[image]

Анна Неркаги
ПЕСНЬ ТВОРЦУ


Песнь Творцу
Ярабц Нуму


[image]

Земля и мир — они как общий большой чум. Чум общей Жизни и даже Смерти. Все живущие из одного рода — рода Бога, и, как дети Божии, все по-своему Велики. Ненцы уважают всех, с кем делят жизнь, кто им помогает, кормит, согревает и по-своему любит.
Ненцы — удивительный народ. Не перестаю ими восхищаться. И очень довольна, что когда я была в зрелом возрасте, то вернулась и прожила в тундре жизнь чисто по-ненецки, в чуме с кочевьями, любила оленей, имела настоящую ненецкую семью, дружила с другими семьями. Одним словом, хорошую, самую разумную часть своей жизни я прожила тем, кем я родилась, тем, кем хотел видеть меня Бог, — ненкой, а не полурусским человеком, живущим в городе или посёлке. Жизнь я полюбила именно в тундре. Здесь я добилась главного. Быт, который так тяготит человека, я сумела переработать в радостный творческий процесс. Да и сама жизнь стала для меня Творчеством. Радостным, вечным творчеством, которому нет конца и никогда не будет. Смерть — лишь небольшой узелок в длинной, длинной и прекрасной Вечности.
Особенно поражало меня отношение ненцев ко всему окружающему в мире. Они признавали и признают все живое. Равняют себя с природой. Умеют её понимать, ценить, умеют говорить с ней. Значительно для ненца всё живое — от паучка до медведя. Они беседуют с ними. Верят им. Любят их, сотворчествуют с ними, спасают друг друга от голодной смерти. Я имею в виду зверей, птиц, рыб, которые ради человека отдадут самое дорогое — жизнь. И я видела множество случаев, когда сами ненцы относились к ним, уже к мёртвым, с таким почтением, уважением и почестями, с какими люди живые не относятся друг к другу. Маленькие нации они по-своему велики. Мы не претендуем на великость больших наций, но и сами себе тоже знаем цену. Я горжусь тем, что родилась в этом малом народе, и верую в его Великость. Хотя, наверное, никакому народу, хоть большому, хоть малому, не пристало говорить о собственной великости. Мы живём все в одном большом чуме — по имени планета. Живём кто рядом, кто через родовой огонь. Мы люди одного рода, большие и малые, мы люди из рода Бога. И только он один знает о великости или малости собственных детей. И всё же я склоняю голову перед Большими народами, но не ниже, чем позволяют мне честь и достоинство моего маленького народа. Я хотела сказать, что меня в детстве, да и теперь умиляют слова — обращения, по-ненецки — Вада хоря, с которыми мои родители обращались ко всем птицам и животным, живущим с нами на одном куске земли в тундре. Даже к тем насекомым, которых называют презрительно, твари, как мухи, жуки — лэдсэры, как комары, как чёрные червячки — пуи, они обращаются как с равными себе. Никакого презрения, уничижения, злобы, тех чувств-мутантов, которых во множестве развелось в человеческом обществе, живущем в большом мегаполисе и даже в небольших национальных селениях.
В тундре, слава Богу, все твари, большие и маленькие, признаются равными человеку. Их жалеют как братьев меньших, немного ещё неразумных, несовершенных, но все они кровно равны по судьбе. Ведь всех нас одинаково ожидает чудо воскресения и преображения.
Издавна, очень издавна установлено Богом, что все живущие на земле — человек, звери, птицы, деревья, рыбы и даже мелкие насекомые, — все живут в одной семье и все живут ради друг друга.
Как, например, в семье человека. Все — мамы, папы, дети, дедушки и бабушки живут рядом и ради друг друга, жалея, помогая взаимно жить, выживать.
Надо очень хорошо запомнить всем детям и даже взрослым, что на земле нет чужих, ненужных, лишних. Все вместе, все помогают, спасают ближних от голодной и холодной смерти.
Мне всегда нравилось, что дети и мамы и изредка папы обращаются за помощью ко всем своим братьям, друзьям и даже родственникам — ко всему живущему.
Каждый в своё время обещал Богу помогать человеку — деревья, воды, звери, птицы… Бог любит согрешившего, всё равно его жалеет и всем-всем наказал человека не обижать и даже ради него умереть.

СЛОВО ДЕТЕЙ И МАТЕРИ К БАБОЧКАМ

Ламӈров’, ламӈров’!
Ханяна хаядов?
Ламӈров’, ламӈров’,
Ненянгада нам’ядов!

Бабочки, бабочки
Где вы, друзья?
Съешьте побольше комаров
Наших лютых врагов!


[image]

Бабочки красивые! Казалось бы, слабые существа, никому не нужные, не важные. А нет! И у них есть работа, которую они делают ради человека, — есть комаров, когда их становится очень и очень много.
А как же? Ведь люди в тундре беспомощны против множества комаров. Вот бабочки по своему обещанию, данному Богу, и помогают им.
Вверху написано коротенькое, но важное обращение, которое нужно знать наизусть. Вдруг и вам нужна будет быстрая помощь Бабочек. Такой закличкой вы сможете быстро позвать их на помощь, если она будет нужна.


Обращение к стрекозе за помощью

Харе мянгей, харе мянгей!
Ханяна хаянэй?
Маня ти еремявов,
Мани ти хавов!

Стрекоза, стрекоза!
Приди скорей!
Мы тут страдаем
Смерть принимаем!


Летом в тундре бывают дни, когда даже бабочки не справляются с полчищами комаров. Их так много, что закрывают собой небо. Залезают в рот, в нос, невозможно дышать и говорить.
Олени, собаки, люди — все в беде. Люди хоть могут в чум спрятаться, развести дым и этим спасаться. Собаки зарываются с головой в песчаные норы, а бедные олени не могут ни в чум войти, ни в землю зарыться. Им очень плохо. Они бегают, телята плачут, мамы зовут их и сами страдают. Оленей очень жалко.
Мамы и дети всегда всех жалеющие, вспоминают, что у комаров есть Владыка, их Старший брат. По сравнению с ними он справедливый. Если комары сильно обижают кого-то, то он помогает страдающим. Если же комаров кто-то без меры обижает, то он комаров, своих солдатиков и братьев маленьких, защищает.
Это стрекоза. Она защитница правды, чья бы правда ни была.
Женщины и дети встают навстречу ветру, если даже он тихий, и начинают жаловаться Стрекозе, призывая её к помощи. Она ведь начальник Большой Правды. Это её работа, данная ей самим Богом.
В давние времена Стрекоза обещала Создателю-Богу держать в своих слабых лапках правду и не выпускать её. Всем, кто просит у неё помощи, она погибнет даже, но поможет.
Погибнет, потому что стоять за правду одного из сыновей Бога опасно.
За правду умирают не только стрекозы, но и люди.

СЛОВО О ПОМОЩИ К ГАГАРЕ

Нюней, нюней!
Сарер ханов”,
Мерчар ханов”.
Хаел танэй!
Маня” ти саневов”,
Тыра ямавов”!

Гагара, гагара!
Дождик унеси,
Ветер угаси,
Солнышко пошли!
Мы замерзаем,
Мы тут страдаем!


Всем известно, что гагара Великая. Убивать её нельзя. Варить из неё суп нельзя. Обижать нельзя. По отношению к гагаре много чего делать нельзя. Например, дразнить её или плохо о ней говорить.
На Большом Совете Бог, уважая гагару за её труды, дал ей разрешение — не умирать за людей. Все могут умереть, если человека и его семью надо накормить, а гагара нет. Любая птица, кроме ворона и вороны, может оказаться в человеческом котле, стать ужином для ненецкой семьи, а гагара — нет.
Когда Бог её спросил, что она будет всё-таки делать для человека?
Гагара, не задумываясь, сказала, что она будет сообщать человеку погоду: и плохую, и хорошую. Ту и другую. Потому что и при плохой погоде надо жить. Если сообщать о ветре и дожде, так хоть ненцы пусть лучше об этом знают, чем не знают. Ибо, как говорят, информирован — значит вооружён.
Бог радостно согласился с гагарой. Радостно, потому что всем ненцам известно, как она помогала Ему создавать Землю. У гагары от усердия даже нос вытянулся, стал длинным и острым. Попробуй-ка из-под воды подоставай куски земли!
Опять же, зная о том, что гагара у Бога любимица, женщины и дети просят у неё помощи, солнышка, тепла. Чтобы обсохнуть, не болеть и радоваться. А люди уважают гагару. Когда она сообщает о любой погоде, её благодарят. Ведь кто им поможет так хорошо по-дружески, если не гагара!?

СЛОВО-ПРИВЕТСТВИЕ К МАЛЫМ ПТЕНЧИКАМ

Хойрев, хойрев!
Ханянэра” нюдев”?
Хойрев, хойрев,
Ханянэра” нарков”?

Птенчики, птенчики,
Кто из вас младшенький?
Птенчики, птенчики,
Кто из вас старшенький?


[image]

Есть птички лесные, живущие и поющие в лесу, а есть птички, на земле живущие, и гнёзда свои они строят на кочке, просто в сухой траве.
Можно подумать, что птички земли никакую полезную работу для человека не делают. Живут себе, песенки поют и гнёзда себе в удовольствие вьют. Но это не так.
На Большом Совете Бог посмотрел на них, пожалел, не велел умирать ради людей. Да и какой из них будет котёл? Тельце маленькое, одни перья да клювик. Но даже маленькие размеры тела не освобождают от работы, в том числе и для людей.
Чтобы эти крохи были людям полезны, Бог дал им Великое тайное знание о том, каким будет лето, холодным или тёплым. Ведь очень важно ненцу-папе знать о лете.
Исходя из этого, папа решит, как и где семье прожить: около Карского моря или в горах.
И поэтому папа весной, в начале июня, даёт играющим детям важное задание — посмотреть, как птички-мамы устроили свои гнёзда. Если двери птичьего гнездышка-чумика смотрят на север, то жди, ненец, жаркого лета. Птичка-мама земляная знает, как будет душно и жарко её птенчикам, и поэтому приоткрывает дверь гнёзда на север.
Ну а если гнёздышко открыто на юг, то будет лето холодным с ветрами. Об этом сообщает маленькая птичка, поворачивая своё гнёздышко на тепло и ласку солнца, чтобы они не погибли от ночного холода.
Дети же, найдя любое гнёздышко, хоть смотрящее на север, хоть на юг, обязаны спросить у птенцов о том, кто у них младший, а кто — старший.
В ответ вся птичья малышня дружно раскрывают рты, утверждая, что все они братья: сразу все и меньшие, и старшие.
Дети людей смеются и угощают птенцов вкусными жирными комарами.

Деликатное обращение мамы к комарам

Пинэй, пинэй
Пин’ пинэй!
Нисяната яхавы”,
Хаданата парквы
Небяната” сэдвы”,
Сэрако паркачида,
Паркачида сямднгу”.

На улицу, на улицу
Летите поскорей.
Папами забитые,
Мамами зашитые,
Ваши шубки белые
Станут быстро чёрные.



[image]

Между комарами и ненцами очень тесные отношения. Они и хорошие, и плохие. Те, кто живёт в городах и посёлках, даже не догадываются о том, за что ненцы порой так благодарны комарам, а иногда готовы их всех побить.
Благодарны потому, что комар первый помощник оленевода летом, когда оленей необходимо держать в стаде, чтобы они не разбрелись по всей земле. Зимой олени пасутся на одном месте, им не надо беготни, надо себя кормить копытом, добывать им ягель из-под снега, а не бегать. А летом, когда не надо копытом «хлеб» добывать, олени забывают о всякой дисциплине и готовы разбежаться по всей горе, по всему лесу и долине. И никакая собака, самая лучшая в мире, тогда не помощник. Она устанет и даже может умереть от изнеможения. И вот тогда папе верный помощник — комар. Лучший, незаменимый. Боясь комара, олени сами скучиваются стадом, и папе легко их караулить.
Кто бы мог подумать?! Ведь об этом никто, кроме ненцев, и не знает. Вот почему, выгоняя из чума множество комаров, собравшихся за ночь, мама выгоняет их так деликатно, будто это не комары кусачие, а гости дорогие, которых обижать — грех.
На Большом Совете Бог смотрел на комара и долго не мог понять, зачем создано это бесполезное существо с длинным медным носом.
Он уже хотел его хлопнуть ладонью, но комар вдруг упёр крылья в бока и сказал писклявым голосом:
— Я буду очень большую работу делать — помогать пастуху оленеводить.
Бог ему поверил и вместо того, чтобы хлопнуть, погладил по крошечной головке. Так комар получил высокую должность, а заодно милость Бога и человека.

Вежливый, тактичный обман мамы лад-сэра

Ирикей, Ирикей!
Махакор питей”.
Ненэй нензявэй
Махакор юдов.
Маня ти тинэй,
Хаерма тинэй.

Дедушка, Дедушка!
Спинку погрей,
На нас не сердись,
Скорей поторопись.
Вот наше солнце!
Сам убедись.


Летом в любом, даже в самом чистом чуме, живут между полами знаменитые жучки лад-сэры. Знаменитые тем, что их знают все ненцы, мамы, папы и, конечно, бабушки с внучками.
Ночь приходит. Старый лад-сэр по запаху в темноте находит обидчика и спокойно лезет ему в ухо или даже в открытый рот, а там начинает с удовольствием безобразничать. Родители запрещают детям так жестоко играть с лад-сэром. Ведь ему много лет.
На Большом Совете он получил от Бога серьёзную работу — чистить людские жилища от крошек еды, чтобы люди жили в чистоте и в радости. И лад-сэр Лад-сэр — маленький, на вид совсем не страшненький жук, но если его рассердить, он не так безобиден, как кажется.
Некоторые непослушные дети, как увидят лад-сэра, затевают с ним жестокую игру-шутку. Ползёт, например, по своим делам взрослый лад-сэр, ищет корм. Он может быть папой своим крошечным лад-сэрятам или мамой, одним словом, он не ребёнок. Он даже может быть по возрасту дедушкой, вышедшим ради внучат на охоту — за крошками от людского стола. Идёт… И вдруг его кто-то палочкой с ног на спину резко поворачивает. Лад-сэр шевелит беспомощно лапками, а перевернуться не может, нет сил, да и к тому же как только он найдёт равновесие, его снова поворачивают на спину, и так до бесконечности. У старого лад-сэра кружится голова, и он начинает болеть. Лежит оскорблённый лад-сэр и думает: «Ну, погоди. Вот придёт ночь…»

[image]

Ночь приходит. Старый лад-сэр по запаху в темноте находит обидчика и спокойно лезет ему в ухо или даже в открытый рот, а там начинает с удовольствием безобразничать. Родители запрещают детям так жестоко играть с лад-сэром. Ведь ему много лет.
На Большом Совете он получил от Бога серьёзную работу — чистить людские жилища от крошек еды, чтобы люди жили в чистоте и в радости. И лад-сэр честно делает так, как ему велели, уже не одну тысячу лет. Он не выносит оскорблений со стороны глупых и жестоких детей.
А если жуков соберётся много в одном чуме, и они, уже не стесняясь хозяев, ходят по постели, посуде — тогда суд. Праведный суд. Даже самый наделённый полномочиями жук должен знать своё место — между полами-латами.
Тогда бабушка берёт совок, кладёт лад-сэра на этот совок спинкой вниз и ласковым голосом, кидая его в огонь, предлагает спинку погреть.

Песенка нежно любящей мамы-птички

Хибя-хибя тюку нюдякоча нэкча?
Хибя-хибя тюку нюдякоча токча?
Хибя-хибя тюку нюдякоча цэвакоча?
Хибя-хибя тюку еванзада сэвкоча?
Хибя-хибя тюку сяндакоча нюкча?

Кто-кто у нас тут с маленькими ножками?
Кто-кто у нас тут с маленькими крылышками?
Кто-кто у нас тут с маленькой головкой?
Кто-кто у нас тут с хорошенькими глазками?
Кто-кто у нас тут крошечный сыночек?


[image]

На Большом Совете, случившемся много тысячелетий назад, птички-матери — лесные, земляные и околоводные — все сидели рядом и, слыша разговоры Бога-творца со всей тварью, дружно плакали. Так плакали, что Творец всего живого попросил всех замолчать и дать слово горько плачущим матерям.
От имени всех мам вышла вперёд птичка-мама лесная. Крылышки сложила к тельцу, поклонилась и, глотая слёзы, сказала:
— Великий Творец! Плачем мы все от глупости. Жалеем своих детишек. Они будут умирать ради человека. Великий Творец, научи нас не плакать от глупости, научи нас плакать от радости.
Творец всего Живого подумал и сказал:
— Матери птиц! Лесных, земляных и водных! Отныне запрещаю Вам плакать от глупости! Если можете, немного плачьте от любви. Если вы этому научитесь, то придёт мой Сын. Он научит плакать от радости. Ждите счастья!
С тех пор птички лесные, земляные и водные по вечерам с любовью поют своим деткам песенки, а Творец сидит и слушает, а птичкам-мамам плачущим, деток своих потерявших, слёзы утирает.

Обращение матерей и детей к гусям весной

Лык, лык-лык!
Мятревэй, мятревэй,
Мятрев минада”!
Ябдава” тадов”,
Пукчадва” тадов,
Нюхунов тадов!

Лык-лык-лык!
Летите чумиком!
Быстрым треугольником.
Нам счастье обещайте.
Детям ножку жирную,
А всем нам радость верную.


Весна для ненцев очень голодное время. Особенно если папа не успел посолить осенью, в начале октября, рыбы, а мама летом не насушила оленьи грудки на дыму, не собрала костей, а выкидывала их собакам.

