Это очередная книга поэта-сибиряка Владимира Герасимова. В неё включены и прозаические зарисовки о прошлом и настоящем, о любви и долге, о памяти и верности. Это вторая попытка автора привлечь внимание читателей к своим проникновенным рассказам. Автор продолжает активно работать. Его стихотворения печатаются, звучат по радио, написано более десятка песен. Он проводит встречи с читателями, участвует в конкурсах.


Владимир Герасимов
Зовут рассветы
С благодарностью, уважением и любовью всем тем, с кем свела судьба…



С.И. ПЕЧЁНКИНА (Хохлова)
И правдой жизни дышат строки…

За последние годы изменились идеалы и ценности. На первое место и в жизненных целях, и в понимании счастья вышли проблемы материального характера. Стало меняться отношение к Родине. Читая произведения Владимира Герасимова, невольно становишься участником всех описанных событий, как в стихах, так и в прозе. Для автора активная гражданская позиция — это желание приносить пользу своей стране всегда и во всем. Его гражданская позиция формируется в таком направлении, как отношение к Родине.
Автор хочет, чтобы на первом месте стояли такие ценности, как стремление к честной жизни, уважение предков и истории, преданность семье, Родине, любовь.
Именно сейчас необходима активная гражданская позиция, чтобы изменить наше общество в лучшую сторону.
В шестом сборнике Владимира Герасимова представлены стихотворения, имеющие разную тематическую направленность. Это стихотворения о природе, пейзажная лирика («Землю радует клич журавлей…»), стихотворения, имеющие философский подтекст («Деревне нашей низко поклонись…»), лирические стихотворения («Я тебе подарю необычный платок…»). Чаще всего Владимир Иванович в произведениях, размещённых в этом сборнике, выражает не только свою гражданскую позицию, но и нравственную.
Через развитие национального самосознания углубляется чувство патриотизма и связанное с ним чувство ответственности не только перед своим «сословием», но и перед родиной, перед Отечеством, перед народом. Стилистически тексты стихотворений выдержаны, ощущается богатство словарного запаса автора.
В произведениях автор стремится показать основные этапы нравственного становления личности, даётся определение: «Что есть человек? Какова его сущность? В чём смысл и назначение бытия?» Он раскрывает эти вопросы. Через простые формы нравственности показан переход к сложному и благородному чувству (рассказ «Черныш»).
Владимир Иванович раскрывает простые общечеловеческие ценности через художественные произведения (рассказы «Подорожники», «Ты прав, солдат!», «Крепко помнить»), раскрывает такие нравственные понятия, как сопереживание, сочувствие, добро, зло, сострадание.
Забота и нежность, ответственность, тактичность и терпение, самокритика, а так же благородство души, истинная красота человека — это всё вы можете найти, читая произведения в шестом сборнике стихов и прозы Владимира Герасимова.
С.И. ПЕЧЁНКИНА (Хохлова) председатель Ассоциации «Поэты Тюменской области».
Автор-составитель литературно-поэтического альманаха «Поэзия земли Тюменской».


Владимир Герасимов
Душа улыбнется, увидя рассвет
В полях найду простые строки,
Чтоб сразу на душу легли.
Пусть в них грохочет гром далекий,
Зовут куда-то журавли

Рвётся душа в синеву на рассвете…
Женщинам России.
Синевою озёр смотрит в небо Россия,
В синеокую даль, где дубравы шумят,
И зовут за собой васильковые сини,
Да глаза васильковые наших девчат.

Цвет волны голубой наши души чарует,
Вдаль зовут за собой в синеву журавли.
И всегда синева наше сердце волнует,
Синева талисман нашей русской земли.

Сарафан васильковый все любят девчата,
И дурманит весной цвета неба сирень.
И душа наша рвется в синеву всё куда-то,
Ей везде хорошо в синеокий наш день.

Яркий свет фонарей в синеве полумрака,
И любимый трамвай в синеве на мосту.
Синий тихий залив в чудных красках заката,
Мы как тайну храним голубую мечту.

И прибрежный туман, синевой что пропитан,
Берег дальнего детства, что манит синевой,
Мир далеких галактик, что в небе рассыпан,
И что манит нас вслед за упавшей звездой.

В голубой небосвод мы в мечтах улетаем,
Манит в космос далёкий нас стылая синь.
И в дали от Земли, мы о ней вспоминаем,
И красоты её и прекрасных богинь.

Март 2017 г.
г. Тюмень.

Владимир Герасимов
Пропахла память лунными ночами…

Мои рассветы пахнут земляникой,
Полынью пахнет ветер озорной.
И сны ещё малиной пахнут дикой,
Да серебристой утренней росой.

Село родное пахнет свежим хлебом,
Весенним дымом тлеющей листвы.
Дождём июньским, радугой и небом
И ветром майским, что будил мечты.

Сибирь моя морозом пахнет, вьюгой,
И хвойный запах будоражит кровь.
Как трудно было жить порой в разлуке,
Не видеть долго свой родимый кров.

Как там чудесно пахнут перелески,
Когда цветет в округе медонос.
Как машут на окошках занавески,
Волнует сердце шум родных берёз.

И зимний вечер по-иному пахнет,
Когда струятся из печей дымки.
И месяц на ущербе здесь не чахнет,
И в небо чаще смотрят мужики.

Поля порой не только хлебом пахнут,
Когда работа осенью кипит.
Огни на поле по ночам не гаснут
И на токах подолгу смех звенит.

Как пахнет осень сентябрём пригретым,
Грибами пахнет, золотой листвой.
И быстро уходящим бабьим летом,
Утрами светлой, стылой синевой.

Пропахла память лунными ночами,
И яркими кострами озёр,
Далёкой юностью и дерзкими мечтами,
Что не дают покоя до сих пор.

7 ноября 2016 г. г. Тюмень.

Владимир Герасимов
Душа улыбнётся, увидя рассвет


Владимир Герасимов
Зовёт нас волна побродить на закате…

Край сибирских озёр и березовой стати,
Медоносных лугов и обширных полей,
Моя родина малая в ситцевом платье,
Из далёких краёв ждёт весной журавлей.

Там костры на Купалу горят колдовские,
Они души уставшие лечат теплом.
И уходят на время заботы земные,
Остаются дела на потом, на потом…

А мечты этой ночью уносят куда-то,
С тихой песней девчата как павы плывут,
И встречают нас дома заждавшись закаты,
Величальные песни нам ветры поют.

Там порой как и прежде играет гармошка,
Только вот в одиночестве что-то она.
И тоскуют о прошлом старики под окошком,
Отовсюду глядит, загрустив старина.

Ну а волны снова зовут побродить на закате,
По песчаному берегу озера вновь.
Вспомнить всё, что промчалось здесь тройкой когда-то,
Вспомнить бурную юность и нашу любовь.

За околицей нашей березки скучают
И с надеждою смотрят всегда на большак.
Они ждут всё гостей, всех своих поджидают,
Знают, где-то вдали сердца бьются не так.

Январь 2017 г.
г. Тюмень.

Владимир Герасимов
Мы без прошлого просто не можем…

Не простившись уходит однажды былое,
За собою тихонечко двери прикрыв,
Вдруг оно рассудило: Живут пусть в покое,
Про души, сердца наши что-то забыв.

И сразу пропали весенние трели,
Что в отчих краях ночами звучат.
И нас в синеву не уносят качели,
Умолкли в беседках гитары ребят.

Не слышно в округе и песен задорных,
Не падают звезды в озёрную синь.
Не слышно в полях уже гула моторов,
В дали не курлычет тоскующий клин.

Не слышно волны, что тогда так манила,
Не радует что-то над лесом закат.
Не слышно ручья, что в овраге струился,
И что-то не манит в сады листопад.

Не радует песней и ветер весенний,
Затих в прошлом шёпот влюблённых девчат,
Никто не спешит на свидание с сиренью,
И мать не выходит ночами встречать.

Не тянет отец свою крепкую руку,
Чтоб слёз не видали, к себе не прижмёт.
Вернёт пускай прошлое эти минуты,
И пусть на мгновение, но всё же вернёт.

И пусть как и раньше всё это тревожит,
Зовёт и волнует девчонки окно.
Не сможем мы жить, да и сердце не сможет,
Без нашего прошлого, что было давно!

Рождество 2017 г.
г. Тюмень.

Душа улыбнётся, увидя рассвет
«И прирастать Сибирью будет…»

Я обнимусь с прозрачной синью,
Напьюсь прохлады у реки.
И ветер пусть горчит полынью,
Мне эти запахи близки.

Я припаду щекой к берёзке,
И постою, закрыв глаза.
Потом уйду в даль по дорожке,
В поля родные и леса.

Я поищу там снова строки,
Чтоб сразу на душу легли.
Пусть в них грохочет гром далёкий,
Курлычат в небе журавли.

Пусть в них поёт волна речная
И песни чаек ввысь летят.
И лебеди пусть белой стаей,
Над отчим домом прокричат.

Я отпущу стихи на волю,
Пусть над полями поплывут.
Увидят красоту и долю
И край родной мой воспоют.

И пусть сторонку мою славят,
Сибирский волевой народ.
Что если нужно, за державу
В огонь и воду вновь пойдет.

И прирастёт Сибирью нашей,
Не только Русь, но и весь мир.
Ей никакой мороз не страшен,
Народ здесь радость возродил.

Март 2017 г.
г. Тюмень.

Владимир Герасимов
Расцветёшь ты улыбкой, деревня родная…

Ты сегодня в сугробах по пояс, родная,
В гости изредка стежки из леса бегут.
И стоишь ты в глуши Берендеева края,
Там, где сосны тебе величаво поют.

А дорога к тебе по лесу петляет,
Не спешит по зиме к тебе сильно народ.
Лишь синицы погреться в мороз прилетают,
Да заводит метель у ворот хоровод.

Здесь морозы, снега, никого не пугают,
Всё идёт как и прежде своим чередом.
И впустую собаки ночами не лают,
Только волчьи напевы слышны за окном.

А «кукушка» в часах дни устало считает,
Да худеет в тоске отрывной календарь.
Сны цветные на юг до весны улетают,
Но надежда сердца согревает как встарь.

А ударит капель по крыльцу в марте звонко,
Панцирь скинет устало в апреле река,
Расцветешь ты улыбкой, как в мае девчонка,
И исчезнет надолго отсюда тоска.

Январь 2017 г.
г. Тюмень.

Душа улыбнётся, увидя рассвет
Бывает трудно мне без этой сини…

Неброской красоты не замечал
И всё мечтал о дальнем горизонте,
На глобусе его порой искал
И говорил: — Мечту мою не троньте!

Тянуло всё куда-то далеко,
Где горы и тепло, и ветер южный.
И все казалось, что там жить легко,
И надо бы покинуть край мой вьюжный.

Экзотики хотелось повидать
И к морю убегать тропинкой узкой,
И дивные красоты созерцать,
И всё это сравнить с природой русской.

В диковинных краях не раз бывал,
Заморских повидал чудес немало.
И только вдалеке я там узнал,
Что сердцу и душе так не хватало.

Не может моё сердце без полей
И трав лесных, что пахнут медоносом,
И без осенних городских аллей,
Без речки, что прижалась под откосом.

Без родников, что весело журчат
И без берёзок стройных у околиц.
И без улыбок солнечных девчат,
И без вечерних, тихих сельских улиц.

А как прожить без нашей простоты?
Ведь я могу везде прийти незваным,
Но я увижу столько теплоты,
И это не покажется здесь странным.

Я не могу без снега и хлебов,
Без алого восхода над рекою,
И без весенних шалых соловьёв,
Без песни журавлиной над стернёю.

Бывает трудно мне без этой сини
И так Россию хочется обнять.
Пусть только плечи расправляет ныне,
Я всё стерплю и всё смогу понять.

Декабрь 2016 г. г. Тюмень.

Душа улыбнётся, увидя рассвет
Нельзя разорвать её чар…

Незаметно Россия вошла
В моё сердце напевом старинным.
В плен и душу и сердце взяла,
Своей ширью и силой былинной.

Как девчонка, стесняясь пришла,
В сарафане березовом светлом,
И краснея зарёй, позвала,
Журавлиной порой предрассветной.

Заточила в остроги лесов,
Опоила дурманом весенним.
Не ждала от меня громких слов,
Но моих не хотела сомнений.

Забрала навсегда меня в плен
И грибным спеленала туманом.
Ничего не просила взамен,
Обещала мне быть талисманом.

И крестила в озёрах своих,
Там где небо купается в сини,
Там вовек не увидишь чужих,
Как в далекой и жаркой пустыне.

Колдовской подает всё отвар,
Что настоян на травах июльских.
И нельзя разорвать её чар,
Как порой не унять своей грусти.

И колдует ещё надо мной,
Привороты всё шепчет ветрами.
В край далёкий всё манит волной,
Баней жаркой, морозом, снегами.

Держит крепко Россия меня,
Песней чистой далекой сторонки.
Не могу без неё я и дня,
Всегда слышу её голос звонкий.

Пахнет чудно она земляникой,
В жаркий полдень полынью горчит.
Есть Россия и будет великой,
Так как доброе сердце стучит.

Август-декабрь 2016 г. г. Калининград- Тюмень.

Душа улыбнётся, увидя рассвет
И бежит ко мне прошлое в платьице…

Не слыхать за околицей смеха,
Не играют теперь там в лапту.
А для нас это было потехой,
Мы любили все эту игру.

На полянах играли азартно,
Только чуть появлялась трава.
И на поле всегда было жарко,
Содрогалась вокруг синева.

И футбол мы гоняли часами,
Меж собою порою дрались.
Не бросались впустую словами,
Если надо, то кровью клялись.

И звенел смех весной над полями,
Так резвилась тогда ребятня.
И с игры уходили друзьями,
И мы шли как большая семья.

Утром ранним приду я к воде,
Здесь частенько рассветы встречали.
Открывали сердца мы судьбе,
Звёздам ярким мечты доверяли.

Залюбуюсь я далью рассветною,
И притихнет здесь снова душа.
Песню снова услышит заветную,
Под гармонь, что была хороша.

И по берегу вслед за гармошкой,
Вслед за памятью юность пойдёт.
Помечтать вновь у лунной дорожки,
Что сердцам ночью спать не даёт.

Где вы парни, вихрастые, юные,
Где девчонки с улыбкой зари?
Где вы, ночи, те тёплые лунные,
Ночи наших надежд и любви.

Не спеша волны к берегу катятся,
Как и раньше ласкают песок.
И бежит ко мне прошлое в платьице,
Да целует седой мой висок!

Март 2017 г. г. Тюмень.



Душа улыбнётся, увидя рассвет
Ты мне любая дорога…

Заводская родная сторонка,
Где всё также шумят тополя,
Как живёшь, дорогая Зелёнка,
Отчий край, пуповина моя.

Нелегко без тебя вдалеке,
Заводской вспоминаю гудок.
Молодым уходил налегке,
Исходил везде сотни дорог.

Свет я помню твоих фонарей,
Что встречали ночами как сына.
И конечно, всех старых друзей,
Как мы жили семью единой.

Как давно первоклашками шли,
И взрослели мы вместе с тобою.
Как букеты стесняясь несли,
Целовались впервые весною.

Ах, Зелёнка, родная Зелёнка*,
Ты вся жизнь и отрада моя.
Ты мне мать, ты жена и сестрёнка,
Край родной, моих предков земля.

Часто снится наш сад под луной,
Волны озера нашего снятся.
Ты была, есть и будешь со мной,
Я в любви хочу срочно признаться.
Февраль 2017 г. Тюмень.
* Зелёнка — улица Зелёная.



Владимир Герасимов
Купается природа в нежной сини…

Лучи клинком сверкают между сосен,
Берёзы подпоясали свой стан.
И засверкала на деревьях проседь,
И блики побежали по кустам.

Лыжня воткнулась сонно в мелколесье,
Пошла тропить зайчишек по следам.
И скрип её унёсся в поднебесье,
И эхом покатился по лесам.

А снегири, как яркие игрушки,
С утра висят на стылой белизне.
И отряхнули косачи макушки,
Себе бормочут сонно в вышине.

И падает дождём с деревьев иней,
Блестит округа чистым серебром.
Купается природа в нежной сини,
Да ветерок проходит с помелом.

Лиса огнём сверкнула и пропала,
Позёмку подняла опять хвостом.
Опушка просыпаясь, засверкала,
И солнце улыбнулось добрым днём.

Февраль 2017
г. Тюмень.



Душа улыбнётся, увидя рассвет
Свою душу песня отдаёт…

Выплеснуло песню ветром в поле,
И она над лесом поплыла.
Пели о судьбе, о женской доле,
И как сердце ранила война.

Пели о родной своей сторонке,
И как нелегко в разлуке жить.
О солдатках пели и девчонках,
Что умеют счастьем дорожить.

То вздыхала, приобняв берёзку,
То бежала весело смеясь,
То брела печально по дорожке,
Слёз своих по-бабьи не стыдясь.

То взлетала клином журавлиным,
То хлебами спелыми брела.
Полюбила край она былинный,
Много для души она дала.

И над полевым вечерним станом
Свою душу песня отдала.
Попрощалась с солнышком румяным,
А тоску-усталость забрала.

Февраль 2017 г.
г. Тюмень.


Владимир Герасимов
Все краски смеша. в напоследок…

Загрустили осенние зори,
Стал седеть очень рано закат.
И становится жалко до боли,
Что зимы где-то слышен раскат.

Но смеются березки над речкой,
Свой увидя осенний наряд.
Синь над ними ещё бесконечна,
Листья песней счастливо шумят.

Соловьям на заре не поётся,
А вот дятел стучит и стучит.
Пусть везде такой стук раздаётся,
И работа повсюду кипит.
Журавлиные слышатся песни,

И поёт звонче эхо в лесах.
Не скулит ещё ветер-предвестник,
Где-то спит крепко в темных борах.

Парусят облака над лесами,
Сонно тихо куда-то плывут,
Где-нибудь далеко за холмами,
Всё равно себе пристань найдут.

По жнивью всё гудят трактора,
Успевают поднять они землю,
Чтоб она отдохнула сполна,
Пусть зимою потом она дремлет.

И все краски смешав напоследок,
Солнце жгучим малюет лучом,
Принакрылась земля ярким пледом,
А осинки горят всё огнём.

 И как девушка с рыжею чёлкою,
Осень тропками тихо бредет,
И душевною песнею звонкою,
За собой в красоту нас зовёт.

Март 2017 г. г. Тюмень.


Владимир Герасимов
В поле у нас и душа нараспашку…

Русское поле в былинах воспетое,
Полито потом и чистой росой.
Сколько ты слышало слов от поэтов,
Что восхищались твоей красотой.

Пела вся Русь о тебе вечерами,
Песни звучат о полях и сейчас.
И уплывают опять над лесами,
Радуя душу, всех радуя нас.

Утрами волшебны над полем зарницы,
Красив над полями вечерний закат.
И радостно сердцу, что хлеб колосится,
И золотом нивы на солнце горят.

То щедрое ты, а порой с недородом,
Не густо тогда у крестьян в закромах,
Но поле ржаное вскормило народы,
И вынесло всё, как мужик на плечах.

Нам душу волнуют просторы родные,
И сердцу отрада — луга и поля.
Звучат пусть над ними песни простые
И дыма пожаров не видит земля.

Март 2017 г.
г. Тюмень.



Душа улыбнётся, увидя рассвет
Песни куда-то зовут и зовут…

Притихли в аллеях березки под вечер,
Им словно невестам взгрустнулось опять.
Стремятся и рвутся кому-то навстречу,
Услышав в дали голосистых девчат.

Чаруют чудесные песни округу
И даже умолкли в садах соловьи.
Распахнуто сердце, как лучшему другу,
Они родники нашей древней земли.

Вздыхает полночи луна одиноко
И катятся звёзды в озера слезой.
И месяц по небу плывёт издалёка,
Спешит как жених за невестой-зарёй.

Утихли и волны опять до рассвета,
А песни над гладью озерной плывут.
Уставшее лето их слушает где-то,
А песни куда-то зовут и зовут.

Притихло село под напевы простые,
Калитки и те в тишине не скрипят.
Задумчиво сосны стоят вековые,
Они эту прелесть веками хранят.

Смущённо заря обнимается с небом,
А песни уплыли уже за леса.
Проснулась земля, умытая светом,
И ветер надул все её паруса.

Январь 2017 г.
г. Тюмень.



Владимир Герасимов
Приезжай погостить
(письмо другу)

Часто снится мне бухта родная,
И волна, что поёт за кормой.
И та песня далёкого края,
Что шептал нам ночами прибой.

Снятся дали и служба морская,
И ребята, что были со мной,
С кем в дали по России скучали,
Как сердца тогда рвались домой.

Снятся чайки и ветер колючий,
И наш первый морской переход.
Океан в тех широтах ревущий,
И конечно, тот дальний поход.

Я всегда вспоминаю ребят,
Как плечо подставляли мы другу.
И конечно, дружище, тебя,
Как ты «Яблочко» бил там по кругу.

Приезжай поскорей, ты увидишь туманы,
Уплывём к омутам мы с тобой на заре,
Вспомним там в тишине про моря-океаны
И о нашем родном боевом корабле.

А потом у костра вспомним море седое,
И конечно, друзей, ведь прошло много лет.
Отдохнёт твоё сердце в таёжном покое,
И душа улыбнётся, увидя рассвет.
Январь 2017 г. г. Тюмень.


О чём-то шепчутся в тумане камыши,
Краснея зорька вновь нагой выходит.
Запел и ветер что-то от души,
С волной озёрной он роман заводит.

Спугнул кнутом пастух ворон с утра,
И грай вороний разбудил округу.
Работы много, всем вставать пора,
И петухи горланят вновь по кругу.

Церквушка улыбается в дали,
Там в облаках сияет куполами.
И голос слышен матери-земли,
Он торжествует здесь с колоколами.

Рассвет зовёт упрямо за собой,
В туманы тёплые, душистые луга.
Земля родная нам дана судьбой
И сердцу потому так дорога.

Январь 2017 г. г. Тюмень.


Владимир Герасимов
Будут рассветы у окон встречать…

Печальны опять у дороги берёзки
И в даль на большак сиротливо глядят.
Последние убраны в поле полоски
И листья с деревьев летят и летят…

Распашут поля и уйдет агрофирма,
Не будут гудеть до весны трактора.
И время тоски повиснет как ширма,
Не будет резвиться зимой детвора.

И небо чернея, заплачет дождями,
Захлопают ставни под ветром ночным.
И будет тоскливо опять вечерами,
А дом почему-то вдруг станет чужим.

Останутся снова в деревне старушки
И будут рассветы у окон встречать.
Слезу вытирая, достанут игрушки,
Да будут с любовью их днём протирать.

И будут всю зиму спешить за ограду,
И в стылую даль с надеждой смотреть.
Когда же приедут внучата — отрада?
А вечером долгим в потёмках сидеть.

Тоскливо повсюду, тревожно на сердце
И ветер бездомный надрывно поёт.
И только в печи бьётся пламя за дверцей,
Оно с нетерпением гостей тоже ждет.

А в церкви заброшенной колокол древний,
Верёвкой истлевшей себя же сечёт.
И голос тревожный зовет всё в деревни,
Где прошлое нам ещё верит и ждет.

Декабрь 2016 г.
г. Тюмень.



Душа улыбнётся, увидя рассвет
Отовсюду глядит моё прошлое…
(Поэтические миниатюры)

Притаилось везде моё прошлое:
В сенокосных июльских лугах,
И пропахло грибами, морошкою,
В наших чудных осенних лесах.

