[image]


В. ЕЛОВСКИХ


НИНА
Рассказы


В ПЕТРОВКЕ

Трактор «Беларусь» надсадно гудел и, разбрасывая во все стороны грязь, медленно двигался по дороге. Слева от дороги было темное, как безлунная ночь, вспаханное поле, справа стоял березняк. Березка к березке, все тонкие, длинные, с голыми ветками-ручками. Временами березняк исчезал, уступая место полянам, а потом снова появлялся, густой, однообразный и грустный.
Трактор тащил за собой большую тележку на резиновых колесах, похожую на кузов грузовой автомашины. У тележки не было заднего колеса, и она наклонилась на один бок.
Сергей лежал у наклоненного борта и упирался спиной во флягу. Чтобы было помягче, он положил на флягу соломы, предусмотрительно набросанной трактористом в тележку. Правую ногу сунул в кучу соломы, лежащую у заднего борта, а левую согнул, так как разогнуть ее мешало колесо — то злополучное колесо, которое отвалилось по дороге. Оно очень мешало Сергею, это вредное колесо. Но что сделаешь, не выбросишь же его.
У переднего борта лежали пустые фляги. Они постукивали о дно тележки, а на ухабах подпрыгивали. Беспрерывно подпрыгивал возле колеса походный чемоданчик Сергея.
Рядом с Сергеем расположилась старуха в длинном полушубке. У нее землисто-серое лицо, изборожденное глубокими морщинами, как поле бороздами, красноватый нос, нависающий над верхней губой, и пристальные, живые глаза. Она обложила ноги соломой и подняла воротник полушубка.
— Чтобы на дорогу не выбросило, — сказала старуха, указывая на чемоданчик.
Ее мешок, наполненный чем-то до отказа и перевязанный веревкой, лежал у нее под боком.
— Не вылетит, — лениво отозвался Сергей и, повернувшись к старухе, спросил:
— Скажите, здесь есть какие-нибудь звери?
— Встречаются, как же, — живо откликнулась старуха. — Раньше зайцев много было. А вот сейчас чего-то совсем не видно. А волков поболе стало.
— И медведи есть?
— Не. Медведи не бывают. Сама-то я в деревне Сорокино все время живу. А в Петровку к брату еду. Трактористом он там, брат-то. Ране в эмтээсе работал, а сейчас в колхозе. Так возле нашей деревни Сорокиной волки почти не встречались. У нас охотник хороший был, петлями их ловил. Уж так здорово волков ловил, куды тебе. А в позапрошлом годе помер. И нынче никто их, волков-то, не ловит, и они расплодились. В колхозе много овечек порезали, рассказывают. Шуму сколько из-за этого было.
— Интересно, сосны здесь встречаются?
— Сосны? Нет, нету. Не растут. Наверно, наша земля для них не подходяща. Только березы… А в Петровке так и берез нету. Голо кругом. Но уж землицы много.
— А водоемы есть?
— Чего? — не поняла старуха.
— Есть у вас реки, озера, пруды?
— Пруды? А откуль им быть? Рек тоже нету. Озера есть. Только соленые.
— Соленые? — удивился Сергей.
— Ну, да.
— Удивительно. Значит, тут нету рыбы?
— Почему это нету? Есть. Правда, карась только. Но карась хороший. В войну трудненько с хлебушком было. А карась в те годы, ну как нарочно, расплодился. Так мы только рыбой и жили. Нажаришь карася, картошки сваришь, поешь и работать можно. Тогда у меня еще старик был жив. Вот уж любил порыбачить! Много рыбки приносил. На всех хватало. С нами тогда обе дочки жили. Одна-то потом замуж вышла. У нас же в деревне живет. А другая дочь в совхоз уехала. Ноне погостить приезжала.
Повернувшись лицом к Сергею, старуха говорила и говорила. Вначале он хорошо понимал ее речь, а потом стал разбирать только отдельные слова. Подумал: «Вот разбудоражил старуху. И ей тяжело говорить, и мне не легче слушать».
Дорога пересекала лога, тут и там высились копны сена. Потом потянулось желтоватое жнивье, на котором виднелись белые островки — низкорослый ветвистый березняк. Кое-где у деревьев и в ложбинках поблескивал снег. Он выпал два дня назад и таял.
Трактор ровно рокотал. Попадая в ямы и глубокую грязь, он начинал рокотать громко и сердито, будто выражал недовольство, что люди повели его в такую сырую холодную погоду, когда даже сороки летать ленятся.
Старушка зарыла ноги поглубже в солому, уткнулась лицом в воротник полушубка и продолжала говорить что-то совсем неразборчивое.
Тележку начало покачивать, как на волнах, только более грубо, резко. Пришлось сесть. Но и сидеть было трудно. Сергея так сильно подбрасывало, что приходилось правой рукой придерживаться за борт, а левой за пол тележки. Интересно: он даже чувствовал, когда его должно подбросить, и подготавливался к этому.
Ногам было холодно. Сергей стал ударять сапогом о сапог — так можно согреться.