[image]

С наступлением весны семья часто голодает, хотя на улице ходят олени. Но убивать их весной нельзя. Великий грех. Очень большой грех. Люди же не волки, не вороны — убивать весной своих братьев меньших.
На Большом Совете Бог никому не велел весной совершать незаконные убийства. Как кормить ненцев весной?
На Большом Совете встал этот тяжёлый вопрос. Все знали, что в тундре нет рядышком магазинов, да и мяса там не продают.
Бог и все звери, животные и даже рыбы, без того неразговорчивые, долго молчали. Все знали, умирать ради ненца надо, но кому? Если только одному, то это и больно и нечестно.
После долгого святого молчания — умирать согласились все: щуки, птички, зайцы. Только на весну олень был освобождён от этой тяжкой обязанности. Слава Богу за это. Олень ведь безобиден.
Во время Совета напротив Творца совсем недалеко сидели гуси — большие, сильные и жирные. Молча посмотрел на них Бог. Гуси всё поняли и грустно уронили головы на грудь. Один из них выступил вперёд, сложил в поклоне крылья:
— Отец Творец, Твоё слово — Закон. Я этим детям тоже отец! Мы дали своё согласие на смерть ради человека, но чтобы умирал один из нас. Один из стаи, потому что мяса одного гуся как раз на ненецкий котёл. Все члены семьи будут сыты.
Господь Отец вздохнул и согласился. С тех пор ненцы, если и добудут гуся, то одного, на вечерний котёл, который можно доесть и утром.

СЛОВО ДЕТЕЙ-МАЛЬЧИКОВ К ДЕДУШКЕ-ОРЛУ

Ирикэй! Ирикэй!
Паранода ирикэй!
Сиднов намдэй”,
Вартэр хавров”,
Муцгнов тонэсей.

Дедушка! Дедушка!
Царь птиц, дедушка!
Нас детей, услышь,
Урони своё перо
Нам на плечо.


[image]

Орёл на Большом Совете не просто сидел, он восседал на своих крепких жилистых когтях, а около него под его тёплыми перьями сидели, лежали, ползали и играли маленькие птички, ничего не понимающие в разговоре о Смерти.
Орёл сел так случайно, не нарочно, но так получилось. Уж очень тихо и тепло мелким летучим тварям под его мощными крыльями. Тем более он их распростёр, чтобы помогать самому себе крепко сидеть.
Печально, мудро и с любовью оглядел Бог картину перед собой, и невольно слеза Любви упала с его прекрасных глаз. Он хотел её утереть, но она заблистала звездой и упала в небо, чтобы там работать — быть светом для ненцев.
На этом Совете голос Бога Творца всегда был тих, печален и любовен — ведь он вынужден был подвигать этих невинных на подвиг Смерти ради людей.
Орёл всё понял. Только он склонил крылья в поклоне, только открыл было мощный клюв, чтобы выразить своё согласие, как вдруг все услышали:
— Орёл! Ты будешь Отцом и Царём этих неразумных. Видимое небо отдаю тебе как трон. Я запрещу человеку трогать тебя. И накажу, если он нарушит уговор. Как сейчас охраняешь слабых и мелких, так и храни их до прихода Сына Моего.
Из глаз орла слеза упала. Крылья положил на землю, голову положил на землю, перед ногами Творца. И весь упал навзничь.
Слов же не смог произнести. Ведь главные слова были уже сказаны Творцом Неба и Земли, и на всё Его воля. Наши жизни и наши смерти.

Дружеское обращение к петушкам-турухтанчикам

Лорцев, лорцев!
Савлюй пыяков,
Ябтако нэкчов.
Тар пил питов”,
Ной пил питов”.

Турухтанчик, турухтанчик!
Остренький носик,
Тоненькие ножки.
Подними воротник меховой,
Подними воротник золотой!


Весной на лысых пригорках пьяные от счастья, от собственной храбрости, красоты и любви танцуют лорцевы-турухтанчики.
Маленькие, с детский кулачок птички, только пёрышки да знаменитый воротничок делают лорцевов солидными. Все ненецкие дети и мамы знают, что тельце у них крохотное. Чтобы была сыта вся семья ненецкая, нужно много турухтанчиков.
Пока люди просят их поднять воротники меховые и золотисто-красные, они, бедные, упоённые весной и любовью, попадают в крохотные капканчики и умирают за людей, влюблённые и счастливые.
Мы, люди, не научились так умирать, как эти Божьи существа. Люди плачут, кричат, проклинают Бога и день своего появления на свет, когда приходит законная Смерть. Ну да ладно, не о них речь.
На Совете Бога и всех тварей очередь дошла до турухтанчиков. Господь лишился дара речи, когда перед ним предстали ничего не ведающие, красивые и милые турухтанчики. Как они привыкли, как были обучены всем сердцем и душой умилённые, — они станцевали Танец Любви Творцу всего сущего.
Все птицы, звери, деревья и даже самовластные воды были очарованы, умилены и восторженны их нехитрыми танцами. Не поленившись, Творец погладил их своими пальчиками, только пальчиками, ибо так крошечны были танцоры Любви.
Раздались отовсюду голоса советующихся:
— Не умирать! Не умирать! Не умирать им! — восклицали все. Пусть мы все будем умирать, но они неразумные.
И тогда случилось дивное… Отец лорцевов, самый крупный, с перламутровым воротником, вдруг приосанился, стал мужем, но не дитем — и неожиданно суровым голосом сказал:
— Нет. Мы род лорцевов, Божий род. Мы не трусы и не подлецы. Мы будем умирать ради бедных весной, но только нашими охотниками пусть будут дети ненцев, малые мужчины. Я сказал Слово!
Это слово было так мужественно, что все советующиеся и сам Творец уронили головы на грудь. Если кто-то хочет совершить подвиг Любви — даже Всемогущий склонит голову перед ним, если даже это крошечное существо, как лорцев. Слава ему!


Шутливая песенка для тюльсия

Тюлисей, тюлисей!
Хамбаси мэнэй.
Сарев ни таров,
Мерчев ни таров!
Ситэй нямцгувов”,
Пимянд екацгувов”,
Садан цабтацгувов”!

Тюльсий, тюльсий!
Хватит плакать,
Хватит хныкать.
Дождик не нужен!
А то тебя поймаем,
Штанишки твои снимем,
В лужу посадим!


Тюльсий, тюльсий — при этих ненецких словах в моём сердце и душе начинается весна, хотя на улице темнота, холод и ветер.
Три злых брата — темнота, холод и ветер. Зимой они хозяева, они господа, особенно над нами, малыми ненцами. Наши жилища, чумики, как соломенные кочки на земле, продуваются ветром, насквозь промерзают, а темнота хуже всех. Хуже своих братьев. Темнота жестока… но не вечна.
Как хорошо, что она не вечна! Над нами, над землёй и над небесами. Весна придёт! Как Сын Бога придёт, так и весна придёт.
В начале июня прилетают тюльсийчики. Ненцы ждут их как дорогих гостей. Не потому что они будут звать дождик, а потому, что если прилетели тюльсийчики, значит пришло Лето. Ненцы говорят что, если прилетела Ворона, значит пришла Весна. А тюльсийчик — птица летняя!
Её песенки любят дети, мамы и суровые папы. Они снимают капюшоны своих малиц, чтобы услышать, действительно ли запел тюльсий.
На Большом Совете тюльсий слышал, что все принимают Смерть ради Человека. Внутренне он и его семья тоже приготовились её принять, но Надежда… Величественная Надежда! Она даже у таких тварей никогда не умирает ни последней, ни первой. Надежда не умирает никогда, потому что она сама Бессмертна.
Вышел тюльсий-отец, упёр руки в бока, не от воинственности, а чтобы помочь себе песнь Жизни воспеть. Если есть песнь Смерти, равно ей и даже лучше ей должна быть песнь Жизни.
Так пел тюльсий все свои песенки, соединяя в длинный аргиш. Так старался, так его голос звенел и на земле, и на небе, что даже жаворонок рот раскрыл от изумления, а птицы дружно захлопали крыльями, рыбы хвостами, звери — лапами.
Творец Всего Живого засверкал глазами. Такие певцы, как этот невзрачный тюльсий, должны быть бессмертны. Никто не должен через него переступать, никто не должен этот закон нарушать и оскорблять. Так тюльсий получил от Творца бесценный дар — Бессмертие.

Песенка заботливого паучка о своей семье

Чок, чок, чок!
Лярце, лярце лярцечок!
Тарцавэй Вэско
Мякни минрем’, цодяко
Чачакини навласей,
Пухучами маймласей.

Чок, чок, чок!
Я паучок, паучок,
Волосатый старичок.
В чумик ягодку несу,
Паучат накормлю,
Паучиху угощу.


Мы, люди, привыкли думать, что на земле мы только живём, работаем и что мы самые нужные. Это неправда: всё лицо земли, её чрево и самые нижние слои полны жизни во славу Бога.
Маленький волосатый паучок, отец своему семейству, идущий с рыбалки в свой чумик, с ягодкой в лапках, он не хуже нас. Он любит свой чумик в земле, в нём паучат, свою жену, паучиху, мать своих детей. Если кто-то внимателен и видел на земле паучьи чумики, с сенками из слюны хозяина, с окошками, тот поверит мне.
Лично я признаю паучка равным себе. Даже лучшим, потому что он соблюдает Закон Любви в той мере, в какой ему наказал Бог. Он не гневается, не ругается, как я, не нарушает Всемирный покой и тишину.
Очень мелкие твари, как паучки, как жучки лад-сэры, пуи, бабочки и все очень-очень крошечные, долго ждали, когда до них дойдёт очередь на Большом Совете Тварей. Многие были убеждены, что они забыты, их не видят, а главное, не услышат. Уж очень они мелкие.
Между тем многие из них желали совершить подвиг — умереть за людей. У многих уже в уме и на языке вертелись мысли, слова, которые они желали озвучить на Совете, чтобы Большие Твари не думали о том, что мелочь тварная вся состоит из негодных, трусливых предателей.
Когда паучок-старичок, почтенный отец семейства, забрался на склонённое колено Творца, Сам Великий Творец увидел его не сразу. Он взял на ладошку тёпленькое волосатое существо, цокнул языком от удивления на самого себя — как он смог его сотворить?!
Паучок, оказавшись на ладони Творца, как бы увидел себя со стороны и с горечью понял — он несъедобен для ненца. Тела нет фактически, один живот, а из него торчат волосатые ножки, худые и, наверно, несладкие.
Тогда он тихо, но твёрдо сказал Творцу в наклонённое к нему ухо: «Я буду осенью ненцам сообщать о рыбе. Если моих сетей будет много — то осенью будет много рыбы. Кроме того, если около моего чумика будет много ягод моих оленей, то тому, кто это увидит, достаток буду предвещать».
Радостно вздохнул Творец и согласился с паучком во всём. Поцеловал его умную, волосатую головку и отпустил с миром.

Обращение к куропатке

Кабэв, кабэв, кабэвко,
Нярьяна сэвко.
Каб, кабэв, кабэй”
Мер, мер юрквэй.
Сяйм пиривыцэй,
Симми нертевэй.
Маймба письмонда,
Симми хаманонда.

Кур-кур-куропаточка,
Красненький глазочек,
Кур-кур-курочка.
Чаю вскипятила,
Меня опередила,
От радости хохочет,
Играть со мною хочет.


[image]

Куропатка — самая лучшая птица для ненцев. Она всегда с человеком. Даже холодной, жестокой зимой она не покидает ненца и его семью. Помогает ему выживать. Особенно если семья бедная, оленей мало или их нет совсем. В нашей тундре тоже появилось много людей, которым куропатка Великая помощница.
Куропатке Бог на Большом Совете Тварей велел умирать ради людей, ради их маленьких детей. Куропатка молча согласилась. Молча — не потому, что она была не согласна с Богом. Она заплакала. Ей стало жалко себя, но ещё больше бедных людей и их маленьких голодных детей. Поэтому у неё глаза красные. Они стали красненькими от многих слёз, которые упали из её глаз. Но её за это жалеет Бог и все люди. Они никогда не убивают её, если у неё маленькие куропатята. Когда она их растит и учит их жить, летать и, конечно, кормить себя. И ещё она учит их весело и радостно смеяться. Она учит их ночевать в снежном чумике, вставать рано поутру — раньше, чем проснётся человек. Потому что утром, без людей, куропатка молится Богу за людей, за своих детей, за всех, всех птиц, которые живут на севере, помогая людям.
И вы, дети, в своих коротеньких утренних молитвах не забывайте вспоминать о них. Ибо они умирают за вас.
Куропатки, как и люди, живут семьёй. Мамы, папы и куропатята. Любят друг друга нежно и радостно. Вместе смеются, вместе бегают по полянкам, коготками царапают снег и ищут вкусные ягоды.
А ещё они любят шутить над мальчишками, которые утром долго спят, и никогда не попадут в их петли, потому что это петли лентяев и засонь.

Хорошая песенка для зайчика

Тэвасику, тэвасику,
Сэвкоча прикоча,
Тэвакоча нюдякоча.
Тэвасику пэдаваку,
Мэкадавна санартаку.

Зайчик, зайчишка,
Короткий хвостишко!
Прыгает ловко,
Бегает быстро —
Он молодец!



На Большом Совете, о котором я уже не раз упоминаю, заяц — короткий хвостишко сидел на коленях медведя и даже сладко задремал. Такие коленки тёплые дедушки-медведушки, а когда раздался его храп, медведь щёлкнул его по носу. Заяц проснулся и от страха спрятался за медведя. Но и тут медведь не оставил его в покое — взял за уши, и некоторое время заяц висел руках великана, как собачий хвост.
Медведь поставил зайца на землю и не где-нибудь, а прямо перед Творцом. От взгляда Всевышнего у зайца упали вдоль спины ушки. Не от страха, конечно, от ласкового тепла, что исходило из глаз Смотрящего Всеведающего. Так как заяц спал, то не знал о чём речь, поэтому Творец подвинув к себе зайчишку и повторил свой ласковый вопрос: «А ты, мой хороший, что ты готов сделать ради человека, которого я люблю всей душой?»
Заяц не растерялся. Несмотря на всю свою глупость в ответ прозвучали странные слова: «А он, человек, что может сделать для меня?»
Господь молчал долго. Так долго, что многие подумали, что у него нет ответа. Наверно, в глубине души каждый держал на языке этот вопрос, и лишь заяц в своей глупости озвучил его.
Когда Господь поднял голову и глаза, все увидели, что он плачет. Всё лицо его залито ручьями благовонной святой воды — слезами. Наконец в наступившей тишине прозвучал ответ Творца: «Он сгорит в огне. Ради всех Вас. Чтобы Вы были ему равными, были ему братьями во Христе, сыне Моём».
Наступила такая тишина, что тише не бывает. Замерла Вселенная, Ангелы изумлённо летали, почти не двигая белоснежными крыльями, чтобы их шелест не нарушил святую тишину внизу, где шёл Большой Совет Творца Отца со всей тварью — земной, лесной, поднебесной, околоводной и даже подземной.
Тишина взорвалась, и так, что небеса чуть не потеряли равновесие, земля во многих слабых местах треснула, а воды нарушили границы суши и пролились волнами, ручьями, и горы вздыбились и не опустились.
«Слава Творцу! Слава Творцу! Слава Творцу!» — трижды воскликнула тварь, прославляя Отца, и почти вся была готова умереть за человека.
А заяц пытался громче всех кричать как ошалелый: «На котёл ненцу! На котёл бедному! На котёл вдове! На котёл сироте! На котёл убогому, готов я умереть, умереть и умереть».
Все галдели, кричали славу! Не скоро все успокоились, и долго, на земле, на небе, под землёй неслось и слышалось: «Слава! Слава! Слава!»

Песенка, посвящённая мышке

Писяков — писяков!
Лахача терков.
Ябтакоча пыяков,
Мэценако тицков.
ну в’ па’нгам малавы,
Вандакомда пандавы.

Мышечка-норушечка
В кочке живёт.
Зубками острыми
Соломы настрижёт.
Тоненьким носиком
Всё в нарту соберёт.



На Большом Совете крохотная полевая мышь уселась на рога лосю, чтобы с высоты было не только все видно, но и слышно. Мышь сидела задумчиво. Она не только слышала, но и понимала, что происходит внизу, в вечном кругу, и что ей скоро тоже надо держать ответ перед Творцом.
Держа в крохотных лапках свой хвост, она иногда вытирала им свои слёзки, которые так и лились из её глаз-бусинок. Многие, многие внизу принимали на себя страдание и смерть ради человека, который когда едет на нарте, не смотрит вниз и давит мышиные кочки-чумики, а в них ведь детки-мышата. Не всегда удаётся спастись мышиной семье…
Тяжёлые мысли одолевали полевую мышь. Она забылась, расслабила ноготочки и не заметила, как лось тряхнул головой, и она, беспомощная, вся с мокрой от слёз грудкой, упала прямо на колени Творца. Он ласково взял заплаканную тварь, взглянул в её глаза и увидел, как нелегка жизнь её. Вот песец роет её нору, лисица просунула нос и лапки в её жилище, и только хруст стоит — пищат поедаемые мышата.
А ещё, глядя мыши в глаза, увидел Творец, как олень сильным копытом разрушает все склады мышиной семьи. Семья трудилась всё лето, резала зубками траву в снопики, складывала в кладовочке, чтобы на чёрный холодный день была у семьи заначка, запас еды… А тут олень, который не трудился, за один раз слизнул языком всё труды за тяжёлое лето. Олень выживает, а семья мышей умирает от голода.
Увидев всё, Творец не сказал ни слова. Мышь, залитая слезами, тоже ничего не смогла ни ответить, ни согласиться, ни отрицать.
Большой Совет не издал ни звука. Великий Творец, Всемогущий Творец, Бог всего живого и мёртвого и ничтожно маленькая мышь смотрели друг другу в глаза. И вдруг мышь, сорвавшись с колен Творца, стремительно поднялась вверх, застыла там, где бьётся Страдающее Сердце Бога, прижалась к нему всем телом и крепко-крепко лапками обняла Творца. Из груди её неслось рыдание. Но внизу в кругу Совета никто этого не слышал…
Сквозь рыдание малой твари Творец услышал милые, знакомые ему слова:
— Да будет, Творец, воля Твоя, но не моя.
С этими словами мышь сняла свои лапки с Его груди, а Господь и Творец всего живого аккуратно, как нечто драгоценное, бесценное сокровище, снял с ладони полевую мышь и благословил её.

Песня старому халею

Кахав — кахав — кахав,
Кав’-кав’-кав’!
Халэв Вэсакоя
Тода мярыла,
Понгам’ ватавась
 Пыда ятна

Кав — кав — кав!
Усталый старый Халей
Крылья простёр над рекой.
Сетку проверить скорей,
Рыбки украсть побыстрей
Задумал хитрый Халей.


