Люди не ангелы
Б. А. Комаров
ЛЮДИ НЕ АНГЕЛЫ
Иногда вижу его на автобусной остановке у Центрального рынка, иногда у городского сада. Сухонький старичок смотрит на меня влажными, будто смородины после дождя, глазками из-под козырька линялой кепки, хочет, видимо, поздороваться, но не решается. И я не здороваюсь. Делаю вид, что не знаю старика.
Вроде бы сглаживаться должны с годами-то человеческие огрехи да спотычки, ан нет. Не сглаживаются. ...Чем-то он напоминает моего покойного отца. Может быть поношенным фисташковым пиджаком или давно не видавшими гуталину ботинками? Может... В старости люди, как в детстве – все схожи.
Но что я знаю о своём отце? В деле ведь познается человек, в работе. Со всех сторон выказывается. Строгий индикатор – дело людское. А по разнице годов наших, по молодости лет, не довелось мне с отцом поработать, не случилось.
А со стариком тем, с Никандром Фатеичем Уховым, а попросту Никандрой, случилось. В таксопарке. ...Давно это было, так давно, что не всего и упомнишь.
Не стукнуло мне тогда ещё и тридцати. Был горяч, принципиален и жизнь понимал такой, какой видел. Не взирал на чины! И когда собрался поступать в аспирантуру, то вручило мне начальство характеристику преинтересного содержания. Работник, мол, я добросовестный, с острым чутьём нового да совершенного, но есть и недостаток: излишняя прямолинейность. Она-то, собака, и мешает принимать нужные решения по некоторым вопросам! Во как...
Помню я те вопросы, а особенно насчет директорских подвижек по устройству своей родни. Много её оказалось на комбинате, так много, что не определишь, где кончалась: в бухгалтерии или возле вертушки проходной.
Сильно потрясла меня та характеристика, даже растерялся! Здесь, в производственной сутолоке, разобраться не могу, а еще в науку лезу!
И, похудев от дум на десяток килограмм, подался в таксопарк, где, по словам сродного брата, водители гребли деньги лопатой и ведать не ведали о каких-то там сложных людских заковыках.
Но водителем меня туда никак не брали, кадровичка так и сказала:
– Диплом мешает! Государство учило-учило, а ты в таксисты! ... Механиком, пожалуйста!
Ну и Бог с ним! Главное в парк попасть, а там перейду куда надо.
И стал я контрольным механиком. Дело знакомое. Довелось ведь когда-то в армии и помеханичать, и начальником контрольно-пропускного пункта побыть.
А на проходной таксопарка тогда «вершились» значительные дела: двугривенный сбор со всякой отработавшей смену тачки механичья братия внедряла.
Искру того веяния посеял Левка Быков: здоровенный, под стать своей фамилии, мужичина. Хоть поросят об него бей! Руки у Левки были пухлые, как варежки и когда он здоровался, то вяло совал навстречу свой дутыш: жми, мол, коли хочешь! Тигра, одним словом, ленивая, а не Лев. ...А высмотрел он ту искру в столице: в одном из тамошних таксопарков.
И пошло дельце. Если кто-то из таксистов забывал кинуть двадцатчик в установленную в дежурке кружку, Тигра недовольно кряхтел, постукивал карандашиком по кружке, а то и гневно потрясал ею. Даже в свои выходные приходил надзирать за ушлым почином. И не мало ведь серебрушек скапливалось за дежурство: червонца на три.
Но если возле проходной появлялся начальник ОТК или руководство повыше, кружка немедленно пряталась, а карандашик начинал тревожно барабанить по стеклу, предупреждая водителей о «шухере».
Те проделки были мне в новинку, рассказывал бы о них долго, да стал ведь механиком-то не ради механичества! Пора бы и в таксисты переходить. И перешел. Благодаря главному инженеру Тарасу Зиновьевичу Прокопенко. Человеку незаурядному и по-своему замечательному. Куда ни глянешь в таксопарке – везде его рук дело. А про единственную в городе мойку легковых машин и говорить было нечего. Чудо техники!
Повздыхал Зиновьич, повздыхал и уступил моей просьбе. Да ещё и к директору сходил: замолвил словечко. Пусть, мол, порулит, а понадобится – назад отзовём!
