слез. Наверное, у него у самого бежали сле­зы, но Марк этого не чувствовал и не замечал. Он наконец-то целовал свою Марту - и не было для него ничего важнее в эту минуту.

- Я люблю тебя! - бормотал он сбивчиво. - Я так люблю тебя! Прости меня! Прости! Я с ума сошел... Ты простишь меня?..

Недовольное кряхтенье остановило его. Марта отстранилась...

Марк видел новорожденных, но этот показался ему таким маленьким! Он хмурил светлые бровки, недовольно морщил крохотный лобик, сердито ше­велил губками - в общем, явно собирался заплакать.

- Солнце мое! Радость моя! - Марк взял его дрожащими руками, чув­ствуя, что еще минута - и сердце его разорвется от нежности, прижался губами к теплой упругой щечке.

- У него глаза серые, - всхлипнув, сообщила ему Марта, - как у тебя!

Держа в одной руке сына, другой Марк сгреб Марту, прижал ее к себе...

Они сидели, обнявшись, на узкой кровати, не в силах оторваться друг от

друга.

- Как я соскучился по тебе! Как я соскучился! Больше никогда не расста­немся! Всегда теперь будем вместе... Ты, я и... Как его зовут?

Он отпрянул, посмотрел на Марту.

- Как его зовут?

- Не знаю, - засмеявшись, пожала она плечами. - Твой сын, ты и выбери ему имя.

- Митя, - вдруг сказал Марк, - пусть он будет Митя!

- Пусть! - легко согласилась Марта, снова прижалась к Марку, положила голову ему на грудь.

- Где ты был?! Где ты был так долго?! Я так ждала тебя...

- Я расскажу, я все расскажу тебе потом...

Дверь распахнулась. В палату вошла медсестра. За ее спиной маячил, де­лая руками непонятные знаки, Виктор.

- Что такое? - возмутилась сестра. - Кто разрешил? Почему посторон­ние? В неурочное время? Без маски?

Марк торопливо натянул на лицо маску.

- Вон отсюда! - воинственно наступала на него медсестра.

Марк ухитрился обойти ее и, уже стоя в дверях, прокричал Марте:

- Когда тебя выписывают?

- Через три... - она показала ему три пальца, - через три дня...

- Хорошо, я заберу тебя, заберу...

- Пошли! - Виктор буквально выдернул его из палаты, потащил за собой по коридору под удивленными взглядами женщин. - Уходим, не то такой шухер сейчас поднимется!

- Разве посещения запрещены? - удивился Марк.

- Только по пропуску. А пропуск - по паспорту, - коротко пояснил Вик­тор. - По паспорту я - ее муж. А ты кто?

Обратно, сокращая путь, они вышли через холл роддома. Только в маши­не до Марка дошел смысл сказанного: по паспорту муж Марты - Виктор. Точнее, ребенка родила не Марта Полянская, а Стаси Рябцева, и отец маль­чика - не он, Марк, а Виктор. Это известие повергло его в шок.

- Как же теперь? - спросил он у Виктора. - Как быть теперь? Ну, я-то с до­кументами вопрос решу. А вы - как? Теперь по всем базам данных у вас есть ребенок! А если своего решите?..

- Не решим, - внезапно нахмурившись, сверкнул на него глазом Виктор, - не решим. Бесплодная Стаси. Не будет у нее детей. Никогда.

- Прости, - ошеломленно пробормотал Марк, - я не знал.

- А мы никому и не говорили. Делаем вид, что не торопимся. Знаешь, я, что греха таить, даже обрадовался этой ситуации - с Мартой. Хоть по до­кументам, а мой. Я бы любил его... А тут ты... Эх, не надо было мне тебя в дом пускать, не надо...

И рассмеялся невесело, посмотрев на растерявшегося от этих слов Марка:

- Шучу!

11.

- Проснитесь! - кто-то тряс Марту за плечо. - Слышите, проснитесь!

Она открыла глаза. На столе горел ночник. За окнами стояла тихая, на­полненная духотой иссиня-черная ночь. Над Мартой склонилась медсестра - совсем девочка, видно только что закончившая медучилище, а, может, практикантка.

- Проснитесь!

- Что?.. Что такое?.. - Марта оторвала голову от подушки, посмотрела на сестричку, перевела взгляд на сына. Он мирно спал в своей кроватке.

- Вам нужно уходить! Вам немедленно нужно уходить! - девушка огля­дывалась на дверь, ее трясло от страха. - Вставайте, пожалуйста, вставайте!

- Ты с ума сошла? - окончательно проснувшись, возмутилась Марта. - Ночь на дворе... Сколько времени?

- Пожалуйста, послушайте меня, - девушка молитвенно сложила на груди руки, - если вы сейчас не уйдете, утром может быть поздно!

Все оказалось просто и страшно. Девушка должна была заступить на вечернее дежурство в восемь вечера. Пришла она, разумеется, немного раньше, чтобы спокойно переодеться, попить чаю, просмотреть все на­значения на ночь и утро. Для того и зашла в ординаторскую. Дверь в кабинет открывалась неслышно. Белая ширма разделяла комнату на две части. За ширмой, там, где стоял стол, кто-то разговаривал по телефону. Девушка сначала не поняла, кто и о чем. А когда прислушалась, пришла в ужас. Медсестра, у которой она и должна была принять дежурство, гово­рила с инспектором Демпола. Такие инспектора курировали родильные дома - проверяли наличие и правильность всех документов у женщин, поступавших в больницу, сообщали в Демпол, если что-то было не так. В общем, выполняли черную работу.

На этот раз речь шла о роженице по имени Анастасия Рябцева. На­сколько поняла студентка, медсестра застала у нее в палате при весьма недвусмысленных обстоятельствах мужчину, в то время как человек, ранее называвший себя мужем, торчал в коридоре. Заинтересовавшись этим, медсестра решила посмотреть медицинскую карту, хранившуюся у главврача родильного отделения. И к великому своему удивлению об­наружила, что в карте нет ни сертификата Комиссии по народонаселе­нию, разрешающего семье Рябцевых завести ребенка, ни направления из женской консультации, где каждая беременная женщина должна была в обязательном порядке наблюдаться на всем протяжении беременности. Не было ничего, кроме паспорта! Но, открыв паспорт, бдительная мед­сестра обнаружила, что на фотографии изображена женщина, абсолют­но не похожая на ту, которая в данный момент находилась в палате со своим новорожденным ребенком. Налицо были незаконное рождение и откровенное злоупотребление главврачом своим должностным по­ложением. Девушка не слышала, разумеется, что отвечала инспектор Демпола, но по репликам медсестры поняла, что до утра никаких дей­ствий предприниматься не будет - видимо, инспектору совершенно не хотелось на исходе дня ехать в роддом и заниматься выяснением всех обстоятельств.

Студентка на цыпочках выскользнула за дверь. Весь вечер она ходила под впечатлением услышанного, а когда все уснули, решила, что стоит все - таки предупредить Анастасию Рябцеву или как там зовут эту женщину об угрозе, которая нависла над ней. Ей, безусловно, было страшно, но когда она пред­ставила, что завтра у матери отнимут ребенка, жалость пересилила страх.

Марта сидела, как оглушенная. Рассказ сестрички-практикантки поверг ее в состояние, близкое к шоку. Ей казалось, что все самое страшное уже позади, что теперь, когда вернулся Марк, ей вообще ничего не угрожает, что нужно подождать всего только несколько дней, и она вернется домой - к Аде, к матери, к Марку. Вернется не одна - с сыном Митей, любимым, долго­жданным, выстраданным...

- Надо уходить, пока все тихо, - торопила ее девушка. - Не дай Бог, роже­ницу привезут. Все забегают, засуетятся... А там и рассвет.

- Куда же я пойду? - все еще не могла поверить в случившееся Марта. - Мне и идти-то некуда. Я же из города, у меня в поселке никого нет... По­звонить... Мне надо позвонить!

- С ума сошли! - ахнула девушка. - Телефон на посту, вдруг кто-нибудь услышит?!

- Я быстро, - убеждала ее Марта. - Одну минутку... Я позвоню, и за мной приедут. Пожалуйста!

- Ну, хорошо, - поколебавшись, согласилась практикантка. - Только очень быстро. И скажите, что будете ждать на улице...

На цыпочках, стараясь не производить ни малейшего шума, Марта в со­провождении сестрички дошла до стола, где горел ночник, стоял телефон и приготовленный на утро поднос с лекарствами - таблетками и мензурками.

Марта не думала долго о том, где мог быть Марк, - конечно, в квартире Тони. Она набрала номер, но телефон не отвечал. Тогда она решила позво­нить Виктору, но и того почему-то не было дома.

- Быстрее! - постоянно оглядываясь, шипела практикантка.

- Сейчас, сейчас, - кивнула ей Марта. Подумала немного и позвонила Кате в надежде, что та еще не спит, что Тони не на дежурстве и что он знает, где находится Марк

Катя взяла трубку сразу.

- Алло!

В трубке глухо слышались чьи-то голоса, смех, и Марта поняла, что у Кати гости.

- Катя, - прошептала она в трубку, - Катя, ты меня слышишь?

- Алло, кто это? Вас плохо слышно!

- Катя, - Марта чуть повысила голос, - это _я..._

Она покосилась на практикантку - ей не хотелось называть при девушке свое имя, но девушка не слышала - она настороженно наблюдала за кори­дором.

- Это Марта...

- Марта! - Катя даже закричала от радости. - Вот здорово! Откуда ты...

Марта не успела ответить, в трубке что-то зашуршало, застучало, Катин голос уплыл куда-то в сторону, и через секунду она услышала голос Марка:

- Марта? Это ты? Что случилось?

Конечно, звонок из роддома посреди ночи мог означать только одно - что-то случилось.

- Марк, - торопливо зашептала она, прижавшись губами к мембране трубки, - приезжай, слышишь? Приезжай скорее, забери меня...

- Что случилось?

Если в первый раз это был только дежурный вопрос, то теперь в голосе Марка заплескался страх.

- Приезжай... Я буду ждать тебя на улице... Слышишь? На улице!

Марта положила трубку. В сопровождении медсестры она вернулась в па­лату. При свете ночника собрала в пакет всякую мелочь, лежавшую в тум­бочке - мыло, зубную щетку, кошелек, косметичку, хранившую не только крем, помаду и пудру, но и ключи от дома... Подошла к Мите, безмятежно сопевшему в своей кроватке. У нее защемило сердце. Бедный мальчик! Не успел родиться и уже вынужден бежать! Неужели ее сын обречен на вечные скитания? Обречен на то, чтобы всю жизнь быть вне закона?...

- Вот, заверните его...- сестричка протянула ей теплую пеленку. Марта согласно кивнула. Июнь июнем, а ночи прохладные. Она как-то не подумала о том, что самой ей придется идти в тоненьком халате и в тапочках на босу ногу. Она вообще не думала в этот момент о себе. Только бы Митя не про­снулся и не заплакал!

Она взяла на руки ребенка. Медсестра выглянула за дверь, махнула ру­кой. Осторожно, крадучись, они прошли по коридору, спустились на пер­вый этаж.

Медсестра вела ее тем же путем, каким утром пришли Марк и Виктор. Они пересекли темный холл - в глубине светилась стеклянная дверь: за ней начиналось приемное отделение, вошли в тоннель, по-прежнему, несмотря на глубокую ночь, залитый белым безжизненным светом.

- Только бы никого не встретить! - девушка повернула к Марте мертвен­но-бледное лицо.

И пока они шли по этому страшному тоннелю, Марта все время твердила, как заведенная: только бы никого не встретить! Только бы, только бы...

Они вышли в полутемный коридор с десятком дверей. Часть из них была приоткрыта, в них даже горел свет, но не слышалось никаких звуков. Де­вушка прижала палец к губам:

- Тс-с-с, это приемное отделение...

Марта прислушалась. Из глубины коридора, действительно, доносились голоса и даже негромкая музыка. Там, по всей видимости, отдыхали дежур­ные врачи и медсестры в отсутствие срочных больных.

Марта и практикантка прошли до конца коридора. Темная, обитая дерма­тином дверь была закрыта на засов. Девушка с трудом открыла его - засов гулко брякнул, и женщины от страха обе присели. Но в приемном никто ничего не услышал. Тогда практикантка толкнула дверь, и они вышли на бетонное крыльцо. Это был черный ход. В десяти метрах от него громозди­лись мусорные баки. Видимо, этой дверью пользовались со вполне опреде­ленной целью - через нее из больницы выносили мусор и прочие отходы больничного производства.

- Здание обогнете и выйдете на дорогу, - девушку бил озноб - не то от страха, не то от холода: ночь была прохладной. - Идите до перекрестка, там налево. Никуда не сворачивайте, эта дорога ведет в город, другой нет. Если за вами приедут, то вы не разминетесь. Только постарайтесь держаться в тени, не выходите на свет - вдруг кто-нибудь увидит.

- Спасибо, - Марта взяла пакет в ту же руку, какой прижимала к груди Митю, освободившуюся подала девушке. - Никогда вас не забуду!

- Помоги вам Бог! - вдруг с чувством произнесла девушка. Она порыви­сто обняла Марту, оттолкнула от себя, а когда та шагнула с крыльца и пошла по дорожке, истово перекрестила ее.

12.

Марта замерзла уже через несколько минут после того, как покинула сте­ны больницы. И порадовалась тому, что завернула сына в теплую пеленку. Чтобы хоть немного согреться, прижимала его к себе, но это мало помо­гало - свежий ночной ветерок дул в спину, пробирался под легкий хала­тик, холодил кожу. Марта обогнула здание больницы и по залитой желтым неживым светом аллее пошла по направлению к дороге. Позади осталась небольшая площадь, где мирно дремали несколько машин скорой помощи.

Марта свернула налево и оказалась в другом мире. Фонари стояли друг от друга на расстоянии не менее десяти метров, круги света не пересекались между собой. Чтобы попасть в освещенное поле каждого следующего фона­ря, нужно было пройти какое-то расстояние в полутьме. В этом было что-то сюрреалистическое - свет и тьма, сменявшие друг друга.

Поселок спал. Марта шла мимо домов с черными, потухшими окнами, мимо глухих заборов, мимо склонившихся в скорбном молчании деревьев. Они провожали ее траурным молчанием, в котором таилась скрытая угро­за. Марта шла по улице, вздрагивая от каждого шороха, ей казалось, что за каждым поворотом, за каждым палисадником ее ждет беда. Она понимала, что на самом деле никому нет ни малейшего дела до одинокой женщины с ребенком на руках, которая вместо того, чтобы спокойно спать, бредет неиз­вестно куда, но это мало утешало - все равно ей было невероятно страшно.

Марта снова вспомнила свой сон - тот самый, в котором она бежит, бе­жит куда-то и не знает, где укрыться, где спрятаться. Ей показалось, что вот теперь этот сон обернулся явью, с той только разницей, что на руках у нее была не Адель, а маленький, беззащитный, ни в чем не повинный Митя...

Она шла уже минут десять, когда улица закончилась, и дорога потянулась вдоль лесополосы. Умирая от страха, Марта продолжала идти, потому что остановиться она просто не могла. Фонарей на шоссе уже не было, так что она шла при свете луны и ярких июньских звезд, в изобилии высыпавших на небо. Пару раз мимо нее в сторону города, прошелестев шинами, про­скользнули машины, осветив ее резким, ядовитым светом фар. Встречных же пока не было ни одной, и Марта, понимая, что раньше, чем через 15-20 минут Марк до нее добраться не сможет, молила Бога, чтобы не было нико­го и далее. Люди сейчас пугали ее больше, чем их отсутствие.

Эта машина вывернула откуда-то с проселочной дороги - Марта увидела ее приближение задолго до того, как смогла разглядеть автомобиль. Про­сто между деревьев мигали, подпрыгивая, расплывчатые белые огни, и чем ближе они приближались, тем более отчетливыми становились. Сначала шум мотора был не слышен. Потом все совместилось, машина выскочила на шоссе, повернула, облив Марту светом, проскочила немного вперед и остановилась.

Марта тоже встала. Привлекать к себе внимание посторонних людей не  входило в ее планы, но, судя по всему, пассажиры ночного автомобиля за­интересовались одинокой путешественницей. Двое мужчин - молодых и здоровых - вышли из машины и приблизились к ней.

- Эй, подруга, - весело и слегка нагловато сказал один, - ты чего по ночам бродишь?

- Да у нее ребенок! - воскликнул второй. - Вот это да! Из роддома, что ли, сбежала?!

Они оба уставились на нее, словно на редкое животное. Марта молчала, переводя взгляд с одного на другого. Парни не проявляли никакой агрес­сии, напротив, были настроены доброжелательно и даже сочувственно. Удивительно, но они были похожи друг на друга как две капли воды с той лишь разницей, что первый выглядел старше.

- Куда ж ты в таком виде? - спросил он. - До ближайшего поста? Да и не дойти тебе... Смотри, - повернулся он к брату, - она же в больничных тапочках!

- Давай-ка в машину, - второй, тот, что моложе, взял ее аккуратно под локоть, потянул к себе.

Марта попыталась сопротивляться. Несмотря на доброжелательный на­строй парней, у нее не было ни малейшего желания ехать с ними. Тем более, что с минуты на минуту должен был появиться Марк.

- Нет- нет, спасибо, - она осторожно освободила рукав халата, который держал цепкими пальцами один из парней, - спасибо, вы езжайте, езжайте! Вам не о чем беспокоиться.

- Ну, уж нет! - возмутился тот. - Оставить тебя одну на дороге? Да ты не бойся, мы добрые, мы не кусаемся!

И, запрокинув голову, расхохотался весело и заливисто.

Они все-таки затащила ее в машину. Марта не кричала и не вырывалась: кто знает, начни она сейчас по-настоящему сопротивляться - и настроение у ее не то спасителей, не то похитителей поменяется на прямо противопо­ложное. Что ждет ее тогда? Что ждет ее сына? Сжавшись в комок на заднем сиденье автомобиля, Марта думала об одном: только бы оставили живой! Только бы оставили живой! Все остальное не страшно...

Они успели проехать не более ста метров, когда на шоссе замигали, при­ближаясь, огни встречной машины. Она на бешеной скорости пронеслась мимо.

- О! - сказал молодой, повернувшись к Марте. - Демпол! Не по твою ли душу? Видишь, как мы вовремя. Сейчас бы они с тобой церемониться не стали.

Парень разглядывал ее с любопытством. Марта, в свою очередь, изучала его физиономию. Ему было лет двадцать пять, не больше. Высокий, здоро­вый, с крутыми плечами, крепкой бычьей шеей, на которой сидела большая круглая голова. Парень, видимо, побрился наголо, но сейчас волосы уже на­чали отрастать и на темечке торчали, словно пучок болотной травы. У него были узкие, слегка раскосые светлые глаза, крупный нос картошкой, слегка толстоватые губы. В общем, его нельзя было назвать красавцем, но страш­ным парень тоже не был. У него была скорее приятная внешность, которую особенно украшала улыбка, простая и бесхитростная.

Старший бросал на нее настороженные взгляды в зеркало заднего вида. От брата, а они явно были братьями, его отличали лишь скулы, несколько более выраженные, да узкие, сердито поджатые губы. Похоже, он был не слишком доволен тем, что Марта оказалась в их машине.

Ехали они не долго. Уже через несколько минут повернули на проселоч­ную дорогу, засыпанную мелким гравием, разлетавшимся из-под колес ав­томобиля, и вскоре подъехали к какой-то деревне. На самой окраине стоял двухэтажный кирпичный дом, обнесенный черной кованой оградой. Ма­шина притормозила у ворот, которые тут же отошли в сторону, въехала в просторный двор и остановилась у крыльца.

Молодой парень вышел первым. Распахнул заднюю дверцу, картинно протянул Марте руку:

- Прошу!

Она не заставила себя ждать. Опершись на твердую мужскую руку, вы­шла из машины, огляделась и поняла, что попала в клетку. Возле ворот сто­яла будка, в ней - охранник. На цепи - большая черно-рыжая овчарка. Ви­димо, просто так сюда никого не пускали и уже точно никого не выпускали. Но даже в эту минуту она еще не сообразила, что же это за особняк.

- Пойдем... - Парень снова как там, на шоссе, взял Марту под локоть и повел ее в дом.

Обитатели странного дома явно спали. Во всяком случае, в просторном холле, где они оказались, горел лишь ночник на стене у двери. В комнате, на первый взгляд, ничего необычного не было: у стены большой угловой диван, в центре - обеденный стол, окруженный добрым десятком стульев. Судя по всему, здесь жила большая и дружная семья - раз они обедали все вместе в столовой, а не по одиночке на кухне. Здесь же - непременный теле­визор, причем - огромный, возле дивана - круглый стеклянный столик на колесиках. В общем, ничего такого, что могло бы вызвать подозрения.

- Петровна-а-а! - позвал парень, включая верхний свет. - Петровна, спишь, что ли?!

Из темной арки, прятавшейся в глубине комнаты, выплыла невысокая, полнотелая женщина лет пятидесяти в красивом домашнем халате, из-под которого виднелась ночная сорочка.

- Тише, полуночник! - прикрикнула она, едва появившись в холле. - Де­вок перебудишь!

- Некогда спать, - хохотнул парень, - работать надо! Вот, смотри, новень­кую тебе привезли. Нравится?

Только сейчас до Марты стало доходить, куда она попала. Это был бор­дель. Самый настоящий бордель, каких практически не было в Синегорске, благодаря указу о выносе всех развлекательных заведений, за исключением кино- и театров, за черту города. Бордели почему-то причислили к развле­кательным заведениям, так что дислоцировались они в ближайших к столи­це поселках и деревнях.

На самом деле публичные дома, конечно, были запрещены. Официально. Как, впрочем, игровые клубы, казино и прочее, где можно было утолить жажду страсти к легким деньгам и легкой любви. Неофициально же вокруг Синегорска существовал целый пояс из подобного рода заведений. Время от времени полиция устраивала облавы, о которых владельцы борделей и игорных клубов почему-то всегда знали заранее. На недельку-другую ночная жизнь замирала, а потом все возвращалось на свои рельсы. Да и кому было выгодно резать курицу, несущую золотые яйца? Владельцы игорных заведе­ний существовали под вывеской кафе, ресторанов или клубов по интересам и платили в местные бюджеты пусть небольшие, но все-таки налоги, хотя это и не освобождало их от другой повинности - нести хрустящие бумажки прямиком в кабинеты начальства всех мастей. Ну, а владельцы публичных домов, частенько скрывающихся под вывеской частных гостиниц, «отстеги­вали» еще больше и еще чаще. Благодаря этому дома главы местной админи­страции, начальников полиции и местного отделения Демпола заметно вы­делялись на фоне скромных, если не сказать убогих, деревенских построек.

- Устрой ее переночевать, - парень слегка толкнул Марту в спину, но от неожиданности та вылетела на середину комнаты и чуть не упала, с трудом удержавшись на ногах. Митю она так резко прижала к груди, что малыш проснулся и заплакал.

- Чш-ш-ш... - покачала его Марта, - тише, тише, маленький...

Петровна подошла к ней поближе, осмотрела с ног до головы, поверну­лась к парню.

- Степан, ты что? Где вы ее подобрали? Зачем нам девка с ребенком? С ума вы с братом сошли, что ли?!

- Ладно, ладно, - примирительно произнес Степан, - не ругайся! На до­роге мы ее нашли, из роддома сбежала. Не бросать же среди ночи! Пусть переночует, а завтра решим, что с ней делать.

- И решать нечего! - упрямилась женщина. - А если ее Демпол ищет? Они ж всю округу перевернут! Знаешь, что за укрывательство бывает? В тюрьму захотел? Увезите ее, откуда взяли, от греха подальше!

Степан стоял, набычившись, и смотрел на нее исподлобья. Похоже, он не привык, чтобы ему перечили. А, может, на этот раз просто коса нашла на камень.

- Я сказал, она останется! Завтра разбираться будем. И Демполом меня не пугай. Слава Богу, пуганые!

- Идем! - сверкнув на парня злыми глазами, Петровна дернула Марту за рукав халата. И пошла по лестнице на второй этаж. Марта двинулась вслед за ней, ощущая на себе взгляд Степана.

Женщина, что-то бормоча вполголоса, провела ее по коридору, в который выходили несколько закрытых дверей, остановилась возле одной, вошла и включила свет.

В комнате, где очутилась Марта, стоял туалетный столик, двухстворчатый шкаф и две кровати. На одной из них кто-то спал. Когда свет вспыхнул, этот кто-то заворочался, оторвал голову от подушки и сел на постели. Это была девушка лет двадцати - круглолицая, курносая, с необыкновенно яр­кими, сочными полными красными губами, резко выделявшимися на блед­ном лице, с высокой пышной грудью и растрепанными черными волосами. Все остальное было скрыто под одеялом.

- Что... что такое? - сиплым со сна голосом беспокойно спросила она. - Я сегодня не работаю!

- Да спи ты, заполошная! - махнула на нее рукой Петровна и, отступив в сторону, пропустила вперед Марту. - Вот кровать. Располагайся. Туалет в конце коридора. Там же душ.

Марте показалось, что женщина смягчилась, словно поняла, что злиться на ночную гостью нет никаких причин - не по своей же воле она сюда при­шла.

- Извините, - вежливо сказала она, когда Петровна уже повернулась к двери. Та остановилась, взглянула на нее удивленно. - Извините... У меня нет ни пеленок, ни подгузников. Не могли бы вы чем-то помочь?

- А у меня здесь не склад, - неожиданно злобно прошипела Петровна,

- и памперсов для таких шалав, как ты, не припасено! Головой надо было думать, прежде чем рожать да из роддома бежать... А вы, видать, все только одним местом думать умеете!

И выскочила из комнаты.

Ошарашенная Марта опустилась на кровать. Такой реакции на вполне, с ее точки зрения, безобидную и естественную просьбу она не ожидала. За кого приняла ее эта странная женщина? И откуда столько яда в ее словах?

- Не обращай внимания! - девушка громко, со вкусом зевнула, широко открыв рот и продемонстрировав великолепные зубы. - На нее иногда на­ходит.

Она привалилась к стенке, с интересом разглядывая Марту.

- Меня зовут Мила, а тебя как?

- М-м-м... Стаси!

Марта почему-то подумала, что называть настоящее имя все же не стоит.

- Это твой ребенок?

- Конечно!

- Откуда ты взялась?

Марта положила уснувшего Митю на кровать, встала, подошла к окну, чуть отдернула занавеску. Яркие фонари освещали просторный двор. Метрах в де­сяти от дома высилась чугунная ограда. Может быть, одна бы Марта и смогла перелезть через нее, но с ребенком на руках...

- Отсюда можно убежать? - так и не ответила она на вопрос девушки.

- Убежать? - удивилась та и расхохоталась, запрокинув голову и вновь по­казав свои белые зубы.

В этот момент в комнату вошла Петровна, молча бросила на стол стопку про­стыней и, облив Марту ненавистью, вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь. Марта проводила ее взглядом и снова повернулась к Миле.

- Так можно?

Та покачала головой.

- Не-а... У ворот охрана. Каждый час они обходят весь двор. А ночью выпу­скают собак. Свирепые, сволочи!

- Это что ж, - удивилась Марта, - вас так стерегут?

- Не стерегут, - пояснила Мила, - охраняют. От чужих... Мало ли что кому в голову взбредет. Бывало такое. А нас - что стеречь? Мы и так никуда не уйдем. Куда нам идти?

- Как это - куда? Домой... Ты же не хочешь сказать, что ты здесь по собствен­ному желанию?

Теперь настала очередь Милы удивляться.

- Ты что? Ты не знаешь, кто живет в публичных домах? Мы же здесь все - изъ­ятые! У нас и документов -то нет. Куда нам идти?

- Изъятые? - Марта опустилась на свою кровать. - Да-да-да... Припоминаю...

Конечно, Марк рассказывал об этом, но она почему-то думала, что речь идет о публичных домах за пределами Синегорска. Продавать изъятых детей сутене­рам в родном государстве - это было выше ее понимания!

- И давно ты здесь?

- Здесь? - два года. А вообще - то с пятнадцати лет по борделям. С тех самых пор, как моя мамочка решила, что ей скучно с одним ребенком, то есть со мной, и захотела острых ощущений...

Марта не могла понять, ерничает девушка на самом деле или сквозь эту страшную иронию пробивается незажившая обида.

- Здесь хорошо... Вот там, где я до этого жила... Там с нами обращались, как со скотом. Представляешь, когда тихую, скромную домашнюю девочку, не знав­шую, что такое любовь, а уж секс тем более, пропускают через мясорубку - по пять, десять клиентов за ночь? Немногие выдерживают. Кто-то с ума сходит, кто-то с собой кончает, кто-то бежать пытается...

- А ты? - тихо спросила Марта.

- А я? - усмехнулась девушка. - А я в бега ударилась... Поймали... Не били, нет, зачем же товар портить? Для нас внешний вид - это как фантик для конфет­ки. Но лучше бы убили...

Голос ее вдруг стал жестким, а взгляд остановился на какой-то точке на потолке.

- Через такое прошла...

Она замолчала, и Марта боялась нарушить это молчание. Она вспомнила написанную ею книгу. В ней не было главы о таких девушках. А жаль. На­верное, она должна была быть.

- А потом, - Мила отвлеклась от своих воспоминаний и снова повеселе­ла, - потом меня проиграли в карты. Потом бордель, где я жила, закрыли, а девочек продали. Меня купили Степа с Герой. Так я оказалась здесь. И очень этому рада!

- Чему ж тут радоваться?

- А тут хорошо! - пояснила девушка. - Не бьют, на конвейер не ставят. Работаем с приличными, как правило, постоянными клиентами и только по вызовам. Кормят, одевают. И вообще, Степка с Геркой - мужики нор­мальные. Они понимают, что мы здесь не по своей воле, жалеют нас... Да и Петровна с нами по-доброму, не знаю, чего она на тебя взъелась. Может, из-за ребенка? Как ты будешь работать с ребенком?

- А я и не собираюсь работать! - Марта даже удивилась такому ее предпо­ложению. - Я уйду! Мне нужно уйти. Меня ждут, меня ищут...

Мила посмотрела на нее жалостливо, как на больную.

- Ты еще не поняла? Отсюда нет выхода!



Марк сходил с ума. Через пять минут после звонка Марты они с Тони мча­лись в машине по ночному городу. Синегорск спал. Редко, где горели окна. На улицах не было ни души. Светофоры уныло мигали желтыми глазами. Запоздалые автомобили неслись через перекрестки, радуясь ночной свобо­де. За городом, впрочем, машин неожиданно стало больше - они, подобно ручейкам, стекались с разных сторон, образовав один поток, и двигались дружным строем по кольцевой дороге по направлению к аэропорту.

Они едва не проехали нужный поворот - Марк, не бывавший до сегод­няшнего утра в этом районе, узнал его в последний момент. Свернули с кольцевой и погрузились во мрак. Свет фар выхватывал из темноты дере­вья, причудливо преломлялся в огромных стеклянных стенах теплиц. Марк до боли в глазах вглядывался в темноту, подскакивая на сиденье всякий раз, когда ему казалось, что за деревьями мелькает чья-то фигура. Но каждый раз это оказывалась лишь игра теней...

Шоссе было пустынным. Лишь один раз путь им пересек автомобиль, по­вернувший со встречной полосы на проселочную дорогу.

Тони доехал до поворота в поселок и остановился. Дальше начиналась освещенная улица - вряд ли человек, которому нужно спрятаться, будет стоять на виду, в ядовито-желтом свете фонарей.

- Куда дальше?

Он мог бы не спрашивать - ответа у Марка не было. Тони развернулся, отъехал на полкилометра от поселка, снова остановился. Вместе с Марком они вышли из машины, прошли по обочине, попытались даже кричать - на тот случай, если Марта прячется в темноте. Безрезультатно.

- В больницу...

Никогда еще Тони не видел своего друга таким растерянным. Казалось, Марк совершенно не понимал, что происходит. И, главное, не знал, что он должен теперь делать! В какую-то минуту он все-таки взял себя в руки. Вот тогда и произнес: в больницу. Тони согласно кивнул. Конечно, все, может быть, не так страшно. Может быть, позвонив, Марта не решилась бежать, справедливо полагая, что, не найдя ее на дороге, Марк бросится в роддом. Кроме того, ее просто могли остановить, задержать... Да мало ли что могло произойти! Впрочем, Тони почему-то казалось, что если и случилось нечто непредвиденное, то здесь, на дороге, а не в больничной палате. Но спорить не стал. Уже выйдя из машины у крыльца родильного отделения, придер­жал за рукав Марка:

- Я сам буду говорить, все-таки на мне форма... Ты не вмешивайся.

В приемном покое было тихо. Похоже, рожать в эту ночь никто не спешил. Услышав гулкие звучавшие в пустом коридоре шаги, на­встречу им вышла медсестра - немолодая уже женщина. Вид двух решительно настроенных мужчин, один из которых, судя по фор­ме, принадлежал к всесильному Демполу, похоже, напугал ее.

- Дежурного врача!...

Тони отодвинул ее в сторону, и без колебаний вошел в святая святых - родильное отделение.

- Туда нельзя! - бросилась за ним пришедшая в себя сестра, - Нельзя! Без халата, без бахил...

Тони резко остановился - так, что женщина налетела на него, взял ее за плечо, притянул к себе, заглянул в глаза.

- Я же сказал: дежурного! И поживей! Не то сам пойду искать его по всем кабинетам...

- Витольд Игнатьевич!.. Витольд Игнатьевич!.. - медсестра бросилась бе­жать по коридору.

Откуда-то из последней двери выглянул мужчина, вышел, на ходу натя­гивая на себя халат. Судя по заспанному виду, дежурный врач не терял зря времени в отсутствие рожениц. Тони решительно направился к доктору.

- Господа, - Марк так и не понял, чем врач недоволен: тем, что разбудили, или тем, что посторонние разгуливают по роддому, - господа, в чем дело? Что здесь происходит?

- Вы - дежурный врач? - Тони осмотрел доктора с ног до головы. Дождал­ся ответного кивка. - Значит, вы отвечаете за все, что происходит в вашей епархии?

- Ну, я бы так не сказал, - пожал плечами тот. - А что, собственно, про­исходит?

- Мы ищем женщину. Подозреваем, что она нарушила Закон о народона­селении. По нашим сведениям, она находится именно у вас.

Тони говорил так уверенно и так напористо, что если бы Марк не знал ис­тинных причин их появления здесь, вполне поверил бы его словам.

- Но я ничего не знаю! - испугался врач. - Я только принимаю роды... А оформление документов - я не имею к этому ни малейшего отношения!

- О степени персональной ответственности, - продолжал наседать на него Тони, - поговорим позже. Где списки рожениц?

Уже через пять минут в сопровождении дежурного врача они поднялись на второй этаж. Марк едва сдерживался, чтобы не кинуться впереди всех к палате, в которой он побывал сегодня утром.

- Тише, пожалуйста, тише, - уговаривал доктор, хотя непрошенные гости и не думали шуметь.

На столе в глубине коридора горела лампа. Ночная сестра дремала, свер­нувшись калачиком в мягком кресле перед телевизором.

- Да у вас тут прямо сонное царство! - повернулся к дежурному врачу Тони. - Хоть всех рожениц выводи.

Девушка проснулась от звука его голоса, испуганно подскочила, увидев чужих людей.

- Витольд Игнатьевич, я чуть-чуть... Я только подремала... У нас все хо­рошо...

- Валечка, - доктор нервно оглянулся на Тони и Марка, - вот господа из Демпола, они ищут Анастасию Рябцеву...

Марк в ту же секунду понял, что сестра причастна к исчезновению Марты - уж слишком она испугалась. А раз испугалась, значит, что-то знала.

- Рябцеву... А... а зачем ее искать? Она в палате, она спит...

- Ну, так покажите нам, где она спит, - попросил Тони.

Валечка шла по направлению к той самой палате и без конца оглядыва­лась. Марку казалось, что она хочет убежать. Ну, разумеется, если сейчас в палате не окажется женщины, которую ищет Демпол, сестре не поздоро­вится. В лучшем случае - обвинят в халатности, в худшем - в преступном сговоре.

Врач вошел в палату первым и включил свет. Марты в палате не было.

- Так-так, - голосом, не предвещающим ничего хорошего, произнес Тони, - спит, говорите? Все у вас хорошо, говорите? Попрошу вас, Витольд Игна­тьевич...

И вышел в коридор. Доктор последовал за ним. Марк с медсестрой оста­лись в палате.

Сестричка - молоденькая, совсем еще девчонка, тихо плакала, зажав рот ладонями. Марк подошел к ней, взял за плечи.

- Где она, Валечка? - Он старался говорить мягко, чтобы не напугать лиш­ний раз и без того уже напуганную девушку. - Это ты помогла ей уйти?

- Я не знаю, - затрясла головой сестра, - я ничего не знаю... Я уснула... Наверное, я уснула... А она ушла...

- Валечка, она звонила мне. Слышишь? - Марк слегка тряхнул девушку, чтобы вывести ее из состояния, близкого к шоку. - Это мне она звонила! Я должен найти ее, пока не случилось ничего страшного. Где она?

Девушка смотрела на него огромными глазами и, кажется, не совсем по­нимала, что происходит.

- Что... - она судорожно перевела дыхание, - что она вам сказала?

Марк улыбнулся. Наивное дитя! Если бы они с Тони, действительно, пред­ставляли сейчас Демпол, эти слова были бы равносильны признанию.

- Сказала, что нужно за ней приехать и что она будет ждать на улице... Но ее нигде нет!

- Я вывела _ее..._ - Валечка схватила Марка за руку, приблизила свое за­плаканное лицо к его лицу. Марку даже показалось, что он ощущает тепло, исходящее от ее кожи. - Я вывела ее из больницы. Ей нельзя было здесь оставаться. Медсестра... обнаружила в ее истории чужие документы, сооб­щила в Демпол. Утром за ней должны были приехать. Я вывела ее...

- Я понял, понял... - кивнул Марк. - Ты - молодец, ты - умничка, Валеч­ка! А ребенок? Ребенок с ней?

- Конечно! - даже удивилась девушка. - Она ушла вместе с ребенком!

В машине Тони бросил на колени Марку тонкую картонную папку. Марк открыл ее. Там лежала история болезни - несколько скрепленных между собой листков и паспорт на имя Анастасии Рябцевой.

- Господи! - Марк, закрыв лицо ладонями, вдруг резко наклонился впе­ред, едва не стукнувшись головой о приборную доску.

Тони смотрел на него с недоумением и даже страхом. Ему показалось, что его «железный» друг сейчас разрыдается. Но Марк выпрямился, опустил руки - глаза его были сухими.

- За что?! Я никому не сделал зла... Я всегда старался делать людям только добро! И что? Вот это все мне в награду?! Да?! Вот это твоя благодарность, Господи?!

- Не богохульствуй! - почему-то совершенно серьезно сказал ему неверу­ющий, как и сам Марк, Тони. - Мы найдем ее. Я клянусь тебе, мы найдем ее! Завтра с утра отправлю ребят - они перешерстят всю округу. Человек - не иголка. Тем более женщина с грудным ребенком.

13.

Марта проснулась на рассвете. Митя рядом с ней закряхтел, зашевелился

- этого было достаточно, чтобы разбудить ее. В первый момент Марта не могла сообразить, где находится - ей казалось, что в роддоме, и сквозь мед­ленно отступающий сон она ждала, что сейчас войдет медсестра, сунет ей подмышку градусник, недрогнувшей рукой поставит укол и скажет: «Вста­вайте, мамочка, пора кормить малыша!». Но никто не входил, а Митя все кряхтел, и Марта окончательно проснулась, вспомнила события вчерашней ночи и поняла, что если она сейчас не встанет и не покормит сына, он за­плачет и своим плачем разбудит не только девушку на соседней кровати, но и как минимум пол-дома.

Она перепеленала Митю, дала ему грудь - он жадно вцепился в нее ма­леньким розовым ротиком, сосал, постанывая, серые глазки его мутнели, закрывались сами собой, он уже засыпал, но продолжал сосать, пока сон не сморил его окончательно.

Держа ребенка на руках, Марта встала, подошла к окну, откинула тяже­лую, практически не пропускающую света штору. Солнце еще не встало, и от этого утро казалось серым и неуютным. Из приоткрытой форточки тя­нуло прохладой.