Халей — одна из тех птиц, которую весной ждут как самого желанного гостя. Хотя от него на первый взгляд какой толк? Он несъедобный совершенно, голод им невозможно утолить, но зато как только он прилетает, опять же ненцы верят, что раз прилетел халей, то лето придёт окончательно и бесповоротно. Зная отношение к себе людей и не боясь их, халей, особенно старожилы, громко и радостно кричат над посёлком, над стойбищем и над всей родной тундрой, которую они покинули с плачем девять месяцев назад. Халей любят север. Почтительно, верно и преданно. И люди также их не обижают без большой причины.
Большой, но совершенно несъедобный халей на Большом Совете Отца-Бога с тварью, зная о своей ущербности, долго думал. За какие-то часы от дум своих он поседел и, сам того не замечая, хлопал себя по бокам сильными крыльями. Так делают люди, когда они чем-то сильно озадачены. Не найдя в себе никаких приглядных достоинств, он начал вспоминать все свои грехи, достойные наказания и со стороны людей, и, конечно, Творца.
Не переставая бить себя по бокам, халей вспоминал грехи и самым своим большим из всех посчитал свой следующий поступок. Халей всегда видит сети ненцев. Сверху всё так хорошо видно. Даже рыбы различимы. Вот щука длинная, невкусная, разве что кишки сладкие.
Вот мелкая, худая рыбёшка, она совсем нехороша на завтрак.
А рано утром, пока рыбак-отец спит, халей встаёт раньше него, и, пользуясь этим, сядет, и спокойно, со знанием дела проверит сеть у засони-отца и сына. Самую жирную, самую сладкую рыбу съест — щекура.
Вспомнив про это, халей застыдился и ударил себя по бокам так, что сам еле удержался на ногах.
Этим он и привлёк внимание членов Совета, и Творец не замедлил обратиться к странному халею. «А ты? — строго спросил Творец. — Ты что будешь делать, сильнокрылый халей, для человека?»
— Я пахну… — смело ответил халей и сам застыдился.
То, что он пахнет, тут стоящие, сидящие, ползущие и
без него хорошо знали.
— Но я готов… — продолжил смущённый халей, — готов научить всех ненецких отцов долго не спать утром. Быстро вставать, сети проверять, а домой идти не с моими объедками, а с душистыми рыбами.
Все советующиеся замолкли. Все знали, как умен и хитёр халей. На этот раз он превзошёл себя.
Удивлён был и Творец. Но находчивость халея пришлась ему по душе.
— Будь по-твоему, сильнокрылая птица.
Халей низко склонил перед Творцом гладкую умную голову, согнул и спину за милость и ласку.

Умилительная песенка для куличка

Пыякоча савкэча,
Ельче нюдякоча.
Икчада ябтакоча.
Ид’ нимна ядэсумби,
Тянембовна ярсумби, ханьта.

Остроносый куличок
Ростом ровно с ноготочек.
Он, как маленький кораблик,
Сам себя толкает,
Плачет он притом немножко,
У него замёрзла ножка.


Некоторые создания Божьи, такие как болотный куличок, остроносый старичок, так крошечны, так жалки, что глядя на них стыдно быть человеком.
Весенние разливные лужи вдоль дорог — это места их проживания, веселья и радости. Высоко поднимая тонкие ножки, они грациозно выхаживают по холодным ещё лужам, и глядеть на них приятно, и жалко их. Каждого хочется согреть в ладошке, ножки погладить.
Подобно маленьким корабликам, они действительно плавают в лужах, которых так много вдоль дорог весной, и, глядя на них, очень жалко, что создавший нас не дал нам Великую милость при наших земных жизнях: быть в шкуре, как говорят люди, наших братьев меньших.
Я бы хоть ненадолго хотела бы быть болотным куличком. Чтобы глядя на меня, самые жестокие люди умилялись, закинули бы в болота свои смертельные оружия и никогда, никогда никого не убивали. Ведь мы для вас братья не съедобные, а братья ваши близкие и родные. Только образ у нас другой, просто Творец не дал нам того, что дал вам, людям.
Являясь болотным куличком, я поднялась бы на самый высокий куст, торчащий в нашем болоте-луже, и обратилась бы к людям, если бы даже они стояли с ружьями, а некоторые целились бы в меня
Не стреляйте, братья! Мы тоже ваши братики, но у нас образ другой. Не стреляйте, не убивайте.
И конечно, при таких словах я бы расплакалась горько-прегорько. А меня всё равно убил бы какой-нибудь охотник…
Конечно, на Большом Совете, когда кулик болотный стал перед Творцом в кругу Совета, то все советующиеся опустили головы на грудь. Творец глядел-глядел на милое своё творение, улыбался, и без того милое лицо Его всё больше умилялось и умилялось до крайности.
— Дитя! — сказал Он, чуть дыша от умиления — Дитя! Тебе не нужно умирать ради человека. Пусть он, подобно мне, тебя увидев, умилится, и растает в этой умильности его сердце жестокое.
Болотный кулик раскланялся сначала Творцу, потом во все четыре стороны. Все сидящие в Совете умильно кивали ему, оправданному и помилованному.

Песенка оленёнку

Ав-ав-ав!
Цавкача, цавкача!
Сецгакоча тайна,
Тэвакоча партена.
Сяндакоча, нюдякоча,
Сачрицэ сатакоча!
Ав-ав-ав!

Оленёнок! Оленёнок!
У него пушистый хвостик,
А на шее у него
звонкий колокольчик.
Он любимый, маленький,
Очень он удаленький!
Ав-ав-ав!


Если и есть среди наших братьев меньших святые, так это олени. Никто и ничто не умирает ради человека, его детей, как олень. Он умирает за него зимой от волков, летом от жары, весной от вод, осенью от медведей и волков.
Но он умирает ради человека. Ради и только ради него. Я прожила с оленятами-сиротами, больными, увечными, долгие пятнадцать лет. Они были мне сыновьями, особенно старший мой любимый сын Хорчик. Он прожил со мной от первого моего дня проживания в тундре и до последнего. Во сне он пришёл мне и сказал:
— Мама, не ешь мясо оленя и не пей кровь. Мне очень плохо.
И с тех пор я не ем мясо своего сына и не пью кровь. За то, по прошествии лет моего долгого поста, я увидела во сне сына здоровым, величественным, умным, мудрым — своего Хорчика.
А он тоже был маленький, и на шее у него был звонкий колокольчик, чтобы я могла всегда знать, где мой сыночек.
Никто, конечно, теперь не поверит мне. У меня таких сирот было целое стадо. Они приходили по утрам к моему чуму и ждали меня, свою единственную мать. Как много лет прошло с тех пор! Теперь у меня нет таких детей-сирот оленей. Зато целый город сирот, которые стали людьми, христианами, достойными гражданами своей земли. Но это другая история.
На Большом Совете святые сироты олени предстали перед Творцом. Хромые, больные, слепые, горбатенькие, покорно встали перед Творцом.
Восстав с трона, Творец Всего Сущего подошёл к каждому. Сложив ладони чашечкой, он подставлял перед мордочкой каждого увечного чашу, и в неё падали слёзки. Эти слёзки перемешивались со слезами Творца и в чаше становились бесценными алмазами. Не теми, ради которых люди тут на земле дерутся и рвут на части друг друга. Не теми, а бесценными воистину…
Ни слова не произнёс Творец, но стоящие поняли, что и увечные будут жертвами ради спасения человека…
Я первая хочу сгореть в огне…


Песенка для собаки Лыско

Гав-гав-гав!

Лыскоча мадарца,
Тюу’кумна санарца.
Гав-гав-гав!
Нача’ хэвхана
Лыскоча танырца.

Гав-гав-гав!
Собачка Лыско громко лает,
Своё дело она знает.
Гав-гав-гав!
Оленей она гоняет,
Лыско папе помогает.


Ни в какой другой жизни, как в ненецкой, собака, простая собака, дворняжка, лайка… так не дорога. В этой жизни ей нет цены. И если после дежурства в стаде папа спит, то никто не имеет права в чуме шуметь. И так же если под нартой хозяина после ночного дежурства спит его собака, то никто не имеет права дёргать её за хвост и не давать спать.
Свою тяжкую, длиною в жизнь, работу собака, будучи свободной личностью, выбрала сама.
Во время Большого Совета собака стояла рядом своим старшим братом Волком. Они жили вместе. Охотились. Вместе мёрзли, голодали… но почему-то всегда дрались. Старший брат всегда находил, как и за что обидеть меньшего. Собака часто плакала от обиды по i ночам и отчаянно выла в небо, особенно когда яркая полная луна светила и была так прекрасна, что тоска только усиливалась.
Даже сейчас, в присутствии всей другой твари, брат от нечего делать кусал его в плечо. Это он так шутил. Но какие это больные шутки, от них иногда хочется уйти, куда понесут ноги.
Творец, конечно, всё видел. Братья стояли рядом, но так разнились. Злые, зелёные глаза старшего брата волка горели огнём злобы, силы, нетерпимости и власти. Меньший же чаще смотрел в землю и, казалось, страдал. Творец Вечной Твари решил поговорить с собакой.
— А ты печальная тварь, что будешь делать ты для человека и ради него?
Услышав речь Творца, волк ещё раз укусил брата, и собака, взвизгнув от боли, отскочила чуть не в середину круга и полувоем-полуголосом произнесла:
— Творец Мой! Разреши, я уйду от старшего брата и буду служить человеку и помогать ему до конца своих дней. Разведи меня с братом, Творец.
Слова собаки, меньшего брата, радостью отозвались в чутком, великом сердце. Да, человеку нужен Друг. Очень нужен! Больше, чем кусок мяса.
— Да будет так, печальная тварь. Отныне друг и брат тебе человек, а не волк. Я уже люблю твой выбор.
Радостная, смелая, добрая собака, высоко задрав свой весёлый, до этого висевший хвост, повернулась к брату, поклонилась ему и сказала:
— Прощай, мой Брат. Я ухожу от тебя к человеку.
— Да будет так! — воскликнул Творец и в знак нерушимости решённого ударил оземь своим жезлом.

Песенка хитрой лисы

Тяв-тяв-тяв! Тяв-тяв-тяв!
Ханебани пэдаваком’,

Маньен теняком’,
Ливкэча тэваком’,
Набцата ватаком’.

Тяв-тяв-тяв!
Я лиса-лисичка —
Я мышей половить
Большая мастеричка,
Всем зверям сестричка,
К тому же хвастунишка.


Красная, как солнышко, золотая, как солнечный луч, лиса-лисица, хитрая сестричка, живёт в норе. Но зимой, когда её дети уходят от неё, она часто живёт на улице в снежном чумике или просто в затишке от ветра.
Все любуются лисой, когда она идёт в солнечный день по снежному полю и так блестит под солнцем, что равнодушных к ней не остаётся.
Женщины мечтают иметь её воротником на шее, более богатые и жадные хотят снять с неё и не только с неё, а ещё с других их красивую малицу и сшить себе шубку, чтобы красоваться.
И лишь дети, увидев лису, не хотят ни её шубки, ни её хвоста, а хотят поиграть с ней в прятки, потому что лиса прятаться великая мастерица. На самом деле она, конечно, мышей ловит, а детям кажется, что лиса игрива и каждого зовёт поиграть.
В ранние времена папа, поймавший в капкан лису, мог гордиться собой, весь год и даже больше. Лисица умна, хитра и коварна. Приманку съест, а в капкан не попадёт.
Наверно, наевшись вдоволь приманок, она где-нибудь в лесочке сытая, довольная собой смеётся над ненцами-папами, которых ей удалось перехитрить.
На Большом Совете лиса упорно пряталась в тени и за спинами Великих, таких как лось, медведь, олень. Несколько раз пыталась улизнуть, но всякий раз чуткий медведь, как признанный Владыка лесных и иных жителей, быстро хватал её за шкирку, за хвост и ставил место. Уйти с Совета безнаказанно никто не имел права. Творец Всего Живого, конечно, замечал все лисьи уловки, увёртки и, конечно, ждал с интересом, когда дойдёт очередь до неё.
Когда эта очередь подошла, лиса упала перед Творцом. Кроме того, не дожидаясь слова Всевышнего, полузакрыв глаза, так что они у неё превратились в узкие щели, проговорила льстиво:
— Умру, Творец Великий, с радостью умру…
Она хотела сказать «за твоего человека», но осеклась и добавила более льстиво: «За человека. Но за того, который перехитрит меня, за умом достойного… красивого человека».
И без её слов Творец Живой Твари знал, что эта хитрая, умная, льстивая зверюшка дорого продаст свою шкуру. Творец вздохнул, ударил по земле жезлом. Под Его ударом сама земля тихо охнула.
— Да будет по-твоему, лиса!
От таких слов лиса упала мордой в землю перед Творцом, и задом наперёд отползала всё дальше, и унеслась прочь от Совета. Её никто не остановил.

Песенка сытой росомахи

Ох-ох-ох!
Ингней Вэсаком’!
Панте’э нянком’
Ох-ох-ох!
Ямядута Некани
Нюдякода пебяком’.

Ох-ох-ох!
Я росомаха, росомаха!
Очень старенький,
Очень сытенький.
Ох-ох-ох!
Я медведю-великану
Братец младшенький.


Росомаха — действительно младшая сестра или брат медведя. О своём истинном родстве эти звери сами знают. Пусть это будет их тайной.
Ненцами росомаха уважаема. За то, что она никогда не переходит след человека. Человека она почитает на земле за Бога. Как сами люди почитают Творца, так и росомаха. Два зверя не позволяют себе это — волк и росомаха. В этом они молодцы. Единственные из всех северных зверей.
Я сама уважаю росомаху. Огромное чувство даже непонятной немного мне радости за то, что в мире живёт такой достойный зверь, меня утешает. Как будто она росомаха родственна мне.
Росомаха у ненцев почитается и как Учитель. Самые опытные охотники готовы учиться у неё мастерству установки капкана, — мастерству, возведённому в ранг искусства.
Никто, кроме росомахи, так умело, так искусно не украдёт приманку. Никто. Ни один лесной и тундровый зверь. Папа, увидев захлопнувшиеся челюсти капкана, прочитает по следам на снегу, как действовал мастер. Или наоборот, капкан стоит на стрёме, а приманки нет. Работал профессионал, маэстро. Я помню, как наши охотники, если росомаха их обхитрила, гордо рассказывали об этом как о радостном событии. О достойном событии, о достойном сопернике, которому честь и хвала.
На Большом вечном Совете росомаха не отходила от брата медведя. Нечасто встречаются братья. Сейчас они радостно и добро перекидывались взглядами и, конечно, с тревогой ждали, когда очередь за смертью и страданиями дойдёт до них. Очередь подошла. Медленно, с чувством тревоги, росомаха отошла от брата и будто вмиг осиротела — ей стало страшно, что ответит Творец? На какие страдания, на какую работу для человека, на какую лютую смерть соглашаться?
Выйдя в круг Вечности, росомаха низко поклонилась Творцу. Жёсткая шерсть на загривке от душевного волнения поднялась и вздыбилась. Видя это, Творец ласково спросил: «Что скажешь ты, мудрая, прекрасная тварь, достойная Бессмертия?»
От этих неожиданных слов росомаха вздрогнула, шерсть на загривке медленно легла на место. Склонённая голова мудрой твари упала ниже, но глаза, вспыхнувшие теплом, смотрели на Бога честно и открыто.
— Я недостойна бессмертия, Творец Великий. Я согласна принять смерть от рук Достойного. И ещё… я могу научить человека мастерству компромисса.
— Достойный ответ от достойного слышу и принимаю Слово Твоё. — Жезл Творца коснулся земли легко, так что трава под ним не шелохнулась и цветок земной не вздрогнул рядом.

Песня волка, жалостливая

У’у-у’у-у’у!
Пиняна иленям!
Терсяда нянком!
У’У-У’У-У’У!
Пили ханьтам’,
Хардан’ тутам?

У’у-у’у-у’у!
Всегда на улице живу
И голодный я хожу!
 У’у-у’у-у’у!
Можно, дети, к вам
В посёлок как-нибудь приду?



Когда в ночи полнолуния в тундре ты стоишь одиноким чумом и слышишь в ближайшем лесочке ужасающее — У-у-у-у! — сердце начинает дрожать и мёрзнуть. Храбрые, по твоим понятиям, собаки, на которых ты надеялся как на воинов, с визгом лезут во все углы чума, чтобы спрятаться. Ты чувствуешь одиночество и страх!
А рядом, совсем близко, старшие братья волки воют. Воют от голода. Они поднимают свои морды в ночное небо и воют. Первым делом женщина, одна она или нет, топит печь сильным огнём. Огонь защитник, он воин, он не трус. Волк воет. Собака стыдливо и трусливо отводит глаза. Волк, ужасный старший брат, воет, угрожает, и собака от страха дрожит, и её жалко, как самого себя. Никогда не осуждала и не осуждаю собак за их трепет и страх. Они знают, кого боятся. Я не знаю, а они знают. Волк — собака Сатаны. От его имени он воет. И просит милостыню у своего Хозяина. Не его вина, что жизнь состоит из Зла и Добра. Это вина человека.
Тощие, примёрзшие к спине животы. Худые, поджатые между ног хвосты. И глаза, исходящие слезами от холода и голода.
Ненцы жалеют волков. Если они задрали оленя, не ругают, только тихо говорят:
— У него нет вандако, — то есть у волка нет нарты, где хранятся продукты и откуда можно взять еду.
Волки — животные, с которыми ненцы пытаются выстроить уважительные, взаимовыгодные отношения. Другого пути нет.
На Большом Совете, сидя в кругу Вечности, волк спокойно смотрел на всех присутствовавших, положив голову на лапы. Его когти незримо для всех вонзались в тело земли при взгляде на некоторых. На брата меньшего, например, на предателя и труса. На зайчика, от которого исходил такой вкусный дух, что Волк глотал слюну, но так, чтобы этого не заметил сидящий у врат Вечности Творец.
Мысли в голове у серого шевелились, как черви на падали. Тень Господина, тень Сатаны маячила перед ним, и он, подрагивая тощим телом, говорил себе:
— Мне ли бояться этого Совета… мой Господин… — Но дальше этого слова, мысль и воля пресекались, а душу его, душу труса, обвивал ужас, как змея душила свою добычу.
Так чувствовал себя серый, пока грозный голос Творца не вывел его из удушья. По привычке Волк вскочил на ноги, поджал хвост и обнажил жёлтые зубы… но тут же ощерился в улыбке и так, щерясь, напрягая хвост и дрожащие лапы, вошёл в круг, из которого нет выхода.
— А ты, Собачий Хвост и трусливое сердце?! Ты чем будешь угоден Мне и человеку?
Слов больней и унизительней, чем эти, не знал Серый Брат. Но тут не то место, чтобы… тут страшное место, отсюда можно не унести ноги.
Волк, поджав и без того униженный хвост, скрючив насколько смог, лапы, — волк заикаясь произнёс:
— С-собакой работаю… я у С-сатаны. Собакой и буду, если ты разрешишь, Владыка. Ленивого ненца накажу, если ты позволишь, нечестному сделаю плохо, если ты позволишь… Сытым буду, если ты позволишь… мёртвым буду, если ты повелишь…
— Хватит! Позволяю и повелеваю, — раздалось грозно, так, что дрогнул Вечный круг, и все стоящие, лежащие, ползущие, летящие легли оземь, а волк, вскрикнул от ужаса нездешним голосом, выскочил из круга Вечности, как из ада.