Вчера вечером он читал лекцию в Сорокинском клубе. Сегодня утром его повезли на лошади. Молоденькая кобыла с трудом вытащила дрожки из грязи, которая сплошным толстым слоем покрыла главную улицу деревни, и бодро засеменила по щепкам, разбросанным возле длинного сруба. Но дальше лошадка снова пошла шагом: на дорогах тоже была грязь, кое-где густая, липкая, кое-где жидкая, со светлыми пятнами воды. Трудно было ехать по жнивью и зяби. Дрожки резко подскакивали, колеса глубоко уходили в землю и выбрасывали назад толстые черные комья и брызги мутной воды.
— Угробим лошадь, — сказал угрюмо возница, — возвратиться бы лучше.
И вот Сергей едет на тракторе. «Беларусь» привозил сливки на маслозавод и сейчас шел обратно, в Петровку.
От грязи не было спасения и здесь. Бесчисленными мелкими брызгами и комьями она стремительно летела возле борта. Чемоданчик Сергея весь покрылся черными пятнами. Вот любопытно: грязь попадала на середину тележки, а на Сергея, который сидел у самого борта, она не попадала. Видимо, тут имело значение то обстоятельство, что у тележки осталось только три колеса: как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло.
— Трясет сильно, — сказал Сергей соседке. — Может, нам лучше пересесть к переднему борту?
— Да что ты! Грязью захлещет у передка-то, — отозвалась старуха и снова повернулась к Сергею. — Скоро уж доедем. Недолго осталось. Последний лесок проезжаем. Я раньше-то частенько бывала тут. Это только под старость лениться стала: то поясница болит, то ногам неладно, то ище чего…
Старуха снова разговорилась, и Сергей вздохнул: «О, боже!»
Тележку качнуло, и Сергея несколько раз ударило по спине. «Грязь летит», — догадался он и спросил у старухи:
— У меня много на спине грязи?
— Не очень-то уж… Но есть, конечно. Есть.
Березняк кончился. Впереди раскинулась до горизонта ровная, без холмика и без кустика, степь. Только далеко на севере вдавалась в белое небо узенькая темная полоска.
— Вон там соленое озеро, — указала старуха рукой на темную полоску. — А на нем, на озере-то, остров. А на острове-то лес растет, вишни и яблони дикие есть. Люди на острове живут, консервы из фруктов делают.
— Не может быть?! — удивился Сергей.
— Почто не может быть? Правду говорю. Колхозная земля там ране была, а потом продали ее заводу, что ли, какому-то. Ягоды всякие разводят, овощи.
— Большой остров-то?
— С километр шириной да около десятка километров длиной.
— Ого! А кажется маленьким.
— Это потому, что далеко, — снисходительно улыбнулась старуха.
Возле дороги трактор пахал зябь. В серой степи под серыми облаками жирно-черный кусок земли выделялся очень отчетливо.
Они въехали в село. Возле магазина трактор остановился. Сергей спрыгнул с тележки и, крикнув трактористу «спасибо», стал осматриваться. Это было необычное для Сибири село: маленькие, из березовых бревен, дома, побеленные снаружи и похожие на украинские хатки; крыши покрыты дерном, на дерне засохшая трава, высокая и довольно густая, хоть становись с литовкой и коси. «Что же это у них крыши какие? — подумал Сергей. — Ах, да ведь здесь нет сосен, а из березовых жердей крышу не сделаешь».
В селе несколько улиц, и трудно понять, где центр. Магазины расположены почему-то на окраине села, сразу же при въезде. Между улицами пустырь, возле которого стоит длинное деревянное здание под железной крышей. Вокруг здания растут березки, стройные, как солдатики. У берез бегают ребятишки. «Школа», — догадался Сергей.
На другом конце села виднеется пятистенный дом с крыльцом на улицу. Возле него — длинный сруб.
Сергей заметил, что в селе есть не только дерновые, но и железные, и черепичные крыши, а новые дома почему-то не белят, и они выглядят мрачновато.
Недалеко от пустыря, на холме, стоит кирпичное здание с большой дверью на запад. Оно очень напоминает церковь, это здание. Только колокольни и купола нет.
— Что здесь? — спросил Сергей у прохожего.
— Клуб.
— Давно строили?
— Давненько. Тут церковь была.
— А правление колхоза близко?
— Да вон оно, в пятистенном доме.
В правлении было грязновато и неуютно. Дом перегораживала на две половины бревенчатая стена. В передней комнате, где стоял стол председателя, старая женщина с подоткнутым подолом и в белом платке, закрывающем лоб, белила стены. Она отчего-то тяжело вздыхала и шуршала газетами, разостланными на полу.
В другой комнате, из которой был выход на улицу, стояли маленький коммутатор, три стола, два шкафа и старинный деревянный сундук, обитый толстыми металлическими пластинами. За столом у окна сидел пожилой мужчина и с озабоченным видом считал на счетах. «Бухгалтер», — определил Сергей. Он давно подметил, что в облике многих бухгалтеров есть что-то такое, что отличает их от людей других профессий. Впрочем, Сергей часто мог безошибочно определить не только бухгалтера, но и учительницу, врача, рабочего-металлурга, корреспондента, техническую секретаршу. У каждого из них свои особенности в характере, поведении, одежде, даже в голосе, особенности, которые неуловимы на первый взгляд, но которые в совокупности своей безошибочно характеризуют человека. Отец Сергея в Отечественную войну служил в авиации. И он говорил, что мог тогда отличить летчи- ка-истребителя от летчика бомбардировочной авиации. Летчик-истребитель более подвижен, стремителен и весел, глаза у него очень живые, лучистые, с задором, упрямцей и чем-то схожие с небесной голубизной.