Окно комнаты выходило на задний двор, где было устроено что-то вроде маленького скверика: лужайка, окруженная яблонями и кустами сирени, несколько скамеек в тени деревьев. Все было мило и симпатично. Впечатле­ние, правда, портила массивная чугунная ограда, отделявшая этот уютный уголок от большого мира. За оградой раскинулось поле, его надвое рассе­кала дорога, убегавшая туда, где в рассветной дымке смутно виднелась ле­сополоса. По всей видимости, именно там проходило шоссе, по которому вчера ночью шла Марта.

Она думала о Марке. О том, что он, должно быть, сходит с ума от бес­покойства, а она никак не может дать ему знать, что жива, что с ней все в порядке, что она ждет, пока он найдет ее. В том, что найдет, Марта ничуть не сомневалась.

Когда она проснулась снова, на соседней кровати никого не было. Судя по тому, что сквозь узкую щель между штор в комнату упрямо пыталось проникнуть солнце, утро было в самом разгаре. Марта встала, пользуясь тем, что Митя крепко спал, выскользнула в коридор, сходила в душ, привела себя в порядок. В общем, вела себя так, словно была по-прежнему в больни­це, а не в публичном доме.

За все это время она не слышала ни единого звука, не видела ни единого человека - дом словно вымер. Впрочем, Марту это нисколько не волновало. Напротив, она была даже рада, что никто не смотрит на нее, как на диковин­ное существо, не задает ей глупых вопросов. Что касается тишины и безлю­дья, то, по всей видимости, думала она, девушки отдыхают после напряжен­ной трудовой ночи, а те, кто, как ее соседка Мила, не работал, занимаются домашними делами. Вряд ли здесь есть прислуга, которая наводит порядок или готовит обеды на всех живущих в доме, а их, должно быть, не так мало.

Марта покормила проснувшегося Митю, положила на кровать, развернула пеленки. Малыш гулил, двигал ручками и ножками, пытался сфокусиро­вать взгляд на Марте, но глаза убегали то в одну сторону, то в другую, потом снова сосредотачивались на склонившемся над ним лице, и тогда, словно узнав маму, Митя радостно запевал какую-то понятную ему одному песню. Марта ловила губами его маленькие ручки, целовала пальчики и сморщен­ные ладошки, наговаривала ему ласковые слова.

- Тук-тук! - сказал кто-то за ее спиной.

Марта обернулась. В дверях, отчего- то смущенно улыбаясь, стоял Степан.

- Не помешаю?

Марта пожала плечами. В общем, он, конечно, помешал, но вряд ли сто­ило говорить ему об этом. Степан прошел в комнату, сел на кровать Милы.

- Хорошенький... - он кивнул на Митю и протянул к нему руку.

Марта инстинктивно перехватила эту руку, отвела ее в сторону. Спохва­тившись, отпустила, но Степан не обиделся. Кажется, он вообще не умел обижаться.

- Да ты не бойся, - сказал он Марте покровительственным тоном. - Маль­ца твоего никто не тронет. Да и тебя тоже. Как спала на новом месте?

- Спасибо, хорошо.

Степан разглядывал ее с откровенным интересом. Но не столько как жен­щину, и Марта это чувствовала, сколько как интересное насекомое, неиз­ученный вид.

- Ты сбежала из роддома?

Марта кивнула.

- Что собираешься делать?

- Есть предложения? - усмехнулась она.

Степан пожал плечами.

- Есть. Поживешь у нас. Здесь тебе ничто не угрожает. На Петровну не обращай внимания, она не всегда такая сердитая.

- Да я и не обращаю...

Марта не понимала его, и это ее раздражало. Чего он хотел? Зачем привез ее сюда? В качестве кого? Новенькой, как сказал вчера Петровне? Неужели он действительно думает сделать из нее проститутку?

- Отпустите меня, - попросила Марта. - Отпустите... Зачем я вам? Со мной одни хлопоты...

- Отпустить? - теперь настала его очередь усмехаться. - Куда? До первого поста? Если бы мы вчера тебя не подобрали, ты была бы уже в Демполе, а твой ребенок - в приюте! Так что сиди и не дергайся. Выбор у тебя не боль­шой: или у нас, или у них.

Он встал и пошел к двери.

- Я не буду работать! - сказала ему в спину Марта.

Степан обернулся.

- Не будешь? - он, кажется, даже развеселился. - Знаешь, как от­вертеться?

- Если ко мне хоть кто-нибудь прикоснется, я убью себя! - тихо, глядя ему прямо в глаза, сказала Марта. - Сначала его...

Взглядом она указала на ребенка.

- ...потом себя.

- У-у-у, это серьезно! - Степан по-прежнему улыбался, но видно было, что улыбка давалась ему с трудом. - Ладно, ты словами-то не разбрасывай­ся. Давай, топай завтракать, не то голодной останешься.

Степан и Герман, действительно, были братьями. Причем, родными. С той только разницей, что старший Герман воспитывался в родной семье, а Степан - в приемной. Мать его, забеременев во второй раз, уговорила млад­шую незамужнюю сестру взять его на воспитание. Сестру срочно выдали замуж за соседа, заплатив ему немалую сумму за молчание, через несколько месяцев новоиспеченные супруги благополучно развелись, но это не поме­шало матери Степана с документами сестры отправиться в роддом, чтобы произвести на свет ребенка, который с момента рождения носил фамилию чужого человека. Сестра любила приемного сына, но так и не смогла про­стить родственникам того, как они распорядились ее судьбой, лишив воз­можности иметь своего собственного ребенка.

До двенадцати лет Степан называл тетку мамой, а мать - теткой. Жил на два дома, поскольку любили его одинаково и тут, и там. Завидовал Герману, которого считал двоюродным братом, - у него был отец. Степан своего так называемого отца не знал. Впрочем, дядька заменял его с лихвой. Он возил­ся с мальчишкой часами, учил его кататься на велосипеде, таскал с собой на рыбалку, обучал всему тому, что должен уметь делать мужчина в доме. Он же по пьяному делу и рассказал однажды младшему сыну семейную тайну.

Степа был в шоке. Несколько дней он ни с кем не мог разговаривать, по­том долго путался, как кого называть, потому что было бы странно теперь, когда он все знает, называть родную мать тетей и наоборот. Потом как-то все утряслось, но долгие годы, вплоть до совершеннолетия Степан просы­пался по ночам в холодном поту - ему снилось, что за ним приехал Демпол. Мальчишка панически боялся потерять семью. Он никому не рассказывал об этом, пряча страх под маской безразличия и пофигизма. И только когда ему исполнилось восемнадцать, ночные кошмары перестали мучить его.

Когда прошедшей ночью на пустынной дороге они с Германом встре­тили женщину с ребенком, бежавшую из роддома, забытый, казалось бы, детский страх вновь всколыхнулся в душе Степана. Лишь на мгновение он представил себе будущее, которое ждет этих беззащитных людей, если они окажутся в руках Демпола.

Степан действовал не столько осознанно, сколько интуитивно. В нем проснулось нормальное человеческое, мужское желание защитить и спасти. Именно это подтолкнуло его к тому, чтобы привезти женщину, которая называла себя Анастасией, в свой дом. Он не мог объяснить мотивов своего поступка даже самому себе, не говоря уже о брате или Петровне - своей тет­ке, той самой которую двенадцать лет считал матерью. Он вообще многого не мог объяснить по одной простой причине - никто не учил его разби­раться в чувствах и анализировать свои поступки. Он жил, руководствуясь лишь двумя критериями: хорошо он поступает, со своей собственной точки зрения, или плохо. Оставить женщину с ребенком на ночной дороге - это, по его мнению, было плохо. Заставлять ее жить у них против ее воли - это, конечно, плохо, но если того требует ее собственная безопасность - значит, хорошо. Заставлять ее заниматься проституцией против ее воли - плохо. Но, с другой стороны, каким еще образом она могла расплатиться с ним за то добро, которое он для нее делает? Нужно просто объяснить ей, что здра­вый смысл требует, чтобы она сама зарабатывала себе на пропитание, как это делают все остальные девушки, которым он дал возможность спокойно и даже счастливо жить у себя в доме. Разве он заставляет их заниматься проституцией? Нет, он дает им крышу над головой и возможность рабо­тать, вот и все.

Но Анастасия, которую про себя он уже называл Настей, была не из та­ких девушек, и Степан это прекрасно понимал. Она тем и была интересна, что принадлежала к другому миру, которого деревенский парень не знал. Городские женщины были для него чем-то загадочным, непостижимым. Вот и эта... Чего только стоит ее спокойствие! Надо думать, оно не легко ей дается. Оказаться в такой ситуации, в какой оказалась она, и не проронить ни слезинки! Девушки, которые жили в доме, любили рыдать по поводу и без повода, зная, что у Степана доброе сердце, и он умеет воздействовать на своего гораздо более жесткого брата и, тем более, на Петровну, не способ­ную ни в чем ему отказать.

Заявление Анастасии о том, что она покончит с собой, если ее заставят заниматься проституцией, изумило Степана. Почему -то он не сомневался, что она именно так и поступит. В ней было нечто, что не давало повода со­мневаться в ее словах. Степан отступил. Если человек готов умереть, значит то, что ему предлагают, плохо. Возможно, Анастасия сама не поняла, но она уже победила.

Марта с Митей на руках спустилась в столовую. За длинным столом сиде­ли несколько девушек, среди них - ее новая знакомая Мила. Во главе стола - Герман, рядом - Степан. Петровна суетилась тут же. На Марту она посмо­трела все с той же неприязнью.

- Привет! - помахала ей рукой Мила. - Иди к нам! Девчонки, подвинь­тесь!

Девушки мигом освободили стул рядом с ней, кто-то услужливо под­винул Марте чистую тарелку, кто-то принес чашку. В центре стола стояла большая миска с салатом из свежих огурцов и помидоров - роскошь по меркам городских жителей, тарелка с сыром и колбасой, хлеб, накрытый салфеткой. Мила щедрой рукой положила Марте салат, сделала бутерброд.

- Давай, наваливайся...

Девушки с любопытством разглядывали Митю: новорожденный ребенок - редкое явление в публичном доме.

- Хорошенький какой...

- Маленький...

- А где ты видела, чтобы не маленький?

- Ой, ой, он смотрит, смотрит...

Митя, словно бревнышко, лежал на мамином плече и таращил на окружа­ющих свои серые глазенки. Как ни странно, но такое количество народу не вызывало у малыша ни малейшего испуга. Может быть, девушки и дальше бы пищали вокруг него, если бы не Петровна.

- Ну, курицы, раскудахтались! Что тут - цирк? Зоопарк? Позавтракали - марш все отсюда!

Девушки, ворча и огрызаясь, стали расходиться. Петровна подошла к Марте, встала перед ней, скрестив руки на груди.

- Демонстрацию решила устроить? Что ты сюда своего...

Марта внутренне напряглась, ожидая ругательства, Герман опустил руку с ложкой, а Степан даже подался вперед. Но Петровна сдержалась.

-... притащила?! Кто бы его у тебя украл, если бы ты его в комнате оста­вила?

Марта знала, что надо промолчать, но, как это не раз уже с ней случалось, не смогла этого сделать.

- Когда у вас будет свой ребенок, - негромко, но так, что услышали все присутствующие в комнате, произнесла она, не подозревая, что бьет по са­мому больному месту, - тогда вы его хоть в парке на скамейке оставляйте, а мне указывать не надо!

Петровна залилась краской, судорожно глотнула воздуха и занесла над Мартой тяжелую руку.

- Ах, ты, дрянь!

- Ну, хватит!

Степан, выкрикнув это слово, даже вскочил со стула. Петровна огляну­лась на него, опустила руку, сгорбилась и быстро вышла из столовой. Гер­ман громко хмыкнул и склонился над своей тарелкой.

- Девчонки, - Степан старался говорить спокойно и даже весело, словно не было минуту назад стычки, грозившей перерасти в большой конфликт, - вы бы с Настей одежонкой кой-какой поделились. Что ж она, так и будет в халате по дому ходить? И покажите ей наш сад, пусть пацан свежим воз­духом подышит.

Минут через двадцать Марта, переодевшись в светлые джинсы и легкую блузку, вышла на задний двор, который рассматривала утром из окна своей комнаты. Одной рукой она прижимала к себе уснувшего Митю, в другой несла подушку. В садике никого не было. Марта выбрала скамейку в тени высокой яблони, бросила подушку, устроила на нее Митю, сама села рядом, запрокинула голову, подставляя лицо пробиравшимся сквозь листву сол­нечным лучам.

Она не слышала, как подошел Степан, встал в нескольких шагах от нее, внимательно разглядывая. В какой-то момент просто почувствовала на себе взгляд, открыла глаза и вздрогнула от неожиданности.

- Напугал? - улыбнулся ей Степан. - Извини, не хотел.

Он подошел ближе, опустился на корточки, обхватив руками колени.

- Ты - смелая... А если бы она тебя ударила? Что бы ты тогда сделала?

Марта молча смотрела на него, словно что-то вспоминала.

- Знаешь, однажды один человек стал угрожать мне и моей семье. Я по­ехала домой, взяла пистолет мужа, встретила этого человека на улице и...

- Убила?

- Нет... Не поверишь - он понял, что был не прав, взял у меня из руки этот пистолет и застрелился.

- Как? - действительно не поверил Степан.

- Так, - Марта поднесла к груди указательный палец и изобразила вы­стрел, - бум - и нет человека.

Степан смотрел на нее, осмысливая сказанное, потом покачал головой.

- Петровна не застрелится!

- Как знать, - задумчиво произнесла Марта, - как знать... Но все равно - спасибо, что вступился.

- Я же обещал, что тебя никто не тронет, - глядя ей в глаза, без тени улыб­ки ответил Степан.

На втором этаже распахнулось окно. В него чуть ли не по пояс высунулась девушка, замахала руками, чтобы привлечь к себе внимание. Марта увиде­ла первой. Заметив изменившееся выражение ее лица, обернулся и Степан. Девушка в окне корчила страшные рожи и явно звала его в дом. Странно было то, что делала она это молча, словно не хотела привлекать внимания кого-то постороннего.

- Сиди здесь, - нахмурился Степан, - пойду, гляну что там.

14.

Двумя часами раньше в поселок въехала машина с опознавательными зна­ками Демпола. Медленно прочесывала она улицы, останавливаясь чуть ли не у каждого дома. Из машины выходил молодой человек в форме сержанта демографической полиции, стучал в ворота или окна, а когда хозяева от­кликались, задавал всем один и тот же вопрос: не видел ли кто-нибудь в по­селке незнакомую женщину с новорожденным ребенком? Поскольку никто ничего не видел, то машина двигалась дальше в поисках хоть какой-нибудь зацепки. Остановилась она и возле поселкового магазина. Сержант вошел в душное полутемное помещение, где пахло одновременно свежим хлебом, чесночной колбасой и сладким печеньем, на окнах висел застиранный тюль, и мухи умирали в мучениях на желтых клейких лентах, подвешенных под потолком, взял бутылку газированной воды и на всякий случай обратился к продавщице с вопросом, который до этого задавал уже десяткам людей. Продавщица покосилась на него как-то странно, помедлила с ответом, по­том покачала головой: нет, никого не видела.

Молодой парень в темно-синем сатиновом комбинезоне, до этого лениво наблюдавший за посетителем из угла за прилавком, вдруг оживился, отде­лился от стенки, на которой были развешаны плакаты с призывом покупать макароны Синегорской фабрики.

- Слушай, может, Петровна чего знает? - обратился он к продавщице.

Та глянула на него в недоумении.

- Ну, она ж сегодня памперсы покупала! - радостно напомнил парень. - Я еще подумал: и чего это она вдруг памперсы покупает? Может, кто-то из девок родил? Так у них вроде с этим строго. Степка хвастался, что ни-ни... А тут вдруг памперсы!

- Ты что, дурак?! - прошипела, изменившись в лице, продавщица. - Чего несешь? Чего наговариваешь?

- Ну-ка, ну-ка, - подошел поближе сержант. - Памперсы, говоришь? А кто такая Петровна?

- Да не слушайте вы его, господин полицейский, - зачастила продавщица, - он же у нас так... дурачок местный... Вот, из жалости держим... Приду­мал тоже!

- Я, может, и дурачок, - обиделся парень, - да не слепой! Что ты, тетя Нюра, сама запамятовала? Ты еще спросила у нее, какой размер? А она гово­рит: да самый маленький! А я и подумал: зачем ей памперсы?

- Вот урод! - горестно запричитала, качая головой, продавщица. - Вот урод!

Сержант поманил ее пальцем, и она подошла, перегнулась через прила­вок.

- Неприятностей давно не было? - ласково спросил демполовец у женщи­ны. - Хочешь, чтобы лавочку твою прикрыли? В тюрьму хочешь?

Женщина покрылась красными пятнами.

- Кто такая Петровна? - так же ласково продолжал сержант. - Где живет? Только честно...

- Х-хозяйка борделя, - заикаясь, произнесла продавщица, - к-к-красный дом д-д-двухэтажный на въезде в п-п-поселок.

Сержант бегом выбежал из магазина, швырнул бутылку с водой на заднее сиденье, махнул рукой напарнику, сидевшему за рулем: давай, поехали!

Через пять минут машина Демпола подъехала к чугунным воротам особ­няка из красного кирпича. На требовательный звук сигнала в калитку вы­глянул охранник.

- Открывай! - скомандовал ему сержант.

- Не положено! - лениво отозвался тот.

- Ты что, чудило? - удивился сержант. - Глаза протри! Кому не положено?!

И, уже въезжая, погрозил ему пальцем.

Собраться внизу велели всем, кто жил в доме.

- Девочки спят, - попытался было сопротивляться Герман, встретивший представителей всесильного Демпола.

- Успеют отоспаться, - равнодушно ответил сержант.

Пока девочки одна за другой спускались со второго этажа, демполовцы ходили по гостиной, рассматривая акварели на стенах. На вошедшего со двора Степана сержант взглянул лишь мельком. Тот встал рядом с братом. Девочки, зевая, рассаживались на диване. Из арки выплыла разгоряченная Петровна, обдав собравшихся запахом жареного лука, - она занималась обедом.

- Все в сборе? - обвел присутствующих взглядом сержант. Судя по тому описанию пропавшей женщины, какое дал ему его командир, среди тех, кто находился в комнате, ее не было. - Отлично. Вопрос один для всех. Что вы знаете о женщине с новорожденным ребенком, бежавшей сегодня ночью из роддома?

Братья переглянулись. Взгляды, которыми они обменялись, были мгно­венными, но сержант уловил их, как и изменившееся выражение лица жен­щины, которая больше других походила на хозяйку публичного дома - по возрасту и комплекции, и, значит, вполне могла быть той самой Петровной, покупавшей утром памперсы для ребенка. К ней он и подошел.

- Что скажете? Разве не для нее вы покупали памперсы в местном магазине?

- Ничего я не покупала!

С точки зрения самой Петровны, она, конечно, вела себя не логично. Ноч­ной гостье нечего было делать в их доме, и приезд демполовцев мог стать от­личным поводом избавиться от нее, но она не могла собственными руками отправить несчастную женщину в ад, несмотря на то, что невзлюбила ее с первой минуты.

- Как? - удивился сержант. - А вот продавщица в магазине заявляет, что покупала.

- Путает она, - с отчаянием в голосе сказала Петровна, - путает! Я сал­фетки брала и ... это... полотенца бумажные... Вот она и перепутала!

- Отлично, - почему-то согласился демполовец, повернулся и направился к двери. Проходя мимо Степана, вдруг толкнул его плечом так, что тот по­качнулся.

- И ты ничего не знаешь?

Степан пожал плечами.

- Ничего...

- Никто ничего не знает?

Вопрос был адресован всем девушкам, но они молчали. Степан думал об одном: только бы Анастасия не вернулась в дом! Только бы не вернулась!

- Обыск будем делать?

Сержант спрашивал так, словно советовался с хозяевами, не зная, как по­ступить. В Демполе с ними занимался профессиональный психолог, объ­ясняя методы давления на допрашиваемых. «Нет никакой необходимости кричать и запугивать, - объяснял он, - ставьте людей в ситуацию выбора. И этот выбор они должны сделать сами. Тогда и винить в случившемся будут только себя. Кроме того, не каждый человек умеет быстро сориентировать­ся и принять правильное решение, а, значит, ваши шансы вывести его из равновесия и добиться требуемого результата увеличиваются кратно».

Вот и сейчас братья растерялись.

- Не имеете права, - неуверенно произнес Герман. - На обыск ордер ну­жен. По закону...

- По закону? - поднял брови сержант. - А женщину с ребенком вы по за­кону укрываете?

Он говорил об этом, как о доказанном факте, и то, что хозяева дома угрю­мо молчали, лишний раз убедило его в том, что он прав.

Сержант достал из нагрудного кармана рацию, потыкал в кнопки.

- Незабудка, Незабудка - один, ответьте третьему!

Рация захрипела, забулькала и отозвалась:

- Слушаю, третий... Я - Незабудка!

- Незабудка, нахожусь в доме подозреваемых. Выдать женщину отказы­ваются. Нужен ордер на обыск.

Рация помолчала, потом снова забулькала.

- Третий, выезжаю, ждите!

- Ну, вот, - спокойно произнес сержант. - Подождем. Не завидую я вам, ребята, ох, не завидую.

Если бы демполовец остался в доме, то план, который родился в этот мо­мент в голове у Степана, так и остался бы нереализованным. Но сержант и его напарник вышли, сели в машину и выехали со двора.

Едва ворота за ними закрылись, Степан сорвался с места:

- Гера, заводи тарантас!

- Ты что, очумел? - оторопел тот. - Они ж на улице стоят, не выпустят!

- Заводи, я сказал! Выпустят!

- Степушка, - Петровна, вытянув перед собой руки, словно слепая, шла к нему. - Отдай ты ее, отдай! По миру пустят, без кола - без двора оставят... А в тюрьму? За укрывательство - знаешь, что бывает? Что она тебе?

- Я сказал, они ее не получат! И хватит об этом!

Степана трясло от возбуждения. Он метался по комнате, пытаясь приве­сти в порядок мысли, сконцентрироваться на той идее, которая вспыхнула у него в мозгу, поймать ее за кончик хвоста.

- Гера, выходи один. Езжай в поселок, да не торопись, не привлекай к себе внимания. Переулком вернешься обратно, только аккуратно, чтобы не уви­дели. Подъедешь к дому с заднего двора. Мы выйдем через калитку. Давай, давай, времени нет! Петровна, сумку мне найди!

- Какую сумку? - не поняла та.

- Большую, дорожную... Да скорее же, скорее!

Через пять минут, держа в одной руке большую дорожную сумку синего цвета, а в другой пакет с вещами Марты, он вышел в сад, где в полном оди­ночестве сидела та, из-за которой разгорелся сыр-бор.

Марта вскочила, увидев его бледное встревоженное лицо - в доме что-то явно произошло.

- Собирайся! - Степан протянул ей сумку. - Демпол... Тебя ищут... Надо уезжать!

Марта растеряно держала в руках сумку, не зная, что с ней делать.

- Ребенка клади, - пояснил Степан. - Не на руках же тебе его нести - да­леко уйдешь? Да с подушкой вместе, чтобы мягче было.

Аккуратно, чтобы не разбудить Митю, Марта переложила его в сумку. Малыш зажевал губами, зачмокал, но не проснулся. Марта застегнула мол­нию, оставив просвет над лицом сына, взяла сумку в руку, выжидающе гля­нула на Степана.

Они прошли в глубь двора, остановились у едва заметной, закрытой на засов калитки. Стояли минут десять. Степан молчал, молчала и Марта. На­конец, из-за дома вывернула машина, за рулем которой сидел Герман.

- Что так долго?! - укорил его брат.

- Тормознули, - пояснил Герман, - машину обыскали, думали, я ребенка увожу. Боялся, что завернут. Но нет...

Марта села на заднее сиденье, поставив сумку с ребенком на колени. Сте­пан устроился впереди.

Машина тронулась с места, и через несколько минут кирпичный дом, в котором Марта провела ночь, остался позади.

На шоссе Герман прибавил скорость. Степан оглянулся - дорога сзади была пуста. Он облегченно вздохнул и улыбнулся Марте:

- Вот и порядок! Не бойся...

- Я и не боюсь, Степа! - ласково, словно хорошему другу, ответила она.

Слова эти прозвучали так неожиданно, что Степан опешил, отвернулся,

закашлялся, чтобы скрыть растерянность. Герман заулыбался, хотел, види­мо, сказать какую-нибудь колкость, но не успел - получил чувствительный тычок в бок.

Они благополучно миновали полицейский пост на въезде в город, еще минут десять петляли по пыльным улицам.

- Где тебя высадить? - Герман посмотрел на пассажирку в зеркало заднего вида.

- Поближе к центру. Там я дойду.

Марта внимательно следила за дорогой. Район был ей почти не знаком. Конечно, заблудиться она не заблудится, но долго ходить по жарким ули­цам, когда в сумке у тебя крошечный человечек, который в любой момент может проснуться и заплакать, наверное, не стоит. Тем более, что она не могла решить, куда же ей идти. Домой - страшно, к Тони - бесполезно, вряд ли Марк сидит у него и ждет, когда Марта вернется, к Стаси - опасно, в больнице, думала она, остались документы, а, значит, Демпол мог поджи­дать ее там. Конечно, она могла бы поехать к Кате, но та сейчас, скорее всего, на работе. Оставался один-единственный вариант, авантюрный, но почти беспроигрышный. Его Марта и решила попробовать.

- Вот здесь останови, - сказала она Герману.

Тот послушно притормозил.

- Спасибо, ребята, вы замечательные!

Степан повернулся к ней. Похоже, ему совсем не хотелось прощаться.

- Куда ты сейчас?

- Не волнуйся за меня, - ободряюще улыбнулась ему Марта, - теперь все будет в порядке. Спасибо!

Она вышла из машины, аккуратно захлопнув за собой дверцу, помаха­ла братьям рукой и пошла прочь, смешно переступая ногами, обутыми в обыкновенные домашние тапочки-шлепки. Эти тапочки бросились Степа­ну в глаза. Он чертыхнулся, неуклюже вылез из машины и окликнул мед­ленно удалявшуюся женщину:

- Настя, подожди...

Она обернулась.

- Марта... Меня зовут Марта...

Махнула ему и пошла дальше, шлепая на ходу задниками тапок.



Когда братья вернулись в поселок, первое, что они увидели, были распах­нутые настежь ворота. Во дворе стояли две машины Демпола.

- Ну, что, приготовься, - недобро улыбаясь, сказал Герман, - сейчас нас будут иметь по полной программе. Ты только держи себя в руках, не на­рывайся.

То, что обыск прошел успешно, стало ясно, как только они вошли в столо­вую. На столе лежал халат, в котором еще утром ходила Настя-Марта, здесь же - начатая упаковка злосчастных памперсов. На диване тесной кучкой сидели перепуганные девушки. С краю мостилась Петровна с заплаканными глазами.

Сержант и его напарник, злые оттого, что братья обвели их вокруг паль­ца, подпирали спинами стену. Еще один демполовец - почему-то бородатый и в гражданской одежде - устроился в кресле. Но главным здесь все же был капитан, сидевший у большого стола.

- О, вот и наши хозяева! - нарочито радостно воскликнул сержант, от­лепившись от стены, когда братья появились в комнате. - Я же говорил, вернутся!

Капитан смотрел на них угрюмо и молчал, барабаня по столу пальцами правой руки. И чем дольше он молчал, тем более не по себе становилось Герману и Степану.

- Где она? - наконец, заговорил он.

- Кто? - невинно поинтересовался Герман.

- Уже не смешно! - поморщился капитан. - Чего ты мне тут дурочку ва­ляешь? Где женщина с ребенком?

Герман смотрел на него все с тем же невинным видом, Степан отвернулся к окну и сделал вид, что вообще не понимает, о чем речь.

- Понятно, - капитан поднялся, прошел по комнате. Теперь он стоял в двух шагах от братьев. - Значит, так. Сейчас вы мне говорите, где она, - и через минуту нас здесь нет. Если продолжаете молчать...

В голосе у него появилась угроза.

- ... я считаю до трех и начинаю разносить ваш притон по кирпичикам... После этого не только вашим девочкам, но и вам самим голову приклонить будет негде.

- Раз...

Словно по команде, взвыли на диване девушки.

- Цыц! - прикрикнула на них Петровна.

- Где? - капитан подошел почти вплотную.

- Поищи! - нагло улыбнулся ему в лицо Степан. - Ты ж на баб и детей на­таскан, как овчарка...

Капитан ударил, даже не замахиваясь, снизу вверх, прямо в челюсть. Сте­пан, коротко охнув, отлетел к стене, сильно ударившись спиной и затыл­ком. Из надкушенной губы тонкой струйкой потекла по подбородку кровь. Герман, оторопев на миг, бросился к брату, присел рядом с ним, обхватил за плечи. Девушки снова подняли крик. Бородатый вскочил с кресла.

- Черт! - удивленно и совсем не зло воскликнул капитан, схватившись ле­вой рукой за правую, которой только что нанес удар. - Черт, руку вывихнул!

- Не надо, Тони, - негромко сказал ему бородатый.

- Нервы... - пожал плечами капитан, подошел к Степану, склонился над ним. - Это было контрольное предупреждение. Теперь я говорю: два!

- А пошел ты! - зло и бесшабашно произнес Степан. - Не получите вы ее, ясно? Не получите!

Капитан вновь замахнулся, но Герман перехватил его руку, заговорил бы­стро, словно боялся, что не успеет сказать, и демполовец ударит брата.

- Увезли мы ее, в Синегорск увезли... Не бейте его, мы ничего не знаем...

Капитан выпрямился.

- В Синегорск? Куда именно?

- Не знаю, честное слово, не знаю! На улице высадили... Попросила бли­же к центру, мы и высадили... А куда пошла - не знаю, мы сразу домой вернулись!

- Час от часу не легче... - кажется, капитан растерялся. - Где теперь ее искать? Куда она могла пойти?

- Ну, не так много мест, куда она может пойти, - бородатый подошел к Степану. - Зачем вы вообще привезли ее сюда? Зачем?

- А чтобы вам, уродам, не досталась! - огрызнулся парень и всхлипнул.

Бородатый протянул руку, Степан зажмурился, ожидая удара, но тот не­ожиданно положил руку ему на плечо и слегка сжал.

- Молодец, мо-ло-дец!

И кивнул капитану: поехали!



Марта шла в Центральное отделение Демпола. Шла в логово врага, но другого пути у нее не было - нужно было срочно разыскать Тони, и помочь ей в этом могли только там. Она вошла в прохладный холл, даже не подозре­вая, что идет по тому же пути, которым днем раньше шел Марк. Аккуратно поставила сумку на стул в самом дальнем и темном углу, подошла к стойке дежурного.

- Скажите, пожалуйста, - она заискивающе улыбнулась демполовцу, - могу я увидеть капитана Девятова?

Дежурный оторвался от кроссворда в глянцевом журнале, равнодушно посмотрел на девушке в окошке.

- По какому вопросу?

- По личному...

Дежурный хмыкнул, в глазах у него появился интерес.

- Все личные дела - после восьми часов вечера. Нет вашего Девятова, с утра где-то мотается.

Марта могла бы объяснить, где мотается капитан Девятов, но это не вхо­дило в ее планы. Так же, как и долгое ожидание.

- А по связи... ну, по рации или по мобильному телефону можно его най­ти?

- Что? - сочувственно ухмыльнулся дежурный, - очень надо?

- Очень!

- Попробуем... Хотя не положено... Но, - он снова ухмыльнулся, - чего не сделаешь ради красивых глаз!

Поиски заняли не больше минуты - для этого оказалось достаточно на­брать номер мобильника. Тони откликнулся незамедлительно.

- Незабудка, - сказал в телефонную трубку дежурный, - это база. Ты далеко?

Марта не слышала, что ответил ему Тони. Дежурный кивнул.

- Как освободишься, дуй сюда. Тут тебя красивая женщина ждет. Какая?

Он оценивающе посмотрел на Марту.

- Ну, стройная, темноволосая... Имя?

- Стаси, - подсказала Марта, - скажите, что его ждет Стаси...

- Слышь, Девятов, Стаси ее зовут...

Наверное, Тони закричал, потому что дежурный вздрогнул и убрал от уха телефонную трубку.

- Чего орешь, как блаженный?! Давай, ждем...

Положил трубку и подмигнул Марте.

- Мчится уже. Скоро будет, велел ждать и никуда не уходить. Так что по­сидите.

Марта отошла от стойки - туда, где стояла сумка с драгоценным содер­жимым, и опустилась на стул. Силы как-то враз оставили ее. Все, сейчас все закончится. Сейчас приедет Тони. Марк, конечно, с ним. Еще несколько ми­нут - и они будут вместе. Вместе уже не страшно. Марк не даст ее в обиду. Она может не бояться за Митю и Адель. У ее дочери будет другая судьба, не та, что уготована чьей-то злой волей для всех, оказавшихся первыми, стар­шими, но от этого не менее любимыми и дорогими. У Мити никогда не бу­дет чувства вины перед сестрой, так же как у Адель никогда не будет обиды на младшего брата. Они будут жить вместе, всегда, два родных друг другу человечка - и она, Марта, с ними. Потому что Марк вернулся...

Она не успела додумать. Тяжелая дверь распахнулась так, словно была сде­лана из фанеры, и в холл влетел Тони. Он сразу увидел поднявшуюся ему навстречу Марту, бросился к ней, и Марта неожиданно для себя кинулась к нему в объятья, уткнулась лицом в черную форменную рубашку. Наверное, хорошо, что этой встречи не видел Марк, потому что Тони не просто обнимал Марту, но еще и целовал, и она не сопротивлялась и не отталкивала его. Ко­нечно, это были дружеские объятия и вполне дружеские, можно даже сказать, братские поцелуи, но, если честно, Тони испытывал в этот момент несколько иные чувства. Он вдруг вспомнил, как несколько месяцев назад объяснялся ей в любви, как Марта поцеловала его - в первый и в последний раз, и как он по­клялся себе тогда, что добьется ее взаимности. Как давно это было! И было ли?

- Сумасшедшая! - сказал он ей. - Только сумасшедшая могла придти сюда. Такая, как ты...

И прикрикнул на дежурного, который даже встал, чтобы лучше видеть их встречу.

- Что, кино бесплатное?!

Он уже взял Марту за руку и только тут сообразил, что чего-то или, точ­нее, кого-то не хватает.

- А где?..

Марта молча указала ему на сумку.

Она вышла на крыльцо и сразу увидела Марка. Он стоял у машины, опер­шись одной рукой на крышу, а другой - на открытую дверцу. Марта не побе­жала. У нее уже не было сил бежать. Подошла медленно и так же медленно прислонилась к груди Марка. И он просто опустил руки на ее плечи, прижал к себе и стоял так, не шевелясь и не произнося ни слова. Но в этом безмолв­ном объятии было столько любви и нежности, что даже Тони почувствовал страсть, исходящую от их застывших фигур. Ему стало не по себе, словно он присутствовал при чем-то интимном, глубоко личном, чему свидетелем не должен быть никто. Он опять был лишним - здесь и сейчас - и понимал это, но обстоятельства сложились так, что вынужден был присутствовать при их встрече и этом своеобразном объяснении в любви.

15.

О намерениях Трауберга относительно Марты Марк узнал накануне. Они встретились в квартире у Кати Мясниковой, куда вечером привез его Тони и куда уже затемно приехал измотанный, уставший и потому непривычно злой и нервный Эрих Эрастович. Предложение Трауберга выставить канди­датуру Марту на президентских выборах повергло Марка в шок. Он не мог поверить, что тот не шутит.

- Это же смешно и нелепо - молодая женщина безо всякого опыта госу­дарственной службы против человека, десять лет рулившего страной! Кто воспримет ее всерьез? Нет, это абсурд! Во-первых, все решат, что она такая же марионетка, как и те два кандидата, которые якобы составляют конку­ренцию Президенту. Во-вторых, предположить, что женщина может стать главой государства в стране, где под личиной закона правят беззаконие и произвол?.. Не думаю, что такое возможно! Кто будет за нее голосовать?! И потом, вы знаете мое мнение: не надо втягивать Марту в наши дела, а уж тем более в политику! Особенно сейчас...

Трауберг выслушал его, не перебивая. Он сам много раз говорил себе эти слова и сам отвечал на них. Теперь должен был ответить Марку.

- Ты полагаешь, - он говорил медленно, тяжело, словно взвешивал и об­думывал каждое слово, прежде чем произнести его вслух, - что я сошел с ума? Может быть, может быть... Значит, я стал жертвой массового поме­шательства, потому что есть люди и очень серьезные люди, которые, подоб­но мне, считают, что больной организм может спасти только свежая кровь. Настало время перемен, но принести их могут лишь те, кто действительно хочет что-то изменить в этой стране. Молодые, сильные, умные, решитель­ные. .. Но, самое главное - это должны быть дети своего народа, те, кто про­шел той же дорогой страданий, что и тысячи синегорцев, те, кто на себе испытал все прелести режима, кто страдал и терпел, и чье терпение должно быть, наконец, вознаграждено... Женщина, ты говоришь? Ты не забыл, что больше половины населения Синегорья - женщины? Разве они не отдадут свои голоса в обмен на право любить и рожать детей? Разве мужчины, по­терявшие своих детей, не согласятся их поддержать? Что, в конце концов, они теряют? Ничего! Что могут приобрести? Все!

- Слова! - перебил его Марк. - Это все слова! Вы играете в игры, забывая, что вместо шахматных фигур на доске стоят живые люди. Живые! Что будет с Мартой, едва только вы назовете ее имя? Или вы наивно полагаете, что не­прикосновенность для кандидата, которая якобы гарантирована законом, в нашей стране действительно возможна? В нашей стране вообще существует закон? Вы забыли, что у нее двое детей? Двое, черт побери! Один из которых вне закона, так же, как его отец...

- Ну, так сделай так, чтобы твой сын стал полноправным гражданином своей страны! - почти закричал на него Трауберг. - Если ты этого не сдела­ешь, то вам придется уехать - рано или поздно! Вы же не будете прятаться всю оставшуюся жизнь. Разве ты можешь прятаться?! Спаси свою семью, Марк! Никто не сделает этого кроме тебя!

Нельзя сказать, чтобы Трауберг убедил его. Но зато взял с него обеща­ние обо всем рассказать Марте. В конце концов, последнее слово должно остаться за ней. Скрепя сердце, Марк вынужден был согласиться. По боль­шому счету, Эрих Эрастович прав: если они не ввяжутся в эту драку, им не останется ничего другого, как покинуть Синегорск навсегда. Если ввяжутся и ничего не получится... Что ж, выбор не так уж не велик!

...Марк бродил по квартире, как потерянный, ожидая, пока Марта, на­конец, обратит на него внимание. За два часа, прошедшие после встречи у Демпола, они вряд ли обменялись десятком фраз. Марта занималась ребен­ком, кормила его, укачивала, лишь изредка обращаясь к Марку с малозна­чительными просьбами. Он покорно выполнял их и снова томился, и чем больше томился, тем больше скручивалась внутри него какая-то странная пружина, которая вот-вот должна была сорваться. Он чувствовал это, вы­ходил на кухню, стоял у окна, смотрел вниз, во двор, и переводил дыхание, сдерживая пружину. Ему было непонятно равнодушие Марты, ее безразли­чие. Она, казалось, не замечала того, как он смотрит на нее, как касается ее руки, не чувствовала его любви, его нежности... И того, как нарастают в нем напряжение и обида, тоже не чувствовала...

В ванной зашумела вода. Марк, осторожно ступая, прошел по коридору, заглянул в комнату. Митя, обложенный со всех сторон подушками, тихо со­пел в той самой кроватке, в которой еще недавно спала Адель. Марты не было.

Марк постоял над сыном. Вся его обида куда-то улетучилась. «Это была ревность, - сказал он сам себе, - типичная ревность. И к кому? Вот к этой крохе? Да ты с ума сошел!» Он хотел опуститься на колени и поцеловать Митю в розовую щечку, но в последний момент отчего-то устыдился этого, по его мнению, совсем немужского желания и ограничился тем, что погла­дил детское личико кончиками пальцев - осторожно, чтобы не разбудить. Потом открыл шкаф, достал большое полотенце и вышел.

Вода шумела по-прежнему. Марк дернул дверь, - та оказалась не заперта. Он улыбнулся своим мыслям и вошел в ванную. Ему казалось, что он сделал это тихо, незаметно, но Марта, стоявшая под душем и скрытая за шторой, все равно услышала.