Ту живую работу я полюбил с первого дня, и потерять её боялся. Нет, не в деньгах было дело, доход-то таксистский на лукавстве стоит, тут другое! Человека ведь везешь, судьбу его строишь. Да-да! Не успел куда пассажир – всё! Годом не наверстает ту промашку. А то и жизнью!
И буквально через две недели случилось то, что вспоминается последнее время. ...Как увижу того старика, так и вспомню: умер Харитоша, бригадир слесарей.
* * *
Сказать, чтобы Харитоша был горьким забулдыгой – грех великий. Ну, попивал, конечно, закладывал за воротник, но чтобы к землице припасть, такого не было.
А в тот злополучный праздник, в Первомай, когда самым большим начальником в таксопарке был диспетчер производства, /и как раз Никандра Фатеич Ухов/, Харитоша не рассчитал. Перебрал.
И Никандра Фатеич, уловив меня, норовившего выскочить во вторую смену на линию, заискивающе шепнул:
– Отвези Харитошу домой! В микрорайон. Директор нагрянет проверять, а он того...
И сам Никандра был навеселе, но бодрился. Подпихнув бригадира в салон моей «волжаны», поправил галстучек и опять побежал в реммастерскую. Производство-то в парке непрерывное.
Крепко тяпнул нынче Харитоша, ох, крепко! Поди, с Никандрой и отметили праздник, да диспетчер порасчетливее оказался. Вполовину пил.
Русый чуб съехал Харитоше на глаза и если бы не оглушительный храп на заднем сиденье, то сразу и не поймешь, спит пассажир или задумался. Измышляет чего-то своё.
Это сейчас, когда въедешь в микрорайоны, шапка спадет от многоэтажек, а тогда их было две-три. Но каких! Рядом с огромным пустырем они казались небоскребами. ...И где тут живет Харитоша?
Но Харитон молчал. И как ни будил его: и за плечо тряс, и голову запрокидывал в сторону домов – бесполезно! Ни в одном из них не хотел бригадир признавать свой. Лишь однажды молвил: «Давай, брат, гони! На работу...» и завалился опять на сидушку.
А день аж звенел от весны, аж кричал и, казалось, вот-вот развалится на осколки и усыплет ими не только нас с Харитошей, но и всю Тюмень.
А может, и вправду в гараж отвезти? Человек ведь он, не скотина какая на земле-то валяться. ...Развернулся и опять помчал в таксопарк.
А Быков как раз на проходной и дежурил. Торчал себе фертом в амбразуре огромного, в полстены, окна и поглядывал на ворота. Справа от него тикали штамп-часы для отметки путевок, слева стояла кружка для серебрушек. Полный комплект.
– Чего, – полюбопытствовал, – сломал машинёшку? – И довольно заржал.
Нравилось ему, когда таксист съезжал с линии. Помурыжит бедолагу, да и вытянет из него пару рублевок за снисхожденье к поломке. Много «приемов» было у Тигры.
– Не я, – отвечаю, – сломался, Харитоша! ...Повез домой, а он ни тяти, ни мамы! Пусть полежит в вашей каморке, очухается малость.
Скуксился Быков и сгинул в углу дежурки. Поди, принялся содержимое заветной кружки пересчитывать. А я выволок Харитошу из такси да на стулья в комнате отдыха механиков и взгромоздил. Была тогда такая рядом с дежуркой.
Потом заскочил к Тигре:
– Поглядывай на него! Хлопнется на пол и хана, расшибёт башку...
– Нужен он мне, пьянчуга! – буркнул Быков и опять загремел серебрушками.
Вот же, гад! Напьётся – хуже Харитоши будет. У того хоть вес бараний, а у Быкова – центнера два!
Я опять умчал на линию, да где-то часа через полтора, оказавшись неподалеку от таксопарка, вспомнил о Харитоше. Как он там? Тигре ведь через губу не переплюнуть, не то, чтобы о ком-то позаботиться.
А тот как сидел возле заветной кружки, так вроде бы и с места не вставал. Будто бы прилип к табуретке. Заглянул к Харитоше: и тот в прежней позе. Сговорились что ли?! ...Кинулся ближе, а он словно бы не живой! И пульса нету.