Рядом с бухгалтером сидел парень лет двадцати пяти в тужурке и новенькой кепке, из-под которой вылезали, закрывая часть лба, черные густые кудри. Он сидел, откинувшись на спинку стула, и говорил пожилой женщине, стоявшей возле него:
— Мне нужно рублей четыреста. Понимаешь? Что в самом деле, ушел в отпуск, а денег нету. Я заработал деньги? Заработал. Значит, рассчитывайте. А то, понимаешь, ни табаку купить, ни выпить.
Женщина отвечала равнодушно, будто читала скучную книгу:
— Нету денег. Пока нету. Будут — выдадим.
Ее забивал громкий голос дежурной у коммутатора.
— Включаю! Петровка. Да, да. Там нет телефона. Не знаю. Включаю.
Сергей сказал бухгалтеру, что приехал читать лекцию о текущем моменте и ему надо поговорить с секретарем парткома. Сергей думал, что бухгалтер сейчас же пошлет кого-нибудь за секретарем, но он внимательно выслушал лектора и, глядя на него спокойными серыми глазами, сказал:
— Да.
Это «да» прозвучало и утвердительно, и вопросительно.
— Надо бы его сейчас вызвать сюда.
— Попробуем вызвать. Мария Федоровна, сходи к Александру Семеновичу и скажи ему, чтобы пришел в правление. Его ждет товарищ из области.
Женщина с подоткнутым подолом положила щетку на стол, отерла лоб рукавом платья и проговорила недовольно:
— Так мне же добеливать надо. А то ведь я не справлюсь. Скоро уж вечер.
— Ну, ничего, Мария Федоровна, как-нибудь успеешь.
— «Как-нибудь успеешь», — передразнила женщина. — Когда это я успею? Успей тут попробуй.
Недовольно бормоча, она надела пальто, шаль и вышла.
Дверь только закрылась и опять открылась. Вошел мужчина высокого роста в новеньком темно-синем пальто и помятой кепке, сдвинутой на затылок. Он поздоровался, мельком взглянул на Сергея, сидящего у двери, и, расхаживая по комнате широкими шагами, заговорил:
— Меня никто не спрашивал? Романов звонил. А когда он звонил? Так. Чагин выехал за горючим? Перед обедом выехал? А почему не утром? Что это у него опять ломалось? Я вот разберусь с этим Чагиным. Новенькая машина и какие-то неисправности. Порядка не знаем.
Он говорил басом, неторопливо, отделяя слово от слова, говорил в твердой уверенности, что все его будут слушать внимательно. И в голосе, и в движениях этого человека чувствовалась рисовка.
«Председатель, — определил Сергей, — но почему такой позер?»
Разные бывают председатели. Прошедшую ночь Сергей ночевал в доме председателя Сорокинского колхоза. Это простой пожилой мужик, бесхитростный и говорливый. С таким человеком легко. А позавчера Сергей разговаривал с председателем, который был когда-то директором МТС, а до этого начальником цеха на заводе. Интеллигентный, сдержанный. Он, наверное, обдумывает каждый свой шаг.
Этот же определенно не нравился Сергею. Кем он был раньше, где жил? Наверное, из служащих и не местный. Из районного центра или из города.
Нравится человек или не нравится, а отрекомендоваться надо. Сергей подошел и легонько тронул высокого мужчину за локоть.
— Вы председатель?
Сказал и удивился: голос был тихий, робкий. Отчего бы это? От трудной дороги, от усталости или от чего другого?
— Да, — небрежно ответил мужчина, не поворачивая головы.
«Вежлив, нечего сказать», — подумал Сергей и сел на прежнее место. Разговаривать с председателем не хотелось. Лучше подождать секретаря парткома и с ним все решить.
— Александр Семенович, Марья Петровна денег не дает, — сказал кудрявый парень. — Она говорит, что в кассе нет ни рубля. Что в сам-деле за отпуск без денег? Сколько уж дней гуляю, и хоть бы капля водки была во рту. Одну воду пью.
— Он только воду пьет, — усмехнулся бухгалтер. — Ох и комик ты, Анатолий, прямо комик. А кто это вчера вечером у тебя в доме пел?
— Это я от радости, что жена из командировки приехала. Она на базу за товаром ездила.
— Ну-ну…
— Нету, говорит? — Председатель еще раз прошелся по комнате и остановился возле парня. — Что это за касса, в которой нету денег? Такой кассы, по-моему, не бывает.
— Значит, есть, — живо откликнулся парень. — Что ж ты это, Марья Петровна?..
— Ой, что вы, Александр Семенович! — Мария Петровна хлопнула ладонью по колену. — Все тайны раскрываете. Какой вы! У нас в кассе почти ничего нет.