- Марк? - она выключила воду. - Марк, это ты?

Он отдернул шторку. Наверное, Марте следовало прикрыться, изобразив смущение, но она не сделала этого. Она стояла, опустив руки, и, улыбаясь, смотрела Марку прямо в глаза. У того защипало в носу и запершило в горле.

- Наверное, я становлюсь сентиментальным...

Он обернул ее полотенцем, подхватил на руки и осторожно, чтобы не споткнуться, не уронить свою драгоценную ношу, пошел в комнату...

Марк, как ни старался, не мог объяснить себе, почему при виде Марты его сердце начинает таять, словно мороженое на солнцепеке. Ему нравилось в ней все: как она ходит, как смотрит на него, как разговаривает, слегка накло­нив голову набок, отчего челка падает ей на лоб, и она задорно встряхивает волосами, отбрасывая их назад. Ему нравилась ее строгость, немногослов­ность, негромкий смех. Даже в постели она, казалось, вела себя сдержанно, но сквозь эту сдержанность прорывалась неожиданная страсть. Впрочем, она и в жизни была такой - на первый взгляд, спокойная и невозмутимая, могла вспыхнуть, как порох. Она была непредсказуема, но этим и нравилась Марку. Марта стала его наваждением, его наркотиком. Вся Вселенная скон­центрировалась в ней. Когда Марк думал об этой женщине, в нем натяги­валась и дрожала какая-то странная струна, и он все время боялся, что она сорвется, и тогда он не сможет сдерживать больше свои чувства. Он будет кричать о своей любви! О том, что готов стоять перед ней на коленях, готов целовать ей ноги, готов носить ее на руках, и если не делает этого, то от­нюдь не потому, что боится стать посмешищем в глазах окружающих, нет! Просто не хочет, чтобы Марта считала его сентиментальным слабаком. Он не может позволить себе быть слабым. У них впереди еще слишком много испытаний.

- Марк, о чем ты думаешь? - Марта, приподнявшись на локте, едва каса­ясь губами, целовала его грудь.

- О тебе...

- Да? И что ты обо мне думаешь? - голос у нее прозвучал игриво.

- О том, что если сию секунду ты не прекратишь меня заводить, - в тон ей ответил Марк, - ты об этом сильно пожалеешь...

Марта рассмеялась - негромко и счастливо. Легла на спину, раскинув руки, вздохнула легко и свободно.

- Марк, мы уедем?

- Уедем? Куда?

Марта так удивилась, что даже села в постели.

- Куда? Не знаю... В Уральск, на Север... Куда-нибудь... Ты же сам пред­лагал мне уехать!

Марк смотрел на нее с нежной усмешкой. Ему нравилось ее возмущение.

- Видишь ли, время сейчас другое. Кое-что изменилось...

- И что же?.. - напряженно спросила Марта.

Марк перевернулся на живот, взял ее руку, прижал к губам.

- Неизменно только одно - мое отношение к тебе...

На губах у Марты промелькнула улыбка.

- Мы не можем сейчас уехать, любимая. Нужно задержаться... недели на три, не больше. И кто знает, может, после этого нам не придется уезжать.

- Не понимаю... Не придется уезжать? Но мы не можем остаться! Если ты... если ты не хочешь ехать с нами..голос ее задрожал, - я возьму детей и...

- Марта, - перебил он ее, - неужели ты думаешь, что я соглашусь рас­статься с тобой снова? Неужели ты настолько не веришь мне?..

- Я ... я не знаю, что думать, - она, казалось, была на грани слез. - Мне страшно, Марк! Мне никогда еще не было так страшно! Я не рассказывала тебе... Однажды мне приснился сон... Еще до встречи с тобой... Нет, как раз в ночь перед нашей встречей! Мне приснилось, что у меня хотят отнять Адель! Господи, выходит, этот сон был предостережением?!

- Марта, любимая моя, родная моя, - Марк обнял ее ноги, потерся ще­кой о теплую коленку, не сдержался - поцеловал, - тебе нечего бояться! Я сделаю так, как ты хочешь! Брошу все! Давай уедем! Мне нужно всего лишь несколько дней - только подготовиться к переходу через границу... Потом мы будем в безопасности...

Марта юркнула под одеяло, прижалась к нему, сунула нос ему подмышку.

«Черт с ним, с Траубергом! - думал Марк. - Какие выборы, какое пре­зидентство?! Она всего лишь женщина ... Ей нужно думать о маленьком сыне, а не о революции, которую, по сути дела, мечтает устроить Трауберг. Какого черта! Во всем Синегорье не нашлось другой жертвенной овцы, кро­ме Марты?!»

Марк чувствовал, как в душе растет неприязнь к человеку, которого он искренне любил и уважал, которого считал своим другом. Он соглашался, когда Трауберг распоряжался его жизнью, но жизнью Марты...

В этот момент проснулся мобильный телефон. Марк еще не взял трубку, но догадывался, чей это звонок. И не ошибся. Конечно, это был Трауберг. Словно почувствовал, что думают о нем.

- Марк, мне позвонил Тони. Сказал, что у вас все в порядке... Как Марта?

- Спасибо, хорошо, - неласково, все еще оставаясь под влиянием своих недавних мыслей, ответил Марк.

- Марк, - голос у Трауберга был удрученный, - я спрашиваю, потому что, действительно, волнуюсь. Ни по какой другой причине. Ты же знаешь, как я к тебе отношусь...

- Все нормально, - смягчился Марк, - она в порядке. Устала, конечно, перенервничала... Но все пройдет.

- Я надеюсь. Время идет. Нужно торопиться. Ты не забыл о своем обе­щании?

- Я убью вас! - засмеялся Марк. - Дайте только собраться с силами...

- После выборов, Марк, после выборов...

Марта поднялась, пока он разговаривал с Траубергом, оделась, и сейчас стояла посреди комнаты, пытаясь понять, о чем разговор.

- Выборы? - переспросила она, когда Марк отключил телефон. - Он что, хочет, чтобы ты участвовал в этом фарсе? На чьей стороне?

- Марта, скажи, пожалуйста, - он тоже встал, подобрал брошенные на пол джинсы, натянул на себя. - Что должен предложить тебе кандидат в президенты, чтобы ты отдала за него свой голос?

- То, что никто и никогда не предложит! - фыркнула Марта. - Так что за этих клоунов я голосовать не пойду!

- И все же? - настаивал Марк.

- К чему ты клонишь? - в глазах у нее появилась озабоченность. - Ты хочешь сказать, что есть человек, который готов спросить у своих избира­телей, чего они хотят?

- Скорее, готов дать им то, чего хочет сам...

- Ты говоришь о том же, о чем думаю я? - пытала его Марта.

- Если ты - об отмене закона о народонаселении, то да!

- Нет, я не поверю! Ты хочешь сказать, что кто-то из этих троих готов пойти на такое?

- Я хочу сказать, что, помимо уже известной тройки, может появиться кандидат в президенты, который без раздумий примет такое решение. Ты проголосуешь за него?

- Если он даст гарантии, то да! Но я никогда не поверю, что они, - она подняла глаза вверх, - согласятся выпустить на арену чужака, готового раз­рушить все, что создавали десятилетиями. Ну, не самоубийцы же они!

- А ты бы не побоялась вступить в схватку, окажись на месте этого чело­века?

- Марк, милый, я не пойму, о чем ты?

Марк подошел к ней вплотную, положил руки ей на плечи.

- Нет, ответь. Если бы завтра ты стала президентом Синегорья, с чего бы ты начала?

- Мне кажется, ты мог бы не задавать такого вопроса. У тебя есть какие- то сомнения?

- Ну, так сделай это!

Марк сам не понимал, почему он сказал эти слова. Он же был против! Но сейчас, стоя напротив Марты, глядя ей в глаза, вдруг отчетливо понял, что если она сейчас согласится, то Синегорье ждут большие перемены.

- Сделай - что? - не поняла его Марта.

- Стань Президентом и отмени этот закон.

Марта смотрела на него без улыбки. И даже не озадаченно, а, скорее, со­чувственно. Наверное, решила, что он сошел с ума.

- Ну, ладно, Марк, это не тема для шуток, - она освободилась от его рук, направилась к двери. - Ужасно хочется есть. Пока Митя спит...

- Я не шучу, - прервал ее Марк. - Я не шучу. Кандидат, о котором мы говорили, - ты.

Она уже почти вышла из комнаты, но на этих словах замерла на месте, обернулась.

- Что? Что? Кандидат? Это шутка такая?

- Да какие уж тут шутки! Все документы готовы. А тебя не успели пред­упредить, поскольку ты исчезла...

Марта вскинула брови, хотела что-то сказать, но Марк опередил ее:

- По моей вине! Знала бы ты, какой переполох поднялся! Но твои друзья обманули даже Тони...

Марта смотрела на него ошеломленно. Она и представить себе не могла такого поворота событий. Что за бред! Она - кандидат в президенты Си­негорья! Это же, по крайне мере, нелепо! Какие выборы?! Она два месяца не видела дочь. В соседней комнате спал новорожденный ребенок. А Марк рассказывает ей сказки о выборах!

- Это Трауберг придумал?

Она не ждала ответа - он был написан на лице Марка.

- Мерзавец! Он просто хочет использовать и меня, и тебя! Использовать и бросить на произвол судьбы! Он хотя бы на минуту задумался, что будет с нами?! Вот негодяй!

- Марта, - пытался остановить ее Марк, - ты не права. Он уверен, что у тебя все получится...

- Получится?! А меня кто-нибудь спросил, хочу ли я впутываться в эту историю? Но ты... Как ты мог!

У нее не было слов. Она взмахнула руками и выскочила за дверь. Марк остался стоять посреди комнаты. Кажется, один - ноль не в его пользу. Да, Траубергу не повезло. Его идея была встречена без большого восторга. Хотя, пожалуй, не повезло всему Синегорью. Черт побери, Трауберг все же прав: появление альтернативного кандидата встряхнуло бы страну, заставило за­думаться над тем, как она живет. Кто-то должен сказать во весь голос о том, о чем все говорят шепотом на кухнях. Кто-то должен дать власти понять, что народ Синегорья хочет изменить свою жизнь. Но это будет не Марта... Что ж, значит, не судьба.

Марк вышел на кухню. Марта была зла - он это понял сразу. Казалось, от нее исходят волны ярости, хотя она не произнесла ни слова упрека в его адрес. Марк никогда еще не видел ее такой. Он смотрел на нее с улыбкой и думал о том, что любит ее, даже когда она злится.

Марта накрывала на стол и молчала. Кто-то должен был заговорить пер­вым.

- Марта, - Марк облокотился о дверной косяк, - хочу, чтобы ты знала. Для меня главное - твое решение. Если ты говоришь «Нет!», значит, так оно и будет. Мы уедем. Обещаю тебе!

- Уедем?! - Марта неожиданно скомкала полотенце и с силой бросила его на стол. - Ну, нет! Почему я должна уезжать? Я родилась в этом городе. В этом городе родилась моя дочь. В этом проклятом городе родился мой сын. И ты, - она ткнула в его сторону указательным пальцем, - ты тоже родился здесь. Это наш город! Это наша страна! Почему мы должны уезжать? По­тому что кому-то не хочется, чтобы мы любили друг друга?! Ну, не-е-ет, я не уеду! Что нужно сделать? Стать президентом? Отлично! Я готова!

Марк смотрел на нее в изумлении. Что произошло за те несколько минут, что Марта провела одна на кухне? Что перевернулось в ее голове? И неуже­ли Трауберг знает ее лучше, чем сам Марк - ведь Эрих Эрастович с самого начала был уверен, что Марта согласится?

- Ты... согласна?.. - переспросил он недоверчиво. - Ты не шутишь?

Марта подошла к нему, вскинула голову, чтобы лучше видеть его лицо.

- Я хочу любить тебя, Марк, и не бояться своей любви. Хочу, чтобы мой сын мог громко плакать и смеяться. Хочу, чтобы мой брат однажды вер­нулся домой. Хочу жить в счастливой стране. И не хочу ждать, пока кто-то принесет мне это счастье на блюдечке. Почему не я?

Марк сгреб ее в охапку, поцеловал куда-то за ухо.

- Ты - удивительная женщина! Знаешь, за что я тебя люблю? За то, что ночью ты плачешь и просишь о помощи, а днем бросаешься, словно в омут, в величайшую авантюру века.

- Но ты же со мной?!

- До последнего вздоха...



Конечно, это был заговор. Ни Трауберг, никто другой в одиночку не ре­шился бы противостоять машине под названием государство - машине, идущей напролом, не соблюдающей никаких правил, кроме тех, которые были придуманы специально для нее, подминающей под себя любого, кто окажется на ее пути. Идея преградить путь этой машине родилась спонтан­но - в тот самый единственный миг, когда Президент и, самое удивитель­ное, Тоцкий - главный теоретик режима, обнаружили свой страх перед воз­можным участием оппозиции в предстоящих выборах. Они боялись! Для Трауберга и Коваля, которых с недавних пор связывали общие тайны, это стало открытием. Значит, режим не так уж и непоколебим, как это кажется на первый взгляд. Значит, дерево с мощной кроной не так уж и прочно дер­жится корнями за почву. Почему бы не попробовать раскачать его? И, если в этом будет необходимость, не свалить окончательно...

Но разговоры Трауберга и Коваля на эту тему, скорее всего, так и остались бы беспредметными разговорами, если бы не случайность. На одном из за­седаний Совета при Президенте министр обороны Акимов в пух и прах разругался с начальником Демпола. Речь, как всегда, шла о кадрах. Малень­кое государство Южное Синегорье, конечно же, не нуждалось в большой армии, но, тем не менее, регулярные войска у него были - пограничные, ави­ация, артиллерия, был даже танковый дивизион и ракетный полк. Правда, вооружение крошечной армии давно устарело и, случись настоящая война, Синегорье вряд ли устояло бы под натиском врага. Министр обороны уже не первый год настаивал на выделении дополнительных средств на нуж­ды армии, однако львиная доля бюджета уходила на содержание Демпола. Из-за этого между руководителями двух ведомств случались постоянные стычки. Так произошло и на этот раз. С заседания Совета генерал Акимов вышел взбешенным. Уже в коридоре он долго ругался, используя настолько витиеватые нецензурные выражения, что члены правительства только диву давались. Начальник Демпола, самодовольно ухмыляясь, сделал вид, что гнев министра не касается его никоим образом, и, выйдя из зала заседаний, как ни в чем не бывало, направился прочь по коридору.

- Погодите, - крикнул ему вслед Акимов, - настанет день, руки вам по­обломают!..

Трауберг находился рядом. Может быть, случайно, а, может, подсозна­тельно ожидал удобного момента, чтобы забросить крючок.

- А чего ждать? - негромко сказал он. - Давно пора ...

Министр оборвал на полуслове брань, последовавшую за выкриком в адрес начальника Демпола, взглянул на Трауберга бешеными глазами.

- И то правда, - внезапно уняв гнев, неожиданно спокойно произнес он. - Обсудим?

Эрих Эрастович кивнул.

В тот же вечер они сидели втроем в закрытом ресторане, куда не пускали чужих, где посетителей обслуживали вышколенные официанты, умевшие молча появляться и так же молча исчезать, поставив на стол тарелки с за­кусками или наполнив бокалы вином.

Трауберг и Коваль поделились с генералом своими соображениями. За­мысел был таков: они находят кандидата от так называемой оппозиции и финансируют избирательную компанию, которая будет строиться на одном главном тезисе: отмена Закона о народонаселении. Все остальные экономи­ческие и социальные реформы в Синегорье должны стать следствием этого важнейшего в истории страны шага. Для министра обороны главным было то, что отмена закона о народонаселении автоматически приведет к унич­тожению такой структуры, как Демпол. Освободившиеся средства можно будет направить, в том числе, и на армию.

Они долго говорили в тот вечер, взвешивали все «за» и «против», обсуж­дали возможные последствия. Все трое рисковали. Просочись хоть малей­шая информация об этом заговоре, дойди она до ушей Президента - карье­ра каждого будет закончена раз и навсегда. Но, помимо согласия в вопросе о необходимости отмены Закона о народонаселения, был еще один момент, на котором три члена правительства сошлись практически однозначно: они не ставили перед собой цели смены Президента. Их вполне устраивала лич­ность человека, который стоял у власти последние десять лет. Они лишь хо­тели заставить его отодвинуть от президентского кресла профессора Тоцкого и иже с ним и провести реформы. А для этого Президента нужно как следует напугать. Так напугать, чтобы он понял: лучше пойти на уступки, чем потерять свой пост главы государства.

По большому счету, Марте была уготована роль все той же куклы-мари­онетки: на определенном этапе она должна будет сойти с дистанции. Более того, она должна будет призвать своих потенциальных сторонников отдать голоса за прежнего президента. И наступит этот момент тогда, когда он даст народу Синегорья слово отменить Закон о народонаселении.

В том, что это произойдет, ни Трауберг, ни Коваль, ни генерал Акимов не сомневались. Вот только поставить об этом в известность Марка Трауберг не решился... В глубине души он понимал, что это нехорошо - использо­вать Марту в темную. Это в определенном смысле даже подло. Но... он же не сумасшедший, чтобы доверять государство девчонке, которой еще нет и тридцати лет. Он скажет об этом позже, когда наступит время. А до этого нужно сделать все, чтобы собрать в один кулак всю оппозицию, какая есть в Синегорье.

Окончательно группа заговорщиков сложилась, когда в нее вошел ми­нистр экономики. Привел его на очередную встречу, как ни странно, ге­нерал Акимов. Главный экономист Синегорья с необычной для этих мест фамилией Василеску был невысоким, сутулым, совершенно плоским и не­взрачным человеком, с выбритой налысо круглой головой, с близорукими глазами, щурившимися даже за стеклами очков. У него были тонкие губы, которые он имел привычку нервно облизывать, и длинные тонкие пальцы, вечно сжимавшие темно-синюю папку с документами. Шутили, что в этой папке он держит все финансовые секреты Синегорья.

- Господа, - сказал он, едва войдя в кабинет Коваля, где встретились мя­тежные министры, - вы вправе не доверять мне, но попытаюсь убедить вас в том, что я не провокатор. После некоторых известных вам событий я совершенно убежден, что наша страна нуждается в хорошей встряске и в больших переменах. Мы на грани финансовой катастрофы. Еще пять, от силы десять лет - и наша экономика рухнет окончательно. Если можно сде­лать хоть что-то для ее реанимации - заметьте, я не говорю - возрождения, но хотя бы реанимации, то я готов помочь вам любыми приемлемыми для меня способами.

Трауберг и Коваль переглянулись и дружно уставились на министра обо­роны. Тот растерянно пожал плечами.

- Он сам подошел. Сказал, что если армия готова к переменам, то он готов поскрести по сусекам.

Для успешного осуществления задуманного плана лучшего и желать было нельзя. Теперь у них была армия и теперь у них были деньги. Подго­товка к выборам пошла полным ходом. Загвоздка состояла лишь в том, что кандидат, на которого они собирались делать ставку, не только находился в интересном положении, о чем Акимов и Василеску даже не подозрева­ли - до поры до времени Трауберг решил не открывать им его имени, но и просто исчез. Поэтому внезапное возвращение Марка, способного найти и вернуть Марту, поистине стало для Эриха Эрастовича подарком судьбы. Правда, предстояло еще убедить саму Марту в том, что она должна сыграть свою роль в большой игре под названием «Выборы Президента». Трауберг допускал, что она может отказаться, хотя в глубине души почему-то все- таки был уверен, что этого не произойдет.



У Марты были смутные подозрения в том, что Трауберг ведет двойную игру. Даже не подозрения, а так - некоторое беспокойство. Да, ей всего двадцать шесть лет, но она не глупа и понимает, что просто так никто не позволит ей стать президентом. Даже друг Марка Эрих Эрастович Трауберг и даже из самых лучших побуждений. И уж тем более Марта не могла не по­нимать, что наступит день, когда ей назовут цену, которую она должна бу­дет заплатить за свою неожиданную славу. Но какова бы ни была эта цена, отмена Закона о народонаселении того стоила, так что решение Марты при­нять предложение Трауберга было вполне осознанным.

В тот же вечер их перевезли за город и поселили в шикарном особня­ке, где кроме Марты и Марка, жили лишь экономка, она же повариха, Элла Романовна и горничная Света - две молчаливые, неулыбчивые, на первый взгляд, женщины средних лет. Особняк принадлежал министру финансов, о чем новые жильцы даже не подозревали. Территория его, окруженная мощной кирпичной оградой, охранялась десятком крепких мужчин в чер­ной униформе. Охранники жили в небольшом флигеле у ворот и в доме по­являлись лишь тогда, когда экономка звала их обедать.

Для Марты и Марка выделили несколько комнат на втором этаже здания. Марта бродила по ним, словно по музею. Зеркала, массивная резная мебель, дорогие воздушные занавеси на окнах, ковры - она никогда не видела такой роскоши.

Только теперь она начала осознавать, какие люди финансируют изби­рательную компанию. В какой-то момент ей стало страшно. Наивная, она думала, что, приняв однажды решение, сможет и дальше оставаться само­стоятельной и свободной. Нет, все не так. Вряд ли ей позволят теперь даже уйти - слишком много поставлено на карту.

Марта в замешательстве стояла посреди спальни. Ей казалось, что все это происходит не с ней. Еще несколько дней назад она не имела ни малейшего представления о том, как ей жить, - человеку вне закона, в вечном стра­хе за себя и детей. Встреча и расставание с Марком, смерть Грэга, разрыв с мужем, несколько месяцев жизни в подполье, рождение Мити, бегство из роддома, публичный дом... Неужели все это было с ней, было вчера, не­сколько дней назад? А сейчас... Сейчас она находится здесь, в этом роскош­ном особняке, завтра ее имя узнает весь город, вся страна, ее портретами будут увешаны рекламные щиты и стены домов, ни один выпуск новостей не будет обходиться без сюжета о ней, Марте Полянской, женщине, дерз­нувшей бросить вызов режиму. Готова ли она стать мишенью объективов фото и видеокамер? Готова ли она к тому, что не пройдет и дня, как везде­сущие журналисты раскопают всю подноготную ее жизни? Готова ли она к тому, что больше никогда не сможет стать той, прежней Мартой, обычной сотрудницей обычного, самого рядового государственного учреждения? Хорошо ли она подумала, прежде чем решиться на этот шаг?

Марк подошел, ступая неслышно по ковру, обнял ее за плечи, прижался губами к волосам. Марта вздрогнула от неожиданности.

- Страшно?

Она кивнула.

- Д-да...

Повернувшись к нему, обхватила Марка обеими руками, прижалась ще­кой к его груди. Ей почему-то ужасно захотелось заплакать. Она почувство­вала себя в этот момент маленькой девочкой - слабой и беззащитной. Един­ственным человеком, который мог ее защитить, был Марк. Какое счастье, что он вернулся, что он рядом!

- Все будет хорошо! - Марк, наклонившись, шептал ей на ухо, целовал в шею. - Обещаю тебе... Я все сделаю, все... Родная моя... Любимая... Я с тобой... Не бойся, ничего не бойся!

Новая жизнь началась рано утром со стука в дверь спальни. Марта про­снулась в испуге, подскочила, села на постели. В первое мгновение она ре­шила, что стук ей лишь послышался. Обняв подушку, мирно спал Марк. В своей кроватке едва слышно посапывал Митя. Сквозь плотные шторы в комнату не проникало ни единого лучика солнца. Марта перевела дыхание и вновь хотела лечь, когда снова постучали. Она поднялась, накинула на себя халат и босиком пошла к двери.

- Кто?

- Марта Анатольевна, это Света...

Марта повернула защелку, открыла дверь и вышла в коридор. Горничная, несмотря на ранний час, была причесана и одета в безупречно строгий тем- но-синий брючный костюм.

- Прошу прощения... Пришли няня, парикмахер и фотограф. Вы спусти­тесь?

- О, господи! - вырвалось у Марты. - А который час?

- Семь тридцать. Разве вас не предупредили?

- Нет... Они подождут?

Женщина слегка улыбнулась.

- Конечно. Пожалуйста, не торопитесь. Когда покормите малыша, позво­ните мне, я отнесу его к няне...

- Позвонить?.. - растерялась Марта.

Света снова улыбнулась.

- На стене над тумбочкой две клавиши. Левая - горничной, правая - эко­номки. Но вы можете сказать мне, что приготовить на завтрак, я передам Элле Романовне.

- Светочка, милая, - Марта схватила ее за руку, зашептала горячо, - мне совершенно все равно, что будет на завтрак. Мне ужасно неудобно вас утруждать...

Света освободила руку.

- Вы меня не утруждаете. Я выполняю свою работу. Так не забудьте: левая - горничной...

И пошла по коридору к лестнице.

Марта вернулась в спальню. Марк проснулся, лежал, опершись на локоть.

- Что? Что там?

- Няня, парикмахер и фотограф... - Марта села на кровать рядом с ним. - Боже, какой ужас! Клавиша для вызова горничной, клавиша - для эко­номки...  Завтрак по спецзаказу... Марк, я привыкну жить красиво! Ты смо­жешь потом обеспечить мне такую жизнь?

Он засмеялся, взял ее руку, поцеловал ладонь.

- Непременно! Я буду тебе и за горничную, и за экономку. И сам по утрам буду жарить тебе яичницу.

Спустя полчаса Марта в сопровождении Марка вошла в гостиную, где ее ждали парикмахер и фотограф. Няню - молодую, испуганную девушку уже проводили в детскую, где Марта из рук в руки передала ей Митю.

Два часа парикмахер - жеманно-усталый молодой человек по имени Сла­ва, выглядевший так, словно он провел не одну бессонную ночь, и все вокруг ему безумно надоело, мучил попавшую в его руки жертву. Надо признать, он был мастером своего дела. И те, кто прислал его сюда, об этом наверняка знали. Через два часа Марта обрела новый облик. Из зеркала на нее смотре­ла красивая незнакомая женщина с безукоризненно подстриженными и великолепно уложенными волосами и строгим, неброским макияжем. Такой ее увидят и узнают жители Синегорья.

Марта разглядывала себя с удивлением. У Марка же пересохло в горле. В эту минуту он понял, что эта женщина больше не принадлежит ему одному - по крайней мере, на ближайшие три недели. Он понял, что хотел показать и подчеркнуть молодой, гениальный, но уже уставший от жизни мастер: он сделал Марту красивой настолько, чтобы она могла привлечь внимание мужчин и одновременно не вызывала чувство зависти, а, значит, неприятия у женщин. Он подчеркнул в ней не женскую слабость и беззащитность, а уверенность и внутреннюю силу. В такую женщину, в ее правоту, в ее спо­собность довести дело до конца, можно было поверить.

Примерка костюмов, фотосессия - к обеду Марта валилась с ног. К тому же она все утро не видела Митю. Едва только фотограф объявил, что закончил съемку, Марта бросилась к сыну. Няня, испуганно глядя на нее, перечислила, сколько она поменяла памперсов, сколько раз ребенок плакал и сколько спал.

- Отдохните, - предложила ей Марта, - спуститесь вниз, выпейте чаю. Я покормлю его.

- Что вы, что вы, - начала отказываться девушка, - я совершенно не уста­ла! Вы кормите, я подожду в коридоре.

- Как вас зовут? - перебила ее Марта.

- Надя...

- Так вот, Надя, я доверяю вам своего ребенка. Мне нужно, чтобы вы не уснули в неурочный час и не убежали обедать, оставив его одного. Поэтому, пока я свободна, отдохните и выпейте чаю. Не думайте, что вы кого-то об­ремените. Здесь все выполняют свою работу. Ясно?

Девушка торопливо закивала головой.

- И не надо ничего бояться! - с досадой сказала ей Марта.

И добавила, когда няня скрылась за дверью:

- Я сама всего боюсь.

К обеду неожиданно приехал Трауберг, которого Марта не видела вот уже несколько месяцев - с того самого дня, когда он сообщил ей о смерти Марка. Он был не один - с ним приехала Катя Мясникова. Девушки с визгом бро­сились друг другу в объятия.

- Ну, я думаю, что со своим пресс- секретарем вы найдете общий язык! - усмехнулся Эрих Эрастович.

- С пресс-секретарем?..

- Да-да-да! - подтвердила Катя. - Буду писать тебе выступления, сочи­нять пресс-релизы, организовывать все твои встречи с избирателями... Но сначала покажи мне Митю! Боже, так хочется на него посмотреть!

- Вот женщины! - рассмеялся Трауберг, когда Марта с Катей поднялись наверх. - Решается судьба страны, а ей хочется посмотреть на ребенка! Что ты тут поделаешь!

В столовую вошла экономка.

- Обед подавать?

- Да, пожалуй! - Трауберг пружинисто прошелся по комнате, словно раз­минал ноги, энергичным движением отодвинул стул, сел за стол, положив перед собой руки, как будто школьник за партой. - Я чертовски голоден. Мотаюсь с самого утра, некогда даже кофе выпить.

- Трудно работать на два фронта? - подколол его Марк.

Трауберг покосился на него и хмыкнул.

- Знаешь, трудно! Вот закончится все, возьму отпуск и уеду в горы. Буду дышать свежим воздухом, гулять, ездить верхом... Сто лет не ездил верхом.

- А умеете?

- Шутишь? Я же деревенский! Эх, детство золотое...

- Не тешьте себя иллюзиями, Эрих Эрастович, - посоветовал ему Марк,

- закончится одно, начнется другое. Вы же знаете, была бы шея, а ярмо най­дется.

- Ох, прав ты, наверное, Марк! Наверное, прав!

Трауберг, потягиваясь, раскинул руки, чуть не зацепил Эллу Романовну, которая именно в этот момент подошла к столу с тарелками и приборами.

- Сейчас мы обедаем и уезжаем. - Эрих Эрастович снова сел прямо, за­говорил серьезно, от благодушия, еще минуту назад звучавшее в его голосе, не осталось и следа. - Я познакомлю тебя с группой охраны, которая полно­стью передается под твое управление. Маршруты движения, обеспечение безопасности - как и договаривались, все это будешь контролировать ты. Девушки остаются здесь - в четыре приедет съемочная группа снимать об­ращение к гражданам Синегорья. Список мероприятий на ближайшие дни - у Кати, второй экземпляр будет у тебя. Как настроение у Марты?

Марк пожал плечами:

- Переменное.

- Ну, так, наверное, и должно быть. На ней сейчас большая ответствен­ность, Марк. Такая большая...

Трауберг покрутил головой и даже прикрыл глаза.

- Будьте готовы к тому, что на нее обрушится шквал клеветы и недосто­верной информации. Объясни Марте, что этого не нужно бояться.

Марк внимательно следил за тем, как экономка накрывала на стол. Лицо ее было неподвижным и не выражало ровным счетом ничего. Казалось, она даже не слышит, о чем говорят мужчины. «Интересно, - подумал Марк, - знает она, кто и почему поселился в этом доме? Если знает, то как к этому относится?». Трауберг заметил, с каким вниманием Марк следит за Эллой Романовной. Положил ладонь ему на руку.

- Марк, вас окружают надежнейшие люди. Пока вы в этом доме, опасать­ся нечего и некого. А вот за его пределами... Сегодня Президенту доложи­ли, кто стал четвертым кандидатом. Он переменился в лице. Честно говоря, я не ожидал такой реакции. Марта - та самая темная лошадка, которой он опасался. Опасался всегда. Она не предсказуема, он не знает, чего от нее можно ожидать. И, самое главное, он не знает, кто за ней стоит.

- А кто за ней стоит? - повернулся к нему Марк.

Трауберг сжал его руку.

- Тебе не нужно этого знать. Пока. Об одном прошу: сделай так, чтобы никто... Слышишь? Никто! ... ничего не знал вот об этом доме. Продумай все до мелочей. Если я засвечусь, это моя личная проблема. Если засветится владелец этого дома... Для страны все может закончиться очень плохо.

Марта и Катя, наконец, спустились в столовую - обе веселые, раскрас­невшиеся, взволнованные. Трауберг наблюдал за Мартой с нескрываемым восхищением. Марку, с одной стороны, это льстило, а с другой, в душе его зашевелился червячок ревности. Он вдруг подумал о том, что через три не­дели судьба может вознести Марту на вершину Олимпа. И тогда у ее ног окажутся самые видные, самые представительные, самые богатые мужчины Синегорья. И не только Синегорья. Кем будет он рядом с ней? Нужен ли бу­дет он ей тогда? Кто он? Муж? - нет... Сожитель? Любовник? У президента страны не может быть ни сожителя, ни любовника. Ее репутация должна быть безупречна. Она - словно жена Цезаря: должна быть выше всяких по­дозрений. Интересно, Марта задумывается о двусмысленности их отноше­ний? Она - мать его сына, но при этом официально продолжает оставаться женой Артура Полянского. Значит, и Митя, его сын Митя тоже будет носить фамилию Полянский?

Думать об этом было невыносимо. Марк даже был рад, что ему пришлось уехать вместе с Траубергом. А тот, сам того не ведая, подлил масла в огонь. Уже когда сели в машину, Эрих Эрастович вдруг признался вслух:

- А Марта хороша! Хороша, черт побери! Знаешь, я уверен в ее успехе. И не только у женской части избирателей.

16.

Марк вернулся поздно вечером. Охранник на въезде осветил его лицо фо­нарем, осмотрел машину. Убедившись в том, что никого чужого нет, махнул рукой: проезжай. В особняке не горело ни одного окна. Марк, как ни стран­но, был рад тому, что Марта легла спать, не дожидаясь его. Он не знал, как смотреть ей в глаза, как разговаривать с ней. Весь день в его голове крути­лась одна и та же мысль: кем он будет в жизни Марты теперь, когда все так поменялось?

Марк никогда не питал никаких иллюзий относительно своего социаль­ного статуса. Он - изгой. Как там пелось в старой песне времен Великой Империи? - «без имени и даже без судьбы...»? Вот-вот, это о нем. Другое дело, что неопределенное положение в обществе никогда не мешало ему жить, потому что он никогда не зацикливался на своих бедах. Ему некогда было думать о них. Он думал о тех, кому приходилось хуже, чем ему. О тех, кто оказался в ситуации более безвыходной, чем он. Так было, пока Марк не встретил Марту...

Эта встреча перевернула всю его жизнь. Он любил ее до умопомрачения, он хотел быть рядом с ней - и не мог. Ему все время что-то мешало. Сна­чала его дело, которому он посвятил свою жизнь. Между Мартой и своим предназначением Марк выбрал свое предназначение, хотя кто знает, быть может, останься он тогда в Синегорске, - и не было бы ни бессмысленных смертей, ни его безумной ревности, которая чуть не привела к разрыву с Мартой, ни тяжелой болезни, едва не разлучившей их навсегда. Марта это чувствовала. Как она сказала тогда? «У тебя - миссия, а я просто живу и не хочу тебе мешать, не хочу быть тебе обузой». Он лишь посмеялся тогда.

Теперь миссия была у Марты. А он? Он так и остался изгоем. Человеком без имени и даже без судьбы. Зачем он ей - такой?

Марк сходил с ума от любви и ревности. Сходил с ума от страха - если завтра все изменится, кому и зачем он будет нужен? Его жизнь тогда поте­ряет всякий смысл... Понимает ли это Марта?

Стоило Марку войти в дом, как в глубине коридора вспыхнул свет, и на­встречу вышла Элла Романовна. Судя по всему, она еще не ложилась, но выглядела при этом также свежо и бодро, как и утром.

- Не спите? - Марк не придумал ничего другого, как задать этот вопрос, ответ на который был очевиден.

Экономка окинула Марка внимательным взглядом.

- Будете ужинать?

- Да, наверное...

- Прошу вас! Я накрою вам на кухне.

Марк покорно следовал за ней по коридору, чувствуя себя актером, ис­полняющим новую, неизвестную ему роль. Он не привык к такому отноше­нию, оно его тяготило, оно давило его, словно новый ботинок привыкшую к разношенной обуви ногу. Ему было неловко, но Элла Романовна, казалось, не замечала этой неловкости. Она вела себя совершенно спокойно. Чувство­валось, что для нее взаимоотношения по принципу «Хозяин - слуга» - нор­мальное явление.

Элла Романовна быстро собрала Марку ужин - холодное мясо, салат из свежих овощей, хлеб, сыр. Вскипятила чайник, поставила перед ним чашку чая.

- Может быть, составите компанию? - предложил ей Марк.

- Нет, благодарю, - сдержанно отказалась она. - Я не ужинаю так поздно.

Марк соорудил себе бутерброд, но надкусить его не успел. В кухню нео­жиданно вошла Марта. На ней был голубой легкий шелковый халат, из-под которого виднелась ночная сорочка такого же голубого цвета - он необык­новенно шел к ее темным волосам и бледному лицу.

Марта прошла к столу, села напротив Марка.

- Почему ты не спишь? - спросил он, испытывая легкую досаду - он не был готов сейчас к тому, чтобы говорить с ней о чем бы то ни было.

- Тебя ждала...

- Зря. А если бы я еще задержался?

- Я бы ждала, пока бы ты не вернулся.

Марк кивнул, словно принял ее ответ, подцепил вилкой пластик огурца, отправил его в рот.

- Как прошел день?

Марта провела рукой по холодной столешнице, вздохнула, подняла на Марка глаза.

- Мне кажется, что ты спрашиваешь из вежливости, а на самом деле тебе это совершенно не интересно.

- О чем ты? - насторожился он.

Марта снова вздохнула.

- Марк, что случилось? Почему ты сердишься на меня? Что я сделала не так?

- Но я не сержусь! С чего ты взяла?!

- Ты уехал, не попрощавшись. Ты ни разу не позвонил мне. Ты вернулся и отправился на кухню ужинать, вместо того, чтобы подняться ко мне или хотя бы к Мите. Чем я заслужила такое отношение?

Марта говорила тихим, невыразительным, совершенно бесцветным голо­сом, но именно этот голос выдавал глубину ее обиды и непонимания. Она вынуждена была говорить так, чтобы не сорваться и не закричать, не за­плакать. Экономка замерла у плиты с каменным выражением лица. Марк положил вилку на стол, опустил голову, посидел с минуту молча.

- Зачем ты согласилась?

- Что? - не поняла его Марта.

- Зачем ты согласилась?! - он не хотел кричать, но почему-то все-таки за­кричал на нее. - Ты же хотела уехать! Почему ты не настояла?! Завтра наша жизнь превратится в ад! Разве ты этого не понимаешь?! Зачем ты согласи­лась?!

Марта смотрела на него ошеломленно. Такого упрека она никак не ожи­дала услышать.

- Ты говоришь это мне? - спросила все так же без выражения.

Если бы она закричала, заплакала, обвинила его в бездушии и несправед­ливости, Марку, наверное, стало бы легче. Может, тогда хоть что-нибудь прояснилось бы у него в голове. Может, тогда червь сомнений, точивший его сердце, утих хотя бы ненадолго. Но Марта не закричала и не заплакала. Просто встала и пошла прочь из кухни.

Она уже скрылась за дверью, когда Марк, словно очнувшись, сорвался с места, оттолкнув от себя жалобно зазвеневшие тарелки.

- Ч-черт! Марта! Марта, подожди!

Он догнал ее в полутемном коридоре, схватил за плечо - шелк мягко скользнул между пальцев. Марта остановилась, прислонившись к стене и глядя на него выжидающе. И опять уже в который раз он удивился ее сухим глазам и совершенному спокойствию.

- Извини, извини, Марта! Да, я не прав! Я втянул тебя во все это. Я вино­ват во всех твоих бедах...

- Ты ни в чем не виноват, - спокойно, даже равнодушно возразила ему Марта, - я сама принимаю решения.

- Черт! - Марк со всей силы ударил кулаком в стену. - Опять сама! Все время сама! А меня, что - нет? Меня просто нет! Ну, давай же, закричи на меня, скажи, что я виноват! Упрекни меня в том, что я сломал твою жизнь! Дай мне понять, что я играю хоть какую-то роль в твоей судьбе!

- Что ты хочешь, Марк? - Марта едва сдерживалась, чтобы не расплакать­ся. Она валилась с ног от усталости. События последних дней выбили ее из колеи, будущее сулило неизвестность. У нее не было сил выяснять отноше­ния с Марком. - Я не понимаю, что ты хочешь... Я просила тебя уехать, но ты предложил остаться... А теперь, когда я согласилась, ты говоришь, что я не должна была этого делать. Что с тобой, Марк? Объясни мне, я не пони­маю. .. Я не узнаю тебя.. _.Я_..._ боюсь тебя, Марк!