– Левка, – крикнул, заскакивая в дежурку, – ты Харитошу проверял?!
Молчит Тигра, морду отвернул к амбразуре и молчит. Видел, чай, Харитошину немощь, да от вечной-то неохоты не побежал бить тревогу. Поберегся от треволнений.
Минут через двадцать примчалась «Скорая», поелозила колёсами, норовя приткнуться поближе к каморке, и увезла Харитошу то ли в больницу, то ли сразу в морг. А я принялся давать, подоспевшему к тому времени милицейскому лейтенанту, объяснения.
Да, забыл помянуть! Перед тем как явиться следствию, дернул меня кто-то робко-преробко за рукав куртки. А это Никандра Фатеич и оказался.
Был тогдашний Никандра много бойчее нынешнего, но орлом все одно не выглядел. Утловат. Забежит, бывало, ночной порой глянуть, что на проходной творится, да и напомнит механичьей смене:
– Уж не выпивайте! Ругает ведь начальства-то за вас... А ты, – обычно приговаривал он мне с укоризной, – зря на такси-то рвешься, зря! Работай, куда поставили, да цепляй, чего мимо плывет! Глядишь и скопишь на «москвичонка».
А на дерганье-то за рукав была у Никандры особая причина. Огромной важности. Набрался ведь Харитоша не где-нибудь, а на работе, на глазах у диспетчера производства. На него теперь все шишки и повалятся.
– Ты уж, – вымученно обронил Никандра, – скажи, что его на улице подобрал! Убежал, мол, из гаража и напился. Долго ли?.. Вот и привез на проходную. ...Все одно уж ему, ...не вернешь.
Да, не вернешь... По ту сторону добра и зла был сейчас Харитоша. Но ты-то, Никандра Фатеич, почему такой?! Не убьют ведь начальники, не съедят: смотри жизни в глаза!
Выдернул я рукав из Никандровой пятерни и пошёл навстречу подкатившему к воротам таксопарка милицейскому вездеходику. Навстречу хлопотам не меньшим, чем случились до сей поры.
...Прибежал следующим днём на смену, а на проходной, чуть повыше механичьей амбразуры, пришпилен тетрадной листок: умер, мол, Харитон Петрович Березин. Сердце подвело. Просим оказать помощь.
А таксистская помощь известная: рубль в жестянку. Вон она на подоконнике стоит. Левкину кружку механики спрятали от греха подальше, а жестянку из-под чая приткнули на самый вид. Санька Зубов сейчас дежурил. Он и следил за сбором денег на последний Харитошин путь:
– Прошляпил Берёзу! – поддел Санька, завидев меня. Такой уж он был, Санька-то, добродушный мужик, но и поддеть может. – Да ладно, ладно, – успокоил, сознавая ненужность обычных шуток, – не журись! ...Рассказал Никандра-то, как было дело. И директору доложил. По-матерился тот, потом говорит: «Ладно, что не в гараже напился, а то бы я вам!..» – и Санька хлопнул кулаком, да так, что аж жестянка подпрыгнула. – Раз, мол, и на матрас! Да ремнищем!
Директор таксопарка был из военных и в горячке мог не только словом припечатать. Но отходчив. Хотя и держал шофера на служебной «Волге», ездил за рулем всё больше сам. Щадил седенького, как моль, дядю Диму, что давно уже числился на пенсии, но прикипел душой к гаражу и никак не хотел уходить на покой.
* * *
И пролетели с тех пор годы. Кого-то встречал потом из таксопарковских, кого-то нет. Жизнь ведь – мудрый чудотворец. ...Тигру встречал. Сам ко мне приходил.
Работал я тогда на должности совсем иной, на руководящей. И предприятие было другое. И когда турнули Левку из парка, то постучался он в дверь моего кабинета: хочу, мол, под твоим началом помеханичать! Общий хлебушек ведь когда-то ели...
Не взял я его на работу. За тот общий хлеб и не взял. Сильно наелся его когда-то. По самое горло.
...И хоть уравняет нас скоро земля: ни досад, ни обид больше не будет, Никандру Ухова замечать не хочу.
Вон он, тот Первомай, и сейчас, как на ладони! И Харитоша в центре его.