Голос у Марии Петровны был почтительный. Она улыбалась.
«Кажется, у него подхалимчики есть», — подумал Сергей.
— Поищите получше, потрясите… — пробасил председатель, — найдется…
В комнату незаметно вошла молоденькая девушка в телогрейке, сапогах и сером платке, плотно, по-монашески покрывающем голову. У девушки опухшие красные веки и обиженно поджаты губы.
— Ты чего, Валя? — спросил председатель, и в голосе его, неожиданно для Сергея, послышались сочувствие и тревога.
Девушка заплакала, наклонив голову. Провела рукой по глазам, зашмыгала носом.
— Ну-ну, чего у тебя стряслось? Чего ты разнюнилась?
— Дайте мне справку, не буду я больше здесь работать.
— Что это ты вдруг решила уйти? Куда поедешь? И почему плачешь?
— К сестре в совхоз уеду. А в Петровке не буду я больше, не буду, — в каком-то озлоблении повторяла она,
Председатель недоуменно хмыкал.
— Ее Гришка выгнал, — хмуро проговорил кудрявый парень.
— С мужем разошлась, что ли?
Девушка не отвечала и всхлипывала.
— Так что, в молчанку играть будем?
— С этим Григорием надо разобраться, — сказал бухгалтер голосом, каким обычно говорят выступающие на собраниях — громко, с подъемом.
— Тут дело в основном в старике, — снова заговорил кудрявый парень. — В Кузьмиче все дело. Вредный уж больно. И старшего-то сына, Ивана, тоже развел с женой. Сейчас Иван-то со второй живет.
— Это какой Иван? — спросил председатель.
— Да вы его не знаете. В Сорокино трактористом.
— Оба они хороши. — Бухгалтер махнул рукой и отодвинул от себя счеты. — Если бы Гришка был парень настоящий, то ушел бы с ней от отца.
— Так разошлись, значит? — Председатель подошел поближе к Вале. — А зачем же из колхоза уходить? Да может, и сойдетесь еще.
— Не останусь я здесь, — заплакала Валя.
— Ну, чего ты ревешь, чего ревешь? Мы же не желаем тебе плохого. Ты нам скажи, почему хочешь из Петровки уехать?
Он разговаривал с ней, как с ребенком. В его голосе чувствовались и властность и ласка. «Умеет поговорить», — отметил про себя Сергей.
Девушка утерла рукой глаза. Ей хотелось что-то сказать, но она медлила.
Председатель чуть наклонился к ней.
— Ну-ну, давай говори.
— Я в совхоз поеду. Там у меня сестра…
Договорить она не успела. В избу вошли молодой
мужчина в дорогом, но уже поношенном пальто, прихрамывающий, с палкой в руке, Мария Федоровна и высокая тощая старуха. В комнате сразу стало тесно.
— Здравствуйте! — Мужчина переложил палку в левую руку, а правую подал Сергею. — Савин, секретарь парткома. Вы лектор?
— Да.
— Сегодня утром я разговаривал по телефону с Сорокино. Мне сказали, что вы сюда поехали. Александр Семенович, вы знакомы?
— Нет еще, — повернувшись к Сергею, ответил председатель.
— Этот товарищ из Общества по распространению политических и научных знаний. Он у нас будет читать лекцию о текущем моменте.
Теперь Александр Семенович выглядел уже другим человеком. Позерство с него как рукой сняло. Он не расхаживал по комнате и говорил без отвратительных пауз, рассчитанных на то, чтобы усилить внимание слушателей. Правда, голос у него и сейчас был чуть-чуть манерным.
«Как ты меняешься, голубчик», — подумал Сергей. И он опять задал себе вопрос: кто такой этот Александр Семенович, откуда он?
— На квартиру его надо свести, — сказал Савин председателю. — Только к кому лучше?
— К кому? А давай к Созоновым. У Созоновых ему будет хорошо. Ты слыхал, что она собирается уезжать из нашего колхоза? — кивнул председатель на девушку.
— Слыхал. Видимо, придется отпустить. Все равно не удержим.
— Не хотелось бы, работала-то она неплохо.
— Что ж сделаешь? Ну, мы сегодня поговорим об этом. Пойдемте.
И вот Сергей шагает с Савиным по улице села. Ему было неудобно тревожить хромого человека, и он сказал, что сам найдет дом Созоновых. Но парторг недовольно махнул палкой.
— Ничего. Мне тоже надо в ту сторону, к колхознику одному зайти. Да и клуб по пути. Заведующего предупредим, чтобы подготовился и объявление по радио сделал. Сейчас благодать: сделал объявление по радио и не тревожься — народ придет.
— С войны нога-то? — поинтересовался Сергей.
— Нет. Я из армии пришел со здоровыми ногами. Это автомашиной меня, на третий год после демобилизации. Хожу и работаю — ничего, не мешает.
— Слушайте, что произошло с девушкой, которая сидит в правлении?
— С Валей-то?.. Она работала в совхозе, вместе с сестрой. А Григорий Корнев, наш колхозник, привез ее сюда. Поженились, в общем. Ну, года два прожили ничего. А сейчас задурил. Сегодня утром выгнал ее. Сказал, чтобы уходила и больше не приходила. И даже платья, которые покупал ей, не отдает.