- О, господи! - он сделал два шага назад, прижался спиной к стене, сполз на пол, с силой растер лицо рукой. Какой же он идиот! Чего, чего он до­бился? Женщина, за которую он готов отдать всю свою кровь по капельке, боится его!

Марта опустилась перед ним на колени, взяла за руки, пытаясь заглянуть ему в глаза.

- Тебя что-то мучает, Марк... Скажи мне, что? Пожалуйста, скажи!

Марк колебался. И в этот момент вдруг отчетливо вспомнил старика из бухаровской больницы:«... Не всегда можно увидеть то, что есть в реально­сти. Чаще всего мы даже не хотим знать всей правды. Предпочитаем бежать от нее. Боимся, что она будет жестокой. И не думаем, что она может оказать­ся спасительной. Именно так совершаются ошибки. Одни непоправимые, другие - вполне... Нужно только задать вопрос и получить на него ответ. Это не страшно, не правда ли?»

- Нужно только задать вопрос и получить на него ответ...

- Что? - растерялась Марта.

- Страх... - Марк собрался с силами и посмотрел ей в глаза.

Вот оно, самое невозможное для мужчины - признаться в собственной слабости. И кому? - женщине, которая надеется на твою поддержку и за­щиту. Любимой женщине, о которой мечтал долгими месяцами, к которой стремился, которую искал!

- Меня мучает страх... Я не могу избавиться от него. С ужасом думаю о том, что могу потерять тебя. Зачем тогда все? Зачем? Этот страх искорежил меня ... Ты говоришь, я стал другим. А каким может быть человек, который живет в постоянном страхе?! Полгода я боялся, что больше никогда не уви­жу тебя. Увидел... Теперь боюсь, что завтра ты перестанешь принадлежать мне. Да что я говорю, ты уже не принадлежишь мне... Видела бы ты, как смотрел на тебя Трауберг! Как он на тебя смотрел!..

- Ты что, ревнуешь? - ахнула Марта. - К Траубергу?!

- Да нет, - с досадой махнул рукой Марк, - ты не понимаешь! Не к Траубергу - к сотням, к тысячам тех, кто, как он, будут смотреть на тебя и вос­хищаться тобой! А кто я для тебя? Что я для тебя?..

- Ма-а-арк... - тихо засмеялась Марта.

Меньше всего он ожидал, что она засмеется. Наверное, ей следовало воз­мутиться, обидеться, начать убеждать его в неправоте, но она просто засме­ялась, повергая Марка в растерянность. Протянула руку, коснулась пальца­ми его лица, провела по щеке, по дрожащим губам.

- Ма-а-арк... Ты - мое все... Ты - мой единственный мужчина... - Марта говорила едва слышно, почти шепотом, но он слышал каждое слово. И с каждым ее словом ему становилось все легче и легче. - Ты - моя жизнь... Ты - мой любимый, глупый Марк... Я так люблю тебя. Я так ждала тебя. Все, что я делаю, - все для тебя. Чтобы мы могли быть вместе - всегда! Господи, что за бред ты несешь! Мне ничего не нужно, мне никто не нужен... Только ты! И не смей, не смей думать по - другому! Марк!

Судорожно вздохнув, словно ребенок после долгого плача, он прижал Марту к себе, и они так и сидели на полу, обнявшись, нисколько не думая о том, что кто-то их может увидеть или услышать. И Марта все так же глади­ла Марка по щеке и шептала какие-то ласковые, утешающие слова, словно убаюкивала его, и боль, мучившая на протяжении дня, истерзавшая мозг и сердце, медленно таяла, уступая место тихой радости. «Господи, как хоро­шо! Господи, благодарю тебя за то, что ты подарил мне эту женщину! - ду­мал Марк. И снова вспоминал старика, сказавшего однажды мудрые слова, ставшие для него спасательным кругом. - Спасибо тебе, старик! Если ты слышишь меня, спасибо тебе...».



На рассвете серыми тенями кружили по городу автомобили. Время от времени останавливались, и тогда из них выходили люди, расклеивали огромные плакаты. И когда через два часа город проснулся, улицы запо­лонили автобусы и машины, пошли по тротуарам первые прохожие, с ре­кламных щитов внимательно смотрела на них строгим взглядом молодая, красивая женщина. «Только вместе мы будем счастливы!» - тянулась крас­ная надпись по голубому фону. И лицо, и эта надпись невольно привлекали внимание, и люди вглядывались в плакаты, и читали с удивлением: «Канди­дат в президенты Марта Полянская».

В восемь часов утра Герман, всегда просыпавшийся раньше Степана, вы­шел в гостиную и включил телевизор. Он сделал это просто по привычке - просто потому что под веселые разговоры ведущих утренних программ легче было приходить в себя после сна. Петровна накрывала на стол - в это время возвращались домой девушки, работавшие ночью, будили тех, кому повезло или, может быть, наоборот - не повезло, и они провели ночь в своих постелях, и весь дом собирался на завтрак. Зевая, Герман подошел к дивану, собираясь плюхнуться на него и поваляться в свое удовольствие еще минут десять, пока не придется садиться за стол. По лестнице, смеясь, спускались девушки.

- Сегодня, наконец, стало известно имя четвертого кандидата в президен­ты, - бодро говорил за его спиной диктор, - самого загадочного и самого не­ожиданного. Ведущие политологи Синегорья долго спорили, чье имя держит в тайне Центризбирком по просьбе избирательного штаба таинственного кандидата. И вот сегодня синегорцы могут не только узнать имя, но и увидеть претендента на главный пост в стране. Им оказалась женщина, двадцатише­стилетняя жительница Синегорска Марта Анатольевна Полянская...

Что говорил диктор дальше, Герман уже не слышал. Голос заглушил визг девушек:

- Ой, смотрите, смотрите... А-а-а! Герман!!! Смотри! Ой, это ж Настя!

Герман обернулся. С экрана телевизора ему улыбалась... Настя-Марта, та самая беглянка из роддома, которую они с братом три дня назад подобрали на ночной дороге и привезли в свой дом! Ошеломленный Герман открыл рот и уронил на пол пульт от телевизора, который держал в руке.

Портрет Марты уменьшился, уплыл в верхний угол, диктор продолжал что-то говорить, а Герман бросился в комнату брата. Ворвался, не постучав. Степан от неожиданности подскочил на постели, натянув одеяло на лежав­шую рядом с ним девушку.

- Ты чего? С ума сошел?

- Степка, скорей, скорей... - Герман махал руками, призывая брата следо­вать за ним, - там.. .там...

И скрылся за дверью. Когда недовольный и ничего не понимающий Сте­пан, наконец, вышел в гостиную, диктор все еще говорил о ходе избиратель­ной компании. Портреты кандидатов один за другим появлялись на экране. Когда Степан увидел Марту, у него, точно так же, как несколькими минута­ми раньше у брата, отвисла челюсть.

- Итак, напоминаю, - подвел черту под своим рассказом ведущий, - се­годня в 10 часов утра вы сможете услышать первое обращение Марты По­лянской к синегорским избирателям. Позже, в 17 часов, состоится пресс- конференция кандидата, которая будет транслироваться в прямом эфире. Для тех, кто не сможет увидеть прямую передачу, мы повторим ее в записи. Следите за изменениями в программе.

На трясущихся ногах Степан подошел к дивану и сел рядом с братом.

- Бля...- он шумно выдохнул и вытер внезапно вспотевшее лицо. - Вот это да! Теперь понятно, почему ее искали...

- Ты слышал, - толкнул его в бок Герман, - о ней сказали: замужем, имеет дочь пяти лет. А сын? Про сына, выходит, никто ничего не знает?

- Конечно, - согласился Степан, - что ж она, про второго рассказывать будет? Но каково, а? Кандидат в президенты - в публичном доме!

Он поднял вверх палец и почему-то посмотрел на него с суеверным ува­жением.

- Расскажи кому - не поверят...

- Степан, слышь, - снова ткнул его в бок старший брат. - Так давай рас­скажем!

- Кому?

- Журналистам! Это же сенсация! Такие деньги можно получить! А?!

Степан подскочил, словно пружина ткнула его в зад.

- Я тебе расскажу! - Он обвел глазами девушек, слушавших их разговор.

- Всем молчать! Никому ни слова! Понятно?

- Ты что, Степ? - удивился Герман. - Такая возможность заработать! По телику покажут. Клиенты валом повалят. Сам подумай: публичный дом, где провела ночь кандидат в президенты, бежавшая из роддома! За одно только это платить будут!

Степан сорвался с места, сунул брату кулак под нос.

- Попробуй только! Убью!

И убежал в свою комнату.

- Ну и дурак! - крикнул ему вслед Герман.

Степан появился спустя несколько минут.

- Я уезжаю! - бросил он брату. - Машину беру.

- Далеко? - удивился тот.

- В город... Когда вернусь - не знаю... Не ждите.

- Э, подожди! - вскочил Герман. - Как это - не ждите? А как же я без машины?

- Перебьешься! За сигаретами и пешком можно сходить. Все, пока!

Степан ехал на телевидение. Он решил найти Марту, найти, во чтобы то ни стало. Он еще не знал, зачем ему это нужно, но не мог оставаться дома.

После того, как они расстались, после того, как в бордель на окраине по­селка нагрянули люди из Демпола, Степан пил до позднего вечера. Пил в одиночку, курил, горланил матерные песни. Время от времени к нему за­глядывал Герман, качал укоризненно головой, пытался что-то говорить, но Степан не слушал, посылал его матом. Девочки ходили мимо комнаты на цыпочках и говорили шепотом - Степан пил редко, но если такое случалось, то гулял на широкую ногу, с мордобоем, доставалось всем. Но в тот день, как ни странно, у него было другое настроение. Поздно ночью, едва держась на ногах, парень выбрался из комнаты и отправился на второй этаж. Он вламывался во все комнаты, включал свет, поднимал спящих, словно искал кого-то. Не найдя, увел к себе одну из девушек. Через час она вышла от него измученная. На вопросительный взгляд Германа, который не спал, караулил брата, зная о его норове, покрутила пальцем у виска и успокоила:

- Спит!

Утром Степан проснулся с больной головой и мыслями о Марте. Это были странные мысли. Если бы ему сказали, что он влюбился, то вряд ли он согласился бы с этим. Степан не думал о Марте, как о женщине. Навер­ное, потому что интуитивно ощущал: он ей - не пара. Но в то же время его тянуло к ней, как магнитом. Может быть, не столько к ней, сколько к тому миру, из которого она пришла и в котором растворилась бесследно. Степан был добрым и неглупым парнем - правда, малообразованным, хотя и окон­чил среднюю школу, и эмоционально неразвитым. Но кто должен был зани­маться его развитием? Ему было семнадцать, когда Петровна и Герман ре­шили заняться своим бизнесом. Он взрослел в окружении проституток. Все разговоры в доме велись только вокруг девочек и клиентов. Удивительно, что он не озлобился, не стал циником, бездушным и безразличным. Хотя, кто знает, может, он и стал бы таковым через несколько лет...

Но на его пути встретилась Марта.

Когда Степан увидел ее портрет на экране телевизора, он понял, что это его шанс. Шанс вырваться из того болота, в котором он существовал и в которое погружался все глубже и глубже. Он давно уже ощущал смутное, неопределенное желание что-то изменить в своей жизни, но как-то не заду­мывался над этим. Теперь задумался. И понял: надо бежать! Бежать, пока не погряз в этом болоте окончательно, пока не задохнулся, пока не скурвился и не спился...

На проходной телевидения долго не могли понять, чего хочет от них па­рень, разыскивающий кандидата в президенты.

- Ты к нам-то чего приехал? - допытывался у него начальник охраны.

- Так в десять часов у нее выступление по телевизору! - с жаром втолко­вывал ему Степан. - Значит, она должна сюда приехать!

- Нет у нас такой информации, нет! Не будет никакого выступления!

- Так сказали же в новостях, - злился Степан, - я сам слышал!

- Пусть он позвонит в службу информации, - лениво посоветовал охран­ник, с интересом прислушивавшийся к их спору. - Может, там что скажут.

В службе информации Степана внимательно выслушали.

- Марта Полянская? Да, выступление будет, но в записи. Сама она не при­едет. Только на пресс-конференцию, которая состоится в пять часов.

- А как же мне сейчас-то ее найти?

- Не знаю, попробуйте через Центризбирком. Там наверняка подскажут.

- А где это?

- Записывайте адрес.

В Центризбиркоме, куда практически не знавший города Степан добрал­ся через полчаса, его встретили с нервным смехом.

- Полянская? Молодой человек, здесь всем нужна Полянская! Обращай­тесь в ее избирательный штаб. У нас нет никакой информации.

Степан взмок от жары и волнения, пока разыскивал избирательный штаб. А когда нашел, убедился, что Марта Полянская - самый популярный человек в Синегорье.

Небольшая комната, где стояли два стола с компьютерами, а по углам теснились коробки с листовками, буклетами и прочим бумажным хламом, была заполнена журналистами всех мастей. Все они что-то говорили, кри­чали, размахивали руками, все чего-то требовали от девушки, сидевшей за одним из столов. Она успевала говорить сразу с несколькими, от кого-то от­махивалась, тут же хватала трубку назойливо звеневшего телефона, что-то быстро говорила в него. Толпа на это время притихала, но стоило девушке закончить разговор, как журналисты обрушивались на нее с новой силой.

- Все, все! - наконец, не выдержала девушка, вскочила на ноги и как фла­гом начала размахивать зажатым в руке листком бумаги, отбиваясь от лю­дей, словно от назойливых мух. - Ну, довольно уже, довольно! Я все вам уже сказала! Остальные вопросы к Марте Анатольевне. Сегодня в пять! В пять часов, господа! Ждем всех...

- Катерина, - бесцеремонно перебил ее средних лет мужчина, увешанный фотокамерами, - а как насчет эксклюзивного интервью?

Катерина глубоко вдохнула, словно собиралась нырнуть, выдохнула и протянула к нему руку:

- Визитку с телефоном оставь - я тебе позвоню...

- О, - обрадовался мужчина, - вот это разговор!

А к Катерине тем временем уже тянулись несколько рук с визитками.

- Я - первый! Я - первый! - возмущенно закричал мужчина с фотоаппа­ратами.

- Господа, всем интервью не обещаю, - Катерина сложила визитки в сто­почку, - у нас не так много времени. Зато много встреч с избирателями. Всю информацию о мероприятиях вы можете в любое время получить в нашем избирательном штабе. Спасибо всем!

Народ, топоча и переговариваясь, потянулся к выходу. Через минуту в комнате остались только Катерина, Степан, тихонько стоявший все это вре­мя у окна, и еще один человек. Воспользовавшись тем, что все разошлись, мужчина удобно устроился на стуле, поставил локти на стол и оперся под­бородком на переплетенные пальцы.

- Ну, что тебе? - устало спросила у него девушка и тоже села.

- А вот скажи-ка мне, друг Катерина, - не отрывая подбородка от рук, сдавленным голосом произнес мужчина, - как ты здесь оказалась?

Девушка откинулась на спинку стула, посмотрела на него насмешливо.

- А тебе не все ли равно?

- Да, в общем-то, конечно, все равно! - мужчина выпрямился, пожал пле­чами. - Просто я тут припомнил... случайно, знаешь ли... что однажды ты уже была замешана в одном большом политическом скандале...

- Ты говоришь так, словно я и сейчас в скандале замешана, - фыркнула Катерина.

- А разве нет? Так вот сдается мне, что тот случай самым непосредствен­ным образом связан с твоим нынешним пребыванием здесь.

- Да? - продолжала насмешничать Катерина. - И каким же образом?

- Кать, ну, признайся честно, разве твой засекреченный информатор из истории с арестованными участниками митинга 5 ноября и Марта Полян­ская - не одно и то же лицо?

Катерина молчала, продолжая улыбаться.

- Молчишь? Значит, да?

- Это просто твое предположение...

- Но оно верно?

- Скажем так: я его не подтверждаю...

- ... Но и не опровергаешь?

- Но и не опровергаю... В разговоре с тобой.

- А если я об этом напишу?

- Смотря, что ты напишешь...

- Я понял... - мужчина сорвался со стула. - Ты даришь мне эту сенсацию?

- Почему бы и нет? Если ты правильно ею воспользуешься...

- Не сомневайся! Уж в этом ты не сомневайся! Ну, пока!

- Пока!

Мужчина скрылся за дверью. И лишь тогда Катерина обратила внимание на одинокую фигуру у окна.

- Вы что-то хотели? Слушаю вас...

Степан нерешительно шагнул к столу, начал сбивчиво говорить о том, что хочет встретиться с Мартой. Катерина слушала его терпеливо, потом замо­тала головой.

- Подождите, подождите! Вы же слышали, что я сказала. Пресс- конференция сегодня в пять. Все интервью в индивидуальном порядке...

- Мне не нужно интервью, - рассердился на ее непонятливость Степан, - мне нужно просто поговорить!

- Да кто вы? - тоже рассердилась на него Катя.

- Я?... - он неожиданно растерялся. В самом деле, кто он? Хозяин борделя, где случайно оказалась женщина, о которой сегодня узнала вся страна? Вот было бы здорово, если бы об этом услышала стая борзописцев, еще несколь­ко минут назад бесновавшихся в этой комнате!

Степан наклонился через стол:

- Я - ее друг!

- А я вас не знаю! Пресс-конференция в пять часов! Больше ничем по­мочь не могу.

Степан вышел, хлопнув дверью.

До пресс-конференции оставалось еще несколько часов. Он покружил по городу, отыскал кафе, перекусил и поехал на телевидение. Он припарковал машину напротив парадного входа, откинул сиденье и решил немного под­ремать.

Разбудил его шум подъезжающих машин и хлопанье дверей. Он открыл глаза, бросил взгляд на часы - они показывали без четверти пять. Степан сел, огляделся. Журналисты толпились у входа в телекомпанию - за сте­клянными дверями маячили охранники, с тревогой наблюдая за тем, как со­бирается народ. Степан вышел из машины, перешел через дорогу и влился в разношерстную компанию. Не прошло и пяти минут, как из-за поворота одна за другой вывернули три автомобиля с тонированными стеклами и, сбавив скорость, остановились у входа. Первыми вышли охранники. В одно мгновение они образовали кольцо, оттеснив пишущую и снимающую бра­тию. Потом появился мужчина, которого Степан сразу узнал - тот, борода­тый, приезжавший к ним в дом вместе с демполовцами. Бороду он, правда, сбрил, и подбородок белел незащищено, и все же это был он. Мужчина цеп­ко огляделся и подал руку кому-то, сидевшему в машине.

... Это была Марта и не Марта одновременно. Степан вытянул шею, что­бы рассмотреть ее получше, и даже приподнялся на цыпочки. Со всех сто­рон защелкали фотоаппараты.

- Марта! - крикнул Степан, понимая, что еще два шага, и она скроется за дверью. - Марта!

Она даже не повернула головы. Зато ее спутник, крепко державший ее под руку, бросил в толпу взгляд и, входя в здание, что-то сказал одному из охранников.

Степан видел сквозь стеклянные двери, как Марта прошла через фойе и скрылась в коридоре. Спустя минуту впустили журналистов. С ними попы­тался войти и Степан, но охранник, с которым разговаривал «бородатый», как окрестил его про себя Степан, оттеснил парня в сторону.

- Пустите, пустите же меня! - пытался обойти его Степан, но охранник, вежливо улыбаясь, преграждал ему путь. И только когда группа журнали­стов растворилась в глубине здания, взял его за локоть и повел за собой. Степан решил покориться, хотя и не понимал, куда его ведут. Во всяком случае, бояться ему было нечего.

Охранник, все так же крепко держа его за локоть, подошел к одной из дверей и постучал. На стук вышел «бородатый».

- Свободен, - коротко бросил он охраннику. Тот отпустил Степана, кив­нул и ушел.

- Ну, здорово! - «бородатый» окинул его взглядом с ног до головы.

- Здрасьте, - почему-то смутился Степан.

- Как ты отыскал нас?

- По телевизору увидел...

- Понятно! - хмыкнул «бородатый». - Ну, и зачем пришел? Пообщаться с журналистами? Я думаю, тебе есть, о чем им рассказать...

- Зачем вы так? - даже обиделся Степан. - Если бы я хотел им что-то рас­сказать, то не искал бы Марту.

- Вот как? Ну и зачем же ты ее искал?

- Возьмите меня! - Степан приблизился к нему почти вплотную. - Возь­мите! Я хочу быть с вами, помогать хочу...

- Да чем ты можешь помочь? - удивился «бородатый».

- Хоть чем! - с жаром убеждал его Степан. - Хотите, я цепным псом буду? Всех порву, никого не подпущу... Пожалуйста, возьмите! Не могу я больше там оставаться! Пропаду... Или сопьюсь, или убью кого-нибудь по пьян­ке...

- Цепным псом, говоришь?.. - «бородатый» смотрел на него, раздумывая над его словами. - Ладно, сейчас иди в студию - прямо по коридору и нале­во. Осмотрись. Когда все закончится, поедешь с нами. Да, зовут-то тебя как?

- Степан! - обрадовался парень.

- Ну, иди, Степан!

А когда тот пошел по коридору, вдруг окликнул его:

- Эй!

Степан оглянулся.

- Между прочим, спасибо!

17.

Эрих Эрастович Трауберг ехал с заседания избирательного штаба Прези­дента. Впрочем, скорее его можно было назвать коллективным просмотром пресс-конференции Марты Полянской с последующим ее обсуждением. Десять мужчин в течение часа молча слушали молодую женщину, невесть откуда свалившуюся на их голову. И это молчание лучше любых слов гово­рило о том, насколько серьезно они ее воспринимают. За все время Трауберг не увидел ни одной улыбки. Никто не позволил себе ни одного пренебрежи­тельного или хотя бы даже неуважительного комментария в адрес конку­рента. Собственно, Марта не дала для этого никакого повода.

Глядя на действо, разворачивающееся на экране телевизора, Трауберг не мог поверить, что женщина, которая сейчас общается с журналистами, и есть та самая Марта, с которой он познакомился минувшей зимой. Ко­нечно, она изменилась и не только внешне. Несколько месяцев назад это была обычная девушка, каких тысячи в Синегорье. В меру умная, в меру привлекательная, может быть, с несколько более сильным и стойким, чем у других, характером, но и только. Сейчас он смотрел на нее с нараставшим удивлением: наверное, именно в эту минуту Эрих Эрастович окончательно понял, что не ошибался, когда уверял своих партнеров, что Марта справит­ся с поставленной перед ней задачей. Более того, он понял, что сегодня они запустили в действие необратимый процесс: Марта не остановится. Никог­да и не перед чем. И не потому, что ей нужен пост Президента, нет. Просто потому, что тогда величайшая авантюра обернется величайшим предатель­ством. А Марта Полянская не способна предать.

Трауберг огляделся. Президент нервно постукивал пальцами по столу. Тоцкий сидел, сцепив на животе пальцы, и с деланным безразличием смо­трел в экран. Коваль что-то рисовал на бумажке, а может, делал какие-то пометки. Министр финансов Василеску, подавшись вперед, практически лег грудью на стол и с интересом разглядывал женщину, в которую он вло­жил и еще собирался вкладывать немалые деньги. Похоже, разочарования Василеску не испытывал.

- Вам не кажется, что вы слишком молоды и слишком неопытны, чтобы занимать пост президента? - видеокамеры крупным планом показали лицо журналиста. Это был главный редактор «Вестника Синегорья» - тот самый щуплый человечек, с которым Трауберга познакомил Коваль.

Марта вздохнула и улыбнулась. Кротко и ласково. Если бы Эрих Эрасто­вич не знал, что еще два дня назад эта женщина и не подозревала о своей миссии, то был бы совершенно уверен в том, что с ней основательно пора­ботали пиар-менеджеры и имиджмейкеры.

- К сожалению, молодость, как правило, быстро проходит, так что вряд ли стоит ставить мне ее в вину. А что касается опыта, - согласитесь, если не работать, то и опыта не прибавится.

- Почему вы решили стать президентом?

- Решила - не то слово. Мне предложили, я подумала и согласилась. Вы спросите - почему? Потому что поняла, что только так смогу изменить мир, в котором мы с вами живем.

- А что, собственно говоря, вы собираетесь менять?

- Я считаю, что настала пора изменить национальные приоритеты. Глав­ной ценностью нашего общества должна стать семья.

- Надо ли понимать, что вы хотите изменить Закон о народонаселении?

- Надо понимать, что я хочу отменить Закон о народонаселении!

Что-то сухо треснуло. Трауберг повернул голову. Начальник Демпола швырнул на стол сломанную пополам ручку. Коваль, сидевший напротив, наклонил голову, пряча улыбку.

- Госпожа Полянская, насколько мне известно, вы работали в комитете по сохранению исторического наследия, который возглавлял сын профессора Тоцкого Грэг Тоцкий.

- Не могу сказать, что я там работала. Полагаю, что работаю до сих пор. Во всяком случае, пока. Да, Грэг Тоцкий был моим начальником.

Мужчины, сидевшие за столом, как один, повернули головы в сторону побледневшего профессора. Такого вопроса не ожидал никто.

- Есть у вас предположения, кто и за что мог его убить? Может быть, это месть профессору Тоцкому?

Марта, судя по всему, тоже не ожидала, что ее имя свяжут с именем Грэга. Однако Трауберг мог поклясться, что у нее не дрогнули даже губы. Да, вы­держке этой женщины можно только позавидовать.

- Кто вам сказал, что его убили? Это было самоубийство.

По залу пробежал сдержанный гул.

- Вы хотите сказать, что нас ввели в заблуждение?!

- Господа, я больше ничего не хочу сказать. Задайте интересующие вас вопросы следователю. Напомню вам, что мы собрались здесь не для того, чтобы обсуждать гибель Грэга Тоцкого, который был моим другом и о смер­ти которого я сожалею.

- Мерзавка! Какая мерзавка! - скрипел зубами профессор Тоцкий.

- Расскажите о своей семье!

- У меня есть мама, есть брат Мартин, которого я никогда не видела, по­тому что его изъяли двадцать шесть лет назад, есть шести летняя дочь и.. .- она чуть помедлила, - любимый мужчина. О том, чего у меня нет, читайте завтра в газетах...

Пресс-конференция закончилась. Начальник Демпола в волнении ходил взад вперед по кабинету. Президент сидел, откинувшись на стуле, закинув ногу на ногу и, казалось, безразлично покачивал носком ботинка. Трауберг посмотрел в сторону генерала Акимова. Тот украдкой показал ему большой палец.

- Вам понравилась эта женщина, господин генерал? - неожиданно гром­ко спросил Президент.

Тот растерялся на мгновение, но тут же справился с собой.

- Как нормальному мужчине может не понравиться такая очарователь­ная женщина?..

- Тут я с вами соглашусь, - задумчиво произнес Президент, - не будь она моим конкурентом, я сам, пожалуй, проголосовал бы за нее.

- О чем вы говорите?! - возмутился начальник Демпола. - Вы слышали, что она предлагает?! - отменить Закон о народонаселении!

- Ну, это чистой воды популизм... Кто, в самом деле, воспримет эти слова всерьез? Мы в два счета опровергнем все ее заявления.

- Это она! - вдруг подал голос профессор Тоцкий.

Взгляды присутствующих обратились к нему.

- Это она убила Грэга!

- Довольно, профессор! - поморщился Президент. - Давайте не будем возвращаться к этому вопросу. Мне кажется, мы давно его закрыли.

- Вы не понимаете...

Трауберг давно не видел профессора Тоцкого таким возбужденным. На бледном лице черные глаза горели каким-то бесовским огнем. Редкие седые волосы стояли дыбом - видимо, профессор в волнении ерошил их. Галстук сбился на сторону, верхняя пуговица рубашки была расстегнута.

- Вы не понимаете... Вас обворожили ее внешность, ее ум, ее выдержка, но при этом вы не понимаете, что эта женщина - самый серьезный против­ник. И есть только один способ победить - избавиться от нее!

- Избавиться? - усмехнулся Президент. - Убить, что ли? Вы в своем уме?

- Это она убила Грэга! Теперь я в этом не сомневаюсь. Потому что допод­линно о его самоубийстве знают лишь несколько человек - те, кто видел видеозапись с камеры внешнего наблюдения, и тот, кто протянул ему пи­столет.

- Так-так-так... - начальник Демпола, заинтересовавшись, подошел к Тоцкому, - продолжайте, профессор!

- На пистолете были найдены отпечатки пальцев... Нужно всего-навсего взять у этой самозванки отпечатки и сравнить. Если они совпадут, значит, пистолет Грэгу дала именно она...

- Ну и что? - вмешался Трауберг. - Это еще не означает, что она - убийца. На курок Грэг нажал сам...

- Это мы знаем! А для суда присяжных такого доказательства будет до­статочно! А если и нет, одного обвинения хватит, чтобы снять ее с предвы­борной гонки!

- Но мы не можем взять у нее отпечатки пальцев, - развел руками началь­ник Демпола, - у нас для этого нет никаких оснований.

- А кто сказал, что нам нужны основания? Любой стакан, любой лист бу­маги. .. Сейчас лето, жара...

- А вы опасный человек, профессор! - рассмеялся Президент.- Неужели вы так боитесь этой милой женщины? А мне кажется, что она просто укра­сит предвыборную гонку, сделает ее интереснее, острее, если хотите...

- Вы - глупец! - отчеканил Тоцкий, глядя ему прямо в глаза. - Вы слиш­ком недооцениваете эту выскочку. Если не послушаете меня, она вас сдела­ет!

Улыбка сползла с лица Президента. За долгие годы, проведенные рядом с главным теоретиком Синегорья, он привык прислушиваться к нему. Надо отдать Тоцкому должное - он обладал великолепным политическим чутьем, в отличие от многих других соратников Президента.

- Я согласен, расслабляться не стоит. Во-первых, необходимо узнать о ней все. Когда родилась, где училась, с кем целовалась, кто ее родители, муж, друзья... Не святая же она, наверняка, найдется хоть что-то, за что можно зацепиться. В общем, не мне вас учить. И с отпечатками подумайте... Ко­нечно, никакого уголовного преследования не будет, нам не нужен лишний шум, но припугнуть можно. Да, и обязательно подготовьте мне выступле­ние о невозможности отмены Закона о народонаселении. С экономически­ми выкладками, и прочее, и прочее... И свяжитесь с ее штабом. Думаю, нам нужно встретиться с этой красоткой лицом к лицу и выяснить отношения. Провести теледебаты, ну или что-нибудь в этом роде. Пусть избиратели не думают, что мы испугались какой-то пацанки.

Спустя пятнадцать минут в кабинете Трауберга собрались четыре за­говорщика. Коваль, как и хозяин кабинета, был хладнокровен и спокоен. Генерал курил, стоя у окна и пуская в форточку дым. Зато Василеску, на удивление, был радостно возбужден. Марта Полянская произвела на него неизгладимое впечатление.

- Какая женщина! - он простирал руки к потолку и снова восклицал. - Какая женщина! Не ожидал, вот уж не ожидал. Алмаз! Бриллиант! И вы прятали это чудо?! Нет, я вас понимаю: подогреть любопытство, заинтере­совать и нанести точный удар. Вы положили всех соперников на лопатки. Осталось только сложить их в штабеля на обочине дороги.

Трауберг с Ковалем переглянулись. Акимов выбросил окурок в форточку и повернулся к Василеску.

- У вас эйфория, друг мой. Это скоро пройдет. Эрих Эрастович, что там за история с сыном Тоцкого? Она, действительно, имеет какое-то отношение к его смерти?

Трауберг смотрел на него, раздумывая, стоит ли сообщать соратникам подробности. Но чем дольше он молчал, тем яснее становился ответ.

- Почему вы раньше не поставили нас в известность о столь важном фак­те? - взвился Акимов. - Почему, черт побери?!

- Господа, - миролюбиво произнес Коваль, - никто не застрахован от неожиданностей. Наш друг профессор Тоцкий просто подал идею, каким образом можно избавиться от конкурента на выборах. Вы же не думали, в самом деле, что против нашего кандидата не будут использованы любые, самые грязные провокации? Наша задача - получив информацию о них, обезопасить госпожу Полянскую. Возможности для этого у нас есть.

- Да-да, - подхватил Василеску, - я согласен с Аркадием Константинови­чем. А что касается сбора компрометирующей информации... Боже мой! Да все мы не ангелы! А какие грехи могут быть у этой милой девушки? Даже если они и есть, я думаю, она с успехом превратит их в добродетели. У нее на лице написано, что она - сама доброта и порядочность! Поздравляю вас, Эрих Эрастович, вы не могли бы подобрать для нас лучшего кандидата на пост президента!

Трауберг, разумеется, не разделял оптимизма министра финансов. Да, лю­бое прегрешение можно представить как добродетель, но с таким же успе­хом можно проделать и обратное. Кто такая Марта Полянская? Женщина, подтолкнувшая к самоубийству своего коллегу. Женщина, изменившая мужу и разрушившая семью. Женщина, связавшая жизнь с изгоем, неза­конно родившая от него ребенка. Да раскопай всю эту историю журнали­сты, от Полянской останется мокрое место. Не раскопают журналисты - за них это сделает Демпол и преподнесет на блюдечке. Трауберг уже видел, как пестреют заголовками желтые газеты: «Убийца!», «Прелюбодейка!». Этого нужно избежать любой ценой.



В особняке Василеску царило приподнятое настроение. На столе среди остатков ужина красовалась почти пустая бутылка вина, а обитатели дома были радостно возбуждены. Героиня дня - Марта сидела в кресле, держа на коленях Митю, бессмысленно таращившего голубые глазенки на окру­жавших его людей. Марк присел рядом на нижних ступеньках лестницы, ведущей на второй этаж. За столом друг против друга - Катя, няня ребенка и неизвестный Траубергу молодой человек.

- Празднуем?.. - вместо «здравствуйте» произнес Эрих Эрастович. По­хоже, своим приходом и довольно-таки мрачным видом он прервал ожив­ленный разговор. - Не рано?

Марк пружинисто поднялся на ноги, подошел к нему, протянул руку и резко встряхнул ладонь Трауберга.

- Может, разбор полетов перенесем на завтра? - он как-то странно нагнул голову и заглянул гостю в суровые глаза. - Сегодня все очень хорошо по­работали. Может, стоит сказать им спасибо?

Трауберг как-то сразу расслабился. Действительно, что это он? Сегодня они вступили в неравный бой с сильным противником. И для первого дня довольно успешно. Оплошности? Ну, что ж! Странно было бы, если бы их не было! И сколько еще впереди таких оплошностей... Не с этого надо на­чинать.

- Наверное, ты прав, - с благодарностью сказал он Марку.

И направился к креслу, где сидела Марта. Та хотела встать, но Трауберг удержал ее за плечо, взял ее почти невесомую руку, поцеловал.

- Марта, ты была просто восхитительна! Это признали все. Знаешь, что сказал Президент? Если бы ты не была его соперником, он бы проголосовал за тебя, вне всякого сомнения. Признание противника дорогого стоит.

- Спасибо! - и без того розовые от радостного возбуждения щеки Марты загорелись еще ярче.

- Спасибо тебе! За то, что не испугалась... Знаешь, ты сказала сегодня одну замечательную фразу. Ты сказала, что главная твоя цель - изменить жизнь в Синегорье. Мне кажется, что независимо от исхода выборов, этой цели мы уже достигли. Синегорье после тебя уже никогда не будет таким, каким оно было до тебя. Спасибо всем! ... И простите, что я нарушил ваше веселье. Ну, что, наливай! - он повернулся к Марку. - Давайте выпьем за удачное начало.

Элла Романовна, быстренько убрав со стола все лишнее, поставила чи­стую тарелку, положила приборы. Трауберг, выпив вина, с удовольствием накинулся на еду. Он и не думал, что так голоден. Хотя если вспомнить, то пообедать ему сегодня не удалось. Так хоть поужинать... К тому же в хоро­шей компании.

- Ты великолепно держалась! - отправив в рот кусок мяса, запеченного с сыром, сказал он Марте. - Такое впечатление, что полжизни провела, от­вечая на вопросы журналистов под прицелами видеокамер. Я вздрагивал каждый раз, когда тебе задавали какой-нибудь неудобный вопрос. Но ты молодец! Даже когда тебя спросили про Грэга...

Он замолчал, вернувшись к своей отбивной. В воздухе повисла напря­женная пауза. Напряженности не почувствовал разве что Степан и то толь­ко потому, что был не в курсе этой истории.

- Так что про Грэга? - изменившимся голосом переспросил Марк, когда Трауберг прожевал очередной кусок мяса.

Эрих Эрастович положил вилку, взял в руку бокал с вином, сделал не­сколько глотков. Марта сверлила его взглядом. Румянец странным образом исчез с ее лица. Сейчас оно было матово белым, а в глазах появилась тре­вога.

- Это самая большая оплошность, которую можно было совершить... Вино замечательное! - повернулся он к Элле Романовне. - Из запасов на­шего доброго хозяина?

Так кивнула.

- Злоупотребить его гостеприимством, что ли... - шутливо сказал Трау­берг. - А принесите-ка нам еще одну бутылочку.

И когда она вышла из комнаты, повернулся к Марте.

- Зачем ты сказала, что Грэг покончил с собой?

- Потому что - это правда... - от волнения губы у Марты мгновенно пе­ресохли, а сердце затрепыхалось, словно бабочка, бьющаяся в стекло.

- А откуда тебе это известно? - Трауберг откинулся на стуле, прищурил уставшие за день глаза. - О том, что Грэг Тоцкий покончил с собой, знают, по словам его отца, лишь те, кто видел кассету с видеозаписью, сделанную камерами внешнего наблюдения, а таких - всего три человека... А еще тот, кто был рядом с Грэгом в ту злосчастную минуту и передал ему пистолет, из которого Тоцкий-младший и застрелился.

- Погодите, - вмешался Марк, - а в чем, собственно говоря, проблема? Марта ничего не утверждала, порекомендовала обратиться к следователю, который, скорее всего, видел эту видеозапись...

- Марк, - тихо прервал его Трауберг, - никто, слышишь, никто не обратил бы ни малейшего внимания на слова Марты, если бы не профессор Тоцкий. Он вцепился в них, как ... клещ! Он утверждает, что Марта не могла знать о самоубийстве, если не видела этого собственными глазами. А если видела, значит, была рядом. А если была рядом, то, скорее всего, Марта Полянская и есть тот самый неопознанный человек с видеозаписи, который передал пистолет Грэгу Тоцкому. Логика ясна?

- Да уж куда яснее... - пробормотал Марк.

Марта вообще ничего не могла сказать. Слова Трауберга вернули ее на несколько месяцев назад, в тот самый день, когда она стояла на ступеньках Демпола с пистолетом в руках. Она, словно в замедленном кино, видела, как Грэг протягивает руку, берет из ее замерзших пальцев пистолет, разворачи­вает его дулом к себе...

- Тоцкий рвет и мечет, - прорвался в ее сознание голос Трауберга. - Он намерен любой ценой добыть отпечатки пальцев Марты, сравнить их с теми, что были найдены на оружии, и обвинить ее в убийстве.

- Но я его не убивала! - ей показалось, что она крикнула во все горло, а на самом деле прошептала - от волнения голос сорвался на первом же звуке.

- Пока ты будешь доказывать это следователю и суду присяжных, выборы закончатся и не в нашу пользу. Может быть, им не удастся доказать твою вину, но с гонки они тебя снимут, да еще и репутацию испортят... Тоцкий - серьезный противник, очень серьезный... Нельзя его недооценивать. Он, как бы это выразиться... Он - идеолог, был им и навсегда останется. А ты посягнула сегодня на святая святых, на его детище - на Закон о народонасе­лении. Такое не прощается.

- Что же делать?

Марк внешне был спокоен, но злость уже закипала в его душе. Злость на себя, позволившего втянуть Марту в эту авантюру. Злость на Траубер­га, говорившего сейчас так, словно вина за возникшие проблемы лежит на Марте. Злость на профессора Тоцкого, готового пойти на подлог и престу­пление, лишь бы сохранить незыблемым порядок, заведенный им много лет назад.

- Что же делать?

Трауберг протянул руку к бокалу с вином, взял его, сделал глоток.

- Ну, для начала успокоиться. Ребята, я вам рисую возможный - худший!