Песенка нежной Мэду

Мэдукочам’, мэдукочам’,
Ненэчаи” сяндакочам’.
Тарюечами золотой,
Нянкоми паской.
Яб таняб, хэтцгув,
Яб яцгов, сертацгув.

Я священный червячок,
А не муха, не сверчок.
На мне шубка золотая,
А судьба моя такая!
Людям счастье создаю
И всем несчастным раздаю.


Милое нежное создание в шелковистой золотой маличке — червячок Мэду. Он любим и обожаем ненцами. Особенно женщинами. Это потому, что именно женщины хотят счастья и радости больше, чем они имеют. Такова суть матери-женщины. Может, это неплохо. Может, хорошо. Не спорю.
Итак, червячок Мэду. Как же мне приятно писать о нём! Не потому, что я тоже жажду лишнего счастья и удачи. Нет. Очень-очень приятный червячок Мэду. Он возникает как бы ниоткуда. Идёшь, а он тут как тут, хотя совсем недавно ты ничего не видел.
Будто его кто-то, сам золотой и красивый, уронил на землю из ладошки, прямо под ноги человеку, с самого Великого неба.
Появление Мэду в чуме уже радость. Все любуются им. Если его кто-то возьмёт на ладошку, он весь извертится, показывая, насколько величава его золотистая шкурка. А тот, кто его держит, весь светится счастьем, будто уже услышал глас Ангела Счастья, обещающего желанного счастья столько, сколько может вместить сердце человека.
Обычно его не отпускают. Бабушка или мама обязательно положат в спичечную коробочку. Мэду плотно закроют и положат на чистое священное место в чуме, как в церквушку. Есть такое в чуме местечко. Я точно знаю. И вот, если утром Мэду, священный червячок, не окажется в спичечной коробочке, то это предвещает обитателям чума радость, удачу и даже счастье. Ну а если червячок Мэду не вышел из коробки, а умер там — быть несчастью в этом чуме.
Сколько раз наша бедная, добрая бабушка клала в чумовую церквушку Мэду, я не знаю. Но знаю, что пытала судьбу наша милая бабушка. Ведь несчастья было у неё так много, что я очень хорошо её понимаю.
Не осуждаю. Только один Бог знает, сколько раз Мэду вышла, а сколько раз умерла в западне спичечной коробочки. На Большом Совете Мэду устроилась на красивейшем цветке, и как только Владыка Жизни и Смерти кого-то подзывал к себе, её сердечко начинало трепыхаться, как комарик в сетке паучка-рыбачка.
И когда, наконец, умилённый Творец действительно обратил своё внимание на волнистого пушистого чудо-червячка, то Мэду чуть не онемела от счастья. Сколько же тепла, любви и счастья у неё!
Не дожидаясь вопроса, восхищённая Мэду поднялась во весь свой рост на лице у пальца Господа Творца и упоённо, восхищённо сказала все, что у неё уже было готово выскочить из крошечного сердечка.
— Счастье! Счастье! Счастье буду предвещать Твоему человеку. Если этого счастья не увижу, сама умру смертью. В темнице умру, за человека, Творче!
Слёзы обильной рекой пошли из глаз Творца, они текли, а он их не останавливал, не вытирал, не скрывал. Кто сказал, что Бог не плачет за нас, вместе с нами и о нас? Тот, кто говорит это, врёт. Наш Творец любит и жалеет нас до слёз.
Осторожно, нежно положил обратно на цветок Творец крохотное существо, в котором было столько любви, что, умилившись, Творец уронил на него алмаз слёзы, и Мэду зацвела на глазах у всех тварей, как маленькое солнышко, отлитое из небесного золота.

Песня старого ворона

Кр-кр-кр!
Харнэсе’э Вэсаком’,
Мань ти вэвакоям!
Пиняцым’ нерукуцам’,
Я’ тюумна сырцам’,
Ты’ хамам’ сэвтецгум’,
Ненэчам’ хонрацгум’.

Кр-кр-кр!
Я старый чёрный Ворон.
Я плохой ужасный Ворон!
За волками я слежу,
Свысока на них гляжу.
Падаль, если угляжу,
Человеку подскажу.


Ворон — птица Нижнего мира. Так считают ненцы. И я тоже так считаю. Чёрная с отливом, огромная угрожающая птица вызывает содрогание Души. Когда летит по небу с металлическим скрипом в голосе — Кр-кр-кр. Страшно так, будто она только что разверзла землю и вылетела из ада, чтобы на земле стало темней от одного её присутствия.
В последние годы я без крёстного знамения не могу их видеть. Перекрещусь — именем Господа, Иисуса Христа — изыди, Сатана! Молитву прочитаю, и страх проходит, а ворон, глядишь, стороной облетит наш путь.
С вороном ненцы не знаются. Напрасно никогда не станут вызывать эту летающую нечистую силу на контакт. Ненцы убеждены, что со всеми, кого Господь Отче допустил жить на земле, надо мирно сосуществовать. Так они и поступают. Ворон тоже не опускается до того, чтобы сидеть и что-то искать на стойбищной помойке. На это вороны мастерицы. По понятиям воронов, вороны — давние предатели, их бывшие братья, которые прислуживают людям, подчищая их помойки.
Ворон не летает высоко, поэтому видит, что творится на земле, на многие километры. Он знает, где пасутся оленьи стада. Знает, когда оленям грозит опасность. Если серые братья взяли след стада, то скоро будет бойня. Тогда можно будет после братьев волков наклеваться вдоволь и — тьфу… — напиться живой крови.
Ненцы тоже используют видный полёт воронов в своих целях. Они уже догадываются, когда свора воронов собралась, значит, там надо искать погибших оленей. Ненцы никогда не разрешают полностью съесть останки погибших воронам и волкам. Отрубят осквернённое место и тоже варят мясо. Таков закон нерушимый.
Нельзя всё отдавать нечистым. Нельзя соглашаться с ними.
На Большом Совете ворон не смел смотреть на сидящих прямо и вызывающе, как, например, он делает это в полёте. Глаза его не могли найти себе места, и лишь когда он упирал их в землю, становилось немного лучше.
Когда Творец произнёс его имя грозно, ворон хотел посмотреть на него, но внезапно ослеп, как будто для него наступила вечная ночь. Слепой, теряя в шаге и ноги, и поступь, он вышел в круг, и сил его хватило только на то, чтобы уронить на землю голову так низко, будто неведомая сила сверху давила на его череп.
Да! Творец поднял свой жезл так высоко и так явно угрожал ворону, что если бы тот сам не уронил голову, не быть бы голове его на плечах.
— А ты, отродье Сатаны, как будешь служить моему человеку? — от этих слов земля в пределах Вечного Совета содрогнулась и не скоро успокоилась.
— Буду, Творче… Служить человеку. На волка ему укажу, следя его путь с высоты. На котёл ненцу обязательно оставлю и щенкам своим накажу соблюдать закон этот.
Творец поставил оземь у ног своих Жезл, и земля под ногами Вечного Круга пришла в покой.
Все звери, рыбёшки, птички и вся тварь земная и небесная склонила голову в знак покорности и любви и согласия к установленному только что закону.
Пятясь назад, спотыкаясь о собственные ноги, со скрюченными когтями, медленно отходил ворон. Как только почувствовал себя на свободе, вне Круга, так рванул в небо, что никто и не заметил, как он скрылся из виду.

Песенка песца, совершающего подвиг

Ко-ко-ко!
Мань нюмми нохоко.
Пыяков прикоко,
Мальчав сэракоко
Цачак’ы сядам’.
Яцгон’ еремдям’,
Тянековна ярумадам’.

Ко-ко-ко!
Родила меня мама песцом,
Назвала молодцом,
Дала мне шубку белую.
Я не убегаю от капканчиков,
Жалею девочек и мальчиков,
Хотя плачу чуточку-чуточку.


Белый пушистый зимой, с длинным хвостиком вместо руля, песец, конечно же, уважаем и любим ненцами. Он в их жизни — главный герой, главный спаситель и кормилец. Так было, по крайней мере совсем недавно. И совсем недавно песец был тем зверем, в след которого никогда не плюнет ненец, если его капкан, отпустив свою добычу, будет только скалить пустые зубья.
Времена изменились. Теперь песцы никому не нужны. Их белые шубки обесценились. Может, это хорошо. Я не спорю, как всегда. Но ненец-охотник, ненец-трудяга мне всегда нравился больше, чем современный «бюджетный» бездельник, подбирающий крохи из «бюджетного» стола.
Помню, как мы гордились своими мужьями-охотниками, как уважали их. Помню, как наши нищие, в прямом смысле, отцы тащили свои охотничьи санки пешком, лишь бы прокормить семью.
Я восклицаю, много раз воскликну: Слава песцу! Слава большая! И от людей, в те годы кормившихся только с помощью песца. Большой поклон от меня и всех спасённых, голодной смертью не умерших.
На Совете песец радостно сидел между своими братьями. Он всех почитал за братьев. Даже дедушку Медведя считал за самого старшего и надёжного Брата. Сейчас он сидел около него и даже грелся. Он согрелся настолько, что чуть не уснул. Так ему было спокойно и радостно за себя. За то, что он принят в круг советующихся. О нём не забыли. Позвали. Сам он уже был готов умереть за человека в своей коротенькой жизни столько раз, сколько угодно Творцу.
Когда произнесли его имя и Медведь чуть подтолкнул его в священный круг, в котором данное обещание становилось вечным на века, песец, уже зная ответ, вышел достойно.
Достойно, без страха, поклонился до земли Творцу всего сущего и сказал ласково, очень ласково:
— Отче, Творче всех тварей, тебе послушных и верных, я один из верных. Умирать буду за голодных детей человека. Спокойно умру в капкане. Не буду кричать, как заяц.
Песец осёкся. Не в его характере было плохо говорить о братьях. И чтобы как-то сгладить свою нелепую речь, поклонился не только Творцу, но всем сидящим в круге Вечности.
И те склонили свои головы в знак мира и согласия.
Творец радостно шевельнул своим жезлом, ещё радостней блеснули его глаза, и он благословил славное своё творение крёстным знамением.

Совсем тихая песенка червячка пуй-пуйко

Пуйком’-пуйком’,
Паридена нянком’,
Паридена махаком’,
IЛата’ понд’ падирцам’,
Талеко сырцам’,
Цорами цорцам’.

Я очень чёрный червячок:
Не малыш, не старичок!
Тело моё чёрное,
Дело моё верное,
Я объедки собираю,
У детей не отнимаю.


Чёрный пуйко… У него даже нет русского имени, но каждый ненец при звуке имени пуйко улыбнётся добро, представив себе крохотного труженика-пуйко.
Действительно, пуйко не малыш и не старичок, и никто не знает его истинного возраста… Может, ему один годик, а может, уже век.
Как бы там ни было, ненцы уважают пуйко за его труд. Он чистит человеческое жилище от остатков пищи, которые превращаются в нечистоты. Помню, знаю и ручаюсь — никогда ненец не раздавит рабочего червячка-пуйко сильной ногой. Сам не раздавит и ребёнку не даст.
В ненецкой семье все работают и никогда один другого не обидит, в том числе пуйко — уважаемый член семьи.
Конечно, если их становится в тёплое лето много, то бабушка с ними поступает как со старичком лад-сэром — предлагает погреть спинку. Глядеть, как они греют спинки, бабушка запрещала — говорила, что глаза лопнут. Мы закрывали глаза ладошкой, чтобы случайно не увидеть это и не остаться без глаз.
На Большом Совете такие, как пуйко, испытывали законную гордость. Они не боялись Творца и его человека. Его любимца и детей пуйко не кусал, в чашку с чаем ему не лез, ночью детям в ухо не залезал, не лез вообще. Он гордился собой, своим поведением, своим отношением с людьми, и сейчас, на Совете, он даже забыл, что многие и многие его родичи уже погрели свои спинки в человеческих огнях.
Плохое надо забывать. Оно мешает жить в радости и добре.
Когда Творец увидел их и опять удивился сам себе — надо же создать такие крошечные существа, такие милые… Целых три милых существа предстали пред Творцом и, перебивая друг друга, размахивая чёрными блестящими ножками, всё-таки выстроили такую версию своей нужности человеку, а следовательно, верности Творцу всего сущего: «Мы… дружно… не отбирая друг у друга ничего, едим объедки еды, которые роняют на пол слабые руки человеческих деток — пуйков на двух ножках. Если ничего не упадёт, мы голодны… Творец. Отче, и дальше нам разреши так жить».
— Молодцы! — воскликнул Творец. Три гибких черненьких тела при этих словах согнулись в поклоне, потом упали оземь и быстро подползли к подолу одежд Творца, и все услышали звуки поцелуя. Творец Сущего поклонился, благословил троекратно черненьких тружеников, и они, смеясь и радуясь, покинули Великий Круг, наверно, поискать сладких крошек.

Песенка подкожного червячка-сибя

Сибя, сибя, сибяком!
Пилю мамани, нюдяком!
Ты’ тар’ понд’ палкавэм’,
Пуна сибяцэ хэвэм’,
Ты’ маха’ нина сыв’ илем’,
Нарэй епдя ялям’, цатем’.

Я личинка — личиночка!
Мамы овода я доченька!
Меня мама на оленя посадила,
А сама куда-то быстренько ушла.
На спине оленя я живу,
Тёплого солнышка я жду.


Как мудра, добротна и радужна жизнь, сотворённая Творцом Всего сущего. Как умно! Как смело! Как красиво!
Личинка овода — округлое скользкое существо. Кто бы мог подумать, что она делает очень нужное дело — греет спину оленя-быка холодной-прехолодной и долгой зимой. Когда я узнала об этом, я не только была удивлена, но всем сердцем своим воздала хвалу Богу.
Личинка, которую мама посадила в августе, в месяц оводов — пилю, на спину оленю, оказывается, заползает в шерсть, там делает маленький укол, немного его расширяет и внутри оленя, не делая ему больно, устраивает себе тёплый чумик. В нём она растёт, полнеет. Не надо думать, что она, сидя в чумике, ест оленя изнутри. Упаси Бог! Это неправда. Пусть никто так не думает. Она своим телом пухленьким греет спину оленя ночью, когда подвернув под себя ноги и спрятав нос, олень спит. А кто ему спину погреет? У оленя ведь нет одеяла. Личинка-сибя и погреет. Мало того, своим телом она закроет дырку, через которую вошла, на спину оленю.
А пища, нужная для роста, она у неё в самой себе. До весны этой пищи хватает. А когда выйдет высоко солнце, сибя начинает вытаскивать себя из дырки, потому что нужно выйти на свободу.
Сибя выходит вперёд головой, если посмотреть внимательно, то можно увидеть её чёрные глазки. За эти глазки папы запрещали вытаскивать сибя, грозно скажут, ослепнешь со временем. И поэтому оленеводы весной, чтобы сибя своими шевелениями не беспокоили быков, стараются их выдавить наружу. Сибя падают на землю и быстро, быстро, чтобы не быть затоптанными, зарываются в землю, чтобы потом спать в тишине и в защите земли-матери, стать настоящими оводами. А ставши мамой-оводом, самой посадить на спину оленю личинку, где ей будет тепло и уютно.
И так из века в век. Опасная работа, и личинке поэтому приходится погибать. Жестокие? Схватят за глаза, и они лопаются… и больно… больно как… Этого люди не знают, только несчастные сибя.
Вспоминая об этом, сибя заплакала. Сама вступила в пустующий круг вечности и, когда взгляд Творца объял её, разрыдалась… от жалости к себе… ко всем. Даже к тем, кто стоял ещё за кругом. А стояло много. Всякая тварь стояла и ждала в очереди за смертью, страданиями, бедами. Без них жизнь невозможна.
Творец всего подозвал ласковым голосом к себе рыдающую личинку:
— Перестань рыдать, милая тварь. Скажи, о чём плачешь?
— Отче! Спину грел оленю — старому быку всю… всю зиму, а весной, стал выходить, чуть глаза мои не вырвал мальчик… сын человека.
— Сыну человека накажу, не брать Вас за глазки и не вырывать их Вам. Не плачь, безвредная тварь. Я жалею тебя. Иди с миром.
Личинка утёрла слёзки, поклонилась низко Творцу, и покатилась прочь — со спинки на живот, со спинки на живот. Ног-то нет.

Песенка мухи

Жу, жу, жу!
Тохо, тохо, тохотабцом’.
Сидер’ нина яйрабцом’.
Нара’ няна юркацгув,
Нехолм хобни палкацгув.
Жу, жу, манз’ями цэнив,
Ям’ чисте вату танянив.

Жу, жу, жу!
На окошке я сижу.
Я весёлая девица!
Весной раннею проснусь,
Грязь найду.
Такова моя забота,
Моя законная работа.