Притаилось в тумане у омута,
Где мальчишкой ловил пескарей.
Там рябинушка бурею согнута,
Сердце рвало мне песней своей.

Притаилось за печкой тёплою,
Занавески в кути шевелит,
Там бабуля колдуют всё с теткою
Всех гостей поутру удивит…

И в лесочке берёзовом прячется,
И как солнышко тоже не спит.
Не спеша светлым ласковым зайчиком,
По стволам белоствольным скользит.

И на речку бежит снова весело,
Вслед за скачущим бойким мячом.
Под гитару опять майским вечером,
Будет петь под открытым окном.

Притаилось в садах распустившихся,
Вечерами в беседках грустит.
А порою звездой серебристою,
Прямо в юное сердце летит.

И в сугробы всё прячется белые,
Там мы делали рвы, блиндажи.
Где ребятами были мы смелыми,
На «Ура!» брали все рубежи!

А возьмёт на чердак оно спрячется,
Там такие секреты лежат…
А порой домовёнком дурачится,
Да пугает соседских ребят.

Поздней осенью клин журавлиный,
Провожает как раньше с тоской.
И желает добра в пути длинном,
Прижимаясь к берёзке щекой.

А со стен в родном домике прошлое,
И с улыбкой и с грустью глядит.
Всё там было — осталось хорошее,
По ушедшему сердце болит!

Декабрь 2016 г. г. Тюмень.



Душа улыбнётся, увидя рассвет —
Слово доброе как в храме отзовется…

Ваш книжный храм, как церковь на виду
И тянемся душой мы в эти храмы.
Здесь забываем страсти и беду,
Интриги, неприязни и обманы.

Сюда с открытым сердцем мы спешим,
Вы нас ведете к тайнам мироздания.
И мы находим всё здесь для души,
Не только книги, но и понимание.

Нас книги манят словно горизонт,
Зовут куда-то в дальнюю дорогу.
Родной надолго покидаем порт,
Чтобы вернуться к отчему порогу.

И пусть читатель будет гражданином,
Поступками историю вершит.
Живёт пусть настоящим и былинным,
Добро оставить на Земле спешит.

Пусть Год литературы длится вечно,
Как Данко вы несите свет идей.
Встречайте всех улыбкою сердечной,
Пусть больше в этот храм спешит друзей.

Май 2016 г.
г. Тюмень.



Владимир Герасимов
Не буду памяти мешать…
(редакция)

С памятью о детстве снова нету слада,
Озеро мне снится в жаркий летний зной.
И сейчас другого, ты поверь, не надо,
Чем простор и небо стороны родной.

Вот иду я снова тропкою заветной,
К берегу на озеро, где бывал всегда,
Чтобы успокоить сердце песней светлой,
Мне её с восходом пропоёт волна.

И душой пойму я шепот трав и листьев,
И рыбёшек пляски буду созерцать.
И былое память пусть усердно ищет,
Я сейчас не буду памяти мешать.

Я опять услышу голоса из детства,
Звонкие бегущие по весне ручьи…
Вновь тревожат думы… Никуда не деться!
Спойте мне о прошлом нынче, соловьи!




Душа улыбнётся, увидя рассвет
Я тебе подарю необычный платок…

Я тебе подарю яркий дивный платок,
Он поверь, будет пахнуть рассветом.
Пробежит по нему иногда ветерок,
Даже эхо откликнется где-то.

И ты, знаешь, такого платка не сыскать:
Есть на нём и берёзки в разливах,
Их видна красота, да и девичья стать,
Море солнечных бликов игривых.

И ковыль сединой там колышет у ног,
И заря, чуть краснея восходит,
Тройки резвых коней, ветер зимних дорог,
Там хлеба к горизонту уходят.

И плывут журавли всё куда-то маня,
Лист осенний печально слетает.
И чарует закат уходящего дня,
Небо звёзды устало роняет.

Там доверчиво шепчет утрами волна,
И луна в стылом небе тоскует.
А ещё всех пленит городов старина,
Как ветра наши всюду воркуют.

Как поют вместе с ветром родные леса
И на родину тянет всё чаще.
Всё зовут и зовут нас туда голоса
И приехать домой, это счастье.

И носи ты платок, как от бурь оберег,
Ведь на нём наша мощь и просторы.
Там поют ручейки, воды бурные рек,
Небо родины, степи и горы.

А захочешь лететь, ты им только взмахни,
И в мечтах улетишь на мгновение.
С высоты очарует ширь нашей земли,
Ты увидишь её возрождение.

Декабрь 2016 г. г. Тюмень.



Душа улыбнётся, увидя рассвет
Тому прошлому все мы верны…
Фонду имени В.И.Муравленко-20 лет.
(вальс праздничный)

Подошёл снова наш юбилей,
Двадцать лет, вы поверьте, немало.
Мы сейчас стали вместе сильней,
Сколько верных друзей с нами стало.

Побывать мы стремимся везде,
И тепло мы несём в сердцах людям,
Никого не оставим в беде,
Ветеранов нигде не забудем.

Светлой памяти все мы верны,
Помним трассы, балки, буровые,
Трубопроводы к сердцу страны
И все будни свои трудовые.

Мы прошли через топи болот
И пургу и морозы Ямала.
Та земля и сейчас нас зовёт,
Там мечта нас тогда согревала.

К океану упорно мы шли,
Внуки дальше на шельфы уходят.
Стали солью мы древней земли,
Наша память порою там бродит.

А в душе всё звучат сквозь года,
Песни светлые юности нашей.
И событий встаёт череда,
Жаль что стали сегодня мы старше.

Всё равно, как тогда у костров,
Собираемся снова мы вместе.
Это зов тех суровых ветров,
И душа наполняется песней.

Под знамёнами с нами идут,
Ветераны, спортсмены, студенты.
Все традиции славные чтут,
Что тогда заложил Муравленко.

2017 г. г. Тюмень.



Душа улыбнётся, увидя рассвет
День зовёт на благие дела…

По утрам отовсюду дымки,
Словно змейки на небо струятся.
И спешат в темноте рыбаки,
К своим лункам заветным стремятся.

И стога ближе жмутся к теплу,
Снежной шапкой успели прикрыться.
И сороки летят поутру,
У жилья чем-нибудь поживиться.

А деревья по пояс в снегу
До весны за неделю увязли.
Гости к ним уже стёжки ведут,
Все приходят без всякой боязни.

Всюду слышен скрип лёгких шагов,
Так мороз наш сибирский шагает.
А зима, как Хозяйка из снов,
Песни с ветром уже распевает.

За околицей стройные ели
Как невесты меняют наряд.
Дробь слышна из лесной колыбели,
Это дятлы морзянкой стучат.

И белеет в дали церковь свечкой,
Образами горят купола.
И плывет звон повсюду сердечный,
Он зовёт на благие дела!

Ноябрь 2016 г. г. Тюмень.



Владимир Герасимов
И светлей было в отчем краю…

Согревала нам души гармонь,
И мы к ней вечерами спешили.
А в глазах отражался огонь,
Зорьки ясной, что все так любили.

Про сторонку там пели свою,
Земляки у костра вечерами.
И светлей было в отчем краю,
И светлели душою мы сами.

Про берёзки вздыхали меха,
Про любовь и разлучницу пели.
Про Иртыш, как раздольна река,
И леса, что под Брянском шумели.

Про моря и побывку домой,
Как рябине кудрявой не спится.
И про рожь, что стеной золотой,
К горизонту волнами стремится.

Про дороги там пели порой
Фронтовые, про пыль и туманы,
Юность нашу, зовущий прибой,
Про тайгу и про дальние страны.

Болью острой давило сердца,
Когда песня солдата звучала,
Как войну он прошёл до конца,
А жена на погосте встречала.

Вместе с ними грустила Луна,
Она песни любила послушать,
Ведь одна, уже вечность одна,
Кто поймёт её женскую душу.

А порой словно искры в ночи,
Разлетались частушки в округе.
До сих пор это в сердце звучит,
Как то время, друзья, я забуду!

Декабрь 2016 г. г. Тюмень.



Владимир Герасимов
Зима продолжает творить чудеса…

Примчалась на тройке она слишком рано,
Успела и осень врасплох захватить.
Деревьям сегодня всё кажется странным,
На платье осеннем снег первый блестит.

Повисли дымы бородой Черномора
И лес удивлённо повсюду глядит.
А окна мороз красит щедро узором,
И ночью разбойником ветер свистит.

Луна в облака завернулась как в шубу
И звёзды рассыпались в стылой дали.
Уже и сугробы с горбами верблюдов,
Устало к заборам надолго легли.

От холода ёжится пугало ночью,
В плащишке да шляпе бедняга стоит.
Оно слышит песню далёкую волчью,
Да в звёздное небо печально глядит.

А церковь у речки всё прячет свой купол,
В большой малахай из седых облаков.
И колокол древний простуженным звуком,
Радует песней ушедших веков.

И падают звёзды в открытый колодец,
Он манит их с неба своей глубиной.
Сияют они как глаза богородицы,
И в души вселяют нам мир и покой.

А стежки-дорожки уже убегают,
На речки и горки, густые леса.
Морозное солнце румянцем играет,
Зима продолжает творить чудеса.

Ноябрь 2016 г. г. Тюмень.


Душа улыбнётся, увидя рассвет
Если сердце моё чёрствым станет…

«Забудь о тех, кто про тебя забыл» —
Восточная гласит седая мудрость.
И пусть порой для этого нет сил,
Ты сделай это, хоть и сердцу трудно.

Да и о тех, кто бросил тебя в горе
И нужных слов в поддержку не нашёл.
И кто не принял сердцем твоей боли,
И отвернувшись, второпях прошёл.

Забудь про всё: Что вас свела судьба,
И что по жизни шли когда-то рядом.
Всё позади — остались лишь слова,
Всё перечёркнуто и всё забыто разом.

Из сердца выкинь всех их навсегда,
Хотя известно, что бывает горько.
И не страшись ни Бога, ни суда,
И твоя совесть будет судьей только.

А если мое сердце чёрствым станет
И вашу боль душой я не приму,
А взор мой холодом вдруг мимо глянет,
Забудьте и меня — я вас, друзья, пойму!

Январь 2017 г.
г. Тюмень.



Владимир Герасимов
Здесь я память успею свою отогреть…
Пономарёву Валерию

Я устало присяду на родную скамейку,
Чтобы душу свою здесь опять отогреть.
Прогоню я из сердца разлуку-злодейку,
Захочу в своё прошлое вновь посмотреть.

Как и раньше шептать будет что-то берёзка,
Её шёпот уже вечность я не слыхал.
И над лесом пусть светит заката полоска,
Ведь и этот закат я давно не видал.

Я откинусь опять на родной палисадник
И на звёзды далёкие буду смотреть.
И устрою сегодня себе я здесь праздник,
Постараюсь я память и душу согреть.

У колодца опять что-то шепчут мне сосны,
Видно вспомнили тоже юность свою.
Те, ушедшие бурные светлые вёсны,
Что когда-то шумели здесь в отчем краю.

А в открытом окне ветер шторки колышет,
Мама их никому не давала снимать.
Пусть она вот сейчас моё сердце услышит,
И простит пусть меня, она сможет понять.

Вот и я поседел, стал годами постарше,
Повернула с базара моя колея.
Но я помню всегда, моё жило здесь счастье
И спешу отовсюду я в эти края.

Январь 2017 г.
г. Тюмень.



Душа улыбнётся, увидя рассвет
Синица трепетна в руках…

Когда-то это мало я ценил,
Всё нравились улыбки да манеры.
И устоять едва хватало сил,
Хотелось быть поярче, а не серым.

Но лопались слова как пузыри
И смех сменялся волнами истерик,
И таяли как дымка журавли,
И хлопали порою гневно двери.

Я понял, что надёжней простота,
Любовь, что светом искренним лучится,
Неброская земная красота,
Да образ, что ночами часто снится.

Немало исходил путей-дорог
И замирал порою в восхищении.
Но без любимых глаз нигде не мог,
Они всегда так ждали возвращения.

Надёжна лишь синица, что в руках,
И что доверила однажды своё сердце,
Вы вместе с ней парите в облаках,
И песням журавля порой не верьте.

Январь 2017 г.
г. Тюмень.



Владимир Герасимов
Сердцу сегодня другого не надо…

Уставшее лето присело на мостик,
Так хочется зорьку за лес проводить.
Или сорваться в незваные гости,
А ночью потом до зари побродить.

И ласковой кошкой волны мурлычат,
Усталость дневную смывая водой.
И сердцу легко от песни привычной,
Ложится на душу смиренный покой.

А белые чайки парят на закате,
Как ангелы светлые в синей дали.
И лето по берегу в ситцевом платье,
Бежит как девчонка касаясь земли.

Спешит, чтобы снова присесть у беседок,
Весёлые песни послушать девчат.
Пусть душу потешат они напоследок,
Ведь на воду листья прощаясь летят.

А ветер ласкает озерной прохладой:
Притихшие улицы, крыши, сады.
И сердцу сегодня другого не надо,
У бога не просим другой мы судьбы.

Вдруг брови нахмурили тучки под вечер,
А ночью заплакали теплым дождём.
И небо умывшись, зажгло ярко свечи,
И катятся звёзды хвостатым огнём.

Февраль.2017 г.
г. Тюмень.



Душа улыбнётся, увидя рассвет
Мечты живут здесь, юность и любовь…
К 40 летию нашего выпуска ИГПИ.
Посеребрило сединой студентов бывших,
Но альма-матер в памяти всегда.
Мы помним всех: любимых и любивших,
Мы помним те счастливые года.

Веселый смех взлетал порой повсюду,
На спортплощадках, в скверах городских.
И как могли поднять в полночь округу,
Когда в хоккей болели за своих.

Палатки, турпоходы снятся часто,
И дым костров уносит память вновь.
Сюда с тобой мы будем возвращаться,
Мечты здесь жили наши и любовь.

Нам стройотряды плечи просолили,
Мы лица подставляли всем ветрам.
И синеву мы вечерами пили,
Краюху там делили пополам.

И память вновь идёт по коридорам,
Сюда мы возвращаемся во снах.
Здесь зашагают внуки наши скоро,
С надеждою и верою в сердцах.

Февраль 2017 г.
г. Тюмень.



Владимир Герасимов
Крадётся весна…

Несётся февраль словно тройка лихая,
Позёмкой метёт, закусив удила.
А следом летит белоснежная стая:
Прислуга зимы, что в полон всё взяла.

То ветром колючим лицо обжигает,
То снегом пушистым щёки натрёт.
А то и сосулькой на солнышке тает,
То вдруг загрустит и к берёзкам уйдёт.

Сугробы — медведи беспечно заснули,
А дятел морзянку кому-то стучит.
И вот уже ветры шальные задули,
А око луны ночью стыло глядит.

И ладят сегодня Мороз с Берендеем,
Укутали снегом подросших внучат.
Искренне рады и взрослым затеям,
И тем голосам, что повсюду звучат.

А ночью обходят дозором угодья,
Под звёздами снег всюду эхом скрипит.
Крадется весна лисою сегодня,
И снег скоро бурно в лога убежит.

Февраль 2017 г.
г. Тюмень.



Душа улыбнётся, увидя рассвет
Вернись на землю предков, человек…

Бездомным псом тоскливо воет ветер,
Калитки тихо жалобно скрипят.
Стыдливо розовеет в небе вечер,
Дома старея, опускают взгляд.

Повсюду за заборами крапива,
Всё затянула и в полон взяла.
А было ведь уютно и красиво,
Здесь радость и любовь всегда жила.

Дома сейчас от горя почернели,
Но окна всё с надеждою глядят.
И ждут они весны и ждут капели,
И смеха ждут приехавших ребят.

Не ходят здесь теперь соседи в гости
И тропки поросли везде травой.
Ведь старики давно все на погосте,
Закончив непростой свой путь земной.

А молодёжь волною подхватило
И унесло в далёкие края.
Но сторона родная не забыла,
Зовёт и ждет всех в отчие края.

А в церкви только ветер служит службу
И лики осуждающе глядят.
Да голуби, как ангелы всё кружат,
Колокола старинные молчат.

Как много деревень по всей России,
Вот так плачевно доживают век.
Не жди сюда ни чуда, ни Миссии,
Вернись на землю предков, человек.

Февраль.2017 г.
г. Тюмень.



Владимир Герасимов
День улыбается всем на рассвете…

Свежим ветром плеснуло в лицо,
Вокруг зарумянилось юное утро.
Лучи озарили здесь землю отцов,
Что жили достойно, честно и мудро.

Спросонья калитки вздыхают повсюду
И сны убегают гулять дотемна.
И колокол древний будит округу,
Так было и будет во все времена.

И шепчутся волны на речке тихонько,
А лодки толкают подруг своих в бок,
Сороки смеются под берегом звонко,
И будят трещотки родной уголок.

Туман всё стремится улечься под берег,
Но ветер бедняге прилечь не даёт.
Он в силе своей сегодня уверен
И радостью полной уже здесь живёт.

И словно у церкви, с утра у колодцев,
Поклоны всё «бьют» до земли «журавли».
И в ведрах купается яркое солнце,
Оставив на память там краски зари.

Уходит неспешно по берегу стадо,
Ворон говорливых пугает пастух.
Бурёнкам в поляны туманные надо,
Туда, где витает особенный дух.

Сады разбудил, пролетев лихо ветер,
Там птицы стараясь, распевки ведут.
И день улыбается всем на рассвете,
И доброго дня на земле предков ждут.

Февраль 2017 г.
г. Тюмень.



Душа улыбнётся, увидя рассвет
Песней прошлое вновь отзовётся…


Что-то грустно стало немного,
Ну куда же так годы летят?
Боже, дай мне присесть на дорогу,
И пусть годы пока не спешат.

Золотой листопад лет ушедших,
Осень жизни пророчит уже.
И считает меня постаревшим,
На последнем сейчас рубеже.

Да, прошли мои годы, промчались,
По тропинкам, полям, большакам.
Только в памяти все же осталось,
Что хранил и берёг сердцем сам.

Поднялись выше крыши березы,
Что у отчего дома садил.
Отгремели и майские грозы,
Что я в вешнюю пору любил.

Тополя по садам поседели,
На могилах осели кресты,
Земляки и друзья постарели,
В даль совсем улетели мечты.

Только песня волны остаётся,
Та, что манит, на берег зовёт.
И сердечко почаще там бьётся
И уснуть до утра не даёт.

Там на родине те же рассветы
И зовут в синеву журавли.
Земляки помнят предков заветы,
Как те зори свои берегли.

Март 2017 г.
г. Тюмень



Владимир Герасимов
На часах только время за, стыло…

Вновь сверкнули в памяти зарницы,
И увидел я как наяву,
Отчий дом и близкие мне лица,
И родного неба синеву.

Снова захотелось в отчий двор,
Посидеть как раньше на закате.
Повести неспешный разговор,
У сирени в чудном аромате.

Сиротливо смотрит конура,
Без хозяина давно скучает.
И «журавль» старый без ведра,
Над колодцем головой качает.

Гостем я вернулся в отчий дом,
И опять проездом, ненадолго.
Снова поступает к горлу ком
И под сердцем стало сразу колко.

Жалобно всплакнет опять крыльцо,
Я в былое вновь открою двери.
И пахнёт мне прошлое в лицо,
Вспомню я утраты и потери.

Запах прежний здесь ещё стоит,
Время на часах только застыло.
С фотографий прошлое глядит,
И от взглядов сердце вновь заныло.

Как скрипел бывало в доме пол,
Когда в пляс пускались все родные.
И на лицах их румянец цвёл,
Да неслись частушки озорные.

Я присяду снова у стола,
Время — туго сжатая пружина,
Здесь когда-то мама нас ждала,
Дочерей из города и сына.

Присела и память напротив устало,
И сердца удары слышны в тишине.
Как отчего дома всегда не хватало,
В далёких краях, на чужой стороне.

Март 2017 г. г. Тюмень.



Владимир Герасимов
Землю радует клич журавлей…

Запылили опять трактора,
На полях в тёплом мареве тают.
Им в работу впрягаться пора,
Вновь готовить задел урожаю.

А надежда плывёт над землёй,
Лаской вешнего солнца согрета.
И волнует всех клич журавлей,
Что с небес посылают приветы.

Как врачи следом ходят грачи,
Да всё слушают, слушают пашню.
Возвещают, что сердце стучит,
И идут земли лекари дальше.

Разбрелись по полянкам цветы,
Тоже солнышку вешнему рады.
Оно льётся везде с высоты,
И весною не знает преграды.

И повсюду звенят голоса,
Это песня в честь отчего края.
Расправляет земля паруса,
Смыслом жизни всё наполняя.

Апрель 2017 г.
г. Тюмень.



Душа улыбнётся, увидя рассвет
Прошлому в глаза не заглянуть…

Жизнь не начать мне с чистого листа,
Не написать на нём всё без помарок.
Конечно, где-то прожито не так,
В душе досады теплится огарок.

Она рвалась за журавлём порой,
А красоты вокруг не замечала.
И редко выбирался я домой,
А сердце меня звало и кричало.

Я знаю, в жизни много упустил,
Чему-то не придал совсем значение.
Впустую тратил нервы, много сил,
И пропустил чудесные мгновения.

И не вернуть назад, всё не вернуть,
И не исправить горькие ошибки.
И прошлому в глаза не заглянуть,
И не увидеть прошлого улыбки.

И с этим надо дальше жить,
Не наступать на грабли тех ошибок.
Прощения попросить и всех простить,
Ведь мир сегодня хрупок и так зыбок.

Март 2017 г.
г. Тюмень.



Владимир Герасимов
Пусть день счастливый вдаль плывёт…

Рассвет опять спешит порозоветь
И соловьями заманить на речку.
Там день умывшись, начинает петь,
И солнцу поднимается навстречу.

На берег катит сонная волна,
Вдали стремнина радугой играет.
И просыпается повсюду тишина,
А эхо где-то в чаще замирает.

А солнце, резво сдвинув облака,
Лицом румяным показалось миру.
И зажурчала песня родничка,
И ветерок пытает свою силу.

Туман, пригревшись на песках лежит,
А кое-где запутался в осоке.
И уплывать отсюда не спешит,
Устроился неплохо лежебока.

В полях рассветных ходят журавли,
Стога слонами двигаются к речке.
На омутах как звезды расцвели,
Кувшинки, солнцу торопясь навстречу.

В лесах кукушки начинают счёт,
И пусть не раз бедовые собьются.
Пусть день счастливый вдаль плывёт.
И ничего с ним добрым не случится.

Апрель 2017 г.
г. Тюмень.



Душа улыбнётся, увидя рассвет
Этим я дышу

Соловьёв я в детстве не слыхал,
Не было у нас их в отчем крае.
Я под песни ветра засыпал,
Эти песни хорошо я знаю.

И ещё я помню, как волна,
Вечером на озере тоскует.
И как ночью светлая Луна,
Иногда за облаком колдует.

Помню я как чайки над волной,
Ангелами светлыми кружатся.
И как накрывает всё покой,
И какие сны ночами снятся.

Как шумят утрами камыши,
Как берёзки-девушки встречают.
И какие песни от души
К звёздам вечерами улетают.

Ставят мне в укор, что я пишу,
Часто о суровом своём крае.
Что поделать! Этим я дышу,
И другой такой земли не знаю.

Март 2017 г. г. Тюмень.