- вариант сценария, который могут разыграть Тоцкий и его клика. А Прези­дент пойдет у него на поводу. Он всегда идет у него на поводу. Наша задача - заставить Президента, наконец, прислушаться к голосу разума.

- Бывшего...- машинального поправил Марк.

- Что? - не понял Трауберг.

- Бывшего президента...

Трауберг поперхнулся и закашлялся.

- Конечно, бывшего... Да, и еще. По твоему следу, Марта, пойдут ищейки. Они уже идут. Они узнают о тебе все. Причем много такого, чего ты сама о себе не знаешь. Они добудут нужную им информацию любой ценой. Ку­пят, выкрадут, придумают... От сегодняшней эйфории не останется и следа. Тебе зададут тысячи неудобных вопросов, и на каждый ты должна будешь ответить, причем зачастую не задумываясь. Потому что если ты начнешь задумываться, это будет выглядеть, как попытка оправдаться. А люди не любят тех, кто оправдывается. Если ты оправдываешься, значит, чувству­ешь свою вину. Согрешивший однажды согрешит вновь. Не дай своим из­бирателям думать о тебе так.

Когда Марк, проводив Трауберга, поднялся наверх, в спальню, Марта стояла у окна. Свет в комнате она не включала, но ее силуэт четко прори­совывался на фоне стекла, освещенного садовыми фонарями. Что-то было в ее фигуре тревожное и одновременно трогательное. Она напоминала ма­ленькую, незаслуженно обиженную девочку, которая спряталась в дальний угол и вот-вот расплачется. Ему хотелось обнять ее, приласкать, пожалеть, взять на руки и покачать, словно ребенка. От этих мыслей у него запершило в носу, и Марк снова, уже в который раз, подумал о себе: «Становлюсь сен­тиментальным. ..».

Марта, конечно же, услышала и шум открывающейся двери, и шаги за спиной, но не повернула головы, а продолжала стоять все так же неподвиж­но, словно увидела за окном что-то интересное, требующее неотступного внимания. Марк подошел, обнял ее за плечи, прижался щекой к ее щеке. Она была мокрой от слез.

- Ну-ка, ну-ка, - он повернул ее к себе, приподнял за подбородок лицо. - Плачешь? Жалеешь себя?

Она мотнула головой, вырываясь из его рук.

- Это от злости...

- От злости? - Марк тихо рассмеялся. - Ну, что ж, так мне нравится боль­ше. Я тоже ужасно зол. Ты - на кого?

- На себя! - Марта говорила резко, отрывисто, кривя сердито губы. - Наи­вная дурочка! Решила осчастливить человечество... Думала улыбнуться пару раз в телевизоре и въехать в президентский дворец на белом коне. По­лучила пощечину и расклеилась. Но я не ожидала... Правда, не ожидала...

- Чего, дурочка моя? - ласково подул на ее мокрую щеку Марк. - Того, что всплывет история с Грэгом?

- Подлости не ожидала. Он же отец! Как он может? Спекулировать име­нем погибшего сына! Использовать его, как знамя, для свершения непра­ведных дел! Я знаю, почему Грэг застрелился. Но я уверена, что и он знает! Так как же он может?!

- Вот уж точно - наивная! - вздохнул Марк. - Да потому что он - колосс на глиняных ногах. Понимаешь? И достаточно небольшой бури, скромного такого ураганчика, чтобы он рухнул. И тогда откроется истинная правда о свершенных им злодеяниях. Тоцкий не может этого допустить. Он пересту­пит через труп собственного сына, а если понадобится, то и через твой. Но этого я уж точно не допущу!

- Марк!

С прерывистым вздохом Марта прижалась к его груди. Могла ли она по­думать год тому назад, что все так обернется? Хотя... Могла ли она предпо­ложить такое еще неделю назад? Бывали минуты, когда ей казалось, что все это сон. Странный, интересный, временами страшный, но сон. Наступит утро - и она проснется, и посмеется над своими ночными страхами и заботами, расскажет о них Марку, и он удивится и посмеется вместе с ней. Но утро при­ходило, а сон не заканчивался, разворачивался все дальше и дальше, обретая все новые и новые очертания, обрастая все новыми и новыми подробностями.

- Марк, я скучаю по Аде! Ужасно скучаю... Я не видела ее уже три месяца. Скоро забуду, как выглядит моя дочь. Можно привезти ее сюда? Хотя бы на день... На один только день!

Она смотрела на него умоляющими глазами и знала, что он откажет. И Марк тоже знал, что откажет. Не потому, что не хотел видеть девочку, а про­сто потому, что это было опасно. Если бы он мог, то увез бы из этого дома и Митю. Не дай Бог, что-то пойдет не так - и мальчик станет заложником, разменной картой, ему будет угрожать вполне реальная опасность, которая сейчас пока не угрожает Адель. Марк понимал это, но Марта кормила ре­бенка, и только это удерживало Марка от того, чтобы увезти сына как мож­но дальше и спрятать от посторонних глаз.

- Потерпи немного, родная моя, - он нежно погладил Марту по голове, - потерпи. Скоро мы будем вместе. Всегда будем вместе. Обещаю тебе...

Среди ночи в дверь спальни тихонько постучали. Марк поднял голову, прислушался. Стук повторился - тихий, но настойчивый. Он высвободил руку, на которой лежала Марта - она, что-то пробормотав, повернулась на другой бок, осторожно, стараясь производить как можно меньше шума, поднялся и подошел к двери.

- Кто?

- Свои...

Это был начальник охраны. Марк вышел в освещенный коридор.

- Извини, что разбудил...

- Ничего, - Марк зевнул, прикрыв рот рукой, - работа у нас такая. Что случилось?

- Слушай, такое дело... - охранник замялся, - твой парень, ну, новенький, который сегодня приехал с вами...

- Степан? - насторожился Марк.

- Ну да... Он уехал...

- Как уехал? Куда?

- Сказал моим ребятам, что ты его отправил... мол, по делам, срочно... Они не рискнули тебя будить - ты же сам сказал, что парень твой и ему можно доверять. И мне не сказали. А я вышел во двор, смотрю - его маши­ны нет. Решил, что ты должен знать.

- Вот черт!

У Марка оборвалось сердце. Степан! Неужели?.. Ах ты, черт! А он ему по­верил. .. Потерял нюх? Разучился разбираться в людях? Если Степан, решив заработать, приведет сюда журналистов - еще ладно, а если Демпол?

Начальник охраны смотрел на него выжидающе.

- Поднимай всех! - скомандовал Марк. - Боевая тревога! Я сейчас спу­щусь...

Два часа они провели в тревожном ожидании. Дом спал, а несколько во­оруженных до зубов мужчин кружили вокруг, прислушиваясь к каждому шороху. Звук мотора они услышали издали. К дому приближалась машина. Всего одна машина. По команде начальника охранники рассыпались по все­му двору, заняв позиции, с которых простреливался весь двор, освещенный желтыми фонарями. У ворот остались двое. Чуть в стороне - Марк и на­чальник охраны.

Едва машина приблизилась, стало ясно, что Степан вернулся. Вернулся один. Он притормозил у ворот, махнул рукой - мол, открывай. Охранник обернулся туда, где стояли Марк с начальником. Получив добро, открыл во­рота.

Автомобиль медленно въехал во двор, и не успел остановиться, как его со всех сторон окружили люди с автоматами. Один из них открыл дверцу машины и буквально выдернул наружу ничего не понимающего Степана.

- Вы чего, мужики?! - тот пытался отбиваться, но несколько рук мгновен­но обхлопали все его тело, проверяя, нет ли оружия, потом развернули ли­цом к машине, и уже через несколько секунд он стоял спиной к охранникам, опершись руками на капот. - Вы чего, я же свой...

Обрадовался, увидев приближающегося Марка:

- Марк, скажи им...

Но тут же осекся, наткнувшись на жесткий взгляд.

- Где ты был? - Марк стоял перед ним, сунув руки в карманы, покачиваясь с пятки на носок.

_-_Я..._-_ начал было Степан и вдруг понял, почему его так встречают. - Да ты что! Ты думаешь, что я?.. Что я хотел вас выдать? Да? Думаешь, хотел выдать?..

Марку показалось, что парень сейчас расплачется - такое у него было растерянное и одновременно удивленное лицо. Ему даже стало неловко, хо­телось отвернуться, чтобы не быть свидетелем мужских слез. А у Степана глаза и в самом деле вдруг заволокло влагой.

- Я - не предатель! Не предатель! Вот... - он вдруг кинулся к машине, на­гнулся, взял что-то с переднего сиденья и шагнул с Марку.

В руках у него был полиэтиленовый пакет.

- Вот, смотри! - Степан вытряхнул на капот какие-то тряпочки. - Вот...

Он хватал эти тряпочки, совал под нос охранникам - они отворачивались и отходили, уверившись в безопасности содержимого пакета, по­казывал Марку.

- Что это?

- Перчатки... Женские перчатки... Вот белые, красные, розовые... Раз­ные. .. Я их у наших девчонок конфисковал... Зачем им? Обойдутся!

- Какие перчатки? - не понимая ровным счетом ничего, спросил Марк.

- Зачем?

- Ну, как же! А отпечатки? Фигу им теперь, а не отпечатки! Наденет - и милое дело!

- фу-у-у! - выдохнул Марк, испытав невероятное облегчение. Пружина, которая два часа назад скрутилась внутри него, медленно отпустила. Зна­чит, он все-таки не обманулся в Степане. Значит, у парня и в мыслях не было сдавать их журналистам или Демполу. - Собирай свои перчатки, пойдем!

И обернулся к охране: Отбой!

Степан сложил все обратно в пакет, направился по дорожке к дому. Марк пошел за ним и вдруг отчетливо услышал, как тот всхлипнул. Они вошли в дом, и Марк, положив Степану руку на плечо, направил его в сторону кух­ни. Зажег свет, стараясь не глядеть на Степана, чтобы не увидеть его слез, достал из шкафа бутылку водки - из запасов Василеску и две рюмки, налил и только тогда повернулся к парню.

- Ну, давай!

Тот, потупив взгляд, принял у Марка из руки рюмку.

- Ты не обижайся. Нервы у всех на пределе. Что ж ты меня не предупре­дил?

- Ты уже спал... Я не хотел будить. Думал: смотаюсь быстренько туда и обратно. А утром сюрприз сделаю. Я ж как лучше хотел. А тут такое... С автоматами...

- Испугался? - засмеялся Марк.

- Ага, а вы бы не испугались, когда вокруг вас с автоматами?! - и, уже успокоившись, полюбопытствовал. - А что, они бы стали стрелять?

- Нет, конечно, - снова засмеялся Марк, - ты ж безоружный! К тому же ночь на дворе. Потихоньку бы пристукнули.

- Ну, ты даешь! - хмыкнул Степан. - Так бы и пристукнули... За что?

- За инициативу, - Марк опрокинул в рот водку, проглотил, поморщив­шись. - Инициатива, брат, дело наказуемое.

18.

Если первый шаг в предвыборной компании показался Марте тяжелым, то все остальные были просто адом. Каждый день она проводила как мини­мум по три встречи, на которые собирались толпы народа. Интерес к ней был вполне объясним. Во - первых, впервые за пятидесятилетнюю историю Синегорской республики на пост президента претендовала женщина. Такое, по мнению синегорцев, могло происходить только где-то на Западе - в Германии или Франции, но чтобы здесь, на территории, где вполне могли разместиться две Германии или три Франции - нет, это исторический нон­сенс. К тому же ни в одном государстве, возникшем на руинах Великой Им­перии, за пятьдесят лет не было подобного прецедента.

Общество быстро разделилось на две примерно равные части. Одни счи­тали, что женщина вполне может справиться с ролью руководителя госу­дарства, и пора бы уже некоторым особенно консервативно, если не сказать - реакционно настроенным мужчинам, да и женщинам тоже это признать, вторые с пеной у рта доказывали, что дело женщины - кухня и детская. Спо­ры возникали везде, где только речь заходило о предстоящих выборах - на предприятиях, в транспорте, на площадях, где вечерами гуляла молодежь.

Во-вторых, ни один предыдущий президент Синегорья, а всего их было семь, не пытался посягнуть на главные устои государства - Закон о наро­донаселении и Закон о миграции. Если с необходимостью отмены первого большинство населения страны так или иначе соглашалось, то возможность изменения второго вызывало тревогу. Больше всего граждане Синегорья боялись, что мигрантов уравняют в правах с коренным населением, и в страну хлынет никем не контролируемый поток беженцев из республик, по сравнению с которыми нищее Синегорье - просто сказочное Эльдорадо.

Кстати, именно эти страхи и культивировали в своих выступлениях со­перники Марты.

Не удивительно, что во время встреч и митингов чаще всего ей задавали вопрос о мигрантах.

- Ответ предельно ясен, - за несколько дней бесконечных выступлений голос у Марты сел, потеряв былую звонкость и мелодичность. - Никакой неконтролируемой миграции! Есть международные нормы, на которые мы, как цивилизованное государство, должны ориентироваться. Въезд в страну только по гостевым или рабочим визам. Но для того, чтобы иностранец мог въехать, кто-то должен создать рабочие места и пригласить его на работу. Такой подход будет стимулировать производство, особенно если мы пре­доставим владельцам предприятий налоговые льготы. Таким образом мы сможем контролировать поток мигрантов. Что касается тех, кто уже про­живает на территории Синегорья, то их нужно легализовать в ближайшее время, но на определенных условиях. Дети, рожденные на территории Си­негорья, должны, безусловно, стать гражданами страны со всеми вытекаю­щими отсюда правами и обязанностями. Вместо того чтобы легально рабо­тать, создавать материальные блага, платить налоги в бюджет государства, дети мигрантов вынуждены скрываться, вести подпольное существование, участвовать в незаконной трудовой деятельности, прибыль от которой ло­жится в карманы нескольких наиболее изворотливых дельцов, вместо того, чтобы идти на развитие здравоохранения и образования. Кому это выгодно? Чего боитесь вы, коренные граждане Синегорья? Того, что мигранты займут ваши рабочие места? Не смешите меня! В нашей стране нет рабочих мест! Их сначала нужно создать, а потом решать, какие из них имеют право занимать мигранты, а какие - нет. Вы считаете себя слишком богатыми, чтобы пользоваться трудом иностранцев, или слишком гордыми?

Синегорцы аплодировали ей, но не торопились расставаться со своими сомнениями.

Какими бы напряженными ни были все эти встречи, Марта, как и ее ко­манда, понимала: главный бой еще впереди. Не может быть, чтобы все шло так гладко! Никаких провокаций, никакого компромата. Так не бывает. Зна­чит, идет подготовка к главному удару. И когда он будет нанесен - неизвест­но пока никому, даже Траубергу.

Зато коллеги Кати честно сделали свое дело. Уже через несколько дней всему Синегорью стало известно, какую роль сыграла Марта Полянская в нашумевшей истории с митингом 5 ноября и его арестованными участни­ками. После этого число ее сторонников увеличилось кратно, что не могло не вызвать раздражения и даже некоторого замешательства в рядах ее со­перников.

Идею Степана с перчатками неожиданно поддержал стилист Слава, за­нимавшийся прическами и костюмами Марты - тот самый гениальный и вечно утомленный молодой человек. Он пришел в буйный восторг, тут же отправился в магазин и привез Марте несколько летних платьев - достаточ­но легких, чтобы в них не было жарко, и в то же время достаточно деловых, чтобы в них можно было появляться на встречах и митингах.

Тоцкий, увидев на руках своего врага перчатки, пришел в неистовство! Срывалась его гениальная задумка - объявить Марту преступницей, обви­нить ее в убийстве, снять с президентской гонки. Целый час он кричал, что в их ряды затесался предатель, что Марту предупредили, что он лично придет на первую же пресс-конференцию и сорвет с нее не только перчатки, но и маску, открыв всем ее истинное лицо. Когда профессор, наконец, выдохся и замолчал, генерал Акимов повернулся к Президенту и поинтересовался, как долго еще Президентскому Совету придется терпеть выходки этого па­раноика. Тоцкий побагровел, хотел что-то сказать, но сдержался. Вскочил, едва не уронив стул, и выбежал из кабинета.

- Вот бедолага, - сочувственно пробасил ему вслед Акимов, - так удар хватит нашего идеолога.

Со всех сторон послышались сдавленные смешки.

- Господа, господа, - поморщился Президент, - прошу вас, проявите тер­пение и уважение. Генерал, честное слово, от вас я такого не ожидал.

- А вы ожидали, что я, честный служака, с восторгом приму участие в подленьких играх господина Тоцкого? - прищурился генерал. - Да я бы по­сле этого на другой же день подал в отставку. Хотите драться с этой девоч­кой? - деритесь честно, без подножек и песка в глаза. Здоровые мужики...

Он обвел глазами сидевших за столом членов Президентского Совета.

- ... и не можете дать отпор зарвавшемуся негодяю!

- Вы это и мне говорите, господин генерал? - поинтересовался, нарушив неловкое молчание, Президент.

- Да и вам тоже! - махнул на него рукой Акимов. - Она - то, небось, ника­ких ловушек для вас не готовит. У Тоцкого уже старческий маразм. Не пой­му никак, что вы за него держитесь?! Вчерашний день... Как там говорят? В карете прошлого далеко не уедешь? А мы на раздолбанном тарантасе все пытаемся в будущее въехать.

В этот момент он посмотрел на Трауберга, который на протяжении всей этой неожиданной и совершенно незапланированной тирады пытался остановить генерала, делая ему знаки руками и строя гримасы.

- Ваш коллега, - президент показал пальцем на Трауберга, - вот уже пять минут пытается дать вам понять, что надо замолчать. Советую прислушаться.

- Тьфу! - сплюнул генерал, но замолчал.

Президент выдержал паузу. Он был явно взбешен, но в отличие от Тоцко­го и Акимова держал себя в руках.

- Да, может быть, профессор не всегда объективен, иногда заходит слиш­ком далеко, но, согласитесь, у него благие цели - сохранение стабильности в государстве. Для нас главное - не допустить социальных потрясений. На этом мы и будем строить свою дискуссию с нашей юной соперницей. Что там у нас с теледебатами? Аркадий Константинович?

Коваль, задумавшийся о чем-то своем, вздрогнул, когда Президент оклик­нул его.

- Дебаты? Никаких проблем! Назначайте день.

- Ну, что ж, тогда - понедельник!

До понедельника еще нужно было дожить. На ближайшие дни у Марты была запланирована поездка в Верхне-Куринск - второй по величине го­род Синегорья. Завоевать его - по сути, означало завоевать провинцию. Во-первых, вместе с районом Верхне-Куринск почти догонял Синегорск по числу жителей. Во-вторых, он занимал стратегически важное положение на карте республики: на юге район граничил с двумя султанатами, возникши­ми на обломках азиатских республик, некогда входивших в состав Великой империи, а на востоке - с богатой, промышленно - развитой Восточно-Си­бирской Республикой. Через Верхне-Куринск шли важнейшие автомобиль­ные трассы и железнодорожные ветки, связывавшие сразу несколько госу­дарств. Это были не просто дороги, это были золотые жилы.

К этой поездке ее готовили специально. Катя писала тексты и между де­лом втолковывала Марте:

- Провинциалы - особые люди. Они чисты, наивны и доверчивы, как дети. На них нельзя давить. К ним нужно подходить с любовью. Нельзя заставлять их слушать то, чего они не хотят слышать. Но если ты будешь говорить им о том, о чем они мечтают услышать, - они твои. Тогда они вы­слушают и все остальное. И еще. Здесь, в столице ты можешь показать свой характер, свою гордыню, проявить высокомерие. В провинции это невоз­можно. Там ты должна быть тиха, добра и приветлива. Больше о личном, о семье, о детях. Не бойся швыркнуть носом и прослезиться. Тогда они тем более будут твои!

Марта, слушая, кивала головой, а сама вспоминала разговор с Траубер­гом, который состоялся накануне.

Кроме нее, Эриха Эрастовича и Марка в комнате больше никого не было. На этом настоял Трауберг. То, о чем он собирался говорить, не предназнача­лось для посторонних ушей.

- Избиратели, Марта, это хорошо, - Трауберг ходил по комнате, словно учитель по классу. Не хватало только указки в руке да доски за спиной, - но без административного ресурса далеко не уедешь. Мы должны заручиться поддержкой мэра города. Предварительные переговоры с ним проведены. Все его нужды и расчеты по ним - вот в этой папочке. Потом обязательно прочитаешь, а пока я тебе на словах кое-что объясню. Верхне-Куринск для нас - не просто крупный районный центр. Это зона наших экономических интересов, на которую давно уже положили глаз соседи и с севера, и с юга. Оттяпать только не могут - все-таки мы пока еще суверенное государство. Пока!

Трауберг многозначительно поднял палец вверх.

- Но ситуация такова, что если они начнут вкладывать средства в раз­витие этого района, то и диктовать, как нам жить дальше, тоже будут они. И глава района Колков Сергей Николаевич это понимает. С соседями заи­грывает, потому что кормится с их руки. Поэтому же может позволить себе некоторую вольность в отношениях с центром, то есть с правительством и президентом. Синегорск вот уже несколько лет не вкладывает в район ни копейки. Вроде как - живете, с голоду не умираете, ну и живите себе. Есть более проблемные районы.

Колков в народе любим и уважаем. Если он выступит в нашу поддержку, можно быть уверенным, что население района в большинстве своем прого­лосует «за». А это почти сто тысяч человек, ну, конечно, за минусом детей и мигрантов. Поэтому, Марта, улыбайся, обещай золотые горы, пускай в ход все свое очарование, но Колкова на свою сторону перемани. Ну, или хотя бы попроси сохранять нейтралитет.

- Хорошо, - кивнула Марта, - я поняла. И все-таки... Что мы можем ему дать, кроме моих лучезарных улыбок?

- Все здесь, - Трауберг хлопнул ладонью по папке. - В двух словах: новый таможенный терминал, которого сегодня нет и который нужен, как воздух, нужен вот уже несколько лет. Мост через реку Курью. Новый мост. Старому

- в обед сто лет. По нему даже легковые машины ходят, высаживая предва­рительно пассажиров, потому что опоры в любой момент могут подломить­ся. Из-за этого моста, вернее, из-за его отсутствия, машины с юга на север и обратно идут в объезд. Они теряют время и деньги, а уж мы какие деньги на транзите теряем! Восстановление перерабатывающего производства - тог­да Северное Синегорье будет активнее вкладывать средства в наше сельское хозяйство. Ну и так далее.

- Мы найдем на все это деньги? - подозрительно поинтересовалась Мар­та.

- Не сразу и не все, - там все написано, прочитаешь.

- Эрих Эрастович, если стратегическому району вот уже много лет нуж­ны мосты, дороги, таможенный терминал, почему ничего этого нет? Почему об этом заговорили только сейчас? Это что, вредительство? Работа в пользу сопредельного государства?

- Марта, - засмеялся Трауберг, - ты используешь чуждые нам термины! Нет, не вредительство. Безразличие. Надежда на «авось». Авось и так сой­дет. Авось выкрутимся. Лишь бы не было войны. Ну, вот, войны нет. Так же, впрочем, как мостов, дорог и терминалов.



Сергей Николаевич Колков оказался невысоким, но крепким мужичком с борцовской шеей, на которой практически неподвижно сидела круглая, бритая наголо голова - чтобы посмотреть в сторону, Колкову приходилось поворачиваться всем телом. У него были такие широкие плечи, что, каза­лось, пиджак был ему тесен. У него было красное, словно обветренное лицо и маленькие, пронзительные карие глазки. В первый момент Марте даже стало неуютно под их пристальным взглядом. Она чувствовала себя так, словно в нее вонзились два острых коготка, зацепились и держат, причиняя не столько боль, сколько какое-то внутреннее неудобство.

Колков встречал гостей на ступеньках городской администрации. Солн­це палило нещадно, но на нем был темно-серый пиджак, из-под которого виднелся расстегнутый ворот голубой рубашки. Лысина покрылась потом

- Колков то и дело промокал его большим носовым платком в бело-голу- бую клетку. В нескольких шагах от него, переговариваясь между собой, тол­пились чиновники. Всем хотелось увидеть самого неожиданного участника игры под названием «Выборы президента».

Когда Марта вышла из машины, Колков неожиданно легко, вприпрыжку сбежал по ступенькам, подал ей руку, едва она сделала несколько шагов, и галантно поцеловал запястье. Впрочем, Марта нисколько не заблуждалась - это была обыкновенная любезность хозяина по отношению к женщине- гостье.

Ни на Марка, ни на следовавшего за ним по пятам Степана Колков не обратил ни малейшего внимания.

Один за другим к ним подходила придворная челядь, Колков называл каждого, но Марта не запоминала имен. Мужчины друг за другом так осто­рожно пожимали ей руку, словно боялись ненароком причинить боль.

- Прошу! - картинным жестом Колков простер руку, приглашая Марту войти в здание.

Кто-то услужливо распахнул перед ней дверь, но первым, к удивлению всех, бесцеремонно растолкав народ, вошел Степан. Оглядевшись в фойе, он направился к лестнице, осмотрел пролет, махнул рукой, и только тогда Марк, придерживавший Марту под локоть, чуть ослабил хватку, позволив ей войти.

Колков обиженно хмыкнул, на лице у него появилось недоумение, но Марку было все равно. Он не думал, конечно, что здесь кто-то будет поку­шаться на Марту, но провокации могли иметь место, так что следовало быть осторожнее. Они так и поднимались по лестнице: впереди - Степан, затем Колков, чуть позади Марта и, отстав на шаг, Марк, а за ним - гомонящие чиновники.

Здание администрации было построено, судя по всему, лет пятьдесят назад, еще во времена Великой Империи и с тех пор претерпело множе­ство косметических ремонтов: стены, выкрашенные голубой краской, шли волнами от бесконечных нашлепок штукатурки, каменные ступеньки вы­крошились, износились, на них отчетливо выделялись углубления, остав­ленные за полвека тысячами ног. Кабинеты скромно прятались за белыми деревянными - под потолок - дверями. Но запустения не чувствовалось. Все было чистенько, покрашено и помыто, на окнах висели свежие, По- деревенски веселенькие занавесочки, под окнами на полу - горшки с цвета­ми: каждый листик, казалось, был протерт до блеска. В этом доме чувство­валось присутствие хозяина, который - вопреки бедности - хотел, чтобы в его доме царили уют и порядок.

Пока поднимались на третий этаж, свита рассосалась. В кабинет Колкова вошли только трое - сам хозяин, Марта и, следом за ней, Марк. И снова на лице у мэра Верхне-Куринска промелькнуло недоумение.

Секретарша, немолодая уже женщина, принесла чай. Колков, нарочито брякая ложкой по дну чашки, размешал сахар, отпил глоток, поставил чаш­ку на стол.

- Ну-с, поговорим о деле?

Говорила в основном Марта. Колков слушал ее внимательно, время от времени задавал уточняющие вопросы, хмыкал, качал головой. Марта не могла понять, соглашается он с ее словами, или настроен скептически. Ско­рее всего, второе. Потому что когда она закончила и пододвинула к нему папку Трауберга, Колков ее принял, пожевал губами и задал неожиданный вопрос:

- А почему я должен вам верить?

Марта растерялась. В самом деле, почему? Подтвердить чужие обещания, которые она давала от своего имени, ей было нечем. Это были всего лишь слова. Так, кажется, пришло время пустить в ход свое обаяние.

- А почему бы вам не поверить? - она улыбнулась Колкову самой очаровательной улыбкой, на которую только была способна. - Что, соб­ственно говоря, вы теряете? Да ничего! Зато приобрести можете хоть что-то!

Колков хмыкнул. Он разглядывал ее с откровенным интересом и не ме­нее откровенной симпатией. Кто эта девчонка? Откуда она взялась? Кто за ней стоит? Лица, судя по всему, высокопоставленные, иначе они не были бы столь хорошо осведомлены о проблемах его города. А раз так, значит, имею­щие доступ к государственному карману. И очень, очень заинтересованные в переменах, иначе не ввязались бы в эту авантюру с выборами. Заманчиво, черт возьми, очень заманчиво...

- А вы не боитесь, - Колков откинулся на спинку стула и впился в Марту глазами, - что я сейчас сниму трубку, позвоню в Синегорск и поставлю на­шего Президента в известность о ваших предложениях? И попрошу у него все то же самое и даже больше в обмен на лояльность и поддержку...

Марта рассмеялась. Нет, не потому, что ей стало смешно. Напротив, серд­це екнуло испуганно. Но ей нужна была секунда, чтобы справиться с этим страхом и найти ответ.

- Нет, не боюсь! Ну, позвоните вы, ну, пообещает он вам все то же самое и даже больше...

Марта сделала паузу и, прищурившись, посмотрела на своего собеседни­ка так же пристально, как он на нее минуту назад. И вдруг вспомнила слова Трауберга: лишь бы не было войны.

- Сергей Николаевич, вы же знаете не хуже меня... Пообещать можно многое, но чтобы сделать - нужно захотеть. Ваш президент хочет? Давно он хочет? Заметно по стенам в вашем учреждении.

Она специально сделала акцент на словах «ваш президент хочет». И по­няла, что попала в точку. Нет, Колков не изменился в лице, ни один мускул не дрогнул, но это и было доказательством того, что эти слова его задели.

- Кха... кха... - кашлянул он. Взял в руки чашку с остывшим уже чаем, быстро выпил, со стуком поставил на стол. - Ну, ладно, будем считать, что вы меня убедили... почти... А что, если я вас поддержу, а вы проиграете? Президент не простит мне...

Марта поставила на стол локти, переплела пальцы и, наклонившись впе­ред, оперлась о них подбородком.

- Ну, так помогите мне не проиграть...

Колков расхохотался. Вот маленькая бестия! Что ж, пожалуй, в этой си­туации у него есть только один выход - нейтралитет. Тогда при любом исходе он в накладе не останется. А с этой девочкой надо дружить. Она далеко пойдет. Даже если не станет президентом.

- Можно нескромный вопрос?

Марта, улыбнувшись краешком губ, слегка опустила ресницы.

- Вы замужем?

Ресницы снова опустились и взлетели вверх.

- Хм... И кто у нас муж?

С той же самой улыбкой Марта чуть повела глазами в сторону. Колков по­вернулся всем телом, посмотрел на Марка, потом вновь на женщину, сидев­шую напротив него, сделал удивленное лицо. В следующую секунду встал, с грохотом отодвинув стул, подошел к напрягшемуся Марку и протянул ему широкую ладонь.

- Прошу прощения, не хотел вас обидеть.

Марк поднялся ему навстречу, улыбнулся, отвечая на рукопожатие.

- За последние десять дней я уже привык находиться в тени.

- Ну, что ж, - Колков хлопнул в ладоши, - прошу к столу! Дорога была дальняя, вы, наверняка, проголодались, а я вас тут байками кормлю. Пой­демте, пойдемте...

Только сейчас Марта обратила внимание на незаметную дверь в углу. За ней оказалась небольшая, но вполне уютная комнатка, где находились ди­ван, два кресла и журнальный столик, сейчас уставленный тарелками. На диване сидела молоденькая девушка в черном платье и белом коротеньком фартучке. Увидев Колкова и его гостей, девушка вскочила, на свежих щеч­ках заиграл румянец.

У Марты при виде накрытого стола потекли слюнки. Они никогда в жиз­ни не видела подобной роскоши: красная и белая рыба, подернутая жирком, красная икра, розовое аппетитное мясо с тонкой прослойкой сала, нарезан­ное пластиками и аккуратно уложенное на блюдце. В широком фужере на высокой ножке нечто, сверху щедро усыпанное очищенными креветками... Оливки блестели зелеными боками... В центре стола, как и полагается, сто­яла запотевшая бутылка водки.

- Ну-с, чем богаты... - Колков повел рукой, приглашая гостей к столу.

- Н-да, - насмешливо протянул Марк, - я смотрю, провинция не голодает.

- Стараемся потихоньку, - Колкова, похоже, это замечание нисколько не смутило. - Каждый день, конечно, так не балуемся. Но сегодня же - день особый. Так?

Он взял в руки бутылку, ловко отвинтил крышечку. В рюмки потекла тя­гучая прозрачная жидкость.

Колков внимательно наблюдал за Мартой и ее спутником. Сергей Нико­лаевич руководил городом и районом на протяжении вот уже десяти лет. Людей на своем пути встречал разных и по долгу службы должен был в них разбираться. Эти двое ему нравились. Они были естественными. Они ни­кого не строили из себя, реагировали на все так, как и должны реагировать нормальные люди. Этот стол тоже был своеобразной проверкой. Застолье вообще лучше всего проверяет человеческую сущность. Вот сейчас Марта удивилась и растерялась. Значит, она не привыкла к роскоши, сталкивается с ней чуть ли не в первый раз. Как она себя поведет? Зажмется? Сделает вид, что деликатесы на столе ей не в новинку? Или посмеется над собственными страхами?

А вот ее муж и телохранитель - не так прост, как может показаться на первый взгляд. У Колкова глубоко в памяти возник легкий, смутный образ. Ему казалось, что с этим молчаливым человеком они уже где-то встреча­лись, что жизнь сводила их. Но вот где и когда?

- Садись, - Марк усадил Марту в кресло, сам устроился рядом в другое. В мгновение намазал икрой кусок свежайшего белого хлеба, положил на чистую тарелку, поставил перед Мартой. Туда же, подцепив вилкой, кинул несколько ломтиков мяса и рыбы.

Марта улыбнулась смущенно, пожала плечами, посмотрела смеющимися глазами на Колкова.

- Я даже не знаю, что это и как это едят.

Нет, определенно она ему нравилась! Жаль, что муж рядом...

- Кажется, это семга... - Колков положил себе в тарелку пластик рыбы, зачем-то поднес ее к носу и понюхал. - Очень хотелось произвести на вас впечатление!

Он как-то озорно, по-мальчишески хитро посмотрел на Марту.

- Вам это удалось! - рассмеялась она.

- Ну, что ж, друзья мои, за знакомство!

Они выпили, как-то сразу расслабились, перестали ждать друг от дру­га подвоха. Колков стал расспрашивать Марту о Синегорске, о ее преж­ней жизни, о том, почему она решилась так круто изменить свою жизнь. На одни вопросы Марта отвечала легко и быстро, на другие - медленно и осторожно, бросая вопросительные взгляды на Марка. А тот, казалось, не обращал никакого внимания на ее слова и вообще не прислушивался к раз­говору. Но Колков чувствовал, что мужчина все время настороже. Что-то в нем было не так. Во-первых, Колкову не давала покоя его внешность. Овал лица, ершик волос, глаза, голос - все это было знакомо и незнакомо одно­временно. «Где? Где я его видел?» - мучился Сергей Николаевич, бросая на Марка быстрые взгляды. Во-вторых, этот человек явно получил хорошее воспитание. Он держался свободно, раскованно, привычно управлялся со столовыми приборами, которыми сам Колков, выросший в простой семье, научился пользоваться лишь тогда, когда стал занимать высокие должности и часто посещать званые обеды и торжественные приемы.

- Скажите, - не выдержав, обратился он к Марку, - а вы... Кто ваши ро­дители?

Марк отправил в рот кусок мяса, прожевал, запил соком из высокого ста­кана и только тогда посмотрел на Колкова.

- Мать - адвокат, отец - генеральный прокурор Синегорья... Бывший, разумеется.

Марта никогда не задавала Марку подобных вопросов. Не потому, что ей было все равно, а просто для того, чтобы не бередить рану. Но Колков-то об этой ране не знал. Он спросил и услышал ответ. И ахнул.

- Глебов?! Вы - сын генерального прокурора Антона Юрьевича Глебова?!

Марк кивнул.

- Черт! Так вот почему мне так знакомо ваше лицо! - Колков радостно хлопнул себя рукой по коленке. - А я сижу, мучаюсь... Постойте, так вы... Вы - Марк?! Старший сын Антона Юрьевича?

Марк снова кивнул. Лицо его было непроницаемо.

- Вот это да! Я же знал вашего отца... Я начинал свою карьеру у него в прокуратуре... И вас помню совсем мальчишкой! Да-да-да... Надо же, как повернулось... Я помню ту историю с вашим изъятием. Антон Юрьевич так и не смог пережить этой трагедии.

Марк молчал. Марта положила ладонь на его руку и слегка погладила. Колков качал головой, думая о том, какой непредсказуемой иногда бывает жизнь. Наверное, именно в этот момент, еще не осознав этого, он принял окончательное решение.



Визит Марты Полянской в Верхне-Куринск показали по телевидению в ночных новостях. Петр Александрович Арапов, которого десять лет назы­вали «господин Президент», увидел этот сюжет, когда уже собирался от­правиться в постель. Уснуть он не смог. Все происходящее было выше его понимания. Колков! Как он мог! Разве все эти годы он не помогал этому зарвавшемуся мэришке из заштатного городка?! Кем он возомнил себя?! Решил, что способен вершить историю? Разве он не заверял своего Пре­зидента в лояльности и преданности? Но стоило только на горизонте по­явиться смазливому личику, и Колков, этот предатель, забыл обо всем! Сам представил ее жителям Верхне-Куринск а, сам сопровождал в поездке по деревням и селам, более того, с рук на руки передал главе соседнего района. А это равносильно предложению, нет даже не предложению, а совету, реко­мендации поддержать на выборах кандидатуру Полянской.

Петр Александрович не обольщался. На жителей Верхне-Куринска он мог больше не рассчитывать. Они не пойдут против Колкова. До Бога высоко, а до царя - далеко. У них в Верхне-Куринске Колков - царь и Бог. Но это означает, что количество избирателей, готовых отдать за него голоса, стре­мительно сокращается. Как могло такое случиться? Как?! Как?!

Чуть свет Арапов уже был в Доме Правительства. Спустя час собрались члены Президентского Совета. Негромко переговариваясь, они занимали свои места за длинным столом в кабинете Президента. Арапов смотрел на них сумрачным взглядом.

- Что происходит? - задал он вопрос, когда, наконец, все сели. - Кто- нибудь, черт возьми, может мне объяснить, что происходит?!

- О чем вы, господин Президент? - осторожно поинтересовался началь­ник Демпола.

- О чем? - почти взвизгнул Арапов. - Вы смотрели новости? Полянская в Верхне-Куринске! Колков обещал ей поддержку, они объехали вместе весь район! Что это, черт возьми?! Предательство?! Да, предательство, по друго­му я не могу назвать... И вы, вы меня спрашиваете, о чем я?! Бездельники! Дармоеды! Зажрались! Кто, если не вы, должны были за день, за два, за не­делю знать об этой поездке? Почему мы до сих пор не имеем своих инфор­маторов в штабе Полянской?!

Трауберг смотрел на Президента и не узнавал его. Никогда еще он не был так несдержан, мягко говоря, как сегодня. По лицу Арапова было видно, что он провел бессонную ночь. Еще бы, земля уходила у него из-под ног! Все ру­шилось, все! Работа, карьера, весь уклад жизни - все летело к черту! Чисто по-человечески Траубергу было жаль его. Но страну, в которой он родился, и которую любил искренне и бескорыстно, ему было жаль еще больше.

- Что вы сидите, как китайские болваны! - надрывался Арапов. - Только и умеете кивать своими пустыми головами! Она же из-под ваших задниц теплые кресла вырывает! Вы же потеряете свои насиженные места...

- Прекратите истерику!

Арапов вздрогнул и споткнулся, оборвав фразу.

Тоцкий хлопнул ладонью по столу. Один из немногих в этом кабинете, он, на удивление, сохранял спокойствие.

- Хватит орать! Вы, Петр Александрович, кажется, забыли, что если кто и теряет, то в первую очередь вы! Если мы теряем посты, то вы много боль­ше. Победит Полянская - и вам на следующий же день придется покинуть страну, Или... - на лице у профессора появилась ехидная усмешка, - или вы будете прятаться и, как милости, ждать принятия нового закона?

Арапов выдохнул и съежился в своем кресле, словно шарик, из которого выпустили воздух. Члены Совета в недоумении переглянулись между со­бой. Никто не понял, о чем сейчас говорил Тоцкий, но реакция Президента была неожиданна. Трауберг прикрыл глаза рукой. Он не мог смотреть на несчастное, сморщившееся, словно от зубной боли, лицо Арапова. Он не мог видеть этого унижения. «Если Полянская победит...» - сказал профес­сор. Она уже победила. По крайней мере, морально. Потому что Президент уже чувствовал себя проигравшим. И все же... Что означает фраза: «Вам на следующий же день придется покинуть страну, или вы будете прятаться и, как милости, ждать принятия нового закона»? Что имел в виду профессор Тоцкий? Об этом стоило подумать.