Ох уж эти мухи! Хитрецы! Как холодно зимой, как темно и тоскливо, так они вверх ножки задерут и спят. Аж храп стоит, если хорошенько прислушаться. Сколько раз в жизни, не скрою, я им завидовала. Как и мне хотелось холодной зимой, задрав кверху ножки и ручки, спать где-нибудь между оконных рам.
Но это только им дано. Великим мухам дано, а нам нет. Уснуть, словно умереть. А с первыми лучами солнца проснуться, протереть глаза — и вот она я. Здравствуйте! Я ваша муха. Буду жить у вас.
Надо быть честным. Живя у нас, в первые месяцы весны вплоть до июня, муха не может гадить. Силёнок не хватает. Всё-таки долгий сон тоже требует многих усилий.
Она может только воинственно жужжать на тёплом чумовом нюке, повёрнутом к солнцу, или на полной нарте вандако, на её солнечной стороне. В такие дни даже радуешься ей. Её песенка, состоящая из одного-двух жу-жу, кажется милой симфонией, вспоминается, что скоро будет лето. Тёплое, милое, такое короткое… но оно будет, недаром муха песенку поёт и лицо умывает лапками.
Работа у мухи важная. Та работа, за которую сам человек, при всей своей силе, не возьмётся никогда. Хотя он, человек, считает себя перед мухой очень важным.
В стишке муха говорит, что её законная работа чистить лицо, морщины и раны земли от той грязи и нечистот, которые человек в великом множестве льёт на лицо матери Земли.
Муху называют люди поганкой, когда она неаккуратно прибранную пищу ножками чистит.
А муха про себя думает, что люди — главные поганцы на земле, что прибирать за ними очень тяжело.
Зная особенность и важность своей деятельности, муха не стушевалась перед Творцом. Смело села пред Великим лицом, но своё знаменитое жу-жу не произнесла. Не к месту. Можно и жезлом получить по голове.
— Творче. Великий! Я работница на Земле. Всё прибираю, чищу. За человеком уберу. Убирала и буду убирать, Творче. Если меня сильно ударят, наверное, и умру я ради… ради человека.
Творче Сущего улыбнулся мягко. Жезл его не дрогнул, остался покоен, пока муха излагала свои мысли. Сколько же на свете тварей прекрасных, мудрых, жертвенных и милых, готовых отдать за человека самое дорогое.
Стоит, стоит бороться за этот прекрасный мир, если в нём столько героев, готовых умереть друг за друга…

Песня медведя-законника

Ся. Ся. Ся!
Я нимна мунзи ядэрцам’,
Невхы ватом’ ини ныл’ недам’.
Я’ сармикэча я’ нина нея пед”,
Нея тэдор”, нея сайнор”.
Тики хавна, сырцам’, мэбетаков
Ныхимян ниду сянако нея цор”.

Ся. Ся. Ся!
Я молча по земле хожу.
Я закон охраняю и блюду,
Чтобы звери на земле
Не шумели, не галдели,
Чтобы сильные малых
На обед не ели.


Медведю на Совете было очень неудобно. На севере нет таких, как он, крупных, возвышающихся над всеми, и потому он сжимался, ложился, садился, потому что лежать в присутствии Творца неловко.
Чтобы уменьшить себя, он стоял, подогнув свои мощные лапы, хотя так стоять было очень нелегко. Тело сильно давит на ноги. Но что делать? Присутствие Творца обязывает нас умаляться, сжиматься, уменьшаться.
Конечно, старший брат зверей обдумывал свой ответ, и всё у него выходило, что самому себе назначать обязанности в чужом доме как-то нечестно, неуместно, несерьёзно. Дом-то, Земля, принадлежит Творцу, и здесь нет хозяев, в этом кругу. Все живут в долг. Мелкие твари могут этого и не понимать. А он-то уже должен понимать многое. И чем молчаливее, тем лучше.
Медведь, забываясь, тряс головой, перебирал ногами и тем самым, конечно, привлёк к себе внимание Творца. Господь всего Живого ждал момента, пока большое животное или успокоится, или в конец разволнуется.
Не успел Творец обратиться к нему, как медведь оказался в кругу Вечности, в кругу суда. Ему казалось, что промедление смерти подобно.
Волнуясь до изнеможения, медведь только жестикулировал огромными лапами, но ни слова не мог выдавить из себя. Наконец, у него хватило сил поклониться и не один раз, а раз семь.
Видя такое, Творец Всего Сущего пожалел великана и сказал всё, что внутри медвежьей души задыхалось и никак не могло выйти:
— За миром следи. Блаженны миротворцы, ибо они нарекутся сынами Божьими.
Медведь, волнуясь и краснея, достал со дна души слова, которые Господь сделал вид, что не видел и не понимал.
— Можно, и я буду умирать за человека?
— Воля твоя, Дитё моё! Умирай! Смерть красна для Любящего.
При этих словах не только медведь, но весь Вечный Круг от мала до велика упали на землю и упёрли свои лбы, лобики, носы, носики, клювики в землю в знак великого повиновения. Ибо любовь на большую часть состоит из повиновения.
Творец улыбнулся и протянул над склонёнными свои руки, и величественная тёплая сверкающая тень накрыла, склонённые головы кающейся, восхищённой твари земной.

Песня верного взрослого оленя

Ух, ох, ах!
Тэкучам’, тэкучам’, тэм!
Ненэча’ хэвхана пон’ идём!
Мэта мята нерня’ минрем’,
Нув-нися’ ватум’ нив юрсяту,
Ненэча’ еэмня таняна ныхими
Нюта — тарна нив сянзяту.

Ух, ох, ах!
Я олень, олень, олешка.
С человеком я давно живу,
С чумом я его вожу.
Отца-Бога закон не забуду.
Пока есть жизнь и силы,
С другом-ненцем всегда буду!


Писать про оленя — одна радость. Олень — святой. Если есть святые на земле в наши дни, то олень стоит в этом негласном списке на первом месте.
Лицо у оленя шерстяное, как говорят ненцы, но душа..! Она прекрасна, незлобива, не угрюма, добра и величественна. Я с оленями прожила половину своей сознательной жизни, а даст Бог, и на том свете побуду с ними, чтобы около них совершенствоваться в любви.
И не перечислить всей работы, которую олень делает для ненца. Как русская корова делала и делает для крестьянина. Вся на нём работа: нелёгкая, громоздкая, сказать, что она тяжёлая, — значит ничего не сказать. Олень не только умен, он милостив, справедлив и разумен. Он мало в чём уступает человеку.
Иногда мне кажется, что олень только так выглядит: четыре ноги, прекрасные рога, глаза лучистые и добрые, а внутри, в душе, он как человек, только хороший человек, не злой, не ворчливый, не гадкий.
Союз оленя и человека — прекрасный союз. На таких союзах стоит мир. Лучший мир. Божий мир. Стараниями таких Божественных союзов сегодня мир и земля людей сохраняют ещё человеческое лицо. Их стараниями, в том числе и молитвенными, бесы ещё не бегают по земле и не едят людей в их живой плоти. Я рада, что мне пришлось жить в этом священном союзе пятнадцать лет, и я выдержала — до конца дней любила и люблю своих оленей.
Дети, если их детство проходит в тундре, очень хорошо знают, что я пишу правду. Олень в ненецкой жизни — главный. Главней его может быть только папа.
Да и то, если у папы нет оленей, он уже другой папа — беспомощный, усталый, раздражённый.
Я старый человек. И я очень хочу, чтобы олени и люди жили долго ещё вместе. Много-много лет и веков. Такие союзы не должны умирать. Они должны быть вечными.
На Большом Совете величественные рога оленя возвышались почти над всеми. Только лось, великий брат, хозяин и повелитель глухих лесов, стоявший рядом с ним, был ещё величественней, чем он. Два брата, плечо в плечо, чувствуя тепло сердец один другого, смотрели любовно на Творца.
И согласны были вместе, друг около друга, умереть за человека не раз и не два. Умирать до тех пор, пока это надо Творцу.
Надо сказать, что любые наши мысли, маленькие, как мышки, громадные и злые, как пожар, гордые и униженные, добрые и убийственные, даже наши самые крохотные намерения — все они известны Творцу, во всей своей красе или во всей своей гадости. Конечно, страстное рвение обоих братьев умереть за человека и даже не один раз — сотворило чудо. Небеса над кругом засверкали, вспыхнули золотом огня, такого прекрасного, что все находящиеся в Вечном Кругу Совета упали на колени, на копыта, на ноги — и подняв вверх голову, каждый на своём Богом данном языке, воспел Славу Творцу.
Пел и Творец… Слава Богу в вышних и человецах благоволении…

Песенка морской волны

Сямм! Сямм!
Яв’ хамбаком’,
Иду’ нябаком’.
Итя’ набтенани
Царка цачани
Неню, ненюком’
Еванзадаком’.

Сямм! Сямм!
Я волна, волна морская,
Водам всем сестра родная.
Отец мой море Карское,
И я ему — дитя родное.
Доча, доченька шальная,
И малая, и большая.


Хочу сказать, что на Большом Совете с Творцом-Отцом не только звери, птицы присутствовали, но воды, деревья, цветы, даже горы и ветры, а также морская вода, о которой написано выше.
Морская волна сидела дальше зверей, птиц и всей другой твари. Зная свой крутой нрав и характер, не всегда добрый, она старалась держать себя в руках — в законных берегах.
Когда до неё дошла очередь, она всё-таки взволновалась. Ведь ответ надо держать не перед кем-нибудь, а перед Великим. Итак, она взволновалась и так лизнула свой собственный любимый берег, что несколько тварей оказались в воде. Пришлось их быстро вытолкнуть обратно.
Что подумает Творец?! Пришлось аккуратно лавировать между тварями, чтобы поближе подойти и дать ответ достойный:
— Отец мой, море Карское, Тебе кланяющийся очень низко, меня послал ответ держать. Мы, моря, готовы ради людей на всё: кормить их вкусной рыбой и другой едой, живущей в наших недрах. Готовы, если нужно, затопить сушу по Твоему Слову.
Волна замолчала, видно поняла, что очень многословна.
Творец же ласково взболтнул её воду посохом и также ласково спросил:
— А ты сама, Морская дочь, на что готова?
Даже не задумываясь, волна тряхнула зелёной гривой своих волос и ответила:
— Я буду, Творче, ставшему на берегу в печали и в горе, душу чистить. Готова с собой унести в бездну и там похоронить всякую боль человека и его печаль.
Такая забота о человеке, конечно, пришлась по душе Творцу. Он ещё раз тронул волну, но уже рукой благословил её и отпустил с миром.
Волна отползла, как послушная добрая собака. Глаза её светились.

Песенка шустрого ручейка

Сялм! Сялм!
Неру яхаком’,
Сата яхаком’,
Яха’ нюдяком’,
Яха’ сатаком’.
Цачав мецга,
Мамав мецга.
Сялм! Сялм!

Я ручеек-колечко
в зелёных кустах.
Я шумный,
быстрый ручеёк.
Я Щучьей реки

любимый внучок.


Пока волна морская, дочь Карского моря, держала ответ, шустрый ручеёк в зелёных кустах еле сдерживал себя. Из стиха видно, что ручеёк — любимый избалованный сын своих родителей и привык быть на виду.
Как только отползла счастливая волна, любимый внучок озера Щучье не замедлил чистой струящейся водой подползти к самым ногам Творца и всем телом извился перед ним, не в состоянии сдержать наплыва чувств.
В ожидании, когда Творец обратится к нему, шустрый ручеёк обдумывал свой ответ. Он и его братья, многочисленные ручьи, горные, лесные, долинные — так все веселы и так любимы людьми!
Без них, их песенок, их радостного присутствия в мире, людям-ненцам плохо. Когда рядом оказывается чистый, звонкий ручей, люди смеются счастливо, душой добреют и лицом светлеют. Ручьи, реки — они молодцы. Они настоящие товарищи и друзья.
Творец всего Живого умилённо смотрел на гибкое, радостное, в лучах солнца блестящее, переливающееся существо — и собой гордился. Радостно осознавать себя Творцом прекрасного.
— Скажи, Дитя, как в этом мире? Хорошо ли тебе и братьям твоим?
— Творче! Отче! Таким, как мы, в Твоём мире одна радость, любовь и свобода. Мы бегаем там, где нам пути пробили Отцы, реки Большие и Малые. Нам хорошо в Твоём мире, Отче!
— Если так, то скажи мне, Чистая Струя, что готовы вы делать ради человека?
— Мы ради человека, сосудами крови на земле работаем. Там где мы пробегаем, человеку радость. Где мы пробегаем, Жизнь цветёт. Где мы пробегаем Бессмертие грядёт. Отче! Господи! Спасибо тебе!
— Другого ответа я и не ждал услышать. Будьте благословенны, ручьи, истоки, колодцы и даже лужи на лице Земли.
Ручей изогнулся в поклоне. При этом он омыл ноги Творца тёплой струёй и почувствовал такие силы от этого своего поступка, что, убегая вдаль, чувствовал себя настоящим могучим морским прибоем.

Песня горного ветра

Пэ’ мерчаком!
Пэ’ мамани,
Мань нюдяком’
Ватусялмбани
Мань вэваком!
Пэ’ цачани

Я горный ветер!
Родители мои горы.
Я их младший любимый сын.
Если я рассержусь,
Я очень плохой.


Я всю жизнь задаю себе вопрос. Где живёт ветер? Любой. Горный, северный, юго-восточный? Где они все живут? Откуда они срываются, будто собаки с цепи? Где они? Как они рождаются, внезапно появляются и так же внезапно стихают, ластятся и целуются?
Даже сейчас, когда мне много лет, я уверена, что горный ветер спит в недоступных ущельях, где никогда не ходит человек. У него есть лежанка из мягких старых облаков, которые он добыл себе с неба, когда был сильно свиреп и неуправляем ни с земли, ни с неба. Спит он на своих облаках, завернувшись в собственную бороду для тепла и для того, чтобы не улететь, сорвавшись внезапно посреди глубокого покойного сна.
Спит, храпит… и вдруг! Срывается, вскакивает, встряхивается, как собака, и начинается…
Только люди гор знают, что тогда начинается. Только тогда люди гор убеждаются, как непрочны, легки и ненадёжны их жилища-чумики. Хорошо, если земля держит людские жилища изо всех сил… а если нет?..
А если нет, я знаю, что бывает…
Несмотря на всё, что написано выше, я люблю горный ветер больше всех других ветров и верю ему, как другу и как хорошему человеку.
На Большой Совет были созваны все ветры. Они сидели так, как живут: Южный сидел, как ему положено, с юга и вёл себя совершенно спокойно, будто спал. Все другие ветры тоже не осмеливались на какие-то грубые движения. Даже трава около их ног не шевелилась. Нельзя. Присутствие Творца обязывает всех быть добрыми и покорными.
Я подозреваю, что Творец любит ветер гор. Любимый мой ветер был призван первым держать ответ перед Всевышним.
— Всевышний! Выше любых Великих Гор живущий! Ты знаешь, я люблю все твои творения, но людей особо. Когда им нужно, я землю сушу, если им нужно. Тучи соберу в стадо, и дождь упадёт на землю для них же, людей. Если нужно, эти же тучи разгоню, и Великий мой брат, Сияющий Лик Солнца, выйдет к твоим людям. Я в твоей воле и во власти твоей, Отче!
Показывая свои слова, их достоверность, горный ветер упал к стопам Творца, уменьшился, умилённый и ласковый.
— Люблю тебя! — сказал Творец.
Счастливый горный ветер утих, как ручной тигр у ног своего любимого хозяина.

Песенка цветочка Земли-матери

Я’ мамани’ нина
Хусавэй нями
Нули” мунзи илем’.
Лахана ямав
Мунзьбани цод
Нули” сяцав.

Я у матери-Земли
Дочка молчаливая,
Не злая, не ворчливая.
И хотя совсем молчу,
Всех друзей своих
И жалею, и люблю.


Действительно, молчаливее цветов на земле никого нет. Даже деревья шумят, скрипят, кусты тоже нельзя назвать очень молчаливыми, но цветы…
И если молчание — золото, то каждый крохотный цветок обладает этим великим искусством. Они мастера молчания. Маленькие творцы молчания, ибо молчать тяжелей, чем говорить.
Крохотные молчальники, они, наверное, великие молитвенники, ведь основанием молчания часто бывает молитва.
Цветы всегда смотрят вверх. Их прекрасные личики так хороши, так великолепны, что нет слов, чтобы их достойно расхвалить. Особенно на Севере. Их у нас мало, они цветут быстро, торопясь отдать всем нам свою любовь и красоту.
В пору их цветения-молодости, рано утром или, наоборот, вечером, я люблю тайком встать на колени, чтобы быть с ними наравне, и восхищённые слёзы падают из моих глаз, и не могу их остановить. Я всю жизнь хотела быть цветком. Пусть он живёт совсем недолго. Не так, как люди.
Утомительно тяжело жить с множеством грехов, болезней и страстей. А тут… всего лишь месяц жизни, но какой… Я уверена, я знаю, что за свою месячную жизнь цветы успевают излить из себя вместе с ароматом столько любви в мир людей! Столько, сколько мы, люди, не можем выжать из себя за все наши долгие годы жизни.
Увы… Увы, это так. Это правда. Мы ядовиты для этого мира. Мы опасно ядовиты. А они нет.
На Вечном Большом Совете цветы ласково и умилённо жались к ногам Творца. Некоторые сидели у него на коленях, их личики, и без того прекрасные, светились как солнышки. От их множества в мире стало светлей, а воздух золотистым.
Когда раздался голос Творца, обращённый к ним, то они закружились вокруг престола Всевышнего в танце, который нельзя сравнить ни с одним земным движением.
— Мои хорошие, единственные. Я даже не хочу и не могу призвать вас к ответу. Я вижу, знаю, уверен, что вы единственные, кто любит человека безответной любовью. Любите его. Вас ждёт за это награда наград.
Молчаливые, таинственные, великолепные цветы и цветочки, крошечные и большие, гигантские и чуть видные, в ответ на слова Творца наклонили личики в согласном молчании в сторону Всевышнего.
От этого движения стоящие на Совете, как один, почувствовали в сердцах своих желание, жертвенное согласие — умереть за человека.
И в этот момент жезл Творца покрылся живыми цветами от начала до конца.
Творец-Отче всего живого прижал к груди цветочный жезл, благословил все вокруг себя троекратным крёстным знамением.