Б. А. Комаров
ЛЮДИ НЕ АНГЕЛЫ
Иногда вижу его на автобусной остановке у Центрального рынка, иногда у городского сада. Сухонький старичок смотрит на меня влажными, будто смородины после дождя, глазками из-под козырька линялой кепки, хочет, видимо, поздороваться, но не решается. И я не здороваюсь. Делаю вид, что не знаю старика.
Вроде бы сглаживаться должны с годами-то человеческие огрехи да спотычки, ан нет. Не сглаживаются. ...Чем-то он напоминает моего покойного отца. Может быть поношенным фисташковым пиджаком или давно не видавшими гуталину ботинками? Может... В старости люди, как в детстве – все схожи.
Но что я знаю о своём отце? В деле ведь познается человек, в работе. Со всех сторон выказывается. Строгий индикатор – дело людское. А по разнице годов наших, по молодости лет, не довелось мне с отцом поработать, не случилось.
А со стариком тем, с Никандром Фатеичем Уховым, а попросту Никандрой, случилось. В таксопарке. ...Давно это было, так давно, что не всего и упомнишь.
Не стукнуло мне тогда ещё и тридцати. Был горяч, принципиален и жизнь понимал такой, какой видел. Не взирал на чины! И когда собрался поступать в аспирантуру, то вручило мне начальство характеристику преинтересного содержания. Работник, мол, я добросовестный, с острым чутьём нового да совершенного, но есть и недостаток: излишняя прямолинейность. Она-то, собака, и мешает принимать нужные решения по некоторым вопросам! Во как...
Помню я те вопросы, а особенно насчет директорских подвижек по устройству своей родни. Много её оказалось на комбинате, так много, что не определишь, где кончалась: в бухгалтерии или возле вертушки проходной.
Сильно потрясла меня та характеристика, даже растерялся! Здесь, в производственной сутолоке, разобраться не могу, а еще в науку лезу!
И, похудев от дум на десяток килограмм, подался в таксопарк, где, по словам сродного брата, водители гребли деньги лопатой и ведать не ведали о каких-то там сложных людских заковыках.
Но водителем меня туда никак не брали, кадровичка так и сказала:
– Диплом мешает! Государство учило-учило, а ты в таксисты! ... Механиком, пожалуйста!
Ну и Бог с ним! Главное в парк попасть, а там перейду куда надо.
И стал я контрольным механиком. Дело знакомое. Довелось ведь когда-то в армии и помеханичать, и начальником контрольно-пропускного пункта побыть.
А на проходной таксопарка тогда «вершились» значительные дела: двугривенный сбор со всякой отработавшей смену тачки механичья братия внедряла.
Искру того веяния посеял Левка Быков: здоровенный, под стать своей фамилии, мужичина. Хоть поросят об него бей! Руки у Левки были пухлые, как варежки и когда он здоровался, то вяло совал навстречу свой дутыш: жми, мол, коли хочешь! Тигра, одним словом, ленивая, а не Лев. ...А высмотрел он ту искру в столице: в одном из тамошних таксопарков.
И пошло дельце. Если кто-то из таксистов забывал кинуть двадцатчик в установленную в дежурке кружку, Тигра недовольно кряхтел, постукивал карандашиком по кружке, а то и гневно потрясал ею. Даже в свои выходные приходил надзирать за ушлым почином. И не мало ведь серебрушек скапливалось за дежурство: червонца на три.
Но если возле проходной появлялся начальник ОТК или руководство повыше, кружка немедленно пряталась, а карандашик начинал тревожно барабанить по стеклу, предупреждая водителей о «шухере».
Те проделки были мне в новинку, рассказывал бы о них долго, да стал ведь механиком-то не ради механичества! Пора бы и в таксисты переходить. И перешел. Благодаря главному инженеру Тарасу Зиновьевичу Прокопенко. Человеку незаурядному и по-своему замечательному. Куда ни глянешь в таксопарке – везде его рук дело. А про единственную в городе мойку легковых машин и говорить было нечего. Чудо техники!
Повздыхал Зиновьич, повздыхал и уступил моей просьбе. Да ещё и к директору сходил: замолвил словечко. Пусть, мол, порулит, а понадобится – назад отзовём!