- Я пытался дозвониться до Колкова, - тихим, бесцветным голосом ска­зал Арапов, - потребовать у него объяснений. Но он не берет трубку - ни дома, ни на работе. Его просто нет! Когда у нас запланирована поездка в Верхне-Куринск?

- На следующей неделе, - также тихо ответил пресс- секретарь, он же - руководитель избирательного штаба.

- На следующей неделе! - Арапов горько рассмеялся. - Кому, скажите, я там буду нужен через неделю?! Бессмысленно даже ехать...

- В таком случае, - возразил Тоцкий, - уж лучше просто сдаться и отка­заться от дальнейшей борьбы. В пользу Полянской, например. В понедель­ник у вас встреча с ней на телевидении. Соберитесь, возьмите себя в руки и дайте ей отпор! Мы хорошо подготовились. Мы покажем всему Синегорью ее истинное лицо!



- Не могу понять... - Коваль в волнении мерил ногами ковер в кабине­те Трауберга, - убейте меня, не могу понять, что связывает Президента со Тоцким. Почему он держится за него, как за вчерашний день? Почему про­фессор имеет на него такое влияние? Может быть, если мы это поймем, нам удастся заставить Арапова изменить свою позицию?

- А что тут думать? - генерал, сидевший на диване, широко - во весь рот - зевнул.

Он имел привычку поздно ложиться накануне выходного дня. Вот и вче­ра полночи просидел, играя с друзьями в преферанс, лег спать, когда небо уже заголубело. Кто же мог знать, что Президенту утром в субботу придет в голову поднять своих подчиненных ни свет, ни заря.

- У Арапова, небось, двое ребятишек, а то и трое. А Тоцкий об этом знает, вот и шантажирует мужика. Делов-то! А вы тут гадаете... Гадалки хреновы! Вы лучше скажите, что дальше делать будем? Девчонка-то, кажись, в гору пошла, не остановить теперь. Или пусть себе идет?

- Пусть себе идет! - беспечно махнул рукой Коваль, сам не понимая того, что в эту минуту решился вопрос о том, кто, по мнению четверки заговор­щиков, все же должен стать президентом - Марта или Арапов, и присел на диван рядом с генералом. - Что вы сейчас сказали?

- Ну... - не понял тот вопроса, - пусть, говорю, идет, что ли...

- Нет- нет, - перебил его Коваль, - о детях. У Президента двое или трое детей... Что вы там такое говорили?

- А! - махнул рукой генерал. - Ну... я так думаю... А что?

- Черт! - щелкнул пальцами Коваль, - Ну, конечно, конечно! Эрих Эрастович, тогда все логично!

Да, все логично. Если у Арапова двое детей, то сразу после выборов ему придется бежать из страны, потому что отменить закон о народонаселении новый президент сможет не раньше, чем через месяц, после инаугурации.

Или... или прятаться. Если допустить, что эта версия верна, тогда становит­ся понятно, почему Президент так упорно держит возле себя Тоцкого. Про­фессор знает тайну Президента. Скорее всего, Арапов получил разрешение на рождение второго ребенка в обмен на сохранение в государстве статус- кво. Если же эта тайна откроется... Ну, что ж, тогда вряд ли Петр Алексан­дрович Арапов может рассчитывать на третий президентский срок.

19.

Марта возвращалась в Синегорск. За три дня они объездили половину Синегорья. Результат был ошеломляющим. Трауберг оказался прав. Верхне- Куринск занимал доминирующее положение на юге страны. Это понимали все, а потому к Сергею Николаевичу Колкову прислушивались, и мнение его учитывали. Когда мэр Верхне-Куринска сам приехал в соседний район, чтобы познакомить его руководителя с Мартой Полянской, это стало сиг­налом для всех остальных. Марту принимали, как дорогого гостя. Конечно, хитрые селяне при этом старались сохранять дистанцию. Это Колков мог позволить себе открыто и даже демонстративно сопровождать нового кан­дидата в президенты по всему району. За ним стояли определенные силы, с которыми считалась столица. А у сельских районов такой поддержки не было. Так что перед их руководителями стояла трудная задача: и Колкову угодить, и сохранить добрые отношения с Синегорском. Поэтому номи­нально встречи носили официальный характер. Но людская молва в дерев­нях быстро распространяется, и простые жители на Марту смотрели уже как на президента.

- Не обольщайся, - говорил Марк, - юг - это аграрная зона. Там сильны патриархальные настроения. Там власть - это дядя Ваня или дядя Гриша с соседней улицы. Когда власть ругают, ее ругают, словно мальчишку, забрав­шегося в чужой огород. Там нельзя обмануть, украсть, сподличать без того, чтобы об этом сразу же не стало известно всему селу. Там нельзя отказать в помощи одинокой бабушке или бросить на произвол ребенка, у которого родители пьют до потери сознания и совести. Там власти не кланяются - с нее требуют. Но и доверяют ей. Потому что знают, что одной ниточкой связаны. А вот погоди, поедем в Приуральский район. Там - города, хоть и небольшие. Промышленная зона. Другой менталитет, другие взаимоот­ношения с властью. Там начнешь дружить с руководством - восстановишь против себя население. Но и на пустые обещания не клюнут, одним попу­лизмом не возьмешь. Надо хорошенько подумать, что говорить и как, пре­жде чем ехать.

Марта слушала и не слушала. За три дня она почти потеряла голос. В го­лове у нее перепутались все названия сел и деревень, где они побывали. Она закрывала глаза и видела лица десятков людей, с которыми пришлось встретиться.

Машина качалась, вздрагивала на дорожных ухабах. И Марта тоже вздра­гивала и качалась. Она удобно устроилась на заднем сиденье, поджав ноги, положив голову на колени Марка. Его правая рука лежала у нее на груди, и сквозь блузку Марта ощущала жар, идущий от его ладони. Все эти дни они не расставались ни на минуту, и в то же самое время у них совершенно не было времени друг для друга. Они спали в одной постели, но и только - на то, что­бы заниматься любовью, не хватало сил. Марта падала в кровать и через ми­нуту засыпала. Марк, вздыхая, целовал ее, уже спящую, в щеку и долго воро­чался без сна. Он понимал, что ему не в чем упрекнуть Марту, что она устает, что голова у нее занята совсем другим, и мечтал, что, наконец, наступит ночь, когда не нужно будет думать о встречах, митингах, пресс- конференциях, и они смогут, наконец, побыть, действительно, вдвоем, только вдвоем.

Марта думала о том же. Наверное, поэтому, повинуясь скрытому жела­нию, осторожно взяла его руку, поднесла к губам и стала нежно целовать его пальцы. Марк вздрогнул от неожиданности. Как-то странно выпрямил­ся и напрягся. А потом отнял у нее руку.

- Скоро приедем, - улыбнулся он ей, - скоро уже...

- Марк! - резко повернулся Степан, сидевший впереди и равнодушно на­блюдавший за дорогой. - Марк, посмотри...

Он ткнул пальцем куда-то в заднее стекло. Обернувшись, Марк увидел два черных автомобиля, - бесшумно, словно волки, неслись они по пыль­ному асфальту вслед за ними, и расстояние между машинами сокращалось с каждой секундой.

- Гони! - гаркнул Степан в ухо водителю.

Марта хотела приподняться, посмотреть, что происходит там, на дороге, но Марк жестко прижал ее голову к своим коленям. Он напряженно смо­трел сквозь пыльное стекло на преследователей, словно пытался рассмо­треть их лица и понять, что же они замыслили.

Автомобили тем временем разделились. Один «повис на хвосте», второй нагнал их машину, вырвался на пол-корпуса вперед и стал прижимать ее к обочине.

- Ну, что же ты! - накинулся Степан на водителя. - Давай, уходи!

- Куда? - огрызнулся тот. - У меня ж не самолет, не взлетит.

Их заставили сбросить скорость. Через несколько минут три машины остановились на некотором расстоянии друг от друга.

- Что случилось? - вновь попыталась подняться Марта.

- Лежи, - ласково, но непреклонно сказал ей Марк.

Из черных автомобилей, словно по команде, вышли два человека. В них не было ничего особенного - светлые рубашки, темные брюки, короткие стрижки. Но оба они были какие-то одинаковые, словно близнецы. Марк видел таких одинаковых людей. Уж кто - кто, а он точно знал, в каком инку­баторе они выросли.

- Степан, - Марк говорил голосом, не допускавшим возражений, - я вы­йду, ты останешься. Если что - уезжайте. Тарань, дави, только уезжайте... Понял меня?

Степан посмотрел на него круглыми глазами, сглотнул слюну и кивнул. Марк открыл дверцу, шагнул на шершавую, пыльную дорогу. В ту же мину­ту «близнецы» двинулись к нему с двух сторон.

- Не подходить! - Марк предостерегающе выбросил вперед руку.

Мужчины остановились, но, сообразив, что в руке у него ничего нет, дви­нулись дальше.

- Стоять!

Марк выхватил из-за ремня пистолет. Он взял его с собой на всякий слу­чай - попросил у Трауберга, а тот где-то достал. Но никак не думал, что оружие, действительно, может пригодиться.

- Э! - один из «близнецов» вскинул вверх руки, словно сдавался на ми­лость победителя. - Слышь, не шути так!

- А я и не шучу, - Марк переводил взгляд с одного на другого, прижима­ясь внезапно вспотевшей, хотя на улице было не жарко, спиной к холодно­му стеклу. Железная стойка двери больно давила ему плечо. Но Марк вжи­мался в машину, словно хотел слиться с ней, стать неуязвимым. - Стой, где стоишь...

И добавил вдруг охрипшим голосом:

- Я - изъятый! Мне терять нечего...

Мужчина, как-то странно качнувшись, опустил руки. Видимо, он был старшим, потому что второй молчал и смотрел на него выжидающе.

- Слышь, - окликнул Марка первый, - у нас к тебе вопросов нет. Пусть женщина выйдет...

- А бесплатный круиз вокруг света?.. - недобро усмехнулся Марк и взвел курок.

Мужчина снова качнулся вперед. Казалось, он хотел сделать шаг, но дуло направленного на него пистолета заставляло задуматься над разумностью этого поступка.

- Ладно, - наконец, произнес он, - черт с тобой! Команды лезть под пули у меня не было. Ты скажи ей, пусть притормозит... А то, не дай Бог, споткнет­ся. Всякое может быть... Молодая, красивая, зачем рисковать?

Он говорил спокойным, ровным голосом, но у Марка по спине побежа­ли мурашки. Игры закончились. Им угрожали, и это вряд ли были пустые угрозы. Марк как никто другой знал, как умеет работать Демпол, а в том, что они имеют дело с Демполом, он даже не сомневался. Недаром же Степан сказал ударившему его Тони: ты, как овчарка, натаскан на людей. Они, дей­ствительно, были натасканы. Если человек попадал в поле зрения Демпола, то можно было быть уверенным, что рано или поздно его достанут, как бы он не был осторожен, как бы не пытался спрятаться. Как правило, «прятал» его после этого именно Демпол, и порой навсегда. Значит, на Марту объяви­ли охоту? Объявили или... или это чья-то инициатива? Но чья? Арапова? Тоцкого? Начальника Демпола? Чья?

- Кто вас послал? - Марк задал этот вопрос, не надеясь услышать ответа.

- А тебе не все ли равно? - усмехнулся мужчина. - Ты просто имей в виду - на дороге всякое может случиться - встречная машина, неудобная кочка, дурак с гранатой... Да мало ли что!

Марк не успел ничего сказать. Говоривший кивнул своему спутнику:

- По машинам!

Он отходил назад, продолжая смотреть на Марка, словно боялся повер­нуться к нему спиной, словно опасался, что рука у того дрогнет, и эта встре­ча на пустынной дороге станет для одного из них последней.

Марк стоял возле машины, пока два черных автомобиля не скрылись из виду. Только потом открыл дверцу и буквально упал на сиденье рядом с Мартой. Внешне он был спокоен, но Марта не могла не увидеть, как дрожат у него руки.

- Марк! - она вцепилась в него, - Что он сказал? Что он тебе сказал?!

- Ну-ну, - Марк заставил себя улыбнуться, хотя сердце его до сих пор за­ходилось от волнения. Он обнял Марту за плечи, прижал к себе. Подмигнул Степану. - Все нормально. Хотя, честно признаться, струхнул поначалу...

Степан и водитель - оба в пол-оборота - смотрели на него с немым во­просом в глазах. Еще неизвестно, кто больше испугался - он на дороге, ли­цом к лицу с противниками, или они - не имевшие права покинуть машину, потому что в ней находилась Марта.

- Что они хотели? - нарушил молчание водитель.

- То, чего, в общем-то, и добились. Напугать. Если бы хотели убить, дей­ствовали бы иначе. Вопрос в другом: кто их послал?

- Понятно, кто! - хмыкнул Степан.

- Да нет, Степа, непонятно. Арапов? Он не пошел бы на такое. Во-первых, не тот человек. Слишком интеллигентный и порядочный, чтобы опускать­ся до угроз женщине. Во-вторьгх, не тот уровень. Слишком мелко для него. Да и зачем? В понедельник у него встреча с Мартой. Возможно, решающая. После которой станет ясно, кто - фаворит, а кто - аутсайдер. А сегодня - за­чем? Тоцкий? Тоже трудно себе представить... К тому же у него масса иных способов заставить нас отступить... Нет, что- то не складывается. Угрозы начинаются там, где нет других методов...

- А если их, действительно, нет? - тихо спросила Марта.

- Не обольщайся, есть! - «успокоил» ее Марк. - И, думаю, завтра мы полу­чим возможность в этом убедиться. Ну, и, наконец, остается Демпол...

Подумал и покачал головой.

- ... Нет, эти без команды вряд ли пойдут на такое. А вот если кто-то по личной инициативе... А парни явно были из Демпола. Я их за версту чую. Ладно, разберемся! Поехали...

У Марты с самого утра было дурное предчувствие. Оно ныло в ней так, как ноет зуб в предчувствии боли. Это не был страх, рожденный вчераш­ним инцидентом на дороге, это не был даже страх ожидания сегодняшней встречи с Араповым. Она не боялась. Она как-то странно томилась, и имен­но это томление - нудное, свербящее вызывало у нее чувство внутреннего дискомфорта.

Накануне вечером она почти не видела Митю - вернулись они поздно, когда няня уже искупала ребенка и укладывала его спать. Марта, едва пере­одевшись, взяла сына на руки и долго ходила по комнате, укачивая его, на­певая колыбельную, которую когда-то пела маленькой Адель.

Как она скучала по дочери! Ада часто снилась ей по ночам - бежала, рас­кинув руки, к ней навстречу, смеялась, а когда Марта пыталась поймать ее, вдруг ускользала, таяла, словно тень. Марта в страхе оборачивалась, искала ее глазами и вновь видела, как девочка бежит к ней и снова ускользает из ее объятий...

Марта просыпалась в слезах. В такие минуты ей казалось, что все, что она делает, - бессмысленно и никому не нужно, что единственный ее долг и единственное предназначение - быть рядом с дочерью, защищать ее от опасностей, которые грозят ребенку в их жестоком мире. Но в этот момент она вспоминала о маленьком Мите, который, как и Ада, ни в чем не виноват, и, в первую очередь, в том, что два человека однажды встретились на лесной тропе... Разве его она не должна защищать? И разве может она сделать это как-то иначе, чем пытается сделать сейчас?!

- Маленький мой... - Митя уже уснул, а Марта все никак не могла рас­статься с ним. Целовала пахнущее молоком, розовое личико, касалась губа­ми его крохотного ротика - Митя смешно дергал носом, но не просыпался. Она бы, наверное, так и ходила, качая его на руках, если бы не Марк. Он пришел в детскую, покачал, улыбаясь, головой, взял у Марты сына и сам положил его в кроватку.

- Спокойной ночи, - сказал он няне и увел Марту за собой...

И все же на следующий день Марта проснулась с дурными предчувстви­ями, которые никак не могла объяснить и от которых никак не могла из­бавиться. Все утро она бесцельно бродила по комнатам, непричесанная и неодетая. Она даже не спустилась к завтраку, хотя Элла Романовна, которая накрывала ровно в девять утра, не дождавшись, сама поднялась на второй этаж и позвала Марту к столу.

Может быть, Марк смог бы вернуть ей душевное равновесие, но его не было дома. Он уехал рано утром, когда все еще спали.

Часов в десять приехала Катя. Она привезла с собой стилиста Славу - в ожидании клиентки тот пил чай в компании Эллы Романовны и Светы и рассказывал им светские новости. Катя поднялась наверх и теперь с удивле­нием смотрела на Марту.

- Ты не заболела? Может, температуру измерить?

- Я не заболела... Просто нет сил. Понимаешь? Я - словно воздушный шарик, из которого выпустили воздух. Летала себе, летала, а теперь все - лежу вот и жду, когда меня выбросят за ненужностью.

Марта лежала на неубранной постели. Катя стояла напротив, скрестив руки на груди.

- Хм, очень поэтично! И главное - вовремя... Давай, давай, пожалей себя! Эгоистка чертова!

- Я? Я - эгоистка? - Марта даже подскочила и села на кровати. - Как ты можешь так говорить?! Я три месяца не видела дочь! Я уже почти забыла, как она выглядит! Митя скоро перестанет узнавать меня. Я мотаюсь по де­ревням, сплю в каких-то полуразвалившихся гостиницах, где дует изо всех щелей, а под обоями шуршат тараканы... Мне угрожают... Я рискую свои­ми детьми, а ты говоришь, что я - эгоистка?! Какого черта?!

- Марта, пожалуйста, ты же знаешь, еще немного - и ты будешь говорить обо всем этом в прошедшем времени... Всего семь дней... Нет, один день - сегодняшний. Мы должны прожить этот день, понимаешь? Может быть, самый трудный, потому что сегодня мы встретимся с врагами лицом к лицу. Впервые! Но это не мы должны бояться. Это они должны бояться. Уверен­ность - вот то, что ты должна продемонстрировать всем. Но если ты сама не будешь уверена в себе, ты никого не сможешь убедить в своей правоте. Понимаешь? - никого! Пожалуйста ...

Катя подошла к кровати, села на край, положила руку на колено Марты. Секунду назад жесткий тон сменился на просительный, почти умоляющий.

- Я все понимаю, дорогая... Я горжусь тобой! Мы все тобой гордимся. Но не сегодня, пожалуйста, не сегодня. Завтра... Хочешь, завтра сделаем вы­ходной? Поедем куда-нибудь все вместе - искупаемся, отдохнем? Хочешь?

- Не подлизывайся, - Марта скинула ее руку со своего колена. - Что ты меня уговариваешь, словно ребенка! Все я понимаю... Можно хоть немного похандрить и покапризничать? Можно?

- Фу-у-у, - нарочито шумно выдохнула Катя. - Ну, ты даешь! Нашла вре­мя для капризов!

К обеду вернулся Марк. Вернулся не один, с ним приехал Трауберг. И это было удивительно, потому что Эрих Эрастович старался не появляться в особняке среди бела дня. Его приезд и озабоченный, даже торжествен­но-озабоченный вид - все это говорило о значительности предстоящего события. Вообще все вокруг Марты ходили какие-то приподнято-торжественные. И разговаривали на пониженных тонах. И в словах была недоска­занность, словно все знали о чем-то радостном и приятном, но откладыва­ли этот разговор на потом. У одной только Марты, как ей казалось, не было никаких иллюзий относительно дебатов с Араповым.

Марк рассеянно чмокнул Марту в щеку, не обратив внимания, как он обычно это делал, ни на ее прическу, ни на внешний вид. Ему было не до того. Он постоянно прокручивал в голове вчерашнюю встречу на дороге, напряженно думая о том, кто были эти люди и по чьему приказу они дей­ствовали. Утром он ездил к Тони. Они редко встречались в последнюю не­делю - у каждого были свои задачи. Но сегодня Марк специально выехал из дома пораньше, чтобы застать Тони до того, как тот уедет на службу. Ему предстояло по возможности выяснить, кто отдал приказ «близнецам» пере­хватить на дороге машину Марты. Еще несколько часов Марк занимался тем, что отрабатывал сегодняшний маршрут.

Трауберг позвонил ему сам, попросил подъехать за ним прямо к Дому Правительства, сел к Марку в машину и вместе с ним прибыл в особняк. Такого в практике их совместной деятельности еще не было!

- Не хочу, чтобы кто-то знал о моем отъезде, - коротко пояснил Трауберг в ответ на молчаливое удивление Марка, привыкшего не задавать лишних вопросов. - Никто не видел, как я вышел. Машина на месте. Ну, брожу где- то по кабинетам. Обедаю. Через час вернусь. Делов-то.

Он словно проговаривал вслух собственное алиби.

- Что-нибудь случилось? - не выдержал Марк.

- Пока нет, но случиться может в любой момент. Обстановочка еще та. Все дерганые, злые... Жареным пахнет. Знаешь, крысы первыми чуют течь на корабле. И готовы передраться друг с другом ради собственного спасе­ния.

Трауберг в отличие от Марка комплимент Марте по поводу ее внешности сделал. Не мог не сделать - она, действительно, выглядела прекрасно. Не мог не сказать несколько добрых слов и по поводу ее поездки в Верхне-Куринск . Она сделала даже больше того, что от нее ожидали.

- Арапов рвет и мечет. - Трауберг не стал обедать, попросил себе чаю с лимоном и теперь потихоньку отпивал из чашки горячий напиток. - На каждом заседании Совета закатывает истерики. Я его таким еще не видел. В общем-то, не удивительно: его рейтинги падают с такой же быстротой, с какой у Марты растут. Он не понимает причин, и, следовательно, не знает, что ему предпринять. Кроме того, между ним и Тоцким что-то происходит. Похоже, профессор держит его на поводке, вот только пока мы не можем понять, на каком. Хотя соображения по этому поводу есть.

Трауберг коротко рассказал о стычке между Президентом и Тоцким и о том, какие предположения высказал генерал Акимов.

- В общем, как мне кажется, Марта сегодня напрямую должна задать на­шему многоуважаемому Президенту вопрос о количестве детей в его семье. Пусть он попробует солгать, глядя в объективы телекамер и осознавая, что в этот момент полтора миллиона синегорцев, затаив дыхание, ждут его от­вета. Насколько я знаю Арапова, он не сможет этого сделать. А если так, зна­чит, он обманывал свой народ - обманывал десять лет! Такое не прощается.

- Я не буду задавать ему этот вопрос, - помолчав, произнесла Марта.

- То есть?.. - вскинул брови Трауберг.

- Я не буду спрашивать, сколько у него детей. Я не буду бить ниже пояса...

- С ума сошла?! - взвилась Катя. - Да они вывернут тебя наизнанку, они сотрут тебя в порошок и не задумаются ни на секунду над тем, бить тебя ниже пояса или нет... А ты будешь играть в благородство?!

- Ты не понимаешь, Катя...

Марку показалось, что у Марты даже лицо потемнело. Она неподвижно смотрела в какую-то одной ей видимую точку на скатерти.

- .. .Если это правда, если у Президента двое или даже трое детей... Поду­май, какое чувство вины перед собственным народом он должен был испы­тывать все это время! И какое чувство вины перед собственными детьми, потому что он не может вслух признать их своими! Он не может гордиться ими, не может радоваться их успехам, рассказывать про их победы и неуда­чи... Они есть - и в то же время их нет! Сколько лет он живет этой двойной жизнью? Пять, десять? Если никто, никто, даже самые близкие друзья и со­ратники ничего не знают о его семье... И какое это унижение! Вы хотите, чтобы мы этим воспользовались?! Упрекнули его за то, за что мне не хоте­лось бы, чтобы упрекнули меня или любую другую женщину, оказавшуюся в моей ситуации? Чем, скажите, тогда мы будем отличаться от Тоцкого и его приспешников?!

Марк смотрел на нее с удивлением. Он - то знал, что Марта говорила со­вершенно искренне! Она, действительно, так думала и так чувствовала! Ей, действительно, не нужна была победа, ради которой она должна пойти на подлость.

Марк взял руку Марты, поднес к губам, поцеловал пальцы. Что бы сейчас ни сказал Трауберг, он все равно останется на ее стороне.

- Я люблю тебя, дорогая...

Трауберг молчал, о чем-то раздумывая. Такой реакции он не ожидал. Марта отказывалась играть по принятым в политике правилам, которые гласили: найди как можно больше компромата на противника и исполь­зуй его в самый подходящий момент. Такой момент настал, а компромат мог быть убойным. Но они не учли одного - женской психологии. Женской способности понять, пожалеть и простить. Она не понимала или не хотела понимать, что в политике для достижения цели все средства хороши, даже если они идут вразрез с общепринятыми понятиями о порядочности.

- Марта, - тихо, даже проникновенно сказал Трауберг, пытаясь заглянуть ей в глаза. Безуспешно. Марта не отрывала взгляда от невидимого другим пятна на скатерти. - Марта, милая, но тебя они не пожалеют... Тоцкий сде­лает все, чтобы убрать тебя с дороги. Марк рассказывал мне о вчерашнем инциденте. Я даже не сомневаюсь, что это дело рук профессора. Он ненави­дит тебя! Он, как никто другой, заинтересован в том, чтобы не подпустить тебя к креслу президента даже на расстояние пушечного выстрела. Разве мы сейчас можем позволить себе чувство жалости?

- Можем! - Марта вскинула голову, твердым взглядом посмотрела в глаза Траубергу. - Можем, и в этом наша сила.

20.

Теледебаты, которые должны были проходить в прямом эфире, в режиме реального времени, начинались в шесть. В половине шестого Марта в со­провождении Марка и бессменного Степана приехала на телевидение. Марк заранее договорился о том, чтобы их пропустили на территорию телеком­пании и позволили пройти через служебный вход. Так он надеялся избе­жать встречи с журналистами, которые, словно стая волков, уже поджида­ли свою жертву у центрального входа.

На машину, в которой приехала Марта, сначала никто не обратил внима­ния - сквозь затемненные окна невозможно было разглядеть, кто находится в салоне автомобиля. Но когда тяжелые кованые ворота отъехали в сторону, пропуская машину во двор, кто-то из охранников все же дал фотографам знак, и те с воплями рванули следом, рискуя быть придавленными поехав­шими в обратную сторону воротами. Несколько человек прорвались на тер­риторию и бежали бегом за машиной, пока она не завернула за угол здания и не остановилась у служебного входа.

- Что будем делать? - весело поинтересовался Степан. - Пор-р-рвут на фиг...

- Давай так, - Марк огляделся. Фотографы столпились возле машины, тщетно пытаясь рассмотреть тех, кто находился внутри. - Выходи, откры­вай дверь и держи. Я попробую договориться с этими акулами. Марта, Катя, сидите, пока я не скажу, что можно выходить.

Марта согласно кивнула и вцепилась в Катину руку. Она боялась этих не­нормальных фотографов. Они накидывались на свою жертву безо всякого стеснения, слепили вспышками фотоаппаратов, задавали глупые, иногда неприличные вопросы, в общем, вели себя, как дикари, которые впервые видят цивилизованного человека. Нет, конечно, она понимала, что это - их работа, а для нее - издержки, что называется, производства. За известность приходится платить. И разве не эти сумасшедшие фотографы работают на ее популярность. И все же с дрожью в сердце думала о том, что сейчас ей придется выйти и улыбаться в бесцеремонные объективы фотоаппаратов.

Степан вышел из машины, мгновенно захлопнув за собой дверцу, оттол­кнул какого-то чересчур ретивого фотографа, подошел к входной двери и широко распахнул ее.

Следующим был Марк. Похоже, фотографы разочаровались. Им нужна была Марта, а не эти двое.

- Послушайте, - обратился к ним Марк. - У меня к вам деловое предложение. Вы отходите на три шага от машины и стоите там, а я разрешаю вам сделать несколько снимков. Но при условии, что вы не трогаетесь с места. Или вызываю охрану, и вас выдворяют с территории. Решайте.

Мужчины, переглянувшись, нехотя отступили на несколько шагов.

- Вот и отлично! - одобрил Марк. Приоткрыл дверцу машины, нагнулся, подал Марте руку. Предупредил ее:

- Ты сейчас повернись к ним, пусть они пару раз щелкнут. И в дверях тоже остановись на секунду. Дай мужикам порадоваться.

Марта кивнула. Она вышла из машины, повернулась к фотографам, улыб­нулась, отсчитала про себя пять секунд и пошла к двери. Поравнявшись со Степаном, вновь обернулась и махнула рукой, изобразив что-то вроде при­ветствия.

- Марта, мы за вас! - крикнул кто-то из фотографов.

Шествие замыкала Катя. Уже закрывая за собой дверь, она очаровательно улыбнулась в чей-то объектив:

- Спасибо, господа!

В коридоре стоял полумрак и холод. Марту, одетую в легкий костюм, про­брала дрожь. Впрочем, она не могла сказать, действительно ли холод тому виной, или все-таки нервы. Им навстречу спешил молодой человек - веду­щий сегодняшней программы. Он пожал руку Марку, поклонился Марте и Кате, кивнул Степану.

- Прошу вас, нам на второй этаж. Там можно немного отдохнуть ...

Молодой человек пошел впереди. Они миновали просторный, залитый

солнцем холл, поднялись по лестнице, повернули в длинный и такой же по­лутемный, как и внизу, коридор. Посреди коридора стоял какой-то мужчина и рассматривал фотографии, висевшие на стене. Марк и телеведущий прош­ли мимо, не обратив на него ни малейшего внимания. А Марта поняла, какие предчувствия мучили ее все утро. Перед ней стоял Артур Полянский, ее за­конный муж, отец ее дочери, человек, которого она оставила ради Марка...

Артур тоже увидел ее и оторопел от неожиданности. Встреча была неза­планированной. Наверное, здесь, в пустом коридоре он собирался с силами, готовил обличительную речь против своей неверной жены, а теперь, увидев ее, потерял дар речи.

- Здравствуй... - Марта постаралась улыбнуться и подала ему руку.

Марк обернулся на звук ее голоса и остановился, как вкопанный. Он ви­дел Артура лишь однажды, издалека и, столкнись они лицом к лицу, вряд ли узнал бы его, как не узнал минуту назад, но, тем не менее, сразу понял, с кем здоровается Марта.

- 3-з-здравствуй... - Артур даже стал заикаться от неожиданности.

Они стояли друг против друга и молчали.

- Я не ожидала увидеть тебя здесь, - наконец, заговорила Марта. - Дума­ла, ты на Севере.

- Меня привезли... - проговорился Артур, тут же спохватился, попра­вился, - то есть пригласили.. .Я не хотел, но они очень настаивали...

- Ну да, ну да... - кивнула Марта и печально улыбнулась. - Ну, что ж, рас­скажи все, что знаешь. Зрителям будет интересно.

Она уже хотела идти, но Артур схватил ее за руку.

- Где Адель?

- Адель с бабушкой. В надежном месте...

- Я могу ее увидеть?

Марта вздохнула, отняла у него руку, посмотрела куда-то поверх его головы.

- Через семь дней, если все закончится благополучно. Или никогда. По­тому что в противном случае нам придется уехать из Синегорья.

- Уехать? - удивился Артур. - Но почему?

Марта снова вздохнула.

- Потому что я никогда и никому не отдам своего ребенка. Извини, Ар­тур, мне надо идти. Рада была увидеть тебя. Рада, что у тебя все в порядке...

Она сделала несколько шагов по направлению к застывшему в напряже­нии Марку, взяла его под руку, прижалась к нему плечом, и они вместе пош­ли дальше по коридору вслед за слегка ошеломленным ведущим.

Катя поравнялась с Артуром, который провожал взглядом Марту, ткнула его пальцем в грудь, привлекая внимание. Артур посмотрел на нее, в пер­вый момент не узнал, потом лицо его изменилось.

- Послушай, дружок, - ласково сказала ему Катя, - однажды ты уже сде­лал очень большую глупость. Сейчас ты можешь сделать очень большую подлость. Не делай, прошу тебя! Не надо. Ты будешь жалеть об этом всю оставшуюся жизнь.

Марту била дрожь. Она была на грани истерики. Встреча с Артуром стала для нее полнейшей неожиданностью. Она не питала никаких иллюзий по поводу его появления на телевидении. Марта металась по маленькому каби­нету, зажав руками рот, чтобы не дать рыданиям вырваться наружу.

- Марта, - пытался остановить ее Марк, - Марта, дорогая, послушай меня... Пожалуйста, послушай.

Он, наконец, сумел схватить ее, прижал к себе, начал гладить по голове, словно маленького ребенка.

- Ну, что ты, что ты... А как ты хотела? Помнишь, мы говорили о поря­дочности? Марта, они не знают этого слова! Они не имеют о ней ни малей­шего представления! Но ты сильная, я знаю, ты умная и добрая... Ты спра­вишься! Ты будешь улыбаться! Они могут топтать тебя, могут унижать, но ты будешь улыбаться! Так надо! Понимаешь - надо! Ты будешь выше всех обвинений, которые предъявят тебе...

Степан, выскочивший за дверь, едва у Марты началась истерика, вернул­ся обратно. Схватил со стола стакан, вытащил из кармана заветную фляжку с коньяком, которая всегда была в машине, плеснул в стакан и трясущейся рукой протянул Марку. И не выдержал сам - приложившись к горлышку, сделал крупный глоток. Марк усмехнулся, покачал головой.

Он подвел Марту к стулу, усадил, сам опустился рядом на корточки.

- Выпей... Выпей, тебе нужно успокоиться.

У Марты было белое лицо и абсолютно сухие и в то же время какие-то истерзанные глаза. У Марка от жалости к ней и ненависти к Арапову и Тоц­кому перехватило горло. Впервые в жизни он почувствовал непреодолимое желание убить. Убить тех, кто сейчас, наверное, торжествовал, предчув­ствуя унижение и поражение соперницы.

- Выпей...

Марта взяла стакан из его руки, поднесла к губам, сделала глоток, дру­гой... Она даже не поняла, что именно пьет, не поморщилась - все чувства как будто атрофировались. Марта словно впала в ступор. Она, действитель­но, не чувствовала сейчас ничего - ни боли, ни отчаяния, ни злости, ни не­нависти. И в голове у нее не было ни одной мысли - звенящая пустота.

Марк сидел перед ней, держа в своих ладонях ее похолодевшие руки. Ко­ньяк подействовал быстро. Щеки у Марты порозовели, дрожь прошла, а в глазах, минуту назад ничего не выражавших, появились слезы. Катя, кото­рая стояла позади Марка, тревожно вглядываясь в лицо подруги, с облегче­нием перевела дух: ну, слава Богу! Степан все так же держал в руке фляжку с коньяком. Он, похоже, приложился к ней уже не один раз, потому что на щеках у него выступили красные пятна.

- Марта! - Степан шагнул вперед. Ему отчаянно было ее жалко - так, что хотелось рвануть рубаху на груди и пойти рубиться с неизвестными врага­ми. - Хочешь, я порежу его на куски?!

Это предложение было настолько неожиданным, что и Марта, и Марк не­вольно заулыбались.

- Дай сюда! - Марк вскочил на ноги, вырвал у него из рук фляжку. - Вот черт! Все выпил... У!

Он шутливо замахнулся на Степана.

- Нет, Степочка, - Марта, улыбаясь, вытерла слезу со щеки. - Не надо. Он - мой бывший муж, отец моей дочери. Не надо его резать.

Дверь приоткрылась, телеведущий показался на пороге комнаты.

- Марта Анатольевна, прошу вас в студию. Десятиминутная готовность...

Марта поднялась со стула с таким спокойным видом, как будто и не было никакой истерики.

- Уже иду...

И Марк в очередной раз удивился ее самообладанию.

Петр Александрович Арапов уже сидел в студии. Рядом с ним - его пресс- секретарь. Вообще-то предполагалось, что во время дебатов ему будет по­могать сам министр информации Аркадий Константинович Коваль, но тот категорически отказался. «Нет уж, увольте, - сказал он, - у меня нет ни малейшего желания играть в этом театре абсурда!» «Что вы хотите этим сказать?» - побагровел Арапов. «Я хочу сказать, что не буду озвучивать всю ту грязь, которую псы господина Тоцкого собрали в одну дурно пахнущую кучу!» «В таком случае я подумаю, стоит ли вводить вас в новый кабинет министров». «Сделайте одолжение!» - усмехнулся Коваль и покинул засе­дание Совета.

Трауберг проводил его укоризненным взглядом. Нет, Коваль явно пото­ропился встать в позу. Он еще был нужен на своем месте. Арапов, видимо, думал также, потому что после заседания сам позвонил Ковалю и попросил его зайти.

- Аркадий Константинович, - Арапов морщился, ему было неприятно го­ворить на эту тему. - Вы думаете, мне самому нравится копаться в грязном белье этой милейшей женщины? Мне это противно! Но что же делать? Я не вижу, как еще мы можем справиться с ситуацией.

- Вы не понимаете, - мягко произнес Коваль, - нельзя унизить человека и самому при этом остаться не униженным. Тоцкий ослеп от ненависти, но вместо того, чтобы довериться зрячему поводырю, он стремится ослепить всех вокруг себя. И вас - в первую очередь. Петр Александрович, неужели вы не понимаете, что лучше проиграть, но при этом сохранить уважение к самому себе?

Арапов сидел, сцепив руки, низко опустив голову.

- Может быть, вы и правы, - голос у него звучал глухо и как-то безнадеж­но. - Но я уже ничего не могу поделать. Слишком поздно, слишком поздно...

- Никогда не поздно остаться порядочным человеком! - возразил ему Коваль.

Арапов покачал головой:

- Все не так просто, Аркадий Константинович! Но я прошу вас, останьтесь.

Теперь Коваль находился в студии - среди сторонников Арапова. На один ряд выше и чуть в стороне возвышалась над всеми сухопарая фигура про­фессора Тоцкого. Он сидел, поджав тонкие губы, вздернув острый подборо­док, глядя прямо перед собой, - одинокий, гордый и независимый. От одно­го его вида у Коваля мурашки бежали по телу. Эпохе профессора приходил конец, и он не мог этого не понимать. Поэтому все, что он делал, было лишь последней и пока не слишком успешной попыткой удержаться на плаву. Ему нужен был Арапов. Любой ценой... Любой...



Марта вошла в студию. Собравшиеся в ней зрители сразу оживились, за­суетились фотографы, но охрана оттеснила их от центра, где сидели друг против друга два соперника, два человека, желавшие взвалить на свои пле­чи ответственность за маленькое государство с поэтичным названием Юж­ное Синегорье.

Марта внимательно разглядывала Арапова, хотя и старалась, чтобы это внимание не было чересчур назойливым. Впрочем, он делал то же самое. Петр Александрович до сих пор видел свою конкурентку только на экранах телевизоров. Она ему нравилась и, так сказать, в телевизионной версии, но вживую понравилась еще больше. Мало того, что Марта Полянская была привлекательна, если не сказать - красива, она была еще и обаятельна, а обаяние Арапов ценил больше, чем красоту. И держалась она удивительно спокойно и уверенно. Так ведут себя люди с чистой совестью, люди, кото­рых по ночам не мучают кошмары. Так неужели все те сведения, которые удалось раскопать псам профессора Тоцкого, не стоят и гроша? Не думает же она, в самом деле, что в их стране, где все находится под строжайшим и неусыпным контролем Комиссии и Демпола, ей могло сойти с рук все, что она сделала?! Хотя, - Арапов даже усмехнулся,- что такого она сделала? Бросила мужа? Связалась с каким-то проходимцем? Бред! Нет, Коваль был прав: зря, зря он пошел на поводу у Тоцкого.

Петр Александрович бросил взгляд на Марту и обомлел: она улыбалась ему! И не только улыбалась, она вдруг легко поднялась с места и направи­лась к нему. Этого не ожидал никто - Арапов понял это потому, как в его сторону рванулись двое мужчин, сопровождавших Полянскую. Рванулись, но остались за пределами очерченного в центре студии круга.

Марте понравился Арапов. У него было приятное, хотя и усталое лицо, очень подвижное, - на таких лицах хорошо читаются все эмоции. Марта любила людей, живо реагирующих на происходящее, - может быть, пото­му, что сама была такой. Кроме того, Арапов показался ей спокойным и до­брым человеком. Она вспомнила слова Трауберга:«... на каждом заседании закатывает истерики». Закатишь тут! Марта посмотрела на гостевую три­буну, где коршуном сидел профессор Тоцкий, и вновь перевела взгляд на Арапова. Наверное, он хороший отец. Вот только совершил одну большую ошибку. Ему не нужно было прятать своих детей, если, конечно, это пред­положение соответствует действительности. Ему нужно было рассказать об этом всей стране и отменить чертов Закон о народонаселении! Рассказать...