Владимир Герасимов
Как там в лучах игра. ют перекаты…
Друзьям-меценатам с благодарностью за помощь в издании этой книги.

Мы этой книгой растревожим душу:
Ручей весёлый снова зажурчит,
И соловья захочется послушать,
Когда вдруг сердце чьё-то заболит.

Опять пройдёмся вешними полями,
Найдём душе укромный уголок.
А осенью простимся с журавлями,
И выпьем снова синевы глоток.

Вы, знаю точно, любите восход,
Так убежим давайте на рассвете,
От дел житейских, всяческих забот,
И пусть развеет их весёлых ветер.

Мы там в дали услышим глухарей,
Что песни свои древние заводят.
Сердца здесь успокоятся быстрей,
В лесах густых, где ещё леший бродит.

К реке вернемся вместе на закате,
Услышим снова как поёт волна.
И как в лучах играют перекаты,
Увидим, как застенчива луна.

А у костра мы вспомним отчий дом,
И матерей, что ждали у калитки.
Как уходя, прощались там с отцом,
И светлую из юности улыбку.

И полегчает сразу на душе,
Мы радоваться будням снова станем.
И хорошо нам будет в шалаше,
Да и на мир мы по-другому взглянем.

Март 2017 г.
г. Тюмень.




Владимир Герасимов
Поименно всех вспомним родных…
(Вальс Победы)

По-простому накрыт в доме стол,
День Победы сегодня встречаем:
Со слезами, с улыбкой пришёл,
Поимённо мы всех вспоминаем.

Вспомним славных безусых ребят,
Что смеялись тогда на перронах.
И бывалых уставших солдат,
С пылью дальних дорог на погонах.

Мы поднимем торжественно тост,
За всех тех, кто дошёл до Берлина.
И за тех, кто вставал во весь рост,
Как когда-то наш прадед былинный.

Фронтовые поднимем сто грамм,
И за тех, кто ушёл в партизаны,
Кто с друзьями ходил по тылам,
Врачевал кто солдатские раны.

Вспомним всех, кто прошёл тогда ад,
В Сталинграде, под Курском и Ржевом,
И голодный в кольце Ленинград,
И Москву, что была под прицелом.

Кто навечно остался в болотах,
Кто на штурм уводил корабли.
Кто на Пулковских падал высотах,
Но не пяди не отдал земли.

Кто землицу святую пахал,
И в тайге на повале работал,
И в полях о победе мечтал,
И жил общей народной заботой.

И висеть будет гордо пиджак,
С орденами на батином стуле.
Они с нами, герои атак,
В дом они все сегодня вернулись!

9 Мая 2016 г. г. Тюмень.



Владимир Герасимов
Голуби снова в испуге летают…

Леса прибалтийские, польские шляхи,
Скалистые горы, Европы простор.
Сколько здесь кровушки пролито нашей
И кровь эта страшной войне приговор.

Не сотни, не тысячи, их миллионы,
Легли все навечно вне нашей земле.
И слышит она до сих пор эти стоны,
Как плачут они на чужой стороне.

Стоит наш Алеша над старой Европой,
Что миру науку и смерть принесла.
И горько солдату, сейчас одиноко,
Он видит, что злоба багрово взошла.

Теперь здесь повсюду другие герои,
Смеясь, что пытали, стреляли и жгли,
Что море невинной пролили крови,
И пеплом посыпали раны земли.

И скачут теперь их прыщавые внуки,
К свастике чёрной прикован их взгляд.
И прошлое греет в огне снова руки,
И тянет опять хрупкий мир оно в ад.

Скажите им гневно и правду не скройте,
Пусть смерти в Освенциме глянут в лицо.
Все камеры пыток и печи откройте,
И всем покажите дела подлецов.

Проблем в мире смутном сегодня хватает
И чёрными флагами машет всем враг.
И голуби снова в испуге летают,
И гулкий опять где-то слышится шаг.

Август 2016 г.
г. Калининград-Тюмень.



Сердце горько по ушедшим плачет
Праздник скорби и гордости нашей…

В майский день сердце радуют марши,
Это праздник великой страны:
Праздник наш и товарищей старших,
Тех, кто выдержал бремя войны.

Кто геройски сражался повсюду,
По ночам уходил в тыл врага.
Партизанил в лесах и над Бугом,
Рвал мосты, штурмом брал берега.

Кто в слезах получал похоронки
И друзей хоронил боевых,
Кто вернулся к любимой девчонке,
Всё прошёл, но остался в живых.

Кто по крохам делил хлеб блокадный,
Под огнём воду людям носил.
Бил на Волге врага без пощады,
И в Москве «зажигалки» гасил.

В лютый холод в цехах кто работал
И поля на себе боронил,
И на шахтах трудился до пота,
Лес валил, выбиваясь из сил.

Кто друзей провожал в даль морскую,
Горизонт осеняя крестом.
И кто дружбу сберёг фронтовую,
Был надёжным и крепким плечом.

В праздник скорби и памяти нашей,
Все они с нами рядом идут.
Мы героев тех стали постарше,
Их портреты внучата несут.
Ноябрь 2016 г.
г. Тюмень.

Солдатам России
Стать военным ты с детства мечтал,
Снилось небо и снились береты.
Ты России защитником стал,
Сердце долгом и честью согрето.

В ночь уходишь ты срочно порой,
И где будешь, родные не знают.
Ты гордишься нелёгкой судьбой,
И твой сын стать военным мечтает.

Знаем твёрдо, где трудно, там ты,
В ратных буднях друзья всегда рядом.
Вы в строю, чтобы снились мечты,
Только мирные были парады.

Неспокойно опять на планете,
Тянет дымом локальной войны.
И с мольбою опять смотрят дети
Из далёкой и братской страны.

Ночи темные только и знают,
Как домой наши ждут вас сердца.
И как дети тоскуют, скучают,
Как им плохо всегда без отца.

У икон древних ставим мы свечи
И молчим у святого огня.
Сердце просит, излишни здесь речи:
— Возвращайтесь домой, сыновья!

Декабрь 201 б г.
г. Тюмень.



Сердце горько по ушедшим плачет
Сердце горько по ушедшим плачет…
Воинам-интернационалистам. Вечная память павшим.
Осенним днём в подземном переходе,
Солдат безногий о войне поёт.
О той кровавой огненной дороге,
Что как змея к Салангу вверх ползёт.

Он о друзьях поёт, что там погибли,
Как бензовоз взорвался на глазах.
И как свечой сгорели сотни жизней,
Про души их, что где-то в облаках.

Как нависали горы над друзьями
И что до пропасти всего лишь шаг,
И как к туннелю двигались часами,
И как прицельно бил повсюду враг.

И про туннель, что уносил их жизни,
Он сущим адом на войне той был.
Но они шли — таков приказ Отчизны,
Никто священный долг там не забыл.

А рядом скрипка надрываясь плачет
И душу рвёт всё песня про Кавказ.
Поёт солдат, он глаз слепых не прячет,
Он спас Россию — был такой приказ!

Бросают деньги, слёзы вытирая,
Крестом святым все осеняют их.
А жизнь вокруг кипит совсем другая,
Она идет — но нет друзей в живых.

Подходит мальчик: — Что ты, дядя, плачешь?
— А мне сказали, нет давно войны.
Солдат ответил: — Это сердце плачет,
— От счастья плачет, что ты видишь сны!

Январь 2017 г.
г. Тюмень.

Владимир Герасимов
Всегда будут с нами…
Памяти пассажиров авиарейса Сочи-Сирия 25 декабря 2016 года.

Уходит на взлёт по бетонке машина
И песня моторов в округе слышна.
Ну что вдруг случилось, какая причина?
И замерла в горе большая страна.

Виновно заплакало Чёрное море
И горы застыли в прибрежной дали.
Как всем пережить это страшное горе,
Повсюду слышны стоны древней земли.

Замер надолго испуганный город,
И жалобно ветер заплакал навзрыд.
А там, в глубине, кругом только холод,
И случай трагический тайной покрыт.

Повсюду деревья как в карауле
И плачут протяжно вокруг корабли.
И в общей молитве руки взметнулись,
А взгляды людей ещё веры полны.

Усыпано море живыми цветами,
И видим мы всюду прощальный их взгляд.
Они не ушли — всегда будут с нами,
Об этом сейчас нам сердца говорят.

Январь 2017 г. г. Тюмень.


Сердце горько по ушедшим плачет
К очагу назад их рвутся души
Памяти ушедших родных и земляков.

Поэт был прав, что в журавлиной стае,
Родные улетают в небеса.
И мы их со слезами провожаем,
Теряем и не видим в облаках.

За сельским озером покоятся родные,
Там с давних пор находится погост.
Там земляки, пути свои земные
Все завершают, тая в бездне звёзд.

Но к очагу назад их рвутся души,
Так им порою хочется домой.
Чтобы родные голоса послушать
И в стенах отчих обрести покой.

И рядом там грустит уставший ветер,
Волна печаль все к берегу несёт.
Они тоскуют сильно каждый вечер,
Когда светило на покой идет.

И чайками летают всюду души,
И в теплый вечер и палящий зной.
Слезами звёзды падают на сушу,
Живущим освещая путь земной.

Благовещение, 2016 г. г. Тюмень.



Владимир Герасимов
Мир скорбит, плачет Куба твоя…
Памяти Фиделя Кастро.

Ушёл команданте, оратор, боец,
Прощай, легендарный барбудос!
Учитель, защитник, народа отец,
Ведь ты всколыхнул тогда будни.

На битву позвал за свободу и честь,
Твой голос услышали люди.
И в мире узнали — такой остров есть,
Что ветер свободы там любят.

Над островом флаг полыхнул как маяк,
Сполохами мрак рассекая.
Как спрут распустил щупальцы враг,
Бесилась вокруг злая стая.

Багровым от крови стал чистый песок,
Но встал над водой гордо остров.
И целился враг прицельно в висок,
Бороться с ним было непросто.

Пусть жгучие ветры неслись над страной,
Но ты и народ твой держались.
Пусть нервы натянуты были струной,
Вы строили, пели, сражались.

Взошла тогда в море надежды заря
И мир пел про остров Свободы.
И прожил ты жизнь, команданте, не зря,
Фидель! Тебя помнят народы!

Февраль 2017 г.
г. Тюмень.



Сердце горько по ушедшим плачет
Вновь вернулась душа…

Её сожгли под утро ночью,
Народ уставший крепко спал.
Пришло зверьё с повадкой волчьей
И сторож замертво упал.

Дышал жарой июльский зной
И бесновался ветер всюду.
Он стал чужим, какой-то злой
И был похож он на иуду.

Пылала церковь на юру,
К ней подступиться невозможно.
А ветер это превратил в игру,
Смеялся жутко у огня безбожник.

А люди ниц попадали с мольбой,
И землю целовали под ногами,
И руки ввысь взлетали над толпой,
Всё вместе с небом плакало слезами.

И рухнул колокол гудя с небес,
И зарыдало над округой эхо.
Кто это сделал? В чьей душе был бес?
И кто ответит небесам за это!

И встало солнце над лесами ало,
Алела кровью в озере заря.
Души в то утро у села не стало,
Не стало церкви, звона, алтаря.

И до сих пор на этом пепелище,
Цветы по лету алые растут,
Да ветер здесь прощенья ищет,
И рядом птицы-ангелы поют.


А сейчас возродясь, ты стоишь как невеста,
И малиновым звоном к себе нас зовёшь.
Вновь вернулась душа и нашла себе место,
И ты снова надежду и веру даёшь.

Февраль 2017 г. г. Тюмень.




Сердце горько по ушедшим плачет
Слово доброе всегда в душе живёт…
Памяти поэта, писателя Денисова Н.В.
Приятель старый мне опять твердит,
Не верь поэтам, ведь бывают колки.
И в их кругах тщеславие сквозит,
И расцветают пышно кривотолки.

Ему не верю, а быть с ними — честь,
Я вижу, сердцем любят они слово.
И зависть не приемлют, гонят лесть,
Но любят, что свежо, серьёзно, ново.

И для меня поэт всегда родник,
С водой кристально-чистой ключевою.
Где слово весело всегда журчит,
Ветрами пахнет, морем, синевою.

Стихи его далёкий горизонт,
Зовут мечтой и манят парусами.
И славят розовеющий восход,
И птичьими чаруют голосами.

В стихах достойных слышу шум волны
И шёпот листьев у родного дома.
Напевы уходящей старины,
И песню журавлей, что всем знакома.

Я слышу гордость за святую Русь,
В стихах поэта узнаю героев.
И непростой историей горжусь,
А если больно, то слезы не скрою.

Плести интриги может графоман,
Поэт серьёзный выше всякой склоки.
Душой и сердцем чувствует обман,
И правдой жизни дышат его строки!

Ноябрь 2016 г.
г. Тюмень.


