ГЕННАДИЙ КОЛОТОВКИН
ЛЕСНАЯ ДЕВОЧКА
ЕГЕРЬ
ДЯДЯ МИША И ДРУЖОК
Я прилетел в Кедровый шишковать. Набив рюкзак орехами, погостил пару недель у своих дальних знакомых, Встретил первый снег, первых вестников зимы: пуночек, чечеток, снегирей. Гостеприимные хозяева упрашивали пожить у них еще.
Но приближалась ежегодная лосиная охота, надо было возвращаться на заимку.
В тесном вагончике, который заменял аэровокзал, было душно, накурено. Заслышав вертолет, пассажиры гурьбой устремлялись к выходу. Толкались, хотели разом вывалиться наружу. Создав в дверях пробку, пыхтели, чертыхались. Не улетев с попутной машиной, спасаясь от ярых снежных вихрей, поднятых ее широкими винтами, со всех ног — обратно к вагончику. Поспешно набивались в грязную каморку.
Первой вбегала крашеная женщина: алые губы, синие веки, желтые от крема и пудры щеки, круглые совиные глаза. За нею кучно вваливались трое работяг, еще какие-то строители в замызганных спецовках — здоровый, молодой народ. Последний, догоняемый секущим диким вихрем, суматошно вбегал в тесный вагончик и впопыхах захлопывал скрипучую кривую дверь. Чаще других это был старомодный обносившийся старик с полоской усов под горбатым носом.
— Безобразие! — возмущался он. — Мучают людей. Когда мы улетим?
Из натопленной служебки ему самодовольно отвечал «начальник аэровокзала» — он же дежурный, кассир, радист, истопник:
— Когда-нибудь да улетите. Не сегодня, так завтра. Не завтра, так послезавтра. У Бога дней — решето!
Щекастое лицо мужчины, как тыква, торчало в небольшом квадратном окошке. Скучая от безделья, дядька сидел подле него в форменной рубашке, галстуке и пиджаке пилота.
Оказавшись под защитой стен, пассажиры с завистью глазели в мутные стекла вагончика на поднимающуюся винтокрылую махину: полетела домой! Крашеная женщина тщательно пудрила после мороза лоб, щеки, подбородок, нос, подводила губы. Старомодный дед, вытирая штопаным развернутым платком под каракулевой шапкой пот, осуждающе ворчал:
— Когда кончится это безобразие?!
— Никогда, — смеялись парни. — Пора привыкнуть.
Только дядя Миша Красков был ко всему равнодушен. Он устроился на ящике из-под конфет и, разложив перед собой ноты, страшно фальшивя, растягивал меха баяна, выводил «Рябинушку».
Сбоку от охотника, привязанный к туго набитому мешку, по-песьи, столбиком, сидел черный лис. Даже в сумраке вагончика красиво отливал дорогой его мех. Передняя левая лапа зверя была перевязана чистым бинтом. Глаза добродушно смотрели на вокзальную суету. Лис всецело доверял хозяину, был предан ему и казался домашним, ручным.
Не прерывая игры, дядя Миша разговаривал с черно-бурым зверем:
— Сиди, Дружок. Сиди. Слушай музыку. Музыка — хорошо. Разучу ноты, оперу тебе сыграю. — Оправдываясь перед лисом за плохую игру, разминал короткие крючковатые пальцы: — Давно не держал баян. Клавиши не поддаются.
Красков был безразличен к публике. Его не волновало, что она думала о нем. Пиликал и пиликал.
Машины долго не было. Ничегонеделанье людям надоело, утомило их. Вот и заинтересовались охотником с баяном, черным лисом на ременном поводке.
— Какая славная лиса! — с восхищением сказала крашеная женщина. — Вы ее поймали? Ну да, жене на воротник. — А у самой, как у голодного на вкусную еду, глазищи разгорелись, сверкали из-под синих век: «Вот бы мне такую!»
— Это не лиса, а лис, — поправил Красков. — Он у меня заместо собаки. На зайцев с ним хожу.
— Невероятно, — выдохнула женщина, наманикюренным ногтем кокетливо сковырнула соринку с накрашенной губы: — Неужели лис лучше собаки?
Пиликнув баяном, дядя Миша поставил его на пол. Рассудительно пояснил:
— Лис чутьистее. И нисколько не глупее. Идет по следу чище гончей.
