Леонид Лапцуй
На оленьих тропах


Прерванная песня

Я снегом умывался по утрам,
И розовым огнем горело тело,
Я шел навстречу бешеным ветрам,
Бродил по самым дальним тропам смело.
Болезнь ко мне не заходила в дом, —
Я понаслышке знал об этом горе.
Как будто солнце теплым языком
Мои мгновенно слизывало хвори.
И мне казалось —
                             буду жить века…
Но вышло тaк,
Что я лежу в больнице.
Повисла моя правая рука,
В блокноте недописана страница.
Лежу,
скриплю зубами, все кляня,
И не пишу.
И в сердце нет отваги.
Какая пытка эта простыня,
Она сейчас как чистый лист бумаги.
— Еще не скоро, — говорят врачи…
А мне мои стихи ночами снятся,
И что-то шепчут в уши,
И толпятся,
И сердце распирают — хоть кричи!..
И вдруг среди больничной тишины
Услышал тихий я напев, в котором
Знакомый всплеск тугой речной волны
И гул ветров,
Летящих по просторам.
Я глянул на соседа-старика.
Стонал он.
Грудь его вздымалась трудно.
Его душила смертная тоска,
Но тихо пел он,
Вспоминая тундру.
Давнишняя болезнь бродила в нем.
Высасывала, как из кедра, соки.
Сжигаемый неведомым огнем,
Лежал старик, худой и одинокий.
Глаза его запавшие пусты.
И слиплись космы ягельного цвета.
И я подумал:
«Неужели ты?
Прославленный охотник…
Ты ли это?..»
От песни было легче старику —
Тогда душа о боли забывала.
Журчал мотив, подобно ручейку,
В просторах бесконечного Ямала.
Я слышал в нем,
Как тихо по снегам
Мороз на ледяных крадется лыжах,
Как дым костров уходит к облакам
И как бегут стада оленей рыжих.
Простая песня На своей волне
Укачивала, словно в колыбели,
И я уснул,
И до утра во мне
Ее ветра, ее дороги пели.
А утром я увидел,
Что пуста Его кровать…
И песни больше нету.
А он не просто боль глушил тогда,
Старик прощался с тундрой
Песней этой.
Не спать бы мне,
Дослушать до конца…
Да говорят — умолк на полуслове.
С рожденья песня входит нам в сердца,
А в смертный час — стоит у изголовья.
Я не дослушал песни старика,
Но, только лишь весна ручьями брызнет,
Она летит ко мне издалека
На крыльях птиц,
Живая —
Песня жизни!..