Данная книга объединила публикации Н. М. Чукмалдина в «Ирбитском ярмарочном листке» и «Русском труде», в которых он расскрывал секреты торговли, исследовал механизм формирования цены на товар, пытался понять поведение русского купца во время совершения сделок. Неторопливый рассказ о деле всей жизни иногда прерывается экскурсами в детство, в родное Кулаково, в мир предпринимательских отношений. Часть газетных публикаций легла в основу отдельных глав «Моих воспоминаний».
Адресована массовому читателю.
Николай Чукмалдин
Письма из Москвы
Вырезки из очень старых газет
«…я дорого бы дал, если бы можно было забыть подобные страницы в моей жизни…»
В нынешнем году общественность будет отмечать 175-летие со дня рождения, как принято говорить, московского купца и мецената, сделавшего первые шаги на коммерческом поприще в Тюмени, Николая Мартиниановича Чукмалдина. Его имя и сейчас является синонимом успешного предпринимательства, а книга «Мои воспоминания» — этаким эталоном, по которому должны моделировать свое жизненное поведение современные люди, идущие в бизнес.
Более чем за сто лет, прошедших после выхода в свет «Моих воспоминаний», у читателя сложился стереотип восприятия героя той книги — мальчика из села Кулаково с безоблачным детством, который благодаря пусть не безбедному, но, судя по мемуарам, благополучному окружению сумел сделать себя сам. Этот миф на бытовом уровне настолько устраивал много лет исследователей и популяризаторов истории края, что никто из них и не пытался разобраться в разночтениях даже годов жизни знаменитого земляка.
Недавно опубликованная переписка Н. М. Чукмалдина с С. Ф. Шараповым[1], редактором еженедельника «Русский труд», в приложении к которому и появилась первая глава «Моих воспоминаний», мало добавила к нашим знаниям о жизни кулаковца. Имел дом в Нижнем Новгороде и войлочную фабрика в Арзамасе. Обращался в Правительствующий сенат с прошением о присвоении ему звания почетного гражданина г. Москвы, но получил отказ. Не помогло даже удостоверение губернатора о том, что «я не предосудительный человек и под судом не бывал»[2]. Хотя в документах того времени о деятельности комитета грамотности при Императорском Московском обществе сельского хозяйства говорится, что «на собраниях прения доходили до такой откровенности, что обсуждалась необходимость политической свободы России»[3]. А через несколько страниц шла речь и о Н. М. Чукмалдине, который был известен департаменту полиции, поскольку раньше состоял под негласным надзором[4].
Но эпистолярий, сохранившийся в Смоленском архиве, приоткрывает завесу таинственности, за которой всегда скрывалась история создания любого произведения…
Как произошло знакомство С. Ф. Шарапова с Н. М. Чукмалдиным, ответить на этот вопрос пока невозможно. Первое письмо купца датировано 1891 г., когда цикл «Писем из Москвы» уже появился в «Ирбитском ярмарочном листке» и отдельные публикации из сезонного издания (выходило только во время ярмарки, которая проводилась в феврале) уже заимствовались другими провинциальными газетами. Сохранившаяся переписка свидетельствует, что отношения издателя и будущего автора «Моих воспоминаний» стали более регулярными только после начала «Русского труда» в 1897 г.
Писатель С. Ф. Шарапов, блестящий журналист, один из лучших учеников идеолога славянофильства И. С. Аксакова, владелец мастерской по изготовлению сельскохозяйственной техники в с. Сосновка Смоленской губернии, которая требовала не только затрат времени, но и регулярных финансовых вливаний, имел непростой характер. Сергей Федорович умудрялся вести словесные войны одновременно на всех фронтах посредством имеющегося в руках оружия — еженедельника, в первом номере которого было заявлено, что «Русский труд» «должен быть выразителем русского самосознания столько же в вопросах деловых, в вопросах экономических и финансовых, сколько и в вопросах высшего порядка… Ставя нашу собственную экономическую и финансовую программу, мы выходим из старых рамок славянофильской школы, или, вернее, расширяем их. От старого славянофильства остаются только руководящие принципы: независимость и самостоятельность мысли, признание самобытного пути русского народа и в экономической области, экономическая независимость России».
Финансировать еженедельник согласился барон А. Штиглиц, магистр международного права: «Я не сочту возможным продолжать материально поддерживать “Русский труд”, если Вы будете посылать мне материалы для просмотра не в рукописях и заблаговременно, а уже напечатанными и по четвергам»[5]. Трудно подстроить технологический процесс любого издания, стремящегося всегда выходить с самыми последними новостями к читателю, к требованию, которое предъявил соиздатель «Русского труда». Не удивительно, что издание очень скоро постигла катастрофа. Вот что С. Ф. Шарапов писал по этому поводу в Главное управление по делам печати: «Мой компаньон оказался помешанным человеком, и, во-вторых, бывало, несколько дней болел после взноса денег. Через полгода, найдя благовидный предлог, он наделал мне оскорблений и отказался от договора, оставя издание без всяких средств… Нужные мне люди и преданные мне раньше теперь сторонятся как от чумы. Моя газета идет ведь против Витте, а Витте одним мановением руки может разорить любого коммерческого человека. Помощь мне возможна лишь в глубоком секрете. Словом 9/10 моей работы шло вне газеты. Обещала помочь Москва, но Вы знаете, как туга она, как трудно ее расшевелить. Были моменты, когда я редактировал заявление о добровольной приостановке дела…в будущем году я буду иметь 2100 подписчиков, и я спасен»[6].
Вот в этой ситуации и появилась «Москва» в лице Н. М. Чукмалдина, взявшегося организовать товарищество пайщиков, которое бы обеспечило долгую жизнь «Русскому труду». На плечи новоявленного спасителя лег не только сбор денег для издания (от 15 окт. 1897 г.: «Я просил бы Вас прислать мне наиболее характерных номеров “Р. труда", экземпляров 5, для предъявления одному крупному заводчику, который, если заинтересуется Вашим изданием, то значительно поможет Вам средствами»), но зачастую и распространение вышедших номеров (от 28 окт. 1898 г.: «Уважаемый Сергей Федорович. Я получил Ваше письмо и посылку с газетами, по не получил указания, кому их раздавать. Если можно, укажите поименно или, по кр. мере, в какой среде их распространить»), заботу о наличии постоянного читателя (от 21 февр. 1898 г.: «Как видите, подписчиков для Вашей газеты я получил уже 40, и буду продолжать вербовать их, как только возможно»). Участвуя в финансировании «Русского труда», он, как и А. Штиглиц, не мог удержаться от оценочных суждений о некоторых номерах (от 28 июля 1898 г.: «Ваши статьи о Толстом и Бисмарке хороши. В особенности мне нравится целиком последняя. Она, мне кажется, процеженное резюме русского сердца и ума. Статья же Толстого хороша, но условно. В ней, мне кажется, лишними резкие слова и, в особенности, приговор, что Толстой намеренно избегает обходить некоторые положения. Откуда Вы знаете, что тут его намерение, а не ошибка? А ведь это одна сторона из самой сути Вашего разгрома его учения»), участвовал в привлечении к сотрудничеству новых авторов (от 11 апр. 1898 г.: «Вот Вам еще сотрудник — директор Тюменского реальн. учил. Иван Яковлевич Словцов. Посылаю его первую корресп. “Надвигающаяся туча”, о чем он меня просит»; 16 окт. 1898 г. «Посылаю Вам рукопись г. Владимирова Н. М., моего приятеля, проживающего теперь за границей… Мне кажется, содержание ее интересно, и Вы печатайте ее в нижнем отделе газеты, в виде фельетона»).
В это время и появились публикации Н. М. Чукмалдина в «Русском труде». Московский купец настойчиво предлагал публиковать путевые заметки о своих путешествиях. Но первые появившиеся в петербургском издании «Московские письма» были взяты из «Сибирской торговой газеты». Факт удивительный еще и потому, что чаще провинциальные издания заимствовали из столичных… У последних была возможность оплатить труд журналистов из захолустья… Очевидно, в процессе сотрудничества и возник замысел воспоминаний.
Судя по переписке С. Ф. Шарапов активно участвовал в создании мемуаров. Из ответа Николая Мартиниановича от 17 июня 1898 г., можно предположить, что редакторская работа над мемуарами заставляла ставить уточняющие вопросы: «…большинство из них вызывают во мне одну сплошную горечь, и если бы я рассказывал о них одну голую правду, то люди сочли бы это за памфлет и клевету. Так они были отвратительны в действительной крестьянской жизни. Чиновники сплошные взяточники и притеснители дерев, “мира”, где всегда существовали “поборы” для исправника, заседателя и “дохтура”, а духовенство даже хуже и отвратительнее было чиновников. И последнее доходило до того, что священник, узнав о смерти старообрядца, с десяцкими ломился в дом среди ночи, ругался непотребными словами, чтобы только взять подачку 5 р. и уйти прочь. Или тот же поп в праздники, ходя из дома в дом, напивался вина до того, что раз потерял крест на улице и его нашли посторонние люди на другой день в грязи…
Ну, судите сами, как я буду говорить о таких фактах. Или вот еще картина. Я достал раз с великим трудом рукоп. книгу в Тюмени в то время, когда я получал жалованья 100 р. в год, и, поддавшись уверению миссионера, дал ему ее прочесть, как книгу редкую, а он послал ее архиерею и не возвратил, уверяя, что его к тому обязывала присяга. Мне пришлось четверть года служить даром, чтобы заплатить деньги владельцу книги.
Или вот еще случай. В Тюмени же, спустя несколько лет, я достал редкую книгу “Олонецкие ответы” и нанял переписчика скопировать ее за 5 р. Городничий как-то узнал, книгу и переписчика арестовал, а меня хотел упечь, куда “Макар телят не гоняет”. Только взятка 50 р. да заступничество кое-кого спасло меня от острога.
Ах, лучше не касаться этих больных и страшных сторон былой жизни. Меня даже теперь “мороз по коже дерет”, когда я, вспоминая это, пишу Вам. Вы не поверите, но мне так больно даже теперь, что я дорого бы дал, если бы можно было забыть подобные страницы в моей жизни»[7].
24-страничная брошюра «Беглый солдат Скрыпа и мое учение (из детских воспоминаний)», разосланная подписчикам «Русского труда» в качестве приложения к № 18 за 1898 г., помогала автору уходить от своего страшного вчера в миф, где практически нет непривлекательных сторон. Небольшой фрагмент жизни кулаковца постепенно вырос, опять-таки по финансовым соображениям С. Шарапова, в «Мои воспоминания», автор которых расплачивался с издателем не только помощью в работе газеты, но и платил отдельно за бумагу и печать всего, что выходило за его подписью в «Русском труде». С. Шарапов не церемонился в денежных вопросах: «…заплатить мне лично за обработку, редактирование и корректуру 500 руб.»[8]. Н. Чукмалдин торопил издание второй части книга, но С. Шарапов был неумолим: «Русский труд» прекратил свое существование еще в конце 1899 г. И в помощи «Москвы» еженедельник уже не нуждался. 27 февраля 1901 г., за две недели до смерти мемуариста, Шарапов писал: «Не могу Вам ничего сказать относительно издания конца Ваших “Воспоминаний”. Я тоже завален делами, что не могу выбрать времени, чтобы над ними поработать и придать им литературную форму. А без этого их издавать не следует. Очень уж будет велика разница с первою частью, которая… очень сильно переработана. Простите за скверное настроение духа»[9]. В посмертном издании книги «Моих воспоминаний» на титульном листе издатель подчеркнул, что это плоды и его труда[10].
На похоронах нашего земляка «гроб утопал в зелени венков»[11]. Их было всего двадцать два: четырнадцать «положенных в Берлине и Москве, шесть в Тюмени». Кулаковцы сумели выразить свою любовь к умершему лишь двумя венками…
…«Московские письма», которые ты держишь в руках, читатель, объединили страницы творчества купца на экономические темы. В публицистике наш земляк был гораздо раскованней. И вовсе не потому, что обходил стороной жизненный негатив, который сопровождал все его детство. Просто газетные публикации кулаковца не детонировали под нажимом редакторского пера, которое держал в руках талантливый русский писатель и журналист С. Ф. Шарапов.
Письма из Москвы
Ирбитский ярморочный листок
1890 г.
I
Письмо из Москвы в такой деловой орган, каков «Ярмарочный листок», должно, по-моему, носить такую же деловую физиономию, каков он сам. Публике, съехавшейся издалека на ярмарку, некогда пробавляться рассказами фельетонного свойства. Деловым людям, я полагаю, нужнее сведения перед всем другим о промышленности и торговле из такого центра России, каким исторически сложилась Москва, мощно влияющим на весь ход дел Ирбитской ярмарки. В этих сведениях, правда, не нуждаются те, которые приехали на ярмарку из внутренней России, но в ином положении находятся сибиряки, для которых правдивое сообщение в такое горячее время, как ярмарка, имеет важное значение и цену.
Для всех сибирских товаров, привозимых на ярмарку, перечислять которые, я считаю, излишним, и даже из таких транзитных, каков китайский чай, играет главную основонаправляющую роль курс нашего бумажного рубля. Великое значение разницы курса состоит еще не просто в одной разнице колебания курса «от» и «до», что выражалось бы просто: курс повысился на 10 %, значит, и товар, покупаемый на бумажные рубли, должен упасть в цене на те же 10 %. Совсем не так. Цена продукта на биржевых местах сбыта определяется из множества слагаемых. Наглядный пример лучше уяснит мое замечание.
Вот две единицы, два пуда таких товаров, как коровье масло и баранье сало, продаваемых на Петербургской бирже. Пусть будет цена первому 8 р., а второму 5 р. за пуд в то время, когда курс нашего бумажного рубля на золото = 621/2 к.; золотого рубля на кредитный = 1 р. 60 к., или, другими словами, когда цена полуимпериалу ровно 8 р. кредитных.
Итак, 1 пуд масла = 8 р., 1 пуд сала = 5 р.
Разлагая цену продукта на его слагаемые, мы получим ряд нисходящих цифр до того пункта, на котором продукт из безличной посуды производителя-мужика перешел на каком-нибудь сибирском базаре в руки прасола и превратился в товар под термином «пуд масла» и «пуд сала»:
[image]
Вычитая из цены продуктов на Санкт-Петербургской бирже все выше приведенные расходы и пользу двух посредников, мы находим, что можно платить цену не менее покупки продукта из рук производителя на каком-нибудь сельском или уездном базаре в Сибири такую: за один пуд масла — 5 р. 60 к., за один пуд сала — 3 р. 10 к.
Идем дальше. Курс нашего кредитного рубля повысился на 10 %. Европеец, покупающий русские товары, не хочет знать никаких наших местных условий и по-своему основательно предлагает нам цену на товар 10 % дешевле.
За один пуд масла — 7 р. 20 к., за один пуд сала — 4 р. 50 к.
Придерживаясь простого расчета, продавец продуктов также, в свою очередь, мог бы убавлять по 10 % со всех статей провозов и других накладных расходов. Оказывается, однако, что это не в его власти. Извозчик не берет дешевле провоза, пароходчик — меньше фрахта, железная дорога — тарифа. И он поневоле должен всю сумму накладных расходов без всякого вычета скидывать с цены первого продавца — производителя продукта, а это выйдет далеко не те же 10 %.
Резюмируем же сказанное более кратко:
один полуимпериал — 8 р. кредитн.
один пуд масла в СПб — 8 р.
один пуд сала — 5 р.
Посему цена продукта должна быть «на месте»:
за один пуд масла — 5 р. 60 к.,
за один пуд сала — 3 р. 10 к.
Курс повысился на 10 %. Положение изменяется так:
1 полуимпериал — 7 р. 20 к. кредитн.
1 пуд масла — 7 р. 20 к. кредитн.
1 пуд сала — 4 р. 50 к. кредитн.
Посему цена продукта «на месте» должна быть:
за 1 пуд масла — 4 р. 80 к. кредитн.
за 1 пуд сала — 2 р. 60 к. кредитн.
Сравните вторые цифры с первыми и вы найдете, что:
4 р. 60 к. меньше 5 р. 60 к. — на 12 1/2 %
2 р. 60 к. меньше 3 р. 10 к. — на 16 %
Вот какую сложную и иной раз трудно уловимую сеть составляют данные, из которых нужно сделать безошибочный вывод. Практика, примиряя бесконечное число противоположных интересов, конечно, сама собою вырабатывает, так сказать, среднюю равнодействующую линию, едва ли многими хорошо и сознательно себе уясняемую.
II
С товарами, подобными китайскому чаю, дело обстоит еще сложнее, чем с сибирскими сырыми продуктами; курс кредитного рубля для этих товаров делает такое множество иной раз неожиданных комбинаций, что подчинить их сколько-нибудь правильному предварительному расчету становится невозможным.
Чай в Китае покупается на китайские деньги — «ланы», «фыни», за китайские единицы веса — «пикули», «гины». Русский торговец чаем для перевода денег в Китай должен сначала купить английских фунтов стерлингов в виде векселя какого-нибудь европейского банка или банкира, который и продается в Китае по колеблющемуся курсу на китайские деньги. Разница бывает иногда таковою:
1-й раз за × 1000 выручено 4485 лан,
2-й раз за × 1000 «4280 «
Приобретение векселя или права на выдачу векселя на Лондон в английских фунтах стерлингов делается под залог наличных денег или бланкированных векселей, покрыть которые (фунты), т. е. сделать им курс и оплатить наличными, предоставляется клиенту банка в течение периода 6–8 месяцев, что, конечно, влечет за собою иногда опять такую разницу:
1- й раз за × 1000 заплачено 9575 р. кредитн.
2- й раз за × 1000 «9000 р. «
Проделав или имея в перспективе проделать такую операцию, вы достигнете покуда только того, что русские кредитные билеты превращены вами в китайские «ланы» и вручены вашему комиссионеру в Китае. Комиссионер покупает для вас чай и чрез несколько месяцев времени вы получаете от него счет до того оригинальный, что, я думаю, будет нелишним сообщить его буквально.
Счет
150 ящиков чая 1-го сбора по 100 фунтов
В переводе этот счет на русские кредитные рубли за один ящик чая в 100–102 ф. весом выходит так:
Считаю нужным добавить, что все цифры и расчеты в полном объеме относятся только для ввоза чая в Россию чрез Одессу, или, говоря официально, — для ввоза по западной границе империи. Что же касается ввоза чая чрез Иркутскую таможню, то условия совпадают только для перевода денег в Китай и покупку чая на китайском рынке. Все дальнейшее — провоз чая от Ханькоу по направлению на Кяхту и Иркутск, пошлина в Иркутской таможне (в 321/2 вместо 521/2 золотых копеек за фунт) с характерною отсрочкою платежа по подпискам до 12 месяцев времени, провоз от Иркутска до Ирбита и далее до Нижегородской ярмарки и Москвы — составляют уже нечто совсем особое и противоположное выше сего мною рассказанному. Начать с того, что чай из Ханькоу направляется на Тяньдзинь-Тутжау-Калган-Ургу-Кяхту-Иркутск-Томск-Тюмень-Ирбит или из Тюмени на Нижегородскую ярмарку и Москву. На всем таком громадном протяжении при разных способах перевозки чай нигде не страхуется и едва успевает прибыть на 10-й месяц времени в Ирбит и 12-й — в Москву. Оплата пошлины в Иркутске допускается с отсрочкою на 6, 9, 12 месяцев под так называемые обязательства таможенных подписок.
Несмотря на уменьшенную пошлину на чай в Иркутской таможне, стоимость чая, доставленного в Москву, такого же качества, как в вышеприведенном примере, обойдется дороже около 2–3 руб. на ящик. Привожу в подтверждение моего расчета цифровые данные.
Теперь представьте такое положение, когда курс повышается на 10 %, и торговцы чая чрез западную и восточную границы империи должны понизить цены на те же 10 %. Торговец чрез западную границу, имея неоплаченные пошлиною склады чая в таможне, скидывает цены 10 % и продает 120-рублевый ящик чая на 12 р. дешевле, потому что для него вся слагаемая стоимость товара заключается по курсу дня. Совсем не то выходит для чайного торговца чрез восточную границу. При самых лучших условиях он может скинуть десять процентов перемены курса только на одну пошлину (с 52 р. 72 к.) и в редких случаях на часть суммы, затраченной на покупку чая, но все вместе взятое будет равняться только 7–8 руб. на ящик. Остальное, провозы и расходы, делаемые в кредитных рублях, остаются без перемены. Нужно ли добавлять, что с повышением курса все шансы успеха на стороне торговца чаем чрез Одессу.
Живя в Москве, нелегко сказать утвердительно, как пойдет чайная торговля в Ирбитской ярмарке. Но, имея пред собою рассказанные в этом письме сведения и зная настоящее состояние московского чайного рынка, я позволяю себе думать, что будут продаваться с пользою только высокие сорта байхового чая, приобретенные в Китае ценою начиная с 30 лан за пикуль и выше. Все другие сорта чая ниже этой цены должны проходить или без пользы, или с постепенно увеличивающеюся градациею убытка по направлению к самым низким сортам чая. Для наглядной иллюстрации я могу прибавить, какой ценою за фунт продаются теперь в Москве низкие сорта чая. Одна партия в 170 ящиков куплена по 93 к. (покупка в Китае 9 лан), а другая партия из Лондона по 1 р. 21/2 к. (покупка в Китае 12 лан).
Для более полной характеристики чайного дела в Москве я мог бы добавить интересные данные розничной развесной торговли чаем таких крупных фирм, как «К. С. Поповы», «И. Н. Филиппов», «Д. и А. Расторгуевы» и масса средних и мелких торговцев, из которых многие ведут свое дело благодаря только широкой и подчас ничем не стесняющейся рекламе. Все это очень любопытно и для сибиряков неведомо, но я полагаю, что для ярмарочных дел, интересам которых служит «Ирб. ярм. листок», значения не имеет, а посему и прохожу молчанием. Другие сорта чая — плиточный, кирпичный, черный — продаются в Москве в ничтожных долях, говорить о которых было бы бесполезно.
9 февр. (№ 14). С. 81–82.
III
Вслед за чаем имеет прямое соотношение торговля сахаром. Цены этим товарам крупными партиями (не менее 100 бочек — 3000 пуд.) стоят теперь так:
Продажам «вперед», на летние месяцы (апрель, май, июнь), цена держится 15–20 коп. на пуд дороже. Провозы летние за чистый сахар от Москвы до Тюмени 65 к. с пуда.
Сахарная промышленность и торговля в последние годы превратилась в какое-то исключительное, почти монопольное положение благодаря учреждению сахарных синдикатов и громадной силе денежных средств таких деятелей, как гг. Терещенко, Харитоненко, Бродский и другие. Синдикат, собравшись в Киеве, решает, например, вывести сахарного песка за границу два миллиона пудов и продать там с явным, вперед рассчитанным, убытком, распределяя количество вывоза для каждого завода обязательно. В тот же день делается известно это повсюду и цена сахара тотчас повышается якобы от причин то плохого урожая свекловицы, то малого выхода песка. По гривенникам, по пятакам на пуд, но под влиянием этих сведений, к которым быстро примыкает спекуляция, цена сахара растет на все 22 миллиона пудов, ежегодно потребляемых Россией. Все, конечно, имеет вид легально законных операций, но оплачивается многими лишними миллионами рублей русских потребителей, уходящими на баснословные барыши владельцев сахарных заводов. Недавно синдикат, как слышно, решил приостановить вывоз песка за границу, и цена сахара немедленно делается слабою. Ненормальное положение сахарного рынка и цен чувствуется всюду и на каждом шагу. Спросите теперь в Москве представителя какого-нибудь южного завода, какую он держит цену на сахар, и вы с удивлением заметите, что цена у самого заводчика выше 10–15 копеек на пуд, чем тот же сахар у крупного торговца. Может быть, это случайность, но она повторяется так часто и постоянно, что поневоле наводит на мысль о рассчитанной системе и о так называемом «соглашении», к которому легко применима народная поговорка «мягко стелет, да жестко спать». Не будь всех этих, правда умных, но искусственных комбинаций, цена сахара не должна бы выходить из предельных цен, считая Москву, песок 4 р. 20 к. — 4 р. 50 к. и рафинад — 5–5 р. 25 к. Потребитель всей России оставил бы за год времени у себя экономии десяток миллионов рублей, и только владельцы сахарных заводов не могли бы считать своих дивидендов по 20 копеек на рубль, а довольствовались в большинстве нормальными 8–9 процентами.
Заканчиваю мое рассуждение выпискою из счетов некоторых сахарных заводов за 1888–1889 год, напечатанных в таком компетентном источнике, как «Вестник Министерства финансов» 1890 года № 1–3.
Получено и распределено за всеми отчислениями
чистой прибыли
Москва, января 29-го 1890 г.
IV
Перехожу в этом письме к исконному русскому производству — кожевенному.
Цены в Москве на кожевенные товары такие:
______________
* Товарам, отмеченным звездочкою, 15 января цена была еще ниже на 10 %.
В ряд с моими сведениями я посылаю сведения биржевые, опубликованные на 15 сего января, которые редакция «ИЯЛ» не откажет поместить в конце моей корреспонденции. Сравнивая одни с другими, читатель в некоторых случаях с удивлением заметит большую разницу цифр об одном и том же предмете. Если биржевая таблица показывает, что кожа черкасская в сырье продается за пуд от 5 до 6 руб., а я утверждаю, что только до 4 р. 25 к.; что чай кавтонский начинается ценою за фунт от 1 р. 10 к., а я доказываю, что цена от 93 к., то пусть читатель видит в этом только случайную ошибку биржевого гофмаклера и поверит моему сообщению, которое всегда может быть подтверждено фактами.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
Кожевенная промышленность в России настолько древнего происхождения, что о ней упоминается даже в былинах. Она разнообразна, смотря по климату, почве, воде, дубильному корью и способу обработки. В эту промышленность, сложившуюся веками, приноровившуюся ко всяким потребностям, вложено много народного ума, сделана масса опытов и наблюдений, никуда не записанных, наукою не проверенных и только от поколения к поколению наглядно и практикою передаваемых. Спросите касимовских заводчиков, почему они выделывают только один сорт кож «полувал» и ничего более, но зато лучший и трудно заменимый, и они не сумеют объяснить вам, отчего только один сорт кож и отчего оп выходит лучше, чем у других заводчиков. Но посмотрите летом на характерное устройство касимовских заводов, и вы поймете целесообразность идеи, положенной в основание этих заводов. Спросите другую массу кожевенных заводчиков села Богородского, удаленного от реки на 8 верст, почему они выделывают преимущественно только один черный сапожный товар, всюду известный, и вы также не добьетесь научного объяснения. Но присмотритесь внимательно к местности, и вам станет ясен сознательный выбор выделки кож определенного сорта. Простой человек, едва грамотный, с ничтожными материальными средствами начинал кожевенное дело и рядом прямых опытов и наблюдений достигал успеха, а иногда развивал и громадное производство, имевшее репутацию даже на европейских рынках. В былые времена славились болховские заводы, славился и славится еще всюду Осташковский завод Савина; выдвигаются заметно впереди других заводы подошвенных кож в Петербурге — Зверкова, Осипова, Брусницыных, по юфтовому производству в центре России — Ржевский, братья Балаболины, а на востоке России, тюменский заводчик г. Колмогоров. Никто кожевенным заводам, всюду рассеянным, не покровительствует, синдикатов не устраивает, искусственно фабрикатов за границу не вывозит за полцены, за счет потребителя их не продает, а между тем кожевенная промышленность по величине своей куда важнее и необходимее сахарного производства. Периоды особого оживления и сильного упадка кожевенная промышленность всегда выносила только на своих плечах, развиваясь и приспосабливаясь ко всем возможным обстоятельствам и положениям. Правда, бывали моменты и в этой промышленности, когда чужие спекулятивные элементы примыкали к ней, вносили с собой дух рекламы, чтобы ловить «рыбу в мутной воде», как это случилось лет 10–15 тому назад, когда и в кожевенном деле всплывали на поверхность свои миллионные короли, но они исчезли быстро, как исчезла и сама манера держать рынок в искусственном напряжении. Теперь кожевенное дело в Москве, да и по всей России находится в периоде кризиса и застоя. Цены на сырье установились низкие, но на выделанный товар они понижаются чуть не каждую неделю и приносят заводчикам значительные убытки. Кто поверит, что на Москву есть только два-три покупателя за наличные деньги. Остальные все покупают в срок от 3 до 9 месяцев. Какая причина, вызывающая постоянное понижение цен на кожевенные товары из года в год, вот уже несколько лет кряду? Это вопрос сложный, зависящий от многих условий, но на первом плане и здесь фигурирует опять тот же курс бумажного рубля, о котором я говорил в предыдущих корреспонденциях. В прошлом и в конце 1888 года было ввезено в Россию заграничного сырья около 200 тысяч крупных кож в «соленом» и «сухосоленом» виде, что равняется 300 т. пудов сырых (в сыром виде). Сырье заграничное ввозилось из Америки и Африки и, конечно, влияло на цены нашего русского сырья угнетающим образом. Ничтожная пошлина в 25 к. и фрахт в среднем около 50 к. за пуд позволяли ввозить товары чуть не со второго земного полушария. Теперь цены в России упали до того, что разница курса даже в обратном, благоприятном для иностранца-продавца отношении стала невыгодной, и ввоз товара сам собой прекратился.
В самые последние дни появились симптомы, указывающие на улучшение цен кожевенному сырью. Так, например, в первой половине января в Лебедянской ярмарке, где бывает привоз около 100 т. кож, цена стояла низкая и дела были в застое. То же самое продолжалось и в Харькове. Но в Урюпинской ярмарке состоялось нечто лучшее и неожиданное: сырье прошло быстро, цены окрепли и остатка товара не оказалось. Даже выделанными кожами торговали удачно, но, главным образом, только те заводчики, у которых лучшая выделка, как, например, елецкого заводчика г. Ростовцева.
Я не могу не прибавить, что данные, сообщаемые корреспондентами, тогда только хороши и полезны, когда они дают возможность читателю делать сравнения самому. Для этого важно знать не только цену за единицу товара, но и качество этой единицы. Посему я должен пояснить, что единица пуда сырья при всех равных условиях по качеству товара здесь и в Сибири имеет разницу в пользу последнего в 10–15 %. Всегда нужно помнить, что здесь сырье покупается за пуд, а в Сибири — четкою. Отсюда и способ заготовления сырья различный: здесь при съемке кожи стараются для большего веса оставить на ней прирезки мяса, часть репицы, рогов и пр.; в Сибири же при продаже сырья «четкою» за единицу — кожу, нет в том надобности, а потому сибирское сырье чище и для кожевенного заводчика, при переводе его на единицу веса выходит выгоднее на целых 10–15 %. Другими словами, единица сибирского сырья 40 фунт. равняется единице здешнего сырья в 44–46 фунтов.
10 февр. (№ 15). С. 87–89.
V
Сахарная биржа сегодня смущена. Случилось нечто, выходящее из обыденного порядка вещей. Представитель фирмы сахарного заводчика г. Харитоненко, обыкновенно только продающий в Москве рафинад и песок, вдруг вчера покупает сам партию сахарного песку в 50 т. пудов по 5 р. 10 к. Все удивлены и вопросительно смотрят друг на друга. Значит ли это, что у г. Харитоненко недостаток сахарного песку и он вынужден покупать его во что бы то ни стало? Есть ли это биржевой манер показать другим, что цена сахара будет выше, если сам г. Харитоненко спешит покупать вперед? Или не есть ли это одна из тех биржевых уток, когда двое, условившись между собою, фиктивно продают один другому партию товара, лишь бы заставить этому поверить и тем вызвать спекуляцию?
Вот какие толки и мнения господствовали в настроении посетителей биржи вчера и сегодня по поводу необычайности высказанного случая. В самом же деле, я думаю, что г. Харитоненко, желающий повышения цен фабрикату своего завода, вероятно, верит в возможность такого повышения, а быть может, верит даже и в справедливость его, откуда не так далеко и до самого убеждения в неизбежности повышения, которое отчего же искусственно и не ускорить, если представляется случай. И если раз такие посылки человеку покажутся верными, то он спокойно и уверенно будет делать все, что вытечет из таких посылок. Он будет покупать, вместо того, чтобы продавать, он будет спекулировать, чтобы помочь осуществиться его выводам, и будет верить, если все это оправдается, что он действовал в интересах отечественной торговли и промышленности, а даже, пожалуй, самих… потребителей.
13 февр. (№ 17). С. 99.
VI
Большой интерес имеет для Сибири и Ирбитской ярмарки торговля в Москве разного рода шерстью. Я не буду останавливаться и говорить о таких сортах шерсти, которых Сибирь не производит, а ограничусь только тем, что бывает привозимо на ярмарку или доставляемо прямо в Москву. Вот цены за январь на московском рынке на некоторые сорта шерсти:
[image]
Шерсть верблюжья чрез посредство Москвы продается по большей части за границу, куда спрос на нее не прекращается. При таком спросе цена на эту шерсть была бы гораздо выше, если бы курс нашего кредитного рубля оставался на прежнем уровне. Остальные сорта шерсти составляют внутреннюю русскую потребность и идут: орда — для суконных фабрик, а поярок, летнина и чесок — для кустарного производства по выработке валяных сапог. И странное дело — шерсть поярок и летнина по качеству волоса могла бы быть дороже на целых 50 %, если бы не мешала тому крайняя небрежность сортировки и укупорки. Шерсть, однородная с этими сортами, собираемая во внутренних русских губерниях, благодаря только лучшей сортировке и укупорке, имеет совсем другой спрос и другую рыночную цену определенного размера. С сибирскими же партиями шерсти, привозимыми в Москву и Нижегородскую ярмарку, постоянно случаются казусы, что или неопытный покупатель, соблазнившись названием товара, заплатит цену более, чем стоит товар, а потом не знает, что с ним делать; или продавец вынужден сбывать товар более чем по низкой цене. В том и другом случае (а последнее бывает чаще) проигрывает репутация товара, не вырабатывается устойчивой средней цены, и все дело торговли этими сортами страдает.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
В прежние, впрочем, недавние сравнительно времена составляли некоторый интерес цены в Москве на сибирские кедровые орехи и пчелиный воск, и то и другое в последние годы как-то затихло, ослабело. Кедровые орехи заменяют «подсолнухи», производимые на юго-западе России и продающиеся в Москве за пуд от 80 к. до 1 р. 40 к., а пчелиный воск заменяет такой суррогат воска, который хотя и именуется минеральным воском, но ничего общего с натуральным продуктом, кроме названия, не имеет. Такой продукт, как искусственный воск, вреден не только экономически и потому, что подрывает дешевизною древнюю, народную промышленность — пчеловодство, но он, безусловно, вреден и потому, что при сжигании дает страшную массу разъедающей копоти. Кто не знает, как быстро запыляются и портятся внутренности наших церквей благодаря только этому минеральному воску? И кто возьмет на себя смелость измерить всю величину вреда и порчи, которым подвергаются наши древние иконы, вся церковная живопись и все другие священные драгоценности? Не только не следовало бы допускать к привозу и вырабатыванию внутри России этих продуктов даже для других, чисто промышленных целей, но нужно бы, безусловно, запретить и ввоз, и выработку внутри России. Этим достигались бы, без всякой потери для государства, многие цели, а между ними две главных, для которых никакая оценка не может показаться высокою по их неизмеримой важности. Это, во-первых, полное и чистое удовлетворение народного религиозного чувства «засветить свечу воску яраго» и подъем русского народного пчелиного промысла на всей нашей обширной русской земле.
В заключение приводим для сравнения цены Московской биржи от 15 января.
Кожевенное сырье:
кожа быч. черкасская красная сырая за пуд 4 р. — 5 р.
«серая сырая «5 р. — 6 р.
Кофе, чай и масло:
чай кантонский черный за фунт 1 р. 10 к. — 1 р. 80 к.
14 февр. (№ 18). С. 106.
VII
Любопытные обстоятельства разыгрываются на русском сахарном рынке. К 1 февраля, как известно, в Москве г. Харитоненко купил сам партию песка в 50 тысяч пудов; 1 февраля все крупные заводчики-рафинеры повысили цены рафинада 10 к. на пуд. Постороннему зрителю кажется, что цена повышается от недостатка продукта. Сахарные заводчики своими действиями усиливают иллюзию, давая понять, что именно так и обстоит дело.
Но вот бесспорные данные, напечатанные в «Вестнике Министерства финансов» за 1890 год, № 4.
Рафинада выпущено с заводов на 1 сентября:
1888 году — 12369184 пуда,
в 1889 году — 13712465 пудов.
Коротенькая, но ясная таблица официального издания категорически говорит, что к 1 сентября 1889 г. выпущено заводами рафинада более предшествующего года на 1343281 пуд, или 11 % (10,9 %). Теперь спрашивается, могла ли в России подняться за один год потребность в рафинаде на такую разницу, как 11 % всего производства? Другими словами, мог ли русский потребитель рафинада увеличить обиход домашнего расхода:
[image]
Ясно, что это невозможно, а отсюда также ясно и то, что на русском рынке не только нет недостатка рафинада, а что, напротив, есть его избыток до такой степени крупный, что он неизбежно должен влиять на понижение цен. Между тем цена песку и рафинаду, вопреки всем неопровержимым данным, растет и растет. И невольно сам собою является конечный вопрос: вывод, что дороговизна продукта держится искусственно, что, может быть, недалеко то время, когда настроение не выдержит искусственно поднятой высоты и скажется значительным упадком цен. Это отчасти замечается даже теперь, в самую горячую минуту увлечения на повышение, потому что не стало крупных продаж рафинада и появляются на рынке вторые солидные руки, желающие продавать рафинад на летние месяцы дешевле цен, объявленных заводчиками на 10 к. в пуде.
Сторонники повышения цен на рафинад в доказательство правильности своих взглядов указывают на факт несоразмерности цен песка и рафинада. Да скажите, ради бога, кто же искусственно гонит цену вверх на песок, как не сами сторонники повышения? Кто, с одной стороны, говорит, что у нас урожай свекловицы так был велик, что выработанного песка девать у себя некуда и необходимо известную часть вывезти за границу, и продать там во что бы то ни стало, а с другой стороны, потом спекулятивно скупать песок, повышая ему цену во имя якобы недостатка продукта?
Смешно и грустно видеть, как вопреки народной мудрости, выраженной в поговорке:
что много, то дешево,
что мало, то дорого,
проповедуется с энергией и настойчивостью, достойною лучшей участи, совсем иное. Говорят, у нac много сахара, посему необходимо вывезти излишек за границу и продать его с убытком. Хорошо. Но тогда он должен быть у нас дешевле? Нет, сахар делается дороже. Значит, сахара мало, думает, наконец, озадаченный обыватель, и прибавляет: да зачем же тогда вывозили его за границу? Зачем берут с меня дороже цену?
Этого мало. Результат сахарных заводов за 1888/89 год, появляющийся в годовых отчетах в том же «Вестнике Министерства финансов», с горькой иронией устанавливает неотразимый факт, что смиренный обыватель оплатил своим «коштом» не только заграничные убытки, где за его счет, но без его ведома, продавали сахар, но, выражаясь мягко, и дал возможность многим сахарным заводам получить дивиденды за прошлый год в размере около двадцати процентов.
23 февр. (№ 26). С. 156.
1891 год
I
Вы ждете от меня разных торговых сведений из Москвы. Они нужды для «Ярм. листка» и для той публики, которая собралась на Ирбитскую ярмарку из разных городов и сел всего востока России. Удовлетворяя такому ожиданию, я и спешу сообщить вам многое из того, что я знаю за последнее время из мира промышленности и торговли.
Начну с того, что здесь во всей промышленности и торговле преобладает тяжелое настроение от плохих дел в провинции. Потребитель всяких товаров там, в глуши у себя, в деревне, в селе, в уездном городе, стал как-то сдержаннее, экономнее не только на покупку таких товаров, которые не составляют предмета первой и насущной необходимости. Это, конечно, не прихоть, не случайное настроение потребителя, которое может также скоро пройти, как оно скоро приходит. Далеко не так. Такие явления кроются гораздо глубже и вызываются причинами, устранить которые невозможно. Они должны пройти весь свой цикл развития и отразиться всеми последствиями, из такого порядка явления вытекающими. Если корень общества — сельский житель — не имеет возможности сносно питаться, то откуда он может дать свободных соков классам, выше его стоящим, чтобы у них ярко зеленели листья и созревали своевременно плоды? Дело ясное, что у потребителя стало меньше покупных средств, а отсюда, как отраженное эхо, и идут своим чередом плохая торговля у первого, стоящего к потребителю, торговца, плохая торговля и у посредника, продающего товары первому, и, наконец, плохая торговля у фабриканта и заводчика, продающих товары второму. Неизбежным следствием совокупности таких причин и являются всеобщие жалобы на дела, на торговлю, на малую пользу в даже на безденежье, хотя последнего совсем нет, что доказывает большое скопление наличных касс во всех банках и низкий процент по учету векселей в тех же банках. Значит, денег много, а безденежья совсем нет. Стало быть, суть дела не в безденежье, а в том факте, что в подобные времена все банки, все капиталисты, все крупные промышленники не всегда ясно и с отчетом для себя, не всегда верно чувствуют грозящую опасность кредиту, а посему и стараются стягивать капиталы в свои руки, разборчиво и осторожно давать кредит, а в конце концов и является то, что раздаются жалобы на безденежье, а банки и богатые люди не находят капиталам помещения иначе, как на самые низкие проценты. Иллюстрируя сказанное, я привожу факт последнего времени, что один капиталист Москвы учел вексель другого богатого москвича на сумму 500 тыс. руб. из 43/4 % годовых. Это и доказывает, что денег много, но деньги эти чего-то боятся и концентрируются около себя, поближе к рукам.
В такие времена очень трудно вести дела среднему торговцу и промышленнику и почти гибельно для всех тех, у которых основаны дела на кредит в покупке и на кредит в продаже товаров. Векселя таких лиц неуклонно устраняются из учета в банках, и они чем дальше, тем больше начинают учитываться в частных руках; чем дальше, тем больше их появляется в предложении, и чем дальше, тем выше поднимается учетный процент и доходит, наконец, до 12–15 % годовых, как делается это сплошь и рядом теперь.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
Курс нашего бумажного рубля неотразимо влияет на всю экономическую и промышленную сторону России. Я достаточно подробно говорил об этом в прошлом году в моих корреспонденциях в «Ярм. листке» и не вижу надобности повторять сказанное. Я могу только подтвердить теперь эту неотразимость явлений, вытекающих из повышения курса нашего рубля. Все товары, вывозимые за границу, должны дешеветь на русском рынке, и они дешевеют. Все сырье, вывозимое из Сибири, должно быть дешевле, и я полагаю, что в Ирбитской ярмарке так и будет. Все фабриканты, торгующие в Москве слабо, вероятно, и в Ирбитской ярмарке будут торговать слабо. Для последних складываются еще две встречные неблагоприятные причины — большой накопляющийся запас товаров в Москве, с одной стороны, и вероятно меньшее требование товаров со стороны сибиряков — с другой.
31 янв. (№ 6). С. 33.
II
На этот раз я поведу речь о чае и сахаре — двух товарах, которые почти всегда один другому сопутствуют. Там, где чай, там и сахар, где сахар — там и чай. Чай, как «темный товар», цена которому для потребителя неуловима, большей частию вынужден принимать себе товарищем сахар с ясной, всем доступной для контроля ценою, а потому самому для продавца бесполезный и лишь только необходимый. Сплошь и рядом бывает так, что оптовая цена сахара 5 р. 40 к. за пуд, или 131/2 к. за фунт, и розничная цена — 14 к. за фунт. Вся польза вертится на 1/2 копейки за фунт, которая не покрывает даже мелких магазинных расходов.
Чайная оптовая торговля в Москве в последнее время, говоря вообще, стала вялою. Продать за деньги трудно, продать в кредит часто стало рискованно*. Потребитель с каждым годом становится опытнее и чаще и чаще требует чаю лучше за ту же цену, как он покупал раньше. Отсюда большая потребность на чаи средние и особенно выше средних, и почти нет требования на сорта низкие. В последние годы с улучшением курса бумажного рубля руководящая роль в установлении цен всецело перешла на чаи, привозимые через Одессу. С этой ценой соображаются и к ней приноравливаются цены, менее значительные на убытки: на одесские — 5-10 %, а на кяхтинские —15–20 %.
На этих днях продана партия 1080 ящиков кяхтинского чая по 90 р. за ящик** с учетом 8 %, что, переводя на наличные деньги, выходит 82,80 коп. Каждому чайному торговцу понятно, что тут будет убытка 15–20 руб. на ящик. Другой пример продажи одесского чая низкого сорта еще оригинальнее. Известная фирма «А. Г. Кузнецов» привезенный чай в Москву переотправила транзитом в Лондон и там его продала по 71/4 пенса за английский фунт веса. Переводя это на русский вес и деньги, фирма выручила около 15 к. за фунт. Продать этот чай в Москве трудно было даже по 80 к. за фунт. Вычитая же отсюда пошлину и расходы 75 к., фирма выручила бы только за фунт 5 к., или за ящик в 105 ф. 5 р. 25 к., а не 15 и не 15,25 к., как она выручила в Лондоне.
Сообщить оптовые цены чая в Москве под термином «высоких», «средних» и «низких» — это все равно, что ничего не сообщить обыкновенному читателю «Ярм. листка». Посему я привожу ему ряд цифр и сопоставлений, в которых нетрудно будет разобраться.
Чай, привозимый в Россию чрез Одессу и Кяхту, покупается в одних и тех же пунктах Китая и даже одними и теми же комиссионерами за единицу китайского веса — «пикуль» (147 фунт.) и на китайские деньги — «ланы» (2 р), в Россию привозится большею частию в ящиках 105 фунтов. Подобные ящики чая и продаются в Москве так:
________________________
* На сих днях одна чайная фирма прекратила платежи с пассивом 280 т. р., и ходят слухи, что к тому же готовится и другая фирма.
** 12 фамилий.
[image]
Но пусть читатель забудет эти китайские названия чая. Они большею частию суть только остроумного упражнения китайскою лингвистикой русских комиссионеров и ничего более.
2 февр. (№ 8). С. 45.
III
Погоня за продажей чая во что бы то ни стало вызывает в Москве даже старые, прочные фирмы открывать розничные магазины и продавать чай, развешанный от фунта до осьмушки. Так, в недавнее время открыли и открывают розничную продажу фирмы: «Вогау», «П. Боткина с-вья», «Дзиньлун», «М. Е. Попов», «Матейсень», «Феррейн» и др. Всех их, по-видимому, соблазняют колоссальные барыши, получаемые ежегодно фирмою «К. и С. Поповы» около 1 млн. рублей. Цены в продажу по фунтам всегда назначаются с громадным барышом. Типичные прейскуранты большинства чайных торговцев Москвы на примере таковы: чай «Царская роза», или «Царская бровь», т. е. попросту говоря, чай высокий, продающийся оптом:
1 р. 90 к. за фунт, назначается по 2 р. 80 к.
1 р. 38 ««2 р.
1 р. 10 ««1 р. 60 к.
Вы скажете: да ведь это 50 % пользы. Да, совершенно верно. Но зато сколько же надо расходовать на администрацию, на обстановку, наконец, на рекламу, по которой иногда выходит, что у чайного торговца имеются будто бы в Китае чуть не свои плантации, с которых он и собирает эти небывалые чаи. Дух рекламы подчиняет своему влиянию даже некоторых старых солидных торговцев чаем, которые и заявляют публике, что они открывают розничные магазины только «по желанию своих покупателей». Затем скидки торговца покупателям с прейскурантной цены назначаются от 10 % и доходят до баснословной цифры — 25 %. К чести хороших торговых домов нужно сказать, что последняя громадная скидка ими не практикуется; много-много, если некоторые из них назначают в продажу чай в одну и ту же цену для Москвы качества высшего, а для провинции — низшего. В Москве наибольшей популярностью пользуются гг. Филиппов и Емельянов, а в провинции — К. и С. Поповы.
Любопытная таблица получается в том случае, когда посчитаете стоимость целого ящика чая, привезенного в Московскую таможню со включением всех провозов и расходов в отношении к тому, какими процентами к этой стоимости чая оплачивается он пошлиною, пользою оптовому продавцу, пользою розничному магазину, пользою последнему продавцу и, наконец, сколько всех этих налогов и расходов должна заплатить последняя инстанция — потребитель, выражая все в процентном отношении. Для подобной цели я беру примером тоже шесть сортов чая, считая ящик в 105 фунтов, о которых говорил во второй моей корреспонденции (ЯЛ. № 8).
[image]
Таким образом, чем беднее потребитель, тем он дешевле покупает чай и тем более оплачивает в процентном отношении к стоимости товара и налога в виде пошлины и пользы всем инстанциям, занимающимся операциями чайной торговли. В интересах справедливости пора бы русскому обществу выразить желание облагать пошлиною чай процентами к его покупной стоимости, а не с веса, без различия качества товара, приняв хоть ту же величину обложения пошлиною в 450 % к покупной стоимости, как оплачивается теперь только один низкий сорт чая. Сделать это никак не трудно, обязав только оптовых торговцев под угрозою конфискации товара представлять в таможню подлинные счета русских комиссионеров, проживающих в Китае. Этим и достигалась бы возможная равномерность оплаты пошлиною, а, стало быть, и возможная справедливость.
14 февр. (№ 9). С. 52.
IV
«Сахар крепче, на сахар прибавили гривенник» — вот тема разговоров в сахарном отделе Московской биржи, преобладавшая во всю прошлую неделю. Представители южных сахарных заводов, представители всех сахарных товариществ Москвы старались поддержать это ликующее настроение и проповедовали, что вот-вот снова будет набавлен «гривенник», а там опять, опять… и целый ряд намеков на киевское соглашение. Проходит та неделя, продажа сахара приостанавливается, вторые руки начинают предлагать с уступкой, и ликующее настроение слабеет и стихает.
Теперь цены песку и рафинаду в Москве такие:
[image]
[image]
В особом удивительном положении обретается у нас сахарная промышленность. Точно счастливица, в сорочке рожденная, продолжает расти и развиваться, вечно в привилегированном положении, всегда требующая помощи, субсидии и покровительства. И, чтобы для нее ни сделали, все ей мало, всегда она требует большего. Да скажите, ради бога, что же сама-то она самостоятельно сделала такого, чтобы всем 116 миллионам русских приносить ей жертву? Обогатила ли она Россию, облагодетельствовала ли ну хоть часть тех крестьян, которые обрабатывают свекловичные поля? Наконец, хоть сами сахарные крупные деятели, затратили ли они свои капиталы, на которые не получают дивидендов и которым нет возврата? Отчеты их этого не говорят. Редко-редко где-нибудь проскользнет мелкая дробь, ничтожное отчисление из прибылей на всю массу рабочей силы завода; в отчетах большей частию фигурирует только чистая прибыль, которая и распределяется в виде дивидендов в отчисление запасного капитала и проч. в этом же роде. Прибыли же, т. е. чистый дивиденд, наиболее крупных заводов таковы:
[image]
Из этих примеров очевидно, что сахарная промышленность, если еще домогается каких-либо льгот и в том или другом виде пособий, то только для того, чтобы еще более увеличить свои дивиденды. Сахарная промышленность настолько уже выросла и окрепла, что она нуждается, скорее, в обуздании на посягательства устраивать синдикаты и монополию, чем иметь право на какие-нибудь новые льготы. Я не знаю, чем другим можно объяснять так называемую нормировку, которая основана на вывозе одного-двух миллионов пудов сахара за границу вперед рассчитанным убытком, как только не тем, что всякой монополии закон не писан. Ведь сахарный синдикат, теряя на вывозимом сахаре 5–6 миллионов рублей, необходимо должен взять на остающихся в России 25 миллионах пудов 20 копеек на пуд, чтобы возместить эти убытки. Интерес промышленности требует этого, говорят сторонники повышения цен на сахар. Но ведь «интерес промышленности» — только громкое выражение, на котором можно нанизывать какие угодно понятия и во имя которого приносить какие угодно жертвы. Разложите это выражение на его простейшие части, и вы увидите всегда замаскированный интерес владельцев заводов, но только прикрытый именем промышленности. Кто и что составляет сахарную промышленность — 220 заводов или, вернее, 2–3 тысячи человек именных и анонимных, но реально владеющих этими заводами, нажившими свои капиталы от сахарного же дела? Остальные люди, причастные к сахарной промышленности, простые приказчики и поденщики труда, которым платят жалованье и заработную плату, но которые, мягко говоря, «не участвуют в дивидендах».
В заключение моего письма позволяю себе привести точные сведения о сахарной промышленности за несколько предыдущих лет.
[image]
5 февр. (№ 10). С. 60–61.
V
Какое-то несчастье тяготеет вот уже целых пять лет над нашей народной промышленностью кожевенной. Из года в год цены на эти товары падают все ниже и ниже. Вот так и кажется, что наступил последний предел понижения цен, последний предел кризису и застою, а между тем дела становятся еще хуже, и цены падают еще ниже. Сколько мелких и средних кожевенных заводчиков разоряется — это ведает один Бог! И только крупные капитальные заводы да сильные торговцы выдерживают этот кризис, работая без пользы, а нередко и в убыток. Лет пять тому назад цена сырому сырью доходила за единицу пуда 6 р., а теперь, понижаясь постоянно, упала до 3 р. 20 к. Никто все эти годы новых заводов не строит, старых не увеличивает, а потребитель все меньше и меньше требует кожевенного товара. Где же корень и причина того разорительного положения дел для вековой и необходимейшей промышленности, какова кожевенная?
Причина или причины начинаются обыкновенно издалека и идут медленно, но верно по своему пути, развиваясь в неизбежные логические последствия. Побочные обстоятельства иногда замедляют, а иногда усиливают темп этого хода в ту или другую сторону. К числу коренных причин, влияющих неуклонным образом на все кожевенные товары в сторону повышения и понижения цен, нужно указать опять-таки на курс нашего бумажного рубля. Дешев бумажный рубль, и начинается усиленный вывоз за границу наших кож и в сыром, и в обработанном виде, и сокращается привоз этих товаров из-за границы. Дорожает бумажный рубль, и те же явления повторяются в обратном порядке. К этой коренной причине года два тому назад присоединилась еще побочная, которая по влиянию своему превосходит все, что бывало худшего в кожевенной промышленности. Я говорю о ввозе в Россию заграничного сырья с оплатой пошлины только в 5–7 % стоимости товара. Нужно ли доказывать, что такая пошлина не ограждала кожевенной промышленности от иностранной конкуренции? 300–400 т. пудов ввезенного в Россию сырья налегло подавляющим образом на эти товары и ускорило тяжкий кризис, который приходится переживать теперь кожевенной промышленности. Сделано ли что-нибудь для облегчения переживаемого кризиса этой промышленности, как сделано для промышленности сахарной? Если признать сделанным ввозные пошлины, то вытекает такое сравнение:
[image]
Дальше все преимущества, сделанные для сахарной промышленности, не касаются промышленности кожевенной. Между тем как первая занимает одну только южную область России, последняя раскинута на всем пространстве империи. Взгляните в описания кожевенных заводов России, и вы редко найдете какой-нибудь город, даже какое-нибудь значительное село, где бы не было кожевенного завода. Кожевенная промышленность — это древний народный промысел, отмеченный в русских летописях, по важности своей далеко стоящий впереди всех других промыслов. Важнее его на Руси только один промысел — земледельческий.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
Цены кожам сырым и выделанным существуют теперь такие.
[image]
Товары средних и нижних качеств продаются дешевле против показанных цен от 15 до 30 %.
6 февр. (№ 11). С. 65–66.
VI
Требование в Москве на многие другие товары, о которых не было говорено мною в предыдущих письмах, выражается различно, а в большинстве случаев очень слабо, если не сказать более. Судя по требованию установляется и цена. Есть спрос хороший — и цена товару крепнет и растет, нет или ослабело требование — и цена слабеет и понижается. Другими словами, выражая народно: мало товара — дорого, много товара — дешево.
Вся разница, весь смысл и интерес торговли сосредотачивается, как известно, на «прибыли-убытке» и вертится между этими краткими выражениями, начинаясь от безличного нуля в ту или другую сторону. Само «требование» слагается из такого множества частей, которые иной раз трудно согласовать между собою, так они, по-видимому, противоречивы и нелогичны. Недавно было сильное «требование» за границу на шерсть «орду мытую», и цена ей доходила до 5 р. 50 коп. за пуд. Теперь извольте согласить такое «требование» с полным застоем дел у русских суконных фабрикантов и с невыгодностию для самого заграничного «требования» при повышенном курсе нашего бумажного рубля! И, несмотря на все это, товар требовался, и цена ему росла и росла, покуда не достигла кульминационной точки, а потом вдруг прекратилось требование, и никто не хочет покупать даже за 5 рублей. Извольте тут угадывать и узнавать, что за шутка такая — «требование»?
Другой товар — верблюжья шерсть — тоже загадка и противоречие, но только в другую сторону. Товар — материал превосходный и во все времена считался процентов на 30 выше «орды мытой». Не больше года назад цена ему была 6 р., еще в Нижегородской ярмарке неохотно продавалась она по 5 р. 25 к., а теперь привезенная в Москву не находит сбыта и по 4 р. 50 к.
Вот какой трудный для суммирования и определения этот краткий термин: «требование»!
У какой-нибудь группы фабрикантов, выделывающих сходные товары, оказался мал запас сырого материала. Они начинают покупать этот материал, является чуть заметное, маленькое требование. Спекулянты зорко подмечают это и тоже начинают покупать. Тогда является требование побольше и цена повыше. Удалось и это, тогда спекуляция усиливается, расширяется и старается захватить все товары в одни руки. Является требование большое — и цена товару растет не по дням, а по часам. Иногда спекуляции и удается это, и она наживает громадную пользу. Но чаще всего спекуляция еще гонит цену вверх, а потребители-фабриканты уже перестали покупать товары. В одно и то же время спекуляция в России еще покупает товары, и у них господствует большое требование, а там, у них в Европе, у себя дома, фабриканты-потребители уже перестали покупать, и там совсем требования нет. Тогда спекуляция теряет голову, и у нее начинаются крахи и банкротства.
Все это и было с товарами, каковы «верблюжья шерсть» и «орда мытая».
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
Трудно предвидеть и предсказать, что будет в Ирбитской ярмарке с другими видными товарами, каковы косица, грива и щетина. Все слагаемые требования Европы сконцентрируются в Ирбите же, и там эти разные по силе и напряжению требования сольются в одно общее «требование», которое, поколебавшись, как весовая стрелка, и установит цену товарам. Лишь по некоторым признакам только замечается, что цены, вероятно, состоятся около 6 р. 50 к. за гриву, 23 р. за косицу, а щетину, сортов и качеств которой бесконечное количество, будут покупать дешево.
О пушных товарах общее мнение таково, что они должны быть дороги. Зима, не исключая Европы и даже южной Европы, всюду была суровая, и торговцы этими товарами распродали запасы прямо потребителям. Отсюда заключают, что требование, помимо спекуляций даже, будет очень большое. В Ирбит за этими товарами поехало так много европейских покупателей, как бывает только в исключительные, редкие года. Спекуляция, конечно, не преминет примкнуть к рядам действительных покупателей и поднимет цены товарам еще более.
Распространяться об этом, я считаю, лишним. Письмо мое дойдет по назначению уже поздно, и «боя» с пушными товарами не застанет. Одна телеграмма моя, посланная в редакцию «ЯЛ», разве только успеет послужить добрым советом и в то время, когда в нем нуждаются.
11 февр. (№ 15). С. 93.
VII
Какие бывают разительные перемены с падением и повышением цен на товары! Иногда цена растет до своей высшей точки и потом с тою же правильностью и постепенностию начинает и понижаться. Иногда же совершается этот путь кривою ломаною линиею. Давно ли я писал в «Ярмароч. листе», что цена на шерсть «орду мытую» понизилась с 5 р. 50 к. до 5 р., а за шерсть верблюжью не хотел никто платить и по 4 р. 50 к. Проходит три-четыре дня, получаются из-за границы телеграфные приказы: «купить», и сразу все изменилось, и цена пошла в гору. За «орду мытую» сначала платили 5 р. 20 к., потом 5 р. 30 к, а вчера дошла цена даже до 5 р. 50 к. С верблюжьей шерстью то же. Начали покупать с 4 р. 60 к. и вчера довели цену до 4 р. 90 к. Что будет с этими товарами на будущей неделе, сказать трудно, но продавцы пожились и начинают требовать еще дороже: за «орду» — 5 р. 75 к, за верблюжью — 5 р. 25 к.
С сахаром воинственное настроение затихло и замолкло. «Второго гривенника» на 1 февраля не прибавили и охотно предлагают товар покупателям. Продаж, сколько-нибудь значительных, однако ж, нет. Каждому, кажется, ясно, что цена на этой высоте держится искусственно, а отсюда и нет уверенности, что она останется таковою на долгое время. Всякий знакомый с цифрами рассчитывает приблизительно так.
Россия потребляет в год сахара 25 миллионов пудов. Урожай прошлого года дал этого продукта 29 миллионов. Избыток, или излишек, равняется 4 миллионам, или 16 %. Прямой естественный выход из этого положения — удешевление продукта, которое разовьет потребность, не увеличивая денежных расходов потребителя. Всякие другие меры недействительны.
Основываясь на этом ясном и логичном рассуждении, покупатель сахара недоверчиво слушает разные слухи, распускаемые на бирже: то о решении сахарного синдиката вывести за границу 2 млн. пудов, то о решении рафинеров выработать в год только 20 млн. рафинада, а лишний песок оставить у себя в складах и не пускать в продажу, то, наконец, о том, что будто самые крупные рафинеры заключили между собою условие: держать во что бы то ни стало высокую цену — и обеспечили незыблемость такого условия миллионными неустойками. Нужно ли добавлять, что все подобные «утки» также скоро проходят и исчезают, как они скоро появляются и приходят.
Вчера, 1 февраля, ни один рафинер не решился повысить цены хотя бы только «официально», и цена осталась, как принято выражаться, «прежняя». Что последует в дальнейших предприятиях «сахарной эпопеи» на будущей неделе, я постараюсь сообщать в «Ярмарочный листок» своевременно.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
Наши частные банки не знают, что делать с накопляющимися наличными кассами у себя в кладовых. Как они ни убавляют процент по текущим счетам, а кассы текут и приливают к ним с неуклонной и все усиливающейся постоянностию. Пришло время, когда бланконадписателю векселя стало возможным сказать банку: я не желаю платить назначенных учетных процентов, а предлагаю более низкие. И банк уступает, и соглашается. Бывало, все банки объявят учет 6–7 %, и делу конец. Теперь же это объявление облекается в форму: учет от 51/2 % до 6 %, т. е. ставится в известность, что они менее таких процентов не берут, а, скорее, смотря по обстоятельствам, возьмут более. На самом же деле и это не помогает. Теперь, чего прежде никогда не бывало, сами банки делают своим клиентам прямые предложения учесть от них векселя из 43/4 % и даже из 41/2 %!
Как переменчивы время и обстоятельства! Столицы и большие областные города, или, яснее говоря, капиталисты, проживающие в этих городах, не знают, куда помещать свои капиталы, а глухая провинция терпит недостаток в капиталах и ропщет на плохие дела. Положение поистине «необыкновенное».
Здесь, в столице, капитал усиленно ищет помещения, а посему все акции, паи и облигации всяких форм и наименований дорожают и дорожают. Все правительственные процентные бумаги подгоняются к уровню цены с 4 % чистого дохода, все сколько-нибудь прочные акции и паи — к 6 %. Фондовая биржа теперь оживлена и все спекулянты «работают» напропалую. Биржевая игра «на повышение» идет в гору, и банкиры от удовольствия потирают только руки.
14 февр. (№ 18). С. 111.
VII*
В «Вестнике Министерства финансов» начинают появляться годовые сведения — отчеты разных финансовых и промышленных учреждений, уставы которых утверждены правительством. Полные отчеты печатаются только после общих собраний пайщиков и акционеров, бывающих спустя несколько месяцев по заключении общих годовых счетов. Но и в таком виде, как оглашаются заключенные счета на 1 января, они представляют собою значительный интерес для каждого, кто желает знать, в каком виде находятся дела наших главных кредитных и промышленных учреждений. Ниже сего я привожу табличку, систематично подобранную, главных операций, с одной стороны Государственного банка, а с другой — 21-го банка наших главных частных кредитных учреждений.
Эта таблица-сведение дает нам много пояснительных заключений. Начнем с того, что 21 кредитное учреждение, имеющее основной капитал в 94 миллиона, вынуждено было, не находя приложения, держать наличные деньги:
а) в своих кассах — 13,131;
б) на текущих счетах в других банках — 37,572;
в) купить за свой счет ценных бумаг и преимущественно серий — 45704 тысяч.
Далее мы находим, что во все банки взнесено одною частию денежной публики на текущие счета 170,844 тысячи, вкладами — 101,419 тысяч, а всего 270,263 тыс. рублей. Учтено этими банками векселей другой части нуждающейся публики на 152,259 тыс.,
________________________
* Очевидно, допущена ошибка в нумерации писем. — Прим. сост.
[image]
выдано в ссуду под процентные бумаги 150,687 тыс., а всего 302,946 тысяч рублей. Другими словами, эти две главнейшие функции банков, на которых только и зиждется весь смысл и польза кредитных учреждений, свободно покрывали одна другую, если к первой прибавить вперед взимаемые проценты и другие комиссионные поступления.
________________________
*Все цифры в тысячах рублях, подчеркнутые цифры обозначают миллионы.
[image]
Затем валовая прибыль кредитных учреждений за 1890 г. выражается в такой нисходящей пропорции, выраженной в процентах к основному капиталу каждого банка.
1. Волжско-Камск. ком. банк — 45,44 %
2. Московский купеческий банк — 44 %
3. Тифлисский к. банк — 36 %
4. Сибирский к. банк — 32,8 %
5. Киевский коммерч. банк — 32 %
6. Одесский учетный банк — 30,9 %
7. Орловский банк — 27 %
8. Московское об. Вз. Кр-та 1-е — 26,9 %
9. Московско-Ряз. банк — 26 %
10. Казанский банк — 25,3 %
11. Азовско-Донской банк — 21,8 %
12. С.-Петерб. учетный банк — 18,18 %
13. Московский торг. банк — 16,40 %
14. Киевский пром. банк — 16 %
15. С.-Петерб. междунар. банк — 14,05 %
16. Варшавский банк — 14 %
17. Лодзинский т. банк — 14 %
18. С.-Петерб. Моск. банк — 12,33 %
19. Одесский торг. банк — 10,5 %
20. С.-Петерб. частн. ком. банк — 7,1 %
21. Русский для внешней торг. банк — 6,12 %
Всматриваясь в эту градацию валовой пользы — прибыли, невольно поражаешься различными результатами некоторых банков, оперировавших почти при одинаковых условиях. Во главе всего стоят два банка — В.К.К. банк с пользою 45,44 % и Купеческий с пользою 44 % и рядом с ними Московский торговый банк с пользою только 16,4 %. Откуда же такое поразительное различие в конечных результатах? Ответ на это, как всегда, сводится к тому, что именуется умением, которым в новой мере владеет управление первых двух банков и, по-видимому, не владеет такою полнотою умения управление последнего банка.
22 февр. (№ 25). С. 153–154.
VIII
Высоко и одиноко стоит Государственный банк, господствуя над всеми кредитными учреждениями, давая им тон и направление в их действиях. Средства и операции этого банка так колоссальны, что они не могут пойти на сравнение даже со всеми банками вместе взятыми. Основной капитал банка, правда, сравнительно невелик, но ресурсы его колоссальны и неистощимы. Сгруппируем же некоторые цифры.
В банк вложено:
а) по текущ. счетам частн. лиц и учреждений — 69
б) разных казен. учреждений — 166
в) вкладов из 2 % — 118
г) вкладов из 31/2 — 39
д) суммы по переводн. билетам — 65
Всего 457 млн.
На 1 января 1891 г. наличные суммы банка:
I. а) в России, в кассах банка — 138
б) за границей — 146
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
Всего 284 млн.
II. Учтено векселей на — 92 млн.
Выдано под обеспечение векселей и процентных бумаг — 39
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
Всего — 131 млн.
III. Процентные бумаги, принадлежащие банку — 210 млн.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
Итого — 625 млн.
Нижеприводимая сравнительная табличка даст нам наглядную характеристику сравнения всех существенных функций Государственного банка, с одной стороны, и тех же функций всех 21 частного кредитного учреждения вместе взятых — со стороны другой.
На 1 января 1891 года
Нужно ли к такой табличке добавлять, что в главных статьях и операциях все частные кредитные учреждения далеко уступают одному Государственному банку и лишь только по некоторым статьям превышают его.
Резюмируя все кратко, мы выводим заключение, что по обширности и важности оборотов Государственный банк дает публике услуг более, нежели дают таковых все банки, взятые вместе, а пользы получает менее. Единственное, что можно еще пожелать от Государственного банка, это несколько большей доступности и несколько меньшего формализма без всякого ущерба для самого дела, чтобы вполне быть образцом во всех отношениях для всех частных кредитных учреждений.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
Заканчивая ряд моих писем, я подтверждаю лишний раз сказанное мною ссылкою на только что появившееся официальное сообщение о свеклосахарной промышленности в компаниях 1889–1891 годов*. Как всякая новость, а тем более официальная, она интересна и поучительна. Ежедневные газеты не замедлят воспользоваться ею и напечатают ряд выдержек и сопоставлений, из которых потребитель сахара, быть может, узнает впервые, какой необычный урожай свекловицы был в России в прошлом году.
Итак, официальные сведения гласят: в 1890 году учтено сахара 24932487 п.
Более против 1889 года на 3537519 п.
Увеличение выработки и выхода сахара последовало:
в юго-западных губерниях на — 59,15 %
в центральных губерниях — 28,10 %
в царстве Польском — 12,65 %
Общая же таблица учета сахара за две сахарные кампании, одна за другою следующие, такова:
по 1 янв. 1890 г. по 1 янв. 1891 г. более
Заводов 221 223 2
Сахарного 19214745 22614656 3399910
песку
«рафинада 2180172 2317781 137609
Этим покуда сказано только, что урожай свекловицы в 1890 году, по учету вышедшего на 1 января 1891 г. сахара, оказался более предшествующего урожая за такое же время учета на целых
3537519 пудов.
Сколько будет выработано и учтено сахарного песка урожая 1890 года после 1 января текущего года, это окажется в течение нескольких месяцев. Но и теперь уже ясно, как день, что урожай свекловицы прошлого года выразится громадною цифрою — от 4 до 5 миллионов пудов!
23 февр. (№ 26). С. 158–159.
________________________
* Вестник Министерства финансов. № 6.
1892 год
* * *
[12]
Мало интересного имею сообщить я на этот раз читателям «Ярмарочного листка» из московской торговой среды. Всюду и со всех сторон идут только печальные, тревожные вести. В одной местности неурожай хлеба прошлого лета дает себя знать, в другой нет сена для корма скота, в третьей сокращают фабричное производство, а отсюда десятки тысяч народа лишаются заработной платы. Нужно ли прибавлять, что все такие печальные обстоятельства неизбежно отражаются, говоря вообще, на московском рынке, в частности, на всей фабричной промышленности Московского и окружающего Москву региона. Начиная с Нижегородской ярмарки истекшего года вплоть до сего дня тянется непрерывная цепь несостоятельностей, выразившихся колоссальною цифрою чуть не двадцати миллионов рублей.
Печальную эпопею банкротств открыли ставшие с тех пор знаменитыми «Бр. Чекалины», пассив которых, превышающий 4 миллиона рублей, едва ли и теперь сосчитан как следует. «Братья Чекалины» благоразумно скрылись, и найти их до сих пор не могут. Кредиторы их в значительной части — кредиторы особого типа — это векселедатели Чекалиных, выдавшие векселя без валюты и получившие от Чекалиных взамен таковой простые записки, в которых говорилось, что самые векселя не то оплачены, не то недействительны. Все такие векселя по большей части Чекалиными учтены во всех московских банках, начиная с Государственного, и, конечно, векселедателям приходится свои векселя оплачивать, а с Чекалиных искать по запискам эти суммы судом. Но ведь хорошо искать только с того, с которого можно получить, а что получить с Чекалиных, которых теперь нет и у которых описано и продано всего имущества против пассива ровно на полпроцента?
Эти странные люди — должники Чекалиных по векселям и кредиторы Чекалиных по запискам — оказались не в состоянии оплатить своих векселей и сделались, в свою очередь, несостоятельными. Таковы целая семья Синициных, Баскаков, Булашев и т. д., всех не перечтешь и не перескажешь.
С тех пор чуть не каждую неделю объявлялась какая-нибудь новая несостоятельность и завершалась к новому году банкротством почти на три миллиона рублей большой московской фирмы по пассиву г. Баклановых. Кредиторами их оказались преимущественно московские банки, начиная с Торгового на 800 тыс. и оканчивая Волжско-Камским, как наиболее осторожным, на 100 тыс. рублей. Биржевая публика не замедлила отметить Торговый банк, понизив цену акций с 320 на 285 р., как бы говоря ему в назидание: «Ты увлекся — вот тебе 10 % понижения за это».
Я полагаю, табличка, ниже сего приводимая, интересна будет по ее внушительным цифрам несостоятельных лиц в Москве, оказавшихся после Нижегородской ярмарки 1891 г. Вот она в ее последовательном развитии.
1) Бр. Чекалины на — 4500000
2) Баскаков — 790000
3) Синицин — 445000
4) id — 600000
5) Балашев — 570000
6) Шувалов — 1200000
7) А. Тюляев — 1975000
8) Долгин — 1500000
9) Сафонов — 600000
10) Щекин — 400000
11) Баклановы — 3000000
12) N — 2000000
13) N — 1400000
14) N — 500000
Итого — 19480000
Я нарочно не выставил трех последних фамилий, официально еще несостоятельными не объявленных, но о которых уже открыто и громко говорят по всей бирже, чтобы как-нибудь не сделать им вред преждевременностью оглашения.
Каждый, внимательно посмотревший на эту табличку, должен подумать, что в нее не могли войти те несостоятельности, которые втихомолку завершались сделками, и все те, пассивы которых менее 300 тыс. рублей, и будут, конечно, правы. К общей цифре — двадцать миллионов, полагаю, нужно прибавить самое меньшее еще пять миллионов и считать тогда, что за последние 4 месяца прошлого года банкротство московских фирм достигло колоссальной цифры — 25 миллионов рублей.
Москва. 20 января 1892 года.
3 февр. (№ 8). С. 40.
* * *
На бирже носятся странные вести: сахар дороже. Почему, спрашиваете вы, случилась такая оказия, мало ли было засеяно свекловицей полей; выросла ли эта свекловица с малым содержанием сахара; явилась ли откуда-нибудь особая потребность на сахар, одним словом, есть какая-нибудь основная причина такого неожиданного вздорожания? Ничуть не бывало, отвечают вам, и десятин земли засеяно было свекловицей немало, и качество свеклы вышло лучше прошлогодней, и сахарного песку ожидается 30 миллионов пудов, и, тем не менее, сахар дороже, да, и только вы недоумеваете и пытливо допрашиваете причины внезапного подорожания, которую, шутя и улыбаясь, объясняют вам так, что на всех южных железных дорогах оказалось громадное скопление хлебных и других грузов, что вагоны все заняты и что не стало возможности отправлять сахар. Следствие такого порядка вещей ясно для каждого. И вот Москва начала повышать цены прежде всего на песок — с 4,40 до 4.60, а вчера и сегодня все заводчики и спекулянты агитируют за повышение цен и на рафинад. Мудреного нет, если в ближайшее время цена будет повышена вновь и на песок, и на рафинад. Спекуляция рада всякой перемене и всегда толкает начавшуюся волну дальше, чем она могла бы пойти при нормальном состоянии и в повышении, и в понижении цен всяких товаров. Она воспользуется этим случаем и непременно погонит цену на сахар кверху, скупая и перепродавая его, чтобы половить рыбы в мутной воде и взять, выражаясь скромно, «разницу цен»… в свою пользу.
Каждый год в это время появляется какой-нибудь предлог, возводимый в серьезную причину, для повышения цен на сахар. А найти его так легко и нетрудно. Теперь у всех на виду Ирбитская ярмарка, а затем возможность продавать товары на весеннюю сдачу, когда откроется навигация, и дешевизна водяных сообщений позволит развозить товар по всем направлениям России. Вот и причина причин для отыскания предлога…
Я не буду повторять здесь того, что писано было мною в прошлую Ирбитскую ярмарку о сахарной промышленности. Желающие могут это прочитать в № 10 «Ирбитского ярмарочного листка» за 1891 г. Обстоятельства и ход общих дел с этой промышленностию те же самые и теперь, какие были в прошедшем году. Так же, как и прежде, большинство сахарных заводчиков наживают громадные барыши, орудуя так называемою «нормировкою» и вывозя песок за границу для продажи там по какой бы то ни было цене, лишь бы нас, русских потребителей сахара, держать постоянно под страхом недостатка товара и брать с нас такие цены, которые окупают и убытки за продаваемый сахар за границей, и присчитанные барыши на эти убытки, и, наконец, надбавки за все и всякие спекулятивные сделки.
В каждой промышленности и торговле все лица, занявшие исключительное положение, всегда начинают кричать о разорении, едва только замечают, что барыши их в текущем году будут меньше барышей предшествующего года. Они поднимают гвалт и шум, прикрываясь тем, что покровительство и монополия нужны не им, а для блага рабочего народа, работающего на их фабриках и заводах. Блаженной памяти даже откупщики и те прикрывались якобы общественной пользой, и лучший из них покойный В. А. Кокорев прибегал к аргументу «выбора лишних денег из народа». Между тем я не знаю другой промышленности и торговли, где наживались бы такие колоссальные состояния в такое сравнительно короткое время, как около сахарных плантаций. Недавно умирает один сахарный заводчик г. Харитоненко и завещает наследникам оказавшихся после него капиталов на 40 млн. рублей; другой подобный же капитал находится у сахарных заводчиков гг. Терещенко, и, наконец, в Одессе у г. Бродского находится третий капитал — около 15 миллионов рублей! Сколько же считается состояний, нажитых около сахарного дела в 1, 2, 3 миллиона рублей, — трудно перечесть и переименовать!.. Не этим лицам, которые стоят теперь так крепко и сильно во всеоружии русского рубля, нужно давать возможность эксплуатировать карманы потребителей. Они и без этого очень обеспечены и богаты. Если и нужно что-нибудь сделать, то только рабочим этих лиц, заставив заводчиков отчислять из громадных дивидендов известную часть в пользу всех работников каждого завода и предохранить несколько карманы беззащитных потребителей.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
В Москве цены на песок и рафинад существуют теперь такие (за пуд):
1892 г. 1891 г.
Рафинад Киевского завода 5.40 5,50
Рафинад Московского т-ва 5.40 5.55
Рафинад Корюковского 5.40 5.50
Рафинад Даниловского 5.30 5.45
Рафинад Генер 5.30 5.40
Рафинад Терещенко 5.30 5.40
Рафинад Харитоненко 5.20 5.30
Рафинад Харьковского 5.20 5.35
Пиленый Сокольники 5.40 5.45
Пиленый Харитон. 5.35 —
Песок Харитон. 4.60 4.65
Только сию минуту получено сведение, что в С.-Петербурге г. Кениг прибавил цены на рафинад 15 к. за пуд!
Москва. 20 января 1892 года.
6 февр. (№ 11). С. 59–60.
* * *
Какие пертурбации совершаются на чайном русском рынке вообще и в центре его, Москве, в частности, со времени весны прошлого года, об этом знают вполне только одни опытные торговцы. Обыкновенная публика не знает даже первой буквы в этой азбуке громадных перемен цены и требований. Для нее одинаково развешивается чай в фунты и предлагается той же ценою, как и раньше развешивался и продавался, хотя внутреннее качество содержимого чая далеко не то же, что было в прошлом году. Розничные чайные магазины, выезжающие на своем коне — рекламе, не смеют рассказать публике правды, что чай стал в некоторых сортах дороже на целых 40 %. Они толкуют только о том, что чай, ими развешанный, такой хороший чай, какого нет в другом месте, и что они продолжают давать мелочным торговцам при покупке у них чая от 14 до 20 % скидки, ни слова не говоря о том, о чем следовало бы сказать. Даже крупные, занимающие исключительное положение фирмы, каковы «К. и С. Поповы», «П. Боткина с-вья» и другие, даже и те говорят в своих публикациях-рекламах, что они делают торговцам скидки 14 % с продажной цены, умалчивая о том, что чай в последнее время продается дороже от 20 до 40 % против того, как он продавался в первой половине 1891 года. Судите по нижеприводимым цифрам сами.
В январе 1891 г. продавался в Москве ящик чая: низкий сорт — 80 коп. за фунт, теперь — 1 р. 10 к., разница 40 %; средний — 1 р. 10 к. за фунт, теперь — 1 р. 35 к., разница 23 %; высокий — 1 р. 95 к. за фунт, теперь 2 р. 20 к., разница 13 %.
Куда бы потребитель ни обратился купить для домашнего обихода фунт чаю, а еще более тот провинциальный деревенский потребитель чая, покупающий в четвертях и осьмушках, он всюду должен платить одинаково дорого за услуги посредников, будет ли то средний торговец чая, развешивающий его под своим скромным этикетом, или такая громкая, импонирующая фирма, как «Братья Поповы». Средний торговец, покупая чай в Москве и прибавляя накладные магазинные расходы, берет пользы только 5 %, а фирма «К. и С. Поповы» и подобные ей берут не менее 15 %, что ясно видно и по качеству развешиваемого чая, и по громадным барышам фирмы в размере 40–50 % ежегодно. Интересны сравнения двух табличек развешанного чая в 2 р. за фунт и среднего торговца чаем в Москве, и фирмы «К. и С. Поповы» с детальным показанием частей, из которых слагается общая сумма — цена этого фунта чая.
1 фунт чая в Москве ценою 2 р. у среднего торговца
Покупка в Китае: 15 лан за 1 пикуль, или фунт 20 к. Один ящик — 135 р.; 1 ф. — 1.27
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
Эти таблицы дают необычайные выводы. За чай, купленный на китайском рынке по 20 к. за русский фунт, потребитель платит 2 рубля, или платит накладных расходов ровно 900 %.
Вы полагаете, читатель, что это описка или опечатка. Успокойтесь. Все это верно, как верно правило, что дважды два четыре. Возьмите на себя труд разложить общую сумму стоимости в России одного фунта чая на его составные части, и вы убедитесь в справедливости сказанного.
Таким образом, потребитель чая 2 р. за фунт платит за него через магазины:
Среднего торговца Фирмы
в Москве К. и С. Поповы
Если гг. Поповы продают чай из своих магазинов того же качества по фунтам и полуфунтам, какой продают они торговцам со скидкою 14 %, то польза их будет не 15 %, или 30 к. на фунт, а все 29 %, или 58 коп. за фунт от продажной цены, или 290 % от покупной цены чая в Китае. Вот отчего и бывает такая колоссальная прибыль за последние годы по отчетам товарищества, выражаемая дивидендом от 40 до 50 % ежегодно.
Все фирмы, торгующие чаем, развешанным под казенною бандеролью, хотят этим сказать, что чай у них без примеси посторонних суррогатов. Прекрасно, но это одна сторона. Казенная бандероль нисколько не гарантирует потребителя с другой стороны, оставляя на провоз каждого назначать продажную цену, какую кому вздумается. Поэтому-то и бывает так, что встречаются торговцы чаем как Е. Е. Емельянов, у которого нет бандероли, но который продает чай ценами, более выгодными для потребителя, чем любая фирма, оперирующая с бандерольным чаем.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
Оптовая продажа чая стоит теперь в Москве совсем в ином положении, чем торговля розничная. Низкие сорта байхового чая покупают нарасхват, и цена ему растет чуть не каждый день. То, что 6 месяцев назад было и продавалось по 80 коп. за фунт, теперь выросло в 1 p. 15 коп. Требование товара и повышение цены тянется постепенно уменьшающейся градации до цены 1 р. 70 к. за фунт. Высокие же сорта продаются с убытком, и требование на них совсем ничтожно. В этом году на чайном рынке все отношения в напряженности, и пропорциональности требования сортов как раз противоположные по сравнению прошлого чайного сезона (1890 г.). Начать с того, что тогда требовались высокие сорта и пренебрегались сорта низкие. Ввиду этого все заказы в сезон 1891 г. были сделаны преимущественно на чаи высокого качества, которые и куплены у китайцев ценами выше предшествующего года на 30 %. Неблагоприятный курс бумажного рубля в последние месяцы увеличил стоимость чая еще процентов на 15. Между тем требования на высокие сорта чая совсем нет, и приходится продавать его кое-как и со значительными убытками.
Я полагаю поэтому, что все то, что есть теперь в Москве с чайными товарами, повторится и в Ирбитской ярмарке. Одно только несомненно, что в этом году все кяхтинские чайные торговцы будут иметь большие преимущества против торговцев чаем чрез европейскую границу благодаря громадному упадку курса нашего бумажного рубля. Желающих подробнее ознакомиться с этим предметом я отсылаю к прошлогодней моей корреспонденции (Ирбитский ярмарочный лист. № 8).
Москва, 28 января 1892 года.
10 февр. (№ 14). С. 76.
* * *
С сахаром вышло все так, как я предполагал, но только вышло скорее и раньше. Заводчики-рафинеры повысили цены вчера 20 к. на пуд и потирают от удовольствия руки. Все те, которые купили сахар пораньше, теперь выигрывают, но и те, которые запродали, в сущности, не проиграли, потому что будут рафинировать сахар из песка еще дешевой покупки. Проиграли, как всегда, только одни потребители, с которых всюду и во всем собираются всякие повышения цен, как бы искусственно они подняты ни были. Вчера вся биржа прошла в ажитации и недоумении: прибавлять цены или оставить по-прежнему? Со всех сторон были потребованы телеграфные сведения, но вопрос почему-то в продолжение всей биржи не был решен. Уже вечером поздно стало известно, что решено повысить цену на 20 к. на пуд, а в понедельник 3 февраля будет объявлено об этом гласно и открыто.
Невольно мне приходят на ум странные сопоставления. Ни в какой промышленности — мануфактурной, заводской, горной, кожевенной и т. д. — нет объединений и нет даже попыток действовать сообща, устраивать синдикаты и идти к конечной цели — повышению цен на свои фабрикаты по раз определенной программе. Каждый идет своей дорогою, подчиняясь одному закону — могущественной конкуренции, и действует на свой страх и риск. Потребитель от этого только выигрывает, получая фабрикаты с каждым годом и лучше и дешевле. Две промышленности в России только — винокуренная и сахарная — почему-то стоят вне этих общих промышленных условий, а обе они подчинены акцизному ведомству. В них-то именно и возникает тенденция устраивать съезды, синдикаты, результатом которых и является, выражаясь мягко — «регуляция производства», а говоря проще, — явная монополия к повышению цен на свои фабрикаты. Кто из сибиряков не помнит блаженной памяти уральских съездов винокуренных заводчиков, на которых решалось вперед точно и уверенно, какую цену держать в складах и кабаках за ведро водки? Кто не помнит зазнавшихся томских подражателей Уралу, которых, однако, попросили посидеть за свои деяния в неволе по нескольку месяцев каждого?
Сахарные заводчики совершают те же деяния, но это сходит у них с рук совсем благополучно.
15 февр. (№ 19). С. 106.
V
Кожевенная промышленность в России дошла в конце прошлого года, если можно так выразиться, до апогея своего упадка. Крупные кожевенные заводчики, терпя убытки, стойко выносили это положение, четыре года подряд над ними тяготевшее. Средние и мелкие заводчики почти поголовно разорялись и сокращали, и закрывали свои кожевенные заводы. Трудно верить, а между тем это факты, что цена сырья на русских рынках осенью прошлого года понижалась за пуд: крупному около 2 р. 80 к. и мелкому — около 2 рублей! Каждый знающий этот товар поймет меня, что такая цена — небывалая цена на всей памяти живущего поколения. Неурожай хлеба, плохие травы, а отсюда недостаток сена и соломы заставили нашего кормильца-мужика продавать осенью скот во что бы то ни стало по какой бы то ни было цене. Явилось много сырья и цена, падая все ниже и ниже, дошла, наконец, до цифры 2–3 рубля за пуд. Все заводчики, имеющие наличные средства, заготовили сырья на полное годовое производство, все торговцы и спекулянты этими товарами накупили значительные партии и будут держать их у себя вперед до значительного повышения цен, а только одни лишь обедневшие и разорившиеся в громадном числе и количестве мелкие кожевенники-заводчики, не имея средств, не могли запасать сырье по низким ценам. Теперь, когда прошла пора продажи крестьянского скота во что бы то ни стало, другими словами, когда нечего стало крестьянину продавать, цена сырью начинает поправляться и повышаться. Но разница-польза минует тех рук, которые наиболее в ней нуждаются, и по обыкновению попадет в карманы тех, кто всегда и всюду снимает себе сливки.
Кожевенная промышленность вплоть до сего года продолжала быть в застое и угнетении. Цены на кожевенные фабрикаты в течение всего истекшего года продолжали падать все ниже и ниже и, наконец, упали до такой степени, что заводчики едва выручали одну стоимость сырья, отдавая даром всю стоимость выделки товаров. Сорта кож — мостовье, белая юфта — у средней руки заводчиков продавалась в одну цену за пуд — 12–13 р., конина — 11–12 р., полувал — 12–13 р. Каждый знакомый с этим производством хорошо знает, что значат эти цифры. Они несли с собою убытки и разоренье, наглядный пример которых представляет собою пермский заводчик Ф. Е. Еремеев, в прошлом году объявленный несостоятельным. Между тем это один из старых заводчиков, человек глубоко честный, как заводчик замечательный, работавший всю свою жизнь с выдающеюся энергиею и, в конце концов, не выдержавший кризиса, не заплативший кредиторам полного рубля, которые и упрятали его на старости лет и тюрьму как должника несостоятельного.
В настоящую минуту спрос на выделанные товары — кожи — и на сырье гораздо живее и лучше, чем было во всю осень 1890 года. Цена на некоторые главные сорта кож поднимается и растет быстро и сильно. Так, например, мостовье хороших заводчиков — Колмогорова, Балаболина, Долгушина — продается из первых и вторых рук по 17–18 р. за пуд, а это означает повышение цен на целых двадцать процентов! Также растет цена и на сырье. Еще не так давно цена за сырье яловое была: в 40 фунтов кожа за пуд, 3 р. 20 к., в 25 ф. кожа за пуд — 2 р. 50 к., а теперь и то и другое продается на 20 % дороже. То же самое замечается и с крупным сырьем Московского мытного двора. Цены постепенно, но постоянно поднимаются и растут.
Вот перечень цен в настоящую минуту на московском рынке главных сортов выделанных кож за пуд:
Товары богородских заводов:
черные, всех сортов и величин дороже против истекшей Нижегородской ярмарки на 20 %.
Москва. 6 февраля 1892 года.
19 февр. (№ 22). С. 121.
VI
В мире фондовой биржи все обстоит тихо и неподвижно. Публика не продает того, что имеет на руках, но и не покупает ничего вновь. Банкиры и зайцы этого отдела сидят сложа руки и горько сетуют на плохие времена для их гешефтов. Крупных охотников спекулировать на каких-нибудь «бумагах», как принято выражаться о паях, акциях, облигациях и т. п., совсем не видно. Мелкие же спекулянты не могут своими силами ни поднять, ни уронить цены бумагам, а в этом только и состоит вся суть их профессии. Ведь на продаже-покупке государственных фондов немного можно наживать, когда сами банкиры довольствуются от этого прибылью 1/8−1/16 %? Интересно наблюдать иногда, с какой ожесточенной радостью накидываются спекулянты на всякий слух, на всякую незначительную перемену и эксплуатируют их в свою пользую. Недавно сахарные заводчики повысили цену на сахар на 20 к. на пуд, и спекулянты тотчас же набросились на покупку паев сахарных заводов. В несколько дней цена этим паям выросла на целых 10 %, что не может считаться ни мелочью, ни пустяками. Паи Киевского сахарного завода недавно еще не находили покупателей по 1665 р., а сегодня за них охотно предлагают уже по 1800 рублей.
Наличных денег в обеих столицах оказывается так много, что наши банки не знают, что с ними делать и куда помещать, чтобы не терять текущих процентов. Они уже давно начали с того, что понизили процент по учету векселей по ссудам под процентные бумаги, но, как видно, и это мало помогает делу. Капитал-касса продолжает приливать все более и более, и банки вынуждены, наконец, объявить, что они платят по текущим счетам — простым один процент и специальным два процента годовых.
Москва. 10 февраля 1892 года.
24 февр. (№ 26). С. 140.
VII
Сведения, сообщенные мною в предыдущих корреспонденциях о сахарной промышленности в России, как нельзя более, подтверждаются авторитетным источником «Вестник Министерства финансов» от 9 февраля, № 6. В этом номере напечатано:
а) было в действии сахарных заводов: в 1889–1890 гг. — 221, 1890–1891 гг. — 222, 1891–1892 гг. — 225;
б) учтено сахарного песку на этих заводах в пудах:
к 1 января 1890 г. — 19211746
к 1 «1891 г. — 22614587
к 1 «1892 г. — 23922647
и в) учтено рафинада в пудах:
к 1 января 1890 г. — 2180172
к 1 «1891 г. — 2317781
к 1 «1892 г. — 2211361
Кроме текста редакционного сообщения, что промышленность сахарных заводов в текущую кампанию представляет собою вновь увеличение, это видно и из самих цифр, точность которых вне всякого спора и сомнения. То же сообщение «Вестника Министерства финансов» подтверждает далее, что сахарные заводчики стараются вывозить сахар за границу, но только не прибавляет, какими ценами продается он там. Между тем при характерной точности всех корреспонденций министерского органа это было бы крайне интересно. Мы, потребители, знали бы тогда более или менее верно, какие убытки несут сахарные заводчики от такой операции и потом возмещают из нашего кармана повышением цен продукта на всех внутренних рынках. Изменить этого, правда, мы не можем, но все как-то легче и сноснее переносить, когда знаешь силу и значение неизбежного откупа.
Москва. 12 февраля 1892 года.
25 февр. (№ 27). С. 146.
1893 год
I
Вне всяких условий, существующих в промышленности, стоит в России сахарное дело. Заводите фабрику, завод, открывайте банк, транспортную контору — вы должны рассчитывать давать кредит своим клиентам и покупателям. Одно сахарное дело этого не знает. Сахар продается за наличные деньги, и даже раньше сдачи товара задатки получаются вперед. О кредите на сахар при сделках даже не говорят. Это подразумевается само собою. Сахарные короли так много имели и имеют барышей, что у них в короткое время составились колоссальные состояния. Им нет надобности продавать сахар в кредит. Они важнее, строже казны, потому что казнят и милуют вне правил, для казны обязательных, а для них неписаных. К ним ходят и просят покупатели продать сахара, а они принимают или отвергают, как им вздумается и заблагорассудится. Стройте фабрику ткацкую, кожевенный завод, затрачивайте один-два миллиона рублей, и вы при всем неусыпном труде и знании дела в десять лет добьетесь только умеренных ежегодных 8-10 % дивиденда да будете иметь постройки и машины, стоящие тех денег, которые вы в них затратили. Заводите сахарный завод, и вы через два года получите в 10 % дивиденд, а через пять лет ваши паи будут цениться вдвое дороже первоначальной стоимости.
Не угодно ли прочитать бюллетень Киевской биржи за текущий январь и посмотреть, какой ценою котируются тысячные паи сахарных заводов.
[image]
Да не подумают читатели «Ярм. листка», что в моей таблице выбраны только самые удачные, счастливые сахарные заводы. Совсем нет. Я придерживался средних выводов. Самые же короли гораздо выше моих цифр. Бр. Терещенко подряд много лет получают от сахарного завода дивиденд 20–22 % и не продадут своих пятитысячных паев даже за двадцать тысяч рублей. В продаже этих паев совсем нет.
Казалось бы, чего же лучше, как не развиваться естественно этому производству и удешевлять продукт, как делается во всех других промышленных фабрикатах. На деле же случилось совсем другое. Сахарные короли, почуяв силу капитала в своих руках, заговорили о перепроизводстве сахара и составили синдикат, который и распределял много лет подряд вывоз миллионами пудов сахарного песку за границу и продажи там с убытком целого рубля, а иногда и более на пуд. Зато на остальном сахаре со своих русских потребителей брал цены, какие хотел, и, как видите, давал и дает сахарным заводчикам такие неслыханные барыши, не говоря уже о том, что удвоил стоимость заводских построек, о чем не смеют даже мечтать другие промышленные учреждения.
Посчитайте сами, во что обращается тысячерублевая цифра денег, затраченная в сахарное предприятие в период десяти лет, и сравните с такою же цифрою за те же десять лет затраченные 1000 р. на какое-нибудь другое учреждение.
А. На пай сахарного завода 1000 руб.
Дивиденд за 1-й год 5 % 50
«2-й год 10 100 5 % на 50 р. 2, 50 152 50
«3-й год 10 100 5 % на 150 р. 7, 50 260 ―
«4-й год 15 150 5 % на 260 р. 13 423 ―
«5-й год 15 150 5 % на 423 р. 21, 50 595 ―
«6-й год 15 150 5 % на 595 р. 29, 75 774 75
«7-й год 15 150 5 % на 774 р. 38, 75 963 50
«8-й год 15 150 5 % на 963 р. 48 1161 50
«9-й год 15 150 5 % на 1161 р. 58 1369 50
«10-й год 15 150 5 % на 1369 р. 68, 50 1588 ―
Через 10 лет пай продают за 2000 ―
Итого выручается 3578 ―
Б. На пай ситцевой фабрики 1000 руб.
Дивиденд за 1-й год 00 ―
«2-й год 5 % 50
«3-й год 5 % 50 5 % на 50 р. 2, 50 102 50
«4-й год 5 50 5 % на 102 р. 5, 10 157 60
Сравнивая цифры итога за десять лет одного пая в сахарном и в ситцевом предприятиях, каждый легко поймет, что сахарное дело как раз вдвое выгоднее последнего не только по дивидендам, а прямо по возвращаемому капиталу.
Повторяю вновь, что я не беру крайних цифр, а придерживаюсь золотой средины. Крайние цифры в сахарном деле нужно писать прописью, иначе сочтут это ошибкою или опечаткою. Были годы, когда Даниловский завод выдавал дивиденд в 66 %, Киевский завод — в 35 %, не считая разных отчислений в запасные капиталы и большую оценку заводских зданий и машин.
Да, в шелковой рубашке родились все владельцы сахарных заводов в России.
Москва. 20 января.
31 янв. (№ 7). С. 27.
II
С легкой руки сахарного синдиката устраивается синдикат нефти. Результаты не замедлят последовать те же, что и в сахарном деле. Ведь одинаковые причины дают и последствия тоже одинаковые. Синдикат — это синоним непременного повышения цен продукта, каким бы красивым словом ни назывались его действия. Хотя бы для шутки кто-нибудь устроил синдикат потребителей для удешевления продуктов. Пользы и толку от этого бы не вышло, но как бы зашумели, какие громы заметали бы тогда существующие синдикаты при одном только намерении на что-нибудь подобное! Они заговорили бы об упадке промышленности, о разорении предпринимателей, они приплели бы по этому поводу такие грядущие ужасы, что волос стал бы дыбом.
Удивительное дело! Кучка богатых людей затевает какое-нибудь промышленное предприятие. Как всякое человеческое дело, оно растет, развивается, подвергаясь неизбежному колебанию в ту и другую сторону. Чтобы дело успешно двигалось вперед, нужно руководителям его постоянно работать, неусыпно за ним следить, а это так хлопотливо, так трудно. «Ах, если бы нашему делу да монополию учредить», — приходит в голову такому учредителю. И вот, потолковав раз-другой с соседями, такими же владельцами предприятий, изыскиваются благодатные предлоги для учреждений не монополии — сохрани бог, а учреждения синдиката, благо найдено и самое название. Созываются негласные совещания, и начинается работа. Прежде всего составляется очерк данного положения, в котором рисуется в мрачных красках этот отдел промышленности, выставляется на вид возможность материального и нравственного улучшения рабочего народа на их фабриках и заводах, и вот во имя таких причин предлагается скромное «регулирование производства». Но вся суть устройства синдиката — подъем цены вырабатываемого продукта, а суть этой сути — увеличение барышей предпринимателей. Все остальное только средство, аксессуары для главной цели. Интересы рабочих завода, а тем более интересы потребителей упоминаются только там, где это нужно, и то больше для красоты декорации промышленной картины, чем для самого дела. На деле же это прямая противоположность — это именно то, что подразумевается в определении «невыгодно тебе — выгодно мне».
Нужно ли доказывать, что каждое «регулирование производства» есть замаскированная монополия, законом запрещаемая. Опытные люди отлично это знают и не только нигде в своих взаимных обязательствах и конвенциях с залогами и неустойками не употребляют страшного слова «монополия», а даже в разговорах между собою изгоняют его из употребления. Для них новое название «синдикат» — сущий клад и находка. Они и пользуются им в совершенстве.
Потребитель, охая и вздыхая, молча платит лишние копейки на каждый фунт продукта, из которых в конце концов и составляются десятки миллионов рублей, попадающие в карманы учредителей и участников синдиката, с такой легкостью пересаженного на русскую почву и здесь процветающего.
Каждого, кто внимательно присматривается к крупным промышленным учреждениям, невольно поражает совпадение казенного акциза и частной монополии. Давно, очень давно, но уже при акцизе на спирт существовала много лет подряд частная, негласная монополия на Урале и по восточную сторону Урала. Инициатором, душой этого дела был покойный питейный король, оставивший после себя громадное состояние. Бывало горе тому, кто бы посмел идти наперекор его предложениям, — ему неминуемо грозило разорение.
Позднее некоторые из менее способных учеников его попробовали открыто повторить в Томске такое же учреждение, но, как известно, понесли заслуженное возмездие карающей Немезиды.
Учреждается акциз на сахар, и тут возникает монополия, но уже под видом нового названия — «синдиката», но с теми же результатами, как и на Урале, — повышением цены продукта.
Еще позднее последовало обложение акцизом нефти и керосина. Позднее и там возникает учреждение все того же неизменного синдиката, этого синонима прежней простой и всякому понятной монополии.
Послушать, как мягко и уверенно в своей правоте говорят защитники этих порядков!! По их словам, тут нет даже и тени монополии. Совсем напротив, и даже во всех отношениях полезное дело для самих потребителей.
Прежние питейные монополисты говаривали: «кто не хочет платить дорого, тот пусть и не покупает вина. Мы ведь насильно не навязываем его. А посмотрите-ка, какую мы приносим пользу земледелию, скупая хлеб, который иначе некуда было бы девать». Позднее сахарные короли руками разводят от недоумения, почему на них сетуют за повышение цен на сахар. «Ах, господа, господа, — укоризненно качают они головами, — ведь сахар не есть такой продукт, который бы относился к предметам первой необходимости. Он в некотором роде роскошь. И пусть тот, кто не хочет платить каких-нибудь лишних 2–3 копеек на фунт, не покупает его. Мы не приневоливаем. А сколько мы зато кормим народа, давая ему заработок, сколько мы даем платы рабочим на наших заводах, какую пользу мы приносим целому юго-западному краю России!»…
Те же аргументы с некоторыми новыми вариациями развивают и защитники нефтяной монополии. «Смешно, — добавляют они иронически, — толковать о прибавке какой-нибудь одной копейки на фунт керосина!».
21 января 1892 г.
1 февр. (№ 8). С. 30–31.
III
Говорят, пример заразителен. Если синдикаты в промышленности дают такие неслыханные барыши членам-участникам, то как не быть подражателям в любой области индустрии. И в самом деле, отчего же не устраивать синдикатов мануфактуристам, суконным фабрикантам, кожевенным заводчикам и пр. по готовому образцу синдиката сахарного? Что спрашивать потребителя, каково ему приходится в копеечном результате? Ведь он овца, которую нужно только стричь, а продовольствие она достанет своими силами. Будем помогать богатым людям стать еще более богатыми, молчаливо снося их затеи, направленные к тому, чтобы брать как можно более с потребителя. Ведь учреждены банки, биржи, общества содействия крупной промышленности, но нет нигде ничего подобного, где бы защищались с одинаковым правом и силою интересы мелкого потребителя, того маленького человека, который покупает по нескольку аршин ткани, по фунтам керосин и по золотникам сахар. Что значат робкие попытки потребительных обществ, когда над ними, как и над всеми потребителями, господствует сила синдиката, прямее говоря, подавляющая сила капитала. Ведь все пошлины, акцизы и всякие другие налоги насчитываются с процентами каждому посреднику и поступают к потребителю в виде продукта ценою, в которую включены и стоимость товара, и все побочные налоги, и барыши всех участников производства и посредничества.
Устраивается ли металлический завод в Петербурге — он, прежде всего, обеспечивает себя или пособиями от казны в виде беспроцентных ссуд, или другими льготами в том расчете, что впоследствии отплатит казне своими услугами. Недавние торги в морском ведомстве, на которых обнаружены поползновения металлического завода взять с казны двойные цены, ясно говорят, как исполняют свои обязанности к государству владельцы подобных учреждений. Возникает ли новая промышленность в виде разработки каменного угля, она прежде всего обращается к казне с просьбами то о повышении пошлины на иностранный уголь, то о понижении тарифов на железных дрогах и кончает тем, что просит у казны премии за вывоз угля в Турцию и Румынию.
Любопытно отметить, опираясь на данные «Вестника Министерства финансов», в каком исключительно благоприятном положении находятся те самые промышленности, о которых я беседую с читателями.
Сахарная промышленность.
1892 год.
Участвовало в «соглашении»:
204 зав. с выработкою сахара 22481580 п.
Не участвовало в «соглашении»:
20 зав. с выработкою сахара 1832368 п.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
По распределению синдиката вывезено сахара за границу якобы «лишнего» в России:
[image]
Немного нужно соображения, чтобы понять, почему вывозится сахар за границу. До вывоза 2600 тыс. пудов цена на песок в августе 1892 года в Киеве была 4 рубля, а после вывоза поднялась до 5 рублей.
На вывезенном сахаре заводчики потеряли около 4 млн. рублей, а на оставшемся в России (22 миллиона пудов) взяли лишнего около 22 миллионов рублей. Ясно как божий день, что русские потребители переплатили заводчикам всю эту сумму сполна. И это только при тех условиях, когда Министерство финансов выписало песок из-за границы и объявило за него продажную цену 5 р. 5 к. в Киеве, 5 р. 50 к. в Москве, и тем парализовало дальнейшее повышение цен продукта. А что было бы, если бы этого Министерство финансов не сделало? Верно, как дважды два, что цена песку была бы доведена до 6 р. в Киеве и 6 р. 50 к. в Москве.
Объясняйте как угодно небывалое событие в один и тот же сезон, или, как принято выражаться, в одну и ту же сахарную кампанию, вывозится за границу сахара 2600000 пудов якобы лишнего на русском рынке и ввозится 500000 пудов по недостатку этого продукта.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
Угольная промышленность.
Добыто в России каменного угля:
Цена теперь на уголь в Таганроге от 141/2 до 17 к. за пуд.
При таком развитии промышленности и цене на уголь возможно ли ходатайствовать о выдаче премии за вывоз за границу?
Оказывается, что пример и успех операций сахарного синдиката так заразителен, что хватает смелости ходатайствовать и о такой премии.
Наша русская промышленность во многих отраслях пользовалась и пользуется покровительством и льготами. Пора бы ей поставить на вид, что она уже на своих ногах и пора ей служить тому конечному потребителю, средствами которого она воспитана. Наши промышленники стали — богатые люди, и пора наложить на них большую тяжесть прямых налогов в пользу государства, чтобы правительству иметь возможность облегчить тяжелое бремя налогов с рабочего и земледельческого классов.
Москва, 23 января 1892 г.
4 февр. (№ 11). С. 48.
IV
В Москве на бирже и торговых складах идут оживленные дела и толки по поводу все повышающихся цен на хлопок и пряжу, а отсюда и на все изделия из этого основного материала. Есть главная причина такого повышения цен — недород хлопка, но ею одной нельзя объяснить такого быстрого и сильного подъема цен (20–25 %) в какие-нибудь 4–5 месяцев времени. Судите сами по ниже приводимым цифрам:
Не последнюю роль в этом деле играет неурожай хлеба в одних местах и хороший урожай в других. Там, где был неурожай — и требования на товары из таких мест поступают посредственные, но зато там, где урожай был хороший, требование из тех мест поражают своими давно неслыханными размерами. Объясняется это наглядно и просто. При цене на хлеб 50 коп. за пуд крестьянин-продавец, выручает за целый воз в 20 пудов только 10 рублей; а при цене 1 рубль за пуд он выручает за то же количество хлеба целых 20 р. Выручая от продажи хлеба много денег, он непременно покупает на добрую половину выручки мануфактурных товаров, чего не делает вовсе или делает в малом размере при дешевой цене на хлеб. Сложите эти маленькие цифры в общие итоги и вы получите такие внушительные цифры, пред которыми остановитесь в изумлении.
Такое совпадение — недород хлопка в Америке и высокая цена на хлеб во всей России и создали положение, обусловившее необычайный подъем цен на все хлопчатобумажные изделия.
Волна поднимающихся цен, по-видимому, перерастает уже породившие ее причины, и ей пора остановиться на уровне, до которого она достигла, но, как всегда во времена таких промышленных колебаний, к ней примкнула спекуляция и гонит эту волну вперед выше ее естественного предела. Не помогают тут никакие выводы, никакие предостережения. Ясные дальновидные промышленные умы доказывают, что пора остановиться и прекратить погоню цен форсированным маршем. Они указывают на факты противоположного строя, отрицать которые никто не сможет. Каждому известно, что был хороший урожай хлопка в Средней Азии в прошлом году; что в Америке и Египте сборы хлопка оказались выше, чем их считали, что существующая высокая цена продукта вызовет усиленные посевы хлеба в текущем году во всех странах, занимающихся культурой Этого растения. Но ничего не помогает. Каждого обуяла какая-то страсть покупать пряжу и миткаль на 6, на 9, даже на 12 месяцев вперед и платить высокие цены. Всякий старается купить больше, чем ему на известный период нужно. Кто поверит — а между тем это факт — что прядильщики запродали вперед всю выработку своих фабрик с января по август и с августа по январь 1894 года ценами около 20 % повышения и что есть прядильщики, которые запродали даже пряжу с января по Пасху 1894 года.
Присматриваясь к делам московского рынка, и провинциальные крупные покупатели поддались общему увлечению и начали делать заказы на 6, на 9 месяцев вперед, в усиленной пропорции, всех мануфактурных товаров. Фабрики Московского, Владимирского и Лодзинского районов работают усиленным ходом и едва успевают исполнять принятые заказы. Такое ненормально напряженное состояние не может продолжаться долго и, вероятно, в Нижегородской же ярмарке текущего года почувствуется избыток товаров, и цены сразу пойдут в обратную сторону.
25 января 1893 г.
6 февр. (№ 13). С. 56.
V
Куда как не хороша чайная торговля в Москве. Высоких сортов, сезона 1891 года, у всех на руках громадное количество. Никто их не спрашивает, и они лежат преспокойно в Московской таможне, принося собою хозяевам неизбежный убыток. За деньги этих сортов продать некому, о них точно все позабыли, и они никому не нужны. Убытки так велики, что их трудно уложить в какую-нибудь определенную мерку. Продавец сразу берет 10 % убытка, а ему мало-мальски порядочный покупатель не затрудняется предлагать цену, от которой грозит убыток в 30 и 40 %. Все точно сговорились и требуют сорта только от 1,10 до 1,25 к. за фунт, да при этом спрашивают еще порядочное качество чая. Положительно недоумеваешь, какие же сорта розничные торговцы развешивают на цену 1.80, 2.00 и 2.20 к. за фунт? Поневоле приходится допускать, что из одного и того же ящика некоторые торговцы развешивают чай на многие цены, а покупатель платит напечатанную на обертке чайного фунта цену 2 рубля на чай из ящика, купленного по 1 р. 20 к. Я не вдаюсь в подробности этой системы, описанной мною в прошлом году в «ИЯЛ», не могу не заметить, что даже крупные фирмы, щеголяющие развеской чая под бандеролью вроде «К. и С. Поповы», «Вогау и К˚», «П. Боткина с-вья», не избавлены от упрека за высокую цену, по которой чай поступает от них потребителю. Все они приняли за правило делать скидку розничному торговцу от 15 до 17 % с напечатанной цены и ждать за ним деньги от 6 до 9 месяцев без наложения процентов за время, что еще увеличивает скидку от 4 до 6 %. Таким образом, выходит, что чай под казенной бандеролью в два рубля фунт волей-неволей развешивается из ящика ценою 1 р. 34 к. Разница в 66 к. на фунт уходит на скидки, обертку и магазинные расходы.
[image]
Следовательно, потребитель, покупая чай действительной цены 1 р. 34 к. за 2 рубля, оплачивает посредников, стоящих между оптовым торговцем и им, потребителем, в целых 63 к., или ровно в одну треть всей стоимости продукта. Не изменяется это отношение и тогда, когда потребитель обращается за покупкою в розничный магазин самого оптового торговца. Роль посредника переходит к последнему, и он берет с него целиком напечатанную на этикете цену, т. е. ту же лишнюю треть стоимости товара в пользу свою. И это ведь в лучших магазинах самых крупных фирм, которые в своих рекламах-объявлениях печатают жирным шрифтом, что у них развешан чай под правительственной бандеролью.
Что же сказать о тех фирмах, которые сами покупают чай в Москве в кредит, вынужденных для привлечения покупателей делать еще большую скидку, чем крупные фирмы? Скидки поэтому доходят у них до 20 и даже до 251/2 %, почему и чай развешивается из ящика 1.20 к. на цену 2 рубля, несмотря на то, что у некоторых также принята казенная бандероль.
Что за несчастный товар этот чай, купленный в Китае за 17 к., а продающийся русскому потребителю по 2 рубля за фунт? Ведь это ровно в двенадцать раз дороже того, что стоит он на месте производства, или, выражаясь цифрами, дороже на 1200 %! Недаром крупные фирмы тяготеют к тому проекту обязательной для всех бандероли, слух о котором настойчиво циркулирует в Москве в последнее время. Для них представится тогда еще более широкое поле назначать цену, какую угодно, потому что этим будет почти убита вся мелкая торговля, теперь еще во многом от них ускользающая. Этот слух породил целую ажитацию среди чайных торговцев Москвы, как крупных, так и мелких, и разделил их на три особые категории. Одна группа крупных фирм, имеющих розничные магазины, держит себя нейтрально и не подает голоса ни за, ни против такой меры, рассчитывая, что она осуществится. Другая группа оптовых торговцев, не имеющая розничных магазинов, решительно высказывается против новой проектируемой меры и составила проект ходатайства об отклонении подобного законодательства, но в слабых и бледных выражениях, очень мало выясняющих суть самого дела. И лишь третья, самая многолюдная, группа розничных торговцев в Москве составила петицию с вескими аргументами против узаконения нового проекта обязательной бандероли и представила ее в подлежащее ведомство.
Вот в каком виде обстоит теперь чайное дело в Москве. Интересно знать, как отнесутся к этому чайные фирмы, торгующие в Ирбитской ярмарке? Соединит ли их в одно убеждение общее дело, и они также заявят свое ходатайство или отнесутся к нему с тем равнодушием, которое выражается словами: моя изба с краю, я ничего не знаю?
Покуда я знаю только заявление одной провинциальной крупной фирмы наследников М. И. Грибушина, уполномочившей меня присоединиться к ходатайству московских оптовых чайных торговцев.
Для сведения я посылаю редакции «Ярмарочного листка» упоминаемые мною два проекта московских чайных торговцев, оптовых и розничных, из которых наглядно усматривается, как различно аргументирует свои ходатайства каждая группа, заинтересованная в этом деле*. Все заботятся только о своих интересах, высказывая те или иные неудобства в случае принятия обязательной бандероли, но никто не говорит ни слова в интересах того неизвестного икса, потребителя чая, который только и есть на самом деле тот важнейший и единственный фактор, на котором держится вся чайная торговля. О нем точно забыли, его как бы нет. Было бы бесконечно лучше, делало бы гораздо более чести крупным представителям чайного дела, если бы они, заботясь о своих интересах, не забывали интересов потребителя и хлопотали, между прочим, и о том, чтобы чай доходил к потребителю возможно дешевле, минуя всех лишних посредников. Зачем эти замаскированные скидки для посредников в 15–20 %, зачем беспроцентный кредит в 6–9 месяцев, эта особая скидка в пользу тех же посредников и все это покрытое крупно напечатанной на этикете ценою рядом с текстом правительственной бандероли? Если бы хотели заботиться о потребителе, разве не могли бы установить цены без скидок и кредита, предоставить посреднику продавать чай выше напечатанной цены! Тогда потребитель знал бы, сколько он платит последнему посреднику, и получал бы чай той действительной стоимости, какая на этикете напечатана. И, будьте уверены, он заставил бы посредника брать за свои услуги никак не больше 5 % на рубль.
Нельзя сказать, чтобы между розничными торговцами не было лиц, хорошо сознающих такое ненормальное положение чайной торговли и по мере возможности противодействующих этой практикующейся системе. Таковы А. Н. Филиппов, Е. Е. Емельянов, В. Я. Орлик. Но их так мало, что они не могут изменить общего положения.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
Вот средние цифры количества продаваемых ежегодно фунтов чая под казенной бандеролью в Москве:
________________________
* Из этих проектов будут помещены в ближайших номерах «Листка» извлечения. — Ред.
9 февр. (№ 16). С. 71–72.
Письма из Москвы
VI
Говорят, торговля — спекуляция. Да, если смотреть на нее, что она — взятая в целом — есть посредник, которого должен оплачивать потребитель, нет, если признать ее необходимым агентом, без которого немыслимо промышленное развитие. Номад, приведя на рынок-базар своего барана и меняя его на чугунный котел, необходимый в хозяйстве, не совершает спекуляции. Он обменял один предмет на другой, более ему нужный, и, говорят, совершил только мену — эту первую ступень купли-продажи. Другой раз тот же номад, сидя у огня своей кибитки, выменял у соседа лишнего барана на папушу табаку и потом на том же базаре, куда возил первого барана, променял и своего, и выменянного баранов на два топора, за которые у себя дома ему охотно заплатили трех баранов. К первому примитивному обмену предмета на предмет примешался более сложный ряд действий, некая комбинация обдуманного расчета, выгоды, и появилась первая ступень спекуляции.
Общество из степного, пастушеского состояния перешло в земледельческое. Члены его перестали менять товар на товар и вступили на новый путь купли-продажи — за деньги. Они умеют считать, как выгоднее продать и как выгоднее купить. Знание расчета, времени и места — основная черта спекуляции. Если бы не нужда, которая идет наперекор всякому знанию, любого земледельца нельзя было бы заставить продавать свои продукты в то время, когда они дешевы, и покупать, когда они дороги. Только эта нужда и заставляет его продавать другому дешево и покупать у другого дорого, потому что этот другой такой нужды не имеет и владеет уже некоторым избытком денег. Эти последние люди того же класса и строя, как первые, характерно начинают именоваться зажиточными, имея большее преимущество перед первыми. У них, кроме силы, общего труда и знания, появилась еще придаточная сила — капитал, деньга, которая не только устранила нужду, но и дала им возможность комбинировать ее, как им угодно, в любое время и на любом месте. Покупать для будущего и рассчитывать продавать в будущем — это уж такая видная ступень спекуляции, что даже мирный русский народ окрестил ее именем резкого словечка «кулачества». Кулачество и спекуляция — синонимы, нижняя и верхняя ступени одной и той же лестницы. Первая — грубая ступень едва обтесанного дерева, а последняя — изящная мраморная лестница, по которой идут люди к одной и той же цели — умножению капитала.
Поднимитесь еще выше. Приемы торговой спекуляции вширь и вглубь расширяются. Явились продажи в кредит товаров наличных, товаров будущих, которых еще не существует; товаров фиктивных, которых, быть может, никогда и существовать не будет; явились купли-продажи денежных знаков на другие денежные знаки, наличных, будущих, сперва на сроки двух-трех недель, потом на месяцы и, наконец, на целый год вперед; явились сделки на разницу курса, цен товаров, процентных бумаг, двойной сдачи количества и проч. и проч., чего не перечтешь и не перескажешь. Нужно долго вращаться в этой высшей среде спекуляции — торговле, чтобы только освоиться и понять все ее обычаи и законы.
В большом торговом центре трудно найти промышленника и торговца, сколько-нибудь крупного, который бы не спекулировал в какой-либо своей специальности. Вот солидный фабрикант бумажной пряжи, только покупающий хлопок как материал для пряжи и пряжу как фабрикат своей прядильной фабрики. Со стороны глядя, кто может сказать, что он спекулирует? Но он купил американский хлопок на английские деньги — пенсы и фунты стерлингов — с платежом чрез шесть месяцев. Ему нужно платить их в срок, т. е. покупать у банка или банкира. Но кто же знает, какая будет цена в то время (курс)? и наш фабрикант силою вещей старается найти момент во все продолжение 6-месячного срока, когда, по его расчету, он может выгодно купить их. Покупать фунты стерлингов на срок совсем не значит, что их нужно немедленно принимать и платить деньги. Приемка и платеж денег производится в день срока. В сущности совершается только сделка — условие, что по такой-то цене, в такой-то срок один обязан сдать, а другой принять определенное количество английских денежных знаков. Сделка, по обыкновению, завершается взаимными письмами с краткими изложениями главных условий.