— Так надо призвать его к порядку, — сердито заговорил Сергей.
— Призовем, конечно, как же… Сегодня я уже беседовал с Валей-то. А Григория нет, за сеном уехал. Как приедет — вызовем, побеседуем. Вещички заставим отдать. Но семейная жизнь у них едва ли наладится. Что- то так колхозники говорят. За дояркой одной Григо- рий-то ухаживает. Любой звать. Хорошая девушка. Дура будет, если свяжется с ним. Ветерок у парня в голове.
— А почему Валя хочет уехать из деревни?
— У нее здесь никого нет из родных. Конечно, мы бы и квартиру ей дали, и материально помогли. Но… Как вам сказать, ненависть к Григорию и всему его семейству у нее вызывает неприязнь к нашей деревне. Кроме того, она боится, что над ней подсмеиваться будут. Не взрослые, конечно, а девчата и ребята. Она тоже на ферме работает, там же, где и Люба, за которой Гришка ухаживает. Неладно в общем все как-то.
Савин откашлялся, вытер рот платком и продолжал:
— Занимались мы уже с Григорием-то, предупреждали его. Заладил: «Не буду с ней жить. Не люблю ее». У нас в деревне есть семидесятишестилетний старик, Матвеем Миронычем звать. Так он говорит: «Привести бы его в волость да выпороть хорошенько. Быстро бы полюбил». А парни ему на это: «Волостей-то у нас теперь нет». А он: «Волостей нет, так сельсоветы есть». Да.
Они медленно шли по широкой деревенской улице. Савин, опираясь о палку, смотрел на дорогу, а Сергей с любопытством разглядывал улицу. Он заметил, что у некоторых домов построены новые палисадники, изгороди и ворота. Попадаются новые дома, срубленные из тонких берез и промазанные в пазах глиной.
— Строятся, — сказал Сергей.
— Да, сильно строиться начали. — Савин остановился и стал показывать палкой на новые дома. — Хорошо, а то, понимаешь, в войну и после войны разрушалось все, У нас целые дома стояли пустые. Хозяева уезжали в город, а дом оставляли, продавать-то его было некому. А сейчас домов не хватает — новые строят. Ну, вот мы и к вашей квартире подходим.
«Надо спросить у него о председателе, а то потом не будет подходящего случая», — решил Сергей и спросил.
Савин почесал переносицу, подумал и заговорил спокойно и твердо:
— Он второй год у нас. Раньше работал заместителем председателя райисполкома. Сняли его оттуда. Любит он, конечно, выпячиваться, любит важничать, что говорить. И важничанье его на бюрократизм иногда, понимаете ли, смахивает. Критиковали его за это на партсобраниях, да и в районе не раз о нем говорили. А привлечь к строгой ответственности вроде бы не за что. Работать старается, колхоз по всем показателям не так уж плохо идет. Произвола не допускает. Но я говорю, что налет какой-то неприятный есть. Есть. Тяжеловато с ним, особенно с непривычки. Посмотрим, что дальше будет. Тогда примем более решительные меры. Откровенно говоря, я частенько беседую с ним о его поведении. Иногда, так сказать, официально, иногда вроде бы шутливо сделаю замечание. Туго как-то доходят до него мои беседы. Однажды он даже сказал мне: «Ты что, мной командовать хочешь? Меня в свои руки забираешь?» Нет, говорю, у меня одно желание, чтобы ты исправился.
Савин остановился возле трехоконного дома с палисадником, в котором росла береза, и сказал:
— Ну вот, здесь мы вас и на ночлег устроим. Хозяйка — старуха добрая, думаю, что не откажет.
Он дернул веревочку, звякнула щеколда, и калитка открылась. Маленький черный песик подбежал к ногам Сергея и звонко залаял. Он лаял, отскакивал и посматривал на старуху хозяйку, которая стояла возле амбара. «Песик-подхалим», — подумал Сергей и улыбнулся.
В клубе было холодновато. Сергей потрогал печку — теплая.
— Народ подойдет, надышат, и будет теплее, — сказал заведующий клубом, молодой бойкий мужчина. — Трибуна нужна? Сейчас поставим. И стол, наверно, тоже потребуется? Хорошо. Красным материалом накроем, Графинчик с водой на стол водрузим.
— Как работает? — спросил Сергей у Савина, кивнув на заведующего клубом.
— Да как вам сказать. Человек он старательный и грамотный вроде бы. А вот художественную самодеятельность не может по-настоящему организовать. Сам он не поет и ни на чем не играет. А людей, которые могут в хоре участвовать или, скажем, в драмкружке, у нас маловато. Руководителей же кружков, настоящих руководителей, я имею в виду, вообще не найти. Вы скажете: воспитывать надо. Воспитываем, конечно, но дело это не простое. Раньше у нас клубом заведовала молодая девушка. Клавой звать. Славная, старательная, а с самодеятельностью у нее тоже плоховато получалось. Соберет, бывало, хор, петь надо, а певец из Клавы, как из меня солист балета. И никто другой не может руководить. Один раз одноактную пьесу поставили. В ней Клава роль студентки исполняла. Вышла, понимаешь, на сцену — волнуется, голос дрожит. По ходу пьесы надо смеяться, а она так засмеялась, будто умом тронулась.