Паренек в телогрейке вежливо спросил:
— Кроме зайцев он иную живность примечает?
Дядя Миша с опаской покосился на служебное окно, в котором только что торчала физиономия дежурного. Не обнаружив ее там, доверчиво признался:
— Дружок и соболька тропит, и горностая, и куницу…
— Что творят с природой! Лиса для охоты, как собаку, приручают! Куда идем? Все шиворот-навыворот! — коротко подстриженные усы под горбатым, крючковатым носом старомодного деда возмущенно зашевелились.
— А баян тебе зачем? — язвительно спросил Краскова кучерявый мужчина в замызганной спецовке. — В тайге концерт даешь?
Насмешливый вопрос дядю Мишу не смутил.
— В избушке ни света, ни радио, — ответил он. — Бывает муторно на душе. Маленько поиграешь, а Дружок попляшет. Все веселее, забавнее.
— Лис танцует?! — неподдельно поразилась крашеная женщина. Спрятав пудреницу в сумку, попросила: — Продемонстрируйте нам это, покажите!
Дядя Миша неторопливо поставил на колени поцарапанный баян, мешкотно надел наплечный ремень. Растянув меха, перевирая ноты, невозмутимо заиграл вальс «На сопках Маньчжурии».
— Дружок, вальс, вальс. Танцуй, — подбадривал он сподручника.
Лис угодливо, по-песьи вильнул хвостом. Встал на задние лапы. Держа больную лапу на весу, закружился уверенно, легко. Поводок, как пояс, обматывал его.
— Шире круг! — гаркнул кучерявый мужчина.
Люди расступились, хотя у лиса круг сужался. Обвивая талию зверя, ремешок неумолимо подтягивал его к привязи. Танцор кружился до тех пор, пока была возможность. Опутанный ременным поводком, он, вытянув больную лапу, тихо улегся около мешка.
— Браво! Браво! — захлопала в ладоши крашеная женщина.
— Эка невидаль, — заворчал старомодный дед. — Примитив.
— Не скажи, — возразил ему кучерявый. — Классно кружится. Как в цирке. — И доброжелательно обратился к Краскову: — Что еще умеет лис?
Дядя Миша поставил баян на грязный пол перед собой. Медленно распутал свитый петлями на звере поводок. Буднично, бесстрастно приказал:
— Анкор, Дружок. Анкор.
Лис ловко, без разбега, перепрыгнул баян. Щадя больную лапу, пружинно, мягко приземлился на одну правую, а уж потом на остальные.
В полете черно-бурый был необычайно красив: сильный, тугой, как пружина. Драгоценный мех переливался. Хвост вызывал у зрителей особенный восторг. Какой пушистый! Поблескивая, он будто искрился.
Прервав лисьи прыжки, дядя Миша погладил зверя заскорузлой маленькой рукой.
— Молодец. Молодец, — сунул ему в рот какой-то гостинец, Обождав, когда проглотит его зверь, скомандовал:
— Голос, Дружок. Голос.
Вытянув морду вверх, лис несколько раз сухо, приглушенно тявкнул по-собачьи.
— Всему в зимовке научил, — бесстрастно промолвил дядя Миша.
— Дрессировщик! — картинно воскликнула крашеная женщина.
— Нет. Я охотник, — поправил дамочку Красков. — С Дружком гоняем беляков. Их под Кедровым тьма.
Все поняли, что дядя Миша возвращается с охоты, и с интересом устремили взгляды на мешок: он же, наверно, шкурками набит! Но расспросить, потолковать о лесном богатстве — сколько добыл, куда отдаст, как ему заплатят — пассажиры не успели. В служебке зашипела рация. Побросав окурки, забыв про лиса и про дядю Мишу, люди прислушались: что нового, о чем разговор?
— Рейсовый АН-2 с посадкой в Кедровке вылетает из Поселка. Пассажиры есть?
— Сейчас спрошу, — чтоб было слышно в микрофоне, дежурный со стуком открыл кассовое окно, громко прокричал: — Кто в Поселок? — И гаркнул в микрофон: — Никого!
— Так мы же! — проговорил дядя Миша. — Я и Дружок. — На маленьком обветренном лице охотника были растерянность, недоумение. Подняв баян, сжав его меха, он подошел к окну.