Владимир Герасимов. Зовут и памяти рассветы…





Владимир Герасимов
Черныш…

В пятницу Виктор Матвеевич выехал на дачу позже обычного. Как старый и опытный дачник и водитель, он прекрасно знал, что если тронуться раньше шести вечера, то дороги из города во всех направлениях будут стоять в пробках. Даже сейчас движение на федеральной трассе было оживлённое. Отъехав от города больше десятка километров, по ходу движения с правой стороны, он увидел на обочине дороги несколько стоящих машин и скопление людей. На аварию это не было похоже. На трассе не было разбитых машин, не было других признаков аварии.
Припарковавшись за последней машиной, Виктор Матвеевич торопливым шагом подошёл к стоящим на обочине людям. В центре стоящих водителей на земле лежала собака. Это была стареющая овчарка, серо-дикого выраженного окраса. Крови большой ни на собаке ни вокруг не было видно. Но овчарка дышала очень тяжело. Из разговора водителей он понял, что собаку сбили совсем недавно, причем прямо на обочине. Звучали слова сожаления и крепкие выражения в адрес лихачей, что сбили ее. Конкретных действий и предложений не от кого не поступало. Так продолжалось несколько минут.
— Ладно, мужики, хватит смотреть, не в цирке. Надо что-то делать, пока не поздно, — заговорил стоящий почти в центре молодой мужчина. Он снял с себя лёгкую ветровку синего цвета и расстелил ее рядом с овчаркой. Потом опустился перед ней на колени, стал её осматривать. Через минуту поднял голову и спросил у водителей:
— Кто поможет, ребята?
Откликнулось сразу несколько человек. Собаку осторожно переложили на ветровку, подняли и понесли к машине, на которую указал мужчина.
Торопясь, задние дверки машины открыл мальчик, лет семи-восьми, вероятно сын водителя. Он ласково смотрел на собаку, осторожно к ней прикасался, пытался погладить овчарку.
— Ну что, мужики? Я назад в город. Попробую в ветлечебницу, может что-нибудь сделают, — сказал всем тихо мужчина. Он развернул машину и она быстро стала удаляться в сторону города. Водители ещё какое-то время не отходили от места, где только что лежала собака. Кто-то опять закурил, люди продолжали говорить о случившемся. И Гордееву показалось, что произошедшее событие объединило на короткое время людей, сплотило. Постепенно люди уходили к своим машинам и стали разъезжаться. Поехал и Виктор Матвеевич.
Заехав на дачу, он поставил машину под лёгкий летний навес. Сразу прошёл к скважине, включил насос, чтобы набрать воды в ёмкости для полива на утро. Были и ещё планы на вечер. Но работа не заладилась сразу. Из головы всё не выходила сбитая у дороги собака.
Он ходил в подавленном состоянии, к тому же становилось уже темно. Отключив насос, Виктор Матвеевич пошёл в домик.
— Надо бы перекусить, — подумал он. Хотя и на это, если честно, у него тоже не было особого настроения. Он достал из прикроватной тумбочки початую бутылку водки, нарезал сыра. Уже потемну пошел и вырвал с гряды несколько головок лука вместе с пером. Помыв головки лука в свежей воде, пошел в домик. Налил полстакана водки, выпил, закусил сыром. Немного посидел, настроение не улучшалось.
Он вышел на участок, сел на скамейку у бани, закурил. Картина, увиденная там на дороге, не уходила из памяти. Виктор Матвеевич курил и смотрел на звёздное небо. Он и не заметил, как стал прикуривать уже вторую сигарету. Ему сейчас стало вспоминаться далёкое детство и его любимая собака. Было это давно, был он тогда просто Витькой и сопливым пацаном.
Отец его, Матвей Гордеев, пришел с войны только осенью сорок шестого. Вернее не с войны, она то закончилась. Вернулся из госпиталя, что в Иваново.
В своём последнем бою в марте 1945 года под озером Балотон, что в Венгрии, он получил несколько ранений и был контужен. Одно ранение очень серьёзное — пуля прошла прямо под сердцем навылет и серьёзно разворотила спину. С этими ранениями он и провалялся в госпиталях Подмосковья, во Владимире, Иванове. В родную Сибирь вернулся ещё слабым, но на своих ногах и это было огромным счастьем для исстрадавшейся семьи. Бабы на селе по-хорошему открыто завидовали Ольге.
Как-же, вернулся муженек, все при нем, а остальное поправимо — подлечится, поправится.
Воздух-то родной обязательно пойдёт на пользу. Понимала это Ольга, радовалась, иногда плакала. Втайне от Матвея часто молилась за мужа у иконки, что осталась от бабушки. И правда, поправляться стал Матвей, лицом свежеть. Через какое-то время о работе стал поговаривать.
— Ну что я как развалюха какая, сидеть буду дома, да у тебя на шее, — говаривал он вечерами жене, которая к тому времени уже заметно «округлилась».
— Тем более, ты в таком положении. Старших поднимать надо, смотри, вон поизносились все. Да и растут ведь. Женихи-невесты скоро у ворот топтаться начнут.
Пыталась отговорить его жена, — что мол рано, слабый еще, ночами вон стонешь, мечешься. Раны не зажили, на спине и груди свищи открываются.
Но Матвей был непреклонен. Обнимая жену, улыбался и шутя говорил:
— Эх, мать, руки ноги целы, прорвёмся! К тому же сама знаешь, кое-что могу и неплохо, — и Матвей гладил Ольгу по выступающему животу.
На что улыбающаяся жена отвечала Матвею:
— Это дело нехитрое. А на работе то как, сдюжишь? Ведь вполсилы не сможешь, характер не тот. А где её найти работу-то таку, по твоему состоянию, чтобы, где, скажи?
— Ладно, мать. Думать буду. Вон весна всё же на подходе, воробьи и те копошатся, что-то делают, заботы у них.
— А что я то клушкой старой сидеть буду со стариками по завалинкам. Не пойдет, не к лицу солдату, ведь сама всё понимаешь!
И однажды апрельским утром Матвей ушёл в колхозную контору к председателю и секретарю партийной организации. Те были в прокуренном небольшом кабинете председателя и что-то бурно обсуждали.
После крепких мужских рукопожатий, Матвей Степанович сразу начал с дела.
— Негоже мне, мужики, с дедами самосад-то переводить, как-то уже всё в тягость стало. Надо что- то подумать про меня.
— Найдите что-нибудь сподручное, по силам моим сегодняшним, — торопясь говорил Гордеев, — Да, рубаху на груди ещё не рвану, не всё ладно со здоровьем. Но что-то и смогу!
И он обратился к секретарю парторганизации Василию Дмитриевичу:
— Понимашь, Митрич, стыдно перед бабами, что всю войну тут за нас тянули. Стыдно как коммунисту без дела сидеть, когда кругом проблем столько.
— Твёрдо вот решил, — хватит жирок нагуливать. Тем более, сам знашь, с Ольгой прибавления ждём.
— Только вот что, мужики. Бумажки мусолить и в кладовщики не сватайте, не пойду. Пусть там бабенки в интересном положении отсиживаются.
На что секретарь, немного помолчав, ответил:
— Всё верно говоришь, Матвей Степанович, верно и правильно. И нам твоя помощь ой как сгодилась бы.
Сам видишь, задыхаемся, народу-то нет. Ведь больше половины не возвернулись друзей-то наших. Четверо уже дома от ран тяжёлых прибрались. Секретарь помолчал, потом вздохнув, продолжил:
— А бабы-то за войну, ты прав, без нас тут все жилы вытянули.
— А молодёжь-то, сам знаешь, не втянулась ещё, слабовата. Прокорму-то шибко нет.
— Хотя, что ни говори — горят на работе, горят! — эмоционально закончил секретарь.
Тут в разговор вступил председатель Алексей Назарович, тоже фронтовик, с войны вернулся без левой руки.
— Матвей, Василий прав. Ты нам очень даже нужен. Ведь посевная на носу. Давай попробуем помощником бригадира по полеводству в первую бригаду на период сева. Лошаденку дадим. Будешь воду да харчишки подбрасывать. Контроль опять же, учет и так далее.
Председатель немного помолчал, потом продолжил:
— Стыдно будет плохо-то работать, когда такой герой рядом будет, да на пригляд встанет.
— Уважают тебя земляки. А уж молодняк-то и подавно. Не каждый приходит с войны при полной Славе.
— Что сказать, герой! Все мы тобой гордимся, — искренне и тепло закончил председатель. На что Гордеев, махнув рукой, эмоционально сказал:
— Да ладно, мужики! Все мы герои, раз гаду ту раздавили. Особливо, те, кто до гнезда того проклятого кровью своей землицу и свою и чужую полил!
Ничего не сказали в ответ Матвею, как-то погрустневшие и сразу закурившие фронтовики.
На том с общего согласия и порешили. Домой Гордеев вернулся в приподнятом настроении, немного даже возбуждённый.
В работу включился сразу с первых дней посевной. Вставал рано, приезжал поздно. Было видно, что нелегко ему даются эти ежедневные мотания по полям, пусть и в кошевке. Витька слышал сквозь сон иногда, как отец стонал, как мать уговаривала его отказаться от этой работы или хотя-бы отлежаться день-два дома. На что Матвей тихо говорил:
— Неужто, мать, ты не видишь. Всем тяжело. И утром он снова уезжал на работу.
Однажды в конце июня, объехав некоторые участки озимой ржи, посмотрев в каком состоянии находятся поля, Матвей под вечер возвращался на лошади домой. Лошадь тоже притомилась за день, бежала не спеша. Впереди на проселочной дороге он заметил старушку. Она шла с ведром ягод. Поравнявшись, он узнал в старой женщине Елизавету Григорьевну, что во время войны прибыла в деревню с группой эвакуированных из под Гатчины, что в Ленинградской области. Говорят, что все ее родные погибли: сыновья, зять и муж на фронтах. А дочь с внуками потерялась где-то на просторах страны во время эвакуации из Белоруссии.
Матвей Степанович уважительно поприветствовал женщину:
— Что-то припозднилась, мать! Давно идешь, Григорьевна? Садись, подвезу.
На что женщина устало ответила:
— Спасибо, солдат. С превеликим удовольствием. А припозднилась, потому как сердце что-то сегодня подвело меня.
— В лес пошла вроде ничего было, а обратно иду — подводить стало.
В дороге они разговорилась. Старая женщина поведала с большой радостью Матвею Степановичу о том, что нашлись ее дочь и внуки, все живы, здоровы. Живут теперь в Ярославле, куда во время войны после долгих скитаний попали. И вот теперь она уезжает к ним на Волгу.
Матвей искренне порадовался счастью этой, повидавшей много горя на своем веку женщины. За разговорами не заметили, как доехали до деревни. Когда Матвей подвез Елизавету Григорьевну к ее старенькому домику, в который ее поселили во время войны, женщина, как бы извиняясь сказала:
— Спасибо тебе, солдат. К сожалению отблагодарить тебя нечем, скромно, очень скромно живу. Она замолчала и было видно, что она хочет ещё сказать что-то.
— Но вот подарок хочу тебе сделать. Я через неделю уезжаю. Возьми моего щенка себе. Накладно мне прокормить его, да и в дорогу брать боюсь. А собачка хорошая. Прибилась ко мне месяц назад в райцентре, когда в военкомат, да в исполком ездила за вестями о солдатах своих, да о дочери. Вот так пешком и пришли сюда вдвоем.
— Мне с ней хорошо было, она ласковая. Вернее он. Кобелек это. Черный с бабочкой на груди. Такой франт. Гамлетом назвала.
— Возьми солдат, не пожалеешь, — тепло закончила она.
Заслышав у дома голоса, за ограду выбежал щенок. Было ему на вид месяца четыре, но порода была видна сразу. Это была хорошая помесь дворняжки с овчаркой. Уже высокий на ногах, широкая грудь, украшенная белой бабочкой, стоящие уши и умный взгляд. Щенок смотрел на мужчину ласково, но гордо.
Матвею он сразу понравился. Подойдя к щенку, он погладил его.
— Ну что, дружок, пойдешь ко мне жить?
Щенок поднял голову и посмотрел на Елизавету Григорьевну, как бы спрашивая женщину:
— О чём это он?
Григорьевна наклонилась к щенку и ласково погладила его по голове:
— Ступай, милый! Тебе у солдата будет хорошо. Там ребята, семья. А я одна. Да и поеду я, так что прощай! — и женщина отвернулась, стала вытирать набежавшие слезы. Ее одинокое сердце уже привыкло к этому ласковому существу.
Матвей Степанович тихо сказал:
— Ну что ты, мать. Не рви себя. Все будет хорошо. А за щенка спасибо.
— Спасибо тебе и за слово доброе!
— Как соберешься, дай знать. Поможем, чем можем, — Он некоторое время помолчал. Потом весело скомандовал щенку:
— Ну что, друг, по коням!
Подойдя к кошевке, он сказал:
— Прошу! — И указал щенку куда следует сесть.
Тот отошел от Елизаветы Григорьевны, оглянулся
на нее, словно ждал и ее команды. Постоял некоторое время, потом резко с разбегу прыгнул в кошевку. Матвей попрощался с женщиной. Он зашел с обратной стороны, чтобы не тревожить щенка и сел на свое место. Потом весело сказал:
— Ну что, домой, парень!
Виктор Матвеевич и сейчас помнит, сколько тогда было радости у всех в семье, когда они увидели в кошёвке у отца, заехавшего на ограду, этого красивого щенка. Во двор высыпала вся ребятня, вышла и Ольга. Дети стали перебивая друг друга спрашивать:
— Папа, это теперь наша собачка? Ты ее привез насовсем? Где ты взял такого песика?
С вопросом обратилась и Ольга:
— Правда, Матвей, не томи детей, откуда щенок?
Отец тогда коротко объяснил всем домашним откуда взял щенка. Сказал, что Елизавета Григорьевна уже кличет его Гамлетом.
Щенок всё это время сидел в кошёвке, как-будто ждал своей участи. Ольга безбоязненно подошла и ласково погладила щенка:
— Гамлет! Слово какое-то не наше, — потом тихо продолжила, — Красивый. Чёрный как грач весенний. Ну и пусть у нас Чернышом будет.
На что Матвей весело отозвался:
— А что, соответствует. Как, ребята, согласны? Давайте Чернышом и будем звать. Он подошёл к щенку, взял его на руки и передал Витьке, который стоял рядом.
Прошло уже столько времени, а Виктор Матвеевич помнит, как билось тогда сердце щенка, когда парнишка прижимал его к себе. Вот так и появился в их семье Черныш, который стал всеобщим любимцем.
С первых дней Черныш не расставался с отцом, всюду был с ним. Отец днями ездил по бригадам, полям. Иногда отец брал ребятишек и собаку и они ехали на озеро ставить сети. Пока отец плавал, они с Чернышом вдоволь резвились в воде. Он становился видным, красивым и сильным.
Незаметно и лето стало скатываться за желтеющие леса. Потом наступила зима. Сколько радости было у Черныша при виде первого снега. Он резвился вместе с ребятами, азартно бегал за сороками, что зачастили из лесу в деревню и все ближе и ближе подлетали к жилью, чтобы чем-нибудь поживиться. К весне Черныша было не узнать. За зиму он возмужал и стал чем-то походить на сильного матёрого волка. А вот сердце оставалось добрым, как у того ласкового щенка.
После праздника Победы у отца сильно разболелись раны и он на две недели слёг в районную больницу. Как без него скучал Черныш, он практически ничего не ел, мог подолгу сидеть за оградой и смотреть в ту сторону, куда по дороге увезли отца на председательской машине.
Проблемы с сердцем и ранами оказались гораздо серьезнее, чем предполагали врачи.
К тому же обнаружили затемнение на легком, поэтому лечили и это заболевание.
Так что, повалялся солдат снова на больничных койках. Нанёс урон бюджету райбольницы, как он сам с грустинкой говорил, аппетит-то был у него завидным, несмотря на болезнь.
Дома Матвей Степанович планировал побыть недельку, покахаться с младшенькой дочкой, которую не видел долгое время, в которой души не чаял, просто дышал ею. Черныш в отсутствие отца был постоянно с Витькой, теперь же парнишку словно и не замечал. От отца не отходил ни на шаг. Ольга по рецепту соседки сделала для мужа какую-то мазь и два-три раза в сутки смазывала ею раны Матвея. Было тепло и Ольга часто проделывала эту процедуру во дворе. Матвей снимал рубашку, жена обрабатывала раны и муж потом сидел и подолгу наслаждался теплом.
Однажды, после очередной такой процедуры, Матвей, разморившись на солнышке, уснул на крылечке, приклонив голову к пристрою. Как рассказывала потом всем Ольга, что случайно всё это увидела, Черныш подойдя к спящему мужу, стал слизывать с раны выделяющуюся прозрачную жидкость. Слизывал, тряс и крутил головой, фыркал и снова энергично слизывал. Продолжалось это минут пять. Потом он выбежал вон из ограды. Ольга поведала о том, что видела мужу и соседу деду Трофиму, что подошёл покурить с Матвеем. Дед выслушал Ольгу и сказал:
— Ты, девка, давай-ка мажь раны не мазью этой, а попервости сметанкой, али ещё чем скусненьким. Пусть псина-то почаще лижет раны. А уже опосля можно и снадобьем твоим.
— На языке-то у собак много пользительного. Ведь они сами себя врачуют.
— Вспомните, какие раны были у мово Верного, после драки с кобелями. Ить выходил сам себя, всё зализал, как заштопал. Помолчав, дед продолжал:
— А сейчас Черныш бегает травку искать, каку ему надо. Найдет, пожует и сам очистится к тому же. Ольга с Матвеем вроде как с недоверием отнеслись к словам соседа, но согласились всё исполнить в точности.
Черныш вскоре прибежал домой, был он необычно спокоен и виновато смотрел на Матвея, лежал у его ног, иногда склонял голову на его колени.
На следующий день Ольга всё сделала по совету старика. Матвей снова вышел и сел на крыльцо. Ольга смазала места вокруг ран свежей сметаной. И Матвей, шутя дал команду Чернышу:
— Ну что, друг, лечи солдата, — и сам откинулся немного на стенку.
Черныш смело подошёл к хозяину и стал слизывать не сметану, а стал лизать раны. Он старательно вылизывал основную рану под сердцем и делал это с усердием.
Так продолжалось несколько дней. После каждой такой процедуры Черныш убегал из дому. Возвращался всегда неожиданно, был всегда тихим, подавленным.
Что помогло тогда Матвею? Уход и мази жены, или «врачевания» четвероногого друга? Один бог знает. Но раны перестали кровить, отцу заметно полегчало. Вскоре он снова вышел на работу. И как прежде, Черныш был всегда и везде с ним.
Ушли они из жизни практически одновременно. Произошло это года через три после собачьего врачевания.
Был разгар сенокосной страды. За неделю перед этим отец стал жаловаться на сердце, ему постоянно не хватало воздуха, в груди давило. Его увезли в больницу, там провели обследование, поставили уколы. Но помещать на стационарное лечение не стали, так как в корпусе делали ремонт, везде пахло краской. Предложили Матвею подлечиться с недельку в области в кардиологическом отделении, но отец тогда наотрез отказался, сказав, что вроде как стало получше. Ему выписали лекарства и отправили домой с условием, что через неделю он непременно приедет на полное обследование и лечение.
Утрами, по холодку, он старался что-то делать: отбивал литовки, насаживал новые вилы, ремонтировал деревянные грабли для покоса, одним словом занимал себя, старался и в таком положении быть полезным. А днём, в самый жар, уходил в пристрой к бане, где у него был топчан и подолгу лежал закрыв глаза или иногда читал.
В тот трагический день все с утра поехали на покос, надо было закончить копнить подсохшее сено. Работы артелью было немного, к обеду домашние обещали вернуться. Младшую Дашеньку завезли к бабушке, что жила на берегу озера на другом конце села. Матвея оставили одного на хозяйстве, с условием, что никакой работы он до приезда делать не будет, единственное — к обеду подтопить баньку. На этот раз и Черныш увязался со всеми.
Работа на покосе спорилась, все трудились с охотой, часто слышен был смех, ребята отпускали шутки. Ольга иногда поругивала старших и своего брата, чтобы не торопились и делали работу на совесть. Погода стояла замечательная, обдувал лёгкий ветерок и копны на их покосе росли как грибы. Черныш иногда срывался за сороками, с весёлым лаем бегал за бабочками и стрекозами. Вволю набегавшись, лежал в тени. Работы уже оставалось немного, у молодежи было хорошее настроение — скоро домой, а там на озеро. Вдруг Черныш залаял, потом подбежал к Ольге и стал лаять ещё сильнее и громче. Он несколько раз отбегал от неё, потом снова возвращался и продолжал лаять. Потом сорвался с места и стремительно побежал с покоса в сторону села.
Ольга сердцем почувствовала, что дома неладно. Она опустилась на сено и выдохнула:
— Матвей! Ребята, что-то с отцом!
Виктор Матвеевич хорошо помнит, как старшие торопливо стали запрягать лошадь, побросав весь инструмент под кусты. Как гнали лошадь, как быстро доехали до села, благо оно было недалеко от покоса. Мать и Витька тогда спрыгнули с телеги не доезжая дома и побежали. Уже приближаясь к дому, они услышали вой Черныша и Витьке стало не по себе. Вбежав на ограду они увидели на крыльце отца, он сидел на своём любимом месте, прислонившись к дощатой стенке нового пристроя-навеса. Рядом сидел Черныш. Увидев Ольгу с Витькой, он жалобно заскулил, из его собачьих глаз текли слёзы. Это были слёзы настоящего друга, который уже ни чем не мог помочь своему хозяину. Ольга поняла, Матвей мертв. Не выдержало сердце солдата.
Хоронили отца со всеми почестями. Прибыло много военных из района и области. С районным военным комиссаром приехало несколько солдат с автоматами. Были речи, были прощальные залпы на кладбище. И прощальный вой Черныша, этот вой давил всем на сердце.
После похорон Черныша посадили на привязь. Но он своим жалобным воем разрывал сердца и домашним и соседям. И Ольга попросила Виктора, чтобы он отпустил пса на время. Почувствовав свободу, Черныш стремглав выбежал из ограды. Всем было понятно, собака убежала на кладбище. Вернулся пес дня через два-три. Он вошёл в ограду пошатываясь, Черныш стал худым, сразу лёг у крылечка, где обычно сидел Матвей. Пес ни к чему не притрагивался, что бы ему не предлагали. Однажды утром его снова не стало на привычном месте у крыльца, не было и в будке. Но он приходил, а утрами снова убегал.
А потом Черныш не пришел совсем. Нашли его тогда на могиле отца. Пес был мертв. С тяжелым чувством ещё одной утраты похоронили они любимого Черныша в лесочке, что рядом с кладбищем. Сильно плакали тогда все родные над его холмиком. Оборвалась нить, что связывала их с отцом и мужем.
Занемело тогда сердце у парнишки, сразу две потери, два горя. Долго не отходило, осталось всё это в памяти на всю его жизнь. С той поры Виктор Матвеевич никогда не держал собак. Не может. Страшно трудно терять настоящих и преданных друзей, таких, каким был для их семьи Черныш.
Ноябрь — Декабрь 201б.г. г. Тюмень.



Владимир Герасимов
«Подорожники»
Сельским учителям посвящается.


Пётр Анатольевич подошёл к окну своего рабочего кабинета и раздвинул шторы, что были сдвинуты на день. За окном стало темнеть. На улице было безветренно, пошёл легкий пушистый снежок. Гаранин очень любил именно такую погоду в родных сибирских краях. За окном он увидел, как к школе спешили смеющиеся и бурно что-то обсуждающие разрозненные пары разного возраста. Он улыбнулся. Это спешили в родную школу их выпускники. Спешат на встречу с детством и юностью, на встречу со своими друзьями и учителями, со своим прошлым.
Такие традиционные встречи Новососновская школа давно уже стала проводить в первую пятницу февраля, чтобы дать возможность ребятам побывать и в средней школе в соседнем селе, которую большинство окончили.
— Да, летит время, — подумал Гаранин, — давно ли пришёл в эту школу он сам. И вот уже сорок четыре года на посту. Нет, был правда небольшой перерыв, его выдвигали на партийную работу. Но потом он снова вернулся в свою школу, так как просто не мог без этой атмосферы, дорогих для него коллег. Он был просто влюблен в эту небольшую школу у дороги. Да, именно у дороги, у большака, как говорили новососновцы. Большак этот вёл на федеральную трассу, что соединяла два областных центра. Школа находилась чуть в отдалении от него, в большом яблонево-сиреневом саду.
Само же село Ново-Сосновка растянулось одной улицей вдоль небольшой извилистой речушки на два-три километра. Речушка впадала в большое, богатое рыбой озеро, так что рыбаками здесь были все. Любил рыбалку и Гаранин.
За рекой тянулись смешанные леса и поля крупной агрофирмы, которая образовалась на базе развалившегося, когда-то преуспевающего хозяйства.
Правда вернулся Гаранин уже не в деревянную восьмилетку, а в новое современное кирпичное здание со спортзалом, которое на собственные средства построила агрофирма. Располагалась новостройка здесь же в саду, рядом со старой, которую частично разобрали, оставшуюся часть приспособили под мастерские и кабинеты для кружковой работы.
Местные жители и учителей и ребятишек в шутку с любовью называли «наши подорожники». Никто на это не обижался, всем нравилось.
Коллектив и сейчас работает в основном прежний, за исключением двух-трёх человек.
Основные предметники уже ветераны. Вот и сегодня традиционная встреча выпускников пройдет несколько по измененному сценарию.
В этом году исполнилось сорок пять лет, как в эту школу пришла работать преподавателем истории Людмила Ивановна Лазарева, которую все любовно называли почему-то Жанной д’Арк. Гаранин еще на августовском педсовете предложил широко отметить это событие не первого сентября, хотя и в этот день было её чествование. Были представители из администрации, было много добрых слов, цветов.
Пётр Анатольевич внёс тогда предложение провести это мероприятие по-семейному в День встречи выпускников. Чтобы дать возможность сказать добрые слова замечательному человеку и педагогу представителям разных поколений учеников, кого учила и выпустила в жизнь эта, с виду хрупкая, но богатая душой женщина. И коллеги тогда поддержали директора, стали готовить «капустник».
И вот сегодня это произойдёт. Времени до начала было еще минут тридцать и Гаранин присел на небольшой диванчик и окунулся в воспоминания. Он начал вспоминать, как более сорока лет назад пришел в эту школу молодым учителем, практически без педагогического опыта, как начинал и с чего начинал здесь и педагогическую карьеру и проходил школу руководителя. Это уже потом в жизни Петра Анатольевича будут и большая и шумная средняя школа и производственные коллективы со своими особыми, подчас очень жёсткими, законами бытия. Но именно эта небольшая сельская школа, с её рабочей тишиной и размеренностью жизни, сплочённый, как крепкая и дружная семья учительский коллектив, чистые и доверчивые глаза сельских ребятишек, сделали его таким, какой он сейчас — доступным и доверчивым, где-то даже простодушным романтиком. Но верным всегда своему делу.

* * * I * * *
По рекомендации областного отдела народного образования только вчера Гаранин прибыл в При- озерский район. А сейчас Пётр Анатольевич вышел из кабинета заведующего районным отделом несколько растерянным. Было отчего. Только что ему было предложено возглавить коллектив восьмилетней школы здесь в соседнем районе. Мысли после разговора путались, теснились. Выйдя из приёмной, он стал неторопливо ходить по узкому коридору, а из головы не выходил только что состоявшийся разговор.
Приняв его, заведующий отделом сразу извинился, сказав что времени для длительной и обстоятельной беседы у него нет, всё переносится на следующий день, а сейчас он торопится на заседание бюро райкома, где рассматривается вопрос о работе учреждений народного образования по трудовому воспитанию учащихся в современных условиях.
Поэтому разговор сразу перешёл в деловое русло.
— Пётр Анатольевич, пусть Вас не удивит сейчас моё предложение.
— Мы хотим предложить Вам возглавить коллектив небольшой восьмилетней школы в нашем районе, что находится в сорока километрах от райцентра.
Немного помолчав, заведующий продолжил:
— Вы можете задать мне законный вопрос о возрасте, практическом опыте и так далее.
— Да, Вы молоды. К тому же не работали в нашем районе. Но его бытоуклад и специфика развития мало чем отличается от вашего родного района. Только, пожалуй хвойных лесов настоящих, а не посадок, у нас больше.
— Скажу открыто, прежде чем пойти на это решение, мы созвонились с коллегами из вашего района, с районным комсомолом. Навели справки.
— И потом, Вы часто бываете в нашем районе на различных соревнованиях. У Вас здесь работают однокурсники, они о Вас хорошо отзываются.
— Вы молоды, инициативны, амбициозны, есть опыт работы в школе.
— Да, три года это немного, но это опыт. Вы знаете школу изнутри и как мне сказали, у Вас хороший контакт и с детьми и с коллегами.
— А это очень важно, поверьте мне.
Заведующий на какое-то время замолчал, потом
подводя черту в разговоре продолжил:
— И ещё. У Вас есть хорошее качество. Вы умеете слушать человека и всегда в поиске нового и есть желание учиться. Учиться новым формам работы, новым методам преподавания.
— Поверьте, это очень важно для учителя учителей, коим является руководитель любой школы.
— И ещё. Скажу откровенно, этого предложения могло бы и не быть. Но новый первый секретарь райкома, не из местных, только что пришел после ВПШ, делает усиленно ставку на молодёжь, вливает свежую кровь. Утверждена программа по продвижению молодых перспективных кадров во всех отраслях народного хозяйства в районе. И этому неукоснительно следуют.
Заведующий опять помолчал, потом продолжил:
— Вот и я совсем недавно из сельской школы, из директорского кресла.
— А сейчас, извините, позвольте откланяться. Спешу. До встречи завтра в восемь, здесь у меня.
— Жду с положительным ответом, и поедем смотреть восьмилетку. Потом будем решать и остальные вопросы.
Сказать, что Гаранин переживал, это значить ничего не сказать. В голову полезли мысли и о близких и маленькой дочке, о престарелых родителях.
Придя в гостиницу, где он остановился, он сразу заказал переговоры с женой, что находилась с дочкой у своих родителей в родном районе. Разговор был коротким. На удивление, все сразу поддержали его и советовали согласиться с предложением. На следующее утро в назначенное время Гаранин был у заведующего. После короткой беседы выехали в школу. Говорил дорогой в основном заведующий. Виктор Михайлович рассказал о вчерашнем заседании, о задачах, что были поставлены перед педагогическими коллективами школ района.
Затем красочно и с улыбкой стал рассказывать о том, как после исторического факультета института пришёл в родную школу. Как начинал работать, о своих проблемах. Как ему пришлось ломать менторский подход некоторых учителей к преподаванию основных предметов, как вместе пришлось учиться новому.
Иногда Виктор Михайлович ненадолго замолкал. И в это время Пётр Анатольевич старался рассмотреть то, что проплывало за окном машины. Природа здесь была несколько другая. Всё-таки район ближе к северу, таёжный. Радовало Гарнина то, что дорогой попадались небольшие речки, значить будет где порыбачить в свободное время. Радовало и то, что было много хвойных лесов, их тоже любил Гаранин, особенно ему нравилось собирать грибы в светлых чистых лесах. Заметив, с каким интересом Гаранин наблюдает за пробегающими картинами, заведующий стал красочно рассказывать о том, какая в этих местах рыбалка и охота, а какие белые и рыжики.
В заключение вздохнув, посетовал, что практически не видит всего этого. На рыбалку удаётся выбраться крайне редко, так иногда по грибы. Всё время забирает работа-заседания, выезды в школы, в область…
Так за разговорами и пролетело время. Машина вынырнула из смешанного леса на простор. Впереди потянулись поля и заливные луга вдоль речки. Вдали виднелась чуть заметная полоска леса. С правой стороны дороги расположилась ухоженное село, в конце его виднелась высокая вышка. Как потом узнал Гаранин, здесь недалеко проходила магистраль федерального газонефтепровода и вышка стояла на территории перекачивающей станции.
— А вот и наша школа, — тихо произнес Виктор Михайлович. Поначалу Гаранин не увидел никакой школы, так как машина спустилась с большака и ехала вдоль штакетного забора, за которым был большой сад. Они объехали сад и машина остановилась у простых лёгких расписанных ворот. В глубине сада Гаранин увидел одноэтажную деревянную школу. Видно, что здание построено из добротного красного леса давно. С первого взгляда оно показалось Петру Анатольевичу сероватым и невзрачным. Но большие окна с резными крашеными наличниками делали его нарядным, картинным, что на него хотелось смотреть и смотреть. И всё это в окружении великолепного сада. К резному крыльцу школы вело несколько дорожек: от небольших подсобных помещений, со спортплощадки и вероятно от мастерской. На пересечении дорожек в центре была разбита клумба, на которой цвели красивые цветы. Пахло свежескошенной травой и садом. Всё это сочетание сразу запало в сердце Гаранина и напомнило ему его старую деревянную школу, тоже в большом саду, в которой он проучился до шестого класса. Только та сельская десятилетка была значительно больше. Там было всегда шумно, весело, все куда-то всегда спешили. Огромный коридор был всегда заполнен ребятнёй, гудел как улей. Кто-то играл в настольный теннис, кто-то висел на турнике, что стоял в коридоре на растяжках, кто-то прыгал «классики», были и такие, что бродили с учебниками и что-то зубрили. А какие там стояли запахи от буфета.
Приехавших уже вышли встречать. С резного крыльца, не торопясь спустилась седая женщина небольшого роста. На ней был строгий серый красивый костюм и белая блузка. И Петру показалось, что есть в ней что-то такое, что указывает на её непростое происхождение. Как оказалось он не ошибся. Старая директриса была из Ленинграда и происходила из довольно знатного рода.
Подойдя к приехавшим гостям, она чуть склонила голову в приветствии и негромко сказала:
— Рады приветствовать дорогих гостей на нашей благодатной земле. И представилась, больше обращаясь к Гаранину:
— Маргарита Львовна Торопова, урождённая Корнилова.
Заведующий улыбаясь, тоже не спеша подошёл к ней, поздоровался за руку и сказал:
— И мы очень рады видеть Вас в добром здравии, Маргарита Львовна.
— Позвольте представить, — Гаранин Пётр Анатольевич, учитель — филолог, будем рекомендовать его на руководство школой.
— Вот и чудно, замечательно. А Вы знаете, уважаемый Виктор Михайлович, моего покойного мужа звали тоже Петром Анатольевичем. Хороший был физик, блокада сгубила. Умер уже здесь в Сибири.
— Ну что, пройдем в здание, или прогуляемся здесь, осмотрим мастерскую, подсобные?
На что заведующий тихо ответил:
— Пожалуй пройдём в классы. Всё я это видел неоднократно, а Петру Анатольевичу со всем этим знакомиться надо будет детально и пройтись непосредственно с людьми, что возглавляют эти участки.
Я думаю у них к друг другу будут заинтересованные вопросы. После некоторого молчания заведующий продолжил:
— Я думаю, Пётр Анатольевич уже понял, судя по ухоженной территории, что здесь трудятся очень ответственные, влюбленные в своё дело и школу люди.
— И всё это благодаря вашему мудрому руководству, уважаемая Маргарита Львовна.
— Вы мне льстите, уважаемый Виктор Михайлович. Но Вы знаете, чертовски приятно.
— Что же, пройдёмте в школу.
Было время отпусков, поэтому в школе их встретили два педагога, тоже довольно приличного возраста. Это были учитель рисования и трудовик, высокий стройный, интеллигентного вида седой мужчина Митрофан Матвеевич Радужный и учитель словесник Галина Михайловна Лаврушина. Это потом эти два ветерана, вместе с молодыми педагогами, станут добрыми и надежными помощниками Гаранину на первый период работы его до ухода на выборную должность.
Их провели по всем классным комнатам, по коридору, показали оформление, необходимую для учащихся информацию. Гаранина удивило обилие неплохих пейзажных картин и в классах и коридоре. Картины были довольно приличными, была видна и рука мастера и стиль… Нет это были не репродукции. Это был местный колоритный пейзаж.
Заметив, с каким интересом рассматривает Гаранин картины, Маргарита Львовна сказала с гордостью:
— А это, юный друг, творения уважаемого Митрофана Матвеевича и наших учеников-кружковцев.
— А вы знаете, неплохо. Очень прилично, — тихо сказал Гаранин. И обратившись к учителю рисования он сказал:
— Спасибо, уважаемый. Мне очень понравились все картины. По-моему всё это очень воспитывает.
Директор школы и заведующий переглянулись и улыбнулись. Было видно, что им понравилась и реплика Гаранина и его доброе слово учителю.
Потом они пили чай в небольшом школьном буфете и еще какое-то время говорили о перспективах развития таких вот школ, об образовании вообще, о современных тенденциях и нынешнем подрастающем поколении.
Потом был переезд. Устройство на новом месте. Гаранин сразу окунулся в работу. Приближалось первое сентября.
Со своим помощником, учителем истории, тоже не так давно работающей в этой школе, они стали планировать первоочередные мероприятия по проведению линейки на первое сентября, составили перспективные планы проведения общешкольных мероприятий на первое полугодие учебного года.
Было много интересных задумок, предложений. Но из всего этого надо было отобрать более значимые и провести мероприятия так, чтобы они прошли через сердце и душу ребят. Планировались мероприятия и по повышению уровня образования и самих учителей, участие в работе методических кустовых объединений. Всё это было нужно вынести на августовский педсовет, посоветоваться с коллегами, утвердить.
Потом начало учебного года. Завертелось, поехало…
Уже на сентябрьском педсовете Гаранин рассказал коллективу, что исходя из бюджета на учебный год, есть возможность начать работу по замене устаревшего школьного оборудование на современное. Рассказал, что получил полную поддержку по этому вопросу у заведующего, который обещал дополнительно направить деньги на их школу из денежных средств, что не используют другие школы. Уже сейчас выделяются дополнительные средства на оборудование их мастерской и кабинетов химии и физики.
И на осенних каникулах при помощи агрофирмы была доставлена первая партия новых парт и лабораторного оборудования для предметных кабинетов.
Сколько было радости у ребят и учителей. Несмотря на каникулы, пришли помогать выгружать и расставлять мебель не только ребята, но и часть родителей. И все делалось весело, дружно. Именно здесь он впервые почувствовал дух и атмосферу этой старой школы. Здесь всё было по-домашнему, от запаха в буфете, до запаха в школьной мастерской. И отношения между учителями и детьми были другими. Здесь не было того барьера, что разделял учителей и учеников в больших средних школах. Здесь не было той официальности и строгости, что порой мешала им понять друг друга, сблизиться, стать единым целым.
Здесь он впервые увидел и услышал, что детей практически не называют по фамилиям. Повсюду звучали только имена, причём всегда ласково, опять же по-домашнему.
— Машенька… Сашенька… — слышалось в коридорах и в классах.
Характерно, что это не было панибратством, заигрыванием. Это были искренние отношения. Это не портило детей, напротив, цементировало двусторонние отношения. Это ко многому обязывало детей, да и учителей.
* * * II * * *