Другой раз тот же фабрикант пряжи имеет еще только в виду покупку хлопка и уж заранее обеспечивает себя, покупая вперед фунты стерлингов на целый период времени для платежа за хлопок фиктивный, не купленный и лишь предположенный к покупке. Случается от такой операции и выигрывать, и проигрывать. Не дальше прошлой недели были подобные покупки 20 тысяч фунтов стерлингов по 96,80 за 10 фунтов стерлингов, а чрез несколько дней курс поднялся до 95,05. Ясное дело, что купившие такие партии английских знаков были уверены в выгодности такой операции, были убеждены, что в ближайшее время курс рубля упадет, и они проиграют. Случилось наоборот — и они проиграли.
Оптовый торговец мануфактурных товаров, видя, что дорожает хлопок, покупает миткаля на прием в сроки, партии в 10, 20, 100 тысяч кусков, определенной ценою за аршин с расчетом и убеждением, что цена на миткаль ко времени приема повысится. Миткаль ему не нужен, он ничего из него не фабрикует и лишь только рассчитывает на повышение цен и продажу в другие руки.
Крупный сахарный рафинер в одно и то же время покупает и продает песок урожая будущего лета. Он лучше всякого другого знает, что никто не может поручиться, будет ли хороший урожай свекловицы или не будет, потому что самая земля для посева лежит еще под глубоким покровом снежного слоя. Но он покупает, принимая во внимание сложные комбинации, только некоторым в полноте известные, и дает крупные задатки. В то же время он и продает песок, иногда даже не только не имея его, но продает, не имея даже покупных записок, в одном расчете купить дешевле, чем продал. Так, недавно была продана партия песка в 160 тыс. пудов по 4.80, сдать в Москве по 20 тыс. пудов в месяц, начиная с сентября текущего года.
Владелец небольшого количества наличного капитала идет на биржу и покупает 1000 акций Грязе-Царицынской железной дороги по 167 с задатком — обеспечением 10 на штуку. Повысятся чрез неделю эти акции на 10 р. — он их продает и наживает 10 тыс., а понизятся на 10 руб. — он теряет свои 10 тыс. рублей.
У всех один расчет — на разницу цен и только одно различие — в степени риска. Один основательно знает свое дело и умеет оценивать величину шансов успеха и неудачи, другой же увлекается слухами и бросается на дело очертя голову. У первого редко бывает неудача, а второй редко избегает разорения. Как назвать иначе все подобные действия, как не спекуляцией? Они таковы и есть на самом деле. Суть и мудрость всякого промышленника, всякого торговца заключается в кратком выражении: купить дешевле — продать дороже. Таким образом, вся мировая торговля основана на разнице цен между покупкою и продажею, какого хотите объекта, из которой возникают и растут те колоссальные состояния, о которых мы знаем в настоящее время. Негодуйте, если угодно, на эти условия, но они таковы, и изменить их мы не в состоянии. Нет еще беды, если область промышленности и торговли развивается нормальным путем и ее удерживает на известном уровне взаимная конкуренция. Но беда наступает тогда, когда возникает монополия, у которой нет противника — конкуренции, и она властно начинает распоряжаться карманом потребителя.
Москва, 4 февраля 1893 г.
18 февр. (№ 25). С. 125.
VII
На бирже в Москве ажитация. Курс рубля идет в гору, а с ним вместе в той же степени понижается и цена золоту. Вчера были сделаны фунты стерлингов 94 р. 20 к. (за 10 фунтов), золото — 7 р. 57 к. Это повышение курса на 5–6 % в сравнительно короткое время отражается очевидным образом на всех товарах, идущих за границу и привозимых из-за границы. На эти 5 % заграничный покупатель понижает цену на русские товары и с пятью процентами понижения предлагает заграничные товары. Американский хлопок с 10.60 понижен в цене до 10 р., а с ним вместе в силу конкуренции понижена цена и на азиатский хлопок от 40 до 50 к. за пуд, хотя последний совсем не причастен к металлической валюте. Одним словом, понижаются цены на все товары, исключая, конечно, неожиданных требований, возникающих единственно от повышения курса рубля, как они всегда повышаются при понижении того же курса бумажного рубля. Если так пойдет далее, то реакция товарного рынка наступит скорее, чем случится это при нормальном устойчивом курсе.
Волна поднимающихся цен на мануфактурные товары все еще растет, фабриканты продолжают повышать цену и сокращать сроки кредита, что означает новое повышение, но только облеченное в иную форму, чем прямое повышение. В корне, в основе своей волны наступает уже отлив, вызванный повышением курса, но размах, данный ею, продолжает еще идти вперед. Ближайшие соседи начавшегося отлива — прядильщики — скоро почувствуют это и при малейшей остановке усиленного требования на пряжу невольно передадут такое настроение фабрикантам миткаля, а те, в свою очередь, передадут следующим посредникам производства и т. д., пока реакция не захватит собою всего многочисленного контингента продавцов и покупателей. Упаси боже от такого кризиса, но он, по-видимому, неизбежно грядет и наступит. Благоразумие — прекрасное выражение, и блажен тот, кто его придержится. Но мудрено фабриканту остановиться вовремя и не усиливать производства, спекулянту не закупать вперед лишнего запаса, когда чрезмерные и легкие барыши так обаятельно и властно заставляют это делать. Есть слухи, что фирмы Морозовых за прошлый отчетный год выдадут дивиденд в размере 15–24 %, спекулянты, только «запасавшие» пряжу и миткаль без всякой затраты капитала, наживают от 10 до 15 %. Судите по этому, какую же надо иметь силу воли, чтобы отказываться от такой соблазнительной перспективы и не закупать вперед товара?
Повышение курса бумажного рубля отражается, кроме товарного рынка, и на многих процентных бумагах, металлические дешевеют, кредитные фонды дорожают. Всею своей шкалой повышения этот курс рубля ложится потерей и на наше сибирское золотопромышленное дело. Прииск, дававший дивиденд 15 %, сразу спускает его на 10 %, а если курс еще повысится на 5 %, тогда дивиденд понизится до 5 %, потому что все расходы производства останутся без изменения.
Трудно в коротких словах передать подавляющее значение быстрого изменения курса бумажного рубля. Если не каждый знает его, зато каждый почувствует на своем кармане при обиходной жизни текущего дня. Земледельцу меньше платят цену за хлеб, степняку дешевле дают за сало и шерсть, владельцу металлических фондов дешевле ценят его бумаги. Выигрывает главным образом потребитель товаров, идущих за границу и привозимых из-за границы, да частью тот рентьер, который до повышения курса успел купить фонды в кредитной валюте.
Москва, 9 февраля 1893 года.
23 февр. (№ 30). С. 145–146.
VIII
Позвольте сегодня говорить о коренном ирбитском жителе, талант которого делает честь месту его рождения. Я разумею безвременно погибшего художника Ивана Александровича Калганова. Нигде об этом самородке не писано, и знает ли кто его из местных ирбитских обывателей, кроме тесного кружка почитателей, это подлежит большому сомнению. Между тем в лице Калганова Ирбит потерял такой могучий талант сатирического жанра, что позволительно занять о нем немножко места на страницах «Ирбитского ярмарочного листка». Лучше поздно, чем никогда — гласит народная поговорка, и пусть несколько слов послужат венком на забытую могилу художника.
Иван Александрович родился в Ирбите, если не ошибаюсь, в 1852 г. И умер в Тюмени в 1882 г., не получивши ни общего, ни специального образования; нигде не учившись живописи, покойный, однако, был выдающимся художником, творцом. На свои картины И. А. успел обратить внимание, живя даже в таком глухом городишке, как Туринск. Там его заметил бывший тобольский губернатор Деспот-Зенович и почти насильно определил его учителем рисования в местное уездное училище. Мне ознакомиться с произведениями И.А. удалось в Тюмени в 1873 году, где я случайно увидал у некоторых тюменцев несколько рисунков, исполненных карандашом, Калганова. Из Тюмени я завернул в Туринск, где тогда жил И. А. Познакомившись здесь с ним и видя его горячее желание получить художественное образование, предложил ему возможность поехать со мной в Москву для поступления сначала в училище живописи и ваяния, а потом в Академию художеств.
В Москве его обласкал и охотно принял для занятий директор училища Трутовский, но… но первый же приступ не перестававшего преследовать покойного запоя прекратил эти занятия.
После неудачной попытки получить художественное образование Калканов жил в Москве еще два-три года, пробавляясь обыкновенно писанием портретов, но в светлые минуты своей горькой жизни он сумел создать ряд картин и рисунков высокохудожественного значения; большинство их собрано мною и пожертвовано в тюменский музей при Александровском реальном училище. Там серия рисунков на темы некрасовской поэмы «Кому на Руси жить хорошо», а также серия «Сцен из ночлежного дома», полных драматизма. Но у меня остаются еще три его картины, писанных масляными красками: «Директор гимназии на завтраке у смотрителя уездного училища», «Картежники, обыгрывающие свою жертву» и «41-й сеанс художника». Все эти картины, когда не будет в живых фигурирующих на них лиц, не премину пожертвовать тому же Тюменскому реальному училищу.
Во многих картинах покойный любил изображать себя в состоянии своей «болезни» и говаривал, что, поступая так, «он смеется слезами». Все его портреты в картинах — живые, говорящие лица, каждый из них, несмотря на юмористический сюжет, заставляет щемить сердце зрителя; при этом нужно знать, что лица на картинах имеют поразительное сходство со своими оригиналами. Он обладал феноменальной памятью воспроизводить выражения лиц, позы, когда-либо им виденные, в которых вы сразу узнаете тех именно лиц и невольно восклицаете: «Верно, правда!». Бывало, шутя он сделает несколькими штрихами карандаша поворот головы, улыбку губ, жест руки какого-нибудь знакомого человека, глядя на которые разведешь только руками от удивления. Так это было всегда характерно, верно!
Калганов не был в школе скульптурного искусства, как он не был и в школе живописи, но природные силы таланта были так велики, что он вылепил из глины бюст своего знакомого тюменца, покойного Высоцкого, так жизненно и правдиво, что никто не хотел верить, чтобы человек, будучи только самоучкою, мог это сделать. Он вылепил также маленькую статуэтку «Плюшкин», полную юмора и правды, и, мне кажется, трудно найти лучшее создание этого типа из великой поэмы Гоголя. Покойный страшно любил и понимал Гоголя, а «Мертвые души» знал почти наизусть. Любимые авторы его были Гоголь, Диккенс и Теккерей.
В светлые периоды жизни Калганов был скромный, прекрасный человек, тихого нрава, мало говорящий, тонко и много наблюдающий. О, как он умел тогда сразу угадывать слабую, забавную сторону каждого человека и каким острым, кратким определением слова и карандаша характеризовал всякого субъекта!
Калганов умер и похоронен в Тюмени, могилу его не могли мне указать. Воздадим же по смерти должное безвременно угасшему таланту и скажем в заключение: мир твоему праху!
24 февр. (№ 31). С. 151.
1894 год
I
Злобою дня служит в Москве повсеместный упадок торговли почти всеми главными товарами, начиная с мануфактурных и оканчивая ремесленными. Счастливых исключений немного, они все напересчет и останавливаться на них не стоит. Для ярмарки важнее всего мануфактура, чай и сырые продукты. Этим сначала мы и займемся.
Как в прошлом году я писал «Ярм. листку», что торговля в Ирбитской ярмарке мануфактурою должна быть из ряда вон блестящею, так ныне я вынужден сообщить, что дела, по-видимому, должны быть плохие и цены сравнительно низкие. Причины этому покуда почти не устранимы. Давно уже было заметно, что мануфактурный рынок переполняется, что предложение превышает спрос и что какими бы искусственными мерами ни поддерживался высокий строй цен, также искусственно в свое время поднятый, им, этим ценам, не миновать понижения. Уравновешивающий закон спроса и предложения непременно свое возьмет, цены упадут потом тем ниже и сильнее, чем их дольше задерживали на неподобающей высоте уровня. Надежда выше меры при хороших делах настоящего развивает радужные мечты на продолжение таковых и в будущем. Это чуть ли не общая слабость каждого человека, и вот она-то и заставила покупателей мануфактуры приобретать товаров в прошлой Нижегородской ярмарке больше, чем им нужно, а фабрикантов работать этих товаров еще больше, чем их было потребовано, несмотря на предостережения, какие давала им текущая жизнь тут же и чуть не на каждом шагу. Фабрикант пряжи и миткалей с пользою 20–25 % запродавал тогда вперед все годовое производство фабрики и тут же, на ярмарке, покупал хлопок дешевле весны и лета на целых 5–7 %. Все это знали, но все также своими действиями как бы хотели доказать, что это так себе, что это то русское «ничего», над которым так зло подсмеиваются иностранцы. Скоро, однако, это «ничего» дало себя знать весьма ощутительно. Не прошло и двух месяцев, как начали получаться из провинции сведения: сначала отрывочные, а потом все чаще и чаще уже обстоятельные об упадке мелкой розничной торговли, потом о понижении торговли оптовой и, наконец, в ноябре вдруг получаются в Москве ситцевыми фабрикантами обратно целые партии товаров, в сотни кип каждая, купленные торговцами вроде гг. Тарасовых и им подобных. Над такими фактами волей-неволей пришлось задуматься.
Главные фабриканты Московского района не раз собирали так называемые чайные заседания, на которых по какому-то трудно объяснимому недоразумению все-таки настойчиво постановляли: цен не понижать. Время шло, текущая продажа товаров все понижалась и понижалась, и опустилась, наконец, в ноябре и декабре до 50 % обыкновенного нормального уровня сравнительно с предыдущими годами. Понятное дело, что непроданные 50 % товара остались в складах, а новая выработка фабрикатов продолжала поступать с фабрик в том же увеличенном размере и переполняла рынок. Все эти причины, взятые вместе, и заставили-таки, в конце концов, сделать уступку цен сначала 1/4 к. с аршина, или прибавить срок 3–4 месяца, но когда эта опоздавшая мера не повлияла на улучшение сбыта товаров, тогда некоторые товары уступили еще 1/4 к. Но было уже поздно, и этой скидки стало уже мало. Курс кредитного рубля, которым ведется вся денежная система России, постоянно повышаясь, достиг теперь 6–7 % повышения, на ту же разницу курса подешевел заграничный хлопок, а так как урожай его за границей, и в особенности у нас в Средней Азии, оказался обильный, то цена хлопка в кредитном рубле определилась ниже в 8-10 %. Пред таким фактом даже прядильщики и миткальщики, эти твердые столпы повышательной тенденции, устоять не могли и волей-неволей понизили цену на миткаль (580 арш. 80 фун.) с 73/4 к. до 71/4 к. за аршин при сроке 6–9 месяцев.
В этом положении дела застало время отправки товаров в Ирбитскую ярмарку текущего года. Сколько их отправлено туда, сказать точно трудно. Сами отправители говорят, что никак не больше количества прошлого года. Но, принимая во внимание существующее состояние московского мануфактурного рынка, зная, что туда отправили большие партии товаров новые 3–4 фирмы, никогда прежде в Ирбитской ярмарке не торговавшие, и пользуясь источниками второй руки, можно думать, что отправленный товар против предыдущего года больше, по крайней мере, на 10 %.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
P. S. Здесь получены сведения об успешной торговле в Крещенской ярмарке в г. Харькове, бывающей с 6 по 15 января. Такая неожиданно хорошая развязка дел трудно поддается анализу и объяснению. Быть может, южные покупатели товаров настолько сокращали покупки в Москве в ноябрьском сезоне, что должны были усилить их в Крещенской ярмарке, а быть может, и то, что ввиду плохих требований в этот край в предшествующее время сами фабриканты московского рынка отправили туда товаров мало. Та и другая причины, а еще более обе причины в совокупности легко могли вызвать такой неожиданный успех этой ярмарки.
Как было бы приятно, если бы и Ирбитская ярмарка текущего года своею развязкою дел принесла такой же сюрприз Москве, какой ей поднесен Крещенско-Харьковскою ярмаркою.
29 янв. (№ 5). С. 16.
II
В печати появилась телеграмма от московских шерстяных фабрикантов, посланная министру финансов, о том, что их мало охраняет пошлина по 60 р. на пуд камвольной ткани и что чуть ли не убьет эту промышленность предполагаемая уменьшенная пошлина до 42 р. в ожидаемом торговом договоре с Германией. Пошлина, как и всякая другая пошлина, взимается золотом по номинальной цене, а потому при переводе на кредитные рубли она выражается в первом случае 90 р., а во втором — 63 р. кредитных на пуд ткани. Гг. московским шерстяным фабрикантам показалась мала такая охранительная пошлина, и они с горечью говорят о «невознаградимом ущербе», забывая только пояснить, какого кармана коснется этот ущерб. Выгодно, конечно, заставлять всех потребителей оплачивать частные барыши нескольких фабрикантов и потом еще иметь храбрость говорить от имени интересов чуть ли не всего русского общества. Фабриканты уклоняются сказать определенно такое выражение, они говорят только о зарождающейся камвольной промышленности, но напоминают, что правительство, покровительствуя промышленности, как бы не может делать потом никаких уступок и исправлений в раз изданном уставе о пошлинах. Но ведь покровительственная пошлина отнюдь не значит еще — запретительная система. Можно не запрещать прямо ввоза иностранных товаров, но можно наложить такую высокую пошлину, что она будет означать равносильное действие полному запрещению. Существовавшая пошлина в 60 р., а потом допущенная в конвенции с Францией в 48 р. и, наконец, ожидаемая по договору с Германией в 42 р. за пуд золотом была еще настолько высока, что она выражает собою хотя косвенное, но прямое запрещение ввоза этого товара в Россию. И против таких малых уступок гг. фабриканты шлют телеграмму министру финансов, в которой говорят, что выработка на их фабриках должна совершенно затрудниться, в особенности при улучшении курса. Выходит из этого так, что для интересов 32 фирм и лиц, подписавших телеграмму, невыгодно даже, что улучшается курс кредитного рубля, о чем они и вставляют знаменательное словечко «в особенности». Но подумали ли ходатайствующие лица о том, что пошлину целиком приходится оплачивать всем русским потребителям из своего кармана? Временно, периодически, постепенно уменьшаемая покровительственная пошлина нужна и полезна для того, чтобы дать возможность возникать и развиваться отечественным новым отраслям промышленности. Этой жертвы требуют современные условия, в каких находится наша родина. Такую стадию прогресса проходили и переживали все европейские государства, она неминуема и для нас. Но отсюда никак нельзя заключить, чтобы в угоду каждой кучке людей, именуемых фабрикантами и заводчиками, следовало налагать такие пошлины на ввозимые к нам товары, которые имели бы своим действием полное запрещение. Если есть интересы фабрикантов или, говоря проще, личные барыши владельцев фабрик и заводов, то есть еще несравненно большие интересы потребителей, прямо противоположные первым, о которых, главнее всего, и заботится наше правительство, хотя о них никто не просит и не ходатайствует. Каждая группа денежных людей тем или иным путем всегда черпает свои средства и умножает свои капиталы от этого безымянного, безызвестного потребителя, у которого нет в руках никакой защиты, кроме конкуренции, возникающей между теми же денежными людьми, и только таким косвенным путем иногда находят себе некоторую защиту. Вот этой-то конкуренции и боится всякая монополия, всякий синдикат и всякая кучка людей однородной промышленности. Об этом страшилище никогда не говорят в своих сетованиях и ходатайствах ни фабриканты, ни заводчики. Они жалуются на «ущерб», на упадок торговли, они говорят даже от имени интересов рабочих на фабриках и заводах, но об остальном, чего они прежде всего боятся, сохрани и помилуй их боже. Все их мысли и ходатайства молчаливо направляются к тому, чтобы предупреждать самую возможность конкуренции. Им нужен потребитель, не имеющий свободного выбора, потребитель, обязанный покупать только у них, которому и диктуются условия и цены, какие им заблагорассудится. В результате, конечно, являются барыши — дивиденды, о величине которых даже не мечтают европейские фабриканты.
Для иллюстрации дела я привожу перечет цифр из действующего тарифа о пошлинах в России.
Свод таможенных тарифов, изд. Мин. финансов 1893 г.
[image]
Нужно ли к этим цифрам добавлять какие-нибудь выводы и соображения? По-моему, очень уже красноречивы официальные данные и всякое комментирование излишне.
На этих днях состоялись в Москве, я боюсь сказать заседания, назову их просто — совещания: одно — фабрикантов пунцового ситца, другое — фабрикантов всех наименований ситцев. На первом обсуждался вопрос: понизить ли цену на пунцовый товар по 1 копейке с аршина или, не понижая цены, уменьшить его выработку на 20 %. Результат совещания оказался неопределенный. Одни стояли за понижение цены, другие за уменьшение выработки, и не могли прийти к соглашению. Второе совещание привело к негласному заключению: понизить цену на 1/4 к. с одного аршина.
Я не могу не прибавить к этому несколько слов. Поздно теперь предлагать такие паллиативные меры, как сбавка цены в размере 1/4 к. с аршина. Материалы, из которых работается мануфактура — хлопок и краски, давно понизились в цене больше 10 % — одни больше, другие меньше; фабрикаты же были повышены на эти 11/2 — 2 года от 15 до 20 %. Для того чтобы идти рядом со средним уровнем цен материалов и держаться нормальной золотой середины, требуется двойная сбавка: по материалам 10 % и повышенной цены 5-10 %, или минимум 11/2 копейки с каждого аршина ситцевого товара десятикопеечной стоимости.
1 февр. (№ 8). С. 28.
III
После мануфактуры одно из первых мест по своей значительности занимает в Ирбитской ярмарке чайное дело. Оно отличается особенною чертою — укупорки чая «в кожу», чего встречается меньше в Нижегородской ярмарке и едва заметно в Москве. Чай заказывается одинаково как для Москвы, так и для Ирбита из одного и того же Китая, через одних и тех же комиссионеров, но в Москву доставляется полугодом раньше. Для Москвы чай доставляется морем и железными дорогами уже в июле, оплачивается пошлиною 21 р. с пуда, а для Ирбита тянется на верблюдах, перевозится на лошадях целых три четверти года и оплачивается пошлиною в Иркутске 13 р. с пуда. Стоимость того и другого чая в Ханькоу одинакова, но затем все остальные расходы — путевые, укупорочные, пошлины — диаметрально противоположны. Чай, купленный в Ханькоу по 10 лан за пикуль (13 к. кредитных за 1 фунт русского веса), продается теперь в Москве около 1 р. 5 к. за фунт; того же качества и цены чай, зашитый в кожу, под названием ханькоуского, вероятно, будет продаваться в Ирбите около 1 рубля за фунт. Чай из северной провинции Китая, ввозимый исключительно чрез Иркутскую таможню, носит название кяхтинского. Количество его, однако ж, так невелико, что он вполне подчиняется ценам господствующего значения ханькоуских сортов.
При лучшем существующем курсе и цене золота 7 р. 44 к. за полуимпериал большие шансы выгод оказываются на стороне чайных торговцев, ввозящих чай чрез Одессу, чем имеющих таковые чрез Иркутскую таможню. Цена чая в Ирбите зависит, как везде и всюду, от многих причин. Главную роль будет играть общее количество привоза чая на ярмарку, которым, главным образом, и определяется большая или меньшая высота самой цены. Потом, хотя тоже влиятельную, но менее значительную роль в определении цен на ярмарке, будет играть текущее состояние чайного рынка в Москве. Состояние же чайных дел здесь самое печальное и угнетенное. Продать чай за деньги, хотя с самой незначительной пользой — в 3–5 %, почти невозможно. Денежные покупатели предлагают прямо убыточную цену. Продавать же в кредит — риск получается настолько значительный, что он не покрывается излишком цен, взимаемых за срочное время кредита. Требование если и существует, то только на низкие сорта в пределах цены 1 р. 05 к. — 1 р. 20 к. за фунт. Более же высоких сортов спрашивают редко и мало, да и цену предлагают с убытком — от 5 до 10 %. Виною и причиною такого положения дел являются большие остатки высоких сортов чая сезона 1891 года; убыток от них доходит до баснословных размеров. Лучшего третьегоднего сезона и лучший чай «Ки-хин», известный и в Ирбите, купленный в Китае по 85 лан за пикуль и обходившийся тогда по низкому курсу бумажного рубля без пошлины, но с путевыми расходами около 1 р. 30 к., продают теперь охотно 65–70 к. за фунт.
Как новость для Ирбитского обывателя, интересующегося чайным делом, я расскажу, что пред отъездом в Ирбит один из торговцев чаем в ярмарке запродал в Москве партию ханькоуского чая — 180 ящиков 115 фунтов ценою по 121 р. за ящик московскому покупателю г. Грязнову. Чай обязался сдать в Москве в начале марта текущего года. Качество его близко подходит к тому сорту чая, который в прошлый сезон покупался в Китае по 10–12 лан за пикуль.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
Развесная бандерольная торговля чаем в Москве крупных фирм: «К. и С. Поповы», «А. Расторгуев», «Вогау и К˚», «П. Боткина с-вья» и другие — в силу все увеличивающейся конкуренции становится неблестящею. Прошли те времена, когда К. и С. Поповы объявляли, что они кредита не допускают, серий и купонов не принимают. Теперь и они, и все другие торговцы наперерыв продают развешенный чай в кредит и делают скидку с цены от 15 до 20 %. Один только крупный чайный торговец г. Филиппов стоит особняком, не меняет своих давно заведенных правил и по-прежнему пользуется репутациею между потребителями выгодного для них чайного торговца.
3 февр. (№ 10). С. 36.
IV
Сахарные короли в унынии. Еще в большем унынии все те, которые закупили у них сахарный песок вперед со сдачею в периоде осени и зимы прошедшего и текущего года по 4,30 в Киеве и 4,80 в Москве. Покупки-продажи вперед совершались около начала прошлого года, и никто не мог знать, каков будет урожай свекловицы. Короли продавали, а обыкновенные обыватели покупали, и каждый, конечно, рассчитывал, что противная сторона ошибается больше, а он ошибается меньше. Оказалось, что короли знали больше и ошиблись поэтому меньше. Цена теперь за песок 3 р. 85 к. в Киеве и 4 р. 35 к. в Москве. Свекловицы в прошлое лето было засеяно 313000 десятин и собрано 34 миллиона барковцев, что выражается увеличением против предыдущего года на 12 % посева и на 55 % сбора.
С таким небывалым урожаем свекловицы задумался даже сахарный синдикат, не зная, в какую сторону направить свою деятельность. Он еще имеет права синдиката, т. е. своего рода полновластного распорядителя сахарного рынка, но в нем уже нет прежней самоуверенности; его действия уже не носят былой энергии. Среди его членов возникло, временное, быть может, но возникло пререкание и некоторая оппозиция при подписании нового договора на продолжение синдиката снова на 4 года после истекающего срока. Явились оппоненты, которых покуда не могут сломить ни доводы, ни приемы главарей сахарного дела. Все это тормозит и затрудняет в настоящую минуту решительные действия синдиката, а рынок, чуткий ко всякому факту, отвечает на подобное положение вещей все большим и большим понижением цены продукта. Цена песка 3 р. 85 к. в Киеве не есть убыточная для песочного завода; она еще достаточно высока, чтобы давать хорошую прибыль вроде 20–25 %. Но ведь в продолжение многих лет сахарные заводчики привыкли к цене 4 р. 50 к. — 5 р., и им кажется теперь, что дела их плохи, что сахарная промышленность переживает кризис, и что им непременно нужна в той или иной форме посторонняя помощь. Они, быть может, снова будут в продолжение целого ряда лет вывозить сахар за границу, невзирая ни на какие убытки, и потом с лихвою наверстывать со своего русского потребителя. Всем памятен еще прошлогодний факт, что заводчики вывезли за границу около 6 млн. якобы лишнего для себя сахара, а потом повысили цену на внутренних рынках якобы по недостатку этого продукта. Благо правительство стало в защиту интересов потребителя и разрешило банку внешней торговли за правительственный счет ввести в Россию заграничного песка несколько миллионов пудов, чем и остановило дальнейшее форсированное повышение цен. Такие почти невероятные события происходили в прошлом году на виду у всех, и яснее, чем когда-либо, дали уразуметь каждому, какие цели преследует сахарный синдикат, прикрываясь именем якобы невинного регулятора сахарной промышленности. Я, вы и каждый из нас заплатил лишние копейки за фунт сахара, а из них, в конце концов, и собрались те миллионные барыши-дивиденды, которые фигурируют в годовых отчетах сахарных заводов. Владельцы паев этих заводов поделят между собою дивиденды в размере 15–30 % и потрут руки от удовольствия. Какое им дело до того, что потребитель ропщет и негодует; они получили барыши на законном основании и не хотят знать никакого ропота, никакого негодования. Каждый владелец завода, каждый крупный пайщик сахарного товарищества настоящего времени если еще не миллионер, то кандидат на будущего миллионера.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
В настоящее время в Москве рафинад официально держится цены 5 р. 60 к., 5 р. 75 к. за пуд, но, несомненно, эта цена понизится значительно. На то указывают побочные предложения вторых рук, готовые продать рафинад: в Перми Харитоненко — 5 р. 80 к. и в Челябинске Терещенко — 6 р. 05 к.
5 февр. (№ 12). С. 44.
V
В большинстве случаев с сырыми продуктами дела идут плохо, и цены понижаются не по дням, а по часам. Давно ли было то время, когда не знали, какую цену просить, например, за мытую шерсть, орду (джебагу) и продавали ее в Нижегородской ярмарке по 7 р. 20 к. за пуд.
А теперь те же продавцы орды, заплатив провоз до Москвы, не находят покупателей и за 6 р. 50 к. Еще так недавно все сорта дешевой шерсти — коровьей, стуловой, конины — покупались чуть не нарасхват, а теперь никто их не спрашивает, и продавцы не знают, что с ними делать. Покупатели точно канули в воду и не хотят платить цен с уступкою даже 20 %. В близкое еще время охотно платили цену за осеннюю шерсть Крымского района: белую — 8 р. 25 к., черную — 8 р. 75 к., серую — 7 р. 75 к., а в настоящую минуту не покупают и за 6 р. 50 к. Более или менее то же самое происходит и со всеми другими сортами шерсти. Дошло, наконец, до того, что южные овцеводы ходатайствуют о наложении более высокой пошлины на ввозимую тонкую шерсть, чтобы поднять хоть этим цену на внутренних рынках. И действительно, австралийская и капская шерсть и лучше весом, и лучше сортированная, чем наша южная, мало-помалу наполняет рынок и роняет цену местных русских продуктов. Недавно окончившаяся Харьковская ярмарка, так сказать, подтвердила и узаконила это настроение, которое раньше сего если не всеми сознавалось, то всеми смутно чувствовалось.
Продано на ярмарке разных сортов шерсти только около 30 % привоза. Вот табличка цен наиболее видных сортов шерсти и других сырых продуктов, проданных в Харьковской ярмарке.
Шерсть тонкая паровой мойки 26–28 р.
«плотовой «25–26 р.
«осенняя не разобр. 1/2 грязная 5,50-7 р.
щетина 27–35 р.
волос (косица) 16–21 р.
грива 6–8 р.
заяц-русак местный 0,21-0,22
воск 25 р. 50 к.-27 р.
кожи яловые сухие 8,50–10 р.
конина за штуку 3,50-4,50
Сало осталось все не продано. Требовали 5,35, а этой цены никто не платил.
Пушнина во всех сортах, собранная с местных районов всего Харьковского края, осталась непроданною. Покупателей было мало, цену предлагали низкую, так что продавцы волей-неволей предпочли оставить товар у себя и отправить его за свой счет в более центральные места сбыта — Варшаву, Лейпциг, Москву и пр.
В Москве дела с сырыми продуктами, как я выше упоминал, крайне вялые и плохи. Исключения очень немного, и говорить о них не стоит труда и времени. Прямой расчет брать всегда основанием для темы господствующее настроение, которое ярко окрашивает любое человеческое дело.
На сырые продукты целые фаланги продавцов, настойчиво предлагающих свои товары, и редко-редко появляется между ними покупатель, который в такие времена, как теперь, слишком хорошо знает себе цену.
Для наглядности приведу маленький перечень цен, не состоявшихся цен, а цен, назначаемых продавцами:
заяц сибирский за шт. 6–7 р.
косица пуд 23–25 р.
грива 7–8 р.
шерсть верблюжья 6 р. — 6 р. 50 к.
«орда мытая 6 р. 50 к. — 6 р. 75 к.
«осенняя заволжская 10 р. 50 к.
«осенняя черкасская 9 р. 50 к.
«рунная белая 10 р. 50 к.
сало топленое 5 р. 30 к.
масло коровье 8 р. 25 к.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
Большие толки возбуждает теперь договор, заключенный Россией с Германией. Там немцы, по ту сторону границы, всех промышленных классов радуются договору и не находят слов для выражения благодарности своему правительству. И только одни аграрии резко порицают этот договор и стараются всеми средствами помешать вступить ему в силу. У нас же совсем напротив. Все земледельцы и землевладельцы, эти наши русские аграрии, дающие такой, не поддающийся оценке важнейший тон русской жизни, стоят горою за договор, и только наши промышленники против него. Последним все кажется мало тех пошлин, которые ограждают их от заграничной конкуренции. Им нужен самый высокий строй пошлин, чтобы совсем прекратилась даже всякая попытка ввоза иностранных товаров. Отсюда их жалобы, заявления и ходатайства. Так, например, южные овцеводы всеми средствами стараются доказать, что если им не помогут более высокою, чем существующая, пошлиною, то они разорятся вконец и тем принесут громадный вред всей шерстяной фабричной промышленности и даже чуть ли не всему земледелию России. На страницах столичных газет описываются эти крайние выводы, из которых только и можно сделать одно заключение, что овцеводам должны быть принесены в жертву все насущные интересы нашего земледельца, несмотря на то, что промысел земледелия составляет самое главное и господствующее значение всей экономической жизни России. Овцеводы забывают, что привозная шерсть обложена пошлиною 2 р. золотом за один пуд шерсти и что только на уровне этой пошлины и возможно было при договоре с Германией добиться понижения их пошлины на наш хлеб — рожь и пшеницу — до 31/2 марки за 6 пудов веса.
11 февр. (№ 18). С. 70.
VI
Как велика и разнообразна промышленная деятельность нашей России. Молодая еще, не верная, далекая от действительности наша официальная статистика тем не менее дает поразительные цифры. Эти цифры далеко не верны, но они не верны только потому, что меньше действительных, но отнюдь не гадательны, не с ветру взятые цифры. В ошибках цифр повинно Центральное статистическое бюро: их дали сами промышленники — одни потому, что в силу традиций боятся возможности лишних налогов, а другие потому, что в силу иной традиции не желают давать огласки действительной величины своих дел, и лишь некоторые, немногие, преимущественно в крупной промышленности, дали верные сведения. Поэтому «ничтоже сумняшеся» можно брать официальные цифры как данные, прибавляя к ним до нисходящей линии годов от 20 до 100 %, и будешь всегда более или менее близок к истине, к тем данным, которые реальны и действительны.
Все цифры и сведения взяты мною из «Указателя фабрик и заводов Европейской России» Орлова и Будагова издания 1894 года, составленного по официальным данным департамента торговли и мануфактур.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
В 1865 году в Европейской России было зарегистрировано промышленных заведений, кроме горных, акцизного ведомства и мелких с годовым производством менее 1000 р.
Средняя производительность каждого промышленного заведения и средняя производительность на каждого рабочего выражается:
Средняя годовая заработная плата, считая год 288 дней, а день в 12 часов, на каждого рабочего определяется в 232 рубля.
По производствам она выражается так:
Главнейшие отрасли фабрично-заводской промышленности
VII
По значительности производства главные фабрики и заводы следующие:
1. Одесские сахарные заводы на 13600000 р.
2. С. Морозов и с-н на 1330200 р.
3. Кренгольмская мануфактура на 9715000 р.
4. Российско-американская резиновая м-ра на 9000000 р.
5. Юзовские рельсопрокатные заводы на 8983000 р.
6. Викул Морозов с с-ми на 8725000 р.
7. Брянский завод на 8485000 р.
8. П. Смирнов, водочный завод на 8050000 р.
9. Ярославская большая м-ра на 8000000 р.
10. Богородско-глуховская м-ра на 7259000 р.
11. Южно-русские заводы на 7200000 р.
12. Корюковский сахарный завод на 7095000 р.
13. Табачная ф-ка Богдановых на 6200000 р.
14. Киевский сахарный завод на 6125000 р.
15. Кенига на 6115000 р.
16. Тверская м-ра на 5877000 р.
17. Даниловская м-ра на 5801000 р.
18. А. Гюбнер на 5800000 р.
19. И. Харитоненко с с-м сах. завод на 5500000 р.
20. Московский сахарный завод на 5170000 р.
21. Бумагопрядильная Барановых на 5000000 р.
22. Прохоровская трехгорная м-ра на 5000000 р.
Процентное отношение рабочих мужчин, женщин и детей выражается так:
мужчин 73 %
женщин 24 %
мальчиков 2 %
девочек 1 %
Всего 100 %
Женщины получают заработную плату против мужчин половину, а малолетние — одну треть.
Техников, занимающихся на русских фабриках и заводах:
русских, получивших образование 929 ― 4,97 %
не получивших образование 16469 ― 88,13 %
иностранных, получивших образование 400 ― 2,14 %
не получивших образование 889 ― 4,76 %. Всего 100 %
Топлива в течение 1890 года на фабриках и заводах употреблено, считая: одна куб. сажень дров ― 100 пудам каменного угля ― 225 пудам торфа ― 60 пудам нефтяных остатков.
2948846 куб. саж. дров, а именно:
дров кубических сажен 1364980
угля каменного пудов 110359765
торфа пудов 40265745
нефтяных остатков пудов 18082123
Ошибки в вычислениях и несогласимые данные заметны даже в официальных выводах. Так, например, за 1890 г. показано, что средняя выработка товаров на каждого рабочего обходится 1713 р., между тем по делению годового производства — 902920000 р., на 716850 человек рабочих она оказывается только в 1253 р. (стран. III). Число рабочих за 1890 г. показано: стран. III — 716850 человек, а на странице X — 875764.
Ошибки же в количестве и ценности производства, зависящие от ложного показания самих владельцев промышленных заведений, являются иной раз поистине курьезными. Например, спичечная фабрика в Слободском г-жи Ворожцовой показала свое производство при 290 чел. рабочих только в 30 тыс. руб., или что будто бы каждый рабочий в течение года вырабатывал товаров на 103 р. 50 к., тогда как тот же рабочий в среднем выводе по спичечному производству получил только одной заработной платы 122 р. Выходит так, что будто бы бедный владелец фабрики приплачивает от себя каждому рабочему 18 р. 50 к. да отдает даром покупателям все фабричные материалы, все накладные расходы и весь свой труд. Смешно, конечно, все это, но в то же время и глубоко печально. Не на 30 тысяч рублей вырабатывает фабрика Ворожцовой товаров, а на цельных 150 тысяч рублей.
Другой пример. Катюшин С. В. (С. 7) показал выработку валяных сапог на 23 тысячи, К. Ф. Фомин — на 8 тысяч руб. Между тем в действительности первый вырабатывает на 150 тыс., а последний — на 50 тыс. руб. Если даже сведения эти давно собраны, когда производительность фабрик была меньше, то и тогда, т. е. 7–8 лет назад, они вырабатывали никак не меньше, как первый на 75 тысяч, а второй — на 80 тысяч рублей.
Попадаются примеры и иного рода. Кожевенный заводчик в Слободском М. И. Фефанов показал выделку кож в 50 тысяч штук на 460 тысяч рублей при 98 рабочих. Другими словами, что будто бы каждая кожа с его завода продавалась по 9 р. 20 к., и каждый рабочий выработал товаров в течение года на 4700 рублей. Но кто же не знает, что нет цены за юфтовой товар по 9 р. 20 к. за кожу, а есть цены, смотря по величине и качеству выделки, только в 5–6 р. Что подумать о таком преувеличении заводского производства?.. Одно только можно заметить, что подобные преувеличения попадаются у тех промышленников, которые имеют дело с поставкою товаров в казну.
Очень приходится сожалеть, что в таком систематическом обозрении, каков «Указатель фабрик и заводов», слишком часто фигурируют устарелые сведения, когда промышленное заведение давно уже изменило свою физиономию или перестало даже существовать. Кожевенного завода Васильковых давно уже следа нет, а он значится существующим; завод Сибирякова только один, а их показано два (С. 264), и, что удивительно, оба на одно и то же лицо, но с выработкою кож; на первом 20 тысяч, а на втором пять тысяч штук. Если бы принята была в этом «Указателе» строгая алфавитная система фамилий, как это часто практикуется теперь в частных изданиях, подобные недосмотры легко бросались бы в глаза и еще легче были бы своевременно устраняемы, не говоря уже о том, что такая система значительно удобнее для каждого, кто пользуется «указателем».
Затем нельзя не пожелать, чтобы введены были в программу собирание сведений о промышленных заведениях, сумма годовой заработной платы всех рабочих и годовая польза владельца фабрики или завода. Эти два существенных пункта почему-то теперь обходятся молчанием, а, имея их чрез фабричных инспекторов, куда было бы удобно и полезно разобраться в противоположных интересах хозяина и рабочих.
18 февр. (№ 25). С. 98.
VIII
Печальное положение писать о дурных признаках, но куда как печальнее писать о дурных фактах. Мир мечты и иллюзии, действительность, подкрашенная надеждою, были бы желательнее суровой практики, но ведь они-то чаще всего и увлекают нас за пределы возможного, куда запрещает заходить холодный расчет рассудка. Часто мы его не слушаем, и за это практика жизни платит нам суровыми уроками толчков, заявляя их в мире торговли потерями, несостоятельностями, кризисом. Давно ли, кажется, было время, когда мы ликовали, радуясь необычайному подъему торговли, и с каждым днем усиливали производство товаров. Казалось, этому благополучию и конца не будет. Мы, т. е. каждый из нас, будет ли то фабрикант или простой торговец, увеличивали производство и закупали вперед товары все в большем и большем количестве, не зная ни степени, ни умеренности. Фабрикант увеличивал ткацкие станы и набивные машины, заводчик усиливал производство, чайные торговцы давали заказы в Китай в пропорциях, от которых по невозможности их выполнения отступались даже комиссионеры. Продавали товары в кредит, постоянно повышая суммы и увеличивая сроки, благо банки легко принимали к учету векселя и давали деньги за малые проценты. Но ведь народный труд, народные сбережения растут туго, увеличиваются медленно. Их едва ли можно выразить ежегодно цифрами в размере даже 3–5 %. Они похожи на доходы земли, на которой народ живет, которую обрабатывает и от которой усваивает и прочность, и в то же время и медленный рост. В делах промышленности и торговли следовало бы принимать это во внимание и сообразоваться с такими данными, потому что главный потребитель всяких главных товаров народ, тот сын земли, от которой он только и черпает свои потребительные средства. Мы это забыли и, подстрекаемые барышами истекшего сезона, действуем наугад и на авось.
Мы засеяли свекловицею полей больше на 30 % и дали заказов в Китай больше предыдущего года:
байхового чая на 25 %
кирпичного чая — на 17 %
Результаты не замедлили показать с верностью часового механизма, как мы поступили неразумно и нерасчетливо. Реализация многих дел только еще в начале, а уже как надают цены — это известно каждому нашему обывателю. Сахарная промышленность, обставленная даже синдикатом, снабженная значительною монополиею, и то не может справиться с избытками продукта и понижает ему цену. Чайные торговцы, как всякие свободные от монополии люди, предоставленные закону конкуренции, чувствуют это давление во всю его величину и должны мириться с ним, как с неизбежным следствием своей непредусмотрительности. Я уже имел немало телеграмм об этих делах на ярмарке и могу достаточно верно судить о их убыточности.
То же самое происходит и с мануфактурою, играющею главную роль в промышленности как здесь, в Москве, так и у вас на ярмарке. Увеличенное в течение целого ряда лет, это производство выше потребностей и требования, оно начало сказываться своим перепроизводством не со вчерашнего дня и выразилось теперь уже дурным признаком болезни — прекращением платежей отдельных единиц. На этих днях остановили платежи:
казанские Ибрагимовы 700000
харьковские Трофименко-Дерягин 800000
нижегородский Потапаев 220000
московские: Басов 120000
Елисеев 80000
Бургарт 200000
И ведь это только начало дурных дел, начало падающей волны понижения торговли, начало реакции не в меру усиленной мануфактуры и торговли. Что же приходится ожидать от дальнейшего продолжения дел в этом направлении? Ответ напрашивается сам собою, и его каждый продиктует себе безошибочно. Мануфактуристы Москвы недавно собирались вновь на чайные заседания и будто бы постановили понизить цены на ситцы по 1/4 к. с аршина и в то же время не делать дальнейшего понижения до самой Пасхи. Но я продолжаю думать, что такие паллиативы не помогут делу, в котором стали нужны радикальные меры. Помочь пройти начинающемуся кризису возможно только одной мерою, одним кесарским сечением — уменьшением производства. Как больному необходима диета во время лечения, так и в настоящем положении нашей мануфактуры и торговли неизбежна эта диета — вольная или невольная, одинаково. Ничтожные сбавки в цене выработанного продукта, сбавки, сделанные, как говорится, «спустя лето в лес по малину», не помогут делу и не избавят от кризиса, медленно, но постоянно надвигавшегося, причинами которого были сами же производители. Ведь основной материал мануфактуры — хлопок — давно подешевел и дешевеет до сих пор настолько много, что фабриканты своими понижениями цен не дошли и до половины разницы в цене хлопка, какая была и какая существует теперь:
египетский желт. фули Г. 9 р. 50 к.
орлеанский Гуд мин. 9 р. 15 к.
азиатский из америк. семян 9 р.
ереванский 8 р. 50 к.
хивинский 8 р. 25 к.
бухарский 7 р.
харасанский 6 р. 60 к.
Официальное издание «Т-п. газета» от 9 февраля в осторожных выражениях сообщает, что разные соображения «дают основание думать, что цены на хлопок понизятся еще несколько и что, в общем, январь отмечается понижением цен на пунцовый и другие мануфактурные товары понижением цены на шерсть, миткали и ослаблением рынка с пряжею».
19 февр. (№ 26). С. 102.
IX
Я не буду повторяться и писать о розничной, фунтовой торговле чаем так же подробно, как в прошлом году. Желающие могут найти мои корреспонденции и перечитать их. Год времени ничуть не изменил ни сути, ни приемов этой торговли. Она по-прежнему идет неверною дорогою — путем мистификации потребителя и заводит главных деятелей крупных чайных фирм в область большого риска, который рано или поздно даст себя знать повальной болезнью — банкротством их покупателей. Поставлено это дело, по-видимому, так, чтобы стать самой крупной фирме лицом к лицу к потребителю. На деле же выходит совсем иное. Крупная фирма, вроде гг. Вогау и К˚, П. Боткина с-вья и др., не может сама продать дробного, развешенного чая потребителю; она вынуждена искать посредника, который не покупает чая иначе, как со скидкою 15–20 % с назначенной цены под бандерольным этикетом, и требует еще, как непременного условия, кредита на срок от 6 до 9 месяцев. Усиливаясь и конкурируя со старыми торговцами, приходится идти навстречу таким требованиям. Постепенно кредит начинает расти, сроки удлиняться, а верность кредита все уменьшаться и уменьшаться. Бывали за последнее время случаи, что посредник, купив в Москве развешенный чай в кредит со скидкою 15 %, продавал его в Москве же за деньги со скидкою 30 %. Годовые отчеты за последние годы большой фирмы «Бр. Поповы» подтверждают мое мнение как нельзя более. Дивиденды фирмы с трудом обозначались за 1892 г. в 7 %, а за 1893 — в 5 %. Введение бандероля на чай хотя покуда еще не обязательное, но, по-видимому, имело в виду дать потребителю продукт нормальный и за нормальную цену. Что, кажется, могло быть лучше этого? Но теоретическая мысль забыла вторую половину задачи, оставив ее на произвол одной стороны — чайного торговца, который и диктует ее так же произвольно, как и всякий другой, не имеющий бандероля. От этого-то и выходит, что крупная фирма, печатая цену рядом с бандеролью, вперед учитывает прямую скидку посреднику и косвенные максимальные расходы, как, например, неизбежность длинного кредита, риск его, стоимость укупорки и бандероля, содержание акцизного чиновника и проч. и проч., так что, в конце концов, чай доходит до потребителя в страшно дорогую цену. Примеси суррогатов чая тут нет, но ведь и в свободной торговле чая их не слышно и не видно. Большая строгость и усиленные наказания — лучшая гарантия от всякой подделки; она тем — главное — и ценна, и желательна, что не повышает безмерно цены продукта, за которую он доходит до потребителя. Если бы крупные фирмы, развешивающие чай под бандеролью, имели цель доставить потребителю цельный продукт и дешево, разве они делали бы замаскированную от потребителя скидку процентов посреднику? Напротив, чайные фирмы щеголяют укупоркою, красивым этикетом, жестяными коробками, вполне уверенные, что они этим привлекают покупателя. И нельзя отрицать, чтобы красивая внешность не играла заметной роли. Но ведь всякая лишняя трата денег, всякое украшение укупорки есть, прежде всего, повышение цены чая на всю сумму, в сущности, ненужной роскоши. Если фунтовая жестянка стоит 17 к. на средний чай, то это ровно 10 % лишнего налога.
Крупных фирм так немного, и они могли бы между собою условиться не делать этой скидки и не давать кредита за развешенный чай, что немало удешевило бы для потребителя цену чая. Само собою, на такие соглашения они не пойдут. Предлогов под видом причин всегда найдется довольно, и дело останется в прежнем положении.
Оптовая чайная торговля ведется между продавцом и покупателем, тонко знающими качество и цену продукта. Входить в нее дальше известных пределов правительству нет ни поводов, ни оснований. Розничная же, фунтовая торговля чаем имеет одною стороною темного, бедного, несведущего потребителя, и оградить его в возможной мере от лишних вожделений всех посредников куда было бы благое дело. Одно лишнее правительственное распоряжение не продавать со скидкою каких бы то ни было процентов с напечатанной цены чая, и потребитель до некоторой степени был бы огражден. Ведь правительство в прошлом году совершило же нечто подобное в сахарном деле и тоже в интересах потребителей. А сахар еще однородный продукт, в цене и качестве которого нет труда разобраться даже самому захолустному обывателю. Чай же продукт темный, и градация цен по его качеству для простолюдина совсем для оценки невозможное дело.
20 февр. (№ 27). С. 106.
1895 год
I
Я начну с того, что расскажу, в каком виде находится теперь мануфактурный рынок в Москве, предпослав ему маленький абрис денежного обращения. Прочитав это, пусть каждый и делает свои выводы по его личному усмотрению.
Государственный банк, замечая денежное стеснение, по-видимому, с готовностию идет навстречу нужде в деньгах, увеличивая кредиты по вексельной операции и выдавая ссуды под товары и предприятия, наименования которых только в первый раз встречаются в рубриках и объявлениях банка. Низкий учетный процент, несмотря на большие требования денег, проводимый долгое время без колебаний в ту или другую сторону, говорит нам лишний раз о том, что Государственным банком принята система устойчивости, система постоянной помощи, которая и проводится в жизнь неуклонно и твердо. Сравните цифры учета векселей и выдачи ссуд под процентные бумаги на 1 декабря 1893 и 1894 годов, и вы увидите ясно, как обстоит дело. Например,
1 декабря (млн. руб.)
1893 г. 1894 г.
Учтено векселей 144 190
Выдано ссуд под процентные бумаги 38 43
Товары 20 32
Спец. тек. счета 34 40
Итого 236 306
Разница равна семидесяти миллионам рублей.
Возьмите другую сторону того же баланса Государственного банка и то же число месяца рассматриваемых годов — его пассива.
1 декабря (млн. руб.)
1893 г. 1894 г.
Внесено в банк вкладов от частных лиц и учреждений
по простым текущим счетам 114 107
по срочным счетам 140 129
Итого 254 236
Разница равна 18 миллионам рублей.
Значит, Государственный банк на 1 декабря 1894 г. против того же числа предыдущего года выдал денег публике больше на 70 миллионов и принял от нее меньше на 18 миллионов.
Слагая же обе эти цифры, мы получим разницу в 88 миллионов рублей, находящихся в руках промышленников и торговцев, — больше, чем их было на 1 декабря 1893 года.
Десять частных банков*, месячные счета которых я имею под руками, говорят нам:
1 декабря (млн. руб.)
1893 г. 1894 г.
Учтено векселей 113 128
Выдано ссуд 100 122
Всего 213 250
Разница опять 37 миллионов рублей.
Как видите, то же самое явление повторяется и в частных банках, как оно господствует в государственном. Это явление было бы еще ярче и вразумительнее, если бы я мог располагать месячными счетами всех частных банков, и если бы они не держали учетный и ссудный процент на очень высоком уровне.
________________________
* Банки эти следующие: 1) Волжско-Камский, 2) Купеческий, 3) Торговый, 4) С.-Петерб. международный, 5) Внешней торговли, 6) Московский коммерческий, 7) Частный комиссионный, 8) Одесский учетный, 9) Харьковский торговый, 10) Киевский промышленный.
Разница учетного уровня против Государственного банка иногда доходит до 50 % повышения. В то время, когда Государственный банк держал норму 41/2 %, частные банки взимали 6, 61/2 и даже 7 %, а по ссудам доходили до 71/2 и 8 %.
Какая же причина, в самом деле, такому не совсем нормальному положению вещей? Куда деваются все эти капиталы, выданные из кредитных учреждений в гораздо большей степени, чем прежде? Мне кажется, первая, в глаз бросающаяся причина, кроется в том, что у каждого фабриканта, у каждого заводчика и любого промышленника стало оставаться на руках с каждым днем все большее и большее количество товаров, а отсюда и большее помещение капитала в недеятельном, инертном состоянии, которое и вынуждает делать усиленные поиски денег в операциях вексельного учета и залога процентных бумаг. Платежи по векселям, правда, покуда получаются исправно, но платежи по текущим товарным счетам затягиваются значительно. Является новая, вторая причина, опять требующая лишней затраты денег. Все это вместе взятое и дает наглядный пример начинающегося застоя, но он все-таки еще не объясняет нам, не открывает настоящей коренной причины, почему именно всеми чувствуется порой сознательно, а порой и бессознательно какой-то недостаток у одного сбыта товаров, у другого затяжки в расчетах, и всем одинаково неловко, все чем-то недовольны. Это еще не болезнь, но это то недомогание, которое предшествует болезни, если только не будут устранены самые факторы, вызывающие такое недомогание. Факторы эти, правда, мелки, одиночны, но они повсеместны и, собранные в одно русло, образуют собою такое неотрадное течение, которое, переходя из одной стадии в другую, выражается в конечном последствии — безденежье, где даже трудно и разгадать самую суть, самую причину причин.
Все мы знаем, что хлеб в этом году повсеместно так дешев, что живущее поколение едва помнит что-нибудь подобное. В какой-нибудь окраине России, например в Стерлитамаке, рожь продается по 15 к., в Осе — 18 к., в Тюмени — 23 к., в Самаре — 32 к. за пуд. Мыслимо ли, чтобы земледелец, продающий такою ценою хлеб, мог заработать на нем хоть что-нибудь? Низкая цена едва-едва окупает только аренду земли, стоимость семян и работу, но не дает избытка, на который он и мог бы покупать для себя и своей семьи какую-нибудь обновку.
Повинности, налоги, возврат былых ссуд стоят у земледельца на первом плане и с неотразимой силой требуют срочного исполнения. Все другие житейские потребности в такие времена откладываются как невозможные и невыполнимые. Он и его семья заняты только пропитанием, только хлебом насущным. Сложите в уме эти малые единицы всей России в один итог, и тогда вы перестанете удивляться некоторому безденежью, некоторому застою в делах промышленных. Все это было бы еще гораздо резче и скорее, если бы отчасти его не парализовала хотя меньшая, но тем не менее значительная по своей массе другая часть народа — не земледельцев, а батраков и рабочих на всех наших фабриках и заводах, рабочих во всех имениях: мещан, ремесленников, городской прислуги, словом, всех тех неземледельцев, промышляющих своим трудом, которые при урожае хлеба зачастую зарабатывают денег более, а расходуют на свое пропитание менее, а посему и являются с покупными средствами обновок больше, чем когда-либо. Но ведь один миллион фабричных рабочих и два-три миллиона остальных неземледельцев, находящихся сравнительно в лучшем положении, чем остальная стомиллионная масса населения, может только временно ослабить резкое движение в сторону прекращения покупок фабрикатов обрабатывающей промышленности, но отнюдь не может во многом изменить настоящего положения.
25 янв. (№ 1). С. З.
II
Чем крупнее промышленность, чем крупнее фабрики и заводы, тем раньше начинает сознаваться солидарность «своих интересов между их владельцами. Наша мануфактура давно заняла первое место в ряду других промышленностей и раньше других имела представительство и в лице столичных бирж, и в лице О-ва содействия русской промышленности и торговли, чтобы ходатайствовать о покровительстве промышленности, — термин, под который удобно укладывается понятие о покровительстве и фабриканту, и рабочим. На самом же деле покровительство промышленности переходит почти исключительно только фабрикантам и заводчикам, т. е., говоря проще, их выгодам, мало касаясь другого основного, но противоположного по своим интересам класса рабочих.
Если называть вещи прямо по их внутреннему смыслу, то следовало бы покровительство промышленности назвать прямо покровительством фабрикантам. Это было бы, по крайней мере, и правильно, и резонно. Иначе ведь не было еще никем доказано, что от повышения пошлины на какой-нибудь материал для фабриката увеличивалась бы в равной мере и заработная плата рабочим. Ничего этого, сколько я знаю, нигде и никогда не наблюдается.
Странно как-то, а между тем это правда, что мелкие и даже средние отрасли промышленности о покровительстве не ходатайствуют и только самые крупные о том заботятся. Получая покровительственную пошлину, они берут с потребителей барыши и на товар, как брали их прежде, и на новую часть пошлины, а иногда еще и на то и другое надбавку, если только устраняется этим конкуренция привозного товара. Они кладут потом эти барыши себе в карманы, оставляя своих рабочих подчиняться закону спроса и предложения.
Но тогда зачем же играть словами, говоря о промышленности, подразумевать совокупность всех факторов, ее составляющих, когда большая часть эксплуатируется в пользу только одних фабрикантов и заводчиков? Отчеты товариществ, которые стали печататься в последние годы в «Вестнике Министерства финансов», говорят ясно только одно, что большие фабрики и большие заводы постоянно получают и большие барыши, но в них вы нигде не найдете, сколько рабочих на этих фабриках и заводах и сколько этим рабочим уплачено в течение года заработной платы. Мне кажется, следовало бы обязать не только крупного, но каждого фабриканта и заводчика печатать годовые отчеты с точными цифрами не только о количестве рабочих, годовой заработной плате, но печатать также о количестве штрафов, о числе заболевающих, о количестве ежедневных рабочих часов и вообще обо всем, что поддается цифрам и статистике. Обязательность подобного отчета давала бы более верное представление о том, что такое известная промышленность и, быть может, предупредила бы некоторые случайные, но печальные эпизоды. О внутренних распорядках на фабриках и заводах публика знает очень немногое, а посему и судит о них оптимистически. «Ах, как хороша эта ткань!» — восклицает наивная барыня. «Ах, как величественны эти здания фабрики!» — вторит ей любитель архитектуры. «Ах, как удивительны самодействующие машины!» — говорит случайный посетитель фабрики, и пойдут далее рассуждать на эти темы, пока не заключат разговора ошеломляющим сообщением цифры барыша владельца фабрики. Никто из них не молвит слова: «А ну, как же выглядит масса рабочих, чем она питается, где она живет, без которой не могло бы и быть ни этих фабрик, ни этих машин и тканей, ни этого громадного барыша?». В понятии большинства публики рабочий — синоним пьяницы и грубияна, которому что ни плати, все равно он пропьет и промотает. По их логике, пожалуй, выходит, что чем меньше заработная плата, тем рабочему лучше. Ведь давно ли было время — я его помню хорошо, — когда в Сибири писались контракты между нанимателем и рабочим, в которых включался пункт, гласивший дословно так: «хозяин обязуется не наносить работнику тяжких побоев, могущих повредить его здоровью».
По смыслу этого пункта выходило, что хозяин не мог наносить побоев только тяжких и только таких, которые, будучи тяжкими, могли повредить здоровью, но он, безусловно, мог наносить побои легкие и даже тяжкие, но без вреда здоровью. Теперь времена изменились, и таких контрактов и не напишут, и к свидетельству не представят. Но ведь и теперь еще есть фабрики, которые помещают в условиях запродажи на срок товаров оговорку: «исключая того времени, когда могут возникнуть фабричные беспорядки».
Есть, правда, фабрики, где тяжелый вопрос о рабочих поставлен лучше, гуманнее. К числу их относятся фабрики гг. Малютина, В. Морозова с с-ми и некоторые др. На таких фабриках меньше всего делается для показной стороны дела и больше, чем где-либо, заботятся о своих рабочих, устраивая удобные казармы, больницы, родильные приюты и пр. Но ведь и эти фабрики в силу строя жизни и конкуренции между всеми остальными поставлены в необходимость не повышать значительно уровня рабочей платы и не затрачивать слишком много капитала на устройство филантропических учреждений.
27 янв. (№ 3). С. 11–12.
III
Покупающий мануфактуру мелкий потребитель всегда зависит от наличных денег в его кармане, и если он пуст, то сразу и прекращается всякая новая покупка. Ему не до того, чтобы покупать обновки, когда он хорошо знает, что для выручки одного рубля ему надобно продать четыре пуда хлеба, а этих рублей на все его надобности и повинности нужно так много, что, несмотря на отличный урожай прошлого лета, он вынужден продавать хлеба втрое больше, чем продавал прежде. Кредит ему доступен только по форме запродажи своего труда или ручного залога, что влечет за собою убытки, которые едва укладываются в 40–50 % годовых. И, конечно, к такому кредиту прибегают только в крайности, но отнюдь не для того, чтобы за занятые деньги покупать обновки.
В ином положении находится фабрикант. Фабрика его только тогда дает максимальные барыши, когда она идет полным ходом. В последние годы требование на мануфактуру почти постоянно шло впереди предложения, а посему старые фабрики расширялись, новые возникали вновь, и теперь они волей-неволей становятся, выражаясь современным термином, «на пороге перепроизводства». Нетрудно понять, что в такие времена у фабрикантов, придерживаясь их же характерного определения, «товар не проходит» и начинает наполнять их склады. От сего и является ослабление цен на суровые ситцы, которое и будет продолжаться до тех пор, покуда не изменится к лучшему живая покупная способность потребителя, или наступающая убыточность производства не заставит сократить или даже прекратить выработку товаров. Ничего этого последнего нет еще и в помине. Напротив, большие фабрики, наверное, дадут за прошлый год громадные барыши, но и для них наступающий год не сулит уже того «Эльдорадо», каким они много лет подряд пользовались. Сила вещей свое берет, и они вынуждены продавать теперь миткаля так: 10 кусков ― 585 арш., веса 80 фунт., шир. 16 вер. по 63/4 к., 10 кус. ― 600 арш., веса 78 ф., 15 в. по 61/4 к. в срок 9-12 месяцев.
Совсем в другом положении только одни прядильщики. У них продается миткальная пряжа так: основа 16 р. 50 к., уток 5 р. 50 к. за пуд в срок 6-12 месяцев.
Пряжа у всех прядильщиков давно вся продана по Пасху, а у некоторых даже по 1 октября. Прядильщики держат еще рынок в своей зависимости, ибо их немного, а строить вновь прядильную фабрику требуется не менее трех миллионов рублей капитала, не считая опытности и знания дела, что в совокупности не так-то легко найти, как может показаться с первого раза. Такие козыри в руках и позволяют прядильщикам диктовать свою цену или, иначе говоря, диктовать свою волю, которой, скрепя сердце, должны подчиняться все остальные фабриканты суровья. Нижеприводимые цифры позволяют нам ориентироваться в этом вопросе без затруднения. Стоимость пряжи — основы и утка — слагается так:
Всего же один пуд пряжи обходится прядильщику 13 р. 65 к., а продает он его по 16 р. 50 к. в срок 6-12 месяцев с записями вперед почти на три четверти годичного времени.
Не в пример в худшем положении находятся фабриканты миткаля и суровья. Они платят за пряжу (основу и уток) по 16 р. 50 к., тратят на выработку ткани 3 р. 50 к. — З р. 75 к. и продают готовый товар ситцевым фабрикантам по 21 р. 50 к. — 22 р. за пуд. Остается им пользы 1 р. — 1 р. 50 к. на пуд, что, как известно, едва выражается 6–8 % барыша, в который входит и риск кредита за покупателями, и время, потребное для выработки товара.
Фабриканты ситца и вообще всех так называемых набивных тканей находятся еще в менее выгодном положении, чем фабриканты-миткалыцики, потому что на них первых отражается малейший застой в делах деревни. Они непосредственно стоят лицом к лицу к тому торговцу-посреднику, который везет товар в захолустный город и даже в село, чтобы продать его в розницу, в руки самого потребителя. Поэтому малейшее изменение экономического положения потребителя раньше других дает о себе знать фабриканту ситца и только потом уже передается следующей категории — фабриканту-миткальщику. Но, получая раньше других сведения, ситцевый фабрикант не может скоро сократить выработки своей фабрики, потому что у него закуплен вперед миткаль, и он обязан срочно его принимать и до срока держать своих рабочих. Миткальщик, в свой черед, не может сократить выработку миткаля, потому что обязан принимать срочно закупленную пряжу. И только одни прядильщики при их больших барышах могут регулировать свое производство, усиливая покупку хлопка тогда, когда он дешев, как это было в ноябре и декабре прошлого года, или воздержаться от покупок и выждать, когда цена ему повышается.
Цены хлопка за последнее время такие:
IV
Со многими сырыми продуктами страны существует давно небывалый застой, о котором в больших рынках, вроде Москвы, знают все и каждый. Требований мало, продукты помещаются на хранение, а цены изо дня в день становятся все ниже и ниже. Давно ли покупали шерсть, мытую джебагу, по 7 р. 25 к., а теперь продавцы назначают по 6 р. 50 к., а покупатели не хотят предлагать и 6 р.? Шерсть рунная, мытая, белая еще недавно продавалась по 10 р. 50 к. — 11 р., а теперь нет охотников заплатить и 9 р. 50 к. Для краткости я приведу табличку сравнительных цен на разные сырые продукты и некоторые ремесленные изделия.
Только на днях совсем неожиданно состоялись крупные продажи сырых кож и косицы. При появлении сразу большого требования цена сейчас же поднялась и выросла. В Лебедянской ярмарке, одной из крупных, в здешней местности в два дня расхватали все яловое сырье, какое там было привезено. Цены состоялись такие.
Кожи в сухом виде: мелкие от 5 до 10 ф. кожа за пуд 15–15,50; средние от 12 до 14 ф. за пуд — 12–12,50.
Покупателями явились кожевенные заводчики, преимущественно из села Богородского. И это тем более удивительно, что те же заводчики осенью истекшего года закупили заграничного сырья около 50 т. кож дешевыми ценами. Некоторые из них даже сами ездили за такой покупкою в Гамбург.
Менее резкая, но тем не менее значительная новость отмечена тоже на этих днях. Это покупка гамбургскою фирмою Шварц у г. Стахеева сибирской косицы 10 т. пудов. Цена известна только приблизительная — 24 р. за пуд; действительную же цену держат в секрете. Другой товар, родственный косице, — грива, замялся и не находит покупателей даже по 7 р. 50 к.
С пером и пухом дела крайне плохи, и цены низкие. Интересную новинку в понижении цены составляет новый конкурент, едва ли сибирякам известный — Китайская империя. Не более 3–4 лет назад Германия впервые получила оттуда эти сырые продукты, и теперь уже 3–4 германские фирмы основали свои конторы в Шанхае и Ханькоу специально для покупки пера и пуху. Дела эти с каждым годом расширяются и принимают все большие размеры. Прошлой осенью сами китайцы присылали в Германию агента присмотреться на месте, где обрабатывается перо и пух, чтобы еще полнее удовлетворить немецким требованиям. Цена китайскому перу и пуху в сравнении с русским до сих пор была на 15–20 % дешевле.
30 янв. (№ 7). С. 26–27.
V
Не много хорошего могу вам сказать о торговле в Москве двумя товарами, всегда идущими под одною рубрикою, — это чай и сахар. Где один, там почти всегда и другой. Даже самые крупные из оптовых торговцев чаем, каковы А. Кузнецов и К˚, М. И. Грибушина н-ки, А. и Д. Расторгуевы, Вогау и К˚, все и каждый имеют на продажу вместе с чаем также и сахар, и лишь немногие торгуют одним чаем, но зато нет ни одного, исключая заводчиков-рафинеров, кто бы исключительно торговал одним рафинадом.
Чай, как вы знаете, подразделяется на байховый черный и цветочный, кирпичный черный обыкновенный, плиточный и зеленый. Первый распространен решительно по всей России, а второй только в известных районах, где он принят, и только плиточный составляет из этого правила исключение. Так, зеленый обыкновенный совсем не продается в Москве. Его граница, начиная с Восточной Сибири, только до Казани, редко до Н. Новогорода и потом вниз по Волге до Астрахани. Черный кирпичный по всему пути, начиная от Николаевска на Амуре и Кяхты на китайской границе, доходит до Казани, распространяясь широкою волною в обе стороны, тогда как обыкновенный сбывается преимущественно в Астрахани и лишь изредка и спорадически появляется там, где есть инородческое население. Черный кирпичный чай с каждым годом расширяет свое господство и потребление, потому что вкус его хорош, а цена дешевая (36–37 к. фунт). Обыкновенный же кирпичный хотя и дешевле еще черного, но груб, а посему и принят только в среде инородцев, но и там потребление его с каждым годом слабеет и уменьшается.
Что касается байхового чая, то он в Москве собирается под именем кяхтинского из западной провинции и ханькоуского из южной провинции Китая, но доставленный разными путями — чрез Одесскую и Иркутскую таможни, первый носить название «камыша», а второй — «кожи», краткий термин разной укупорки, что сразу определяет привоз его с востока или запада России. Кроме этих главных масс чая в последнее время в Москву начал поступать все в большем и большем количестве байховый чай цейлонский, а частию даже и явский. Как в былые времена розничные торговцы чая скрывали, что они продают чай кантонский, упрямо называя его китайским и даже кяхтинским, так теперь скрывают, что примешивают к китайскому 25 % цейлонского. Причина этому та, что публика еще мало привыкла и освоилась со вкусом последнего чая и упрямо требует китайского, хотя спокойно потребляет целую четверть цейлонского, нисколько того не подозревая. Цейлонский чай в одну цену с китайским, в особенности в низких сортах, но превосходит последний количеством настоя на целых 50 %. Вот эта-то его особенность и заставляет примешивать к китайскому, низкому сорту чая, ибо последний всегда по вкусу пуст, а по настою слаб. Цейлонский чай требуется в Москве преимущественно на цену только 1 р. 5 к. до 1 р. 25 к. за фунт.
В китайском чае нет сортов «ломаных листьев», «корешков листа» и прекрасных на вид цветочных чаев, что часто встречается в явском. В Китае все высевки, или отбросы чая смешаны с байховым, фигурируя в низких сортах под именем «месины», или идут в Хуасян как материал для всех сортов кирпичного. Чайный сезон только апрель-июнь.
Совсем иное на Цейлоне. Там круглый год собирается чай, потому что климат острова мягкий и ровный, без резких колебаний температуры в ту или другую сторону. В любой месяц года вы можете сделать заказ и получите его немедленно. У фабрикантов чая введены механические способы приготовления и сортировки, чего почти совсем нет в Китае, если не считать прессовальных фабрик русской колонии комиссионеров для выработки всех сортов кирпичного чая. Оттого-то между цейлонскими и явскими чаями вы имеете специальные сорта: «ломаные листья — половинки», «ломаные листья мелкие», «корешки листьев».
Нужно ли прибавлять, что на Цейлоне совсем не вырабатывается кирпичного чая, ибо этот чай потребляется только на восточной половине России, а пошлина наша на западной границе настолько высока, что не позволяет его ввоза, несмотря и на дешевую ставку морского фрахта.
Явский чай по своим качествам занимает середину между китайским и цейлонским. Точнее словами очень трудно определить характер вкуса, настоя и внешнего вида этого товара. Для желающих ознакомиться как с ним, так и с цейлонским я посылаю пробы с оптовыми ценами в Москве в редакцию «Ирбитского ярмарочного листка».
Продать чай в Москве за деньги стало делом редким, из ряда вон выходящим. Денежный покупатель зачастую предлагает только цену стоимости чая без всякой пользы. Низкие сорта идут 1,02-1,05 к., а есть партии, за которые возьмут охотно даже 1 р. за фунт. Продать в кредит, конечно, легче, ибо тогда цена несколько повышается, но и тут верные покупатели редко подымают денежную цену, а за время присчитывают лишь банковые 5–6 %. Зато остальные покупатели полны риска и сомнения. Не так давно один чайный торговец пригласил своих кредиторов на известную «чашку чаю», ставшую синонимом несостоятельности, и предложил им «соглашение»: получить с него за 430 тыс. кредита по «полтинке» с рассрочкою в 14 месяцев, а вторую половину скинуть. На повышенный тон разговора дебитор преподнес свой баланс, увидав который даже самые упрямые должны были принять предложение, лишь бы спасти хоть вторую половину своего рубля. Для наглядности я приведу здесь этот интересный баланс.
Когда кредиторы посмотрели на рубрику «счетов за иногородними покупателями», они только развели руками, и один за другим приняли предложенное «соглашение».
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
Я сообщаю о том, что есть в Москве теперь на чайном рынке, а что будет впереди, даже ближайшем, не беру на себя смелости предугадывать. Признаки, по которым иногда можно видеть это будущее настроение, в настоящее время еще слабы и одиночны; приведу их здесь. Так, например, есть проскользнувшее сведение, что в Китае куплен сразу весь остаток от сезона байхового чая, что в Лондоне рынок с чаем стал тверд, и что на Цейлоне цены чая повышаются. Но как все это отразится на Ирбитской ярмарке, это укажет сама ярмарка, т. е. как выработается там, на месте, из многих слагаемых равнодействующая линия количества привоза чая, величины и напряженности требования и других многих причин, часто даже непредвиденных и неожиданных.
1 февр. (№ 8). С. 31.
V*
Не лишним будет привести здесь последние, скомбинированные сведения из Китая о сезонах 1893–1894 гг. по заготовлению и назначению отправок всех сортов кирпичного чая. Но для того чтобы читателю легче было освоиться в китайском весе и деньгах по сравнению с русскими, я предпошлю маленькую табличку:
Вес 1 пикуль = 147 русским фунтам, 1 гин = 1,47;
Деньги 1 лан = 1 р. 37 к. кредитных.
Деньги обмениваются так, смотря по времени и курсу: в России кредитные рубли на фунты стерлингов. В Китае фунты стерлингов на серебро — ланы.
________________________
* Очевидно, допущена ошибка в нумерации писем. — Прим. сост.
Покупается 1000 фунтов стерлингов за 9300 р. кредитных и посылается в Китай. Там за эти 1000 фунтов стерлингов покупается 6800 китайских лан.
Куплено хуасяна
(высевок чая
)
с 1 мая по 1 декабря
Куплено всего менее в 1894 г. на 43000 пикулей.
Где чай заготовлен
В заключение циркуляра из Ханькоу от 1 декабря 1894 г. гг. Токмаков, Молотков и К° замечают:
1. Заказчики чая дали сначала в феврале и марте малые заказы, ссылаясь на угнетенное состояние рынка, почему русские чайные фабрики в Китае и покупали «хуасяна» мало, «платя за него дешевле прошлого года и выбирая лучшего качества», чем и вынудили китайцев оставлять его в сортах байхового чая.
2. Потом, в конце июля, заказчики вдруг прислали громадные заказы, вынудив их этим покупать «хуасян» усиленно, что и вызвало тотчас повышение цены, но было уже поздно, ибо «хуасяна» оказалось мало и заказы на 20–30 % были не исполнены.
3. Цены «хуасяна» были
в 1893 г. от 4 до 2 л. 60 ф.
в 1894-м — от 63/4 до 4 л. 50 ф.
4. Остаток «хуасяна» на 1 декабря:
в 1893 г. 54000 пикулей,
в 1894-м — 15000 пикулей.
5. Курс на Лондон: за 1000 фунтов стерлингов 6906 лан.
Является вопрос: как будет сосчитана стоимость кирпичного чая тем заказчикам, которые дали заказы и перевели в Китай деньги в феврале и марте, когда для них «хуасян» «куплен и лучше и дешевле», против тех заказчиков, которые давали заказы в июле, когда «хуасян» и выдорожал, и ухудшился? Гг. Токмаков, Молотков и К° в своем циркуляре на этих запоздавших заказчиков жалуются, не поступятся ли они в расценке счетов на чай, как указывает обиходная справедливость, т. е. поставят ли первым цены дешевле, а чай отправят лучше, или же подведут всех и каждого в одну линию — все это покажут отчеты по заказам. Но ведь и то надобно сказать, что как бы они ни сосчитали стоимость чая, заказчики поставлены силою вещей вне возможности какой бы то ни было апелляции.
Прилагаю список остатка байхового чая на 1 января в Московской таможне.
2 февр. (№ 9). С. 35.
VI
Что касается сахара, то цена ему с начала осени медленно, но постоянно слабела и теперь существует в Москве так:
рафинад Моск. т-ва 5 р. 65 к.
«Генер 5 р. 60 к.
«Даниловский 5 р. 60 к.
песок сахарный заводской 4 р. 75 к.
«для розницы 4 р. 85 к.
Сказать надобно, что в некоторых заводах качество рафинада улучшено и почти доведено до высоты качества московского завода. Фирмы — Харитоненко и Даниловский — ввели у себя привилегированный способ рафинировки и теперь быстро приближаются к типу рафинада заводов Корюковского и Московского т-ва.
Слабость сахарного рынка в настоящее время объясняется причинами, ни для кого не тайными. Во-первых, урожай свекловицы и выход из нее сахара-сырца был из ряда вон выходящий, так что сахарный синдикат насчитал для вывоза за границу цельных 8 миллионов пудов; а, во-вторых, сахарная спекуляция, игравшая перед тем громадную роль в подъеме цен на этот продукт, ныне затихла и почти прекратилась. Ей представилось другое поле, более обширное и более удобное, — спекуляция с процентами и дивидендными бумагами, куда она и перенесла свои главные силы. Вместо сахара в руках спекуляции стали играть большую роль товара — паи самих сахарных заводов. Положение могущественного сахарного синдиката стало таково, что он вынужден напоминать своим членам о вывозе сахара за границу, указывать сроки и неустойки, если кто-нибудь из них не исполнит таких требований.
Все эти обстоятельства и создали условия, в которых сахарному рынку приходится теперь переживать период медленного, но постоянного понижения цен. Когда остановится такое движение книзу, предугадать невозможно, но, я думаю, что оно не за горами и не сегодня-завтра сахарные короли подадут сигнал на повышение, и цена пойдет расти, а публике, чего мудреного, будет казаться все это естественным и заурядным. Теперь же покуда цена песка в Киеве для экспорта за границу 1 р. 45 к. Такая низкая и убыточная для заводчиков цена объясняется переполнением европейских рынков сахарным продуктом. Но ведь этим нечего смущаться и жалеть сахарных дел мастеров; они сумеют и нынче, как умели в прошлые годы, наверстать с избытком подобные недочеты со своего русского потребителя, что давно уже у них и взвешено, и предусмотрено. Члены синдиката твердо знают арифметику, а посему охотно берут на 8 миллионах пудов вывозимого за границу песка полтину — шесть гривен убытка, зато на 30 миллионах пудов, продаваемых в России, они с лихвою покроют громадным барышом, в 75 к. на пуд, взятые убытки и доставят затем чистого дивиденда пайщикам заводов в размере 10–15 %. На большинстве заводов песок обходится не дороже двух рублей, и они могли бы продавать его в России с пользою для себя 2 р. 25 к. без акциза и по 4 р. с акцизом, а между тем теперь нет цены дешевле 4 р. 50 к.
За счет русского потребителя пользуются англичане, итальянцы, испанцы, покупая у себя дома русский сахарный песок по 5–6 коп. за фунт, а мы, русские производители этого продукта, благодаря синдикату вынуждены платить 12 коп.
4 февр. (№ 11). С. 45–46.
VII
Приехавшие из Харьковской ярмарки сообщают, что торговля мануфактурою шла тихо, цены держались слабые, и денег на ярмарке было мало. Такое же сообщение гласит из Мензелинской ярмарки. В обеих ярмарках только одно кожевенное сырье составляет из этого отзыва исключение: торговля последним всюду хороша, и цены крепнут, и повышаются.
С выделанным товаром — юфтой, мостовьем, полувалом — дело покуда не подвигается вперед так же быстро, как с сырьем. Но и здесь заметна приостановка предложения продавцов, и я полагаю, что очень близок период устойчивого повышения цен, которые и будут крепко держаться достигнутой степени, пока не перейдут к дальнейшему повышению.
Одни конины выросли ценою до небывалого размера: требование на них громадное. Трудно верить, а между тем это фактически верно, что выделанную конину Кузнецких заводов продают в Москве по 6 р. 20 к. за штуку, или 27 р. за пуд. Такая продажа состоялась на днях, и покупателем был не кто иной, как солидная фирма «Е. Орлова с-вья».
Зато тяжелое положение с шерстью изо дня на день становится хуже и труднее. Не дальше, как вчера, мне продали заволжскую белую лучшую по 9 р. 10 к, черскую вместе с белым поярком — 8 р. 45 к. Этого мало, мне предложено из Германии коровьей шерсти:
4500 п. белой по 7 р. 50 к.
2500 п. серой по 3 р. 45 к.
2000 п. «по 3 р.50 к.
Судя по образцам, шерсть высокого качества и промывки. Сколько я помню, в течение четверти века Германия всегда была только покупателем русской коровьей шерсти. Еще не больше с чем-нибудь года она платила за нее цены русским продавцам: за белую — 9 р. 50 к., а за остальные сорта — 5 рублей. Теперь же оказывается, что Германия сама выступает продавцом шерсти в Россию!
С мытой джебагой всю осень не было никакого движения, а на сих днях выразилось продажею партии г. Ботова ценою в Москве 5 р. 80 к. Покупатели — фирма «Е. Орлова с-вья». Эта же фирма купила другую партию московской рунной грязной шерсти по 3 р. 55 к.
Сало баранье чуть не вчера продавали еще по 4 р. 30 к. за деньги и 4 р. 40 к. в срок 4 месяца, а сегодня такими ценами только продавцы, и нет совсем покупателей. Огласилось, что петербургская фирма Миллер купила американского сала с доставкою в Петербургский порт 300 тыс. пудов по 4 рубля.
Мне кажется также, что сибирякам мало известны рыночные, розничные цены последнего времени, в Германии на продукты: мясо и масло коровье. Там они продаются так: мясо за 1/2 кило 80 пфенигов, или за 1 русский фунт 28 к., масло 1/2 кило — 1 марка за фунт, или 36 к.
Продукты местные, качества высокого. Считать их можно, что они превышают продукты русские никак не меньше: мясо на 15 %, масло на 10 %.
Цены эти в Берлине, Франкфурте-на-Майне и Гамбурге.
Угнетенное состояние дел с мануфактурою в Москве дает себя знать все сильнее и сильнее. На привозной хлопок прибавили пошлину 70 к. золотом с пуда, что равняется 1,05 кредитных, а между тем цена на него, поколебавшись немного, установилась та же самая, какая была и до прибавки пошлины. Миткаль 10 дней назад двухпудный продавали 63/4 к., а сегодня готовы уступить по 61/2 к.
В какие отношения станет требование и предложение мануфактуры в текущей Ирбитской ярмарке, я не знаю, но, судя по имеющимся у меня сведениям из Сибири, трудно ожидать хорошей развязки. Горячо желаю ошибиться в моих предположениях.
5 февр. (№ 12). С. 51–52.
VIII
Процветает теперь спекуляция во всевозможных видах и положениях. Спекулируют процентными бумагами, акциями банков железных дорог, паями товариществ, одним словом, спекулируют всякой бумагой с неопределенным дивидендом, как никогда не бывало и не случалось. Спекуляция приняла у нас размеры неслыханные и пустила в ход приемы еще невиданные. Пошли в гору паи и акции не только частных банков, страховых обществ, железных дорог, крупных промышленных предприятий, но даже таких промышленных учреждений, о которых прежде знали мало, и акции которых покойно хранились в портфелях самих учредителей предприятия. Теперь совсем стало другое дело, совсем иным духом повеяло. Задумывается какое-нибудь новое предприятие, и прежде, чем написан самый устав, начинается уже вербовка покупателей паев с премией к их номинальной стоимости. Практика прошедшего года избаловала многих подобными удачами. Цены паям и акциям росли, как говорится, не по дням, а по часам, и потому охотников покупать ценности проектируемых еще учреждений всегда находится довольно, а котировка «кулисы» как бы узаконяла фиктивное дело. Это значит, что официальная биржа такие ценности не признает, в бюллетенях их не помещает, но спекулянты вне биржи и на бирже производят ими сделки, как они производят сделки там же и на все другие законные бумаги. Человек 50-100 такой профессии, всегда юрких, первых, скученных в одной группе, ажитирующих, быстро сыплющих словами цифры, громко выкрикивающих название бумаг, и называются «кулисою». Покупая или продавая бумагу, они не говорят ее полного названия, не назначают полной цены. У них свои термины, своя арифметика: «Рыбинка 9, международный 25, Киевские 27». В переводе это значит, что они продают или покупают: акции Рыбинско-Бологодской железной дороги по 139, Московского международного банка — по 525, Киево-Воронежской железной дороги — по 427.
Каждый, кто бывает постоянно на бирже, знает этот эзоповский язык, и никогда от такой неясности не возникает ни споров, ни пререканий. Жизнь подобных людей, составляющих «кулису», по своей растлевающей профессии ужасна. Они утром, до биржи, толкаются по всем банкирским конторам, желая узнать и разведать что-нибудь новое, для других неизвестное, чтобы на этом основать план целого дня: что сегодня покупать, что продавать. На бирже во время собрания они ловят на лету всякий слух, разносят его во все концы биржи, прикрашивая по силе своей фантазии, если он им выгоден; покупают или продают и выходят из биржи по заднему крыльцу в другую сутолоку, в настоящую толпу кулисы, в которой и проводят остальную часть дня в каком-нибудь грязном трактире. Так и проходит их время изо дня в день, сегодня как вчера, всегда в страхе и волнении. Член кулисы мало-помалу поступается своими правилами, если они у него были, считает дозволенным то, что, может быть, он еще недавно порицал, и доходит до того, что забывает, как вчера хвалил прочность известного учреждения, а сегодня выставляет его никуда не годным и погибающим. Такие люди иногда наживают крупные деньги и отходят прочь, но это такие редкие исключения, что, пожалуй, нет основания принимать их в расчет, характеризуя целую клику. Обыкновенно же среда ажиотажа, пагубная среда кулисы, втягивает в себя, как болото, каждого неосторожного, и записной спекулянт часто сегодня богат, ворочает сотнями тысяч, а там, глядишь, в одно время и нет у него ничего, а сам он опять бегает биржевым зайцем. Основы его нравственного облика расшатаны, здоровье надломлено и весь он, как человек, становится негоден к другому, более правильному труду и делу.
Весь прошлый год процентные бумаги поднимались, и спекулянты наживали деньги. У них появились ликующие физиономии, самоуверенные речи. Они считают себя умнее других людей. Но не сегодня-завтра появится реакция, наступит крах, и полетят кувырком их дутые капиталы.
Нравы бумажной биржи не знают деликатности и еще менее знают, что такое нравственность, справедливость, хотя и негодуют искренне, если какой-нибудь из среды биржевых дельцов откажется принять купленную бумагу. Резкое, непечатное слово бросится продавцом в лицо такого человека, но как-то скоро потом и забывается. Чрез короткий промежуток времени человек «с эпитетом» снова среди биржи и кулисы и делает опять знакомое дело как ни в чем не бывало. Я не знаю, какие устои кроются в глубине их совести, руководящей их действиями, но я вижу, что у них нет того, что понимается в среде русского народа сердцем. Весь ум, вся энергия их направлены только на то, чтобы наживать деньги без излишней щепетильности к средствам, какими она достигается. Задумает ли сильный человек повысить цену известной бумаги, он не справляется о том, у кого она будет в руках в то время, когда цена ей вздута, и последний потерпит убыток. Какое ему до этого дело? На то и щука в море, чтобы карась не дремал. Но ведь он отлично и вперед знает, что совершает некоторую мистификацию, нечто фальшивое, показывая всем притворное убеждение, что вздуваемая им бумага прочна, и что цена ей будто бы рассчитана по ее доходности ниже той, какая должна быть в ближайшем будущем. Он уверяет даже, что у него на руках этой бумаги огромное количество листов, и что он ни за что продавать их не будет. Шум поднят, цена растет, публика увлекается, а он в это время успевает продать все, что у него находилось на руках. Когда такая операция совершена и бумага в силу реакции в цене падает, сильный человек даже улыбается от удовольствия, какую он сделал ловкую штуку. Ему и в голову не приходит, что он совершил что-то такое, законами, правда, прямо не караемое, но нравственностью не хвалимое. К сильному всегда тянет слабого, и слабый просит сильного купить ему бумагу. Тот соглашается за куртажное вознаграждение и покупает бумагу в одну и ту же биржу разными ценами, то ставит в счет заказчика ту, которая всех выше. Это считается принятым, официальная котировка цен его оправдывает, и он даже не подумает, что совершил некрасивое дело. Внешне он прав: такая цена на момент в бирже была. А чего же больше и можно от него спрашивать?
Да, не даром же на фронтоне биржевого здания красуется классическое олицетворение коварства и обмана!
8 февр. (№ 15). С. 66.
IX
Принято думать, что спекуляцию с процентными бумагами ничем нельзя задержать, ничем нельзя поставить в более тесные рамки, чем она занимает теперь. Спекуляция, говорится, должна нести сама на себе свое наказание, подвергаясь риску краха и разорения. Такой приговор был бы логичен и справедлив, если бы к спекуляции не примыкали люди случайные, если бы ее влияние не играло никакой роли в других сферах, ничего общего с нею не имеющих. О! Тогда нечего было бы и рассуждать. Пусть шла бы она торною дорогою к концу — краху, и конец делу. Но в том-то и весь вопрос, что спекулянты не могут разоряться сами по себе одни, не увлекая с собою других, а это последнее обстоятельство и заставляет меня поговорить о возможности обуздания спекуляции, о возможности средств, которые не будут тяжелыми всем торговым людям биржи, кроме самих спекулянтов.
Разберем же для ясности дела на каком-нибудь примере, в чем заключается суть дела, чтобы наглядно показать существенные стороны предмета.
Покупает спекулянт, положим, 500 акций Рыбинской железной дороги ценою 140 рублей на 70000 рублей, имея своих денег только на разницу против обыкновенной цены для приема в залог — 14000 рублей. У него имеется в банке специальный текущий счет под названием «обеспеченный процентными бумагами». Вот он на этот счет в банке и вносит свои 14000 руб., а банк принимает акции, выплачивая продавцу бумаг всю сумму — 70000 рублей — сполна. За клиентом банк считает долг в 56000 р. и учитывает ежедневные проценты в размере 61/2 — 7 % годовых. Чрез несколько дней спекулянт эти акции продает по 142 р. и дает приказ банку сдать их покупателю и получить деньги. Таким образом, вся операция купли-продажи проходит в течение 5-10 дней, и результат получается такой:
[image]
Если бы банк не выдавал клиенту денег под залог бумаг из ежедневного учета процентов, он не мог бы покупать 500 акций, а купил бы на свои деньги только 100 штук. Таким образом, банк как бы косвенно, а на самом деле существенно поддерживает спекуляцию, выдавая легко и свободно деньги по этой операции. Совсем иное могло быть, если бы банкам и банкирам разрешено было выдавать под процентные бумаги только ссуды и никак не менее, как на три месяца срока. Тогда сами кредитные учреждения и те же банкиры не рискнули бы выдавать денег 80 и более процентов биржевой стоимости бумаг, а спекулянту не было бы расчета закладывать бумагу на целые месяцы, платить за длинный срок процент, когда она ему нужна ежедневно. Те же рыбинские акции потеряли бы для него всю прелесть игры, и он прежде, нежели купить их, составил бы в уме своем предварительный расчет, который вышел бы таков:
[image]
Смекнув дело и приняв во внимание период времени 90 дней, в которые, бог знает, сколько может случиться перемен с ценами процентных бумаг, любой спекулянт отказался бы делать покупку, ибо даже при равных шансах барыша и убытка пришлось бы выиграть 200, и потерять 2800 рублей.
Таким образом, простым распоряжением финансового ведомства запретить банкам и банкирам открывать специальные текущие счета, обеспеченные процентными бумагами, сразу была бы подорвана сила, дающая возможность вести спекуляцию в размерах и приемах настоящего времени. Ей сразу были бы обрублены крылья, и она заняла бы свое скромное место, не мешая промышленности и не производя таких пертурбаций, о последствиях которых страшно даже и подумать. Биржевые хроникеры газет, зачастую сами заинтересованные в делах спекуляции, никогда не говорят в своих обозрениях о сути дела, не разбирают причин, порождающих то или другое направление спекулятивной биржи. Они сообщают только конечное, совершившееся без анализа, почему и как оно могло совершиться. Для них важны только слова и термины: «повышение», «реализация», «ультима», цифры цен да редко сравнительные цены сегодняшней биржи против цен вчерашней, и разве только для красного словца блеснет иногда тирада вроде следующей: «фаворитами кулисы определились акции Русского для внешней торговли, Московского учетного банка и Северного страхового общества».
12 февр. (№ 19). С. 82–83.
X
Говорят, что некоторые лица, торгующие на ярмарке, моими корреспонденциями недовольны. То же приходится сказать и о Москве. Я сам иногда подмечаю недовольную мину знакомого лица, когда приходится коснуться известного дела и положения. Но что же следует из этого? Ведь не могу же я заставить себя сказать, что товар такой-то дорог, когда он на самом деле дешев, или товара такого-то мало, цена ему высокая, когда его много и он дешев. Насколько в данном положении возможно, я отрешаюсь односторонности, не желая ни обижать, ни оскорблять кого бы то ни было. Но как быть с тем, когда фабрикант заготовил изделий выше потребности, оптовый торговец накупил для ярмарки товаров больше, чем нужно, и оба желают, чтобы публика думала, что товаров у них мало, и торопилась своими закупками? Скажите же мне и укажите способ, каким путем сказать правду, не обижая затаенной мысли первых и наивности последних? Другое дело, если бы я намеренно проводил неверные тенденции, т. е. служил бы интересам какой-нибудь одной стороны без всякого отношения к другой. Я же большую часть моих сведений посвящаю тем лицам, которые приехали на ярмарку из Сибири и не вполне знакомы в данный момент с состоянием московского рынка. Живя здесь и вращаясь в деловой среде, я знаю кое-что из первых рук и не могу сообщать неверных сведений, хотя бы это и не нравилось отдельным лицам. Если случится при этом невольная ошибка, как-нибудь чьи-либо интересы задевающая, я ничего не имею против поправки и возражений, которые, надеюсь, редакция «Ир. яр. лист.» не затруднится поместить в своем издании.
14 февр. (№ 21). С. 89.
XI
Как часто мы, русские, много думаем о себе и позволяем пренебрежительно отзываться обо всем, что не наше, выражая это поговорками от знаменитого «шапками закидаем» до высокомерного «что русскому здорово, то немцу смерть». А знаем ли мы, как живет немец у себя дома, тот народный «Михель», над которым сами немцы трунят и подсмеиваются, как мы труним над сиволапым мужиком?
Я думаю, что мы совсем не знаем даже простой экономической народной жизни, не говоря уже о нравственной и умственной, ни немца, ни француза, ни вообще какого-нибудь европейца, иначе не сложили бы пренебрежительных пословиц и не смаковали бы их при всяком случае кстати и некстати. Какие наши представления ну хотя бы о среднем типе немецкого крестьянина, живущего в деревне и обрабатывающего своими руками землю, о среднем типе городского ремесленника, рабочего поденщика, извозчика? Совершенно превратные и гораздо ниже действительности. Если бы нашего деревенского мужика перенести в немецкую деревню, а нашего хозяина ремесленного заведения перенести в такое же немецкое заведение в Германии и показать обоим воочию, как живет и работает, чем питается немецкий собрат, какое занимает помещение, я уверен, они не подумали бы тогда находить даже символической правды в наших пословицах, осмеивающих все немецкое.
В подобных случаях лучше всяких слов поясняют дело общие цифры, собирать и систематизировать которые немцы такие искусные люди. К ним, т. е. этим цифрам, мы и перейдем, предварительно заметив только, что народонаселение Германии почти равно одной трети против народонаселения России и что немецкие деньги и вес равны: 1 марка ― 45 копейкам, 1 центнер ― 3 пудам 2 фунтам, 1 тонна ― 62 пудам.
[image]
Пчел: в Пруссии 1255855 ульев,
в Баварии 272349 «
в Вюртемберге 116195 «
в Бадене 78284 улья.
(Сведения из «Вестника Министерства финансов». 1894 г. № 9).
Если внимательно всмотреться в вышеприведенные цифры и приложить сравнительные выводы к России, как же мы окажемся бедны экономически против немцев, как мало мы имеем в деревне лошадей, коров, свиней и проч. — этого капитального признака народного благосостояния! Чем и как питается наш народ? В каких избах он живет? Это даже и сравнивать невозможно, так оно стоит невысоко против немецкого. Немцы не только сосчитали, сколько у них голов разного скота, в каком они возрасте, но они умели понять, что важно знать и живой вес убойных животных, чем, главным образом, определяется рыночная цена, и со свойственной им пунктуальностию сделали и эту сложную операцию. Посему-то статистические таблицы немцев всегда полны смысла и значения.
15 февр. (№ 22). С. 92–93.
XII
От фабрики и завода, на которых живут и работают сотни тысяч человек рабочих, недалек переход к больному месту, которое разумеется в России под именем кабака. Кто из русских людей не знает и не порицает этой печальной стороны народной жизни, которая приносит ему вред, равного которому нет во всей экономической и нравственной жизни?
Разоренная семья, холодная, покривившаяся изба, расстроенное здоровье и преждевременная смерть — вот результаты пьянствующего человека. Полмиллиарда рублей, пропиваемых русским народом в кабаке и трактире, и на полмиллиарда прогульных рабочих дней, не считая расстраиваемого здоровья и наследственно передаваемого алкоголизма, скажите, какое бедствие можно сравнить с этими колоссальными цифрами? Призыв к воздержанию, учреждение обществ трезвости — бесспорно, хорошие меры, но они, как всякая внешняя помощь, суть только паллиативы и как таковые не могут существенно изменить пьянства, не могут уничтожить привычки и страсти народной, укоренившейся в длинный период нужды и лишений. Как трудно вести борьбу с кабаком, борьбу длинную, упорную, которая кончилась-таки победою кабака, я расскажу в моих многолетних приключениях.
Я уроженец из среды крестьян деревни Кулаковой Тюменского уезда. Удаляясь из нее и нажив материальные средства, я думал закрыть в этой деревне кабак и открыть школу. Я начал с того, что предложил кулаковцам получать от меня по 100 рублей в год с тем, чтобы не было в их деревне кабака, купить у них здание, где он помещался, перестроить его для школьного помещения и принять на себя все расходы по содержанию школы. Соглашение состоялось, и я в наивности моей думал, что совершил уже победу. Скоро, однако ж, мне пришлось узнать, что в деревне явились недовольные, и это выразилось тем, что на третий год с меня потребовали вместо ста двести рублей. Я согласился и на это. Прошло некоторое время, как в соседней, рядом расположенной деревеньке Гусельниковой, никогда прежде не видавшей у себя кабака, вдруг открывается кабак, заплативший за это право 100 рублей денег и несколько ведер водки. Кулаковцы, взявшие с меня 200 рублей за свое воздержание, начали усердно посещать соседний кабак, а потом нашли, что вообще мои условия для них стали делом неподходящим. Явились мироеды, соблазненные кабатчиком, которые открыто стали на сторону кабака. Пришлось прибегнуть к новому средству. Я предложил обоим сельским обществам открыть кабак в следующем году на мое имя и средства, а весь барыш по истечении года отдавать им, но с тем, чтобы вино продавать только в узаконенные часы, кредита не делать и ручных закладов не принимать. Общества согласились, и кабак существовал на этих условиях, кажется, два года. Барыша-пользы приходилось ежегодно около 400 рублей. В это время явились кабатчики, которые предложили кулаковцам открыть вместо одного два кабака с платою по 350 рублей за каждый и с неизбежным количеством нескольких ведер даровой водки. На меня стали говорить, что я лишаю казну доходов от продажи лишнего патента и, сокращая потребление вина, наношу ей ущерб в потере акциза. Все это огорчало меня сильно и надоело страшно. Я отступился и прекратил борьбу с кабаком, который и расцвел вместо одного в трех экземплярах. Пьянство началось повальное, и деревни в два-три года из зажиточных стали бедными, из сравнительно нравственных превратились в буйных, с уголовными преступлениями самого тяжкого характера.
Подошли неурожайные годы и стоны бедных жен и матерей снова заставили меня сделать попытку уничтожить кабак. Я предложил обеим деревням: Кулаковой 200 рублей, Гусельниковой 100 рублей и отдельную помощь хлебом и деньгами. Предложение было принято, и соглашение состоялось, но на второй же год во множестве появились тайные места продажи вина, и пьянство опять возвратилось снова. Я в бессилии опустил руки и сказал себе с горечью: «Кабак меня победил!».
Из этого краткого остова рассказа пусть читатель дорисует сам полную картину тех мелких хлопот и тревог, которые тянулись для меня на протяжении целых двадцати лет и окончились полным моим поражением. А ведь я мог же, по-видимому, считать себя вправе на победу, жертвуя своими средствами, временем и имея на своей стороне всех хороших людей этой деревни? Опыт с наглядностью очевидного факта показал мне, как непосильна борьба с этим злом для воли и усилия не только одного человека, но целой половины самого сельского общества и всей массы женского населения. Достаточно было второй половине мужского населения иметь некоторую слабость выпить даровую чарку водки, и вот нахальные злые мироеды направляли дело так, что кабак торжествовал победу. Мыслимо ли сделать что-нибудь существенное, возможно ли воспитать целое поколение, чтобы ему в плоть и в кровь всосалось убеждение в роковом вреде пьянства, усилиями только частных лиц и обществ трезвости без властной руки правительственной опеки? Я думаю, основываясь на моем опыте, что это невозможно.
18 февр. (№ 25). С. 104.
XIII
Люблю я статистику. В ней господствует цифра, а ее, как известно, ни в какую сторону ни погнешь, ни растянешь. Она стоит твердо на своем месте, и никакими словами нельзя сделать два или четыре, если она показывает три. Слова «хороший», «дурной» каждый понимает по-своему, и эти, по-видимому, категорические выражения всегда имеют известную скалу повышения и понижения. Сказать «мешок муки», «краюха хлеба» совсем не то, что сказать один пуд муки, два фунта хлеба. В Европе давно поняли значение цифры и там стараются всякие, даже сложные явления жизни сводить к неподкупному выражению таблиц. Иногда целый трактат изложения не дает вам точного определения предмета, а какие-нибудь два-три столбца цифр уясняют дело с поразительной легкостию и полнотою.
«Время — деньги», говорят англичане и, верные такому девизу, говорят мало, а делают много. Нам остается только последовать такому правилу и перейти от общих определений прямо к цифрам, которые, как эссенция, содержат в малом объеме большое содержание. Итак, начнем с Америки, перейдем в Европу и закончим Россией, черпая большею частию готовые данные из официального органа — «Вестника Министерства финансов», к которому никто уже не может заявить своих претензий, как иногда заявляют их мне на мои личные сообщения.
I. Америка
(Соединенные Штаты).
Всего частного капитала за 1893 год насчитано: 65000000000 долларов, равных 130 миллиардам кредитных рублей.
Из этого капитала:
[image]
Ипотечный долг равен 7100 миллионам долларов.
Миллионеры: в Нью-Йорке на 2608000 жителей 2371 человек.
Ценз всех богатств
Недвижимая и поземельная собственность 39500 млн.
Скот 2700 млн.
Рудники, каменоломни 1291 млн.
Золото и серебро 158 млн.
Железные дороги, трамваи 8685 млн.
Заводские материалы и обработанные продукты 3058 млн.
Телеграфы, телефоны, каналы и судов. мастер. 701 млн.
Различные ценности 7893 млн.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
Всего 65037000000 млн.
Число заводов
Число овец
Мера, вес и доллар:
1 акр = 37/100 десятины,
1 фунт = 1 фунту 10 золотникам,
1 доллар = 2 кредитным рублям.
Вестн. М. ф.
1894. № 6.
Русск. вед.
1894. № 87, 100.
II. Европа
Англия
Разделение населения по профессиям:
На государственной службе и в свободных профессиях 6,15 %
Занимающихся торговлею и перевозкою 12,74 %
Земледельцев и рыболовов 19,34 %
Промышленников 54,78 %
Неопределенных занятий 5,55 %
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
Всего 98,56 %
Сельских рабочих было:
в 1871 году 1261360 человек
в 1881 «1181040 меньше на 61/4 %
в 1891 «1081570 8,3 %
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
всего 14,55 %.
Сельских рабочих уменьшилось:
Мужчин на 12 %,
Подростков малолетн. на 31,6 %,
Женщин на 52,5 %.
Площадь обрабатываемой земли уменьшилась:
с 13977662 акров на 12903585, или на 7,7 %.
Акционерные общества
[image]
Русск. вед. 1894. № 207.
Франция
½ Франции живет земледелием
¼ «промышленностию
4/100 «свободными профессиями
6/100 «рентою
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
9176000 — сами возделывают свою землю
1130000 — фабрик и заводов
6039000 — мелкою промышленностию
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
789000 — оптовые торговцы, банкиры, комиссионеры
1895000 — лавочники
1184000 — кабатчики, кофейни, рестораны
800000 — ж. дороги, флот, транспорт
805000 — чиновники
112000 — духовные
115000 — религиозные общины
156000 — юридические профессии
130000 — медицина
111000 — педагоги
112000 — артисты
23000 — ученые и публицисты
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
1849000 — собственников, рентьеров
272000 — пенсионеров
Русск. вед. 1894. № 80.
Германия
Привоз и вывоз товаров
Ипотечный долг за 1890 год составлял 3005017063 марки.
Подоходный налог
за 1893/1894 гг. составлял в Пруссии:
на 2479778 плательщиков 123190131 марка,
21670431 свободных от налога, имевших доход менее 900 марок.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
1 тонна = 62 пудам,
1 марка = 45 копейкам кредитных.
Вестн. М. ф. 1894. № 2.
20 февр. (№ 27). С. 112–113.
XIV
Продолжаю свою статистику, начатую в прошлом, XIII, письме. Россия
Долгосрочные кредиты
Под земельную и городскую недвижимость за 1892 г.
В 1893 г. за 11 месяцев увеличено:
________________________
* Данная таблица в «Ирбитском ярмарочном листке» была помещена сразу после заголовка «Привоз-вывоз товаров России» (см. предыдущую страницу). — Прим. сост.
[image]
Из данных явствует, что отпуск товаров ежегодно падает. В 1893 г. по сравнению с 1892 г. упадок равен 20 %. Главным образом, сократился вывоз русских товаров на 480 тыс. р., или на 34 %.
В частности, привоз-вывоз через Кяхту
Привоз Вывоз
В тысячах рублей
[image]
Горнозаводская промышленность юга России
Тысяч пудов
Нефтяная промышленность
1893 год
Добыто сырой нефти 337051 тысяча пудов
Выработано осветительных масел:
На один пуд керосина пошло нефти:
21 февр. (№ 28). С. 116–117.
XV
Ирбит и Тюмень два соседних города, два конкурента, десятки лет ратующие каждый за свою ярмарку. Удача в этом споре, в конечном результате, всегда оставалась за Ирбитом. За ним было историческое право, сила традиции и старая укоренившаяся привычка торгующих на ярмарке, а посему Ирбит в конце концов и победил. Тюменская ярмарка под именем Васильевской, просуществовав десяток-другой годов, затихла и умерла своей естественной смертью. Во всех других случаях обыденной жизни оба города имеют много общего. Тюмень люднее, богаче Ирбита, у нее оконечность Уральской железной дороги, но дальше аналогия преимуществ одного города перед другим доказывается чуть не дословными аргументами. Тюмень с гордостью говорит, что товары с железной дороги поступают прямо на пароходы, а с пароходов на железную дорогу; Ирбит же возражает, что ежели провести к нему ветвь железной дороги, то товары также прямо будут поступать на пароходы. Если у Тюмени р. Тура, то у Ирбита р. Ница, по которой хоть раз в год пароходы свободно совершают один рейс, а что Ница мало судоходна в остальное время навигации, то ведь и Тура не избавлена мелей, чрез которые сильные пароходы зачастую совсем не проходят. Таким образом, пришлось бы находить немало аргументов, которые каждая сторона одинаково эксплуатирует в свою пользу. Останавливаться на них дальше и разбирать их подробнее нет сейчас надобности, да и не может быть интересным. Посему, я думаю, лучшим будет закончить мои письма за этот год воспоминанием о тех, отошедших в иной мир деятелях, которые не вели между собою пререканий и оставили после себя заметный след в истории своей местности. Об одном из них, уроженце Ирбита Иване Александровиче Калганове, я говорил уже в прошлых письмах моих, а теперь позволяю себе сказать несколько слов о другом жителе Тюмени — Константине Николаевиче Высоцком. Один был самоучка, высокоталантливый сатирический художник, а другой талантливый в другом роде — гуманист, учитель, полуученый практик и основатель в Тюмени фотографии, типографии и литографии. Все эти профессии теперь стали чуть-чуть повыше среднего ремесла, но 30–40 лет назад они требовали от новатора громадной энергии и недюжинного таланта, чтобы вести их с успехом, да еще вдали от центров и с недостатком материальных средств, имея в одном своем лице и инициатора, и работника, которому нередко приходилось в фотографии снимать портреты, самому их ретушировать и самому печатать, а в литографии и в типографии самому быть зачастую и рисовальщиком, и печатником.
Константин Николаевич Высоцкий родился в г. Таре, если не ошибаюсь, в 1835 году. Отец его был политический ссыльный из польского восстания 1831 года. Ребенок Высоцкий рос и воспитывался под руководством образованного отца и под влиянием русской матери, на которой отец его в Таре же и женился. Как сын лишенного некоторых прав отца, он не мог окончить полного курса гимназии и вышел лишь с правом учителя народных училищ и был определен на должность учителя Тюменского уездного училища, куда и прибыл, если не изменяет мне память, в 1857 году. С тех пор до самой смерти (1887 г.) К. Н. Высоцкий оставался в Тюмени сначала учителем, а потом, по выходе в отставку, занимался воспитанием детей в частных домах, как, например, Канонникова, Иконникова и других. Некоторые их его учеников занимают теперь видное положение и с благодарностью вспоминают редкое уменье покойного привязать к себе детей и повлиять на их развитие благотворно. Потом он заводит фотографию, типографию, переплетную и делает попытку издавать местную газету. При скудных средствах в новых делах, которые в первые времена требовали громадного труда, энергии и терпения, Высоцкий почувствовал, наконец, что силы его надломлены, вера в успех истощается, и ум его, «светочем» прежде светивший для всех тюменцев, начал слабеть и погасать. «Ходячая гуманность», как называли в шутку Высоцкого, начала иссякать, и он окончил земную жизнь заброшенный и забытый многими из тех, которые прежде не находили слов, какими могли бы достаточно характеризовать высокую и гуманную личность покойного.
Печальна судьба наших самородков! Личность Высоцкого только лишний раз подтверждает этот приговор. Покойный носил польскую фамилию, но был на самом деле глубоко русский человек со всеми свойствами богато одаренной личности, и ни один человек, сколько-нибудь выходящий из обыденного уровня, в Тюмени не миновал обаяния его бесед, не обошел его скромной квартиры. Ваш покойный Калганов, когда он живал в Тюмени, души не чаял в Высоцком, и бывало всякая новая идея его характерных карикатур воплощалась в образы и принимала свое реальное выражение, чаще всего в мастерской или кабинете покойного и уже потом ходила по рукам всего города. Только Высоцкий в те времена в Тюмени умел и мог заставить помнить, что можно уважать даже врагов наших, что при всяком споре терпеливо должно выслушивать возражения, и только он мог с восторгом показывать всем ядовитые карикатуры на самого себя, нарисованные Калгановым, где он фигурировал то в образе «Дон-Кихота», то в воде одного из семерых в стихотворении Некрасова «Кому на Руси жить хорошо».
Под конец жизни под гнетом разных обстоятельств, о которых нельзя еще говорить, Высоцкий ослабел духом и умер, не многими оплакиваемый, а большинством забытый и даже осмеянный. Но те семена добра и гуманности, в лучшую пору его жизни им посеянные, не пропадут бесследно в Тюмени и рано пли поздно дадут свой плод. Помянем же его за это добрым словом: мир праху твоему, человек-учитель!
25 февр. (№ 32). С. 127.
1896 год
I
На первый раз мы займемся рассказом из мира торговли, который подходит сюжетом для любого сценического фарса. А между тем он взят из жизни, без всякой прикрасы и разыгрался чуть не вчера в нашей родной белокаменной, хотя героем его и является нолустепняк, полукавказец с громким именем местного туза и воротилы по части мануфактурной торговли.
В конце декабря прошлого года я, как-то читая газету, наткнулся на сведение, что в О-во московских приказчиков поступило пожертвование чрез И. К. Полякова 5000 рублей. Заинтересованный этим, я спросил его, кто бы мог быть таким добрым человеком, пожелавшим скрыть свое имя, и услыхал рассказ такого содержания.
В районе юзовских заводов торговал мануфактурным товаром некто г. Тащиев, имея там склад-магазин, и, как водится, страховал его в сумме 60 тыс. руб. Случились на этих заводах беспорядки, магазин погорел и страховые о-ва, ссылаясь на них, страхуемую сумму уплатить отказались. Пользуясь этим, как предлогом, г. Тащиев вздумал не платить долга по всем своим торговым оборотам в сумме что-то около 200 тыс. руб. Кредиторами у него были исключительно крупные московские фабриканты, чуть ли не все фирмы Морозовых, Циндель, Барановы и др. Сделка, видимо, не удавалась, кредиторы мало верили в большие убытки от юзовского пожара и хотели прибегнуть к мерам взыскания. Тогда г. Тащиев, желая скорее склонить их на сделку, передал фиктивно всю свою торговлю и магазины в Ростове-на-Дону другому местному купцу г. Шапошникову. Так тянулось дело около двух лет. Тащиев предлагал кредиторам сначала четвертак, потом 40 к. и дошел, наконец, до полтины. Кредиторы уперлись и не соглашались ни на какую скидку. Шапошников сам к тому времени начал затрудняться в платежах и, видимо, наскучив прикрывать своим именем несостоятельного должника, возвратил Тащиеву обратно всю его торговлю. Тогда-то для последнего и наступила пора продать во что бы то ни стало уже не фиктивно, а на самом деле все свои товары, потому что кредиторы настойчивее, чем когда-либо, стали предъявлять свои взыскания. Обращался он с таким предложением к местному торговцу г. Шоршорову, но тот прежде, нежели купить, посоветовался с его кредиторами, в особенности с фирмою В.Е. Морозова в лице его директора г. Полякова, и благоразумно от покупки потом отказался. Нашелся, однако ж, некто г. Хохладжев и не побрезговал купить в Тащиева за дешевую цену весь его актив, после чего последний куда-то и скрылся. Купля-продажа состоялась, московские кредиторы, по-видимому, остались обманутыми и потерявшими деньга за сбежавшим должником. Но тут заговорило обманутое доверие, затронутое самолюбие, и фабриканты, едва ли не первый раз в жизни, решили действовать сообща и подвергнуть г. Хохладжева систематической опале — не продавать ему товаров ни в кредит, ни за деньги. Такое решение фабриканты выдержали стойко в Нижегородской ярмарке 1895 года и во все осеннее время в Москве, и г. Хохладжев вынужден был покупать товары крупных фабрик из вторых рук, переплачивать в ценах и находиться в зависимости от своих же братьев-конкурентов. Такое положение он мог выдержать недолго и вынужден был явиться с повинной головою к фирме Морозова и умоляюще просить снять с него опалу. Тогда-то ему директор фирмы И. К. Поляков и поставил ультиматум: или быть под опалою, или пожертвовать 5000 руб. Московскому и 5000 руб. Ростовскому обществам приказчиков. Г. Хохладжев колебался недолго и выдал Полякову в пожертвование 10000 рублей.
Вот это известие я и прочитал в газетах, а после подробного рассказа г. Полякова поблагодарил его за доброе дело. Вот если бы почаще так учили злостных неплательщиков и их укрывателей, задумавших зарабатывать на сделке и укрывательстве нелегальное стяжание. Куда было бы хорошо применить подобные же приемы в свое время к нашему офене, пришлому сибиряку, который, имея миллион наличных денег, заплатил своим кредиторам по семь гривен за рубль и продолжает торговать до сих пор как ни в чем не бывало, и покупает теперь товары за наличные деньги у тех же бывших его кредиторов.
25 янв. (№ 1). С. З.
II
Мануфактурное дело в Москве своего рода загадка. Спросите крупного фабриканта, как идет торговля, и получишь ответ: «недурно»; спросишь кого-нибудь из королей мануфактуры, например Морозовых, и слышишь ответ: «хорошо, в порядке», а чуть спустишься в область средних фабрикантов, то сразу чувствуешь иной тон ответа и переход к жалобам на провинцию, что она часто не платит в срок денег и старается больше забирать в кредит, чем покупать за деньги. Присматриваясь к ценам товаров — хлопка, пряжи, миткаля, ситцев и т. д., тоже несколько становишься в недоумении. Основной материал мануфактуры хлопок все время дорожал, а теперь наступает с ним реакция: пряжа вся закуплена вперед, но вторые руки начинают уступать против цен самих прядильщиков; миткаля до сих пор трудно найти даже за деньги, ситцевые фабриканты едва-едва могли прибавить цены на свои изделия вполовину того, что сами переплатили миткальщикам. Во всех этих фактах видятся признаки совсем противоречащего свойства: одни показывают подъем, другие показывают реакцию и понижение. Слушая Морозовых и зная их миллионные барыши за каждый отчетный год, можно думать, что вся мануфактура цветет, что все фабриканты не успевают заготовлять товаров. Обращаясь же к положению менее крупных фабрик и в особенности фабрик средней руки, вы сразу замечаете унылый тон и жалобы на низкие цены, на плохое и несвоевременное получение денег, одним словом, жалобы на все то, что называется заминкою и застоем. Во всем этом повторяется картина большого сложного дела, где трудно бывает угадать и вывести среднюю равнодействующую линию. Здесь же она, мне кажется, не такова, чтобы можно было говорить: «идет успешно, развивается прекрасно». Средние и мелкие производства, которых, однако же, подавляющее большинство, и по количеству, и по ценности бросают невыгодную тень на большую часть мануфактурного производства, тень, в которой тускнеют даже, бесспорно, блестящие дела некоторых крупнейших мануфактур.
Прошлая Нижегородская ярмарка для всей мануфактуры прошла очень успешно. С тех пор хлопок подорожал до 1 рубля на пуд, прядильщики прибавили цены на пряжу до 1 р. 50 к., миткалыцики — до 1 к. на аршин, а ситцевые фабриканты едва-едва дотянули прибавку только до 1/2 копейки. Уже из одного этого сопоставления видно, что последней категории нет возможности повысить цену иначе, как с риском задержать у себя товары. И это, мне кажется, понятно. Ведь ситцевый фабрикант непосредственно становится лицом к лицу с провинцией, а в ней при дешевизне хлеба едва ли есть избыток денег, чтобы охотно покупать товары. Такое положение ситцевые фабриканты имеют прямо и непосредственно и, конечно, волей-неволей должны ему подчиняться. В ином, более удачном положении находятся миткальщики. Они стоят ступенью выше, у них закупают вперед на многие месяцы всю выработку миткаля ситцевые фабриканты, а потому и безденежье деревни они почувствуют много позднее и никак не раньше того времени, когда увидят, что миткаль перестал быть товаром, который надо покупать за полгода вперед. Еще выше и этих сравнительных счастливцев стоят как бы привилегированные, изъятые от неудач, — прядильщики. Группа их невелика, но она именно и сильна своею малочисленностью, она меньше всех подчиняется рынку готовых товаров, нужных прямому потребителю; клиенты ее фабриканты, перерабатывающие пряжу. Для того чтобы эта группа познала надобность в понижении цен, нужно резкую, неустранимую причину ухудшения дел миткальщиков. А раз этого нет, прядильщики полные хозяева всего, что от них зависит, они диктаторы высоких цен пряжи.