С одним у нас только более или менее благополучно — с танцами. Да, да. В нашем селе есть плясун хороший, из армии в прошлом году пришел. Он танцевальным кружком руководит. На сцене выступают. Но ведь одних танцев мало. Колхозники жалуются: надоели, говорят, нам плясуны, спектакль бы какой-нибудь посмотреть. Надо, по-моему, учить клубных работников тому, чтобы они умели играть на каком-нибудь инструменте или могли в спектаклях участвовать. А то, понимаешь, закончит парень курсы, а сцены боится, как черт ладана. Забывают, что в таком маленьком селе, как наше, завклубом должен быть мастер на все руки.
— Клуб у вас маловат, — сказал Сергей.
— Да, надо расширять. Фойе нету, и помещение для кружковцев не мешало бы построить.
— В Сорокино хорош клуб выстроили.
— Ну, сорокинцы в этом нас здорово перегнали.
Савин вздохнул и опустился на скамью. Он сидел молча и неподвижно, будто заснул, а Сергей осматривал клуб.
На стенах висело много плакатов и лозунгов. О семилетке, кукурузе, надоях, о повышении урожайности и борьбе за мир. Потолок белый, чистый. Сцена удобная. Вот только с сидениями неладно: в центре зала стоят кресла, а сзади скамьи.
Людей собралось мало: старик, длиннобородый, с мохнатыми бровями, чем-то похожий на Льва Толстого, две девушки, усевшиеся на втором ряду, и десять — пятнадцать мальчишек, которые боролись возле двери, бегали друг за другом, хлопали дверями. Девушки о чем- то тихо разговаривали, изредка поворачиваясь друг к другу.
Сергей спросил у старика, давно ли появилось село Петровка.
Старик пожевал беззубым ртом, посмотрел на Сергея водянистыми глазами и заговорил с хрипотцой:
— Петровка-то? Давненько. Еще мой дед, когда жив был, говаривал, что не знает, когда она появилася. А вот Сорокино — молода деревня. Первые люди там посели- лися в девяносто восьмом году. Из Расеи приехали.
Одна из девушек, молоденькая, русоволосая, улыбнулась и сказала мягким голосом:
— Сидели, наверное, в деревне, как куры на насесте. Ни железных дорог, ни автомашин. Так, Матвей. Миронович?
— А лошадки, лошадки на что? Как, бывало, запряжешь жеребчика да по холодку покатишь. Ух!
Старик засмеялся, широко разевая беззубый рот. Брови старика задвигались. Затем он сжал губы, пошамкал и снова уставился бесцветными глазами в пол.
Сергей заметил, как улыбнулась русоволосая девушка. Она была очень хороша, эта девушка: рослая, стройная, с нежным чуть продолговатым лицом, с умными и в то же время наивными глазами. Красота ее была неяркая, тихая красота. Если не приглядишься, так и не заметишь. А когда заметишь, то удивляешься: какой ровный чистый лоб, как просто и изящно очерчены губы и приятна матовая белизна щек. Русская красота. Такими, наверное, выглядели российские красавицы и сто, и триста лет назад.
На ней новое пальто и темный платок, из-под которого выбиваются густые гладкие волосы.
— Учительствуете? — спросил Сергей и застенчиво улыбнулся. Он сказал утвердительно, потому что был уверен в этом.
— Я? Да нет, я только нынче закончила десять классов.
Голос у ней чистый, приятный.
— В институт не пошли?
— В сельскохозяйственный техникум сдавала, да не приняли.
— В техникум не сдали? — удивился Сергей.
Сказал и смутился: «Что же это я?.. Что в этом удивительного. Бестактно. Нехорошо».
— Да, надо было лучше подготовиться. На экзамены приехало много людей, и приняли только часть из них.
— А сейчас?..
— А сейчас я на ферме работаю, дояркой.
— Учиться поедете?
— Надо бы. Да вот сумею ли хорошо подготовиться. Трудно сейчас сдавать в институты, больно уж много охотников до учебы.
— Школа наша, говорят, слабо готовит учащихся, — сказала вторая девушка, чернобровая и курносая.
— А вы тоже десятилетку закончили?
— Я? Не… Я с ней работаю.
Она была какая-то неприметная, эта вторая девушка. Только брови красивые. «Ну, рядом с такой соседкой, пожалуй, каждая поблекнет», — улыбнулся Сергей.
Он часто мог при первом же знакомстве определить, что за человек его собеседник — добрый ли он, умный ли, можно ему довериться или нельзя. Он бы мог поклясться, что у русоволосой красавицы хороший характер: у нее проникновенный, душевный голос и такой чистый, доверчивый взгляд.
Ему хотелось говорить с ней, и он сказал:
— Как ветрено у вас здесь.
— Лесов нет, — улыбнулась девушка и как-то особенно посмотрела на Сергея. Ее взгляд он понял так: я тебе, видимо, нравлюсь, ты хочешь поговорить со мной и кроме ветра ничего не придумал.