— Почто нас не отправляешь?
Выключив микрофон, службист просителя отчитал:
— Я разъяснил тебе вчера. Без ветеринарной справки… с лисой… в пассажирский самолет нельзя.
— Мой Дружок чище иного пассажира, — тоскливо выдавил охотник.
Люди летели до райцентра. Поэтому разочарованно и недовольно от служебки отошли: не их рейс К дяде Мише отчужденно отнеслись, будто по его вине идет не тот самолет. Крашеная женщина назидательно сказала:
— Лис не чище человека.
— Кощунство! Зверей возвышаем над людьми! Куда идем?! — брюзжал старомодный дед в поношенном пальто.
Старик возмущался бы, наверно, долго. Но над площадкой зарокотал, снижаясь, самолет. Люди вывалились из вагончика на свежак. В помещении загуляли сквозняки. Я спрятался от них за печь.
Дядя Миша, не выпуская баяна, беспомощно топтался у служебного окна. Униженно просил:
— Сделай одолжение, отправь без справки.
Дежурный, видать, думал, что они с Красковым в вагончике одни: за печкою меня не видел. Понизив голос, дяде Мише предложил:
— Продай по госцене пять соболиных шкурок. Грех на душу возьму.
Баян пиликнул у Краскова под рукой. Он тихо, но твердо сказал:
— Не могу. Казенное добро. Должен сдать сполна.
— Ты не можешь, и я не могу! — аэрофлотчик захлопнул зло окно. Рявкнул из тепла: — Сиди до посинения!
Так вот почему службист морил Краскова! На шапку шкурки вымогал! Ах ты, бестия!
Дядя Миша пробормотал, что он по совести живет. Ни на справку, ни на билет ее не променяет. Подойдя к Дружку, сноровисто засобирался. Вложил баян в футляр, связал его с мешком надежными, прочными лямками-ремнями. Пролез между вещей так, что они повисли на груди и на спине, спереди и сзади. Навьюченный охотник, держа Дружка за поводок, вышел к укатанной посадочной площадке.
Выждав, когда окончательно остановился АН-2, засеменил навстречу полнолицему пилоту, который шагал с бумагами к вагончику. Настойчиво упрашивал взять его с Дружком на борт.
— Покупай билет и лети, — ответил, усмехнувшись, летчик. — Три места свободных.
— Бавыкин не пускает, — дядя Миша путано заговорил, что деньги у него есть, а нет ветеринарной справки, разрешающей провоз животного в пассажирском транспорте. А справки он не имеет, потому что во всей округе нет даже маломальского ветфельдшера.
Командир экипажа развел беспомощно руками:
— Не могу ничем помочь. — Мимоходом пошутил: — Бросай лису. Лети один.
Получив отказ, Красков топтался бестолково возле самолета. Надеялся: пилоты снизойдут, посадят. Но вернулся командир, изнутри заперли дверь. Раздалась короткая команда: «От винта!» Люди попятились от взлетной полосы. Только навьюченный охотник цепко держался за крыло обеими руками.
Пилоты медлили. АН-2 не заводился. Из кабины долетели обрывки фраз:
— Этот… Бавыкин… донесет…
— Черт с ним… Издевается…
Самолет качнулся. Дверь растворилась. Длинноногий парень, второй пилот, крикнул дяде Мише:
— Давай сюда лису и барахло! Шпарь за билетом!
— Бавыкин не продаст…
— Пусть попробует!
Дядя Миша налегке прытко кинулся в вагончик. Через несколько минут выбежал оттуда, размахивая двумя билетами, счастливо, возбужденно прокричал:
— На меня и на Дружка!
Самолет затарахтел. Плавно поднялся над широким полем. Взял курс на север, на незнакомый мне Поселок, где жили дядя Миша и Дружок.
…За окном опять кружится снег. Новый охотничий сезон в разгаре. Я вспоминаю тихую Кедровку, убогий аэровокзал, немолодого промысловика с потешным лисом. Где они теперь? Идут по звериному следу? Под треск горящих дров отдыхают в тесном зимовье? «Музыкант» играет оперу, танцор пляшет у порога? А может быть, усталые, голодные, они возвращаются на свою стоянку — дядя Миша и Дружок.