Фирмы Морозовых стоят во всей русской промышленности особняком. Фабрикаты их народные, капитальные, без которых нельзя обойтись ни одному торговцу мануфактурными товарами, будь он крупный или мелкий. Капиталы у них громадные, а потому и кредит они могут давать широкий, сроки делать длинные. Не одним десятком лет они заняли такое положение. На фабричном пути они трудятся давно, и бывали времена, когда нужно было пускать в ход всю энергию, свойственную великороссу, чтобы отстоять занятую позицию. Теперь они и пожинают плоды тех семян, которые бросали в почву и вспахивали ее не одним поколением. Фабрики у них — целые города, имя их стало известно всему русскому потребителю, а барыши их таковы, что, по выражению деревенского образного языка, «хоть лопатой греби». В параллель с таким положением интересно было бы знать (публикуемые отчеты умалчивают), сколько каждая Морозовская фабрика имеет рабочих людей и сколько выплачивает она в год всей заработной платы, чтобы наглядно сделать некоторые сопоставления. Было бы полезно во многих отношениях сделать обязательным публикацию таких сведений вообще для всяких промышленных заведений, которые функционируют на основании утвержденных уставов.
Для характеристики хлопчатобумажной промышленности я привожу ниже сего маленькую табличку цен на основной материал — пряжу, существовавших в течение последних двух с половиной лет. Цены срочные — 6–9 месяцев.
Мало знакомым с номерами пряжи и расценками за единицу — пуд — я приведу для примера какие-нибудь на выдержку одни и те же номера разных прядилен, чтобы нагляднее можно судить о пестроте цен.
Пестрота цен объясняется большею частию не тем, что у одного товар лучше, а у другого хуже. Совсем нет, один запродал больше и при новом требовании набавляет цены, а другой идет более нормальным путем и держит цены ровнее.
3 февр. (№ 10). С. 38–39.
III
В чайной торговле совершилась резкая перемена, по своим последствиям чуть ли не равная целой эпохе. С 1 января текущего года введена бандерольная развеска чая. Маленькие торговцы чаем как таковые перестали самостоятельно торговать под своим именем, они вынуждены теперь покупать развешанный чай от крупных фирм, с этикетом последних, пользуясь скидкой 15–25 % с цены, напечатанной на обложке чая. Таким образом, от этой реформы в смысле распространения известности и господствующего положения выиграли крупные чайные фирмы и проиграли все мелкие. Выиграл ли от этого потребитель, в интересах которого произведена самая реформа, — вопрос, на котором стоит остановиться.
Во все прошлое время мелкий торговец, покупая у крупной фирмы несколько ящиков чая ценою, положим, по 1 р. за фунт, развешивал его в свободное время, когда ему было удобно, в дробные помещения и назначал в продажу 1 р. 15 к. — 1 р. 20 к., рассчитывая расходы только на одну обертку в размере 2–3 коп. на фунт. Теперь же с введением бандероли он должен оплатить другому лицу все накладные расходы, с нею сопряженные, не менее как 5–6 к., и рублевый чай покупать 1 р. 40 к., пользуясь скидкою в пределах 15–20 % (за 1 р. 40 к. — 1 р. 12 к. — 1 р. 19 к.). Таким образом, на этом примере мы видим, что потребитель должен переплачивать за реформу бандероли 15–20 % в цене чая. В более высоких сортах этого продукта проценты переплаты должны бы несколько уменьшаться, потому что стоимость развески и бандероли вызывается количеством веса, а не цены чая. Но там, где шкала цены повышается, там же и является большая свобода произвола ее назначения, а отсюда, как следствие, вытекает само собою еще большая надбавка, чем на низкие сорта чая. Есть фирмы, которые в своих прейскурантах говорят об этом открыто.
Реформа в чайном деле коснулась только обязательности — развешивают чай под надзором акцизного чиновника, но она предоставила право фирме или лицу, развешивающему чай, назначать цену, какую ему угодно. Не возбранено также производить так называемую сортировку чая, т. е. делать смесь разных сортов, не исключая цейлонского, явского и индийского чая, и такой растительный конгломерат выпускать в продажу под именем китайского. Отсюда в больших центрах, какова Москва, конкуренция в скидке процентов довела ее уже, и теперь у многих фирм от 20 до 25 %. Кажется, посему ясно, какого качества чай развешивается в фунты на цену, положим, 1 р. 60 к. Скидывая последовательно уступку процентов, укупорку, расходы и барыш оптового торговца, мы придем к такой градации: 1 фунт чая обандероленного ценою 1 р. 60 к., скидка розничному торговцу 25 % — 40 к., укупорка 5 % — 5 к., магазинные расходы 2 % — 3 к., барыш 5 % — 8 к., остается оптовая цена чая 1 р. 3 к. — 1 р. 60 к.
Цены в Москве развешанному чаю дешевле 1 р. 40 к. за фунт не существует*. На этот сорт чая скидки более 20 % не делают, а если и делают, то ставят условием, чтобы такое же количество брать и высоких сортов чая. Следовательно, на высокие сорта делается большая накладка цен, и действительно зачастую чай цены 1 р. 60 к., 1 р. 80 к., 2 р. за фунт отличается один от другого по своему качеству в оптовой продаже совсем не на 20 к., а много-много на 5-10 к. Оттого-то ввиду обязательной бандероли с 1 января и явился спрос в декабре прошлого года у оптовых торговцев только на чай ценою 1 р. — 1 р. 5 к. за фунт, и почти прекратился спрос на более высокие сорта.
Реформа в чайном деле введена с целью устранить существующую контрабанду чая и примесь суррогатов его как злоупотребление некоторых торговцев. Контрабанда, как известно, встречается преимущественно на западной границе империи, и я не думаю, чтобы она была так велика, чтобы ставить ее главною причиною обязательной бандероли. Опыт одного-двух лет докажет преувеличенность такого взгляда. Что же касается примеси суррогатов чая, то это такое малое число случаев, бывавших на практике, что признавать их капитальною причиною, казалось, тоже нет основания. А между тем реформа всею тяжестью ляжет на потребителя-бедняка, покупающего самый низкий сорт чая, потому что потребляет его чуть ли не 9/10 всего количества, ввозимого в Россию. Основная и подавляющая тяжесть — пошлина — падает также на беднейших потребителей
________________________
* Исключая только особняком стоящие фирмы вроде г. Филиппова и ему подобных.
тяжелее, чем на класс зажиточный, потому что она не различает качества и цены продукта, а облагает количество, т. е. весь его. Пошлине 79 к. кредитных за фунт одинаково подвержен чай, стоящий в Китае или Цейлоне 15 к., как и тот, который стоит там по 1 р. за фунт. Во имя уравнительности, хотя бы относительной, мне казалось бы возможным пошлину, если уж нужно удержать на высоте 79 к. кредитных на каждый фунт чая, то, по крайней мере, следовало бы повышать по мере повышения качества, а стало быть, и цены чая. Для этого достаточно требовать в таможнях предъявления подлинных счетов комиссионных домов в Китае с удостоверением нашего консула в Ханькоу. Если низкий сорт чая стоимостью 12–13 лан за пикуль облагается пошлиною 521/2 к. золотых с фунта, то каждый лап цены в Китае вызывал бы повышение пошлины по 4 к. золотом с фунта. Это покажется с первого раза, быть может, очень высоким обложением, но скажите, почему же не кажется высоким обложение низкого сорта, когда оно превышает более чем на 500 % против местной цены продукта? Ведь платить бедному классу такое обложение кажется возможным, то почему же признавать, что такое же обложение в 500 % не может оплатить класс зажиточный, потребляющий высокие сорта чая?
4 февр. (№ 11). С. 44.
IV
В последние 4–5 лет с увеличением прибавочных механических станков хлопчатобумажные ткани далеко опередили прядильные фабрики, а посему и поставили себя в зависимое от них положение. Цены пряжи определяются теперь не ценою материала — хлопка, а тем усиленным требованием, какое предъявляют на пряжу владельцы механических ткацких станков. Ясно как божий день, что прядильщики пользуются своим выгодным положением и назначают цены пряжи по своему усмотрению. Барыши их велики, ибо выражаются 3–4 р. на пуд, что равносильно 15–20 % пользы. Нельзя порицать их за это, потому что всякий в пределах законности пользуется тем, чем он может, но нельзя симпатизировать тому, что непомерно повышают цены на товары первой необходимости. По всей вероятности, скоро возникнут новые прядильные фабрики, и конкуренция сама собою заставит их перейти к более нормальным ценам и к более умеренным барышам. Уже и теперь достраиваются новые прядильни Коновалова, Раззоренова, Кокарева и др. и увеличивается количество веретен на многих старых мануфактурах.
Нужно ли говорить, что во всякой промышленности, вышедшей на торную дорогу больших фабрик с новыми машинами, новыми способами ткачества и окраски, совершалась неустанная эволюция к лучшему, а конкуренция ведет большею частию к удешевлению фабрикатов. Наша мануфактура настоящего времени в полном ходу такого развития. Сравните фабрикаты смешанных тканей, ситцев и т. д. с такими же фабрикатами, ну хотя за 10 лет назад, и вы поразитесь переменою к лучшему. Возьмите рисунки ситцев Цинделя, Гюбнера, Тверской мануфактуры, вы залюбуетесь ими во всех отношениях. Миткаль ровный, крепкий, краски прочные, рисунки безукоризненные, цены дешевые, одним словом, любой кусок достоин выставки и награды.
Вы спросите, быть может, «а что делают в это время мелкие фабриканты, наши бывшие мастерки-ткачи по селам и деревням»? Многих из них давно уже нет, и лишь немногие остаются в переходном состоянии. Давно сошли со сцены почти все последней категории убитые и вытесненные большою фабрикою, и лишь немногие мастерки совершили переход на степень маленьких фабрикантов, но карьера их сочтена, борьба становится непосильна. Только единицы, счастливцы из них, успевают иногда завоевать место большого фабриканта. Капитал и энергия, реже всего случайность, делают конкуренцию невозможною для всего, что их слабее, а она, эта слабость, тем больше, чем меньше у кого орудия — капитала. Большому фабриканту против мелкого выгода идет сама собою со всех сторон. Он имеет кредит за меньшие проценты, он может купить любой материал большою партией дешевле, он может продавать свои изделия в длинные сроки, не говоря уже о том, что вся администрация фабричного дела ложится меньшим процентом на стоимость выработанного товара. Мелкий фабрикант находится как раз в обратном положении. В банках, если он учитывает векселя, с него берут учетные проценты выше, при покупке материала вынужден платить за него дороже, при продаже изделий должен уступать в цене. Все эти обстоятельства и создают, в конце концов, то, что все мелкое, говоря мягко, сходит со сцены и устраняется с рынка. Как это ни печально, но оно неизбежно, и, мне кажется, мало могут помочь этому какие бы то ни было пособия и поощрения. Сила вещей свое возьмет, и ничем нельзя остановить такого поступательного движения в любом крупном промышленном строе жизни.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
Недавно приехавшие из Крещенской Харьковской ярмарки сообщают о торговле мануфактурными товарами нерадостные сведения. Сбыт товаров был плохой, а получение платежей и того хуже. Вообще же в ярмарке преобладало значительное безденежье.
6 февр. (№ 13). С. 51.
V
Как пойдет оптовая торговля чаем в Ирбитской ярмарке, сказать трудно. Все будет зависеть от того, какое количество чая доставится в ярмарку. Если будет привезено туда все назначенное количество товара, то без ошибки предвидится, что предложение превысит спрос, а стало быть, и цены образуются низкие. По сведениям ханькоуских комиссионных домов известно, что в прошлом сезоне заказы из России были сделаны и выполнены больше предыдущего года на целых 21 %, или, другими словами, куплено в Китае чая для России: в 1894 г. 6399641/2 ящ., в 1895 г. ― 777555 ящ.
Вся эта увеличенная масса товара ввезена в Россию чрез западную и восточную таможни и, конечно, давит рынок своим излишеством. Достаточно сказать, что в одной Московской таможне на 1 января сего года находится налицо чая 2080001/2 ящ. Все это вместе взятое непременно должно отразиться и влиять в сторону понижения цен чая на Ирбитской ярмарке, если только все другие условия будут в нормальном состоянии. Но этого-то последнего обстоятельства, надо думать, для Ирбитской ярмарки и не будет. Провозы от Иркутска к Красноярску и Томску в этом году так непомерно высоки, что, вероятно, некоторые фирмы предпочтут приостановить чай в Иркутской таможне до более благополучного времени, а некоторые не получат к сроку чая вследствие задержки в пути по трудности приискания возчиков. Выражаясь по-сибирски, корма для лошадей на этом тракте дошли до небывалых цен: 2 р. за пуд овса и 50 к. пуд сена*. А между тем масса чая, нужная для перевозки, как раз ныне больше прошлогоднего.
Повторяю, цена чая на ярмарке будут зависеть от того, сколько его успеет туда доставиться. Много будет чая — цены ослабнут, мало будет чая — цены удержатся хорошие. Но зато нерадостная перспектива ожидает тех, которые не успеют чая в ярмарке продать и вынуждены будут из-за просроченной доставки направлять его далее внутрь России. Здесь они встретятся с массами привезенного в таможни чая и ухудшат еще более и без того незавидное положение чайного рынка. Они могут понести двойной ущерб и от высокой цены провозов, и от пониженной цены при продаже.
Зачем же нужно было делать усиленные заказы на целых 21 %, когда потребность этого продукта — чая — не может расти в таком размере, спросит, может быть, добродушный читатель? Потому, отвечу я, что мы, русские люди, не привыкли еще действовать корпоративно. Мы не обсуждаем вопроса сообща и предварительно, мы точно боимся говорить и действовать открыто, для нас выработанная статистическая программа составляет нечто вроде страшилища. Оттого-то мы и действуем в одиночку, рассчитывая на авось, что сосед сделает заказов мало, а я много. В результате и выходит проигрыш с двух концов. Заказов поступило в Китай на 21 % больше, русские комиссионные дома в Китае в своих личных интересах исполняют их полностью, ибо они ничем не связаны в своих действиях, лишь бы только подогнать к уровню заказа цену чая. А в горячее время сезона, когда в руках у них усиленные заказы, им и некогда даже гоняться за выгодной покупкой, они покупают усиленно, без выдержки, а стало быть, и переплачивают в ценах. Китайцы в этих случаях опытнее нас, и они отлично умеют пользоваться обстоятельствами. Вышло так, что при покупке в Китае мы переплатили, а стало быть, и проиграли. Второй проигрыш — продажа чая у себя дома, в России. Мы привезли его больше и подавили рынок всюду. Чай как бы перестал быть товаром, который легко продать за деньги. И благо тому, кто в предвидении будущего заказал его в прошлом сезоне меньше.
________________________
* Цена за 1 пуд овса: в Тюмени — 65 к., Красноярске — 90 к., Канске — 1 р. 20 к., Нижнеудинске — 2 р. 75 к., Тулуне — 2 р., Иркутске — 1 р. 20 к.
Нужно ли прибавлять, что мы подобную же ошибку делаем при заказах и на черный кирпичный чай. Из года в год мы усиливаем заказы в Китае на этот сорт чая и дошли, наконец, до такого размера, что материала (хуасина) для него не хватает. Комиссионная фирма «Токмаков, Молотков и К˚» объявила даже, что она заказов на один кирпичный чай без заказа на байховый не принимает. Волей-неволей пришлось при заказах на кирпичный заказывать и байхового чая. В предшествующие два-три года кирпичный черный чай продавался в России с хорошей пользою, но мы дошли в заказах на него в прошлый сезон до небывалой цифры 265 т. ящиков. Чай этот еще в пути, он медленнее байхового передвигается транспортом, ему угрожает дороговизна провоза, не говоря уже о том, что в самом Китае сумели переплатить 1–2 лана на пикуль. И вот грядет с этим чаем тревожное чувство сомнения, как бы не повторилась с ним такая же убыточная развязка, какая случилась 3–4 года тому назад, когда продавали его в Ирбитской ярмарке около 55 р. за ящик вместо существующей теперь цены 78–80 рублей. Правда, потребление этого чая растет сильно и теперь по введении бандерольной реформы на байховый чай возрастет еще сильнее. Потребителю-бедняку во всей Сибири, на Урале и по Волге прямой расчет покупать черный кирпичный чай по 40 к. за фунт, чем покупать байховый по 1 р. 40 к. Качество их одинаково, и вся разница только во внешнем виде приготовления чая в Китае. Нетрудно думать, чтобы потребность на него выросла в такой же степени, в какой усилены заказы. Чтобы не показались мои утверждения голословными, я приведу здесь выдержки из циркуляра фирмы «Токмаков, Молотков и К°» в Ханькоу от 18 сентября 1895 г. за № 9.
Куплено в Китае чая и отправлено для России:
С назидательной целью я просил бы редакцию «Ярм. листка» напечатать целиком циркуляр торгового дома «Токмаков, Молотков и К°» в одном из ближайших номеров издания. Цифры в нем весьма поучительны, а примечания к ним и того поучительнее.
В одном из моих писем в прошлом году я возбуждал вопрос, как комиссионные дома в Китае сосчитают стоимость кирпичного чая заказчикам, давшим заказы и деньги в феврале, когда «хуасин» для них куплен был дешево против тех, которые дали заказы в июне, когда хуасин вздорожал? Оказалось, что они разрешили задачу самым простым способом. Они ни больше, ни меньше, как сосчитали всем заказчикам одинаковую цену. Это в самом деле так просто, что дальше в простоте идти некуда. Протесты на словах и письменно не повели ни к чему. «Это так нами признано лучшим», — вот их ответы, между строками которых читается, что, дескать, нас, русских комиссионеров, только три торговых дома, а мы между собою в деле производства кирпичного чая находимся в соглашении, а посему предоставляем вам обращаться с заказами… куда угодно. Как ни возьми, остается только одно из двух — примириться с такой несправедливостию или апеллировать «куда угодно». Худо ли, хорошо ли исполнен заказ в Китае — комиссионные дома ничем не отвечают. Они купят чай, отправят, пошлют счет, а дальше умывают обе руки. Они если и подчиняются ответственности за свои действия, то только перед самыми крупными фирмами, которые, чего доброго, на следующий год могут послать в Китай за покупкою чая своего доверенного. Это их останавливает, и они не отступают даже от того, чтобы принять в Москве обратно чай, купленный для крупной фирмы вопреки ее заказу. Все же другие заказчики вынуждены принимать то, что для них куплено, вне какого-либо контроля и ответственности. Летом и в Н. ярмарке прошлого года имел место даже такой случай с байховыми чаями, оказавшимися с затхлым запахом, где поплатился, пожалуй, невиновный человек доставщик г. Кухтерин. Доставка чая из Кяхты в Н. ярмарку и Москву, как известно, принимается доставщиками вроде торгового дома «Е. Кухтерин и с-вья» с полною ответственностию не только за целость и сохранность целого цибика, зашитого в кожу, но даже за качество чая, внутри такого цибика насыпанного. В прежнее время доставщику давалось право на каждой «перевалке» пробовать совком содержимое цибика, и тогда ответственность его за качество чая была понятна. Со временем «хождение на совок» перешло в большое злоупотребление и было оставлено. Теперь цибик во все время транспорта совком не пробивается и только иногда в месте сдачи подвергается подобной операции. Отменяя этот обычай, практика не отменила обязательства доставщика отвечать за качество чая, хотя бы цибик видимо не был в пути ни переделан, ни поврежден. И вот прошлым летом у многих владельцев чая вдруг оказались цибики совершенно без всяких внешних признаков порчи или подмочки, но с испорченным чаем. Где произведена эта порча, никто наверное сказать не может, потому что вся укупорка — кожа, камышовая плетушка, деревянный ящик и китайская бумага — оказались сухи и без всяких пятен. При таких условиях невольно является предположение, что чай в Китае был насыпан не совсем сухой и в период длинного пути и времени подвергся загниванию и порче. Доказать это невозможно, а для опровержения столько есть доводов, например, что чай где-нибудь в пути — в Китае, Монголии, России — мог лежать в сыром месте, мог быть не покрыт от дождя и от этого испортиться. Но всякая подобная порча непременно оставила бы следы пятен на укупорке и, прежде всего, китайской тонкой, желтой, непроклеенной бумаге, чего, однако ж, ни в одном цибике порченого чая не оказалось. Торговый дом «Е. Кухтерин и с-вья» заплатил владельцам чая за порченые цибики, как прямого убытка, около 25 тыс. рублей, по-видимому, совершенно неповинно. А кто действительно виною всего этого, так до сих пор и остается нерешенным.
7 февр. (№ 14). С. 57–58.
VI
В последние дни отъезда из Москвы на Ирбитскую ярмарку чайных торговцев проданы, как слышно, одним из них партии чая в 500, 300 и 50 ящиков ценами около 15 р. на ящик дешевле, чем те же сорта и марки продавались им в течение осенних месяцев прошлого года. Такое нерадостное положение чайного рынка в Москве заставляет задуматься над его состоянием. А тут как раз доставлены уже ханькоуские чаи сезона 1895 года — партии в 1500 и 800 ящиков, чего в прежнее время никогда ранее конца марта не бывало. Одна чайная фирма, торгующая в Кяхте и Москве, предлагает партию кяхтинского чая в 2300 ящиков со сдачей в Кяхте ценою по 15 и 18 ящиков за 1 пуд серебра. Сорта этой партии исключительно высокие, начиная поу-дзю-кон и оканчивая хын-лун-лю. В самой Кяхте китайцами привезено ныне чая гораздо больше прошлогоднего и в течение января продано лишь самое незначительное количество. Нужно ли добавлять, что такие данные, как шила в мешке, не утаишь, и они действуют на всех причастных к чайному делу угнетающе. Даже розничные чайные торговцы, и те находят достаточно дурных слов, чтобы характеризовать свою торговлю.
Некоторые лица говорят и сетуют на меня, зачем я пишу в таком тоне и духе, которые будто бы вредят чайной торговле? Но мне кажется, лучше совсем не писать, чем писать так, где бы факты были изложены заведомо с ложным освещением. Если я говорю неверно и ошибочно, то ведь каждому дорога открыта исправить или опровергнуть мои сообщения, если только кто имеет сообщить противное тому, что я рассказываю. Ошибка и с моей стороны — дело возможное, но ошибка и заведомая неверность — суть два дела разные. Я сам чайный торговец, и мои сообщения также не приносят мне выгод, но я думаю, что все же лучше подчинять свои интересы правде, чем подчинять правду своим интересам. Да, наконец, все те сведения и факты, какие я сообщаю, не меньше меня известны каждому чайному торговцу и лишь менее известны мелкому обывателю, захолустному сибиряку, приехавшему в Ирбит из какой-нибудь окраины. Пусть же и он знает дело так, как оно обстоит на самом деле. Прежняя тайна, прежняя манера скрывать и держать торговые дела в секрете отжила уже свой век, и пора нам сдавать ее в архив как состояние, к настоящему времени не применимое. Возможно, больше света надо вводить во все наши дела и предприятия, а в том числе, конечно, и в коммерческие.
8 февр. (№ 15). С. 63.
VII
Немного придется сказать мне о сахаре. Все и каждый одинаково чувствуют на своем кармане повсеместное повышениецен на него. Из всех продуктов, потребляемых русским обывателем, только сахар стоит вне всяких законов, управляющих всеми продуктами земледелия и товарами всякой промышленности. Этого мало. Сахар противоречит экономическим законам, он их даже опровергает. Мы все с детских лет знаем из опытов и практики, что чем обильнее урожай хлеба, чем лучше родилась трава, тем зерно и сено дешевле, чем больше произведено какого-либо товара, тем он больше понижается ценою. И наоборот: при неурожае хлеба цена растет, при недостатке товара он дорожает. Земля, это неразрушимый капитал, даже она, наша кормилица, подчинена тому же общему закону: много — дешево, мало — дорого. Наконец, деньги, которыми мы чуть ли не все ценим и измеряем, при избытке — дешевы, при недостатке — дороги. И только один сахар не подчиняется этому общему экономическому закону, он как бы создает иной, новый закон, иной порядок, миру неведомый. Послушайте и подивитесь.
Годичная потребность сахара для России исчисляется в 25 миллионов пудов. В сезон 1895 года собрано свекловицы около 35 миллионов берковцев и ожидается выхода из нее сахарного песка 37–40 миллионов пудов. Излишек, как видится, против потребности равняется 12–15 миллионам пудов. Казалось бы, при таком избытке продукта он должен дешеветь, а между тем начиная с декабря прошлого года и по сей день цена ему возросла в Москве с 4 р. 35 к. до 5 р. 10 к. и в Киеве — с 3 р. 80 к. до 4 р. 55 к. Что же за причина такого необычайного явления?
Всю осень истекшего года сахарные короли держали цену песка около 3 р. 80 к. в Киеве и 4 р. 40 к. — в Москве. В это время они всюду толковали, что сахарная промышленность переживает кризис, и что ей есть только одно спасенье, только один выход — это нормировка сахарных заводов. И как только эта нормировка состоялась, цена сахара, точно по щучьему велению, тотчас пошла в году и теперь достигла высоты 5 р. 10 к. в Москве и 4 р. 60 к. — в Киеве. Весь излишек сахара вывозится за границу и продается для такого вывоза в Киеве 1 р. 45 к. — 1 р. 50 к. пуд. Сахарный песок для такого вывоза акцизом не оплачивается, но если даже присчитать к нему полную заводскую стоимость, акциз и умеренную пользу, слагаемая сумма выразится цифрою 4 р. за пуд*, тогда как цена ему в том же Киеве и в то же время 4 р. 60 к.
Ясно, стало быть, что русские потребители переплачивают сахарным заводам 60 к. за пуд, а на все 25 миллионов пудов годового потребления 15 миллионов рублей. Как видите, есть из чего потерять полтину на пуд на вывозимом сахаре (12–15 миллионов) и есть чем опровергнуть обыкновенные экономические законы, что будто бы при избытке товара — продукта — цена ему всегда понижается.
Якобы угнетенные сахарные заводы за прошлый операционный год начинают выдавать акционерам такие дивиденды:
Паи сахарных заводов на Киевской бирже 13 января за 1000 р. номинальной стоимости котируются так:
10 февр. (№ 17). С. 75–76.
VIII
Меня каждый год как-то невольно тянет поговорить о нашем исконном промысле, о нашей кожевенной промышленности, потому ли, что она как русская старая промышленность, в которой и материал, и выделка все свое, все русское, потому ли, что она раскинута по всему лону русской земли от запада до востока и от юга до севера, потому ли, наконец, что она не привита нам извне, не сгруппирована в каком-нибудь одном районе, а раскинута по всем нашим захолустьям, право сказать, не умею и тем не менее интересуюсь ею в высокой степени. Многие говорят, что кожевенные заводы грязны, что кожевенное дело, т. е. выделка кож нездорова, что материал — сырье заразительно. Ах, не верьте, господа, всему, что говорит предубеждение.
________________________
* Стоимость заводская 2 р., польза 25 к., акциз 1 р. 75 к., всего 4 р.
Изнанка любого дела всегда некрасива. Филипповские калачи красивы и вкусны, а место, где они пекутся, далеко не таково, чтобы возбуждать аппетиты; на ситцах Цинделя колориты красок блестящи, но не всякому покажется приятным побывать в химическом отделении красильни; пряжа в початках приятна на глаз, но не каждый вынесет удушающую пыль в трепальном отделении хлопка. Посему оставим на время разговоры о грязи, а перейдем к делу и посмотрим на него, какое оно есть на самом деле.
Мне кажется, нет у нас промышленности, которая бы подвергалась такому количеству препятствий, как кожевенная. Кожевенные заводы считаются чуть ли очагами болезней и заразы, а доказано ли, чтобы смертность между рабочими была на них сильнее, чем на любом фабричном заведении, чтобы сырые кожи производили заразу скота в той местности, где устроены кожевенные заводы? Совсем нет. Я знаю факты уже совсем иного рода. В Тюмени в 70-х годах в нагорной части города был падеж рогатого скота и не было его в заречной части, где только и сосредоточены кожевенные заводы. Рогатый скот заводчиков изо дня в день проходил мимо штабелей сырья, собранного бог весть откуда, останавливался около них, порою обнюхивал и тем не менее оставался здоров. У нас установлено на многих пунктах осматривать сырье ветеринарами и выдавать свидетельства, что кожа снята со скота здорового. Но возможно ли, мыслимо ли осмотреть внимательно и определить качество каждой кожи, когда этих кож собирается в партии по 3, по 5, по 10 тысяч штук? Правило, с благою целию написанное, часто превращается на практике в простую формальность, крайне нелегкую и для торговца сырьем, и для заводчика. Затем идут длинным рядом затруднения и процессы о неправильном спуске грязной воды и даже незаконности существования в данном месте самих заводов. Между тем любая фабрика, любой завод другой промышленности всегда имеют грязную воду, но многие ли из них спускают ее через фильтр и обезвреживают. Живой свидетель моих слов — цвет воды наших рек и речек ниже фабрик вроде Москвы, Клязьмы и в особенности Яузы. Всякое стеснительное правило хорошо, если им достигаются полезные цели для большинства населения, но если стеснение большое, а польза от него проблематичная, то такое стеснение, мне казалось, надо заменить другим, менее тяжелым и более достигающим своего назначения.
Материал кожевенных заводов — сырье — продавался в Нижегородской ярмарке прошлого года нарасхват. Цена яловому сырью доходила 13–14 р. за пуд, а конскому — до 6 руб. за штуку. Такие высокие, а для конины и небывалые цены были вызваны, главным образом, спекуляцией, погнавшей цены кверху с поразительной быстротою. Все это сказалось преимущественно на сырье конины, которое спекуляция закупила для гамбургского рынка. Но не прошло, однако ж, и двух месяцев времени, как картина изменилась, потому что гамбургский рынок оказался этим товаром переполненным. Те же спекулянты, видя неминуемые громадные убытки там, стали предлагать сырье обратно в Россию с потерею двойных провозов и уступкою из цен, за которые они купили сами. Таким образом, реакция наступила быстро, и цена сырью конины стала дешевле. Теперь каждый заводчик благоразумно уклоняется от покупки, потому что цены, несмотря на состоявшееся понижение, все еще высоки непомерно. Два-три года назад сибирскому сырью конин цена была 3 р. 20 к. — З р. 50 к., а теперь, как она ни понижена, а все еще держится уровня около 4 р. 80 к. за сибирскую и 6 руб. за московскую. Выделанные конины несколько лет назад продавались в Москве за пуд 14 руб., в период чрезвычайного повышения достигали 22 р., а теперь снова опустились до 19–20 рублей.
С товаром яловых кож в виде сырья и выделанного дела обстоят более нормально, чем с кониною, хотя и здесь повышение цен достигло значительной высоты и напряжения. Так, например, в Нижегородской ярмарке сырье продавалось 13–14 р., мостовы — 21 руб., потом осенью понижалось процентов на 7, на 8, а теперь снова поднялось и держится на уровне цен Нижегородской ярмарки; Лебедянская крупнейшая сырьевая ярмарка, бывающая в начале января, образовала вновь подъем цен: мелкому (6-10 ф.) до 16 р., а крупному (12–18 ф.) — до 13 р. 50 к. пуд. Подошвенное же сырье московского мытного двора, напротив, понижается и теперь продается по 5 руб. за пуд в сыром виде. Спекулянтов на покупку ялового сырья как-то стало мало видно, они сторонятся и выжидают понижения. Покупатели почти исключительно одни кожевенные заводчики, и между ними преобладают богородские, у которых требование с юга России на черные выростки небывалое, вызвавшее поднятие цен чуть ли не до 35 р. за пуд.
Опойки катупские, строганые идут ценою 38 р. за пуд.
Подошвенные и полувальные кожи петербургских заводов имеют самую пеструю цену.
11 февр. (№ 18). С. 81–82.
IX
Мне остается добавить немного слов к характеристике кожевенного производства о поставке в казну сапожного товара. Я коснусь только некоторых сторон дела. Задавал ли кто-нибудь себе вопрос, почему уклоняются от поставки в казну наши лучшие кожевенные заводы вроде Савиных, Балаболиных и им подобных? Они продают свои изделия в частные руки нередко в срок, предпочитая даже риск кредита, но не идут в поставщики казны. А между тем казна — покупатель за наличные деньги, покупатель на миллионы рублей и, казалось, должен бы иметь преимущество пред всяким частным покупателем. Все затруднение, мне кажется, заключается в процедуре сдачи товаров, которая сказывается даже в ценах на разные интендантские склады в одно и то же время. Поставщик-заводчик, проживающий, положим, в Вятке, назначает цену, например, за одну пару голенищ старого образца со сдачею в Москве 1 р. 20 к., в Воронеже — 1 р. 10 к., в Ставрополе — 1 р. 20 к. Но ведь расстояние от Вятки до Москвы 1000 верст, от Вятки до Воронежа 1800 верст, а до Ставрополя 2450 верст. Значит, поставщик платит провоз за 800 верст лишних до Воронежа, за 1450 верст до Ставрополя и тем не менее берет цену дешевле или одинаковую с Москвою. Время сдачи, условия приема в Москве, Воронеже и Ставрополе одни и те же.
Для большего успеха в дешевизне цен без понижения качества товара, по моему мнению, следовало бы изменить процедуру сдачи в казну кожевенного товара таким образом. Пусть каждый подрядчик сдает товар в склады казны четкою и весом, получая немедленно деньги в размере 70 % подрядной цены с обязательством наложения на каждую вещь его именного клейма с пометкою дня, месяца и года. Поставленный товар рассылается складом по частям войск. Если потребитель — части войска — не заявит претензии на какой-нибудь недостаток товара в течение годичного времени со дня наложения клейма, то подрядчику выплачивается казною немедленно остальные 30 %. В противном случае, т. е. в случае заявления, что товар по качеству или по форме ниже образца, и если экспертная комиссия признает это верным, подрядчик обязан заменить товар новым и уплатить казне 10 % пени.
Вот и все главное, по моему мнению, что требуется для изменения настоящей процедуры сдачи товаров. Все остальное — время торгов, качество товара, залоги и контракты — могут оставаться теми же, каковы они есть в настоящее время. Тогда при новых условиях каждый подрядчик сам посылал бы осмотрительно всякую мелкую вещь, зная, что он отвечает перед самим потребителем, перед ротою солдат, где-то в неизвестном ему месте находящихся. Потребитель всюду и везде оказывается лучший контролер качества всякого товара. Опыт интендантства, предоставивший кавалерийским полкам заказывать седельные войлоки где они хотят, подтверждает мои слова как нельзя лучше. В прежнее время войлоки поставлялись с торгов с теми же строгими требованиями качества и веса, какие существуют теперь, но при той же процедуре сдачи, какая практикуется вообще; цены были около 2 р. 40 к. за штуку в 8 фунтов веса и непременно из овечьей шерсти. Находились подрядчики, подписывавшие такие контракты, и сдавали войлоки, только внешним видом подходившие к описанию. При употреблении такие войлоки расползались, и интендантство, в конце концов, пришло к тому, что разрешило частям войск приобретать их покупкою, где лучше и дешевле. Теперь идут заказы прямо войлочным фабрикантам, которым охотно платят вместо 2 р. 40 к. по 4 р. за штуку, но зато и получают войлок прочный и на самом деле из овечьей шерсти. В продолжение целого ряда лет не было примера, чтобы полк или какая-либо другая часть признала товар негодным, хотя он отправляется по простому письменному требованию, а деньги платятся после его приема на месте. Этого мало. Один из фабрикантов циркулярно заявил, что принимает заказы только при условии 10 % фабричной пользы и во все последние годы завален заказами на полгода вперед. Подобный опыт говорит ясно, что с отменою настоящей процедуры сдачи сапожного товара выиграет и казна, и потребитель. К поставщикам примкнут тогда наши лучшие кожевенные заводчики и вытеснят качеством и прочностию своих изделий всех тех, у кого они не так хорошо выделаны, или заставят их поднять выделку до уровня своих товаров, что, в сущности, всегда одно и то же.
Потребитель во всех сферах обыденной жизни есть лучший оценщик какого бы то ни было товара, ибо он практикою познает их достоинства и недостатки, а коллективность его придает значение такой оценке — полной погрешимости.
13 февр. (№ 20). С. 91.
X
От кож и кожевенных товаров близок переход к сырью вообще, и жировых товаров в частности, номенклатура которых заняла бы длинный столбец печати. Обратим внимание покуда только на более главные. Сало говяжье и баранье все зимнее время продавалось в Москве ценою не дороже 4 р. 40 к. — 4 р. 70 к. На сих днях продана партия 2000 п. сибирского бараньего сала по 4 р. 30 к. и 1800 п. говяжьего по 4 р. 40 к. Масло коровье идет от 8 р. до 8 р. 50 к., воск желтый — от 27 р., белый — от 32 р. и орехи кедровые от 3 рублей.
Другие товары, как-то: щетина, косица, грива, овчины и шерсть в разных наименованиях — проходят на рынке с такой пестротой цен и настроений, что становится невозможным дать им точную характеристику в описании. Исключение составляет только всякая шерсть, получившая тенденцию с Нижегородской ярмарки дешеветь с каждым днем все более и более. Мне кажется, удобнее всего составить двойную табличку, по которой легче всего ориентироваться всякому читателю «Ярмар. листка».
Падение цен на всякую шерсть — общее и повсеместное. Выражается это в особенности на низких сортах вроде орды стриженой, конской и коровьей, в которых падение цен достигает 15–30 %. Такое понижение объясняется тем, что дешевые сорта шерсти идут материалом на валяные дешевые сапоги — кинешемские и нижегородские, а теплая зима заявила на них потребность ничтожную, что вызвало понижение цен на 20–25 %. Ясное дело, что если понижается требование на товар, понижается и цена ему, а отсюда прямой вывод, что и материал для такого товара подвержен той же участи и понижению. Не поможет тут никакая поддержка и тем более спекуляция. Основная причина свое возьмет и выразится во всех последствиях, на какие только она может простираться. Германская спекулятивная фирма поспешила купить в Нижегородской ярмарке партию коровьей шерсти у фирмы Алафузова по 5,75, а теперь вынуждена продавать ее обратно в Россию с убытком 10–15 %.
Я плохой знаток в пушном товаре и не могу сообщить вам о нем ни точного настроения, ни верных цен. Разве только то, что быстро и стремительно падает или повышается в цене и может быть занесено в мои письма. Так я слышу здесь со всех сторон, что цена растет на соболей и зайчатину и падает на медведей и волков, конечно, в условном смысле рыночного термина, т. е. не на самих зверей, а на их шкуры.
Сдается мне, что не лишним будет привести табличку цен многим пестрым товарам московского рынка. Сделать это нетрудно, а землякам моим, авось, и пригодится.
14 февр. (№ 21). С. 95.
XI
Сибири незнакома еще нажива без риска, сложа руки и на боку лежа. Там все еще продолжаются порою первые стадии торговли, в которых заметны следы обмена вещь на вещь. В Кяхте до сих пор проявляется иногда прежний порядок выменивать чай, т. е. не покупать единицу чая за столько-то единиц рублей, а выменивать за один пуд серебра столько-то ящиков чая или за столько-то лисьих лап столько-то ящиков чая; в Петропавловске за один бунт юфти столько-то концов выбойки и маты, столько-то пудов урюка и изюма; в степи за один самовар столько-то голов баранов. Все это теперь исчезает и отходит в область преданий. Всюду господствует общая система купли-продажи с определением цепы посредством единицы — рубля.
В Сибири, как я заметил, преобладает только торговля и едва возникает промышленность первыми необходимыми предметами потребления. Всякая другая промышленность более высшего порядка только пробует свои силы, только начинает еще водворяться. Фабрики ограничиваются пока выработкою простых сукон, заводы — выделкою кож, горный промысел — приисками золота и редко-редко выплавкою меди и чугуна. Таким образом, большинство существующих заводов заняты производством продукта, материала, который перерабатывается в изделия другими промышленными заведениями, в Сибири не существующими. Некоторые спорадические начинания, вроде фабрики Успенской писчебумажной, Томской суконной или Минусинского сахарного завода, не изменяют общего фона картины. Они только доказывают, что сибирякам присуща энергия и предприимчивость, что сибиряки готовы приняться за любое промышленное предприятие, будь это фабрика или завод, но для них существуют препятствия, о которые разбивается всякое подобное начинание. На первом плане стоит, конечно, недостаток технического образования, даже недостаток технической практики, а потом идут длинной вереницей громадные расстояния, чрез которые нужно провозить фабричные механизмы, отсутствие хороших механических заводов, где бы можно было производить текущую фабричную ремонтировку, дороговизна капиталов и проч., и проч. совокупность всего этого и держит еще нашу восточную окраину в периоде купли-продажи чужих привозных товаров, а не местного фабричного и заводского производств. Упреки, делаемые сибирякам в косности и лени, отнюдь не верны и отнюдь не справедливы. Сибиряк-торговец, сибиряк-промышленник поставлен силою обстоятельств делать только то, что возможно в пределах местных условий.
Для сибиряка, даже капиталиста, невозможны покуда учреждения вроде акционерного банка, механического завода, мануфактурной фабрики, где бы он явился в роли учредителя и снял сливки с предприятия, едва только начинающего свое существование, даже едва только намеченного. В центре России нередко случается так, что паи или акции предприятия, если только оно задумано с толком, повышаются в цене со дня его возникновения, и владельцы таковых каждый год, кроме дивиденда, получают еще барыши-премии от повышения цен на акции, сами, что называется, не ударив палец о палец. Давно ли учреждено золотопромышленное общество, акции его уже котируются на бирже вместо 100 по 265; давно ли существуют товарищества многих мануфактур, а паи их ценятся теперь вдвое и втрое против выпускной цены; давно ли только намечен вагонный завод в Мытищах, паи его не напечатаны в государственной экспедиции, а уже за них требуют 150 за 100! Ничего даже подобного нет и долго еще не может быть в Сибири. Если и возникает там паевое товарищество, то путь для него не усыпан розами. Ему, как пионеру, приходится бороться с препятствиями, о которых в больших центрах нет и помина, не говоря уже о том, что при самом учреждении возможны большие органические ошибки, чем где-либо. Доказательством служит то же товарищество Успенской писчебумажной фабрики, которое бумагу вырабатывает хорошую, а дивиденды выдает незначительные. Конечно, и для Сибири наступит время, когда многие причины, задерживающие ее промышленное развитие, исчезнут, и она перестанет быть только рынком сбыта для мануфактур и заводов своей метрополии, только рынком покупки ее сырых продуктов и ископаемых богатств. Тогда она перестанет быть как бы пасынком у мачехи, которому вместо ласки шлются только упреки в неблагодарности якобы неблагодарному сыну.
Я не знаю даже, почему Сибирь считается в уме обывателя по ее административному делению с Тюмени, когда она по географическому положению, т. е. по ее природным условиям, которых ничто изменить не может, начинается с В. склоном Урала? Почему Ирбит город Европейской России, а не сибирский, когда он своей природою точная копия любого сибирского города? Мне кажется, нам, русским, пора бы изменить всякое название, не согласное с природою, пора термины приноравливать к природе, а не природу приноравливать к терминам. Это ведь всегда и вернее, и естественнее.
15 февр. (№ 22). С. 99–100.
XII
Я радуюсь всякому начинанию, всякому проблеску предприимчивости в русском человеке, если только они не противоречат общей пользе. И в особенности я рад всякому известию такого рода, если оно касается моей родины — Сибири. Скажут ли мне, что в Тюмени учреждается фабрика майолик, что в Ирбите выделывается кирпич, подобного которому нет нигде, что в Тобольске находится фабрика рыбных консервов, по качеству равных лучшим европейским фабрикам, я одинаково и с интересом отношусь и к тому, и к другому, и к третьему. А такие учреждения, где люди, отрекаясь от личной выгоды, отдают свои силы и средства на общую пользу, и подавно наполняют мое сердце гордостию и соревнованием. На моей родине, редко населенной людьми, с малоразвитою промышленностию проявляется часто бескорыстная энергия лиц, результатом которой могут позавидовать в любом городе Европейской России. В Тюмени на пожертвованные средства одного лица, г. Подаруева, создается палаццо — дом для реального училища; в отдаленном Томске усилиями г. Макушина образуется Общество попечения о начальном обучении и достигает чуть не всеобщей грамотности малолетков города; в еще более отдаленном Иркутске пожертвованиями частных лиц учреждено и настроено столько благотворительных и учебных заведений, сколько не наберется, исключая Москву и Петербург, ни в одном из губернских городов: в Москве кружком сибиряков учреждается О-во вспомоществования учащимся сибирякам и сибирячкам и чрез 12 лет существования может расходовать в год до 15000 р., и имеет в остатке основной капитал в 30000 рублей. Скажите мне, многие ли местности России могут выдвинуть на сцену подобные факты человеколюбия и не вправе ли я как сын Сибири радоваться и гордиться этим?
Недалеко то время, когда Томский университет даст Сибири комплекты образованных людей, которые посвятят ей свою деятельность, усиленное производство старых и новых уральских заводов, вызванное постройкою Сибирской железной дороги, образует хороших практических техников, которые понесут свои знания и опыт на новые сибирские заводы; не за горами время, когда учредится и высшее техническое училище где-нибудь в Томске или Иркутске. А там вслед за этим появятся и свои прядильни, и свои мануфактуры хлопчатных изделий, свои механические и химические заводы. Соединительная железная дорога от Ташкента в Омск или Петропавловск, о которой теперь хлопочет и ходатайствует наш сибиряк Д. Л. Филатов, проживающий в Самарканде, ускорит возникновение прядильных и ткацких фабрик, ибо может дать Сибири хлопок дешевле, чем дает теперь Москве и Иваново-Вознесенску. Дорога эта, помимо общего магистрального значения, окажет Сибири особую специальную услугу: даст ей хлопок, рис, виноградное вино и фрукты и возьмет от нее хлеб, сало, масло, кожи и деревянные изделия. Упоминаемая мною дорога так важна для Сибири по своим услугам, какие она может оказать, что едва ли, кроме великой Сибирской железной дороги, можно подыскать ей равную.
Мне кажется, сибирякам, съехавшимся на Ирбитскую ярмарку, следовало бы обратить на этот проект г. Филатова свое полное внимание, обсудить его сообща и потом ходатайствовать пред правительством о его осуществлении. Цифры и данные, какими располагают многие сибиряки, только фактически подтвердят важное значение этой новой линии железной дороги и усилят доводы в пользу ее скорой постройки.
16 февр. (№ 23). С. 105.
XIII
Все кредитные учреждения, начиная с Государственного банка и оканчивая частным провинциальным, созданы и учреждены исключительно для помощи промышленности и торговле. Во всех уставах этих банков ясно выражено, во имя чего они возникают и чему они должны служить во все время своего существования. Красной нитью проходит через все параграфы устава преобладающее основное правило — служить нуждам промышленности и торговли. Все другие, побочные, операции банков допущены только для облегчения той же цели. Спросите любого промышленного и торгового человека, кроме, может быть, последней генерации людей, причастных банковским делам, и вы услышите все один и тот же ответ, что всякое банковское учреждение имеет главную задачу и цель — учет векселей и выдачу ссуд под товары и коносаменты. А что же мы видим теперь на самом деле в полном развитии дел любого банка? На что направлена их энергия? Какую денежную операцию они избрали, главным образом, для своей деятельности? Вот перед нами самый крупный банк по основному капиталу — банк внешней торговли. Капитал его — 20 миллионов рублей, а название говорит прямо о его назначении.
Возьмем его счет-баланс на 1 января 1896 г. и смеряем процентным отношением к основному капиталу все главные операции:
Из этих цифр не ясно видно, чем банк проявляет свою «внешнюю» торговлю, но из них легко сделать вывод, как сам собою из таких посылок вытекающий, что три четверти его деятельности посвящены на ссуды и кредиты под процентные бумаги, т. е. на помощь биржевой спекуляции. Все другие рубрики банка только подтверждают такое заключение. Что такое рубрика «бланковые кредиты», равняющаяся 45 % его основного капитала, как не рискованная операция кредита на одно лицо, или что такое «рембурсные кредиты», равные 12 %, как не то же, если еще не большее дело риска? Акционеры банка, скажут нам, хозяева учреждения, а как таковые они и должны руководить его направлением. Но ведь для акционеров суть дела не в том, какими операциями занимается их банк, а в том, какие дает он дивиденды и какой ценой котируются на бирже его акции. На учете векселей без точного знания состояния дел клиентов делеко не уйдешь, и 10–12 % чистого барыша — дивиденда — не заработаешь. Посему-то, быть может, управление банка и направило свою деятельность в сторону, менее всего симпатичную. Ведь недаром же акции этого банка стали в последние годы излюбленной бумагою столичной биржевой спекуляции.
Из всех крупных банков, счета-отчеты которых мне удалось иметь под рукою, выделяются по своему основному тону деятельности — служить промышленности и торговле — только четыре: два столичных Волжско-Камский и Московский купеческий и два провинциальных — Сибирский и Азовско-Донской. Вот их основные капиталы и главная операция — учет векселей в процентном отношении к первому:
Думаете ли вы, что публика — не та публика, которая играет на бирже акциями, а та, которая живет скромно, поступает обдуманно, трудящаяся, серьезная публика — не оценивает стремления банков и не поддерживает к ним своего доверия? Напротив, именно она-то и наполняет залы этих банков, неся им свои сбережения на вклады и текущие счета. Доказательством тому служат опять-таки цифры, которые говорят яснее и поучительнее всяких слов (в % к осн. кап.):
Нужно ли добавлять, что есть крупные банки по основному капиталу, у которых рубрики учета векселей, текущих счетов и вкладов падают так низко, что с трудом верится действительности, и только счета-балансы, ими напечатанные, убеждают в том бесповоротно. Так, например, у С.-Петербургского международного банка учет векселей равен только 35 %, вклады и текущие счета равны 51 % против основного капитала.
Ни один частный банк не может оперировать успешно посредством только своего основного капитала. Ему нужны деньги в виде вкладов за низшие проценты, чем те, какие он сам взимает, и еще нужнее деньги и простые текущие счета, по которым банк платит только 21/2 %. Капиталов последней категории имеют:
В. К. К. банк против основ. капитала — 404 %
Московский купеческий — 151 %
Сибирский банк — 323 %
Азовско-Донской — 176 %
Банк внешней торговли — 48 %
С.-Петербургско-Московский — 16 %
Потому-то валовая прибыль за год и выражается так:
В. К. К. банк — 59 %
Московский купеческий — 38 %
Сибирский — 38 % (за 11 месяцев)
Банк внешней торговли — 15 %
С.-Петербургско-Московский — 8 %
Принципиально все сознают вредное влияние спекуляции с дивидендными бумагами. Но ведь сознавать и ничего не делать для обуздания — это все равно, что коту Василию читать крыловскую нотацию. Спекулянты сами, когда они в убытке, говорят об этом все жарче, жестикулируют сильнее, чем сторонний обыватель. Сознавать и оставлять все по-старому не имеет никакого полезного значения. Начните лечение больного дерева с корня, а не с листьев, и оно пойдет расти своим путем, нормально, как растет всякое здоровое дерево. Заставьте частные банки выдавать ссуды под процентные бумаги только срочные и не меньше, как на три месяца времени, одним этим вы уже достигнете полезного немало, а если вы поставите правилом выдавать ссуды не больше половины биржевой цены и не больше — два раза суммы номинальной стоимости акции, — вы этим вполне достигнете прекращения неестественной спекуляции. Тогда у каждого банка появятся свободные капиталы, и он невольно будет искать место для их помещения в промышленности и торговле. А это и главное, этого должно желать и к нему должно стремиться всеми силами.
Нельзя не видеть, что русское предприятие, коренным русским человеком затеянное и русскими людьми продолжаемое, всегда как-то оказывается полезно, чем то же предприятие, но налаженное и управляемое нерусскими людьми. Купеческий и Волжско-Камский банки задуманы и учреждены покойным В. А. Кокоревым, таким коренным русским человеком, какого не скоро и отыщешь. Покойный так хорошо предвидел будущность этих учреждений, так умело поставил их администрацию, что спустя четверть века переделки сколько-нибудь существенной не предвидится и не предполагается. Манера и дух Кокорева как бы веют до сих пор в стенах этих банков и охраняют их от увлечения во все спекулятивное, они при тех же уставах, как в любом современном банке, но как-то на особый лад отвечают на русскую потребность более, чем всякое подобное учреждение. Клиенты их, публика сама, может быть, бессознательно, а может быть, и инстинктивно, без расчета и умысла, но «валом валит» в их открытые двери. Любопытно посмотреть на большой длинный зал Купеческого банка в 11–12 часов будничного дня, когда он наполнится публикою всякого звания и состояния совершать дела по вкладам и отсрочкам залогов. Кого только вы не встретите тут! И сельский батюшка, и замоскворецкая купчиха, и отставной чиновник — все типы и оригиналы чистейшей русской окраски.
17 февр. (№ 24). С. 108.
XIV
Из напечатанных счетов на 1 января сего года 11 крупных банков, какие только мне пришлось иметь под рукою, я составил одну общую таблицу главных рубрик актива и пассива, а также таблицу процентного отношения этих рубрик к основному капиталу каждого банка. Всякому, желающему проштудировать цифры, легко по этим данным проверить мои выводы и заключения, а в случае надобности более подробных справок я предлагаю обратиться в «Вестник Министерства финансов» № 1–5 1896 года.
Частные банки
Активы
Отношение банковских операций
Активы
(за 11 мес., в тыс. руб.)
Пробежав ряд цифр, нетрудно составить градации по любой рубрике всех 11 банковских учреждений. Так, например, если взять величины основных и запасных капиталов от большего к меньшему, то банки расположены в таком порядке (в тыс.):
Основной Все запасные Всего
Банк внешней торговли 20000 1310 21310
С.-Петерб. международный 18000 9530 27530
Волж. — Камск. коммерч. банк 10000 6032 16032
С.-Петерб. учетный банк 10000 3535 13535
Московский международный 100000 3500 13500
Московский купеческий 5000 4955 9995
С.-Петерб. коммерческий 5000 3814 8814
С.-Петерб. — Азовский 6000 1477 7477
Азовско-Донской 5000 1703 6703
С.-Петерб. — Московский 5000 800 5800
Сибирский 2400 1030 3430
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
94400 37686 134086
С другой стороны, если мы придерживаемся такой же градации деятельности банков — учета векселей, текущих счетов, вкладов и прибылей банка в процентном отношении к основному капиталу, тогда получим совсем иной порядок и группировку. На первом плане станут банки: Волжско-Камский, Московский купеческий, Азовско-Донской и Сибирский.
Операции банков
Интересно сопоставить, наконец, действительный основной капитал банков с тою суммою всего капитала акций по ценам, которыми котируются они на бирже в настоящее время.
Итак, средний вывод говорит нам, что основные капиталы вышепоименованных банков выросли, в смысле обеспечения клиентов их, только на величину запасных капиталов, равную 38 %, а капиталы акционеров, могущих реализовать акции продажею на бирже, выросли в среднем выводе на 180 %. Цены акций выросли потому, что заработки банков или, выражаясь ходячим термином — ежегодный дивиденд, возрастая из года в год, вырастил и цену акций. Разительным образом выдвигается далеко выше всех банков один только Волжско-Камский банк, который уже много лет подряд занимает место, недосягаемое для других подобных же учреждений.
21 февр. (№ 27). С. 121–122.
XV
В правительственном издании «Торгово-промышленной газеты» 2 февраля появилась заметка, что какой-то московский купец продал по образцам лен и донскую шерсть американскому торговому дому «Стоф и К˚», а когда товар был доставлен на место, то оказался хуже образцов. Один обман на партии шерсти принес г-ну Стоф и Ке убытка 18000 рублей. Кто этот купец — фамилии не указано, но по поводу его обмана высказано столько горьких предостережений по адресу всех русских купцов, что, право, делается на душе как-то горько и неловко. Частным образом угадывается, что лицо, о котором говорится, в Москве более или менее известное, но оно отнюдь не московский купец и принадлежит к национальности, мало симпатичной русскому человеку. Установлено, что этот господин в 1895 г. действительно покупал в Москве бракованные партии донской шерсти и куда-то отправлял. Ясное дело, что если он покупал товар плохой, а продавал по образцам высокого, то совершал обман. Тогда и карать надо его под его личным именем, и нотация, обращенная к характеристике русской торговли, что «не обманешь — не продашь», кажется всем торговцам шерстью в Москве крайне тяжкою.
Московские купцы, торгующие шерстью, не принимая на себя даже косвенного упрека в обмане, обратились в Московский биржевой комитет с заявлением*, в котором ходатайствуют просить г. министра финансов опубликовать имя и фамилию не только лица, содеявшего обманные поступки, но также имя и фамилию фирмы экспортерной, косвенно тому содействовавшей.
Этот эпизод невольно заставляет всякого русского человека задуматься над нашей отпускной торговлею. Прежде всего является вопрос: в чьих руках находится она преобладающим образом? Русские ли сами составляют большинство экспортеров, а к ним только побочным образом примыкают иноверцы или иноверцы и иностранцы под именем русских экспортных контор составляют главную массу, а сами русские только побочно и в меньшинстве к ним примыкают? К нашему несчастию, мы должны признать за действительность только второе, последнее предположение. Худая слава о недобросовестности русских фирм, продающих товары за границу, падает на всех русских без всякого изъятия и исключения. А между тем они ли виновны в этом? Присмотритесь внимательнее кругом и вы увидите виновных совсем не там, куда огульно указывает молва и куда намеренно кивают головами сами виновные. Кто скандальным образом продавал подмешанное подсевом и разными отбросами зерно в тяжелую годину неурожая — французская европейская фирма «Дрейфус и К˚»; кто содержит в Петербурге и Москве все экспортные конторы — исключительно иностранцы, кто покупает в Нижегородской и Ирбитской ярмарках русские продукты для вывоза за границу: косицу, гриву, опойки, шерсть и пушнину? — главным образом евреи и только в редких случаях сами русские или сами иностранцы. Таким образом, вся наша отпускная торговля сосредоточена в подавляющем большинстве в руках евреев и иностранцев, а худая слава об обманах падает исключительно на нас, русских.
________________________
* Заявление подписано: Н. Чукмалдин, А. Филинов, К. Стукен, т-во Владимира Алексеева, П. Прудников, О. Соловьев.
Пора же нам сказать громко, в чем заключается дело. Пора заявить, что мы ответственны только за ту малую долю нашего участия в отпускной торговле и неповинны в массе фальсификаций, которые совершают разные гешефтмахтеры под именем русских купцов и русских производителей сырца-товара. Мы готовы признать в равноправности всякого честного немца, француза, англичанина, даже еврея, но протестуем против деятельности евроизма, если он направлен к подмеси вредных суррогатов к зерну, к выделке фальшивого воска — церезина, к выработке кнопа, одним словом, протестуем против всякого подлога и обмана, где бы и кем бы они ни совершались; протестуем против дурной репутации, созданной не нами, но во имя нас и от нашего русского имени.
Если есть русские люди, совершающие обманы и фальсификации в какой-либо части обширного цикла торговли и промышленности, предавайте их публичному позору путем публикования имен и фамилий — вы этим достигнете уменьшения злого дела. Зачем скрывать такое зло, от которого страдает все доброе и справедливое? Зачем замалчивать темные дела хотя бы и русских людей? Выводите их на свет, карайте их во имя правды, отличая только ошибки, а не умысел, и вы достигнете того, что перестанут говорить: «не обманешь — не продашь».
Я затрудняюсь понять, почему в ярмарочном органе не оглашается факт прекращения платежей в Ирбите сибирскою фирмою каких-то евреев, когда об этом знает вся торговая Москва? Если они обанкротились несчастно — разберите это и расскажите. Если же они из сделки учиняют «наживу», влеките их к позорному столбу гласности без всякого снисхождения. На днях у нас в Москве какой-то русский сибиряк К. начал проводить такую же знакомую игру «в чашку чаю». Приехав сюда, он, прежде всего, условил транспортной конторе доставку его товаров в количестве 5500 пудов, затем порядком заведенным начал покупать товары в срок, не платя старых долгов. Покупка шла, и товаров сдали 1500 пудов. Потом вдруг придумал он разослать старым кредиторам литографское приглашение на «чашку чая». Все, конечно, встрепенулись и ахнули от удивления. Никто еще не знает, что за этой чашкой чая будет предлагаться: четвертак или полтинник, но сердце кредитора инстинктивно чувствует недоброе и с нетерпением ждет разгадки. Слухи носятся, что будто К. будет обвинять прежнего доставщика якобы за то, что он потребовал за доставку товаров наличную уплату денег и тем расстроил его торговые дела. Если это так, то забавнее причины краха трудно подыскать.
23 февр. (№ 30). С. 133.
1897 год
I
Гамма веселого настроения крупной мануфактурной промышленности, широко развившейся в Московско-Владимирском районе, я полагаю, не потерпит существенного изменения от того, что пройдет ли Ирбитская ярмарка успешно или выразится заминкою и безденежьем. Для крупных мануфактурных фирм в их годовом обороте Ирбитская ярмарка играет очень небольшую роль. Другое дело средние и мелкие фабриканты, еще до сих пор не сошедшие с промышленной сцены и не поглощенные большими мануфактурами. Для них Ирбитская ярмарка составляет существенное условие успеха или неудачи в дальнейшем ведении дела, и они с большим страхом и надеждою взирают на развязку ярмарочных дел.
Как будет продана пушнина, как потребуются жировые товары, какое появится требование на волос, щетину и гриву — все это вопросы крайне интересные для средней руки фабриканта. Есть на эти товары спрос, значит, есть на ярмарке и деньги, а есть деньги, является значительный спрос на среднюю мануфактуру и т. д., целая цепь причин и следствий, одна из другой вытекающих.
Во все времена тяжело жить бедному человеку, но не всегда также тяжело живется человеку с маленькими средствами. Этот маленький владелец маленького капитальца сравнительно благодушествует только до тех пор, пока не выделится крупная единица и не начнет поглощать окружающих конкурентов. Тогда ему становится жить с каждым годом все труднее и труднее, и он волей-неволей уступает поле сражения более сильному и теряет, наконец, свою самостоятельность. Так идет промышленное дело всюду, т. е. так поглощает средний мелкого, а крупный среднего промышленника и торговца, пока не останутся полными хозяевами промышленного поля одни крупные единицы. Что может поделать человек теперь в мануфактурной промышленности с капиталом в 200–300 тыс. рублей, когда хозяйничают в этом деле фирмы с капиталами по десятку миллионов? Такой человек, конкурируя с сильными единицами, неминуемо должен разоряться и уходить с фабричной сцены, а крупная фирма в то же время будет наживать дивиденды в размере 10–20 %. Сочувствовать или негодовать такому положению вы можете сколько вам угодно, но изменить его не в вашей воле, и надо принимать данное положение таковым, каково оно на самом деле. Ведь нельзя же, в самом деле, думать, что будто мелкая промышленность и кустарное производство имеют какую-нибудь будущность? Покуда можно, в любой промышленности, пока не наступило время крупного производства вроде мануфактурного, мелкая фабричная промышленность, даже кустарный промысел имеют основание существовать, но они вперед обречены на угасание при столкновении с крупным капиталом и крупным производством. Они только первые стадии в переходе к крупным формам мануфактур и заводов, заранее обреченные на гибель и атрофию, и никак не более. Капиталы, концентрируясь в крупные единицы, поглотят все, что их слабее, и станут всюду господами экономического положения. Что вы можете сделать с фирмою, у которой основной капитал в 2–3 миллиона да накоплено запасного столько же миллионов и целым рядом лет налаженное дело в покупке, производстве и продаже всех материалов и фабрикатов. Если вы явитесь конкурентом даже с такими же миллионами рублей капитала, какие есть у старой фирмы, то и тогда упроченное дело имеет много шансов выйти победителем. И посему-то крупная единица — фирма — прежде, нежели стать крупною, она уже в своих стадиях перехода уронила и поглотила своих конкурентов и, став господствующею, перестала даже вызывать всякие попытки противодействия. Она, как принято теперь эластично выражаться, стала фирмой с наиболее благоприятным положением. Касаться цифр «прибыли-убытков», сопоставлять их с цифрами годовой рабочей платы у подобной фирмы, да ведь это как раз и не подходит к программе «Ярмарочного листка», а, стало быть, заставляет и меня поставить точку.
Я добавлю только, что с умыслом избегаю называть фамилии фирм, чтобы не наживать себе неприятностей, что не раз уже со мной случалось. И пусть читатель, если может, поверит моему наблюдению, не требуя от меня личных указаний.
28 янв. (№ 4). С. 15.
II
Укажите мне на способ написания правды, чтобы она никого не задевала и все бы остались правдою довольны. Я такого способа не знаю. Как бы осторожно я ни выражался, уж всегда найдутся люди, которые отыщут в моих словах предумышленности, желания повредить каким-то интересам российских обывателей, торгующих в Ирбитской ярмарке.
Меня нередко, упрекая, поучают: писали бы вы тогда, когда товары проданы, а то пишете тогда, когда они продаются. Но ведь, господа, тогда, пожалуй, лучше и описать уже после ярмарки, когда все разъедутся по домам, и никому не будет интересно ни читать, ни рассуждать об этом. Ведь и суть-то вся моих корреспонденций заключается в своевременном сообщении сибиряку тех данных, какие мне приходится наблюдать, чтобы при покупке или продаже товаров он мог лучше ориентироваться и делать выводы с возможно меньшими ошибками. Я уверен, что не скажу ему ровно ничего нового, а только несколько концентрирую сведения, которые он знает не хуже моего и только несколько неясно и отрывочно. Розничный торговец-сибиряк еще при выезде из дома в Ирбитскую ярмарку составил уже мнение, что ярмарка выйдет неважная; я только подтверждаю это и прибавлю, что требование на мануфактуру не должно быть сильным и что оно должно отстать от предложения. Влияние нижегородских несостоятельностей в мануфактурном деле из сибирского района, я думаю, неминуемо отразится и на ярмарке Ирбитской. Все глубже и глубже проникающая в Сибирь железная дорога вызывает прямые и частные сношения сибиряков с Москвою, что также не может не влиять отрицательно на уровень торговли всей Ирбитской ярмарки. Сама Сибирь, не имеющая местных фабрик и заводов и промышляющая покуда только вывозом сырья, не может в последние два года похвалиться сносными ценами на капитальные сибирские товары. Дешев хлеб, дешево сало, мясо, шерсть, т. е. дешевы самые основные продукты, которыми только и жив деревенский обыватель Сибири. А если они дешевы до того, что при продаже едва покрывают только издержки производства, откуда же, скажите мне, возьмет деревенский житель денег на покупку фабричных товаров? Все такие даты до мельчайших подробностей знает всякий, даже маленький захолустный продавец красного товара, приехавший в Ирбитскую ярмарку за покупкою, знает глубоко и досконально, и никакая газетная статейка не изменит его знания, а стало быть, не изменит и программы его действий. Ведь реальный факт совсем не то, что красиво сказанная фраза. Фраза только временно может повлиять на убеждения человека в направлении, противоположном действительности, но, как иллюзия, скоро исчезает, и дело направляется по руслу фактов. Реальный факт всегда непобедим и, действуя постоянно, заставляет каждого нормального человека признавать его причиной, от которой неизбежны такие, а не иные последствия. Ведь если рожь в Тюмени продается по четвертаку за пуд, то всякий знает, как мало останется пользы производителю, на которую он мог бы покупать мануфактуру у розничного торговца. Или, если за мытую «джебагу» полтора года назад давали в Москве по 7 р. за пуд, а теперь дают только 4 р. 75 к., я думаю, каждому понятно, что всю разницу в целых 2 р. 25 к. на пуд надо скидывать с цены на месте (ибо провозы и расходы остаются без изменения), т. е. если прежде цена на шерсть в Петропавловске была 5 р. 75 к., то теперь ее надобно считать только 3 р. 50 к. И, таким образом, если прежде степной киргиз выручал с каждого барана на продаже рунной шерсти копеек 40, то теперь он выручает только 25 копеек. Соберите эти мелкие разницы в гривенники и копейки, помноженные на миллионы трудящегося люда и миллионы разных сделок, и вы удивитесь колоссальности итогов недовырученных денег сибирским населением. Мудрено ли посему вывести догадку, что покупная способность жителя Сибири на этот раз будет слабая, а раз она такова, изменить ее никто не может.
28 янв. (№ 6). С. 22–23.
III
Во всех частных банках столичных городов начинают накопляться наличные деньги и ученый процент понижается. А это признак для торговли не совсем-то благоприятный. Если деньги стягиваются в кассы банков Петербурга и Москвы, то это значит, что в глухой провинции что-то не совсем в порядке, что деньгами она не насыщается, а, напротив, деньги из нее извлекаются. Делается это не Петербургом и Москвою с преднамеренною целию, а делается самой провинцией, самою жизнию глухих местечек, регулирующих экономические отношения между центром и окраинами. Столицы большей частью лишь примыкают к начавшейся волне движения и, конечно, усиливают ее, фиксируя явление заметнее и выразительнее, чем где бы то ни было.
Из моей родины Сибири сюда идут нерадостные вести о плохой торговле, о дешевых ценах на местные продукты — товары, о потере блеска в делах золотопромышленности и даже о приостановке роста пароходства в Западной Сибири. Все это факты крупного значения, которые непременно отразятся на всех делах Ирбитской ярмарки, а ведь плохое не отражается хорошим и приостановка роста не называется успехом. Зная все это, волею-неволей приходишь к выводу совсем неутешительному. Приходится предвидеть, что денег в ярмарке будет мало, что в мануфактурном деле предложение спрос перевысит, и что следствием сего появится некоторое понижение цен или прибавка сроков, что, по сущности, всегда одно и то же. Я сказал, что денег будет мало не в смысле том, что окажется их мало в Государственном и частных банках. Совсем напротив, там будет денег много, учетный процент низок, но давать их будут по учетной операции весьма сдержанно, принимая во внимание указанные выше факты. Денег будет мало в самой публике, среди приезжих людей, которые привозят на ярмарку всякие сырьевые сибирские товары, а пособить такому горю никто не будет в состоянии. Причина, корень этого явления, уходит в провинцию, в деревню, разветвляется на множество отростков, что, право, даже странно думать, будто можем мы что-то сделать в смысле помощи и облегчения. Обыкновенно страждущие организмы в себе самих находят силу переносить невзгоды и возвращаются к нормальному состоянию. Так и здесь. Мы можем только молча наблюдать периоды экономического прилива и отлива и терпеливо ждать, пока закончится невзгода деревенская. Вы скажете: бездушно и грешно все это, чтобы, сложа руки, хладнокровно наблюдать, как страдальчески несет недуг безденежья деревенский обыватель. Во всем согласен с вами, но спрошу я вас: можете ли вы помочь нуждающимся, когда каждая изба каждой сибирской деревушки недовыручила и в прошлую, и в эту осень и зиму целые десятки рублей за хлеб, за масло, за шерсть и вообще за все продукты, какие только она продавала? Подумавши немного, приходится признать, что болезнь деревенского кармана слишком глубока и всеобща, и что лечение ее далеко нам не под силу. Единственный исход — терпеливо ожидать конца кризиса, а пока идти вслед за течением. Благоразумные фабриканты здесь уже заранее принимают меры, отправляя на Ирбитскую ярмарку меньшее количество товаров с готовностью даже идти навстречу безденежью Сибири.
31 янв. (№ 7). С. 27.
IV
Чем дальше в лес, тем больше дров, — говорит народная пословица. Чем дальше мы теперь торгуем китайским чаем во всех его сортах и разновидностях, тем хуже становятся торговые результаты. Невзгод разных в чайном деле за последнее время не пересчитаем. Громадная пошлина на байховый чай без различия цены и качества, реформа бандероли, вызвавшая новые приемы сбыта, новые пути доставки в Россию кирпичного чая — все это, взятое целиком, делает из чайной торговли в России что-то вроде игры в чет и нечет, в которой невозможно рассчитать, даже приблизительно, будет ли барыш или убыток. Нынче был провоз за ящик байхового чая от Кяхты до Москвы 18 р., а на будущий год он вырастает в 23 рубля. Нынче отправили вы кирпичный чай из Иркутска Ангарою и думали, что выгадали провозной платы 4–5 р. на ящик, рассчитывая весь провоз от Ханькоу через Кяхту до Казани в 32 р., а тут вдруг какие-то евреи привезли такой же чай на английских пароходах из Ханькоу через Лондон, Маточкин Шар, Карское море прямо в Енисейск провозной платой дешевле против вас на целых 10–12 р. Отправляя чай к продаже дальше (Томск-Тюмень), инициаторы-евреи имеют выгоды — всю такую разницу провоза 10 р. на ящик. Такое преимущество нового пути, по которому разрешен провоз в числе других товаров и кирпичного чая с оплатой пошлины (2 р. 50 к. с пуда), создает большую пертурбацию для всех тех лиц, которые так или иначе причастны к этой крупной отрасли, исключительно русскими умами созданной промышленности, что даже трудно перечислить одни главные последствия. Ведь 10 р. разницы на ящик чая при цене его 75 р. выражает собой премию в 15 % в пользу первых пионеров дела. Удачный опыт прошлого сезона, конечно, вызовет привоз чая чрез Маточкин Шар и Карское море в текущем году в 10–20 раз больший, что наложит сразу неизбежный результат — убыток для всех торговцев чаем, отправляющих его по старому пути — Кяхты и Иркутска. В 1896 году черного кирпичного чая русскими купцами было заказано в Китае 260 тысяч ящиков, или 50 миллионов фунтов, и за перевозку его в пределах России уплачено возчикам, пароходствам и железным дорогам 5 миллионов рублей заработной платы. Новый Северный путь на Енисейск на 3/4 этой суммы лишит Сибирь заработков и отразится, прежде всего, прямым убытком извозчикам и пароходствам, не говоря уже о самих торговцах. Без сомнения, выиграет много потребитель черного кирпичного чая. Да послужит этот случай до некоторой степени уроком крупным чайным фирмам, не обладающим, как видно, нужною энергией и инициативой. Бранить евреев за то, что они ищут выгод, едва ли основательно. Не лучше ль было бы самим хоть чуть порисковать, но не дать евреям «ходу», примкнувши к патриотическому делу покойного А. К. Трапезникова, истратившего на опыты установления Северного морского пути что-то около 400 тыс. р., мы не видим, однако ж, не только того, чтобы крупные фирмы, составившие от торговли чаем колоссальные состояния, хотя частию возместили бы Трапезникову его расходы, а хоть бы даже пошли по его следам и явились продолжателями великого сибирского предприятия — установления Северного морского пути. У нас зачастую как-то глохнут, замирая, благородные усилия и жертвы пионеров дела — Трапезниковых, Сидоровых, Сибиряковых и других. Ведь эти 10 р. выгоды в провозе по новому пути на каждый ящик чая совсем не новость в чайном мире. О них давно все знали и давно могли бы сделать больше, чем сделали теперь «какие-то евреи», успех которых, как, однако ж, неприятно колет наше национальное самолюбие. Ведь любая фирма, торгующая крупно кирпичным чаем, могла сказать себе: я выписываю чая ежегодно 20 тыс. ящиков, 10 р. выгоды в провозе составляют для меня 200 тыс. р., я рискую этой суммой и кладу 200 тыс. р. вскладчину, приглашая и остальных торговцев чаем сделать то же. Наполовину, на 2/5 всего привоза чая по 10 р. на ящик риска для крупных фирм, составился бы капитал в целый миллион, на который легко соорудить специальные для северного морского плавания пароходы, где мы были бы полными хозяевами нового русского предприятия, а не качали бы головою, как делаем теперь, удивляясь предприимчивости иностранцев-англичан и завидуя «пройдошеству» евреев.
2 февр. (№ 9). С. 35.
V
Чай
Браня евреев за их фокус, мы сами во главе с крупными торговцами бежим вослед евреям, делая заказы к текущему сезону для специальной отправки чая на английских пароходах Северным путем чрез Маточкин Шар и Карское море в г. Енисейск. Только по сегодня, говорят, уже назначено туда 4000 ящиков чая, не считая фирм европейских, а сколько наберется еще вновь в продолжение целого сезона, сказать довольно трудно. Во всяком случае, цифра всех таких заказов не будет меньше 20 тыс. ящиков, а это уже количество такое, которое при удаче совсем изменит направление транспорта кирпичного чая. Недаром ведь торговый дом «Е. Кухтерин и с-вья» открывает в Енисейске филиальную контору исключительно для транспорта оттуда на старый тракт в Сибири и новую железную дрогу преимущественно кирпичного чая. На новую потребность принимать на страх товары, проходящие по северным морям, во льдах и холоде, казалось бы, по-нашему, нельзя найти охотников, а между тем те же англичане не задумались принять такое страхование. Они назначили премию высокую, что-то около 8 %, но принимают страхование транспорта в пути по нашим северным владениям. Попробуйте устроить что-нибудь подобное в наших русских страховых обществах, и вы везде и всюду получите категоричные отказы. Недаром ведь, пожалуй, мы сами про себя сложили поговорку, что мы только задним умом крепки.
Кирпичный черный чай, из года в год завоевывающий русский рынок, есть истинно типический народный напиток, ничем незаменимый благодаря специальной низкой пошлине — по гривеннику с фунта — в противоположность пошлине на байховый чай в 80 копеек. Потребление черного кирпичного чая, начавшееся в Забайкалье, проникло далее на запад, а теперь завоевало уже всю Восточную и Западную Сибирь, перешло в Казань и вниз по Волге до самой Астрахани. Средняя цена 40 коп. за фунт продукта, по качеству равняющемуся с фунтом байхового чая в 1 р. 40 к., дает ему такое преимущество в народе перед всякими другими напитками, которого умалить ничто не в состоянии. Посему то требование и заказы в Китай на эти сорта чая с каждым годом усиливаются до того, что даже превышают запасы хуасина всей страны Китая. Цена в рублях на ящик чая чистого веса 200 фунтов образуется по всему пути в среднем выводе такая:
в Ханькоу — 18
Тяньдазине — 20
Калгане — 23
Урге — 31
Кяхте — 35
Иркутске — 38
Пошлина:
в Красноярске — 70
Томске — 72
Омске и Тюмени — 73
Перми — 76
Казани — 77
Чай плиточный, сработанный из более высокого материала и оплаченный пошлиною в четыре раза большею, чем черный кирпичный чай, продается в Казани и Москве по 98 к. за фунт и никоим образом не может быть опасным конкурентом ни байховому чаю, ни тем более черному кирпичному.
Чая кирпичного, так называемого обыкновенного и зеленого, привозится в Россию совсем ничтожное количество и говорить о нем, как о товаре будущности, нет никакого основания.
3 февр. (№ 10). С. 41.
VI
Чай
Я перехожу теперь к главному китайскому продукту — байховому чаю. Кто из русских лиц не знает этого напитка. Для чая русский человек изобрел даже давнишнюю машину — самовар и продукт чужой китайской расы установил как бы своим национальным, что стало, наконец, невозможно представлять русского без чая, как невозможно представлять без пива немца и без кофе остального европейца. Такой успех в России чуждого продукта можно объяснить только выдающимися качествами чая былых времен, когда он был действительно хорош и славен. Далеко не тот теперь продукт Китая, хотя привычка к «чаю-самовару» у русского человека осталась неизменной. Большая пошлина и новая реформа бандероли заставили торговцев поднимать уровень цен все выше и выше, скидки делать для посредников все больше и больше, так что чай доходит к потребителю невероятно повышенной ценою. Кто поверит, не зная близко дела, что обандероленный фунт чая 1 р. 40 к. покупается в Китае только за 15 копеек. Исключите даже пошлину 80 к. и провозы до Москвы через Одессу около 7 к., остальные 38 к. будут все-таки налогом, который поглощается посредниками в чайном деле, и, главным образом, чудовищною скидкою, растущею не по дням, а по часам, какую делают розничным торговцам все фирмы, рассыпающие чай в дробные помещения. Погоня за покупателем даже между главными фирмами доходит до того, что они, повышая с каждым разом норму скинутых процентов, забывают, что тем самым подрывают свою торговую репутацию пред каждым потребителем. Появился даже чай без фирмы на этикете, где скидка принята прямо по заказу и усмотрению розничного торговца. Пожалуй, не далек уже предел, чтобы сравняться с фабрикантами мыла и парфюмерии, у которых скидка с прейскуранта доведена до 50–60 %.
Чай развешен в дробные помещения и сравнительно закрыт уже меньше для доступа воздуха и улетучивания аромата. Он портится скорее, чем в целом ящике, а посему при бандероли, находясь вне ящика более продолжительное, чем прежде, время, чай доходит к потребителю хуже качеством и выше, чем когда-нибудь, ценою. Давно уже перестал отличаться чай кяхтинский от чая кантонского, а теперь сортировочные машины и зачастую примеси цейлонского чая дают русскому потребителю просто смесь, в которой оригинального осталось разве только одно его название. Ведь вы теперь, читатель, отличаете самарскую пшеницу от кубанки, а курганскую пшеницу от павлодарской? Но соберите эти все сорта пшеницы и пропустите чрез сортировочную чайную машину, что вы там получите? Пшеницу, без сомнения, но лишенную местного колорита и характера, которую назвать можно только русской, но уже никак не самарской и не павлодарской: она стала пшеницей обезличенной. Вот то же самое производится теперь с обандеролением китайского чая. Чай, бесспорно, весь китайский, но он безличен до того, что потерял букет запаха и вкуса, присущий каждой китайской провинции и даже каждой плантации. А если прибавлено к нему еще чая цейлонского, то, право, даже стыдно называть его китайским, он только рассыпной байховый чай и даже иногда, процентов на 15–20, скрывает под внешностью китайца настоящего цейлонца.
Судите теперь сами, как скоро складывается для потребителя невыгодная сторона чайной бандероли. Бандероль, сама того не ведая, повела эту торговлю к требованию сорта только низкого, с повышенными ценами до крайнего предела, она ослабила спрос на более высокие сорта, ибо цены на него зачастую нарастали не по качеству продукта, а по фантазии фирмы, развешивающей чай в мелкие помещения. Теперь у нас на ярмарке появится усиленное требование на чай ценою только до рубля за фунт; чуть-чуть будет спрос на цены 1 р. 5 к. ― 1 р. 10 к. и совсем не будет требования выше этих цен. Все это предвидится по данным в чайном деле, какие совершаются у нас в Москве чуть не каждый день за последнее время. А то, что здесь формируется в нечто крупное и постоянное, то, я полагаю, будет также проявляться и на ярмарке Ирбитской. Ведь существует же на самом деле какая-то общая причина, которая приводит к одинаковым последствиям на всем большом пространстве нашего отечества к требованию чая только самого дешевого? Причина эта, по мнению моему, именно такая, какую я старался выше сего выяснить.
4 февр. (№ 11). С. 45.
VII
Из сведений, какие только что получены от русских комиссионных домов, проживающих в Китае, оказывается, что заказы на кирпичный чай в сезоне 1896 года были, если можно так выразиться, еще безумнее, чем были таковые в сезоне предыдущем; они превысили заказы 1895 года на целых 17 %. Как пишут нам оттуда, исполнено и отправлено заказов из Китая по месту назначения:
Отправка, в частности, по месту назначения подразделяется так:
Кирпичного в ящиках
Во всем этом необычайными кажутся два факта — увеличение заказов черного кирпичного чая с 260 тыс. на 305 тыс. ящиков и отправка в Лондон чая в количестве 4500 ящиков. Отправка в Лондон — это прямое назначение дальнейшей отправки Северным путем чрез Маточкин Шар и Карское море вверх по Енисею в г. Енисейск. Из предыдущих моих писем читатели «Листка» уже знакомы, что 1000 ящиков чая из Лондона в Енисейск было привезено и там продано, и что в будущем сезоне привоз туда кирпичного чая обещает быть громадным. Разве только случайное стихийное препятствие — сплошная масса льда близ Маточкина Шара и в Карском море — может задержать движение пароходов и вынудить пойти обратно, не достигнув цели. Но настойчивость владельцев пароходов и соблазнительная выгода провозов и выигрыша времени на перевозку заставят добиваться цели хотя бы ценою периодических неудач и даже маленьких убытков. Возможность выиграть 10 руб. на единицу — ящик, стоящий порто-Енисейск 33 руб., да это равно ведь 30 % премии, которая заставит многих пойти на риск и некоторые шансы неудачи.
5 февр. (№ 12). С. 52.
VIII
Сахар
Мудрено сказать что-нибудь новое о сахаре. Сахар ведь продукт, изъятый от влияния рынка и законов конкуренции. Все, что есть в сахарной промышленности необычайного, стоит незыблемо и идет вразрез с потребительскими интересами, было мною в прошлом и в запрошлом годах рассказано подробно и нет теперь никакого факта нового, чтобы мог я изменить мои воззрения. Сахарные заправилы в широких размерах полные хозяева рынка и распоряжаются им по личному усмотрению. До какой степени они сила, указывают цены сахара до и после выпуска на рынок из запаса полутора миллионов пудов сахарного песка. Будь они не сила, такая партия на рынке сразу уронила бы цену на полтину в пуде. Они же только день один позволили цене поколебаться с 5 р. 50 к. до 5 р., а потом сразу же ее подняли на 5 р. 15 к. ― 5 р. 20 к. и держат на таком уровне до сего момента. Вот какая сила вертит махину сахарного дела. Что поделать может с такою силою русский обыватель-потребитель? Да ничего поделать он не может и фатально вынужден оплачивать затеи синдиката по вывозу песка за границу и продаже его там убыточной ценою.
Здесь, в Москве, совсем теперь исчезла сахарная спекуляция. Никто не продает, никто не покупает партии песка со сдачей через год, через полгода, и нет в ходу на бирже запроданных расписок, как каких-то документов, представляющих собою якобы товар на самом деле. Цена на сахар только мелочами, повагонно, держится такая:
песок — 5 р. 10 к. — 5 р. 15 к.
рафинад Моск. т-ва — 5 р. 10 к. — 6 р. 15 к.
Даниловского и Генер — 5 р. 10 к. — 5 р. 95 к.
7 февр. (№ 14). С. 61.
IX
Далеко не веселые дни должна переживать родина моя Сибирь от упадка цен на многие сибирские товары. Номенклатура их очень велика, но все они, почти без исключения, одно сырье без всякой обработки. Фабричная и заводская промышленность еще мало развита в Сибири, и все подобные попытки, исключая кожевенное и мукомольное производства, носят характер пробный и разведочный. Даже заведомо полезные дела в смысле прибыли, как содовое производство г. Пранга в Барнауле, и те идут в развитии туго, расширяются медленно. Сахарное производство покойного Гусева, бесспорно, одно из самых прибыльных предприятий в Сибири, как-то также не идет уверенным путем к успеху. Над Сибирью как бы тяготеет еще период ходьбы на помочах и с чужою помощью. В Сибири мало еще собственных накопленных капиталов, мало технически образованных людей — вот главные причины, почему так мало развита ее промышленность. В любом житейском деле, а тем более в таком сложном, как фабрика или завод, аксиомой является, чтобы хозяин знал его не меньше своего техника и вообще всякого из главных деятелей промышленного заведения. Иначе неизбежен крах и разорение. В подтверждение этого мне нет нужды называть по имени неудавшиеся промышленные учреждения, достаточно, я думаю, рассказать личные попытки в моей молодости, когда я жил еще в Тюмени, т. е. по времени между 1860–1870 годами.
Покойный И. В. Канонников и я, обсудив затруднения в выделке хорошего строительного кирпича в Тюмени, решили построить кирпичеделательный завод с машинами Шликейзона. Как водится, нашелся мастер-техник и увлекал нас розовыми перспективами. Казалось, дело все так просто, что только бери и делай, да продавай кирпич готовый. Выписали мы механизмы, построили сарай, наготовили глины и приступили к делу. Пробуем. Не тут-то было. Сначала не идет совсем глина из машины, а потом, когда добились этого, беда другая появилась: глиняная лента дает трещины. Казалось, устранили мы и это, но когда потом стали выбирать кирпичи из обжигательной печи, то получили только щебень и обломки.
Так и бросили мы всю эту затею.
Я и покойные теперь Д. И. Лагин и К. Н. Высоцкий обсудили как-то, что следует в Тюмени учредить ткацкую ручную фабрику для выработки ходких очень в то время товаров: сарпинки, тика, твина, казинета и трико. Мы рассуждали так: в России дороги — земля, постройки, отопление, освещение, а, пожалуй, и рабочие руки. В Тюмени это дешево, а ткачей из поселенцев найдешь сколько угодно даже за меньшую, чем в России, заработную плату, ибо хлеб и мясо были крайне дешевы. Как всегда в подобных случаях, нашелся управляющий и несколько ткачей, которые рассказами, казалось, верными, помогали увлекаться ошибочной идеею. Смущало иногда немного наше трио, что ведь нет у нас на месте станков, батанов, берд и других инструментов, нет у нас даже основного материала — пряжи, но это устранялось рассуждением, что за пряжу мы заплатим провозы из Москвы до Тюмени, да ведь и за товары, там сработанные, платится подобный же провоз, стало быть, это, в сущности, и не препятствие. Что нет у нас станков и других орудий производства, так ведь выписать их только раз, а там по готовому шаблону местные ремесленники наделают всего сколько угодно. И так был решен вопрос о фабрике в утвердительном смысле. Через год фабрика, станков в 15, была устроена и пущена в ход. В Тюмени появились «своей фабрики» трико и сарпинка. Однако ж скоро стало ясно, что если нет в запасе какого-либо цвета, пряжи, то надо ждать, по крайней мере, месяц времени, пока она доставится из Москвы, что если нет в запасе челноков и шпуль, то надо ждать присылки их тоже целый месяц, ибо местные изделия таких предметов оказались и хуже, и дороже. Рабочие ткачи из поселенцев работали усердно только первые недели, а потом уходили на другие, более подручные работы. Одним словом, через год на нашей фабричке мы получили с Лагиным убытка по 3000 р. и неудачные попытки прекратили.
Еще пример. В Тюмени и Сибири продавались фосфорные спички по 5 р. за ящик. Спичечные фабрики существовали только в Вятке и преимущественно в г. Слободском, цена на фабриках была около 3 р. 50 к., а остальное составляло провозы и барыш посредников. Потребность местная в Тюмени и для всей Сибири на такой товар была большая. И нам казалось, что в Тюмени лес, сера, фосфор и рабочие руки нисколько не дороже цен против Слободского, а почему и выводы по сметам и проектам без опыта на деле получились самые блестящие. Как раз и тут нашелся человек-специалист, знающий все дело досконально, и увлек меня и Лагина в постройку этой фабрики в дер. Кулаковой. Не хочу рассказывать о разных перипетиях, сложной процедуре спичечной фабрикации. Мы их все приняли и сработали спички, годные для потребителя, но когда мы подсчитали, во что обходится нам ящик спичек, то пришли в недоумение: цена равнялась десяти рублям!
Проектируя новое предприятие, мы забыли совершенно, что цена на все, начиная с каждого пучка строганой древесной соломы до бумажных клеевых коробок, зависит от навыка людей и их сноровки. Где этого нет, там много лет подряд нужно переплачивать за все подобные работы, чтобы приучить рабочий контингент к такой работе и, прежде всего, самому хозяину нужно знать в полном совершенстве всю технику производства до мельчайших подробностей. Иначе хозяин не владелец дела, а слуга его, хозяин, скорее всего, мастер или техник. Хозяин сам как бы только кассир, выдающий деньги.
Таким образом, и это предприятие пришлось нам ликвидировать со значительным убытком.
8 февр. (№ 15). С. 66.
X
Потом, последовательно, я увлекся еще многими промышленными предприятиями, где пришлось играть по тем же основным причинам и такую же страдательную роль, как и в рассказанных примерах. Всюду и везде, как нельзя больше, подтверждалось правило, которое гласит, что хозяин должен знать технику производства никак не хуже, чем знает ее нанятый распорядитель. Иначе всякому предприятию грозят убыток и ликвидация. Я теперь не повторяю уже былых моих ошибок и веду фабричное дело — войлочную фабрику — удачно. Но я, прежде всего, знаю это дело во всех деталях, основательно. Посему-то и идет оно у меня успешно, и я лет пять назад объявил даже в прейскурантах, что беру только заказы и что причитываю 10 % пользы к ценам фабриката. Я давно уже не имею надобности предлагать кому бы то ни было покупать изделия моей фабрики и работаю исключительно только по заказам.
Пока придешь в делах промышленных к руководящему принципу, ах, сколько понаделаешь ошибок, предварительно учась и пробуя на всяком новом деле! Посему-то крайне нужна для Сибири сеть промышленных школ, начиная школой самой низшей до технологического института включительно. Они будут служить питомниками зарождающейся сибирской промышленности и молодые силы — единицы, воспитанные в школах, разойдутся кандидатами будущих фабрикантов и заводчиков. До тех же пор, о, родина моя, страна лишь всякого сырья и только. Номад киргиз пасет барана, чтобы сбыть его живьем прасолу городскому. Прасол осенью заколет этого барана и превратит его в сырье заварное — сало, мясо и овчину. Крестьянка-сибирячка усердно собирает сметану с молока, чтобы сбить ее мутовкой в масло, т. е. превратить в товар — сырье, удобное к перевозке. Обыватель близ урманов рубит старый кедр, чтобы собрать с его вершины шишки и превратить в сырье орехи, цена которым у вас на ярмарке не дороже 3 руб. за пуд. Таежный житель, промышляя по лесам, убивает белку, зайца, соболя, лисицу, превращает их опять в сырье и рухлядь для вывозки в Европу. Одним словом, родной мой сибиряк всякое природное богатство покуда собирает, везет и продает за чечевичную похлебку. Понадобится шуба самому — он дает приказ купить ее в Москве, платя двойные цены; понадобятся лакомства, закуски — он везет к себе молочные продукты: сыр швейцарский и мещерский, везет он маринованную рыбу, платя за все тройные цены, хотя все продукты — молоко и рыба, лучшие на свете, продаются дома за бесценок.
Чего ж недостает сибиряку родному, чтобы превращать сырье в фабричные товары? Отвечу я вторично: знания, ничего другого, только знания. Ведь те афени, которые пришли в Сибирь с коробкою на плечах, не принесли с собою никакого знания. Они пошли туда эксплуататорами населения и остаются таковыми; во втором и даже в третьем поколении я никого не знаю среди самой торговли, кто внес бы там отсюда новую идею промысла, насадил и вырастил новую промышленность.
Мой упрек отнюдь не идет, однако ж, по адресу интеллигенции, которая переселяется в Сибирь с просветительною целью — на должности профессоров, учителей и частию чиновников. Они несут светильник света в страну громадных расстояний и благо им за это.
9 февр. (№ 16). С. 73.
XI
Циркулируют слухи, что будто интендантство, не утверждая на сапожные товары цен, заявленных кожевенными заводчиками, хочет передать самим полкам и ротам заготовление этого товара хозяйственным порядком. Если это будет правда, то можно только пожелать скорейшего осуществления такой меры. Потребитель-полк и потребитель-рота — самые лучшие эксперты качества товара. Сдача товаров в интендантство чрез приемные комиссии, по сущности, такая процедура, которая всегда влияла на повышение цен товара. Нет ее, и вся та разница, какую процедура вызывала, будет скинута с цены товара, или сам товар по качеству повысится на эту разницу, что, в сущности, всегда одно и то же. Поставка седельных войлоков давно идет в полки помимо интендантства, и не было примера, чтобы полк забраковал оправленные войлоки. Причина ясная. Всякий поставщик, отправляя фабрикат прямо потребителю без контракта и задатка, старается о том, чтобы товар всегда бывал хороший. Деньги за товар платятся всегда спустя после приема 3–4 месяца, стало быть, есть полная возможность испробовать его в употреблении. Ничего подобного не может быть в складах интендантства. Там трудна и не для всякого возможна форма процедуры сдачи, а раз она исполнена, подрядчик уже считает, что он дальше не ответствен за качество поставленных товаров. Гвардейские полки немало лет уже покупают сапожные товары прямо у торговцев, доказывая тем, что такой порядок лучше, чем иметь товар из складов интендантства.
В былые времена за войлок потниковый 81/2 фунта платило интендантство цену 2 р. 20 к. В описании было сказано, что войлок должен быть из чистой белой овечьей шерсти. А эта шерсть всегда ценилась не меньше 10 р. за пуд, а, стало быть, и войлок, сработанный на фабрике и доставленный на место сдачи, из подобной шерсти не мог быть дешевле 4 рублей. Каким же образом сдавался войлок по цене 2 р. 20 к.? Дело ясное, что в войлоке указанной овечьей шерсти не было ни волоса, ее заменяла шерсть коровья и конская. Войлоки из такого материала были непрочны и скоро расползались. Жалобы полков на это были постоянные и, наконец, им разрешили покупать войлоки, где сами пожелают. Теперь кавалерийские полки уже много лет подряд заказывают войлоки помимо интендантства и платят цену по 4 р. за штуку.
Если слухи, по поводу которых выше говорится, оправдаются, заводчики, поставщики в казну товаров, вынуждены будут поднять выделку своих изделий до степени заводчиков Савина, Балаболиных, Каликиных, Ростовцева и им подобных. Иначе многие полки уйдут в заказчики к названным заводам, которые продают свои изделия — мостовье и вытяжку — на 10–151/2 % выше против всех подрядчиков казенных. Ведь если рынок ценит так товар, то, стало быть, он того и стоит, и если Балаболин и Ростовцев не идут в казну в подрядчики, так, стало быть, есть тому причины настолько важные, что стоило узнать их повернее. Казна ведь — покупатель колоссальный, не требующий кредита — риска, что нельзя и сравнивать его в этом отношении с частным покупателем. А между тем от покупателя-казны все лучшие заводчики и фабриканты почему-то устраняются.
Если интендантство приходит к заключению, что удобней передать самим полкам заготовление обуви, то, повторяю, можно только радоваться правильному пути, на который интендантство выступает.
11 февр. (№ 18). С. 83.
XII
С сырьем кожевенным идет какое-то странное донельзя направление в противоположные стороны. Крупное сырье, начиная с 80 фунтов и выше, дешевеет, а мелкое сырье, начиная с 50 фунтов и ниже, дорожает. Здесь, в Москве и в провинциях средней полосы России, крупное сырье держится в цене 3 р. 50 к. — 4 р. за пуд мороженого или соленого товара; мелкое же сырье покупается от 5 р. до 5 р. 20 к. за пуд. Самая крупная для кожевенного сырья Лебедянская ярмарка прошла с таким успехом, какого никто не ожидал. Сырье куплено нарасхват применительно за пуд сухого товара 13–15 рублей. Крупными и горячими покупателями, как всегда, были богородские заводчики, так что всем другим сырья досталось мало.
Деланный кожевенный товар под названием мостовья и юфты держится все время зимы и осени цен Нижегородской ярмарки. Так, мостовье среднего веса 30 пудов в сотне кожах хорошей выделки и тонкостроганное продается 19–21 р., а мелкое, около 18–20 пудов, — 21–23 р. за пуд, мостовье крупное, пудов на 40, продается 17–19 рублей.
Конины деланные идут в продажу дорого. Цены им, как и всякому фабричному и заводскому товару, зависят от местности сырья, где оно собрано, и от качества выделки завода, где оно сработано. Московское сырье конины считается лучшим и продается 6–7 р., а выделанное — 8 р.-8 р. 50 к. за кожу. Подвигаясь на восток России, цена сырью конины в одно и то же время будет уменьшаться. Так, например, в Казани цена держится 6 р., в Перми — 5 р. 25 к., Петропавловске — 4 р. 50 к., и вся такая разница в расценке слагается лишь частию от величины провозов, а главное — от внутреннего качества самого товара. Нередко в степных наших окраинах сырье, на вид хорошее, имеет много подрезей, замазанных и скрытых, которые при выделке обнаруживаются и обесценивают кожи на 25 % стоимости.
Для того чтобы лучше ориентироваться в ценах кожевенным товарам текущего времени, я привожу засим табличку.
Кожи петербургских заводов:
Подошвенные: черкасского сырья — 16–17 р.
американского сырья — 18–20 р.
Полувал: черкасского сырья — 17–20 р.
иностранного сырья — 17–21 р.
разного сырья — 15–17 р.
Разных заводов средней полосы России:
Мостовье:
хорошее — 19–21 р.
среднее — 17–19 р.
Конины:
весовая — 19–21 р.
чоточная за шт. — 7–8 р.
Опойки:
катунских заводов — 38–40 р.
Выростки
черные, богородских заводов — 26–36 р.
12 февр. (№ 19). С. 86–87.
XIII
С величиною цен на многие сибирские сырьевые товары бывают часто такие пертурбации, что трудно подыскать им термин для определения. Не так давно мытая джебага продавалась 7 р. за пуд, а теперь не идет и по 4 р. 75 к. Еще ближе: за шкуры сурков в Нижегородской ярмарке бр. Калмыковым давали цену 23 к. за штуку, они не продали и отправили всю партию, 200 тыс. штук, в Москву. Теперь им не дают и по 16 к., за стуловую шерсть (стрижку) тоже платили цену 6 р. за пуд, а теперь нет охотников купить даже по 3 р. 50 к.
И таких примеров не оберешься. Подводить их под какой-нибудь биржевой или рыночный термин невозможно, они как будто вне законов рынка, потому что колебания цен в ту или другую сторону по величине своих размахов поразительны.
Сырой продукт Сибири хлеб также крайне дешев. Говорят, теперь в Тюмени лежит его на складах 5 млн. пудов. Цена в Тюмени будто бы такая:
рожь — 20 к.
пшеница — 40 к.
овес — 20 к.
Такие сведения, я думаю, очень близки к истине и не радуют торговцев, вложивших в массы хлеба все свои наличные капиталы. Убыток им грозит неизбежный и большой. Дурное состояние дел с хлебами отражается, конечно, и на делах, и результатах всего нашего пароходства по рекам Западной Сибири. Нет массы перевозки хлеба, нет и заработков, фрахтов, которые в былые времена лились рекою пароходствам и заставляли строить все новые и новые пароходы. Число их теперь, кажется, доходит до 117 пароходов.
Дешевый хлеб — благодеяние для рабочего народа-потребителя, но дешевый хлеб далеко не то для производителя такого хлеба, далеко не то для всякой розничной и оптовой торговли. Что может выручить производитель хлеба, когда цена его не покрывает всех расходов — пашни, посева и обработки? Откуда он возьмет денег на уплату обязательных налогов, на покупку ситца, чая и другие неизбежные домашние расходы? Ответы на такие вопросы ясны. В такие времена всякая торговля и промысел должны испытывать застой и затруднения. Это мы и видим в настоящую минуту всюду, это вы увидите и у себя на Ирбитской ярмарке.
Постройка Сибирской железной дороги, вливающей по своей линии новые заработные и иные капиталы, в другое время заметным образом влияла бы на улучшение торговых дел Сибири. Теперь же и она, по-видимому, не может изменить последствия такого крупного, захватывающего всю экономическую жизнь сибирского обывателя, факта, как дешевизна хлеба. Железная дорога непосредственно пока полезна сибирским городам, чрез которые она проходит, и жителям известной полосы, примыкающей к дороге. Все же, что вдали от линии, пока еще выиграло мало, а лишилось на известном районе извозного заработка. Как ни дешев хлеб в Сибири, нельзя везти его по железной дороге в Россию, потому что и здесь он также дешев. Таким образом, является положение что-то вроде заколдованного круга. Дешев хлеб — нет денег у населения, нет денег — нет торговли, нет торговли — застой в делах и кризис.
Что же делать и как помочь такому положению? Я думаю, никак помочь мы этому не можем. Помогать ведь можно только от девяти десятому, но как помочь наоборот? Мне кажется, у нас в руках единственное средств — это как бы трудно ни было, но ждать прохода кризиса, как ждут его прохода в некоторых болезнях человеческого организма.
13 февр. (№ 20). С. 93.
XIV
Насколько верно — судить отсюда трудно, но уверяют, что будто все здешние мануфактурные фабриканты отправили в Ирбит товаров — крупные 3/4, а средние — половину против того, что отправляли прежде. Если это так, то надобно сказать, что фабриканты поступили весьма благоразумно. Ирбит ведь далеко не Нижний, и отправка назад непроданных товаров — операция весьма убыточная. Уже теперь идут оттуда слухи, что торговля началась очень незавидно, и нет видов рассчитывать и дальше на что-нибудь хорошее. Как же не сказать о дальновидности благоразумия фабрикантов! Ведь, в сущности, всегда тот только и выигрывает на арене жизни, кто умеет смотреть вперед и, соразмеряя шансы удач и неудач, выбирать наивыгодное положение. Предвидение плохой торговли на Ирбитской ярмарке и делает честь их предусмотрительности.
Запнувшиеся дела на ярмарке Нижегородской некоторых фирм, торгующих мануфактурою, не были тогда сполна ликвидированы. Они перешли значительною частью и на Ирбитскую ярмарку, где, я думаю, послужат также причиною к некоторому ухудшению условия мануфактурной торговли. Ломая рубль, ломающие лица плохо рассчитали, что не справятся с обломками при их оплате и ликвидации. Обещая кредиторам отдать за рубль шесть гривен, они думали, что все у них пойдет по-прежнему, и кредит для них откроется широкий и повсюду. В этом вся их капитальная ошибка. Подорванный кредит всегда не прочен, а кредит испорченный прямо безнадежен. Кредиторы, спасая из рубля что можно, стараются выбрать деньги и не дают в кредит товаров новых. Отсюда следует, что деньги с должника только извлекают, но товаров вновь ему не отпускают и заставляют его дело быстро сокращаться. А раз оно пошло на сокращение, там трудно продавать товар нормальными ценами и еще труднее выручать из него деньги. Приходится форсировать уступки и все-таки, в конце концов, не выручить наличной суммы столько, чтобы покрыть срочные уплаты сокращенного рубля. Вот, я думаю, эти-то полуоконченные нижегородские ликвидации и придется ликвидировать вновь в Ирбитской ярмарке.
Несостоятельность торгового дома «Сайдашев, Субаев и К˚» переживает опять новые перипетии. Сначала думали окончить дело полюбовно, т. е. мировою сделкой — 50 к. за рубль. Не состоялась такая сделка, и пришлось учреждать администрацию. Наверно, не было соблюдено при этом предписанных законами условий, потому что по протесту некоторых кредиторов Казанская судебная палата отменила учреждение администрации, и теперь, по слухам, будет конкурс.
Будут ли у вас свои ирбитские неплательщики, как они были нижегородскими, московскими и даже астраханскими, сказать, конечно, трудно. Все данные за то, что быть они должны, но лучше было бы мне на этот раз прямо ошибиться. Подсчитывая же то, что есть уже в фактах совершившихся, я нахожу, в пределах времени с Нижегородской ярмарки прошлого года и по сие число несостоятельных сколько-нибудь крупных фирм и лиц 16, а сумма долга их равна целому десятку миллионов рублей! Я не хочу писать поименного списка этим несостоятельностям потому, что между ними есть лица в полной мере добросовестные. Они только несчастные, не умевшие вести свои дела в пределах благоразумия, и, мне кажется, пришла пора щадить их самолюбие.
14 февр. (№ 21). С. 98.
XV
Скорее хорошо, чем дурно, что нет у нас на ярмарках биржи и биржевой спекуляции. Ирбит в этом отношении ничего не проиграл, не имея биржи. Стоит только присмотреться в настоящее время к физиономиям столичных бирж, чтобы понять, до какой степени бывают для своих клиентов они разорительными. Вчера, например, акции транспортного общества с утра были 122 при начале биржи 108. а к концу ее 120; акции банка внешней торговли с начала биржи — 428, а под конец 409, паи т-ва Нобель не так давно стоили 10500, а теперь 7800.
Те же биржи с процентными бумагами бывают другою порою выгодны и соблазнительны. Иначе ведь никто не стал бы на бирже ни покупать, ни продавать бумаг. Баржа процентных бумаг, т. е. биржа нетоварная, а, скорее, тот отдел ее, который занимается продажей-куплею фондов и дивидендных бумаг, переходя в частную в простую игру на «разницу» с процентными бумагами со всею процедурою залога в банках и банкирских конторах, не далека по степени азарта от карточной игры направо и налево. Как в карточной игре чаще проигрывает тот, кто очертя голову ставит «ставки», так и на бирже чаще проигрывает тот, у кого в азарте остается мало благоразумия. Случайности счастливого исхода, а еще более случайности прямого обогащения такая редкость, что обогатившихся можно сосчитать по пальцам. А сколько мелких игроков и случайных провинциальных лиц, поплатившихся или прямо от биржевой игры разорившихся, и перечесть нельзя. При теперешнем падении цен дивидендных бумаг случилось на Московской бирже так, что из всей кулисы человек во сто только десять приняли купленные бумаги, а остальные отказались. И бумаги, и убыток остались продавцам в полное наследство, от которого, как знаете, нельзя и отказаться.
В игре биржевой, как и во всякой другой игре азартной, есть свои приемы и свои счастливые положения, которые метко называются народом сниманием сливок. Там, где сняты сливки, публике подносят молоко без сливок, но предварительно раздутое рекламой на степень жирного продукта, где непосвященный в дело вправе ожидать «процентов-сливок» вдвое больше, чем может дать продукт нормальный. Для наглядной иллюстрации я приведу пример из повседневной жизни нашей.
Владелец большинства акций одной железной дороги г. М. задумал строить около Москвы вагонный завод, который и будет поставлять как на свою, так и на прочие дороги рабочие вагоны; основной капитал положен полтора миллиона рублей, акции назначены по 250 рублей кредитных. Половина акций оставлена им у себя и людей близких, а другая половина отдана московскому банку с тем, чтобы он выдал за них вперед деньга. Деньги собраны и строится завод на славу. Как только дымогарные трубы выведены были до верхнего карниза и оказались превосходными, московский банк начинает продавать акции вагонного завода вместо 250 по 380 рублей и продает их без остатка. Но ведь завода еще не было, он только строился, и только в прошлом январе пошли на нем вагонные работы, зачем же за полгода вперед берут уже за акции 52 % премии? Не так бы надобно поставить мне вопрос: зачем берут, зачем дают — имеете спросить вы более резонно? Дают за акцию такую цену, не видя еще дела, потому что во главе его стоит не кто другой, как г. М., что продает акции самый первоклассный банк, и что подобные заводы, вроде Рижского вагоностроительного, зарабатывают дивиденды в 35 %. Такие данные, как бы на ушко, но всем рассказанные, и делают рекламу, которая как раз и позволяет снимать заблаговременные сливки совсем привольно и удобно.
15 февр. (№ 22). С. 102–103.
XVI
У вас на ярмарке, да и вообще во всех провинциях в России, принимая во внимание только крупные промышленные центры, не существует конкуренции акционерным банкам и другим кредитным учреждениям со стороны частных лиц в предложении капиталов. Везде банковский процент учета векселей и ссуды под бумаги ниже тех процентов, какие назначают местные богатые люди. В Москве не первый раз замечается явление как раз обратное. Местный богатый человек г. Рябушинский предлагает деньги по учету векселей за 51/2 % годовых на любой срок от 3 до 9 месяцев, тогда как все акционерные банки придерживаются минимум 53/4 %. Миллионов денег, говорят, у него очень много, и он поэтому опасный конкурент любому банковскому учреждению. Ко всему тому он враг всякой формальности и канцелярщины и все его учетные операции занимают время и людей в пять раз менее, чем в любом акционерном банке. Он сам распорядитель, контролер и учетный комитет. В его лице сосредоточены правление и совет, и он не пишет никаких журналов и не публикует никаких отчетов. Если крупный банк делает расходов в год около миллиона, то г. Рябушинский едва ли делает их на свою бухгалтерию и 50 тысяч. Никто не знает верно, сколько миллионов ходит у него в учете, но, судя по многим признакам, едва ли меньше 10–15.
И говорят еще, что нет у нас частного богатства, нет у нас больших состояний. Совсем неправда. Нет у нас таких состояний, как у Ротшильда, нет национальных богатств, как в Америке, Франции и Англии, но гораздо больше частных капиталов, чем кто-нибудь из нас предполагает. Ведь вы, я думаю, совсем не знаете г. Рябушинского, у которого, говорят, имеется 30 миллионов, и не слыхали г. Солодовникова, у которого будто бы этих миллионов 40! А сколько же подобных единиц еще в Москве, в Петербурге, на юге России и вообще на всей нашей территории? Сосчитать их очень трудно, но, я думаю, русские капиталисты, имеющие каждый не меньше одного миллиона, составляют сумму частного богатства не меньше 10 миллионов рублей.
Без всякого сомнения, у нас богатые люди быстро продолжают богатеть с каждым годом все сильнее и сильнее. Ведь 10–20 лет назад вложенные капиталы в акции банков и в паи фабрик и заводов ценятся теперь в 3–5 раз дороже. Но ведь это далеко еще не все. На капиталы они получали ежегодный дивиденд в размере средних цифр 15 %. Сосчитайте их за те же годы со средними процентами за время, и вы найдете новый капитал не меньше пятикратной цифры.
Богатеет ли народ в той же степени и силе, едва ли утвердительно сказать возможно. Статистические сведения о скоте в его хозяйстве говорят нам очень уже печально…
Поскорей бы надо большинство государственных налогов из системы косвенного обложения перевести на капиталы. Ведь капитал помимо собственного роста всегда приносит 5 % ежегодного дохода. Верните государству 10, даже 20 % из дохода, вы не заденете основного капитала; с народа же рабочего, со всякого обывателя деревни взимается косвенный налог на многие продукты из его прямого заработка. Согласиться надобно, что это не одно и то же, что взимать проценты из процентов.
16 февр. (№ 23). С. 107.
XVII
Я деревенский уроженец, и меня всегда как-то особенно волнует, когда я приезжаю в родную Кулакову. Каждый двор и каждая семья теперь совсем другие, но я знал их деда, знал отца и, беседуя со внуком, воскрешаю в памяти все детали жизни предыдущих поколений. Иногда встречаю старика, и мы вступаем в разговоры, перебирая жителей деревни Кулаковой. Я знал их прежде бедных и богатых всей деревни, знаю их теперь уже меньше и прихожу к такому выводу, что в былые времена больше было всего того, что считается признаком зажиточности деревенской, что сельский обыватель выглядел прочнее, крепче. Нет теперь дворов Калетова, Тараданова, где всякого скота: коров, овец, свиней — считалось вволю, где скирды хлеба лежали на гумнах год за годом, где закрома амбаров с зерновым хлебом были полны. Я помню хорошо, что лошадей бывали большие табуны, что рогатого скота и овец табуны бывали еще больше, но что всего замечательнее — я помню большие холодники, построенные на выгонах, где от жары и овода спасались днем все табуны деревенского скота. Холодники такие строились всеми обывателями и, стало быть, все умы деревни находили это нужным и полезным. Почему же через 45 годов не нужно стало таких холодников, и теперь нельзя найти следов даже былых построек? Бывало, прежде на дальней пашне, верст за пять от деревни, каждым околотком строилась «изба, остожье и колодезь», и семьи околотка во время страдное живали там подолгу. Отчего же исчезли летние избушки и заплыли совсем старые колодцы?
Почему-то говорят, что люди к старости начинают находить лучшим время прежнее и худшим время новое, современное. Но скажите мне: при чем же старость, если в самом деле прежде в Кулаковой было больше хлеба и скота, если там существовали для скота холодники и для себя на пашнях избы и колодцы, а теперь ничего этого не стало даже и в помине? Деревня численностью душ с тех пор увеличилась, в ней теперь порой торгует не один уже кабак, а несколько, и есть новые богатые крестьяне, но совсем другого склада и покроя. Не стало только духа общины, не стало строя общего довольства. Деревня день ото дня как-то становится беднее и беднее, и бывали годы, когда она не могла даже оплачивать сполна подушных податей.
А между тем деревня Кулакова наделена пашней и покосами в таких размерах, что в Сибири даже они считаются достаточными. Между жителями развито ремесло: мужчины все работают сани и телеги, а женщины работают ковры. И, несмотря на все такие благоприятные условия, благосостояние жителей деревни стало падать и явно выражаться оскудением видимых достатков. Главною причиною такого положения считаю я кабак или, скорее, кабаки, размножившиеся после откупной системы; они отняли у слабых людей средства к жизни и испортили нравственную сторону подрастающего поколения. Борьба моя с этим злом, как знаете, длившаяся больше 20 лет, закончилась моим поражением. Я бессильно сложил руки и с горечью воскликнул: «Кабак меня победил!».
Если таковы экономические результаты полувековой жизни обывателей в д. Кулаковой, которая по своим условиям должна бы быть вполне богатою, а между тем, видимо, опускается и беднеет, то что же может оказаться в других соседних селах и деревнях, где нет подобных благоприятных условий, и где кабак влияет пагубно и растлевающе без всякого стеснения? О, там состояние жителей далеко ниже, бедность еще больше, чем в родной моей деревне Кулаковой. Примером служат многие окружающие села и деревни.
XVIII
И последнее
«Всякому овощу свое время» — гласит пословица, как и всякому общественному служению, по мере средств и знания, есть предел — добавляю я от себя. Много лет подряд я сообщал «Ярмарочному листку» всякие торговые и промышленные сведения, а отсюда и всему сибирскому торговому сословию, какие только концентрировались в Москве, стараясь быть всегда правдивым и беспристрастным. Мое независимое положение давало мне возможность говорить о некоторых сторонах нашего промышленного быта открыто и свободно. Не скрою, что подобные сообщения навлекали на меня порою значительные неудобства в жизни. Меня даже привлекали раз к уголовному суду по 39 ст. Цензурного устава и указывали в перспективе на 6 месяцев тюремного заключения. Прошло и это, и лицо, привлекавшее меня к суду, не раз потом относилось ко мне с большей, чем когда-нибудь, предупредительностью.
Но идут года, а мне уже шесть десятков лет и пора сказать себе: довольно. Пусть идут на смену нам молодые образованные силы и несут с собою новые идеи и новые приемы.
Привет им.
Я же прощаюсь навсегда с моими ярмарочными читателями.
17 февр. (№ 24). С. 113.
Московские письма
I
Государственный банк не так давно объявил некоторое повышение процентов по учету векселей и залогу процентных бумаг. Градация их опубликована такая:
[image]
Глядя на этот ряд цифр, повышающихся против трехмесячного кредита за 20, 50 и 60 проц., невольно задумаешься над такими крупными ступенями лестницы процентов. Счастливому владельцу трехмесячного векселя можно достать деньги за учет из 5 проц., а остальным 6, 9 и 12-месячным категориям, повышение сделано усиленно и как бы даже с тенденцией внушения, чтобы длинного кредита не было, ибо чем длиннее срок, тем величина проц. за все время, не исключая даже и первых трех месяцев, будет повышаться и повышаться. Но и без этого чем длиннее срок, тем кредит обходится дороже даже при одном и том же учетном проц. Для бланконадписателя вся суть ведь в том, сколько он, за вычетом проц., получает на руки наличного капитала, которым может оперировать до срока. Вот таблица для наглядного знакомства с этой операцией.
По векселю в 1000 руб.:
[image]
Таким образом, при учете из 5 % годовых наличный капитал, выдаваемый на руки бланконадписателю, обходится при длинных сроках в 5.20 и в 5.26 %, что, казалось бы, должно служить достаточным стимулом для того, чтобы оставить его в этом положении. При прогрессивном же поднятии учетного проц. величина его вырастает сильно, и он обходится кредитующемуся лицу при учете 6 % в 6,19 %, при 71/2 % — в 8 % и при 8 % — в 8,70 %. Согласиться надобно, что взять деньги хотя бы и при 12-месячном сроке, но за 8.70 % едва ли найдутся охотники из лиц благонадежных. Принимать же векселя к учету от лиц иной категории, чем надежные, сам банк не пожелает. Тогда, пожалуй, высокий учетный процент по своему значению почти равен полному запрещению.
Кредит коротких сроков, обыкновенно практикуемый в Европе, едва ли применим у нас в России, где расстояния так длинны, обороты торговые так медленны, что поневоле вызывают и длинные сроки кредита. Не будем забывать, что у западных соседей наших весь обиход жизни совсем иного склада и характера, и едва ли нам удобно их порядки без примерки прилагать к нашей русской жизни. Там и климат другой, и пути сообщения другие, и густота народонаселения не та, и обычаи кредита совсем иные, чем у нас в России. Непроизвольно и не по прихоти купцов выработалась средняя существующая норма годичного кредита даже у таких богатых фирм, каковы все фирмы Морозовых, Коноваловых и им подобных. Такие фирмы легко могут держать у себя в портфеле векселя первые девять месяцев срока, чтобы потом, если понадобится, предъявить к 3-месячному учету за дешевые проц. Но что же делать людям среднего достатка, как не одно из двух: или не продавать товар на срок годичный, или платить по учету векселей высокие проценты?
И то и другое все невыгодной стороною ложится именно на таких, среднего достатка, фабрикантов и торговцев и не только не касается, а даже служит в пользу крупным фирмам вроде «Савва Морозов и сын», «Викула Морозов с с-ми», Тверской мануфактуры и им подобным, которые векселей своих дебиторов в банках вообще не учитывают.
5 окт. (№ 40). С. 8.
II
Я поместил в № 57 «Сибирской торговой газеты» письмо о необходимости устройства сахарного завода в Юго-Западной Сибири, где отлично растет свекловица. На это письмо откликнулся письмом ко мне известный деятель в сахарной промышленности И. А. Пономарев, управляющий всеми сахарозаводскими делами П. И. Харитоненко.
«Вы правы, высказав хорошую мысль об устройстве свеклосахарного завода в местах, вами указанных, — пишет он мне между прочим. — Я позволяю себе указать вам лишь на способ ведения этого дела путем компанейских капиталов. Мы видим, как широко развиваются дела компаний в Германии и Франции, да и у нас в последнее время создаются компанейские промышленные дела в грандиозных размерах.