Ту живую работу я полюбил с первого дня, и потерять её боялся. Нет, не в деньгах было дело, доход-то таксистский на лукавстве стоит, тут другое! Человека ведь везешь, судьбу его строишь. Да-да! Не успел куда пассажир – всё! Годом не наверстает ту промашку. А то и жизнью!
И буквально через две недели случилось то, что вспоминается последнее время. ...Как увижу того старика, так и вспомню: умер Харитоша, бригадир слесарей.
* * *
Сказать, чтобы Харитоша был горьким забулдыгой – грех великий. Ну, попивал, конечно, закладывал за воротник, но чтобы к землице припасть, такого не было.
А в тот злополучный праздник, в Первомай, когда самым большим начальником в таксопарке был диспетчер производства, /и как раз Никандра Фатеич Ухов/, Харитоша не рассчитал. Перебрал.
И Никандра Фатеич, уловив меня, норовившего выскочить во вторую смену на линию, заискивающе шепнул:
– Отвези Харитошу домой! В микрорайон. Директор нагрянет проверять, а он того...
И сам Никандра был навеселе, но бодрился. Подпихнув бригадира в салон моей «волжаны», поправил галстучек и опять побежал в реммастерскую. Производство-то в парке непрерывное.
Крепко тяпнул нынче Харитоша, ох, крепко! Поди, с Никандрой и отметили праздник, да диспетчер порасчетливее оказался. Вполовину пил.
Русый чуб съехал Харитоше на глаза и если бы не оглушительный храп на заднем сиденье, то сразу и не поймешь, спит пассажир или задумался. Измышляет чего-то своё.
Это сейчас, когда въедешь в микрорайоны, шапка спадет от многоэтажек, а тогда их было две-три. Но каких! Рядом с огромным пустырем они казались небоскребами. ...И где тут живет Харитоша?
Но Харитон молчал. И как ни будил его: и за плечо тряс, и голову запрокидывал в сторону домов – бесполезно! Ни в одном из них не хотел бригадир признавать свой. Лишь однажды молвил: «Давай, брат, гони! На работу...» и завалился опять на сидушку.
А день аж звенел от весны, аж кричал и, казалось, вот-вот развалится на осколки и усыплет ими не только нас с Харитошей, но и всю Тюмень.
А может, и вправду в гараж отвезти? Человек ведь он, не скотина какая на земле-то валяться. ...Развернулся и опять помчал в таксопарк.
А Быков как раз на проходной и дежурил. Торчал себе фертом в амбразуре огромного, в полстены, окна и поглядывал на ворота. Справа от него тикали штамп-часы для отметки путевок, слева стояла кружка для серебрушек. Полный комплект.
– Чего, – полюбопытствовал, – сломал машинёшку? – И довольно заржал.
Нравилось ему, когда таксист съезжал с линии. Помурыжит бедолагу, да и вытянет из него пару рублевок за снисхожденье к поломке. Много «приемов» было у Тигры.
– Не я, – отвечаю, – сломался, Харитоша! ...Повез домой, а он ни тяти, ни мамы! Пусть полежит в вашей каморке, очухается малость.
Скуксился Быков и сгинул в углу дежурки. Поди, принялся содержимое заветной кружки пересчитывать. А я выволок Харитошу из такси да на стулья в комнате отдыха механиков и взгромоздил. Была тогда такая рядом с дежуркой.
Потом заскочил к Тигре:
– Поглядывай на него! Хлопнется на пол и хана, расшибёт башку...
– Нужен он мне, пьянчуга! – буркнул Быков и опять загремел серебрушками.
Вот же, гад! Напьётся – хуже Харитоши будет. У того хоть вес бараний, а у Быкова – центнера два!
Я опять умчал на линию, да где-то часа через полтора, оказавшись неподалеку от таксопарка, вспомнил о Харитоше. Как он там? Тигре ведь через губу не переплюнуть, не то, чтобы о ком-то позаботиться.
А тот как сидел возле заветной кружки, так вроде бы и с места не вставал. Будто бы прилип к табуретке. Заглянул к Харитоше: и тот в прежней позе. Сговорились что ли?! ...Кинулся ближе, а он словно бы не живой! И пульса нету.