Именно в эту минуту она и улыбнулась Арапову. А потом поднялась со своего места и подошла к нему.

- Марта!.. - попыталась остановить ее Катя, но она не слушала.

Арапов не ожидал от нее такого поступка. В первый момент он даже не сообразил, нужно ли ему встать или можно остаться сидеть. И все-таки поднялся. На висках и лбу выступил пот - может, от жары, которая стояла в студии, может быть, от волнения.

- Здравствуйте! - Марта протянула ему руку, и он пожал ее тонкие, не­ожиданно холодные пальцы. - Вам не кажется, что нам нужно было позна­комиться и пообщаться несколько раньше?

- Да, наверное, - растерянно пробормотал Арапов.

- Ну, ничего, я думаю, что мы еще наверстаем упущенное.

Марта снова улыбнулась ему и вернулась на свое место.

«Черт! - подумал Арапов. - Что я здесь делаю?! После такого нужно про­сто вставать и уходить... Хорошо, что камеры не включены...»

Если бы он только знал, как был неправ. В действительности одна из камер работала все это время, фиксируя выражения лиц, улыбки, реплики присут­ствующих. Предполагалось, что кусочки этого неотрепетированного и ни­кем не режиссированного действа войдут в спецвыпуск вечерних новостей.

- Внимание! - голос с металлическим оттенком шел откуда-то из-под по­толка. - До выхода на спутник остается три минуты. Прошу всех участни­ков и зрителей занять свои места. Напоминаю, что мы работаем в режиме реального времени. Прошу следить за своими словами и эмоциями. Все приготовились!

К Марте подлетела девушка, в мгновение ока прицепила к отвороту блуз­ки маленький черный микрофончик, зачем-то щелкнула по нему пальцем, одарила Марту улыбкой и испарилась.

Все, что было потом, почти не отложилась у Марты в памяти. Ей задавали вопросы - она отвечала, потом что-то говорила сама, спрашивала - и ей от­вечали. Это было похоже на игру в пинг-понг: шарик - удар, шарик - удар.

- Вам не кажется, что отмена Закона о народонаселении - это, по меньшей мере, утопия? - Утопией было думать, что построить благополучие госу­дарства можно на костях детей... - Это все слова! Реальность же такова, что рост населения неизбежно приведет к экономическому коллапсу и гу­манитарной катастрофе. - Гуманитарная катастрофа произошла пятьдесят лет назад. Что же касается экономического коллапса, то, согласитесь, любая семья, думая о ребенке, планирует свой бюджет. - Ну, разумеется! Можно сэкономить на еде и косметике и купить коляску для будущего ребенка. На чем же вы собираетесь экономить, когда станете президентом? - На чем? Предположим, на бездельниках, которые сидят в Демполе и в Комиссии по народонаселению. Неплохая экономия, не правда ли? - Вам не хватит надолго этих денег. Если число рождений в Синегорье увеличится хотя бы вдвое, через три года экономика рухнет! Вы не сможете ни прокормить, ни одеть этих детей... - Давайте не будем заранее писать сценарии апокалипси­са. Решать проблемы нужно по мере их поступления. У нас есть земля, леса, реки... У нас есть люди, которые хотят жить на этой земле и растить своих детей. Вместо того чтобы запугивать их страшилками полувековой давно­сти, лучше протянуть им руку помощи, дать им возможность работать, а не заглядывать в их кошелек и не считать последние копейки. - Вам не кажет­ся, что вы беретесь не за свое дело. Вы молоды, красивы, думаю - любимы, зачем вам политика? - Если вы полагаете, что дело женщины, пусть даже молодой и красивой, - кухня и секс, то позвольте с вами не согласиться. Пока на улицах наших городов идет охота за так называемыми незаконны­ми детьми, словно за ведьмами в эпоху средневековья, пока наших дочерей отдают в бордели, а сыновей - в Демпол, политика должна быть частным делом каждого, а не привилегией меньшинства.

- Как вы считаете, может ли быть президентом человек безнравствен­ный, морально нечистоплотный, отвергающий общественные устои и традиции?

«Ну, вот, началось! - подумала она. - Дождалась...». Этот вопрос задал пресс- секретарь Арапова. И, похоже, переход на личности самому Петру Александровичу не слишком понравился. Он как-то странно покосился на своего помощника и отвернулся в сторону, словно хотел показать, что не имеет к нему никакого отношения.

- Можно считать этот вопрос риторическим?

- Ну, почему же! - пресс- секретарь постучал по столу ручкой и посмо­трел на нее насмешливо. - Уважаемые зрители! Позвольте представить вам господина Полянского, мужа нашего уважаемого оппонента.

Теперь и она увидела Артура. Он спускался с самого верхнего ряда зри­тельской трибуны - ссутулившись, вжав голову в плечи, не поднимая глаз. Он чувствовал себя неуютно, очень неуютно под пристальными и совсем не доброжелательными взглядами собравшихся в студии людей. Слишком неблагодарная ему досталась роль.

Марта повернулась к Арапову. Тот не выдержал ее взгляда. Оттер нерв­ным движением руки пот с виска и отвернулся.

- Я надеюсь, - негромко и в то же время отчетливо произнесла Марта, - что ваши дети не смотрят телевизор. Потому что если они его смотрят, сейчас им будет стыдно за вас...

Она не знала, почему она сказала - «ваши дети». Эти слова вырвались случайно, но произвели невероятный эффект: Арапов вздрогнул, мгновен­но покрылся красными пятнами, а глаза стали похожи на глаза мальчишки, уличенного во лжи. Камеры крупным планом показали растерянное лицо на экранах всех телевизоров страны, но только несколько человек поняли, чего так испугался бывший президент Синегорья.

Артур, наконец, спустился вниз и подошел к микрофону.

- Прошу вас, господин Полянский, - неуверенно произнес ведущий, тот самый молодой человек, который встречал Марту и ее друзей.

- Подонок! - сквозь зубы пробормотала Катя.

Марта бросила взгляд на Марка. Он сидел неподвижно, откинувшись на спинку кресла и сложив руки на груди, но по тому, как сжались его губы, как прищурились глаза, было ясно, что весь он - пружина, готовая сорваться в любой момент.

- Марта... - Артур мялся, словно не зная, с чего начать. - Ты не думай...

- Я ничего не думаю... - спокойно перебила она. - Я знаю, зачем ты при­шел. Ты сделал свой выбор, о чем еще говорить.

- Нет, ты послушай! - вдруг начал горячиться Артур. - Вы все послушайте!

Он повернулся к зрителям, однако ведущий мягко, но настойчиво вернул его к микрофону.

- Я хочу сказать... - Артур запнулся, ухватился рукой за стойку микро­фона, словно боялся, что отнимут, не позволив сказать все то, что он решил сказать. Решил в те недолгие минуты, что прошли после их встречи в ко­ридоре. - ... Марта всегда была хорошей женой и матерью... Она работала, заботилась обо мне и о нашей дочери... И все время ждала... ждала, что я буду делать тоже самое.. .Ждала и верила... А я считал, что так и должно быть... Я думал, что она вечно будет любить, терпеть и надеяться, что я возьмусь за ум... Я вел себя ... как последняя свинья! Я сам виноват в том, что Марта ушла...

- П-позвольте... - подскочил побледневший пресс- секретарь Арапова. - Что вы несете?! Мы с вами так не договаривались...

- А я с вами вообще никак не договаривался! - повернулся в его сторону Артур. - Вот, заберите свои вонючие деньги!

Такого, кажется, не ожидал никто: «свидетель обвинения» - наверное, именно эту роль должен был сыграть Артур, шагнул к столу, где сидел Ара­пов, достал из кармана пачку денег и швырнул ему в лицо...

По студии прокатился восторженный гул. Марк вскочил на ноги. Степан, хохоча, хлопал в ладоши. И только профессор Тоцкий все так же невозму­тимо взирал на происходящее.

Побледневший Арапов несколько секунд приходил в себя. Потом встал, взял деньги, повертел их перед собой, небрежно бросил обратно на стол.

- Ну, довольно этого балагана!

Вся страна видела, как он подошел к ошеломленной, онемевшей от не­ожиданности Марте.

- Госпожа Полянская, приношу вам искренние извинения за все, что про­изошло здесь сегодня. Клянусь, я был не в курсе. Мне стыдно за своих по­мощников. Обещаю вам, что ничего подобного больше не повторится.

Все-таки он, действительно, был неплохим человеком, бывший прези­дент Петр Александрович Арапов.

21.

Через два часа члены Президентского Совета собрались в кабинете у Арапова. Хозяин сидел, как обычно, во главе стола и внешне выглядел со­вершенно спокойным, хотя каждый понимал, что после столь позорного за­вершения теледебатов трудно сохранять самообладание.

Петр Александрович оглядел своих соратников. Каждый на своем месте. Кроме профессора Тоцкого. Впервые он занял стул не рядом с Президен­том, а в стороне - у стены, и тем самым как будто бы отгородился от суетно­го мира, словно не имел к нему ни малейшего отношения.

- Ну, что, господа? - Арапов наклонился вперед, так, словно хотел, чтобы его лучше слышали. - Кому я должен сказать спасибо за свой сегодняшний триумф?

У него в голосе не слышалось ни иронии, ни сарказма, ни злости. Спокой­ный, даже насмешливый голос. И в глазах - тоже усмешка.

Министры угрюмо переглядывались между собой. Все понимали, что от­мыться от грязи, которую они сами на себя сегодня вылили, уже невозмож­но.

- Господин Президент, - неуверенно начал начальник Демпола, - я не по­нимаю, как это могло произойти... Мы обо всем договорились. Ему запла­тили деньги, обещали отдать дочь и обеспечить беспрепятственный выезд из страны. Он согласился... Я не знаю, почему все пошло не так...

Арапов покачал головой.

- Не знаете? Зато я знаю! Потому что мы с вами, господа, вчерашний день! Да-да, вчерашний! А Марта Полянская - день завтрашний. И если вы этого не понимаете, значит, у вас нет никакой политической интуиции. Вы виде­ли, что творится на улицах?!

Начальник Демпола кивнул. Он стоял перед Араповым, словно прови­нившийся школьник перед учителем. Да, он видел, что творится на улицах. На улицах толпы народа ликовали так, как будто выборы уже состоялись, и в них победила Марта Полянская. На площади перед зданием правитель­ства стояли пикеты с портретами Марты и с самодельными плакатами, на­рисованными кривыми буквами на кусках ватмана и обоях: «Арапов, ухо­ди!», «Синегорью - будущее!», «Синегорье + Марта = Любовь», «Марта, мы и наши дети!».

Арапов поднялся с кресла, подошел к окну, отдернул штору и несколько минут смотрел вниз на площадь, окруженную газонами с аккуратно под­стриженной травой, нежно отсвечивающей в лучах заходящего солнца, и высокими, старыми тополями - они росли здесь столько, сколько помнил себя сам Арапов. В центре площади стоял пустой постамент. Когда-то на нем возвышался памятник - бронзовый вождь в бронзовом пальто держал в бронзовой руке бронзовую кепку. Лет тридцать назад кепку вместе с ру­кой спилили. Злоумышленников не нашли. Памятник с постамента сняли и увезли - якобы на реставрацию. Реставрация затянулась. Вождя больше никто не видел.

Сейчас на каменном постаменте молодой человек размахивал государ­ственным флагом Южного Синегорья. Вокруг него кричали, пели и даже танцевали демонстранты, а напротив них в молчаливом ожидании стояла цепь полицейских.

- Только прикажите, господин Президент, - робко произнес начальник Демпола, - их разгонят в пять минут!

Арапов неожиданно для всех расхохотался.

- В этом я не сомневаюсь! Поздно, голубчик, поздно! Оппозиция - это раковая опухоль в последней стадии. Метастазы распространяются с неви­данной скоростью. Ими поражен уже весь город... Да что там... - он махнул рукой в отчаянии, - вся страна! Сегодня вы разгоните их, а завтра они раз­гонят нас. Разве вы этого еще не поняли?

Он вернулся к столу, сел на место.

- Господа, я не собираюсь устраивать разбор полетов. Очевидно, что мы проиграли, как не прискорбно это признавать. И виноват в этом я сам. Сре­ди вас есть люди, которые предупреждали меня о возможном исходе. Я не прислушался к голосу разума.

- Что же теперь, - задал вопрос кто-то из министров, - сдаться?

Арапов пожал плечами.

- Я не знаю. Во всяком случае, не вижу никакого смысла продолжать этот спектакль. Впереди почти неделя. Думаю, мы просто будем ждать и наблю­дать, как разворачиваются события. Да, и еще. Если кто-то изъявит желание подать в отставку и уехать из Синегорья, я не буду препятствовать.

Трауберг смотрел на него с сочувствием. Слишком поздно Арапов понял, что все это время шел не тем путем. После сегодняшнего провала говорить с ним о смене курса, как это предполагалось ранее, уже невозможно. И не только потому, что сам Арапов теперь на это не пойдет, но еще и потому, что Марта за десять дней сделала почти невозможное - она завоевала страну. Трауберг это понял, когда вышел после завершения прямого эфира и уви­дел, как к телестудии со всех сторон стекаются толпы людей. Все они шли лишь для того, чтобы увидеть Марту и выразить ей свою поддержку. До завершения избирательной кампании оставалось несколько дней, но в дей­ствительности народ уже сделал свой выбор. И не в пользу Арапова.

Трауберг подумал тогда, что они с Ковалем и остальными участниками заговора тоже были не дальновидны. Так сказать, политически близоруки. Им и в голову не могло придти, что для синегорцев важно не только то, что им предлагают, но и кто предлагает. Если бы сейчас Арапов вдруг резко из­менил свой курс и пообещал синегорцам отменить Закон о народонаселе­нии, было бы совершенно ясно, что сделал он это лишь для того, чтобы со­хранить за собой пост президента. Не-е-ет, народ не так глуп! И хорошо, что ни сам Трауберг, ни Коваль, никто другой не предложил, точнее, не успел предложить Марте пойти на переговоры с пока еще существующей властью.

Трауберг посмотрел на профессора Тоцкого. На лице старика не отража­лось совершенно никаких эмоций. Глаза, не моргая, смотрели в простран­ство. Он, казалось, совершенно не слушал то, что говорил в эту минуту Ара­пов. Тоцкий думал о своем. Он думал о Марте Полянской. Это она, одна она виновата в том, что произошло. Она отняла у него сначала сына, а теперь - государство. Отняла все, что он, профессор Тоцкий, создавал на протяже­нии нескольких десятилетий! И она должна ответить за это. О, как он нена­видел эту девчонку, эту выскочку, которая возомнила, что может стать пре­зидентом страны - его страны! Ну, что ж, ее предупреждали... Ей говорили, что нужно остановиться. Она не вняла предупреждению. Значит, теперь ее нужно уничтожить. Нет, вовсе не для того, чтобы спасти задницу Арапо­ва - этого безвольного слюнтяя, не способного справиться ни со своими эмоциями, ни со своими противниками, ни даже со своими министрами, которые теперь начнут разбегаться, словно тараканы, на которых побрыз­гали из бутылки с дихлофосом. Нет, Арапова уже ничто не спасет - его игра проиграна. Профессор должен отомстить за себя. Полянская умрет. Арапов президентом не станет. А станет один из тех, кого сегодня не берут в рас­чет, - уж он, Тоцкий, об этом позаботится. Время для этого у него еще есть.

Петр Александрович Арапов бродил по коридорам Дома Правительства. Казалось, бродил безо всякой цели, а на самом деле думал о том, почему все повернулось именно так, как повернулось? Чего он не учел? К кому не при­слушался? Неужели к тем, кто твердил, что стране нужны перемены? А он так боялся этих перемен. Ему казалось, что не нужно ничего трогать, что все образуется само собой. Но ничего не образовалось. Как будто специально в год перед выборами в стране без конца происходили какие-то катаклизмы и потрясения... Может, это были знаки? А он не понял, не внял? Поздно... Менять что-либо теперь - слишком поздно. Нужно было раньше... Почему он не прислушался к тем, кто постоянно говорил ему об этом?..

В Доме Правительства было тихо. Рабочий день давно закончился. Разбе­жались секретарши и мелкие клерки. В коридорах не было ни души. Арапов шел по красным ковровым дорожкам, чей ворс был вытерт местами до чер­ных глянцевых лысин - столько ног прошло по ним за годы, что они лежали здесь. «Интересно, - подумал Арапов, - это те же самые дорожки, по кото­рым я ходил в первые дни и месяцы своего президентства? Наверное, иначе они не были бы такими потертыми. Черт, неужели в Синегорье не хватает денег даже для того, чтобы постелить новые ковры в Доме Правительства?». Ему стало не по себе от этой мысли. Почему он раньше не замечал этих чер­ных проплешин? Может быть, потому, что не ходил по коридорам? Под­нимался по служебной лестнице к себе на второй этаж, закрывался в своем кабинете, отгораживался штатом помощников и секретарш и подпускал к себе только проверенных, надежных людей. Ах, Петр Александрович, Петр Александрович! Об этом ли ты мечтал десять лет назад, когда впервые во­шел в это здание. Ты был молод тогда... Да, молод, пусть не так, как твоя со­перница Марта Полянская, и все же, и все же... Ты, как и она, хотел сделать счастливым жителей Синегорья. Ты окружил себя мудрыми и опытными людьми, которые, как тебе казалось, точно знали, что ты должен сделать, чтобы достичь блага для общества. И тебе было так хорошо и уютно под их крылышком. У них всегда находился ответ на любой вопрос, и ты никогда не задумывался над тем, насколько он правильный. К чему это привело? К тому, что ты потерял ощущение реальности. Ты принимал желаемое за действительное и, повинуясь единственному своему стремлению сохранить статус кво, делал все, чтобы действительное подогнать под рамки желаемо­го. И тебе в этом усиленно помогали. А когда находились те, кто по простоте душевной все же называли черное черным, а белое белым, ты отмахивался, потому что они нарушали твой покой и мешали тебе чувствовать себя геро­ем, приносящим свою жизнь на алтарь человечества. И понял ты это, друг Петр Александрович, только сейчас, когда получил пощечину от девчонки. От девчонки, которая, судя по всему, через несколько дней войдет в это зда­ние на тех же самых правах, на каких ты входил в него на протяжении деся­ти лет. Увы, слишком поздно ты это понял...

Арапов не знал, зачем он пришел на третий этаж - так, случайно, ноги принесли. Остановился, огляделся. Двери министерских кабинетов - гро­моздкие, значительные, как и те люди, которые работали здесь, были плот­но закрыты. Интересно, подумал Арапов, какие государственные тайны прячутся за ними? Впервые бывший президент обходил дозором здание, в котором проработал столько лет. И вдруг поймал себя на мысли, что часто даже не представляет себе, кто сидит в том или ином кабинете.

Перед одной из дверей он невольно остановился. На ней висела табличка: «Директор департамента социального развития Э.Э. Трауберг». Арапов по­тянул за ручку - дверь оказалась открыта. В маленькой приемной за столом сидела секретарша - крупная, яркая женщина, совершенно не похожая на молодых смазливых девочек, которых так любили держать в своих прием­ных члены Правительства. Да, Эрих Эрастович даже в этом отличался от всех остальных. Женщина удивленно и, как показалось Арапову, испуганно смотрела на него. Появления Президента она явно не ожидала.

- У себя?.. - Арапов ткнул пальцем по направлению к двери, ведущей из приемной непосредственно в кабинет.

- Д-да... - женщина кивнула растерянно.

Арапов открыл дверь и вошел...

Он не ожидал увидеть то, что увидел. Точно так же, как собравшиеся не ожидали появления президента. За столом сидели четверо - сам Трауберг, министр информации Коваль, генерал Акимов и министр финансов Васи­леску. Бутылка коньяка, рюмки, лимон, шоколад, бутерброды с красной ры­бой.. . Интересно, праздновали они или пили с горя?

Первым пришел в себя Арапов.

- Не помешаю, господа?

Министры, переглядываясь в замешательстве, поднялись один за другим.

- Прошу вас, Петр Александрович, - Трауберг повел рукой, словно при­глашал присоединиться к застолью.

Сам поставил ему стул, достал рюмку, налил коньяк.

- За что пьем? - поинтересовался Арапов.

Мужчины снова обменялись взглядами.

- За будущее Синегорья! - провозгласил генерал Акимов.

Они выпили, стоя. Потом сели. Арапов подцепил лимон, бросил его в рот, разжевал, сморщившись. Его внимание вдруг привлекла книга на рабочем столе Трауберга. Не спрашивая разрешения, он потянулся, взял ее в руки. Белая обложка по диагонали была словно разорвана надвое коротким чер­ным заголовком - «Второй». Внизу более мелким шрифтом: «История од­ного преступления». Сверху - фамилия автора: Марта Полянская. Арапов открыл книгу, пролистал, закрыл и положил на место. Ему неожиданно все стало ясно. Настолько ясно, что он даже рассмеялся. Ну, конечно! Это же было очевидно - нити управления избирательной кампанией Марты По­лянской вели в Дом Правительства! Он и раньше чувствовал это, только не мог, вернее, не хотел поверить, что кто-то из его соратников ведет двойную игру. Что ж, поделом ему, поделом! Ай да Трауберг!

- Эрих Эрастович, вы ничего не хотите мне сказать?

Трауберг поднял голову, посмотрел ему прямо в глаза.

- Я уже все сказал и неоднократно. Вы сами сегодня признали это. Как и то, что не прислушались к доводам разума. Не хотите объяснить, почему?

Арапов пожал плечами.

- Ну, что ж... Думаю, что сейчас уже не имеет смысла скрывать... У меня трое детей, господа. Да-да... Старшая дочь и мальчики - близнецы. Так по­лучилось. .. У жены редкое заболевание крови, ей нельзя было делать аборт. Тоцкий знал об этом... Он держал меня, словно на привязи... Я знал, что если информация о моей семье просочится в прессу, моя политическая ка­рьера закончится в тот же миг, а для Синегорья наступят трудные времена потрясений. Мне не нужна была революция...

- А вы никогда не думали, - спросил Коваль, - что достаточно всего-на- всего отменить Закон о народонаселении? И не будет никакой революции.

- Я думал об этом, - вздохнул Арапов, - но профессор убеждал меня, что это невозможно, что экономика Синегорья не справится, что нас ждет нище­та еще большая, чем тридцать лет назад, когда ввели в действие этот закон.

- Почему, - тихо произнес Василеску, - почему ему вы верили больше, чем мне? Почему все мои инициативы разбивались о ваше нежелание что- либо делать? Сколько инвестиционных проектов я вам предлагал? Они по­зволили бы привести в страну деньги, создать рабочие места, они потребо­вали бы увеличения числа работников...

- Тоцкий говорил, что таким образом мы можем потерять свою экономи­ческую независимость и станем государством-сателлитом...

- Бред! - не выдержал Трауберг. - А вы не думали о том, что лучше вновь стать единым государством с Уральской республикой или с тем же Севером, чем жить так, как мы живем?! Нищие, униженные, запуганные, пасынки в родной стране...

Арапов вдруг закрыл лицо руками. Траубергу показалось, что он сейчас заплачет. Акимов взял бутылку с коньяком, наполнил рюмки.

- Ладно, мужики, - примирительно прогудел он. Трауберга всегда забав­ляло то, что в тщедушном теле генерала жил густой, мощный голос. - Что уж теперь говорить! Давайте выпьем за то, чтобы все закончилось и закон­чилось хорошо!

Арапов отнял руки от лица. Он был бледен, но глаза у него оставались сухими.

- Невероятно! Вы меня так подставили... И предлагаете за это выпить?! Я не верю своим глазам и своим ушам!

- А вы поверьте, Петр Александрович, - усмехнувшись, посоветовал ему Коваль. - И благодарите Бога, что ваш соперник Марта Полянская - чело­век, который действительно хочет блага Синегорью, а не себе.

- Иными словами, - подхватил с иронией Арапов, - я должен радоваться, что за ней стоите именно вы, люди, в порядочности которых я могу не со­мневаться. Ну, что ж, давайте выпьем хотя бы за это...



В особняке Василеску царило уныние. Марта вернулась домой в слезах. Если до эфира она еще умудрялась как-то держать себя в руках, то после скандала, разразившегося на виду у всей страны, нервы ее сдали оконча­тельно. Она разрыдалась, едва вышла из студии. Более того, вместе с ней ревела и Катя. Зрелище фантастическое! Марк со Степаном пытались оста­новить это безумие, но безуспешно.

- Машину подгони к дверям, - уныло сказал Марк своему напарнику, - и всех фотографов вон с территории! Попробуем вывести их отсюда поти­хоньку.

Катю по пути домой передали с рук на руки озадаченному Тони. Марту привезли в особняк, и вот уже два часа она периодически всхлипывала, вспоминая о том, что ей пришлось сегодня пережить. Марк ходил кругами вокруг нее и вздыхал. Утешать было бесполезно. Сердиться - бессмыслен­но.

- Дайте ей выплакаться, - мудро посоветовала Элла Романовна, - сколько же можно все в себе носить! Так и до нервного срыва недалеко.

Она принесла Марте воды и таблетку валерьянки, и запретила подходить к Мите.

- Переживите сегодняшний день, а ребенка беспокоить не надо. Вы нерв­ничаете, и он нервничать будет. Кому от этого лучше?

Именно поэтому Марта сидела внизу, в столовой и, хлюпая носом, смо­трела телевизор. Как только начинался выпуск новостей, хлюпанье плавно перерастало в щенячий скулеж.

Марк решил быть стойким, хотя периодически ему хотелось то смеяться, то ругаться. Он молчал, уткнувшись в газету. В последние десять дней ни одно уважающее, как впрочем, и не слишком уважающее себя издание не обходилось без большой или маленькой статьи о Марте Полянской. Суть всех этих опусов, ругательными они были или, напротив, хвалебными, сво­дилась к одному: Синегорье ждут большие перемены, независимо от того, станет она президентом или нет. Жить так, как жила страна до этой пред­выборной компании, уже не представляется возможным.

- Ма-а-арк... - всхлипнула Марта.

- Да, любимая...

- Я веду себя глупо?

Он не выдержал, засмеялся, подошел к креслу, в котором она свернулась калачиком, присел перед ней на корточки.

- Ты ведешь себя глупо, но пусть тебя это нисколько не волнует! Иногда можно совершать глупости, тем более, когда они никому не мешают.

- Я сейчас успокоюсь...

- Конечно, - Марк взял ее руку, поцеловал. - Я жду этого уже два часа...

И в этот момент зазвонил телефон.

Трубку снял Марк.

- Привет, старик!

У Трауберга был странный голос. Марку даже показалось, что он пьян.

- Как настроение у нашей героини?

- Честно говоря, хреновое... Уже два часа поливает все вокруг слезами.

- С чего бы вдруг? Я думал, вы обмываете сегодняшнее реалити-шоу.

- Не понял... - растерялся Марк. - Вы полагаете, есть что обмывать?

- Марк, ну ты и чудак! - расхохотался Трауберг. - Вы что, так ничего и не поняли? Мы выиграли, Марк! Мы выиграли!

- Что? Что? - на мгновение у Марка потемнело в глазах. Ему показалось, что он ослышался. - О чем это вы?

- Марк, кто там? - Марту испугал его изменившийся голос. Она даже при­поднялась в кресле, выгнув спину, словно бегун на старте, готовый сорвать­ся с места. - Что случилось?

Он махнул ей рукой: мол, все в порядке.

- Арапов сошел с дистанции, - говорил ему Эрих Эрастович. - В пятни­цу он выступит по телевидению с обращением к народу Синегорья, скажет, что прекращает свою политическую карьеру, и призовет избирателей от­дать свои голоса за Марту Полянскую.

- Этого не может быть! А Тоцкий? Тоцкий позволит ему это сделать?

- Все! - рассмеялся Трауберг. - Тоцкий - это кобра, которая пережила свой собственный яд. Что он может сделать теперь, когда люди вышли на улицы?! Они почуяли запах свободы. Он пьянит, Марк! Вы что, телевизор не смотрите? Всюду пикеты, митинги - у Дома Правительства, у Демпола, на Центральной площади...Синегорск бурлит! Полиция бездействует, потому что Арапов запретил разгонять демонстрантов. Следят только за тем, чтобы не было беспорядков. Марк, такого не ожидал никто! Никто не мог этого предвидеть! Так что Тоцкий уже ничего не может поделать.

- А что теперь делать нам?

- Расслабляться, конечно, не стоит - номинально у нас еще два противни­ка. Завтра отдыхайте, а в среду едете в Приуральский район. Вас не поймут, если вы там не побываете. В общем, поздравь от меня Марту. Скоро все закончится.

- Вернее, - поправил его Марк, - скоро все начнется.

- Да, - согласился с ним Трауберг, - начнется новая жизнь. Для всех нас...

Марк положил трубку и еще минуту стоял неподвижно, обдумывая ус­лышанное. Он был готов к любому, самому невероятному повороту со­бытий, но только не к такому... Арапов сдался?! Невероятно! Почему? Да, ситуацию, в которой он сегодня оказался, приятной не назовешь, но при желании, при большом желании он мог бы оправдаться. «Порвать» при всех своего пресс- секретаря. Перевести стрелки на профессора Тоцкого... Мог, но не стал... Понял, что бессмысленно? Или кончился запас прочности?

- Марк, - Марта, забыв про слезы, все-таки поднялась с кресла, подошла к нему, встревожено вглядываясь в его растерянное лицо. - Кто звонил? Что случилось? Да отвечай же ты!

- Знаешь, - сказал он ей, - кажется, ты будешь президентом. Да-да...

Он скрестил руки на груди, засунув пальцы под мышки, как будто хо­тел их согреть, и стоял так, задумчиво рассматривая Марту, словно увидел впервые, словно стремился понять, изменилось ли в ней что-нибудь после того, как он сказал ей эти слова.

- Ты полагаешь, что это смешно? - насупилась Марта, готовая в любой момент снова пустить слезу.

- Я не шучу... Звонил Трауберг. Арапов отказался от дальнейшей борьбы. Мы победили, Марта. Ты - победила...

Она смотрела на него и не знала, как реагировать на эти слова. Промол­чать? Крикнуть «Ура!»? Просто завопить от радости? Самое удивительное состояло в том, что и радости-то, в общем, не было никакой. Может быть, потому что она не до конца осознала суть произнесенных Марком слов. А, может быть, потому, что еще не отошла от пережитого стресса. Так или ина­че, они стояли как два истукана и смотрели друг на друга. Первым пришел в себя Марк. Он не стал больше ничего говорить. Просто взял Марту за руку и повел на второй этаж...



На Синегорье опустилась липкая, удушливая, изнуряющая жара. По утрам раскаленное солнце медленно поднималось из-за горизонта, зависа­ло над городом в совершенно чистом, без единого облачка, ослепительно синем небе. От стен домов, от асфальта, даже от пыльной травы на газонах вдоль дорог и тротуаров исходило тепло, словно от хорошо натопленной печки. По ночам жара слегка спадала, утром роса закипала в солнечных лу­чах, испарялась, и город на несколько часов превращался в парную баню.

Днем горожане старались не появляться на улицах. Прячась в душных квартирах и офисах, искали спасение под вентиляторами и под холодным душем. Те, кому по необходимости приходилось передвигаться по городу в самый зной, не расставались с импровизированными веерами, бутылками с холодной водой и даже зонтами, которые давали хоть немного тени. Ма­шины превратились в душегубки. Они перегревались на солнце, закипали, вставали на дорогах бесполезной грудой металла, останавливая движение. Город мучился в пробках, словно грешник в аду.

До выборов оставалось два дня. Марта провела их в бесконечных пере­ездах из города в город, из района в район. Порой ей казалось, что от жары и напряжения мозги у нее начинают плавиться. Названия деревень и посел­ков, где она побывала, перемешались в голове. Перед глазами, стоило только закрыть их, вставали лица людей, с которыми пришлось встретиться. Сло­ва, которые она говорила во время этих встреч, жили в ней как будто сами по себе. Там, в Синегорске, на самом верху, уже все было решено, но здесь, в провинции, ее ждали - и она приезжала, улыбалась, пожимала протянутые руки, терпеливо отвечала на одни и те же вопросы, проводила презентацию своей книги: «бомба для президента» взорвалась, но режим, который она должна была разнести в клочья, и без того уже доживал последние дни.

Городок, куда они приехали в пятницу утром, носил милое, вызывающее улыбку название - Удалово. Это был небольшой, уютный, самый что ни на есть провинциальный городок - домики, окруженные кустами сирени, с резными наличниками на окнах, зеленые тихие улицы, старинные здания, сохранившиеся с прошлых веков. Были в Удалово и другие дома - серые, унылые пятиэтажки, но они казались чужими в этом мире ожившей ста­рины.

Марту встречали в городском доме культуры - белом двухэтажном купе­ческом особняке, построенном, должно быть, в конце 19 века. Как историк, она оценила красоту дома, удивившись, что не знала о нем раньше - ни в одном реестре памятников архитектуры, которые ей неоднократно прихо­дилось держать в руках, не было даже намека на существование этого зда­ния. «Надо будет рассказать Стаси, - подумала Марта, - привезти ее сюда, она обрадуется». Она чувствовала себя виноватой перед подругой, которая так выручила ее в трудную минуту, и о которой она почти не вспоминала в суете последних дней. Несколько раз Марта пыталась позвонить ей, но телефон молчал. Видимо, Виктор решил не испытывать судьбу и до поры до времени спрятал жену там же, где Адель и ее бабушку.

Общение с избирателями затянулось. Небольшой зал - наверное, в нем когда-то проходили балы или купеческие собрания - был заполнен людьми. Несмотря на распахнутые настежь окна, духота стояла неимоверная. Горячий, тягучий, словно растаявшая ириска, воздух патокой лился с улицы в зал. Если те, кто сидел в партере и на маленьких балкончиках под высоким потолком, украшенным лепниной, имели возможность обмахиваться газе­тами или носовыми платками, то Марта, стоявшая на сцене у микрофона, изнемогала от жары. Временами перед глазами у нее начинали плясать ми­риады черных мошек. Ей казалось, что еще минута - и она просто не выдер­жит, упадет на пыльные доски сцены. Тогда она поворачивалась в сторону кулисы, откуда внимательно наблюдал за ней Марк, и он выносил ей стакан воды и влажную салфетку. Марта вытирала лицо, нисколько не заботясь о макияже, - какой макияж в такую жару! - делала несколько глотков, и про­должала отвечать на бесконечные вопросы.

Эта пытка продолжалась два часа. Когда, наконец, народ потянулся к вы­ходу, Марта, шатаясь, ушла за кулисы и буквально упала в объятия Марка. Степан притащил стул и, когда Марта села, снял с нее туфли и обернул ей ноги мокрым полотенцем.

- Ты где его взял? - удивился Марк.

- А! - беспечно махнул рукой Степан. - В туалете висело. Вот я и при­хватил.

Марк, присев на корточки, одной рукой придержал Марту за подбородок, другой - обтер ей лицо салфеткой.

- Как ты?

Марта только помотала головой в ответ - говорить уже не было сил.

В двери, ведущей из коридора на сцену, появилась женщина в белом пла­тье - директор дома культуры.

- Прошу прощения, - она говорила почтительным полушепотом, - Марта Анатольевна, вас ждут на презентацию книги.

Книга Марты появилась в Синегорске сразу же, как только началась предвы­борная кампания. Ее не продавали в книжных магазинах: раздавали на встречах и митингах, передавали из рук в руки, обсуждали в газетах и в телевизионных передачах. Это была даже не бомба... Складывалось впечатление, что мощный паводок прорвал плотину - плотину молчания и хлынул на Синегорье. Власть пыталась бороться, опровергать, обвинять автора во лжи и преувеличениях, но вслед за Мартой заговорил народ - газеты были переполнены воспоминаниями синегорцев. Люди, потерявшие своих детей, больше не хотели молчать...

Стол с книгами стоял в фойе слева от входной двери. Здесь же толпился народ, желавший получить автограф автора. Марту встретили аплодисмен­тами - улыбаясь, она села, подвинула к себе стопку книг, взяла верхнюю, открыла, расписалась на титульном листе, протянула женщине, стоявшей к столу ближе всех. «Ничего, - думала Марта, - еще пятнадцать минут... Скоро все закончится... Вечером мы будем дома...». Она улыбалась своим мыслям, в пол - уха слушала какие-то добрые слова в свой адрес, кивала головой, что-то отвечала...

Парень в красной майке, протиснувшийся сквозь толпу, не вызвал ника­ких подозрений ни у нее, ни у Марка со Степаном, стоявших по обе стороны стола. Марта подписала книгу, подняла глаза и только тогда увидела направ­ленное на нее дуло пистолета...

Много позже Марта пыталась вспомнить, что она почувствовала в тот момент, и не могла. Она не успела ничего почувствовать. Она только успе­ла заметить руки, которые ходили ходуном, трясущиеся губы, белое лицо и сумасшедшие глаза. Парень дико боялся, и потому у Марты в голове про­скочила мысль: «Не выстрелит...». Но в эту минуту их взгляды пересеклись, парень зажмурился и...

...Степан краем глаза увидел прыгающие руки, протянутые через стол к Марте. Ему хватило доли секунды, чтобы понять, что сейчас произойдет. Раздумывать не было времени. Степан мог бы оттолкнуть пистолет, но он сделал по-другому: схватил убийцу за руку и дернул на себя...

...Марк смотрел на людей поверх плеча парня в красной майке. Он ус­лышал выстрел, увидел, как Марту развернуло и ударило плечом об стену, как веером брызнула кровь на книги, на стену, окрашенную нежно-голубой краской, а на белой блузке мгновенно расплылось алое пятно... Через се­кунду по ушам ударил еще один выстрел, и Степан рухнул на пол, увлекая за собой парня в красной майке... Люди с криками бросились врассыпную, толкаясь и сбивая друг друга с ног.

Все это заняло лишь несколько секунд...

Марк не помнил, что он кричал, да и кричал ли вообще. Ему казалось, что его легкие разрываются от крика, хотя на самом деле он лишь твердил вполголоса, как заведенный: нет, Марта, нет! Нет, нет, нет!!!

Вокруг бегали, суетились люди, кто-то звал врача, из рук Степана вырва­ли парня в красной майке - у того началась истерика, он бился на полу, то рыдая, то хохоча. Его связали, и он затих и лежал, дергая ногами в плетеных кожаных сандалиях.

Марк ничего не видел, кроме Марты, которая лежала на полу, истекая кровью, а он ничего не мог сделать. Он даже не знал, жива ли она!

- Кровь... - сказал кто-то над ухом, - надо остановить кровь!

Марк рванул на себе рубашку, так что поотлетали пуговицы, снял ее, скрутил в жгут, приподнял Марту и туго перетянул ей плечо, из которого безостановочно текла кровь.

- Врач! Позовите врача! - только сейчас он обернулся, наткнулся взгля­дом на одного из охранников, сопровождавших их в этой поездке. - Вы... Куда вы смотрели?!

Охранник виновато отвел глаза:

- Мы же не могли обыскивать всех...

Марк огляделся по сторонам. Парень в красной майке тихо скулил у сте­ны под окном. За столом на полу кто-то лежал. Марк не мог понять, кто - он видел лишь ноги в серых брюках и светло-коричневых ботинках. Прошла целая минута, прежде чем он догадался, что это Степан...

Издав сдавленный вопль, Марк кинулся к нему.

... Пуля попала прямо в сердце. Наверное, ему даже не было больно, по­тому что он умер почти мгновенно. Лицо было удивительно спокойным, с розовых щек еще не сошли живые краски, а кожа сохраняла тепло...

- А-а-а-а-а....

Наверное, Марк убил бы этого парня в майке, если бы не охранники - они схватили его, повалили на пол, прижали к грязным половицам.

- Кто?! - кричал Марк, пытаясь вырваться из их рук. - Кто его послал?! Кто послал?! Пустите меня, пустите!!! Я его убью, убью...

- Он не скажет, - уговаривали его охранники, - он невменяем, слышишь, невменяем... Он ничего не скажет...

Когда, наконец, приехала «скорая», Марк сидел возле Марты, обхватив руками колени, уткнувшись взглядом в стену, щедро забрызганную ее кро­вью.