Проведите мысль составить акционерное товарищество, и Господь благословит вашу идею».
Я очень рад, что так смотрят здесь крупные деятели сахарной промышленности на новый промысел в Сибири. Быть может, слух о том, что сыновья покойного Е. Кухтерина желают заняться этим новым для них делом, окажется напрасным, и мы увидим, в самом деле, гг. Кухтериных пионерами в Сибири по сахарной промышленности. Этот новый продукт в крае совсем не то, что блаженной памяти наши винокуренные заводы, в былые времена порождавшие за собою повсюду склады и питейные заведения. Каждый вновь построенный винокуренный завод всегда, разумеется, давал денежный успех владельцу, но ценою полного расстройства множества семей, работники которых пропивали и деньги, и здоровье. Недаром же эти якобы промышленные учреждения в народной памяти оставили после себя такие горькие воспоминания.
Совсем иной характер имеет свеклосахарный завод в любом месте, где только может созревать сахарная свекловица. Культура земли с посевами свеклы возвышается, является большой заработок местному населению при посадке и уборке свекловицы; местным фабрикатом заменяется привозной продукт, оборачивается в местности новый капитал. Трудно перечислить все хорошее, что обещает в будущем для Сибири новая промышленность.
Путем ли одиночного предприятия, в виде ли товарищества на паях будет развиваться в южных пределах Западной Сибири сахарная промышленность — она одинаково полезна будет всей нашей азиатской территории.
Потребление сахара Сибирью равняется, по меньшей мере, 11/2 млн. пудов, и надо много лет прилагать знание, труд и капитал, чтобы достигнуть до удовлетворения потребности края всей или отчасти собственными силами. Сахарно-песочный завод считается порядочным, если он выделывает в период варки 50 тыс. пудов песка, а посему потребовалось бы учреждение не меньше тридцати заводов среднего размера для удовлетворения только местного сибирского потребления.
III
Спекуляция никогда не знает, что она будет делать завтра. Сегодня спекулянт думает нажить деньгу на фондовой бирже и покупает или продает процентные бумаги, повышая или понижая им цену, смотря по обстоятельствам. Прошла пора на это, спекуляция покупает сахарный песок на сроки, надеясь на разницу цены и рискуя двугривенным на пуд задатка. Потух этот интерес, она бросается на хлеб и закупает его, где попало. Не так давно московские торговцы хлебом, увлеченные быстротою роста цен, не задумались играть на этом и довольно крупно. Они не нашли другого места, более удобного для своей арены, как Петербургская биржа, и закупили там около 100 тыс. кулей ржи по 7 руб. Но спекуляция на этот раз ошиблась, и вышел убыток — рожь понизилась до 6 руб., и наши москвичи в какие-нибудь две-три недели понесли убытку около 100 тыс. рублей. На этих днях настал финал другой спекуляции с товаром — рунною шерстью. Некто г. Воронин, завзятый специалист по торговле нашей южной шерстью, задумал года три тому назад удержать на месте цену 10 руб. за пуд белой рунной шерсти, собранной им в количестве 10 тыс. пудов. Такой цены ему не дали, и шерсть из года в год оставалась непроданною. Так шло дело до сего времени. И вот на днях продана вся эта партии ценою по 8 р. 15 коп. в Царицыне и по 8 р. 38 коп. в Москве. Попробуем подсчитать убытки операции:
в 1804 г. было затрачено на покупку 10 пудов шерсти 100000 руб.;
за три года по 6 % на капитал 18000
склады и страхование 2000
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
120000 руб.
Выручено ныне от продажи 10 тыс. пудов по 8 р. 15 коп. 81500
Получилось прямого убытка 38500
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
120000 руб.
Однако, как ни бранить спекуляцию, с торговлей она нераздельна, как нераздельна, к несчастью, и со всей промышленностью. Фабрикант покупает материал для своей фабрики по мере надобности. Он скоро замечает, что цена растет. Он начинает закупать вперед, т. е. спекулирует. Спекулянт сегодня, спекулянт и завтра, мало-помалу он становится покупателем наличного материала только случайно, если он дешев и если есть в нем надобность. Простой торговец масла, покупая на базаре товар наличный, замечает, что выгоднее купить вперед, ибо он знает, что по таким-то и таким причинам цена маслу должна повыситься, он начинает покупать по условию, на задатки, превращаясь в спекулянта. Оптовый заказчик чая, нашим ли комиссионным домам в Китае или комиссионерам-англичанам, замечает, что чай ему обходится зачастую несколько дороже, если он не дал приказа продать аккредитив «вовремя». На другой же год он делает своим комиссионерам такую приписку при посылке нового аккредитива: «продавать вперед по выгодному курсу». Таким образом, и комиссионер, помимо своей воли, превращается во временного спекулянта.
Гони природу в дверь, она влетит в окно — это давно сказано. Спекуляция проникает всюду как неизбежное условие торговли, как необходимая сторона промышленной деятельности. Спекуляции нет только в начале меновой торговли, когда степной баран меняется на что-нибудь другое, необходимое в кочевой жизни. Но только раз замечено, что баранов много, а чугунных котлов, нужных для кибитки, мало: явилась низкая цена баранам и высокая котлам, спекуляция уже готова. Какой-нибудь киргиз с хорошей головой смекнул, что баранов надо покупать вперед дешевыми ценами, а котлов высокою ценою навезут довольно и цену им уронят. Так и выходит. Котлы дешевеют, бараны дорожают. Киргиз-спекулянт нажил большие барыши.
Бороться с этим «злом» бесполезно, нужно лишь уметь сдерживать его безобразные проявления.
12 окт. (№ 41). С. 13–14.
IV
Когда вы в банк вложите деньги на срок, положим, десятилетний, вам заявят, что проценты вы будете получать ежегодно на руки. Если вы этих процентов не будете получать все 10 лет, тогда вам процента на процент не заплатят. Совсем иное дело, если вы, ежегодно получая проценты, ежегодно же будете обратно сами вкладывать их в банк. Тогда вы получаете на эти новые вклады такие же проценты. И только за то, что вы раз в год будете получать проценты и их вкладывать обратно, а другой только через десять лет придет получать вкладную сумму и проценты, посмотрите, какая будет разница в результатах у того и у другого.
Вклад в 10000 руб. из 41/2 % будет в первом случае нарастать по годам так: 10450, 10920, 11411,75, 11925,65, 12462, 13023, 13609, 14221 и при выемке вклада 15530 руб.
Второй вкладчик получит только капитал в 10000 руб. и 4500 руб. процентов, всего 14500 руб., т. е. разница будет 1030 руб.
Такая же, но еще более резкая, происходит разница, когда какой-нибудь промышленник, устраивая фабрику, завод или другое промышленное заведение, не берет оттуда прибыли дивидендов, а прибавляет их ежегодно к основному капиталу. Возьмем умеренный в России промышленный дивиденд 10 % и посмотрим, что из этого выйдет чрез периоды 10, 20, 30 и 40 лет времени. Предположим так: основана маленькая фабрика в 1860 году на капитал 100000 руб., в 1870 году постоянно прибавляемый дивиденд к основному капиталу составит 160000 рублей, итого 260000 рублей.
Значит, в 10 лет капитал вырос на 160 % и составит сумму вместо 160000 руб. 260000 рублей. Чрез следующие 10 лет при таком же росте, конечно, и с такими же результатами основного капитала в 1880 году он будет составлять 676000 руб., в 1890 году — 1757000 руб. и в 1900 году — 4378000 руб.
В течение 40 лет сумма основного капитала возрастет ровно в 44 раза против первоначального размера. Указанные выкладки и цифры очень просты, и на моей памяти выросшие большие капиталы подтверждают это как нельзя лучше и как нельзя яснее. Сорок лет назад большие современные фабриканты, считающие теперь свои состояния десятками миллионов, имели много-много по 100, по 200 тысяч рублей.
Тогда не было также колоссальных состояний сахарных заводчиков* и еще меньше того было громадных состояний у простых рантьеров вроде г. Солодовникова или торговцев вроде «Гр. Стахеева сыновья», «Н. Д. Стахеева» и др. Все они нажили свои состояния или получили таковые от своих отцов именно тем способом и приблизительно в том периоде времени, когда свои годовые дивиденды прибавляли постоянно к основному капиталу, т. е. проводили в жизни систему счета процентов на проценты.
26 окт. (№ 43). С. 14.
V
Я хочу поговорить сегодня на щекотливую тему, где сталкиваются интересы метрополии с окраиной, разумея под этим коренную Россию и Сибирь. Бесспорно, каждая метрополия имеет свои права, перед которыми ее колонии должны склоняться. Равным образом, метрополия должна иметь и некоторые экономические преимущества. Но также бесспорно и то, что колония растет и развивается, дорастает до метрополии сама и, наконец, наступает время, когда она имеет право стать экономически в одинаковые с метрополией условия. Мне кажется все это такою простой истиной, что едва ли можно ждать возражений. Во имя этой истины я и позволю себе посвятить это письмо рассмотрению фактических отношений России к Сибири в настоящее время, не выходя из области исключительно экономических интересов.
Сибирь завоевана уже больше 300 лет и населяется все это время то служилыми людьми, то ссылаемыми преступниками, то, наконец, добровольными переселенцами и торговыми людьми.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
* А колоссальные состояния дореформенных откупщиков? — Ред.
Все эти элементы, из которых мало-помалу составилось ядро сибирского населения, представляют плоть от плоти русских людей. Сибирь это та же Россия, только географически несколько обособленная. В этнографическом же смысле местное, коренное и иногородческое население Сибири составляет такую ничтожную долю и по численности душ, и тем более в смысле культурного влияния на все русское, что признавать это население за нечто серьезное оснований не имеется. Сибирь — та же русская провинция, и сибиряк — термин собирательного русского потомка, пришедшего вольно или невольно из разных мест России — из Новгорода, Курска, Москвы и т. д.
В продолжение всего трехсотлетнего периода Сибирь платила метрополии сначала ясак в виде мягкой рухляди, потом давала ей металлы, золото, хлеб и вообще свои сырые продукты, получая за них обработанные товары. Народонаселение Сибири теперь умножилось, хлебопашество и скотоводство усилилось, а сбыт продуктов остается все еще только местный или исключительно в одну свою метрополию, и цены на них, за вычетом стоимости провоза на дальние расстояния, очищаются такие низкие, что бывают годы, когда совсем становится невозможным выручать за сибирские продукты затраченные деньги, не считая даже дарового труда и времени.
Первые попытки пионеров промышленных предприятий в Сибири почти всегда приносят им убытки, как это случалось при основании суконных фабрик, стеариновых и сахарных заводов и других подобных заведений. Причин такому положению дел было очень много и главные из них — отсутствие в Сибири механических заводов, громадность расстояния и малое развитие в среде населения предпринимателей и технических познаний. Бесспорно, второй, последующий ряд опытов, даст лучшие результаты, но ведь для этого многие годы уходят бесполезно для такого громадного района, как Сибирь, и местное земледельческое население продолжает по-прежнему сбывать свои сырые продукты — плоды земли, лугов и леса — за самые низкие цены. Сплошь и рядом бывают годы, когда продается пшеница в Семипалатинске за пуд 35 к., рожь в Томске — 20 к., сало баранье в Петропавловске — 3 р., масло коровье в Кузнецке — 4 р. 50 к., шерсть овечья «джебага» в Куяндах — 1 р. 60 к. В то же время жителю Сибири надо покупать всякий обработанный продукт, зачастую из его же сырых материалов сделанный, не только по высокой, но по чрезмерно высокой цене, потому что на него присчитывается провоз в метрополию до фабрик и заводов, стоимость обработки фабрикатов, провоз обратно от фабрик и заводов и коммерческая польза фабриканту и посредникам.
Из такого положения вытекает для жителя Сибири великая несправедливость: продавать свои продукты очень дешево и покупать обработанные товары очень дорого. Потеря с двух концов, надо согласиться, условие очень плохое для процветания земледельца, жителя Сибири. Ни подати, ни повинности не соображаются с таким экономическим состоянием, а требуются к исполнению в полной своей мере. Проводимая Сибирская железная дорога, конечно, поможет в будущем сибирскому населению, но не настолько уж много, чтобы могла она парализовать хотя половину теперешних недочетов. По ней нельзя вести хлеб на 3000 верст расстояния, ибо это будет стоить до 50 копеек с пуда, если даже считать тариф по 1/60 к. с пуда и версты. Такая плата за провоз равняется против цены на месте — на рожь 300 %, на пшеницу — 170 %. Другие, более ценные сырые продукты, хотя и легче могут вынести тарифы дальних расстояний, но и для них не может это не служить значительным препятствием. Между тем хлеб-то именно и составляет главный продукт края, для него-то и надобно искать выхода, если только задаваться желанием серьезно помочь сельскому населению Сибири.
Природой края на громадном протяжении нам даны два таких колоссальных водных пути, как системы Оби и Енисея, впадающих в Карское море, откуда, как теперь выяснилось с очевидностью, лежит открытый путь по океану в Западную Европу. Казалось бы, чего же лучше, как только этими путями пользоваться и продавать в Европе сибирский хлеб и сибирское сырье? Но вот тут-то и возникает затруднение, ибо косвенно задеваются интересы России как метрополии. Везти в Европу из Сибири только хлеб, не привозя в Сибирь европейских товаров, это все равно, что налагать на хлеб провозной тариф за два рейса пароходов, чего не вынесут хлебные цены ни в Лондоне, ни в каком другом европейском порту. Допускать товары в Сибирь без пошлины или с уменьшенной пошлиной — против этого протестует промышленная метрополия, считающая сибирский рынок как бы своею вотчиною. Где же искать выход из такого положения, не сходя с почвы возможной справедливости?
Мне кажется, возможен примиряющий компромисс, если мы разделим интересы сибирского населения на интересы класса имущего и интересы сельских и городских жителей — неимущих. Оставим под давлением высоких пошлин предметы роскоши и всего того, что потребляет класс имущий, но допустим ко ввозу с малой пошлиной предметы первой необходимости для класса неимущего: железо, земледельческие орудия, ткани вроде бязи, кирпичный чай, предоставив право ввоза этих товаров, разумеется, только русскому торговому сословию*. Малая пошлина, установленная исключительно на ввозимые Северным путем в Сибирь товары, могла бы быть допущена на Оби и Енисее только на народные товары и продукты в таком примерно размере:
железо всякое:
сталь, чугун в деле, землед. орудия (с пуда) — 0 р. 30 к.
бязь, миткаль 8 квадр. арш. в фунте — 3 р.
чай кирпичный черный и обыкновенный — 4 р.
чай плиточный — 10 р.
Для того чтобы развить русское пароходство по северным морям, омывающим берега России, желательно было бы установить поощрительные премии в виде ли помильной платы, единовременных денежных пособий или каких-нибудь других временных льгот и преимуществ каждому желающему этим заниматься, но отнюдь не создавая в чью-либо пользу исключительного права плавания**. Такими мерами, взятыми в совокупности, мне кажется, достигались бы большие цели экономические и культурные для огромного района всей Западной, а частью даже и Восточной Сибири. Произведениям сельского хозяйства восточной окраины России — хлебу и другим сырым продуктам — дан был бы выход, а стало быть, усилены материальные средства населения.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
* Продукты, как поваренная соль, фосфориты, русский керосин, должны быть допускаемы беспошлинно. — Прим. авт.
** Добровольный флот, увеличивающий ежегодно свои перевозочные средства, мог бы не без пользы взять на себя эту работу. — Ред.
С другой стороны, для него возникла бы возможность иметь за более дешевую цену предметы первой необходимости, как, например, железо, ткани, соль, керосин и кирпичный чай*. Такой толчок, данный развитию торговых сношений Сибири с Европою, благоприятно отразиться и на западносибирском пароходстве, существующем теперь по системам рек Оби и Енисея. Пароходство получит новые грузы, которых раньше не имело, на всю длину рек в оба направления. Пароходство это, развитое выше меры во времена наибольшего движения хлебных грузов, переживает в последние два года благодаря упадку хлебных цен большие затруднения, лишившие его этих грузов. Помочь попутно удачною системой таможенных тарифов полезным для страны промышленным предприятиям, каковы все 110 пароходов на реках Западной Сибири, — вот еще лишний аргумент за предлагаемые меры.
Выше назвал я питательным продуктом черный кирпичный чай для сибирского рабочего населения. На это я имею полное основание. Напиток этот тот же чай, что продается в рассыпном виде по всей России под именем байхового чай ценою от 1 р. 40 к. до 1 р. 60 к. за фунт; он сохраняет все главные, присущие чаю качества, но спрессованный в виде плиток кирпича продается всего по 40 к. фунт. Поэтому-то он и стал в полном смысле слова напитком бедноты и распространился по всей Восточной и Западной Сибири, по всему Уралу, проник в Казань и заполнил всю левую сторону Волги после слияния ее с Камою. Всякое возможное облегчение в пошлине и транспортировке для этого напитка есть, прежде всего, нравственный долг для государства, хотя бы и пришлось его выполнить с маленькою жертвою на счет имущих классов. В настоящем случае при допущении черного и обыкновенного кирпичного чая к привозу Северным путем не потребуется жертв со стороны государства; они покроются с избытком излишками
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
* Чай кирпичный черный для бедного сибиряка, как русского, так и инородца, после хлеба является важнейшим питательным продуктом, что мы видим по его годичному потреблению, выражающемуся цифрою около 60 миллионов фунтов.
проектируемой надбавки пошлины* за всю потерю груза Сибирскою железною дорогою в пределах района Западной Сибири.
Какие бы льготы ни были даны новому пути к устьям рек Оби и Енисея, Восточная Сибирь в силу природных условий покуда останется при старом способе доставки чаев до Иркутска, а потом, с окончанием постройки сибирского железного пути, такие грузы останутся надолго грузами дороги. Новый Северный морской путь всем своим грузовым движением охватит только район Западной Сибири да восточный склон Уральского хребта.
Не вдаваясь в подробности, следует еще добавить, что доставка чая морским Северным путем сокращает время пути с 12 до 6 месяцев, а это тоже чего-нибудь да стоит и непременно отразится понижением цен продукта.
Я не скрою, что у русских фабрикантов и заводчиков могут быть некоторые потери от того, что часть товаров европейских будет доставлена в Западную Сибирь по новому Северному пути. Но я не думаю, чтобы из-за этих сравнительно небольших жертв можно было противодействовать положительному благу миллионных народных масс Западной Сибири**. Два-три товара из целого ряда товаров и продуктов, оставляемых под полною охраной пошлины, право, это так немного, что едва ли нужно приводить еще другие доказательства целесообразности подобных жертв, чрез которые достигается большой успех вывоза в Европу хлеба и сырых продуктов из Западной Сибири. А затем нельзя забывать и того, что Северный путь, давая возможность сбывать сибирское сырье за границу, при получении оттуда в обмен некоторых предметов первой необходимости, ускорит в Сибири развитие фабричной и заводской промышленности, ибо промышленники метрополии не захотят же добровольно потерять свои сибирские рынки.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
* Надбавка 1 р. 50 к. золотом с пуда, т. е. вместо 2 р. 50 к., взимаемых в таможне иркутской, должно быть взимаемо по 1 р. на устьях рек Оби и Енисея. — Авт.
** Нам думается, что и этих жертв приносить не придется, ибо при правильной постановке фабричной и горнозаводской промышленности великорусского центра она сама отлично может воспользоваться кружным водным Северным путем, как промышленность Петербурга пользуется сейчас круговой доставкой своих товаров в порты Черного моря. — Ред.
15 нояб. (№ 46). С. 11–12.
VI
Не без удивления прочитал я в № 45 «Русского труда» возражение г. Лялина на письмо мое, напечатанное в № 40. Оппонент мой делает выводы, из моих данных никоим образом не вытекающие, представляет цифры банковского учета долгосрочных векселей, в большинстве не практикующегося, и затем спрашивает: «…чего, собственно, желает г. Чукмалдин?». Вопрос несколько наивный. Я желаю, как, вероятно, желает и г. Лялин, чтобы Государственный банк держал учетный вексельный процент в такой градации, какая была бы наиболее подходящею большинству его клиентов. Теперь же так выходит, что в одно и то же время банк по учету 9-месячных векселей взимает 71/2 %, а частные банки — 51/2 %. Согласиться надобно, что такая разница вовсе не пустая мелочь, о которой почему-то не считает нужным вспомнить г. Лялин. Между тем он указывает, как московские фабриканты делают кредитные расценки своим товарам, а здесь впадает в заблуждение. Я хорошо знаю эту систему и никак не могу согласиться с следующим уверением моего оппонента: «Легко понять, что представить к учету вексель на 12 месяцев за 8 % много выгоднее, чем представлять такой же вексель на 3 месяца за 5 %».
Чтобы выставить такое положение, нужен некоторый запас храбрости. Я, по крайней мере, будучи промышленником и купцом, знаю по опыту, что заплатить меньшие проценты по учету выгоднее, чем заплатить большие. Я утверждаю также, вопреки уверению г. Лялина, что ни одна сколько-нибудь крупная фирма не учитывает долгосрочных векселей за 8 %, а учитывает их в Государственном банке тогда, когда до срока остается 3 месяца за 5 %, или идет в частные коммерческие банки, когда до срока остается 6–9 месяцев при высоте учета в этих банках 51/2-6 %.
Далеко не верно, будто солидные фирмы за досрочный платеж скидывают своим покупателям одну копейку в месяц, или 12 % годовых. Если такие факты бывали, то здесь являлось одно из двух: или фирма была не солидная, дающая кредит лицу, соглашающемуся платить за него 12 % в год, или это мог быть случайно попавший к солидной фирме сомнительный должник, которому скинуть приходится не только 12 % годовых, но даже и вдвое, лишь бы спасти остальной долг. Ничего иного у солидных фирм не бывает.
Скидку покупателям в 8 % годовых, удостоверенную на счетах красным штемпелем, по-видимому, г. Лялин считает равнозначащею учету векселя в Государственном банке за те же 8 %. Извиняюсь за некоторую вольность выражения, но не найду другого слова, как назвать это — незнанием дела. Кредит за должником всегда более или менее риск, который всяким благоразумным кредитором, смотря по благонадежности дебитора, во что-нибудь оценивается, например, в 1–3 % годовых. Когда вексель учтен в банке, риск кредита остается на бланконадписателе до срока. Когда же долг получается с дебитора кредитором досрочно, то и риск кредита сам собою тотчас же прекращается. Скажу короче. Если г. Лялин желает убедиться, как ведутся счеты процентов за кредит и как учитываются риски, пусть побывает у меня в конторе и заглянет в мои торговые книги; он увидит наглядно, как практика жизни вырабатывает систему, которую нельзя по произволу укладывать в рамки канцелярского измышления.
Все это такие азбучные истины, что о них неловко и говорить с серьезным человеком из торгового мира. Я думаю, их знает не только сам торговец и промышленник, но и его поверенный, простой приказчик, их знают даже все подручные приказчиков.
Далее г. Лялин ставит следующие положения:
«В России возможны одинаково и долгие, и короткие сроки». «В Лодзи выработались сроки в 3–4 месяца». «Покупатели, как у Москвы, так и у Лодзи, одни и те же».
Возможно продавать на короткие сроки, если… прекратить продажу на окраины России — на Кавказ, в Сибирь и проч., куда одна доставка товаров тянется зачастую 4–5 месяцев. Но невозможно утверждать, что Лодзь продает сибирякам товары на срок 3–4 месяца, когда Москва делает сроки 12 месяцев. Это очень далеко от истины. Сам же г. Лялин заявляет, что у Москвы и Лодзи одни и те же покупатели. Нельзя же думать, чтобы покупатель, имея срок в Москве 12 месяцев, согласился иметь кредит у Лодзи в 3–4 месяца.
Если бы было это возможно, не продавали бы на срок 9-12 месяцев крупнейшие наши фирмы — Кренгольмская, Ярославская, Никольская Морозовых — свои изделия и даже пряжу, в которой никогда избытка не бывает.
Я не люблю полемики и очень жалею, что это письмо пришлось посвятить пререканиям о предмете совершенно известном и совершенно ясном.
22 нояб. (№ 47). С. 15–16.
VII
Я недавно получил интересное письмо из Сибири от бийского купца г. Осипова. Перечитывая его, мне казалось, как часто мы бываем несправедливы в наших приговорах, будто русские совсем вялы и не ищут энергично новых торговых путей на наших окраинах для более удобных сношений с нашими соседями. Вот г. Осипов, простой торговец захолустья, проживающий в далеком сибирском городке Бийске и торгующий, как и многие купцы в глухих местах, прежде всего «красным товаром», а затем попутно многими другими товарами, привозимыми туда из внутренней России. Много лет подряд этот г. Осипов проезжал от Бийска до границ Монголии за сбором сырья — кож, шерсти, мягкой рухляди — и слышал постоянно, что только переехать вьючно Алтайские горы, а там можно менять выгодно русские товары на монгольское сырье, которое обходится еще дешевле, чем даже наше, русское дешевое сырье. Он знал, что через горы и по берегам быстрых горных речек можно пробраться только вьючно, но он видел на примере жителя Ирбита г. Котельникова, что труды и опасности, встречаемые торговыми караванами, идущими в китайскую Монголию, вознаграждаются хорошо, и решился сам испробовать мену — торговлю «за белками гор» Алтайского кряжа в равнинах Монголии. Его смущали, правда, неудачи каравана покойного С. Т. Морозова, но он знал, что неудачи эти главным образом вызваны тем, что руководили делом малоопытные люди. Г. Осипов преодолевает наконец свои колебания и делает опыт, снарядив торговую экспедицию; результат оказывается успешным, и теперь он, продолжая это дело, в пределах длинной полосы Китайской империи, соприкасающейся с русскою границей, стал значительным торговцем. По его следам потянулись туда и другие лица, как, например, покойный бийский пароходчик г. Морозов и ялуторовский торговец г. Калмыков. В последнюю Нижегородскую ярмарку было уже привезено из Монголии шерсти рунной высокого качества 15 т. пудов и шкур сурковых 11/2 миллиона штук, не считая других мелких товаров. Все это было продано за границу и лишь небольшою частью поступило на русские фабрики.
Новый путь хотя и трудный, но настолько оказался короче прежнего пути из Китая в Россию через Кяхту, что тарский купец г. Пятков решился провозить этим путем кирпичный чай, направляя его из Калгана чрез Улясутай, Кобдо, Кош-Агач на Ангудайскую таможню в Бийск. Чай уложен был в половинные ящики-тюки (40 кирпичей 120 фунтам) и навьючивался по 4 ящика на верблюда до Кош-Агача, а оттуда по 2 ящика на лошадь до Ангудая. Стоимость провоза от Калгана до Бийска обходилась в 101/2 китайских лан за ящик в 40 кирпичей, или, переводя на русские деньги, 13 р. 65 к. Такой провоз невыгоден покуда по сравнению со старым трактом, но имеет за себя большой выигрыш во времени, сокращая его на несколько месяцев. А самое главное — чай по этому пути получается в Бийске в хорошем виде, без плесени и перетирки, что нельзя сказать о чае, доставляемом на Кяхту.
В этом году привезено на Бийск кирпичного чая г. Пятковым около 2000 и разными мелкими торговцами около 1000 ящиков. За провоз его в пределах Китайской империи расплачиваются с владельцами верблюдов тем же кирпичным чаем, который перевозится; расходы эти довольно велики и много переплачивается в цене подрядчику, некоему г. Батурину, имеющему в Калгане свою транспортную контору.
Чтобы сделать бийский путь чрез Алтайские горы из вьючного колесным, по словам г. Осипова, нужно затратить денег никак не больше 70-100 т. рублей, и тогда эта дорога стала бы большим путем, значительно сократив стоимость перевозки чая и всякого другого товара из России в Монголию и обратно. Теперь же, не говоря уже о крутых спусках и подъемах узенькой тропой, много затрудняет обход камней, так называемых «бомов», нависших зачастую над ложами речек и ущелий. Миновать, объехать такой «бом» нельзя иначе, как спустившись в воду речки и бредя по ней, а затем, миновав «бом», подняться вновь на сухое место берега.
Зная по опыту многое из русской жизни, я никак не могу заключить, чтобы не было людей в России, прилагающих свои труды и изыскания для открытия и новых дел, и новых торговых путей. Для таких людей одно непобедимое препятствие — это недостаток материальных средств и ничего более. Если можно кого упрекнуть в некоторой неподвижности, то только разве наши крупные торговые фирмы, которые давным-давно могли бы сделать путь на Бийск из вьючного колесным сами, своими средствами и пользоваться им с выгодою для всей России.
6 дек. (№ 49). С. 14–15.
VIII
Провинциалы, бывая в Москве и путаясь в лабиринте городских рядов, вероятно, поражались теми развалинами, в которых Москва торговала в продолжение чуть ли не целого столетия всеми товарами, начиная с московского кваса и кончая изделиями промышленной Европы. Были ряды Ветошный, Лапотный, Кафтанный, Сундучный и проч. и кончалось Ножевою линией на самом центральном месте столицы, как раз против памятника Минину и Пожарскому. Узкие, извилистые проходы, покосившиеся лавки, укрепленные местами деревянными подпорками, всюду темно и грязно-вот что такое были наши городские ряды еще несколько лет тому назад. И только запрещение власти торговать в этих руинах, угрожающих падением, положило конец безобразию. Владельцы лавок волей-неволей принуждены были составить акционерное общество и получить стоимость земли и лавок акциями вновь возводимых «Верхних рядов» в пределах между Ильинкой, Никольской, Ветошным рядом и Красной площадью.
Избрали строительный комитет и через два-три года теперь на месте лачуг красуется монументальное здание, подобного которому нет ни в одной столице Европы. Но у медали есть и оборотная сторона, и вот она-то заставляет задуматься над вопросом, как мы, русские люди, ни в чем не можем соблюдать постепенности и всюду хватаем через край по правилу «все или ничего». То чуть не сотню лет торговали в таких лавках, которые напоминали, скорее, ящики или клетки, то сразу затеяли такое сооружение, стоимость которого никак не окупается даже самыми высокими ценами за аренду помещения. Когда учредилось общество «Верхних торговых рядов», и владельцы прежних лавок получили акции, а за выпущенные облигации получили денег на постройку 5 миллионов рублей, тогда радужным мечтам акционеров не было границ, и акции поднялись со 100 до 107 р., несмотря на то, что старые здания еще только были сломаны, а новые едва заложены.
Но вот проходят годы, заканчивается несколько линий торговых помещений, истрачивается облигационный капитал и начинается отдача внаем помещений.
Оказывается, что, несмотря на громадные арендные цены — от 2000 до 25000 руб., денег этих хватает только на уплату процентов по облигациям, на текущие расходы, отопление и освещение, и едва-едва 1–11/2 % остается в дивиденд акционерам. А между тем все сооружения еще не были окончены, значительная часть оконченных еще не отделана, и акционеры ломали голову, каким путем достать денег на окончание начатых построек. И вот по мере того, как выяснялась денежная сторона предприятия, акции общества начали понижаться и дошли до 80 за 100.
Прошли еще годы. Все линии постройкой и отделкою окончены. Торговые помещения нижнего и второго этажей сданы в аренду. Верхние же помещения с трудом, частично и только за пониженную цену находят арендаторов. Финансовая сторона по результатам слагается теперь едва ли еще не хуже, чем в то время, когда открыты были только первые линии.
Дивиденд на акции, это мерило всякого торгового предприятия, выражается так: за 1895 г. — 11/2 %; за 1896 г. — 2 %. Акции упали до 66–67 р. за сто.
Увлеченные смелыми проектами «Общества верхних рядов» лавковладельцы смежных рядов задумали также перестроить лавки «Средних рядов» между улицами Ильинкою, Варваркою и церковью Василия Блаженного, сформировавшись в особое «Общество средних торговых рядов».
Это общество задалось целью построить здания менее величественные и дорогие, чем Верхние торговые ряды, но построить их выгодно, а главное — скоро, и пересолило на этом едва ли не больше первого.
Оно начало с того, что все облигации на 2 миллиона рублей продало в одни руки одному из московских капиталистов и принялось за постройку — быструю и спешную, при которой даже не оставалось времени, чтобы просушить такое колоссальное сооружение, каковы «Средние торговые ряды».
Года два назад постройки закончены, помещения в аренду сданы, но, увы! — арендных доходов хватает едва-едва на уплату процентов по облигациям, на текущие расходы и остаются те же фатальные 11/2 — 2 % дивиденда.
Трудно сказать, скоро ли оправятся оба эти общества, рядов Верхних и Средних, и будут ли давать дивиденды хотя бы в размере 4–5 % на акционерные капиталы вместо нынешних 11/2 % — 2 %, выданных за два предшествующих года. Теперь пока только одна архитектурная сторона сооружений, построенных в чисто русском стиле XVI столетия, радует взор столичного обывателя и наполняет гордостью сердце москвича, историческая площадь которого окружена такими монументальными зданиями, как Исторический музей, Верхние и Средние торговые ряды.
Массы любопытной публики в первое время каждый день наполняли вновь открытые пассажи Верхних торговых рядов, любуясь красивой перспективой магазинов, широких галерей, воздушных переходов и необычным светом, льющимся сквозь стеклянную крышу. Подземные сооружения для провоза товаров и торговли громоздкими предметами, освещенные призматическими стеклами на всем их протяжении, и ряд машин для отопления и электрического освещения, помещенных еще ниже этого подземного этажа, придают нашим торговым рядам значение чего-то у нас неслыханного и невиданного.
25 дек. (№ 51–52). С. 22–23.
IX
Не так давно публикация в газетах, сделанная г. К. С. Поповым о продаже в Москве первого русского чая, произвела заметную сенсацию. Каждый заинтересованный в чайном деле, прочитав эту публикацию, поспешил купить в магазине гг. Поповых по четверке фунта всех сортов русского продукта, чтобы, попробовав его на вкус, лично убедиться, что это за русский чай, культивированный на Чаквинских плантациях в окрестностях Батуми.
На первый взгляд, внешний вид чаквинского чая совершенно подкупает в свою пользу. То, что на языке торговых фирм называется «уборкою», было отлично. Мелкие листы скручены хорошо, цвет их в сортах высоких был того же колера, какой бывает и в чаях китайских, только чуть-чуть потемнее, и лишь низкий сорт выглядел несколько рыжевато и пестро. Но когда пришлось проверить аромат чая, то в нем заметно оказалось нечто особое, чего совсем нет в китайском чае. В низком сорте запах близок к чаю явайскому, а в высоких сортах (1 р. 60 к. и 2 р. за фунт) было что-то не совсем свойственное главным чаям — китайскому, цейлонскому, явайскому и индийскому. В последних пробах поповского чая слышался аромат, кроме чайного, еще чего-то иного, слегка напоминающего оливу и оливковое масло.
Но когда пришлось попробовать на вкус, тогда невольно возникло значительное удивление. Низкий сорт на цену 1 р. за фунт, несмотря на оригинальность вкуса, надобно признать вполне пригодным заменить собою чай китайский и цейлонский. Высокие же сорта на цену 1 р. 60 к. и 2 р. за фунт далеко уступают чаям китайским за ту же цену и никак не могут выдержать с ними конкуренции. В них заметен пряный вкус и кое-что еще, к чему потребителю в России придется долго привыкать. Колер чая (настой) во всех сортах нового продукта весьма хорош.
Приятно сознавать, что русскими людьми привезены издалека и культивированы в России чайные кусты. Эти люди на опыты и насаждения не задумались затратить большие капиталы и приложить к ним в продолжение нескольких лет свою энергию, труд и знания. Честь и слава им за это! И если есть ошибки, которых можно и нужно избегать, то кто же и когда на всяком новом деле их не делает? Я не спорю, что отзыв мой о вкусе чая не может быть непогрешимым, но он сделан искренно, с желанием помочь избежать будущей подобной же ошибки. Я надеюсь поэтому, что г. К. С. Попов извинит мне слово правды, если мое мнение не гармонирует во всем с хвалебными словами других корреспондентов. Высокий сорт не только чая, но и всякого иного продукта вообще, подражающий привозному, не должен быть ниже его по основному качеству — вкусу, принимая во внимание сравнительную цену. Иначе неизбежно наступает разочарование потребителя, а отсюда и нежелание покупать товар. Те сорта чая, какие выпущены г. Поповым в продажу на цену 1 р. 60 к. и 2 р. за фунт, мне кажется, надо было расценить в 1 р. и 1 р. 20 к., а низкий сорт, как чай народный, вместо 1 р. назначить 80 к. за фунт. Если чая, собранного нынешним сезоном, было у г. Попова только 800 фунтов, то он не много бы потерял, продавая его, как пробы, ценою ниже привозимого извне (оплачиваемого пошлиною 80 к. с фунта), но зато выигрывал бы много дешевизною цены в мнении русского потребителя. А в этом и заключается главная суть дела во всяком нововведении, во всякой пробе на потребительском рынке.
Именно А. А. Соловцова и К. С. Попова, положивших прочное основание культуре чая на Кавказе, Россия не забудет, как не забудет первой мысли о чайной культуре и первого почина покойного князя М. С. Воронцова*.
Такой почин в национальном новом промысле толкает мысль предусмотреть впереди нечто грандиозное и, как мне кажется, легко осуществимое. У нас немало старых крупных фирм, составивших свои большие состояния на торговле чаем.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
* Кн. Воронцов посадил в Сухуми несколько чайных кустов. Один из них очень старый и густо разросшийся, случайно уцелел от турецкого погрома в 1877 году и является живым доказательством возможности чайной культуры на Кавказе. — Ред.
Вот если бы они пожелали уделить на развитие культуры чая у себя в России ну хоть по 1 коп. с фунта продаваемого ими в год продукта в продолжении лет пяти, какой громадный шаг сделала бы эта новая промышленность! Таким образом, ассигнованный капитал, как теперь уже ясно видно, не будет безвозвратною жертвою, а только временной затратою, которая в скором будущем вернется жертвователям, неся с собою дивиденды и сознание добровольно исполненного долга перед нашим потребителем чая. Через какой-нибудь десяток лет мы перестали бы платить наши миллионы иностранцам за китайские и цейлонские чаи, а разводили бы чай у себя дома, расширяя и улучшая свои русские плантации на русской территории.
Чая всякого ввозится в Россию ежегодно около 100 миллионов фунтов. Из этого количества приблизительно одна треть ввозится мелкими, а две трети крупными фирмами. Если взять меньшее количество последней категории, положим, 50 млн. фунтов и тогда 1 копейка с фунта в год дает цифру капитала в 500 т. р. Помножая ее на 5, получим капитал в 21/2 миллиона р., с которым можно бы учредить очень сильное товарищество чайных плантаций на Кавказе, пайщиками которого стали бы крупные чайные торговцы в том размере участия, каковы их денежные взносы.
Подобный самостоятельный шаг со стороны лиц, торгующих чаями, был бы совсем иного вида, чем любая принудительная мера, в какой бы форме она ни проявлялась*. Это была бы инициатива, делающая честь крупным членам чайной корпорации; это был бы выдающийся пример совместного предприятия на пользу родины, на который мы могли бы с гордостью указывать подрастающему поколению.
З янв. (№ 1). С. 12–13.
X
В № 50 «Вестника финансов» за прошлый год была напечатана обширная статья по вопросу о пошлинах на иностранный чугун председателя комиссии съезда горнопромышленников инженера Н. Авдакова.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
* Мысль г. Чукмалдина очень хороша, но дело за земельным законодательством в Батумской области. Будь возможность там приобрести или арендовать у казны земли, чайная культура двинулась бы с неудержимою силою. — Ред.
Статья в защиту продолжения существующей пошлины написана специалистом, очевидно, с полным знанием дела. В ней приведено множество исторических данных и целые колонны цифр, убеждающих читателя в баснословном росте за последние десять лет нашей южной горнопромышленности. Все главные и побочные доказательства сгруппированы поистине мастерски и читателю остается только сказать: зачем, в самом деле, поднимается вопрос об уменьшении пошлины на чугун, коль скоро металлургические заводы благоденствуют, а потребитель чугуна и железа доволен?
Цифры, по-видимому, точны и убеждают гораздо лучше всяких слов, но все-таки следует рассмотреть, где они подсчитаны, где именно проставлена цена товарам, чтобы получающиеся суммы сравнивать с подобными же суммами и при одинаковых условиях.
Пуд чугуна в Екатеринославле заводу стоит 45 к., а привезенный к месту сбыта, к потребителю, обходится, смотря по дальности расстояния, 70–80 к. и даже до 1 р. за пуд. Нечего сказать, эффектно привести таблицу уплат Россией за полученные металлы из-за границы, составляющие в одно десятилетие по 75 млн. руб. ежегодно, не говоря при этом ни слова, где именно сосчитана цена металлам — в Москве, Туле или ином центральном рынке. Между тем сюда входит тариф железных дорог, ну хотя от границ России, а стало быть, итог 75 миллионов рублей уже несколько уменьшается. Затем, говоря о переплатах денег иностранной промышленности за металлы, автор упоминает о сотнях миллионов рублей золотом, а, переходя к пошлинам, говорит просто, что у нас взимается:
за чугун — 45 к.
за железо сортовое — 60 к.
за железо листовое — 85 к.
за сталь — 1 р. 70 к.
как будто эта пошлина, переведенная на кредитные копейки, не дороже в полтора раза, ибо она также золотая.
Стоимость чугуна на южных заводах исчислена в 45 к. кредитных, следовательно, также и пошлину на чугун привозной можно сопоставлять лишь в тех же кредитных копейках, или, по крайней мере, пояснить, что пошлина взимается золотом. Пожалуй, и это мелочь, но характерная: сообщение, что высокая пошлина введена с 21 апреля 1887 г. по 1 января 1898-го и это будто «ровно десять лет», хотя на самом деле, отбрасывая дни, получим «ровно» десять лет и восемь месяцев.
По словам г. Авдакова, в южной нашей горной промышленности занимается рабочих 79000 человек и им выплачивается годовой заработной платы 24675000 р. Но нет никаких цифр и указаний, сколько получают дивидендов иностранцы-акционеры большинства этих заводов. А ведь надо полагать, эти дивиденды, колеблющиеся от 15 до 60 процентов на затраченные капиталы, достигают десятков миллионов и все уходят из России за границу. Кто же их оплачивает, как не русский потребитель?
Иностранные капиталы не потому текут в Россию на учреждение новых и новых металлургических заводов, что владельцам их любезно и дорого поднятие русской промышленности, а потому, что пошлина на чугун в 45 к. (конвенционная) и 521/2 (общая) на пуд, устраняя иностранную конкуренцию на весь срок своего действия, дает им баснословные дивиденды и повышает акции на 100, 200 даже 300 %*.
Покровительственная пошлина отнюдь не обозначает, по здравому разуму, запрещения привоза иностранных товаров. Она только покровительственная и должна быть на самом деле таковою. Чугун обходится в России на заводе 45 к. за пуд, а пошлина с привозного чугуна 521/2 к. по общему и 45 к. по конвенционному тарифу. Что же это такое на практике, как не полное запрещение? Совсем другое дело будет, если подсчитать среднюю величину стоимости пуда чугуна и прибавить к ней умеренную пользу заводам в размере, например, 10–15 %. Это составит высшую предельную цену за пуд чугуна при продаже с завода потребителю приблизительно 52 к. К этой норме и надо подводить уменьшение пошлины** на привозной чугун.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
* Брянский завод выдал дивиденд в 32 %. Акции его котируются на бирже 435 за 100, а недавно еще были свыше 500 р. — Авт.
** В одной из наших передовых статей прошлого года было из сравнения цен по данным того же «Вестника финансов» обстоятельно выяснено, что гг. «русские» металлургические заводчики устанавливают на рынках свои цены, руководясь только пошлиною, т. е. берут как раз столько, чтобы иностранцу не было выгодно ввозить. Прибавьте пошлину, они сейчас же поднимут еще цены, убавьте — понизят. Мысль г. Чукмалдина дорога именно как практическое деловое решение вопроса. — Ред.
Иностранному заводчику чугуна одинпуд русского веса, положим, стоит на заводе 30 к.*; провоз его до русского порта или границы с разными накладными расходами обойдется около 15 к. Итого 45 к. Прибавьте пошлины 15 к. кред. (или 10 к. золотом), и пуд иностранного чугуна в нашем порту или на сухопутной границе обойдется в 60 копеек. Вот это и будет предел покровительственной пошлины, но отнюдь не 45 и 521/2 к., как практикуется теперь. Проведите подобный же подсчет чугунному литью, сортовому и листовому железу, жести, стали, рельсам, сельскохозяйственным орудиям и пр. и везде ограничьте пользу русских заводчиков 10–15 % дивиденда. Установите эту норму, да не на десять лет, а только на три года, по истечении которых снова, соразмерно с удешевлением стоимости металлов на русских металлических заводах, уменьшите пошлину, придерживаясь такого же подсчета и не дожидаясь, пока заводы сами составят негласный синдикат и устранят всякую внутреннюю конкуренцию**.
Я отнюдь не против покровительства русской промышленности. Но мне кажется, покровительство есть только регулятор и, как таковой, не должно переходить в систему запрещения и отдавать русского потребителя на полный произвол предпринимателя. Г. Авдаков о многом подробно сообщил, что так или иначе говорит в пользу горнозаводской промышленности, и совсем мало привел данных о том, по какой цене продают заводы выработанные металлы, чугунные изделия, чугун в деле, сталь, рельсы и проч., и во что обходятся самим заводам все такие фабрикаты? Он не заикнулся даже, какие дивиденды получают их владельцы. А между тем, в статье находятся знаменательные заявления.
«В настоящее время… более чем когда-либо, необходимо сохранить твердость и устойчивость… было бы крайне опасно делать какие-либо уменьшения в существующей пошлине на чугун».
Опасно делать уменьшение пошлины на чугун с 521/2 к. по общему и с 45 к. с пуда по конвенционному тарифу, когда сам чугун стоит на заводах юга России 45 к.!
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
* Не совсем так. В той же статье у нас было указано, что стоимость чугуна русскому и иностранному заводам почти одинакова.
** Пример с ценами на рельсы в текущем году — живая иллюстрация к такой возможности. — Ред.
Вот до чего договариваются даже русские люди, когда начинают защищать во что бы то ни стало интересы какого-нибудь излюбленного отдела промышленности. Пусть страдает вся стомиллионная масса русского народа, потребителя металлов, но зато пусть тепло и хорошо будет акционерам горнопромышленных заводов, о которых говорится под общим термином «промышленности». А именно этот общий термин, отстраняя как будто интересы личностей владельцев завода и акционеров, будь то иностранцы или русские, прямо путает рассуждение и втирает экономические очки. Из-за этих-то чисто эгоистических интересов и обвиняют ни в чем неповинную «промышленность» наши страдающие земледельческие классы. Но при чем же тут «промышленность»?
Чугун, проговаривается автор в одном месте, продается 63 к. за пуд, а стоит он заводу 45. Барыш, как видно, небольшой, всего-то только 18 коп. на пуд и никак не больше 40 %! Железо сортовое удешевлено в продолжение десятилетней высокой пошлины на целых 11 % и продается вместо 1 р. 80 к. в 1888 г., по 1 р. 60 к. в 1897 г. Кровельное железо удешевлено на 121/2 % и продается вместо 2 р. 40 к. в 1889 г. по 2 р. 10 к. в 1897 г. Это ли не заслуга заводов, увеличивших в 10 лет производство чугуна с 32 до 110 миллионов пудов и удешевивших металлы на целых 11–121/2 %?! Во что обходятся самим заводам сортовое и листовое железо, сталь, чугунное литье и рельсы — не сказано ни слова. Но если конвенционная пошлина равна:
на железо сортовое ― 75 к.
на железо листовое ― 97 1/2 к.
на сталь сортовую ― 75 к.
на сталь листовую ― 97 1/2 к.
на чугун в деле ― 50 к.
на чугунные изделия ― 2 р. 10 к.
то почему столь страшною кажется возможность уменьшения такой пошлины? Почему теперь «более чем когда-либо необходимо сохранить устойчивость? Почему теперь «опасно делать какие-либо уменьшения»? Опасно, может быть, для тех, кто продает чугун с 40 % барыша, опасно всем заводам металлическим, которые дают акционерам баснословные дивиденды, ибо все это при понижении пошлин намного сократится, но полезно, без всяких исключений, русскому потребителю, которому пойдет металл за более умеренную цену.
Я не специалист горнопромышленного дела. Все выводы мои сделаны из тех же данных г. Авдакова, автора статьи, защищающей группу горнопромышленников во имя плохо замаскированных исключительности и монополии, как будто интересы всего русского народа, потребителя металлов, не так уж важны. Что их можно отдавать в жертву аппетиту, по большей части иностранных, акционеров? Не моя вина, если те же данные специальной статьи в защиту горнопромышленников приводят как раз к противным результатам! Мне далеко не кажется заманчивой перспектива, открываемая автором в виде вывода из его статьи, где он поддерживает ходатайство комиссии не уменьшать пошлины на чугун еще на 10 лет, т. е. с 1 января 1898-го по 1 января 1908 года. Совсем напротив! Мне кажется, правительству пора сказать: «довольно раздавать баснословные дивиденды благодаря высоким пошлинам, умерьте, гг. южные заводчики, ваши аппетиты и удовольствуйтесь 10–15 % дивиденда, что имеет далеко не каждая отрасль русской промышленности».
В руках правительства могучий регулятор — таможенный тариф, и надобно пользоваться им не только в смысле «привлечения капиталов», но и в интересах русского потребителя металлов.
10 янв. (№ 2). С. 15–16.
XI
Про нас, русских, говорят, что мы и мало предприимчивы, и мало энергичны. В особенности в этом смысле много достается нашему торгово-промышленному классу. Все, что есть на русском языке язвительного, все, что есть в сатире едкого, огулом прилагается по адресу купца, целым ворохом уничижительных имен и прозвищ. Если барин, унаследовав состояние, крепко держится за старые порядки и хранит деньги во вкладах банка, ему это не ставится в вину. Помилуйте, это только благоразумие и предосторожность. Но если промышленник-купец, своим трудом и энергией составив состояние, держится осторожности, не пускаясь в дело новое, ему неведомое, сейчас же Колупаев, Тит Титыч, сейчас же «сидит на миллионах», «стрижет купоны» и т. д. Я не спорю и отнюдь не отрицаю, что между купцами есть личности с дикими взглядами и жесткими характерами, достойные всякого порицания. Но ведь это, выражаясь народным языком, «выродки» и как таковые составляют исключение, а вовсе не главный, преобладающий тип купца-промышленника. Ведь не судит же общественное мнение о других сословиях по отрицательным типам гоголевских «Мертвых душ» или грибоедовского «Горе от ума», хотя все герои в них взяты из живой действительности. Что могло быть хуже и вреднее для народа, чем печальной памяти винные откупщики? Между тем, разве это были одни купцы? Наши древние дьяки и дореформенные мелкие чиновники, о которых в памяти народной совсем уж мало сохранилось хороших воспоминаний, разве они были из торгового сословия? Если купец зачастую не учен, не образован, то ведь это не его личная вина; своим детям, коль скоро есть к тому малейшая возможность, он дает уже образование. Что же касается внутренней, душевной стороны купца, то она направлена у него к добру и пользе ближнего ничуть не меньше, чем у других классов русского общества; да это и не может быть иначе, потому что сам он в буквальном смысле сын народа, а в народе нашем главная духовная черта — жалость к ближнему. Огулом порицая всех купцов, наши интеллигентные классы забывают, что ни одним из них не проявлено больше и крупнее добровольных жертв в пользу бедных, чем проявлено купеческим и вообще промышленным сословием.
Назад тому полвека приехали в Москву два крестьянских мальчика, братья Баевы, и поступили подручными подростками в кожевенную лавку. Перенося всякие невзгоды и лишения, они мало-помалу сэкономили немного денег и открыли свою лавочку кожевенных изделий. Торгуя в ней и расширяя постепенно обороты, они всю жизнь свою посвящали накоплению денег, отказывая себе во всяком, даже небольшом, удовольствии. Казалось многим, что люди эти черствы, что у них вся цель жизни — одна голая нажива, но не то таилось в их душевной глубине. Года за три до смерти они пожертвовали весь свой капитал, около 700 тыс. р., накопленный неусыпными трудами, на больницу и приют для обездоленных людей.
Уроженец Сибири Пономарев едет в Китай развивать торговые сношения Китая с Сибирью и посвящает свою деятельность на разработку типа кирпичного, черного и плиточного чая. Вредный для европейца климат некоторых мест Китая расстраивает его здоровье, и он, предвидя свой конец, завещает нажитый на чужбине капитал в 800 тыс. рублей исключительно на благотворительные дела городу Иркутску.
В сороковых годах текущего столетия в Иркутске купец Медведников строит сиропитательное заведение и обеспечивает его содержание навсегда неслыханным в то время учреждением — «Сиропитательным коммерческим банком». Банк, оперируя, покрывает прибылями все расходы по содержанию сиропитательного заведения (до 50 тыс. р. ежегодно) и имеет, сверх того, теперь основного капитала больше 2 миллионов рублей.
Я указал здесь только в виде примера по первым, пришедшим на память случаям на несколько таких деяний, иллюстрирующих глубину душевного настроения русского промышленного класса. Не вдаюсь в дальнейшее перечисление множества таких же дел, где фигурируют сооруженные храмы, школы, богадельни, музеи, библиотеки, картинные галереи, приюты. Мне хотелось только по возможности снять с нашего торгового сословия упреки в косности и апатии, какие посылаются ему любым пером, упражняющимся в легкой теме глумления и порицания. Бранить и издеваться всегда ведь так легко. Совсем иное дело, когда требуется беспристрастно разобраться в сложном деле изучения и оценки целого общественного класса. Тут мало одного лишь отрицания, надо знание, верная оценка данных и полная совестливость выводов. У нас же в подавляющем большинстве рассказов о купцах-промышленниках вывод всегда окрашен сословными предрассудками. Пишущая братия не знает жизни русского промышленника и, встречая личностей с отрицательными качествами, обобщает все, что в них есть грубого и грязного, и делает на основании этого приговор о всем сословии.
Я не из тех людей, которые любят слагать акафисты кому бы то ни было. Мне хорошо знакомы многие недостатки и пороки купеческого сословия в России. Но я не закрываю глаз и на его хорошие стороны. Я от всей души желаю, чтобы в нашем промышленном классе развивалось больше энергии и предприимчивости, чем теперь. Мне совсем не по душе слагающийся в России тип крупного рантьера, дисконтера и вообще денежного «туза», обрезывающего купоны от бумаг или высчитывающего проценты от дисконта векселей. Но ведь, порицая это явление в купеческом сословии, нельзя забывать, что порою еще более непроизводительными, а иногда и вовсе неблаговидными делами, вроде спекуляций на бирже и всяких головокружительных гешефтов, занимаются выдающиеся и титулованные члены нашего передового сословия. Золотой телец выбирает своих жрецов не из одного сословия. Это всероссийская болезнь, и не считаться здесь и кивать друг на друга следует, а лечить Россию подъемом христианского в ней духа и честного труда.
17 янв. (№ 3). С. 15–16.
XII
Давно доказано, что последовательность, где бы она ни проявлялась — в единичных ли действиях человека, в частном ли хозяйстве или, наконец, в хозяйстве государства — везде и всюду ведет к экономии, благу и порядку. И, напротив, где нет такой последовательности, или где она часто нарушается, результат всегда получается печальный.
У нас в России товарные тарифы железных дорог еще недавно до того были перепутаны, что высчитать цену за провоз на сколько-нибудь дальние расстояния простому смертному часто было не под силу. Слава богу, теперь это миновало и со введением общего нормального тарифа такое затруднение, казалось бы, должно совсем исчезнуть. Русский обыватель вправе был заключить, что нормальные тарифы вводиться будут без всяких исключений на каждой вновь открываемой дороге. Спору нет, и общий наш тариф страдает кое-какими частностями: неверна номенклатура некоторых товаров, относящая их к такому классу, куда, по сущности своей или цене на них, они мало подходят, и т. п. Но это частности, которые всегда легко исправить. Общий же план тарифа, его основы всем понятны, и, казалось бы, что он будет прилагаться на всех вновь открываемых для сплошного движения и включаемых в прямое сообщение дорогах без всяких исключений.
Но вот не так давно открыта для эксплуатации значительная часть железнодорожного Сибирского пути от ст. Ключи. На всем длинном расстоянии до Москвы (4347 в.), захватывающем собою Самаро-Златоустовскую, Сызрано-Вяземскую и Московско-Рязанскую дороги, введен исключительный тариф, между прочим, на один видный товар, привозимый из Китая, — чай байховый и кирпичный. За расстояние в 4347 в. от ст. Ключи до Москвы взимается тариф 2 р. 5 к. с пуда, или 1/21 копейки с пуда и версты. Рядом с этим на тот же чай и на той же Сибирской железной дороге введены тарифы от ст. Ключи до Красноярска, Томска, Омска и всех других попутных городов и станций по 1/10 и 1/12 с пуда и версты. Выходит так, что чай, привезенный в Красноярск, есть расчет отправить обратно (336 в.) на ст. Ключи, откуда и погрузить прямым сообщением в Москву, чем отправлять в Москву из Красноярска, потому что плата с пуда от Ключей — 2 р. 5 к., от Красноярска — 2 р. З к., хотя расстояние от первого 4347, а от второго — 4011 верст. Тариф Томск — Москва за расстояние, на 747 в. кратчайшее, чем Ключи — Москва, взимается, тем не менее, все-таки дороже на 1 копейку.
Вы и я, и всякий другой, конечно, запутаемся в этом лабиринте железнодорожных ставок, где трудно найти какую бы то ни было руководящую нить. Никто не знает, какая схема положена в основание такого исключительного тарифа, почему за пудо-версту надо заплатить в Москву: от станции Ключи —1/21, а от следующей ближайшей к Москве большой станции, Красноярска, — 1/10 копейки? Что за чудо, думаете вы, ломая тщетно голову, для чего это могло быть нужно? Неужели исключительно только для того, чтобы привлечь на железную дорогу грузы чая дешевизной ставки, отняв их у Западно-Сибирского пароходства и тем косвенно заставляя нести убытки пароходную промышленность в Сибири? Если да, то, конечно, такая цель отчасти достигается, но при этом лишаются грузов железные дороги той же казны: Пермь-Тюменская и Московско-Нижегородская на протяжении 1190 верст, не говоря уже о частном пароходстве Западно-Сибирском и Камско-Волжском. Загружая чаем подвижной состав дорог, лишают их тем возможности своевременно отправлять грузы хлеба со станции Челябинск, Мышкино, Курган, где лежит теперь на станциях, по слухам, до 7000 вагонов.
Мало этого. Термин чай обнимает собою все сорта чаев байхового и кирпичного, а цена им здесь, в Москве, и на всем Поволжье за пуд товара низкий сорт: байховый — 40, кирпичный — 14 р. Одинаковый тариф на тот и другой чай ложится накладным расходом, по их продажной стоимости, громадной разницей в процентах: 5 % — на байховый и 131/2 % — на кирпичный. Кубический объем ящика чая требует в вагоне места — байховый больше ровно вдвое, чем кирпичный. Ведь недаром же практика транспортных пароходов выработала норму фрахта, одинаковую за ящик чая как байхового, так и кирпичного, несмотря на то, что в среднем первый весит 31/2, а второй — 51/2 пуда. Но и этого даже мало. Не говоря о том, что средний и высокий сорта байхового чая потребляет публика имущая, для которой несравненно легче уплатить всякие накладные расходы, остановимся на низком сорте байхового чая, идущем к потребителю за 1 р. 40 к. за фунт, хотя потребитель его — народ мастеровой, рабочий с фабрики и т. п., но все-таки это не тот бедняк, что пьет кирпичный чай. Потребитель кирпичного чая, продаваемого в розницу по 40 к. фунт, еще беднее великорусского мужика и фабричного рабочего — это сельский захолустный обыватель Сибири и Поволжья, инородец и вообще тот же рабочий человек, для которого заработная плата даже фабричного рабочего кажется недостижимым идеалом. Ведь недаром же иркутская таможенная пошлина проведена с такой градацией: за байховый — 13 р., за кирпичный чай — 2 р. 50 к. золотом с пуда? Всем известно, что установлена она именно потому, что потребитель кирпичного чая самый бедный класс в России. Но если установлено такое громадное различие в размерах пошлины на тот и другой сорт чая, не вызывавшее доселе никаких особых заявлений о несправедливости или неудобствах, то, надо полагать, оно являлось по свойству самого продукта основным и не было никакой уважительной причины нарушать его однообразием железнодорожного тарифа?
Ничего подобного не хотят знать наши исключительные тарифы. Для них чай как товар, только название, простая единица счета и пуд его стоит в одном классе тарифа. Но тогда для чего же делать вообще классификацию товаров на многие разряды с тарифом от 1/10 до 1/100 с пуда и версты? Чего проще, как возить товары по железным дорогам по одной таксе, не разбирая, стоит ли пуд одного товара 50 р., а другого 50 к.?
Вот к чему ведет иногда непоследовательность в применении известных основных положений…
24 янв. (№ 4). С. 18–19.
XIII
Отчего у нас нет больше хорошего чая?
Спросите любого чайного торговца, как идет торговля чаем, и вы от всех услышите ответ: плохо, из рук вон плохо. Спросите потребителя, каков нынче чай против прежнего, и вас также не порадует ответ потребителя. Он чаще всего скажет, если это сколько-нибудь понимающий во вкусе чая человек: «Что нынче за чай! В 1 р. 40 к. пить нельзя, а в 2 рубля не разберешь, не то китайский, не то цейлонский, и разве чуть получше первого (т. е. дешевого). О прежнем аромате чая и помину нет».
Что за чудо, думаете вы! Китай один и тот же, приготовление чая точно то же, что было и 20–30 лет назад, а потребитель чаем недоволен. Ведь теперь и примеси «капорки», о чем прежде часто говорили, совсем уже нет и быть не может, потому что всюду чистоту чая охраняет бандероль. Так почему же чай с введением бандероли стал и хуже, и дороже?
Интересуясь дальше разъяснить темный вопрос, вы обращаетесь сначала к самому дешевому в России рассыпному чаю в 1 р. 40 к. за фунт и, зная, что он стоит оптом только рубль, вы сперва подумаете, что, верно, чайные торговцы, даже крупные, даже те, что рассыпают в дробные помещения миллионы фунтов ежегодно, налагают на чай ростовщические барыши (за вычетом расходов на укупорку и развеску 7 к.) в целых 33 процента! Если чай ценою рубль идет к потребителю за 1 р. 40 к., думаете вы, то какой же оптовой цены чай идет в дробную развеску за 1 р. 60 к., 1 р. 80 к., 2 р. и 2 p. 50 к.? В низком сорте есть предел, ибо нет уже чая более дешевого, а сорта средние и высокие этого предела не имеют. Какую же оптовую цену имеет чай, завернутый в обложку с ценою выше 1 р. 40 к.? Цена оптовая 1 р. 5 к., но почему же нет цены в фунтах 1 р. 45 к.? Не идет ли этот чай в развеску в 1 р. 60 к., а чай цены 1 р. 10 к. за 1 р. 80 к., 1 р. 20 к. за 2 р. и 1 р. 40 к. за 2 р. 50 к.?
Недоумевая все более и более, вы идете к опытному человеку и узнаете нечто, что упрощает дело, но что, вероятно, никому при введении бандероли и в голову не приходило?
Когда вводилась бандероль, она имела свою задачу — ограждение потребителя от примесей чайных суррогатов — «капорки», «иван-чая» и проч. Оградили сторону одну, наименее важную, но позабыли оградить сторону другую — цену продукта, и вот на этой стороне теперь терпит потребитель, плата дороже, в среднем, четвертак на фунт всякого байхового чая.
Среди чайных торговцев, развешивающих чай в дробные помещения, как и во всякой торговой среде, есть люди с честными принципами, есть и другие, способные поступаться такими правилами. Есть, наконец, евреи, для которых на первом плане взять барыш, а остальное все — именно обычаи, традиции и закон — словно и не существует.
Бандероль была введена, и крупные фирмы установили скидку в пользу розничного торговца по 10 к. с фунта. Другие фирмы, и в особенности фирмы еврейские, тотчас же объявили скидку больше, до пределов 15 процентов. Дело ясное, чай у последних был хуже, но большая скидка соблазняла розничных торговцев, и они уходили от первых фирм и начинали покупать у вторых. Через некоторое время само дело вынудило крупные фирмы делать ту же скидку 15 проц., конечно, в ущерб качеству чая. Тогда вторая категория торговцев, постепенно понижая цены, довела скидку до 20 проц. и придумала новый способ сортировки, введя примесь цейлонского чая.
Так, эта борьба, длящаяся изо дня в день, из года в год, довела теперь скидку до 25 %, узаконив уже сортировку чая в барабанах из множества сортов китайского, цейлонского, обезличив чай и лишив его всякой индивидуальности. Теперь вся большая скидка, целая четверть всей цены продукта, уходит мелочным торговцам, а они взыскивают ее сполна с разбросанного по всей России потребителя. Такая скидка далеко еще не все, что тяготеет над этим обандероленным чаем. Кроме скидки, мелкому торговцу открывается кредит в 6 и 9 месяцев без прибавки за время процентов, но, конечно, с новым вычетом на качестве рассыпанного чая.
Мне скажут: зачем же крупные фирмы идут по следам таких людей, которые избрали непохвальную систему громадных скидок, сортировки чая и безумного кредита? Зачем? Легко задать этот вопрос, но нелегко держаться выжидательного положения, видя, как рынок чая с каждым днем заполняется людьми, выезжающими только на рекламе. Нелегко узнать солидной фирме, что ее еврейский конкурент начинает продавать чая по 500 т. ф. в месяц, и оставаться хладнокровным зрителем такого небывалого успеха. Ведь успех, только даже как успех, независимо от барыша, одною славой способен заставлять гнаться за собою, не очень разбирая дорогу столбовую. Так и в этом случае. Сначала крупные фирмы традиционно опирались на старые, добандерольные порядки, и даже объявляли, что у них развешан чай только или кяхтинский, или вообще китайский, без всякой примеси цейлонского, и что их скидка с прейскуранта обыкновенная. Но когда увидели, что этим цель не достигается, а конкуренты все быстрее и быстрее их догоняют, то традиция была оставлена, и все пошли тою же дорогой — рекламы и спекуляции.
Первые шаги, как всегда, были не смелы. Крупным старым торговцам сначала было как бы стыдно идти дурной дорогой и тем более признаваться в этом всенародно. Они тихонько заводили «барабаны» всех калибров, чтобы удобнее было делать сортировку-примесь и ровнее распределять четвертый лист цейлонского чая между тремя листами китайского; они робко приступили к двойной системе и цене — одной для своих розничных магазинов в Москве, а другой — для покупателей, торговцев в провинции. Прейскуранты их менялись так же, как менялась вся система; они стали куда красивее внешним видом против прежнего, но в них жирным шрифтом появилась бьющая в глаза прибавка: «Скидка 25 %».
Из всех солидных чайных фирм в Москве немного уцелело со своими старыми основными правилами. Я пока знаю в этой роли только одного Филиппова, который не делает рекламы и не дает в виде скидки ровно четверти с цены продукта, не гоняется за мелочным торговцем, а блюдет только интересы потребителя. И потребитель платит ему тою же монетою.
Успех Филиппова среди своих собратий совсем особенного рода. Его не любят мелкие торговцы, потому что у него нет для них ни кредита, ни колоссальной скидки. Они совсем не купили бы чая у Филиппова, если б могли. Да вот одно для них непобедимо — требование непременно филипповского чая потребителем, который не хочет знать других фирм и заставляет лавочника стоять в конторе Филиппова, дожидаясь очереди, и платить за чай наличные деньги.
Какая же разница между общею установившеюся системою продажи чая всеми фирмами и системой Филиппова, спросит, быть может, читатель? Существенная в корне, отвечу я. Любая фирма, развешивая чай, положим, с барышом конторе 5 %, подыскивает норму оптовой его стоимости для розничной цены 1 р. 60 к. Для этого она должна проделать такой подсчет-табличку:
Ту же процедуру для такой же розничной цены проделывает и Филиппов. Он считает:
Выходит так, что на одну и ту же розничную цену 1 р. 60 к., крупно на пакете фунта напечатанную, один развешивает чай оптовой стоимости 1 р. 30 к., а другой — 1 р. 3 к. Отнимите далее от обеих цен одинаковую пошлину 80 к. с фунта, одинаковый тариф и фрахт от Китая до Москвы по 7 к., и перед вами станут рядом такие остальные две цены, как 43 и 16 к. фунт (на китайском рынке). Даже наивный русский обыватель догадается, что потребитель безусловно прав, предпочитая чай филипповский всякому другому. Но ведь и мелочной торговец со своей точки зрения также прав, подыскивая чай с 25-процентной скидкой и кредитом, чем чаи Филиппова, где скидки только 10 % и нет кредита. Какое ему дело, что чай с большою скидкою плохой? Ведь он наживает на нем больше барыша, а посему из кожи лезет, расхваливая продукт плохой против продукта хорошего.
Я когда-то написал об этих точных цифровых расчетах в «Новое время», но оно отказалось напечатать и ответило мне, что я рекламирую Филиппова. Я думаю, редактор «Русского труда» может мне поверить, что я нигде, никому и никогда не писал реклам* и г. Филиппова знаю только по имени да по его торговым делам, поскольку таковые открыты для наблюдения.
Подводя итог сказанному, приходится сознаться, что с бандеролью русский потребитель некоторым образом попал из огня в полымя. Капорки теперь в чаю нет, но и чая хорошего не стало. Между тем представьте себе, что Россия выпивает в год байхового (рассыпного) чая 40 млн. фунтов. Если взять только четвертак на фунт переплаты потребителем в пользу всяческих посредников, то и тогда составится в год 10 миллионов убытка благодаря системе бандероли.
31 янв. (№ 5). С. 10–11.
XIII**
Не так давно в здешнем торговом мире почувствовали некоторую неожиданность. Был введен исключительный тариф для провоза чая на длинной линии железнодорожного пути Ключи (Сред. — Сиб. ж. д.) — Москва. Последствия этого тарифа отражаются в Москве на чайном рынке большой пертурбацией цен и дают одним чаеторговцам неожиданный барыш, другим — не менее неожиданные убытки.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
* Совершенно верно, но для этого нужно знать г. Чукмалдина лично. — Ред.
** Очевидно, допущена ошибка в нумерации писем. См.: Мандрика Ю. О московском периоде Чукмалдина // Лукич. 2001. Ч. 4. С. 8–10. — Прим. сост.
И от такого убытка не может вас спасти никакой предварительный подсчет, никакое страхование, так как новый тариф, сваливающийся как с неба, разом опрокидывает всякие возможные, в пределах человеческой предусмотрительности, сметы и подсчеты.
Раньше тариф на чай всякого разбора был установлен так, что чай считался товаром первого класса и таксировался по 1/10 к. с пуда и версты, а за расстояния свыше 2000 верст пробега имел 30 % скидки. Зная это, каждый вправе был рассчитывать, что тариф от ст. Ключи до ст. Москва за расстояние 4347 верст будет 4 р. 35 к., а за скидкою 30 % будет равен 3 р. с пуда. Ящик чая весит в среднем брутто: байховый 4 пуда, кирпичный — 5 п. 20 ф. Стало быть, провоз за это расстояние ящика чая, принимая во внимание мелкие расходы, будет равен по первому 12 р., по второму — 16 р. 50 к. Провоз на лошадях от Иркутска до ст. Ключи обходится за ящик круглым счетом по 4 и 5 р. Выходило так, что для каждого владельца чая в ожидании открытия участка железнодорожного Сибирского пути Ключи — Красноярск весь провоз от Иркутска до Москвы стоял пределом: 16 р. за байховый и 27 р. 50 к. — за кирпичный с ящика.
Всю осень истекшего года эти цифры были всем известны, и малейшая уступка со стороны транспортных контор в Иркутске вызывала отправку его на лошадях до первой станции Сибирской железной дороги, откуда чай и отправлялся дальше по 1/10 с пуда и версты с соответственною скидкою. Вдруг, без всякого предварительного оповещения, 1 января было объявлено, что от ст. Ключи вплоть до Москвы вводится исключительный тариф по 1/21 с пуда и версты, или за все расстояние 2 р. 6 к. с пуда, что делает разницу 94 к. на пуд, или 3 р. 75 к. на ящик байхового и 5 р. 15 к. кирпичного. Все чаеторговцы, отправившие чай раньше 1 января далее ст. Ключи и Канска, теряют неожиданно всю разницу тарифа, ибо всюду дальше железнодорожный тариф опять 1/10 с пуда и версты. На московском рынке до введения этого исключительного тарифа цены байхового чая в низком сорте, державшиеся 1 р. 4 к. — 1 р. 5 к., сразу же понижены до 1 р. за. фунт; на кирпичном, как более дешевом, разница тарифа сказалась на цене его на Волге и Казани даже до 7 %. Дело ясное, что все те лица, которые в течение срока с сентября по декабрь прошлого года отправляли чай, передвигая его на все большие станции далее Ключей и Канска, потеряли на каждый ящик чая 3 р. 75 к. байхового и 5 р. кирпичного. Исключительный тариф существует только между ст. Ключи — Москва и Канск — Москва, а от всех других попутных городов Сибирского железного пути тариф удержан старый — по 1/10 и почему-то 1/12 с пуда и версты от Ключи — Канск и Красноярск. Так, например, от ст. Красноярск до ст. Томск, Обь, Омск, Москва; от ст. Омск до ст. Уфа, Пермь, Самара — Москва — по 1/10 с пуда и версты.
Чем объяснить всю эту пестроту тарифа, никто из нас, чаеторговцев, никоим образом понять не может. Это загадка, не поддающаяся никаким коммерческим расчетам. Если частный человек порою делает подобные шаги под давлением конкуренции, то даже на него смотрят косо понимающие дело люди. Казенная железная дорога — не частное лицо, она стоит вне всякой конкуренции и, казалось бы, ей надо с одинаковым вниманием относиться ко всем на пути ее лежащим городам и предупредительно к своим клиентам, отправителям товаров. Если вводится исключительный тариф, казалось, надо объявить об этом ну хотя за три месяца, чтобы знали все и каждый и соображали, в какое время выгоднее отправлять свои товары. Если будет от какого-нибудь дальнего пункта тариф за пуд установлен больше, чем от ближнего, мне кажется, тоже надо было бы объявить заранее. Не говоря о том, что едва ли можно подыскать серьезные мотивы для таких тарифов и остракизма для некоторых городов; является непонятным факт, что тариф за пуд товара от Красноярска до Москвы (4011 верст) равен 2 р. 39 к., а от Ключей до Москвы (4347 верст) — только 2 р. 6 к., от Канска до Москвы (4239 верст) — только 2 р. 2 к. Невольно каждый спросит: да ведь Красноярск станция того же самого железнодорожного пути и находится к Москве ближе против Ключей на 336 верст, против Канска — на 228 верст, а между тем тариф от Красноярска дороже на 33 к. против станции Ключи и на 37 к. против ст. Канск?
Какая же тому причина? И кто эти шарады загадывает?
14 февр. (№ 7). С. 12–13.
XIV
Номенклатура товаров, подведенная к 12 классам русского тарифа на нашей сети железных дорог, страдает многими погрешностями, относя в один класс значительное число таких сортов и видов товара, которые по природе своей и цене должны бы быть относимы к разным классам. Я знаю хорошо, что на маленьких станциях приема товаров трудно подыскать сведущих в классификации товаров таксаторов, могущих точно определить товарные названия, но на станциях больших, и в особенности на станциях центральных районов, необходимо их иметь во что бы то ни стало, дабы не дать возможности некоторым грузоотправителям показывать товар иным, чем он есть на самом деле. Железо от кудели, чай от сахара каждый отличит, но паклю от кудели, шерсть осеннюю от стуловой отличит не каждый. Нельзя, конечно, устанавливать тариф, руководствуясь только ценою товаров, нельзя не принимать в расчет того, сколько каждый из товаров занимает кубического места в вагоне. Поэтому, мне кажется, следовало бы прежде всего установить за основное правило: делать скидку на тариф до 20 % за товары прессованные против товаров непрессованных, потому что первыми занимается вдвое меньше места по объему, нежели вторыми. Игнорировать вовсе цену товара, как данную для тарифа, также не резонно. Товар, хотя и однородный по природе, но по цене своей более высокий, может выдержать и повышенную тарифную ставку. Шерсть овечья под именем осенней, есть ценою 12 и 5 р. за пуд, рунная мытая — 10 р. и 4 р. 50 к., коровья — 9 и 3 р. Для нее, например, всегда на рынке существуют, кроме общего, еще специальные названия; надобно изучить их и ввести в терминологию тарифа, установив разные классы и подотделы. Не надо забывать, что для товара дешевого по цене повышенный тариф равносилен запрещению. Вот табличка, поясняющая провозные платы в процентном отношении к продажной цене товаров в таком центральном пункте, как Москва, при тарифе за 1000 верст расстояния.
Из таблички этой видно, что тариф, применяемый к товарам по существующим классам, является во многих случаях заведомо несоразмерным как процент накладных расходов. Для косицы он равен 2,5 %, для гривы — 10 %, для байхового чая — 2 %, кирпичного — 5,7 %, шерсти коровьей, белой — 5,2 %, красной — 15,2 %, конской — 23,5 %, войлоков белых — 3,6 %, красных — 14 %.
Одинаковый тариф на товары разной ценности, в особенности на дальних расстояниях, ведет к большим неудобствам для торговца и еще большим для потребителя. На один пуд байхового и кирпичного чая тариф ложится как 2 % и 5,7 %. Потребитель байхового чая, по большей части, может пить его в виде дополнения к завтраку и обеду, покупая низкий сорт по 1 р. 40 к. фунт; потребитель же кирпичного чая, главным образом инородец или русский, но такой бедняк, которому не под силу покупать чай байховый, и он довольствуется кирпичным чаем, заменяющим ему приварок, покупая его в розницу 40 к. фунт. Тариф на шерсть белую осеннюю и шерсть конскую красную в одинаковом размере увеличивает цену тоже крайне неравномерно и относится к ней, как 5 % и 23 %. Шерсть осенняя идет материалом на фабрикаты высокого качества, а шерсть конская всегда только материал для самого низкого сорта войлоков, составляющих промысел кустарный. Тарифом нашим войлоки отнесены к третьему, а полости ко второму классу, хотя войлоки есть на цену 16 р. пуд и выше, а полости не превышают цен 8 р. за пуд. Само название «полость» уже давно вышло из употребления и не отвечает современной действительности, а между тем в тарифе «полости» таксируются целым классом выше, чем простые «войлоки».
Я думаю, что и этих нескольких примеров вполне достаточно для иллюстрации всего выше мною сказанного. Поэтому пересмотреть товарный тариф, проверить тщательно номенклатуру многих грузов и их классификацию, сократить по возможности исключительные тарифы — вот ближайшие задачи оповещенного тарифного совещания. Товароведение, исследование цен товаров на крупных рынках сбыта в обширном смысле этих слов и по возможности всестороннее, я сказал бы, даже научное и, конечно, практическое — вот что должно быть положено краеугольным камнем в основу такого пересмотра.
28 февр. (№ 9). С. 17–18;
XV
Мое двенадцатое письмо, помещенное в № 4 «Русского труда», вызвало опровержение со стороны «Торгово-промышленной газеты» в виде редакционной статьи «Тариф на перевозку чая» в № 42 этой газеты, хотя, казалось бы, что действительно существовавших цифр и фактов нельзя опровергать указанием на то, что теперь этих цифр и фактов уже нет.
Редакция официальной газеты утверждает, что в тарифе на перевозку чая со станции Средне-Сибирской дороги в Москву нет той путаницы, которую я назвал «лабиринтом железнодорожных ставок» (выражение, особенно не нравящееся газете). Никто против этого не будет спорить, а я, который действительно очень живо интересуюсь тарифом на перевозку чая, — менее других. Теперь их действительно нет. Но отчего же редакция газеты не хочет признать, что когда я писал свое письмо, а это было в половине января, то «лабиринт» был?
В то время перевозка чая с пуда в Москву составляла: со станции Ключи в 4349 верст — 205,48 со станции Томск в 3603 версты — 206,05 со станции Красноярск в 4014 верст — 239,79.
В настоящее время, т. е. с 15 февраля, две последние ставки обратились в 186,83 и 197,10 к., но ведь до выхода на свет божий «Сборника тарифов» № 913 никто не знал, с какого времени будут применяться такие ставки, и, следовательно, все, кто отправил свой чай в Москву раньше из Томска и Красноярска, сильно прогадали на тарифе. Отсюда ясно, что высказанные мною положения, вытекавшие из сопоставления вышеприведенных ставок, совершенно верны вне зависимости от того, насколько они нравятся или не нравятся «Торгово-промышленной газете».
Я действительно ошибся, считая нормальный тариф Ключи — Москва в 1/10 с пуда и версты со скидкой только 30 % и не обратил внимания на дифференциалы длиннейших протяжений. Винюсь. Но повторяю, что общая стоимость провоза в Москву от Красноярска и Томска, несмотря на кратчайшие на 335 и 746 версты протяжения, до 15 февраля была дороже, чем от Ключей, правда, не настолько, как я предполагал, но все-таки для отправок из Красноярска весьма значительно, именно на 34,31 к на пуд. О бывшей разнице тарифов Ключи — Москва и Томск — Москва я, пожалуй, говорить не буду; для тех, кто ее не платил, она была звуком пустым.
В заключение два-три слова о названии тарифа.
Редакция «Торгово-промышленной газеты», неизвестно зачем, старается доказать, что тариф Ключи — Москва, начавший свое действие с 1 января, был не исключительный, а нормальный. Но если она обратится в хорошо знакомый ей общий групповой тариф, то, надеюсь убедиться, что тариф 3 по группе 5 называется «исключительным», и что ставка Ключи — Москва внесена именно в этот «исключительный» тариф. Какие основы были подведены под эти исключения — все равно, редакция убеждает нас, что это были основы нормального тарифа, но я должен огорчить редакцию утверждением, которого она опровергнуть не может, что «исключение» даже и сейчас остается «исключением», так как нормальный тариф с расчетом за общее протяжение перевозки применяется только к отправкам со станций, лежащих не далее Красноярска (см. извещения № 4466 в «Сборнике тарифов», № 913).
Оговариваюсь заранее. Если в период времени от момента, в который я пишу эти строки, до прочтения их редакцией «Торгово-промышленной газеты» действие общего группного тарифа будет распространено на участок Канск — Ключи, то редакция должна будет понять, в чем дело.
7 марта (№ 10). С. 16–17;
XVIII*
У нас есть виды промышленности излюбленные, забота и покровительство которым считаются как бы священными. Такова промышленность мануфактурная, сахарная, металлургическая. Для них даже не покровительство (это одно название), а скорее, полная система запрещения, изъятие от всякой иностранной конкуренции. Я не знаю, какое может быть основание называть наш таможенный тариф покровительственным, когда его ставки зачастую равны полной стоимости товара на месте сбыта? На ткань бумажную пошлина наложена в 21 р. с пуда, и та же ткань продается нашими фабрикантами по 21 р.; на сахар- сырец пошлина 4 р. 50 к., а сахар в Киеве продается по 4 р. 75 к.; на чугун пошлина 45 к., а чугун продается на заводе 63 к. Такая пошлина на практике для ввоза упомянутых товаров является равносильной полному запрещению.
С другой стороны, у нас есть старая, исконная промышленность — кожевенная. Она раскинута по всей российской территории, где только проживает природный русский человек — от востока и до запада, от юга и до севера. Нет города, где не было бы по крайней мере одного кожевенного завода. Но вы насчитаете целый ряд больших и малых городов, где существуют десятки кожевенных заведений. Таковы Казань, Тюмень, Касимов, Елец, Кузнецк, не говоря уже о наших двух столицах. Есть даже как бы специальные кожевенные села, как Богородское, где заводов насчитываются чуть не сотни.
На хлопчатобумажных мануфактурах материал для фабриканта — хлопок — на 2/3 заграничный — американский и египетский, машины иностранные. На свеклосахарных и горнопромышленных заводах юга материал — руда и уголь русские, машины иностранные, а персонал всей лестницы управления почти сплошь занят иностранцами.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
* Очевидно, допущена ошибка в нумерации писем. — Прим. сост.
На кожевенных же заводах, напротив, все свое, русское, начиная с сырья для фабриката, материалов для процесса обработки кож и оканчивая персоналом служащих на заводах, не исключая и самих хозяев предприятий. Очень редко и где-нибудь лишь спорадически мелькнет фамилия заводчика-немца или еврея, но он совсем теряется в массе русских предпринимателей.
Излюбленным фабрикам и заводам покровительство идет даже дальше таможенных пошлин. Мануфактуре дано право возврата пошлины на хлопок, если товар вывозится за границу; сахарным заводам дозволено без акциза отправлять за границу сахар и не запрещено возмещать убыток от этого вывоза на русском потребителе. Киевские заводы в одно и то же время установили у себя двойную цену рафинада — одну для Киевского района 5 р. 80 к., другую — для вывоза вне местного района 5 р. 40 к. Кроме этого, для некоторых рафинадных заводов допускаются еще специальные тарифы для железнодорожных перевозок сахара. Для горнопромышленных заводов обеспечены казенные заказы по ценам, дающим в результате барыши акционерам в размерах 20–30 и более процентов.
Ничего подобного нет в кожевенной промышленности. Напротив, для нее на каждом шагу существуют внутренние затруднения, угрожающие многими невзгодами — до закрытия завода включительно. Сам завод, как пасынок у мачехи, считается очагом заразительных болезней, хотя никем и никогда не доказаны заразительные свойства кожевенного дела. На заводе грязно, запах от завода многим неприятен, чего же больше, стало быть, завод вреден! А посему и надо применять к нему строгие гигиенические меры, хотя бы они вызывали для всякого завода большие убытки и денежные затраты.
Никто и никогда не задаст себе вопроса, какие материалы употребляются в процессе выделки кож и что они, химически разлагаясь, собою производят? В среднем выводе выделка пуда кожевенного товара требует таких материалов:
5 фунтов муки ржаной или овсянки,
20 «извести,
140 «корья (дубильного),
2 «березового дегтя,
1 «тюленьего жира.
Вот почти полный список употребляемых заводами материалов. Взглянув на него, каждый скажет, что это ведь как раз то самое, что мы считаем дезинфекционными средствами против заразительных болезней. Но почему же после этого кожевенный завод считается опальным и к нему больше, чем ко всякому другому промышленному заведению, предъявляются строгие санитарные меры, быть может, спросит читатель?
Мне кажется, только в силу предрассудка, не проверенного точным наблюдением, отвечу я.
Не предрассудок ли научный, в самом деле, предписывать ветеринарному врачу осмотр партии кожевенного сырья зимой и летом с выдачею от себя свидетельства, удостоверяющего, что кожи сняты со скота здорового? Сырые кожи, как известно, в предохранение механического повреждения «лица», подобно писчему листу бумаги, складываются вдвое и в таком виде летом высушиваются, зимою замораживаются. Замороженную кожу, разгибая, нельзя открыть без того, чтобы по «лицу» ее не образовались трещины, обесценивающие товар на четверть стоимости. Поэтому зимою никогда внутренняя сторона сложенной кожи не осматривается, а стало быть, она недоступна осмотру и ветеринара. Масса кож на главных ярмарках — Ишимской, Тюменской, Ирбитской, Лебедянской, Нижегородской — собирается в сотни тысяч штук, разделенных на партии от сотни до нескольких тысяч. Есть ли после этого какая-либо физическая возможность на месте сбора, а иногда и на месте сбыта осмотреть ветеринарному врачу каждую кожу внимательно, чтобы сказать, снята ли она с животного в здоровом состоянии или есть в ней признаки заразительных болезней? Дело ясное, что это невозможно, а между тем всякая партия сырья должна быть снабжена и снабжается свидетельством ветеринарного врача.
Не предрассудок ли научный требовать, чтобы шерсть крупного скота сопровождалась также свидетельством врача, когда такая шерсть пробыла в известковом растворе беспрерывно 20 суток, а потом была промыта и летом высушена? Да и что может увидеть врач в кипе шерсти, запакованной в холст, по наружному ее осмотру? А между тем все это формально исполняется. Пользы делу, во имя которого это требуется, конечно, нет нисколько, а какой вред причиняется промышленности! Где-нибудь в глухом углу России собирается кожевенное сырье, и вдруг ветеринарный врач находит, что оно снято с нездорового скота. Товар останавливается на месте и ему, как зараженному, грозит уничтожение. Какой протест возможен со стороны владельца партии? Какой контроль укажет, что врач ошибается? Все это ведет к тормозу в торговле и действительным убыткам для торговца сырьем, отнюдь не достигая санитарной цели.
Мне кажется, совсем не здесь, в сырье крупных воловых и конских кож, а также в шерсти с них, надобно искать заразительных болезнетворных начал и, главным образом, так называемой сибирской язвы. Частые случаи заражения этой язвою людей были у валяльных мастеров Кинешемского уезда Катюшина, Мелузникова и других не далее, как в прошлом году. Но они случались только там, где употребляется в виде примеси к материалу шерсть с овчин степных баранов, не подвергавшаяся известковому раствору. Шерсть эта известна под специальными кличками «шереметевки», «астраханской» и поставляется, главным образом, заводами по выделке дешевых бараньих шкур степного края.
Но допустим даже, что крупные невыделанные кожи сами собою могут быть заразительными, а посему и должны быть подвергаемы ветеринарному надзору всюду. Но тогда зачем же подвергать ему одних кожевенных заводчиков и торговцев? Надо быть последовательным и применять такую меру повсеместно, где бы только кожевенное сырье не встречалось. А между тем вот уже целое столетие из года в год чаи байховый и кирпичный обшиваются в сырые с шерстью кожи, развозятся по всей России, складываются целыми амбарами в столицах, и никакой ветеринар никогда не зайдет посмотреть, какие это кожи, и ни у кого не спросит, есть ли ветеринарное свидетельство, выданное в Кяхте на сырьевые кожи, в которые каждый ящик чая запакован?
Я знаю хорошо один из городов — Тюмень, где сильно развита кожевенная промышленность. Четыре пятых жителей разместились в нем, в нагорной стороне, на высоких берегах р. Туры и речек, образующих собою Затюменку, город и Царево городище. В низкой луговой заречной стороне, составляющей пятую часть городского населения, устроились кожевенные заводы. На моей памяти много раз в Тюмени бывали повальные падежи рогатого скота, и два раза появлялась сильная холерная эпидемия. Начало их всегда бывало в нагорной стороне и никогда в заречной, застроенной многими кожевенными заводами. Во время самих эпидемий развитие их всегда являлось сильнее в нагорных частях города и слабее в заречной части. У каждого заводчика все сырые кожи, зимою в замороженном, летом в высушенном виде, складывались штабелями на дворе завода, около них постоянно ходил скот, лошади и коровы, и никогда у них не возникало ни сибирской язвы, ни падежа скота. Почему же ветеринарная наука на такие факты не обратит своего внимания, почему не исследует их, а продолжает утверждать, что сырьевые кожи могут быть причиною заражения и что заводы представляют вероятные центры эпизоотий?
Вредны для людей, без всякого сомнения, некоторые химические заводы, производящие фабрикаты вроде серной кислоты и фосфора, но я не знаю, какой может быть вред от кожевенных заводов, в которых земля, вода и воздух пропитаны дубильной кислотою, известковыми растворами и запахом березового дегтя? Нехорошо там пахнет, вода там грязная, скажет обыватель большого города, не видавший промышленной изнанки. Да, отвечу, пахнет на кожевенных заводах нехорошо, но отсюда до вреда, а тем более до заразы так же далеко, как до правды предрассудку.
Кожевенное производство так старо у нас в России, как стара сама Россия. О нем упоминается даже еще в летописях. Оно всегда было нашей коренной промышленностью и остается ею до сего времени. Оно дает основание другим побочным промыслам — сапожному и шорному, рассеянным по всей России. Без сахара и ситца могут обойтись многие обыватели деревни, но без кожи для сбруи, сапог и рукавиц не может обойтись человек даже с примитивными потребностями. Не преграды нужно ставить кожевенной промышленности, которая по складу нашей жизни всегда была и будет основною и необходимою, а надо ее поощрять, давать ей льготы и ставить интерес ее во главе забот о русской промышленности.
Мероприятия во имя блага обывателей бывают обыкновенно хороши на бумаге. Но надо прежде знать, как их провести, прилагая к жизни, чтобы не нанести крупного ущерба тому же обывателю, и обсудя хорошенько, исполнимы ли они на практике*.
Кожевенной промышленности, как и всякой другой, дано право поставлять в казну свои изделия. Но тут опять является вопрос: почему же наши лучшие мануфактуры, вроде морозовских, не поставщики в казну бязи и других фабрикатов? Почему лучшие кожевенные заводчики — Савины, Бахрушины, Балаболины, Ростовцевы, Валуйские — не поставщики в казну сапожного товара? Все подобные промышленники продают свои изделия частным покупателям, большей частью в кредит, рискуя даже потерею части капитала, но не идут в казну, т. е. к покупателю за деньги.
28 марта (№ 13). С. 14–16.
XIX
Придерживаясь моих наблюдений и моей частной практики, я думаю, что нужно весьма немного изменить существующую систему приема поставляемых в казну товаров, чтобы ее поставщиками стали лучшие фабриканты и заводчики, которые теперь от всяких дел с казною по большей части уклоняются. Казне, как крупному покупателю товаров, нужно лучшее их качество за возможно умеренную цену, не говоря уже о том, что казна, уже в силу своего положения, должна давать свои заказы лишь лучшим промышленникам. А своим войскам только лучшие отечественные фабрикаты.
Конечно, действующие правила, кондиции и технические условия приема товаров были выработаны соответственно этой главной цели, но опыт жизни наглядно показывает, что казна или не имеет лучших товаров, или платит за них цену дороже рыночной, что в конечном результате одно и то же. Не нарушая основного строя интендантской заготовки, существующего теперь, а лишь внося поправку в один отдел приема товаров, можно, кажется мне, достигать лучших результатов.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
* Да не подумают читатели, что я проповедую устранение санитарного надзора за кожевенными заведениями. Вовсе нет. Я хочу только сказать, что не нужно мер и предписаний, по существу своему невыполнимых и обращающихся в бумажную формальность.
В каждом деле всегда есть главная, существенная цель, для которой можно пожертвовать той или иной незначительною частностью, если эта частность не согласуется с требованиями жизни. Для этого немного надо сделать — именно только суметь поставить ясно главный и существенный вопрос, ответ подскажется уже сам собою.
Казна есть посредник между поставщиком и потребителем товара — армией, и притом посредник бескорыстный, вовсе не преследующий цели — наживы денег. Вместо этой цели у казны цель совсем другая: дать солдату лучшие материалы для продовольствия, обуви и одежды за возможно умеренную цену. Значит, весь вопрос заключается лишь в том, каким кратчайшим и вернейшим путем этого достигнуть.
В повседневной жизни всюду лучший эксперт всякого товара сам потребитель, а в данном случае полк и его части. Устраните только лишнего посредника — интендантские приемные комиссии, поставьте поставщика ближе к потребителю с его ответственностью перед ним непосредственно, и дело сразу примет благоприятный оборот. Для наглядности я расскажу о поставке в казну седельных потников из практики прежнего и нового времени.
Прежде интендантство заготовляло потники так же, как теперь заготовляется сапожный кожевенный товар: подрядным способом, со строгими, как водится, кондициями и приемами посредством специальных комиссий. В кондициях и описаниях потников значилось, что войлок должен быть белого цвета, из овечьей шерсти, весом 81/4 фунта. Войлок и поставлялся белый, точных веса и меры, а потребитель-кавалерист жаловался, что войлок непрочен и скоро разваливается.
Из года в год войлок поставлялся одинаковый, цена ему определялась не выше 2 р. 40 к. и также из года в год жалобы на качество его продолжали поступать настойчиво. В чем же было дело, наконец, и почему войлок был непрочен? Да только в том, что войлок был не из овечьей шерсти, а отличить овечью шерсть от коровьей или конской наглядно может только специалист по этой части, а потребитель лишь тогда, когда испробует на практике, под седлом потник. Шерсть белая коровья, конская и пенек, превращенная в войлок умелою рукою мастера, неотличима человеком, не обладающим специальными познаниями. А так как эта шерсть на 40 и даже до 60 % дешевле шерсти овечьей, то и употреблялась она, как примесь к материалу, чтобы подогнать стоимость товара к казенной цене.
Таким образом, с внешней стороны все было в порядке. Находились подрядчики, подписывавшие контракты с казною на поставку потников из овечьей шерсти, но сдавали их из другого материала; были приемщики, не умевшие находить разницы между тою и другою шерстью, а потребителю-солдату доставлялся войлок, расползавшийся при первом же его употреблении.
Несколько лет назад порядок этот был изменен, и теперь сами потребители — полк и его части — делают заказы прямо войлочным фабрикантам. Войлок стал дороже в зависимости от цены материала, но зато стал настолько прочен, что в результате оказалось выгоднее платить за него 3 р. 60 к., чем 2 р. 40 к. Теперь войлочный фабрикант отправляет прямо в полк или его часть войлоки со своим фабричным клеймом на каждой штуке и получает деньги за товар только тогда, когда на месте потребители-кавалеристы на практике определят его прочность. Я знаю фабрику, поставляющую по заказам во многие полки и их части свои войлочные фабрикаты несколько лет уже подряд, и не было примера, чтобы войлок был забракован и возвращен обратно.
В этом опыте, изменившем прежний способ поставки, проиграли лишь прежние поставщики войлочных изделий и выиграли потребители, имея войлок прочный вместо войлока плохого. Проведите этот опыт того же казенного хозяйства дальше, на другие подобные фабричные и заводские продукты, лишь немного изменив порядок приемки, и вы выигрываете много, ничего при этом не теряя. Поставьте каждого заводчика и фабриканта ответственным не перед приемною комиссиею, решающею вопрос о годности товара, а перед полком и его частями, т. е., другими словами, перед самим потребителем, и тогда подрядчик сам во имя личной выгоды, чтобы не получить обратно забракованного товара, доставит потребителю наилучший товар. Все изменение, вернее поправка, существующей системы подрядного заготовления товаров для войск могло бы заключаться лишь в некоторых и весьма немногих пунктах, а именно:
1. На кожевенных и других товарах и вещах должно быть именное клеймо поставщика с годом и месяцем сдачи в интендантский склад.
2. Поставщик сдает товары в ближайший склад числом, мерою или весом брутто без оценки качества и получает приемные расписки в количестве.
3. По такой расписке казна без замедления производит поставщику уплату денег в размере 70 %.
4. Интендантский склад отправляет от себя принятые вещи в войсковые части и получает от них удостоверение, что качество вещей удовлетворительно.
5. Если вещи неудовлетворительны, они отправляются поставщику обратно для замены новыми с отнесением на его счет всех провозных плат и других расходов.
6. Чрез шесть месяцев со дня сдачи в интендантский склад товаров выплачиваются поставщику остальные 30 %.
Вот то существенно немногое, что потребуется изменить для привлечения поставщиками в казну наших лучших заводчиков и фабрикантов для устранения всяких подозрительных личностей, сделавших себе специальность из надувания казны и для совершенного очищения интендантского ведомства от нареканий, иногда даже вовсе не по его вине справедливых.
11 апр. (№ 15). С. 12–13.
XX
О промышленной среде, как нашей белокаменной, так и ближних и дальних областей, связанных с нею торговыми интересами, начинаются довольно безотрадные явления. Недавно сибиряки дальних окраин, должники Москвы, хотя и не крупные, но довольно-таки часто напоминали ей о пресловутой «чашке чая». Есть в Москве традиционный московский трактир, который как бы создал даже специальность для себя отдачей зал и кабинетов для собраний кредиторов разных неплательщиков, у которых в коммерции наступает время, когда дела их или сами они в придачу к их делам потребуют приглашения кредиторов на эту «чашку чая». Каждое подобное собрание есть уже вперед указание кредитору, что рубль его раскололся, а на собрании только вырабатывается предел этой трещины, если приходят к полюбовному соглашению. Если же не достигнут соглашения, расходятся по домам еще более раздраженными — кредиторы на должника, а должник на кредиторов. Обоим кажется, что противная сторона более виновата: кредиторы в том, что товары продавали очень дорого и кредит давали выше меры, а должники в том, что не умели вести дело или замышляют сделкой «зашибить копейку». За кредиторами стоит юридическое право, признаваемое всеми, и подпись должника на документе, удостоверяющая, что он «повинен заплатить», аза должником, в лучшем случае, ошибки его же самого, а иногда нельзя и этого отрицать — прямо злонамеренность. И если часто такие противоположные интересы сходятся на мировую сделку, то, главным образом, потому, что каждый знает народную пословицу, гласящую: «Худой мир лучше доброй ссоры».
Так и делается. Скрепя сердце, согласился кредитор на предлагаемый обломок целого рубля сразу и получает обломок в том размере, как предложил несостоятельный должник, не согласился — начинается официальная возня чрез адвокатов, требующих, по меньшей мере, 10-процентного вознаграждения, а через несколько лет получается и обломок рубля, да иногда еще меньше предыдущего; еще хуже положение кредиторов в конкурсе, где достаются только крохи и копейки. Так бывает в огромном большинстве случаев, и я считаю совершенно излишним приводить текущие примеры поименно в существующих торговых «агониях», многих администрациях и конкурсах.
Другое дело, если порядки наши были похожи на немецкие или американские, где быстро ликвидируют дела всякой несостоятельности, и если бы мы сами относились к делу прямо и единодушно. А то у нас каждый кредитор только и заботится, как бы получить с несостоятельного должника больше других, входя подчас в частные, секретные с ним сделки, не разбирая при этом, согласуется ли такая сделка не только с общею, но и с условною торговою моралью. Живой пример с несчастным Жернаковым подтверждает это как нельзя больше. Ведь несостоятельные должники, как люди, так же различны по характеру и своей душевной стороне, как и сами кредиторы. Одни из них несостоятельны по несчастью, по ошибкам и бери от них, что могут они дать, но равномерно для каждого кредитора, не терзая должника напрасной волокитой. Другие прямо злостно несостоятельны, это люди, устраивающие себе аферу скорого обогащения, карай таких общими силами, а не входи с ними втихомолку от соседа-кредитора в частную и одиночную сделку.
Вот если бы у нашего промышленного сословия существовали эти твердые принципы солидарности, тогда не мог бы безнаказанно пройти злонамеренный поступок крупного торгового лица, владимирца, оперирующего теперь во всех главных городах Восточной и Западной Сибири. В зените славы и успехов немного лет тому назад он объявил московским кредиторам, что платит им 70 к. за рубль, и достиг того, что трехмиллионный долг погасил семью десятыми, нажив на этом 900 тысяч. Но ведь все же москвичи досконально знали, что владимирец устроил сделку только для наживы, и, тем не менее, один по одному согласились на нее. Теперь он владелец миллионов, покупает товары исключительно за наличные деньги и свободно давит дешевизною товарных цен всех своих конкурентов по Сибири. Те же лица, бывшие его кредиторы, продают ему товары, ничуть не заявляя ни недоверия, ни пренебрежения. Я знаю только одну фирму, которая заявила этому барину прямо, что не сделает таких же цен, как делает другим крупным, но неопороченным покупателям.
Согласиться надобно, что будь у нашего промышленного класса принципы потверже, единодушие понадежнее, наш владимирец не мог бы щеголять теперь в роли миллионера и не подавал бы собою соблазнительного примера выгодности «ломать рубли» и безнаказанности подобной операции.
XXI
На этих днях трое должников пригласили своих московских кредиторов на «чашку чая», заявив, что срочных платежей оправдать они не могут. Началось с того, что провинциальный торговый дом, только в третий раз в течение одного десятка лет ломающий свой рубль, предложил опять, чтобы сами кредиторы заявили ему о согласии получить пока «двугривенный и еще через год другой «двугривенный» и тем окончить полный рубль, а торговый дом, дескать, в лице одного брата поедет по месту его жительства посоветоваться с другим братом принять или отринуть кредиторскую готовность. Другой должник, Л*** из Харькова, просит кредиторов убедительно спасти его от разорения, учредив над ним администрацию. Актив его 650 тыс., пассив 256 тыс. и, к удивлению всех, платить долги нет у него наличных денег. «Посудите сами, — молит он своих кредиторов, — товаров у меня на 180 тыс., в долгах 150 тыс. и в домах и имениях 300 тыс. Должники мои мне самому не платят, имений в залог не берут, а товар с убытком я сам продавать не желаю. Посему прошу и умоляю учредить администрацию, которая весь актив мой ликвидирует, долги мои уплатит, а остаток капитала передаст мне чистый».
Такое заявление даже москвичам, кажется, видавшим уже виды, представляется, однако же, настолько странным, что трудно ему верить, а между тем, все это от слова и до слова правда. Ходят некоторые догадки, что едва ли г. Л*** не имеет еще скрытых причин, заставляющих его прибегать под защиту администрации. Носятся слухи, будто он надавал какому-то крупному московскому торговому дому приятельских векселей на большие суммы и думает, что администрация скорее, чем он сам, докажет пред судом, что упомянутые векселя безвалютны. Так это или нет, теперь сказать наверное нельзя, но ближайшее будущее выяснит загадку*.
Третий факт еще крупнее предыдущих. Приостановил платежи торговый дом К*** на сумму 1150000 р. Кредиторов у него
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
* Мы не знаем харьковского Л***, но думаем, что никакой загадки он не представляет, и объяснение его совершенно правдоподобно. Актив его никуда не годен вследствие кризиса. Имения не берут в залог, потому что они обесценены, товаров никто не покупает, ибо общий застой грозит остановить все дела, должники не платят из-за этого же самого.
Странно, что гг. коммерсанты и фабриканты-москвичи упорно не желают понять сущности валютного вопроса, а уже он подбирается непосредственно к их кассам. Посмотрите, еще какие пойдут банкротства, когда падение покупной способности народа окончательно обнаружится. Маленький лавочник не заплатит уездному торговцу, уездный оптовику, оптовик фабриканту. Если бы гг. торговцы больше думали о своем потребителе-земледельце и его интересах, они бы поняли, в чем тут дело. — Ред.
300 номеров и между ними лодзинские фабриканты в сумме до 500 тыс. Остальные кредиторы — москвичи и фабриканты смежных с Москвою районов. Что предложит кредиторам г. К***, никто еще не знает; какую форму примет ликвидация, и того меньше, но у нас много говорят об этом крахе, говорят все, кто так или иначе прикосновенен к промышленному миру. Учредится ли администрация, будет ли так называемая «сделка», результат всегда один и тот же — потеря части капитала кредиторов. Не потеряют в этом случае ни гроша только частные коммерческие банки и во главе их московская контора Государственного банка. Они всегда раньше предугадывают, кто именно в смысле кредитоспособности стоит нетвердо, и заблаговременно сокращают такому лицу или фирме кредиты. Представляет подобное лицо торговый дом или товарищество векселя своих дебиторов к учету, их просевают в учетном комитете строже или предлагают ему «взять под реверс», т. е. удовольствоваться 70–80 % суммы всего вексельного реестра. Случился крах, с потерей оказались все кредиторы, а банки вышли сухими из воды: одни потому, что векселя у них от верных плательщиков, другие потому, что запас сумм реверса покрывает риск даже и сомнительных векселедателей. Г. К*** должен многим банкам в Москве: Волжско-Камскому, Купеческому, Торговому, Петербургскому международному, Обществу взаимного кредита, не говоря уже о конторе Государственного банка. Но, повторяю, что банки от потери гарантированы.
Как водится, лишь только начались промышленные крахи, так и пошли слухи один другого хуже. То рассказывают про торговца такого-то, что весь вексельный портфель его заложен у «большого дисконтера»; то такой-то фабрикант туго платит деньги, то такая-то фирма оправдывает векселя только у нотариуса. Слухи и намеки, как лавина, покатившаяся с горы, все растут. А вести из провинции, сведения из сел и деревень о недостатке корма для скота, о безденежье жителей деревень, а потому и о плохой торговле мелкого торговца идут со всех сторон и делают тревогу в Москве все сильнее и сильнее. Никого уже не радует, как раньше бывало, что частные коммерческие банки завалены деньгами на текущие счета и отдают их по учету векселей, даже долгосрочных, из 41/2 % годовых. Подобные явления прежде считались признаком весьма хорошим, пока горький опыт жизни не рассеял подобную иллюзию и не доказал противного. Теперь уж знают твердо, что люди капитала каждый раз начинают уклоняться от расширения дел торговых, коль скоро замечают денежные затруднения в деревенском обиходе и стягивают деньги к рукам поближе, внося их в банки на текущие счета.
18 стр. (№ 16). С. 15–17.
XXII
Люблю я Московское общество взаимного кредита, в котором меньше всех других кредитных учреждений соблюдается формальность, и где все напоминает величавую фигуру бывшего председателя правления, покойного И. С. Аксакова. Берет сомнение, знал ли тонко Иван Сергеевич счетную систему банковских операций, но что он внес туда влияние своего сердца и задушевного расположения к членам общества, без различия того, имел ли кто-нибудь из них большие или малые материальные средства — это вне вопроса. Я сам числюсь членом общества два десятка лет и желаю ему дальнейшего процветания, и тем более подобное отношение налагает долг сказать такому учреждению слово правды в видах предостережения от увлечений и ошибок, которые, на мой взгляд, там порою совершаются. Общество взаимного кредита, по сущности своей, должно быть именно кредитным и взаимным, но совсем не ссудным учреждением во всех его текущих операциях. Для него существенная сторона — учет торговых векселей, а все остальные банковские функции должны быть лишь второстепенными и вспомогательными. На самом же деле погоня за большими денежными делами отклоняет общество от его прямого назначения и заставляет усиливать «выдачу ссуд под процентные бумаги» или открывать под них текущие счета. И это бы еще было допустимо, если бы оценка некоторых бумаг была невысокою, а следовательно, и несколько рискованной.
Отчет за 1897 год дает достаточный материал для суждения о главных операциях Общества взаимного кредита.
На 1 января 1898 года
Актив
Все приводимые цифры состояли на 1 янв. 1898 г. и для наглядности выражены мною в тысячах рублей. Они нам ясно говорят, что общество выдало денежных сумм в данное время по операциям:
вексельной — учет векселей и специальные счета — 18200
проц. бумаги — ссуды и специальные счета — 28821
Таким образом, деятельность общества главным образом направлена была (по суммам денежного оборота) к суммам и специальным счетам под обеспечение процентными бумагами и меньшей долей уделялась учету векселей, выражаясь пропорционально так:
по процентным бумагам — 60 %
по учету векселей — 40 %
А этого как раз и не следовало допускать такому симпатичному учреждению, каково Московское общество взаимного кредита. Сравнивая эти счета с такими же счетами акционерных банков, у которых стоит на первом плане как можно больше зарабатывать дивидендов, а отсюда и погоня даже за рискованными операциями, я, к сожалению, должен высказать, что даже у этих банков редко встречается подобная пропорция ссудных операций. Есть, конечно, и между ними такие учреждения, у которых, пожалуй, еще резче выражено покровительство спекуляции, но я сравниваю Московское общество взаимного кредита не с этими последними, а только с лучшими коммерческими банками, у которых не совсем еще забыта коренная идея, положенная в их учреждение, каковы Волжско-Камский коммерческий, Московский купеческий и подобные им банки.
Но почему же, спросит читатель, спекуляция идет в Общество взаимного кредита, минуя чисто акционерные банки? Вот в этом-то вопросе и выясняется несколько суть дела. Держателю бумаг надо как можно больше денег под тем или иным видом ссуды, будет ли то просто ссуда срочная или открыт специальный текущий счет с обеспечением процентными бумагами. Где дадут ему высшую оценку бумаг, туда он и пойдет с залогом. Общество взаимного кредита делает высокую оценку, которую нельзя назвать благоразумною, хотя и привлекает массу неожиданных клиентов. Вот перечень процентных бумаг, наиболее разительных по разнице оценки в Обществе взаимного кредита по сравнению, например, с Волжско-Камским банком:
[image]
Положим, при ссуде денег под процентные бумаги берется вексель с каждого клиента с замысловатым текстом, якобы обязательство, гарантирующее учреждение от возможности потерь при понижении цены заложенных бумаг, но ведь, во-первых, такого текста в вексельном уставе не указано, а во-вторых, что же можно взыскать с человека, который допустил продать его бумаги ниже залоговой оценки? Наконец, в-третьих, по специальным текущим счетам не берется даже и такого векселя-обязательства.
Все вышеизложенное заставляет пожелать, чтобы наше Общество взаимного кредита по возможности изменило настоящее направление своей деятельности и более согласовало его с термином, поставленным в его названии — взаимного кредита.
25 апр. (№ 17). С. 16–17.
XXIII
Крупные промышленники в России не могут жаловаться, чтобы судьба их не ласкала и не баловала. На их стороне теперь всевозможные преимущества — таможенный тариф, равный иногда полному запрещению ввоза иностранных фабрикатов, большой капитал, дешевый кредит, если он им нужен, и конкуренция между собою чисто номинальная. Открытых синдикатов нет, но районы сбыта вырабатываемых товаров распределены так, что один фабрикант другому не мешает диктовать цены «по личному усмотрению». Свобода купли и продажи на русских рынках полная, но потребителю поставлена дилемма — «хочешь — купишь, хочешь — нет, а цена такая-то и ни копейки меньше». Потребитель вне возможности поставить свое требование об уступке с этих цен, ибо нет на рынке другого такого же фабриката, и он должен платить продиктованную цену. Такому выводу живым примером служит стеариновое производство в России. Заводов стеариновых восемь, но хозяев шесть на всю Россию. Крупных из них три с производительностью в восемь миллионов, мелких тоже три с производительностью только в 800 т. р. Промышленность эта сосредоточена, главным образом, в Петербурге, Москве и Казани. Столичные заводы — поставщики на всю среднюю и западную Россию, завод казанский — на всю восточную Россию, где каждый из заводчиков — хозяин рыночного положения. А что значит подобное хозяйство, нам несколько могут ответить напечатанные годовые отчеты т-ва «Невский стеариновый завод» и т-ва «Бр. Крестовннковы»*. Отчеты эти кратки, сжаты, но все-таки из них кое-что и видно, и понятно. Та и другая фирма, кроме дивиденда, выдаваемого ежегодно, накопила запасные капиталы — «Невский стеариновый завод» ровно 100 %, «Бр. Крестовниковы» немного меньше, но все-таки 71 % против основных капиталов, которых было: у первой — три, а у второй — 2 миллиона рублей. По отчету т-ва «Бр. Крестовннковы» за 1897 г. чистая польза оказалась 21 % и была распределена так:
акционерам дивиденда — 10,00 %
в запасный капитал — 8,25 %
в пособие служащим и рабочим — 0,20 %
членам совета — 0,25 %
вознаграждение служащим — 1,25 %
в государственный налог — 1,00 %
По отчету т-ва «Невский стеариновый завод» за 1896 г. чистая польза значится ровно 191/2 %.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
* Вестник финансов 1898 г. № 12.
Распределена она так:
акционерам дивиденда — 15 %
государственный налог — 2 %
неуказанное распределение — 21/2 %
Читатель, может быть, несколько завидует такому блестящему положению стеариновых заводов, но он должен помнить, что пошлина таможенная на привозной стеарин наложена 2 р. 55 к. с пуда брутто или, переводя в нетто, минимум 2 р. 80 к., что при цене товара свеч 8 р. равняется 35 %. Это первое и главное. А второе то, что сильных конкурентов заводам петербургским и московским на всю среднюю и западную Россию нет, как нет их и для завода казанского на всю восточную Россию. Был в Екатеринбурге стеариновый завод гг. Ошурковых, но, увы, дни его были сочтены давно. Несколько лет подряд велась борьба между Казанью и Екатеринбургом, но кончилось тем, чем всегда кончается: сильный победил слабого. Т-во «Бр. Крестовниковы» в конце концов завод Ошурковых купило, конкурента устранило, а отсюда ясно, что и цены фабрикатам повысились*. Казань, Москва и Петербург менее всего производят материала — сала для стеаринового производства. Это сало есть продукт, главным образом, степных местностей — Оренбурга, Троицка и Петропавловска, а, тем не менее, стеариновые заводы существуют только в первых пунктах, где, казалось бы, и топливо, и рабочие руки ценятся дороже, чем на месте сбора сырых продуктов. Но, вероятно, есть особые причины, что выбор места для заводов сделан в столицах и в Казани. Печально положение, что сало из Сибири перевозится в Казань и переработанное в стеариновые свечи перевозится обратно в ту же Сибирь в виде фабриката, заставляя потребителя оплачивать двойной провоз — материала в одну сторону и фабриката в другую.
Итак, потребитель платит повышенные цены, но это не беда, если он немного и потеряет, зато заводы заработали высокие дивиденды, и мы должны радоваться развитию отечественной промышленности. И разве же заработать 21 и 191/2 % так уж много? Ведь это только вчетверо больше против современного учетного процента.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
* Сравн. отчеты за 1896–1897 годы.
Товарищества эти могут указать, что их барыши еще умеренные, а вот барыши т-ва «Саввы Морозова сын и К˚» гораздо больше и выражаются цифрой 45–58 %*, а т-во «С. Морозова сын и К˚» опять, в свою очередь, может указать, что-де наши барыши, хотя и добрые, но есть еще добрее, как, например, у т-ва преемников вдовы Попова с сыном. Там они вполне хорошие, ибо равны 100 %.
Но шутки в сторону. Покровительственный тариф промышленности, существующий у нас, бесспорно, покоится на том главном основании, что высокие доходы должны в непродолжительном времени вызвать внутреннее промышленное развитие и скоро сделать фабрикаты для потребителя дешевыми. С этой главной целью и даны нашим промышленникам тарифные привилегии. В этих видах и следует признавать такие меры разумными. Но в разумных мерах есть одно маленькое упущение, которым промышленники пользуются превосходно, сводя к нулю всякую надежду, а потребитель остается с неопределенным ожиданием будущей дешевизны, платя теперь за фабрикаты все время высокие цены. Дело в том, что не назначено сроков постепенному понижению тарифа, вероятно, в том предположении, что внутренняя конкуренция русских промышленных заведений урегулирует их сама собою. Надежде этой не суждено, однако, стать реальным фактом. Стеариновое производство идет у нас больше пятидесяти лет, а заводов стеариновых крупных только три на всю Россию и, как мы видим, взамен развития и дешевизны фабриката т-во «Бр. Крестовниковы» в Казани поглотило собою завод Ошурковых в Екатеринбурге и теперь осталось одним хозяином на всю восточную Россию.
* Вестник Министерства финансов 1897 г. № 13.
[image]
Совсем иначе могло бы быть, если бы пошлина на иностранный фабрикат, в данном случае на стеариновые свечи, была постепенно понижаема чрез каждые три года, в зависимости от того, насколько прибыльна покровительствуемая промышленность. Ведь если деньги приносят собою в настоящее время 4 % годовых, то совсем довольно дать возможность промышленному деятелю в награду за его предприимчивость и энергию заработать дивидендов в два-три раза больше существующего процента, другими словами, дать 8-12 % на основной капитал, вложенный в предприятие. Все, что больше этого, деньги, излишне взятые с потребителя.
Когда крупные промышленники говорят о дивидендах, они стараются показать лишь то, что выдано на руки пайщикам, и совсем обходят щекотливые подробности, как распределены и куда отчислены остальные барыши. Помилуйте, да это ведь отчислено в запасный капитал, в запасный дивиденд, на расширение предприятия, восклицают они, негодуя на всякий вопрос, сделанный об этом, как будто эти капиталы вновь ими внесены и затрачены на производство, а не оставлены в одном и том же деле, но только под другим названием. Потом, когда накопится подобных капиталов много, они стараются уверить в обратную сторону, что будто большие дивиденды надобно считать не на основные капиталы, а на всю сумму капиталов — основного, запасного и всяких иных наименований, взятых вместе. Конечно, при таком подсчете громадных дивидендов не будет. И ведь говорят, указывая на это, искренно и убежденно, так что, слушая подобные рассказы, только удивляешься, как могут личные интересы заставлять людей верить и доказывать, что пятью пять не 25, а 30 или 40.
Невольно напрашивается несколько прямых вопросов: да для кого же вводится всякая новая промышленность — для самой промышленности или для массы потребителя? Во имя кого приносятся национальные временные жертвы учреждением таможенного тарифа? Кто оплачивает все эти косвенные налоги, дивиденды и запасные капиталы фабрикатов и заводчиков? Всякий скажет: для потребителя и только во имя потребителя. Значит, на первом плане потребитель и его интересы, а промышленник настолько, насколько нужен тут посредник.
Печатные отчеты крупных фирм всегда богаты лаконизмом и весьма бедны подробным содержанием. Из них нельзя узнать, сколько фабрика или завод выплатила заработной платы рабочим, жалованья приказчикам, на какую сумму купила материалов, на какую сумму выпродала сработанных фабрикатов. Полезно было бы установить обязательные формы публикуемых отчетов, из которых каждый мог бы видеть, сколько владельцы промышленных заведений получают чистой пользы и сколько все рабочие у них имеют валовой заработной платы.
2 мая (№ 18). С. 10–11.
XXIV
Мы, русские, в целом свете едва ли не самые удивительные люди, увидим в жизни голый факт и, не расследовав причин, его породивших, давай судить о нем, что он полезен или вреден, как будто самый факт не был подготовлен предыдущими причинами и не обусловливает собою нового ряда причин и следствий. Для иллюстрации этой мысли я приведу, по памяти, два-три случая современной русской жизни.