В дверь кабинета негромко постучали. И Гаранин вернулся в действительность из своих воспоминаний.
— Да, да, войдите, — громко сказал Пётр Анатольевич.
В кабинет вошла завуч Лидия Ивановна. Она тихо сказала:
— Ну что, Пётр Анатольевич, дорогой. Пора. Все собрались. И она эмоционально продолжила:
— А ребят-то нынче понаехало. Приставные сидения пришлось заносить.
— Это хорошо! Это просто замечательно! Значить любят школу, учителей любят, дорогуша Вы моя, — не менее эмоционально сказал Гаранин.
Он вышел в коридор, где его ожидали улыбающиеся коллеги. И у Гаранина стало так тепло на душе, как давно уже не было.
— Ну что, други мой. С праздником, дорогие «подорожники» всех.
— Вижу, вижу, — рады дню этому. Вот он наш день. Праздник души и педагога истинного, ремесленника настоящего. И шутя закончил:
— Таблетками запаслись, уважаемые?
— Смотрите, эмоции контролируйте. Не забывайте о возрасте, — весело закончил Пётр Анатольевич. И они направились дружно к залу. Пропустив вперед коллег, Гаранин вошёл в зал последним.
При появлении учителей все в зале встали и приветствовали вошедших дружными аплодисментами. Для учителей был традиционно оставлен первый ряд. Они начали рассаживаться. Женщины уже стали прикладывать платочки к глазам, кого-то приветствовать.
Небольшая сцена традиционно украшена. Но на сцену Гаранин выходил только во время официальных праздничных мероприятий. Во время же вечеров встреч и на общешкольных родительских собраниях он никогда не поднимался на сцену. Буду ближе к народу, — всегда говаривал он.
Вот и сейчас он отошёл на своё любимое место ближе к окну, некоторое время молчал, потом улыбаясь заговорил:
— Дорогие друзья! Я рад от имени всего коллектива сегодня приветствовать всех вас в стенах родной школы.
— Встречать выпускников для нас всегда огромная радость. Мы благодарны всем вам, что вы находите время посетить родную школу, встретиться с друзьями и преподавателями, поделиться успехами и проблемами.
— Радует сегодняшний вечер. Давненько, друзья мои, не собиралось сразу столько птенцов наших, дорогих «подорожников». Да и вечер по программе у нас тоже сегодня необычный.
— Впервые за много лет мы при всех широко будем чествовать своего коллегу, товарища, ветерана педагогического труда, просто замечательного и надежного человека.
— Я говорю, друзья мои, о нашей Людмиле Ивановне Лазаревой, которую и мы учителя с вашей подачи с любовью иногда между собой тоже называем Жанной д'Арк. Сорок пять лет она открывает двери этой школы.
— Скажу больше. Этот человек открыл вам тайны истории, тайны древних миров, увлёк в дальние исторические путешествия. Листая вместе с вами непростые, порой трагические страницы нашей и мировой истории она научила вас формировать свою точку зрения на происходящее и в современном мировом процессе, а самое главное привила любовь к родному краю, России нашей. Я твёрдо знаю, все вы стали достойными гражданами великой державы.
Во время приветственной эмоциональной речи Гаранина в зал осторожно, извиняясь, вошла красивая пара-седой полковник и стройная не по годам, седеющая женщина.
— Товарищи, пристройте ребят, найдите место, — обратился в зал директор. Конечно, он мог этого и не говорить, так как уже несколько старшеклассников уступили гостям свои места. Гаранин внимательно посмотрел на китель полковника, пока тот устраивался на место и определял большой пакет. С любопытством оглядывались на пару и многие в зале. На груди у полковника было два ордена Красной Звезды, два ордена Мужества и большое количество медалей.
В голове у Гаранина пронеслось:
— Кто-то из наших, а может и гость. Муж этой красивой женщины. Если из наших, то кто?
Он прекрасно знал, что многие выпускники стали военными и достойно несут службу в различных уголках страны и не только. Этот вопрос волновал не только Гаранина, но и учителей и присутствующих. Сидящие переглядывались и у всех на лицах был немой вопрос: — Кто это?
— Друзья мои, не будем отвлекаться. Придет время всё узнаем, — негромко обратился в зал Гаранин.
— С вашего позволения, продолжим.
— Сегодня вас будет приветствовать и поздравлять молодое поколение новососновцев, другие по миропониманию и продвинутости «подорожники». Будет небольшой концерт, а потом вы разойдетесь по классам, для встречи и бесед в узком кругу.
— А сейчас я с большим удовольствием приглашаю на место «лобное», рядом со мной уважаемую Людмилу Ивановну.
— Прошу, сударыня, — и он указал на импровизированное кресло, которое только что поставили учащиеся. Под громкие аплодисменты зала, смущаясь, ветеран присела осторожно на кресло, словно боясь сломать его.
Гаранин кратко, но душевно стал говорить о юбилярше. Много добрых слов услышала она в свой адрес. Закончив, он лукаво улыбнулся и сказал:
— Друзья мои, по сценарию должен быть «рояль в кустах».
— Посмотрим, где же он. И директор громко хлопнул в ладони.
На сцену немедля вышли два светловолосых подростка в расписных рубахах с большой коробкой- ларцом. Гаранин весело сказал:
— Ну вот, други мои, не дать ни взять «Двое из ларца одинаковых с лица»!
— Замечательно! Молодцы!
Ребята поставили «ларец» на край сцены и театрально замерли.
Гаранин снова хлопнул в ладоши.
— Ну что, откройте чудный свой «ларец», добры молодцы! Представьте народу честному, что там сокрыто! — громко, театрально продолжал Гаранин.
Молодцы послушно откинули крышку. Гаранин подошёл, заглянул в коробку и торжественно вынул оттуда красивый букет цветов. Под громкие аплодисменты он вручил его Людмиле Ивановне.
— Но это не всё. Я видел там кое-что еще. И он улыбаясь, склонился над коробкой и запустил обе руки в неё. Потом торжественно вытащил оттуда чудесный расписной самовар. Под аплодисменты и возгласы зала, он торжественно вручил подарок растроганной женщине.
— Друзья мои, пожалейте старика. Подмените на время, дайте отдышаться…
— Но прежде чем я передам слово моим коллегам. Я прочту для уважаемой Людмилы Ивановны стихи. Они просты. Я их написал когда-то давно для своей первой учительницы и классного руководителя. Послушайте.
Директор на мгновение задумался, видно вспоминая стихи. Потом начал читать стихи о сельской учительнице. Что говорить, умел это делать Пётр Анатольевич. Все завороженно слушали его, как когда- то на уроках. В заключении Гаранин особенно душевно прочел последние строки:
— Растут ребята, в жизнь уходят твердо,
Летит у школы лист вновь золотой.
А сельской улицей ещё шагает гордо,
Седой учитель с юною душой.
И Гаранин театрально поклонился залу. После короткого молчания, зал взорвался аплодисментами. Было видно, что стихи понравились, дошли до сердца. Потом о виновнице говорили коллеги, ученики и выпускники, говорили как о учителе, человеке. Уже под занавес торжественных речей раздался голос полковника:
— Пётр Анатольевич! Разрешите и нам сказать слово, — обратился он к Гаранину. И полковник пошёл к сцене звеня медалями. Он поздоровался с директором за руку и встал рядом с ним.
Приложив руку к сердцу он поклоном приветствовал зал.
— Дорогие мои, родные мои, — взволнованно начал он.
— Вы не представляете сегодня мои чувства и моё состояние. Я прошу простить меня, если что-то скажу не так.
— Сорок три года назад я покинул стены этой школы.
— Нет, не этой новой и современной. А той старой, деревянной. Которая нам дороже и роднее. Буквально полчаса назад я целовал ее стены и плакал как непутёвый сын после долгой разлуки.
— Я помню, как пришли в нашу школу эти два замечательных человека директор и историк. Молоденькие были совсем. Но они всколыхнули тогда жизнь. Стало проводиться много интересных мероприятий. Стали проводиться вечера современного танца, да и многое другое.
— А походы, а песни под гитару у костра. А дни пионерии! — Говорил и говорил, не останавливаясь эмоционально полковник.
— А дорогая Людмила Ивановна стала на два года нашим классным руководителем.
— Кто же вы наконец? — привставая, эмоционально стала спрашивать преподаватель-ветеран.
— Кто Вы, о рыцарь седой?
Немного помолчав, полковник продолжил:
— Родные мои, я понимаю ваше нетерпение. Но сначала я хочу извиниться перед моими дорогими учителями, за то, что долгие годы не давал знать о себе.
— На это были очень веские причины и я о них позже расскажу.
— И ещё! Не посчитайте это нескромностью, что я пришел сегодня в родную школу при всех регалиях.
— Я редко облачаюсь в парадный мундир. Но сегодня при полном параде прибыл сюда специально, чтобы с большим опозданием сказать одно.
— То, что я сегодня достиг, что имею и эти награды. Это всё благодаря вам. И награды тоже наполовину ваши. И полковник ненадолго замолчал.
— Да, трудно сегодня узнать меня, время-то сколько пролетело.
— Кто бы мог подумать, что сорванец из соседней Петровки, Колька Саблин по прозвищу «Капитан», гроза садов и огородов, заводила и тогдашний предводитель деревенской ребятни, станет настоящим воином, закончит академию, многого добьётся в жизни.
— Да, дорогие мои учителя, дорогая Людмила Ивановна, это я, ваш Колька Саблин, ученик, который подчас создавал когда-то проблемы.
С места поднялась Людмила Ивановна и тихо сказала:
— Боже! Кто бы мог подумать. Я снова стою рядом с мальчишкой, который на уроках специально задавал мне трудные вопросы, втягивал меня в дискуссию. А знаете для чего?
— Чтобы я не могла спросить некоторых его друзей-оболтусов, прошу прошения за слово такое, по предмету.
И они обнялись: седая учительница и седой полковник, учитель и ученик. И все зааплодировали в зале.
— Но это еще не всё, дорогие мои учителя.
— Лариса, подойди сюда к нам, — обратился полковник к своей спутнице.
Через зал с большим пакетом вышла милая улыбающаяся женщина.
— Уважаемая Людмила Ивановна! А вот Вам еще один сюрприз к юбилею.
— Эта очаровательная особа и моя дорогая жена, бывшая Ваша любимая ученица Лариса Яровая из Демьяновки.
— Яровая! Лариса! — удивлённо всплеснула руками и восторженно сказала учительница.
— Вот так сюрприз! Ларисочка, дорогая. Неужели это ты? И уже седина.
— А что тогда про меня говорить! И она обняла и поцеловала свою бывшую ученицу.
Некоторое мгновение в зале стояла тишина. Потом снова стал говорить Саблин.
— Дорогие мои. Так хочется сегодня сказать всем много добрых слов. Но, к сожалению, время торопит. За чаем мы ещё поговорим.
— А сейчас я еще немного задержу ваше внимание.
— Перед тем как зайти сюда в зал, мы с женой прошлись по коридору. Увидели очень много знакомых картин. Это картины нашего любимого учителя, ныне покойного Митрофана Матвеевича.
— Ведь это он когда-то научил меня, сельского мальчишку, видеть и понимать природу, понимать прекрасное и переносить всё на бумагу и холст.
— С той поры я рисую. Рисую для себя, иногда для друзей. К сожалению, времени на это бывает очень мало. И он грустно улыбнулся и продолжил:
— Разве вот в госпиталях, когда несколько раз прохлаждался.
— Уважаемый, Пётр Анатольевич! — обратился он к директору.
— Примите от нас с женой на память наш скромный подарок. И он принял из рук жены картину и повернул её к залу.
На картине была изображена та их старая деревянная школа в весеннюю пору, когда буйно цвели яблони и сирень. Картина была настолько светлой и тёплой, что на неё хотелось смотреть и смотреть.
— Ну, батенька! Ну, полковник! — тихо сказал Гаранин.
— Удивил, право, удивил. Лучшего подарка и быть не может.
— К большому сожалению, изображения той старой нашей школы осталось только на фото и то фрагментами.
— А это замечательное полотно займет достойное место, с соответствующими комментариями о дарителях. Я думаю, вы не будете против.
— Да, конечно. Нам будет очень приятно.
— И ещё один подарок, — тихо сказал полковник.
— Эта вещь очень дорога мне. После серьезного ранения в Афганистане, я долгое время был в госпиталях. И вот там я принялся за эту картину.
— Это память о моей рано ушедшей матери, что тоже была учительницей начальных классов.
— Писал и вспоминал свою школу и моих любимых учителей.
И полковник с какой-то особой осторожностью взял эту картину из рук жены и снова показал всем.
В правом углу картины в лучах яркого света стояла молодая красивая учительница и задумчиво смотрела в окно. За окном буйствовала весна, цвела сирень. В левом углу картины видна большая классная доска и на ней написано в две строчки: СОЧИНЕНИЕ ТЕМА: «Я ЛЮБЛЮ ЖИЗНЬ!»
Трудно сказать, какие сейчас чувства испытывали учителя, но некоторые из женщин стали вновь прикладывать платочки к глазам.
— Дорогие наши учителя! — заговорила уже Лариса.
— Пусть прозвучали сегодня и в самом деле наши запоздалые слова благодарности за всё, что вы для нас сделали.
— Ведь это вы дали нам знания, без которых трудно было бы строить перспективу, двигаться по жизни к цели.
— Только вы способны будоражить нашу мечту и даёте в руки знамя надежды и веры.
— Спасибо и низкий поклон вам за это от всех выпускников.
— А эту картину мы дарим нашему любимому учителю и классному руководителю, дорогой Людмиле Ивановне!
В зале опять воцарила на некоторое время тишина. Её нарушил Гаранин.
— Да, друзья мои. Дорогие мои коллеги! Поверьте, ради таких минут стоит жить. Стоит корпеть ночами над планами и тетрадками, жить мечтами и трудностями ребят.
— Вот она оценка нашего труда. Да, она приходит через года, иногда и через десятилетия. Но она приходит. И это счастье. Огромное счастье.
— И закончу я нашу встречу, друзья, опять стихами:
— Гордись, Учитель, что по жизни твёрдо,
Идут ребята школы рядовой.
Быть впереди ответственно и трудно,
Но так тебе начертано судьбой!
— Спасибо, дорогие мои! Спасибо за то, что вы есть, что с вами легко и спокойно. Спасибо за ребят, что воспитываете их достойными гражданами земли нашей.
Январь-февраль 2017 г.
г. Тюмень.