ГЕННАДИЙ КОЛОТОВКИН
ЛЕСНАЯ ДЕВОЧКА
ЕГЕРЬ
ДЯДЯ МИША И ДРУЖОК
Я прилетел в Кедровый шишковать. Набив рюкзак орехами, погостил пару недель у своих дальних знакомых, Встретил первый снег, первых вестников зимы: пуночек, чечеток, снегирей. Гостеприимные хозяева упрашивали пожить у них еще.
Но приближалась ежегодная лосиная охота, надо было возвращаться на заимку.
В тесном вагончике, который заменял аэровокзал, было душно, накурено. Заслышав вертолет, пассажиры гурьбой устремлялись к выходу. Толкались, хотели разом вывалиться наружу. Создав в дверях пробку, пыхтели, чертыхались. Не улетев с попутной машиной, спасаясь от ярых снежных вихрей, поднятых ее широкими винтами, со всех ног — обратно к вагончику. Поспешно набивались в грязную каморку.
Первой вбегала крашеная женщина: алые губы, синие веки, желтые от крема и пудры щеки, круглые совиные глаза. За нею кучно вваливались трое работяг, еще какие-то строители в замызганных спецовках — здоровый, молодой народ. Последний, догоняемый секущим диким вихрем, суматошно вбегал в тесный вагончик и впопыхах захлопывал скрипучую кривую дверь. Чаще других это был старомодный обносившийся старик с полоской усов под горбатым носом.
— Безобразие! — возмущался он. — Мучают людей. Когда мы улетим?
Из натопленной служебки ему самодовольно отвечал «начальник аэровокзала» — он же дежурный, кассир, радист, истопник:
— Когда-нибудь да улетите. Не сегодня, так завтра. Не завтра, так послезавтра. У Бога дней — решето!
Щекастое лицо мужчины, как тыква, торчало в небольшом квадратном окошке. Скучая от безделья, дядька сидел подле него в форменной рубашке, галстуке и пиджаке пилота.
Оказавшись под защитой стен, пассажиры с завистью глазели в мутные стекла вагончика на поднимающуюся винтокрылую махину: полетела домой! Крашеная женщина тщательно пудрила после мороза лоб, щеки, подбородок, нос, подводила губы. Старомодный дед, вытирая штопаным развернутым платком под каракулевой шапкой пот, осуждающе ворчал:
— Когда кончится это безобразие?!
— Никогда, — смеялись парни. — Пора привыкнуть.
Только дядя Миша Красков был ко всему равнодушен. Он устроился на ящике из-под конфет и, разложив перед собой ноты, страшно фальшивя, растягивал меха баяна, выводил «Рябинушку».
Сбоку от охотника, привязанный к туго набитому мешку, по-песьи, столбиком, сидел черный лис. Даже в сумраке вагончика красиво отливал дорогой его мех. Передняя левая лапа зверя была перевязана чистым бинтом. Глаза добродушно смотрели на вокзальную суету. Лис всецело доверял хозяину, был предан ему и казался домашним, ручным.
Не прерывая игры, дядя Миша разговаривал с черно-бурым зверем:
— Сиди, Дружок. Сиди. Слушай музыку. Музыка — хорошо. Разучу ноты, оперу тебе сыграю. — Оправдываясь перед лисом за плохую игру, разминал короткие крючковатые пальцы: — Давно не держал баян. Клавиши не поддаются.
Красков был безразличен к публике. Его не волновало, что она думала о нем. Пиликал и пиликал.
Машины долго не было. Ничегонеделанье людям надоело, утомило их. Вот и заинтересовались охотником с баяном, черным лисом на ременном поводке.
— Какая славная лиса! — с восхищением сказала крашеная женщина. — Вы ее поймали? Ну да, жене на воротник. — А у самой, как у голодного на вкусную еду, глазищи разгорелись, сверкали из-под синих век: «Вот бы мне такую!»
— Это не лиса, а лис, — поправил Красков. — Он у меня заместо собаки. На зайцев с ним хожу.
— Невероятно, — выдохнула женщина, наманикюренным ногтем кокетливо сковырнула соринку с накрашенной губы: — Неужели лис лучше собаки?
Пиликнув баяном, дядя Миша поставил его на пол. Рассудительно пояснил:
— Лис чутьистее. И нисколько не глупее. Идет по следу чище гончей.