Жалобная песня Дерева

Я’ мамани макана
Цэкчини ибеца”
Валакада ханьта”,
Цэваков ханьта.
Хусовэй мерча ладора”,
Хусавэй хад сарвона”.

У мамы Земли в тепле
Грею ножки, как в золе.
Только мёрзнет у меня
Головушка всегда.
Каждый ветер бьёт меня,
И пурга обижает меня.


Северные люди росточком как дети — маленькие люди. Под стать им и деревья, что растут на нашей земле. Они тоже маленькие, корявые. Человек бы сказал, костлявые. Глядя на них, хотя мы и сами невелики ни ростом, ни духом, у нас жалостью иной раз покрывается сердце. Как им холодно, а может, и одиноко порой! Особенно тем, кто стоит у края леса и служит Смотрящим, предупреждая леса об опасности.
Деревья — мои лучшие Друзья! Буду говорить об этом всегда, на любом совете, на любом суде. Если нужно, умру ради них и за них. Когда я кочевала, они спасали мою одинокую Душу. Многому они меня — мужеству и даже подвигу научили!
Север — место суровое. Некоторые мои друзья, ещё не став взрослыми деревьями, погибают от холода, от жестокого северного ветра, который царит на нашей земле.
Многие из них болеют годами. И лишь летом пускают свои горькие хвоинки, а на них — нежнейшие розовые цветочки. Тогда я радуюсь за них. Не только я, но и все мои сородичи.
Старые деревья мудрецы. Они настоящие мудрецы. Они врачи, они певцы. Они настоящие друзья. Когда я жила в тундре, то готова была жить под ними свою жизнь, до последней капли. На каждой стоянке чума у меня остались друзья-товарищи. Многие из них хранят мои маленькие, несерьёзные тайны.
За многих из них в зимнюю морозную стужу молюсь, как за путников, находящихся в долгом пути.
Как я могу не переживать, если я знаю целые большие леса, деревья в которых за всю мою жизнь остались маленькими, больными, не выросшими. Они остались крошечными стариками, с засохшими ветвями-руками, а порой обнажёнными больными ногами-корнями.
И всё же… всё же, они такие прекрасные весной, летом и осенью. Подобно нам, выжив в тёмные долгие зимние дни, похожие на ночи, они бывают счастливы по-своему.
На Вечном Совете стояли и такие, о которых я написала. Стояли и другие. Отцы и Столпы деревьев, те, которым не стыдно и не больно не только за свой вид, но за душу и за службу.
Отцы и Столпы упирались достойными головами, не скажу до неба, но всё же величественно держали головы, ибо ответ надо держать достойно.
Творец повернул к ним голову. Этого было достаточно, для того чтобы деревья согласно зашевелили ветвями, верхушками и даже телами. Будто ветер шелохнул их.
— Согласны! Согласны! Творче! — крикнули и большие, и малые, и совсем крохотные, и здоровые, с чистой корой, и больные, с язвами в теле, с ветвями и без них. С верхушками и безголовые.
— Согласны, умирать за человека всегда, всюду.
— Благословляю вас! Благословляю, дети мои! — громко воскликнул Творец. Ударил посохом оземь, утверждая свои слова, свою милость.
— Обещаю славу, награду и радость не только сообществу деревьев, а всей твари земной.

Песня реки Нярабе’э хадата

Нярабе’э Хадэтам’,
Хэбеде’э Хадэтам’,
Сидя парка сями,
Сидя хадесуй.
Няхати’ сырцаха’,
Илемяди’ вадецаха’.

Я, Нярабей Хадэта!
Я — священная река.
У меня два лица.
Поцарапанных лица.
Друг на друга они глядят,
О тайнах жизни говорят.


Если посмотреть от Лаборовой на запад, то глаза, а возможно и сердце, будут восхищены нездешней красотой. Вы увидите трёх Великих братьев. Легендарных братьев. Я не знаю, кем они были в дни сотворения мира. Может, титанами? Скорей всего.
Теперь же, в наши дни, они выглядят упавшими навзничь. Их могучие тела лежат на земле там, где их достал Божий гнев. А может, и Божья милость. Не знаю, не могу утверждать ни того, ни другого.
Но вот лежат три брата неподвижно, грозно, а иногда покорно и спокойно, а между ними текут три дивные сестры — три реки. Шумные, буйные красавицы. Иногда нескромные, с берегами, обвешанными кустами зелёного тальника, шумные и голосом громкие. А иногда, наоборот, совершенно тихие, плывущие, как павы.
А сколько легенд, преданий и тайн настоящих живёт в горных ущельях братьев! Сколько чистых слёз льётся по впадинам, морщинам и тальбеям вниз, там впадая в одну из сестёр, создают дивную реку — Нярабэ’э Хадэта — Красная речка.
Дело в том, что на рассвете весной и летом солнечный свет, ещё молодой розовый и уже старый — малиновый на закате, имеют свойство здесь и только здесь всякий камень на этой горе делать красным. Только эта гора отмечена особой милостью Бога — быть красной, словно она начинает заживо гореть.
Кроме того, наш великолепный храм архангела Михаила и семь часовен его архангелов вокруг него почему-то оказались построенными так, что на закате и они, и храм обливаются тем же малиновым светом и горят нездешним огнём.
Так получилось. По Божьей воле. Но получилось так, что только слепой не поверит во славу Господа на земле. И только глухой не услышит звона, льющегося с неба, когда на звоннице архангела Михаила звонят колокола. И только немой не сможет сказать устами:
— Слава Тебе, Господи! Слава Тебе!
Нярабе’э Хадэта — наша гора. Нашей семьи. Наша личная гора. Наш великан и наша гордость. Не скажу, что мы знаем на ней каждый камень, но каждый изгиб его тела нами исхожен, и на самой высокой вершине нами поставлен православный крест.
На Большом Совете Нярабэй Хадэта поклялась Богу любить нас, именно нас, собравшихся вместе сирот всех сортов. Одиноких, обиженных, обездоленных, оставшихся без родителей, а также тех, кто в жизни не нашёл ни уюта, ни приюта.
Он обещал Богу быть с нами и с теми, кто в городке «Земля Надежды» останется последним, верным… и обнимет, обливая слезами, стопы грядущего Христа.

Слово
озера Хара-то


Хибя ехэра?
Сими ехэра.
Мань царка том’,
Мань Хара-том’.
Цуво” цабтавы,
Цуво ’’табадавы.

Кто не знает меня?
Кто не слышал меня?
Моё имя Хара-то.
Богом я поставлена
Им же и наказана
Всех людей кормить.



Озеро Хара-то, милая кормилица! Я знаю, что на Руси у детей были кормилицы, не мамы, а именно кормилицы. Так вот озеро Хара-то — кормилица многих, многих поколений ненцев, выросших около неё, на её берегах.
Если представить себе картину, пусть даже немного странную, то она будет выглядеть так.
Озеро старое, великое, чуть ли не дряхлое, не в смысле своего вида, а возраста. Озеро на самом деле округлое, чуть вытянутое в сторону Нярабэй Хадэты.
И вижу я эту странную картину. Всегда вижу, когда думаю о Хара-то. Вижу множество младенцев. Они лежат или полулежат на своих животах на мшистых берегах озера вкруговую и сосут молоко у матери озера, как это делают младенцы у матерей.
Озеро ласково трогает их волной, качает и насыщает своих людей-детей. И уже не одно тысячелетие. Оно нам всем мама. Я вижу саму себя маленькую, почти всегда, честно говоря, голодную. Среди этих детей вижу и себя. И низко, даже нижайше кланяюсь моей кормилице, маме-озеру Хара-то. Прошу у неё прощения, если кто обидел её словом, делом или помышлением.
Прошу за всех, кто это не умеет, не понимает, за отцов, за дедов, за всех живых и умерших уже давно. Прости нас, родная кормилица, нас своим молоком вскормившая. Берега твои для нас священны, воды твои чисты как источники, как святая вода в день 19 января, в день крещения Господня.
Волна твоя игрива и всегда права. Никогда, никогда не прокляла тебя, даже в худшие годы своей жизни, когда мне пытались доказать, что леса и берега твои полны нечистой силы, что волна твоя опоганена жизнями людей, и рот твой полон человеческой крови. Никому не верь, кормилица-мама.
Люди сами жестоко бывают неправы. Они любят судить других, но не себя.
На Совете Великом кормилица — озеро Хара-то, тогда ещё молодое, с голубой волной, с золотыми берегами, было прекрасно. Оно открыто и смело смотрело в глаза Творца своего. Ведь оно было молодо, сильно, полно радужных надежд и уверено в своих возможностях.
Открытый смелый взгляд — ведь это не вызов, не гордыня. Творец всего живого и радостного ласково, как только может он, спросил у неё:
— А ты, прекрасная Вода, чистое вместилище и надежда. Ты готова к жертвам, к работе и даже к смерти ради людей?
— Да, мой Творче! Я готова и многие мои сёстры. Мы все готовы к долгой, нелёгкой к жертвенной работе, ради тех, кого ты любим.
— Знаю, Чистая Вода. Ответ твой не только слышу. Знаю. Благословляю и тебя, и всех твоих великих сестёр.
Озеро схлынуло обратно между тварей аккуратно и бережно. Оно знало, все, кто тут стоит, сидит, лежит, ползёт, — они все готовы умереть, много раз умереть ради тех, кого так сильно любит Он.

Хвастливая песня северного ветра

Пэ мерчахав
Мань папаков
Хумбаси мэ’!
Ныхым’ мэтахав,
Вэвам’ мэтахав,
Цэрм’ тэтакоко
Пыхыдами ти!

Мой меньший брат,
Весёлый горный ветер!
Ему не верьте,
Врёт он всё.
Если кто силён, так это я!
Если кто сердит, я. Я!
Если кто богат, то это я!


Ох уж этот северный ветер! Мы, жители Лаборовой, так хорошо его знаем, что уж лучше бы не знали совсем.
Только он может дуть десять дней без отдыха. Дуть беспощадно и жестоко. И тогда держись, человек, дрожи, собачий хвост. Многих из нас северный ветер съел под его вой, многие остались в земле.
Но нам ли его судить? Нам ли, людям, проявлять недовольство и страх? Всё, что сделано Творцом, всё во благо нам сотворено, задумано и исполнено.
Старинное ненецкое предание говорит: «Север и Юг поссорились из-за женщины. Любимой дочери Нэрм Хора Иры, и с тех пор нет между ними мира. Нет мира и на земле. Мёрзнут и даже погибают люди. Нет мира. Со времён сотворения мира нет большого мира. Поэтому я думаю, что Творец не раз и не два, не осознаваемо для нас, собирает всех на Совет и просит мира от всех.
На этом Совете северный ветер, боюсь, вёл себя не очень почтительно, и поэтому Творец, нечасто поднимающий свой жезл-посох, поднял его высоко над собой.
От этого движения северный ветер упал к его ногам и стал ластиться, как собачонка. Не скоро опустил Творец свой жезл. А когда Он стал говорить, то советующиеся убедились: не всегда голос Творца тих и спокоен.
Страшно это писать, а ещё страшней понимать, Бог во гневе… он праведен. Северный ветер заслуживал быть побитым. Но опять же мы, твари, ради которых все принимают смерть, должны не судить, а молчать.
— Стихия злая и недобрая, именем Господа вашего Иисуса Христа, Сына Моего, призываю тебя смиряться и покоряться чаще, чем злиться и свирепствовать. Иначе будешь подлежать не Совету, а Суду.
Стихия злая и недобрая согнулась в спине, насколько ей позволило тело упругое. Творец положил ей на голову жезл, и голова склонилась так низко, что чуть не хрустнула спина у гордеца. Согнутым, скрюченным от боли, а может, и позора, ветер-гордец отходил всё дальше от Вечного Круга, пока не скрылся из виду.

Песенка реки Щучьей

Царка При-яха
Цабцата нюмми
Царка При-то
Мань цачами.
Мань хэбидям.
Я’ вэ’яцэ

Мань манзрам!

Люди зовут меня
Щучьей рекой,
Не только великой,
Но и святой.
Кровью Земли,
Силой Земли
Работаю я!


Каждая, даже самая малая, земля имеет у себя на теле главную и родную реку. На нашей земле это река Щучья. Она, конечно, проходит и по другим землям, и другие могут и имеют право назвать её родной, но нам, живущим тут, кажется, что она наша и только наша. Живая, милая, родная. Многие из нас тут выросли и даже успели постареть, а она всё такая же молодая, бурная весной, высохшая и жалкая летом. Но мы любим её всякую, как любят маму всякую.
Она кровь нашей родной тундры. Главная кровеносная река. Она наполняет рыбой все наши озёра, старицы, близкие и дальние озёра. Все они связаны с ней или друг с другом. Мы даже уверены, что ни одно озеро в Байдарацкой тундре не автономно, а связано сетью извилистых речек, зелёных и прозрачных, с другими озёрами. Наше убеждение крепко. Как в едином теле сосуды едины, так и в нашей земле.
Наша земля уникальна этим. Наши озёра — братья, сёстры, союзники. Они вместе. Они дружат друг с другом, их воды и рыбы ходят друг к другу в гости. Озёра даже любят друг друга, некоторые, я думаю, женаты не одно тысячелетие. Веками знают друг друга, уважают и знают истории жизни, ибо и озёра, как и люди, имеют свои души, свои традиции, свои радости и беды.
Многие озёра братья друг другу. Их берега полны следов милой жизни. Когда ходишь по земле, читаешь её трагедию, как книгу. Страницу за страницей. Всё меньше на берегах нашей родной реки и озёр чумов. Нет ни смеха детей, ни лая собак, ни говора мужчин, ни быстрых речей женщин. Берега нашей любимой реки и озёр пустеют, сиротеют. Озёра плачут, реки тоскуют, речки погибают. Озёра потеряли своих хозяев.
Тоска и молчание поселились в сопках. Огневища не греют грудь родной земли. Многие чумы упали и не встают.
Но мы, оставшиеся, стараемся изо всех сил. Любить, создавать, поднимать…
На Совете река Щучья обещала Творцу служить людям до последней капли воды. Всех поить, кормить, обеспечить едой и водой. Тем более ненцы нежадные люди, они всегда довольны тем, что есть.
Впервые Творец вздохнул печально. Многие знания умножают печаль и рождают скорбь. Всё, что пишу теперь, Творец знал, знает и будет знать.
Впервые Он высоко поднял жезл и широким крёстным знамением осенил нашу родную тундру, и поэтому, она, наверное, ещё не погибла духом, не спилась и не сгинула…

Песня обиженного, униженного Палчи-юн

Мань мэта нюмми
Мэта сейхана
Ни хабикабтю.
Пальчи-юнцэ
Симми пэрчаты”,
Ненэчаи” ню цорта халэду’
Цабтиесьтаки», пальчиесьтакы”?

Мне дали имя странное,
Позорное, постыдное.
Нелегко по жизни
Мне его нести.
Будто рыба моя,
В сети к людям идущая,
И гнилая, и вонючая.


Я понимаю обиду нашего доброго, спокойного озера Палчи-юн. Имя действительно неважное. Тот, кто давал это имя, тоже был прав: все помойки, нечистоты от жизни наверху, с высокого берега Лаборовой, обильно, уже не первый век льются и текут вниз, и с этим никто ничего сделать не может. Так поставлена земля. И только хочется воскликнуть:
— И последние будут первыми, а первые — последними!..
Спасибо Господу, что в последние десятилетия обрыв, состоявший некогда из сыпучего песка, перестал течь вниз и страшное движение живой земли вниз, как в ад, прекратилось. Весь склон зарос удивительно быстро и крепко коричневой ольхой. Ольха схватила падающую землю своими крепкими корнями и тем самым спасла от гибели неминуемой.
Право озеро Палчи-юн и про свою рыбу. Как любим мы поставить сеть на ней ранней весной, как только уйдёт лёд. Сверху стоишь и видно, как рыба попала в сеть, и даже можно узнать какая. Рыба действительно вкусная, сладкая, но, конечно же, не вонючая и не гнилая.
Мы всей семьёй, и не только мы, но и все, кто весной ловит рыбу, скажут правду — у Палчи-юна вкусная рыба. Первая рыба, классная рыба. Чтобы как-то загладить большую людскую вину за негодное имя, хочу утешить родное озеро. Я люблю стоять около его воды, когда мне грустно или плохо. И поэтому хочу утешить его: ведь не важно, как звучит твоё имя, важно, что у тебя, Палчи-юн, душа золотая, вода чистая, а берега утешительно красивы.
Кроме того, обещаю тебе, серьёзно обещаю, как только наступит Царство небесное, лично я дам тебе другое имя. Найду самые прекрасные, чистые, золотые, небесно-синие слова. За твою рыбу, за твою воду, за твою заботливую и добрую волну. За твой тихий нрав и доброе сердце.
Ты жила с нами и никого не обидела. Прости за выражение — твоя волна ни одного из нас не проглотила. Спасибо тебе. И не переживай за имя… и последние будут первыми…
На Совете Палчи-юн, стыдясь себя, своего имени, видно, а может, и судьбы своей, вообще лежала тихо, прижавшись к земле, как какая-то лужа.
Творец Всего Сущего ласково и нежно тронул её волну. Она лизнула посох Бога, и жезл Творца заплакал как живой. Слёзы струёй брызнули из него, намочили грудь Творца и тут же упали в круг алмазами.
— Обиженная и униженная… Помни, дни наступят, когда последние станут первыми. Знай об этом. Не лей напрасно алмазы слёз. Благословляю тебя, добрая душа!
Так и хочется сказать нашему озеру: «Говорила я тебе. Говорила… я, простая женщина, простой человек, время придёт, и твоё позорное имя воздаст тебе славу. И поэтому живи спокойно и радостно, имея тайное знание о том, что последние будут первыми, а первые последними».

Песенка озера Харалянзе, из которого люди веками пили и пьют воду

Цани торова, цачакые!
Мань Харалянзе’эям!
Ирината, хаданата
Невхы нермя ’тоям’,
Тедахав’ Вэсэймам,
Цока ненэчам’ цавлам’,
Цока цачакиым ’идлабтам’.