Владимир Герасимов. Крепко помнить…

С тяжестью в сердце, в раздумьях ехал в этот раз Матвей Устюгов в отчий край, на землю родную. Неспокойно было на душе, не находила она себе места. И было отчего. Стареть стал Матвей, стареть. Вот по весне семьдесят отплясал-отпраздновал и посыпался как пень старый. Прихварывать стал серьёзно, по больницам чаще прохлаждаться начал. А на родину то ездить надо. Дом родительский вот без пригляда сиротой до тепла стоит частенько. Раньше на всё лето завсегда по очереди все приезжали, что твой муравейник дом был. А как же: воздух медовый, озеро, рыбалка, лес, грибы-ягоды, движение целый день и прочие удовольствия. А сейчас редко кого затянешь сюда. Далеко, говорят. Не выгодно. Да оно и на самом деле далековато от города, почитай триста вёрст. Так, десантом нагрянет народец на родительский день, на Троицу. Ну разумеется в грибы, по ягоду лесную, охота-шашлыки само собой. А отдыхают большинство его земляков-горожан теперь на дачах, что рядом с городом, там и трудятся. Конечно, воздух дачный не тот, нет от него пользы большой. Но народ попривык, всё его устраивает. Опять же экономия, будь она неладна.
Вот и Устюгов решился таки пристроить родительский дом в руки надёжные и бывать здесь пореже. Нет, дом он не продал. Решил пустить людей, пусть поживут. Родственники дальние по весне погорели основательно, голову приклонить негде. Маются уже больше месяца с детишками по родным да знакомым. Всё одно чужой угол, разве дело. А дом родительский ещё ничего, из красного леса собран, крепкий. Ему руки да догляд, жить можно долго. Вот и порешили на семейном совете в городе поступить так — отдать дом, пусть люди живут, обихаживают и своё потихоньку строят. И дом глядишь дольше протянет, глазами весёлыми на мир посмотрит.
На утро чувство беспокойства не покинули Матвея. Тяжело ступали ноги его в сторону дома родительского, от племянника, где ночевал старик. Он понимал, что идёт прощаться с отчим гнездом, возможно надолго. Покосившиеся, но добротные ещё ворота, были заперты изнутри, калитка тоже была на замке. Открыв её, Матвей вошел во двор.
Остановился на короткое время посередине и стал хозяйским взглядом всё оглядывать. Вроде всё было на месте, как оставил с осени, так и стоит всё, дожидается хозяйской руки да глаза. Смотрит уже повеселевшими окнами да оконцами в душу его сейчас. Матвей прошёлся неторопливо по двору, приминая поднимающуюся везде буйно траву. Сначала заглянул в сарайчик и баню — всё было на месте, всё в ожидании жизни и движения. Затем подошёл к забору, что разделял двор и просторный сад. Он закурил и некоторое время стоял, облокотившись на почерневший от времени штакетник и с любовью смотрел на старые яблони.
Давно посадили они их с отцом, часть уже повымерзли, не выдержали суровых сибирских морозов, часть было подсажено вновь. Матвей тогда весной только с армии пришел. Ездили с другом на машине совхозной в военкомат на учёт становиться, вот он и прикупил в райцентре несколько уже распустившихся яблонек. Это были их первые плодоносящие деревца. Ничего, прижились. И вот уже десятки лет справно радуют яблоками не только родню, но и соседей. И сейчас было видно, что будет нынче добрый урожай, порадуют яблоками «старушки».
Докурив очередную папиросу, он вздохнул и направился наконец в дом. Дочь наказывала прибрать, что нужно, чтобы перевести потом в город, на дачу. Что тут прибирать, что таскать старье туда сюда. Здесь оно на месте и вроде всё нормально, смотрится прилично ещё. Пусть людям добрым всё останется. Ведь погорели родные напрочь, нет ничего своего. Селяне приносят, кто что может. Так что пусть пользуются и живут с богом.
— А вот это я пожалуй заберу, — рассуждал про себя Матвей, увидев оставшиеся две небольшие рамки с фотографиями своих стариков и близких родственников. Он прошёлся по скрипучему полу в горницу и маленькую спаленку, раздвинул везде занавески. В горнице открыл настежь у одного окна створки.
— Пусть свежий воздух войдёт, все протянет. Скоро родственники подойдут, посвежее будет, — рассудил Устюгов. Походив ещё немного по дому, Матвей снова вышел на двор.
Присел на старую, но крепкую скамью, на которой когда-то старики пристраивали на лето ручной сепаратор, он снова закурил, видно всё-таки волнение сказывалось. Что-то ещё захотелось ему оставить на память о доме этом старом, о родителях, о времени, проведенном здесь и теперь безвозвратно ушедшем… И Матвей вдруг вспомнил, что лет пять назад он на чердак прибрал старинный самовар-ведёрник за ненадобностью, так как ему подарили на заводе на какой-то юбилей электрический самовар и он всегда на лето привозил его в деревню. И сейчас он подумал:
— А давай-ка, заберу раритет этот в город на дачу. Хорошая вещь, нужная, будем с соседями вечерами чаи гонять.
По старой, но крепкой ещё лестнице, он поднялся на крышу пристроенной веранды и кладовой. Осторожно прошёлся по крыше и открыл дверцу на чердак самого дома. Там было темновато, только лучи утреннего солнца через многочисленные дыры в крыше пронизывали сумрак как шпагами. Кругом висели старые, заготовленные еще отцом для бани берёзовые веники, валенки разных размеров. Так и есть. Самовар виднелся в дальнем углу чердака, Матвей увидел его сразу. Был «старикан» в хорошем состоянии, правда кое-где на потертостях почернел, да и сам от времени потускнел. У него не было одной ножки, вторая была сильно погнута. Зато две других надежно держались на своих местах.
— Ничего, это поправимо, будет у меня сиять как новый, — подумал про себя Устюгов. Тут же в углу он увидел свой старый патронташ с десятком гильз. Здесь же была небольшая разваленная стопка старых школьных учебников, выше на гвозде висел потрёпанный школьный портфель. Это был его портфель, ему когда-то купил в городе отец. В нем он носил в школу учебники все младшие классы. Матвей осторожно снял его с гвоздя, отряхнул с него пыль. Портфель был на застёжке, но легко открылся, словно им постоянно пользовались. Внутри портфеля были какие-то квитанции, несколько совершенно новых катушек с цветными нитками, какие-то вырезки из газет и журналов, баночка крема для обуви. Переложив себе в карман нитки и крем, он уже хотел бросить портфель к стопке учебников, но его что-то остановило. Он увидел ещё в одном отделе портфеля не толстую тетрадочку, в клеёнчатой твердой коричневой обложке. Сама обложка показалась Матвею какой-то необычной.
— Наверное стихи сестрёнки старшей, да секреты девичьи, — подумал про себя Матвей и извлёк тетрадку из портфеля. Осторожно ударил ею о колено, чтобы отряхнуть от многолетней пыли. Открыв наугад страницу, он увидел совсем не девичий каллиграфический старательный, а необычный витиеватый красивый твёрдый мужской почерк. Как писарь какой писал, — подумал про себя Устюгов. Просматривая дальше записи, он дважды натолкнулся на знакомые имена и странное обращение:
— Любезные родные мои, сестра и зять Григорий…
Это сильно заинтриговало Матвея и он взяв самовар и патронташ, поспешил спуститься на свет, на воздух.
Положив самовар на травку, а патронташ на скамью, Матвей сразу закурил и тут же снова взялся за тетрадку. Он открыл первую страничку, пробежал глазами несколько строк и сразу понял, что тетрадка-то эта тайная и касается его семьи, непростой давней семейной истории. Он понял, что это послание из прошлого, что это письмо одного из старших братьев его матери, что в двадцатых годах, после революции принимали участие в крестьянском восстании здесь в Сибири, потом бежали. Он слышал эту историю. Мать не раз её рассказывала, правда без всяких подробностей. Уже став взрослым, Матвей расспрашивал стариков сельчан. Его интересовало, а что же на самом деле случилось тогда лютой зимой и весной 1921 года здесь в приишимских краях. Как говорили старики: взбунтовали-то крестьяне не против власти, а супротив поборов грабительских, продразверстки.
Поднялся тогда народ-то по всей округе, повсеместно. Задавили-подавили, конечно, тогда мятеж тот быстро. А как же, сила то была у государства. Крови — то и горя много было и память худая осталась. А вот некоторые тогда весной после смуты, кто семьями, кто в одиночку путями разными подались в бега из краёв родных. Практически все так и потерялись на просторах державы огромной, сгинули где-то во времени неспокойном.
Часто домашние вспоминали своих близких. Искать боялись, всё хотели весточку получить о них при жизни. А весточка-то оказывается была и вот она сейчас в руках у Матвея Устюгова. Ждёт с нетерпением. Ждет, чтобы ударить правдой, рассказать ему сейчас о чём-то неизвестном, раскрыть тайну.
Закурив, он вновь открыл первую страницу этой загадочной тетради.
«— Здравствуйте, разлюбезные мои родные, сестра моя дорогая Клавдея, также зять наш дорагой Григорий Пантелеевич, дети также и родова вся наша. Знамо родителей наших уже нету в живых, время сколько прошло. Письмо шлёт вам и низко кланяется всем, сродственник ваш кровный Маслеников Петро Михайлович. Не знаю, когда попадет писанина эта в руки ваши, дойдут ли слова мои о мытарствах и горестях наших, жизни безрадостной проклятой в краях далёких, на чужбине-стороне. Пишет всё это под мои рассказы и слёзы горькие, человек один хороший по прозванию Козьма-звонарь, из наших из православных, он из Костромы — города. Человек дюже грамотный, вместе уже давно при церкви нашей служим-кормимся, в Харбине, что в Китае-стране.
Знамо, что писанину таку поштой не отправишь. Буду ждать, можа аказия кака надёжна будет, с нею и отравлю, а то вить и вас всех потянут за связь с врагом-супротивником. А каки мы супротивники земле родной матушке. Вить всё могло по-другому оборотиться. Могли мы все жить- кормиться, да хозяйствовать на земле нашей. Да если бы сразу власти-то новые народные по-людски к крестьянину-мужику, да разве случилось бы побоище кроваво. Вить мы как кумекали умом-то своим. Трудно, чижало живётся в Рассеи. Мор, голод знамо штука сурьёзная. Дак ты к нам по-людски, по-христиански, обьясни-растолкуй обстановку, обрисуй картину. Неужто мы нелюди каки, неужели не поймём. Завсегда выручали из беды, последним делились в горе-то. Дак нет, вить горлом стали брать, властью-силой сразу поперли. Вражина какой-то неправильно обрисовал специально обстановку начальству, то что выше было… Ну и пошло. Да разве взялись бы мы за вилы, ружья, пошли бы супротив. Вить что учинили тогда. Подчистую все выгребать стали, утеяли овец зимой лютой стричь наголо, как рекрута-перволетку. А потом и того краше, тулупы мужиковы и те стричь учинились. План вишь ли у них. А как семенно зерно-то стали выгребать, да разе тут стерпишь. Дале-то жить, кормиться как, пахать-сеять, детишков подымать. Вот и не стерпели мы тогда, взыграла кровь. Ох и всполыхнули тогда над Ишимом рекой зори алые да кровавые, вить и дале покатилось, даже киргизы, казахи поднялись. Больно смотреть на зори те было, а апосля страшно. Вить ничего не добились мы, себе худо сделали. Осиротили и себя и детей своих без земли-родины оставили. Крепко поприжали нас, постреляли, да под лёд поспускали. Много брата нашего по весне то по рекам всплыло и понесло к морю-окияну со льдом вместе.
А кто цел остался, сорвались тогда на восток, а кто через казахов в Монголию, да Китай подались. Ох и помотала нас жисть, помотала. Где только не были, не ютились. Только приткнёшь головёнку-то, опять бежать надо. Так и жили как волки, всё в бегах. Поприжали нас со всех сторон и с Сибири и с востоку. И выдавило, как чирью назревшую, как лимент ненужный в страну чужую Китай. Ох, и много тогда там калготилось брата нашего мастей и цветов всяческих.»
На этом Матвей прервал на время чтение. И глаза уже устали и волнение к горлу подступать стало.
— Вот ведь судьба, вот как повернуться жизнь- то может в одночасье. Вот она новая жизнь-то как вставала, поднималась на ноги. На изломе, на крови! — стал рассуждать про себя Матвей. Конечно, он знал историю своей страны, знал и непростые трагические ее страницы. Но эта тетрадь дыхнула на него жарко тем временем, открыто поведала о боли, страданиях и метаниях его родных. Это ближе, понятнее и больнее.
Он снова закурил и несколько минут сидел в какой-то отрешённости, ни о чём не думая. Потом снова взял тетрадь и стал читать письмо — боль и исповедь дальше.
«— А жёнку и детишков своих, любезные мои сродственники, писал далее Пётр Маслеников, я оставил тогда болезных у людей хороших в Чите-городе, выправили за деньгу им гумаги други, стали они Кондратьевыми прозываться значить. И потерялись оне апосля где-то там в краю таёжном. Живы, али сгинули. Чижало было тогда, голодно, болезни свирепствовали.
Болел и я тогда долго, крепко держала за горло костлявая. Ладно братка Авдюша тогда к церкви-то нашей меня пристроил, там и выходили. Там и оклемался, свет божий снова увидел, дале жить захотелось. А когда болезный совсем был, виделось всякое, не приведи Господи! То, как крадусь задворками вдоль плетня к дому своему. И всё цепляюсь, цепляюсь за хмель карабином. Так видно истосковался по запаху тому хмельному. А то виделись лошади наши. И так ластятся ко мне, нюхают, волосы теребят. То ржут и зубы скалят, да приговаривают: — Куда девался чолдон, на кого спокинул животину родну!
А сейчас всё чаще хлев наш снится, где коровы, да живность всяка. И запах тот словно чую. А вить нажито всё было горбом своим, на руках вскормлено.
Сгинуло всё в одночасье. Нету, ничего и никого нету. Одна память осталась и гложет и гложет, кончает совсем.
А ещё снится, что бросают нас всех в сани зимой. Тычками в спину ружьями пихают и старых и малых. Холод лютый, метёт вокругом и везут нас на станцию. А я дорогой и убёг. Ушёл в метель, в падеру, но ушёл. А детишки-кровиночки остались. И всё руки ко мне тянут и тянут. Проснусь бывало, знаю, что не было такого со мной, а всё одно весь в поту и сам не свой. А сердце завсегда рвётся от неизвестности, от пустоты.
А братка-то мой, как меня выходил, дальше побежал судьбу пытать-искать. Не поглянулось ему в китайской стороне. Уплыл он окияном-морем в страну далёку, не то Зеландия, не то Австралия прозываются, будь они неладны. Спокинул меня и не ведаю где он, живой ли?
Знаю, что война страшная была в Рассеи нашей, поредела матушка сильно. Чижало знамо и сейчас всем живётся. Однако дома вы, вместе все, а это легче. Всё можно пережить, вытерпеть. А нам вот закрыта дорога к дому родному, к погостам отчим. И уже никак не вырваться с чужбины… Хотя пытались многие и я тоже. А куды там. Вороги, до конца ворогами и останемся. Нет нам прощения всем, что родину спокинули, не повинились. Скажу одно, не сподличали многие из нас, не продали державу. Ни разу боле не взяли ружья, не стреляли в братьев своих.
И ещё пропишу. Теперь верно уже все знают про церкву нашу, что сгорела. А коль нет, правду скажу. Её родимую тогда Митька Изотов с чехом пришлым подпалили ироды. Они по пьянке нам в Иркутске признались. Чеха того мы с браткой сразу под горячу руку пристрелили, а Митьку избили до полусмерти. Знамо, за дело. Церква-то тут при чём, божий дом вить. Грех-то какой, грех! А он вишь на бога тогда осерчал, что заступничества с его стороны не было, произвол не укоратил.
Не ведаю, когда попадёт послание — слёзы мой в края родные. Можа я к тому времени и на свете уже значиться не буду, а чертям котлы в аду шпарить приставят. Отмаюсь, отбегаюсь. Так — то не стар ещё, а вот душа выгорела, значить табак дело.
— За сим прощаюсь со всеми. Прощения прошу за все и у вас и сторонки родной. Спытайте, может где и мои объявятся, кланяйтесь непременно. Глядишь, кто из детишков найдёт когда могилку отца своего непутёвого и заблудшего Петра Михайлова Масленикова в Харбине городе на кладбище церковном. Тута буду непременно.
За человека, что придет с аказией, не бойтесь. Свой человек, правильный. Будет он двигаться дальше в Рассею. Приютите, обогрейте по-божески. Ещё раз простите и прощевайте. Дай Бог свидимся апосля на небесах.»
Закрыв тетрадь, Матвей долго сидел и смотрел перед собой в землю. Пустота и тяжесть повязали его. Пусто было и на душе. И всё это от того, что нельзя ничего вернуть, нельзя поправить. Остаётся только помнить, крепко помнить.
Январь-март 2017 г.
г. Тюмень.


Владимир Герасимов. Старый вокзал

Несмотря на то, что за плечами уже немало прожитых лет, есть дети и внуки, есть полагающаяся возрасту седина и острые боли порой под лопаткой — не задумывался как-то особо о смысле жизни Александр Анатольевич. Не думал и о месте своём в бренном мире этом, о ценностях, что есть и дороги ему. Он жил. Просто жил той жизнью, что была уготована судьбой.
Нет, он не коптил небо, не плыл по течению — куда вынесет. Он был активен в жизни и деятелен. Всегда был там, где трудно и интересно. Не то чтобы сам рвался в бой, безудержно рвал рубаху на груди. Нет. Но получалось так, что жизнь «вбрасывала» его всегда в дела интересные, горячие и значимые. В компанию единомышленников всегда входил легко, как патрон в патронташ и был там на месте. В текучке интересных дел, в заботах повседневных, никогда не думал о быстротечности жизни этой, о роли своей и о том, что значит он для окружающих и для близких своих, и что они для него значат. Он жил и как мог дорожил всем этим, познавал радость приобретений и боль потерь. Так получилось, что оторвался он от места где родился с юности, «не пригодился, там где родился». Сразу после школы: институт, учёба, распределение в другой регион. А дальше — назначения и становления как специалиста, впоследствии как руководителя. Потом новые назначения, переезды, новые места. И всё начиналось заново — надо было доказать своей работой, творческим(как сейчас модно говорить — креативным) отношением к делу. Кто ты? Почему именно ты? Что ты за человек — покажись, чем хорош и значим?


И всё это как карусель: новые места, должности, люди и дороги, дороги, дороги…
Одним неизменным, постоянным, родным и всегда ждущим и встречающим как мать, оставался старый вокзал. Его вокзал.
Этот железнодорожный вокзал, построенный на великой транссибирской магистрали более ста лет назад, для многих ничем неприметен. Для него же был родной пристанью, куда он всегда спешил и куда любил возвращаться.
И сейчас, войдя в свой вагон скорого поезда Владивосток — Москва, он вдруг почувствовал тяжесть прожитых лет. Наступило состояние какой-то отрешённости, неизбывности.
Устало опустившись на своё место, он подвинулся ближе к окну и стал смотреть на стоящих на родном перроне своих близких. Он как будто впервые увидел, как постарела и сдала его сестра, каким уже взрослым стал племянник, что седыми стали и другие провожающие родные.
Сдавило в груди сердце, что-то подступило к горлу, воздуху стало не хватать Александру Анатольевичу и он откинулся на мгновение на стенку купе. Когда поезд тронулся, он снова посмотрел в окно. Стали как в тумане растворяться и лица и сами провожающие, стал удаляться и родной вокзал. Прошло мгновение и за окном уже замелькали до мелочей знакомые, но за долгие годы изменившиеся картины.
Стала удаляться телевышка, что давно подпирает небо отчего края. Стали мелькать перелески, поля и родные болота, болота…
От избытка переполнивших его чувств, Мельников закрыл глаза. Под мерный стук колёс память стала возвращать ему отдельные эпизоды его прошлой жизни, что связаны с вокзалом. Как много оказывается связано с этим неприметным вокзалом в его жизни. И всё это для Александра Анатольевича дорого, памятно, значимо.
Ведь именно здесь, на этом вокзале, будучи десятиклассником, проводив любимую девушку ночным поездом в областной город, он на деревянных скамейках иногда коротал в одиночестве время до утреннего автобуса в родное село. Приезжали они сюда последним рейсовым автобусом и до отхода её поезда всегда были вдвоём. В хорошую погоду бродили по перрону, встречали и провожали скорые поезда, смотрели в окна вагонов на незнакомую пока для них жизнь. А потом молча сидели в вокзале на старых гнутых деревянных скамейках. Просто сидели взявшись за руки, порой мечтали. Проводив девушку на поезд, он первым автобусом возвращался в село, с остановки шёл сразу в школу, где его ждал портфель, который любезно приносили друзья.
Так продолжалось до самого окончания школы. Потом и он стал студентом, правда в другом городе. И опять встречи и расставания на их родном вокзале.
В памяти Александра Анатольевича остались и проводы друзей, земляков-призывников с вокзала. Будущие солдаты съезжались со всего района, так как на областной сборный пункт под началом представителей райвоенкомата они уезжали именно отсюда дневным электропоездом. Перрон в такие минуты пестрел провожающими-родными, близкими, друзьями. Сильно тогда любили армию, гордились ею. Всё что было связано с армией делалось серьёзно. Были речи и напутствия. Были слышны звуки гармошек и гитар. Были песни и смех, слёзы расставания — всё видел вокзал.
Видел этот вокзал и другие лица земляков и другие слёзы. Это были скорбные лица и слёзы горя. Молча встречали земляки проходящие поезда, что везли с восточной границы страны пограничников, что отстояли весной 1969 года остров Даманский от китайских посягательств. И флаги и транспоранты со словами:
— «СПАСИБО, РЕБЯТА! СПАСИБО СЫНОВЬЯ!»
Видел этот вокзал и искаженные злобой лица возбуждённых молодых китайцев в период их культурной революции в Китае. Долгое время они в поездах Пекин-Москва трясли красными цитатниками своего лидера Мао Цзэдуна, выкрикивали ругательства в адрес верного друга СССР.
Помнит вокзал и перрон другое китайское «нашествие». Было время, когда следовавшие в Россию поезда, были полностью забиты китайским ширпотребом. Во время остановки таких поездов, перрон родного вокзала на несколько минут превращался в настоящую барахолку, где торговали всем. Сюда устремлялись тогда покупатели с окрестных деревень и даже близлежащих районов.
Теперь же скорые поезда проносятся мимо родного вокзала на большой скорости, поднимая песчаную пыль, да возвращают порой в воспоминания.
Именно отсюда, с перрона родного вокзала, в лихие и смутные 90-е годы уже ушедшего века, Александр Анатольевич однажды смело шагнул в новую незнакомую для него жизнь. Взял и уехал в другой регион, в большой город, где, как оказалось, пригодились и его опыт и его знания, где его впоследствии ждали большие и интересные дела, совершенно другой ритм жизни и неплохая перспектива, впоследствии пришло признание заслуг.
Алексндр Анатольевич знает много людей из своего окружения, которые под занавес жизни пытаются «переписать» свою биографию, сделать себя другими в глазах знакомых, даже собственных глазах. Приписывают себе какие-то мифические достижения и поступки, непременно хотят выглядеть значительнее и весомее.
Он не из таких. Жил как жил. Однозначно, святым не был. Ошибался и порой серьёзно. Создавал подчас и себе и близким проблемы. За что не любил себя. Винился перед богом и совестью. Но прошлого своего не предавал и не стеснялся. Да, сейчас его вокзал стал другим. Современным, ярким, глянцево-комфортным, но он стал мраморно-незнакомым для Александра Анатольевича. Ему ближе и роднее тот старый вокзал, пусть порой немного неухоженный, сероватый. Но до глубокой осени в тени деревьев. Он ближе и дороже: с автоматами с дешёвой газированной водой на перроне, мороженным за копейки и его буфетом. Какие запахи тогда витали в помещении вокзала и на перроне. А горячие, прямо с лотков, калачи и пирожки с разными начинками. Это было что-то! Умели тогда готовить мастера общепита, душу вкладывали.
А теперь вокзал другой. Нет, он не стал чужим, он такой же родной. И сердце всё так же волнуется при его приближении. Другими стали скорости, изменились и сами поезда, изменились и люди, изменился и дух времени. Исчезла куда-то простота общения людей в период ожидания поездов. Все поражены компьютерным вирусом замкнутости. Но вокзал по-прежнему смотрит на всех родными глазами-окнами, любящими глазами малой родины. И всегда ждёт.
Декабрь 2016 г. г. Тюмень.