Проживает в Омске некто купец Деров, торгуя мануфактурными товарами, как у себя дома, так и в Павлодаре и на степных ярмарках. Кроме лиц, с ним соприкасающихся в качестве покупателей или продавцов, мало кто-нибудь со стороны его и знает.
Торгует себе человек успешно, развивая дело, ну, и слава богу! Но вот затеял человек необычное дело: купил где-то около Иртыша каменноугольные копи. Пошли, как водится, расследования промысла, опыты, буровые скважины, шахты, началась добыча каменного угля, и потекли туда рекою деньги. Сейчас же начались толки: зачем берется человек не за свое дело? Торговал бы мануфактурою, а то, изволите видеть, копает каменный уголь, да еще где-то там, в Сибири. Как всегда, в каждом новом предприятии пошли у Дерова на промысле, чередуясь, то большие надежды, то мелкие, но постоянные разочарования и неудачи. То нет быстрого сбыта угля, на который Деров рассчитывал, то нет возчиков за дешевую провозную плату от промысла к берегу Иртыша, на какую он, приобретая копи, мог надеяться. Перед глазами факты: Деров тратит в промысле деньги и деньги. «Ах, безумный человек, взялся не за свое дело», — судили люди на все лады, смотря по степени развития и темпераменту каждого. «Ну где ему копать каменный уголь, разве он горный инженер», — приговаривали одни; «Да ведь у нас в Сибири дров везде сколько угодно, и не к чему нам каменный уголь», — добавляли другие; «Сидел бы в Омске да торговал ситцами, платя нам аккуратно в сроки и до сроков деньги, а теперь, того и гляди, зарвется человек, и поминай как звали», — покачивая головою, рассуждали здешние московские фабриканты.
Время шло. Деров делал новые и новые денежные затраты на промысел, который, в конце концов, стал для него тяжелым. Тогда он стал искать денег у русских богатых людей на развитие затеянного производства, уверяя их, что каменный уголь у него на промысле высокого качества, что залежи его по мощности пластов чуть не самые богатые в мире. Представляет Деров образцы превосходного каменного угля. Перед глазами факт, но что же вызывает этот факт со стороны русских капиталистов? Вы думаете, выслушав предложение, они пошлют на место ученого и опытного инженера проверить и исследовать, нарядят даже целую экспедицию, которая, исследовав тщательно копи, составит смету и проект эксплуатации природных богатств, а потом и примутся компанией за дело энергично?
Ничуть не бывало. Наши миллионеры слушали рассказы и предложения, видели перед глазами факт, но дальше признания голого факта не пошли. Этого мало. Они нередко даже с насмешкой осуждали Дерова, как всякая толпа осуждает человека, взявшегося за новое дело. «Куда ему! Потеряет только на этом деньги». Тут же начинали приводить на память многие примеры неудачных предприятий, многие действительно раздутые рекламой учреждения, только бы осудить смелую решимость Дерова заняться какими-то каменноугольными копями где-то в степи, около какого-то города Павлодара!
Удивительно консервативны наши крупные владельцы-миллионеры! Я знаю случай, когда приглашали одного миллионера быть пайщиком уже на ходу мануфактурного предприятия. Он выслушал, подумал и отказался, считая это риском, хотя после, когда блистательно пошли дела и когда паи мануфактуры ценили втрое, горько сожалел о своем отказе. Миллионеры наши, большею частью, ныне строят в Москве доходные дома, занимаются учетом векселей, складывают пачки за пачкой в несгораемые шкафы свои процентные бумаги, но о новых отраслях промышленности, о новых предприятиях рассуждают большей частью академически, да и то с улыбкой не то укора, не то сожаления по адресу предприимчивого неудачника.
В Москве четверть века назад А. А. Пороховщиков построил первый теплые ряды, построил новый дом на Никольской улице, неподражаемый и сейчас по удобствам номеров Славянского базара, оригинальности Русской палаты, грандиозности ресторана. Потом, когда слава материальных успехов г. Пороховщикова несколько поблекла, те же богатые москвичи указывали лишь на его неудачи, забывая все его предыдущие заслуги и успехи как новатора в области построек.
Но вернемся к истории копей Дерова. Тщетно стучал он в двери русских капиталистов, отыскивая на Руси денег, чтобы устроить копи по образцу обширных европейских предприятий и провести от них на берег Иртыша узкоколейную железную дорогу. Все ему в глаза сочувствовали, образцы каменного угля похваливали, но денег не давали. Скрепя сердце обратился он тогда к легкомысленным, как называем мы, французам. Те тотчас же снарядили экспедицию инженеров с поручением исследовать на местах мощность пластов каменного угля, и если все окажется согласным с заявлениями владельца, то купить у него дело. Экспедиция нашла на промыслах у Дерова такое богатство залежей и такое высокое качество каменного угля, что, по словам инженеров, они не знают ничего подобного в мире. Недолго думая, французы промысел у Дерова, по слухам, уже купили за 6 миллионов франков.
Вот вам голый факт. Плачьте о нем, пожалуй, не зная предыдущих причин и всей истории дела. Браните высокомерно русских предприимчивых людей за продажу русских ископаемых богатств иностранцам, браните иностранцев, зачем они лезут к нам в Россию. Бранить, не зная дела, очень легкое занятие, и чтобы упражняться в нем, нужна лишь стилистическая ловкость и сноровка.
Будут, вероятно, бранить и Дерова: зачем он продал промысел французам? Начнут говорить о захвате русских богатств иностранцами не разбирая сути самого дела. Вот факт захвата, с пафосом воскликнет охранительная газета, вот факт неблагодарности окраины сибирской к ее метрополии! И пойдет расписывать газета на эту тему целые столбцы передовиц, как будто данный факт есть захват, а не простая сделка купли и продажи, совершенная после всяческих усилий найти деньги и участников внутри России. Легко говорить патриотические фразы вроде «русское для русских» и закрывать глаза на то, что крупный русский производитель огражден таможенным тарифом от внешней конкуренции почти запретительным*, а потребитель-масса предоставлен собственным силам и свободен… покупать товары по высоким ценам. Но когда производителя масса и товаров его масса, вроде хлеба, масла и других подобных же продуктов, его с легким сердцем заставляют продавать их в Западной Сибири, на месте сбыта, низкими ценами затрудняя через Северное море выход за границу.
Я знаю одного российского заводчика, ревностного защитника существующего тарифа во всем его объеме. Его доводы и цифры, когда он говорит, куда убедительнее доводов «Московских ведомостей». Когда посмотришь бегло цифры, приводимые заводчиком, то, к удивлению, замечаешь, что цифры верны, а выводы о деле получаются иные против выводов всякого другого беспристрастного человека. Что за чудо, думаешь подчас, и начинаешь снова проверять цифры, пока не убедишься, наконец, что ларчик просто открывался. Заводчик, например, защищает сторону одну и приводит цифры — минимальные доходы этой стороны, потом берет в пример сторону другую, ему не симпатичную, и приводит для нее максимальные доходы. Цифры верны, но посудите сами, что выходит в конечном выводе!
Как-то речь зашла у нас о Северном морском пути, и он доказывал, что нужно применять на севере Сибири европейский
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
* Пошлина по европейскому таможен. тарифу в кредитн. рублях за пуд:
бумажная ткань — 21 р.
сахар-сырец — 4 р. 50 к.
стеариновые свечи — 4 р. 20 к.
листовое железо — 1 р. 20 к.
таможенный тариф, не говоря, конечно, ни полслова о величине пошлины, которая по значению своему на многие товары прямо запретительная*. В заключение доводов и цифр он привел поразительный пример. Вот, сказал он, все вы ратуете за уменьшение пошлины с товаров, привозимых к сибирским берегам, а знаете ли вы, что англичане навезут туда товаров пропасть и страшно повредят нашей обрабатывающей промышленности, потому что фрахт от Лондона до устьев рек Оби и Енисея будет стоить с пуда только 19,05 к.? Все, конечно, удивились и сказали, что это невозможно даже в отдаленном будущем, потому что фрахт морской от Лондона в Тюмень в истекшей навигации обошелся по 1 р. 40 к. с пуда. Тогда заводчик вынимает из кармана телеграмму из Лондона и, показывая всем, поясняет: «Вот смотрите: с меня просят за аренду парохода с полным экипажем и топливом на 3 месяца времени 2000 фунтов. Я могу погрузить товаров 800 тонн в Сибирь и 800 тонн хлеба из Сибири. Теперь посчитайте сами: 800 тонн = 49600 п., а 2000 фунтов = 19000 р. за два рейса, или по 38,1 к. с пуда. Разделите эту плату на два рейса и выйдет 19,05 коп. с пуда». Все, конечно, изумлены и в первый момент не знают, что возразить против такого неожиданного факта. Понемногу, однако же, дело выясняется, и что же в результате оказывается? Во-первых, кроме платы за аренду прохода, самый пароход надо страховать особо в 20 тыс. фунтов на те же три месяца времени, а это стоит 15 %, или 3 тыс. фунтов; во-вторых, надо страховать товар за каждый рейс отдельно, что обходится в 6–7 % с цены товара; в-третьих, фрахт морской надо разделить не на две равные части, а разложить его по относительной цене товаров.
Теперь сложите цифры, подсчитайте их итог и вы увидите наглядно, что означает приведенный без объяснения эффектный факт:
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
* В скором времени я пришлю редакции табличку цен на некоторые товары, существующие в Москве, в сопоставлении с таможенною пошлиною и расчетом, какими выражается она в % на цену иностранного товара. — Авт.
Я совсем не думаю, чтобы заводчик заведомо ложно приводил свои аргументы и цифры. Напротив. Ему так кажется и раньше других ему на ум идут цифры и цитаты, подтверждающие предвзятую идею.
Но вернемся к Дерову и посмотрим несколько внимательнее, принесла ли вред России продажа его промысла в руки иностранцев, и если да, то в какой именно степени?
Глухая степь в 110 верстах от Иртыша лежит никем не эксплуатируемая, никому не приносящая пользы, и только, может быть, киргиз прогонит этой степью стадо баранов. Внутри ее лежит пластами уголь, хранятся в недрах земли серебро и медь — целое богатство будущего, которое досталось русскому простому человеку, Дерову; чтобы эксплуатировать эти природные богатства, нет у него средств, какие на это нужны. Тщетно Деров целыми годами ищет у русских людей денег; тщетно предлагает купить у него промысел, войти к нему в долю — нет отклика! Тогда невольно продает он рудник иностранцам и выручает, кроме видной доли учредителя акционерного общества, еще два миллиона рублей наличных денег. Приедут иностранцы-распорядители с новыми капиталами и дадут глухому месту новую промышленность, а по течению рек Западной Сибири новое топливо, сберегая побочно леса для наших же потомков. На промысле возведутся здания, установятся машины и сам собою возникнет заработок сибирскому рабочему народу. Бесспорно, новые владельцы возьмут себе большие барыши, которыми легко покроют всякие затраты капитала, и отсчитают, кроме того, громадный дивиденд. Но в чем же вина иностранцев, чтобы можно было упрекать их в захвате русского богатства? Они купили промысел, зная ему цену лучше нас самих, и создают новый капитал из недр земли, деля его себе и нам. Чем же Деров виноват, получив от иностранцев два миллиона рублей денег и участие в организующемся деле, когда он безуспешно предлагал купить сначала русским? Было бы много лучше, я согласен, если бы нашлись русские капиталисты на такое дело, но раз их нет, то также, без сомнения, хорошо и то, что дали капиталы иностранцы, которые и внесут в сибирский отдаленный край новую промышленность.
Прим. ред. Очень грустно, что Н. М. Чукмалдин, русский и горячо любящий Россию человек, рассуждает на этот раз как будто не по-русски.
Хорошо. Допустим, что иностранцы извлекают втуне лежащие богатства, оживляют край и т. д. А не угодно ли взглянуть на Баку, на наш железоделательный юг? Нефтяная промышленность вся захвачена англичанами, чугунно-плавильная — бельгийцами, немцами, французами и т. д. Радуется ли Николай Мартинианович* этому «оживлению края»? Начало, по-видимому, невинное: бельгийцы начали разрабатывать руду, французы — уголь, голландцы — соль, Кноп начал «организовывать кредит» — не успели оглянуться, — бельгийцы, французы, Кноп хозяева, а мы — послушные работники, исполнители их велений. Нет, в рассуждениях Н. М-ча есть пробел, чего-то не хватает!..
Никто не бранит Дерова за продажу своего дела иностранной компании. Но зачем же бранить и русских капиталистов за равнодушие к его делу? Поищите-ка настоящих виноватых, господа! Ведь нечего греха таить, теперь человека, затевающего новое дело, даже при наших запретительных тарифах можно иногда заподозрить, не сумасшедший ли он? Попробуйте основать русскую компанию, попробуйте провести устав, получить разрешение, собрать капитал, организовать правление, найти персонал техников и служащих! Чтобы пуститься в эти мытарства, нужно иметь впереди вернейший дивиденд в 40–50 %, против коего так протестует Н. М. Да и к этому дивиденду не доплывешь по нашему чиновничьему океану без руля и компаса. По все же, помилуйте, Колумбы, чтобы ехать открывать новые страны, рискуя двадцать раз сломать себе шею на всяких подводных камнях.
Иностранные компании совсем в другом положении, я об этом подробно писал в прошлом году в открытом письме к И. К. Полякову. Поймите, бога ради: русская компания никому не нужна и ничего не дает, кроме беспокойства. Иностранная компания нужна как зеница ока, как воздух для дыхания. Эта компания приносит чужой капитал, золото. Этим золотом (или все равно тратами, оплаченными купонами и т. д.) финансовое ведомство покрывается, сводит концы с концами, держит и свои золотые запасы, и расчетный баланс. Русский капиталист откуда денег возьмет? Ренту побежит менять, закладные листы продавать? Да ведь это-то и нежелательно для финансовой политики, которая рада разместить, а не извлекать ренту.
Зная хорошо, каково проводить в петербургских канцеляриях промышленные русские дела, мы не тому удивляемся, что русские капиталисты косны, а тому, что есть еще охотники писать уставы, создавать предприятия и т. д. Да и написали устав, добились года через три утверждения, разве здесь конец хлопотам? А финансирование дела, при котором банковский синдикат нас прямо норовит ограбить, дав за акцию 90 руб. и продавая ее по 140–150?
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
* Именно так редакцией «Русского труда» артикулируется отчество Николая Чукмалдина. См. подробнее: Мандрика Ю. О московском периоде Чукмалдина // Лукич. 2001. Ч. 4. С. 6–7. — Прим. сост.
А всякие неожиданности с тарифами, циркулярами, инспекциею податной, фабричной, санитарной?
Хотите, чтобы русский человек из косного стал предприимчивым, чтобы ни одному иностранцу ни клочка земли, ни пуда руды не уступили? Очень просто. Пусть Департамент мануфактур и торговли сделается только статистическим учреждением. Дайте толковый акционерный закон да устройте, чтобы все дела промышленных предприятий решались на месте. А затем не создавайте искусственного безденежья, не связывайте капиталов так, что самые солидные люди, богачи, не могут найти нужной наличности.
9 мая (№ 19–20). С. 15–17.
XXV
В России нет почти села и трудно найти деревеньку, где бы на видном месте не стояло питейное заведение, не говорю уже о значительных поселениях, где их бывает открыто по нескольку. Собирается ли деревенский сход для обсуждения местных нужд, раскладки сборов, отдачи в аренду общественных угодий и т. д. — почти всегда оканчивается после схода выпивкой в заведении или выговоренной с арендаторов водки, или просто выпивкой на мирские или свои деньги пьющими членами схода.
Мне живо вспоминается эпизод из времен моей юности, когда отцу моему нужно было получить от деревенского схода увольнительный приговор на переход в мещанское сословие г. Тюмени. Недоимок и очередных деревенских служб за нашей семьей не было, но требовался увольнительный приговор деревни и приемный приговор мещанского общества для того, чтобы казенная палата могла совершить наше перечисление из одного общества в другое. Мой отец тщетно просил наше сельское общество. Общество, или, вернее сказать, мироеды эти, постоянные адепты кабака, отказывали наотрез. Обывателям деревни поступали все наделы нашей семьи — пашни, покосы и угодья да сверх того предлагался еще единовременный взнос денег 100 р., но ничто не помогало… Тогда волей-неволей пришлось отцу идти на сделку посредством ненавистной водки. И когда она была предложена сверх денег, то дело сразу же приняло оборот лишь торга о количестве ее. Отец мой предлагал три ведра, сход требовал десять ведер. Кончилось тем, что состоялось соглашение поставить пять ведер водки и пять пудов кедровых орехов. И, боже мой, что это была за омерзительная картина, когда после схода, тут же на улице, перед дверями питейного заведения, как раз против дома волостного правления, распивалась водка! Сцены пьянства и разгула, разыгравшегося к вечеру и продолжавшегося пьяницами даже на другой день, во всей своей ужасающей неприглядности стоят у меня в воспоминании яркими образами даже и теперь, несмотря на длинный ряд протекших лет.
Менялись системы — откупная и акцизная, качество водки, вместо прежнего полугара, стало лучше, но результат вреда от водки по существу своему остался тот же, как и при откупной системе, меняя только несколько свой внешний облик. Как прежде, так и теперь питейное заведение идет по пятам любой фабрики и завода, и никакой владелец промышленного учреждения не имеет ни средств, ни права избавиться от соседства кабака. Не говоря уже о старых, сколько-нибудь значительных фабриках и заводах, окруженных сетью питейных заведений, даже вновь возводимые промышленные учреждения прежде, нежели они откроются для производства, уже окружаются питейными заведениями, возникающими на землях соседей. Года два тому назад вблизи Москвы начала строиться новая Саввинская фабрика, только что началась подвозка первого строительного материала — бута, как на соседней земле возникло уже питейное заведение. По мере постройки фабричных зданий предупредительно выросли еще два заведения, а когда недавно фабрика была пущена в ход, питейных заведений было уже по счету целых четыре.
Что делается в больших промышленных центрах, можно видеть из маленькой иллюстрации современного питейного состояния в селе Орехово-Зуеве, где расположены фабрики «Саввы Морозова сын и К0», «Викула Морозова сыновей и К0» и две фирмы «Зиминых». На первых двух фабриках состоит рабочих 24 тысячи и при них проживающих 6 тысяч человек. На фабриках в Зуеве около 10 тысяч человек. Всего, стало быть, рабочего населения набирается до 40 тысяч человек. Фабрики Морозовых расположены на правом берегу р. Клязьмы, в пределах Владимирской губернии; село Зуево и зуевские фабрики Зиминых — на левом берегу той же Клязьмы, в пределах Московской губернии, но то и другое в одной площади, не больше двух квадратных верст.
Жители села Зуева, соблазненные высокою арендной платой за наем квартир под питейные заведения и особой платой за выдачу сельского приговора о допущении у себя всякого подобного заведения, составили из этого особую крупную статью частного и сельского дохода. Питейных заведений насчитывается теперь там 25.
Можно себе представить, какие картины разгула совершаются в этих питейных заведениях, когда с морозовских и зиминских фабрик собираются туда пьющие водку рабочие люди! Вышел с фабрики Морозовых рабочий, перебежал мост через Клязьму, миновал низину берега реки и очутился сразу среди 25 питейных заведений, гостеприимно принимающих каждого посетителя…
Есть что-то особенное в иных местах, где стягиваются группами питейные заведения. Село Зуево, как сказано, раскинуто по другую сторону реки Клязьмы, прямо против фабрик Морозовых в районе Московской губернии, и именно там-то и сосредоточена вся масса питейных заведений. О бок с фабриками Морозовых приютились только три заведения в селе Орехове и одно на Песках.
Никакой хозяин фабрики и завода, конечно, не рад соседству питейных заведений, но он не может помешать их возникновению. Это вне его юридических прав, и владельцы подобных заведений пользуются этим превосходно. Я думаю, что все хозяева промышленных учреждений согласились бы платить прямым налогом в доход казны по 3 р. в год за каждого рабочего человека, у них находящегося, если бы возможно было устранить близкое соседство питейных заведений и низшего разряда трактиров, в которых отпускается распивочно водка.
Вред и зло от нашей водки в ее современном состоянии продажи так велики и сильны, последствия пьянства грозят такими неисчислимыми бедами потомству пьющих, что никакие экстренные меры и денежные жертвы для искоренения народного порока не должны казаться великими. Уменьшите ли вы чем бы то ни было количество потребляемой в России водки на десять процентов, лишив казну дохода в 35 миллионов рублей, разложите их прямым налогом в возмещение убытка на все классы населения — вы выиграете в народной экономии, в народном здоровье, в поднятии нравственного уровня в десять раз больше, уменьшите ли вы пьянство, в лучшем случае, на четверть итога — вы выиграете на том же самом на такую же десятикратную пропорцию. Паллиативы средств лечения пьющего народа вроде обществ трезвости останутся надолго с малым результатом. Привычка к водке, превратившаяся из поколения в поколение в наследственную болезнь пьющего человека, так сильна и крепка, что только коренными государственными мерами можно подействовать на ее ослабление. Все другое не достигнет цели и останется надолго гласом вопиющего в пустыне.
Прим. ред. Ничего нельзя возразить, конечно, против того, что говорит уважаемый автор. Но пусть его слова не будут аргументом за казенную продажу питей. Нам именно в Москве пришлось слышать такое мнение в среде фабрикантов: «За что нас обидели, отложив введение винной монополии в московском районе?» Гг. москвичи, которым, отлично это сознаем, — кабак и трактир надоел, полагают, что казенная продажа уменьшит пьянство? Мы этих иллюзий не разделяем. Потрудитесь в субботу и воскресенье прогуляться по Шлиссельбургскому тракту здесь у нас в Петербурге. Пьянство убавилось было в первый месяц, пока фабричная публика не освоилась с новым порядком, а затем пошло и пошло по-старому. В том-то и дело, что монополия, задаваясь как будто уменьшением пьянства, с другой стороны, сильнее всего желает увеличить доходы фиска отнятием в казну прежнего дохода кабатчика. Мы поверим убеждениям защитников питейной реформы тогда, когда винные лавки 1) будут реже, 2) не будут открываться с 7 ч. утра в явном расчете поймать человека, идущего на работу, 3) не будут отпускать «мерзавчиков» и «жуликов», которые рабочий прячет в карман или сапог и пьет у станка, чего прежде не было, 4) не будут открыты по воскресеньям, когда все остальное закрыто, и т. д.
Сильно сомневаемся, изменится ли современная картина около фабрик с введением казенной продажи. Вот если бы у нас действительно захотели бороться с пьянством, тогда незачем было и прибегать к казенной продаже, незачем производить такого рода странного замещения: кабатчика, насквозь в большинстве случаев уже испорченного человека, выгонять из кабака и пускать на другое дело (что внесет он в это дело хорошего?), а в лавку сажать на явную гибель и порчу порядочных людей, вроде отставных офицеров, учителей, барышень и пр. Достаточно было бы ввести ну хоть финские порядки. Там нет казенной продажи, там попросту изгнан кабак вовсе из сел и деревень, да и в городе винная торговля поставлена так, что напиться негде (см. статью С. И. Васюкова в «Вестн. Европы»). Нельзя купить меньше примерно нашей четверти. Вези домой и пей. Да только дома-то пить неинтересно! Наконец, за публичное пьянство строжайшие взыскания. Очень понятно, что финны — вытрезвились, а мы спились.
6 июня (№ 23). С. 15–16.
XXVI
Печальное с забавным всегда родные братья. Нередко там, где, казалось, все погибло — имя, состояние, традиция, и вдруг увидишь, что все только подстроено, чтобы казаться таковым, а на самом деле обстоит благополучно. Сначала страх и сожаление слышатся со всех сторон, а потом невольная улыбка появляется у каждого, когда услышишь, что не было ни краха, ни потери, а было только грешное поползновение воспользоваться «страхом краха» и под шумок и говор «зашибить копейку».
Подобный случай разыгрался недавно здесь, в Москве. Я не буду называть имени лица и фирмы, почти сто лет пользовавшейся безупречной репутацией гражданина фабриканта, почему-то вздумавшего разыграть, как оказалось, неудачный фарс «наживы с кредиторов».
Перед самой Пасхой в Москве пронесся слух, что фабрикант NN*** прекращает платежи. Все промышленные люди были поражены этой неожиданностью и, удивляясь, пожимали плечами, потому что знали много лет подряд, как богата была фирма и как прочно стояли ее производство и торговля. Не платит NN***? Да может ли это быть? — восклицали сплошь и рядом.
— Да, не платит NN*** 1400 т. р., но не платит потому, что нет наличных денег и нужна ему только отсрочка кредиторов, а там актив его по реализации на деньги покроет платежи с избытком, — отвечали кредиторы. — Посудите сами, — добавляли они, — одной земли у него в городской черте 50 тыс. кв. сажен, считая по 20 р., это уже целый миллион, а затем большая фабрика, товары, да худо-худо наберется в активе капитала целых два миллиона.
Так и порешили, что у NN*** только временное затруднение. Кредиторы его были крупные и притом счетом всего восемь человек. Стало быть, добавляли иные, сделают отсрочку и конец инциденту.
Но, видно, лукавый попутал NN***. Удалась отсрочка платежей, через неделю он заявляет кредиторам вновь, что не может оправдать рассрочки, а просит учредить над ним администрацию. Но вот тут-то и возник один вопрос, трудно объяснимый. Оказалось, что лишь в марте NN***-ым вся земля заложена в сумме 250 т. р., а денег в кассе нет. Где же эти деньги? Они уплачены до срока кредитору-супруге самого должника. А! Вот оно что?! — зашумели кредиторы. Хвать за книги: налицо должно быть столько-то товаров. Где они? Куда-то вывезены, а не проданы и налицо в активе не показаны.
Разумеется, пошли укоры и угрозы с упоминанием прокурора. Напомнили NN***, что он наследник старой честной фирмы, существующей почти столетие, что ему не следует ходить стезей людей, для которых понятия — честь, семейные традиции — пустые звуки. Что подействовало на NN***, угроза ли судом, напоминание ли о вековом существовании фирмы, совесть ли, наконец, заговорила, или все вместе взятое повлияло на него, но только NN*** признался кредиторам в задуманном грехе и дал им слово со всеми рассчитаться по совести «копейка за копейку».
Вот какие дает жизнь готовые сюжеты для любого водевиля. Рисуй с натуры, не меняя даже имен и фамилий, весь персонаж действующих лиц, и пьеса выйдет с полным интересом живой действительности. Интерес ее будет еще ярче и занимательнее, чем у иных придуманных сюжетов, потому что сам герой пьесы в действительности большой любитель театрального искусства и меценат.
Экономический отдел
В нынешнем своем (XXVII) письме наш уважаемый сотрудник Н. М. Чукмалдин указывает на действительно странную аномалию: изобилие свободных денег в столичных банках и в связи с этим понижение учетного процента при полном безденежье в деревне. Банки гоняются за клиентами, ища, куда бы поместить деньги, сельское население совершенно лишено кредита и достать денег не может. По-видимому, все дело в том, чтобы банки перенесли свою деятельность в деревню и стали снабжать сельское население, и вопрос будет решен, никакого безденежья не будет.
Увы! Изобилие денег в московских банках служит только яркой иллюстрацией общего изнурительного безденежья, которым страдает Россия, и не только земледельческая, но и промышленная вообще. Сократились верные дела, на которые можно без риска давать и брать деньги, сократились потому, что обеднел и разорен потребитель — земледельческий класс. При сокращении дел сокращается количество верных, хороших клиентов банков, а на заведомый риск они давать, очевидно, не хотят и не могут.
С другой стороны, предприниматель, оставшийся без дела (за разорением потребителя и сокращением производства), несет свой оборотный капитал, или его часть в банк на вклад или на текущий счет, если не желает разориться на биржевой игре. Таким образом, в банках образуется скопление денег, которое замечается всегда и везде в эпоху промышленных кризисов. Такой кризис, несомненно, вдет у нас, и только некоторые монопольные виды промышленности его не замечают. В Москве этих монополий достаточно, а потому там и кажется, что дела еще хороши. Могут ли банки перевести свои свободные средства в деревню и найти верных деревенских клиентов? Смеем думать, что нет, и не потому, чтобы этому мешали их уставы. Уставы можно пополнить, это не трудно. Трудно в нынешней деревне найти мало-мальски порядочного и верного заемщика-клиента, а происходит это от того, что понижение цен на все продукты земледелия, выраженное золотою валютой, поставило все отрасли земледелия в критическое положение и лишило их всякой возможности кредитоваться. Ни у барина, ни у мужика нет сейчас ни одного верного и доходного дела на земле. Деньги без крайнего риска приложить некуда. Деревня осуждена на безденежье самое острое.
А что касается до сберегательных касс, здесь Н. М. Чукмалдин совершенно прав.
Отчеты включают ту статистику, о которой он говорит, и эта статистика удостоверяет, что сберег 400 с чем-то миллионов не мужик.
18 июня (№ 24). С. 11.
XXVII
У нас в деревне, куда только не взглянешь, всюду замечается упадок крестьянского благосостояния. В деревне денег стало совсем мало, деревня на глазах обеднела. Но в то же время большие города не знают, куда деваться с деньгами. Деревенский обыватель подавлен заботой, где бы достать денег, а богатый класс большого города обуревается противоположною заботой: куда бы поместить деньги. Наши банковые учреждения завалены деньгами на простые текущие счета из 2 и 21/2 % настолько, что не могут разместить их ни в ссуды под процентные бумаги, ни в учет под векселя даже из 4 %. Один из здешних банков недавно произвел даже учет 9-месячных векселей из 33/4 %. На текущих счетах наших крупных банков имеется капитала:
в банке Волжско-Камском — 68 млн. руб.
в Купеческом — 28 млн. руб.
в СПБ. международ. — 26 млн. руб.
в Азовско-Донском — 30 млн. руб.
Из этих цифр ясно, что, несмотря на всякие усилия разместить деньги, наличная касса в каждом банке так велика, что агенты их ходят по клиентам, предлагая денег. Теперь уже не редкость, что не клиенты ходят в банк «с покорнейшей просьбой», а сами банки засылают к ним с не менее «покорнейшей просьбой».
Очень странно, что в то же самое время в каждом банке на видном месте у входа висит в раме под стеклом совершенно фиктивное объявление, будто банк берет процент по учету векселей от 41/2 % и более. Для чего это пишется? Да для того, чтобы уверить мелкого клиента, будто банк не сортирует их по классам и разрядам. Деньги дешевы до крайности, но дешевы они для крупного клиента и вовсе не так дешевы для среднего и мелкого. Ведь в жизни каждого из нас поставлены пределы от и до: для бедного одни, для богатого — другие. С бедного берут за все дороже, с богатого за все дешевле…
Итак, в банках денег небывало много, и они один перед другим с каждым днем понижают более и более учетный процент. Но в то же время бросается в глаза другой контраст — высокий размер учетного процента в Государственном банке. Он печатает давно одно и то же объявление, которое гласит, что по учету векселей взимается:
до 3 месяцев — 4 1/2 %
до 6 месяцев — 5 1/2 %
до 9 месяцев — 7 %
до 12 месяцев — 7 1/2 %
Читаешь это и хочется сказать: глазам не веришь. До того это идет вразрез с живой действительностью! Какие этому причины — публика не знает, хотя Государственный банк по смыслу своего устава является главным и могучим регулятором промышленного кредита всей России. Но как же согласить одно с другим, когда его процент по учету 9-месячных векселей семь, а частных банков четыре, и это в одно и то же время? Немудрено поэтому, что вексельная операция Государственного банка с 200 миллионов былых времен сократилась теперь до 124 миллионов.
В деятельности наших акционерных банков есть и другие, трудно объяснимые контрасты. Банки принимают вклады сроком на год из 41/2 %, а теперь отдают деньга в учет и ссуды за 4 %. Вы изумляетесь такому положению и невольно пожимаете плечами. Это невозможно, думаете вы, ведь те же банки год и два назад, когда учет существовал в 6 и более процентов, принимали вклады в те же 41/2 %? Почему они теперь не понижают процентов на вклады, оставляя в свою пользу разницу в 1 и 1/2 %, против биржевого учета, как бывало прежде? Почему проценты по простым текущим счетам стоят также на прежнем уровне в 21/2 %?
Все это для публики совершенно неразрешимые вопросы.
Мне могут возразить, пожалуй, что тот контраст между деревней и большими городами, о котором я упоминаю, не так велик. Перед нами громадный факт чрезвычайного накопления народных сбережений — это наши сберегательные кассы. Факт этот опровергает, по-видимому, приводимые мною положения. За прошлый год в кассы внесено более, чем потребовано обратно, на 65 млн. рублей. Да, это факт огромной важности, но что же он означает? Хорошо бы было, если бы кассы печатали статистику своих клиентов по сословиям и профессиям. Я уверен, что подавляющее большинство клиентов сберегательных касс окажется крестьянами только по названию, это будут совсем не те крестьяне, которые пашут сами землю. Клиентами касс окажутся в большинстве прислуга в городах, ремесленники, мещане, мелкие чиновники, торговцы, духовенство, но отнюдь не те, кого можно считать коренными крестьянами деревни. Последним нечего нести в сберегательную кассу. При дешевых ценах хлеба интересы самих крестьян редко разделяются. Образуются как бы два лагеря — сеющих и продающих хлеб и его покупающих, продавая свой труд вне земледельческого промысла. Вот эти-то последние в такие времена, как ныне переживаемое, и имеют преимущество с двух сторон: повышенную плату за свой труд и пониженную цену за хлеб. Зато тягчайшая доля достается нашему коренному обывателю деревни, земледельцу-пахарю, вынужденному продавать хлеб дешево, когда все налоги и повинности остаются в прежней норме, а самый труд на рынке спроса ценится дороже.
У нас растут доходы государства от прямых налогов, падающих на промышленные классы, потому что классы эти укрепляются и богатеют, но понижаются доходы от прямых налогов на земледельческие сословия, которые, видимо, на глазах разоряются и беднеют. Растут доходы от продажи питей и косвенные налоги за предметы первой необходимости, каковы железо, чай, сахар и проч., но еще вопрос, следует ли радоваться такому росту, зная, какою ценою это окупается в народном быту.
1 авг. (№ 31). С. 12–13.
XXVIII
Нечто о чае и торговой недобросовестности
Как прямой обман, так и умолчание об истине всегда считаются в народе великим злом и грехом. Мы давно и долго грешим во всех основных элементах торговых сделок продажи-купли — качестве, мере, весе и цене. Про торговлю сложилась даже поговорка: «не обманешь — не продашь, и если, как всякая пословица против действительности, она немного и преувеличивает, то, тем не менее, характерна и рисует нам торговые обычаи России в неприглядном свете и направлении. Правда, мы многое уже исправили, установив вес и меру, но нам не удалось еще уложить в точные, ясные рамки остальные два элемента торговли — качество и цену. На этих неустановленных условиях и зиждется пока наша торговля многими товарами, которая ведется при помощи рекламы, принимающей теперь все более и более широкие размеры.
Но как установить тип качества товара, а отсюда, как последствие его, и типичную цену? Вопрос для разрешения крайне трудный, а в то же время для потребителя самый важный, ибо именно здесь подстерегает потребителя современная реклама, выдавая в скрытом виде публике две трети стоимости товара за целое, а иногда с разницей и того больше. Большинство наших промышленников, имеющих фабрики и заводы, большинство крупных негоциантов гоняются за посредниками и в пользу их делают замаскированные от потребителя большие скидки цен. Вращаясь в этом замкнутом пространстве, конечно, никогда нельзя установить добрых и доверчивых отношений между производителем и потребителем. Посредник последовательно требует в свою пользу все больше и больше новых скидок, новых удлиненных сроков кредита, а все это, в конце концов, ложится на потребителя и последним оплачивается. Ведь с потребителем ведет торговлю продуктами и товарами не фабрикант, не крупная торгующая фирма, а нескончаемая вереница посредников, которая всегда выставляет ответственным лицом за высоту цен самого производителя. Отсюда развивается скрытое недовольство потребителя и слагается убеждение, что тот, кто ставит на ярлыке или обертке свою фамилию, безбожно обдирает своего клиента.
В чайном деле это всего виднее.
Для самих промышленников и крупных фирм, рассыпающих чай в дробные помещения, казалось бы верным и естественным дорожить мнением только потребителя и заслуживать его доверие, отстраняя всякого лишнего посредника. А между тем бандерольная система чая дала толчок как раз в противоположном направлении, и теперь в ней, в этой торговле, практикуется невероятная система обмана покупателя, совершаемая сознательно каждой крупной фирмой, печатающей на этикетах цену на 38 процентов выше действительной стоимости продукта. С фунта чая ценою 1 р. 60 к. скидывается посреднику 25 процентов (40 к.), и делается срок кредита шестимесячный, что составит 3 процента (4 к.), а, стало быть, чай посреднику продается за 1 р. 15 к. и на эту цену ему заранее определяется барыш 44 к. на фунт, или 38 процентов на капитал.
Что может быть печальнее такого положения в торговле продуктом, составляющим предмет первой необходимости?
Я удивляюсь деяниям крупных фирм. Зачем они идут по следам еврейской системы скидок, а не следуют прямым путем к потребителю, обращаясь к его здравому смыслу? Правда, трудно сразу заслужить его доверие, но трудное — не значит невозможное, и нельзя пожинать плодов, не обработав нивы и не засеяв ее хорошими семенами. Умей найти дорогу к убеждению потребителя, что продукт хорош и дешев, и тогда он сам, своим требованием, заставит мелкого посредника иметь ваш чай и отстранит всякого другого, кто не заслужил его доверия. Живые факты из торговой практики подтверждают это с наглядностью примера, не поддающегося иному толкованию.
Я имею войлочную фабрику. Десять лет назад я задался мыслью вырабатывать хороший фабрикат и продавать его умеренной ценою, имея в виду интересы потребителя и совершенно игнорируя посредников.
В первый год я продавал войлока с убытком, но ставил на них свое клеймо. На второй год я продавал уже тою ценою, в какую фабрикат мне обходился и имел клиентов, требовавших войлоки с моим клеймом. На третий год я мог уже установить раз навсегда пользу в 10 процентов и для всех одинаковую цену. Это правило о 10-процентной пользе я поместил и в моем прейскуранте.
И вот семь лет уже, как я никогда не имею в запасе своих изделий, а работаю только по заказам, без всяких скидок. Мои клиенты — кавалерийские полки, земские управы, частные мастерские и вообще все те лица и учреждения, которые не требуют маскированных скидок и фиктивных счетов.
Другой пример из области сельского хозяйства. Много лет подряд Западная Сибирь экспортировала коровье масло за границу, сделанное примитивным способом. Нашлись там за последнее время предприимчивые люди с искренним желанием сделать пользу местному крестьянству и ввели на практике сепараторы, производящие улучшенный продукт — сливочное масло, дающее в результате каждому крестьянскому двору, участвующему доставлением молока, в новом производстве доход на 50 % больше, чем старый первобытный способ. Очевидность пользы так быстро развила этот промысел, что в каких-нибудь 4–5 лет число заводов с сепараторами в Курганском, Ялуторовском и Ишимском округах возросло до 140, а вывоз сливочного масла в течение года дошел до 150 тыс. пудов.
Думает ли читатель, что такие блистательные результаты пришли сами собою и не потребовали жертв от первых пионеров нового способа выработки масла?
Если да, то он очень ошибается.
Бороться с рутиною и приобретать постоянного потребителя всегда и повсеместно трудная задача. Первым пионерам, фермерам вроде г. Панфилова, пришлось немало положить труда и денег, пока потребитель убедился, что масло сливочное из Сибири продукт вполне хороший.
К счастью для Сибири, в это время появились там молодые агрономы, убежденные борцы за поднятие сельского хозяйства, не жалея сил и средств, начали они устраивать отдельные заводы с сепараторами, где каждый двор, поставляющий молоко, участвовал в прибыльности предприятия. Дело быстро пошло в ход, и успех одного района деревень вызывал подражание в другом таком же районе.
Из этих примеров, взятых из действительной жизни, ясно видно, какую господствующую роль играет потребитель. И мне кажется, любая фирма, солидно обставленная, не только может, а должна беречь интересы потребителя, идя к нему навстречу хорошим качеством продукта и дешевыми ценами. Только этим прямым и верным путем возможен прочный успех как в мире промышленном, так и чисто торговом.
Крупные чайные фирмы, владеющие миллионами рублей основных капиталов, могли бы продавать чай потребителю вместо 2 р. по 1 р. 45 к., вместо 1 р. 60 к. — по 1 р. 20 к. и вместо 1 р. 40 к. по 1 р. 12 к., а посредникам предоставить за свою услугу брать с потребителя ясный процент вознаграждения сверх цен, напечатанных на этикете. Тогда никто не имел бы права, как имеет теперь, делать упреки любой чайной фирме в обмане потребителя, интересы которого приносятся в пользу вереницы посредников. Самый чай стал теперь безличным, бесхарактерным продуктом, не олицетворяющим собою той или иной провинции Китая, а сортированною смесью из множества сортов чая китайского, цейлонского, а порою даже явского. За малыми исключениями, всякая фирма, развешивающая чай в дробные помещения, всыпает в металлический барабан разные сорта продукта — одного для запаха, другого для внешнего вида, третьего для настоя, четвертого для дешевизны — и вращает этот барабан до тех пор, пока содержимое не перемещается в ту смесь, которая требует по цене и виду, а потом уже и рассыпается в пакеты под номером таким-то и названием, в конторе сочиненном.
Это не фальсификация в прямом буквальном смысле, но и не тот оригинальный продукт, какой выработан китайским плантатором. Тут, выражаясь фигурально, «всякого жита по лопате», но только не чистого китайского товара, той или иной провинции, того или иного китайского плантатора.
Что же это за процесс? — спросит читатель. Улучшает ли он продукт? Если да, то почему же никакая фирма не заикнется намекнуть о нем ни в прейскуранте, ни в рекламе? О нем, точно сговорившись, умалчивают все, а, стало быть, его считают все-таки чем-то не принятым, неловким, о чем, по крайней мере, неудобно говорить публично.
На это я постараюсь дать ответ в следующем письме.
26 сент. (№ 39). С. 14–15.
XXIX
Новый русский чай*
Временами в повседневной жизни являются новаторы, основатели нового промысла или торговли. В том и другом случае русский обыватель с интересом следит за развитием новой промышленности и радуется ее успехам или печалится о ее неудачах. Наиболее интереса возбуждают, конечно, продукты, назначающиеся для всеобщего потребления, и меньший, случайный интерес имеют предметы хотя бы и новые, но составляющие область моды, спорта или удовлетворяющие потребности одной какой-нибудь группы общества. Заводы скаковых лошадей, фабрики велосипедов и т. п. сами по себе интересные учреждения, но они не составляют потребности народной, а посему о них пишут и говорят только среди любителей соответственного спорта.
Новые способы производства продуктов, рассчитанных на массовое народное потребление, надо встречать и отмечать с большой признательностью к каждому новатору, несмотря на то, будет ли он достигать успеха или терпеть неудачу. Уже одна попытка сделать у себя дома фабрикат или продукт в замену привозного из-за границы заслуживает благодарности русского обывателя. Такие пионеры культуры, как покойные князь Воронцов, распространивший у нас виноградство и виноделие, А. А. Соловцов, устроивший первую чайную плантацию на Кавказе, или как здравствующий Филатов в Самарканде, первый засеявший хлопок из американских семян, не забудутся историей русской промышленности. Что нужды, если впоследствии само дело перейдет в другие руки и к другим предпринимателям!
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
* Заглавие предыдущего XXVIII письма было дано нами. — Ред.
Важен первый шаг и опыт, почти всегда грозящие убытком и неудачею. Но вот шаг сделан, семя в национальное сознание брошено, и рано или поздно явится повторение и подражание, а затем мало-помалу разовьется и полная культура новой промышленности.
Так было с насаждением виноделия в Крыму с разведением хлопка в Средней Азии, также будет, несомненно, и с культурою кавказского чая. Я не буду здесь вдаваться в подробности виноделия на нашем юге и хлопководства в Средней Азии, а остановлюсь несколько внимательнее на водворяющемся новом промысле — культивировке чайного куста и выработке чая в нашем Закавказье.
Пионером этого дела был покойный А. А. Соловцов, положивший на него много денег, труда и энергии. По следам его пошли К. С. Попов, Главное управление уделов и другие лица. Первый русский чай, вернее, только пробы его появились в 1896 г. и были не особенно удачны. В 1897 г. у К. С. Попова появился уже в продаже русский чай, и это произвело в среде чаеторговцев большую сенсацию. Важно было не качество чая, а тот факт, что на рынке появился русский чай — своеобразный, не высокий по качеству, но тем не менее интересный, как новинка.
В нынешнем году я имею уже чай с двух плантаций Кавказа — наследников Соловцова и К. С. Попова. Вероятно, в скором времени появится на рынке такой же чай с плантаций Удельного ведомства, а, может быть, с плантаций и других лиц, которых я не знаю. Русский чай наследников покойного Соловцова оказывается по пробе во всех основных своих качествах, т. е. по вкусу и настою, весьма хорошим чаем. Вкусом он напоминает лучшие былые кяхтинские чаи из западных провинций Китая с небольшим оттенком вкуса цейлонского чая. Колер его чист, навар хорош, аромат приятен. Только внешность чая или, как принято называть, «уборка» во многом уступает чаю китайскому и цейлонскому. Но этот недостаток не существенный и к тому же в будущем времени легко исправимый. Таким образом, оказывается, чай с плантаций наследников Соловцова представляет собою прекрасный продукт нашей новой промышленности и обещает в будущем большое развитие.
Бесконечно будет жаль, если владельцы этих плантаций пойдут к русскому потребителю со своим чаем избитою дорогой чайных фирм с практикою маскированной скидки в ценах. По моему мнению, единственно верный путь к сочувствию потребителя — это хороший продукт с дешевою ценою и определенным зарекомендованным именем самого производителя. Хорошо бы было пропагандировать чай в наших столицах, устроив свои, хотя небольшие, торговые помещения, огласив это в газетах, или же передать кому-нибудь в комиссионную продажу с правом прилагать не более 5 % вознаграждения сверх напечатанной цены на этикете. Я уверен, что дело, таким образом поставленное, может пойти с успехом и стать скоро на торную дорогу. Пусть только наследники Соловцова установят типы сортов чая и держатся их неуклонно в продолжение многих годов. Совсем не нужно множества сортов, а достаточно установить четыре типа ценою в 1 р., 1 р. 20 к, 1 р. 40 к. и 1 р. 60 к. за фунт.
Не нужно даже пока пускаться в мелкую дробную развеску чая, а ограничиться одними только фунтовыми или в крайности полуфунтовыми пакетами. На этикетах должна быть напечатана цена непременно от имени плантатора, производителя чая.
Несколько иное выносишь впечатление после пробы сортов чая с плантаций г. Попова, пустившего его в продажу по 1 р., 1 р. 60 к. и 2 р. за фунт. Начать с того, что чай значительно уступает в качестве чаю наследников Соловцова. Затем, мне кажется, ошибочно назначена высокая цена за средний и высокий сорт продукта. Было бы вернее выпустить упомянутые сорта ценою за фунт 1 р., 1 р. 20 к. и 1 р. 40 к., чем сразу бы была завоевана лучшая позиция в мнении русского потребителя чая. Какую бы высокую цену ни взимать за первые пробные партии чая, этим все-таки немного вернешь затраченного капитала. А между тем у потребителя при пробе чая и сравнении цен первое впечатление будет слагаться не в пользу русского продукта. Ведь каждый же знает, что, покупая китайский или цейлонский чай, в общей цене его он оплачивает пошлины 86 коп. на фунт и, несмотря на это, имеет чай на среднюю и высокую цену (1 р. 60 к. и 2 р.) значительно выше качеством, чем русский чай, такою пошлиной не оплачиваемый. Жаль этой, как мне кажется, ошибки г. Попова, взявшегося за такое доброе и полезное для России дело, как чайная культура в Закавказье, — ошибки, которая должна очень невыгодно отразиться на успехе дела.
Несмотря, однако, на неудачи и ошибки, каждый понимающий человек согласится, что трудны были первые шаги в этом новом производстве, и с благодарностью будет вспоминать имя покойного Соловцова и идущего по его следам г. Попова. Честь и слава им, что они решились вложить труд и капитал в новое дело, которому предстоит впереди большая будущность и от которого можно ждать большой пользы всему русскому народу. Недоброжелательные отзывы некоторых лиц, что в плантациях чая затрачены миллионы, а чая пока собрано лишь несколько сот фунтов, нисколько не умаляет заслуг этих пионеров. Наоборот.
Разве эти затраты не лучше, не сообразнее затрат таких же миллионов на постройку какого-нибудь вычурного дома-дворца с чуждыми нашей национальности архитектурными формами и украшениями, какие мы встречаем в центральных городах, или швыряние громадных сумм на прихоти испорченного вкуса? Дело ясное, что в этом случае только прихоть заставляет тратить миллионы денег на осуществление фантазий, от которых русским людям в лучшем случае «ни тепло, ни холодно», а, поднимаясь выше и становясь на точку национальной пользы, такие траты, без сомнения, вредны, ибо миллионы брошены непроизводительно, и значительная часть из них пропала безвозвратно.
Совсем иное дело — затраченные деньги на введение нового промысла в России. Тут даже неудача первых лиц есть прямая национальная польза, ибо последующий предприниматель, имея опыт предшественников, не повторит их ошибок. Убыток первого, даже второго и последующих предпринимателей — это цена опыта, а дальнейшее развитие дела вознаградит в будущем за все первоначальные убытки, даст новое, прочное национальное дело.
8 окт. (№ 40). С. 18–19.
XXX
Отголоски Нижегородской ярмарки
Во всем есть пределы, указываемые благоразумием. Когда эти пределы забываются, тогда и наступают действия на авось, где нет места ни цифрам, ни расчету. Тут все уже фантазия и, как таковая, разрушается безжалостною действительностью. Большая ярмарка представляет собою разительный пример практических действий человека в сфере купли и продажи, где видны ярко, как в фокусе, все типы обдуманных систем, проверенных расчетов, благоразумных пределов риска, но где также ярко блещут сделки и начинания на основе чисто фантастической. Последние вспыхивают на сером фоне дел, как метеоры в воздухе, поражая на минуту внимание. Люди практические и ясного расчета о них сразу начинают говорить с пожиманием плеч, покачиванием головы и под конец разводят безнадежно руками.
Года два тому назад один торговец шерстью, задумав разыграть роль монополиста, закупил высокими ценами коровьей шерсти по 15 тыс. пудов, имея денег только на задатки — 10 %. Он думал шерсть на ярмарке же распродать, остальные 90 % оплатить вырученными деньгами, а разницу-барыш оставить у себя в награду за «труды» и риск.
Несколько дней бывший спекулянт держал себя на ярмарке с таким видом превосходства над другими, как будто совершил грандиозное дело, раньше никому и в голову не приходившее. Он заходил в лавки к своим конкурентам, чтобы небрежно бросить слово о своих успехах. Но вот наступает 15 августа (срок платежа за шерсть), а шерсть не продается: искусственно поднятые цены останавливают распродажу потребителям товара. Продавцы же партий требуют сполна оплатить денег и угрожают не сдавать шерсти, пока спекулянт не учинит предварительно полного расчета. Волей-неволей приходилось при перепродаже понижать цены даже до убытка, но покупатели давно смекнули состояние дела и предлагают цены еще ниже и убыточнее. Пришлось согласиться и на это, потому что ярмарка проходит, а надежда на хороший исход улетучивается сама собою. Финал фантастической затеи был тот, что шерсть, партия за партией, пошла в залог, а затем была продана с подавляющим убытком.
В эту, только что закрывшуюся ярмарку явилось другое лицо с подобной же фантазией, ни дать ни взять проделало подобную же спекуляцию и, конечно, с таким же печальным концом. Покупая шерсть в начале ярмарки, партия за партией, с одними лишь задатками, новый спекулянт скоро увидал себя владельцем 18 тыс. пудов шерсти на сумму около 100 т. р. и очутился, наконец, в таком же положении, как и предшественник его. Продавцы партий, не сдавая шерсти, требовали деньги, которых, конечно, не было. Возникли споры и пререкания, о которых рынок немедленно узнал и по-своему решил — купить у него шерсть только низкими, убыточными ценами. Пришлось соглашаться и на это. Но тут, как и все на свете, не стоит на одном уровне и месте, а идет вперед или назад, и одна невольная уступка вызывает покупателя требовать второй, третьей и т. д.
Наделавшая шуму спекуляция кончилась на том, что продавцы партий по мере недоплаты денег шерсти ему не сдали, а оставили на складах у себя, обеспечив себя задатками.
Такую спекуляцию очертя голову делают большей частью только русские люди и попадают, как говорится, прямо на убытки, «как кур во щи». Совсем иначе поступают люди других национальностей. Евреи-покупатели совершили спекуляцию иным манером. Они купили в начале ярмарки, также с расчетом на будущее повышение цен, белую коровью шерсть ценою по 9 р. за пуд, но задатка выдали не 15 %, а только 2 %, оставив обязательство приема на их слове. Время шло, цены пали, и евреи, потеряв ничтожные задатки, отказались от приема шерсти. Разница в цене, в конце ярмарки достигшая 15 %, целиком упала на наивных русских продавцов и заставила нечаянно-негаданно оплачивать убытки.
Этим эпизодом, приведенным мною, я не хочу сказать, чтобы все евреи были похожи на этих. Но тенденция в торговле у большинства из них всегда такого тонкого, хитрого расчета, какого русский человек ни придумать, ни оборудовать не может.
10 окт. (№ 41). С. 14–15.
XXXI
Ломаные рубли
Заметным подъемом волны в Москве снова начинает выражаться торговая «заминка». Из числа купцов то один затягивает платежи, не имея средств их оправдать в назначенные сроки; то другой выбивается из сил, чтобы вертеть по темпу заведенную машину торговли, пока совсем не хватит ни возможности, ни сил; то третий, пользуясь общим настроением, плохим ходом дел, захочет половить в мутной воде рыбы, искусственно подготовив свой баланс, уменьшив актив или увеличив пассив, чтобы кредиторам пустить пыль в глаза и заплатить им «четвертак» и никак уже не более «полтины». Подобные подготовительные обстоятельства, конечно, складываются исподволь и незаметно, их порождают всегда сложные причины русской национальной жизни, и мы видим и обсуждаем их уже тогда, когда они выражаются конечным результатом — крахом.
Лет двадцать кряду вел в Москве торговлю преимущественно лодзинскими мануфактурными товарами один еврей Д***. Торговля шла с каждым годом, развиваясь, шире и шире, но никто не знал наверное, что она приносит: барыш или убыток? Все видели, что Лодзь отпускает Д*** товаров с каждым годом больше и больше, а Д*** также с каждым годом продает их дешевле и дешевле, отсюда выводили заключение, что не Д*** продает товар с убытком, а что Лодзь против Москвы умеет вырабатывать товар дешевле и дешевле его продавать. Как всегда почти бывает, причин широких дел Д*** искали совсем не там, где они находятся, и только наступивший крах обнаружил ясно, где и в чем эти причины скрывались. Дня три подряд вся торговая Москва только об этом и твердила:
— Слышал, Иван Иванович? — говорил, здороваясь, какой-нибудь Иван Никифорович своему приятелю.
— Это вы про Д***? Слышал, слышал! Не платит миллион! Просто уму непостижимо, как ухитрились лодзинцы надавать в кредит мелкому торговцу такую сумму.
— Но ведь не все же кредиторы лодзинцы. Есть и московские, и петербургские. Я знаю верно: Д*** должен Лодзи 4/5, а Москве —1/5.
— Как бы там ни было, где же был у кредиторов разум надавать ему такой кредит? Ведь вся-то обстановка Д*** показывала много-много 200 т. в год, а тут, извольте, пассив больше миллиона!
— Вот и подите, — в раздумье добавлял собеседник, — а еще Лодзью тычут нам в глаза: Лодзь умна, Лодзь учена и ведет фабричные дела не Москве чета. Где же их ум и ученость? Какому-то еврею, у которого, как видно, не было ни гроша за душою, навесить такую уйму денег!
Результатом краха Д***, вероятно, будет учреждение по его делам администрации или прямая сделка, если не воспрепятствуют тому отсутствующие кредиторы. Но устроится ли мировая сделка, учредится ли администрация или перейдет, в конце концов, на конкурс — кредиторам одинаково не достанется полного рубля. Для них теперь весь интерес не в том, быть или не быть потере капитала, а только в том, как велик дойдет до них обломок бывшего полного рубля и когда именно.
Как слышно, на первом собрании кредиторов, происходившем в конце сентября, состоялась предварительная сделка: «четвертак» наличными, «гривенник» через 6 и «пятиалтынный» через 12 месяцев. Для читателя, мало знакомого с нашими торговыми приемами, не лишним будет воспроизвести в виде диалога это совещание между должником и кредиторами на упомянутом собрании.
Действие происходит в так называемой «русской палате» московского трактира. Кредиторов около 50 лиц, представляющих итог кредита до 600 тыс. рублей. Представитель должника читает список общих кредиторов: 87 лиц на 863 тыс. руб. Долг всем банкам 360 тыс. руб. Всего 1223 тыс. руб.
Против этого имеется якобы актива на 900 тыс. рублей.
Кредиторы. Объясните, пожалуйста, отчего произошел у вас убыток, превышающий сумму 300 т. рублей?
Представитель. Убытки были разные. Вот, например, торговля шерстью дала убыток.
Кредиторы. Сколько же этого убытка?
Представитель. Тысячи две.
Кредиторы. Две? Это немного. Запишем их. Ну а дальше?
Представитель. Доверитель мой имел фабрику ручных изделий, и она дала убытка 20 тысяч.
Кредиторы. Принимаем к сведению. Итого 22 т. Дальше?
Представитель Д*** проводит разные статьи убытков и, главное, от дебиторов-неплательщиков и все-таки не может указать убытков больше, чем на 50 тысяч.
Кредиторы настойчивее прежнего требуют объяснений, какие именно убытки составляют остальную сумму дефицита в 250 т. руб.
Представитель. А вот какие. Убытки были за предшествовавшие годы по составленным отчетам.
Кредиторы. Пожалуйте эти отчеты предшествующих лет.
Представитель. Отчетов нет, все это значится в торговых книгах.
Кредиторы. Пожалуйте книги, мы сами выведем балансы.
Представитель. Книг тоже нет.
Кредиторы. Как книг нет? Да это что же? Какая-то насмешка! Где же сам Д***, мы хотим его лично видеть.
Представитель. Он болен и не может никого видеть.
Картина.
Вы думаете, что после этого кредиторы пригласят Д*** в суд и принудительно заставят его выдать книги, а в противном случае будут добиваться объявить его банкротом? Ничего подобного! Кредиторы ведь славяне, самые добродушные люди на белом свете. Они легонько пошумели, побранили заочно якобы несчастного Д*** и в конце концов согласились получить с него с рассрочкой, но наличными «добрую половину». Этого мало. Кредиторы в той же зале угостились великолепною закуской и отборными винами, предложенными от имени Д***.
Скажите же, читатель, в каком углу Европы возможно, чтобы так издевался человек над своими кредиторами, утверждая, что нет у него ни денег, ни торговых книг, и в то же время предлагал бы «четвертак» наличными, а кредиторы бы на это соглашались и даже принимали угощение?
Другой случай приостановки платежей — следующий. Хороший русский человек год тому назад открыл свою торговлю на одной из бойких улиц Москвы. Открыл ее широко, с некоторой помпой, имея порядочный основной капитал и поддержку богатых родственников. Одна беда — имел он русскую слабость — запой. В прошлую Нижегородскую ярмарку, будучи в этом состоянии, не больного, но и не здорового человека, он накупил товаров за наличные деньги и в кредит с условленным сроком расчета 25 августа, но, к несчастью, в это же время перешел он «за градус» и запутал все свои торговые дела. Пошли толки, пререкания, аресты неоплаченных товаров и «нечаянный» отъезд должника в Москву. Здесь все ждали, что человек оправится и дела его вновь наладятся и пойдут своей дорогою, как вдруг узнают, что все товары из его лавок вывезены. Что из сей оказии выйдет, никто и ничего не знает, но, видимо, финал не обойдется без судебного разбирательства.
На этих же днях был еще случай, по-видимому, из тех «обдуманных намерений, какие называются в одной среде умными, а вообще, и в своде законов характеризуются «злостными». Жил-был в Москве торговец крупный и вел «по хлебной части» обширные дела. Недели за две до сроков крупных платежей он продал все свои хлебные запасы под срочные векселя, которые учел в банках и у частных лиц; затем объявил, что платить по обязательствам не может. Пассив его определяют до 500 тыс. рублей.
Вот какие дурные признаки начинают проявляться в промышленной Москве. Это далеко не кризис, но нельзя сказать, чтобы все у нас было совсем благополучно.
17 окт. (№ 42). С. 16–17.
XXXII
Нечто о чае
Для противодействия народному пороку — пьянству — мы устраиваем народные «чайные». Бесспорно, это не коренное, радикальное лекарство, а только паллиатив, но и как таковой эти чайные в известной мере полезны и, казалось бы, всякое содействие со стороны казны должно быть им оказываемо не только в смысле административных разрешений на открытие подобных учреждений, но и в смысле удешевления самого чая, т. е. уменьшения непомерных пошлин, на чай как на продукт привозной налагаемых. Да что говорить о чайных! Семейный чайный стол в любой избе есть тоже общественная «чайная», лишь меньшего размера и, если мы признаем, что она приносит пользу, уменьшая пьянство, то должны бы также всеми силами помогать, чтобы чай доходил к такой семье как можно легче и дешевле. А между тем сравнительно с богатой Европой и Америкой у нас чай доходит к потребителю — народу — в 3–4 раза дороже против цен европейских рынков и в 7–8 раз дороже против его стоимости на местах покупки. Мыслимое ли дело после этого вести с успехом борьбу против пьянства продуктом столь высоко облагаемым и казной, и посредниками?
Цены потребителю колеблются у нас в пределах от 1 р. 40 к. до 3 р. за фунт байхового чая, а, стало быть, бедняку, потребляющему чай, нет цены дешевле 1 р. 40 к., если он может купить пакет в полфунта, и тот же сорт чая поднимается ценою до 1 р. 92 к. за фунт, если потребитель покупает его в золотниковых помещениях. Пошлина в таможне, расходы и укупорка при развеске чая в дробные помещения и установившаяся скидка для посредников благодаря системе бандероли создали такую подавляющую лестницу накладных расходов, что чай, купленный в Китае по 13 лан за пикуль*, или по 12 коп. за фунт (русский), превращается для потребителя в России за ту же фунтовую единицу в 1 р. 40 к., а для бедняка-рабочего в более дробной развеске даже в 1 р. 92 к. Не правда ли, читатель, вы удивлены этими цифрами и готовы выразить сомнение в самой возможности даже такого ненормального порядка? А между тем это так, и вот доказательства. На каждый фунт чая в золотниковых помещениях — казною, фирмою, развешивающею чай, и посредниками накладываются следующие суммы:
пошлина 52 1/2 к. золотом, или кредитными — 78 3/4
развеска, укупорка и бандероль — 15
скидка посредникам с цен, напечатанных на этикетах, 25 % — 48
Итого 1 р. 413/4 к.
Значит, за этими подавляющими статьями накладных расходов остается его стоимость, с провозом, всеми другими мелкими расходами, провесом и пользою для продавца-развесчика, лишь 50 к. на фунт. Ввиду этого стоит ли тратить время на рассуждения о понижении тарифов на чай по железным дорогам, фрахтов на пароходах и страховых ставок? Допустим, что железные дорога понизят тариф на 40 к. с пуда чая, это выразится только на фунте одною копейкою; пусть пароходы понизят фрахт с 21/2 к. фунтов стерлингов на тонну груза на 2 фунта стерлингов — это выразится 1/5 копейки; наконец, страховые общества понизят премию с 3/5 до 1/2 %, но это будет еще меньше предыдущей дроби и выразится в какой-нибудь 1/10 копейки. Стало быть, суть вопроса об удешевлении чая не в этих расходах, которые сами по себе ничтожны, а в статьях, приведенных мною выше. И если мы действительно желаем дать беднейшему классу России возможность пить удешевленный чай, то
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
* Лан = 1 р. 30 к.; пикуль = 147 фунтов.
обратим внимание прежде всего на главное и посмотрим, что нужно бы сделать по основным статьям, определяющим цену чая.
Во-первых, пошлина. Она установлена с веса чая без различия цены, которая в Китае колеблется от 10 до 80 лан за пикуль. Для чинов таможни подобная система проста до крайности, но на потребителя в России она в процентном отношении к стоимости продукта ложится в высшей степени неравномерно:
для чая в 10–15 лан за пикуль пошлина — 700 %
на высокий сорт чая ценою 70–80 лан за пикуль — 120 %
Я думаю, едва ли можно возражать против того положения, что налоги в форме прямых или косвенных должны уплачивать богатые классы больше, а бедные меньше и настолько меньше, насколько сам потребляемый продукт ниже и дешевле. В потреблении чая, а, стало быть, и в оплате пошлины — налога бедный платит у нас как раз наоборот — именно 700 % с цены, в то время как богатый только 120 %. Уравнять этот налог, мне кажется, дело самой простой справедливости. Посему, если бы наложить пошлину на чай в 400 % к его стоимости на рынках приобретения — в Ханькоу, Кьюкиане, Коломбо и других местах, где есть наши консулы, предписав им удостоверять подлинность счетов русских комиссионеров, это был бы первый шаг к справедливому распределению косвенных налогов в виде пошлин. Несмотря на чудовищную цифру — 400 %, это дало бы удешевление низкого сорта чая для народа-потребителя по меньшей мере в 25–30 к. на фунт без всякой потери для казны, которая получит пошлины не меньше, чем получается теперь, но распределенной равномерно, что можно усмотреть из следующего подсчета.
[image]
Мне скажут, что налагать пошлину не с веса чая, а в процентах с его цены есть дело трудное и сложное, что для торговцев, выписывающих чай из Китая и Цейлона, представится возможность злоупотребления верностью счетов и увеличится работа наших консулов, но, право, эти трудности так ничтожны по сравнению с пользою, какую дешевый чай может принести беднейшему классу населения, что останавливаться перед ними нет основания. Американцы больше нашего знают цену времени и труду и тем не менее взимают пошлину за ввозимые товары в процентах к их стоимости. Мы сами при введении бандероли даже только во имя уничтожения контрабанды и подделки чая, иногда встречавшейся, преодолели гораздо большие затруднения, и бандерольная система, как система, действует исправно. Нужно ли теперь останавливаться пред гораздо меньшими трудностями, когда результат удешевления чая для беднейшего класса может принести ему большую экономию в расходах?
Во-вторых, скидка посредникам. Благодаря введению бандероли, эта скидка стала установившимся обычаем и гнетет теперь немилосердно потребителя. При установлении бандероли оставлена была свобода — печатать рядом с нею любую цену чая. Чтобы заманить к себе посредника-торговца, все фирмы, развешивающие чай, одна перед другою с каждым днем увеличивают скидку и дошли теперь до чудовищных размеров — 25 %, в прямой ущерб потребителя и единственно в пользу одних только посредников. Даже те большие фирмы, которые претендуют на прежнее почетное название «оптовых фирм», печатают на этикетах цену, уверяя потребителя своей подписью и клеймом, что-де вот в этом пакете насыпан чай по качеству своему равный 1 р. 60 к., когда в действительности там находится чай не выше цены 1 р. 20 к.! Я не хочу употреблять резких выражений для характеристики таких действий, но всякий поймет, как некрасиво это уверение, не отвечающее реальным фактам, и легко подыщет ему сам подобающее название. Но и это еще не все относительно фирм и лиц, имеющих развесочные отделения для чая. Они идут в этом направлении дальше и развешивают чай в золотниковые помещения для самого беднейшего населения ценою 1 р. 92 к. за фунт, хотя на самом деле чай насыпан из смеси того же сортировочного барабана, из которого рассыпан чай ценою в 1 р. 60 к. Ни одна фирма не рискнет напечатать на обертке, что цена хотя за 2 зол. 4 к., т. е. фунт 1 р. 92 к., но сам чай насыпан из смеси ценою в 1 р. 60 к.
[image]
Фирма только и может заявить в свое оправдание, что дробная развеска с работой укупорки и обандероления требует добавочных расходов, значительного провеса, а, следовательно, с большей суммы и большей скидки посредникам. Но это все очень слабая отговорка на серьезные обвинения.
Таким образом, пора и здесь всем убедиться, что практикующаяся скидка посредника есть прямой ущерб для потребителя продукта и пора хотя бы даже принудительными мерами уничтожить это зло. Представим себе, что было бы издано положение, по которому всякий продавец чая, имеющий развесочное отделение, обязан был бы продавать его за наличные деньги не дешевле цен, напечатанных на этикете, а за срок кредита особо налагать не меньше 6 % годовых, что продавец-посредник волен продавать чай потребителю выше напечатанных цен, по его усмотрению. За нарушение этого развесочные фирмы подвергались бы крупным пеням, прогрессивно увеличивающимся.
Что принесла бы практика при таком узаконении? Она сразу заставила бы развешивать чай в этикеты с иными, более низкими ценами, чем теперь, и потребитель тотчас бы узнал, как много переплачивал он раньше посредникам за их сравнительно пустые услуги. Вот табличка цен, какие должны бы установиться, если бы была проведена указываемая мною мера даже без изменения существующей пошлины (см. табл.).
Такие правила, или нормировка, назовите, как угодно, принесли бы потребителю удешевление чая в среднем, даже на одни низкие сорта, около 25 к. на фунт*.
В-третьих, наконец, расходы по развеске в золотниковые помещения. Эта статья накладного расхода, вызванная большею частью дробною оклейкой бандероли, может быть сокращена наполовину, если будет дозволено пакеты меньше 6 золотников выпускать в продажу без казенной бандероли. Что в этом нет опасности, в смысле контрабанды или подмеси суррогатов, я думаю, лучшею гарантиею служит самая дробность чайных помещений.
Резюмируя подобную возможность удешевления в пошлине и скидке для посредников только низких сортов чая, идущих к самому бедному классу населения, мне кажется, была бы легко достижима такая цена для потребителя:
а) чай, развешанный от фунта до 1/16 вместо существующей теперь цены 1 р. 40 к., продавался бы по 90 коп. за фунт;
б) чай в золотниковых помещениях вместо существующей цены 1 р. 92 к. продавался бы по 1 р. 20 к.
Я знаю хорошо, какою неприязнью будет встречено мое предложение со стороны посредников, а, может быть, и не посредников. Но для меня интерес беднейшего потребителя чая и достижимая правда, какою она мне представляется, выше этих нареканий, и я, не обинуясь, высказываю мое убеждение.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
* Прекрасная идея, но на практике, думается нам, неосуществимая. Как уследить за тем, чтобы оптовый торговец не делал скидки лавочнику? Тогда чиновник должен проверять каждый отдельный счет. А гг. оптовики возьмут да и установят рефакцию, т. е. выдачу известной суммы обратно? — Ред.
Пусть его обсудят в печати, и, если другие предложат что-нибудь лучше, я поспешу преклониться. До тех же пор я утверждаю, что изменение системы пошлины на чай и запрещение скидок посредникам дало бы удешевление на низкие сорта чаев для потребителя народа в целых 50 к. на фунт, т. е. создало бы возможность продавать чай, развешанный в фунты прямо потребителю, вместо 1 р. 40 к. по 90 к., а это бы равнялось экономии для беднейшего класса по крайней мере в 20 миллионов рублей ежегодно.
Прим. ред. Все дело в том, что при бедности народа и отсутствии денег и заработков, а, следовательно, плохом потреблении, лавочники, чтобы иметь доход, должны брать чуть не рубль на рубль, иначе им не стоит торговать. Продать 100 фун. чая с пользою в 20 к. на фунт — даст 20 р. То же дадут 20 фун. чая с пользою 1 р. на фунт. В городе такой громадный барыш создаст конкуренцию. Там сами розничные торговцы продают чай дешевле, чем напечатано, сами делают скидку. В деревенской лавчонке при ничтожной продаже даже рубль на рубль пользы конкуренции не вызовет. Я продам 5 фун. чая в месяц и наживу 5 руб. Если откроется другая лавчонка, мы оба продадим те же 5 фун., но пользы возьмем всего, положим, по 60 к. с фунта, т. е. оба вместе выручим 3 р., иначе прогорим оба. Тут действует, кажется нам, такой закон: чем больше бедность и меньше потребление, тем больше должен брать за свои услуги лавочник, ибо эти услуги сокращаются до последней возможности. Судьба всех обнищалых стран, на первом месте среди коих стоит матушка Русь православная.
Отдаваясь мысли удешевления чая, как народного напитка, в большей или меньше мере способствующего уменьшению пьянства, о чем я подробно говорил в предыдущем письме, я, к удивлению моему, встречаю циркулирующие слухи, что будто пошлина на чай по Иркутской таможне будет повышена. Правда это или нет, сказать трудно, но слухи настойчиво твердят, что пошлина повысится на целых два рубля прежних золотых, или три рубля современных, т. е. 71/2 к. на фунт чая, и что будто пошлина будет введена не с будущего чайного сезона, а с 1 января 1899 г. Мотивами к повышению пошлины считаются открытие Сибирской железной дороги до Иркутска и сокращение времени доставки чая в Москву на 2–3 месяца. Все это верно, и с этим нельзя не считаться. В настоящее время байховый чай, выписанный из Китая через Кяхту, обходится так называемым кяхтинским торговцам 7–8 к. на фунт дешевле, разумея крайний доставочный пункт — Москву, главным образом, благодаря тому, что пошлина на чай в Иркутской таможне 483/4 к., а в таможнях по европейской границе — 783/4 к. Большая часть разницы от пошлины уходит на провоз по Монголии и России, начиная с Калгана, Урги и Кяхты, питая в былые времена провозной платой ямщиков и пароходовладельцев как в Западной Сибири, так и на Каме и Волге; теперь чай является одним из крупных грузов для Сибирской железной дорога и Байкальского пароходства. Разница в пошлине между Иркутской и европейскими таможнями была установлена именно ввиду того, чтобы сибирское население пользовалось заработками от провоза, имея чай несколько дешевле чая, провозимого морем чрез Одессу, и чтобы не прерывать векового традиционного торгового пути с Китаем через Кяхту, поддерживаемого почти исключительно русскими торговыми фирмами — единственными, которые вывозят ежегодно в Китай русские товары: плис, юфть, меха и проч. Список лиц, занимающихся чайною торговлей через Кяхту, как прежде, так и теперь, показывает нам, что там участвуют 95 % русских людей и только 5 % инородцев. Так, по сведениям из Кяхты за текущий год значится, что из 40 фирм, провозящих чай через Кяхту, 38 фирм русских.
Существующая разница в стоимости чая Китай — Москва с провозом и пошлиною чрез Одессу против чая с провозом и пошлиною чрез Иркутск, в 7–8 к. на фунт, делится пока между кяхтинскими фирмами и покупателями в Москве. Так, одинакового достоинства чай стоимостью чрез Одессу 1 р. 2 к. и стоимостью чрез Иркутск, при нормальных условиях перевозки, в 95 к. продается теперь в Москве фирмами, ведущими заказы чая через Кяхту, по 1 р. 2 к., имея пользы 7 к., а для лиц, выписывающих чай через Одессу, становится трудною продажа даже с малой пользою. Для последних остается один базис — преимущество, это выжидание благоприятного момента, ибо чай может лежать в таможне без оплаты пошлины до трех лет, и они платят ее по мере продажи чая, чего другая, кяхтинская сторона, не имеет. По всей линии следования чая от Кяхты до Москвы цена ему настолько же дешевле, насколько меньше платится за провоз против прежнего способа передвижения. Таким образом, польза в 7–8 к. на фунт, повторяю, только при нормальных условиях транспорта, является сильным стимулом для русских фирм, как принято говорить, «выписывать чай» по направлению через Кяхту. Это мы и видим на увеличении заказов чая в истекающем сезоне. Казна теряет разницу пошлины, но та же самая казна выигрывает на ценном грузе всего сибирского железнодорожного пути, имеют заработки фрахта и провоза пароходовладельцы и возчики, имеют несколько удешевленный чай все потребители его, и, что главнее всего, поддерживается, и развивается вековая наша торговля с Китаем и Монголией по старому установившемуся пути, что для наших интересов на Дальнем Востоке и нужно, и полезно. Разница 7–8 к. на фунт чая в пользу кяхтинского пути в Москве, делается уже только 4–5 к. в Петербурге и совсем исчезает для Варшавы, Кавказа и всего нашего юга.
Прибавка пошлины в 2 р. на пуд чая (золотом), если она состоится, опять парализует чайную торговлю через Кяхту, как когда-то она была парализована на долгие годы подобной же прибавкой пошлины. От повышения пошлины казна выиграет, увеличив ввоз чая чрез Одессу; Сибирская железная дорога и все другие виды транспорта по Сибири проиграют, а потребитель чая почувствует его вздорожание и пассивно ответит на это тем, что меньше будет пить его, не говоря уже о том, насколько повышение цен мало будет помогать уменьшению пьянства.
Мне кажется, что даже уравнение современных выгод — выигрыша времени транспортировки и удешевление провозов по Сибирскому железнодорожному пути против прежней траты времени и провозных цен — лучше и целесообразнее сделать на тарифе самой железной дороги: Иркутск — Москва — Петербург, чем повышать пошлину на чай в Иркутске, если только такой проект существует. Представим себе ставку тарифа за ящик чая теперь Иркутск — Москва 10 р., а повышенною до 15 р. Казна не пошлиной, а тарифом выиграла бы 5 р. на ящик Иркутск — Москва и в то же время оставила бы некоторую выгоду кяхтинским торговцам в 2–3 к. на фунт против чая, провозимого через Одессу. Этим, во-первых, не пресекался бы сразу импульс выгоды кяхтинской торговли для фирм, выписывающих этим путем чай, а, стало быть, упроченное дело шло бы полным ходом; во-вторых, казна имела бы больший доход от провоза чая по Сибирской дороге и косвенно дала бы возможность при таком тарифе уделять из этого груза Западно-Сибирскому и Камско-Волжскому пароходствам, не говоря уже о лишнем заработке Уральской железной дороги; в-третьих, сам тариф ложился бы равномерным расходом на ящик чая по всему пути в зависимости от того, сколько верст был он провозим железною дорогою, а потребитель не был бы отягощен всей величиною добавочной пошлины.
Казенная железная дорога ведь не частная дорога, обязанная давать акционерам как можно больше дивидендов. Она есть и сеятель возможно большей пользы населению, и регулятор в распределении товаров и продуктов. Для казненной дороги совсем не нужно гоняться за товарами первого класса, когда есть столько грузов повседневного народного товара — хлеба, что дай бог с ним справляться. Сибирская железная дорога как раз и завалена таким грузом — хлебом, которого не в состоянии перевозить даже при полном ходе товарного движения. При повышении тарифа на чай часть этого товара и перешла бы на речные пароходы Западной Сибири, камско-волжские и дала бы усиленный доход на всем протяжении Уральской железной дороги. Этим косвенно явилась бы также нужная поддержка пароходовладельцам Западной Сибири, претерпевающим в последние годы постоянные убытки. Для государства ведь не все равно, если одна промышленность развивается и богатеет, а другая промышленность падает и разоряется. Создавать промышленность трудно, разрушать ее легко — это старая истина, и, мне кажется, надобно прислушиваться к ее указаниям.
Если Россия — для русских, или хотя бы преимущественно для русских, то и тогда надобно оставить кое-что из этих преимуществ в пользу кяхтинской торговли чаем, потому что там фигурируют почти одни русские фирмы. Возьмите список фирм, провозящих в Россию товары по европейским таможням, и вас поразит преобладающее большинство нерусских фамилий. Я не слепой поклонник русского и признаю в иностранце преимущества, какие он имеет в знании и культуре, но в промысле, торговле, где является борьба и конкуренция, должны быть одинаковые средства и оружие, которых во многих случаях у русского купца и не хватает. Для заказа чая в Китай я беру в каком-либо из банков аккредитив на Лондон, и он мне стоит единовременно один процент. Иностранец для той же цели берет его в Лондоне или Берлине за 1/2 процента. Мне деньги стоят при учете векселей 6 %, иностранец русские же векселя учтет у себя дома за 3, много за 4 %, а если срок не больше трех месяцев, то и за два процента. Дело ясное, что с такими неравными орудиями борьбы и конкуренции иностранцы на московском рынке имеют больше шансов одерживать торговые победы.
Торговля чаем через Кяхту и Иркутск несколько иное дело, чем торговля чрез любую европейскую таможню в России. Чай, ввозимый через Кяхту, нельзя продать прежде, нежели не оплатишь его провоз по Китаю, Монголии и России и пошлину в Иркутске. Отсрочка пошлины обставлена такими тяжелыми условиями залогов и подписок, что немногие ею могут пользоваться.
Видимое удешевление провоза по Сибирской железной дороге как бы игнорирует нередко случающиеся большие переплаты сухопутного провоза, считая среднюю шкалу фрахтов как бы навсегда нормальною. Совсем не то бывает в действительности. Провозы от Калгана, Урги, от Кяхты до Иркутска повышаются порою очень сильно против всякого расчета и ожидания. Случился падеж вьючного скота, оказалось мало корма — плата повышается; появилось большее количество чая против прежних лет — то же самое. Так, теперь провоз между Кяхтою и Иркутском с обыкновенного уровня 2 р. 50 к. за ящик повысился до 4 р. 50 к., а на декабрь сделана цена 5 р. 50 к. и, говорят, дойдет до высоты 7 р. за ящик. Ведь это значит, что на одной дистанции неожиданная, нерассчитанная переплата провозов упадет 4 копейками на фунт чая.
Высказав мои соображения по поводу слухов о повышении пошлины на чай по Иркутской таможне вообще, я вовсе не касаюсь частности, будто будет она введена с 1 января 1899 г. Если бы это случилось, то для всех лиц, случайно очистивших пошлиною чай до 1 января, создалась бы премия в 8–9 р. на ящик, что кажется прямо-таки невероятным. Ведь это было бы что-то похожее на штраф за то только, что русские чайные торговцы поверили таможенному тарифу и за 10 месяцев раньше заказали чай в Китае кяхтинским путем.
Большая публика столичных городов и вся юго-западная Россия, за исключением Нижнего Поволжья, очень мало знает о кирпичном чае. Образованные люди наивно думают, что это лишь напиток одних татар, киргизов, калмыков и других инородцев. Сам кирпичный чай в ее представлении есть напиток, не похожий на байховый (рассыпной) чай и годится только для неприхотливого вкуса инородца. Даже официальное издание Министерства финансов «Торгово-промышленная Россия» на 1899 г. утверждает, что (стр. 105) «потребителями кирпичного чая являются исключительно сибирские, калмыцкие и киргизские инородцы». Так ли это на самом деле, большинство не интересуется узнать и продолжает думать, что потребитель кирпичного чая один только инородец. Обратимся для разъяснения этого вопроса к официальным данным ввоза чая в Россию.
В 1897 году было ввезено:
байхового чая — 56 млн. фунтов,
кирпичного — 47 млн. фунтов.
В России всех жителей 130 миллионов. Из них мусульман и инородцев 10 миллионов. Если большинство пьет байховый чай, то на долю каждого приходится меньше полфунта, кирпичный чай пьют только инородцы и мусульмане, разделив привоз его на их численность, выходит по 5 фунтов на человека. Значит, инородцы и мусульмане как бы потребляют в десять раз больше остального русского населения.
Может ли это быть, как вы думаете, читатель? Я думаю, что не может. Тут какая-то крупная ошибка в рубриках и видимое незнание современных потребностей значительной части русского народа.
Мы зачастую живем понятиями, которые верны были действительности лет 40–50 тому назад, а теперь давно стали анахронизмами. Верно, что было время, когда кирпичный чай пили только татары и инородцы. Но с тех пор потребности русского народа выросли и изменились, сам кирпичный чай претерпел многие метаморфозы и стал иным продуктом, а мы продолжаем думать, что он все тот же, как был полстолетия назад, что потребляет его только инородец, и спокойно ставим чай кирпичный по заведенному порядку в рубрику инородческого потребления. И в этом мы глубоко заблуждаемся.
Кирпичный чай подразделяется на известные сорта, по качеству материала и способу приготовления, существенным образом один от другого отличающиеся. Этот чай имеет четыре главных типа.
Черный. В плитках темно-коричневого цвета весом 21/2-3 фунта, приготовленный из высевок и крошки байхового чая под названием «хуасяна». Настой его одинаковый с байховым чаем, а вкусовое качество зависит от подбора материала.
Обыкновенный. В плитках-кирпичах весом около 4 фунтов крупного грубого чайного листка со стеблями, зеленоватого цвета и терпкий по вкусу. Потребители его только калмыки и лишь частию наши мусульмане.
Плиточный. В плитках в виде шоколадных весом в 1/4 фунта из более высокого, чем черный кирпичный чай, материала. Настой и вкус плиточного чая приближаются к байховому чаю розничной цены — 1 р. 60 к. за фунт.
Зеленый пекинский. В плитках около 11/2 фунта зеленоватого цвета из более мелкого чайного листа с отсутствием стеблей против кирпичного чая «обыкновенного».
Статистика приготовления кирпичного чая в Китае в течение года такая:
кирпичный черный — 311389 ящиков
кирпичный обыкновенный — 38156 ящиков
кирпичный плиточный — 7473 ящика
кирпичный зеленый — 2455 ящиков
В былые времена, до 50-х годов текущего столетия в Россию ввозился чай исключительно один «обыкновенный», редко «зеленый пекинский» и размещался преимущественно между казанскими татарами и астраханскими инородцами. Очень мало и очень редко проникал в Россию чай кирпичный черный в мелких плитках, как прототип современного черного кирпичного чая. В шестидесятые годы русские комиссионные дома в Китае, предвидя большую будущность такого чая, по высокому качеству его материала (из остатков того же байхового чая) совершили реформу его выделки, устроив фабрики с паровыми или гидравлическими прессами взамен ручных китайских способов прессования. Наше правительство, находя, что этот чай назначается для потребления низшего класса населения внутри империи, установило на него умеренную пошлину в 2 р. 50 к. с пуда. И вот с тех пор из года в год ввоз его в Россию усиливается и достигает, наконец, в 1897 году 40 миллионов фунтов. От потребителей татар и инородцев потребление распространилось между русскими по всей Сибири, на Урале и по левой стороне Волги от Казани до Астрахани. Причина распространения черного кирпичного чая кроется в том, что качество его совершенно одинаково с низкими сортами байхового чая, а в некоторых высоких сортах равняется даже средним байховым чаям, цена же значительно дешевле. Сравнительная табличка цен, я думаю, дает лучшее понятие, чем какой угодно рассказ и описание.
В Нижегородской ярмарке нынешнего года цены оптом были такие: черный кирпичный средний 40 к., равный байховому в 1,40; черный кирпичный высокий — 44 к., равный байховому в 1,60; плиточный 90 к., равный байховому в 1,40-1,60.
Дешевизна, достаточная для победы над предрассудком, будто кирпичный черный чай не может заменить чай байховый! И действительно, предрассудок побеждается всюду, где в бедный класс народа проникает плитка черного кирпичного чая. Я вполне уверен, что недалеко уже то время, когда народная масса всей России перейдет на преимущественное потребление этого чая.
Что же обуславливает такую дешевизну кирпичного чая в сравнении с чаем рассыпным, когда в готовом виде цена ему в Китае почти тождественна с низкими сортами байхового чая? Эту дешевизну обуславливают три главных статьи, из коих слагается его цена: пошлина, барыш посредников, развеска и укупорка. Вот сравнительная табличка этих статей для кирпичного и байхового чая на весовую единицу — фунт — при среднем качестве продукта:
Самый низкий сорт байхового чай на китайских рынках покупается по 8-12 лан за пикуль (8-12 к. за фунт), а самый высокий сорт «хуасяна» по 8-10 лан за тот же пикуль. Прессование кирпичного чая составляет расход на фунт 1–11/4 копейки и равняется расходу на сортировку и укупорку байхового чая.
Что такое «хуасян»? Это высевка и крошки от байхового чая всех достоинств, мелкие разорванные листья чая, ценимые, смотря по качеству, от 5 до 10 лан за пикуль. Тот же «хуасян» составляет и толченый байховый чай низких сортов, превращаемый в этот материал, когда его на рынке недостаточно и цены «хуасяна» повышаются.
Посторонний чайному делу человек, пожалуй, спросит, почему же чайные торговцы не знакомят потребителей в России с этим чаем и не рекламируют его, как рекламируют чай байховый? Ответ на это очень прост. На кирпичном чае, как товаре открытом, нельзя печатать произвольных цен для потребителя и скидывать посредникам 20–25 %, посредникам нельзя пользоваться неслыханным барышом, скрытым в цене, напечатанной на этикетках рядом с бандеролью. Вот почему черный кирпичный чай и неудобен для посредников внутренней России. Чай идет, завоевывая себе дорогу сам собою, только по настойчивому спросу потребителей, и посредники вынуждены удовлетворять ему, где он существует. Потребители чая Центральной и западной России, быть может, даже не слыхали об этом чае, а посему не могут предъявлять на него и требования. Но там, где он введен и принят, как, например, в Сибири, Казани, Уфе, Самаре, по всему Уралу, там всякий бедный человек — инородец или русский — постоянный потребитель черного кирпичного чая. Самый низкий сорт байхового чая (по качеству своему ниже хорошего сорта черного кирпичного) потребитель не может купить дешевле 1 р. 20 к. за фунт, а кирпичный чай высокого качества он покупает по 45–46 копеек*.
5 дек. (№ 49). С. 13–15; 12 дек. (№ 50–51). С. 16–17;
23 дек. (№ 2). С. 13–14.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
* Г. Чукмалдин был так любезен доставить в редакцию образцы кирпичного чая. Действительно, прессованный чай в 40 коп. не уступает дешевому сорту в 1 р. 40 к. фунт, который почти исключительно пьют в деревнях. При нашей бедности замена этого чая кирпичным дала бы народу серьезную экономию, если, конечно, не поспешит прекратить это «злоупотребление» всевидящее око нашего финансового ведомства и не «уравняет» пошлину. — Ред.
С Нижегородской ярмарки
I
Писать с ярмарки и о ярмарке в самый разгар дел и торговли не так легко, как может подумать читатель, пробегающий бойкий газетный фельетон на легкую тему. Торговля только развивается, дела только что обрисовываются, цены едва начинают устанавливаться, подвергаясь всевозможным колебаниям в сторону повышения и понижения. Мудрено поэтому в таком хаосе уловить господствующее настроение и выразить его точными словами и цифрами. Известного товара привезено больше, а, стало быть, по закону рынка цена должна ему понизиться, но ведь того, что товара будет больше или меньше, все еще не знают, а посему и цен установить не могут. Продавцы таких товаров запрашивают цену выше прошлогодней, покупатели, собирая данные о количестве привоза, выжидают, и товар находится в неопределенном состоянии, какое можно выразить характерной русской поговоркой «ни то ни се». Что можно написать в подобную минуту о таком товаре? Не лучше ли благоразумно умолчать, не подвергая риску своей репутации, сделав крупную ошибку в предсказании?
То, что сделано, то, что стало совершившимся фактом и выражено в определенных данных — меры, веса, условий и цены — только то и может быть ценным сообщением, из которого читатель может делать собственные выводы и заключения. Вот тарские кожи заводчик Мошинский продал московской фирме «Е. Орлова с-вья» — партию мостовых в 4000 кож ценою в 19 р. 50 к. за пуд. Это факт, который оба они порознь подготовили давно — один, торгуя в Москве и наблюдая требования на товар, а другой, выделывая кожи в Таре и рассчитывая на покупателя в ярмарке, которому такой именно товар потребуется. И тот и другой, промышляя каждый в своем районе и по своей профессии, готовились к этой сделке разом: один продать свои кожи не меньше 18 р., а может быть, и 20 р. за пуд, а другой — купить не дороже 20 р., а может быть, и за 18 руб. за пуд. Колеблющуюся разницу цены, 2 р. за пуд, определившееся настроение с кожевенным товаром в ярмарке присудило почти целиком Мошинскому, и торговый дом «Е. Орлов» должен был примириться с этим, заплатив продавцу 19 р. 50 к.
Из этих голых цифр каждый знающий кожевенное дело человек может составить себе полную программу действий, по крайней мере, на полгода времени вперед. Мостовые кожи по 32 пуда весом в сотне и по цене 19 р. 50 к. сделка слишком заманчивая для кожевенного заводчика, чтобы он не решился запасать осеннее сырье и выделывать подобный же товар к будущей ярмарке. Спору нет, что ко времени, когда выделанные на заводе кожевенные товары попадут в продажу, цена может измениться к понижению, но настоящая реальность цифр действует соблазнительно и проблематичной надеждой закрепляет в голове заводчика почти полную уверенность, что рынок удержит цены на прежнем высоком уровне.
Другой обнаружившийся факт на ярмарке — это некоторое перепроизводство ситцев, которое сказалось в понижении цен на них на 1/4 копейки за аршин. Сама по себе эта 1/4 к. мелкая дробь, о которой как-то неловко и говорить, но она все-таки составляет значительную часть цены, выраженную в копейках (7–8), именно около 1/30, или 3 %. Какая бы малая сделана ни была уступка, она как симптом очень характерна и указывает на то, что предложение превысило спрос, а отсюда и состояние этого отдела мануфактуры находится на пути к затруднениям.
Совершенно в ином положении находятся крупные мануфактуры серых крестьянских товаров, как, например, Саввы Морозова, Викула Морозова, Богородско-Глуховская и другие им подобные мануфактуры. Для этих фирм затруднительности рынка и плохих ярмарок как бы не существует вовсе, и не рынок диктует цены их фабрикатам, а они сами устанавливают цены на рынке. Все это, конечно, достигнуто не сразу, а исподволь и постепенно, выработкою весьма высоких товаров, установлением на них умеренных цен и постепенным же, умеренным расширением производства, чтобы не насытить рынка «сверх аппетита», чего другие мануфактурные отделы не соблюдают, представляя себе рынок как бы бесконечным, за что и платятся «пертурбациями» в собственном производстве.
В общем смысле первые дни августа представляют начало ярмарки, но для Морозовской группы мануфактур оно уже обозначает вторую половину, а, пожалуй, и последнюю четверть 2 августа, я сказал при встрече одному из видных деятелей Морозовской мануфактуры, что, мол, вы, вероятно, продали уже фабрикатов на миллион. Я желал этим сделать любезность, но, как видно, ошибался.
— На миллион? — возразил он, насмешливо улыбаясь. — Что вы! Миллион был у нас уже до 1 августа, а теперь мы «регулируем» только наших покупателей — одним даем полностью товары по записям, а других урезываем…
— Но ведь урезанный покупатель на вас обидится и перестанет покупать?
— И прекрасно. Мы стремимся иметь клиентов только отборных и, так сказать, «просеянных».
— Но ведь, однако, фабрики у вас растут, куда же вы помещаете избытки от увеличенного производства?
— У нас всякий угол в здании занят станком или машиной, и все они работают полным ходом, а товара, как видите, всегда «немножко» не хватает.
— Отчего же вы не увеличиваете производства еще, раз товара не хватает?
— «Все в меру» — вот мудрость всех народов. Пусть лучше «немножко» не хватает, чем будет «немножко» лишнего; в первом случае хозяева рынка мы, а во втором хозяин рынка — наш покупатель. Сообразите, какое положение лучше?
II
Со всех сторон на ярмарке идут толки о той же промышленной болезни, какая свирепствует в Москве и Петербурге. Я разумею общее безденежье и несостоятельность многих лиц на крупнейшие суммы. Денег становится на рынке все меньше и меньше, деньги дорожают с каждым днем все больше и больше. Отсюда начинается сначала небольшое, чуть заметное стеснение в деньгах и урезывание учета векселей в банках, а потом постепенно ученый процент повышается, урезывание кредита идет дальше, пока не дойдет до кульминационной точки, чтобы дать потом новую обратную волну понижения учетного процента и увеличения кредита. Но пока идет этот процесс денежного стеснения, сколько людей не выдержит на своих плечах тяжелых экономических затруднений и обанкротится — это не поддается точному учету и определению. В такие времена благо тем, у кого есть накопленные деньги, у кого не переставала действовать система благоразумия и крайней осторожности, и безвыходно положение тех, у кого денег было недостаточно, а благоразумия для кредита не существовало. Люди последней категории черпали кредит повсюду, где он был свободен, а где же был он не свободен, спросим мы, вплоть до настоящего года, когда в прошлую ярмарку коммерческие банки предлагали деньги, выражаясь ходячим словом, почти в разноску за 4 и даже за 31/2 %? Кредит и брался многими «направо и налево», а вот теперь, когда денег стало мало и с каждым днем становится все меньше и меньше, когда все банки подняли учетные проценты и беспощадно урезали кредит, что же остается делать некоторым лицам, как не объявлять приостановку платежей или предлагать за полный рубль полтину, четвертак, пятиалтынный?
Началось в Москве с несостоятельности некоего Фирсова, бывшего маленького ремесленника, сумевшего как-то с каждым подружиться, каждому польстить и закредитоваться почти на полтора миллиона, а потом, увы, едва ли оставившего кредиторам за рубль «гривенник», несмотря на то, что учреждено было сначала товарищество Фирсова, а потом администрация этого товарищества. За ним и потекли широкою струей приостановки платежей: Прокофьева, Гущина, братьев Коган, Буш и Саксе, и проч., и проч., где нередко фигурировали, между прочим, «дружеские» векселя и даже, как говорят, сочиненные в конторе неплательщика, что будто бы и повело к тому, что один из членов фирмы, должник, сократил искусственно свое земное существование.
Но дальше, когда пошли такие крахи, как фон-Дервиза, то ахнула Москва и не знала даже, чему приписать главную причину несостоятельности лица, у которого, говорят, останется еще 5–6 миллионов капитала после того, как администрация оплатит все его долги. Если так, думает Москва, то что же будет с другими крупными фирмами в промышленности, как, например, С. И. Мамонтов и ему подобные, имена которых еще нельзя оглашать в печати, но которые произносятся направо и налево без стеснений в устном разговоре? Ведь там тоже миллионы и десятки миллионов рублей, готовых сократиться вполовину, в четверть, в одну десятую.
Раньше всех смекнули дело спекулянты на бирже и пошли сбывать во что бы то ни стало акции тех банков, которые ютили у себя преимущественно былых дельцов с широкою натурой, оказавшихся теперь в шатком положении. В какие-нибудь два-три месяца времени акции некоторых банков понизились в цене на 15 и до 30 %. Так, например,
стоили теперь
акции Русского торгово-промышленного банка 370 р. 270 р.
Московского международного 430 р. 350 р.
Московско-Ярославско-Архангельской ж. д. 900 р. 500 р.
Московско-Виндаво-Рыбинской ж. д. 160 р. 120 р.
а также акции некоторых других железных дорог.
Финансисты утверждают, что цена акций зависит от учетного процента банков и этим будто бы объясняется общий упадок цен на акции, обнаружившиеся за последнее время, на самом же деле факты из действительной жизни говорят другое. В одно и то же время цена одним акциям упала, а цена другим стоит непоколебимо. Акции Волжско-Камского и Сибирского банков или Купеческого общества до сих пор не понижаются в цене, несмотря на новую норму учетного процента.
14 авг. (№ 33). С. 14–16.
III
В такие трудные времена для кредита, как настоящее время, только Государственный банк и может явиться действительным помощником торгующему и промышленному сословию. Иначе частные банки, как любое частное учреждение, забота которого состоит, главным образом, в том, чтобы давать хозяину — акционерам — как можно больше дивиденда, повышали бы учетные проценты еще больше и эксплуатировали бы промышленность и торговлю еще сильнее. Только посредничество Государственного банка и может остановить несколько своим учетным процентом аппетиты частных банков. Единственно, в чем можно не согласиться с Государственным банком, это в распределении самой шкалы процентов по срокам. Здесь, на ярмарке, была объявлена такая градация процентов:
[image]
Из этого видно, что банк неохотно принимает к учету 6-месячные и еще менее охотно 9-месячные векселя, назначая высоту учетного процента на 20 и 50 % более против учета 3-месячного. Какие бы причины ни были для этого, они всегда ведут к тому, что 3-месячные векселя будут учтены в Государственном банке, а 6-месячные и, в особенности 9-месячные, векселя поступят к учету в частные банки, у которых часто величина учетного процента на эти сроки кредита бывает меньше, и, таким образом, в этом случае учреждения частные становятся доступнее и целесообразнее Государственного банка, что, конечно, аномалия. Ведь какой бы тезис ни выставлял в своем уставе частный банк, что он будто бы прежде всего служит и отвечает интересам общества и промышленности, на самом же деле банк служит, только имея конечную цель — интересы акционеров. А эти интересы, надо думать, трудно согласимы с интересами его клиентов.
Совсем не то с задачами Государственного банка. Его владелец — государство, и как таковое должно печься о всех, без исключения, промышленниках. А между тем многие ли могут пользоваться 3-месячным вексельным кредитом, когда территория нашей родины громадная, когда уклад нашего торгового обычая совсем иной, чем в западных государствах? В нашей торговой и промышленной практике не принято выдавать 3-месячные векселя, потому что доставка товаров в окраины из центра и из окраин в центр требует такого продолжительного времени, о каком в Западной Европе понятия не имеют. Кроме того, все мы, так сказать, дети своей земли, и должны поэтому приноравливаться к ее обычаям, выработанным долгой практикой. Наши длинные сроки кредита совсем не каприз нашей промышленности, а вызваны они самой жизнью, нашими громадными расстояниями, как и наши ярмарки. Современные дороги видоизменяют, правда, несколько характер нашей промышленной жизни, приближая его к облику европейскому, но никогда не могут сделаться точной копией европейской. Со всем этим надобно считаться, принимая во внимание, что Государственный банк призван был регулятором между продавцом и покупателем в промышленном классе. Да ведь и в Европе зачастую практика торговли делает, по существу, кредит не 3-месячный, а 6-месячный, манипулируя его таким образом: покупатель забирает товар у фабриканта или продавца на три месяца по текущему счету, а после этого выдает ему векселя на новые три месяца. Таким образом, кредит 3-месячный превращается на самом деле в кредит 6-месячный, а если принять во внимание короткие расстояния, быстроту доставки товаров и многие другие удобства, каких у нас еще не имеется, то все это, вместе взятое, создает условия, почти равные 9 месяцам кредита при оплачивании его в пределах только 3–5 %, что у нас пока, по-видимому, недостижимо.
IV
Говорят, теория и практика почти противоположны, и одна другую часто отрицают. Я думаю несколько иначе. Теория, не приложимая к практике, — ветер. Практика же всегда имеет впереди себя теорию, часто не высказанную, невидную, но уже мелькнувшую в голове промышленного человека прежде, нежели началось практическое дело, раньше, чем он задумал купить или продать какой-нибудь товар, прежде, нежели решился учредить или устроить какую-нибудь фабрику, завод, мастерскую. Теория является в голове одного или многих и, приведенная быстро в исполнение, поражает иногда явлениями, которые в одно и то же время и логичны, и нелогичны.
В последние дни на эту тему разыгралась целая история с кожевенным товаром в ярмарке. Вообразите схему: кожевенный заводчик, выделывающий «белое мостовье», продает свой фабрикат или прежними нормальными ценами, или едва-едва на 2–3 % дороже и в то же время с азартом покупает сырье против предшествующих цен дороже на 10–12 %. Глядя на такое дело сбоку и не зная сути, трудно примирить эти одновременные действия кожевенного заводчика, выражаясь, хотя и не совсем точно, но образно и кратко: «продать дешево, купить дорого». Где же смысл и логика действий такого человека? — спросит каждый посторонний человек, зная, что всякий промысел — торговля — зиждется как раз на единственном обратном положении — «купить дешевле, продать дороже». Смысла, по-видимому, нет, и человек, совершающий такие действия, противоречит практике, которая порой заставляет брать убытки, продавая товар дешевле своей стоимости, но брать их не раньше и не иначе, как испробовав первоначально продажу с возможной пользою. А тут как раз обратно. Кожевенный заводчик в одно и то же время, в один и тот же день продает свой фабрикат, положим, за 100, а покупает сырье-материал для такого же фабриката, который также через полгода будет выработан на его заводе, за 110? В этом случае это невысказанная, но у многих одновременно засевшая в голове теория побудила быстро закупать сырье и сделать ему цену до 13 р. за пуд в сухом виде и за лучшие товары.
Перед глазами заводчика стоит неотразимый факт деревни — хороший урожай хлебов и корма во многих местностях. «Урожай и корм, — рассуждает заводчик, развивая верную теорию или, говоря проще, смекая дело, — а что он принесет кожевенному производству? А вот что: подешевеет хлеб, солома и сено, и крестьянин уже не будет во что бы то ни стало продавать осенью ни коровы, ни лошади. Не будет на базарах осенью дешевого скота, не будет для меня и дешевых кож-сырья, значит, надо запасать сырье теперь во что бы то ни стало». Эта мысль-теория, глубоко верная, была продумана каждым заводчиком порознь, но привела их здесь, на ярмарке, к одновременным практическим деяниям — закупке наличного сырья ускоренно, во что бы то ни стало.
Те же факты урожайности хлебов и сена одинаково известны и продавцам сырья, которые другой такой же молчаливою теорией — «чего мало, то будет дорого» — решили поднять цену наличному сырью до небывалого размера. И вот в один-два дня сырье на ярмарке все раскуплено по высоким ценам. О каком-нибудь кредите в такие времена не заикаются и не поминают даже. Все надобно купить и дорого, и за наличные деньги.
Теперь другая сторона дела у того же кожевенного заводчика — продажа им на ярмарке своих изделий. Все заводчики точно знают, что партии мостовья заводчиков — тарского Машинского и сарапульского Ижболдина — проданы сравнительно дорого (19 р. 50 к.), но также знают, что партии мостовья вятских заводов проданы 18–18 р. 50 к., а других мелких второстепенных заводов — по 17 р. и даже по 16 р. 50 к. за пуд. Они, глядя на состоявшиеся цены на сырье, были бы вправе повысить цены выделанным кожам на 10 %, но вот тут-то и возникли препятствия, хотя и не стихийные, которые вне воли человека, по настолько непобедимые, что оказались не под силу слабым силам разрозненных кожевенных заводчиков. Во-первых, покупателей мостовья мало, и все покупатели, как на подбор, крупные капиталисты с наличными деньгами: «Е. Орлова с-вья», бр. Бахрушины, бр. Мошкины и проч. Во-вторых, закупка сырья за наличные деньги требует для выручки их ускоренной продажи выделанных товаров, а для того открыты двери лавок опять же только гг. Орловых, Бахрушиных и им подобных, которые, подобно всем богатым людям, знают цену деньгам и воспользуются назойливым предложением товаров для понижения цен на них.
Так это и вышло. Кожевенные заводчики сразу проиграли партию с двух концов, купив сырье дорого и продав мостовье дешево. Одни крупные торговцы кожевенными товарами играли, что называется, «в верную» и застрахованы в ближайшее время не только от убытков, но и застрахованы на высокий уровень цен, а отсюда и на значительный барыш от мостовья в ближайшее время.
V
Ярмарка этого года оказалась совсем не так плоха и не такого дурного безденежного характера, какою ее многие рисовали, когда она еще не начиналась. Мне на днях пришлось услышать разговор представителей других мануфактурных фирм по поводу нужды в деньгах среди ярмарочного торгового класса.
— Нынче в деньгах будет далеко труднее против прошлых лет, — говорил один распорядитель по делам громадной фирмы. — По сие число (14 августа) у нас выручено кассы на 100 т. р., меньше на то же количество проданных товаров.
— А у нас наоборот, — возражал ему другой представитель такой же мануфактуры.
— Разве?
— Уверяю вас. И разница тоже ровно на 100 т. рублей больше против прошлого года.
— Вот удивительно! У нас на 100 тысяч меньше, а у вас на 100 тысяч больше, значит, в результате, в общем, то же самое, что было и в предшествующей ярмарке, — заключил первый с некоторым оттенком недоверия к рассказу конкурента.
Остальные присутствующие слушали крупных представителей мануфактуры не то с гордостью, не то с завистью. А мне невольно думалось, что для наших крупных фирм нет теперь ни плохой торговли, ни безденежья; в самом деле, ведь не они в зависимости от посредника-торговца и потребителя, а наоборот, последние стали от них в полную зависимость.
Текущие дела на ярмарке идут, по большей части, как-то вяло, монотонно, но все-таки идут своим порядком, успешнее, чем всеми ожидалось. Платежи долгов до сих пор совершаются исправно, и наличных денег находится в обращении, правда, без избытка, но довольно на текущие уплаты. Недавно убежденно думали, что на ярмарке учетный процент в частных банках будет чрезмерно высок, но и банки, как слышно, начинают понижать процент, потому что учета векселей много не делается, платежи по срочным обязательствам идут исправно, даже взносы на текущие счета совершатся несколько усиленно. Таким образом, наличные деньги понемногу накопляются и, может быть, настанет время, когда их будет больше, и по закону «спроса-предложения» они станут постепенно дешеветь.
4 сент. (№ 36). С. 16–17.
VI
Флаги спущены, ярмарка официально окончена, но она еще продолжается то расчетами за проданные и купленные товары, то покупками дешевой ценою оставшихся товаров. Денежные платежи идут усиленно, государственные и частные банки работают немного меньше, чем в знаменитые дни ярмарки (23–25), но у всех у них учетная операция в полном ходу и силе. Насколько известно, выдача денег по этим операциям из всех банков на сие число (28 августа) определилась в таких суммах:
[image]
Нужно ли говорить, что современное торговое орудие — кредит стал в промышленности и торговле преобладающим фактором? И если мы видим учетную операцию векселей в главных банках, орудующих в Нижегородской ярмарке, только в 13–15 млн. рублей при продаже и запродаже всех товаров в ярмарке, достигающей 150–180 млн. рублей, то этим объясняется не то, чтобы масса товаров продавалась за наличные деньги и лишь ничтожная, какая-нибудь двенадцатая часть, давалась в кредит. Отнюдь нет. Наоборот, мы знаем фирмы, продающие на ярмарке товаров от одного до двух и даже трех миллионов рублей, если не исключительно, то, по крайней мере, на 9/10 в кредит, которые настолько богаты, что вексельный портфель увозят с собою в Москву и никогда не делают учета векселей в Нижегородской ярмарке. Я думаю, не ошибусь значительно, если скажу, что продажа товаров здесь, на ярмарке, в кредит касается двух третей товаров, и лишь, может быть, одна треть продается за наличные деньги. Вексель проник даже в деревню к любому торгующему и промышляющему мужику, и он пишет его порою нескладно и неумело, но пишет и даже обращается в банк для учета, практикуясь и мало-помалу усваивая сознание, что значит величина учетного процента и как невыгодно иметь вексель, «не форменно» написанный, который нигде только поэтому к учету не принимают.
Удобство векселя. Удобство иметь в руках через него наличные деньги ведет порою к нежелательным явлениям — к сочинению так называемых «бронзовых» векселей, которые требуют расходов только на покупку вексельной бумаги, но по которым никакой валюты векселедателем получено не было. Оба лица, и векселедатель, и бланконадписатель такого векселя, заведомо вершат фальшивое деяние, уверяя подписью и надписью, что валюта товаром одним выдана, другим получена, когда этого на самом деле не было. Но между промышленниками установлено обычаем не считать подобное деяние за фальшивое, а только для той или другой стороны рискованное, смотря по тому, кому поступили деньги от учета векселя, и состоятельна ли сторона, получившая деньги, к уплате их в срок. Известное требование банков иметь товарные векселя, избегая денежных, вынуждает промышленников писать в тексте векселя, что валюта «товаром получена сполна», хотя зачастую она получена наличными деньгами, транспортированием товаров, задатком по какой-нибудь сделке и т. п. Бывает иногда и так, что товары запроданы вперед и будут сдаваться через месяц, через два времени, а расчет за них оканчивается в ярмарке выдачею счета продавцом, выдачею векселя покупателем. В векселе написано: «товаром получил», и вексель может быть передан второму, третьему и десятому лицу. Самый товар еще где-то по дороге, еще транспортируется и будет сдан не раньше месяца, двух месяцев, а вексель уже переходит с бланками от одного лица к другому, как реальный документ, удостоверенный подписью двух лиц, что валюта по нему получена сполна, тогда как в самом деле она только условлена и будет векселедателю сдаваема, но еще, вопреки вексельному тексту, не сдана одним и не принята другим. Как же считать подобный вексель: фальшивым документом или не фальшивым? Со стороны формальной, подобный вексель есть фальшивый документ, ибо в нем написано «валюта получена», а обычай торгового класса считает его действительным, ибо обе стороны — кредитор и должник — согласились считать сделку действительною, а векселедатель, кроме этого, признал, что векселедержатель добросовестен и условленную валюту сдаст ему потом исправно.
Среди людей установилось общее понятие, что кредит — большая сила, но не мешает к этому добавить: когда им пользуются благоразумно. Кредит, как одно из средств, для энергичного человека действительно живая, движущая сила, но она должна так же, как и все другое, находиться под контролем благоразумия. Только в сочетании этих двух условий — энергии и благоразумия — возможен нормальный рост промышленного или торгового дела, возможно здоровое и прочное развитие любого предприятия. Где же нет руководящим началом постоянного благоразумия, там не помогут делу никакая энергия и никакой кредит не только частных лиц, но и банковских учреждений. Живою иллюстрацией моей мысли служат многие несостоятельности энергичных лиц, которым только и недоставало того, что называется благоразумием.
11 сент. (№ 37). С. 16–17.
Приложение
Г. Тюмень
I
Я знаю Тюмень с моего детства, начиная с 1850 года. Какой разительный контраст с внешней стороны представляет теперь этот город с тем, что было 42 года тому назад! Ключом била бытовая промышленная жизнь в Затюменской части города и тихо и монотонно текла она на Потоскуе. Теперь совсем не то стало. Затюменка запустела, зачахла и улицы ее зарастают зеленой травою. Зато как развился и вырос Потоскуй! Новые дома, один лучше другого, растут как грибы; новые кварталы и слободки создаются в несколько лет. Центр промышленного города перемещается не по дням, а по часам. Бывало, Затюменкой обоз за обозом тянутся с товарами, останавливаясь в поле и на постоялых дворах «для перевалки». Приезжего люда, обозных приказчиков наезжала масса, целые артели так называемых «савочников» с утра и до вечера бывали заняты приемкою и отправкою товаров и «хождением на савок» чайных цибиков. Узаконенное обычаем воровство чая под видом проб каждого ящика производилось в ужасающих размерах; савочный чай распределялся между всеми участниками, начиная от доставщика чая, обозного приказчика, артельщиков и оканчивая поденщиком-рабочим, подстилавшим рогожи на рогожу, чтобы удобнее скрывать нарочно разбрасываемый чай на эти рогожи. Трудно верить, что из каждого ящика (цибика) чая вынималось железными совками от одного до двух фунтов; трудно верить, что со всех углов пробивались дыры, сквозь которые таскали чай, высыпая на протянутую руку приемщика, который нюхал его для определенния качества и ссыпал в подставленное большое лукошко. Накопившийся чай ссыпали в холщовые мешки и в таком виде продавали всюду под именем «савочного чая». Каждый участник в этой операции похищал его столько, насколько у кого хватало ловкости и сметки и какое занимал он около чайного ящика служебное положение. Магнатами жили обозные приказчики, получавшие жалованья 300 рублей в год и кутившие по вечерам во всю свою широкую натуру, проигрывая в карты иногда по 1000 рублей в один прием. Шампанское лилось на этих кутежах широкою рекою. Безобразия попоек переходили иногда всякие границы и оканчивались безумными выходками гуляющих. Пришлого люда, и главным образом возчиков, были полны постоялые дворы и улицы Затюменки. Гостиниц типа настоящего времени не было нигде, их заменяли постоялые дворы, в которых имелись отдельные комнаты, отдававшиеся по 50 коп. до одного рубля в сутки с полным столовым содержанием. Возчиков под именем ямщиков наезжало со всех сторон громадное количество. Каждый возчик имел свою типичную связку лошадей, обыкновенно не превышающую числа 3–4, но бывали возчики, у которых количество лошадей доходило от 50 до 100, с своими работниками, на которых полагалась та же самая связка лошадей и телег, и они назывались подрядчиками, из последних впоследствии образовались крупные фирмы, превратившиеся теперь в транспортные конторы. В этом особом мире промысла образовались свои технические выражения, зачастую уклонявшиеся от правил грамматики. Бывало, говорят, ямщика мало, ямщика много, ямщик наехал. Это значит, что возчиков мало, возчиков много и что возчиков приехало довольно. Или еще: у дворников ямщика нет, кладь пошла, чаи идут. И каждый понимал, что означала эта краткая, лаконическая, недосказанная фраза.
Крупные возчики выходили из тех же «связчиков» и, богатея, быстро переходили в подрядчиков, бравших доставку товаров крупными партиями у обозных приказчиков от одного пункта до другого, например, от Тобольска до Тюмени, от Тюмени до Перми и обратно. Придумывались и практиковались последними всякие способы наживы под именем «дружины»[13], выдачи задатков чаем, ситцами[14] и проч., и проч.
Нравственно здоровая часть населения Затюменки вела иную, промышленную жизнь. Она шила бродни[15], чарки[16], рукавицы; вязала хомуты, ткала ковры, работала сани, телеги и торговала всеми предметами домашнего обихода. Теперь все это упало, угасло и изменилось. Затюменка пустеет, становится бедною, и недалеко то время, когда она превратится в жалкую пригородную слободку.
II
Другая часть, Заречная, жила особенной промышленной жизнию — кожевенным производством, как продолжает им жить и теперь, не уходя быстро вперед, но не падая, не заглушаясь. В этой части сосредоточены все городские кожевенные заводы, которые придают всему Заречью свой особенный колорит и окраску. В прежнее время процветали и славились заводы Проскурякова, Пеньевского, Чираловых, которых теперь давным-давно уже нет, и лишь память о них сохраняет кой-какое воспоминание. Все они выделывали, главным образом, линейскую красную юфту и поставлены были широко и солидно. Отчего же они упали? Отчего и следа от них не осталось, точно будто их и не было и они не существовали? Какая причина их гибели и разорения? Причина, как и всюду в наших торговых, выдающихся по своему богатству и деятельности семействах, кроется в ложной манере домашнего воспитания, подготавливающей батюшкиных сынков, которые, наследуя готовые капиталы, безумно растрачивают их на кутежи и пьянство. Я живо помню одного богатого наследника, который, посланный отцом по делам в Ирбитскую ярмарку, проводил дни и ночи за зеленым столом картежной игры и бильярда и постоянно напевал: «Крамбамбули, отцов наследство и т. д.». После смерти отца дела его скоро расстроились, завод и дом кредиторы его продали, и он сам, богатый наследник, проживал потом где-то в кучерах.
Рядом со старыми крупными заводами существовали заводы средние и мелкие, которых насчитывалось до 55. Из них некоторые развивались и расширялись благодаря уму и труду их владельцев в очень богатые предприятия с репутацией, далеко известной за пределами Тобольской губернии. Таков, например, был покойный Ф. С. Колмогоров, оставивший после себя очень большое состояние. Наследники его с хорошим университетским образованием, я уверен, будут продолжать и развивать далее коренное дело отца, старую промышленность Тюмени, которая во многом помогла всему городскому населению занять выдающееся положение между всеми городами своей губернии.
Каждый кожевенный завод дает средства к жизни многим рабочим прямо и непосредственно у себя и дает возможность возникать и развиваться многим другим ремесленным отраслям косвенным, побочным образом на стороне. Где есть кожевенные заводы, там непременно существуют, питаясь его фабрикатами, промыслы — сапожное, рукавичное, шорное, шубное и проч. Вся Заречная часть толстым слоем усыпана одубиной[17] и имеет свой специфический запах, который многие находят неприятным и полагают даже его вредным и заразительным. На самом же деле совсем не то. Все рабочие кожевенных заводов, несмотря на сырость и грязь, среди которой они работают, выглядят всегда нормально здоровыми. Никогда не указано факта, чтобы на заводах появлялись заразительные болезни, а, напротив, даже во время эпидемии на скот редко бывает, чтобы у заводчиков она появлялась. У нас всех есть свои предрассудки, свои любимые промыслы и есть такие, к которым мы относимся, как мачеха относится к пасынку. Мы любуемся мануфактурою и страстно желаем насаждения этих фабрик повсюду, считая их желательными и полезными. Но мы забываем предварительно посмотреть на рабочих подобных фабрик в их общей массе, чтобы увидеть и поразиться бледностью лиц, исхудалостью стана, вялостью движения. Мы гоним и преследуем кожевенные заводы без всяких оснований и фактов единственно потому, что они кожевенные, и забываем, что эта промышленность наша есть старая, исконная, с которой знакомы даже наши древние киевские былины. Кожевенные заводы грязны — заставьте их быть опрятными, налагая штрафы и взыскания, кожевенные заводы мочат кожи в реке и загрязняют воду — заставьте их совершать эту операцию у себя на заводах. Этим и исчерпываются все главные мотивы для преследования, запрета и разорения.