Паренек в телогрейке вежливо спросил:
— Кроме зайцев он иную живность примечает?
Дядя Миша с опаской покосился на служебное окно, в котором только что торчала физиономия дежурного. Не обнаружив ее там, доверчиво признался:
— Дружок и соболька тропит, и горностая, и куницу…
— Что творят с природой! Лиса для охоты, как собаку, приручают! Куда идем? Все шиворот-навыворот! — коротко подстриженные усы под горбатым, крючковатым носом старомодного деда возмущенно зашевелились.
— А баян тебе зачем? — язвительно спросил Краскова кучерявый мужчина в замызганной спецовке. — В тайге концерт даешь?
Насмешливый вопрос дядю Мишу не смутил.
— В избушке ни света, ни радио, — ответил он. — Бывает муторно на душе. Маленько поиграешь, а Дружок попляшет. Все веселее, забавнее.
— Лис танцует?! — неподдельно поразилась крашеная женщина. Спрятав пудреницу в сумку, попросила: — Продемонстрируйте нам это, покажите!
Дядя Миша неторопливо поставил на колени поцарапанный баян, мешкотно надел наплечный ремень. Растянув меха, перевирая ноты, невозмутимо заиграл вальс «На сопках Маньчжурии».
— Дружок, вальс, вальс. Танцуй, — подбадривал он сподручника.
Лис угодливо, по-песьи вильнул хвостом. Встал на задние лапы. Держа больную лапу на весу, закружился уверенно, легко. Поводок, как пояс, обматывал его.
— Шире круг! — гаркнул кучерявый мужчина.
Люди расступились, хотя у лиса круг сужался. Обвивая талию зверя, ремешок неумолимо подтягивал его к привязи. Танцор кружился до тех пор, пока была возможность. Опутанный ременным поводком, он, вытянув больную лапу, тихо улегся около мешка.
— Браво! Браво! — захлопала в ладоши крашеная женщина.
— Эка невидаль, — заворчал старомодный дед. — Примитив.
— Не скажи, — возразил ему кучерявый. — Классно кружится. Как в цирке. — И доброжелательно обратился к Краскову: — Что еще умеет лис?
Дядя Миша поставил баян на грязный пол перед собой. Медленно распутал свитый петлями на звере поводок. Буднично, бесстрастно приказал:
— Анкор, Дружок. Анкор.
Лис ловко, без разбега, перепрыгнул баян. Щадя больную лапу, пружинно, мягко приземлился на одну правую, а уж потом на остальные.
В полете черно-бурый был необычайно красив: сильный, тугой, как пружина. Драгоценный мех переливался. Хвост вызывал у зрителей особенный восторг. Какой пушистый! Поблескивая, он будто искрился.
Прервав лисьи прыжки, дядя Миша погладил зверя заскорузлой маленькой рукой.
— Молодец. Молодец, — сунул ему в рот какой-то гостинец, Обождав, когда проглотит его зверь, скомандовал:
— Голос, Дружок. Голос.
Вытянув морду вверх, лис несколько раз сухо, приглушенно тявкнул по-собачьи.
— Всему в зимовке научил, — бесстрастно промолвил дядя Миша.
— Дрессировщик! — картинно воскликнула крашеная женщина.
— Нет. Я охотник, — поправил дамочку Красков. — С Дружком гоняем беляков. Их под Кедровым тьма.
Все поняли, что дядя Миша возвращается с охоты, и с интересом устремили взгляды на мешок: он же, наверно, шкурками набит! Но расспросить, потолковать о лесном богатстве — сколько добыл, куда отдаст, как ему заплатят — пассажиры не успели. В служебке зашипела рация. Побросав окурки, забыв про лиса и про дядю Мишу, люди прислушались: что нового, о чем разговор?
— Рейсовый АН-2 с посадкой в Кедровке вылетает из Поселка. Пассажиры есть?
— Сейчас спрошу, — чтоб было слышно в микрофоне, дежурный со стуком открыл кассовое окно, громко прокричал: — Кто в Поселок? — И гаркнул в микрофон: — Никого!
— Так мы же! — проговорил дядя Миша. — Я и Дружок. — На маленьком обветренном лице охотника были растерянность, недоумение. Подняв баян, сжав его меха, он подошел к окну.