Владимир Герасимов. Встреча с прошлым…
1
Отпуск этим летом Ульяновы планировали провести вместе и непременно на море. Давно они не были на море, все как-то не получалось. Этим летом все складывалось как нельзя лучше. И на работе у них пусть не сразу, но вроде получилось, «сраслось», как шутил Ульянов. У Николая Петровича в зерновой компаний, на этот период всегда почти месячный перерыв до нового урожая, передышка. Объёмы закупа сокращаются, на специализированных предприятиях идет активная подготовка к приему нового урожая, поэтому вопрос с его отпуском на это время решился сразу. Небольшие проблемы с отпуском на июль были у жены, но и это было решено с руководством фармобъединения. Аптека, где уже много лет работала его жена, закрывалась на реконструкцию и ремонт. А на торговлю на этот период препаратами первой необходимости в арендованном киоске пригласят двух студенток старших курсов из медакадемии. Одним словом, все складывалось как нельзя лучше.
Но как обычно, коррективы в последние минуты внесла жизнь. Их сноха Полина, находясь в гостях у родителей в Белгороде, раньше срока на месяц родила внука. Какое тут море. Родился наследник, продолжатель рода, носитель их фамилии.
В спешном порядке, решив все домашние и дачные дела, утреся все вопросы на работе, Ульяновы вечерним поездом выехали из Тюмени в Москву. Там пересадка на Белгород и они смогут взять своего внука на руки.
Уставшие, но в приподнятом настроении, они вошли в своё купе. Проводница предупредила, что пока они будут одни. Это сейчас было как раз кстати и супруги обрадовались этому обстоятельству. Немного посидев, Лариса стала неторопливо разбирать дорожную сумку. Выложила сменные вещи и часть продуктового пайка. Чемодан и сумки с вещами и подарками сразу определили на место.
Поезд медленно тронулся. И через несколько минут за окном уже побежали мириады огней, ярких, веселых, манящих. Сочные огни рекламы брызгали яркими бликами, завораживали. Когда поезд покинул пределы шумного перрона, далее открылась великолепная панорама этого сибирского города, что за последние годы стал просто неузнаваем. Особенно впечатляла картина двух автомостов-развязок и панорама новостроек.
Ульяновы молча смотрели в окно на красоту города, что принял когда-то их и стал им родным. Редко им удавалось увидеть его в вечернее время в летнюю пору. Выезжать за пределы региона стали реже. Летом держит дача, другие неотложные дела.
Вырвавшись из объятий светлого, засыпающего города, поезд через несколько минут уже воткнулся в темноту и за окном побежали разорванные огни пригорода и дачных посёлков.
Некоторое время супруги сидели молча. Первым нарушил тишину Николай Петрович:
— А что, мать, не сообразить ли нам по чаю?
— Веришь, что-то я с этой предпоездной суматохой даже не помню, когда перекусывал.
— И если честно, сейчас скушал бы что-нибудь посущественнее.
Лариса улыбаясь, сказала:
— Знаю я твоё существенное. Видел как дочь положила на дорогу сало домашнее и уже не терпится. Холестерин ведь это, забыл!
— Эх, мать! Холестерин разный бывает. Сало — хороший холестерин. Побольше бы такого, — весело сказал Николай Петрович.
— Ничего, приеду к свату, у него этого продукта во всяких видах припасено, да и продукт покрепче имеется… Вот там мы и наверстаем.
Лариса, сделав голос нарочито строго сказала:
— Кто бы сомневался. За внука не грех. Давай- ка подсаживайся. И она стала раскладывать на домашнем небольшом полотенце продукты.
— Я сейчас мигом, — сказал Ульянов и ушёл за чаем.
Когда он вернулся, на столе было сплошное изобилие, было порезано и сало. Венчало всё это фляжка со своей настойкой, как шутя пафосно говорил Николай — А — ма-ре-тто…
Николай Петрович, увидев всё это, потёр руками:
— Эх, и оторвусь же я сейчас! Увидев фляжку с настойкой, с сожалением сказал:
— А это, пожалуй, убери. Что-то давит, — и он приложил руку к груди.
— Сегодня не буду. Успеется.
Не смотря на то, что голод испытывали оба и поначалу были готовы серьёзно подобрать припасы на столе, «трапезу» закончили быстро. Потом пили чай и смотрели в окно. На небе были уже пуговки звёзд и большой секирой завис полумесяц. Вдали пробегали огни редких населённых пунктов, да иногда темноту как клинком вспарывали огни машин, что проносились по дороге, что шла параллельно железнодорожному полотну.
Посидев ещё немного, убирать со стола ничего не стали, просто прикрыли полотенцем.
Лариса стала укладываться спать, сказался напряжённый ушедший день.
Николай Петрович попытался почитать прихваченный на дорогу любимый журнал «Рыболов», но что-то не читалось. В голову засела мысль о родившемся внуке. Что он будет за человек, какая судьба выпадет? Полистав журнал несколько минут он тоже окунулся во власть бога Сна.
Утром они проснулись позже обычного. За окном уже было светло. Глянув на время, Николай Петрович присвистнул:
— Во дали! Вот что значит отпускники. Время-то 9.30, сударыня! А мы ещё не емши.
Он помолчал и весело сказал:
— Ну что, моемся, бреемся и так далее и за стол.
— Я пойду разживусь кипятком.
Пришёл Николай Петрович с чаем в приподнятом настроение.
— Ты знаешь, а мы уже город Екатерины утром проехали. И что удивительно, мы всё ещё в купе одни. И он театрально нараспев эмоционально закончил: ЛЕ-ПО-ТА-АА, — мать, — ЛЕ-ПО-ТА — АА!
2
В Первоуральске у них появились соседи. Первой в купе вошла улыбающаяся, красиво полноватая женщина, выше среднего роста. На вид ей было лет под шестьдесят. Продолжая улыбаться и излучать притягательный свет, она негромко сказала:
— Здравствуйте, люди добрые. Извините, что нарушили ваше уединение.
— Мы вот с вами дальше поедем.
Продолжая улыбаться она спросила обращаясь почему-то к Ульянову:
— А у нас значить тоже верх и низ?
— Да, конечно, вот ваши места, располагайтесь, — тоже улыбнувшись, ответил Николай.
Следом в купе, осторожно ступая, вошёл седой мужчина в темных очках. Он был постарше своей спутницы. По тому, как он ощупывал пространство вокруг себя, сразу стало понятно, мужчина плохо видит. А увидев на его костюме орденские планки, Николай Петрович понял, это бывший военный, скорее всего «афганец».
Ульянов почему-то сразу проникся симпатией к этой, как ему показалось, чистой и светлой супружеской паре. И от мужчины тоже исходило дружелюбие и сила, необъяснимая, но притягивающая уверенность и сила.
Как потом оказалось, они не муж и жена, а дядя и племянница. Вещей у них было немного, небольшой современный чемодан на колесиках и две сумки.
Николай Петрович быстро помог женщине разместить поклажу по местам. Попутчики с облегчением вздохнули и присели.
— Огромное спасибо, — и женщина снова улыбаясь, стала благодарить соседей.
— Разрешите представиться. Меня зовут Татьяна Георгиевна, просто Таня.
— А это мой дядя, Александр Иванович, тоже можно Саша, ему так больше нравится.
— Он в последнее время стал совсем плохо видеть.
— Вот добились направления, — продолжала тихо женщина, — везу на обследование и операцию в Москву.
Молчавший всё это время мужчина тихо сказал:
— Ну что ты, Танюша, не такой я уж и слепой, немного вижу. Просто сейчас обострение. А так, сам себя обслуживаю полностью. И он уверенно протянул для рукопожатия крепкую руку Николаю, пристав, представился:
— Александр!
Потом он пожал руку Ларисе. Некоторое время сидели молча. Но видимо напряжённая тишина как- то давила на всех. Её нарушил Александр.
— С вашего позволения мы с Татьяной немного займёмся собой.
— Приведём себя в дорожное состояние, если можно так выразиться.
— Да, и ещё, если можно на ты, ребята. Нам так будет проще, привыкли мы так.
Его горячо поддержала племянница.
— Да, ребята, было бы неплохо. Вижу, мы практически все одного возраста. Люди мы простые.
— Ну о себе мы ещё до Москвы всё расскажем, — и она с улыбкой опять посмотрела на Николая Петровича. При этом у неё на правой щеке образовалась довольно симпатичная ямочка.
— Да, да, конечно. Мы согласны. Давайте располагайтесь, а мы выйдем. Надо и прикупить что- нибудь, — сказала Лариса.
— Ну что вы, ребята, у нас всё есть и к чаю и не только, — быстро заговорила Татьяна.
— Но тем не менее, надо, — твёрдо произнёс Николай и они с женой вышли.
— На самом деле, сходи, прикупи чего-нибудь. Да той же минералки возьми. Ну сама знаешь, — сказал жене Николай.
— А я пойду покурю.
Он вышел в тамбур, закурил и стоял в раздумье. Ему стало казаться, что он видел уже где-то этих людей раньше, общался с ними. Было что-то в них знакомое, родное. А вот что? И этот взгляд женщины: глубокий, искренний, проникновенный. Ему даже вдруг показалось, что эти глаза когда-то смотрели на него уже так. И эта ямочка на щеке, тоже знакома.
Николай мысленно про себя чертыхнулся и сказал сам себя успокаивая:
— Ну, дурила, надо же чертовщина полезла в голову. За тысячу километров от дома какие-то знакомые, да ещё и взгляды. Стареешь, Петрович, стареешь!
Он затушил сигарету и пошел к купе. Пройдя по коридору он в приоткрытую дверь своего купе увидел, что Ларисы ещё там нет и пошёл ее встретить. Взяв у неё часть покупок они пошли к ожидавшим их попутчикам. Дорогой он тихо спросил жену:
— Где мы их могли видеть раньше. Тебе не кажется, что мы знакомы. Лариса, шутя приложила к его лбу пальцы и сказала:
— Всё, Ульянов, с тобой понятно, клиника на лицо. Влюбился. А то я и смотрю, что Татьяна прицельный огонь ведет в твою сторону.
— Пошли, кавалер, — и она легонько подтолкнула Николая в спину.
Открыв дверь, они увидели накрытый стол и улыбающихся соседей.
— Вот, не обессудьте, соседи дорогие.
— Давайте попьём чайку вместе, а за одно и за знакомство поднимем, — улыбаясь, встретила Ульяновых Татьяна. Они уже переоделись. Она была в бриджах и в просторной легкой кофточке с короткими рукавами, на глазах были очки.
Брат был в спортивных брюках, распахнутой рубашке тоже с коротким рукавом, и поблёкшей тельняшке. На глазах сейчас были обычные очки, но с сильными диоптриями.
— Да, ребята, просим за стол. И не беспокойтесь, мы знаем, что у вас тоже есть много чего на стол выставить.
— Не волнуйтесь, дойдёт очередь и до ваших припасов. А пока всё необходимое есть.
На стол действительно было радостно посмотреть: свежие помидорчики и огурцы, яйцо и колбаска, сало и окорочок, банка шпрот, две средних копчёных рыбины, и венчало всё это великолепие бутылка коньяку.
— Да, — с подъёмом в голосе сказал Николай, — удивили ребята. С вами не до Москвы, на край света ехать можно. Как-то неожиданно.
— А вообще-то правильно, по-нашенски. За таким столом и беседа душевней будет.
Стали рассаживаться. Александр стал осторожно разливать коньяк. Бразды правления за столом взяла сразу на себя Татьяна.
— Ребята, позвольте мне первой рассказать о нас. Я совсем коротко.
— Это мой любимый дядя Александр, ему 63 года. Он бывший военный, майор в запасе. Прошёл Афганистан, бывал в других горячих точках. Был ранен, контужен. Женить вот до сих пор не могу, — с грустной улыбкой сказала Татьяна.
— Ну и о себе, — немного погодя тихо продолжила она.
— Мне 58 уже, замужем была, двое детей и трое внуков. Всю жизнь проработала медиком, сейчас на пенсии.
— Вот такая моя се-ля-ви, — улыбаясь закончила Татьяна.
— А тост мой такой. Давайте за нас, за поколение наше. За детей и внуков наших. Чтобы всё было хорошо, чтобы дети всегда возвращались домой, а дома их всегда ждали.
Все одобрительно поддержали Татьяну и дружно сдвинули стаканы. Сразу принялись неторопливо закусывать. Некоторое время в купе стояла тишина, которую нарушил Александр.
— Друзья мои, тут Танюша не всё сказала. Да, она медик, и она тоже захватила Афганистан, почти два года, тоже имеет боевые награды. И девчонки наши погибали там тоже.
— Вот она сказала, что не может женить меня. Был я женат, ребята, и счастлив был. Но моя жена, а её подруга, тоже была медиком и погибла на перевале Саланг, перед самым выводом войск.
— Вот такая бывает загогулина, ребята, как говорил наш знаменитый земляк, — грустно закончил Александр.
Некоторое время все сидели молча, только ложечка в стакане на столе тихо что-то вызванивала приятное. Александр взял уверенно бутылку, снова разлил коньяк.
— Жизнь продолжается, ребята, — уже веселее заговорил Александр.
— Давайте, теперь ваша очередь «исповедоваться» и ваш тост.
Николай молча переглянулся с женой и тихо начал говорить: — Хорошо ты сказал, Саша. Да, жизнь продолжается. Её продолжение обеспечили в кровавой бойне отцы и деды наши. А вы сейчас, ребята, в мирное время.
— Я хочу сказать вам огромное спасибо за труд ратный, нелёгкий труд, кровавый.
— За вас, ребята, и за друзей ваших!
Все за столом встали и молча выпили.
После некоторой паузы Николай тихо продолжил:
— Что касается нас, мы из Тюмени. Я будущий пенсионер, через год на пенсию. Сейчас работаю в региональной зерновой компании, занимаюсь поставками сырья для перерабатывающих предприятий нашего региона.
— Лариса уже на пенсий, но ещё трудится в аптечной сети.
— Вроде всё как у всех. Двое детей, внуки.
— Вот и сейчас едем к сватам в Белгород. Внук у нас там родился, — эмоционально сказал Николай.
— Сноха поехала к родителям погостить перед родами, вот он понимаешь на радостях-то, что к дедам приехал, возьми и родись, — уже весело закончил Николай.
На что молчавшая до этого Лариса оживлённо сказала:
— За это надо выпить, непременно выпить.
Разговор после этого стал более оживленнее, стали говорить о детях и внуках.
Через несколько минут, Саша посмотрев на Татьяну сказал:
— Если за столом не против, мы пойдём с Николаем покурим, а вы сделайте чаю.
— Но это до конца не убирайте, пригодится.
— Как там предки говорили: — Под чай и барыня пивала! — и он улыбнулся, но все заметили что улыбка была грустной.
Мужчины вышли в тамбур, закурили. Поезд в это время словно вынырнул из темного смешанного леса и некоторое время ехал мимо неширокой реки. В двух или трёх местах Николай заметил рыбаков на лодках. Александр, увидя заинтересованный взгляд попутчика, тихо спросил:
— Рыбак? Я тоже. Кстати рыба, что на столе, поймана и приготовлена лично мной.
— У нас такая рыбалка! Впрочем кого я хочу удивить, у вас в Сибири рыбалка знатная.
— А ты знаешь, тоже не везде, — ответил Николай.
И начал эмоционально рассказывать Александру
где и когда доводилось ловить довольно приличных щук, окуней, карася, более благородную рыбу.
Весело переговариваясь, мужчины вошли в купе. На столе кроме чая было пополнение из запасов Ульяновых. У окна рядом с коньяком лежала фляжка.
— Вот это женщины, вот это любо, — эмоционально начал Николай.
На что Александр заметил:
Нет, други, это уже лишнее. Вот коньячок допьём и хорошо. Я то небольшой любитель этого уже давно, Татьяна знает.
— А тут ещё обследования, анализы в белокаменной. Так что я только под чай.
Николай поддержал Александра:
— Нет, нет. Мы не настаиваем. Кто сможет, но за дружбу непременно! Все, конечно, согласились.
Снова дружно выпили и принялись закусывать тем, что достала Лариса из своих припасов и что осталось ещё на столе.
Чуть разрумяневшаяся Татьяна повернулась боком к столу и тут только Николай обратил внимание на её плечо. На нём он увидел изогнутый змейкой шрам почти во всё плечо.
Николаю стало как — то не по себе. Он уже видел такой шрам именно на правом плече. Такой шрам был когда-то у их с Ларисой одноклассницы Татьяны Синцовой. Он появился у девчонки летом после пятого класса. Тогда в парке установили новые качели, вот радости было. Это были настоящие городские лодочки и конечно, все по очереди бежали после больших деревянных качелей покачаться на этих.
Как и что там получилось, но у одной лодочки оборвалась верхнее крепление. Татьяна при падении располосовала тогда плечо какой-то проволокой. Хорошо, что больница сельская рядом, кровь удалось остановить быстро. И зажило всё быстро, а вот шрам-змейка остался.
В тот же год осенью у Татьяны в семье случилось непоправимое горе. В аварии погибла её мать. Отец Татьяны остался один с двумя девчонками на руках. Сломался мужик, запил. А под весну пропал совсем. Поговаривали, уехал с бабёнкой какой-то в Казахстан. Весной после школы Татьяну с сестрой забрала тётка и увезла куда-то на Урал. С тех пор о Татьяне одноклассники ничего не слышали, хотя пытались её разыскать.
— Скажите, ребята, а мы с вами нигде раньше не встречались? — тихо спросил Николай и пристально посмотрел на Татьяну.
— Ну что-ты, Николай, где мы могли встретиться. Ведь мы из городка только на учёбу выезжали да в горы, — и Татьяна многозначительно показала пальцем в потолок.
Тут на Николая прицыкнула Лариса.
— Ну что ты, отец, пристал к человеку.
— Таня, вот и мне он всё твердит, — Лариса, мы знаем этих людей. Мы встречались с ними где-то. Какие-то догадки у него.
— А какие, не говорит, — со смехом закончила Лариса.
— Ладно, мать, может ты и права. Все мне что-то кажется.
— Успокойся, больше я ничего говорить не буду.
— И то правда, не совсем удобно, только познакомились, а я с расспросами, да ещё и в душу лезу, — вроде как с обидой сказал Николай. Но немного помолчав, он опять эмоционально обратился к попутчикам:
— Только пожалуйста, ребята, ещё один вопрос.
— Таня, вопрос этот к тебе. И Николай замолчал, как-бы собираясь с мыслями, или подбирал слова, что-бы не обидеть человека. Потом он продолжил:
— Прошу вас, если что не так, простите. Как будто и не было ничего. И он опять замолчал.
— Ну что, брат, дергай чеку-то, — улыбаясь сказал Александр.
— Хорошо, хорошо, сейчас. Всё не так просто. Это очень важно для меня, да думаю и для всех присутствующих, — совсем тихо сказал он.
— Вот скажи, Татьяна, ведь этот шрам на плече не боевой?
— Нет, — тихо ответила Татьяна.
— Этот шрам ты получила качаясь с подругами на качелях в детстве?
— Так! — настойчиво спрашивал Ульянов женщину.
Всем стало как-то неловко от такой напористости Николая, а Татьяна вдруг стала бледнеть и растерянно смотреть на Сашу, на окружающих.
— Да, — тихо она выдавила из себя.
— Да на качелях летом после пятого класса. А ты… Вы, откуда знаете?
— Николай откинулся на стенку купе и закрыл глаза. Потом снова принял прежнее положение, он не стал отвечать на её вопрос, а задал ещё один:
— Скажи, почему ты представилась Георгиевной. Ведь твоего отца звали Григорий? Григорий Иванович, если мне не изменяет память?
Дальнейшее в купе было действительно похоже на разрыв гранаты.
Татьяна почти закричала:
— Кто ты? Почему об этом спрашиваешь? И она резко поднялась вытирая слёзы:
— Ещё раз спрашиваю, кто ты? — твёрдым голосом спросила женщина.
В купе стояла тишина.
— А про отца ты прав. Это дедушку моего так звали. А отец нас предал, бросил с сестрой, — и слезы опять побежали по её щекам.
И она тихо, с мольбой в голосе спросила:
— Кто ты, Коля, скажи наконец!
Николай посмотрел на свою жену, которая испуганно-вопрошающе смотрела на мужа, на Александра, который опустил голову и протирал очки. Николай встал, приблизился к Татьяне, приобнял её и ласково сказал:
— Танюша, я Коля Ульянов, твой одноклассник, ты училась с нами до седьмого класса.
Он повернулся и указал жестом на жену:
— А это Лариса Яковлева, твоя одноклассница и подруга. А теперь вот уже сорок лет как моя жена.
— Если всё так ребята, то Александр, брат покойной твоей матери, Галины Георгиевны. Да, правильно, Георгиевны, — радостно выдохнул Николай,
— А с тобой мы часто гоняли футбол у интерната. И тебе и твоим друзьям я таскал от отца иногда «Беломор», да «мужика с палкой». Так?. - почти победно закончил Ульянов.
Он посмотрел на Сашу, по щекам которого тоже сейчас текли слёзы и он в знак согласия кивал головой.
— Быть этого не может. Так не бывает! — раздался эмоциональный голос Ларисы.
— Таня, Саша! Скажите, это правда?
Саша поднялся со своего места, поднялась и Лариса.
— Да, это именно так, дорогие наши земляки. Это мы! И он порывисто обнял всех троих.
Теперь заплакала и Лариса, и стала успокаивать то подругу детства, то седого мужчину, которые вдруг оказались сейчас самыми близкими людьми.
— Родные мои, какое счастье, какая радость! Это невероятно, это чудо! Такое может только присниться, — всхлипывая, приговаривала она.
Так продолжалось ещё какое-то время. Бледная Татьяна чуть слышно сказала:
— Ребята, давайте присядем. Что-то тяжеловато.
Она быстро взяла свою сумочку, достала таблетки.
— Будешь, Саша? — тихо спросила она у Александра. Тот отрицательно мотнул головой.
В купе стояла томительная тишина. Каждый думал о своём. Первой нарушила эту тишину Татьяна. Видно, что она стала приходить уже в себя. Она лукаво улыбаясь спросила у Ульянова:
— Так значит, это ты, тот Колька, который мне забрасывал в окно букеты сирени и писал записки, что я находила в карманах одежды в школьной раздевалке?
— А ты значит, та Лариска, что от ревности съедала меня глазами на уроках да подбрасывала в портфель всякую гадость?
На что Ульяновы улыбаясь, молча кивали. И в этот миг все были счастливы.
— А как же ты узнал меня, Коленька? — Ведь прошло столько лет. Страшно сказать, прошла целая жизнь! И она потрепала его за волосы.
— А по глазам, — улыбаясь, ответил Ульянов, — только твои глаза тогда смотрели так на меня.
На что Лариса шутливо сказала:
— Так, господа-товарищи, я не ревную, но предупреждаю. За своего Ульянова я ещё постоять могу.
— Раньше, подруга, надо было очаровывать!
— Ты, Танюша, извини, это во мне что-то взыграло женское. Конечно, не случись тогда беды, как бы оно повернулось всё. Кто бы с кем был. Одному богу известно.
— Извини, — ещё раз тихо сказала Лариса.
В купе опять наступила тишина. Что они сейчас чувствовали было понятно и без слов.
И только руки, что скрестившись лежали на столе, говорили о том, что встретились близкие люди и они рады этой встрече, встрече со своим прошлым.
После длительного молчания первой заговорила Татьяна. Она стала тихо рассказывать о их судьбе, после тех трагических событий в селе Озерном.
Через полгода после смерти матери, после того как их бросил отец, забрала их с сестрой из родного села мамина тетя и увезла к себе на Урал. А потом окончив школу, туда же приехал и Александр. А всё то время, что он доучивался в школе, он жил в интернате. На выходные его забирал к себе учитель рисования и трудового обучения фронтовик Анатолий Романович. Они с женой жили вдвоём и сильно привязались к этому тихому и скромному парню.
После приезда на Урал, Саша сразу поступил в речное училище, но так как мечтал стать военным, он зимой стал готовить документы в военное учебное заведение и после первого курса уехал поступать в Свердловск в военное училище и успешно поступил. После окончания служил некоторое время в Забайкальском военном округе. Затем Афганистан, другие горячие точки.
Когда Татьяна рассказывала о их судьбе, Александр иногда тоже тихо что-то добавлял, уточнял детали, особенно когда разговор зашёл о его погибшей жене.
— А что касается меня, — после небольшой паузы также тихо продолжила Татьяна, — то всё сложилось стандартно, классически.
— Я успешно закончила школу и легко поступила в медицинский, потом работала. С подругой, которая стала женой Александра, добились своего и попали в Афганистан. Хотя Саша был категорически против. Но он был там и мы сильно рвались туда. После гибели подруги вернулась в Союз, приехала в родной городок. Вышла замуж, дети, внуки. Живу сейчас в тетином доме, она оставила его нам по наследству.
— Кстати, у Саши своя отдельная квартира, он завидный состоятельный жених на данный момент. Так что, если есть хорошая знакомая, рекомендую, — с улыбкой сказала она.
— Что касается моего мужа, то он оказался похлеще моего папаши. Тоже ушел из семьи в трудное перестроечное время, бросив меня с детьми без копейки и забыл, что мы есть на свете.
— Впрочем, мы ему ответили тем же. Не хочу даже об этом вспоминать.
— Отболело всё, отвалилось, забылось. Вот с Сашей и тянем вдвоём, воюем с проблемами и бюрократами новыми, бесчувственными, зажравшимися на деньгах народных.
Татьяна замолчала и стала грустно смотреть в окно.
Через некоторое время она повернулась и уже весело сказала:
— Ну что мы всё опять о нас. Расскажите ещё о себе, о нашей школе, ребятах.
— Мы часто всё это вспоминаем с Сашей, иногда смотрим фотографии, рассказываем детям, внукам.
— Да, скажу сразу, на могиле у мамы мы были несколько раз с сестрой и Сашей. Были как говорят инкогнито, никого не оповещали, ни с кем не встречались. Были в будние дни, и если честно, не хотелось встречаться только от того, что жалеть начнут, ворошить прошлое.
— Давно не были, давно. Вот после операции собираемся с детьми, да старшего внука собираемся взять.
— Не судите, ребята за то, что редко приезжаем к маме. Правда, мы оставили деньги в последний раз и попросили присматривать за могилкой людей добрых.
— Мы знаем, Татьяна, — тихо сказала Лариса.
— Могилка твоей мамы всегда ухожена. За ней смотрят земляки, что знали и любили твою мать.
— Да и мы не забываем. Ведь и наши родные теперь покоятся там же за озером нашим.
— Царствие им всем небесное! — И Лариса перекрестилась. Перекрестились и все сидящие в купе.
Снова повисла тишина. Все откинулись на своих местах и слушали монотонный стук колес.
— А что касается нас, — тихо начала Лариса, — то в нашей биографии нет ничего особого, тем более героического — Школу тоже закончили успешно. Николай поступил в пединститут, на филологический, а я закончила фармацевтическое отделение медицинского техникума.
— После окончания поженились. Работали. Я длительное время в аптеках, он в сельских школах, затем в партийных органах. Куда посылала партия там и трудились.
— В лихие 90-е уехали в Тюмень. Сейчас оба трудимся в коммерческих структурах. Я в аптечной сети, муж в зерновой компании. Вот пожалуй и всё, — закончила Лариса и замолчала.
— Что ещё о нас, — после паузы продолжила Лариса.
— Говорили мы уже, есть дети, внуки. Вот сейчас четвёртый народился. Наследник! Ульянов! — весело закончила она и ласково погладила мужа по волнистым седеющим волосам.
Потом они ещё долго говорили. Вспоминали счастливое время и беззаботное детство, всех ребят и дорогих учителей. Вопросов было задано много, много было и эмоций. Мужики часто выходили покурить в тамбур и там у них продолжались свои воспоминания, свои разговоры. У женщин тоже было свое прошлое и сейчас вспоминая его, они иногда прикладывали к глазам носовые платочки, а иногда тихо смеялись. Вот так не сомкнув глаз, они и проговорили до самой Москвы. Прощаясь, записали телефоны и адреса. Твёрдо условились, что непременно встретятся вместе на родине малой, в своем любимом озерном краю.
А утром Ульяновы были уже в Белгороде. На перроне было много провожающих. Отходил фирменный поезд на Москву. Неожиданно они услышали как громко зазвучала знакомая музыка. Это была знаменитая «Прощание славянки».
Оказывается, здесь сложилась такая традиция, отправлять из города первого салюта, города труженика и героя, свой фирменный поезд в белокаменную под этот замечательный марш, марш славы и гордости.
— Хорошая традиция, правильная. Вот так бы везде в городах наших. Чтобы гордость была за землю свою, за подвиги дедов и отцов, — подумал про себя Ульянов.
Слушая музыку эту, он внутренне подобрался, почувствовал себя как на параде. Да, это память и гордость, это дань уважения миллионам наших людей, тем, кто не познал радости победы, что они завоевали, не услышали этой торжествующей музыки тогда в сорок пятом. И он вспомнил свои стихи, что написал ещё студентом к очередной годовщине Победы.
И пусть гордо «Прощание славянки»
Над Россией победно звучит.
Никогда не допустим, чтоб танки,
Снова дымом коптили зенит.
И они заспешили по перрону к встречающим. А навстречу, с цветами, торопливо шёл радостный сын. Жизнь продолжается, скоро они возьмут на руки своего внука. Это ли не счастье, ради этого стоит жить.
Август-декабрь 2016 г. г. Калининград-Тюмень.