III
Что сказать о центре города, где сосредоточены городское управление, присутственные места, реальное училище, гостиный двор, лавки и магазины? В былые времена в этой местности города и размещалась вся главная интеллектуальная сила городского населения. Здесь жил и действовал замечательный человек своего времени Иван Васильевич Иконников, оставивший в качестве городского головы неизгладимые следы своей деятельности. Ему обязан город тем, что он имеет теперь загородный сад с тенистыми аллеями и красивыми ландшафтами, который был создан и воспитан благодаря его усилиям (впрочем, ему в этом деле много помог любитель-садовод, смотритель училищ Попов). Иконников построил гостиный двор, правда, теперь опустевший и потерявший свое значение, но он долгое время занимал исключительное положение благодаря своей обширности и тому центральному месту, на котором он построен.
Долгое время вся городская торговля размещалась в гостином дворе, покуда дух времени и новые условия не заставили жителей переносить магазины в свои дома и мало-помалу передвигать торговлю к Черному рынку и пароходным пристаням. Весь этот процесс совершался на протяжении целых трех десятков лет, и недалеко то время, когда город перенесет совсем центр своей торговли к Черному рынку и Потоскую. Старые, выдающиеся по своему положению имена, увы, давно уже сошли со сцены и почти забыты. О них говорят еще только некоторые руины домов, вроде дома Прасолова, да несколько мест, носящих их названия. С развитием пароходства, с проведением железной дороги весь строй жизни города начал быстро принимать иной характер и иное направление. Приехали новые люди, выросло новое поколение, развилось до неслыханных размеров переселенческое движение, и город скоро принял новую физиономию. Появились гостиницы, трактиры, новые обширные магазины, банкирская контора, отделение Сибирского банка и, как неизбежная принадлежность проникающей сюда цивилизации, касса ссуд. На смену старым выросли новые фирмы: Текутьев, братья Колмаковы, Давыдовский и т. д. Вместо патриархального строя общественного управления учредилось новое на основании городового положения, под главенством тех же богатых людей прежнего порядка, но оно привело город к большой задолженности и постоянным дефицитам, покуда не пришли к сознанию избирать городского голову небогатого, дать ему жалованье и требовать всецелого посвящения своего труда и времени одним городским интересам. Опыт оказался удачным, и теперь городской голова Мальцев служит уже по второму избранию, постепенно погашая накопившиеся долги, и заканчивает городской бюджет без всяких дефицитов. Городской банк, основанный покойным Г. Т. Молодых четверть века тому назад с основным капиталом в 10 тысяч рублей, увеличил его теперь до 250 тысяч рублей, несмотря на значительные ежегодные отчисления в пользу благотворительных учреждений и в пособие городскому бюджету. Нельзя не помянуть добрым словом покойного благотворителя С. М. Трусова и дочери его Фатиньи Семеновны, создавших сиропитательное заведение, навсегда теперь обеспеченное договором с тюменским обществом.
Черный рынок, обширная квадратная площадь — плод дальновидной мысли покойного Иконникова, — занял теперь собою центральное торговое положение; здесь бывают еженедельные базары и расположены лавки и магазины для постоянной и ярмарочной торговли. Тюменская ярмарка, впервые открытая, если не ошибаюсь, в 1845 году под именем Васильевской, отличалась большими оборотами только в первые годы, а потом, постепенно падая, дошла под конец до полного ничтожества. Ее убила конкуренция Ирбитской ярмарки, давно упроченной, укоренившейся. Неудобное время (1-31 января) Васильевской ярмарки, близкое соседство Ирбитской помогли такому разложению и в конце концов убили ее торговлю. Тюменцы, наученные опытом и имея теперь все выгоды конечного пункта железной дороги и пароходных сообщений, исходатайствовали другое, более удобное, летнее время для ярмарки (20 июня-30 июля), которая, видимо, крепнет и развивается.
Нельзя не добавить в заключение моего письма, что здание для реального училища выстроено и пожертвовано городу Подаруевым. Архитектура и обширность здания импонируют собою всякого заезжего человека; училище реальное десять лет как уже открыто и прекрасно выполняет свою задачу. Директор его И. Я. Словцов, известный археолог, создал в этом здании музей, по обширности и полноте коллекций занимающий теперь выдающееся положение между всеми провинциальными музеями не только Сибири, но даже России.
IV
В былое время одно имя «Потоскуй» было синонимом скучного заброшенного места. Это была окраина города, застроенная лачугами, в которых ютилось самое бедное население. Бывало, ребенка, сделавшего шалость, пугают: «А вот мы тебя отвезем на Потоскуй», и ребенок горько раскаивался в шалости и упрашивал не отправлять его в такое страшное место. Теперь все изменилось. Потоскуй и Тычковка стали лучшими местами в городе. Лачуги все сломаны, новые дома настроены, квартиры берутся нарасхват и недвижимость приносит изрядный доход. Такую разительную перемену вызвали, с одной стороны, пароходные пристани, у самого Потоскуя и Тычковки расположенные, а с другой — конечный путь железной дороги.
Городские места около реки, именуемые то выгоном, то просто «городским», в прежнее время не находили охотника на пользование даже за цену одной изгороди, а теперь арендуются наперебой и за цену чуть ли не рубль в год за каждую квадратную сажень. Фирма Курбатов-Игнатов купила еще недавно у Подаруева здания и место за 20 тысяч рублей, а теперь то же самое имущество не купишь и за 100 тысяч рублей. Место сзади Тычковки, примыкающее к Туре, низменное, болотистое, куда прежде разве записной охотник рисковал ходить за утками, ютившимися среди зеленой осоки и маленьких озер, теперь стало неузнаваемо. Его дренировали, осушили, средину прорезали дамбой и насыпью полотна железной дороги, а на краю береговой линии застроили новыми пристанями, складами, уложили откосы берега сплошной стеною плитняка и протянули рельсы железной дороги. Длинной, непрерывной полосою тянутся теперь постройки пристаней и пакгаузов хорошего типа архитектуры, о которых и во сне не снилось прежним тюменцам. Ряд таких строений завершается большим домом и новым садом Игнатова.
В средине прежнего болота выстроены теперь крытые народные столовые для всей массы поденщиков, работающих на пристанях, в которых за ничтожную плату отпускается горячая здоровая пища. Кухни-столовые обязаны своим возникновением инициативе и поддержке пароходовладельцев, и преимущественно наиболее отзывчивому из них на всякое доброе дело Игнатову.
Над этим прежним болотом тянется возвышенный ряд холмов, именуемый «увалом», на котором расположен загородный сад — это лучшее украшение города и неувядаемый памятник знаменитого тюменского деятеля 40-х годов И. В. Иконникова и смотрителя училищ Попова, которые за полвека назад умели смотреть далеко вперед и оставили наследие потомкам — сад, равный которому едва ли найдешь в любом городе Западной и Восточной Сибири. За садом и полотном железной дороги возник и развился особый городок — бараки для переселенцев. Сначала по почину Игнатова собрана была сравнительно небольшая сумма денег и выстроены первые деревянные барак и баня. Потом, вследствие нахлынувшего нового прилива переселенцев, явилась неотложная потребность увеличить количество бараков, и возник официальный переселенческий комитет, в который со всех сторон стекались добровольные пожертвования, и теперь построено столько помещений больших и удобных, что они вмещают в себя весь переселенческий люд, достигающий временами массы в 15000 человек! Нужно ли добавлять, что подобные благие результаты делают честь переселенческому комитету, сумевшему стать и держаться на высоте своего призвания.
V
Кто мог думать четверть века назад, что в Тюмени разовьется такое пароходное движение, какое существует теперь; что будет проходить товаров по железной дороге в течение года больше 10 миллионов пудов и пассажиров 563000 человек! Теперь факты красноречиво говорят о необычайном росте движения и пассажиров, и товаров.
В 1843 году был построен один из первых пароходов Поклевским-Козеллом. Потом число пароходов увеличивалось так:
В 1854 г. было 3 парохода, в 1860 — 10, в 1870 — 22, в 1875 — 32, в 1880 — 37, в 1885 — 57, в 1889— 64, в 1890 — 65, в 1891 — 69, в 1892 — 90, в 1893 — 105.
По числу паровых сил пароходы теперь распределяются: в 250 номинальных сил — 1 пароход, в 180 — 1, в 150 — 4, в 120 — 8, в 100 — 9, в 80–18, в 60–11, в 40–15, малосильных — 38. Всего 105 пароходов. По фирмам и владельцам пароходов:
Курбатов и Игнатов — 17 пароходов 1380 н. сил.
Корнилов И. Н. — 11 пароходов 950 н. сил.
Богословского горного округа — 8 пароходов 725 н. сил.
Т-ва Широков и К0— 8 пароходов 680 н. сил.
М. Плотников и сыновья — 8 пароходов 540 н. сил.
Морозов — 4 парохода 460 н. сил.
Т-во Гадалов и Жернаков — 4 парохода 395 н. сил.
Колмаков — 2 парохода 160 н. сил.
Пяткова — 2 парохода 155 н. сил.
Соснин— 2 парохода 140 н. сил
Ботов — 1 пароход 100 н. сил.
Дурасов — 1 пароход 100 н. сил.
Злоказовы бр. — 2 парохода 90 н. сил.
Севастьянов и Девятерин — 2 парохода 88 н. сил.
Колмагорова н-ки — 1 пароход 85 н. сил.
Горохов — 1 пароход 80 н. сил.
Текутьев — 1 пароход 75 н. сил.
Смородинников П. Я. — 1 пароход 60 н. сил.
Смородинников В. Я. — 1 пароход 60 н. сил.
Бр. Вардроппер — 1 пароход 60 н. сил.
Министерство путей сообщения — 2 парохода 50 н. сил.
Мельниковой — 1 пароход 50 н. сил.
Струве и К0 — 3 парохода 45 н. сил.
Гусев — 3 парохода 43 н. сил.
Исаева — 1 пароход 40 н. сил.
Котовщиков и Камчатов — 1 пароход 40 н. сил.
Грязнов — 1 пароход 40 н. сил.
Кудряшевы бр. — 1 пароход 40 н. сил.
Бурков — 1 пароход 40 н. сил.
Калмаковы бр. — 2 парохода 37 н. сил.
Сибиряков — 1 пароход 32 н. сил.
Караганов — 1 пароход 30 н. сил.
Бородин — 1 пароход 30 н. сил.
5 лиц мелк. пар. — 8 пароходов 164 н. сил.
Всего 105 пароходов 7127 н. сил.
Сколько и в каком направлении перевезено товаров и пассажиров этими 105 пароходами, я сведений под рукою не имею.
Лишь частию и косвенным путем заимствуя сведения из отчетов Уральской железной дороги, можно характеризовать пароходное движение. Так, например, на станции железной дороги Тура принято и сдано товаров:
[image]
Главным грузом пароходов и железной дороги из сибирских товаров является хлеб, которого по разным названиям в 1892 году отправлено по железной дороге со станции Тура за 91/2 месяцев — с 1 января по 1 октября:
Пшеницы — 3,877 т. пудов,
ржи — 0,776 т. пудов,
овса — 0,217 т. пудов,
ячменя — 0,025 т. пудов,
муки ржаной — 0,845 т. пудов,
круп — 0,122 т. пудов.
Вот полная таблица сибирских товаров, отправленных станцией Тура:
1891 г. 1892 г.
Вместе с этим я имею сведения только за один 1891 год об отправленных сибирских товарах из того же города Тюмени со станции Тюмень в количестве 3,577,285 пудов, именно:
пшеница — 1,052,014 масло, сало — 0,464,103
рожь — 0,190,986 рыба — 0,193,988
овес — 0,125,000 дичь — 0,009,309
мука ржаная — 0,347,000 мясо — 0,153,000
мука пшеничная — 0,124,281 мясные
высевки — 0,009,636 изделия — 0,002,858–823,258
крупа гречневая — 0,004,440 кожа невыделанная — 0,148,262
пшено — 0,003,146 кожа выделанная — 0,016,071
семя льнян. — 0,030,169 обувь — 0,000,228
ячмень — 0,008,377—1,895,049 овчины — 0,060,492
чай — 0,166,000 шерсть — 0,129,694
меховые товары — 0,003,314 клей — 0,002,854
воск — 0,006,358 орехи — 0,025,100
волос — 0,027,165 сельди — 0,000,472—0,382,274
перо, пух — 0,002,002 разный товар — 0,264,750
куделя — 0,007,115–211,954 всего 3,577,285 пудов
Соединяя эти разнородные данные в одно целое, мы получаем грузы за 1891 и 1892 гг. в таком количестве:
чрез г. Тюмень проследовало в 1891 г.:
европейск. товар — 2,302,000,
сибирских товаров: станция Тура — 4,855,000, станция Тюмень —3,577,000.
Всего — 10,734,000 пудов.
1892 год:
европейских товаров с 1 января по 18 октября — 2,352,000,
с 18 октября по 31 декабря приблизительно 0,148000—2,500000;
сибирских товаров:
ст. Тура с 1 января по 1 сентября — 5,662,000,
с 1 сентября по 31 декабря приблизительно 1,438,000—7,100,000;
ст. Тюмень с 1 января по 1 сентября — 2,080,000,
с 1 сентября по 31 декабря приблизительно 0,370,000—2,450,000.
Всего — 12,050,000 пудов.
(Продолжение следует)*
№ 52, 53, 56, 58, 60.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
* На этом публикация обрывается без указания причин.
Примечания
1
См. Лук & Чок. 2009. № 4. С. 31 и др. — См. также: Мандрика Ю. Л. Чукмалдиноводство и перспективы чукмалдиноведения // Чукмалдинские чтения: библиофильские интересы российской провинции: тез. науч. — практ. конф. (24–25 нояб. 2010 г., Тюмень). — Тюмень, 2010. С. 20–26.
2
Государственный архив Смоленской области (далее — ГАСмолО). Ф. 121. Оп. 1. Д. 510. Л. 83.
3
ГАРФ. Ф. 63. Оп. 13: 1893. Д. 372. Л. 53.
4
Полицейский надзиратель участка, на котором находился дом 9 Третьякова по Рождественке, докладывал в сентябре 1899 г.: «Московский купец 1-й гильдии, имеет 4 человек детей, старшей Надежде — 15 лет; живет в сожительстве с дочерью гражданина гор. Гельсинфорса Александрой Ивановой Андреевой, 39 лет. У последней есть отец Иван Андреев, 77 лет, живет в этой же квартире». А затем — «порочащие» сведения о Н. М. Чукмалдине: «Знаком с великобританскими подданными Вильямом Гиршфельдом, его женой Эльфрибой и братом Юлиусом Гиршфельдом». — ГАРФ. Ф. 63: 1883. Д. 329. Л. 14–14 об.
5
ГАСмолО. Ф. 121. Оп. 1. Д. 24. Л. 5.
6
РГИА. Ф. 776. Оп. 8: 1896. Д. «По изданию г. Шараповым в С.-Петербурге газеты «Русский труд». Л. 27 об.
7
ГАСмолО. Ф. 121. Оп. 1. Д. 510. Л. 50–51.
8
ГАСмолО. Ф. 121. Оп. 1. Д. 510. Л. 149 об.
9
Там же. Л. 145 об.
10
Чукмалдин Н. М. Записки о моей жизни: посмертное издание по рукописи, во второй части начерно отделанной автором. Проредактировано и снабжено вступительной статьей Сергеем Шараповым. М., Типолитография А. В. Васильева и К˚, 1902. XVI, 197 с.
11
Сибирская торговая газета. 1901. 8 мая.
12
Первые четыре письма опубликованы без номера. — Прим. сост.
13
Каждая лошадь-дуга обязана везти один пуд товара бесплатно.
14
Чай ставили ценою 1 р. 50 коп. вместо 1 рубля за фунт, ситец — 25 копеек вместо 15 копеек за аршин.
15
Бродни — особая мужская обувь, состоящая из длинных голенищ из конской, а переда и подошвы из яловой кожи, употребляющиеся на золотых промыслах по всей Западной и Восточной Сибири.
16
Чарки — местная женская обувь для деревень той же формы, как бродни, но без голенищ, опушенная шерстяною покромкою, в которую вдевается шнурок.
17
Ивовая кора, мелко истолченная после извлечения из нее дубильной кислоты.
Данная книга объединила публикации Н. М. Чукмалдина в «Ирбитском ярмарочном листке» и «Русском труде», в которых он расскрывал секреты торговли, исследовал механизм формирования цены на товар, пытался понять поведение русского купца во время совершения сделок. Неторопливый рассказ о деле всей жизни иногда прерывается экскурсами в детство, в родное Кулаково, в мир предпринимательских отношений. Часть газетных публикаций легла в основу отдельных глав «Моих воспоминаний».
Адресована массовому читателю.
Николай Чукмалдин
Письма из Москвы
Вырезки из очень старых газет
«…я дорого бы дал, если бы можно было забыть подобные страницы в моей жизни…»
В нынешнем году общественность будет отмечать 175-летие со дня рождения, как принято говорить, московского купца и мецената, сделавшего первые шаги на коммерческом поприще в Тюмени, Николая Мартиниановича Чукмалдина. Его имя и сейчас является синонимом успешного предпринимательства, а книга «Мои воспоминания» — этаким эталоном, по которому должны моделировать свое жизненное поведение современные люди, идущие в бизнес.
Более чем за сто лет, прошедших после выхода в свет «Моих воспоминаний», у читателя сложился стереотип восприятия героя той книги — мальчика из села Кулаково с безоблачным детством, который благодаря пусть не безбедному, но, судя по мемуарам, благополучному окружению сумел сделать себя сам. Этот миф на бытовом уровне настолько устраивал много лет исследователей и популяризаторов истории края, что никто из них и не пытался разобраться в разночтениях даже годов жизни знаменитого земляка.
Недавно опубликованная переписка Н. М. Чукмалдина с С. Ф. Шараповым[1], редактором еженедельника «Русский труд», в приложении к которому и появилась первая глава «Моих воспоминаний», мало добавила к нашим знаниям о жизни кулаковца. Имел дом в Нижнем Новгороде и войлочную фабрика в Арзамасе. Обращался в Правительствующий сенат с прошением о присвоении ему звания почетного гражданина г. Москвы, но получил отказ. Не помогло даже удостоверение губернатора о том, что «я не предосудительный человек и под судом не бывал»[2]. Хотя в документах того времени о деятельности комитета грамотности при Императорском Московском обществе сельского хозяйства говорится, что «на собраниях прения доходили до такой откровенности, что обсуждалась необходимость политической свободы России»[3]. А через несколько страниц шла речь и о Н. М. Чукмалдине, который был известен департаменту полиции, поскольку раньше состоял под негласным надзором[4].
Но эпистолярий, сохранившийся в Смоленском архиве, приоткрывает завесу таинственности, за которой всегда скрывалась история создания любого произведения…
Как произошло знакомство С. Ф. Шарапова с Н. М. Чукмалдиным, ответить на этот вопрос пока невозможно. Первое письмо купца датировано 1891 г., когда цикл «Писем из Москвы» уже появился в «Ирбитском ярмарочном листке» и отдельные публикации из сезонного издания (выходило только во время ярмарки, которая проводилась в феврале) уже заимствовались другими провинциальными газетами. Сохранившаяся переписка свидетельствует, что отношения издателя и будущего автора «Моих воспоминаний» стали более регулярными только после начала «Русского труда» в 1897 г.
Писатель С. Ф. Шарапов, блестящий журналист, один из лучших учеников идеолога славянофильства И. С. Аксакова, владелец мастерской по изготовлению сельскохозяйственной техники в с. Сосновка Смоленской губернии, которая требовала не только затрат времени, но и регулярных финансовых вливаний, имел непростой характер. Сергей Федорович умудрялся вести словесные войны одновременно на всех фронтах посредством имеющегося в руках оружия — еженедельника, в первом номере которого было заявлено, что «Русский труд» «должен быть выразителем русского самосознания столько же в вопросах деловых, в вопросах экономических и финансовых, сколько и в вопросах высшего порядка… Ставя нашу собственную экономическую и финансовую программу, мы выходим из старых рамок славянофильской школы, или, вернее, расширяем их. От старого славянофильства остаются только руководящие принципы: независимость и самостоятельность мысли, признание самобытного пути русского народа и в экономической области, экономическая независимость России».
Финансировать еженедельник согласился барон А. Штиглиц, магистр международного права: «Я не сочту возможным продолжать материально поддерживать “Русский труд”, если Вы будете посылать мне материалы для просмотра не в рукописях и заблаговременно, а уже напечатанными и по четвергам»[5]. Трудно подстроить технологический процесс любого издания, стремящегося всегда выходить с самыми последними новостями к читателю, к требованию, которое предъявил соиздатель «Русского труда». Не удивительно, что издание очень скоро постигла катастрофа. Вот что С. Ф. Шарапов писал по этому поводу в Главное управление по делам печати: «Мой компаньон оказался помешанным человеком, и, во-вторых, бывало, несколько дней болел после взноса денег. Через полгода, найдя благовидный предлог, он наделал мне оскорблений и отказался от договора, оставя издание без всяких средств… Нужные мне люди и преданные мне раньше теперь сторонятся как от чумы. Моя газета идет ведь против Витте, а Витте одним мановением руки может разорить любого коммерческого человека. Помощь мне возможна лишь в глубоком секрете. Словом 9/10 моей работы шло вне газеты. Обещала помочь Москва, но Вы знаете, как туга она, как трудно ее расшевелить. Были моменты, когда я редактировал заявление о добровольной приостановке дела…в будущем году я буду иметь 2100 подписчиков, и я спасен»[6].
Вот в этой ситуации и появилась «Москва» в лице Н. М. Чукмалдина, взявшегося организовать товарищество пайщиков, которое бы обеспечило долгую жизнь «Русскому труду». На плечи новоявленного спасителя лег не только сбор денег для издания (от 15 окт. 1897 г.: «Я просил бы Вас прислать мне наиболее характерных номеров “Р. труда", экземпляров 5, для предъявления одному крупному заводчику, который, если заинтересуется Вашим изданием, то значительно поможет Вам средствами»), но зачастую и распространение вышедших номеров (от 28 окт. 1898 г.: «Уважаемый Сергей Федорович. Я получил Ваше письмо и посылку с газетами, по не получил указания, кому их раздавать. Если можно, укажите поименно или, по кр. мере, в какой среде их распространить»), заботу о наличии постоянного читателя (от 21 февр. 1898 г.: «Как видите, подписчиков для Вашей газеты я получил уже 40, и буду продолжать вербовать их, как только возможно»). Участвуя в финансировании «Русского труда», он, как и А. Штиглиц, не мог удержаться от оценочных суждений о некоторых номерах (от 28 июля 1898 г.: «Ваши статьи о Толстом и Бисмарке хороши. В особенности мне нравится целиком последняя. Она, мне кажется, процеженное резюме русского сердца и ума. Статья же Толстого хороша, но условно. В ней, мне кажется, лишними резкие слова и, в особенности, приговор, что Толстой намеренно избегает обходить некоторые положения. Откуда Вы знаете, что тут его намерение, а не ошибка? А ведь это одна сторона из самой сути Вашего разгрома его учения»), участвовал в привлечении к сотрудничеству новых авторов (от 11 апр. 1898 г.: «Вот Вам еще сотрудник — директор Тюменского реальн. учил. Иван Яковлевич Словцов. Посылаю его первую корресп. “Надвигающаяся туча”, о чем он меня просит»; 16 окт. 1898 г. «Посылаю Вам рукопись г. Владимирова Н. М., моего приятеля, проживающего теперь за границей… Мне кажется, содержание ее интересно, и Вы печатайте ее в нижнем отделе газеты, в виде фельетона»).
В это время и появились публикации Н. М. Чукмалдина в «Русском труде». Московский купец настойчиво предлагал публиковать путевые заметки о своих путешествиях. Но первые появившиеся в петербургском издании «Московские письма» были взяты из «Сибирской торговой газеты». Факт удивительный еще и потому, что чаще провинциальные издания заимствовали из столичных… У последних была возможность оплатить труд журналистов из захолустья… Очевидно, в процессе сотрудничества и возник замысел воспоминаний.
Судя по переписке С. Ф. Шарапов активно участвовал в создании мемуаров. Из ответа Николая Мартиниановича от 17 июня 1898 г., можно предположить, что редакторская работа над мемуарами заставляла ставить уточняющие вопросы: «…большинство из них вызывают во мне одну сплошную горечь, и если бы я рассказывал о них одну голую правду, то люди сочли бы это за памфлет и клевету. Так они были отвратительны в действительной крестьянской жизни. Чиновники сплошные взяточники и притеснители дерев, “мира”, где всегда существовали “поборы” для исправника, заседателя и “дохтура”, а духовенство даже хуже и отвратительнее было чиновников. И последнее доходило до того, что священник, узнав о смерти старообрядца, с десяцкими ломился в дом среди ночи, ругался непотребными словами, чтобы только взять подачку 5 р. и уйти прочь. Или тот же поп в праздники, ходя из дома в дом, напивался вина до того, что раз потерял крест на улице и его нашли посторонние люди на другой день в грязи…
Ну, судите сами, как я буду говорить о таких фактах. Или вот еще картина. Я достал раз с великим трудом рукоп. книгу в Тюмени в то время, когда я получал жалованья 100 р. в год, и, поддавшись уверению миссионера, дал ему ее прочесть, как книгу редкую, а он послал ее архиерею и не возвратил, уверяя, что его к тому обязывала присяга. Мне пришлось четверть года служить даром, чтобы заплатить деньги владельцу книги.
Или вот еще случай. В Тюмени же, спустя несколько лет, я достал редкую книгу “Олонецкие ответы” и нанял переписчика скопировать ее за 5 р. Городничий как-то узнал, книгу и переписчика арестовал, а меня хотел упечь, куда “Макар телят не гоняет”. Только взятка 50 р. да заступничество кое-кого спасло меня от острога.
Ах, лучше не касаться этих больных и страшных сторон былой жизни. Меня даже теперь “мороз по коже дерет”, когда я, вспоминая это, пишу Вам. Вы не поверите, но мне так больно даже теперь, что я дорого бы дал, если бы можно было забыть подобные страницы в моей жизни»[7].
24-страничная брошюра «Беглый солдат Скрыпа и мое учение (из детских воспоминаний)», разосланная подписчикам «Русского труда» в качестве приложения к № 18 за 1898 г., помогала автору уходить от своего страшного вчера в миф, где практически нет непривлекательных сторон. Небольшой фрагмент жизни кулаковца постепенно вырос, опять-таки по финансовым соображениям С. Шарапова, в «Мои воспоминания», автор которых расплачивался с издателем не только помощью в работе газеты, но и платил отдельно за бумагу и печать всего, что выходило за его подписью в «Русском труде». С. Шарапов не церемонился в денежных вопросах: «…заплатить мне лично за обработку, редактирование и корректуру 500 руб.»[8]. Н. Чукмалдин торопил издание второй части книга, но С. Шарапов был неумолим: «Русский труд» прекратил свое существование еще в конце 1899 г. И в помощи «Москвы» еженедельник уже не нуждался. 27 февраля 1901 г., за две недели до смерти мемуариста, Шарапов писал: «Не могу Вам ничего сказать относительно издания конца Ваших “Воспоминаний”. Я тоже завален делами, что не могу выбрать времени, чтобы над ними поработать и придать им литературную форму. А без этого их издавать не следует. Очень уж будет велика разница с первою частью, которая… очень сильно переработана. Простите за скверное настроение духа»[9]. В посмертном издании книги «Моих воспоминаний» на титульном листе издатель подчеркнул, что это плоды и его труда[10].
На похоронах нашего земляка «гроб утопал в зелени венков»[11]. Их было всего двадцать два: четырнадцать «положенных в Берлине и Москве, шесть в Тюмени». Кулаковцы сумели выразить свою любовь к умершему лишь двумя венками…
…«Московские письма», которые ты держишь в руках, читатель, объединили страницы творчества купца на экономические темы. В публицистике наш земляк был гораздо раскованней. И вовсе не потому, что обходил стороной жизненный негатив, который сопровождал все его детство. Просто газетные публикации кулаковца не детонировали под нажимом редакторского пера, которое держал в руках талантливый русский писатель и журналист С. Ф. Шарапов.
Письма из Москвы
Ирбитский ярморочный листок
1890 г.
I
Письмо из Москвы в такой деловой орган, каков «Ярмарочный листок», должно, по-моему, носить такую же деловую физиономию, каков он сам. Публике, съехавшейся издалека на ярмарку, некогда пробавляться рассказами фельетонного свойства. Деловым людям, я полагаю, нужнее сведения перед всем другим о промышленности и торговле из такого центра России, каким исторически сложилась Москва, мощно влияющим на весь ход дел Ирбитской ярмарки. В этих сведениях, правда, не нуждаются те, которые приехали на ярмарку из внутренней России, но в ином положении находятся сибиряки, для которых правдивое сообщение в такое горячее время, как ярмарка, имеет важное значение и цену.
Для всех сибирских товаров, привозимых на ярмарку, перечислять которые, я считаю, излишним, и даже из таких транзитных, каков китайский чай, играет главную основонаправляющую роль курс нашего бумажного рубля. Великое значение разницы курса состоит еще не просто в одной разнице колебания курса «от» и «до», что выражалось бы просто: курс повысился на 10 %, значит, и товар, покупаемый на бумажные рубли, должен упасть в цене на те же 10 %. Совсем не так. Цена продукта на биржевых местах сбыта определяется из множества слагаемых. Наглядный пример лучше уяснит мое замечание.
Вот две единицы, два пуда таких товаров, как коровье масло и баранье сало, продаваемых на Петербургской бирже. Пусть будет цена первому 8 р., а второму 5 р. за пуд в то время, когда курс нашего бумажного рубля на золото = 621/2 к.; золотого рубля на кредитный = 1 р. 60 к., или, другими словами, когда цена полуимпериалу ровно 8 р. кредитных.
Итак, 1 пуд масла = 8 р., 1 пуд сала = 5 р.
Разлагая цену продукта на его слагаемые, мы получим ряд нисходящих цифр до того пункта, на котором продукт из безличной посуды производителя-мужика перешел на каком-нибудь сибирском базаре в руки прасола и превратился в товар под термином «пуд масла» и «пуд сала»:
[image]
Вычитая из цены продуктов на Санкт-Петербургской бирже все выше приведенные расходы и пользу двух посредников, мы находим, что можно платить цену не менее покупки продукта из рук производителя на каком-нибудь сельском или уездном базаре в Сибири такую: за один пуд масла — 5 р. 60 к., за один пуд сала — 3 р. 10 к.
Идем дальше. Курс нашего кредитного рубля повысился на 10 %. Европеец, покупающий русские товары, не хочет знать никаких наших местных условий и по-своему основательно предлагает нам цену на товар 10 % дешевле.
За один пуд масла — 7 р. 20 к., за один пуд сала — 4 р. 50 к.
Придерживаясь простого расчета, продавец продуктов также, в свою очередь, мог бы убавлять по 10 % со всех статей провозов и других накладных расходов. Оказывается, однако, что это не в его власти. Извозчик не берет дешевле провоза, пароходчик — меньше фрахта, железная дорога — тарифа. И он поневоле должен всю сумму накладных расходов без всякого вычета скидывать с цены первого продавца — производителя продукта, а это выйдет далеко не те же 10 %.
Резюмируем же сказанное более кратко:
один полуимпериал — 8 р. кредитн.
один пуд масла в СПб — 8 р.
один пуд сала — 5 р.
Посему цена продукта должна быть «на месте»:
за один пуд масла — 5 р. 60 к.,
за один пуд сала — 3 р. 10 к.
Курс повысился на 10 %. Положение изменяется так:
1 полуимпериал — 7 р. 20 к. кредитн.
1 пуд масла — 7 р. 20 к. кредитн.
1 пуд сала — 4 р. 50 к. кредитн.
Посему цена продукта «на месте» должна быть:
за 1 пуд масла — 4 р. 80 к. кредитн.
за 1 пуд сала — 2 р. 60 к. кредитн.
Сравните вторые цифры с первыми и вы найдете, что:
4 р. 60 к. меньше 5 р. 60 к. — на 12 1/2 %
2 р. 60 к. меньше 3 р. 10 к. — на 16 %
Вот какую сложную и иной раз трудно уловимую сеть составляют данные, из которых нужно сделать безошибочный вывод. Практика, примиряя бесконечное число противоположных интересов, конечно, сама собою вырабатывает, так сказать, среднюю равнодействующую линию, едва ли многими хорошо и сознательно себе уясняемую.
II
С товарами, подобными китайскому чаю, дело обстоит еще сложнее, чем с сибирскими сырыми продуктами; курс кредитного рубля для этих товаров делает такое множество иной раз неожиданных комбинаций, что подчинить их сколько-нибудь правильному предварительному расчету становится невозможным.
Чай в Китае покупается на китайские деньги — «ланы», «фыни», за китайские единицы веса — «пикули», «гины». Русский торговец чаем для перевода денег в Китай должен сначала купить английских фунтов стерлингов в виде векселя какого-нибудь европейского банка или банкира, который и продается в Китае по колеблющемуся курсу на китайские деньги. Разница бывает иногда таковою:
1-й раз за × 1000 выручено 4485 лан,
2-й раз за × 1000 «4280 «
Приобретение векселя или права на выдачу векселя на Лондон в английских фунтах стерлингов делается под залог наличных денег или бланкированных векселей, покрыть которые (фунты), т. е. сделать им курс и оплатить наличными, предоставляется клиенту банка в течение периода 6–8 месяцев, что, конечно, влечет за собою иногда опять такую разницу:
1- й раз за × 1000 заплачено 9575 р. кредитн.
2- й раз за × 1000 «9000 р. «
Проделав или имея в перспективе проделать такую операцию, вы достигнете покуда только того, что русские кредитные билеты превращены вами в китайские «ланы» и вручены вашему комиссионеру в Китае. Комиссионер покупает для вас чай и чрез несколько месяцев времени вы получаете от него счет до того оригинальный, что, я думаю, будет нелишним сообщить его буквально.
Счет
150 ящиков чая 1-го сбора по 100 фунтов
В переводе этот счет на русские кредитные рубли за один ящик чая в 100–102 ф. весом выходит так:
Считаю нужным добавить, что все цифры и расчеты в полном объеме относятся только для ввоза чая в Россию чрез Одессу, или, говоря официально, — для ввоза по западной границе империи. Что же касается ввоза чая чрез Иркутскую таможню, то условия совпадают только для перевода денег в Китай и покупку чая на китайском рынке. Все дальнейшее — провоз чая от Ханькоу по направлению на Кяхту и Иркутск, пошлина в Иркутской таможне (в 321/2 вместо 521/2 золотых копеек за фунт) с характерною отсрочкою платежа по подпискам до 12 месяцев времени, провоз от Иркутска до Ирбита и далее до Нижегородской ярмарки и Москвы — составляют уже нечто совсем особое и противоположное выше сего мною рассказанному. Начать с того, что чай из Ханькоу направляется на Тяньдзинь-Тутжау-Калган-Ургу-Кяхту-Иркутск-Томск-Тюмень-Ирбит или из Тюмени на Нижегородскую ярмарку и Москву. На всем таком громадном протяжении при разных способах перевозки чай нигде не страхуется и едва успевает прибыть на 10-й месяц времени в Ирбит и 12-й — в Москву. Оплата пошлины в Иркутске допускается с отсрочкою на 6, 9, 12 месяцев под так называемые обязательства таможенных подписок.
Несмотря на уменьшенную пошлину на чай в Иркутской таможне, стоимость чая, доставленного в Москву, такого же качества, как в вышеприведенном примере, обойдется дороже около 2–3 руб. на ящик. Привожу в подтверждение моего расчета цифровые данные.
Теперь представьте такое положение, когда курс повышается на 10 %, и торговцы чая чрез западную и восточную границы империи должны понизить цены на те же 10 %. Торговец чрез западную границу, имея неоплаченные пошлиною склады чая в таможне, скидывает цены 10 % и продает 120-рублевый ящик чая на 12 р. дешевле, потому что для него вся слагаемая стоимость товара заключается по курсу дня. Совсем не то выходит для чайного торговца чрез восточную границу. При самых лучших условиях он может скинуть десять процентов перемены курса только на одну пошлину (с 52 р. 72 к.) и в редких случаях на часть суммы, затраченной на покупку чая, но все вместе взятое будет равняться только 7–8 руб. на ящик. Остальное, провозы и расходы, делаемые в кредитных рублях, остаются без перемены. Нужно ли добавлять, что с повышением курса все шансы успеха на стороне торговца чаем чрез Одессу.
Живя в Москве, нелегко сказать утвердительно, как пойдет чайная торговля в Ирбитской ярмарке. Но, имея пред собою рассказанные в этом письме сведения и зная настоящее состояние московского чайного рынка, я позволяю себе думать, что будут продаваться с пользою только высокие сорта байхового чая, приобретенные в Китае ценою начиная с 30 лан за пикуль и выше. Все другие сорта чая ниже этой цены должны проходить или без пользы, или с постепенно увеличивающеюся градациею убытка по направлению к самым низким сортам чая. Для наглядной иллюстрации я могу прибавить, какой ценою за фунт продаются теперь в Москве низкие сорта чая. Одна партия в 170 ящиков куплена по 93 к. (покупка в Китае 9 лан), а другая партия из Лондона по 1 р. 21/2 к. (покупка в Китае 12 лан).
Для более полной характеристики чайного дела в Москве я мог бы добавить интересные данные розничной развесной торговли чаем таких крупных фирм, как «К. С. Поповы», «И. Н. Филиппов», «Д. и А. Расторгуевы» и масса средних и мелких торговцев, из которых многие ведут свое дело благодаря только широкой и подчас ничем не стесняющейся рекламе. Все это очень любопытно и для сибиряков неведомо, но я полагаю, что для ярмарочных дел, интересам которых служит «Ирб. ярм. листок», значения не имеет, а посему и прохожу молчанием. Другие сорта чая — плиточный, кирпичный, черный — продаются в Москве в ничтожных долях, говорить о которых было бы бесполезно.
9 февр. (№ 14). С. 81–82.
III
Вслед за чаем имеет прямое соотношение торговля сахаром. Цены этим товарам крупными партиями (не менее 100 бочек — 3000 пуд.) стоят теперь так:
Продажам «вперед», на летние месяцы (апрель, май, июнь), цена держится 15–20 коп. на пуд дороже. Провозы летние за чистый сахар от Москвы до Тюмени 65 к. с пуда.
Сахарная промышленность и торговля в последние годы превратилась в какое-то исключительное, почти монопольное положение благодаря учреждению сахарных синдикатов и громадной силе денежных средств таких деятелей, как гг. Терещенко, Харитоненко, Бродский и другие. Синдикат, собравшись в Киеве, решает, например, вывести сахарного песка за границу два миллиона пудов и продать там с явным, вперед рассчитанным, убытком, распределяя количество вывоза для каждого завода обязательно. В тот же день делается известно это повсюду и цена сахара тотчас повышается якобы от причин то плохого урожая свекловицы, то малого выхода песка. По гривенникам, по пятакам на пуд, но под влиянием этих сведений, к которым быстро примыкает спекуляция, цена сахара растет на все 22 миллиона пудов, ежегодно потребляемых Россией. Все, конечно, имеет вид легально законных операций, но оплачивается многими лишними миллионами рублей русских потребителей, уходящими на баснословные барыши владельцев сахарных заводов. Недавно синдикат, как слышно, решил приостановить вывоз песка за границу, и цена сахара немедленно делается слабою. Ненормальное положение сахарного рынка и цен чувствуется всюду и на каждом шагу. Спросите теперь в Москве представителя какого-нибудь южного завода, какую он держит цену на сахар, и вы с удивлением заметите, что цена у самого заводчика выше 10–15 копеек на пуд, чем тот же сахар у крупного торговца. Может быть, это случайность, но она повторяется так часто и постоянно, что поневоле наводит на мысль о рассчитанной системе и о так называемом «соглашении», к которому легко применима народная поговорка «мягко стелет, да жестко спать». Не будь всех этих, правда умных, но искусственных комбинаций, цена сахара не должна бы выходить из предельных цен, считая Москву, песок 4 р. 20 к. — 4 р. 50 к. и рафинад — 5–5 р. 25 к. Потребитель всей России оставил бы за год времени у себя экономии десяток миллионов рублей, и только владельцы сахарных заводов не могли бы считать своих дивидендов по 20 копеек на рубль, а довольствовались в большинстве нормальными 8–9 процентами.
Заканчиваю мое рассуждение выпискою из счетов некоторых сахарных заводов за 1888–1889 год, напечатанных в таком компетентном источнике, как «Вестник Министерства финансов» 1890 года № 1–3.
Получено и распределено за всеми отчислениями
чистой прибыли
Москва, января 29-го 1890 г.
IV
Перехожу в этом письме к исконному русскому производству — кожевенному.
Цены в Москве на кожевенные товары такие:
______________
* Товарам, отмеченным звездочкою, 15 января цена была еще ниже на 10 %.
В ряд с моими сведениями я посылаю сведения биржевые, опубликованные на 15 сего января, которые редакция «ИЯЛ» не откажет поместить в конце моей корреспонденции. Сравнивая одни с другими, читатель в некоторых случаях с удивлением заметит большую разницу цифр об одном и том же предмете. Если биржевая таблица показывает, что кожа черкасская в сырье продается за пуд от 5 до 6 руб., а я утверждаю, что только до 4 р. 25 к.; что чай кавтонский начинается ценою за фунт от 1 р. 10 к., а я доказываю, что цена от 93 к., то пусть читатель видит в этом только случайную ошибку биржевого гофмаклера и поверит моему сообщению, которое всегда может быть подтверждено фактами.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
Кожевенная промышленность в России настолько древнего происхождения, что о ней упоминается даже в былинах. Она разнообразна, смотря по климату, почве, воде, дубильному корью и способу обработки. В эту промышленность, сложившуюся веками, приноровившуюся ко всяким потребностям, вложено много народного ума, сделана масса опытов и наблюдений, никуда не записанных, наукою не проверенных и только от поколения к поколению наглядно и практикою передаваемых. Спросите касимовских заводчиков, почему они выделывают только один сорт кож «полувал» и ничего более, но зато лучший и трудно заменимый, и они не сумеют объяснить вам, отчего только один сорт кож и отчего оп выходит лучше, чем у других заводчиков. Но посмотрите летом на характерное устройство касимовских заводов, и вы поймете целесообразность идеи, положенной в основание этих заводов. Спросите другую массу кожевенных заводчиков села Богородского, удаленного от реки на 8 верст, почему они выделывают преимущественно только один черный сапожный товар, всюду известный, и вы также не добьетесь научного объяснения. Но присмотритесь внимательно к местности, и вам станет ясен сознательный выбор выделки кож определенного сорта. Простой человек, едва грамотный, с ничтожными материальными средствами начинал кожевенное дело и рядом прямых опытов и наблюдений достигал успеха, а иногда развивал и громадное производство, имевшее репутацию даже на европейских рынках. В былые времена славились болховские заводы, славился и славится еще всюду Осташковский завод Савина; выдвигаются заметно впереди других заводы подошвенных кож в Петербурге — Зверкова, Осипова, Брусницыных, по юфтовому производству в центре России — Ржевский, братья Балаболины, а на востоке России, тюменский заводчик г. Колмогоров. Никто кожевенным заводам, всюду рассеянным, не покровительствует, синдикатов не устраивает, искусственно фабрикатов за границу не вывозит за полцены, за счет потребителя их не продает, а между тем кожевенная промышленность по величине своей куда важнее и необходимее сахарного производства. Периоды особого оживления и сильного упадка кожевенная промышленность всегда выносила только на своих плечах, развиваясь и приспосабливаясь ко всем возможным обстоятельствам и положениям. Правда, бывали моменты и в этой промышленности, когда чужие спекулятивные элементы примыкали к ней, вносили с собой дух рекламы, чтобы ловить «рыбу в мутной воде», как это случилось лет 10–15 тому назад, когда и в кожевенном деле всплывали на поверхность свои миллионные короли, но они исчезли быстро, как исчезла и сама манера держать рынок в искусственном напряжении. Теперь кожевенное дело в Москве, да и по всей России находится в периоде кризиса и застоя. Цены на сырье установились низкие, но на выделанный товар они понижаются чуть не каждую неделю и приносят заводчикам значительные убытки. Кто поверит, что на Москву есть только два-три покупателя за наличные деньги. Остальные все покупают в срок от 3 до 9 месяцев. Какая причина, вызывающая постоянное понижение цен на кожевенные товары из года в год, вот уже несколько лет кряду? Это вопрос сложный, зависящий от многих условий, но на первом плане и здесь фигурирует опять тот же курс бумажного рубля, о котором я говорил в предыдущих корреспонденциях. В прошлом и в конце 1888 года было ввезено в Россию заграничного сырья около 200 тысяч крупных кож в «соленом» и «сухосоленом» виде, что равняется 300 т. пудов сырых (в сыром виде). Сырье заграничное ввозилось из Америки и Африки и, конечно, влияло на цены нашего русского сырья угнетающим образом. Ничтожная пошлина в 25 к. и фрахт в среднем около 50 к. за пуд позволяли ввозить товары чуть не со второго земного полушария. Теперь цены в России упали до того, что разница курса даже в обратном, благоприятном для иностранца-продавца отношении стала невыгодной, и ввоз товара сам собой прекратился.
В самые последние дни появились симптомы, указывающие на улучшение цен кожевенному сырью. Так, например, в первой половине января в Лебедянской ярмарке, где бывает привоз около 100 т. кож, цена стояла низкая и дела были в застое. То же самое продолжалось и в Харькове. Но в Урюпинской ярмарке состоялось нечто лучшее и неожиданное: сырье прошло быстро, цены окрепли и остатка товара не оказалось. Даже выделанными кожами торговали удачно, но, главным образом, только те заводчики, у которых лучшая выделка, как, например, елецкого заводчика г. Ростовцева.
Я не могу не прибавить, что данные, сообщаемые корреспондентами, тогда только хороши и полезны, когда они дают возможность читателю делать сравнения самому. Для этого важно знать не только цену за единицу товара, но и качество этой единицы. Посему я должен пояснить, что единица пуда сырья при всех равных условиях по качеству товара здесь и в Сибири имеет разницу в пользу последнего в 10–15 %. Всегда нужно помнить, что здесь сырье покупается за пуд, а в Сибири — четкою. Отсюда и способ заготовления сырья различный: здесь при съемке кожи стараются для большего веса оставить на ней прирезки мяса, часть репицы, рогов и пр.; в Сибири же при продаже сырья «четкою» за единицу — кожу, нет в том надобности, а потому сибирское сырье чище и для кожевенного заводчика, при переводе его на единицу веса выходит выгоднее на целых 10–15 %. Другими словами, единица сибирского сырья 40 фунт. равняется единице здешнего сырья в 44–46 фунтов.
10 февр. (№ 15). С. 87–89.
V
Сахарная биржа сегодня смущена. Случилось нечто, выходящее из обыденного порядка вещей. Представитель фирмы сахарного заводчика г. Харитоненко, обыкновенно только продающий в Москве рафинад и песок, вдруг вчера покупает сам партию сахарного песку в 50 т. пудов по 5 р. 10 к. Все удивлены и вопросительно смотрят друг на друга. Значит ли это, что у г. Харитоненко недостаток сахарного песку и он вынужден покупать его во что бы то ни стало? Есть ли это биржевой манер показать другим, что цена сахара будет выше, если сам г. Харитоненко спешит покупать вперед? Или не есть ли это одна из тех биржевых уток, когда двое, условившись между собою, фиктивно продают один другому партию товара, лишь бы заставить этому поверить и тем вызвать спекуляцию?
Вот какие толки и мнения господствовали в настроении посетителей биржи вчера и сегодня по поводу необычайности высказанного случая. В самом же деле, я думаю, что г. Харитоненко, желающий повышения цен фабрикату своего завода, вероятно, верит в возможность такого повышения, а быть может, верит даже и в справедливость его, откуда не так далеко и до самого убеждения в неизбежности повышения, которое отчего же искусственно и не ускорить, если представляется случай. И если раз такие посылки человеку покажутся верными, то он спокойно и уверенно будет делать все, что вытечет из таких посылок. Он будет покупать, вместо того, чтобы продавать, он будет спекулировать, чтобы помочь осуществиться его выводам, и будет верить, если все это оправдается, что он действовал в интересах отечественной торговли и промышленности, а даже, пожалуй, самих… потребителей.
13 февр. (№ 17). С. 99.
VI
Большой интерес имеет для Сибири и Ирбитской ярмарки торговля в Москве разного рода шерстью. Я не буду останавливаться и говорить о таких сортах шерсти, которых Сибирь не производит, а ограничусь только тем, что бывает привозимо на ярмарку или доставляемо прямо в Москву. Вот цены за январь на московском рынке на некоторые сорта шерсти:
[image]
Шерсть верблюжья чрез посредство Москвы продается по большей части за границу, куда спрос на нее не прекращается. При таком спросе цена на эту шерсть была бы гораздо выше, если бы курс нашего кредитного рубля оставался на прежнем уровне. Остальные сорта шерсти составляют внутреннюю русскую потребность и идут: орда — для суконных фабрик, а поярок, летнина и чесок — для кустарного производства по выработке валяных сапог. И странное дело — шерсть поярок и летнина по качеству волоса могла бы быть дороже на целых 50 %, если бы не мешала тому крайняя небрежность сортировки и укупорки. Шерсть, однородная с этими сортами, собираемая во внутренних русских губерниях, благодаря только лучшей сортировке и укупорке, имеет совсем другой спрос и другую рыночную цену определенного размера. С сибирскими же партиями шерсти, привозимыми в Москву и Нижегородскую ярмарку, постоянно случаются казусы, что или неопытный покупатель, соблазнившись названием товара, заплатит цену более, чем стоит товар, а потом не знает, что с ним делать; или продавец вынужден сбывать товар более чем по низкой цене. В том и другом случае (а последнее бывает чаще) проигрывает репутация товара, не вырабатывается устойчивой средней цены, и все дело торговли этими сортами страдает.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
В прежние, впрочем, недавние сравнительно времена составляли некоторый интерес цены в Москве на сибирские кедровые орехи и пчелиный воск, и то и другое в последние годы как-то затихло, ослабело. Кедровые орехи заменяют «подсолнухи», производимые на юго-западе России и продающиеся в Москве за пуд от 80 к. до 1 р. 40 к., а пчелиный воск заменяет такой суррогат воска, который хотя и именуется минеральным воском, но ничего общего с натуральным продуктом, кроме названия, не имеет. Такой продукт, как искусственный воск, вреден не только экономически и потому, что подрывает дешевизною древнюю, народную промышленность — пчеловодство, но он, безусловно, вреден и потому, что при сжигании дает страшную массу разъедающей копоти. Кто не знает, как быстро запыляются и портятся внутренности наших церквей благодаря только этому минеральному воску? И кто возьмет на себя смелость измерить всю величину вреда и порчи, которым подвергаются наши древние иконы, вся церковная живопись и все другие священные драгоценности? Не только не следовало бы допускать к привозу и вырабатыванию внутри России этих продуктов даже для других, чисто промышленных целей, но нужно бы, безусловно, запретить и ввоз, и выработку внутри России. Этим достигались бы, без всякой потери для государства, многие цели, а между ними две главных, для которых никакая оценка не может показаться высокою по их неизмеримой важности. Это, во-первых, полное и чистое удовлетворение народного религиозного чувства «засветить свечу воску яраго» и подъем русского народного пчелиного промысла на всей нашей обширной русской земле.
В заключение приводим для сравнения цены Московской биржи от 15 января.
Кожевенное сырье:
кожа быч. черкасская красная сырая за пуд 4 р. — 5 р.
«серая сырая «5 р. — 6 р.
Кофе, чай и масло:
чай кантонский черный за фунт 1 р. 10 к. — 1 р. 80 к.
14 февр. (№ 18). С. 106.
VII
Любопытные обстоятельства разыгрываются на русском сахарном рынке. К 1 февраля, как известно, в Москве г. Харитоненко купил сам партию песка в 50 тысяч пудов; 1 февраля все крупные заводчики-рафинеры повысили цены рафинада 10 к. на пуд. Постороннему зрителю кажется, что цена повышается от недостатка продукта. Сахарные заводчики своими действиями усиливают иллюзию, давая понять, что именно так и обстоит дело.
Но вот бесспорные данные, напечатанные в «Вестнике Министерства финансов» за 1890 год, № 4.
Рафинада выпущено с заводов на 1 сентября:
1888 году — 12369184 пуда,
в 1889 году — 13712465 пудов.
Коротенькая, но ясная таблица официального издания категорически говорит, что к 1 сентября 1889 г. выпущено заводами рафинада более предшествующего года на 1343281 пуд, или 11 % (10,9 %). Теперь спрашивается, могла ли в России подняться за один год потребность в рафинаде на такую разницу, как 11 % всего производства? Другими словами, мог ли русский потребитель рафинада увеличить обиход домашнего расхода:
[image]
Ясно, что это невозможно, а отсюда также ясно и то, что на русском рынке не только нет недостатка рафинада, а что, напротив, есть его избыток до такой степени крупный, что он неизбежно должен влиять на понижение цен. Между тем цена песку и рафинаду, вопреки всем неопровержимым данным, растет и растет. И невольно сам собою является конечный вопрос: вывод, что дороговизна продукта держится искусственно, что, может быть, недалеко то время, когда настроение не выдержит искусственно поднятой высоты и скажется значительным упадком цен. Это отчасти замечается даже теперь, в самую горячую минуту увлечения на повышение, потому что не стало крупных продаж рафинада и появляются на рынке вторые солидные руки, желающие продавать рафинад на летние месяцы дешевле цен, объявленных заводчиками на 10 к. в пуде.
Сторонники повышения цен на рафинад в доказательство правильности своих взглядов указывают на факт несоразмерности цен песка и рафинада. Да скажите, ради бога, кто же искусственно гонит цену вверх на песок, как не сами сторонники повышения? Кто, с одной стороны, говорит, что у нас урожай свекловицы так был велик, что выработанного песка девать у себя некуда и необходимо известную часть вывезти за границу, и продать там во что бы то ни стало, а с другой стороны, потом спекулятивно скупать песок, повышая ему цену во имя якобы недостатка продукта?
Смешно и грустно видеть, как вопреки народной мудрости, выраженной в поговорке:
что много, то дешево,
что мало, то дорого,
проповедуется с энергией и настойчивостью, достойною лучшей участи, совсем иное. Говорят, у нac много сахара, посему необходимо вывезти излишек за границу и продать его с убытком. Хорошо. Но тогда он должен быть у нас дешевле? Нет, сахар делается дороже. Значит, сахара мало, думает, наконец, озадаченный обыватель, и прибавляет: да зачем же тогда вывозили его за границу? Зачем берут с меня дороже цену?
Этого мало. Результат сахарных заводов за 1888/89 год, появляющийся в годовых отчетах в том же «Вестнике Министерства финансов», с горькой иронией устанавливает неотразимый факт, что смиренный обыватель оплатил своим «коштом» не только заграничные убытки, где за его счет, но без его ведома, продавали сахар, но, выражаясь мягко, и дал возможность многим сахарным заводам получить дивиденды за прошлый год в размере около двадцати процентов.
23 февр. (№ 26). С. 156.
1891 год
I
Вы ждете от меня разных торговых сведений из Москвы. Они нужды для «Ярм. листка» и для той публики, которая собралась на Ирбитскую ярмарку из разных городов и сел всего востока России. Удовлетворяя такому ожиданию, я и спешу сообщить вам многое из того, что я знаю за последнее время из мира промышленности и торговли.
Начну с того, что здесь во всей промышленности и торговле преобладает тяжелое настроение от плохих дел в провинции. Потребитель всяких товаров там, в глуши у себя, в деревне, в селе, в уездном городе, стал как-то сдержаннее, экономнее не только на покупку таких товаров, которые не составляют предмета первой и насущной необходимости. Это, конечно, не прихоть, не случайное настроение потребителя, которое может также скоро пройти, как оно скоро приходит. Далеко не так. Такие явления кроются гораздо глубже и вызываются причинами, устранить которые невозможно. Они должны пройти весь свой цикл развития и отразиться всеми последствиями, из такого порядка явления вытекающими. Если корень общества — сельский житель — не имеет возможности сносно питаться, то откуда он может дать свободных соков классам, выше его стоящим, чтобы у них ярко зеленели листья и созревали своевременно плоды? Дело ясное, что у потребителя стало меньше покупных средств, а отсюда, как отраженное эхо, и идут своим чередом плохая торговля у первого, стоящего к потребителю, торговца, плохая торговля и у посредника, продающего товары первому, и, наконец, плохая торговля у фабриканта и заводчика, продающих товары второму. Неизбежным следствием совокупности таких причин и являются всеобщие жалобы на дела, на торговлю, на малую пользу в даже на безденежье, хотя последнего совсем нет, что доказывает большое скопление наличных касс во всех банках и низкий процент по учету векселей в тех же банках. Значит, денег много, а безденежья совсем нет. Стало быть, суть дела не в безденежье, а в том факте, что в подобные времена все банки, все капиталисты, все крупные промышленники не всегда ясно и с отчетом для себя, не всегда верно чувствуют грозящую опасность кредиту, а посему и стараются стягивать капиталы в свои руки, разборчиво и осторожно давать кредит, а в конце концов и является то, что раздаются жалобы на безденежье, а банки и богатые люди не находят капиталам помещения иначе, как на самые низкие проценты. Иллюстрируя сказанное, я привожу факт последнего времени, что один капиталист Москвы учел вексель другого богатого москвича на сумму 500 тыс. руб. из 43/4 % годовых. Это и доказывает, что денег много, но деньги эти чего-то боятся и концентрируются около себя, поближе к рукам.
В такие времена очень трудно вести дела среднему торговцу и промышленнику и почти гибельно для всех тех, у которых основаны дела на кредит в покупке и на кредит в продаже товаров. Векселя таких лиц неуклонно устраняются из учета в банках, и они чем дальше, тем больше начинают учитываться в частных руках; чем дальше, тем больше их появляется в предложении, и чем дальше, тем выше поднимается учетный процент и доходит, наконец, до 12–15 % годовых, как делается это сплошь и рядом теперь.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
Курс нашего бумажного рубля неотразимо влияет на всю экономическую и промышленную сторону России. Я достаточно подробно говорил об этом в прошлом году в моих корреспонденциях в «Ярм. листке» и не вижу надобности повторять сказанное. Я могу только подтвердить теперь эту неотразимость явлений, вытекающих из повышения курса нашего рубля. Все товары, вывозимые за границу, должны дешеветь на русском рынке, и они дешевеют. Все сырье, вывозимое из Сибири, должно быть дешевле, и я полагаю, что в Ирбитской ярмарке так и будет. Все фабриканты, торгующие в Москве слабо, вероятно, и в Ирбитской ярмарке будут торговать слабо. Для последних складываются еще две встречные неблагоприятные причины — большой накопляющийся запас товаров в Москве, с одной стороны, и вероятно меньшее требование товаров со стороны сибиряков — с другой.
31 янв. (№ 6). С. 33.
II
На этот раз я поведу речь о чае и сахаре — двух товарах, которые почти всегда один другому сопутствуют. Там, где чай, там и сахар, где сахар — там и чай. Чай, как «темный товар», цена которому для потребителя неуловима, большей частию вынужден принимать себе товарищем сахар с ясной, всем доступной для контроля ценою, а потому самому для продавца бесполезный и лишь только необходимый. Сплошь и рядом бывает так, что оптовая цена сахара 5 р. 40 к. за пуд, или 131/2 к. за фунт, и розничная цена — 14 к. за фунт. Вся польза вертится на 1/2 копейки за фунт, которая не покрывает даже мелких магазинных расходов.
Чайная оптовая торговля в Москве в последнее время, говоря вообще, стала вялою. Продать за деньги трудно, продать в кредит часто стало рискованно*. Потребитель с каждым годом становится опытнее и чаще и чаще требует чаю лучше за ту же цену, как он покупал раньше. Отсюда большая потребность на чаи средние и особенно выше средних, и почти нет требования на сорта низкие. В последние годы с улучшением курса бумажного рубля руководящая роль в установлении цен всецело перешла на чаи, привозимые через Одессу. С этой ценой соображаются и к ней приноравливаются цены, менее значительные на убытки: на одесские — 5-10 %, а на кяхтинские —15–20 %.
На этих днях продана партия 1080 ящиков кяхтинского чая по 90 р. за ящик** с учетом 8 %, что, переводя на наличные деньги, выходит 82,80 коп. Каждому чайному торговцу понятно, что тут будет убытка 15–20 руб. на ящик. Другой пример продажи одесского чая низкого сорта еще оригинальнее. Известная фирма «А. Г. Кузнецов» привезенный чай в Москву переотправила транзитом в Лондон и там его продала по 71/4 пенса за английский фунт веса. Переводя это на русский вес и деньги, фирма выручила около 15 к. за фунт. Продать этот чай в Москве трудно было даже по 80 к. за фунт. Вычитая же отсюда пошлину и расходы 75 к., фирма выручила бы только за фунт 5 к., или за ящик в 105 ф. 5 р. 25 к., а не 15 и не 15,25 к., как она выручила в Лондоне.
Сообщить оптовые цены чая в Москве под термином «высоких», «средних» и «низких» — это все равно, что ничего не сообщить обыкновенному читателю «Ярм. листка». Посему я привожу ему ряд цифр и сопоставлений, в которых нетрудно будет разобраться.
Чай, привозимый в Россию чрез Одессу и Кяхту, покупается в одних и тех же пунктах Китая и даже одними и теми же комиссионерами за единицу китайского веса — «пикуль» (147 фунт.) и на китайские деньги — «ланы» (2 р), в Россию привозится большею частию в ящиках 105 фунтов. Подобные ящики чая и продаются в Москве так:
________________________
* На сих днях одна чайная фирма прекратила платежи с пассивом 280 т. р., и ходят слухи, что к тому же готовится и другая фирма.
** 12 фамилий.
[image]
Но пусть читатель забудет эти китайские названия чая. Они большею частию суть только остроумного упражнения китайскою лингвистикой русских комиссионеров и ничего более.
2 февр. (№ 8). С. 45.
III
Погоня за продажей чая во что бы то ни стало вызывает в Москве даже старые, прочные фирмы открывать розничные магазины и продавать чай, развешанный от фунта до осьмушки. Так, в недавнее время открыли и открывают розничную продажу фирмы: «Вогау», «П. Боткина с-вья», «Дзиньлун», «М. Е. Попов», «Матейсень», «Феррейн» и др. Всех их, по-видимому, соблазняют колоссальные барыши, получаемые ежегодно фирмою «К. и С. Поповы» около 1 млн. рублей. Цены в продажу по фунтам всегда назначаются с громадным барышом. Типичные прейскуранты большинства чайных торговцев Москвы на примере таковы: чай «Царская роза», или «Царская бровь», т. е. попросту говоря, чай высокий, продающийся оптом:
1 р. 90 к. за фунт, назначается по 2 р. 80 к.
1 р. 38 ««2 р.
1 р. 10 ««1 р. 60 к.
Вы скажете: да ведь это 50 % пользы. Да, совершенно верно. Но зато сколько же надо расходовать на администрацию, на обстановку, наконец, на рекламу, по которой иногда выходит, что у чайного торговца имеются будто бы в Китае чуть не свои плантации, с которых он и собирает эти небывалые чаи. Дух рекламы подчиняет своему влиянию даже некоторых старых солидных торговцев чаем, которые и заявляют публике, что они открывают розничные магазины только «по желанию своих покупателей». Затем скидки торговца покупателям с прейскурантной цены назначаются от 10 % и доходят до баснословной цифры — 25 %. К чести хороших торговых домов нужно сказать, что последняя громадная скидка ими не практикуется; много-много, если некоторые из них назначают в продажу чай в одну и ту же цену для Москвы качества высшего, а для провинции — низшего. В Москве наибольшей популярностью пользуются гг. Филиппов и Емельянов, а в провинции — К. и С. Поповы.
Любопытная таблица получается в том случае, когда посчитаете стоимость целого ящика чая, привезенного в Московскую таможню со включением всех провозов и расходов в отношении к тому, какими процентами к этой стоимости чая оплачивается он пошлиною, пользою оптовому продавцу, пользою розничному магазину, пользою последнему продавцу и, наконец, сколько всех этих налогов и расходов должна заплатить последняя инстанция — потребитель, выражая все в процентном отношении. Для подобной цели я беру примером тоже шесть сортов чая, считая ящик в 105 фунтов, о которых говорил во второй моей корреспонденции (ЯЛ. № 8).
[image]
Таким образом, чем беднее потребитель, тем он дешевле покупает чай и тем более оплачивает в процентном отношении к стоимости товара и налога в виде пошлины и пользы всем инстанциям, занимающимся операциями чайной торговли. В интересах справедливости пора бы русскому обществу выразить желание облагать пошлиною чай процентами к его покупной стоимости, а не с веса, без различия качества товара, приняв хоть ту же величину обложения пошлиною в 450 % к покупной стоимости, как оплачивается теперь только один низкий сорт чая. Сделать это никак не трудно, обязав только оптовых торговцев под угрозою конфискации товара представлять в таможню подлинные счета русских комиссионеров, проживающих в Китае. Этим и достигалась бы возможная равномерность оплаты пошлиною, а, стало быть, и возможная справедливость.
14 февр. (№ 9). С. 52.
IV
«Сахар крепче, на сахар прибавили гривенник» — вот тема разговоров в сахарном отделе Московской биржи, преобладавшая во всю прошлую неделю. Представители южных сахарных заводов, представители всех сахарных товариществ Москвы старались поддержать это ликующее настроение и проповедовали, что вот-вот снова будет набавлен «гривенник», а там опять, опять… и целый ряд намеков на киевское соглашение. Проходит та неделя, продажа сахара приостанавливается, вторые руки начинают предлагать с уступкой, и ликующее настроение слабеет и стихает.
Теперь цены песку и рафинаду в Москве такие:
[image]
[image]
В особом удивительном положении обретается у нас сахарная промышленность. Точно счастливица, в сорочке рожденная, продолжает расти и развиваться, вечно в привилегированном положении, всегда требующая помощи, субсидии и покровительства. И, чтобы для нее ни сделали, все ей мало, всегда она требует большего. Да скажите, ради бога, что же сама-то она самостоятельно сделала такого, чтобы всем 116 миллионам русских приносить ей жертву? Обогатила ли она Россию, облагодетельствовала ли ну хоть часть тех крестьян, которые обрабатывают свекловичные поля? Наконец, хоть сами сахарные крупные деятели, затратили ли они свои капиталы, на которые не получают дивидендов и которым нет возврата? Отчеты их этого не говорят. Редко-редко где-нибудь проскользнет мелкая дробь, ничтожное отчисление из прибылей на всю массу рабочей силы завода; в отчетах большей частию фигурирует только чистая прибыль, которая и распределяется в виде дивидендов в отчисление запасного капитала и проч. в этом же роде. Прибыли же, т. е. чистый дивиденд, наиболее крупных заводов таковы:
[image]
Из этих примеров очевидно, что сахарная промышленность, если еще домогается каких-либо льгот и в том или другом виде пособий, то только для того, чтобы еще более увеличить свои дивиденды. Сахарная промышленность настолько уже выросла и окрепла, что она нуждается, скорее, в обуздании на посягательства устраивать синдикаты и монополию, чем иметь право на какие-нибудь новые льготы. Я не знаю, чем другим можно объяснять так называемую нормировку, которая основана на вывозе одного-двух миллионов пудов сахара за границу вперед рассчитанным убытком, как только не тем, что всякой монополии закон не писан. Ведь сахарный синдикат, теряя на вывозимом сахаре 5–6 миллионов рублей, необходимо должен взять на остающихся в России 25 миллионах пудов 20 копеек на пуд, чтобы возместить эти убытки. Интерес промышленности требует этого, говорят сторонники повышения цен на сахар. Но ведь «интерес промышленности» — только громкое выражение, на котором можно нанизывать какие угодно понятия и во имя которого приносить какие угодно жертвы. Разложите это выражение на его простейшие части, и вы увидите всегда замаскированный интерес владельцев заводов, но только прикрытый именем промышленности. Кто и что составляет сахарную промышленность — 220 заводов или, вернее, 2–3 тысячи человек именных и анонимных, но реально владеющих этими заводами, нажившими свои капиталы от сахарного же дела? Остальные люди, причастные к сахарной промышленности, простые приказчики и поденщики труда, которым платят жалованье и заработную плату, но которые, мягко говоря, «не участвуют в дивидендах».
В заключение моего письма позволяю себе привести точные сведения о сахарной промышленности за несколько предыдущих лет.
[image]
5 февр. (№ 10). С. 60–61.
V
Какое-то несчастье тяготеет вот уже целых пять лет над нашей народной промышленностью кожевенной. Из года в год цены на эти товары падают все ниже и ниже. Вот так и кажется, что наступил последний предел понижения цен, последний предел кризису и застою, а между тем дела становятся еще хуже, и цены падают еще ниже. Сколько мелких и средних кожевенных заводчиков разоряется — это ведает один Бог! И только крупные капитальные заводы да сильные торговцы выдерживают этот кризис, работая без пользы, а нередко и в убыток. Лет пять тому назад цена сырому сырью доходила за единицу пуда 6 р., а теперь, понижаясь постоянно, упала до 3 р. 20 к. Никто все эти годы новых заводов не строит, старых не увеличивает, а потребитель все меньше и меньше требует кожевенного товара. Где же корень и причина того разорительного положения дел для вековой и необходимейшей промышленности, какова кожевенная?
Причина или причины начинаются обыкновенно издалека и идут медленно, но верно по своему пути, развиваясь в неизбежные логические последствия. Побочные обстоятельства иногда замедляют, а иногда усиливают темп этого хода в ту или другую сторону. К числу коренных причин, влияющих неуклонным образом на все кожевенные товары в сторону повышения и понижения цен, нужно указать опять-таки на курс нашего бумажного рубля. Дешев бумажный рубль, и начинается усиленный вывоз за границу наших кож и в сыром, и в обработанном виде, и сокращается привоз этих товаров из-за границы. Дорожает бумажный рубль, и те же явления повторяются в обратном порядке. К этой коренной причине года два тому назад присоединилась еще побочная, которая по влиянию своему превосходит все, что бывало худшего в кожевенной промышленности. Я говорю о ввозе в Россию заграничного сырья с оплатой пошлины только в 5–7 % стоимости товара. Нужно ли доказывать, что такая пошлина не ограждала кожевенной промышленности от иностранной конкуренции? 300–400 т. пудов ввезенного в Россию сырья налегло подавляющим образом на эти товары и ускорило тяжкий кризис, который приходится переживать теперь кожевенной промышленности. Сделано ли что-нибудь для облегчения переживаемого кризиса этой промышленности, как сделано для промышленности сахарной? Если признать сделанным ввозные пошлины, то вытекает такое сравнение:
[image]
Дальше все преимущества, сделанные для сахарной промышленности, не касаются промышленности кожевенной. Между тем как первая занимает одну только южную область России, последняя раскинута на всем пространстве империи. Взгляните в описания кожевенных заводов России, и вы редко найдете какой-нибудь город, даже какое-нибудь значительное село, где бы не было кожевенного завода. Кожевенная промышленность — это древний народный промысел, отмеченный в русских летописях, по важности своей далеко стоящий впереди всех других промыслов. Важнее его на Руси только один промысел — земледельческий.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
Цены кожам сырым и выделанным существуют теперь такие.
[image]
Товары средних и нижних качеств продаются дешевле против показанных цен от 15 до 30 %.
6 февр. (№ 11). С. 65–66.
VI
Требование в Москве на многие другие товары, о которых не было говорено мною в предыдущих письмах, выражается различно, а в большинстве случаев очень слабо, если не сказать более. Судя по требованию установляется и цена. Есть спрос хороший — и цена товару крепнет и растет, нет или ослабело требование — и цена слабеет и понижается. Другими словами, выражая народно: мало товара — дорого, много товара — дешево.
Вся разница, весь смысл и интерес торговли сосредотачивается, как известно, на «прибыли-убытке» и вертится между этими краткими выражениями, начинаясь от безличного нуля в ту или другую сторону. Само «требование» слагается из такого множества частей, которые иной раз трудно согласовать между собою, так они, по-видимому, противоречивы и нелогичны. Недавно было сильное «требование» за границу на шерсть «орду мытую», и цена ей доходила до 5 р. 50 коп. за пуд. Теперь извольте согласить такое «требование» с полным застоем дел у русских суконных фабрикантов и с невыгодностию для самого заграничного «требования» при повышенном курсе нашего бумажного рубля! И, несмотря на все это, товар требовался, и цена ему росла и росла, покуда не достигла кульминационной точки, а потом вдруг прекратилось требование, и никто не хочет покупать даже за 5 рублей. Извольте тут угадывать и узнавать, что за шутка такая — «требование»?
Другой товар — верблюжья шерсть — тоже загадка и противоречие, но только в другую сторону. Товар — материал превосходный и во все времена считался процентов на 30 выше «орды мытой». Не больше года назад цена ему была 6 р., еще в Нижегородской ярмарке неохотно продавалась она по 5 р. 25 к., а теперь привезенная в Москву не находит сбыта и по 4 р. 50 к.
Вот какой трудный для суммирования и определения этот краткий термин: «требование»!
У какой-нибудь группы фабрикантов, выделывающих сходные товары, оказался мал запас сырого материала. Они начинают покупать этот материал, является чуть заметное, маленькое требование. Спекулянты зорко подмечают это и тоже начинают покупать. Тогда является требование побольше и цена повыше. Удалось и это, тогда спекуляция усиливается, расширяется и старается захватить все товары в одни руки. Является требование большое — и цена товару растет не по дням, а по часам. Иногда спекуляции и удается это, и она наживает громадную пользу. Но чаще всего спекуляция еще гонит цену вверх, а потребители-фабриканты уже перестали покупать товары. В одно и то же время спекуляция в России еще покупает товары, и у них господствует большое требование, а там, у них в Европе, у себя дома, фабриканты-потребители уже перестали покупать, и там совсем требования нет. Тогда спекуляция теряет голову, и у нее начинаются крахи и банкротства.
Все это и было с товарами, каковы «верблюжья шерсть» и «орда мытая».
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
Трудно предвидеть и предсказать, что будет в Ирбитской ярмарке с другими видными товарами, каковы косица, грива и щетина. Все слагаемые требования Европы сконцентрируются в Ирбите же, и там эти разные по силе и напряжению требования сольются в одно общее «требование», которое, поколебавшись, как весовая стрелка, и установит цену товарам. Лишь по некоторым признакам только замечается, что цены, вероятно, состоятся около 6 р. 50 к. за гриву, 23 р. за косицу, а щетину, сортов и качеств которой бесконечное количество, будут покупать дешево.
О пушных товарах общее мнение таково, что они должны быть дороги. Зима, не исключая Европы и даже южной Европы, всюду была суровая, и торговцы этими товарами распродали запасы прямо потребителям. Отсюда заключают, что требование, помимо спекуляций даже, будет очень большое. В Ирбит за этими товарами поехало так много европейских покупателей, как бывает только в исключительные, редкие года. Спекуляция, конечно, не преминет примкнуть к рядам действительных покупателей и поднимет цены товарам еще более.
Распространяться об этом, я считаю, лишним. Письмо мое дойдет по назначению уже поздно, и «боя» с пушными товарами не застанет. Одна телеграмма моя, посланная в редакцию «ЯЛ», разве только успеет послужить добрым советом и в то время, когда в нем нуждаются.
11 февр. (№ 15). С. 93.
VII
Какие бывают разительные перемены с падением и повышением цен на товары! Иногда цена растет до своей высшей точки и потом с тою же правильностью и постепенностию начинает и понижаться. Иногда же совершается этот путь кривою ломаною линиею. Давно ли я писал в «Ярмароч. листе», что цена на шерсть «орду мытую» понизилась с 5 р. 50 к. до 5 р., а за шерсть верблюжью не хотел никто платить и по 4 р. 50 к. Проходит три-четыре дня, получаются из-за границы телеграфные приказы: «купить», и сразу все изменилось, и цена пошла в гору. За «орду мытую» сначала платили 5 р. 20 к., потом 5 р. 30 к, а вчера дошла цена даже до 5 р. 50 к. С верблюжьей шерстью то же. Начали покупать с 4 р. 60 к. и вчера довели цену до 4 р. 90 к. Что будет с этими товарами на будущей неделе, сказать трудно, но продавцы пожились и начинают требовать еще дороже: за «орду» — 5 р. 75 к, за верблюжью — 5 р. 25 к.
С сахаром воинственное настроение затихло и замолкло. «Второго гривенника» на 1 февраля не прибавили и охотно предлагают товар покупателям. Продаж, сколько-нибудь значительных, однако ж, нет. Каждому, кажется, ясно, что цена на этой высоте держится искусственно, а отсюда и нет уверенности, что она останется таковою на долгое время. Всякий знакомый с цифрами рассчитывает приблизительно так.
Россия потребляет в год сахара 25 миллионов пудов. Урожай прошлого года дал этого продукта 29 миллионов. Избыток, или излишек, равняется 4 миллионам, или 16 %. Прямой естественный выход из этого положения — удешевление продукта, которое разовьет потребность, не увеличивая денежных расходов потребителя. Всякие другие меры недействительны.
Основываясь на этом ясном и логичном рассуждении, покупатель сахара недоверчиво слушает разные слухи, распускаемые на бирже: то о решении сахарного синдиката вывести за границу 2 млн. пудов, то о решении рафинеров выработать в год только 20 млн. рафинада, а лишний песок оставить у себя в складах и не пускать в продажу, то, наконец, о том, что будто самые крупные рафинеры заключили между собою условие: держать во что бы то ни стало высокую цену — и обеспечили незыблемость такого условия миллионными неустойками. Нужно ли добавлять, что все подобные «утки» также скоро проходят и исчезают, как они скоро появляются и приходят.
Вчера, 1 февраля, ни один рафинер не решился повысить цены хотя бы только «официально», и цена осталась, как принято выражаться, «прежняя». Что последует в дальнейших предприятиях «сахарной эпопеи» на будущей неделе, я постараюсь сообщать в «Ярмарочный листок» своевременно.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
Наши частные банки не знают, что делать с накопляющимися наличными кассами у себя в кладовых. Как они ни убавляют процент по текущим счетам, а кассы текут и приливают к ним с неуклонной и все усиливающейся постоянностию. Пришло время, когда бланконадписателю векселя стало возможным сказать банку: я не желаю платить назначенных учетных процентов, а предлагаю более низкие. И банк уступает, и соглашается. Бывало, все банки объявят учет 6–7 %, и делу конец. Теперь же это объявление облекается в форму: учет от 51/2 % до 6 %, т. е. ставится в известность, что они менее таких процентов не берут, а, скорее, смотря по обстоятельствам, возьмут более. На самом же деле и это не помогает. Теперь, чего прежде никогда не бывало, сами банки делают своим клиентам прямые предложения учесть от них векселя из 43/4 % и даже из 41/2 %!
Как переменчивы время и обстоятельства! Столицы и большие областные города, или, яснее говоря, капиталисты, проживающие в этих городах, не знают, куда помещать свои капиталы, а глухая провинция терпит недостаток в капиталах и ропщет на плохие дела. Положение поистине «необыкновенное».
Здесь, в столице, капитал усиленно ищет помещения, а посему все акции, паи и облигации всяких форм и наименований дорожают и дорожают. Все правительственные процентные бумаги подгоняются к уровню цены с 4 % чистого дохода, все сколько-нибудь прочные акции и паи — к 6 %. Фондовая биржа теперь оживлена и все спекулянты «работают» напропалую. Биржевая игра «на повышение» идет в гору, и банкиры от удовольствия потирают только руки.
14 февр. (№ 18). С. 111.
VII*
В «Вестнике Министерства финансов» начинают появляться годовые сведения — отчеты разных финансовых и промышленных учреждений, уставы которых утверждены правительством. Полные отчеты печатаются только после общих собраний пайщиков и акционеров, бывающих спустя несколько месяцев по заключении общих годовых счетов. Но и в таком виде, как оглашаются заключенные счета на 1 января, они представляют собою значительный интерес для каждого, кто желает знать, в каком виде находятся дела наших главных кредитных и промышленных учреждений. Ниже сего я привожу табличку, систематично подобранную, главных операций, с одной стороны Государственного банка, а с другой — 21-го банка наших главных частных кредитных учреждений.
Эта таблица-сведение дает нам много пояснительных заключений. Начнем с того, что 21 кредитное учреждение, имеющее основной капитал в 94 миллиона, вынуждено было, не находя приложения, держать наличные деньги:
а) в своих кассах — 13,131;
б) на текущих счетах в других банках — 37,572;
в) купить за свой счет ценных бумаг и преимущественно серий — 45704 тысяч.
Далее мы находим, что во все банки взнесено одною частию денежной публики на текущие счета 170,844 тысячи, вкладами — 101,419 тысяч, а всего 270,263 тыс. рублей. Учтено этими банками векселей другой части нуждающейся публики на 152,259 тыс.,
________________________
* Очевидно, допущена ошибка в нумерации писем. — Прим. сост.
[image]
выдано в ссуду под процентные бумаги 150,687 тыс., а всего 302,946 тысяч рублей. Другими словами, эти две главнейшие функции банков, на которых только и зиждется весь смысл и польза кредитных учреждений, свободно покрывали одна другую, если к первой прибавить вперед взимаемые проценты и другие комиссионные поступления.
________________________
*Все цифры в тысячах рублях, подчеркнутые цифры обозначают миллионы.
[image]
Затем валовая прибыль кредитных учреждений за 1890 г. выражается в такой нисходящей пропорции, выраженной в процентах к основному капиталу каждого банка.
1. Волжско-Камск. ком. банк — 45,44 %
2. Московский купеческий банк — 44 %
3. Тифлисский к. банк — 36 %
4. Сибирский к. банк — 32,8 %
5. Киевский коммерч. банк — 32 %
6. Одесский учетный банк — 30,9 %
7. Орловский банк — 27 %
8. Московское об. Вз. Кр-та 1-е — 26,9 %
9. Московско-Ряз. банк — 26 %
10. Казанский банк — 25,3 %
11. Азовско-Донской банк — 21,8 %
12. С.-Петерб. учетный банк — 18,18 %
13. Московский торг. банк — 16,40 %
14. Киевский пром. банк — 16 %
15. С.-Петерб. междунар. банк — 14,05 %
16. Варшавский банк — 14 %
17. Лодзинский т. банк — 14 %
18. С.-Петерб. Моск. банк — 12,33 %
19. Одесский торг. банк — 10,5 %
20. С.-Петерб. частн. ком. банк — 7,1 %
21. Русский для внешней торг. банк — 6,12 %
Всматриваясь в эту градацию валовой пользы — прибыли, невольно поражаешься различными результатами некоторых банков, оперировавших почти при одинаковых условиях. Во главе всего стоят два банка — В.К.К. банк с пользою 45,44 % и Купеческий с пользою 44 % и рядом с ними Московский торговый банк с пользою только 16,4 %. Откуда же такое поразительное различие в конечных результатах? Ответ на это, как всегда, сводится к тому, что именуется умением, которым в новой мере владеет управление первых двух банков и, по-видимому, не владеет такою полнотою умения управление последнего банка.
22 февр. (№ 25). С. 153–154.
VIII
Высоко и одиноко стоит Государственный банк, господствуя над всеми кредитными учреждениями, давая им тон и направление в их действиях. Средства и операции этого банка так колоссальны, что они не могут пойти на сравнение даже со всеми банками вместе взятыми. Основной капитал банка, правда, сравнительно невелик, но ресурсы его колоссальны и неистощимы. Сгруппируем же некоторые цифры.
В банк вложено:
а) по текущ. счетам частн. лиц и учреждений — 69
б) разных казен. учреждений — 166
в) вкладов из 2 % — 118
г) вкладов из 31/2 — 39
д) суммы по переводн. билетам — 65
Всего 457 млн.
На 1 января 1891 г. наличные суммы банка:
I. а) в России, в кассах банка — 138
б) за границей — 146
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
Всего 284 млн.
II. Учтено векселей на — 92 млн.
Выдано под обеспечение векселей и процентных бумаг — 39
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
Всего — 131 млн.
III. Процентные бумаги, принадлежащие банку — 210 млн.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
Итого — 625 млн.
Нижеприводимая сравнительная табличка даст нам наглядную характеристику сравнения всех существенных функций Государственного банка, с одной стороны, и тех же функций всех 21 частного кредитного учреждения вместе взятых — со стороны другой.
На 1 января 1891 года
Нужно ли к такой табличке добавлять, что в главных статьях и операциях все частные кредитные учреждения далеко уступают одному Государственному банку и лишь только по некоторым статьям превышают его.
Резюмируя все кратко, мы выводим заключение, что по обширности и важности оборотов Государственный банк дает публике услуг более, нежели дают таковых все банки, взятые вместе, а пользы получает менее. Единственное, что можно еще пожелать от Государственного банка, это несколько большей доступности и несколько меньшего формализма без всякого ущерба для самого дела, чтобы вполне быть образцом во всех отношениях для всех частных кредитных учреждений.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
Заканчивая ряд моих писем, я подтверждаю лишний раз сказанное мною ссылкою на только что появившееся официальное сообщение о свеклосахарной промышленности в компаниях 1889–1891 годов*. Как всякая новость, а тем более официальная, она интересна и поучительна. Ежедневные газеты не замедлят воспользоваться ею и напечатают ряд выдержек и сопоставлений, из которых потребитель сахара, быть может, узнает впервые, какой необычный урожай свекловицы был в России в прошлом году.
Итак, официальные сведения гласят: в 1890 году учтено сахара 24932487 п.
Более против 1889 года на 3537519 п.
Увеличение выработки и выхода сахара последовало:
в юго-западных губерниях на — 59,15 %
в центральных губерниях — 28,10 %
в царстве Польском — 12,65 %
Общая же таблица учета сахара за две сахарные кампании, одна за другою следующие, такова:
по 1 янв. 1890 г. по 1 янв. 1891 г. более
Заводов 221 223 2
Сахарного 19214745 22614656 3399910
песку
«рафинада 2180172 2317781 137609
Этим покуда сказано только, что урожай свекловицы в 1890 году, по учету вышедшего на 1 января 1891 г. сахара, оказался более предшествующего урожая за такое же время учета на целых
3537519 пудов.
Сколько будет выработано и учтено сахарного песка урожая 1890 года после 1 января текущего года, это окажется в течение нескольких месяцев. Но и теперь уже ясно, как день, что урожай свекловицы прошлого года выразится громадною цифрою — от 4 до 5 миллионов пудов!
23 февр. (№ 26). С. 158–159.
________________________
* Вестник Министерства финансов. № 6.
1892 год
* * *
[12]
Мало интересного имею сообщить я на этот раз читателям «Ярмарочного листка» из московской торговой среды. Всюду и со всех сторон идут только печальные, тревожные вести. В одной местности неурожай хлеба прошлого лета дает себя знать, в другой нет сена для корма скота, в третьей сокращают фабричное производство, а отсюда десятки тысяч народа лишаются заработной платы. Нужно ли прибавлять, что все такие печальные обстоятельства неизбежно отражаются, говоря вообще, на московском рынке, в частности, на всей фабричной промышленности Московского и окружающего Москву региона. Начиная с Нижегородской ярмарки истекшего года вплоть до сего дня тянется непрерывная цепь несостоятельностей, выразившихся колоссальною цифрою чуть не двадцати миллионов рублей.
Печальную эпопею банкротств открыли ставшие с тех пор знаменитыми «Бр. Чекалины», пассив которых, превышающий 4 миллиона рублей, едва ли и теперь сосчитан как следует. «Братья Чекалины» благоразумно скрылись, и найти их до сих пор не могут. Кредиторы их в значительной части — кредиторы особого типа — это векселедатели Чекалиных, выдавшие векселя без валюты и получившие от Чекалиных взамен таковой простые записки, в которых говорилось, что самые векселя не то оплачены, не то недействительны. Все такие векселя по большей части Чекалиными учтены во всех московских банках, начиная с Государственного, и, конечно, векселедателям приходится свои векселя оплачивать, а с Чекалиных искать по запискам эти суммы судом. Но ведь хорошо искать только с того, с которого можно получить, а что получить с Чекалиных, которых теперь нет и у которых описано и продано всего имущества против пассива ровно на полпроцента?
Эти странные люди — должники Чекалиных по векселям и кредиторы Чекалиных по запискам — оказались не в состоянии оплатить своих векселей и сделались, в свою очередь, несостоятельными. Таковы целая семья Синициных, Баскаков, Булашев и т. д., всех не перечтешь и не перескажешь.
С тех пор чуть не каждую неделю объявлялась какая-нибудь новая несостоятельность и завершалась к новому году банкротством почти на три миллиона рублей большой московской фирмы по пассиву г. Баклановых. Кредиторами их оказались преимущественно московские банки, начиная с Торгового на 800 тыс. и оканчивая Волжско-Камским, как наиболее осторожным, на 100 тыс. рублей. Биржевая публика не замедлила отметить Торговый банк, понизив цену акций с 320 на 285 р., как бы говоря ему в назидание: «Ты увлекся — вот тебе 10 % понижения за это».
Я полагаю, табличка, ниже сего приводимая, интересна будет по ее внушительным цифрам несостоятельных лиц в Москве, оказавшихся после Нижегородской ярмарки 1891 г. Вот она в ее последовательном развитии.
1) Бр. Чекалины на — 4500000
2) Баскаков — 790000
3) Синицин — 445000
4) id — 600000
5) Балашев — 570000
6) Шувалов — 1200000
7) А. Тюляев — 1975000
8) Долгин — 1500000
9) Сафонов — 600000
10) Щекин — 400000
11) Баклановы — 3000000
12) N — 2000000
13) N — 1400000
14) N — 500000
Итого — 19480000
Я нарочно не выставил трех последних фамилий, официально еще несостоятельными не объявленных, но о которых уже открыто и громко говорят по всей бирже, чтобы как-нибудь не сделать им вред преждевременностью оглашения.
Каждый, внимательно посмотревший на эту табличку, должен подумать, что в нее не могли войти те несостоятельности, которые втихомолку завершались сделками, и все те, пассивы которых менее 300 тыс. рублей, и будут, конечно, правы. К общей цифре — двадцать миллионов, полагаю, нужно прибавить самое меньшее еще пять миллионов и считать тогда, что за последние 4 месяца прошлого года банкротство московских фирм достигло колоссальной цифры — 25 миллионов рублей.
Москва. 20 января 1892 года.
3 февр. (№ 8). С. 40.
* * *
На бирже носятся странные вести: сахар дороже. Почему, спрашиваете вы, случилась такая оказия, мало ли было засеяно свекловицей полей; выросла ли эта свекловица с малым содержанием сахара; явилась ли откуда-нибудь особая потребность на сахар, одним словом, есть какая-нибудь основная причина такого неожиданного вздорожания? Ничуть не бывало, отвечают вам, и десятин земли засеяно было свекловицей немало, и качество свеклы вышло лучше прошлогодней, и сахарного песку ожидается 30 миллионов пудов, и, тем не менее, сахар дороже, да, и только вы недоумеваете и пытливо допрашиваете причины внезапного подорожания, которую, шутя и улыбаясь, объясняют вам так, что на всех южных железных дорогах оказалось громадное скопление хлебных и других грузов, что вагоны все заняты и что не стало возможности отправлять сахар. Следствие такого порядка вещей ясно для каждого. И вот Москва начала повышать цены прежде всего на песок — с 4,40 до 4.60, а вчера и сегодня все заводчики и спекулянты агитируют за повышение цен и на рафинад. Мудреного нет, если в ближайшее время цена будет повышена вновь и на песок, и на рафинад. Спекуляция рада всякой перемене и всегда толкает начавшуюся волну дальше, чем она могла бы пойти при нормальном состоянии и в повышении, и в понижении цен всяких товаров. Она воспользуется этим случаем и непременно погонит цену на сахар кверху, скупая и перепродавая его, чтобы половить рыбы в мутной воде и взять, выражаясь скромно, «разницу цен»… в свою пользу.
Каждый год в это время появляется какой-нибудь предлог, возводимый в серьезную причину, для повышения цен на сахар. А найти его так легко и нетрудно. Теперь у всех на виду Ирбитская ярмарка, а затем возможность продавать товары на весеннюю сдачу, когда откроется навигация, и дешевизна водяных сообщений позволит развозить товар по всем направлениям России. Вот и причина причин для отыскания предлога…
Я не буду повторять здесь того, что писано было мною в прошлую Ирбитскую ярмарку о сахарной промышленности. Желающие могут это прочитать в № 10 «Ирбитского ярмарочного листка» за 1891 г. Обстоятельства и ход общих дел с этой промышленностию те же самые и теперь, какие были в прошедшем году. Так же, как и прежде, большинство сахарных заводчиков наживают громадные барыши, орудуя так называемою «нормировкою» и вывозя песок за границу для продажи там по какой бы то ни было цене, лишь бы нас, русских потребителей сахара, держать постоянно под страхом недостатка товара и брать с нас такие цены, которые окупают и убытки за продаваемый сахар за границей, и присчитанные барыши на эти убытки, и, наконец, надбавки за все и всякие спекулятивные сделки.
В каждой промышленности и торговле все лица, занявшие исключительное положение, всегда начинают кричать о разорении, едва только замечают, что барыши их в текущем году будут меньше барышей предшествующего года. Они поднимают гвалт и шум, прикрываясь тем, что покровительство и монополия нужны не им, а для блага рабочего народа, работающего на их фабриках и заводах. Блаженной памяти даже откупщики и те прикрывались якобы общественной пользой, и лучший из них покойный В. А. Кокорев прибегал к аргументу «выбора лишних денег из народа». Между тем я не знаю другой промышленности и торговли, где наживались бы такие колоссальные состояния в такое сравнительно короткое время, как около сахарных плантаций. Недавно умирает один сахарный заводчик г. Харитоненко и завещает наследникам оказавшихся после него капиталов на 40 млн. рублей; другой подобный же капитал находится у сахарных заводчиков гг. Терещенко, и, наконец, в Одессе у г. Бродского находится третий капитал — около 15 миллионов рублей! Сколько же считается состояний, нажитых около сахарного дела в 1, 2, 3 миллиона рублей, — трудно перечесть и переименовать!.. Не этим лицам, которые стоят теперь так крепко и сильно во всеоружии русского рубля, нужно давать возможность эксплуатировать карманы потребителей. Они и без этого очень обеспечены и богаты. Если и нужно что-нибудь сделать, то только рабочим этих лиц, заставив заводчиков отчислять из громадных дивидендов известную часть в пользу всех работников каждого завода и предохранить несколько карманы беззащитных потребителей.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
В Москве цены на песок и рафинад существуют теперь такие (за пуд):
1892 г. 1891 г.
Рафинад Киевского завода 5.40 5,50
Рафинад Московского т-ва 5.40 5.55
Рафинад Корюковского 5.40 5.50
Рафинад Даниловского 5.30 5.45
Рафинад Генер 5.30 5.40
Рафинад Терещенко 5.30 5.40
Рафинад Харитоненко 5.20 5.30
Рафинад Харьковского 5.20 5.35
Пиленый Сокольники 5.40 5.45
Пиленый Харитон. 5.35 —
Песок Харитон. 4.60 4.65
Только сию минуту получено сведение, что в С.-Петербурге г. Кениг прибавил цены на рафинад 15 к. за пуд!
Москва. 20 января 1892 года.
6 февр. (№ 11). С. 59–60.
* * *
Какие пертурбации совершаются на чайном русском рынке вообще и в центре его, Москве, в частности, со времени весны прошлого года, об этом знают вполне только одни опытные торговцы. Обыкновенная публика не знает даже первой буквы в этой азбуке громадных перемен цены и требований. Для нее одинаково развешивается чай в фунты и предлагается той же ценою, как и раньше развешивался и продавался, хотя внутреннее качество содержимого чая далеко не то же, что было в прошлом году. Розничные чайные магазины, выезжающие на своем коне — рекламе, не смеют рассказать публике правды, что чай стал в некоторых сортах дороже на целых 40 %. Они толкуют только о том, что чай, ими развешанный, такой хороший чай, какого нет в другом месте, и что они продолжают давать мелочным торговцам при покупке у них чая от 14 до 20 % скидки, ни слова не говоря о том, о чем следовало бы сказать. Даже крупные, занимающие исключительное положение фирмы, каковы «К. и С. Поповы», «П. Боткина с-вья» и другие, даже и те говорят в своих публикациях-рекламах, что они делают торговцам скидки 14 % с продажной цены, умалчивая о том, что чай в последнее время продается дороже от 20 до 40 % против того, как он продавался в первой половине 1891 года. Судите по нижеприводимым цифрам сами.
В январе 1891 г. продавался в Москве ящик чая: низкий сорт — 80 коп. за фунт, теперь — 1 р. 10 к., разница 40 %; средний — 1 р. 10 к. за фунт, теперь — 1 р. 35 к., разница 23 %; высокий — 1 р. 95 к. за фунт, теперь 2 р. 20 к., разница 13 %.
Куда бы потребитель ни обратился купить для домашнего обихода фунт чаю, а еще более тот провинциальный деревенский потребитель чая, покупающий в четвертях и осьмушках, он всюду должен платить одинаково дорого за услуги посредников, будет ли то средний торговец чая, развешивающий его под своим скромным этикетом, или такая громкая, импонирующая фирма, как «Братья Поповы». Средний торговец, покупая чай в Москве и прибавляя накладные магазинные расходы, берет пользы только 5 %, а фирма «К. и С. Поповы» и подобные ей берут не менее 15 %, что ясно видно и по качеству развешиваемого чая, и по громадным барышам фирмы в размере 40–50 % ежегодно. Интересны сравнения двух табличек развешанного чая в 2 р. за фунт и среднего торговца чаем в Москве, и фирмы «К. и С. Поповы» с детальным показанием частей, из которых слагается общая сумма — цена этого фунта чая.
1 фунт чая в Москве ценою 2 р. у среднего торговца
Покупка в Китае: 15 лан за 1 пикуль, или фунт 20 к. Один ящик — 135 р.; 1 ф. — 1.27
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
Эти таблицы дают необычайные выводы. За чай, купленный на китайском рынке по 20 к. за русский фунт, потребитель платит 2 рубля, или платит накладных расходов ровно 900 %.
Вы полагаете, читатель, что это описка или опечатка. Успокойтесь. Все это верно, как верно правило, что дважды два четыре. Возьмите на себя труд разложить общую сумму стоимости в России одного фунта чая на его составные части, и вы убедитесь в справедливости сказанного.
Таким образом, потребитель чая 2 р. за фунт платит за него через магазины:
Среднего торговца Фирмы
в Москве К. и С. Поповы
Если гг. Поповы продают чай из своих магазинов того же качества по фунтам и полуфунтам, какой продают они торговцам со скидкою 14 %, то польза их будет не 15 %, или 30 к. на фунт, а все 29 %, или 58 коп. за фунт от продажной цены, или 290 % от покупной цены чая в Китае. Вот отчего и бывает такая колоссальная прибыль за последние годы по отчетам товарищества, выражаемая дивидендом от 40 до 50 % ежегодно.
Все фирмы, торгующие чаем, развешанным под казенною бандеролью, хотят этим сказать, что чай у них без примеси посторонних суррогатов. Прекрасно, но это одна сторона. Казенная бандероль нисколько не гарантирует потребителя с другой стороны, оставляя на провоз каждого назначать продажную цену, какую кому вздумается. Поэтому-то и бывает так, что встречаются торговцы чаем как Е. Е. Емельянов, у которого нет бандероли, но который продает чай ценами, более выгодными для потребителя, чем любая фирма, оперирующая с бандерольным чаем.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
Оптовая продажа чая стоит теперь в Москве совсем в ином положении, чем торговля розничная. Низкие сорта байхового чая покупают нарасхват, и цена ему растет чуть не каждый день. То, что 6 месяцев назад было и продавалось по 80 коп. за фунт, теперь выросло в 1 p. 15 коп. Требование товара и повышение цены тянется постепенно уменьшающейся градации до цены 1 р. 70 к. за фунт. Высокие же сорта продаются с убытком, и требование на них совсем ничтожно. В этом году на чайном рынке все отношения в напряженности, и пропорциональности требования сортов как раз противоположные по сравнению прошлого чайного сезона (1890 г.). Начать с того, что тогда требовались высокие сорта и пренебрегались сорта низкие. Ввиду этого все заказы в сезон 1891 г. были сделаны преимущественно на чаи высокого качества, которые и куплены у китайцев ценами выше предшествующего года на 30 %. Неблагоприятный курс бумажного рубля в последние месяцы увеличил стоимость чая еще процентов на 15. Между тем требования на высокие сорта чая совсем нет, и приходится продавать его кое-как и со значительными убытками.
Я полагаю поэтому, что все то, что есть теперь в Москве с чайными товарами, повторится и в Ирбитской ярмарке. Одно только несомненно, что в этом году все кяхтинские чайные торговцы будут иметь большие преимущества против торговцев чаем чрез европейскую границу благодаря громадному упадку курса нашего бумажного рубля. Желающих подробнее ознакомиться с этим предметом я отсылаю к прошлогодней моей корреспонденции (Ирбитский ярмарочный лист. № 8).
Москва, 28 января 1892 года.
10 февр. (№ 14). С. 76.
* * *
С сахаром вышло все так, как я предполагал, но только вышло скорее и раньше. Заводчики-рафинеры повысили цены вчера 20 к. на пуд и потирают от удовольствия руки. Все те, которые купили сахар пораньше, теперь выигрывают, но и те, которые запродали, в сущности, не проиграли, потому что будут рафинировать сахар из песка еще дешевой покупки. Проиграли, как всегда, только одни потребители, с которых всюду и во всем собираются всякие повышения цен, как бы искусственно они подняты ни были. Вчера вся биржа прошла в ажитации и недоумении: прибавлять цены или оставить по-прежнему? Со всех сторон были потребованы телеграфные сведения, но вопрос почему-то в продолжение всей биржи не был решен. Уже вечером поздно стало известно, что решено повысить цену на 20 к. на пуд, а в понедельник 3 февраля будет объявлено об этом гласно и открыто.
Невольно мне приходят на ум странные сопоставления. Ни в какой промышленности — мануфактурной, заводской, горной, кожевенной и т. д. — нет объединений и нет даже попыток действовать сообща, устраивать синдикаты и идти к конечной цели — повышению цен на свои фабрикаты по раз определенной программе. Каждый идет своей дорогою, подчиняясь одному закону — могущественной конкуренции, и действует на свой страх и риск. Потребитель от этого только выигрывает, получая фабрикаты с каждым годом и лучше и дешевле. Две промышленности в России только — винокуренная и сахарная — почему-то стоят вне этих общих промышленных условий, а обе они подчинены акцизному ведомству. В них-то именно и возникает тенденция устраивать съезды, синдикаты, результатом которых и является, выражаясь мягко — «регуляция производства», а говоря проще, — явная монополия к повышению цен на свои фабрикаты. Кто из сибиряков не помнит блаженной памяти уральских съездов винокуренных заводчиков, на которых решалось вперед точно и уверенно, какую цену держать в складах и кабаках за ведро водки? Кто не помнит зазнавшихся томских подражателей Уралу, которых, однако, попросили посидеть за свои деяния в неволе по нескольку месяцев каждого?
Сахарные заводчики совершают те же деяния, но это сходит у них с рук совсем благополучно.
15 февр. (№ 19). С. 106.
V
Кожевенная промышленность в России дошла в конце прошлого года, если можно так выразиться, до апогея своего упадка. Крупные кожевенные заводчики, терпя убытки, стойко выносили это положение, четыре года подряд над ними тяготевшее. Средние и мелкие заводчики почти поголовно разорялись и сокращали, и закрывали свои кожевенные заводы. Трудно верить, а между тем это факты, что цена сырья на русских рынках осенью прошлого года понижалась за пуд: крупному около 2 р. 80 к. и мелкому — около 2 рублей! Каждый знающий этот товар поймет меня, что такая цена — небывалая цена на всей памяти живущего поколения. Неурожай хлеба, плохие травы, а отсюда недостаток сена и соломы заставили нашего кормильца-мужика продавать осенью скот во что бы то ни стало по какой бы то ни было цене. Явилось много сырья и цена, падая все ниже и ниже, дошла, наконец, до цифры 2–3 рубля за пуд. Все заводчики, имеющие наличные средства, заготовили сырья на полное годовое производство, все торговцы и спекулянты этими товарами накупили значительные партии и будут держать их у себя вперед до значительного повышения цен, а только одни лишь обедневшие и разорившиеся в громадном числе и количестве мелкие кожевенники-заводчики, не имея средств, не могли запасать сырье по низким ценам. Теперь, когда прошла пора продажи крестьянского скота во что бы то ни стало, другими словами, когда нечего стало крестьянину продавать, цена сырью начинает поправляться и повышаться. Но разница-польза минует тех рук, которые наиболее в ней нуждаются, и по обыкновению попадет в карманы тех, кто всегда и всюду снимает себе сливки.
Кожевенная промышленность вплоть до сего года продолжала быть в застое и угнетении. Цены на кожевенные фабрикаты в течение всего истекшего года продолжали падать все ниже и ниже и, наконец, упали до такой степени, что заводчики едва выручали одну стоимость сырья, отдавая даром всю стоимость выделки товаров. Сорта кож — мостовье, белая юфта — у средней руки заводчиков продавалась в одну цену за пуд — 12–13 р., конина — 11–12 р., полувал — 12–13 р. Каждый знакомый с этим производством хорошо знает, что значат эти цифры. Они несли с собою убытки и разоренье, наглядный пример которых представляет собою пермский заводчик Ф. Е. Еремеев, в прошлом году объявленный несостоятельным. Между тем это один из старых заводчиков, человек глубоко честный, как заводчик замечательный, работавший всю свою жизнь с выдающеюся энергиею и, в конце концов, не выдержавший кризиса, не заплативший кредиторам полного рубля, которые и упрятали его на старости лет и тюрьму как должника несостоятельного.
В настоящую минуту спрос на выделанные товары — кожи — и на сырье гораздо живее и лучше, чем было во всю осень 1890 года. Цена на некоторые главные сорта кож поднимается и растет быстро и сильно. Так, например, мостовье хороших заводчиков — Колмогорова, Балаболина, Долгушина — продается из первых и вторых рук по 17–18 р. за пуд, а это означает повышение цен на целых двадцать процентов! Также растет цена и на сырье. Еще не так давно цена за сырье яловое была: в 40 фунтов кожа за пуд, 3 р. 20 к., в 25 ф. кожа за пуд — 2 р. 50 к., а теперь и то и другое продается на 20 % дороже. То же самое замечается и с крупным сырьем Московского мытного двора. Цены постепенно, но постоянно поднимаются и растут.
Вот перечень цен в настоящую минуту на московском рынке главных сортов выделанных кож за пуд:
Товары богородских заводов:
черные, всех сортов и величин дороже против истекшей Нижегородской ярмарки на 20 %.
Москва. 6 февраля 1892 года.
19 февр. (№ 22). С. 121.
VI
В мире фондовой биржи все обстоит тихо и неподвижно. Публика не продает того, что имеет на руках, но и не покупает ничего вновь. Банкиры и зайцы этого отдела сидят сложа руки и горько сетуют на плохие времена для их гешефтов. Крупных охотников спекулировать на каких-нибудь «бумагах», как принято выражаться о паях, акциях, облигациях и т. п., совсем не видно. Мелкие же спекулянты не могут своими силами ни поднять, ни уронить цены бумагам, а в этом только и состоит вся суть их профессии. Ведь на продаже-покупке государственных фондов немного можно наживать, когда сами банкиры довольствуются от этого прибылью 1/8−1/16 %? Интересно наблюдать иногда, с какой ожесточенной радостью накидываются спекулянты на всякий слух, на всякую незначительную перемену и эксплуатируют их в свою пользую. Недавно сахарные заводчики повысили цену на сахар на 20 к. на пуд, и спекулянты тотчас же набросились на покупку паев сахарных заводов. В несколько дней цена этим паям выросла на целых 10 %, что не может считаться ни мелочью, ни пустяками. Паи Киевского сахарного завода недавно еще не находили покупателей по 1665 р., а сегодня за них охотно предлагают уже по 1800 рублей.
Наличных денег в обеих столицах оказывается так много, что наши банки не знают, что с ними делать и куда помещать, чтобы не терять текущих процентов. Они уже давно начали с того, что понизили процент по учету векселей по ссудам под процентные бумаги, но, как видно, и это мало помогает делу. Капитал-касса продолжает приливать все более и более, и банки вынуждены, наконец, объявить, что они платят по текущим счетам — простым один процент и специальным два процента годовых.
Москва. 10 февраля 1892 года.
24 февр. (№ 26). С. 140.
VII
Сведения, сообщенные мною в предыдущих корреспонденциях о сахарной промышленности в России, как нельзя более, подтверждаются авторитетным источником «Вестник Министерства финансов» от 9 февраля, № 6. В этом номере напечатано:
а) было в действии сахарных заводов: в 1889–1890 гг. — 221, 1890–1891 гг. — 222, 1891–1892 гг. — 225;
б) учтено сахарного песку на этих заводах в пудах:
к 1 января 1890 г. — 19211746
к 1 «1891 г. — 22614587
к 1 «1892 г. — 23922647
и в) учтено рафинада в пудах:
к 1 января 1890 г. — 2180172
к 1 «1891 г. — 2317781
к 1 «1892 г. — 2211361
Кроме текста редакционного сообщения, что промышленность сахарных заводов в текущую кампанию представляет собою вновь увеличение, это видно и из самих цифр, точность которых вне всякого спора и сомнения. То же сообщение «Вестника Министерства финансов» подтверждает далее, что сахарные заводчики стараются вывозить сахар за границу, но только не прибавляет, какими ценами продается он там. Между тем при характерной точности всех корреспонденций министерского органа это было бы крайне интересно. Мы, потребители, знали бы тогда более или менее верно, какие убытки несут сахарные заводчики от такой операции и потом возмещают из нашего кармана повышением цен продукта на всех внутренних рынках. Изменить этого, правда, мы не можем, но все как-то легче и сноснее переносить, когда знаешь силу и значение неизбежного откупа.
Москва. 12 февраля 1892 года.
25 февр. (№ 27). С. 146.
1893 год
I
Вне всяких условий, существующих в промышленности, стоит в России сахарное дело. Заводите фабрику, завод, открывайте банк, транспортную контору — вы должны рассчитывать давать кредит своим клиентам и покупателям. Одно сахарное дело этого не знает. Сахар продается за наличные деньги, и даже раньше сдачи товара задатки получаются вперед. О кредите на сахар при сделках даже не говорят. Это подразумевается само собою. Сахарные короли так много имели и имеют барышей, что у них в короткое время составились колоссальные состояния. Им нет надобности продавать сахар в кредит. Они важнее, строже казны, потому что казнят и милуют вне правил, для казны обязательных, а для них неписаных. К ним ходят и просят покупатели продать сахара, а они принимают или отвергают, как им вздумается и заблагорассудится. Стройте фабрику ткацкую, кожевенный завод, затрачивайте один-два миллиона рублей, и вы при всем неусыпном труде и знании дела в десять лет добьетесь только умеренных ежегодных 8-10 % дивиденда да будете иметь постройки и машины, стоящие тех денег, которые вы в них затратили. Заводите сахарный завод, и вы через два года получите в 10 % дивиденд, а через пять лет ваши паи будут цениться вдвое дороже первоначальной стоимости.
Не угодно ли прочитать бюллетень Киевской биржи за текущий январь и посмотреть, какой ценою котируются тысячные паи сахарных заводов.
[image]
Да не подумают читатели «Ярм. листка», что в моей таблице выбраны только самые удачные, счастливые сахарные заводы. Совсем нет. Я придерживался средних выводов. Самые же короли гораздо выше моих цифр. Бр. Терещенко подряд много лет получают от сахарного завода дивиденд 20–22 % и не продадут своих пятитысячных паев даже за двадцать тысяч рублей. В продаже этих паев совсем нет.
Казалось бы, чего же лучше, как не развиваться естественно этому производству и удешевлять продукт, как делается во всех других промышленных фабрикатах. На деле же случилось совсем другое. Сахарные короли, почуяв силу капитала в своих руках, заговорили о перепроизводстве сахара и составили синдикат, который и распределял много лет подряд вывоз миллионами пудов сахарного песку за границу и продажи там с убытком целого рубля, а иногда и более на пуд. Зато на остальном сахаре со своих русских потребителей брал цены, какие хотел, и, как видите, давал и дает сахарным заводчикам такие неслыханные барыши, не говоря уже о том, что удвоил стоимость заводских построек, о чем не смеют даже мечтать другие промышленные учреждения.
Посчитайте сами, во что обращается тысячерублевая цифра денег, затраченная в сахарное предприятие в период десяти лет, и сравните с такою же цифрою за те же десять лет затраченные 1000 р. на какое-нибудь другое учреждение.
А. На пай сахарного завода 1000 руб.
Дивиденд за 1-й год 5 % 50
«2-й год 10 100 5 % на 50 р. 2, 50 152 50
«3-й год 10 100 5 % на 150 р. 7, 50 260 ―
«4-й год 15 150 5 % на 260 р. 13 423 ―
«5-й год 15 150 5 % на 423 р. 21, 50 595 ―
«6-й год 15 150 5 % на 595 р. 29, 75 774 75
«7-й год 15 150 5 % на 774 р. 38, 75 963 50
«8-й год 15 150 5 % на 963 р. 48 1161 50
«9-й год 15 150 5 % на 1161 р. 58 1369 50
«10-й год 15 150 5 % на 1369 р. 68, 50 1588 ―
Через 10 лет пай продают за 2000 ―
Итого выручается 3578 ―
Б. На пай ситцевой фабрики 1000 руб.
Дивиденд за 1-й год 00 ―
«2-й год 5 % 50
«3-й год 5 % 50 5 % на 50 р. 2, 50 102 50
«4-й год 5 50 5 % на 102 р. 5, 10 157 60
Сравнивая цифры итога за десять лет одного пая в сахарном и в ситцевом предприятиях, каждый легко поймет, что сахарное дело как раз вдвое выгоднее последнего не только по дивидендам, а прямо по возвращаемому капиталу.
Повторяю вновь, что я не беру крайних цифр, а придерживаюсь золотой средины. Крайние цифры в сахарном деле нужно писать прописью, иначе сочтут это ошибкою или опечаткою. Были годы, когда Даниловский завод выдавал дивиденд в 66 %, Киевский завод — в 35 %, не считая разных отчислений в запасные капиталы и большую оценку заводских зданий и машин.
Да, в шелковой рубашке родились все владельцы сахарных заводов в России.
Москва. 20 января.
31 янв. (№ 7). С. 27.
II
С легкой руки сахарного синдиката устраивается синдикат нефти. Результаты не замедлят последовать те же, что и в сахарном деле. Ведь одинаковые причины дают и последствия тоже одинаковые. Синдикат — это синоним непременного повышения цен продукта, каким бы красивым словом ни назывались его действия. Хотя бы для шутки кто-нибудь устроил синдикат потребителей для удешевления продуктов. Пользы и толку от этого бы не вышло, но как бы зашумели, какие громы заметали бы тогда существующие синдикаты при одном только намерении на что-нибудь подобное! Они заговорили бы об упадке промышленности, о разорении предпринимателей, они приплели бы по этому поводу такие грядущие ужасы, что волос стал бы дыбом.
Удивительное дело! Кучка богатых людей затевает какое-нибудь промышленное предприятие. Как всякое человеческое дело, оно растет, развивается, подвергаясь неизбежному колебанию в ту и другую сторону. Чтобы дело успешно двигалось вперед, нужно руководителям его постоянно работать, неусыпно за ним следить, а это так хлопотливо, так трудно. «Ах, если бы нашему делу да монополию учредить», — приходит в голову такому учредителю. И вот, потолковав раз-другой с соседями, такими же владельцами предприятий, изыскиваются благодатные предлоги для учреждений не монополии — сохрани бог, а учреждения синдиката, благо найдено и самое название. Созываются негласные совещания, и начинается работа. Прежде всего составляется очерк данного положения, в котором рисуется в мрачных красках этот отдел промышленности, выставляется на вид возможность материального и нравственного улучшения рабочего народа на их фабриках и заводах, и вот во имя таких причин предлагается скромное «регулирование производства». Но вся суть устройства синдиката — подъем цены вырабатываемого продукта, а суть этой сути — увеличение барышей предпринимателей. Все остальное только средство, аксессуары для главной цели. Интересы рабочих завода, а тем более интересы потребителей упоминаются только там, где это нужно, и то больше для красоты декорации промышленной картины, чем для самого дела. На деле же это прямая противоположность — это именно то, что подразумевается в определении «невыгодно тебе — выгодно мне».
Нужно ли доказывать, что каждое «регулирование производства» есть замаскированная монополия, законом запрещаемая. Опытные люди отлично это знают и не только нигде в своих взаимных обязательствах и конвенциях с залогами и неустойками не употребляют страшного слова «монополия», а даже в разговорах между собою изгоняют его из употребления. Для них новое название «синдикат» — сущий клад и находка. Они и пользуются им в совершенстве.
Потребитель, охая и вздыхая, молча платит лишние копейки на каждый фунт продукта, из которых в конце концов и составляются десятки миллионов рублей, попадающие в карманы учредителей и участников синдиката, с такой легкостью пересаженного на русскую почву и здесь процветающего.
Каждого, кто внимательно присматривается к крупным промышленным учреждениям, невольно поражает совпадение казенного акциза и частной монополии. Давно, очень давно, но уже при акцизе на спирт существовала много лет подряд частная, негласная монополия на Урале и по восточную сторону Урала. Инициатором, душой этого дела был покойный питейный король, оставивший после себя громадное состояние. Бывало горе тому, кто бы посмел идти наперекор его предложениям, — ему неминуемо грозило разорение.
Позднее некоторые из менее способных учеников его попробовали открыто повторить в Томске такое же учреждение, но, как известно, понесли заслуженное возмездие карающей Немезиды.
Учреждается акциз на сахар, и тут возникает монополия, но уже под видом нового названия — «синдиката», но с теми же результатами, как и на Урале, — повышением цены продукта.
Еще позднее последовало обложение акцизом нефти и керосина. Позднее и там возникает учреждение все того же неизменного синдиката, этого синонима прежней простой и всякому понятной монополии.
Послушать, как мягко и уверенно в своей правоте говорят защитники этих порядков!! По их словам, тут нет даже и тени монополии. Совсем напротив, и даже во всех отношениях полезное дело для самих потребителей.
Прежние питейные монополисты говаривали: «кто не хочет платить дорого, тот пусть и не покупает вина. Мы ведь насильно не навязываем его. А посмотрите-ка, какую мы приносим пользу земледелию, скупая хлеб, который иначе некуда было бы девать». Позднее сахарные короли руками разводят от недоумения, почему на них сетуют за повышение цен на сахар. «Ах, господа, господа, — укоризненно качают они головами, — ведь сахар не есть такой продукт, который бы относился к предметам первой необходимости. Он в некотором роде роскошь. И пусть тот, кто не хочет платить каких-нибудь лишних 2–3 копеек на фунт, не покупает его. Мы не приневоливаем. А сколько мы зато кормим народа, давая ему заработок, сколько мы даем платы рабочим на наших заводах, какую пользу мы приносим целому юго-западному краю России!»…
Те же аргументы с некоторыми новыми вариациями развивают и защитники нефтяной монополии. «Смешно, — добавляют они иронически, — толковать о прибавке какой-нибудь одной копейки на фунт керосина!».
21 января 1892 г.
1 февр. (№ 8). С. 30–31.
III
Говорят, пример заразителен. Если синдикаты в промышленности дают такие неслыханные барыши членам-участникам, то как не быть подражателям в любой области индустрии. И в самом деле, отчего же не устраивать синдикатов мануфактуристам, суконным фабрикантам, кожевенным заводчикам и пр. по готовому образцу синдиката сахарного? Что спрашивать потребителя, каково ему приходится в копеечном результате? Ведь он овца, которую нужно только стричь, а продовольствие она достанет своими силами. Будем помогать богатым людям стать еще более богатыми, молчаливо снося их затеи, направленные к тому, чтобы брать как можно более с потребителя. Ведь учреждены банки, биржи, общества содействия крупной промышленности, но нет нигде ничего подобного, где бы защищались с одинаковым правом и силою интересы мелкого потребителя, того маленького человека, который покупает по нескольку аршин ткани, по фунтам керосин и по золотникам сахар. Что значат робкие попытки потребительных обществ, когда над ними, как и над всеми потребителями, господствует сила синдиката, прямее говоря, подавляющая сила капитала. Ведь все пошлины, акцизы и всякие другие налоги насчитываются с процентами каждому посреднику и поступают к потребителю в виде продукта ценою, в которую включены и стоимость товара, и все побочные налоги, и барыши всех участников производства и посредничества.
Устраивается ли металлический завод в Петербурге — он, прежде всего, обеспечивает себя или пособиями от казны в виде беспроцентных ссуд, или другими льготами в том расчете, что впоследствии отплатит казне своими услугами. Недавние торги в морском ведомстве, на которых обнаружены поползновения металлического завода взять с казны двойные цены, ясно говорят, как исполняют свои обязанности к государству владельцы подобных учреждений. Возникает ли новая промышленность в виде разработки каменного угля, она прежде всего обращается к казне с просьбами то о повышении пошлины на иностранный уголь, то о понижении тарифов на железных дрогах и кончает тем, что просит у казны премии за вывоз угля в Турцию и Румынию.
Любопытно отметить, опираясь на данные «Вестника Министерства финансов», в каком исключительно благоприятном положении находятся те самые промышленности, о которых я беседую с читателями.
Сахарная промышленность.
1892 год.
Участвовало в «соглашении»:
204 зав. с выработкою сахара 22481580 п.