Здравствуйте, добрые дети!
Меня зовут Харалянзе.
Ваших бабушек и дедушек
Добрый друг, не враг.
Много я людей напоил,
Ещё больше накормил,
Так устал — я долго жил.


Как мне легко писать о родном озере с другой стороны посёлка! Постараюсь, чтобы ни одна чёрная мысль, ни одно нерадостное слово не вырвалось из моей души, когда буду говорить о его жизни.
Озеро зовётся Харалянзе’э потому, что оно такое извилистое, состоящее как бы из отдельных небольших озёр, но соединённых между собой тонкими чистыми ручьями. Так и просится сравнение — эта озеро как многокомнатная квартира.
Харалянзе’э — одна из Великих кормилиц. На нашей земле таких больших озёр несколько. Они живут кто на севере, кто на юге, кто на западе.
Везде, где собираются люди чумами, Богом поставлены кормилицы-озера. Кормить людей — их цель, их обязанность и заслуга. За это они будут судимы или, наоборот, возвеличены.
Есть озёра, которые по своей воле не погубили ни одну душу. Харалянзе’э одно из них.
Только Господь сам знает, сколько чумов, людей, собак жило на берегах, устроенных для хорошей сытной жизни. Даже я ребёнком ещё помню, что чумы стояли так часто, что их утренние дымки соединялись в одно согласное облако.
Теперь этого нет. Но я обещала не писать о плохом и слово сдержу. Только хвалу, только хорошее, только радостное о своём милом озере. Озере жизни. О светлой достойной личности. О безобидной Божьей твари.
Как-то Зоя Павловна, моя сестра, когда ещё только вернулась в наш посёлок, пришла сильно удивлённая и говорит:
— Сон увидела странный. На берегу нашего озера по золотому песку ходит много жёлтеньких цыплят, и на шее у каждого христианские крестики болтаются.
Какой прекрасный сон — мы поудивлялись вместе и до сих пор не перестаём удивляться. Когда она видела сон, у нас не было в семье ни одного ребёнка, а теперь этих «цыплят» с крестиками на шее сами точно не знаем сколько… И когда летом в солнечный день они купаются на берегу, загорают на золотистом песке, мы удивляемся ещё больше. Так вот же они, цыплята, с крестиками на шее. Воистину великие пути Господни неисповедимы.
На Большом Совете всякой твари светлое, синее, доброе озеро лежало в ряду Великих кормилиц. Они касались друг друга своими берегами, как бы сливаясь в одно необъятное озеро. Но это было не так. Рано им сливаться. Каждый уйдёт на своё место, на свой пост, к своим родным людям.
Вы удивитесь, дети и люди! Творец-Отец-Бог медленно опустился к волне, синей, чистой, ароматной и впервые за долгие часы Совета омыл своё лицо, обмакнув широкие ладони в воде нашего озера Харалянзе’э. Взял пригоршню живой воды и поцеловал её в обе щеки и так же тихо, бережно отпустил к маме, к воде.
Вот так. Такое озеро живёт с нами рядом. Оно поит нас, кормит, жалеет, купает святой своей водой, освящает наши помыслы, дела и поступки.
Мы, лаборовчане, богатые и счастливые люди. Рядом с нами Святое озеро живёт.

Озеро Щучье поёт

Царка При-тоцэ
Симми пэрчаты”.
Ненэча” ню”
Я’ тяханя’
Симми вадечаты”,
Симми пилючаты”.

Озером Большое Щучье
Все люди зовут меня.
Слава обо мне дурная
Ходит впереди меня.
Говорят, меня боятся,
Всех пугает глубина.

Я знаю, как «поёт» озеро Щучье. Слышала один раз, но запомнила на всю жизнь. Бывает, сядет старый подвыпивший ненец, может, одинокий, больной, заживо людьми забытый, плохо одетый, голодный, — и не поёт, а воет. Невольно слушая его песню, утвердишься в мысли, что мы, твари Божьи, все братья. Наш общий плач — похож на вой.
Этот вой тёмной ночью, страшной ночью слышала я, лёжа одна в чуме. Озеро Щучье одновременно плакало, выло и грозило. Кто живёт с природой рядом, лицом к лицу, тот знает, что она, природа, тоже умеет и плакать, и петь. Ей присуще всё, что присуще человеку.
У ненцев есть легенда о гневе Божьем. Оттого, что люди не верят ни в Бога, ни в Его дела, происходящие в мире зримо, тяжело мне об этом писать. И потому не буду вдаваться в суть легенды. Пусть это останется моим знанием и моим достоянием.
Достаточно того, что я знаю, отчего воет озеро Щучье, старший брат озёр, живущих на спинном хребте Полярного Урала. Там, где по логике людской, не должно быть никаких озёр. А пути Господни неисповедимы, а дела Его для нашего скудного разума неразрешимы и понятию недоступны.
Когда вспоминаю об озере Щучье, вспоминаю другое. Старого, обезображенного, нищего, обезноженного ненца. Как его зовут — не важно и никому знать не нужно. Покинутый, забытый, одним словом, — поселковские собаки жили у своих хозяев лучше, чем этот несчастный и бездомный.
Мы детьми сделали из того, что имели, ему убежище-чумик. Кто-то из детей постарше утром разжигал огонь и кипятил ему чайник. Потом мы с мужем заботились о том, чтобы он попил утренний чай, но не об этом речь.
Почти каждую ночь из его убогого жилища раздавались и стон, и плач, и вой — всё вместе. Слышать это было невыносимо. И тогда, и сейчас, по прошествии многих лет, я слышу всё это душой, и хоть сама вой.
Почему, почему мы, люди, Божие творения, довели себя до этого состояния — до звериного — воем… Не плачем, а воем. Может, оттого, что нет в наших воях покаяния, смирения, самоукорения, а одна злость, осуждение, отчаяние?!
В последние дни жизни вши ходили по старику. Мы боялись их и всё равно пытались обиходить несчастного. Напрасно всё было. Особенно напившись после пенсии — он выл так, что хоть святых выноси.
Я не хотела писать про старика. Хотела написать про озеро Щучье. Но чувствую, что мои воспоминания об убогом ненце и о знаменитом озере связаны. Они родственны. Оба воющих убого одиноки. В их плаче нет надежды, бессмысленная угроза. Кому?!
Пока писала, сама поняла, почему мы воем, а не плачем. Плач человека отраден, он как небесный дождь. Он молитва. Мы не к тому плачем. Мы плачем для себя.
А надо плакать Ему, Богу. Надо Его ждать. Надо Его любить.
Трагедию озера Щучье я знаю и понимаю, но не понимаю, почему оно, являясь христианским созданием, до сих пор воет, а не плачет.
Впрочем, это не моё дело. Бог всё знает сам. На Совете подтвердились мои слова. Творец, угрожая неспокойному горному озеру, упоённому собственной гибельной глубиной, чуть не разбил ему все его гордые, удивительные берега. Земля всколыхнулась под Советом, угрожая провалиться в ад… Но промелькнул миг, и всё стало на свои места.
Ибо гнев Его на мгновение — и на всю жизнь благоволение… Может, немножко не так сказано, но ведь это не важно.

Песня Саурея, самой высокой горы Полярного Урала

Манда ’’манзяты”
Царка Саурей
Няхарта нинарта.
Вэвако цэвада,
Хэбидя цэвада
Тире минарта,
Таси ’сырта.

Говорят говорящие,
У старика Саурея
Три колена скользящие,
А голова его седая
Носит вечно облака,
Вниз взирая свысока.


Как только я стала понимать что-то в жизни, слово Саурей мне говорит о многом. В детстве мы жили несколько лет недалеко от этой горы на реке Щучьей в таком маленьком бедненьком чуме, что не стоит на этом останавливаться.
Речь о другом. Крутая, высокая, величественная гора нависала над нашими жилищами, как некий таинственный гигант. И если человеческий взгляд обладает свойством подтягивать к себе интересующий его объект, то я могу смело сказать, что не раз я видела могучую грудь Саурея так близко, что в памяти сохранились, как на фото, особые камни, впадины, ущелья.
Я знаю, что на вершине Саурея в той стороне, что повёрнута к ночи, есть скользкий чёрный камень. Камень Казни. Здесь герои эпических песен приводили в исполнение приговоры над своими врагами. И эта сторона тела Саурея вся усеяна костями тех, кто не очень хорошо вёл себя в жизни.
Знаю также, что сама вершина в теле имеет много черепов оленей, других животных и, конечно, человеческие. Их там больше, чем других черепов.
Кто-то скажет, что гора, её могучее тело, как бы посередине, по центру разделена на два мира, отличающихся друг от друга, как чёрное и белое, как Добро и Зло, как Жизнь и Смерть.
На солнечной стороне тела на трёх больших коленях всегда, извечно становились чумами люди разных племён. Особенно те, кто не хотел вступать в небольшие земные войны внизу. Те, кто хотел мира, растил детей, вовремя хоронил стариков, крепко спал, не страдал напрасными страстями.
На этой стороне Саурея всегда было сильное солнце, сильная жизнь, и сильные люди проживали свои жизни славно. Если вглядеться в теперешнее тело Саурея с этой стороны, можно найти много предметов, которые будут говорить о разумной и мирной жизни.
Вторая сторона не такая. Там, вдоль всего тела Саурея, как открытая рана, как незаживающий кровоточащий шрам, есть длинный тальбей. Голова его кончается далеко вверх, упирается и теряется в облаках. На этом тальбее много повешано людей вниз головой, одна нога закреплена на другом обрывистом скалистом склоне моржовыми верёвками, а вторая на противоположной стороне. Человек, подвергнутый такой казни, висел так до тех пор, пока его суставы были в состоянии его держать, а потом падал вниз… На угрюмом дне, не освещаемом солнцем, много костей. Упаси Господи, спаси и помилуй нас. Нас и наших предков. Иных погибающих, правда, спасала Яминя. Её ангелы снимали ещё живого человека или ловили падающего, и в своём земляном чумике, в лоне земли, Яминя лечила своих сыновей. Виноватых и не очень. Грешных и святых. Иных буквально собирала по косточкам, которых приносили служащие ей со дна ада тальбея — Ангелы.
На Совете Саурей задолго до ответа рыдал. Глухие его стоны, сдерживаемые от душевных страданий, раздавались давно. Но Господь-Творец хотел, видимо, дать возможность поплакать. Ведь Саурей плакал не о себе. Он плакал, потому что устал от собственной гордыни, собственного греха, а также множества грехов, смертей и кровей, которыми заполнилось его нутро — его душа.
Наконец Творец Всего Сущего посмотрел на рыдающего, и вся тварь воочию убедилась — нет невозможного для Бога. Вершина Саурея вздрогнула. Тело его сотряслось, камни попадали вниз, но самое главное, вершина медленно-медленно скатилась на грудь. В покаянии и безмолвной мольбе.
— Уже недолго… Уже недолго, — говорил про себя Творец так тихо, что даже ближайшие к нему, подавленные увиденным твари не слышали великих, желанных слов о грядущем…

Песня Ямини

Нари маньзван Яминя-Пухучаком!
Ноб та манэч тамна пирибтяком’,
Я ’ненэчаи мань неняком’.
Нув Вэсаку ельче сяндаком’,
Я’ сей мюня, я’ мяни мюня
                    набцаквата, не паранодаком!

Если сказать, я Яминя-старушка,
Если посмотреть, я ещё молодушка.
Всём людям земли я мамушка,
Отца-Творца дочь послушная,
В сердце земли в чумике живущая.
А вообще-то я царица Вездесущая!


Яминя-бабушка — мать всех ненцев, живёт глубоко в земле. Она хорошая мама, заботится обо всех ненцах — и плохих, и хороших. Ведь настоящие мамы никогда не делят своих детей: эти плохие, а эти хорошие.
У всех других наций и народностей глубоко в земле есть такие же мамы, как Яминя у ненцев, только одни знают об этом, а другие нет. У ханты, например, такая мама называется Золотой Бабой. У наших отцов и дедов, по их словам, Яминя не золотая, простая, с белыми, белее снега волосами.
В каждом ненецком чуме, богатом или бедном, у Ямини живут её дочери — куклы Мяд-Пухучи — маленькие, великие старушки, возраст которых уже нельзя измерить человеческими годами, временем. У них уже нет возраста, так его понимают люди. Они уже вечные.
Каждая ненецкая семья передаёт из поколения в поколение дочерей Ямини как хозяек чума, как Богинь, берегущих мир в семье, радость семьи, её покой, её силу, её реальное присутствие в мире.
Войдя в человеческое жилище, их можно даже не заметить. Они сидят в тёмных уголках, на подушках, которые редко выставляются напоказ. Их, Великих дочерей Ямини, хозяйки-женщины берегут от глаза недоброго, от слова обидного, от общения ненужного. Кажется, что их вообще нет. Так они живут утаенно, и сами они любят утаенность, как их мать Яминя. Ведь земля — не что иное, как гигантский чум, в котором уместились люди одного рода — рода Бога. Их никогда никому не показывают. Женщина каждого поколения шьёт ей ягушку и, опять же потаённо и тихо, один на один с Мяд-Пухуча, накидывает ей на плечи свой подарок — платок, ягушку и украшения, бусы, серьги и пояс. Но об этом знают только они, две женщины: Вечная и мать, хозяйка и женщина, сидящая и работающая у огня в это поколение. Она уйдёт, её заменит другая. Таков ход и течение жизни. И только одни Бог знает, когда и зачем собираются вместе всё дочери Ямини у своей матери в её чуме, в лоне земли. О чём они говорят, что решают, о чём советуются с матерью, тоже знает об этом только Великий Творец.
На Вечном Совете Великая Яминя не присутствовала явно. Только её тень, похожая на серый туман осени, чуть присела у края Вечного круга. Всё твари — земные, небесные, водные, околоводные, лесные и горные, — всё оглянулись на тень, и хотя её никто не видел глазами, всё до единого, до малого и ничтожного, склонили головы на грудь. Не всём суждено видеть незримое, страшное и Святое. И только Господь-Отче взглянул на неё и, увидев её ответ, одному ему понятный, тяжело, почти по-человечески, вздохнул.

Песенка сердитой зубастой щуки

Сяторе’э при, хэбедяко при.
Тивни сяклы”, мэевна сяклы”.
То’ сей ’мюна, то’ сензя мюна,
Ид таси’мана, иди тюу’мна,
Пилютами яцгу, я’амнами яцгу.
Ян тедарихыв, пон ’тарем ’цэцгу.

Кусучая, ползучая я, как змея.
Зубастая сердитая щука я.
В сердцах озёр и в душах их,
В верхних водах и в низах
Нет равных мне. Я царь!
Так сейчас, так было встарь.


Совсем тихо, чтобы меня не услышали другие люди, хочу сказать о щуке зубастой, злой и сердитой, хорошие, тёплые слова. Справедливые слова. Я очень хорошо помню, что в детстве, в годы голода, от бедности, она, щука, лично спасла меня и не только меня, а множество людей, детей, собак.
И если возможен такой поступок, хочу низко поклониться ей. И забыть всё плохое, что я услышала, слышу и ещё буду слышать о ней, дорогой, бесценной щуке.
Сказать плохое про человека, про друга, про щуку очень легко. Многие языки человеческие так научились искусству клеветы и плохоговорения, что только и слышишь суд, осуждение и, конечно, приговор.
Щука — помощница всем: людям, собакам, богатым, бедным, нищим. Весной, как только берег озера или реки освободится ото льда, даже самые богатые, тщеславные и фактически сытые — все торопятся на берег. Все забывают, что щука плохая, грешная, зубастая, опасная.
Многие ненцы и ханты часто припоминают ей, что в Большой войне, в которой были замешаны все твари, щука воевала на стороне злых сил. Но я помню, когда мы, голодные, ели горячие куски щуки и пили сладкую уху, мы все почему-то забывали о том, где и как щука воевала. Может, мы были неправы, может, не стоило её есть? Но я до сих пор люблю щуку. Думаю, что все твари, воевавшие на стороне зла, давно уже наказаны, и Бог лишний раз не напоминает им об этом.
Хочу добавить, что люблю щуку! Не за её мясо, а за её подвиг. Жертвенный подвиг, который она совершает до сих пор. Я научила всю мою семью если не любить её, то хоть уважать. Хочу, чтобы мои дети, подобно мне, ждали у весеннего берега щуку как Небесную Манну.
На Большом Совете, зная к себе отношение людей и других тварей, щука лежала на сухой земле, приоткрыв зубастую пасть. Она никому этим не угрожала. Просто ей не хватало воздуха. И всё же щука лежала тихо. Ощущение непонятной вины тяжко давило её всегда. И сейчас, она иногда царицей своей вольной плавала в своих верхних и нижних водах, и от неё шарахались все, как от прокажённой…
Творец при виде её чуть было приподнял свой посох, но тут же спокойно опустил. От лежащей в страдании твари исходило покаяние и смирение. Приоткрытые зубы и пасть не угрожали, как казалось, а хотели сказать совсем о другом. То, что услышал только Он, Отец всего живого, знающий о своих сыновьях всё, и бывшее, и сущее, и грядущее.
— Ради бедных и нищих, ради голодных и больных, Творче, умираю и дальше готова умирать, прости меня, Отче.
Щука уронила свою голову на горячую землю, и тело её, от большой головы до хвоста, вздрогнуло от боли, которую знал, понимал и принял только Творец.

Слово сказал озеро Тыя-то

Царка некав, хэбедя При-то,
Нюдя неняв, Е-пою-то.
Цари маньзван, нюмми Тыя-то.
Сензяков сибя, идечами сюлна
Мерча пирибтяку” хацидарев мална”,
Сими хокабтамба сецгадарев тайна.

Старший мой брат — озеро Щучье.
Младшая сестрёнка Е-пой-то.
Я же весёлый брат Тыя-то!
Моя душа легка, вода моя чиста.
Девушка-ветер в меня влюблена.
Меня завлекая, поёт как струна.