Он стушевался. Ему было неприятно, что о нем думают. как о ловеласе.
— Зимой у нас бураны сильные бывают, — сказала она.
— Мне здесь нравится.
— Правда?
— Село красивое. И кругом эти громадные степи. И ветер… Я почему-то люблю ветер, сам не знаю почему. Особенно — когда он сильный, прерывистый.
— Это, наверное, потому, что в городе мало ветра. Пам он надоедает.
Оба засмеялись.
Долго разговаривать с ней Сергею показалось неудобно, и он, сказав еще две-три фразы, встал с кресла.
У сцены, спиной к залу, сидел заведующий клубом и настраивал гитару. Гитара издавала резкие, неприятные звуки, будто по струнам ударяли палкой. Возле гитариста стояли два парня в унылых, неподвижных позах. У игрока ничего не получалось. Он тяжело вздыхал, ерзал по скамье, безуспешно повертывая колки.
— Дайте помогу, — предложил Сергей.
Он играл на гитаре лет с двенадцати. Вернее, начал учиться играть лет с двенадцати, когда отец привез ему из города новенькую, с синими колками гитару. На окраине рабочего поселка, где они жили, ни у кого не было гитары, и мальчик вначале думал, что на ней играют, как на балалайке. Потом ему купили самоучитель, и он выучился.
Клубная гитара была какая-то неловкая: колки тугие, металлические порожки на грифе слишком высокие и острые — пальцы задевали за них. Но звучание вроде бы приятное. Гитара была до основания расстроена. Создавалось впечатление, что кто-то подтянул струны как попало. Оттого, что Сергей спешил, или отчего другого, настроить гитару ему долго не удавалось. Слышались грубые, совсем не музыкальные звуки.
Заведующий клубом сочувственно смотрел на него. Парни постояли-постояли и пошли. Один из них сказал тихо, но так, что Сергей расслышал:
— Не умеет…
Это уж было совсем обидно. Сергей, рассердившись на себя и гитару, стал быстро вертеть колки. Чутье обострилось. Он сразу же настроил первую и третью струны, а потом другие.
Взял несколько аккордов и увидел, как вытянулось в удивлении лицо заведующего клубом. Подумал о себе: «А самолюбив же ты, голубчик».
Он сыграл песенку из кинофильма, вальс и еще какую-то мелодию, название которой даже сам не знал, У гитары был опущен гриф, и на нижних ладах она фальшивила. Пришлось играть только на верхних.
Под музыку стали танцевать. Танцующих было много. Пришлось играть громче. Пальцы заболели, и Сергей отложил гитару.
— Сыграйте, пожалуйста, еще, — попросила русоволосая девушка.
— Да, да, просим, — подскочил к Сергею возбужденный заведующий клубом. — Смотрите, сколько танцующих. А то у нас гармонисты есть, а гитаристов, как говорится, нема.
Сергей вновь взял гитару.
— Две минуты на танцы, — сказал секретарь парткома. — Все собрались. Больше никого, наверное, не будет.
Когда Сергей подошел к трибуне и начал раскладывать листы бумаги с отпечатанным текстом и своими записями, гул в зале стал затихать. Лишь у печки продолжали громко разговаривать двое мужчин, С улицы донесся мальчишеский голос:
— Витька, иди-ка сюда!
Маленький зал был заполнен. Свободными оставались только скамьи возле двери. Больше всего собралось девушек и ребятишек.
Десятки глаз уперлись в Сергея и ждали. Люди следили за ним так внимательно, настороженно, будто надеялись, что он сейчас сообщит что-то необычайное.
Хмуро, насупившись, смотрел на Сергея старик. Рядом с ним сидел председатель колхоза. У председателя деловой, скучающий вид. Можно подумать, что ему давно уже известно то, о чем будет говорить лектор. «Какие хорошие люди в селе, — думал Сергей, — им бы настоящего председателя».
Он отыскал глазами русоволосую девушку. Она сидела, наклонив голову, и смотрела на него. Отсюда, с трибуны, она казалась почему-то не такой красивой, как вблизи, и не такой молодой.
Как всегда перед началом лекции, Сергей чувствовал легкое волнение. В прежние годы, когда он только начинал читать лекции, это волнение было настолько сильным, что у него дрожали колени и голос казался чужим. Он тогда не мог оторваться от текста и все время боялся, что скажет что-нибудь не то. У него вылетали из головы фамилии, цифры, и он страшился вопросов, которые задавали слушатели. Страшился не потому, что не знал, как отвечать на них, а оттого, что отвечать приходилось своими словами.
Но постепенно страхи прошли. Он уже читал без конспектов, хотя всегда клал их перед собой. Сергей следил, чтобы голос не был однотонным, слишком громким или жеманным. Лучше, когда все в норме.
— Член общества по распространению политических и научных знаний товарищ Серов сейчас прочтет лекцию о текущем моменте, — послышался над ухом Сергея голос секретаря парткома.