Не участвовало в «соглашении»:
20 зав. с выработкою сахара 1832368 п.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
По распределению синдиката вывезено сахара за границу якобы «лишнего» в России:
[image]
Немного нужно соображения, чтобы понять, почему вывозится сахар за границу. До вывоза 2600 тыс. пудов цена на песок в августе 1892 года в Киеве была 4 рубля, а после вывоза поднялась до 5 рублей.
На вывезенном сахаре заводчики потеряли около 4 млн. рублей, а на оставшемся в России (22 миллиона пудов) взяли лишнего около 22 миллионов рублей. Ясно как божий день, что русские потребители переплатили заводчикам всю эту сумму сполна. И это только при тех условиях, когда Министерство финансов выписало песок из-за границы и объявило за него продажную цену 5 р. 5 к. в Киеве, 5 р. 50 к. в Москве, и тем парализовало дальнейшее повышение цен продукта. А что было бы, если бы этого Министерство финансов не сделало? Верно, как дважды два, что цена песку была бы доведена до 6 р. в Киеве и 6 р. 50 к. в Москве.
Объясняйте как угодно небывалое событие в один и тот же сезон, или, как принято выражаться, в одну и ту же сахарную кампанию, вывозится за границу сахара 2600000 пудов якобы лишнего на русском рынке и ввозится 500000 пудов по недостатку этого продукта.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
Угольная промышленность.
Добыто в России каменного угля:
Цена теперь на уголь в Таганроге от 141/2 до 17 к. за пуд.
При таком развитии промышленности и цене на уголь возможно ли ходатайствовать о выдаче премии за вывоз за границу?
Оказывается, что пример и успех операций сахарного синдиката так заразителен, что хватает смелости ходатайствовать и о такой премии.
Наша русская промышленность во многих отраслях пользовалась и пользуется покровительством и льготами. Пора бы ей поставить на вид, что она уже на своих ногах и пора ей служить тому конечному потребителю, средствами которого она воспитана. Наши промышленники стали — богатые люди, и пора наложить на них большую тяжесть прямых налогов в пользу государства, чтобы правительству иметь возможность облегчить тяжелое бремя налогов с рабочего и земледельческого классов.
Москва, 23 января 1892 г.
4 февр. (№ 11). С. 48.
IV
В Москве на бирже и торговых складах идут оживленные дела и толки по поводу все повышающихся цен на хлопок и пряжу, а отсюда и на все изделия из этого основного материала. Есть главная причина такого повышения цен — недород хлопка, но ею одной нельзя объяснить такого быстрого и сильного подъема цен (20–25 %) в какие-нибудь 4–5 месяцев времени. Судите сами по ниже приводимым цифрам:
Не последнюю роль в этом деле играет неурожай хлеба в одних местах и хороший урожай в других. Там, где был неурожай — и требования на товары из таких мест поступают посредственные, но зато там, где урожай был хороший, требование из тех мест поражают своими давно неслыханными размерами. Объясняется это наглядно и просто. При цене на хлеб 50 коп. за пуд крестьянин-продавец, выручает за целый воз в 20 пудов только 10 рублей; а при цене 1 рубль за пуд он выручает за то же количество хлеба целых 20 р. Выручая от продажи хлеба много денег, он непременно покупает на добрую половину выручки мануфактурных товаров, чего не делает вовсе или делает в малом размере при дешевой цене на хлеб. Сложите эти маленькие цифры в общие итоги и вы получите такие внушительные цифры, пред которыми остановитесь в изумлении.
Такое совпадение — недород хлопка в Америке и высокая цена на хлеб во всей России и создали положение, обусловившее необычайный подъем цен на все хлопчатобумажные изделия.
Волна поднимающихся цен, по-видимому, перерастает уже породившие ее причины, и ей пора остановиться на уровне, до которого она достигла, но, как всегда во времена таких промышленных колебаний, к ней примкнула спекуляция и гонит эту волну вперед выше ее естественного предела. Не помогают тут никакие выводы, никакие предостережения. Ясные дальновидные промышленные умы доказывают, что пора остановиться и прекратить погоню цен форсированным маршем. Они указывают на факты противоположного строя, отрицать которые никто не сможет. Каждому известно, что был хороший урожай хлопка в Средней Азии в прошлом году; что в Америке и Египте сборы хлопка оказались выше, чем их считали, что существующая высокая цена продукта вызовет усиленные посевы хлеба в текущем году во всех странах, занимающихся культурой Этого растения. Но ничего не помогает. Каждого обуяла какая-то страсть покупать пряжу и миткаль на 6, на 9, даже на 12 месяцев вперед и платить высокие цены. Всякий старается купить больше, чем ему на известный период нужно. Кто поверит — а между тем это факт — что прядильщики запродали вперед всю выработку своих фабрик с января по август и с августа по январь 1894 года ценами около 20 % повышения и что есть прядильщики, которые запродали даже пряжу с января по Пасху 1894 года.
Присматриваясь к делам московского рынка, и провинциальные крупные покупатели поддались общему увлечению и начали делать заказы на 6, на 9 месяцев вперед, в усиленной пропорции, всех мануфактурных товаров. Фабрики Московского, Владимирского и Лодзинского районов работают усиленным ходом и едва успевают исполнять принятые заказы. Такое ненормально напряженное состояние не может продолжаться долго и, вероятно, в Нижегородской же ярмарке текущего года почувствуется избыток товаров, и цены сразу пойдут в обратную сторону.
25 января 1893 г.
6 февр. (№ 13). С. 56.
V
Куда как не хороша чайная торговля в Москве. Высоких сортов, сезона 1891 года, у всех на руках громадное количество. Никто их не спрашивает, и они лежат преспокойно в Московской таможне, принося собою хозяевам неизбежный убыток. За деньги этих сортов продать некому, о них точно все позабыли, и они никому не нужны. Убытки так велики, что их трудно уложить в какую-нибудь определенную мерку. Продавец сразу берет 10 % убытка, а ему мало-мальски порядочный покупатель не затрудняется предлагать цену, от которой грозит убыток в 30 и 40 %. Все точно сговорились и требуют сорта только от 1,10 до 1,25 к. за фунт, да при этом спрашивают еще порядочное качество чая. Положительно недоумеваешь, какие же сорта розничные торговцы развешивают на цену 1.80, 2.00 и 2.20 к. за фунт? Поневоле приходится допускать, что из одного и того же ящика некоторые торговцы развешивают чай на многие цены, а покупатель платит напечатанную на обертке чайного фунта цену 2 рубля на чай из ящика, купленного по 1 р. 20 к. Я не вдаюсь в подробности этой системы, описанной мною в прошлом году в «ИЯЛ», не могу не заметить, что даже крупные фирмы, щеголяющие развеской чая под бандеролью вроде «К. и С. Поповы», «Вогау и К˚», «П. Боткина с-вья», не избавлены от упрека за высокую цену, по которой чай поступает от них потребителю. Все они приняли за правило делать скидку розничному торговцу от 15 до 17 % с напечатанной цены и ждать за ним деньги от 6 до 9 месяцев без наложения процентов за время, что еще увеличивает скидку от 4 до 6 %. Таким образом, выходит, что чай под казенной бандеролью в два рубля фунт волей-неволей развешивается из ящика ценою 1 р. 34 к. Разница в 66 к. на фунт уходит на скидки, обертку и магазинные расходы.
[image]
Следовательно, потребитель, покупая чай действительной цены 1 р. 34 к. за 2 рубля, оплачивает посредников, стоящих между оптовым торговцем и им, потребителем, в целых 63 к., или ровно в одну треть всей стоимости продукта. Не изменяется это отношение и тогда, когда потребитель обращается за покупкою в розничный магазин самого оптового торговца. Роль посредника переходит к последнему, и он берет с него целиком напечатанную на этикете цену, т. е. ту же лишнюю треть стоимости товара в пользу свою. И это ведь в лучших магазинах самых крупных фирм, которые в своих рекламах-объявлениях печатают жирным шрифтом, что у них развешан чай под правительственной бандеролью.
Что же сказать о тех фирмах, которые сами покупают чай в Москве в кредит, вынужденных для привлечения покупателей делать еще большую скидку, чем крупные фирмы? Скидки поэтому доходят у них до 20 и даже до 251/2 %, почему и чай развешивается из ящика 1.20 к. на цену 2 рубля, несмотря на то, что у некоторых также принята казенная бандероль.
Что за несчастный товар этот чай, купленный в Китае за 17 к., а продающийся русскому потребителю по 2 рубля за фунт? Ведь это ровно в двенадцать раз дороже того, что стоит он на месте производства, или, выражаясь цифрами, дороже на 1200 %! Недаром крупные фирмы тяготеют к тому проекту обязательной для всех бандероли, слух о котором настойчиво циркулирует в Москве в последнее время. Для них представится тогда еще более широкое поле назначать цену, какую угодно, потому что этим будет почти убита вся мелкая торговля, теперь еще во многом от них ускользающая. Этот слух породил целую ажитацию среди чайных торговцев Москвы, как крупных, так и мелких, и разделил их на три особые категории. Одна группа крупных фирм, имеющих розничные магазины, держит себя нейтрально и не подает голоса ни за, ни против такой меры, рассчитывая, что она осуществится. Другая группа оптовых торговцев, не имеющая розничных магазинов, решительно высказывается против новой проектируемой меры и составила проект ходатайства об отклонении подобного законодательства, но в слабых и бледных выражениях, очень мало выясняющих суть самого дела. И лишь третья, самая многолюдная, группа розничных торговцев в Москве составила петицию с вескими аргументами против узаконения нового проекта обязательной бандероли и представила ее в подлежащее ведомство.
Вот в каком виде обстоит теперь чайное дело в Москве. Интересно знать, как отнесутся к этому чайные фирмы, торгующие в Ирбитской ярмарке? Соединит ли их в одно убеждение общее дело, и они также заявят свое ходатайство или отнесутся к нему с тем равнодушием, которое выражается словами: моя изба с краю, я ничего не знаю?
Покуда я знаю только заявление одной провинциальной крупной фирмы наследников М. И. Грибушина, уполномочившей меня присоединиться к ходатайству московских оптовых чайных торговцев.
Для сведения я посылаю редакции «Ярмарочного листка» упоминаемые мною два проекта московских чайных торговцев, оптовых и розничных, из которых наглядно усматривается, как различно аргументирует свои ходатайства каждая группа, заинтересованная в этом деле*. Все заботятся только о своих интересах, высказывая те или иные неудобства в случае принятия обязательной бандероли, но никто не говорит ни слова в интересах того неизвестного икса, потребителя чая, который только и есть на самом деле тот важнейший и единственный фактор, на котором держится вся чайная торговля. О нем точно забыли, его как бы нет. Было бы бесконечно лучше, делало бы гораздо более чести крупным представителям чайного дела, если бы они, заботясь о своих интересах, не забывали интересов потребителя и хлопотали, между прочим, и о том, чтобы чай доходил к потребителю возможно дешевле, минуя всех лишних посредников. Зачем эти замаскированные скидки для посредников в 15–20 %, зачем беспроцентный кредит в 6–9 месяцев, эта особая скидка в пользу тех же посредников и все это покрытое крупно напечатанной на этикете ценою рядом с текстом правительственной бандероли? Если бы хотели заботиться о потребителе, разве не могли бы установить цены без скидок и кредита, предоставить посреднику продавать чай выше напечатанной цены! Тогда потребитель знал бы, сколько он платит последнему посреднику, и получал бы чай той действительной стоимости, какая на этикете напечатана. И, будьте уверены, он заставил бы посредника брать за свои услуги никак не больше 5 % на рубль.
Нельзя сказать, чтобы между розничными торговцами не было лиц, хорошо сознающих такое ненормальное положение чайной торговли и по мере возможности противодействующих этой практикующейся системе. Таковы А. Н. Филиппов, Е. Е. Емельянов, В. Я. Орлик. Но их так мало, что они не могут изменить общего положения.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
Вот средние цифры количества продаваемых ежегодно фунтов чая под казенной бандеролью в Москве:
________________________
* Из этих проектов будут помещены в ближайших номерах «Листка» извлечения. — Ред.
9 февр. (№ 16). С. 71–72.
Письма из Москвы
VI
Говорят, торговля — спекуляция. Да, если смотреть на нее, что она — взятая в целом — есть посредник, которого должен оплачивать потребитель, нет, если признать ее необходимым агентом, без которого немыслимо промышленное развитие. Номад, приведя на рынок-базар своего барана и меняя его на чугунный котел, необходимый в хозяйстве, не совершает спекуляции. Он обменял один предмет на другой, более ему нужный, и, говорят, совершил только мену — эту первую ступень купли-продажи. Другой раз тот же номад, сидя у огня своей кибитки, выменял у соседа лишнего барана на папушу табаку и потом на том же базаре, куда возил первого барана, променял и своего, и выменянного баранов на два топора, за которые у себя дома ему охотно заплатили трех баранов. К первому примитивному обмену предмета на предмет примешался более сложный ряд действий, некая комбинация обдуманного расчета, выгоды, и появилась первая ступень спекуляции.
Общество из степного, пастушеского состояния перешло в земледельческое. Члены его перестали менять товар на товар и вступили на новый путь купли-продажи — за деньги. Они умеют считать, как выгоднее продать и как выгоднее купить. Знание расчета, времени и места — основная черта спекуляции. Если бы не нужда, которая идет наперекор всякому знанию, любого земледельца нельзя было бы заставить продавать свои продукты в то время, когда они дешевы, и покупать, когда они дороги. Только эта нужда и заставляет его продавать другому дешево и покупать у другого дорого, потому что этот другой такой нужды не имеет и владеет уже некоторым избытком денег. Эти последние люди того же класса и строя, как первые, характерно начинают именоваться зажиточными, имея большее преимущество перед первыми. У них, кроме силы, общего труда и знания, появилась еще придаточная сила — капитал, деньга, которая не только устранила нужду, но и дала им возможность комбинировать ее, как им угодно, в любое время и на любом месте. Покупать для будущего и рассчитывать продавать в будущем — это уж такая видная ступень спекуляции, что даже мирный русский народ окрестил ее именем резкого словечка «кулачества». Кулачество и спекуляция — синонимы, нижняя и верхняя ступени одной и той же лестницы. Первая — грубая ступень едва обтесанного дерева, а последняя — изящная мраморная лестница, по которой идут люди к одной и той же цели — умножению капитала.
Поднимитесь еще выше. Приемы торговой спекуляции вширь и вглубь расширяются. Явились продажи в кредит товаров наличных, товаров будущих, которых еще не существует; товаров фиктивных, которых, быть может, никогда и существовать не будет; явились купли-продажи денежных знаков на другие денежные знаки, наличных, будущих, сперва на сроки двух-трех недель, потом на месяцы и, наконец, на целый год вперед; явились сделки на разницу курса, цен товаров, процентных бумаг, двойной сдачи количества и проч. и проч., чего не перечтешь и не перескажешь. Нужно долго вращаться в этой высшей среде спекуляции — торговле, чтобы только освоиться и понять все ее обычаи и законы.
В большом торговом центре трудно найти промышленника и торговца, сколько-нибудь крупного, который бы не спекулировал в какой-либо своей специальности. Вот солидный фабрикант бумажной пряжи, только покупающий хлопок как материал для пряжи и пряжу как фабрикат своей прядильной фабрики. Со стороны глядя, кто может сказать, что он спекулирует? Но он купил американский хлопок на английские деньги — пенсы и фунты стерлингов — с платежом чрез шесть месяцев. Ему нужно платить их в срок, т. е. покупать у банка или банкира. Но кто же знает, какая будет цена в то время (курс)? и наш фабрикант силою вещей старается найти момент во все продолжение 6-месячного срока, когда, по его расчету, он может выгодно купить их. Покупать фунты стерлингов на срок совсем не значит, что их нужно немедленно принимать и платить деньги. Приемка и платеж денег производится в день срока. В сущности совершается только сделка — условие, что по такой-то цене, в такой-то срок один обязан сдать, а другой принять определенное количество английских денежных знаков. Сделка, по обыкновению, завершается взаимными письмами с краткими изложениями главных условий.
Другой раз тот же фабрикант пряжи имеет еще только в виду покупку хлопка и уж заранее обеспечивает себя, покупая вперед фунты стерлингов на целый период времени для платежа за хлопок фиктивный, не купленный и лишь предположенный к покупке. Случается от такой операции и выигрывать, и проигрывать. Не дальше прошлой недели были подобные покупки 20 тысяч фунтов стерлингов по 96,80 за 10 фунтов стерлингов, а чрез несколько дней курс поднялся до 95,05. Ясное дело, что купившие такие партии английских знаков были уверены в выгодности такой операции, были убеждены, что в ближайшее время курс рубля упадет, и они проиграют. Случилось наоборот — и они проиграли.
Оптовый торговец мануфактурных товаров, видя, что дорожает хлопок, покупает миткаля на прием в сроки, партии в 10, 20, 100 тысяч кусков, определенной ценою за аршин с расчетом и убеждением, что цена на миткаль ко времени приема повысится. Миткаль ему не нужен, он ничего из него не фабрикует и лишь только рассчитывает на повышение цен и продажу в другие руки.
Крупный сахарный рафинер в одно и то же время покупает и продает песок урожая будущего лета. Он лучше всякого другого знает, что никто не может поручиться, будет ли хороший урожай свекловицы или не будет, потому что самая земля для посева лежит еще под глубоким покровом снежного слоя. Но он покупает, принимая во внимание сложные комбинации, только некоторым в полноте известные, и дает крупные задатки. В то же время он и продает песок, иногда даже не только не имея его, но продает, не имея даже покупных записок, в одном расчете купить дешевле, чем продал. Так, недавно была продана партия песка в 160 тыс. пудов по 4.80, сдать в Москве по 20 тыс. пудов в месяц, начиная с сентября текущего года.
Владелец небольшого количества наличного капитала идет на биржу и покупает 1000 акций Грязе-Царицынской железной дороги по 167 с задатком — обеспечением 10 на штуку. Повысятся чрез неделю эти акции на 10 р. — он их продает и наживает 10 тыс., а понизятся на 10 руб. — он теряет свои 10 тыс. рублей.
У всех один расчет — на разницу цен и только одно различие — в степени риска. Один основательно знает свое дело и умеет оценивать величину шансов успеха и неудачи, другой же увлекается слухами и бросается на дело очертя голову. У первого редко бывает неудача, а второй редко избегает разорения. Как назвать иначе все подобные действия, как не спекуляцией? Они таковы и есть на самом деле. Суть и мудрость всякого промышленника, всякого торговца заключается в кратком выражении: купить дешевле — продать дороже. Таким образом, вся мировая торговля основана на разнице цен между покупкою и продажею, какого хотите объекта, из которой возникают и растут те колоссальные состояния, о которых мы знаем в настоящее время. Негодуйте, если угодно, на эти условия, но они таковы, и изменить их мы не в состоянии. Нет еще беды, если область промышленности и торговли развивается нормальным путем и ее удерживает на известном уровне взаимная конкуренция. Но беда наступает тогда, когда возникает монополия, у которой нет противника — конкуренции, и она властно начинает распоряжаться карманом потребителя.
Москва, 4 февраля 1893 г.
18 февр. (№ 25). С. 125.
VII
На бирже в Москве ажитация. Курс рубля идет в гору, а с ним вместе в той же степени понижается и цена золоту. Вчера были сделаны фунты стерлингов 94 р. 20 к. (за 10 фунтов), золото — 7 р. 57 к. Это повышение курса на 5–6 % в сравнительно короткое время отражается очевидным образом на всех товарах, идущих за границу и привозимых из-за границы. На эти 5 % заграничный покупатель понижает цену на русские товары и с пятью процентами понижения предлагает заграничные товары. Американский хлопок с 10.60 понижен в цене до 10 р., а с ним вместе в силу конкуренции понижена цена и на азиатский хлопок от 40 до 50 к. за пуд, хотя последний совсем не причастен к металлической валюте. Одним словом, понижаются цены на все товары, исключая, конечно, неожиданных требований, возникающих единственно от повышения курса рубля, как они всегда повышаются при понижении того же курса бумажного рубля. Если так пойдет далее, то реакция товарного рынка наступит скорее, чем случится это при нормальном устойчивом курсе.
Волна поднимающихся цен на мануфактурные товары все еще растет, фабриканты продолжают повышать цену и сокращать сроки кредита, что означает новое повышение, но только облеченное в иную форму, чем прямое повышение. В корне, в основе своей волны наступает уже отлив, вызванный повышением курса, но размах, данный ею, продолжает еще идти вперед. Ближайшие соседи начавшегося отлива — прядильщики — скоро почувствуют это и при малейшей остановке усиленного требования на пряжу невольно передадут такое настроение фабрикантам миткаля, а те, в свою очередь, передадут следующим посредникам производства и т. д., пока реакция не захватит собою всего многочисленного контингента продавцов и покупателей. Упаси боже от такого кризиса, но он, по-видимому, неизбежно грядет и наступит. Благоразумие — прекрасное выражение, и блажен тот, кто его придержится. Но мудрено фабриканту остановиться вовремя и не усиливать производства, спекулянту не закупать вперед лишнего запаса, когда чрезмерные и легкие барыши так обаятельно и властно заставляют это делать. Есть слухи, что фирмы Морозовых за прошлый отчетный год выдадут дивиденд в размере 15–24 %, спекулянты, только «запасавшие» пряжу и миткаль без всякой затраты капитала, наживают от 10 до 15 %. Судите по этому, какую же надо иметь силу воли, чтобы отказываться от такой соблазнительной перспективы и не закупать вперед товара?
Повышение курса бумажного рубля отражается, кроме товарного рынка, и на многих процентных бумагах, металлические дешевеют, кредитные фонды дорожают. Всею своей шкалой повышения этот курс рубля ложится потерей и на наше сибирское золотопромышленное дело. Прииск, дававший дивиденд 15 %, сразу спускает его на 10 %, а если курс еще повысится на 5 %, тогда дивиденд понизится до 5 %, потому что все расходы производства останутся без изменения.
Трудно в коротких словах передать подавляющее значение быстрого изменения курса бумажного рубля. Если не каждый знает его, зато каждый почувствует на своем кармане при обиходной жизни текущего дня. Земледельцу меньше платят цену за хлеб, степняку дешевле дают за сало и шерсть, владельцу металлических фондов дешевле ценят его бумаги. Выигрывает главным образом потребитель товаров, идущих за границу и привозимых из-за границы, да частью тот рентьер, который до повышения курса успел купить фонды в кредитной валюте.
Москва, 9 февраля 1893 года.
23 февр. (№ 30). С. 145–146.
VIII
Позвольте сегодня говорить о коренном ирбитском жителе, талант которого делает честь месту его рождения. Я разумею безвременно погибшего художника Ивана Александровича Калганова. Нигде об этом самородке не писано, и знает ли кто его из местных ирбитских обывателей, кроме тесного кружка почитателей, это подлежит большому сомнению. Между тем в лице Калганова Ирбит потерял такой могучий талант сатирического жанра, что позволительно занять о нем немножко места на страницах «Ирбитского ярмарочного листка». Лучше поздно, чем никогда — гласит народная поговорка, и пусть несколько слов послужат венком на забытую могилу художника.
Иван Александрович родился в Ирбите, если не ошибаюсь, в 1852 г. И умер в Тюмени в 1882 г., не получивши ни общего, ни специального образования; нигде не учившись живописи, покойный, однако, был выдающимся художником, творцом. На свои картины И. А. успел обратить внимание, живя даже в таком глухом городишке, как Туринск. Там его заметил бывший тобольский губернатор Деспот-Зенович и почти насильно определил его учителем рисования в местное уездное училище. Мне ознакомиться с произведениями И.А. удалось в Тюмени в 1873 году, где я случайно увидал у некоторых тюменцев несколько рисунков, исполненных карандашом, Калганова. Из Тюмени я завернул в Туринск, где тогда жил И. А. Познакомившись здесь с ним и видя его горячее желание получить художественное образование, предложил ему возможность поехать со мной в Москву для поступления сначала в училище живописи и ваяния, а потом в Академию художеств.
В Москве его обласкал и охотно принял для занятий директор училища Трутовский, но… но первый же приступ не перестававшего преследовать покойного запоя прекратил эти занятия.
После неудачной попытки получить художественное образование Калканов жил в Москве еще два-три года, пробавляясь обыкновенно писанием портретов, но в светлые минуты своей горькой жизни он сумел создать ряд картин и рисунков высокохудожественного значения; большинство их собрано мною и пожертвовано в тюменский музей при Александровском реальном училище. Там серия рисунков на темы некрасовской поэмы «Кому на Руси жить хорошо», а также серия «Сцен из ночлежного дома», полных драматизма. Но у меня остаются еще три его картины, писанных масляными красками: «Директор гимназии на завтраке у смотрителя уездного училища», «Картежники, обыгрывающие свою жертву» и «41-й сеанс художника». Все эти картины, когда не будет в живых фигурирующих на них лиц, не премину пожертвовать тому же Тюменскому реальному училищу.
Во многих картинах покойный любил изображать себя в состоянии своей «болезни» и говаривал, что, поступая так, «он смеется слезами». Все его портреты в картинах — живые, говорящие лица, каждый из них, несмотря на юмористический сюжет, заставляет щемить сердце зрителя; при этом нужно знать, что лица на картинах имеют поразительное сходство со своими оригиналами. Он обладал феноменальной памятью воспроизводить выражения лиц, позы, когда-либо им виденные, в которых вы сразу узнаете тех именно лиц и невольно восклицаете: «Верно, правда!». Бывало, шутя он сделает несколькими штрихами карандаша поворот головы, улыбку губ, жест руки какого-нибудь знакомого человека, глядя на которые разведешь только руками от удивления. Так это было всегда характерно, верно!
Калганов не был в школе скульптурного искусства, как он не был и в школе живописи, но природные силы таланта были так велики, что он вылепил из глины бюст своего знакомого тюменца, покойного Высоцкого, так жизненно и правдиво, что никто не хотел верить, чтобы человек, будучи только самоучкою, мог это сделать. Он вылепил также маленькую статуэтку «Плюшкин», полную юмора и правды, и, мне кажется, трудно найти лучшее создание этого типа из великой поэмы Гоголя. Покойный страшно любил и понимал Гоголя, а «Мертвые души» знал почти наизусть. Любимые авторы его были Гоголь, Диккенс и Теккерей.
В светлые периоды жизни Калганов был скромный, прекрасный человек, тихого нрава, мало говорящий, тонко и много наблюдающий. О, как он умел тогда сразу угадывать слабую, забавную сторону каждого человека и каким острым, кратким определением слова и карандаша характеризовал всякого субъекта!
Калганов умер и похоронен в Тюмени, могилу его не могли мне указать. Воздадим же по смерти должное безвременно угасшему таланту и скажем в заключение: мир твоему праху!
24 февр. (№ 31). С. 151.
1894 год
I
Злобою дня служит в Москве повсеместный упадок торговли почти всеми главными товарами, начиная с мануфактурных и оканчивая ремесленными. Счастливых исключений немного, они все напересчет и останавливаться на них не стоит. Для ярмарки важнее всего мануфактура, чай и сырые продукты. Этим сначала мы и займемся.
Как в прошлом году я писал «Ярм. листку», что торговля в Ирбитской ярмарке мануфактурою должна быть из ряда вон блестящею, так ныне я вынужден сообщить, что дела, по-видимому, должны быть плохие и цены сравнительно низкие. Причины этому покуда почти не устранимы. Давно уже было заметно, что мануфактурный рынок переполняется, что предложение превышает спрос и что какими бы искусственными мерами ни поддерживался высокий строй цен, также искусственно в свое время поднятый, им, этим ценам, не миновать понижения. Уравновешивающий закон спроса и предложения непременно свое возьмет, цены упадут потом тем ниже и сильнее, чем их дольше задерживали на неподобающей высоте уровня. Надежда выше меры при хороших делах настоящего развивает радужные мечты на продолжение таковых и в будущем. Это чуть ли не общая слабость каждого человека, и вот она-то и заставила покупателей мануфактуры приобретать товаров в прошлой Нижегородской ярмарке больше, чем им нужно, а фабрикантов работать этих товаров еще больше, чем их было потребовано, несмотря на предостережения, какие давала им текущая жизнь тут же и чуть не на каждом шагу. Фабрикант пряжи и миткалей с пользою 20–25 % запродавал тогда вперед все годовое производство фабрики и тут же, на ярмарке, покупал хлопок дешевле весны и лета на целых 5–7 %. Все это знали, но все также своими действиями как бы хотели доказать, что это так себе, что это то русское «ничего», над которым так зло подсмеиваются иностранцы. Скоро, однако, это «ничего» дало себя знать весьма ощутительно. Не прошло и двух месяцев, как начали получаться из провинции сведения: сначала отрывочные, а потом все чаще и чаще уже обстоятельные об упадке мелкой розничной торговли, потом о понижении торговли оптовой и, наконец, в ноябре вдруг получаются в Москве ситцевыми фабрикантами обратно целые партии товаров, в сотни кип каждая, купленные торговцами вроде гг. Тарасовых и им подобных. Над такими фактами волей-неволей пришлось задуматься.
Главные фабриканты Московского района не раз собирали так называемые чайные заседания, на которых по какому-то трудно объяснимому недоразумению все-таки настойчиво постановляли: цен не понижать. Время шло, текущая продажа товаров все понижалась и понижалась, и опустилась, наконец, в ноябре и декабре до 50 % обыкновенного нормального уровня сравнительно с предыдущими годами. Понятное дело, что непроданные 50 % товара остались в складах, а новая выработка фабрикатов продолжала поступать с фабрик в том же увеличенном размере и переполняла рынок. Все эти причины, взятые вместе, и заставили-таки, в конце концов, сделать уступку цен сначала 1/4 к. с аршина, или прибавить срок 3–4 месяца, но когда эта опоздавшая мера не повлияла на улучшение сбыта товаров, тогда некоторые товары уступили еще 1/4 к. Но было уже поздно, и этой скидки стало уже мало. Курс кредитного рубля, которым ведется вся денежная система России, постоянно повышаясь, достиг теперь 6–7 % повышения, на ту же разницу курса подешевел заграничный хлопок, а так как урожай его за границей, и в особенности у нас в Средней Азии, оказался обильный, то цена хлопка в кредитном рубле определилась ниже в 8-10 %. Пред таким фактом даже прядильщики и миткальщики, эти твердые столпы повышательной тенденции, устоять не могли и волей-неволей понизили цену на миткаль (580 арш. 80 фун.) с 73/4 к. до 71/4 к. за аршин при сроке 6–9 месяцев.
В этом положении дела застало время отправки товаров в Ирбитскую ярмарку текущего года. Сколько их отправлено туда, сказать точно трудно. Сами отправители говорят, что никак не больше количества прошлого года. Но, принимая во внимание существующее состояние московского мануфактурного рынка, зная, что туда отправили большие партии товаров новые 3–4 фирмы, никогда прежде в Ирбитской ярмарке не торговавшие, и пользуясь источниками второй руки, можно думать, что отправленный товар против предыдущего года больше, по крайней мере, на 10 %.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
P. S. Здесь получены сведения об успешной торговле в Крещенской ярмарке в г. Харькове, бывающей с 6 по 15 января. Такая неожиданно хорошая развязка дел трудно поддается анализу и объяснению. Быть может, южные покупатели товаров настолько сокращали покупки в Москве в ноябрьском сезоне, что должны были усилить их в Крещенской ярмарке, а быть может, и то, что ввиду плохих требований в этот край в предшествующее время сами фабриканты московского рынка отправили туда товаров мало. Та и другая причины, а еще более обе причины в совокупности легко могли вызвать такой неожиданный успех этой ярмарки.
Как было бы приятно, если бы и Ирбитская ярмарка текущего года своею развязкою дел принесла такой же сюрприз Москве, какой ей поднесен Крещенско-Харьковскою ярмаркою.
29 янв. (№ 5). С. 16.
II
В печати появилась телеграмма от московских шерстяных фабрикантов, посланная министру финансов, о том, что их мало охраняет пошлина по 60 р. на пуд камвольной ткани и что чуть ли не убьет эту промышленность предполагаемая уменьшенная пошлина до 42 р. в ожидаемом торговом договоре с Германией. Пошлина, как и всякая другая пошлина, взимается золотом по номинальной цене, а потому при переводе на кредитные рубли она выражается в первом случае 90 р., а во втором — 63 р. кредитных на пуд ткани. Гг. московским шерстяным фабрикантам показалась мала такая охранительная пошлина, и они с горечью говорят о «невознаградимом ущербе», забывая только пояснить, какого кармана коснется этот ущерб. Выгодно, конечно, заставлять всех потребителей оплачивать частные барыши нескольких фабрикантов и потом еще иметь храбрость говорить от имени интересов чуть ли не всего русского общества. Фабриканты уклоняются сказать определенно такое выражение, они говорят только о зарождающейся камвольной промышленности, но напоминают, что правительство, покровительствуя промышленности, как бы не может делать потом никаких уступок и исправлений в раз изданном уставе о пошлинах. Но ведь покровительственная пошлина отнюдь не значит еще — запретительная система. Можно не запрещать прямо ввоза иностранных товаров, но можно наложить такую высокую пошлину, что она будет означать равносильное действие полному запрещению. Существовавшая пошлина в 60 р., а потом допущенная в конвенции с Францией в 48 р. и, наконец, ожидаемая по договору с Германией в 42 р. за пуд золотом была еще настолько высока, что она выражает собою хотя косвенное, но прямое запрещение ввоза этого товара в Россию. И против таких малых уступок гг. фабриканты шлют телеграмму министру финансов, в которой говорят, что выработка на их фабриках должна совершенно затрудниться, в особенности при улучшении курса. Выходит из этого так, что для интересов 32 фирм и лиц, подписавших телеграмму, невыгодно даже, что улучшается курс кредитного рубля, о чем они и вставляют знаменательное словечко «в особенности». Но подумали ли ходатайствующие лица о том, что пошлину целиком приходится оплачивать всем русским потребителям из своего кармана? Временно, периодически, постепенно уменьшаемая покровительственная пошлина нужна и полезна для того, чтобы дать возможность возникать и развиваться отечественным новым отраслям промышленности. Этой жертвы требуют современные условия, в каких находится наша родина. Такую стадию прогресса проходили и переживали все европейские государства, она неминуема и для нас. Но отсюда никак нельзя заключить, чтобы в угоду каждой кучке людей, именуемых фабрикантами и заводчиками, следовало налагать такие пошлины на ввозимые к нам товары, которые имели бы своим действием полное запрещение. Если есть интересы фабрикантов или, говоря проще, личные барыши владельцев фабрик и заводов, то есть еще несравненно большие интересы потребителей, прямо противоположные первым, о которых, главнее всего, и заботится наше правительство, хотя о них никто не просит и не ходатайствует. Каждая группа денежных людей тем или иным путем всегда черпает свои средства и умножает свои капиталы от этого безымянного, безызвестного потребителя, у которого нет в руках никакой защиты, кроме конкуренции, возникающей между теми же денежными людьми, и только таким косвенным путем иногда находят себе некоторую защиту. Вот этой-то конкуренции и боится всякая монополия, всякий синдикат и всякая кучка людей однородной промышленности. Об этом страшилище никогда не говорят в своих сетованиях и ходатайствах ни фабриканты, ни заводчики. Они жалуются на «ущерб», на упадок торговли, они говорят даже от имени интересов рабочих на фабриках и заводах, но об остальном, чего они прежде всего боятся, сохрани и помилуй их боже. Все их мысли и ходатайства молчаливо направляются к тому, чтобы предупреждать самую возможность конкуренции. Им нужен потребитель, не имеющий свободного выбора, потребитель, обязанный покупать только у них, которому и диктуются условия и цены, какие им заблагорассудится. В результате, конечно, являются барыши — дивиденды, о величине которых даже не мечтают европейские фабриканты.
Для иллюстрации дела я привожу перечет цифр из действующего тарифа о пошлинах в России.
Свод таможенных тарифов, изд. Мин. финансов 1893 г.
[image]
Нужно ли к этим цифрам добавлять какие-нибудь выводы и соображения? По-моему, очень уже красноречивы официальные данные и всякое комментирование излишне.
На этих днях состоялись в Москве, я боюсь сказать заседания, назову их просто — совещания: одно — фабрикантов пунцового ситца, другое — фабрикантов всех наименований ситцев. На первом обсуждался вопрос: понизить ли цену на пунцовый товар по 1 копейке с аршина или, не понижая цены, уменьшить его выработку на 20 %. Результат совещания оказался неопределенный. Одни стояли за понижение цены, другие за уменьшение выработки, и не могли прийти к соглашению. Второе совещание привело к негласному заключению: понизить цену на 1/4 к. с одного аршина.
Я не могу не прибавить к этому несколько слов. Поздно теперь предлагать такие паллиативные меры, как сбавка цены в размере 1/4 к. с аршина. Материалы, из которых работается мануфактура — хлопок и краски, давно понизились в цене больше 10 % — одни больше, другие меньше; фабрикаты же были повышены на эти 11/2 — 2 года от 15 до 20 %. Для того чтобы идти рядом со средним уровнем цен материалов и держаться нормальной золотой середины, требуется двойная сбавка: по материалам 10 % и повышенной цены 5-10 %, или минимум 11/2 копейки с каждого аршина ситцевого товара десятикопеечной стоимости.
1 февр. (№ 8). С. 28.
III
После мануфактуры одно из первых мест по своей значительности занимает в Ирбитской ярмарке чайное дело. Оно отличается особенною чертою — укупорки чая «в кожу», чего встречается меньше в Нижегородской ярмарке и едва заметно в Москве. Чай заказывается одинаково как для Москвы, так и для Ирбита из одного и того же Китая, через одних и тех же комиссионеров, но в Москву доставляется полугодом раньше. Для Москвы чай доставляется морем и железными дорогами уже в июле, оплачивается пошлиною 21 р. с пуда, а для Ирбита тянется на верблюдах, перевозится на лошадях целых три четверти года и оплачивается пошлиною в Иркутске 13 р. с пуда. Стоимость того и другого чая в Ханькоу одинакова, но затем все остальные расходы — путевые, укупорочные, пошлины — диаметрально противоположны. Чай, купленный в Ханькоу по 10 лан за пикуль (13 к. кредитных за 1 фунт русского веса), продается теперь в Москве около 1 р. 5 к. за фунт; того же качества и цены чай, зашитый в кожу, под названием ханькоуского, вероятно, будет продаваться в Ирбите около 1 рубля за фунт. Чай из северной провинции Китая, ввозимый исключительно чрез Иркутскую таможню, носит название кяхтинского. Количество его, однако ж, так невелико, что он вполне подчиняется ценам господствующего значения ханькоуских сортов.
При лучшем существующем курсе и цене золота 7 р. 44 к. за полуимпериал большие шансы выгод оказываются на стороне чайных торговцев, ввозящих чай чрез Одессу, чем имеющих таковые чрез Иркутскую таможню. Цена чая в Ирбите зависит, как везде и всюду, от многих причин. Главную роль будет играть общее количество привоза чая на ярмарку, которым, главным образом, и определяется большая или меньшая высота самой цены. Потом, хотя тоже влиятельную, но менее значительную роль в определении цен на ярмарке, будет играть текущее состояние чайного рынка в Москве. Состояние же чайных дел здесь самое печальное и угнетенное. Продать чай за деньги, хотя с самой незначительной пользой — в 3–5 %, почти невозможно. Денежные покупатели предлагают прямо убыточную цену. Продавать же в кредит — риск получается настолько значительный, что он не покрывается излишком цен, взимаемых за срочное время кредита. Требование если и существует, то только на низкие сорта в пределах цены 1 р. 05 к. — 1 р. 20 к. за фунт. Более же высоких сортов спрашивают редко и мало, да и цену предлагают с убытком — от 5 до 10 %. Виною и причиною такого положения дел являются большие остатки высоких сортов чая сезона 1891 года; убыток от них доходит до баснословных размеров. Лучшего третьегоднего сезона и лучший чай «Ки-хин», известный и в Ирбите, купленный в Китае по 85 лан за пикуль и обходившийся тогда по низкому курсу бумажного рубля без пошлины, но с путевыми расходами около 1 р. 30 к., продают теперь охотно 65–70 к. за фунт.
Как новость для Ирбитского обывателя, интересующегося чайным делом, я расскажу, что пред отъездом в Ирбит один из торговцев чаем в ярмарке запродал в Москве партию ханькоуского чая — 180 ящиков 115 фунтов ценою по 121 р. за ящик московскому покупателю г. Грязнову. Чай обязался сдать в Москве в начале марта текущего года. Качество его близко подходит к тому сорту чая, который в прошлый сезон покупался в Китае по 10–12 лан за пикуль.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
Развесная бандерольная торговля чаем в Москве крупных фирм: «К. и С. Поповы», «А. Расторгуев», «Вогау и К˚», «П. Боткина с-вья» и другие — в силу все увеличивающейся конкуренции становится неблестящею. Прошли те времена, когда К. и С. Поповы объявляли, что они кредита не допускают, серий и купонов не принимают. Теперь и они, и все другие торговцы наперерыв продают развешенный чай в кредит и делают скидку с цены от 15 до 20 %. Один только крупный чайный торговец г. Филиппов стоит особняком, не меняет своих давно заведенных правил и по-прежнему пользуется репутациею между потребителями выгодного для них чайного торговца.
3 февр. (№ 10). С. 36.
IV
Сахарные короли в унынии. Еще в большем унынии все те, которые закупили у них сахарный песок вперед со сдачею в периоде осени и зимы прошедшего и текущего года по 4,30 в Киеве и 4,80 в Москве. Покупки-продажи вперед совершались около начала прошлого года, и никто не мог знать, каков будет урожай свекловицы. Короли продавали, а обыкновенные обыватели покупали, и каждый, конечно, рассчитывал, что противная сторона ошибается больше, а он ошибается меньше. Оказалось, что короли знали больше и ошиблись поэтому меньше. Цена теперь за песок 3 р. 85 к. в Киеве и 4 р. 35 к. в Москве. Свекловицы в прошлое лето было засеяно 313000 десятин и собрано 34 миллиона барковцев, что выражается увеличением против предыдущего года на 12 % посева и на 55 % сбора.
С таким небывалым урожаем свекловицы задумался даже сахарный синдикат, не зная, в какую сторону направить свою деятельность. Он еще имеет права синдиката, т. е. своего рода полновластного распорядителя сахарного рынка, но в нем уже нет прежней самоуверенности; его действия уже не носят былой энергии. Среди его членов возникло, временное, быть может, но возникло пререкание и некоторая оппозиция при подписании нового договора на продолжение синдиката снова на 4 года после истекающего срока. Явились оппоненты, которых покуда не могут сломить ни доводы, ни приемы главарей сахарного дела. Все это тормозит и затрудняет в настоящую минуту решительные действия синдиката, а рынок, чуткий ко всякому факту, отвечает на подобное положение вещей все большим и большим понижением цены продукта. Цена песка 3 р. 85 к. в Киеве не есть убыточная для песочного завода; она еще достаточно высока, чтобы давать хорошую прибыль вроде 20–25 %. Но ведь в продолжение многих лет сахарные заводчики привыкли к цене 4 р. 50 к. — 5 р., и им кажется теперь, что дела их плохи, что сахарная промышленность переживает кризис, и что им непременно нужна в той или иной форме посторонняя помощь. Они, быть может, снова будут в продолжение целого ряда лет вывозить сахар за границу, невзирая ни на какие убытки, и потом с лихвою наверстывать со своего русского потребителя. Всем памятен еще прошлогодний факт, что заводчики вывезли за границу около 6 млн. якобы лишнего для себя сахара, а потом повысили цену на внутренних рынках якобы по недостатку этого продукта. Благо правительство стало в защиту интересов потребителя и разрешило банку внешней торговли за правительственный счет ввести в Россию заграничного песка несколько миллионов пудов, чем и остановило дальнейшее форсированное повышение цен. Такие почти невероятные события происходили в прошлом году на виду у всех, и яснее, чем когда-либо, дали уразуметь каждому, какие цели преследует сахарный синдикат, прикрываясь именем якобы невинного регулятора сахарной промышленности. Я, вы и каждый из нас заплатил лишние копейки за фунт сахара, а из них, в конце концов, и собрались те миллионные барыши-дивиденды, которые фигурируют в годовых отчетах сахарных заводов. Владельцы паев этих заводов поделят между собою дивиденды в размере 15–30 % и потрут руки от удовольствия. Какое им дело до того, что потребитель ропщет и негодует; они получили барыши на законном основании и не хотят знать никакого ропота, никакого негодования. Каждый владелец завода, каждый крупный пайщик сахарного товарищества настоящего времени если еще не миллионер, то кандидат на будущего миллионера.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
В настоящее время в Москве рафинад официально держится цены 5 р. 60 к., 5 р. 75 к. за пуд, но, несомненно, эта цена понизится значительно. На то указывают побочные предложения вторых рук, готовые продать рафинад: в Перми Харитоненко — 5 р. 80 к. и в Челябинске Терещенко — 6 р. 05 к.
5 февр. (№ 12). С. 44.
V
В большинстве случаев с сырыми продуктами дела идут плохо, и цены понижаются не по дням, а по часам. Давно ли было то время, когда не знали, какую цену просить, например, за мытую шерсть, орду (джебагу) и продавали ее в Нижегородской ярмарке по 7 р. 20 к. за пуд.
А теперь те же продавцы орды, заплатив провоз до Москвы, не находят покупателей и за 6 р. 50 к. Еще так недавно все сорта дешевой шерсти — коровьей, стуловой, конины — покупались чуть не нарасхват, а теперь никто их не спрашивает, и продавцы не знают, что с ними делать. Покупатели точно канули в воду и не хотят платить цен с уступкою даже 20 %. В близкое еще время охотно платили цену за осеннюю шерсть Крымского района: белую — 8 р. 25 к., черную — 8 р. 75 к., серую — 7 р. 75 к., а в настоящую минуту не покупают и за 6 р. 50 к. Более или менее то же самое происходит и со всеми другими сортами шерсти. Дошло, наконец, до того, что южные овцеводы ходатайствуют о наложении более высокой пошлины на ввозимую тонкую шерсть, чтобы поднять хоть этим цену на внутренних рынках. И действительно, австралийская и капская шерсть и лучше весом, и лучше сортированная, чем наша южная, мало-помалу наполняет рынок и роняет цену местных русских продуктов. Недавно окончившаяся Харьковская ярмарка, так сказать, подтвердила и узаконила это настроение, которое раньше сего если не всеми сознавалось, то всеми смутно чувствовалось.
Продано на ярмарке разных сортов шерсти только около 30 % привоза. Вот табличка цен наиболее видных сортов шерсти и других сырых продуктов, проданных в Харьковской ярмарке.
Шерсть тонкая паровой мойки 26–28 р.
«плотовой «25–26 р.
«осенняя не разобр. 1/2 грязная 5,50-7 р.
щетина 27–35 р.
волос (косица) 16–21 р.
грива 6–8 р.
заяц-русак местный 0,21-0,22
воск 25 р. 50 к.-27 р.
кожи яловые сухие 8,50–10 р.
конина за штуку 3,50-4,50
Сало осталось все не продано. Требовали 5,35, а этой цены никто не платил.
Пушнина во всех сортах, собранная с местных районов всего Харьковского края, осталась непроданною. Покупателей было мало, цену предлагали низкую, так что продавцы волей-неволей предпочли оставить товар у себя и отправить его за свой счет в более центральные места сбыта — Варшаву, Лейпциг, Москву и пр.
В Москве дела с сырыми продуктами, как я выше упоминал, крайне вялые и плохи. Исключения очень немного, и говорить о них не стоит труда и времени. Прямой расчет брать всегда основанием для темы господствующее настроение, которое ярко окрашивает любое человеческое дело.
На сырые продукты целые фаланги продавцов, настойчиво предлагающих свои товары, и редко-редко появляется между ними покупатель, который в такие времена, как теперь, слишком хорошо знает себе цену.
Для наглядности приведу маленький перечень цен, не состоявшихся цен, а цен, назначаемых продавцами:
заяц сибирский за шт. 6–7 р.
косица пуд 23–25 р.
грива 7–8 р.
шерсть верблюжья 6 р. — 6 р. 50 к.
«орда мытая 6 р. 50 к. — 6 р. 75 к.
«осенняя заволжская 10 р. 50 к.
«осенняя черкасская 9 р. 50 к.
«рунная белая 10 р. 50 к.
сало топленое 5 р. 30 к.
масло коровье 8 р. 25 к.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
Большие толки возбуждает теперь договор, заключенный Россией с Германией. Там немцы, по ту сторону границы, всех промышленных классов радуются договору и не находят слов для выражения благодарности своему правительству. И только одни аграрии резко порицают этот договор и стараются всеми средствами помешать вступить ему в силу. У нас же совсем напротив. Все земледельцы и землевладельцы, эти наши русские аграрии, дающие такой, не поддающийся оценке важнейший тон русской жизни, стоят горою за договор, и только наши промышленники против него. Последним все кажется мало тех пошлин, которые ограждают их от заграничной конкуренции. Им нужен самый высокий строй пошлин, чтобы совсем прекратилась даже всякая попытка ввоза иностранных товаров. Отсюда их жалобы, заявления и ходатайства. Так, например, южные овцеводы всеми средствами стараются доказать, что если им не помогут более высокою, чем существующая, пошлиною, то они разорятся вконец и тем принесут громадный вред всей шерстяной фабричной промышленности и даже чуть ли не всему земледелию России. На страницах столичных газет описываются эти крайние выводы, из которых только и можно сделать одно заключение, что овцеводам должны быть принесены в жертву все насущные интересы нашего земледельца, несмотря на то, что промысел земледелия составляет самое главное и господствующее значение всей экономической жизни России. Овцеводы забывают, что привозная шерсть обложена пошлиною 2 р. золотом за один пуд шерсти и что только на уровне этой пошлины и возможно было при договоре с Германией добиться понижения их пошлины на наш хлеб — рожь и пшеницу — до 31/2 марки за 6 пудов веса.
11 февр. (№ 18). С. 70.
VI
Как велика и разнообразна промышленная деятельность нашей России. Молодая еще, не верная, далекая от действительности наша официальная статистика тем не менее дает поразительные цифры. Эти цифры далеко не верны, но они не верны только потому, что меньше действительных, но отнюдь не гадательны, не с ветру взятые цифры. В ошибках цифр повинно Центральное статистическое бюро: их дали сами промышленники — одни потому, что в силу традиций боятся возможности лишних налогов, а другие потому, что в силу иной традиции не желают давать огласки действительной величины своих дел, и лишь некоторые, немногие, преимущественно в крупной промышленности, дали верные сведения. Поэтому «ничтоже сумняшеся» можно брать официальные цифры как данные, прибавляя к ним до нисходящей линии годов от 20 до 100 %, и будешь всегда более или менее близок к истине, к тем данным, которые реальны и действительны.
Все цифры и сведения взяты мною из «Указателя фабрик и заводов Европейской России» Орлова и Будагова издания 1894 года, составленного по официальным данным департамента торговли и мануфактур.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
В 1865 году в Европейской России было зарегистрировано промышленных заведений, кроме горных, акцизного ведомства и мелких с годовым производством менее 1000 р.
Средняя производительность каждого промышленного заведения и средняя производительность на каждого рабочего выражается:
Средняя годовая заработная плата, считая год 288 дней, а день в 12 часов, на каждого рабочего определяется в 232 рубля.
По производствам она выражается так:
Главнейшие отрасли фабрично-заводской промышленности
VII
По значительности производства главные фабрики и заводы следующие:
1. Одесские сахарные заводы на 13600000 р.
2. С. Морозов и с-н на 1330200 р.
3. Кренгольмская мануфактура на 9715000 р.
4. Российско-американская резиновая м-ра на 9000000 р.
5. Юзовские рельсопрокатные заводы на 8983000 р.
6. Викул Морозов с с-ми на 8725000 р.
7. Брянский завод на 8485000 р.
8. П. Смирнов, водочный завод на 8050000 р.
9. Ярославская большая м-ра на 8000000 р.
10. Богородско-глуховская м-ра на 7259000 р.
11. Южно-русские заводы на 7200000 р.
12. Корюковский сахарный завод на 7095000 р.
13. Табачная ф-ка Богдановых на 6200000 р.
14. Киевский сахарный завод на 6125000 р.
15. Кенига на 6115000 р.
16. Тверская м-ра на 5877000 р.
17. Даниловская м-ра на 5801000 р.
18. А. Гюбнер на 5800000 р.
19. И. Харитоненко с с-м сах. завод на 5500000 р.
20. Московский сахарный завод на 5170000 р.
21. Бумагопрядильная Барановых на 5000000 р.
22. Прохоровская трехгорная м-ра на 5000000 р.
Процентное отношение рабочих мужчин, женщин и детей выражается так:
мужчин 73 %
женщин 24 %
мальчиков 2 %
девочек 1 %
Всего 100 %
Женщины получают заработную плату против мужчин половину, а малолетние — одну треть.
Техников, занимающихся на русских фабриках и заводах:
русских, получивших образование 929 ― 4,97 %
не получивших образование 16469 ― 88,13 %
иностранных, получивших образование 400 ― 2,14 %
не получивших образование 889 ― 4,76 %. Всего 100 %
Топлива в течение 1890 года на фабриках и заводах употреблено, считая: одна куб. сажень дров ― 100 пудам каменного угля ― 225 пудам торфа ― 60 пудам нефтяных остатков.
2948846 куб. саж. дров, а именно:
дров кубических сажен 1364980
угля каменного пудов 110359765
торфа пудов 40265745
нефтяных остатков пудов 18082123
Ошибки в вычислениях и несогласимые данные заметны даже в официальных выводах. Так, например, за 1890 г. показано, что средняя выработка товаров на каждого рабочего обходится 1713 р., между тем по делению годового производства — 902920000 р., на 716850 человек рабочих она оказывается только в 1253 р. (стран. III). Число рабочих за 1890 г. показано: стран. III — 716850 человек, а на странице X — 875764.
Ошибки же в количестве и ценности производства, зависящие от ложного показания самих владельцев промышленных заведений, являются иной раз поистине курьезными. Например, спичечная фабрика в Слободском г-жи Ворожцовой показала свое производство при 290 чел. рабочих только в 30 тыс. руб., или что будто бы каждый рабочий в течение года вырабатывал товаров на 103 р. 50 к., тогда как тот же рабочий в среднем выводе по спичечному производству получил только одной заработной платы 122 р. Выходит так, что будто бы бедный владелец фабрики приплачивает от себя каждому рабочему 18 р. 50 к. да отдает даром покупателям все фабричные материалы, все накладные расходы и весь свой труд. Смешно, конечно, все это, но в то же время и глубоко печально. Не на 30 тысяч рублей вырабатывает фабрика Ворожцовой товаров, а на цельных 150 тысяч рублей.
Другой пример. Катюшин С. В. (С. 7) показал выработку валяных сапог на 23 тысячи, К. Ф. Фомин — на 8 тысяч руб. Между тем в действительности первый вырабатывает на 150 тыс., а последний — на 50 тыс. руб. Если даже сведения эти давно собраны, когда производительность фабрик была меньше, то и тогда, т. е. 7–8 лет назад, они вырабатывали никак не меньше, как первый на 75 тысяч, а второй — на 80 тысяч рублей.
Попадаются примеры и иного рода. Кожевенный заводчик в Слободском М. И. Фефанов показал выделку кож в 50 тысяч штук на 460 тысяч рублей при 98 рабочих. Другими словами, что будто бы каждая кожа с его завода продавалась по 9 р. 20 к., и каждый рабочий выработал товаров в течение года на 4700 рублей. Но кто же не знает, что нет цены за юфтовой товар по 9 р. 20 к. за кожу, а есть цены, смотря по величине и качеству выделки, только в 5–6 р. Что подумать о таком преувеличении заводского производства?.. Одно только можно заметить, что подобные преувеличения попадаются у тех промышленников, которые имеют дело с поставкою товаров в казну.
Очень приходится сожалеть, что в таком систематическом обозрении, каков «Указатель фабрик и заводов», слишком часто фигурируют устарелые сведения, когда промышленное заведение давно уже изменило свою физиономию или перестало даже существовать. Кожевенного завода Васильковых давно уже следа нет, а он значится существующим; завод Сибирякова только один, а их показано два (С. 264), и, что удивительно, оба на одно и то же лицо, но с выработкою кож; на первом 20 тысяч, а на втором пять тысяч штук. Если бы принята была в этом «Указателе» строгая алфавитная система фамилий, как это часто практикуется теперь в частных изданиях, подобные недосмотры легко бросались бы в глаза и еще легче были бы своевременно устраняемы, не говоря уже о том, что такая система значительно удобнее для каждого, кто пользуется «указателем».
Затем нельзя не пожелать, чтобы введены были в программу собирание сведений о промышленных заведениях, сумма годовой заработной платы всех рабочих и годовая польза владельца фабрики или завода. Эти два существенных пункта почему-то теперь обходятся молчанием, а, имея их чрез фабричных инспекторов, куда было бы удобно и полезно разобраться в противоположных интересах хозяина и рабочих.
18 февр. (№ 25). С. 98.
VIII
Печальное положение писать о дурных признаках, но куда как печальнее писать о дурных фактах. Мир мечты и иллюзии, действительность, подкрашенная надеждою, были бы желательнее суровой практики, но ведь они-то чаще всего и увлекают нас за пределы возможного, куда запрещает заходить холодный расчет рассудка. Часто мы его не слушаем, и за это практика жизни платит нам суровыми уроками толчков, заявляя их в мире торговли потерями, несостоятельностями, кризисом. Давно ли, кажется, было время, когда мы ликовали, радуясь необычайному подъему торговли, и с каждым днем усиливали производство товаров. Казалось, этому благополучию и конца не будет. Мы, т. е. каждый из нас, будет ли то фабрикант или простой торговец, увеличивали производство и закупали вперед товары все в большем и большем количестве, не зная ни степени, ни умеренности. Фабрикант увеличивал ткацкие станы и набивные машины, заводчик усиливал производство, чайные торговцы давали заказы в Китай в пропорциях, от которых по невозможности их выполнения отступались даже комиссионеры. Продавали товары в кредит, постоянно повышая суммы и увеличивая сроки, благо банки легко принимали к учету векселя и давали деньги за малые проценты. Но ведь народный труд, народные сбережения растут туго, увеличиваются медленно. Их едва ли можно выразить ежегодно цифрами в размере даже 3–5 %. Они похожи на доходы земли, на которой народ живет, которую обрабатывает и от которой усваивает и прочность, и в то же время и медленный рост. В делах промышленности и торговли следовало бы принимать это во внимание и сообразоваться с такими данными, потому что главный потребитель всяких главных товаров народ, тот сын земли, от которой он только и черпает свои потребительные средства. Мы это забыли и, подстрекаемые барышами истекшего сезона, действуем наугад и на авось.
Мы засеяли свекловицею полей больше на 30 % и дали заказов в Китай больше предыдущего года:
байхового чая на 25 %
кирпичного чая — на 17 %
Результаты не замедлили показать с верностью часового механизма, как мы поступили неразумно и нерасчетливо. Реализация многих дел только еще в начале, а уже как надают цены — это известно каждому нашему обывателю. Сахарная промышленность, обставленная даже синдикатом, снабженная значительною монополиею, и то не может справиться с избытками продукта и понижает ему цену. Чайные торговцы, как всякие свободные от монополии люди, предоставленные закону конкуренции, чувствуют это давление во всю его величину и должны мириться с ним, как с неизбежным следствием своей непредусмотрительности. Я уже имел немало телеграмм об этих делах на ярмарке и могу достаточно верно судить о их убыточности.
То же самое происходит и с мануфактурою, играющею главную роль в промышленности как здесь, в Москве, так и у вас на ярмарке. Увеличенное в течение целого ряда лет, это производство выше потребностей и требования, оно начало сказываться своим перепроизводством не со вчерашнего дня и выразилось теперь уже дурным признаком болезни — прекращением платежей отдельных единиц. На этих днях остановили платежи:
казанские Ибрагимовы 700000
харьковские Трофименко-Дерягин 800000
нижегородский Потапаев 220000
московские: Басов 120000
Елисеев 80000
Бургарт 200000
И ведь это только начало дурных дел, начало падающей волны понижения торговли, начало реакции не в меру усиленной мануфактуры и торговли. Что же приходится ожидать от дальнейшего продолжения дел в этом направлении? Ответ напрашивается сам собою, и его каждый продиктует себе безошибочно. Мануфактуристы Москвы недавно собирались вновь на чайные заседания и будто бы постановили понизить цены на ситцы по 1/4 к. с аршина и в то же время не делать дальнейшего понижения до самой Пасхи. Но я продолжаю думать, что такие паллиативы не помогут делу, в котором стали нужны радикальные меры. Помочь пройти начинающемуся кризису возможно только одной мерою, одним кесарским сечением — уменьшением производства. Как больному необходима диета во время лечения, так и в настоящем положении нашей мануфактуры и торговли неизбежна эта диета — вольная или невольная, одинаково. Ничтожные сбавки в цене выработанного продукта, сбавки, сделанные, как говорится, «спустя лето в лес по малину», не помогут делу и не избавят от кризиса, медленно, но постоянно надвигавшегося, причинами которого были сами же производители. Ведь основной материал мануфактуры — хлопок — давно подешевел и дешевеет до сих пор настолько много, что фабриканты своими понижениями цен не дошли и до половины разницы в цене хлопка, какая была и какая существует теперь:
египетский желт. фули Г. 9 р. 50 к.
орлеанский Гуд мин. 9 р. 15 к.
азиатский из америк. семян 9 р.
ереванский 8 р. 50 к.
хивинский 8 р. 25 к.
бухарский 7 р.
харасанский 6 р. 60 к.
Официальное издание «Т-п. газета» от 9 февраля в осторожных выражениях сообщает, что разные соображения «дают основание думать, что цены на хлопок понизятся еще несколько и что, в общем, январь отмечается понижением цен на пунцовый и другие мануфактурные товары понижением цены на шерсть, миткали и ослаблением рынка с пряжею».
19 февр. (№ 26). С. 102.
IX
Я не буду повторяться и писать о розничной, фунтовой торговле чаем так же подробно, как в прошлом году. Желающие могут найти мои корреспонденции и перечитать их. Год времени ничуть не изменил ни сути, ни приемов этой торговли. Она по-прежнему идет неверною дорогою — путем мистификации потребителя и заводит главных деятелей крупных чайных фирм в область большого риска, который рано или поздно даст себя знать повальной болезнью — банкротством их покупателей. Поставлено это дело, по-видимому, так, чтобы стать самой крупной фирме лицом к лицу к потребителю. На деле же выходит совсем иное. Крупная фирма, вроде гг. Вогау и К˚, П. Боткина с-вья и др., не может сама продать дробного, развешенного чая потребителю; она вынуждена искать посредника, который не покупает чая иначе, как со скидкою 15–20 % с назначенной цены под бандерольным этикетом, и требует еще, как непременного условия, кредита на срок от 6 до 9 месяцев. Усиливаясь и конкурируя со старыми торговцами, приходится идти навстречу таким требованиям. Постепенно кредит начинает расти, сроки удлиняться, а верность кредита все уменьшаться и уменьшаться. Бывали за последнее время случаи, что посредник, купив в Москве развешенный чай в кредит со скидкою 15 %, продавал его в Москве же за деньги со скидкою 30 %. Годовые отчеты за последние годы большой фирмы «Бр. Поповы» подтверждают мое мнение как нельзя более. Дивиденды фирмы с трудом обозначались за 1892 г. в 7 %, а за 1893 — в 5 %. Введение бандероля на чай хотя покуда еще не обязательное, но, по-видимому, имело в виду дать потребителю продукт нормальный и за нормальную цену. Что, кажется, могло быть лучше этого? Но теоретическая мысль забыла вторую половину задачи, оставив ее на произвол одной стороны — чайного торговца, который и диктует ее так же произвольно, как и всякий другой, не имеющий бандероля. От этого-то и выходит, что крупная фирма, печатая цену рядом с бандеролью, вперед учитывает прямую скидку посреднику и косвенные максимальные расходы, как, например, неизбежность длинного кредита, риск его, стоимость укупорки и бандероля, содержание акцизного чиновника и проч. и проч., так что, в конце концов, чай доходит до потребителя в страшно дорогую цену. Примеси суррогатов чая тут нет, но ведь и в свободной торговле чая их не слышно и не видно. Большая строгость и усиленные наказания — лучшая гарантия от всякой подделки; она тем — главное — и ценна, и желательна, что не повышает безмерно цены продукта, за которую он доходит до потребителя. Если бы крупные фирмы, развешивающие чай под бандеролью, имели цель доставить потребителю цельный продукт и дешево, разве они делали бы замаскированную от потребителя скидку процентов посреднику? Напротив, чайные фирмы щеголяют укупоркою, красивым этикетом, жестяными коробками, вполне уверенные, что они этим привлекают покупателя. И нельзя отрицать, чтобы красивая внешность не играла заметной роли. Но ведь всякая лишняя трата денег, всякое украшение укупорки есть, прежде всего, повышение цены чая на всю сумму, в сущности, ненужной роскоши. Если фунтовая жестянка стоит 17 к. на средний чай, то это ровно 10 % лишнего налога.
Крупных фирм так немного, и они могли бы между собою условиться не делать этой скидки и не давать кредита за развешенный чай, что немало удешевило бы для потребителя цену чая. Само собою, на такие соглашения они не пойдут. Предлогов под видом причин всегда найдется довольно, и дело останется в прежнем положении.
Оптовая чайная торговля ведется между продавцом и покупателем, тонко знающими качество и цену продукта. Входить в нее дальше известных пределов правительству нет ни поводов, ни оснований. Розничная же, фунтовая торговля чаем имеет одною стороною темного, бедного, несведущего потребителя, и оградить его в возможной мере от лишних вожделений всех посредников куда было бы благое дело. Одно лишнее правительственное распоряжение не продавать со скидкою каких бы то ни было процентов с напечатанной цены чая, и потребитель до некоторой степени был бы огражден. Ведь правительство в прошлом году совершило же нечто подобное в сахарном деле и тоже в интересах потребителей. А сахар еще однородный продукт, в цене и качестве которого нет труда разобраться даже самому захолустному обывателю. Чай же продукт темный, и градация цен по его качеству для простолюдина совсем для оценки невозможное дело.
20 февр. (№ 27). С. 106.
1895 год
I
Я начну с того, что расскажу, в каком виде находится теперь мануфактурный рынок в Москве, предпослав ему маленький абрис денежного обращения. Прочитав это, пусть каждый и делает свои выводы по его личному усмотрению.
Государственный банк, замечая денежное стеснение, по-видимому, с готовностию идет навстречу нужде в деньгах, увеличивая кредиты по вексельной операции и выдавая ссуды под товары и предприятия, наименования которых только в первый раз встречаются в рубриках и объявлениях банка. Низкий учетный процент, несмотря на большие требования денег, проводимый долгое время без колебаний в ту или другую сторону, говорит нам лишний раз о том, что Государственным банком принята система устойчивости, система постоянной помощи, которая и проводится в жизнь неуклонно и твердо. Сравните цифры учета векселей и выдачи ссуд под процентные бумаги на 1 декабря 1893 и 1894 годов, и вы увидите ясно, как обстоит дело. Например,
1 декабря (млн. руб.)
1893 г. 1894 г.
Учтено векселей 144 190
Выдано ссуд под процентные бумаги 38 43
Товары 20 32
Спец. тек. счета 34 40
Итого 236 306
Разница равна семидесяти миллионам рублей.
Возьмите другую сторону того же баланса Государственного банка и то же число месяца рассматриваемых годов — его пассива.
1 декабря (млн. руб.)
1893 г. 1894 г.
Внесено в банк вкладов от частных лиц и учреждений
по простым текущим счетам 114 107
по срочным счетам 140 129
Итого 254 236
Разница равна 18 миллионам рублей.
Значит, Государственный банк на 1 декабря 1894 г. против того же числа предыдущего года выдал денег публике больше на 70 миллионов и принял от нее меньше на 18 миллионов.
Слагая же обе эти цифры, мы получим разницу в 88 миллионов рублей, находящихся в руках промышленников и торговцев, — больше, чем их было на 1 декабря 1893 года.
Десять частных банков*, месячные счета которых я имею под руками, говорят нам:
1 декабря (млн. руб.)
1893 г. 1894 г.
Учтено векселей 113 128
Выдано ссуд 100 122
Всего 213 250
Разница опять 37 миллионов рублей.
Как видите, то же самое явление повторяется и в частных банках, как оно господствует в государственном. Это явление было бы еще ярче и вразумительнее, если бы я мог располагать месячными счетами всех частных банков, и если бы они не держали учетный и ссудный процент на очень высоком уровне.
________________________
* Банки эти следующие: 1) Волжско-Камский, 2) Купеческий, 3) Торговый, 4) С.-Петерб. международный, 5) Внешней торговли, 6) Московский коммерческий, 7) Частный комиссионный, 8) Одесский учетный, 9) Харьковский торговый, 10) Киевский промышленный.
Разница учетного уровня против Государственного банка иногда доходит до 50 % повышения. В то время, когда Государственный банк держал норму 41/2 %, частные банки взимали 6, 61/2 и даже 7 %, а по ссудам доходили до 71/2 и 8 %.
Какая же причина, в самом деле, такому не совсем нормальному положению вещей? Куда деваются все эти капиталы, выданные из кредитных учреждений в гораздо большей степени, чем прежде? Мне кажется, первая, в глаз бросающаяся причина, кроется в том, что у каждого фабриканта, у каждого заводчика и любого промышленника стало оставаться на руках с каждым днем все большее и большее количество товаров, а отсюда и большее помещение капитала в недеятельном, инертном состоянии, которое и вынуждает делать усиленные поиски денег в операциях вексельного учета и залога процентных бумаг. Платежи по векселям, правда, покуда получаются исправно, но платежи по текущим товарным счетам затягиваются значительно. Является новая, вторая причина, опять требующая лишней затраты денег. Все это вместе взятое и дает наглядный пример начинающегося застоя, но он все-таки еще не объясняет нам, не открывает настоящей коренной причины, почему именно всеми чувствуется порой сознательно, а порой и бессознательно какой-то недостаток у одного сбыта товаров, у другого затяжки в расчетах, и всем одинаково неловко, все чем-то недовольны. Это еще не болезнь, но это то недомогание, которое предшествует болезни, если только не будут устранены самые факторы, вызывающие такое недомогание. Факторы эти, правда, мелки, одиночны, но они повсеместны и, собранные в одно русло, образуют собою такое неотрадное течение, которое, переходя из одной стадии в другую, выражается в конечном последствии — безденежье, где даже трудно и разгадать самую суть, самую причину причин.
Все мы знаем, что хлеб в этом году повсеместно так дешев, что живущее поколение едва помнит что-нибудь подобное. В какой-нибудь окраине России, например в Стерлитамаке, рожь продается по 15 к., в Осе — 18 к., в Тюмени — 23 к., в Самаре — 32 к. за пуд. Мыслимо ли, чтобы земледелец, продающий такою ценою хлеб, мог заработать на нем хоть что-нибудь? Низкая цена едва-едва окупает только аренду земли, стоимость семян и работу, но не дает избытка, на который он и мог бы покупать для себя и своей семьи какую-нибудь обновку.
Повинности, налоги, возврат былых ссуд стоят у земледельца на первом плане и с неотразимой силой требуют срочного исполнения. Все другие житейские потребности в такие времена откладываются как невозможные и невыполнимые. Он и его семья заняты только пропитанием, только хлебом насущным. Сложите в уме эти малые единицы всей России в один итог, и тогда вы перестанете удивляться некоторому безденежью, некоторому застою в делах промышленных. Все это было бы еще гораздо резче и скорее, если бы отчасти его не парализовала хотя меньшая, но тем не менее значительная по своей массе другая часть народа — не земледельцев, а батраков и рабочих на всех наших фабриках и заводах, рабочих во всех имениях: мещан, ремесленников, городской прислуги, словом, всех тех неземледельцев, промышляющих своим трудом, которые при урожае хлеба зачастую зарабатывают денег более, а расходуют на свое пропитание менее, а посему и являются с покупными средствами обновок больше, чем когда-либо. Но ведь один миллион фабричных рабочих и два-три миллиона остальных неземледельцев, находящихся сравнительно в лучшем положении, чем остальная стомиллионная масса населения, может только временно ослабить резкое движение в сторону прекращения покупок фабрикатов обрабатывающей промышленности, но отнюдь не может во многом изменить настоящего положения.
25 янв. (№ 1). С. З.
II
Чем крупнее промышленность, чем крупнее фабрики и заводы, тем раньше начинает сознаваться солидарность «своих интересов между их владельцами. Наша мануфактура давно заняла первое место в ряду других промышленностей и раньше других имела представительство и в лице столичных бирж, и в лице О-ва содействия русской промышленности и торговли, чтобы ходатайствовать о покровительстве промышленности, — термин, под который удобно укладывается понятие о покровительстве и фабриканту, и рабочим. На самом же деле покровительство промышленности переходит почти исключительно только фабрикантам и заводчикам, т. е., говоря проще, их выгодам, мало касаясь другого основного, но противоположного по своим интересам класса рабочих.
Если называть вещи прямо по их внутреннему смыслу, то следовало бы покровительство промышленности назвать прямо покровительством фабрикантам. Это было бы, по крайней мере, и правильно, и резонно. Иначе ведь не было еще никем доказано, что от повышения пошлины на какой-нибудь материал для фабриката увеличивалась бы в равной мере и заработная плата рабочим. Ничего этого, сколько я знаю, нигде и никогда не наблюдается.
Странно как-то, а между тем это правда, что мелкие и даже средние отрасли промышленности о покровительстве не ходатайствуют и только самые крупные о том заботятся. Получая покровительственную пошлину, они берут с потребителей барыши и на товар, как брали их прежде, и на новую часть пошлины, а иногда еще и на то и другое надбавку, если только устраняется этим конкуренция привозного товара. Они кладут потом эти барыши себе в карманы, оставляя своих рабочих подчиняться закону спроса и предложения.
Но тогда зачем же играть словами, говоря о промышленности, подразумевать совокупность всех факторов, ее составляющих, когда большая часть эксплуатируется в пользу только одних фабрикантов и заводчиков? Отчеты товариществ, которые стали печататься в последние годы в «Вестнике Министерства финансов», говорят ясно только одно, что большие фабрики и большие заводы постоянно получают и большие барыши, но в них вы нигде не найдете, сколько рабочих на этих фабриках и заводах и сколько этим рабочим уплачено в течение года заработной платы. Мне кажется, следовало бы обязать не только крупного, но каждого фабриканта и заводчика печатать годовые отчеты с точными цифрами не только о количестве рабочих, годовой заработной плате, но печатать также о количестве штрафов, о числе заболевающих, о количестве ежедневных рабочих часов и вообще обо всем, что поддается цифрам и статистике. Обязательность подобного отчета давала бы более верное представление о том, что такое известная промышленность и, быть может, предупредила бы некоторые случайные, но печальные эпизоды. О внутренних распорядках на фабриках и заводах публика знает очень немногое, а посему и судит о них оптимистически. «Ах, как хороша эта ткань!» — восклицает наивная барыня. «Ах, как величественны эти здания фабрики!» — вторит ей любитель архитектуры. «Ах, как удивительны самодействующие машины!» — говорит случайный посетитель фабрики, и пойдут далее рассуждать на эти темы, пока не заключат разговора ошеломляющим сообщением цифры барыша владельца фабрики. Никто из них не молвит слова: «А ну, как же выглядит масса рабочих, чем она питается, где она живет, без которой не могло бы и быть ни этих фабрик, ни этих машин и тканей, ни этого громадного барыша?». В понятии большинства публики рабочий — синоним пьяницы и грубияна, которому что ни плати, все равно он пропьет и промотает. По их логике, пожалуй, выходит, что чем меньше заработная плата, тем рабочему лучше. Ведь давно ли было время — я его помню хорошо, — когда в Сибири писались контракты между нанимателем и рабочим, в которых включался пункт, гласивший дословно так: «хозяин обязуется не наносить работнику тяжких побоев, могущих повредить его здоровью».
По смыслу этого пункта выходило, что хозяин не мог наносить побоев только тяжких и только таких, которые, будучи тяжкими, могли повредить здоровью, но он, безусловно, мог наносить побои легкие и даже тяжкие, но без вреда здоровью. Теперь времена изменились, и таких контрактов и не напишут, и к свидетельству не представят. Но ведь и теперь еще есть фабрики, которые помещают в условиях запродажи на срок товаров оговорку: «исключая того времени, когда могут возникнуть фабричные беспорядки».
Есть, правда, фабрики, где тяжелый вопрос о рабочих поставлен лучше, гуманнее. К числу их относятся фабрики гг. Малютина, В. Морозова с с-ми и некоторые др. На таких фабриках меньше всего делается для показной стороны дела и больше, чем где-либо, заботятся о своих рабочих, устраивая удобные казармы, больницы, родильные приюты и пр. Но ведь и эти фабрики в силу строя жизни и конкуренции между всеми остальными поставлены в необходимость не повышать значительно уровня рабочей платы и не затрачивать слишком много капитала на устройство филантропических учреждений.
27 янв. (№ 3). С. 11–12.
III
Покупающий мануфактуру мелкий потребитель всегда зависит от наличных денег в его кармане, и если он пуст, то сразу и прекращается всякая новая покупка. Ему не до того, чтобы покупать обновки, когда он хорошо знает, что для выручки одного рубля ему надобно продать четыре пуда хлеба, а этих рублей на все его надобности и повинности нужно так много, что, несмотря на отличный урожай прошлого лета, он вынужден продавать хлеба втрое больше, чем продавал прежде. Кредит ему доступен только по форме запродажи своего труда или ручного залога, что влечет за собою убытки, которые едва укладываются в 40–50 % годовых. И, конечно, к такому кредиту прибегают только в крайности, но отнюдь не для того, чтобы за занятые деньги покупать обновки.
В ином положении находится фабрикант. Фабрика его только тогда дает максимальные барыши, когда она идет полным ходом. В последние годы требование на мануфактуру почти постоянно шло впереди предложения, а посему старые фабрики расширялись, новые возникали вновь, и теперь они волей-неволей становятся, выражаясь современным термином, «на пороге перепроизводства». Нетрудно понять, что в такие времена у фабрикантов, придерживаясь их же характерного определения, «товар не проходит» и начинает наполнять их склады. От сего и является ослабление цен на суровые ситцы, которое и будет продолжаться до тех пор, покуда не изменится к лучшему живая покупная способность потребителя, или наступающая убыточность производства не заставит сократить или даже прекратить выработку товаров. Ничего этого последнего нет еще и в помине. Напротив, большие фабрики, наверное, дадут за прошлый год громадные барыши, но и для них наступающий год не сулит уже того «Эльдорадо», каким они много лет подряд пользовались. Сила вещей свое берет, и они вынуждены продавать теперь миткаля так: 10 кусков ― 585 арш., веса 80 фунт., шир. 16 вер. по 63/4 к., 10 кус. ― 600 арш., веса 78 ф., 15 в. по 61/4 к. в срок 9-12 месяцев.
Совсем в другом положении только одни прядильщики. У них продается миткальная пряжа так: основа 16 р. 50 к., уток 5 р. 50 к. за пуд в срок 6-12 месяцев.
Пряжа у всех прядильщиков давно вся продана по Пасху, а у некоторых даже по 1 октября. Прядильщики держат еще рынок в своей зависимости, ибо их немного, а строить вновь прядильную фабрику требуется не менее трех миллионов рублей капитала, не считая опытности и знания дела, что в совокупности не так-то легко найти, как может показаться с первого раза. Такие козыри в руках и позволяют прядильщикам диктовать свою цену или, иначе говоря, диктовать свою волю, которой, скрепя сердце, должны подчиняться все остальные фабриканты суровья. Нижеприводимые цифры позволяют нам ориентироваться в этом вопросе без затруднения. Стоимость пряжи — основы и утка — слагается так:
Всего же один пуд пряжи обходится прядильщику 13 р. 65 к., а продает он его по 16 р. 50 к. в срок 6-12 месяцев с записями вперед почти на три четверти годичного времени.
Не в пример в худшем положении находятся фабриканты миткаля и суровья. Они платят за пряжу (основу и уток) по 16 р. 50 к., тратят на выработку ткани 3 р. 50 к. — З р. 75 к. и продают готовый товар ситцевым фабрикантам по 21 р. 50 к. — 22 р. за пуд. Остается им пользы 1 р. — 1 р. 50 к. на пуд, что, как известно, едва выражается 6–8 % барыша, в который входит и риск кредита за покупателями, и время, потребное для выработки товара.
Фабриканты ситца и вообще всех так называемых набивных тканей находятся еще в менее выгодном положении, чем фабриканты-миткалыцики, потому что на них первых отражается малейший застой в делах деревни. Они непосредственно стоят лицом к лицу к тому торговцу-посреднику, который везет товар в захолустный город и даже в село, чтобы продать его в розницу, в руки самого потребителя. Поэтому малейшее изменение экономического положения потребителя раньше других дает о себе знать фабриканту ситца и только потом уже передается следующей категории — фабриканту-миткальщику. Но, получая раньше других сведения, ситцевый фабрикант не может скоро сократить выработки своей фабрики, потому что у него закуплен вперед миткаль, и он обязан срочно его принимать и до срока держать своих рабочих. Миткальщик, в свой черед, не может сократить выработку миткаля, потому что обязан принимать срочно закупленную пряжу. И только одни прядильщики при их больших барышах могут регулировать свое производство, усиливая покупку хлопка тогда, когда он дешев, как это было в ноябре и декабре прошлого года, или воздержаться от покупок и выждать, когда цена ему повышается.
Цены хлопка за последнее время такие:
IV
Со многими сырыми продуктами страны существует давно небывалый застой, о котором в больших рынках, вроде Москвы, знают все и каждый. Требований мало, продукты помещаются на хранение, а цены изо дня в день становятся все ниже и ниже. Давно ли покупали шерсть, мытую джебагу, по 7 р. 25 к., а теперь продавцы назначают по 6 р. 50 к., а покупатели не хотят предлагать и 6 р.? Шерсть рунная, мытая, белая еще недавно продавалась по 10 р. 50 к. — 11 р., а теперь нет охотников заплатить и 9 р. 50 к. Для краткости я приведу табличку сравнительных цен на разные сырые продукты и некоторые ремесленные изделия.
Только на днях совсем неожиданно состоялись крупные продажи сырых кож и косицы. При появлении сразу большого требования цена сейчас же поднялась и выросла. В Лебедянской ярмарке, одной из крупных, в здешней местности в два дня расхватали все яловое сырье, какое там было привезено. Цены состоялись такие.
Кожи в сухом виде: мелкие от 5 до 10 ф. кожа за пуд 15–15,50; средние от 12 до 14 ф. за пуд — 12–12,50.
Покупателями явились кожевенные заводчики, преимущественно из села Богородского. И это тем более удивительно, что те же заводчики осенью истекшего года закупили заграничного сырья около 50 т. кож дешевыми ценами. Некоторые из них даже сами ездили за такой покупкою в Гамбург.
Менее резкая, но тем не менее значительная новость отмечена тоже на этих днях. Это покупка гамбургскою фирмою Шварц у г. Стахеева сибирской косицы 10 т. пудов. Цена известна только приблизительная — 24 р. за пуд; действительную же цену держат в секрете. Другой товар, родственный косице, — грива, замялся и не находит покупателей даже по 7 р. 50 к.
С пером и пухом дела крайне плохи, и цены низкие. Интересную новинку в понижении цены составляет новый конкурент, едва ли сибирякам известный — Китайская империя. Не более 3–4 лет назад Германия впервые получила оттуда эти сырые продукты, и теперь уже 3–4 германские фирмы основали свои конторы в Шанхае и Ханькоу специально для покупки пера и пуху. Дела эти с каждым годом расширяются и принимают все большие размеры. Прошлой осенью сами китайцы присылали в Германию агента присмотреться на месте, где обрабатывается перо и пух, чтобы еще полнее удовлетворить немецким требованиям. Цена китайскому перу и пуху в сравнении с русским до сих пор была на 15–20 % дешевле.
30 янв. (№ 7). С. 26–27.
V
Не много хорошего могу вам сказать о торговле в Москве двумя товарами, всегда идущими под одною рубрикою, — это чай и сахар. Где один, там почти всегда и другой. Даже самые крупные из оптовых торговцев чаем, каковы А. Кузнецов и К˚, М. И. Грибушина н-ки, А. и Д. Расторгуевы, Вогау и К˚, все и каждый имеют на продажу вместе с чаем также и сахар, и лишь немногие торгуют одним чаем, но зато нет ни одного, исключая заводчиков-рафинеров, кто бы исключительно торговал одним рафинадом.
Чай, как вы знаете, подразделяется на байховый черный и цветочный, кирпичный черный обыкновенный, плиточный и зеленый. Первый распространен решительно по всей России, а второй только в известных районах, где он принят, и только плиточный составляет из этого правила исключение. Так, зеленый обыкновенный совсем не продается в Москве. Его граница, начиная с Восточной Сибири, только до Казани, редко до Н. Новогорода и потом вниз по Волге до Астрахани. Черный кирпичный по всему пути, начиная от Николаевска на Амуре и Кяхты на китайской границе, доходит до Казани, распространяясь широкою волною в обе стороны, тогда как обыкновенный сбывается преимущественно в Астрахани и лишь изредка и спорадически появляется там, где есть инородческое население. Черный кирпичный чай с каждым годом расширяет свое господство и потребление, потому что вкус его хорош, а цена дешевая (36–37 к. фунт). Обыкновенный же кирпичный хотя и дешевле еще черного, но груб, а посему и принят только в среде инородцев, но и там потребление его с каждым годом слабеет и уменьшается.
Что касается байхового чая, то он в Москве собирается под именем кяхтинского из западной провинции и ханькоуского из южной провинции Китая, но доставленный разными путями — чрез Одесскую и Иркутскую таможни, первый носить название «камыша», а второй — «кожи», краткий термин разной укупорки, что сразу определяет привоз его с востока или запада России. Кроме этих главных масс чая в последнее время в Москву начал поступать все в большем и большем количестве байховый чай цейлонский, а частию даже и явский. Как в былые времена розничные торговцы чая скрывали, что они продают чай кантонский, упрямо называя его китайским и даже кяхтинским, так теперь скрывают, что примешивают к китайскому 25 % цейлонского. Причина этому та, что публика еще мало привыкла и освоилась со вкусом последнего чая и упрямо требует китайского, хотя спокойно потребляет целую четверть цейлонского, нисколько того не подозревая. Цейлонский чай в одну цену с китайским, в особенности в низких сортах, но превосходит последний количеством настоя на целых 50 %. Вот эта-то его особенность и заставляет примешивать к китайскому, низкому сорту чая, ибо последний всегда по вкусу пуст, а по настою слаб. Цейлонский чай требуется в Москве преимущественно на цену только 1 р. 5 к. до 1 р. 25 к. за фунт.
В китайском чае нет сортов «ломаных листьев», «корешков листа» и прекрасных на вид цветочных чаев, что часто встречается в явском. В Китае все высевки, или отбросы чая смешаны с байховым, фигурируя в низких сортах под именем «месины», или идут в Хуасян как материал для всех сортов кирпичного. Чайный сезон только апрель-июнь.
Совсем иное на Цейлоне. Там круглый год собирается чай, потому что климат острова мягкий и ровный, без резких колебаний температуры в ту или другую сторону. В любой месяц года вы можете сделать заказ и получите его немедленно. У фабрикантов чая введены механические способы приготовления и сортировки, чего почти совсем нет в Китае, если не считать прессовальных фабрик русской колонии комиссионеров для выработки всех сортов кирпичного чая. Оттого-то между цейлонскими и явскими чаями вы имеете специальные сорта: «ломаные листья — половинки», «ломаные листья мелкие», «корешки листьев».
Нужно ли прибавлять, что на Цейлоне совсем не вырабатывается кирпичного чая, ибо этот чай потребляется только на восточной половине России, а пошлина наша на западной границе настолько высока, что не позволяет его ввоза, несмотря и на дешевую ставку морского фрахта.
Явский чай по своим качествам занимает середину между китайским и цейлонским. Точнее словами очень трудно определить характер вкуса, настоя и внешнего вида этого товара. Для желающих ознакомиться как с ним, так и с цейлонским я посылаю пробы с оптовыми ценами в Москве в редакцию «Ирбитского ярмарочного листка».
Продать чай в Москве за деньги стало делом редким, из ряда вон выходящим. Денежный покупатель зачастую предлагает только цену стоимости чая без всякой пользы. Низкие сорта идут 1,02-1,05 к., а есть партии, за которые возьмут охотно даже 1 р. за фунт. Продать в кредит, конечно, легче, ибо тогда цена несколько повышается, но и тут верные покупатели редко подымают денежную цену, а за время присчитывают лишь банковые 5–6 %. Зато остальные покупатели полны риска и сомнения. Не так давно один чайный торговец пригласил своих кредиторов на известную «чашку чаю», ставшую синонимом несостоятельности, и предложил им «соглашение»: получить с него за 430 тыс. кредита по «полтинке» с рассрочкою в 14 месяцев, а вторую половину скинуть. На повышенный тон разговора дебитор преподнес свой баланс, увидав который даже самые упрямые должны были принять предложение, лишь бы спасти хоть вторую половину своего рубля. Для наглядности я приведу здесь этот интересный баланс.
Когда кредиторы посмотрели на рубрику «счетов за иногородними покупателями», они только развели руками, и один за другим приняли предложенное «соглашение».
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
Я сообщаю о том, что есть в Москве теперь на чайном рынке, а что будет впереди, даже ближайшем, не беру на себя смелости предугадывать. Признаки, по которым иногда можно видеть это будущее настроение, в настоящее время еще слабы и одиночны; приведу их здесь. Так, например, есть проскользнувшее сведение, что в Китае куплен сразу весь остаток от сезона байхового чая, что в Лондоне рынок с чаем стал тверд, и что на Цейлоне цены чая повышаются. Но как все это отразится на Ирбитской ярмарке, это укажет сама ярмарка, т. е. как выработается там, на месте, из многих слагаемых равнодействующая линия количества привоза чая, величины и напряженности требования и других многих причин, часто даже непредвиденных и неожиданных.
1 февр. (№ 8). С. 31.
V*
Не лишним будет привести здесь последние, скомбинированные сведения из Китая о сезонах 1893–1894 гг. по заготовлению и назначению отправок всех сортов кирпичного чая. Но для того чтобы читателю легче было освоиться в китайском весе и деньгах по сравнению с русскими, я предпошлю маленькую табличку:
Вес 1 пикуль = 147 русским фунтам, 1 гин = 1,47;
Деньги 1 лан = 1 р. 37 к. кредитных.
Деньги обмениваются так, смотря по времени и курсу: в России кредитные рубли на фунты стерлингов. В Китае фунты стерлингов на серебро — ланы.
________________________
* Очевидно, допущена ошибка в нумерации писем. — Прим. сост.
Покупается 1000 фунтов стерлингов за 9300 р. кредитных и посылается в Китай. Там за эти 1000 фунтов стерлингов покупается 6800 китайских лан.
Куплено хуасяна
(высевок чая
)
с 1 мая по 1 декабря
Куплено всего менее в 1894 г. на 43000 пикулей.
Где чай заготовлен
В заключение циркуляра из Ханькоу от 1 декабря 1894 г. гг. Токмаков, Молотков и К° замечают:
1. Заказчики чая дали сначала в феврале и марте малые заказы, ссылаясь на угнетенное состояние рынка, почему русские чайные фабрики в Китае и покупали «хуасяна» мало, «платя за него дешевле прошлого года и выбирая лучшего качества», чем и вынудили китайцев оставлять его в сортах байхового чая.
2. Потом, в конце июля, заказчики вдруг прислали громадные заказы, вынудив их этим покупать «хуасян» усиленно, что и вызвало тотчас повышение цены, но было уже поздно, ибо «хуасяна» оказалось мало и заказы на 20–30 % были не исполнены.
3. Цены «хуасяна» были
в 1893 г. от 4 до 2 л. 60 ф.
в 1894-м — от 63/4 до 4 л. 50 ф.
4. Остаток «хуасяна» на 1 декабря:
в 1893 г. 54000 пикулей,
в 1894-м — 15000 пикулей.
5. Курс на Лондон: за 1000 фунтов стерлингов 6906 лан.
Является вопрос: как будет сосчитана стоимость кирпичного чая тем заказчикам, которые дали заказы и перевели в Китай деньги в феврале и марте, когда для них «хуасян» «куплен и лучше и дешевле», против тех заказчиков, которые давали заказы в июле, когда «хуасян» и выдорожал, и ухудшился? Гг. Токмаков, Молотков и К° в своем циркуляре на этих запоздавших заказчиков жалуются, не поступятся ли они в расценке счетов на чай, как указывает обиходная справедливость, т. е. поставят ли первым цены дешевле, а чай отправят лучше, или же подведут всех и каждого в одну линию — все это покажут отчеты по заказам. Но ведь и то надобно сказать, что как бы они ни сосчитали стоимость чая, заказчики поставлены силою вещей вне возможности какой бы то ни было апелляции.
Прилагаю список остатка байхового чая на 1 января в Московской таможне.
2 февр. (№ 9). С. 35.
VI
Что касается сахара, то цена ему с начала осени медленно, но постоянно слабела и теперь существует в Москве так:
рафинад Моск. т-ва 5 р. 65 к.
«Генер 5 р. 60 к.
«Даниловский 5 р. 60 к.
песок сахарный заводской 4 р. 75 к.
«для розницы 4 р. 85 к.
Сказать надобно, что в некоторых заводах качество рафинада улучшено и почти доведено до высоты качества московского завода. Фирмы — Харитоненко и Даниловский — ввели у себя привилегированный способ рафинировки и теперь быстро приближаются к типу рафинада заводов Корюковского и Московского т-ва.
Слабость сахарного рынка в настоящее время объясняется причинами, ни для кого не тайными. Во-первых, урожай свекловицы и выход из нее сахара-сырца был из ряда вон выходящий, так что сахарный синдикат насчитал для вывоза за границу цельных 8 миллионов пудов; а, во-вторых, сахарная спекуляция, игравшая перед тем громадную роль в подъеме цен на этот продукт, ныне затихла и почти прекратилась. Ей представилось другое поле, более обширное и более удобное, — спекуляция с процентами и дивидендными бумагами, куда она и перенесла свои главные силы. Вместо сахара в руках спекуляции стали играть большую роль товара — паи самих сахарных заводов. Положение могущественного сахарного синдиката стало таково, что он вынужден напоминать своим членам о вывозе сахара за границу, указывать сроки и неустойки, если кто-нибудь из них не исполнит таких требований.
Все эти обстоятельства и создали условия, в которых сахарному рынку приходится теперь переживать период медленного, но постоянного понижения цен. Когда остановится такое движение книзу, предугадать невозможно, но, я думаю, что оно не за горами и не сегодня-завтра сахарные короли подадут сигнал на повышение, и цена пойдет расти, а публике, чего мудреного, будет казаться все это естественным и заурядным. Теперь же покуда цена песка в Киеве для экспорта за границу 1 р. 45 к. Такая низкая и убыточная для заводчиков цена объясняется переполнением европейских рынков сахарным продуктом. Но ведь этим нечего смущаться и жалеть сахарных дел мастеров; они сумеют и нынче, как умели в прошлые годы, наверстать с избытком подобные недочеты со своего русского потребителя, что давно уже у них и взвешено, и предусмотрено. Члены синдиката твердо знают арифметику, а посему охотно берут на 8 миллионах пудов вывозимого за границу песка полтину — шесть гривен убытка, зато на 30 миллионах пудов, продаваемых в России, они с лихвою покроют громадным барышом, в 75 к. на пуд, взятые убытки и доставят затем чистого дивиденда пайщикам заводов в размере 10–15 %. На большинстве заводов песок обходится не дороже двух рублей, и они могли бы продавать его в России с пользою для себя 2 р. 25 к. без акциза и по 4 р. с акцизом, а между тем теперь нет цены дешевле 4 р. 50 к.
За счет русского потребителя пользуются англичане, итальянцы, испанцы, покупая у себя дома русский сахарный песок по 5–6 коп. за фунт, а мы, русские производители этого продукта, благодаря синдикату вынуждены платить 12 коп.
4 февр. (№ 11). С. 45–46.
VII
Приехавшие из Харьковской ярмарки сообщают, что торговля мануфактурою шла тихо, цены держались слабые, и денег на ярмарке было мало. Такое же сообщение гласит из Мензелинской ярмарки. В обеих ярмарках только одно кожевенное сырье составляет из этого отзыва исключение: торговля последним всюду хороша, и цены крепнут, и повышаются.
С выделанным товаром — юфтой, мостовьем, полувалом — дело покуда не подвигается вперед так же быстро, как с сырьем. Но и здесь заметна приостановка предложения продавцов, и я полагаю, что очень близок период устойчивого повышения цен, которые и будут крепко держаться достигнутой степени, пока не перейдут к дальнейшему повышению.
Одни конины выросли ценою до небывалого размера: требование на них громадное. Трудно верить, а между тем это фактически верно, что выделанную конину Кузнецких заводов продают в Москве по 6 р. 20 к. за штуку, или 27 р. за пуд. Такая продажа состоялась на днях, и покупателем был не кто иной, как солидная фирма «Е. Орлова с-вья».
Зато тяжелое положение с шерстью изо дня на день становится хуже и труднее. Не дальше, как вчера, мне продали заволжскую белую лучшую по 9 р. 10 к, черскую вместе с белым поярком — 8 р. 45 к. Этого мало, мне предложено из Германии коровьей шерсти:
4500 п. белой по 7 р. 50 к.
2500 п. серой по 3 р. 45 к.
2000 п. «по 3 р.50 к.
Судя по образцам, шерсть высокого качества и промывки. Сколько я помню, в течение четверти века Германия всегда была только покупателем русской коровьей шерсти. Еще не больше с чем-нибудь года она платила за нее цены русским продавцам: за белую — 9 р. 50 к., а за остальные сорта — 5 рублей. Теперь же оказывается, что Германия сама выступает продавцом шерсти в Россию!
С мытой джебагой всю осень не было никакого движения, а на сих днях выразилось продажею партии г. Ботова ценою в Москве 5 р. 80 к. Покупатели — фирма «Е. Орлова с-вья». Эта же фирма купила другую партию московской рунной грязной шерсти по 3 р. 55 к.
Сало баранье чуть не вчера продавали еще по 4 р. 30 к. за деньги и 4 р. 40 к. в срок 4 месяца, а сегодня такими ценами только продавцы, и нет совсем покупателей. Огласилось, что петербургская фирма Миллер купила американского сала с доставкою в Петербургский порт 300 тыс. пудов по 4 рубля.
Мне кажется также, что сибирякам мало известны рыночные, розничные цены последнего времени, в Германии на продукты: мясо и масло коровье. Там они продаются так: мясо за 1/2 кило 80 пфенигов, или за 1 русский фунт 28 к., масло 1/2 кило — 1 марка за фунт, или 36 к.
Продукты местные, качества высокого. Считать их можно, что они превышают продукты русские никак не меньше: мясо на 15 %, масло на 10 %.
Цены эти в Берлине, Франкфурте-на-Майне и Гамбурге.
Угнетенное состояние дел с мануфактурою в Москве дает себя знать все сильнее и сильнее. На привозной хлопок прибавили пошлину 70 к. золотом с пуда, что равняется 1,05 кредитных, а между тем цена на него, поколебавшись немного, установилась та же самая, какая была и до прибавки пошлины. Миткаль 10 дней назад двухпудный продавали 63/4 к., а сегодня готовы уступить по 61/2 к.
В какие отношения станет требование и предложение мануфактуры в текущей Ирбитской ярмарке, я не знаю, но, судя по имеющимся у меня сведениям из Сибири, трудно ожидать хорошей развязки. Горячо желаю ошибиться в моих предположениях.
5 февр. (№ 12). С. 51–52.
VIII
Процветает теперь спекуляция во всевозможных видах и положениях. Спекулируют процентными бумагами, акциями банков железных дорог, паями товариществ, одним словом, спекулируют всякой бумагой с неопределенным дивидендом, как никогда не бывало и не случалось. Спекуляция приняла у нас размеры неслыханные и пустила в ход приемы еще невиданные. Пошли в гору паи и акции не только частных банков, страховых обществ, железных дорог, крупных промышленных предприятий, но даже таких промышленных учреждений, о которых прежде знали мало, и акции которых покойно хранились в портфелях самих учредителей предприятия. Теперь совсем стало другое дело, совсем иным духом повеяло. Задумывается какое-нибудь новое предприятие, и прежде, чем написан самый устав, начинается уже вербовка покупателей паев с премией к их номинальной стоимости. Практика прошедшего года избаловала многих подобными удачами. Цены паям и акциям росли, как говорится, не по дням, а по часам, и потому охотников покупать ценности проектируемых еще учреждений всегда находится довольно, а котировка «кулисы» как бы узаконяла фиктивное дело. Это значит, что официальная биржа такие ценности не признает, в бюллетенях их не помещает, но спекулянты вне биржи и на бирже производят ими сделки, как они производят сделки там же и на все другие законные бумаги. Человек 50-100 такой профессии, всегда юрких, первых, скученных в одной группе, ажитирующих, быстро сыплющих словами цифры, громко выкрикивающих название бумаг, и называются «кулисою». Покупая или продавая бумагу, они не говорят ее полного названия, не назначают полной цены. У них свои термины, своя арифметика: «Рыбинка 9, международный 25, Киевские 27». В переводе это значит, что они продают или покупают: акции Рыбинско-Бологодской железной дороги по 139, Московского международного банка — по 525, Киево-Воронежской железной дороги — по 427.
Каждый, кто бывает постоянно на бирже, знает этот эзоповский язык, и никогда от такой неясности не возникает ни споров, ни пререканий. Жизнь подобных людей, составляющих «кулису», по своей растлевающей профессии ужасна. Они утром, до биржи, толкаются по всем банкирским конторам, желая узнать и разведать что-нибудь новое, для других неизвестное, чтобы на этом основать план целого дня: что сегодня покупать, что продавать. На бирже во время собрания они ловят на лету всякий слух, разносят его во все концы биржи, прикрашивая по силе своей фантазии, если он им выгоден; покупают или продают и выходят из биржи по заднему крыльцу в другую сутолоку, в настоящую толпу кулисы, в которой и проводят остальную часть дня в каком-нибудь грязном трактире. Так и проходит их время изо дня в день, сегодня как вчера, всегда в страхе и волнении. Член кулисы мало-помалу поступается своими правилами, если они у него были, считает дозволенным то, что, может быть, он еще недавно порицал, и доходит до того, что забывает, как вчера хвалил прочность известного учреждения, а сегодня выставляет его никуда не годным и погибающим. Такие люди иногда наживают крупные деньги и отходят прочь, но это такие редкие исключения, что, пожалуй, нет основания принимать их в расчет, характеризуя целую клику. Обыкновенно же среда ажиотажа, пагубная среда кулисы, втягивает в себя, как болото, каждого неосторожного, и записной спекулянт часто сегодня богат, ворочает сотнями тысяч, а там, глядишь, в одно время и нет у него ничего, а сам он опять бегает биржевым зайцем. Основы его нравственного облика расшатаны, здоровье надломлено и весь он, как человек, становится негоден к другому, более правильному труду и делу.
Весь прошлый год процентные бумаги поднимались, и спекулянты наживали деньги. У них появились ликующие физиономии, самоуверенные речи. Они считают себя умнее других людей. Но не сегодня-завтра появится реакция, наступит крах, и полетят кувырком их дутые капиталы.
Нравы бумажной биржи не знают деликатности и еще менее знают, что такое нравственность, справедливость, хотя и негодуют искренне, если какой-нибудь из среды биржевых дельцов откажется принять купленную бумагу. Резкое, непечатное слово бросится продавцом в лицо такого человека, но как-то скоро потом и забывается. Чрез короткий промежуток времени человек «с эпитетом» снова среди биржи и кулисы и делает опять знакомое дело как ни в чем не бывало. Я не знаю, какие устои кроются в глубине их совести, руководящей их действиями, но я вижу, что у них нет того, что понимается в среде русского народа сердцем. Весь ум, вся энергия их направлены только на то, чтобы наживать деньги без излишней щепетильности к средствам, какими она достигается. Задумает ли сильный человек повысить цену известной бумаги, он не справляется о том, у кого она будет в руках в то время, когда цена ей вздута, и последний потерпит убыток. Какое ему до этого дело? На то и щука в море, чтобы карась не дремал. Но ведь он отлично и вперед знает, что совершает некоторую мистификацию, нечто фальшивое, показывая всем притворное убеждение, что вздуваемая им бумага прочна, и что цена ей будто бы рассчитана по ее доходности ниже той, какая должна быть в ближайшем будущем. Он уверяет даже, что у него на руках этой бумаги огромное количество листов, и что он ни за что продавать их не будет. Шум поднят, цена растет, публика увлекается, а он в это время успевает продать все, что у него находилось на руках. Когда такая операция совершена и бумага в силу реакции в цене падает, сильный человек даже улыбается от удовольствия, какую он сделал ловкую штуку. Ему и в голову не приходит, что он совершил что-то такое, законами, правда, прямо не караемое, но нравственностью не хвалимое. К сильному всегда тянет слабого, и слабый просит сильного купить ему бумагу. Тот соглашается за куртажное вознаграждение и покупает бумагу в одну и ту же биржу разными ценами, то ставит в счет заказчика ту, которая всех выше. Это считается принятым, официальная котировка цен его оправдывает, и он даже не подумает, что совершил некрасивое дело. Внешне он прав: такая цена на момент в бирже была. А чего же больше и можно от него спрашивать?
Да, не даром же на фронтоне биржевого здания красуется классическое олицетворение коварства и обмана!
8 февр. (№ 15). С. 66.
IX
Принято думать, что спекуляцию с процентными бумагами ничем нельзя задержать, ничем нельзя поставить в более тесные рамки, чем она занимает теперь. Спекуляция, говорится, должна нести сама на себе свое наказание, подвергаясь риску краха и разорения. Такой приговор был бы логичен и справедлив, если бы к спекуляции не примыкали люди случайные, если бы ее влияние не играло никакой роли в других сферах, ничего общего с нею не имеющих. О! Тогда нечего было бы и рассуждать. Пусть шла бы она торною дорогою к концу — краху, и конец делу. Но в том-то и весь вопрос, что спекулянты не могут разоряться сами по себе одни, не увлекая с собою других, а это последнее обстоятельство и заставляет меня поговорить о возможности обуздания спекуляции, о возможности средств, которые не будут тяжелыми всем торговым людям биржи, кроме самих спекулянтов.
Разберем же для ясности дела на каком-нибудь примере, в чем заключается суть дела, чтобы наглядно показать существенные стороны предмета.
Покупает спекулянт, положим, 500 акций Рыбинской железной дороги ценою 140 рублей на 70000 рублей, имея своих денег только на разницу против обыкновенной цены для приема в залог — 14000 рублей. У него имеется в банке специальный текущий счет под названием «обеспеченный процентными бумагами». Вот он на этот счет в банке и вносит свои 14000 руб., а банк принимает акции, выплачивая продавцу бумаг всю сумму — 70000 рублей — сполна. За клиентом банк считает долг в 56000 р. и учитывает ежедневные проценты в размере 61/2 — 7 % годовых. Чрез несколько дней спекулянт эти акции продает по 142 р. и дает приказ банку сдать их покупателю и получить деньги. Таким образом, вся операция купли-продажи проходит в течение 5-10 дней, и результат получается такой:
[image]
Если бы банк не выдавал клиенту денег под залог бумаг из ежедневного учета процентов, он не мог бы покупать 500 акций, а купил бы на свои деньги только 100 штук. Таким образом, банк как бы косвенно, а на самом деле существенно поддерживает спекуляцию, выдавая легко и свободно деньги по этой операции. Совсем иное могло быть, если бы банкам и банкирам разрешено было выдавать под процентные бумаги только ссуды и никак не менее, как на три месяца срока. Тогда сами кредитные учреждения и те же банкиры не рискнули бы выдавать денег 80 и более процентов биржевой стоимости бумаг, а спекулянту не было бы расчета закладывать бумагу на целые месяцы, платить за длинный срок процент, когда она ему нужна ежедневно. Те же рыбинские акции потеряли бы для него всю прелесть игры, и он прежде, нежели купить их, составил бы в уме своем предварительный расчет, который вышел бы таков:
[image]
Смекнув дело и приняв во внимание период времени 90 дней, в которые, бог знает, сколько может случиться перемен с ценами процентных бумаг, любой спекулянт отказался бы делать покупку, ибо даже при равных шансах барыша и убытка пришлось бы выиграть 200, и потерять 2800 рублей.
Таким образом, простым распоряжением финансового ведомства запретить банкам и банкирам открывать специальные текущие счета, обеспеченные процентными бумагами, сразу была бы подорвана сила, дающая возможность вести спекуляцию в размерах и приемах настоящего времени. Ей сразу были бы обрублены крылья, и она заняла бы свое скромное место, не мешая промышленности и не производя таких пертурбаций, о последствиях которых страшно даже и подумать. Биржевые хроникеры газет, зачастую сами заинтересованные в делах спекуляции, никогда не говорят в своих обозрениях о сути дела, не разбирают причин, порождающих то или другое направление спекулятивной биржи. Они сообщают только конечное, совершившееся без анализа, почему и как оно могло совершиться. Для них важны только слова и термины: «повышение», «реализация», «ультима», цифры цен да редко сравнительные цены сегодняшней биржи против цен вчерашней, и разве только для красного словца блеснет иногда тирада вроде следующей: «фаворитами кулисы определились акции Русского для внешней торговли, Московского учетного банка и Северного страхового общества».
12 февр. (№ 19). С. 82–83.
X
Говорят, что некоторые лица, торгующие на ярмарке, моими корреспонденциями недовольны. То же приходится сказать и о Москве. Я сам иногда подмечаю недовольную мину знакомого лица, когда приходится коснуться известного дела и положения. Но что же следует из этого? Ведь не могу же я заставить себя сказать, что товар такой-то дорог, когда он на самом деле дешев, или товара такого-то мало, цена ему высокая, когда его много и он дешев. Насколько в данном положении возможно, я отрешаюсь односторонности, не желая ни обижать, ни оскорблять кого бы то ни было. Но как быть с тем, когда фабрикант заготовил изделий выше потребности, оптовый торговец накупил для ярмарки товаров больше, чем нужно, и оба желают, чтобы публика думала, что товаров у них мало, и торопилась своими закупками? Скажите же мне и укажите способ, каким путем сказать правду, не обижая затаенной мысли первых и наивности последних? Другое дело, если бы я намеренно проводил неверные тенденции, т. е. служил бы интересам какой-нибудь одной стороны без всякого отношения к другой. Я же большую часть моих сведений посвящаю тем лицам, которые приехали на ярмарку из Сибири и не вполне знакомы в данный момент с состоянием московского рынка. Живя здесь и вращаясь в деловой среде, я знаю кое-что из первых рук и не могу сообщать неверных сведений, хотя бы это и не нравилось отдельным лицам. Если случится при этом невольная ошибка, как-нибудь чьи-либо интересы задевающая, я ничего не имею против поправки и возражений, которые, надеюсь, редакция «Ир. яр. лист.» не затруднится поместить в своем издании.
14 февр. (№ 21). С. 89.
XI
Как часто мы, русские, много думаем о себе и позволяем пренебрежительно отзываться обо всем, что не наше, выражая это поговорками от знаменитого «шапками закидаем» до высокомерного «что русскому здорово, то немцу смерть». А знаем ли мы, как живет немец у себя дома, тот народный «Михель», над которым сами немцы трунят и подсмеиваются, как мы труним над сиволапым мужиком?
Я думаю, что мы совсем не знаем даже простой экономической народной жизни, не говоря уже о нравственной и умственной, ни немца, ни француза, ни вообще какого-нибудь европейца, иначе не сложили бы пренебрежительных пословиц и не смаковали бы их при всяком случае кстати и некстати. Какие наши представления ну хотя бы о среднем типе немецкого крестьянина, живущего в деревне и обрабатывающего своими руками землю, о среднем типе городского ремесленника, рабочего поденщика, извозчика? Совершенно превратные и гораздо ниже действительности. Если бы нашего деревенского мужика перенести в немецкую деревню, а нашего хозяина ремесленного заведения перенести в такое же немецкое заведение в Германии и показать обоим воочию, как живет и работает, чем питается немецкий собрат, какое занимает помещение, я уверен, они не подумали бы тогда находить даже символической правды в наших пословицах, осмеивающих все немецкое.
В подобных случаях лучше всяких слов поясняют дело общие цифры, собирать и систематизировать которые немцы такие искусные люди. К ним, т. е. этим цифрам, мы и перейдем, предварительно заметив только, что народонаселение Германии почти равно одной трети против народонаселения России и что немецкие деньги и вес равны: 1 марка ― 45 копейкам, 1 центнер ― 3 пудам 2 фунтам, 1 тонна ― 62 пудам.
[image]
Пчел: в Пруссии 1255855 ульев,
в Баварии 272349 «
в Вюртемберге 116195 «
в Бадене 78284 улья.
(Сведения из «Вестника Министерства финансов». 1894 г. № 9).
Если внимательно всмотреться в вышеприведенные цифры и приложить сравнительные выводы к России, как же мы окажемся бедны экономически против немцев, как мало мы имеем в деревне лошадей, коров, свиней и проч. — этого капитального признака народного благосостояния! Чем и как питается наш народ? В каких избах он живет? Это даже и сравнивать невозможно, так оно стоит невысоко против немецкого. Немцы не только сосчитали, сколько у них голов разного скота, в каком они возрасте, но они умели понять, что важно знать и живой вес убойных животных, чем, главным образом, определяется рыночная цена, и со свойственной им пунктуальностию сделали и эту сложную операцию. Посему-то статистические таблицы немцев всегда полны смысла и значения.
15 февр. (№ 22). С. 92–93.
XII
От фабрики и завода, на которых живут и работают сотни тысяч человек рабочих, недалек переход к больному месту, которое разумеется в России под именем кабака. Кто из русских людей не знает и не порицает этой печальной стороны народной жизни, которая приносит ему вред, равного которому нет во всей экономической и нравственной жизни?
Разоренная семья, холодная, покривившаяся изба, расстроенное здоровье и преждевременная смерть — вот результаты пьянствующего человека. Полмиллиарда рублей, пропиваемых русским народом в кабаке и трактире, и на полмиллиарда прогульных рабочих дней, не считая расстраиваемого здоровья и наследственно передаваемого алкоголизма, скажите, какое бедствие можно сравнить с этими колоссальными цифрами? Призыв к воздержанию, учреждение обществ трезвости — бесспорно, хорошие меры, но они, как всякая внешняя помощь, суть только паллиативы и как таковые не могут существенно изменить пьянства, не могут уничтожить привычки и страсти народной, укоренившейся в длинный период нужды и лишений. Как трудно вести борьбу с кабаком, борьбу длинную, упорную, которая кончилась-таки победою кабака, я расскажу в моих многолетних приключениях.
Я уроженец из среды крестьян деревни Кулаковой Тюменского уезда. Удаляясь из нее и нажив материальные средства, я думал закрыть в этой деревне кабак и открыть школу. Я начал с того, что предложил кулаковцам получать от меня по 100 рублей в год с тем, чтобы не было в их деревне кабака, купить у них здание, где он помещался, перестроить его для школьного помещения и принять на себя все расходы по содержанию школы. Соглашение состоялось, и я в наивности моей думал, что совершил уже победу. Скоро, однако ж, мне пришлось узнать, что в деревне явились недовольные, и это выразилось тем, что на третий год с меня потребовали вместо ста двести рублей. Я согласился и на это. Прошло некоторое время, как в соседней, рядом расположенной деревеньке Гусельниковой, никогда прежде не видавшей у себя кабака, вдруг открывается кабак, заплативший за это право 100 рублей денег и несколько ведер водки. Кулаковцы, взявшие с меня 200 рублей за свое воздержание, начали усердно посещать соседний кабак, а потом нашли, что вообще мои условия для них стали делом неподходящим. Явились мироеды, соблазненные кабатчиком, которые открыто стали на сторону кабака. Пришлось прибегнуть к новому средству. Я предложил обоим сельским обществам открыть кабак в следующем году на мое имя и средства, а весь барыш по истечении года отдавать им, но с тем, чтобы вино продавать только в узаконенные часы, кредита не делать и ручных закладов не принимать. Общества согласились, и кабак существовал на этих условиях, кажется, два года. Барыша-пользы приходилось ежегодно около 400 рублей. В это время явились кабатчики, которые предложили кулаковцам открыть вместо одного два кабака с платою по 350 рублей за каждый и с неизбежным количеством нескольких ведер даровой водки. На меня стали говорить, что я лишаю казну доходов от продажи лишнего патента и, сокращая потребление вина, наношу ей ущерб в потере акциза. Все это огорчало меня сильно и надоело страшно. Я отступился и прекратил борьбу с кабаком, который и расцвел вместо одного в трех экземплярах. Пьянство началось повальное, и деревни в два-три года из зажиточных стали бедными, из сравнительно нравственных превратились в буйных, с уголовными преступлениями самого тяжкого характера.
Подошли неурожайные годы и стоны бедных жен и матерей снова заставили меня сделать попытку уничтожить кабак. Я предложил обеим деревням: Кулаковой 200 рублей, Гусельниковой 100 рублей и отдельную помощь хлебом и деньгами. Предложение было принято, и соглашение состоялось, но на второй же год во множестве появились тайные места продажи вина, и пьянство опять возвратилось снова. Я в бессилии опустил руки и сказал себе с горечью: «Кабак меня победил!».
Из этого краткого остова рассказа пусть читатель дорисует сам полную картину тех мелких хлопот и тревог, которые тянулись для меня на протяжении целых двадцати лет и окончились полным моим поражением. А ведь я мог же, по-видимому, считать себя вправе на победу, жертвуя своими средствами, временем и имея на своей стороне всех хороших людей этой деревни? Опыт с наглядностью очевидного факта показал мне, как непосильна борьба с этим злом для воли и усилия не только одного человека, но целой половины самого сельского общества и всей массы женского населения. Достаточно было второй половине мужского населения иметь некоторую слабость выпить даровую чарку водки, и вот нахальные злые мироеды направляли дело так, что кабак торжествовал победу. Мыслимо ли сделать что-нибудь существенное, возможно ли воспитать целое поколение, чтобы ему в плоть и в кровь всосалось убеждение в роковом вреде пьянства, усилиями только частных лиц и обществ трезвости без властной руки правительственной опеки? Я думаю, основываясь на моем опыте, что это невозможно.
18 февр. (№ 25). С. 104.
XIII
Люблю я статистику. В ней господствует цифра, а ее, как известно, ни в какую сторону ни погнешь, ни растянешь. Она стоит твердо на своем месте, и никакими словами нельзя сделать два или четыре, если она показывает три. Слова «хороший», «дурной» каждый понимает по-своему, и эти, по-видимому, категорические выражения всегда имеют известную скалу повышения и понижения. Сказать «мешок муки», «краюха хлеба» совсем не то, что сказать один пуд муки, два фунта хлеба. В Европе давно поняли значение цифры и там стараются всякие, даже сложные явления жизни сводить к неподкупному выражению таблиц. Иногда целый трактат изложения не дает вам точного определения предмета, а какие-нибудь два-три столбца цифр уясняют дело с поразительной легкостию и полнотою.
«Время — деньги», говорят англичане и, верные такому девизу, говорят мало, а делают много. Нам остается только последовать такому правилу и перейти от общих определений прямо к цифрам, которые, как эссенция, содержат в малом объеме большое содержание. Итак, начнем с Америки, перейдем в Европу и закончим Россией, черпая большею частию готовые данные из официального органа — «Вестника Министерства финансов», к которому никто уже не может заявить своих претензий, как иногда заявляют их мне на мои личные сообщения.
I. Америка
(Соединенные Штаты).
Всего частного капитала за 1893 год насчитано: 65000000000 долларов, равных 130 миллиардам кредитных рублей.
Из этого капитала:
[image]
Ипотечный долг равен 7100 миллионам долларов.
Миллионеры: в Нью-Йорке на 2608000 жителей 2371 человек.
Ценз всех богатств
Недвижимая и поземельная собственность 39500 млн.
Скот 2700 млн.
Рудники, каменоломни 1291 млн.
Золото и серебро 158 млн.
Железные дороги, трамваи 8685 млн.
Заводские материалы и обработанные продукты 3058 млн.
Телеграфы, телефоны, каналы и судов. мастер. 701 млн.
Различные ценности 7893 млн.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
Всего 65037000000 млн.
Число заводов
Число овец
Мера, вес и доллар:
1 акр = 37/100 десятины,
1 фунт = 1 фунту 10 золотникам,
1 доллар = 2 кредитным рублям.
Вестн. М. ф.
1894. № 6.
Русск. вед.
1894. № 87, 100.
II. Европа
Англия
Разделение населения по профессиям:
На государственной службе и в свободных профессиях 6,15 %
Занимающихся торговлею и перевозкою 12,74 %
Земледельцев и рыболовов 19,34 %
Промышленников 54,78 %
Неопределенных занятий 5,55 %
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
Всего 98,56 %
Сельских рабочих было:
в 1871 году 1261360 человек
в 1881 «1181040 меньше на 61/4 %
в 1891 «1081570 8,3 %
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
всего 14,55 %.