На земле есть, были и, наверное, будут места, где сам Господь любит бывать. Я не говорю уж о Его Ангелах, посещающих землю каждый день и зимой, и летом. Особенно по утрам, когда тишина, и люди почти все спят, Ангелы Неба бывают тут, на нашей земле. Своими молитвами, крыльями они очищают духовную пыль и грязь, как бы подметая землю. Снова чиста наша земля, как комната, в которой только что подмели и помыли пол, вытерли пыль.
Озеро Малое Щучье любимец не только людей, но, опять же говорю, Ангелов. На его склонах, на розовых выступах скал, по утрам и на закате, стоят Ангелы Божьи и, глядя вокруг себя, молятся, молятся и поют. Их песни слышно чуткой ночью, белые ночи над любимым озером полны дивных песен. Сначала Ангелы, касаясь своими крыльями, омочив их в чистейшей воде, освящают саму воду озера, а также его нутро.
В этом озере не живёт ни одно нечистое существо, ни единый бес тут не хозяин.
Я жила там с людьми, которых любила и уважала. Мы ставили свои чумы рядом с волной озера и никогда не боялись, что внезапная вода поглотит наши жилища и нас самих. Вода в озере милосердна, она ни с кем не поступила плохо. Вода в озере Малое Щучье чиста и сладка, как Божья слеза, а рыба её несравнима ни с какой другой. Кроме того, я помню, что именно на берегу этого озера, несмотря на то что мы жили радостно и дружно, меня впервые посетила блаженная мысль о монашестве как о спасении.
Дело в том, что оба берега озера притягивают душу и зовут человека, как путника, усталого и голодного. Если берега, утёсы и скалы озера Большое Щучье зубчаты и страшны, вызывают содрогание и ужас в душе, то тут наоборот. Тут хочется уйти в монахи не оттого, что мир вокруг ужасен и опасен, а наоборот, оттого, что он Божественен и прекрасен, и хочется быть монахом, таким же чистым и мужественным, чтобы мир от тебя не стал хуже и пакостней, а чище и добрей. Для этого на озере Малое Щучье есть всё: близкое присутствие небес, синих туманов, облаков и дыхание Бога, есть пещеры. На склоне, особенно по правой стороне, весь берег в потаённых, уютных пещерках. Я была в одной. Луч солнца, случайно зашедший за мной, светил там как свечечка, освещая дивный угол, как неугасимая лампадка, я там чуть душу не оставила. Даже сейчас я уверена, какая-то часть моей души осталась там и молится за меня, моих близких, живых и умерших.
Всё это я написала для того, чтобы сказать, что озеро Малое Щучье — любимое озеро, не только моё, а всех ненцев. Только иные из них не могут объяснить, почему так хорошо им рядом, как в церкви иной — зайдёшь, и так хорошо становится на душе, будто Бог тебя поцеловал.
Озеро Малое Щучье как живая малая церковь. Когда Христос придёт, так оно и будет. Его старший брат, озеро Большое Щучье, будет адом, а Малое — церковью, в которой Ангелы будут служить вечную славу Сыну Бога и тем людям, которые полюбили эту малую церковь, когда она ещё была на земле простым озером. Так будет во славу Господа грядущего.
На Совете лицо Творца при виде озера Малое Щучье, и без того светящееся, так озарилось, что солнце земное поблекло над кругом, где сидели твари, а близкое небо наполнилось сонмом Ангелов, поющих славу Богу-Отцу. Они спускались не только с неба, а и выходили из чистых вод озера, и, соединившись, земное и небесное наполнило всё вокруг себя торжествующей радостью. Все твари на миг забыли о том, что они неравны. Многие не братья по Добру, а враги по Злу, что питаются кровью и телом братьев своих, неожиданно для себя запели Гимн Любви, который ещё на земле не звучал дотоле. Разве что раньше, в далёком, незабываемом Раю. Творец всего живого плакал, а твари пели всеобщий Гимн Любви.

Песня огня, песня Любви

Пых-пых-пых
Хэбедя, хэбедя Тум!
Несями-небями Нум’,
Сава им мэчь идём’.
Я’ нина пон идём!
Ненэча’ нюм’ сяцав,
Сэхэн’ цамгэ митав?

Пых-пых-пых!
Я Священный и Святой Огонь!
Мне мать и отец — Бог.
Я мирно на земле живу,
Человека ни съем, ни сожгу.
Я его как ребёнка люблю.
Беде не отдам, сберегу.


Огонь, которым мы пользуемся, особенно тот, что всё ещё горит в чумах и по утрам не включается через выключатель на стене, а возрождается женщиной-матерью, женой, родом из чрева земли. Отец или мать его горит перед Яминей, освещая колени, руки и лицо и согревая её.
Второй его родитель живёт на небе. Это тот огонь, что придёт судить живых и мёртвых. Тот огонь, что будет служить орудием гнева и суда.
Сыны огня под разными именами живут и работают на земле. Их много. Одни — друзья человеку, другие — его враги. О них не стоит много говорить. Я люблю тот огонь, с которым я прожила лучшую половину своей жизни в тундре. О нём и буду писать, вспоминать о нём и восхвалять его.
Как я люблю огонь, который живёт в чуме! Моего чума давно нет на земле, но он есть на небе. И после смерти я проживу в моём милом чуме, родном и близком, достаточно времени, чтобы согреться в нём у огня своего. На земле очень холодно. Сдержанный, чистый, достойный. Задумчиво-радостный. Золотой и мудрый. Сколько хороших мыслей родилось около него! Сколько достойных поступков совершено рядом с ним! Сколько замерзающих душой и телом мы согрели вместе с ним! Сколько пережили студёных, холодных дней и ночей.
Там, где горел мой друг, нет погубленных душ. Там, где горел мой родовой огонь, нет сожжённой дотла земли. А за последние два десятилетия мой родовой огонь, огонь рода Неркаги, пригрел, согрел около себя много осиротевших людей. Это и дети, и взрослые, одинокие, обиженные, обездоленные. И даже заблудшие.
У нас есть ненец Уголёк. Имя, конечно, у него другое, но оно в его жизни ничего не значит. А вот Уголёк… это имя. Наш Уголёк всеми любим и уважаем. Он сирота отроду. Наш Уголёк топит все главные печи в нашем православном городке-Китеже. Так называют его некоторые туристы-паломники. Главные печи — это печи в церкви, столовой и школах.
Уголёк стал человеком. Верующим, непьющим и, наверное, счастливым. Я горжусь своим огнём, огнём рода Неркаги, рода Негнущихся. Есть огни, которые по желанию нашего врага должны были потухнуть на земле, а значит, и на небе. Но ему сделать это не удалось. И не удастся, потому что у огня Неркаги сам Спаситель грядущий погрел руки и умыл его пламенем своё лицо. Ненцы иногда умывают своё лицо горящим огнём. Спаситель сделал так же. И наш огонь стал Его огнём.
И поэтому маленький, чёрный как уголь, Уголёк, топящий наши главные печи в православном городке, — Великий человек. Человек огня.
На Вечном Совете огонь рода Неркаги горел спокойно. Не махал налево и направо языками пламени, как рукавами одежды. Он стоял смиренно, величественно. Можно было подумать, что он знал о своих достоинствах, а также о грядущей милости грядущего Спасителя. Ведь греть замерзающие на ветру жизни человеческие души — труд, достойный милости.
Великий Творец ещё раз протянул Свои ладони и, зачерпнув пригоршню огня, снова умыл им руки и лицо Своё. Так он благословил огонь нашего общего христианского рода. Уже не рода Неркаги, а рода Христа, Сына Своего.

Песня Великой глубокой воды

Сялм, сялм, сялм!
Небяв, нисяв Нум!
Я’ нина мэевна Нудм’.
Я’пеля, цылнани ца.
Ненэчам савовна теневав,
Нрбтарем ельче сяцав,
Нюдя няцэ ив’ер няцав.
Сялм, сялм, сялм!

Мать и отец мне — Бог!
Я крепко на земле стою,
Полземли под собою держу.
Ненца, признаться, люблю,
Никогда собою не залью,
Малым другом его зову.


Могучие, глубокие и сильные воды, покрывающие большую часть лица земли, страшны для ненцев. Точно так же и высота небес, и, конечно же, лоно земли-матери им также недоступны. Эти три Великие Двери, открывать которые не решится при жизни ни один ненец. Эти Двери запечатаны до времени для ума, сердца и ноги человека.
И поэтому, наверное, на нашей земле нет больших алчных вод. Нет живых болотных трясин, готовых ненца в мгновение ока проглотить вместе с оленями и нартой. А высокое чистое небо, как церковный свод, часто подметается и обдувается всеми ветрами, и мы, ненцы, видим близкое к нам небо синим царственной синевой.
Единственная большая вода, которая уместилась на самом краю земли нашей, — Карское море. Не знаю почему, но наши предки назвали эту воду — «итя Набтена ям», что в буквальном переводе означает «море, вода которого вонючая». Почему вонючая? Ближайшие предки наши не знали ответа. А далёкие уже не несут никакой ответственности за такое имя за истечением срока давности.
Если немного подумать, то, наверное, дело в следующем. Земля наша чиста до совершенства. Как Божья слеза. И воды на ней в своём большинстве проточные, горные, хрустальные. Ненцы пьют её как Бальзам Жизни.
А вода в море с её солью и запахом гнилых морских водорослей показалась нашему предку вонючей. Но это уже дела давно минувших дней. Зато когда со стороны нашей Большой воды, Карского моря, по небу начинают ползти тяжёлые, как нарты, облака, наполненные чистой небесной водой, чтобы освежить накалённый жарой воздух, то, конечно же, никто не называет щедрое море вонючим. Все рады!
Большая вода нашей земли проявляет свой характер и делает дело, которое никто не может, — она очищает, освежает грудь нашей земли от пыли, от горечи, от человеческих нечистот и даже от душевно-духовной заразы. Кто сделает эту работу? Конечно, наша Большая светлая вода, поставленная Богом у самого края земли.
Люди, живущие у подножия гор, имели раньше святую привычку. Они по утрам молча кланялись синим куполам гор, освещённых ранним утром. Как христиане во времена сильной веры крестились на купола церквей, проходя мимо или подходя к ним.
А люди, живущие на берегах Большой воды Карского моря, тоже кланялись, только не горам, еле им видным, а синей дали моря. Синяя даль моря смешивалась с синевой неба, рождая в душах этих людей, так похожих на детей, ощущение Вечности. Вот в эту сторону и склоняли голову морские ненцы.
Большая, глубокая и сильная вода нашей земли на Совете, который созывает и собирает Бог-Отец, осознавая свою единственность и необычность, играла с тварью в игру, которая подвластна только ей. Приливная игривая волна сажала на свои плечи мелкую тварь, уносила её далеко от Круга Вечности и приносила испуганную и мокрую обратно. При этом волна прилива и отлива, перламутрово блестя, смеялась от всей души. Я жила на берегу нашей Большой воды и знаю, что она добра и шутлива. Она ни разу не напугала меня, как это делало озеро Большое Щучье.
Господь-Отец, наблюдая шалости волны прилива и отлива, улыбался в усы, и его рука с жезлом не только не дрогнула, а осталась так покойна, что ничью не встревожила душу. И моя душа спокойна теперь. Я не опасаюсь за редких ненцев, и теперь живущих на берегу моря. Хотя их остались мужественные единицы. Святые единицы.

Песня Матери-земли, тёплой Земли

Мань-но нисяв Нум’
Мань-но небяв Нум’.
Царкая Нум’, мэбете’э Нум’
Ненэча нюм’ ельче сяцав.
Макани мэевна сюртав,
Нув’ нюн’ тобта, митав.

И моя мать — Бог!
И мой отец — Бог!
Великий и сильный Бог!
Сына человека я люблю,
В тёплом теле его храню,
Сыну Бога — Христу его вручу.


То, что тело нашей Матери-земли тёплое, мы, северяне, знаем лучше всех людей на свете. С этим, я думаю, никто спорить не станет.
За долгие девять месяцев зимы, холода, стужи мы буквально сиротеем. Мы плачем и тоскуем по солнцу и теплу, как малые дети. И никто на всём белом свете не любит солнце так, как мы. Любовники не ждут свидания друг с другом так, как мы солнца.
Как только тёплые родинки земли, ароматные парные проталинки появляются на её теле, поверьте, мы, северяне, встаём на колени и целуем её, землю, как маму, как Бога, как спасение.
Иные из нас не только целуют, а встают на колени перед землёй, на землю, а плечи наши бьются в рыданиях. Так жестока зима, особенно если и жизнь бывает к нам немилостива. И поэтому мы плачем и жалуемся нашей Матери-земле, как обиженные дети. А с другой стороны, без таких поклонов и слёз душа не оттаивает. Может, со стороны кому-то смешно над нами, маленькими людьми студёной страны-тундры. Но это правда. Когда нас никто не видит, мы плачемся земле своей, как Богу.
Для нас, ненцев, тело земли-Матери до сих пор неприкосновенно. Мы не делаем в ней страшных, глубоких дыр, чтобы высосать из чрева Матери её кровь. Мы не режем её ножами, не тыкаем зря лопатами, не рубим топорами, не копаемся в её теле никаким острым орудием. Много-много веков для нас, ненцев, её тело будет святым. И лишь когда мы отдаём в её объятия наших умерших, с мольбой и страхом режем её кожу и при этом ласково просим — прими в колыбель дитя, Мать-земля, и как в песне своей поёшь, просим тебя, никому в обиду его не отдай. Сама его храни, а как придёт Сын Божий судить-любить этот грешный мир, ему его отдай.
Надо честно сказать, долгой холодной зимой плохо и холодно не только нам, но и самой нашей Матери-земле. Она, бедная, от морозов промерзает до вечной мерзлоты. Наши деревья промерзают до сердца и сохнут весной, умирая потом медленно, но верно. Наши речки промерзают до дна, и всякая жизнь, бывшая в них, погибает, так и не дождавшись тёплых весенних дней.
Наши горы, скалы и камни от холода и стужи раскалываются, а летом крошатся.
Но опять же именно наша земля, умирающая зимой, воскресает весной. Так явно, так радостно, так понятно и видно. Наша земля, земля Севера, воскресает, как тридневно воскрес Иисус Христос.
И поэтому мы, северяне, уже люди Вечности. Каждую зиму мы умираем, а весной воскресаем. Мы приобрели бесценный опыт — умирать и воскресать. Опыт Бессмертия — это наш опыт. Недаром мы верим — Христос придёт с севера. Он обязательно придёт с севера к Своим Верным.
Земля на Совете принимала всю тварь гостеприимно. Она лежала ковром зелени, как нежная мать, принимая в объятия всех присутствующих. Она лежала вся из цветов и обнимала всех присутствующих, как милых детей, так неожиданно собравшихся всех вместе в отчем доме. Золотой день клонился к вечеру. Золотой Свет, Свет спокойствия и мира осветил каждую мельчайшую тварь. Тот Свет, Свет радости и милости, Свет Вечности, Свет от Бога-Спасителя.

И
НАКОНЕЦ, ПЕСНЯ
Л
АБОРОВОЙ

Лаборовы, Лаборовы Лаборовэм,
Ельче пон’ я ’нина идём’.
Симми цабтавы нум ’тенем’.
Ну в’ солдатку махани нина ядэрцась,
Ненэчаи” цобт’ малла симми табадась.
Нув’ ню тюкон ’тось ваторась.

Лаборовая, я Лаборовая,
От всей моей души живая!
Бог меня поставил, помню я.
Ангел неба, тут ходя,
Наставлял меня любя:
Много тут людей собрать,
Сына Бога вместе ждать.


Я помню крошечную Лаборовую. Сама тогда ещё была ребёнком и, как все дети того времени, сопливой и вечно голодной.
Я помню совсем другую Лаборовую. Не такую, как сейчас, элегантную, красивую, со множеством детишек, которые в тёплые дни высыпают на улицу и визжат, кричат. Они, можно сказать, дети счастливых, неголодных времён.
Я помню совсем иную Лаборовую. В несколько домиков, которые по тем временам нам казались дворцами, с окнами, с твёрдыми дверями и высокими головами. Мы, дети тундры, дивились всему этому, а люди, жившие в этих чудо-домах, казались нам сказочными.
А ещё я помню цветочную Лаборовую. Сколько лет прошло, не могу точно сказать. Первое чудо — Лаборовая со сказочными людьми как-то незаметно для нас исчезла и сровнялась с землёй. Та, о которой я говорю, выросла быстро, как осенний гриб. И так же быстро в моей памяти постарела. Она стояла на сильном северном ветру, и домики очень быстро приобрели серый, забитый вид. Но что мне очень хорошо помнится, так это цветы. Много-много цветов… ромашки, незабудки, гвоздики, иван-чай… Царство цветов высокое, потому что я была низкой. Ромашки росли прямо на домах, на завалинках, на стенах и даже на крышах домов. Никогда не забуду эту Лаборовую. С умирающей Лаборовой её связывала тонкая тропинка, проложенная между цветов. Люди зачем-то ходили в старый больной посёлок по этой тропинке взад-вперёд, а детские головки в высоких ромашках и цветах только успевали мелькать, похожие на большие подсолнухи.
А ещё я знала Лаборовую, в которой не стояло ни одного маломальского домика, а только одни чумы. Много чумов. Как солдаты, выстроенные в ряд, на высоком Лаборовском берегу, смотрелись они красиво, необычно и таинственно. И люди жили в них совсем иные, не теперешние…
А сердце моё вещее, и вперёд, и назад смотревшее, знает и ту Лаборовую, о которой она сама напомнила в своей песне.
Ангел неба тут ходил… думал, строил, замышлял, а люди бы сказали, планировал своё, Божественное…
На Большом Совете Лаборовая смиренно, покорно, радостно и покаянно ждала вопроса, обращённого к ней.
Творец уже давно заметил её странную землю, отмеченную Его Сыном своей милостью.
— Земля Смиренная, отмеченная со времён знаком надежды! Что скажешь ты на Совете?
— Скажу, что определённое сбыться желанно, радостно и велико для меня и всех, кто во мне. Ждём, надеемся и верим, Творче!
Утверждая, подтверждая слова Лаборовой, Творец-Отец приподнял и снова поставил жезл-посох свой, но при этом рядом ни одна травинка не шелохнулась и не вздрогнула.