— Почто нас не отправляешь?
Выключив микрофон, службист просителя отчитал:
— Я разъяснил тебе вчера. Без ветеринарной справки… с лисой… в пассажирский самолет нельзя.
— Мой Дружок чище иного пассажира, — тоскливо выдавил охотник.
Люди летели до райцентра. Поэтому разочарованно и недовольно от служебки отошли: не их рейс К дяде Мише отчужденно отнеслись, будто по его вине идет не тот самолет. Крашеная женщина назидательно сказала:
— Лис не чище человека.
— Кощунство! Зверей возвышаем над людьми! Куда идем?! — брюзжал старомодный дед в поношенном пальто.
Старик возмущался бы, наверно, долго. Но над площадкой зарокотал, снижаясь, самолет. Люди вывалились из вагончика на свежак. В помещении загуляли сквозняки. Я спрятался от них за печь.
Дядя Миша, не выпуская баяна, беспомощно топтался у служебного окна. Униженно просил:
— Сделай одолжение, отправь без справки.
Дежурный, видать, думал, что они с Красковым в вагончике одни: за печкою меня не видел. Понизив голос, дяде Мише предложил:
— Продай по госцене пять соболиных шкурок. Грех на душу возьму.
Баян пиликнул у Краскова под рукой. Он тихо, но твердо сказал:
— Не могу. Казенное добро. Должен сдать сполна.
— Ты не можешь, и я не могу! — аэрофлотчик захлопнул зло окно. Рявкнул из тепла: — Сиди до посинения!
Так вот почему службист морил Краскова! На шапку шкурки вымогал! Ах ты, бестия!
Дядя Миша пробормотал, что он по совести живет. Ни на справку, ни на билет ее не променяет. Подойдя к Дружку, сноровисто засобирался. Вложил баян в футляр, связал его с мешком надежными, прочными лямками-ремнями. Пролез между вещей так, что они повисли на груди и на спине, спереди и сзади. Навьюченный охотник, держа Дружка за поводок, вышел к укатанной посадочной площадке.
Выждав, когда окончательно остановился АН-2, засеменил навстречу полнолицему пилоту, который шагал с бумагами к вагончику. Настойчиво упрашивал взять его с Дружком на борт.
— Покупай билет и лети, — ответил, усмехнувшись, летчик. — Три места свободных.
— Бавыкин не пускает, — дядя Миша путано заговорил, что деньги у него есть, а нет ветеринарной справки, разрешающей провоз животного в пассажирском транспорте. А справки он не имеет, потому что во всей округе нет даже маломальского ветфельдшера.
Командир экипажа развел беспомощно руками:
— Не могу ничем помочь. — Мимоходом пошутил: — Бросай лису. Лети один.
Получив отказ, Красков топтался бестолково возле самолета. Надеялся: пилоты снизойдут, посадят. Но вернулся командир, изнутри заперли дверь. Раздалась короткая команда: «От винта!» Люди попятились от взлетной полосы. Только навьюченный охотник цепко держался за крыло обеими руками.
Пилоты медлили. АН-2 не заводился. Из кабины долетели обрывки фраз:
— Этот… Бавыкин… донесет…
— Черт с ним… Издевается…
Самолет качнулся. Дверь растворилась. Длинноногий парень, второй пилот, крикнул дяде Мише:
— Давай сюда лису и барахло! Шпарь за билетом!
— Бавыкин не продаст…
— Пусть попробует!
Дядя Миша налегке прытко кинулся в вагончик. Через несколько минут выбежал оттуда, размахивая двумя билетами, счастливо, возбужденно прокричал:
— На меня и на Дружка!
Самолет затарахтел. Плавно поднялся над широким полем. Взял курс на север, на незнакомый мне Поселок, где жили дядя Миша и Дружок.
…За окном опять кружится снег. Новый охотничий сезон в разгаре. Я вспоминаю тихую Кедровку, убогий аэровокзал, немолодого промысловика с потешным лисом. Где они теперь? Идут по звериному следу? Под треск горящих дров отдыхают в тесном зимовье? «Музыкант» играет оперу, танцор пляшет у порога? А может быть, усталые, голодные, они возвращаются на свою стоянку — дядя Миша и Дружок.