В Синегорске ничего не знали о трагедии, разыгравшейся в Удалово. Пройдет еще не меньше часа, прежде чем на лентах новостей появится со­общение о покушении на кандидата в президенты и убийстве охранника, и возмущенный город всколыхнется. Но в полицейских сводках информа­ция прошла уже через пятнадцать минут. Еще через пять усиленные наряды Демпола и муниципальной полиции по тревоге выехали в город для обе­спечения порядка на улицах.

Тони сходил с ума от беспокойства. Он позвонил Траубергу из машины.

- Эрих Эрастович, вы в курсе последних событий?

- Ты о чем? - не понял его Трауберг.

- В Марту стреляли... Она в больнице... Охранник убит... Я не могу до­звониться до Марка... - Тони сорвался на крик. - Не могу дозвониться!!!

- Подожди, подожди, что ты говоришь?! Откуда информация?

- Из сводки...

- Что с Мартой? Кто убит?

- Не знаю, - Тони готов был разрыдаться, - ничего не знаю! Говорю же, не могу дозвониться... Найдите его, найдите Марка!

Эрих Эрастович положил трубку, в растерянности стал перекладывать на столе бумаги. Услышанное не укладывалось у него в голове. В Марту стре­ляли.. . Кто? Зачем? Сегодня в шесть вечера Арапов должен был выступить по телевидению с обращением к жителям Синегорья. Убийство Марты уже не могло ничего изменить. Более того, сейчас оно могло только навредить. Дестабилизировать обстановку, вывести людей на улицы, спровоцировать беспорядки ... Черт! Может, так и было все задумано? Сорвать выборы, вве­сти чрезвычайное положение... Нет, нет, Арапов не способен на это. Хотя... кто знает, на что готов пойти человек ради сохранения власти и привиле­гий? Может, все-таки Арапов? А если не он, то кто? Марк... Почему Тони не может связаться с ним? Охранник убит... Марк?!

Резкая боль пригнула Трауберга к столу. Он схватился одной рукой за грудь, второй успел нажать клавишу на селекторе:

- Вера!

.. .Трауберг открыл глаза. Вера Сергеевна протягивала ему стакан с водой.

- Эрик, как ты себя чувствуешь? Надо вызвать врача...

- Нет- нет, Верочка, - Эрих Эрастович говорил с трудом, язык у него оне­мел от лекарства - Вера все-таки успела засунуть ему в рот таблетку, прежде чем он потерял сознание. - Не надо врача... Все, все уже хорошо...

- Ты напугал меня... Так нельзя, Эрик! Так нельзя относиться к своему здоровью! Ты хочешь умереть за этим столом?!

- Не хочу, - усмехнулся Трауберг. - Знаешь, мне нравится, когда ты на­зываешь меня Эриком. В такие минуты мне кажется, что я все тот же бес­печный нищий студент, в которого ты влюбилась когда-то.

- Нашел, что вспомнить... - Вера улыбнулась, но тревога из ее глаз не ис­чезла. - Может, приляжешь?..

- Нет, Верочка, нет, - Трауберг покачал головой, - лежать буду в могиле, а сейчас некогда. Набери мне, пожалуйста, Марка. И громкую связь включи...

Стиснув зубы, он долго слушал телефонные гудки.

- Марк, возьми трубку! Возьми трубку, Марк!

И уже махнул рукой: мол, отключай, но в этот момент гудок прервался, и Трауберг услышал знакомый голос.

- Слушаю...

Он рванулся к телефону, забыв про сердце, которое тяжело ухнуло в гру­ди, сорвал трубку, закричал в нее, напугав Веру Сергеевну:

- Марк, ты жив?! Ты жив?!

- Да жив я... Со мной все нормально. Знаете уже?

- Что с Мартой?!

Марк молчал, и чем дольше он молчал, тем страшнее становилось Трау­бергу. От этого необъяснимого, какого-то подкожного, щекотливого страха по телу у него побежали мурашки, похолодели руки и пересохло во рту.

- Что, Марк?..

- Степан погиб... - невпопад ответил Марк. - Врачи говорят, он спас ее... Пуля попала в плечо, прошла на вылет... Большая потеря крови, но опас­ности для жизни нет...

- Слава Богу! - выдохнул Трауберг. - Убийцу взяли?

- Взяли... - Марк говорил сдавленным голосом, видимо, с трудом сдер­живаясь, чтобы не сорваться, не закричать, не зарыдать. - Он и не пытался бежать. То ли наркоман, то ли псих... Вряд ли он назовет заказчика. Скорее всего, он его даже не знает.

- Чем я могу помочь, Марк? Что я могу сделать?

Марк помолчал. Потом вздохнул.

- Нужны две машины «скорой помощи». Завтра. Надо перевезти Марту в Синегорск. И Степу...

- Я все сделаю... Все сделаю... Ты только будь на связи, Марк... Пожалуй­ста, будь все время на связи!

Трауберг положил трубку, подумал немного и встал.

- Куда? - схватила его за рукав Вера Сергеевна. - Эрик, тебе нужно лечь! За инфарктом побежал?!

- Верочка, - он вдруг улыбнулся, нежно погладил ее ладонью по щеке, - я никогда не говорил, что люблю тебя?

Вера от неожиданности разжала пальцы.

- Ты Ковалю позвони, - так же ласково продолжил Трауберг, - скажи, что через две минуты я жду его у Арапова. Хорошо?

И вышел из кабинета, оставив Веру в полном недоумении.

Петр Александрович Арапов был занят весьма прозаическим делом - он собирал свои вещи. На столе стояла большая картонная коробка, в которую предстояло сложить личные бумаги, подарки, фотографии... Пятница - по­следний рабочий день. Во всяком случае, на этом месте и в этой должности. В понедельник этот кабинет перестанет быть его кабинетом. Десять лет... Он провел здесь десять лет - лучших в своей жизни.

Арапов огляделся. У стены стоял аквариум с золотыми рыбками. Он пом­нил историю этого аквариума. Однажды зимой в городе отключили ото­пление. Отключили повсюду, в том числе и в Доме правительства, так что никто не смог бы упрекнуть министров в том, что они не переживали труд­ности вместе со своим народом. Рыбкам грозила смерть от переохлажде­ния. Арапову стало плохо от одной только мысли о том, что следующим утром он найдет их плавающих кверху брюхом. Он вызвал к себе помощни­ка и, ткнув пальцем в сторону аквариума, посоветовал подумать, как спасти рыбок. Помощник послушно кивнул головой и исчез. К вечеру специально для президентского аквариума сделали автономный обогреватель. Золотые рыбки были спасены.

«Да, - подумал Арапов, - тогда я чувствовал себя счастливым. Мне и в голову не пришло, насколько это цинично - спасать рыбок, когда замерзает город».

Он подошел к огромному - до потолка - шкафу, где стояли книги, аль­бомы, сувениры... Нет, все эти богатства в его коробке не поместятся. А Марте Полянской они тоже ни к чему - чужие, мертвые, безгласные, ничего не значащие для нее вещи...

Он обернулся на звук открывшейся двери. Первым вошел растерянный Коваль, его подталкивал в спину Трауберг. Арапов не ожидал их увидеть так рано. Они должны были встретиться в пять часов, чтобы еще раз обго­ворить его выступление - и Коваль, и Трауберг собирались присутствовать в президентском кабинете, правда, за камерой, в столь важную для страны и для самого Арапова минуту. «Чтобы убедиться, что я не скажу лишнего?» - горько пошутил Петр Александрович.

- Здравствуйте, господа, - удивленно поздоровался со своими - пока еще своими! - министрами Арапов. - Я не ждал вас. Чем обязан?

- Петр Александрович, - Трауберг, серьезный, явно чем-то взволнован­ный, шагнул ему навстречу. От него исходил тревожный запах лекарств. - Вы слышали последние новости?

- Новости? - Арапов пожал плечами. - Нет. А что случилось?

Он посмотрел на Коваля, но тот развел руками: мол, не в курсе.

- Совершено покушение на Марту Полянскую, - отчетливо, проговари­вая каждое слово, произнес Трауберг. - Она ранена. Один охранник убит.

Он никогда не видел, чтобы у человека так менялось лицо - в одну секун­ду. Арапов буквально посерел. В глазах у него отразился ужас.

- Не может быть... Этого не может быть!..

- Может, к сожалению, - отчеканил Трауберг. - Вы представляете, что бу­дет, когда эта информация прозвучит по телевидению? Да Синегорск взор­вется!

- Вы... полагаете, - Арапов говорил с запинкой, - что я ... я имею к этому отношение?! Вы с ума сошли! Зачем мне это? Зачем?!

- Я вас не обвиняю. Но пролилась кровь, погиб человек... Я никогда не поверю, что это преступление - дело рук какого-нибудь психа или народ­ного мстителя.

- Господа, - вмешался, придя в себя после столь неожиданного сообще­ния, Коваль, - давайте не будем искать виновных. Думаю, это дело полиции. Эрих Эрастович, вы же знаете: Петр Александрович не из тех, кто отдает приказы подобного рода...

- Полиция ничего не найдет, - прервал его Трауберг. - Поймите же, пока мы не узнаем, кто вложил оружие в руки убийцы, мы не застрахованы от повторения подобной ситуации. Кроме того, вы же прекрасно понимаете, что обвинят в этом преступлении вас! Да-да, вас, Петр Александрович! И вы никогда, слышите, никогда не отмоетесь от этого пятна! Вы хотели уйти достойно, но человек, приказавший убить Марту Полянскую, не позволил вам этого сделать. И вы равнодушно перенесете такую пощечину?!

Арапов смотрел на него в смятении. Да, Трауберг прав: в глазах жите­лей Синегорья виновным будет он и только он. Никому другому не нуж­на смерть Полянской. И что бы он не говорил теперь, как бы не пытался оправдаться, его будут считать убийцей. Если только... Если только он не выступит с обращением к народу Синегорья прямо сейчас, пока о покуше­нии знают всего несколько человек!

- Аркадий Константинович, голубчик, - Арапов схватил Коваля за руку, - теперь все зависит только от вас! Моя честь, мое доброе имя... Если они для вас ничего не значат, подумайте о Синегорске. Мне, как и вам, не нужны беспорядки, могущие привести к жертвам. Покой синегорцев для меня важ­нее всего, вы же знаете! Ради сохранения гражданского мира я согласился уйти...

- Что я могу для вас сделать? - растерялся от такой неожиданной тирады Коваль.

- Эфир! Я должен выйти в эфир прямо сейчас! И еще... сообщение о по­кушении на госпожу Полянскую должно появиться в новостях только по­сле того, как я откажусь от участия в выборах в ее пользу! Только так мы можем предотвратить взрыв!

Коваль посмотрел на Трауберга. Тот, чуть помедлив, едва заметно кивнул в знак согласия.

Через полчаса бывший глава Республики Южное Синегорье в прямом эфире отказался от своих претензий на пост президента и призвал сине­горцев отдать голоса за Марту Полянскую. Еще через полчаса в экстренном выпуске новостей сообщили о покушении на ее жизнь. Поскольку главное заинтересованное лицо уже заявило о своей незаинтересованности, то ос­новной в разгадке этого преступления должна была стать версия об отчаяв­шемся стороннике прежнего режима, убийце - одиночке, который схватил­ся за пистолет, когда понял, что к прошлому возврата не будет.



Четыре заговорщика сидели в кабинете Трауберга. Генерал Акимов и Василеску приехали сразу же, как только стало известно о трагедии в Уда­лово. Надеждам Арапова на то, что его выступление предотвратит возму­щение жителей Синегорска, не суждено было сбыться. Толпы людей, как и несколько дней назад, собрались у Центрального Демпола и на площади под окнами Дома Правительства. Возмущенные крики доносились даже до третьего этажа, где находился кабинет Трауберга. Такого Синегорье не ви­дело уже добрых полсотни лет - с тех самых пор, как распалась Великая Империя, и Южное Синегорье стало самостоятельным государством. Люди как будто бы сбросили с себя обет молчания. Впервые у них появилась воз­можность сказать то, что они думают, и не бояться при этом оказаться в подвале Демпола.

Дом Правительства охраняла муниципальная полиция, состоявшая в основном из молодых ребят, не имевших опыта борьбы с демонстрантами. Да и откуда ему было взяться, этому опыту! В растерянности стояли они плечом к плечу против бушующей толпы, прикрываясь пластиковыми щи­тами, вооруженные лишь резиновыми дубинками. Было совершенно ясно, что, найдись сейчас человек, способный повести народ на штурм здания, и этих мальчишек сметут. И тогда прольется кровь...

Генерал Акимов нервно и сосредоточенно курил, разгоняя дым рукой. Василеску отстукивал по крышке стола карандашом непонятную мелодию.

- Чего мы ждем? - генерал раздавил окурок в пепельнице.

Трауберг пожал плечами. Он, действительно, не знал, чего им ждать. Си­туация выходила из-под контроля. И они ничего не могли с этим поделать. Оставалось только надеяться, что люди на улицах выплеснут эмоции, на­кричатся вдоволь и разойдутся. Но генерал не разделял его притянутого за уши оптимизма.

- Мы сидим на пороховой бочке, - он достал следующую сигарету, но не закурил, так и держал ее в руке, катая между пальцев, - кинь спичку - и все взлетит на воздух! Хотите знать, что будет дальше? Тоцкий отдаст приказ, и Демпол выйдет на улицы. Вот тогда мало никому не покажется. Растоп­чут и раздавят всех! И мы получим новую страну... Только не ту, о которой мечтали...

Похоже, они все думали одинаково.

- Кажется, я понял... - вдруг перебил его Коваль. - Черт побери, генерал, думаю, вы недалеки от истины...

Он взъерошил рукой волосы и зачем-то подергал себя за кончик носа, словно что-то вспоминая.

- По моим сведениям, профессор встречался вчера с одним из наших со­перников и сделал ему интересное предложение. Я еще подумал: неужели профессор так наивен? А он... выходит, он все это спланировал?! Он пере­играл всех нас!

- О чем вы, Аркадий Константинович? Не время загадывать загадки! - Василеску потянулся через стол, взял бутылку с водой, налил себе в стакан.

- Говорите яснее.

Он медленно, по глотку пил колючую от газа воду и сверлил раздумываю­щего над своими предположениями Коваля маленькими глазками.

- Никаких загадок, - наконец, повернулся к нему министр информации, - Тоцкий предложил ему стать диктатором. Заманчиво, не правда ли? А себя, по всей видимости, прочил на пост главного идеолога. Я еще подумал: ста­рик сошел с ума! Уже не знает, в какую сторону кинуться... А он, оказывается, все заранее продумал. Арапов отказывается баллотироваться, Полянскую убивают, начинаются беспорядки, появляется человек, который берется на­вести в стране порядок, устанавливает диктатуру, а профессор остается при своем интересе. Отличный сценарий! Как красиво он нас сделал, господа!

- Почему вы не поставили меня в известность еще вчера? - прищурился Трауберг.

- Говорю же, - развел руками Коваль, - я решил, что старик просто гото­вит пути к отступлению, и не принял это всерьез. Кто ж мог знать, что все так обернется!

- Но это же безумие! - ошеломленно протянул Василеску. - Он погубит страну! Эрих Эрастович...

Он повернулся к Траубергу, который сидел, откинувшись на спинку сту­ла, и напряженно думал о чем-то.

- ... Сделайте же что-нибудь! Неужели мы будем сидеть здесь и ждать, пока за нами придут?!

Трауберг относился к той достаточно редкой породе людей, которые до поры до времени никак не проявляют лучшие черты своего характера. Тру­дяги, муравьи, они волокут на себе груз забот и не претендуют на заметную роль в истории. Но наступает критический момент, когда именно они ока­зываются способными не только принять единственно правильное реше­ние, но и взвалить на себя всю тяжесть ответственности за его претворение в жизнь. Вот и сейчас Эрих Эрастович смотрел на своих растерявшихся коллег и понимал, что они ждут от него мудрых и взвешенных слов. Еще бы! Это же он заварил кашу, которую теперь им всем приходится расхлебывать!

- У меня есть предложение... - медленно произнес Трауберг. - У меня есть предложение... Но, боюсь, вы его не примете...

- Говорите же, говорите, - поторопил его генерал. - Сейчас сгодится лю­бое...

- Танки... - все еще продолжая раздумывать, Трауберг посмотрел в его сторону. - Генерал, в нашей армии есть танковый дивизион?

- Найдется... - на лице у Акимова было написано недоумение. - А зачем?

- Мы введем в город танки...

- Вы с ума сошли! - подпрыгнул от возмущения Василеску. - Почему бы сразу не сбросить на Синегорск парочку водородных бомб?

- Вы не поняли, - улыбнулся Трауберг, - мы введем их не для разгона де­монстрантов, а для их защиты!

- Так, - наклонился к нему генерал, - вот с этого места, пожалуйста, под­робнее.

Предложение Трауберга было рискованным, но, наверное, единствен­но верным на тот момент. По крайней мере, ничего другого никто пред­ложить не мог. Танки следовало поставить у Дома правительства, у цен­трального Демпола, у Госбанка, главпочтамта и вокзала... Приказ должен быть один - с жителями вести себя максимально сдержанно и корректно, но при этом пресекать любые беспорядки. Нужно объяснить всем: армия - на стороне Марты Полянской, а танки появились в Синегорске лишь для того, чтобы защитить население от провокаций и возможных столкнове­ний с Демполом.

- Цветы... - хитро улыбнулся Трауберг. - Цветы - вот лучшее доказатель­ство мирных намерений армии.

- Не понял... - вскинул брови генерал.

- Пусть ваши солдаты обломают в городе все яблони и оборвут все газо­ны. Мы переживем... Цветы в стволах орудий и автоматов - вот что станет символом нашей победы!

- Яблоневая революция... - хмыкнул Коваль. - Забавно! В вашем пред­ложении, Эрих Эрастович, что-то есть...

- Вы - о цветах?

- Нет, о танках... Демпол не рискнет связаться с армией. А для профес­сора, если за всем этим стоит именно он, в чем я, в общем-то, нисколько не сомневаюсь, переход армии на сторону народа станет полнейшей неожи­данностью и, я бы сказал, сильнейшим потрясением. Ничего, переживет... Кстати, у меня есть встречное предложение. Необходимо срочно отправить телевизионщиков в Удалово. Пусть снимут место происшествия, выслуша­ют свидетелей, расскажут о погибшем охраннике... И еще... Если Марта пришла в себя, она должна сказать два слова...

- Боюсь, - покачал головой Трауберг, - это невозможно.

- Бросьте, - махнул рукой Коваль, - ей нужно будет просто сказать два слова! И улыбнуться в камеру...

- Вы - садист, Аркадий Константинович, - с чувством произнес Трауберг, - Марту едва не убили, а вы хотите, чтобы она улыбалась?

- Если для спасения Синегорья нужно, чтобы она станцевала канкан, - в тон ему ответил Коваль, - она должна его станцевать!



Найти руку, которая направит пистолет на ненавистную Марту Полян­скую и нажмет на курок, не составляло труда. У профессора были надеж­ные люди в Демполе, которые, хотя и пребывали в последнее время в не­которой растерянности, но полагали, что ситуацию еще можно исправить и вернуть страну на рельсы, по которым она катилась последние пятьдесят лет. Они не могли, не хотели думать иначе, потому что если рядовой состав Демпола формировался из изъятых, то все начальство принадлежало к ка­сте свободных граждан. Они не просто выполняли приказы, они эти при­казы отдавали, они были причастны ко всему, что происходило в стране. Так что надеяться на снисхождение в случае победы Марты Полянской и тех, кто стоял за ней, было, по меньшей мере, бессмысленно. И все это от­четливо понимали.

Руководства Демпола имело два выхода: первый - бежать из страны, вто­рой - положиться на случай и на профессора Тоцкого, который, казалось, знает все, в том числе и то, как преодолеть кризис. Поэтому, когда профес­сор лишь только заикнулся о том, что ему нужен человек, готовый, не коле­блясь, выполнить любой приказ, начальник синегорского Демпола долго не раздумывал. Потенциальный смертник, которого никто и никогда не хва­тится, - таких у него хватало.

Машина с киллером два дня тенью моталась за Полянской по всему Си- негорью - те, кому было поручено привести в исполнение приговор, вы­несенный профессором, ждали удобного момента. В Удалово такой момент, наконец, подвернулся. Убийцу, вчерашнего кадета, буквально нашпиговали наркотиками - так, на всякий случай. Не столько для того, чтобы он не ис­пытывал муки совести, сколько для того, чтобы сбить с пути следствие: что возьмешь с наркомана!

Когда Тоцкому сообщили, что его приказ выполнен, он вздохнул с облег­чением. Ну, что ж, теперь дорога к власти открыта! Арапов же своим высту­плением и отказом от президентства только сыграл ему на руку...

И вдруг все пошло совсем не так. Главный идеолог Синегорья, человек, съевший собаку на политических и околополитических интригах, теоретик, способный просчитывать развитие ситуации на несколько шагов вперед, вдруг ошибся. И эта ошибка стала для него роковой! Он не подумал о том, что люди, которым показали свет в конце тоннеля, не захотят вновь вер­нуться в черную глубину шахты. Он и предположить не мог, что семена, брошенные в землю Мартой Полянской, начнут прорастать настолько бы­стро, что даже смерть сеятеля не сможет остановить этот процесс. Тем более что слухи о смерти оказались сильно преувеличенными...

Кабинеты профессора Тоцкого и Трауберга разделяли два этажа. Если Эрих Эрастович сидел на третьем, то профессор - на первом. Окна же и у того, и у другого выходили на площадь, так что господин Тоцкий не только был свидетелем всего происходящего возле Дома Правительства, но и мог уловить детали, которые не были видны с третьего этажа. Профессор был потрясен! Народ, этот великий молчун, заговорил! Словно Илья Муромец, тридцать три года сидевший на печи и излечившийся в одночасье, он под­нялся и вышел на улицу... Он не просто роптал, он во весь голос кричал о том, о чем десятилетиями мог позволить себе говорить только шепотом и с оглядкой.

- Остановить геноцид... - стоя у окна, вполголоса повторял за ораторами, выступавшими на площади, профессор Тоцкий, - .. .пора призвать палачей к ответу... верните нам наших детей... Отдайте Синегорью его будущее...

Что это? В Синегорске - революция?! Ему казалось, что еще немного - и эти люди ворвутся в Дом Правительства, ломая и круша все на своем пути... Бред! Такого не может быть, потому что не может быть никогда! Нужно остановить их... И не просто остановить, нет! Загнать туда, откуда они пришли, - в их молчаливые дома, в их тоскливые квартирки, в их без­радостное прошлое! Это быдло должно знать свое место!

Профессор подошел к столу, снял трубку телефона, набрал номер началь­ника Демпола. Тот ответил сразу.

- Это Тоцкий... - профессор говорил отрывисто, чеканя слова, словно всю жизнь отдавал приказы, хотя в действительности ему редко приходилось это делать. Он был серым кардиналом, человеком, который всегда стоит в тени, но при этом, как опытный кукловод, держит все нити в своих руках. - Слушайте меня внимательно. Сейчас или никогда. Поднимайте Демпол, выдайте оружие - и на улицы! Всех - на улицы! У нас осталась последняя возможность остаться хозяевами в этой стране. Нужно разогнать народ! Любой ценой! Разрешаю применять силу и оружие... Всю ответственность беру на себя. Вводите чрезвычайное положение. Всех зачинщиков - аресто­вать! Всех! Направьте своих людей сюда, к Дому Правительства...

Ему показалось странным, что начальник Демпола молчит и никак не ре­агирует на его слова. В какой-то момент профессор даже подумал, что связь прервалась, но когда он сделал паузу, то явственно услышал дыхание своего собеседника. На всякий случай решил уточнить:

- Вы меня хорошо слышите?

- Боюсь, что поздно...- осторожно произнес начальник Демпола. - Позд­но пить шампанское, когда почки в руках у доктора...

- Что? - не понял его Тоцкий.

- Я говорю, мы упустили свой шанс, - пояснил ему начальник Демпола. - Вы к окну подойдите, господин профессор, посмотрите, что там...

- А что там? - раздраженно переспросил Тоцкий, но все же повернулся к окну, от которого отошел три минуты назад.

И понял, что тот имел в виду. На площадь под восторженные крики тол­пы медленно въезжали два танка, буквально облепленные людьми. О мир­ных намерениях этих грозных машин говорили ветки цветущей яблони в орудийных стволах и в руках у демонстрантов.

- Черт побери! - ахнул профессор.

- Видите? - печально спросил у него начальник Демпола. - Достаточно двух выстрелов, чтобы разнести Центральный отдел по кирпичикам. А там добрая сотня людей. Нет уж! Пусть меня судят за что угодно, но только не за убийство. Мне жаль, профессор, но вы проиграли...

Он сказал «вы проиграли» и этим сразу отделил, отрезал себя от Тоцкого. Дал понять, что подчинялся ему не в силу своих убеждений, а лишь по обя­занности. А теперь - все! Теперь власть сменилась...

Профессор положил трубку. Пошатываясь, дошел до стула и сел. Не­сколько минут он сидел неподвижно. На лице у него не отражалось ровным счетом никаких эмоций. Да, он проиграл, следует это признать. Выходит, генерал Акимов тоже заодно с заговорщиками, с разрушителями государ­ства?! Профессор вычислил их - Трауберга и Коваля. И Арапов, которому он напрямую задал вопрос, не эти ли двое поддерживают Марту Полян­скую, подтвердил его предположение. Но ничего не сказал ему о генерале! Промолчал намерено? Или сам не знал? Впрочем, какая теперь разница! Ко­нечно, глупо думать, что Демпол выступит с оружием в руках против тан­ков. .. Как глупо! Как все глупо!

- Хм, - сам себя поддел Тоцкий, - а что, разве власть теряют по-умному?

И подумал о себе одобрительно: ну, что ж, даже в такой ситуации ты еще способен шутить!

Он выдвинул ящик стола, достал оттуда зеленую коробку из-под конфет. Это была хорошая коробка - небольшая, квадратная и достаточно глубокая для того, чтобы положить в нее какую-то объемную вещь. Коробке храни­лась здесь без малого тридцать лет. Тоцкий даже помнил, как назывались конфеты, которые когда-то в ней были: «Екатерина Великая». Да-да, именно так. Еще он помнил, что конфеты ему подарили во время поездки по Ураль­ской республике, а он привез их домой и отдал сыну - Грэгу. Тогда его звали Гриней, и было ему лет пять или шесть.

Воспоминания о сыне отозвались болью в сердце. И одновременно вновь разбудили ненависть к той, что отняла его, - к Марте Полянской. Профес­сор нисколько не сомневался в том, что это она протянула ему пистолет. Пистолет, из которого Грэг застрелился...

Профессор открыл коробку. В ней тоже лежал пистолет. Правда, уже дру­гой. Он лежал здесь ровно столько же, сколько сама коробка. Профессор и принес-то освободившуюся упаковку из-под конфет специально для этой цели - прибрать оружие, которое до того легкомысленно валялось на дне ящика в его столе. Профессор не думал, что этот пистолет ему когда-нибудь понадобится. И вот понадобился.

Он отодвинул от себя открытую коробку, взял ручку, листок бумаги и аккуратно, каллиграфическим почерком вывел на нем несколько слов. По­ложил ручку и снова придвинул к себе коробку...



.. .По коридорам Дома Правительства с криком бегала женщина.

- Помогите! Пожалуйста, помогите кто-нибудь!!! Кто-нибудь...

Она стучала в двери, но все они были закрыты - сотрудники администра­ции в пятницу закончили свои дела пораньше. Завтра - выходной. Кроме того, обстановка за окнами не располагала к серьезной работе. Надо было уносить ноги, пока не случилось ничего страшного.

Женщину услышали лишь на третьем этаже. Вера, секретарь Трауберга, выглянула на крик из кабинета, спустилась по лестнице и увидела мечущу­юся женщину. Она узнала ее. Это была помощница профессора Тоцкого - он не любил слово «секретарша».

- Что случилось?

Та бросилась к Вере и зарыдала:

- Верочка Сергеевна, Верочка Сергеевна... Профессор... профессор за­стрелился!..

...Трауберг, Коваль, генерал Акимов и Василеску стояли возле стола и молча смотрели на то, что осталось от человека, олицетворявшего целую эпоху в истории Синегорья. Могущественный профессор Тоцкий, бес­сменный идеолог, негласный глава Комиссии по народонаселению и Демо­графической полиции, вершитель человеческих судеб. Он выстрелил себе в сердце - так же, как это сделал его сын. Небольшое красное пятно рас­плылось по голубой рубашке. Выстрелом его отбросило назад, и он сидел так, словно просто решил откинуться на спинку тяжелого кресла и немно­го отдохнуть. Руки безвольно свисали вдоль худого тела. Справа от стола валялся пистолет.

Трауберг подошел ближе, взял со стола листок бумаги, прочитал и пере­дал Ковалю. На листочке было написано: «Один из нас должен был уме­реть».

- Значит, Марта все-таки на его совести...- вздохнул Коваль и протянул записку Василеску.

Трауберг покивал головой.

- Ну, что ж, господа, вот и все... Нужно вызвать полицию и сделать за­явление для прессы. Кто-то из нас должен выйти на площадь и сообщить о случившемся. Думаю, это трагическое происшествие поставит точку в со­бытиях сегодняшнего дня.



Марк ничего не знал. Все это время он не отходил от Марты. После опера­ции ее перевезли в отдельную палату, возле двери поставили охрану. Марк не видел в ней никакой необходимости, он был уверен, что повторного по­кушения не будет, но местным властям так было спокойнее, и он согласился.

Врачи уже объяснили ему, что жизнь Марты вне опасности, но Марк про­должал терзаться. Как, думал он, как могло такое случиться?! Ведь он стоял в двух шагах от этого сумасшедшего... Почему он не увидел его первым?! Может, тогда все было бы по-другому... Все было бы по-другому... И Марта не лежала бы сейчас в этой палате с обескровленным лицом и белыми губа­ми. И Степан...

При одной мысли о нем у Марка перехватывало горло. Он и не думал, что так привяжется к этому простому, порой наивному, но искреннему, доброму парню, смотревшему с восхищением на него и на Марту. Как он гордился сво­ей причастностью к грядущим переменам... Как страстно хотел их победы... Конечно, он был влюблен в Марту - Марк это видел. Но это была скорее пла­тоническая влюбленность. Так любят сестру, а не женщину, о которой мечта­ют. И Марта относилась к нему как к брату. Брату, которого не было рядом с ней, и которого она так мечтала увидеть. Как сказать ей, что он погиб?..

Марк понимал: Степан спасал не только Марту, но и его тоже. Отбей он руку убийцы в сторону от себя и, по крайней мере, одна пуля - та, что убила его самого, досталась бы Марку. И кто знает, может быть, в холодном, не­смотря на жаркий июньский день, морге безмолвным и бездыханным ле­жал бы сейчас не Степан...

В кармане противно запиликал сотовый телефон. Марк взглянул на но­мер - это был Трауберг.

- Как дела? - у Эриха Эрастовича в голосе звучала смертельная усталость.

- А что у нас может измениться? - с горькой иронией ответил Марк. - Один - в морге, вторая - под наркозом...

221



- Ну-ну, не надо так мрачно... Все будет хорошо. Конечно, жаль парня...

- Жаль... - эхом откликнулся Марк. - Что у вас?

- Я бы так хотел, чтобы ты оказался сейчас здесь, в Синегорске! Тут такое происходит, Марк! Ты даже не можешь себе представить!

- Действительно, не могу, - усмехнулся Марк, - я же не ясновидящий. Так что там?..

- Революция, Марк, настоящая революция! Ее уже назвали «ябло­невой» ...

- Яблоневой? Почему?

- Долго рассказывать... Посмотри новости, обязательно посмотри! Ну, а подробности узнаешь, когда вернешься. Да и еще... Профессор Тоцкий по­кончил с собой.

- ... мать! - не сдержался Марк. - Вот это да! С чего бы вдруг?

- В двух словах: это он организовал покушение на Марту. Планировал установить в Синегорске диктатуру. А когда понял, что его план провалил­ся... В общем, предпочел застрелиться.

Трауберг замолчал. Молчал и Марк, обдумывая услышанное.

- Надо ли понимать, что с прошлым покончено окончательно и беспово­ротно?

- Надо, Марк, надо! С чем я тебя и поздравляю! И Марту, разумеется, тоже. Когда она проснется, поцелуй ее от всех нас. Теперь выборы - лишь формальный акт. На самом деле Синегорье уже сделало свой выбор.

У Марка дрожали руки. Он стоял, прислонившись лбом к оконному сте­клу, пытаясь унять охватившее его волнение. Он и верил, и не верил словам Трауберга. Шестнадцать лет! Долгих шестнадцать лет он был изгоем, чело­веком без прошлого и без будущего, безвинно осужденным, преступником, не совершившим никакого преступления... Неужели все это в прошлом?! И он - свободный человек?! Свободный! Может, не скрываясь, ходить по улицам... Может открыто любить... Может стать отцом своего сына... Мо­жет вернуться домой - к матери и брату... Он прислушивался к себе, к сво­им внутренним ощущениям, пытаясь понять, определить для себя - каково это, быть свободным человеком?

Телефон снова пиликнул. Марк поднес его к лицу. Изображение батареи на панели предательски заморгало, а через секунду телефон отключился.

- Черт! - шепотом ругнулся Марк.

Он резко повернулся, подошел к кровати, где лежала Марта, склонился над ней, прислушиваясь к легкому дыханию, потом быстро вышел из па­латы. Охрана - два здоровенных лба в форме муниципальной полиции вскочили, едва он закрыл за собой дверь. Марк зачем-то приложил палец к губам:

- Тс-с-с, я на пять минут...

Они послушно закивали, словно китайские болванчики.

Марк прошел до конца коридора, отыскал ординаторскую и, стукнув ко­стяшками пальцев в дверь, открыл ее, не дожидаясь, когда ему ответят. Врач - молодой, вряд ли старше, чем сам Марк, приятной внешности мужчина в белом халате сидел за столом и, по всей видимости, что-то писал, пото­му что перед ним лежала раскрытая медицинская карта, а в руке он держал ручку. Врач с любопытством взглянул на вошедшего, на лице у него про­мелькнула тревога, но тут же исчезла.

- Что-то хотели спросить?

Да, не каждый день в районной больничке оказываются такие пациен­ты! Врач чувствовал себя участником - и не маловажным! - политического триллера или, по крайней мере, детектива.

- Д-да, - Марк неуверенно подошел к столу, - я хотел узнать... Она долго будет спать?

Доктор пожал плечами.

- Все зависит от организма. Кровопотеря, плюс нервное истощение, плюс наркоз... Думаю, еще часик-другой. Да вы не переживайте, это просто сон.

Марк кивнул и продолжал стоять.

- Что-то еще? - терпеливо спросил врач.

- Скажите, у вас в отделении есть телефон и телевизор?

- Телевизор - в холле, а телефон...

Он подвинул к себе аппарат, стоявший на углу стола.

- ... Можете позвонить отсюда.

- Спасибо...

Марк подошел, снял трубку и замер. То, о чем он собирался говорить, не предназначалось для чужих ушей. Доктор это понял.

- Вы звоните, а я пойду, сестре пару слов скажу.

Марк звонил Траубергу. Он знал, что, выслушав, Эрих Эрастович, скорее всего, назовет его сумасшедшим, и все же должен был это сделать.

- Эрих Эрастович, вы можете выполнить мою личную просьбу?

- Марк, что за прелюдии? Ты же знаешь, сделаю все, что в моих силах!

- Вот и отлично... Я хочу жениться!

В трубке послышалось странное хрюканье и кашель.

- Нет, это, конечно, похвальное желание, - в голосе у Трауберга зазву­чал сарказм, - в твоем возрасте пора подумать о создании семьи. Главное - очень своевременное...

- Марта должна стать моей женой до того, как станет президентом. По­нимаете?

- Не совсем... Какая разница - до или после?

- Для меня - большая! Какого черта! Первый раз за десять лет я обраща­юсь к вам с личной просьбой, и вы мне отказываете?!

- Погоди, Марк, - попытался урезонить его Трауберг, - но, если я не оши­баюсь, Марта пока еще замужем...

- Вот именно! Нужно разыскать ее мужа, взять у него заявление о растор­жении брака и оформить развод.

- Да, но должно быть заявление и от второй стороны...

- Она напишет его завтра, когда мы вернемся в Синегорск! И завтра же мы должны расписаться...

- Марк, подожди, но у тебя у самого нет паспорта! Ты вне закона... пока, во всяком случае, и не можешь жениться!

- А вот об этом вы и должны побеспокоиться!

- Да, но...

- Эрих Эрастович, этот вопрос даже не обсуждается! Подумайте сами: вновь избранный президент первым делом расторгает брак и тут же вновь выходит замуж. Хорошая тема для бульварных газет! Нет уж! Или завтра мы женимся, или Марта не будет президентом.

- Но это уже шантаж! - возмутился Трауберг.

- Конечно, - спокойно согласился с ним Марк. - Почему бы и нет? Я во­обще коварный и подлый шантажист!

И положил трубку.

Он вышел из ординаторской и по длинному коридору, в который выходи­ли бесконечные двери палат, добрался до холла, где больные смотрели теле­визор. Очень вовремя: в новостях говорили о событиях в Синегорске. Марк постоял несколько минут, посмотрел, как идут по городу танки, украшен­ные ветками яблонь, - теперь ему стало ясно, почему Трауберг говорил о «яблоневой» революции, и вернулся в палату. На него накатилось странное безразличие. Эта неожиданная победа, в которую, честно говоря, верилось с трудом - по крайней мере, еще месяц назад, - вдруг показалась ему совер­шенно незначительной и абсолютно не важной. Она была не главной в его жизни. Все шло так, как, наверное, и должно было идти. Рано или поздно, но революция, которая произошла в Синегорье, должна была произойти. Страна была готова к переменам. Нужно было только слегка подтолкнуть историю, заставить ее развиваться чуточку быстрее. Так случилось, что в роли человека, запустившего механизм ускорения, выступила Марта. Но на ее месте мог оказаться другой.

Марк все это понимал, поэтому не испытывал ни эйфории, на радости, ни чувства гордости. Наверное, лишь огромное облегчение - потому что все, наконец, закончилось. И потому, что Марта чудом осталась жива...

Марта лежала с открытыми глазами... Еще не веря, в то, что она, наконец, проснулась, Марк подошел на цыпочках к кровати и опустился на колени - так, чтобы оказаться с ней лицом к лицу. Она повернула голову, посмотрела на него - из уголка глаза скатилась слеза, оставляя влажный след, поползла к виску, капнула на подушку.

Правая рука ее была плотно прибинтована к телу, поэтому он взял левую, прижал к губам сухую, пахнущую лекарствами ладонь.

- Как ты, девочка моя?..

Он никогда не называл ее девочкой. Это простое слово так тронуло Мар­ту, что она почему-то заплакала. Заплакала не от боли, которая разламывала плечо, руку и растворялась где-то под ребрами, а от этого ласкового слова «девочка». И еще оттого, что Марк смотрел на нее с такой любовью и такой нежностью, с какой не смотрел, должно быть, с того самого дня, когда они встретились после долгой разлуки. Неужели это было всего три недели на­зад?!

- Ну, что ты, что ты... - Марк гладил ее ладонью по волосам, прикрытым белой марлевой шапочкой, - может, позвать врача?

- Скажи мне опять... - сквозь слезы попросила его Марта.

- Что? - не понял он. - Что сказать?

- Скажи: девочка моя... Мне так нравится, когда ты говоришь мне «де­вочка»...

Марк взглянул на нее изумленно. Нет, эта женщина и в самом деле не­предсказуема! Он думал, что она плачет от боли, а она, оказывается, плачет от счастья! Марк не мог не рассмеяться.

- Девочка моя... - осторожно, чтобы случайно не причинить ей боль, он притянул к себе ее голову, коснулся губами бледной, мокрой щеки. - Девоч­ка моя... родная... любимая... единственная...

Он не будет ей ничего говорить - во всяком случае, сейчас. Ни про Сте­пана, ни про Тоцкого, ни про «яблоневую» революцию в Синегорске... Обо всем этом она узнает завтра. А сейчас он будет говорить ей только о своей любви...

- Марта, ты выйдешь за меня замуж?!

Она отстранилась, посмотрела на него блестящими от слез глазами, вы­дохнула с улыбкой:

- Господи, я всю жизнь ждала, когда ты мне это скажешь!