Владимир Герасимов. Ты прав, солдат…

Давненько уже не встречал Григорий Назаров утро раннее в отчем краю, не любовался красотой восходов и закатов над озером родным и дальними лесами. Раньше он всегда сожалел, что нет в их местах соловьёв, что не просыпался он в детстве и юности под их задушевные трели. Сколько себя помнит, просыпался он тогда под скрип калиток и ворот, под мычание проходящего по улице стада и резкий звук пастушьего кнута, да под песни свежего утреннего ветра. Вот это он знал и помнил хорошо. А соловьёв довелось вдоволь наслушаться потом, в других местах.
Как перекати-поле подхватил его однажды ветер судьбы-жизни из края родимого и понёс по стране огромной, необъятной. Сначала армия, потом учёба.
А дальше — севера, которые затянули Григория так, что застрял Назаров в краях студёных на долгие сорок лет.
А сейчас — законная пенсия. И он, после долгих лет разлуки, вырвавшись надолго домой, снова дышит утренней прохладой и любуется неброской красотой родной природы. Наполняет душу и сердце тем простым очарованием, которого был лишён долгие годы.
Вот он идёт не спеша по тропинке узеньким переулочком к родному озеру. Вокруг всё те же заборы, что были десятки лет назад. Только почернели они, покосило их время. Да, всё имеет свойство стариться, дряхлеть. Таков закон жизни.
Сегодня на берегу его ждёт старая отцовская деревянная, но ещё добротная лодка. Племянник вчера настойчиво предлагал отвезти Григория на новый котлован, взорванный несколько лет назад в болоте у озера Долгова. Там, по его рассказам, с берега неплохо ловился окунь и приличные карпики, запущенные специально для населения местными предпринимателями прошлой весной. Григорий наотрез отказался, сказав, что в следующий раз посетит это рыбное «эльдорадо» непременно.
Он стремился именно сюда, на это озеро. Ему хотелось уплыть на лодке на свои заветные места, побыть именно здесь наедине с собой, со своим прошлым, с памятью. Уж очень хотелось ему половить карасей. Ведь в своё время, это были не караси, это были карасищи, до килограмма и более. Он хорошо помнит, как лишался с друзьями дефицитных крючков, сколько нервов стоило тогда выуживание каждого обитателя этих глубин.
К рыбалке Григорий подготовился основательно. Были и черви и различная привада. На удочках стояла серьёзная германская леска, достаточно было крючков и грузил. И от предвкушения доброй рыбалки, на душе у него было легко и он заспешил к озеру.
Подходя к берегу, сквозь редеющий туман, он увидел, что он здесь не первый. На берегу уже стояла, запряжённая в легкую телегу, справная лошадка. Она была привязана длинной вожжиной к металлической скобе на мостике, что уходил в озеро. Вдоль мостика виднелся ряд лодок. Лошадка мирно уплетала свежескошенную траву, что лежала перед ней и терпеливо ждала своего хозяина. Рядом курился слабенький дымокур из сухих коровьих лепёшек, которых было предостаточно на берегу всегда. Облегчённую удобную телегу Григорий признал сразу, таких телег больше ни у кого нет, она одна. И принадлежала она заядлому рыбаку, старому солдату, пришедшему с фронта без ноги, на протезе, дяде Саше. Александру Петровичу Кулагину, а в народе по-простому Петровичу, или Сане Кулибину. Так уважительно звали все сельчане бывшего солдата за его золотые руки, прямоту и бескорыстность.
И у Григория стало радостно на душе.
— Жив значить старый солдат. Жив, табачная душа. Вот, молодец!
Ведь это дядя Саша, в далёком детстве, приучал его и его друзей к рыбалке на этом озере. Учил, где и как ставить сети, фитили, да и другим тонкостям. И он очень обрадовался, что снова встретит этого замечательного человека.
В рваном тумане показалась деревянная лодка. Видно, что рыбак не спешил. Грёб одним веслом размеренно, направляя её на мостки. Когда лодка ткнулась в мостки между двух лодок, Григорий был уже наготове, сразу взял из лодки цепь, стал её натягивать и пропускать через скобу. Рыбак на протезе в лодке не спешил подниматься, а пристально разглядывал человека на мостике. В лодке у старика трепыхались десятка два приличных карасей, при виде которых у Григория заволновалось сердце.
— Здравствуй, дядя Саша! — радостно поздоровался с рыбаком Назаров.
— Здравствуй, Петрович дорогой! — ещё более эмоционально продолжил он.
— Тебе помочь? — спросил Григорий.
— Погодь малость. Дай, отдышусь, — ответил старик и снова стал пристально осматривать неожиданного помощника.
— Здравствуй, мил человек. Вижу, рад встрече.
— Звиняюсь, старый стал, худо вижу. Не признаю. Видно, наш по обличью, а не признаю.
— Дак, чьих будешь-то? — спросил Александр Петрович.
— Григорий я, дядя Саша. Григорий Назаров. Ульяны Масловой внук.
— Ты меня ещё рыбачить учил здесь сетями, — торопясь, стал объяснять разволновавшийся Назаров.
— Вона как! Гришка значить? Стало быть Полины заводской сын, а Ульки-солдатки внук, — тоже обрадованно произнёс старик.
— А тебя, милок тожа не признать. Седой стал. Штаны вон на помочах.
— Так-то что, не держатся? Ну да, поотрастили мамоны-то.
— Оно и понятно. В городах-то при жизни сладкой, да без движениев, оно и растёт как на доброй опаре, брюхо-то.
И старик ненадолго замолчал.
— А с помочами, дед, удобнее, — ответил, как бы оправдываясь Григорий.
— А ну-ка, землячок, подмогни старику, — шутя скомандовал дед.
Назаров осторожно ступил в качающую лодку, помог подняться Петровичу и выйти на мостки.
— Пойди передом. Давай присядем вон на ту лодчонку перевернутую, — тихо сказал Кулагин. Григорий пошёл по шатким широким мосткам, слыша, как сзади тяжело дыша, идёт стуча протезом старый солдат.
— Ну вот, тут и посидим. Посидим-полюбезничаем, как бывалочи, — сказал старик, тяжело опустившись на лодку.
— Ну что, покурим? — тихо спросил Александр Петрович. Али бросил?
— Да нет, всё пытаюсь, — ответил Назаров. Он достал сигареты и предложил старому рыбаку.
— Не, милок. У меня своё, бронебойное курево, — улыбаясь, сказал Петрович и стал крутить «козью ножку». Закурили. Некоторое время сидели молча. Потом Петрович положил свою жилистую, но уже довольно сухонькую руку на колено соседа и сказал:
— А я вот, Гриша, всё копчу небо. А ведь нонча в ноябрьские девяносто стукнет.
— Вот видишь, хоть и безногий, а кручусь ещё. Польза от меня значить обществу пока есть. Рыбкой вот живу. Опять же грибы, ягоды. Да по мелочи — лужу, паяю, метелки, лопаты делаю.
— Да ты, знашь и пенсия, грех обижаться, дивная. Даже поболе, чем зарплата у наших некоторых. Что скажешь, не обижат государство-то.
— Вот, даже внукам-правнукам помогаю. А-то, как, — с явной гордостью закончил старик. Опять помолчали. Вздохнув, Кулагин снова продолжил:
— Да, така вот картина. А дружки-то мои, с кем деревья вон там за озером перед войной садили, с кем потом работал-бражничал, все уже поприбрались.
— Кто по Европам где-то лежит, а кто там, на родном погосте пригрелся.
— Да что говорить. И прочий народец тоже ушел на свиданку с Отцом нашим.
— Бабка вот твоя, однако, хорошо пожила. Она много старше меня была.
— А вот матушка твоя, Полина, мало погостила на свете этом, рано прибралась.
И дед опять замолчал.
— Ну ладно, что я однако всё о себе, да о мрачном,
— начал опять Петрович.
— Поведай, как и что у тебя? Каким курсом сейчас идёшь. Каки гавани обживаешь?
Григорий не торопясь, обстоятельно, поведал старику о жизни своей на северах, о работе на буровых, о пенсии.
— Знаю, что герой! Орденами-медалями заслуженно награждён. Не посрамил землю родну. Там вишь, пригодился. Это ладно.
— А всё однако, не шибко лежит у меня душа к брату вашему. И он опять замолчал, словно собирался с мыслями и духом.
— Ты, Гриня, на меня сильно только не серчай. Я правду тебе скажу, как понимат сердце моё, так и скажу.
А она ведь не мед, не рубль советский, чтобы её всем любить.
— Вот знаю распрекрасно, что без вашего брата нельзя жить стране. Нельзя, всем понятно.
— А вот не особо уважаю летунов-перелётчиков. А как же по-другому то вас звать-величать.?
— Ведь улетели, как только на крыло встали. По стройкам, по северам. За рублём длинным погнались, будь он неладен.
— Романтики им вишь, захотелось! Туманов в краях родных не хватило.
— А землю-то матушку пошто бросили?
— Знаю, може и не вы совсем виноваты в том, что сегодня на Поповом бугре, да в Займище на полях наших, ничего кроме бурьяна не растёт, да козы скачут.
— Знаю, начальники местные на разор деревню пустили. Обидно, боль гложет нестерпимо, вот и виню всех, — и старый труженик опять ненадолго замолчал.
— Это я с тобой говорю так по-доброму, — снова тихо начал Петрович.
— А потому, что уважаю родовую вашу! И деда твоего, Анатолия Петровича, что тоже старше меня был. И дядьку Василия, что не вернулся, и гармониста Михаила, годка моего, что возвернулся израненным.
— В одном эшелоне в сорок третьем добирались мы под Смоленск. Ох и жарко там было. Много кровушки пролилось. Но дали мы тогда осенью там супостату.
— Только я вот из наших оттуда и вернулся. Мишаня-то в другом месте выкуривал вражину.
— А ребятки — то наши сибирски, там и остались. Вот герои были. Не попятились, не побежали. Ведь пересилили мы тогда фашиста. Вперёд пошли, хорошо пошли, твёрдо!
И дед опять ненадолго замолчал. Стал трясущимися руками скручивать цигарку. Закурив, он ещё какое-то время молчал. Потом снова заговорил:
— Бабку вот твою помню и уважаю. В войну жилы вытянула и до последа робила.
— Матушку твою, уважаю и помню, за то, что как с восьми лет в войну стала работать и тоже до конца отстояла вахту свою.
— Мишку вот ещё нашего уважаю. Михаила Васильевича Костина, что председателем теперь, али глава фермерский, разбери попробуй должности нонешни.
— Не дал ведь мужик пропасть совсем хозяйству доброму и деревне. Не допустил погибели окончательной.
— Скотинку вот сохранил, площадя опять же посевные. Пусть не всё, но сохранил.
— Колгатится ведь народ-то: сеет, пашет… Молоко, мясо опять же производит.
— А живёт земля и хозяйство — смотри и всё живёт.
— Вон, детишки рождаются, школа робит. Смех на деревне, вечерами парочки гуляют.
— А песни, Гришаня, каки песни поют. Душевно, забористо, как и раньше.
— Живёт значить деревня, живёт! Во как!
— Да, вот его уважаю, Васильевича. Команду его уважаю, что не разбежалась. Не потянулась караваном в края дальние.
— Впряглись и тянут вместе лямку. Тяжело им, но тянут. Страну, народ кормят своим, натуральным продуктом.
И Петрович зашёлся в кашле. Откашлявшись, стал тихо продолжать дальше:
— А вот возьми, что кругом творится. Ведь у соседей-то, что Мамай прошёл. На полях-то уже добрый подлесок надурил, народ грибы собират.
— А по селам-то чисто ураган-смерча попьяне прогулялся. Дома глазами пустыми на мир жалостливо смотрят.
— Ни трактора тебе, ни машины не гудят, не бегают как прежде. Смеха детского не слышно.
— Да разве мыслимо тако дело! А народ пьёт, да вымират! А главно-то, милок. Ни души, ни совести у многих не стало. Воруют и частно, и государево, и фермерско… Разве это порядок? Когда тако было?
— Вот меня всё внук старший убеждат, что мол на правильны рельсы страна встала. Программы такие — по энтим программам и движемся к светлому будущему.
— Говорит опять же, отсталый я. И ещё слово како- то не наше. А, вот — что я рудимент. А они вскоре жить будут по-новому.
— А тут как посмотреть, милок. Ведь мы тоже не вчерась родились, кое-что кумекам.
— Вот он говорит, программа была специальна. Погодь, вспомню, запамятовал.
— А, при-ва-ти-за-ция. Во как! И не выговоришь на трезву-то голову.
— Точно, обнаковенно, едрёна вощь, прихватизация!
— Это ведь Чубайсы-Гайдары, вампиры народны, под себя и дружков своих специально всё придумали. Программы-то эти шибко хитро-мудры.
— А народ-то считат, что это гольно воровство. А то как?
— Тут ведь хоть как крути. Чисто воровство. Только дюже хитрое, словами замаслено, понимашь. И не спорь со мной, не возражай, милок!
— Дальше смотри. Что раньше начальник какой не воровал? Было дело и вокругом. Дак это мелочи были, по сравнению с таперишним-то.
— Ну, машинёшку каку, квартирку там втихаря получит. Ну, ковришку, али стенку импортну без очереди умыкнёт. И всё!
— И то, брат ты мой, пужались. А ну как народ разузнат! И стыдились поди, совесть кака-то была.
— А ты, Гриша, не лыбся. Наши тогда меру знали. Да и укорот всё одно был.
— Опять же — партия. Пуще отца родного боялись. Это сейчас всё на коммунистов валят. Понадоставали откуда-то дерьма всякого. И льют, кому не лень.
— А тогда как говорили:
— Совесть, и что там ещё, тоже запамятовал?
— А, вот. Совесть и честь, однако. Как у солдата! И не просто писали лозунги всяки. А всё одно сполняли заповеди свои, словно Христовы! И правильно было!
— А таперь что получается?
— Вот, смотри. Заводы, рудники, промыслы разны, фабрики опять же, даже леса-угодья добры, всё к рукам прибрали. И говорят, законно!
— Хозяева, говорят мы. Наше это всё таперича.
— А откель хозяева-то эти взялись? Ведь вроде с семнадцатого года народно всё, общее было. Не стало хозяев-то. Горбом всё это наживали, народ жилы вытянул. А ведь построил, поднял отчизну-то. В космос прямо поднял!
— А теперь говорят, всё по закону! Да что это за закон такой народно-то добро по карманам распихали.
— А то ведь и ещё хуже — басурманам продали. Опять же спрашиваю:
— Что это за закон такой, во дворцах-палатах двоём-троём проживать, с бассейнами и прочее. А для старушки, у которой сыновья полегли на войне, хаты приличной с нужником тёплым сыскать власти не в силах?!
— Я, конечно, Гриня, не тебя виню. Вы что, так, шестеренки-винтики. Мелочёвка. Всё на побегушках у богатеев-алигархов теперь. Понимаю — жить надо!
— Но ведь вы допустили их к власти. Вы смолчали, когда они отцовы-дедовы завоевания потащили по карманам. Что, не ведали, не понимали, чем всё кончится?
— А ведь смышлёные все, грамотные. Образование бесплатно народ всем дал.
— Куда смотрели? Сами-то чего хотели? Воздуха свободы захотели? Как там сейчас пишут — задыхаться стали от режима.
— От какого режима? От народного-то? А вот я тебя спрошу, а сейчас что?
— Дерьмократия! Вот что сейчас. Всё заболтали! Везде говоруны. Шпарят как пописанному. Что шаманы твои по ящику чешут, заслушаешься.
— Думать, вот как хорошо, вот как ладно. Ну прямо коммунизм пришёл.
— А как в магазин пойдёшь. Жизнь моя копеечка! А дале — то как жить, милок?
— Почему на торгашей этих нету в государстве укороту? Почему цены задирают под самое-самое, как иная бабёнка пьяная юбку свою?
— Тогда опять спрошу, кому коммунизм наступил? Хоть бы к народу прислушались!
— Вот раньше, завсегда секретарь райкома, другие чины районные, а то и обласные приезжали, с народом толковали. Всё обстоятельно говорили, что почём и куда движемся в сей момент. Про линию рассказывали. И мы её видели, линию-то.
— А сейчас кого видим? Только как машины круты в охотугодья туда-сюда шастают. Глаза мазолят, да народ лишний раз зудят.
И дед замолчал, на этот раз его молчание длилось дольше и висело тягостной тишиной.
— Ладно, Гришаня, заговорил я тебя. Болтал, что твой оратор. И так наговорил на всю катушку.
— А поверь, болит душа. Знашь, как выговорится хочется. Давно вот ни с кем про это не говорил. Что- то стал держать всё в себе на старости. А с тобой можно. Ты свой. Работяга.
— А в себе, милок, ничего нельзя держать. Сгоришь сразу. Обнаковенно сгоришь. Не сдюжит мотор-то!
— Вот возьми, для примеру, бабу. Ведь поорёт, поплачет — смотришь, опять человек. Опять ласковая, улыбается.
— Али вот в церкву зачем ране ходили? Правильно
— выговориться. Чтоб душе легче стало. Так-то вот. И дед опять вздохнул.
— А ты на критику не обижайся. Знамо, от вас много сейчас не зависит. Шестерёнки вы, лекторат одним словом.
— А вот обидно, поколению нашему до слёз обидно. Не то что-то вершится на местах, не то. Неужели он там не видит, — и старик многозначительно показал пальцем вверх.
— Всё, Гриша, на этом политбеседы и рассуждения закончим.
— Подсобирываться, однако, надо. А то домашние потеряют.
— Я с внучкой старшей теперь живу, как жёнка- то померла.
— Ты, мил человек, подмогни мне. Я пока с лошадёнкой-то управляюсь, ты вон в корзину-то плетёну, что я под грибы брал, рыбку-то собери, да на телегу пристрой.
— Себе, паря, откинь пяток, что похруще, на уху-жарёху. Вдруг не подфартит с клёвом-то. И старик надолго замолчал, стал заниматься лошадью.
Григорий собрал всех карасей в обьёмную корзину и понёс к телеге. Получился довольно увесистый улов. Себе Назаров взял в полотнянную сумку четырёх довольно приличных карасей, чтобы не обидеть старика. Как-никак уважил и видно, это ему приятно.
Дед закончил свою работу, всё осмотрел и остался доволен. Тяжело ступая по песку, подошёл к Григорию.
— Ну что, земляк, дорогой ты мой! Прощеваться будем. Спасибо тебе, что терпения набрался, отнесся с уважением к словам старика.
— Ты загляни ко мне в гости-то. Посидим, повспоминам. О твоих расскажу в подробностях, что еще помню.
— Надо вам и деткам вашим знать всё о корнях своих. Может где и сгодятся воспоминания-то мои.
— Заходи, Гриша, заходи. Больше вряд ли свидимся. Пора мне уже к товарищам-сверстникам подаваться. Да и бабка заждалась поди.
— Всё, Гриша, всё. Поехал я, — торопливо заговорил старик. Но Григорию показалось, что старик чего-то ещё ждал, какого-то последнего штриха.
Он подошёл и крепко обнял Кулагина и взволнованно сказал:
— Живи, солдат. Долго живи! И спасибо тебе за всё. За правду твою спасибо. За то, что сделал в жизни, спасибо!
И Назаров увидел, как старик часто заморгал и у него стали увлажняться глаза и появились скупые мужские слезинки. Дед махнул рукой и торопливо тронул лошадь вожжами.
Григорий ещё некоторое время смотрел вслед удаляющейся телеги, потом присел на прежнее место и закурил. Он думал о том, что только что услышал из уст старого, прожившего долгую и непростую жизнь человека. Не было, конечно, для Назарова это каким-то откровением, думал об этом и Григорий и с друзьями-товарищами не раз говорили.
А вот сейчас, здесь, у утреннего родного озера, всё это как-то аккумулировалось, ярко высветилось в простых словах и мыслях деда. И Назаров мысленно сейчас согласился со стариком, его рассуждениями и доводами. И Григорий окончательно утвердился в мысли:
— Да. Ты прав, солдат! Что-то ещё не так. Слабые ещё есть звенья, гнилые, в цепи дела нашего общего, важного.
Апрель 2017 г.
г. Тюмень.