Сергей посмотрел в зал и уверенно заговорил:
— Товарищи! Все честные люди мира радуются раз- рядке международной напряженности, которая наблюдается в последнее время…
После лекции люди расходились неохотно. Стояли, говорили. Женщины плотнее укрывались платками и шалями. Ребятишки кричали: «Петька, подожди», «Ну чего ты лезешь, чего лезешь?», «Федька, это твоя варежка?» А какой-то парнишка лет пятнадцати в расстегнутой рубахе бессмысленно орал:
— Ого-го!.. Го-го!..
— Ну-ка, ребятишки, давай выходи на улицу! — крикнул заведующий клубом. — Нечего вам здесь околачиваться.
Председатель колхоза стоял возле старика и, размахивая рукой, что-то говорил ему. До Сергея доносились лишь обрывки фраз: «Одну сторону… А ракета… Луны… Понимаешь?..»
Сергей чувствовал, что лекция понравилась. Когда не нравится, слушатели уходят более поспешно и не так оживлены.
Высокий кудрявый парень принес гармонь, и начались танцы.
— Ну, спасибо, товарищ Серов, за лекцию, — сказал секретарь парткома. — Завтра вы куда поедете?
— В колхоз «Россия».
— Подходите часикам к восьми в правление. Отвезем. Квартиру-то вам одному не найти. Где-то здесь Виктор Созонов. Эй, Виктор, иди-ка сюда!
Вместе с Сергеем и Созоновым вышла из клуба русоволосая девушка. Возможно, ей надо было быстрее домой, а может быть, она хотела, чтобы Сергей проводил ее, — это осталось для него тайной. Она сказала, что заведующий клубом плохо работает и в клубе «страшенная скука». Потом попрощалась и исчезла во тьме.
Было слякотно. К сапогам прилипала густая грязь, и они весили по пуду. На столбах по центральной улице тускловато, беспрерывно мигая, будто собираясь затухнуть, горели электрические лампочки. Ветер утих. Кое-где земля стала затвердевать. «Подмораживает», — обрадованно подумал Сергей.
Небо было угрожающе темным. У южного горизонта, над казахстанской степью, слабо и холодно светили три звезды.
Сергею было отчего-то грустно. Он думал, что ездит сейчас по деревням, а в городе его ждет старуха мать. Она уже едва ходит. В квартире неуютно. Хорошо бы, если бы его в городе ждала жена, такая, как русоволосая красавица, с которой он сегодня разговаривал.
Сергею было двадцать семь лет, а у него до сих пор не было ни жены, ни невесты. Как-то уж так получилось.
Нелегко, наверное, с ним… Он много работает, часто ездит в командировки. Угрюм. Очень неловок, стеснителен. Да и физиономия некрасивая — широкая, нос картошкой.
— Вы все время лекции читаете? — спросил Созонов,
Сергей расслышал вопрос, но машинально сказал:
— Что? Да, да, часто приходится.
— Надоедает ездить-то? Сегодня здесь, завтра там, а послезавтра еще где-то.
— Не знаю, как до кого, — усмехнулся Сергей, — а мне интересно. Вижу новые села, новых людей.
— Так-то оно так… — проговорил уныло Виктор.
С улицы изба Созоновых казалась маленькой, а внутри была довольно просторной — две большие комнаты. Треть одной комнаты занимала грубо сложенная русская печь. У двери стояла кровать с двумя большими подушками и пестрым одеялом. Над кроватью висели полати.
Возле печи копошилась сухонькая старушка — мать Виктора. Она положила на стол полкаравая хлеба и поставила кринку молока.
— Садитесь, поешьте.
И, подойдя к кухонному столу, стала мыть посуду.
Старушка предложила ужинать не особенно любезно, и Сергей хотел отказаться. По Виктор стал уговаривать его:
— Да садитесь, садитесь. Как же без ужина.
По комнатам ходила маленькая, застенчивая, похожая на девочку, жена Виктора. Обе женщины молчали. Зато Виктор говорил много: о колхозе, об инструкторе райкома партии, который ночевал у них во время уборочной, о карасях в соленых озерах, о Свердловске, где прошлым летом он гостил у дяди.
Когда они ложились спать, Сергей спросил:
— Хозяюшка, а клопов у вас нет?
— Не, не, милай, — живо отозвалась старуха. — Ни клопов, ни тараканов нету. Благодать теперь. А ране в деревне много их было. И откудова брались, леший их знает.
— Значит, не боролись с ними.
— Оно верно, что не боролись, — подтвердила старуха. — К тараканам привыкали, как к кошкам. Ну, а клопы… Изробишься, бывало, за день-то и никаких клопов не чуешь. Так-то…
Сергей уже стал засыпать, когда до него донесся приглушенный шепот молодой хозяйки:
И чего ты на Лизку заглядываешься? Я вижу…
Виктор отвечал тихо, неразборчиво.
Потом Сергей снова услышал голос женщины:
— Неправда это.
Да правда же, правда, — горячо шептал он.
Послышался звук поцелуя, и они замолчали. На печи вздыхала старуха. Повернувшись, она пробормотала:
— О, господи!
Сергей закрыл уши одеялом и вскоре уснул. Когда он проснулся, было темно. За окном тихо и грустно кукарекал петух.
Приближалось новое утро.