– Левка, – крикнул, заскакивая в дежурку, – ты Харитошу проверял?!
Молчит Тигра, морду отвернул к амбразуре и молчит. Видел, чай, Харитошину немощь, да от вечной-то неохоты не побежал бить тревогу. Поберегся от треволнений.
Минут через двадцать примчалась «Скорая», поелозила колёсами, норовя приткнуться поближе к каморке, и увезла Харитошу то ли в больницу, то ли сразу в морг. А я принялся давать, подоспевшему к тому времени милицейскому лейтенанту, объяснения.
Да, забыл помянуть! Перед тем как явиться следствию, дернул меня кто-то робко-преробко за рукав куртки. А это Никандра Фатеич и оказался.
Был тогдашний Никандра много бойчее нынешнего, но орлом все одно не выглядел. Утловат. Забежит, бывало, ночной порой глянуть, что на проходной творится, да и напомнит механичьей смене:
– Уж не выпивайте! Ругает ведь начальства-то за вас... А ты, – обычно приговаривал он мне с укоризной, – зря на такси-то рвешься, зря! Работай, куда поставили, да цепляй, чего мимо плывет! Глядишь и скопишь на «москвичонка».
А на дерганье-то за рукав была у Никандры особая причина. Огромной важности. Набрался ведь Харитоша не где-нибудь, а на работе, на глазах у диспетчера производства. На него теперь все шишки и повалятся.
– Ты уж, – вымученно обронил Никандра, – скажи, что его на улице подобрал! Убежал, мол, из гаража и напился. Долго ли?.. Вот и привез на проходную. ...Все одно уж ему, ...не вернешь.
Да, не вернешь... По ту сторону добра и зла был сейчас Харитоша. Но ты-то, Никандра Фатеич, почему такой?! Не убьют ведь начальники, не съедят: смотри жизни в глаза!
Выдернул я рукав из Никандровой пятерни и пошёл навстречу подкатившему к воротам таксопарка милицейскому вездеходику. Навстречу хлопотам не меньшим, чем случились до сей поры.
...Прибежал следующим днём на смену, а на проходной, чуть повыше механичьей амбразуры, пришпилен тетрадной листок: умер, мол, Харитон Петрович Березин. Сердце подвело. Просим оказать помощь.
А таксистская помощь известная: рубль в жестянку. Вон она на подоконнике стоит. Левкину кружку механики спрятали от греха подальше, а жестянку из-под чая приткнули на самый вид. Санька Зубов сейчас дежурил. Он и следил за сбором денег на последний Харитошин путь:
– Прошляпил Берёзу! – поддел Санька, завидев меня. Такой уж он был, Санька-то, добродушный мужик, но и поддеть может. – Да ладно, ладно, – успокоил, сознавая ненужность обычных шуток, – не журись! ...Рассказал Никандра-то, как было дело. И директору доложил. По-матерился тот, потом говорит: «Ладно, что не в гараже напился, а то бы я вам!..» – и Санька хлопнул кулаком, да так, что аж жестянка подпрыгнула. – Раз, мол, и на матрас! Да ремнищем!
Директор таксопарка был из военных и в горячке мог не только словом припечатать. Но отходчив. Хотя и держал шофера на служебной «Волге», ездил за рулем всё больше сам. Щадил седенького, как моль, дядю Диму, что давно уже числился на пенсии, но прикипел душой к гаражу и никак не хотел уходить на покой.
* * *
И пролетели с тех пор годы. Кого-то встречал потом из таксопарковских, кого-то нет. Жизнь ведь – мудрый чудотворец. ...Тигру встречал. Сам ко мне приходил.
Работал я тогда на должности совсем иной, на руководящей. И предприятие было другое. И когда турнули Левку из парка, то постучался он в дверь моего кабинета: хочу, мол, под твоим началом помеханичать! Общий хлебушек ведь когда-то ели...
Не взял я его на работу. За тот общий хлеб и не взял. Сильно наелся его когда-то. По самое горло.
...И хоть уравняет нас скоро земля: ни досад, ни обид больше не будет, Никандру Ухова замечать не хочу.
Вон он, тот Первомай, и сейчас, как на ладони! И Харитоша в центре его.