Сельских рабочих уменьшилось:
Мужчин на 12 %,
Подростков малолетн. на 31,6 %,
Женщин на 52,5 %.
Площадь обрабатываемой земли уменьшилась:
с 13977662 акров на 12903585, или на 7,7 %.
Акционерные общества
[image]
Русск. вед. 1894. № 207.
Франция
½ Франции живет земледелием
¼ «промышленностию
4/100 «свободными профессиями
6/100 «рентою
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
9176000 — сами возделывают свою землю
1130000 — фабрик и заводов
6039000 — мелкою промышленностию
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
789000 — оптовые торговцы, банкиры, комиссионеры
1895000 — лавочники
1184000 — кабатчики, кофейни, рестораны
800000 — ж. дороги, флот, транспорт
805000 — чиновники
112000 — духовные
115000 — религиозные общины
156000 — юридические профессии
130000 — медицина
111000 — педагоги
112000 — артисты
23000 — ученые и публицисты
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
1849000 — собственников, рентьеров
272000 — пенсионеров
Русск. вед. 1894. № 80.
Германия
Привоз и вывоз товаров
Ипотечный долг за 1890 год составлял 3005017063 марки.
Подоходный налог
за 1893/1894 гг. составлял в Пруссии:
на 2479778 плательщиков 123190131 марка,
21670431 свободных от налога, имевших доход менее 900 марок.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
1 тонна = 62 пудам,
1 марка = 45 копейкам кредитных.
Вестн. М. ф. 1894. № 2.
20 февр. (№ 27). С. 112–113.
XIV
Продолжаю свою статистику, начатую в прошлом, XIII, письме. Россия
Долгосрочные кредиты
Под земельную и городскую недвижимость за 1892 г.
В 1893 г. за 11 месяцев увеличено:
________________________
* Данная таблица в «Ирбитском ярмарочном листке» была помещена сразу после заголовка «Привоз-вывоз товаров России» (см. предыдущую страницу). — Прим. сост.
[image]
Из данных явствует, что отпуск товаров ежегодно падает. В 1893 г. по сравнению с 1892 г. упадок равен 20 %. Главным образом, сократился вывоз русских товаров на 480 тыс. р., или на 34 %.
В частности, привоз-вывоз через Кяхту
Привоз Вывоз
В тысячах рублей
[image]
Горнозаводская промышленность юга России
Тысяч пудов
Нефтяная промышленность
1893 год
Добыто сырой нефти 337051 тысяча пудов
Выработано осветительных масел:
На один пуд керосина пошло нефти:
21 февр. (№ 28). С. 116–117.
XV
Ирбит и Тюмень два соседних города, два конкурента, десятки лет ратующие каждый за свою ярмарку. Удача в этом споре, в конечном результате, всегда оставалась за Ирбитом. За ним было историческое право, сила традиции и старая укоренившаяся привычка торгующих на ярмарке, а посему Ирбит в конце концов и победил. Тюменская ярмарка под именем Васильевской, просуществовав десяток-другой годов, затихла и умерла своей естественной смертью. Во всех других случаях обыденной жизни оба города имеют много общего. Тюмень люднее, богаче Ирбита, у нее оконечность Уральской железной дороги, но дальше аналогия преимуществ одного города перед другим доказывается чуть не дословными аргументами. Тюмень с гордостью говорит, что товары с железной дороги поступают прямо на пароходы, а с пароходов на железную дорогу; Ирбит же возражает, что ежели провести к нему ветвь железной дороги, то товары также прямо будут поступать на пароходы. Если у Тюмени р. Тура, то у Ирбита р. Ница, по которой хоть раз в год пароходы свободно совершают один рейс, а что Ница мало судоходна в остальное время навигации, то ведь и Тура не избавлена мелей, чрез которые сильные пароходы зачастую совсем не проходят. Таким образом, пришлось бы находить немало аргументов, которые каждая сторона одинаково эксплуатирует в свою пользу. Останавливаться на них дальше и разбирать их подробнее нет сейчас надобности, да и не может быть интересным. Посему, я думаю, лучшим будет закончить мои письма за этот год воспоминанием о тех, отошедших в иной мир деятелях, которые не вели между собою пререканий и оставили после себя заметный след в истории своей местности. Об одном из них, уроженце Ирбита Иване Александровиче Калганове, я говорил уже в прошлых письмах моих, а теперь позволяю себе сказать несколько слов о другом жителе Тюмени — Константине Николаевиче Высоцком. Один был самоучка, высокоталантливый сатирический художник, а другой талантливый в другом роде — гуманист, учитель, полуученый практик и основатель в Тюмени фотографии, типографии и литографии. Все эти профессии теперь стали чуть-чуть повыше среднего ремесла, но 30–40 лет назад они требовали от новатора громадной энергии и недюжинного таланта, чтобы вести их с успехом, да еще вдали от центров и с недостатком материальных средств, имея в одном своем лице и инициатора, и работника, которому нередко приходилось в фотографии снимать портреты, самому их ретушировать и самому печатать, а в литографии и в типографии самому быть зачастую и рисовальщиком, и печатником.
Константин Николаевич Высоцкий родился в г. Таре, если не ошибаюсь, в 1835 году. Отец его был политический ссыльный из польского восстания 1831 года. Ребенок Высоцкий рос и воспитывался под руководством образованного отца и под влиянием русской матери, на которой отец его в Таре же и женился. Как сын лишенного некоторых прав отца, он не мог окончить полного курса гимназии и вышел лишь с правом учителя народных училищ и был определен на должность учителя Тюменского уездного училища, куда и прибыл, если не изменяет мне память, в 1857 году. С тех пор до самой смерти (1887 г.) К. Н. Высоцкий оставался в Тюмени сначала учителем, а потом, по выходе в отставку, занимался воспитанием детей в частных домах, как, например, Канонникова, Иконникова и других. Некоторые их его учеников занимают теперь видное положение и с благодарностью вспоминают редкое уменье покойного привязать к себе детей и повлиять на их развитие благотворно. Потом он заводит фотографию, типографию, переплетную и делает попытку издавать местную газету. При скудных средствах в новых делах, которые в первые времена требовали громадного труда, энергии и терпения, Высоцкий почувствовал, наконец, что силы его надломлены, вера в успех истощается, и ум его, «светочем» прежде светивший для всех тюменцев, начал слабеть и погасать. «Ходячая гуманность», как называли в шутку Высоцкого, начала иссякать, и он окончил земную жизнь заброшенный и забытый многими из тех, которые прежде не находили слов, какими могли бы достаточно характеризовать высокую и гуманную личность покойного.
Печальна судьба наших самородков! Личность Высоцкого только лишний раз подтверждает этот приговор. Покойный носил польскую фамилию, но был на самом деле глубоко русский человек со всеми свойствами богато одаренной личности, и ни один человек, сколько-нибудь выходящий из обыденного уровня, в Тюмени не миновал обаяния его бесед, не обошел его скромной квартиры. Ваш покойный Калганов, когда он живал в Тюмени, души не чаял в Высоцком, и бывало всякая новая идея его характерных карикатур воплощалась в образы и принимала свое реальное выражение, чаще всего в мастерской или кабинете покойного и уже потом ходила по рукам всего города. Только Высоцкий в те времена в Тюмени умел и мог заставить помнить, что можно уважать даже врагов наших, что при всяком споре терпеливо должно выслушивать возражения, и только он мог с восторгом показывать всем ядовитые карикатуры на самого себя, нарисованные Калгановым, где он фигурировал то в образе «Дон-Кихота», то в воде одного из семерых в стихотворении Некрасова «Кому на Руси жить хорошо».
Под конец жизни под гнетом разных обстоятельств, о которых нельзя еще говорить, Высоцкий ослабел духом и умер, не многими оплакиваемый, а большинством забытый и даже осмеянный. Но те семена добра и гуманности, в лучшую пору его жизни им посеянные, не пропадут бесследно в Тюмени и рано пли поздно дадут свой плод. Помянем же его за это добрым словом: мир праху твоему, человек-учитель!
25 февр. (№ 32). С. 127.
1896 год
I
На первый раз мы займемся рассказом из мира торговли, который подходит сюжетом для любого сценического фарса. А между тем он взят из жизни, без всякой прикрасы и разыгрался чуть не вчера в нашей родной белокаменной, хотя героем его и является нолустепняк, полукавказец с громким именем местного туза и воротилы по части мануфактурной торговли.
В конце декабря прошлого года я, как-то читая газету, наткнулся на сведение, что в О-во московских приказчиков поступило пожертвование чрез И. К. Полякова 5000 рублей. Заинтересованный этим, я спросил его, кто бы мог быть таким добрым человеком, пожелавшим скрыть свое имя, и услыхал рассказ такого содержания.
В районе юзовских заводов торговал мануфактурным товаром некто г. Тащиев, имея там склад-магазин, и, как водится, страховал его в сумме 60 тыс. руб. Случились на этих заводах беспорядки, магазин погорел и страховые о-ва, ссылаясь на них, страхуемую сумму уплатить отказались. Пользуясь этим, как предлогом, г. Тащиев вздумал не платить долга по всем своим торговым оборотам в сумме что-то около 200 тыс. руб. Кредиторами у него были исключительно крупные московские фабриканты, чуть ли не все фирмы Морозовых, Циндель, Барановы и др. Сделка, видимо, не удавалась, кредиторы мало верили в большие убытки от юзовского пожара и хотели прибегнуть к мерам взыскания. Тогда г. Тащиев, желая скорее склонить их на сделку, передал фиктивно всю свою торговлю и магазины в Ростове-на-Дону другому местному купцу г. Шапошникову. Так тянулось дело около двух лет. Тащиев предлагал кредиторам сначала четвертак, потом 40 к. и дошел, наконец, до полтины. Кредиторы уперлись и не соглашались ни на какую скидку. Шапошников сам к тому времени начал затрудняться в платежах и, видимо, наскучив прикрывать своим именем несостоятельного должника, возвратил Тащиеву обратно всю его торговлю. Тогда-то для последнего и наступила пора продать во что бы то ни стало уже не фиктивно, а на самом деле все свои товары, потому что кредиторы настойчивее, чем когда-либо, стали предъявлять свои взыскания. Обращался он с таким предложением к местному торговцу г. Шоршорову, но тот прежде, нежели купить, посоветовался с его кредиторами, в особенности с фирмою В.Е. Морозова в лице его директора г. Полякова, и благоразумно от покупки потом отказался. Нашелся, однако ж, некто г. Хохладжев и не побрезговал купить в Тащиева за дешевую цену весь его актив, после чего последний куда-то и скрылся. Купля-продажа состоялась, московские кредиторы, по-видимому, остались обманутыми и потерявшими деньга за сбежавшим должником. Но тут заговорило обманутое доверие, затронутое самолюбие, и фабриканты, едва ли не первый раз в жизни, решили действовать сообща и подвергнуть г. Хохладжева систематической опале — не продавать ему товаров ни в кредит, ни за деньги. Такое решение фабриканты выдержали стойко в Нижегородской ярмарке 1895 года и во все осеннее время в Москве, и г. Хохладжев вынужден был покупать товары крупных фабрик из вторых рук, переплачивать в ценах и находиться в зависимости от своих же братьев-конкурентов. Такое положение он мог выдержать недолго и вынужден был явиться с повинной головою к фирме Морозова и умоляюще просить снять с него опалу. Тогда-то ему директор фирмы И. К. Поляков и поставил ультиматум: или быть под опалою, или пожертвовать 5000 руб. Московскому и 5000 руб. Ростовскому обществам приказчиков. Г. Хохладжев колебался недолго и выдал Полякову в пожертвование 10000 рублей.
Вот это известие я и прочитал в газетах, а после подробного рассказа г. Полякова поблагодарил его за доброе дело. Вот если бы почаще так учили злостных неплательщиков и их укрывателей, задумавших зарабатывать на сделке и укрывательстве нелегальное стяжание. Куда было бы хорошо применить подобные же приемы в свое время к нашему офене, пришлому сибиряку, который, имея миллион наличных денег, заплатил своим кредиторам по семь гривен за рубль и продолжает торговать до сих пор как ни в чем не бывало, и покупает теперь товары за наличные деньги у тех же бывших его кредиторов.
25 янв. (№ 1). С. З.
II
Мануфактурное дело в Москве своего рода загадка. Спросите крупного фабриканта, как идет торговля, и получишь ответ: «недурно»; спросишь кого-нибудь из королей мануфактуры, например Морозовых, и слышишь ответ: «хорошо, в порядке», а чуть спустишься в область средних фабрикантов, то сразу чувствуешь иной тон ответа и переход к жалобам на провинцию, что она часто не платит в срок денег и старается больше забирать в кредит, чем покупать за деньги. Присматриваясь к ценам товаров — хлопка, пряжи, миткаля, ситцев и т. д., тоже несколько становишься в недоумении. Основной материал мануфактуры хлопок все время дорожал, а теперь наступает с ним реакция: пряжа вся закуплена вперед, но вторые руки начинают уступать против цен самих прядильщиков; миткаля до сих пор трудно найти даже за деньги, ситцевые фабриканты едва-едва могли прибавить цены на свои изделия вполовину того, что сами переплатили миткальщикам. Во всех этих фактах видятся признаки совсем противоречащего свойства: одни показывают подъем, другие показывают реакцию и понижение. Слушая Морозовых и зная их миллионные барыши за каждый отчетный год, можно думать, что вся мануфактура цветет, что все фабриканты не успевают заготовлять товаров. Обращаясь же к положению менее крупных фабрик и в особенности фабрик средней руки, вы сразу замечаете унылый тон и жалобы на низкие цены, на плохое и несвоевременное получение денег, одним словом, жалобы на все то, что называется заминкою и застоем. Во всем этом повторяется картина большого сложного дела, где трудно бывает угадать и вывести среднюю равнодействующую линию. Здесь же она, мне кажется, не такова, чтобы можно было говорить: «идет успешно, развивается прекрасно». Средние и мелкие производства, которых, однако же, подавляющее большинство, и по количеству, и по ценности бросают невыгодную тень на большую часть мануфактурного производства, тень, в которой тускнеют даже, бесспорно, блестящие дела некоторых крупнейших мануфактур.
Прошлая Нижегородская ярмарка для всей мануфактуры прошла очень успешно. С тех пор хлопок подорожал до 1 рубля на пуд, прядильщики прибавили цены на пряжу до 1 р. 50 к., миткалыцики — до 1 к. на аршин, а ситцевые фабриканты едва-едва дотянули прибавку только до 1/2 копейки. Уже из одного этого сопоставления видно, что последней категории нет возможности повысить цену иначе, как с риском задержать у себя товары. И это, мне кажется, понятно. Ведь ситцевый фабрикант непосредственно становится лицом к лицу с провинцией, а в ней при дешевизне хлеба едва ли есть избыток денег, чтобы охотно покупать товары. Такое положение ситцевые фабриканты имеют прямо и непосредственно и, конечно, волей-неволей должны ему подчиняться. В ином, более удачном положении находятся миткальщики. Они стоят ступенью выше, у них закупают вперед на многие месяцы всю выработку миткаля ситцевые фабриканты, а потому и безденежье деревни они почувствуют много позднее и никак не раньше того времени, когда увидят, что миткаль перестал быть товаром, который надо покупать за полгода вперед. Еще выше и этих сравнительных счастливцев стоят как бы привилегированные, изъятые от неудач, — прядильщики. Группа их невелика, но она именно и сильна своею малочисленностью, она меньше всех подчиняется рынку готовых товаров, нужных прямому потребителю; клиенты ее фабриканты, перерабатывающие пряжу. Для того чтобы эта группа познала надобность в понижении цен, нужно резкую, неустранимую причину ухудшения дел миткальщиков. А раз этого нет, прядильщики полные хозяева всего, что от них зависит, они диктаторы высоких цен пряжи.
Фирмы Морозовых стоят во всей русской промышленности особняком. Фабрикаты их народные, капитальные, без которых нельзя обойтись ни одному торговцу мануфактурными товарами, будь он крупный или мелкий. Капиталы у них громадные, а потому и кредит они могут давать широкий, сроки делать длинные. Не одним десятком лет они заняли такое положение. На фабричном пути они трудятся давно, и бывали времена, когда нужно было пускать в ход всю энергию, свойственную великороссу, чтобы отстоять занятую позицию. Теперь они и пожинают плоды тех семян, которые бросали в почву и вспахивали ее не одним поколением. Фабрики у них — целые города, имя их стало известно всему русскому потребителю, а барыши их таковы, что, по выражению деревенского образного языка, «хоть лопатой греби». В параллель с таким положением интересно было бы знать (публикуемые отчеты умалчивают), сколько каждая Морозовская фабрика имеет рабочих людей и сколько выплачивает она в год всей заработной платы, чтобы наглядно сделать некоторые сопоставления. Было бы полезно во многих отношениях сделать обязательным публикацию таких сведений вообще для всяких промышленных заведений, которые функционируют на основании утвержденных уставов.
Для характеристики хлопчатобумажной промышленности я привожу ниже сего маленькую табличку цен на основной материал — пряжу, существовавших в течение последних двух с половиной лет. Цены срочные — 6–9 месяцев.
Мало знакомым с номерами пряжи и расценками за единицу — пуд — я приведу для примера какие-нибудь на выдержку одни и те же номера разных прядилен, чтобы нагляднее можно судить о пестроте цен.
Пестрота цен объясняется большею частию не тем, что у одного товар лучше, а у другого хуже. Совсем нет, один запродал больше и при новом требовании набавляет цены, а другой идет более нормальным путем и держит цены ровнее.
3 февр. (№ 10). С. 38–39.
III
В чайной торговле совершилась резкая перемена, по своим последствиям чуть ли не равная целой эпохе. С 1 января текущего года введена бандерольная развеска чая. Маленькие торговцы чаем как таковые перестали самостоятельно торговать под своим именем, они вынуждены теперь покупать развешанный чай от крупных фирм, с этикетом последних, пользуясь скидкой 15–25 % с цены, напечатанной на обложке чая. Таким образом, от этой реформы в смысле распространения известности и господствующего положения выиграли крупные чайные фирмы и проиграли все мелкие. Выиграл ли от этого потребитель, в интересах которого произведена самая реформа, — вопрос, на котором стоит остановиться.
Во все прошлое время мелкий торговец, покупая у крупной фирмы несколько ящиков чая ценою, положим, по 1 р. за фунт, развешивал его в свободное время, когда ему было удобно, в дробные помещения и назначал в продажу 1 р. 15 к. — 1 р. 20 к., рассчитывая расходы только на одну обертку в размере 2–3 коп. на фунт. Теперь же с введением бандероли он должен оплатить другому лицу все накладные расходы, с нею сопряженные, не менее как 5–6 к., и рублевый чай покупать 1 р. 40 к., пользуясь скидкою в пределах 15–20 % (за 1 р. 40 к. — 1 р. 12 к. — 1 р. 19 к.). Таким образом, на этом примере мы видим, что потребитель должен переплачивать за реформу бандероли 15–20 % в цене чая. В более высоких сортах этого продукта проценты переплаты должны бы несколько уменьшаться, потому что стоимость развески и бандероли вызывается количеством веса, а не цены чая. Но там, где шкала цены повышается, там же и является большая свобода произвола ее назначения, а отсюда, как следствие, вытекает само собою еще большая надбавка, чем на низкие сорта чая. Есть фирмы, которые в своих прейскурантах говорят об этом открыто.
Реформа в чайном деле коснулась только обязательности — развешивают чай под надзором акцизного чиновника, но она предоставила право фирме или лицу, развешивающему чай, назначать цену, какую ему угодно. Не возбранено также производить так называемую сортировку чая, т. е. делать смесь разных сортов, не исключая цейлонского, явского и индийского чая, и такой растительный конгломерат выпускать в продажу под именем китайского. Отсюда в больших центрах, какова Москва, конкуренция в скидке процентов довела ее уже, и теперь у многих фирм от 20 до 25 %. Кажется, посему ясно, какого качества чай развешивается в фунты на цену, положим, 1 р. 60 к. Скидывая последовательно уступку процентов, укупорку, расходы и барыш оптового торговца, мы придем к такой градации: 1 фунт чая обандероленного ценою 1 р. 60 к., скидка розничному торговцу 25 % — 40 к., укупорка 5 % — 5 к., магазинные расходы 2 % — 3 к., барыш 5 % — 8 к., остается оптовая цена чая 1 р. 3 к. — 1 р. 60 к.
Цены в Москве развешанному чаю дешевле 1 р. 40 к. за фунт не существует*. На этот сорт чая скидки более 20 % не делают, а если и делают, то ставят условием, чтобы такое же количество брать и высоких сортов чая. Следовательно, на высокие сорта делается большая накладка цен, и действительно зачастую чай цены 1 р. 60 к., 1 р. 80 к., 2 р. за фунт отличается один от другого по своему качеству в оптовой продаже совсем не на 20 к., а много-много на 5-10 к. Оттого-то ввиду обязательной бандероли с 1 января и явился спрос в декабре прошлого года у оптовых торговцев только на чай ценою 1 р. — 1 р. 5 к. за фунт, и почти прекратился спрос на более высокие сорта.
Реформа в чайном деле введена с целью устранить существующую контрабанду чая и примесь суррогатов его как злоупотребление некоторых торговцев. Контрабанда, как известно, встречается преимущественно на западной границе империи, и я не думаю, чтобы она была так велика, чтобы ставить ее главною причиною обязательной бандероли. Опыт одного-двух лет докажет преувеличенность такого взгляда. Что же касается примеси суррогатов чая, то это такое малое число случаев, бывавших на практике, что признавать их капитальною причиною, казалось, тоже нет основания. А между тем реформа всею тяжестью ляжет на потребителя-бедняка, покупающего самый низкий сорт чая, потому что потребляет его чуть ли не 9/10 всего количества, ввозимого в Россию. Основная и подавляющая тяжесть — пошлина — падает также на беднейших потребителей
________________________
* Исключая только особняком стоящие фирмы вроде г. Филиппова и ему подобных.
тяжелее, чем на класс зажиточный, потому что она не различает качества и цены продукта, а облагает количество, т. е. весь его. Пошлине 79 к. кредитных за фунт одинаково подвержен чай, стоящий в Китае или Цейлоне 15 к., как и тот, который стоит там по 1 р. за фунт. Во имя уравнительности, хотя бы относительной, мне казалось бы возможным пошлину, если уж нужно удержать на высоте 79 к. кредитных на каждый фунт чая, то, по крайней мере, следовало бы повышать по мере повышения качества, а стало быть, и цены чая. Для этого достаточно требовать в таможнях предъявления подлинных счетов комиссионных домов в Китае с удостоверением нашего консула в Ханькоу. Если низкий сорт чая стоимостью 12–13 лан за пикуль облагается пошлиною 521/2 к. золотых с фунта, то каждый лап цены в Китае вызывал бы повышение пошлины по 4 к. золотом с фунта. Это покажется с первого раза, быть может, очень высоким обложением, но скажите, почему же не кажется высоким обложение низкого сорта, когда оно превышает более чем на 500 % против местной цены продукта? Ведь платить бедному классу такое обложение кажется возможным, то почему же признавать, что такое же обложение в 500 % не может оплатить класс зажиточный, потребляющий высокие сорта чая?
4 февр. (№ 11). С. 44.
IV
В последние 4–5 лет с увеличением прибавочных механических станков хлопчатобумажные ткани далеко опередили прядильные фабрики, а посему и поставили себя в зависимое от них положение. Цены пряжи определяются теперь не ценою материала — хлопка, а тем усиленным требованием, какое предъявляют на пряжу владельцы механических ткацких станков. Ясно как божий день, что прядильщики пользуются своим выгодным положением и назначают цены пряжи по своему усмотрению. Барыши их велики, ибо выражаются 3–4 р. на пуд, что равносильно 15–20 % пользы. Нельзя порицать их за это, потому что всякий в пределах законности пользуется тем, чем он может, но нельзя симпатизировать тому, что непомерно повышают цены на товары первой необходимости. По всей вероятности, скоро возникнут новые прядильные фабрики, и конкуренция сама собою заставит их перейти к более нормальным ценам и к более умеренным барышам. Уже и теперь достраиваются новые прядильни Коновалова, Раззоренова, Кокарева и др. и увеличивается количество веретен на многих старых мануфактурах.
Нужно ли говорить, что во всякой промышленности, вышедшей на торную дорогу больших фабрик с новыми машинами, новыми способами ткачества и окраски, совершалась неустанная эволюция к лучшему, а конкуренция ведет большею частию к удешевлению фабрикатов. Наша мануфактура настоящего времени в полном ходу такого развития. Сравните фабрикаты смешанных тканей, ситцев и т. д. с такими же фабрикатами, ну хотя за 10 лет назад, и вы поразитесь переменою к лучшему. Возьмите рисунки ситцев Цинделя, Гюбнера, Тверской мануфактуры, вы залюбуетесь ими во всех отношениях. Миткаль ровный, крепкий, краски прочные, рисунки безукоризненные, цены дешевые, одним словом, любой кусок достоин выставки и награды.
Вы спросите, быть может, «а что делают в это время мелкие фабриканты, наши бывшие мастерки-ткачи по селам и деревням»? Многих из них давно уже нет, и лишь немногие остаются в переходном состоянии. Давно сошли со сцены почти все последней категории убитые и вытесненные большою фабрикою, и лишь немногие мастерки совершили переход на степень маленьких фабрикантов, но карьера их сочтена, борьба становится непосильна. Только единицы, счастливцы из них, успевают иногда завоевать место большого фабриканта. Капитал и энергия, реже всего случайность, делают конкуренцию невозможною для всего, что их слабее, а она, эта слабость, тем больше, чем меньше у кого орудия — капитала. Большому фабриканту против мелкого выгода идет сама собою со всех сторон. Он имеет кредит за меньшие проценты, он может купить любой материал большою партией дешевле, он может продавать свои изделия в длинные сроки, не говоря уже о том, что вся администрация фабричного дела ложится меньшим процентом на стоимость выработанного товара. Мелкий фабрикант находится как раз в обратном положении. В банках, если он учитывает векселя, с него берут учетные проценты выше, при покупке материала вынужден платить за него дороже, при продаже изделий должен уступать в цене. Все эти обстоятельства и создают, в конце концов, то, что все мелкое, говоря мягко, сходит со сцены и устраняется с рынка. Как это ни печально, но оно неизбежно, и, мне кажется, мало могут помочь этому какие бы то ни было пособия и поощрения. Сила вещей свое возьмет, и ничем нельзя остановить такого поступательного движения в любом крупном промышленном строе жизни.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
Недавно приехавшие из Крещенской Харьковской ярмарки сообщают о торговле мануфактурными товарами нерадостные сведения. Сбыт товаров был плохой, а получение платежей и того хуже. Вообще же в ярмарке преобладало значительное безденежье.
6 февр. (№ 13). С. 51.
V
Как пойдет оптовая торговля чаем в Ирбитской ярмарке, сказать трудно. Все будет зависеть от того, какое количество чая доставится в ярмарку. Если будет привезено туда все назначенное количество товара, то без ошибки предвидится, что предложение превысит спрос, а стало быть, и цены образуются низкие. По сведениям ханькоуских комиссионных домов известно, что в прошлом сезоне заказы из России были сделаны и выполнены больше предыдущего года на целых 21 %, или, другими словами, куплено в Китае чая для России: в 1894 г. 6399641/2 ящ., в 1895 г. ― 777555 ящ.
Вся эта увеличенная масса товара ввезена в Россию чрез западную и восточную таможни и, конечно, давит рынок своим излишеством. Достаточно сказать, что в одной Московской таможне на 1 января сего года находится налицо чая 2080001/2 ящ. Все это вместе взятое непременно должно отразиться и влиять в сторону понижения цен чая на Ирбитской ярмарке, если только все другие условия будут в нормальном состоянии. Но этого-то последнего обстоятельства, надо думать, для Ирбитской ярмарки и не будет. Провозы от Иркутска к Красноярску и Томску в этом году так непомерно высоки, что, вероятно, некоторые фирмы предпочтут приостановить чай в Иркутской таможне до более благополучного времени, а некоторые не получат к сроку чая вследствие задержки в пути по трудности приискания возчиков. Выражаясь по-сибирски, корма для лошадей на этом тракте дошли до небывалых цен: 2 р. за пуд овса и 50 к. пуд сена*. А между тем масса чая, нужная для перевозки, как раз ныне больше прошлогоднего.
Повторяю, цена чая на ярмарке будут зависеть от того, сколько его успеет туда доставиться. Много будет чая — цены ослабнут, мало будет чая — цены удержатся хорошие. Но зато нерадостная перспектива ожидает тех, которые не успеют чая в ярмарке продать и вынуждены будут из-за просроченной доставки направлять его далее внутрь России. Здесь они встретятся с массами привезенного в таможни чая и ухудшат еще более и без того незавидное положение чайного рынка. Они могут понести двойной ущерб и от высокой цены провозов, и от пониженной цены при продаже.
Зачем же нужно было делать усиленные заказы на целых 21 %, когда потребность этого продукта — чая — не может расти в таком размере, спросит, может быть, добродушный читатель? Потому, отвечу я, что мы, русские люди, не привыкли еще действовать корпоративно. Мы не обсуждаем вопроса сообща и предварительно, мы точно боимся говорить и действовать открыто, для нас выработанная статистическая программа составляет нечто вроде страшилища. Оттого-то мы и действуем в одиночку, рассчитывая на авось, что сосед сделает заказов мало, а я много. В результате и выходит проигрыш с двух концов. Заказов поступило в Китай на 21 % больше, русские комиссионные дома в Китае в своих личных интересах исполняют их полностью, ибо они ничем не связаны в своих действиях, лишь бы только подогнать к уровню заказа цену чая. А в горячее время сезона, когда в руках у них усиленные заказы, им и некогда даже гоняться за выгодной покупкой, они покупают усиленно, без выдержки, а стало быть, и переплачивают в ценах. Китайцы в этих случаях опытнее нас, и они отлично умеют пользоваться обстоятельствами. Вышло так, что при покупке в Китае мы переплатили, а стало быть, и проиграли. Второй проигрыш — продажа чая у себя дома, в России. Мы привезли его больше и подавили рынок всюду. Чай как бы перестал быть товаром, который легко продать за деньги. И благо тому, кто в предвидении будущего заказал его в прошлом сезоне меньше.
________________________
* Цена за 1 пуд овса: в Тюмени — 65 к., Красноярске — 90 к., Канске — 1 р. 20 к., Нижнеудинске — 2 р. 75 к., Тулуне — 2 р., Иркутске — 1 р. 20 к.
Нужно ли прибавлять, что мы подобную же ошибку делаем при заказах и на черный кирпичный чай. Из года в год мы усиливаем заказы в Китае на этот сорт чая и дошли, наконец, до такого размера, что материала (хуасина) для него не хватает. Комиссионная фирма «Токмаков, Молотков и К˚» объявила даже, что она заказов на один кирпичный чай без заказа на байховый не принимает. Волей-неволей пришлось при заказах на кирпичный заказывать и байхового чая. В предшествующие два-три года кирпичный черный чай продавался в России с хорошей пользою, но мы дошли в заказах на него в прошлый сезон до небывалой цифры 265 т. ящиков. Чай этот еще в пути, он медленнее байхового передвигается транспортом, ему угрожает дороговизна провоза, не говоря уже о том, что в самом Китае сумели переплатить 1–2 лана на пикуль. И вот грядет с этим чаем тревожное чувство сомнения, как бы не повторилась с ним такая же убыточная развязка, какая случилась 3–4 года тому назад, когда продавали его в Ирбитской ярмарке около 55 р. за ящик вместо существующей теперь цены 78–80 рублей. Правда, потребление этого чая растет сильно и теперь по введении бандерольной реформы на байховый чай возрастет еще сильнее. Потребителю-бедняку во всей Сибири, на Урале и по Волге прямой расчет покупать черный кирпичный чай по 40 к. за фунт, чем покупать байховый по 1 р. 40 к. Качество их одинаково, и вся разница только во внешнем виде приготовления чая в Китае. Нетрудно думать, чтобы потребность на него выросла в такой же степени, в какой усилены заказы. Чтобы не показались мои утверждения голословными, я приведу здесь выдержки из циркуляра фирмы «Токмаков, Молотков и К°» в Ханькоу от 18 сентября 1895 г. за № 9.
Куплено в Китае чая и отправлено для России:
С назидательной целью я просил бы редакцию «Ярм. листка» напечатать целиком циркуляр торгового дома «Токмаков, Молотков и К°» в одном из ближайших номеров издания. Цифры в нем весьма поучительны, а примечания к ним и того поучительнее.
В одном из моих писем в прошлом году я возбуждал вопрос, как комиссионные дома в Китае сосчитают стоимость кирпичного чая заказчикам, давшим заказы и деньги в феврале, когда «хуасин» для них куплен был дешево против тех, которые дали заказы в июне, когда хуасин вздорожал? Оказалось, что они разрешили задачу самым простым способом. Они ни больше, ни меньше, как сосчитали всем заказчикам одинаковую цену. Это в самом деле так просто, что дальше в простоте идти некуда. Протесты на словах и письменно не повели ни к чему. «Это так нами признано лучшим», — вот их ответы, между строками которых читается, что, дескать, нас, русских комиссионеров, только три торговых дома, а мы между собою в деле производства кирпичного чая находимся в соглашении, а посему предоставляем вам обращаться с заказами… куда угодно. Как ни возьми, остается только одно из двух — примириться с такой несправедливостию или апеллировать «куда угодно». Худо ли, хорошо ли исполнен заказ в Китае — комиссионные дома ничем не отвечают. Они купят чай, отправят, пошлют счет, а дальше умывают обе руки. Они если и подчиняются ответственности за свои действия, то только перед самыми крупными фирмами, которые, чего доброго, на следующий год могут послать в Китай за покупкою чая своего доверенного. Это их останавливает, и они не отступают даже от того, чтобы принять в Москве обратно чай, купленный для крупной фирмы вопреки ее заказу. Все же другие заказчики вынуждены принимать то, что для них куплено, вне какого-либо контроля и ответственности. Летом и в Н. ярмарке прошлого года имел место даже такой случай с байховыми чаями, оказавшимися с затхлым запахом, где поплатился, пожалуй, невиновный человек доставщик г. Кухтерин. Доставка чая из Кяхты в Н. ярмарку и Москву, как известно, принимается доставщиками вроде торгового дома «Е. Кухтерин и с-вья» с полною ответственностию не только за целость и сохранность целого цибика, зашитого в кожу, но даже за качество чая, внутри такого цибика насыпанного. В прежнее время доставщику давалось право на каждой «перевалке» пробовать совком содержимое цибика, и тогда ответственность его за качество чая была понятна. Со временем «хождение на совок» перешло в большое злоупотребление и было оставлено. Теперь цибик во все время транспорта совком не пробивается и только иногда в месте сдачи подвергается подобной операции. Отменяя этот обычай, практика не отменила обязательства доставщика отвечать за качество чая, хотя бы цибик видимо не был в пути ни переделан, ни поврежден. И вот прошлым летом у многих владельцев чая вдруг оказались цибики совершенно без всяких внешних признаков порчи или подмочки, но с испорченным чаем. Где произведена эта порча, никто наверное сказать не может, потому что вся укупорка — кожа, камышовая плетушка, деревянный ящик и китайская бумага — оказались сухи и без всяких пятен. При таких условиях невольно является предположение, что чай в Китае был насыпан не совсем сухой и в период длинного пути и времени подвергся загниванию и порче. Доказать это невозможно, а для опровержения столько есть доводов, например, что чай где-нибудь в пути — в Китае, Монголии, России — мог лежать в сыром месте, мог быть не покрыт от дождя и от этого испортиться. Но всякая подобная порча непременно оставила бы следы пятен на укупорке и, прежде всего, китайской тонкой, желтой, непроклеенной бумаге, чего, однако ж, ни в одном цибике порченого чая не оказалось. Торговый дом «Е. Кухтерин и с-вья» заплатил владельцам чая за порченые цибики, как прямого убытка, около 25 тыс. рублей, по-видимому, совершенно неповинно. А кто действительно виною всего этого, так до сих пор и остается нерешенным.
7 февр. (№ 14). С. 57–58.
VI
В последние дни отъезда из Москвы на Ирбитскую ярмарку чайных торговцев проданы, как слышно, одним из них партии чая в 500, 300 и 50 ящиков ценами около 15 р. на ящик дешевле, чем те же сорта и марки продавались им в течение осенних месяцев прошлого года. Такое нерадостное положение чайного рынка в Москве заставляет задуматься над его состоянием. А тут как раз доставлены уже ханькоуские чаи сезона 1895 года — партии в 1500 и 800 ящиков, чего в прежнее время никогда ранее конца марта не бывало. Одна чайная фирма, торгующая в Кяхте и Москве, предлагает партию кяхтинского чая в 2300 ящиков со сдачей в Кяхте ценою по 15 и 18 ящиков за 1 пуд серебра. Сорта этой партии исключительно высокие, начиная поу-дзю-кон и оканчивая хын-лун-лю. В самой Кяхте китайцами привезено ныне чая гораздо больше прошлогоднего и в течение января продано лишь самое незначительное количество. Нужно ли добавлять, что такие данные, как шила в мешке, не утаишь, и они действуют на всех причастных к чайному делу угнетающе. Даже розничные чайные торговцы, и те находят достаточно дурных слов, чтобы характеризовать свою торговлю.
Некоторые лица говорят и сетуют на меня, зачем я пишу в таком тоне и духе, которые будто бы вредят чайной торговле? Но мне кажется, лучше совсем не писать, чем писать так, где бы факты были изложены заведомо с ложным освещением. Если я говорю неверно и ошибочно, то ведь каждому дорога открыта исправить или опровергнуть мои сообщения, если только кто имеет сообщить противное тому, что я рассказываю. Ошибка и с моей стороны — дело возможное, но ошибка и заведомая неверность — суть два дела разные. Я сам чайный торговец, и мои сообщения также не приносят мне выгод, но я думаю, что все же лучше подчинять свои интересы правде, чем подчинять правду своим интересам. Да, наконец, все те сведения и факты, какие я сообщаю, не меньше меня известны каждому чайному торговцу и лишь менее известны мелкому обывателю, захолустному сибиряку, приехавшему в Ирбит из какой-нибудь окраины. Пусть же и он знает дело так, как оно обстоит на самом деле. Прежняя тайна, прежняя манера скрывать и держать торговые дела в секрете отжила уже свой век, и пора нам сдавать ее в архив как состояние, к настоящему времени не применимое. Возможно, больше света надо вводить во все наши дела и предприятия, а в том числе, конечно, и в коммерческие.
8 февр. (№ 15). С. 63.
VII
Немного придется сказать мне о сахаре. Все и каждый одинаково чувствуют на своем кармане повсеместное повышениецен на него. Из всех продуктов, потребляемых русским обывателем, только сахар стоит вне всяких законов, управляющих всеми продуктами земледелия и товарами всякой промышленности. Этого мало. Сахар противоречит экономическим законам, он их даже опровергает. Мы все с детских лет знаем из опытов и практики, что чем обильнее урожай хлеба, чем лучше родилась трава, тем зерно и сено дешевле, чем больше произведено какого-либо товара, тем он больше понижается ценою. И наоборот: при неурожае хлеба цена растет, при недостатке товара он дорожает. Земля, это неразрушимый капитал, даже она, наша кормилица, подчинена тому же общему закону: много — дешево, мало — дорого. Наконец, деньги, которыми мы чуть ли не все ценим и измеряем, при избытке — дешевы, при недостатке — дороги. И только один сахар не подчиняется этому общему экономическому закону, он как бы создает иной, новый закон, иной порядок, миру неведомый. Послушайте и подивитесь.
Годичная потребность сахара для России исчисляется в 25 миллионов пудов. В сезон 1895 года собрано свекловицы около 35 миллионов берковцев и ожидается выхода из нее сахарного песка 37–40 миллионов пудов. Излишек, как видится, против потребности равняется 12–15 миллионам пудов. Казалось бы, при таком избытке продукта он должен дешеветь, а между тем начиная с декабря прошлого года и по сей день цена ему возросла в Москве с 4 р. 35 к. до 5 р. 10 к. и в Киеве — с 3 р. 80 к. до 4 р. 55 к. Что же за причина такого необычайного явления?
Всю осень истекшего года сахарные короли держали цену песка около 3 р. 80 к. в Киеве и 4 р. 40 к. — в Москве. В это время они всюду толковали, что сахарная промышленность переживает кризис, и что ей есть только одно спасенье, только один выход — это нормировка сахарных заводов. И как только эта нормировка состоялась, цена сахара, точно по щучьему велению, тотчас пошла в году и теперь достигла высоты 5 р. 10 к. в Москве и 4 р. 60 к. — в Киеве. Весь излишек сахара вывозится за границу и продается для такого вывоза в Киеве 1 р. 45 к. — 1 р. 50 к. пуд. Сахарный песок для такого вывоза акцизом не оплачивается, но если даже присчитать к нему полную заводскую стоимость, акциз и умеренную пользу, слагаемая сумма выразится цифрою 4 р. за пуд*, тогда как цена ему в том же Киеве и в то же время 4 р. 60 к.
Ясно, стало быть, что русские потребители переплачивают сахарным заводам 60 к. за пуд, а на все 25 миллионов пудов годового потребления 15 миллионов рублей. Как видите, есть из чего потерять полтину на пуд на вывозимом сахаре (12–15 миллионов) и есть чем опровергнуть обыкновенные экономические законы, что будто бы при избытке товара — продукта — цена ему всегда понижается.
Якобы угнетенные сахарные заводы за прошлый операционный год начинают выдавать акционерам такие дивиденды:
Паи сахарных заводов на Киевской бирже 13 января за 1000 р. номинальной стоимости котируются так:
10 февр. (№ 17). С. 75–76.
VIII
Меня каждый год как-то невольно тянет поговорить о нашем исконном промысле, о нашей кожевенной промышленности, потому ли, что она как русская старая промышленность, в которой и материал, и выделка все свое, все русское, потому ли, что она раскинута по всему лону русской земли от запада до востока и от юга до севера, потому ли, наконец, что она не привита нам извне, не сгруппирована в каком-нибудь одном районе, а раскинута по всем нашим захолустьям, право сказать, не умею и тем не менее интересуюсь ею в высокой степени. Многие говорят, что кожевенные заводы грязны, что кожевенное дело, т. е. выделка кож нездорова, что материал — сырье заразительно. Ах, не верьте, господа, всему, что говорит предубеждение.
________________________
* Стоимость заводская 2 р., польза 25 к., акциз 1 р. 75 к., всего 4 р.
Изнанка любого дела всегда некрасива. Филипповские калачи красивы и вкусны, а место, где они пекутся, далеко не таково, чтобы возбуждать аппетиты; на ситцах Цинделя колориты красок блестящи, но не всякому покажется приятным побывать в химическом отделении красильни; пряжа в початках приятна на глаз, но не каждый вынесет удушающую пыль в трепальном отделении хлопка. Посему оставим на время разговоры о грязи, а перейдем к делу и посмотрим на него, какое оно есть на самом деле.
Мне кажется, нет у нас промышленности, которая бы подвергалась такому количеству препятствий, как кожевенная. Кожевенные заводы считаются чуть ли очагами болезней и заразы, а доказано ли, чтобы смертность между рабочими была на них сильнее, чем на любом фабричном заведении, чтобы сырые кожи производили заразу скота в той местности, где устроены кожевенные заводы? Совсем нет. Я знаю факты уже совсем иного рода. В Тюмени в 70-х годах в нагорной части города был падеж рогатого скота и не было его в заречной части, где только и сосредоточены кожевенные заводы. Рогатый скот заводчиков изо дня в день проходил мимо штабелей сырья, собранного бог весть откуда, останавливался около них, порою обнюхивал и тем не менее оставался здоров. У нас установлено на многих пунктах осматривать сырье ветеринарами и выдавать свидетельства, что кожа снята со скота здорового. Но возможно ли, мыслимо ли осмотреть внимательно и определить качество каждой кожи, когда этих кож собирается в партии по 3, по 5, по 10 тысяч штук? Правило, с благою целию написанное, часто превращается на практике в простую формальность, крайне нелегкую и для торговца сырьем, и для заводчика. Затем идут длинным рядом затруднения и процессы о неправильном спуске грязной воды и даже незаконности существования в данном месте самих заводов. Между тем любая фабрика, любой завод другой промышленности всегда имеют грязную воду, но многие ли из них спускают ее через фильтр и обезвреживают. Живой свидетель моих слов — цвет воды наших рек и речек ниже фабрик вроде Москвы, Клязьмы и в особенности Яузы. Всякое стеснительное правило хорошо, если им достигаются полезные цели для большинства населения, но если стеснение большое, а польза от него проблематичная, то такое стеснение, мне казалось, надо заменить другим, менее тяжелым и более достигающим своего назначения.
Материал кожевенных заводов — сырье — продавался в Нижегородской ярмарке прошлого года нарасхват. Цена яловому сырью доходила 13–14 р. за пуд, а конскому — до 6 руб. за штуку. Такие высокие, а для конины и небывалые цены были вызваны, главным образом, спекуляцией, погнавшей цены кверху с поразительной быстротою. Все это сказалось преимущественно на сырье конины, которое спекуляция закупила для гамбургского рынка. Но не прошло, однако ж, и двух месяцев времени, как картина изменилась, потому что гамбургский рынок оказался этим товаром переполненным. Те же спекулянты, видя неминуемые громадные убытки там, стали предлагать сырье обратно в Россию с потерею двойных провозов и уступкою из цен, за которые они купили сами. Таким образом, реакция наступила быстро, и цена сырью конины стала дешевле. Теперь каждый заводчик благоразумно уклоняется от покупки, потому что цены, несмотря на состоявшееся понижение, все еще высоки непомерно. Два-три года назад сибирскому сырью конин цена была 3 р. 20 к. — З р. 50 к., а теперь, как она ни понижена, а все еще держится уровня около 4 р. 80 к. за сибирскую и 6 руб. за московскую. Выделанные конины несколько лет назад продавались в Москве за пуд 14 руб., в период чрезвычайного повышения достигали 22 р., а теперь снова опустились до 19–20 рублей.
С товаром яловых кож в виде сырья и выделанного дела обстоят более нормально, чем с кониною, хотя и здесь повышение цен достигло значительной высоты и напряжения. Так, например, в Нижегородской ярмарке сырье продавалось 13–14 р., мостовы — 21 руб., потом осенью понижалось процентов на 7, на 8, а теперь снова поднялось и держится на уровне цен Нижегородской ярмарки; Лебедянская крупнейшая сырьевая ярмарка, бывающая в начале января, образовала вновь подъем цен: мелкому (6-10 ф.) до 16 р., а крупному (12–18 ф.) — до 13 р. 50 к. пуд. Подошвенное же сырье московского мытного двора, напротив, понижается и теперь продается по 5 руб. за пуд в сыром виде. Спекулянтов на покупку ялового сырья как-то стало мало видно, они сторонятся и выжидают понижения. Покупатели почти исключительно одни кожевенные заводчики, и между ними преобладают богородские, у которых требование с юга России на черные выростки небывалое, вызвавшее поднятие цен чуть ли не до 35 р. за пуд.
Опойки катупские, строганые идут ценою 38 р. за пуд.
Подошвенные и полувальные кожи петербургских заводов имеют самую пеструю цену.
11 февр. (№ 18). С. 81–82.
IX
Мне остается добавить немного слов к характеристике кожевенного производства о поставке в казну сапожного товара. Я коснусь только некоторых сторон дела. Задавал ли кто-нибудь себе вопрос, почему уклоняются от поставки в казну наши лучшие кожевенные заводы вроде Савиных, Балаболиных и им подобных? Они продают свои изделия в частные руки нередко в срок, предпочитая даже риск кредита, но не идут в поставщики казны. А между тем казна — покупатель за наличные деньги, покупатель на миллионы рублей и, казалось, должен бы иметь преимущество пред всяким частным покупателем. Все затруднение, мне кажется, заключается в процедуре сдачи товаров, которая сказывается даже в ценах на разные интендантские склады в одно и то же время. Поставщик-заводчик, проживающий, положим, в Вятке, назначает цену, например, за одну пару голенищ старого образца со сдачею в Москве 1 р. 20 к., в Воронеже — 1 р. 10 к., в Ставрополе — 1 р. 20 к. Но ведь расстояние от Вятки до Москвы 1000 верст, от Вятки до Воронежа 1800 верст, а до Ставрополя 2450 верст. Значит, поставщик платит провоз за 800 верст лишних до Воронежа, за 1450 верст до Ставрополя и тем не менее берет цену дешевле или одинаковую с Москвою. Время сдачи, условия приема в Москве, Воронеже и Ставрополе одни и те же.
Для большего успеха в дешевизне цен без понижения качества товара, по моему мнению, следовало бы изменить процедуру сдачи в казну кожевенного товара таким образом. Пусть каждый подрядчик сдает товар в склады казны четкою и весом, получая немедленно деньги в размере 70 % подрядной цены с обязательством наложения на каждую вещь его именного клейма с пометкою дня, месяца и года. Поставленный товар рассылается складом по частям войск. Если потребитель — части войска — не заявит претензии на какой-нибудь недостаток товара в течение годичного времени со дня наложения клейма, то подрядчику выплачивается казною немедленно остальные 30 %. В противном случае, т. е. в случае заявления, что товар по качеству или по форме ниже образца, и если экспертная комиссия признает это верным, подрядчик обязан заменить товар новым и уплатить казне 10 % пени.
Вот и все главное, по моему мнению, что требуется для изменения настоящей процедуры сдачи товаров. Все остальное — время торгов, качество товара, залоги и контракты — могут оставаться теми же, каковы они есть в настоящее время. Тогда при новых условиях каждый подрядчик сам посылал бы осмотрительно всякую мелкую вещь, зная, что он отвечает перед самим потребителем, перед ротою солдат, где-то в неизвестном ему месте находящихся. Потребитель всюду и везде оказывается лучший контролер качества всякого товара. Опыт интендантства, предоставивший кавалерийским полкам заказывать седельные войлоки где они хотят, подтверждает мои слова как нельзя лучше. В прежнее время войлоки поставлялись с торгов с теми же строгими требованиями качества и веса, какие существуют теперь, но при той же процедуре сдачи, какая практикуется вообще; цены были около 2 р. 40 к. за штуку в 8 фунтов веса и непременно из овечьей шерсти. Находились подрядчики, подписывавшие такие контракты, и сдавали войлоки, только внешним видом подходившие к описанию. При употреблении такие войлоки расползались, и интендантство, в конце концов, пришло к тому, что разрешило частям войск приобретать их покупкою, где лучше и дешевле. Теперь идут заказы прямо войлочным фабрикантам, которым охотно платят вместо 2 р. 40 к. по 4 р. за штуку, но зато и получают войлок прочный и на самом деле из овечьей шерсти. В продолжение целого ряда лет не было примера, чтобы полк или какая-либо другая часть признала товар негодным, хотя он отправляется по простому письменному требованию, а деньги платятся после его приема на месте. Этого мало. Один из фабрикантов циркулярно заявил, что принимает заказы только при условии 10 % фабричной пользы и во все последние годы завален заказами на полгода вперед. Подобный опыт говорит ясно, что с отменою настоящей процедуры сдачи сапожного товара выиграет и казна, и потребитель. К поставщикам примкнут тогда наши лучшие кожевенные заводчики и вытеснят качеством и прочностию своих изделий всех тех, у кого они не так хорошо выделаны, или заставят их поднять выделку до уровня своих товаров, что, в сущности, всегда одно и то же.
Потребитель во всех сферах обыденной жизни есть лучший оценщик какого бы то ни было товара, ибо он практикою познает их достоинства и недостатки, а коллективность его придает значение такой оценке — полной погрешимости.
13 февр. (№ 20). С. 91.
X
От кож и кожевенных товаров близок переход к сырью вообще, и жировых товаров в частности, номенклатура которых заняла бы длинный столбец печати. Обратим внимание покуда только на более главные. Сало говяжье и баранье все зимнее время продавалось в Москве ценою не дороже 4 р. 40 к. — 4 р. 70 к. На сих днях продана партия 2000 п. сибирского бараньего сала по 4 р. 30 к. и 1800 п. говяжьего по 4 р. 40 к. Масло коровье идет от 8 р. до 8 р. 50 к., воск желтый — от 27 р., белый — от 32 р. и орехи кедровые от 3 рублей.
Другие товары, как-то: щетина, косица, грива, овчины и шерсть в разных наименованиях — проходят на рынке с такой пестротой цен и настроений, что становится невозможным дать им точную характеристику в описании. Исключение составляет только всякая шерсть, получившая тенденцию с Нижегородской ярмарки дешеветь с каждым днем все более и более. Мне кажется, удобнее всего составить двойную табличку, по которой легче всего ориентироваться всякому читателю «Ярмар. листка».
Падение цен на всякую шерсть — общее и повсеместное. Выражается это в особенности на низких сортах вроде орды стриженой, конской и коровьей, в которых падение цен достигает 15–30 %. Такое понижение объясняется тем, что дешевые сорта шерсти идут материалом на валяные дешевые сапоги — кинешемские и нижегородские, а теплая зима заявила на них потребность ничтожную, что вызвало понижение цен на 20–25 %. Ясное дело, что если понижается требование на товар, понижается и цена ему, а отсюда прямой вывод, что и материал для такого товара подвержен той же участи и понижению. Не поможет тут никакая поддержка и тем более спекуляция. Основная причина свое возьмет и выразится во всех последствиях, на какие только она может простираться. Германская спекулятивная фирма поспешила купить в Нижегородской ярмарке партию коровьей шерсти у фирмы Алафузова по 5,75, а теперь вынуждена продавать ее обратно в Россию с убытком 10–15 %.
Я плохой знаток в пушном товаре и не могу сообщить вам о нем ни точного настроения, ни верных цен. Разве только то, что быстро и стремительно падает или повышается в цене и может быть занесено в мои письма. Так я слышу здесь со всех сторон, что цена растет на соболей и зайчатину и падает на медведей и волков, конечно, в условном смысле рыночного термина, т. е. не на самих зверей, а на их шкуры.
Сдается мне, что не лишним будет привести табличку цен многим пестрым товарам московского рынка. Сделать это нетрудно, а землякам моим, авось, и пригодится.
14 февр. (№ 21). С. 95.
XI
Сибири незнакома еще нажива без риска, сложа руки и на боку лежа. Там все еще продолжаются порою первые стадии торговли, в которых заметны следы обмена вещь на вещь. В Кяхте до сих пор проявляется иногда прежний порядок выменивать чай, т. е. не покупать единицу чая за столько-то единиц рублей, а выменивать за один пуд серебра столько-то ящиков чая или за столько-то лисьих лап столько-то ящиков чая; в Петропавловске за один бунт юфти столько-то концов выбойки и маты, столько-то пудов урюка и изюма; в степи за один самовар столько-то голов баранов. Все это теперь исчезает и отходит в область преданий. Всюду господствует общая система купли-продажи с определением цепы посредством единицы — рубля.
В Сибири, как я заметил, преобладает только торговля и едва возникает промышленность первыми необходимыми предметами потребления. Всякая другая промышленность более высшего порядка только пробует свои силы, только начинает еще водворяться. Фабрики ограничиваются пока выработкою простых сукон, заводы — выделкою кож, горный промысел — приисками золота и редко-редко выплавкою меди и чугуна. Таким образом, большинство существующих заводов заняты производством продукта, материала, который перерабатывается в изделия другими промышленными заведениями, в Сибири не существующими. Некоторые спорадические начинания, вроде фабрики Успенской писчебумажной, Томской суконной или Минусинского сахарного завода, не изменяют общего фона картины. Они только доказывают, что сибирякам присуща энергия и предприимчивость, что сибиряки готовы приняться за любое промышленное предприятие, будь это фабрика или завод, но для них существуют препятствия, о которые разбивается всякое подобное начинание. На первом плане стоит, конечно, недостаток технического образования, даже недостаток технической практики, а потом идут длинной вереницей громадные расстояния, чрез которые нужно провозить фабричные механизмы, отсутствие хороших механических заводов, где бы можно было производить текущую фабричную ремонтировку, дороговизна капиталов и проч., и проч. совокупность всего этого и держит еще нашу восточную окраину в периоде купли-продажи чужих привозных товаров, а не местного фабричного и заводского производств. Упреки, делаемые сибирякам в косности и лени, отнюдь не верны и отнюдь не справедливы. Сибиряк-торговец, сибиряк-промышленник поставлен силою обстоятельств делать только то, что возможно в пределах местных условий.
Для сибиряка, даже капиталиста, невозможны покуда учреждения вроде акционерного банка, механического завода, мануфактурной фабрики, где бы он явился в роли учредителя и снял сливки с предприятия, едва только начинающего свое существование, даже едва только намеченного. В центре России нередко случается так, что паи или акции предприятия, если только оно задумано с толком, повышаются в цене со дня его возникновения, и владельцы таковых каждый год, кроме дивиденда, получают еще барыши-премии от повышения цен на акции, сами, что называется, не ударив палец о палец. Давно ли учреждено золотопромышленное общество, акции его уже котируются на бирже вместо 100 по 265; давно ли существуют товарищества многих мануфактур, а паи их ценятся теперь вдвое и втрое против выпускной цены; давно ли только намечен вагонный завод в Мытищах, паи его не напечатаны в государственной экспедиции, а уже за них требуют 150 за 100! Ничего даже подобного нет и долго еще не может быть в Сибири. Если и возникает там паевое товарищество, то путь для него не усыпан розами. Ему, как пионеру, приходится бороться с препятствиями, о которых в больших центрах нет и помина, не говоря уже о том, что при самом учреждении возможны большие органические ошибки, чем где-либо. Доказательством служит то же товарищество Успенской писчебумажной фабрики, которое бумагу вырабатывает хорошую, а дивиденды выдает незначительные. Конечно, и для Сибири наступит время, когда многие причины, задерживающие ее промышленное развитие, исчезнут, и она перестанет быть только рынком сбыта для мануфактур и заводов своей метрополии, только рынком покупки ее сырых продуктов и ископаемых богатств. Тогда она перестанет быть как бы пасынком у мачехи, которому вместо ласки шлются только упреки в неблагодарности якобы неблагодарному сыну.
Я не знаю даже, почему Сибирь считается в уме обывателя по ее административному делению с Тюмени, когда она по географическому положению, т. е. по ее природным условиям, которых ничто изменить не может, начинается с В. склоном Урала? Почему Ирбит город Европейской России, а не сибирский, когда он своей природою точная копия любого сибирского города? Мне кажется, нам, русским, пора бы изменить всякое название, не согласное с природою, пора термины приноравливать к природе, а не природу приноравливать к терминам. Это ведь всегда и вернее, и естественнее.
15 февр. (№ 22). С. 99–100.
XII
Я радуюсь всякому начинанию, всякому проблеску предприимчивости в русском человеке, если только они не противоречат общей пользе. И в особенности я рад всякому известию такого рода, если оно касается моей родины — Сибири. Скажут ли мне, что в Тюмени учреждается фабрика майолик, что в Ирбите выделывается кирпич, подобного которому нет нигде, что в Тобольске находится фабрика рыбных консервов, по качеству равных лучшим европейским фабрикам, я одинаково и с интересом отношусь и к тому, и к другому, и к третьему. А такие учреждения, где люди, отрекаясь от личной выгоды, отдают свои силы и средства на общую пользу, и подавно наполняют мое сердце гордостию и соревнованием. На моей родине, редко населенной людьми, с малоразвитою промышленностию проявляется часто бескорыстная энергия лиц, результатом которой могут позавидовать в любом городе Европейской России. В Тюмени на пожертвованные средства одного лица, г. Подаруева, создается палаццо — дом для реального училища; в отдаленном Томске усилиями г. Макушина образуется Общество попечения о начальном обучении и достигает чуть не всеобщей грамотности малолетков города; в еще более отдаленном Иркутске пожертвованиями частных лиц учреждено и настроено столько благотворительных и учебных заведений, сколько не наберется, исключая Москву и Петербург, ни в одном из губернских городов: в Москве кружком сибиряков учреждается О-во вспомоществования учащимся сибирякам и сибирячкам и чрез 12 лет существования может расходовать в год до 15000 р., и имеет в остатке основной капитал в 30000 рублей. Скажите мне, многие ли местности России могут выдвинуть на сцену подобные факты человеколюбия и не вправе ли я как сын Сибири радоваться и гордиться этим?
Недалеко то время, когда Томский университет даст Сибири комплекты образованных людей, которые посвятят ей свою деятельность, усиленное производство старых и новых уральских заводов, вызванное постройкою Сибирской железной дороги, образует хороших практических техников, которые понесут свои знания и опыт на новые сибирские заводы; не за горами время, когда учредится и высшее техническое училище где-нибудь в Томске или Иркутске. А там вслед за этим появятся и свои прядильни, и свои мануфактуры хлопчатных изделий, свои механические и химические заводы. Соединительная железная дорога от Ташкента в Омск или Петропавловск, о которой теперь хлопочет и ходатайствует наш сибиряк Д. Л. Филатов, проживающий в Самарканде, ускорит возникновение прядильных и ткацких фабрик, ибо может дать Сибири хлопок дешевле, чем дает теперь Москве и Иваново-Вознесенску. Дорога эта, помимо общего магистрального значения, окажет Сибири особую специальную услугу: даст ей хлопок, рис, виноградное вино и фрукты и возьмет от нее хлеб, сало, масло, кожи и деревянные изделия. Упоминаемая мною дорога так важна для Сибири по своим услугам, какие она может оказать, что едва ли, кроме великой Сибирской железной дороги, можно подыскать ей равную.
Мне кажется, сибирякам, съехавшимся на Ирбитскую ярмарку, следовало бы обратить на этот проект г. Филатова свое полное внимание, обсудить его сообща и потом ходатайствовать пред правительством о его осуществлении. Цифры и данные, какими располагают многие сибиряки, только фактически подтвердят важное значение этой новой линии железной дороги и усилят доводы в пользу ее скорой постройки.
16 февр. (№ 23). С. 105.
XIII
Все кредитные учреждения, начиная с Государственного банка и оканчивая частным провинциальным, созданы и учреждены исключительно для помощи промышленности и торговле. Во всех уставах этих банков ясно выражено, во имя чего они возникают и чему они должны служить во все время своего существования. Красной нитью проходит через все параграфы устава преобладающее основное правило — служить нуждам промышленности и торговли. Все другие, побочные, операции банков допущены только для облегчения той же цели. Спросите любого промышленного и торгового человека, кроме, может быть, последней генерации людей, причастных банковским делам, и вы услышите все один и тот же ответ, что всякое банковское учреждение имеет главную задачу и цель — учет векселей и выдачу ссуд под товары и коносаменты. А что же мы видим теперь на самом деле в полном развитии дел любого банка? На что направлена их энергия? Какую денежную операцию они избрали, главным образом, для своей деятельности? Вот перед нами самый крупный банк по основному капиталу — банк внешней торговли. Капитал его — 20 миллионов рублей, а название говорит прямо о его назначении.
Возьмем его счет-баланс на 1 января 1896 г. и смеряем процентным отношением к основному капиталу все главные операции:
Из этих цифр не ясно видно, чем банк проявляет свою «внешнюю» торговлю, но из них легко сделать вывод, как сам собою из таких посылок вытекающий, что три четверти его деятельности посвящены на ссуды и кредиты под процентные бумаги, т. е. на помощь биржевой спекуляции. Все другие рубрики банка только подтверждают такое заключение. Что такое рубрика «бланковые кредиты», равняющаяся 45 % его основного капитала, как не рискованная операция кредита на одно лицо, или что такое «рембурсные кредиты», равные 12 %, как не то же, если еще не большее дело риска? Акционеры банка, скажут нам, хозяева учреждения, а как таковые они и должны руководить его направлением. Но ведь для акционеров суть дела не в том, какими операциями занимается их банк, а в том, какие дает он дивиденды и какой ценой котируются на бирже его акции. На учете векселей без точного знания состояния дел клиентов делеко не уйдешь, и 10–12 % чистого барыша — дивиденда — не заработаешь. Посему-то, быть может, управление банка и направило свою деятельность в сторону, менее всего симпатичную. Ведь недаром же акции этого банка стали в последние годы излюбленной бумагою столичной биржевой спекуляции.
Из всех крупных банков, счета-отчеты которых мне удалось иметь под рукою, выделяются по своему основному тону деятельности — служить промышленности и торговле — только четыре: два столичных Волжско-Камский и Московский купеческий и два провинциальных — Сибирский и Азовско-Донской. Вот их основные капиталы и главная операция — учет векселей в процентном отношении к первому:
Думаете ли вы, что публика — не та публика, которая играет на бирже акциями, а та, которая живет скромно, поступает обдуманно, трудящаяся, серьезная публика — не оценивает стремления банков и не поддерживает к ним своего доверия? Напротив, именно она-то и наполняет залы этих банков, неся им свои сбережения на вклады и текущие счета. Доказательством тому служат опять-таки цифры, которые говорят яснее и поучительнее всяких слов (в % к осн. кап.):
Нужно ли добавлять, что есть крупные банки по основному капиталу, у которых рубрики учета векселей, текущих счетов и вкладов падают так низко, что с трудом верится действительности, и только счета-балансы, ими напечатанные, убеждают в том бесповоротно. Так, например, у С.-Петербургского международного банка учет векселей равен только 35 %, вклады и текущие счета равны 51 % против основного капитала.
Ни один частный банк не может оперировать успешно посредством только своего основного капитала. Ему нужны деньги в виде вкладов за низшие проценты, чем те, какие он сам взимает, и еще нужнее деньги и простые текущие счета, по которым банк платит только 21/2 %. Капиталов последней категории имеют:
В. К. К. банк против основ. капитала — 404 %
Московский купеческий — 151 %
Сибирский банк — 323 %
Азовско-Донской — 176 %
Банк внешней торговли — 48 %
С.-Петербургско-Московский — 16 %
Потому-то валовая прибыль за год и выражается так:
В. К. К. банк — 59 %
Московский купеческий — 38 %
Сибирский — 38 % (за 11 месяцев)
Банк внешней торговли — 15 %
С.-Петербургско-Московский — 8 %
Принципиально все сознают вредное влияние спекуляции с дивидендными бумагами. Но ведь сознавать и ничего не делать для обуздания — это все равно, что коту Василию читать крыловскую нотацию. Спекулянты сами, когда они в убытке, говорят об этом все жарче, жестикулируют сильнее, чем сторонний обыватель. Сознавать и оставлять все по-старому не имеет никакого полезного значения. Начните лечение больного дерева с корня, а не с листьев, и оно пойдет расти своим путем, нормально, как растет всякое здоровое дерево. Заставьте частные банки выдавать ссуды под процентные бумаги только срочные и не меньше, как на три месяца времени, одним этим вы уже достигнете полезного немало, а если вы поставите правилом выдавать ссуды не больше половины биржевой цены и не больше — два раза суммы номинальной стоимости акции, — вы этим вполне достигнете прекращения неестественной спекуляции. Тогда у каждого банка появятся свободные капиталы, и он невольно будет искать место для их помещения в промышленности и торговле. А это и главное, этого должно желать и к нему должно стремиться всеми силами.
Нельзя не видеть, что русское предприятие, коренным русским человеком затеянное и русскими людьми продолжаемое, всегда как-то оказывается полезно, чем то же предприятие, но налаженное и управляемое нерусскими людьми. Купеческий и Волжско-Камский банки задуманы и учреждены покойным В. А. Кокоревым, таким коренным русским человеком, какого не скоро и отыщешь. Покойный так хорошо предвидел будущность этих учреждений, так умело поставил их администрацию, что спустя четверть века переделки сколько-нибудь существенной не предвидится и не предполагается. Манера и дух Кокорева как бы веют до сих пор в стенах этих банков и охраняют их от увлечения во все спекулятивное, они при тех же уставах, как в любом современном банке, но как-то на особый лад отвечают на русскую потребность более, чем всякое подобное учреждение. Клиенты их, публика сама, может быть, бессознательно, а может быть, и инстинктивно, без расчета и умысла, но «валом валит» в их открытые двери. Любопытно посмотреть на большой длинный зал Купеческого банка в 11–12 часов будничного дня, когда он наполнится публикою всякого звания и состояния совершать дела по вкладам и отсрочкам залогов. Кого только вы не встретите тут! И сельский батюшка, и замоскворецкая купчиха, и отставной чиновник — все типы и оригиналы чистейшей русской окраски.
17 февр. (№ 24). С. 108.
XIV
Из напечатанных счетов на 1 января сего года 11 крупных банков, какие только мне пришлось иметь под рукою, я составил одну общую таблицу главных рубрик актива и пассива, а также таблицу процентного отношения этих рубрик к основному капиталу каждого банка. Всякому, желающему проштудировать цифры, легко по этим данным проверить мои выводы и заключения, а в случае надобности более подробных справок я предлагаю обратиться в «Вестник Министерства финансов» № 1–5 1896 года.
Частные банки
Активы
Отношение банковских операций
Активы
(за 11 мес., в тыс. руб.)
Пробежав ряд цифр, нетрудно составить градации по любой рубрике всех 11 банковских учреждений. Так, например, если взять величины основных и запасных капиталов от большего к меньшему, то банки расположены в таком порядке (в тыс.):
Основной Все запасные Всего
Банк внешней торговли 20000 1310 21310
С.-Петерб. международный 18000 9530 27530
Волж. — Камск. коммерч. банк 10000 6032 16032
С.-Петерб. учетный банк 10000 3535 13535
Московский международный 100000 3500 13500
Московский купеческий 5000 4955 9995
С.-Петерб. коммерческий 5000 3814 8814
С.-Петерб. — Азовский 6000 1477 7477
Азовско-Донской 5000 1703 6703
С.-Петерб. — Московский 5000 800 5800
Сибирский 2400 1030 3430
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
94400 37686 134086
С другой стороны, если мы придерживаемся такой же градации деятельности банков — учета векселей, текущих счетов, вкладов и прибылей банка в процентном отношении к основному капиталу, тогда получим совсем иной порядок и группировку. На первом плане станут банки: Волжско-Камский, Московский купеческий, Азовско-Донской и Сибирский.
Операции банков
Интересно сопоставить, наконец, действительный основной капитал банков с тою суммою всего капитала акций по ценам, которыми котируются они на бирже в настоящее время.
Итак, средний вывод говорит нам, что основные капиталы вышепоименованных банков выросли, в смысле обеспечения клиентов их, только на величину запасных капиталов, равную 38 %, а капиталы акционеров, могущих реализовать акции продажею на бирже, выросли в среднем выводе на 180 %. Цены акций выросли потому, что заработки банков или, выражаясь ходячим термином — ежегодный дивиденд, возрастая из года в год, вырастил и цену акций. Разительным образом выдвигается далеко выше всех банков один только Волжско-Камский банк, который уже много лет подряд занимает место, недосягаемое для других подобных же учреждений.
21 февр. (№ 27). С. 121–122.
XV
В правительственном издании «Торгово-промышленной газеты» 2 февраля появилась заметка, что какой-то московский купец продал по образцам лен и донскую шерсть американскому торговому дому «Стоф и К˚», а когда товар был доставлен на место, то оказался хуже образцов. Один обман на партии шерсти принес г-ну Стоф и Ке убытка 18000 рублей. Кто этот купец — фамилии не указано, но по поводу его обмана высказано столько горьких предостережений по адресу всех русских купцов, что, право, делается на душе как-то горько и неловко. Частным образом угадывается, что лицо, о котором говорится, в Москве более или менее известное, но оно отнюдь не московский купец и принадлежит к национальности, мало симпатичной русскому человеку. Установлено, что этот господин в 1895 г. действительно покупал в Москве бракованные партии донской шерсти и куда-то отправлял. Ясное дело, что если он покупал товар плохой, а продавал по образцам высокого, то совершал обман. Тогда и карать надо его под его личным именем, и нотация, обращенная к характеристике русской торговли, что «не обманешь — не продашь», кажется всем торговцам шерстью в Москве крайне тяжкою.
Московские купцы, торгующие шерстью, не принимая на себя даже косвенного упрека в обмане, обратились в Московский биржевой комитет с заявлением*, в котором ходатайствуют просить г. министра финансов опубликовать имя и фамилию не только лица, содеявшего обманные поступки, но также имя и фамилию фирмы экспортерной, косвенно тому содействовавшей.
Этот эпизод невольно заставляет всякого русского человека задуматься над нашей отпускной торговлею. Прежде всего является вопрос: в чьих руках находится она преобладающим образом? Русские ли сами составляют большинство экспортеров, а к ним только побочным образом примыкают иноверцы или иноверцы и иностранцы под именем русских экспортных контор составляют главную массу, а сами русские только побочно и в меньшинстве к ним примыкают? К нашему несчастию, мы должны признать за действительность только второе, последнее предположение. Худая слава о недобросовестности русских фирм, продающих товары за границу, падает на всех русских без всякого изъятия и исключения. А между тем они ли виновны в этом? Присмотритесь внимательнее кругом и вы увидите виновных совсем не там, куда огульно указывает молва и куда намеренно кивают головами сами виновные. Кто скандальным образом продавал подмешанное подсевом и разными отбросами зерно в тяжелую годину неурожая — французская европейская фирма «Дрейфус и К˚»; кто содержит в Петербурге и Москве все экспортные конторы — исключительно иностранцы, кто покупает в Нижегородской и Ирбитской ярмарках русские продукты для вывоза за границу: косицу, гриву, опойки, шерсть и пушнину? — главным образом евреи и только в редких случаях сами русские или сами иностранцы. Таким образом, вся наша отпускная торговля сосредоточена в подавляющем большинстве в руках евреев и иностранцев, а худая слава об обманах падает исключительно на нас, русских.
________________________
* Заявление подписано: Н. Чукмалдин, А. Филинов, К. Стукен, т-во Владимира Алексеева, П. Прудников, О. Соловьев.
Пора же нам сказать громко, в чем заключается дело. Пора заявить, что мы ответственны только за ту малую долю нашего участия в отпускной торговле и неповинны в массе фальсификаций, которые совершают разные гешефтмахтеры под именем русских купцов и русских производителей сырца-товара. Мы готовы признать в равноправности всякого честного немца, француза, англичанина, даже еврея, но протестуем против деятельности евроизма, если он направлен к подмеси вредных суррогатов к зерну, к выделке фальшивого воска — церезина, к выработке кнопа, одним словом, протестуем против всякого подлога и обмана, где бы и кем бы они ни совершались; протестуем против дурной репутации, созданной не нами, но во имя нас и от нашего русского имени.
Если есть русские люди, совершающие обманы и фальсификации в какой-либо части обширного цикла торговли и промышленности, предавайте их публичному позору путем публикования имен и фамилий — вы этим достигнете уменьшения злого дела. Зачем скрывать такое зло, от которого страдает все доброе и справедливое? Зачем замалчивать темные дела хотя бы и русских людей? Выводите их на свет, карайте их во имя правды, отличая только ошибки, а не умысел, и вы достигнете того, что перестанут говорить: «не обманешь — не продашь».
Я затрудняюсь понять, почему в ярмарочном органе не оглашается факт прекращения платежей в Ирбите сибирскою фирмою каких-то евреев, когда об этом знает вся торговая Москва? Если они обанкротились несчастно — разберите это и расскажите. Если же они из сделки учиняют «наживу», влеките их к позорному столбу гласности без всякого снисхождения. На днях у нас в Москве какой-то русский сибиряк К. начал проводить такую же знакомую игру «в чашку чаю». Приехав сюда, он, прежде всего, условил транспортной конторе доставку его товаров в количестве 5500 пудов, затем порядком заведенным начал покупать товары в срок, не платя старых долгов. Покупка шла, и товаров сдали 1500 пудов. Потом вдруг придумал он разослать старым кредиторам литографское приглашение на «чашку чая». Все, конечно, встрепенулись и ахнули от удивления. Никто еще не знает, что за этой чашкой чая будет предлагаться: четвертак или полтинник, но сердце кредитора инстинктивно чувствует недоброе и с нетерпением ждет разгадки. Слухи носятся, что будто К. будет обвинять прежнего доставщика якобы за то, что он потребовал за доставку товаров наличную уплату денег и тем расстроил его торговые дела. Если это так, то забавнее причины краха трудно подыскать.
23 февр. (№ 30). С. 133.
1897 год
I
Гамма веселого настроения крупной мануфактурной промышленности, широко развившейся в Московско-Владимирском районе, я полагаю, не потерпит существенного изменения от того, что пройдет ли Ирбитская ярмарка успешно или выразится заминкою и безденежьем. Для крупных мануфактурных фирм в их годовом обороте Ирбитская ярмарка играет очень небольшую роль. Другое дело средние и мелкие фабриканты, еще до сих пор не сошедшие с промышленной сцены и не поглощенные большими мануфактурами. Для них Ирбитская ярмарка составляет существенное условие успеха или неудачи в дальнейшем ведении дела, и они с большим страхом и надеждою взирают на развязку ярмарочных дел.
Как будет продана пушнина, как потребуются жировые товары, какое появится требование на волос, щетину и гриву — все это вопросы крайне интересные для средней руки фабриканта. Есть на эти товары спрос, значит, есть на ярмарке и деньги, а есть деньги, является значительный спрос на среднюю мануфактуру и т. д., целая цепь причин и следствий, одна из другой вытекающих.
Во все времена тяжело жить бедному человеку, но не всегда также тяжело живется человеку с маленькими средствами. Этот маленький владелец маленького капитальца сравнительно благодушествует только до тех пор, пока не выделится крупная единица и не начнет поглощать окружающих конкурентов. Тогда ему становится жить с каждым годом все труднее и труднее, и он волей-неволей уступает поле сражения более сильному и теряет, наконец, свою самостоятельность. Так идет промышленное дело всюду, т. е. так поглощает средний мелкого, а крупный среднего промышленника и торговца, пока не останутся полными хозяевами промышленного поля одни крупные единицы. Что может поделать человек теперь в мануфактурной промышленности с капиталом в 200–300 тыс. рублей, когда хозяйничают в этом деле фирмы с капиталами по десятку миллионов? Такой человек, конкурируя с сильными единицами, неминуемо должен разоряться и уходить с фабричной сцены, а крупная фирма в то же время будет наживать дивиденды в размере 10–20 %. Сочувствовать или негодовать такому положению вы можете сколько вам угодно, но изменить его не в вашей воле, и надо принимать данное положение таковым, каково оно на самом деле. Ведь нельзя же, в самом деле, думать, что будто мелкая промышленность и кустарное производство имеют какую-нибудь будущность? Покуда можно, в любой промышленности, пока не наступило время крупного производства вроде мануфактурного, мелкая фабричная промышленность, даже кустарный промысел имеют основание существовать, но они вперед обречены на угасание при столкновении с крупным капиталом и крупным производством. Они только первые стадии в переходе к крупным формам мануфактур и заводов, заранее обреченные на гибель и атрофию, и никак не более. Капиталы, концентрируясь в крупные единицы, поглотят все, что их слабее, и станут всюду господами экономического положения. Что вы можете сделать с фирмою, у которой основной капитал в 2–3 миллиона да накоплено запасного столько же миллионов и целым рядом лет налаженное дело в покупке, производстве и продаже всех материалов и фабрикатов. Если вы явитесь конкурентом даже с такими же миллионами рублей капитала, какие есть у старой фирмы, то и тогда упроченное дело имеет много шансов выйти победителем. И посему-то крупная единица — фирма — прежде, нежели стать крупною, она уже в своих стадиях перехода уронила и поглотила своих конкурентов и, став господствующею, перестала даже вызывать всякие попытки противодействия. Она, как принято теперь эластично выражаться, стала фирмой с наиболее благоприятным положением. Касаться цифр «прибыли-убытков», сопоставлять их с цифрами годовой рабочей платы у подобной фирмы, да ведь это как раз и не подходит к программе «Ярмарочного листка», а, стало быть, заставляет и меня поставить точку.
Я добавлю только, что с умыслом избегаю называть фамилии фирм, чтобы не наживать себе неприятностей, что не раз уже со мной случалось. И пусть читатель, если может, поверит моему наблюдению, не требуя от меня личных указаний.
28 янв. (№ 4). С. 15.
II
Укажите мне на способ написания правды, чтобы она никого не задевала и все бы остались правдою довольны. Я такого способа не знаю. Как бы осторожно я ни выражался, уж всегда найдутся люди, которые отыщут в моих словах предумышленности, желания повредить каким-то интересам российских обывателей, торгующих в Ирбитской ярмарке.
Меня нередко, упрекая, поучают: писали бы вы тогда, когда товары проданы, а то пишете тогда, когда они продаются. Но ведь, господа, тогда, пожалуй, лучше и описать уже после ярмарки, когда все разъедутся по домам, и никому не будет интересно ни читать, ни рассуждать об этом. Ведь и суть-то вся моих корреспонденций заключается в своевременном сообщении сибиряку тех данных, какие мне приходится наблюдать, чтобы при покупке или продаже товаров он мог лучше ориентироваться и делать выводы с возможно меньшими ошибками. Я уверен, что не скажу ему ровно ничего нового, а только несколько концентрирую сведения, которые он знает не хуже моего и только несколько неясно и отрывочно. Розничный торговец-сибиряк еще при выезде из дома в Ирбитскую ярмарку составил уже мнение, что ярмарка выйдет неважная; я только подтверждаю это и прибавлю, что требование на мануфактуру не должно быть сильным и что оно должно отстать от предложения. Влияние нижегородских несостоятельностей в мануфактурном деле из сибирского района, я думаю, неминуемо отразится и на ярмарке Ирбитской. Все глубже и глубже проникающая в Сибирь железная дорога вызывает прямые и частные сношения сибиряков с Москвою, что также не может не влиять отрицательно на уровень торговли всей Ирбитской ярмарки. Сама Сибирь, не имеющая местных фабрик и заводов и промышляющая покуда только вывозом сырья, не может в последние два года похвалиться сносными ценами на капитальные сибирские товары. Дешев хлеб, дешево сало, мясо, шерсть, т. е. дешевы самые основные продукты, которыми только и жив деревенский обыватель Сибири. А если они дешевы до того, что при продаже едва покрывают только издержки производства, откуда же, скажите мне, возьмет деревенский житель денег на покупку фабричных товаров? Все такие даты до мельчайших подробностей знает всякий, даже маленький захолустный продавец красного товара, приехавший в Ирбитскую ярмарку за покупкою, знает глубоко и досконально, и никакая газетная статейка не изменит его знания, а стало быть, не изменит и программы его действий. Ведь реальный факт совсем не то, что красиво сказанная фраза. Фраза только временно может повлиять на убеждения человека в направлении, противоположном действительности, но, как иллюзия, скоро исчезает, и дело направляется по руслу фактов. Реальный факт всегда непобедим и, действуя постоянно, заставляет каждого нормального человека признавать его причиной, от которой неизбежны такие, а не иные последствия. Ведь если рожь в Тюмени продается по четвертаку за пуд, то всякий знает, как мало останется пользы производителю, на которую он мог бы покупать мануфактуру у розничного торговца. Или, если за мытую «джебагу» полтора года назад давали в Москве по 7 р. за пуд, а теперь дают только 4 р. 75 к., я думаю, каждому понятно, что всю разницу в целых 2 р. 25 к. на пуд надо скидывать с цены на месте (ибо провозы и расходы остаются без изменения), т. е. если прежде цена на шерсть в Петропавловске была 5 р. 75 к., то теперь ее надобно считать только 3 р. 50 к. И, таким образом, если прежде степной киргиз выручал с каждого барана на продаже рунной шерсти копеек 40, то теперь он выручает только 25 копеек. Соберите эти мелкие разницы в гривенники и копейки, помноженные на миллионы трудящегося люда и миллионы разных сделок, и вы удивитесь колоссальности итогов недовырученных денег сибирским населением. Мудрено ли посему вывести догадку, что покупная способность жителя Сибири на этот раз будет слабая, а раз она такова, изменить ее никто не может.
28 янв. (№ 6). С. 22–23.
III
Во всех частных банках столичных городов начинают накопляться наличные деньги и ученый процент понижается. А это признак для торговли не совсем-то благоприятный. Если деньги стягиваются в кассы банков Петербурга и Москвы, то это значит, что в глухой провинции что-то не совсем в порядке, что деньгами она не насыщается, а, напротив, деньги из нее извлекаются. Делается это не Петербургом и Москвою с преднамеренною целию, а делается самой провинцией, самою жизнию глухих местечек, регулирующих экономические отношения между центром и окраинами. Столицы большей частью лишь примыкают к начавшейся волне движения и, конечно, усиливают ее, фиксируя явление заметнее и выразительнее, чем где бы то ни было.
Из моей родины Сибири сюда идут нерадостные вести о плохой торговле, о дешевых ценах на местные продукты — товары, о потере блеска в делах золотопромышленности и даже о приостановке роста пароходства в Западной Сибири. Все это факты крупного значения, которые непременно отразятся на всех делах Ирбитской ярмарки, а ведь плохое не отражается хорошим и приостановка роста не называется успехом. Зная все это, волею-неволей приходишь к выводу совсем неутешительному. Приходится предвидеть, что денег в ярмарке будет мало, что в мануфактурном деле предложение спрос перевысит, и что следствием сего появится некоторое понижение цен или прибавка сроков, что, по сущности, всегда одно и то же. Я сказал, что денег будет мало не в смысле том, что окажется их мало в Государственном и частных банках. Совсем напротив, там будет денег много, учетный процент низок, но давать их будут по учетной операции весьма сдержанно, принимая во внимание указанные выше факты. Денег будет мало в самой публике, среди приезжих людей, которые привозят на ярмарку всякие сырьевые сибирские товары, а пособить такому горю никто не будет в состоянии. Причина, корень этого явления, уходит в провинцию, в деревню, разветвляется на множество отростков, что, право, даже странно думать, будто можем мы что-то сделать в смысле помощи и облегчения. Обыкновенно страждущие организмы в себе самих находят силу переносить невзгоды и возвращаются к нормальному состоянию. Так и здесь. Мы можем только молча наблюдать периоды экономического прилива и отлива и терпеливо ждать, пока закончится невзгода деревенская. Вы скажете: бездушно и грешно все это, чтобы, сложа руки, хладнокровно наблюдать, как страдальчески несет недуг безденежья деревенский обыватель. Во всем согласен с вами, но спрошу я вас: можете ли вы помочь нуждающимся, когда каждая изба каждой сибирской деревушки недовыручила и в прошлую, и в эту осень и зиму целые десятки рублей за хлеб, за масло, за шерсть и вообще за все продукты, какие только она продавала? Подумавши немного, приходится признать, что болезнь деревенского кармана слишком глубока и всеобща, и что лечение ее далеко нам не под силу. Единственный исход — терпеливо ожидать конца кризиса, а пока идти вслед за течением. Благоразумные фабриканты здесь уже заранее принимают меры, отправляя на Ирбитскую ярмарку меньшее количество товаров с готовностью даже идти навстречу безденежью Сибири.
31 янв. (№ 7). С. 27.
IV
Чем дальше в лес, тем больше дров, — говорит народная пословица. Чем дальше мы теперь торгуем китайским чаем во всех его сортах и разновидностях, тем хуже становятся торговые результаты. Невзгод разных в чайном деле за последнее время не пересчитаем. Громадная пошлина на байховый чай без различия цены и качества, реформа бандероли, вызвавшая новые приемы сбыта, новые пути доставки в Россию кирпичного чая — все это, взятое целиком, делает из чайной торговли в России что-то вроде игры в чет и нечет, в которой невозможно рассчитать, даже приблизительно, будет ли барыш или убыток. Нынче был провоз за ящик байхового чая от Кяхты до Москвы 18 р., а на будущий год он вырастает в 23 рубля. Нынче отправили вы кирпичный чай из Иркутска Ангарою и думали, что выгадали провозной платы 4–5 р. на ящик, рассчитывая весь провоз от Ханькоу через Кяхту до Казани в 32 р., а тут вдруг какие-то евреи привезли такой же чай на английских пароходах из Ханькоу через Лондон, Маточкин Шар, Карское море прямо в Енисейск провозной платой дешевле против вас на целых 10–12 р. Отправляя чай к продаже дальше (Томск-Тюмень), инициаторы-евреи имеют выгоды — всю такую разницу провоза 10 р. на ящик. Такое преимущество нового пути, по которому разрешен провоз в числе других товаров и кирпичного чая с оплатой пошлины (2 р. 50 к. с пуда), создает большую пертурбацию для всех тех лиц, которые так или иначе причастны к этой крупной отрасли, исключительно русскими умами созданной промышленности, что даже трудно перечислить одни главные последствия. Ведь 10 р. разницы на ящик чая при цене его 75 р. выражает собой премию в 15 % в пользу первых пионеров дела. Удачный опыт прошлого сезона, конечно, вызовет привоз чая чрез Маточкин Шар и Карское море в текущем году в 10–20 раз больший, что наложит сразу неизбежный результат — убыток для всех торговцев чаем, отправляющих его по старому пути — Кяхты и Иркутска. В 1896 году черного кирпичного чая русскими купцами было заказано в Китае 260 тысяч ящиков, или 50 миллионов фунтов, и за перевозку его в пределах России уплачено возчикам, пароходствам и железным дорогам 5 миллионов рублей заработной платы. Новый Северный путь на Енисейск на 3/4 этой суммы лишит Сибирь заработков и отразится, прежде всего, прямым убытком извозчикам и пароходствам, не говоря уже о самих торговцах. Без сомнения, выиграет много потребитель черного кирпичного чая. Да послужит этот случай до некоторой степени уроком крупным чайным фирмам, не обладающим, как видно, нужною энергией и инициативой. Бранить евреев за то, что они ищут выгод, едва ли основательно. Не лучше ль было бы самим хоть чуть порисковать, но не дать евреям «ходу», примкнувши к патриотическому делу покойного А. К. Трапезникова, истратившего на опыты установления Северного морского пути что-то около 400 тыс. р., мы не видим, однако ж, не только того, чтобы крупные фирмы, составившие от торговли чаем колоссальные состояния, хотя частию возместили бы Трапезникову его расходы, а хоть бы даже пошли по его следам и явились продолжателями великого сибирского предприятия — установления Северного морского пути. У нас зачастую как-то глохнут, замирая, благородные усилия и жертвы пионеров дела — Трапезниковых, Сидоровых, Сибиряковых и других. Ведь эти 10 р. выгоды в провозе по новому пути на каждый ящик чая совсем не новость в чайном мире. О них давно все знали и давно могли бы сделать больше, чем сделали теперь «какие-то евреи», успех которых, как, однако ж, неприятно колет наше национальное самолюбие. Ведь любая фирма, торгующая крупно кирпичным чаем, могла сказать себе: я выписываю чая ежегодно 20 тыс. ящиков, 10 р. выгоды в провозе составляют для меня 200 тыс. р., я рискую этой суммой и кладу 200 тыс. р. вскладчину, приглашая и остальных торговцев чаем сделать то же. Наполовину, на 2/5 всего привоза чая по 10 р. на ящик риска для крупных фирм, составился бы капитал в целый миллион, на который легко соорудить специальные для северного морского плавания пароходы, где мы были бы полными хозяевами нового русского предприятия, а не качали бы головою, как делаем теперь, удивляясь предприимчивости иностранцев-англичан и завидуя «пройдошеству» евреев.
2 февр. (№ 9). С. 35.
V
Чай
Браня евреев за их фокус, мы сами во главе с крупными торговцами бежим вослед евреям, делая заказы к текущему сезону для специальной отправки чая на английских пароходах Северным путем чрез Маточкин Шар и Карское море в г. Енисейск. Только по сегодня, говорят, уже назначено туда 4000 ящиков чая, не считая фирм европейских, а сколько наберется еще вновь в продолжение целого сезона, сказать довольно трудно. Во всяком случае, цифра всех таких заказов не будет меньше 20 тыс. ящиков, а это уже количество такое, которое при удаче совсем изменит направление транспорта кирпичного чая. Недаром ведь торговый дом «Е. Кухтерин и с-вья» открывает в Енисейске филиальную контору исключительно для транспорта оттуда на старый тракт в Сибири и новую железную дрогу преимущественно кирпичного чая. На новую потребность принимать на страх товары, проходящие по северным морям, во льдах и холоде, казалось бы, по-нашему, нельзя найти охотников, а между тем те же англичане не задумались принять такое страхование. Они назначили премию высокую, что-то около 8 %, но принимают страхование транспорта в пути по нашим северным владениям. Попробуйте устроить что-нибудь подобное в наших русских страховых обществах, и вы везде и всюду получите категоричные отказы. Недаром ведь, пожалуй, мы сами про себя сложили поговорку, что мы только задним умом крепки.
Кирпичный черный чай, из года в год завоевывающий русский рынок, есть истинно типический народный напиток, ничем незаменимый благодаря специальной низкой пошлине — по гривеннику с фунта — в противоположность пошлине на байховый чай в 80 копеек. Потребление черного кирпичного чая, начавшееся в Забайкалье, проникло далее на запад, а теперь завоевало уже всю Восточную и Западную Сибирь, перешло в Казань и вниз по Волге до самой Астрахани. Средняя цена 40 коп. за фунт продукта, по качеству равняющемуся с фунтом байхового чая в 1 р. 40 к., дает ему такое преимущество в народе перед всякими другими напитками, которого умалить ничто не в состоянии. Посему то требование и заказы в Китай на эти сорта чая с каждым годом усиливаются до того, что даже превышают запасы хуасина всей страны Китая. Цена в рублях на ящик чая чистого веса 200 фунтов образуется по всему пути в среднем выводе такая:
в Ханькоу — 18
Тяньдазине — 20
Калгане — 23
Урге — 31
Кяхте — 35
Иркутске — 38
Пошлина:
в Красноярске — 70
Томске — 72
Омске и Тюмени — 73
Перми — 76
Казани — 77
Чай плиточный, сработанный из более высокого материала и оплаченный пошлиною в четыре раза большею, чем черный кирпичный чай, продается в Казани и Москве по 98 к. за фунт и никоим образом не может быть опасным конкурентом ни байховому чаю, ни тем более черному кирпичному.
Чая кирпичного, так называемого обыкновенного и зеленого, привозится в Россию совсем ничтожное количество и говорить о нем, как о товаре будущности, нет никакого основания.
3 февр. (№ 10). С. 41.
VI
Чай
Я перехожу теперь к главному китайскому продукту — байховому чаю. Кто из русских лиц не знает этого напитка. Для чая русский человек изобрел даже давнишнюю машину — самовар и продукт чужой китайской расы установил как бы своим национальным, что стало, наконец, невозможно представлять русского без чая, как невозможно представлять без пива немца и без кофе остального европейца. Такой успех в России чуждого продукта можно объяснить только выдающимися качествами чая былых времен, когда он был действительно хорош и славен. Далеко не тот теперь продукт Китая, хотя привычка к «чаю-самовару» у русского человека осталась неизменной. Большая пошлина и новая реформа бандероли заставили торговцев поднимать уровень цен все выше и выше, скидки делать для посредников все больше и больше, так что чай доходит к потребителю невероятно повышенной ценою. Кто поверит, не зная близко дела, что обандероленный фунт чая 1 р. 40 к. покупается в Китае только за 15 копеек. Исключите даже пошлину 80 к. и провозы до Москвы через Одессу около 7 к., остальные 38 к. будут все-таки налогом, который поглощается посредниками в чайном деле, и, главным образом, чудовищною скидкою, растущею не по дням, а по часам, какую делают розничным торговцам все фирмы, рассыпающие чай в дробные помещения. Погоня за покупателем даже между главными фирмами доходит до того, что они, повышая с каждым разом норму скинутых процентов, забывают, что тем самым подрывают свою торговую репутацию пред каждым потребителем. Появился даже чай без фирмы на этикете, где скидка принята прямо по заказу и усмотрению розничного торговца. Пожалуй, не далек уже предел, чтобы сравняться с фабрикантами мыла и парфюмерии, у которых скидка с прейскуранта доведена до 50–60 %.
Чай развешен в дробные помещения и сравнительно закрыт уже меньше для доступа воздуха и улетучивания аромата. Он портится скорее, чем в целом ящике, а посему при бандероли, находясь вне ящика более продолжительное, чем прежде, время, чай доходит к потребителю хуже качеством и выше, чем когда-нибудь, ценою. Давно уже перестал отличаться чай кяхтинский от чая кантонского, а теперь сортировочные машины и зачастую примеси цейлонского чая дают русскому потребителю просто смесь, в которой оригинального осталось разве только одно его название. Ведь вы теперь, читатель, отличаете самарскую пшеницу от кубанки, а курганскую пшеницу от павлодарской? Но соберите эти все сорта пшеницы и пропустите чрез сортировочную чайную машину, что вы там получите? Пшеницу, без сомнения, но лишенную местного колорита и характера, которую назвать можно только русской, но уже никак не самарской и не павлодарской: она стала пшеницей обезличенной. Вот то же самое производится теперь с обандеролением китайского чая. Чай, бесспорно, весь китайский, но он безличен до того, что потерял букет запаха и вкуса, присущий каждой китайской провинции и даже каждой плантации. А если прибавлено к нему еще чая цейлонского, то, право, даже стыдно называть его китайским, он только рассыпной байховый чай и даже иногда, процентов на 15–20, скрывает под внешностью китайца настоящего цейлонца.
Судите теперь сами, как скоро складывается для потребителя невыгодная сторона чайной бандероли. Бандероль, сама того не ведая, повела эту торговлю к требованию сорта только низкого, с повышенными ценами до крайнего предела, она ослабила спрос на более высокие сорта, ибо цены на него зачастую нарастали не по качеству продукта, а по фантазии фирмы, развешивающей чай в мелкие помещения. Теперь у нас на ярмарке появится усиленное требование на чай ценою только до рубля за фунт; чуть-чуть будет спрос на цены 1 р. 5 к. ― 1 р. 10 к. и совсем не будет требования выше этих цен. Все это предвидится по данным в чайном деле, какие совершаются у нас в Москве чуть не каждый день за последнее время. А то, что здесь формируется в нечто крупное и постоянное, то, я полагаю, будет также проявляться и на ярмарке Ирбитской. Ведь существует же на самом деле какая-то общая причина, которая приводит к одинаковым последствиям на всем большом пространстве нашего отечества к требованию чая только самого дешевого? Причина эта, по мнению моему, именно такая, какую я старался выше сего выяснить.
4 февр. (№ 11). С. 45.
VII
Из сведений, какие только что получены от русских комиссионных домов, проживающих в Китае, оказывается, что заказы на кирпичный чай в сезоне 1896 года были, если можно так выразиться, еще безумнее, чем были таковые в сезоне предыдущем; они превысили заказы 1895 года на целых 17 %. Как пишут нам оттуда, исполнено и отправлено заказов из Китая по месту назначения:
Отправка, в частности, по месту назначения подразделяется так:
Кирпичного в ящиках
Во всем этом необычайными кажутся два факта — увеличение заказов черного кирпичного чая с 260 тыс. на 305 тыс. ящиков и отправка в Лондон чая в количестве 4500 ящиков. Отправка в Лондон — это прямое назначение дальнейшей отправки Северным путем чрез Маточкин Шар и Карское море вверх по Енисею в г. Енисейск. Из предыдущих моих писем читатели «Листка» уже знакомы, что 1000 ящиков чая из Лондона в Енисейск было привезено и там продано, и что в будущем сезоне привоз туда кирпичного чая обещает быть громадным. Разве только случайное стихийное препятствие — сплошная масса льда близ Маточкина Шара и в Карском море — может задержать движение пароходов и вынудить пойти обратно, не достигнув цели. Но настойчивость владельцев пароходов и соблазнительная выгода провозов и выигрыша времени на перевозку заставят добиваться цели хотя бы ценою периодических неудач и даже маленьких убытков. Возможность выиграть 10 руб. на единицу — ящик, стоящий порто-Енисейск 33 руб., да это равно ведь 30 % премии, которая заставит многих пойти на риск и некоторые шансы неудачи.
5 февр. (№ 12). С. 52.
VIII
Сахар
Мудрено сказать что-нибудь новое о сахаре. Сахар ведь продукт, изъятый от влияния рынка и законов конкуренции. Все, что есть в сахарной промышленности необычайного, стоит незыблемо и идет вразрез с потребительскими интересами, было мною в прошлом и в запрошлом годах рассказано подробно и нет теперь никакого факта нового, чтобы мог я изменить мои воззрения. Сахарные заправилы в широких размерах полные хозяева рынка и распоряжаются им по личному усмотрению. До какой степени они сила, указывают цены сахара до и после выпуска на рынок из запаса полутора миллионов пудов сахарного песка. Будь они не сила, такая партия на рынке сразу уронила бы цену на полтину в пуде. Они же только день один позволили цене поколебаться с 5 р. 50 к. до 5 р., а потом сразу же ее подняли на 5 р. 15 к. ― 5 р. 20 к. и держат на таком уровне до сего момента. Вот какая сила вертит махину сахарного дела. Что поделать может с такою силою русский обыватель-потребитель? Да ничего поделать он не может и фатально вынужден оплачивать затеи синдиката по вывозу песка за границу и продаже его там убыточной ценою.
Здесь, в Москве, совсем теперь исчезла сахарная спекуляция. Никто не продает, никто не покупает партии песка со сдачей через год, через полгода, и нет в ходу на бирже запроданных расписок, как каких-то документов, представляющих собою якобы товар на самом деле. Цена на сахар только мелочами, повагонно, держится такая:
песок — 5 р. 10 к. — 5 р. 15 к.
рафинад Моск. т-ва — 5 р. 10 к. — 6 р. 15 к.
Даниловского и Генер — 5 р. 10 к. — 5 р. 95 к.
7 февр. (№ 14). С. 61.
IX
Далеко не веселые дни должна переживать родина моя Сибирь от упадка цен на многие сибирские товары. Номенклатура их очень велика, но все они, почти без исключения, одно сырье без всякой обработки. Фабричная и заводская промышленность еще мало развита в Сибири, и все подобные попытки, исключая кожевенное и мукомольное производства, носят характер пробный и разведочный. Даже заведомо полезные дела в смысле прибыли, как содовое производство г. Пранга в Барнауле, и те идут в развитии туго, расширяются медленно. Сахарное производство покойного Гусева, бесспорно, одно из самых прибыльных предприятий в Сибири, как-то также не идет уверенным путем к успеху. Над Сибирью как бы тяготеет еще период ходьбы на помочах и с чужою помощью. В Сибири мало еще собственных накопленных капиталов, мало технически образованных людей — вот главные причины, почему так мало развита ее промышленность. В любом житейском деле, а тем более в таком сложном, как фабрика или завод, аксиомой является, чтобы хозяин знал его не меньше своего техника и вообще всякого из главных деятелей промышленного заведения. Иначе неизбежен крах и разорение. В подтверждение этого мне нет нужды называть по имени неудавшиеся промышленные учреждения, достаточно, я думаю, рассказать личные попытки в моей молодости, когда я жил еще в Тюмени, т. е. по времени между 1860–1870 годами.
Покойный И. В. Канонников и я, обсудив затруднения в выделке хорошего строительного кирпича в Тюмени, решили построить кирпичеделательный завод с машинами Шликейзона. Как водится, нашелся мастер-техник и увлекал нас розовыми перспективами. Казалось, дело все так просто, что только бери и делай, да продавай кирпич готовый. Выписали мы механизмы, построили сарай, наготовили глины и приступили к делу. Пробуем. Не тут-то было. Сначала не идет совсем глина из машины, а потом, когда добились этого, беда другая появилась: глиняная лента дает трещины. Казалось, устранили мы и это, но когда потом стали выбирать кирпичи из обжигательной печи, то получили только щебень и обломки.
Так и бросили мы всю эту затею.
Я и покойные теперь Д. И. Лагин и К. Н. Высоцкий обсудили как-то, что следует в Тюмени учредить ткацкую ручную фабрику для выработки ходких очень в то время товаров: сарпинки, тика, твина, казинета и трико. Мы рассуждали так: в России дороги — земля, постройки, отопление, освещение, а, пожалуй, и рабочие руки. В Тюмени это дешево, а ткачей из поселенцев найдешь сколько угодно даже за меньшую, чем в России, заработную плату, ибо хлеб и мясо были крайне дешевы. Как всегда в подобных случаях, нашелся управляющий и несколько ткачей, которые рассказами, казалось, верными, помогали увлекаться ошибочной идеею. Смущало иногда немного наше трио, что ведь нет у нас на месте станков, батанов, берд и других инструментов, нет у нас даже основного материала — пряжи, но это устранялось рассуждением, что за пряжу мы заплатим провозы из Москвы до Тюмени, да ведь и за товары, там сработанные, платится подобный же провоз, стало быть, это, в сущности, и не препятствие. Что нет у нас станков и других орудий производства, так ведь выписать их только раз, а там по готовому шаблону местные ремесленники наделают всего сколько угодно. И так был решен вопрос о фабрике в утвердительном смысле. Через год фабрика, станков в 15, была устроена и пущена в ход. В Тюмени появились «своей фабрики» трико и сарпинка. Однако ж скоро стало ясно, что если нет в запасе какого-либо цвета, пряжи, то надо ждать, по крайней мере, месяц времени, пока она доставится из Москвы, что если нет в запасе челноков и шпуль, то надо ждать присылки их тоже целый месяц, ибо местные изделия таких предметов оказались и хуже, и дороже. Рабочие ткачи из поселенцев работали усердно только первые недели, а потом уходили на другие, более подручные работы. Одним словом, через год на нашей фабричке мы получили с Лагиным убытка по 3000 р. и неудачные попытки прекратили.
Еще пример. В Тюмени и Сибири продавались фосфорные спички по 5 р. за ящик. Спичечные фабрики существовали только в Вятке и преимущественно в г. Слободском, цена на фабриках была около 3 р. 50 к., а остальное составляло провозы и барыш посредников. Потребность местная в Тюмени и для всей Сибири на такой товар была большая. И нам казалось, что в Тюмени лес, сера, фосфор и рабочие руки нисколько не дороже цен против Слободского, а почему и выводы по сметам и проектам без опыта на деле получились самые блестящие. Как раз и тут нашелся человек-специалист, знающий все дело досконально, и увлек меня и Лагина в постройку этой фабрики в дер. Кулаковой. Не хочу рассказывать о разных перипетиях, сложной процедуре спичечной фабрикации. Мы их все приняли и сработали спички, годные для потребителя, но когда мы подсчитали, во что обходится нам ящик спичек, то пришли в недоумение: цена равнялась десяти рублям!
Проектируя новое предприятие, мы забыли совершенно, что цена на все, начиная с каждого пучка строганой древесной соломы до бумажных клеевых коробок, зависит от навыка людей и их сноровки. Где этого нет, там много лет подряд нужно переплачивать за все подобные работы, чтобы приучить рабочий контингент к такой работе и, прежде всего, самому хозяину нужно знать в полном совершенстве всю технику производства до мельчайших подробностей. Иначе хозяин не владелец дела, а слуга его, хозяин, скорее всего, мастер или техник. Хозяин сам как бы только кассир, выдающий деньги.
Таким образом, и это предприятие пришлось нам ликвидировать со значительным убытком.
8 февр. (№ 15). С. 66.
X
Потом, последовательно, я увлекся еще многими промышленными предприятиями, где пришлось играть по тем же основным причинам и такую же страдательную роль, как и в рассказанных примерах. Всюду и везде, как нельзя больше, подтверждалось правило, которое гласит, что хозяин должен знать технику производства никак не хуже, чем знает ее нанятый распорядитель. Иначе всякому предприятию грозят убыток и ликвидация. Я теперь не повторяю уже былых моих ошибок и веду фабричное дело — войлочную фабрику — удачно. Но я, прежде всего, знаю это дело во всех деталях, основательно. Посему-то и идет оно у меня успешно, и я лет пять назад объявил даже в прейскурантах, что беру только заказы и что причитываю 10 % пользы к ценам фабриката. Я давно уже не имею надобности предлагать кому бы то ни было покупать изделия моей фабрики и работаю исключительно только по заказам.
Пока придешь в делах промышленных к руководящему принципу, ах, сколько понаделаешь ошибок, предварительно учась и пробуя на всяком новом деле! Посему-то крайне нужна для Сибири сеть промышленных школ, начиная школой самой низшей до технологического института включительно. Они будут служить питомниками зарождающейся сибирской промышленности и молодые силы — единицы, воспитанные в школах, разойдутся кандидатами будущих фабрикантов и заводчиков. До тех же пор, о, родина моя, страна лишь всякого сырья и только. Номад киргиз пасет барана, чтобы сбыть его живьем прасолу городскому. Прасол осенью заколет этого барана и превратит его в сырье заварное — сало, мясо и овчину. Крестьянка-сибирячка усердно собирает сметану с молока, чтобы сбить ее мутовкой в масло, т. е. превратить в товар — сырье, удобное к перевозке. Обыватель близ урманов рубит старый кедр, чтобы собрать с его вершины шишки и превратить в сырье орехи, цена которым у вас на ярмарке не дороже 3 руб. за пуд. Таежный житель, промышляя по лесам, убивает белку, зайца, соболя, лисицу, превращает их опять в сырье и рухлядь для вывозки в Европу. Одним словом, родной мой сибиряк всякое природное богатство покуда собирает, везет и продает за чечевичную похлебку. Понадобится шуба самому — он дает приказ купить ее в Москве, платя двойные цены; понадобятся лакомства, закуски — он везет к себе молочные продукты: сыр швейцарский и мещерский, везет он маринованную рыбу, платя за все тройные цены, хотя все продукты — молоко и рыба, лучшие на свете, продаются дома за бесценок.
Чего ж недостает сибиряку родному, чтобы превращать сырье в фабричные товары? Отвечу я вторично: знания, ничего другого, только знания. Ведь те афени, которые пришли в Сибирь с коробкою на плечах, не принесли с собою никакого знания. Они пошли туда эксплуататорами населения и остаются таковыми; во втором и даже в третьем поколении я никого не знаю среди самой торговли, кто внес бы там отсюда новую идею промысла, насадил и вырастил новую промышленность.
Мой упрек отнюдь не идет, однако ж, по адресу интеллигенции, которая переселяется в Сибирь с просветительною целью — на должности профессоров, учителей и частию чиновников. Они несут светильник света в страну громадных расстояний и благо им за это.
9 февр. (№ 16). С. 73.
XI
Циркулируют слухи, что будто интендантство, не утверждая на сапожные товары цен, заявленных кожевенными заводчиками, хочет передать самим полкам и ротам заготовление этого товара хозяйственным порядком. Если это будет правда, то можно только пожелать скорейшего осуществления такой меры. Потребитель-полк и потребитель-рота — самые лучшие эксперты качества товара. Сдача товаров в интендантство чрез приемные комиссии, по сущности, такая процедура, которая всегда влияла на повышение цен товара. Нет ее, и вся та разница, какую процедура вызывала, будет скинута с цены товара, или сам товар по качеству повысится на эту разницу, что, в сущности, всегда одно и то же. Поставка седельных войлоков давно идет в полки помимо интендантства, и не было примера, чтобы полк забраковал оправленные войлоки. Причина ясная. Всякий поставщик, отправляя фабрикат прямо потребителю без контракта и задатка, старается о том, чтобы товар всегда бывал хороший. Деньги за товар платятся всегда спустя после приема 3–4 месяца, стало быть, есть полная возможность испробовать его в употреблении. Ничего подобного не может быть в складах интендантства. Там трудна и не для всякого возможна форма процедуры сдачи, а раз она исполнена, подрядчик уже считает, что он дальше не ответствен за качество поставленных товаров. Гвардейские полки немало лет уже покупают сапожные товары прямо у торговцев, доказывая тем, что такой порядок лучше, чем иметь товар из складов интендантства.
В былые времена за войлок потниковый 81/2 фунта платило интендантство цену 2 р. 20 к. В описании было сказано, что войлок должен быть из чистой белой овечьей шерсти. А эта шерсть всегда ценилась не меньше 10 р. за пуд, а, стало быть, и войлок, сработанный на фабрике и доставленный на место сдачи, из подобной шерсти не мог быть дешевле 4 рублей. Каким же образом сдавался войлок по цене 2 р. 20 к.? Дело ясное, что в войлоке указанной овечьей шерсти не было ни волоса, ее заменяла шерсть коровья и конская. Войлоки из такого материала были непрочны и скоро расползались. Жалобы полков на это были постоянные и, наконец, им разрешили покупать войлоки, где сами пожелают. Теперь кавалерийские полки уже много лет подряд заказывают войлоки помимо интендантства и платят цену по 4 р. за штуку.
Если слухи, по поводу которых выше говорится, оправдаются, заводчики, поставщики в казну товаров, вынуждены будут поднять выделку своих изделий до степени заводчиков Савина, Балаболиных, Каликиных, Ростовцева и им подобных. Иначе многие полки уйдут в заказчики к названным заводам, которые продают свои изделия — мостовье и вытяжку — на 10–151/2 % выше против всех подрядчиков казенных. Ведь если рынок ценит так товар, то, стало быть, он того и стоит, и если Балаболин и Ростовцев не идут в казну в подрядчики, так, стало быть, есть тому причины настолько важные, что стоило узнать их повернее. Казна ведь — покупатель колоссальный, не требующий кредита — риска, что нельзя и сравнивать его в этом отношении с частным покупателем. А между тем от покупателя-казны все лучшие заводчики и фабриканты почему-то устраняются.
Если интендантство приходит к заключению, что удобней передать самим полкам заготовление обуви, то, повторяю, можно только радоваться правильному пути, на который интендантство выступает.
11 февр. (№ 18). С. 83.
XII
С сырьем кожевенным идет какое-то странное донельзя направление в противоположные стороны. Крупное сырье, начиная с 80 фунтов и выше, дешевеет, а мелкое сырье, начиная с 50 фунтов и ниже, дорожает. Здесь, в Москве и в провинциях средней полосы России, крупное сырье держится в цене 3 р. 50 к. — 4 р. за пуд мороженого или соленого товара; мелкое же сырье покупается от 5 р. до 5 р. 20 к. за пуд. Самая крупная для кожевенного сырья Лебедянская ярмарка прошла с таким успехом, какого никто не ожидал. Сырье куплено нарасхват применительно за пуд сухого товара 13–15 рублей. Крупными и горячими покупателями, как всегда, были богородские заводчики, так что всем другим сырья досталось мало.
Деланный кожевенный товар под названием мостовья и юфты держится все время зимы и осени цен Нижегородской ярмарки. Так, мостовье среднего веса 30 пудов в сотне кожах хорошей выделки и тонкостроганное продается 19–21 р., а мелкое, около 18–20 пудов, — 21–23 р. за пуд, мостовье крупное, пудов на 40, продается 17–19 рублей.
Конины деланные идут в продажу дорого. Цены им, как и всякому фабричному и заводскому товару, зависят от местности сырья, где оно собрано, и от качества выделки завода, где оно сработано. Московское сырье конины считается лучшим и продается 6–7 р., а выделанное — 8 р.-8 р. 50 к. за кожу. Подвигаясь на восток России, цена сырью конины в одно и то же время будет уменьшаться. Так, например, в Казани цена держится 6 р., в Перми — 5 р. 25 к., Петропавловске — 4 р. 50 к., и вся такая разница в расценке слагается лишь частию от величины провозов, а главное — от внутреннего качества самого товара. Нередко в степных наших окраинах сырье, на вид хорошее, имеет много подрезей, замазанных и скрытых, которые при выделке обнаруживаются и обесценивают кожи на 25 % стоимости.
Для того чтобы лучше ориентироваться в ценах кожевенным товарам текущего времени, я привожу засим табличку.
Кожи петербургских заводов:
Подошвенные: черкасского сырья — 16–17 р.
американского сырья — 18–20 р.
Полувал: черкасского сырья — 17–20 р.
иностранного сырья — 17–21 р.
разного сырья — 15–17 р.
Разных заводов средней полосы России:
Мостовье:
хорошее — 19–21 р.
среднее — 17–19 р.
Конины:
весовая — 19–21 р.
чоточная за шт. — 7–8 р.
Опойки:
катунских заводов — 38–40 р.
Выростки
черные, богородских заводов — 26–36 р.
12 февр. (№ 19). С. 86–87.
XIII
С величиною цен на многие сибирские сырьевые товары бывают часто такие пертурбации, что трудно подыскать им термин для определения. Не так давно мытая джебага продавалась 7 р. за пуд, а теперь не идет и по 4 р. 75 к. Еще ближе: за шкуры сурков в Нижегородской ярмарке бр. Калмыковым давали цену 23 к. за штуку, они не продали и отправили всю партию, 200 тыс. штук, в Москву. Теперь им не дают и по 16 к., за стуловую шерсть (стрижку) тоже платили цену 6 р. за пуд, а теперь нет охотников купить даже по 3 р. 50 к.
И таких примеров не оберешься. Подводить их под какой-нибудь биржевой или рыночный термин невозможно, они как будто вне законов рынка, потому что колебания цен в ту или другую сторону по величине своих размахов поразительны.
Сырой продукт Сибири хлеб также крайне дешев. Говорят, теперь в Тюмени лежит его на складах 5 млн. пудов. Цена в Тюмени будто бы такая:
рожь — 20 к.
пшеница — 40 к.
овес — 20 к.
Такие сведения, я думаю, очень близки к истине и не радуют торговцев, вложивших в массы хлеба все свои наличные капиталы. Убыток им грозит неизбежный и большой. Дурное состояние дел с хлебами отражается, конечно, и на делах, и результатах всего нашего пароходства по рекам Западной Сибири. Нет массы перевозки хлеба, нет и заработков, фрахтов, которые в былые времена лились рекою пароходствам и заставляли строить все новые и новые пароходы. Число их теперь, кажется, доходит до 117 пароходов.
Дешевый хлеб — благодеяние для рабочего народа-потребителя, но дешевый хлеб далеко не то для производителя такого хлеба, далеко не то для всякой розничной и оптовой торговли. Что может выручить производитель хлеба, когда цена его не покрывает всех расходов — пашни, посева и обработки? Откуда он возьмет денег на уплату обязательных налогов, на покупку ситца, чая и другие неизбежные домашние расходы? Ответы на такие вопросы ясны. В такие времена всякая торговля и промысел должны испытывать застой и затруднения. Это мы и видим в настоящую минуту всюду, это вы увидите и у себя на Ирбитской ярмарке.
Постройка Сибирской железной дороги, вливающей по своей линии новые заработные и иные капиталы, в другое время заметным образом влияла бы на улучшение торговых дел Сибири. Теперь же и она, по-видимому, не может изменить последствия такого крупного, захватывающего всю экономическую жизнь сибирского обывателя, факта, как дешевизна хлеба. Железная дорога непосредственно пока полезна сибирским городам, чрез которые она проходит, и жителям известной полосы, примыкающей к дороге. Все же, что вдали от линии, пока еще выиграло мало, а лишилось на известном районе извозного заработка. Как ни дешев хлеб в Сибири, нельзя везти его по железной дороге в Россию, потому что и здесь он также дешев. Таким образом, является положение что-то вроде заколдованного круга. Дешев хлеб — нет денег у населения, нет денег — нет торговли, нет торговли — застой в делах и кризис.
Что же делать и как помочь такому положению? Я думаю, никак помочь мы этому не можем. Помогать ведь можно только от девяти десятому, но как помочь наоборот? Мне кажется, у нас в руках единственное средств — это как бы трудно ни было, но ждать прохода кризиса, как ждут его прохода в некоторых болезнях человеческого организма.
13 февр. (№ 20). С. 93.
XIV
Насколько верно — судить отсюда трудно, но уверяют, что будто все здешние мануфактурные фабриканты отправили в Ирбит товаров — крупные 3/4, а средние — половину против того, что отправляли прежде. Если это так, то надобно сказать, что фабриканты поступили весьма благоразумно. Ирбит ведь далеко не Нижний, и отправка назад непроданных товаров — операция весьма убыточная. Уже теперь идут оттуда слухи, что торговля началась очень незавидно, и нет видов рассчитывать и дальше на что-нибудь хорошее. Как же не сказать о дальновидности благоразумия фабрикантов! Ведь, в сущности, всегда тот только и выигрывает на арене жизни, кто умеет смотреть вперед и, соразмеряя шансы удач и неудач, выбирать наивыгодное положение. Предвидение плохой торговли на Ирбитской ярмарке и делает честь их предусмотрительности.
Запнувшиеся дела на ярмарке Нижегородской некоторых фирм, торгующих мануфактурою, не были тогда сполна ликвидированы. Они перешли значительною частью и на Ирбитскую ярмарку, где, я думаю, послужат также причиною к некоторому ухудшению условия мануфактурной торговли. Ломая рубль, ломающие лица плохо рассчитали, что не справятся с обломками при их оплате и ликвидации. Обещая кредиторам отдать за рубль шесть гривен, они думали, что все у них пойдет по-прежнему, и кредит для них откроется широкий и повсюду. В этом вся их капитальная ошибка. Подорванный кредит всегда не прочен, а кредит испорченный прямо безнадежен. Кредиторы, спасая из рубля что можно, стараются выбрать деньги и не дают в кредит товаров новых. Отсюда следует, что деньги с должника только извлекают, но товаров вновь ему не отпускают и заставляют его дело быстро сокращаться. А раз оно пошло на сокращение, там трудно продавать товар нормальными ценами и еще труднее выручать из него деньги. Приходится форсировать уступки и все-таки, в конце концов, не выручить наличной суммы столько, чтобы покрыть срочные уплаты сокращенного рубля. Вот, я думаю, эти-то полуоконченные нижегородские ликвидации и придется ликвидировать вновь в Ирбитской ярмарке.
Несостоятельность торгового дома «Сайдашев, Субаев и К˚» переживает опять новые перипетии. Сначала думали окончить дело полюбовно, т. е. мировою сделкой — 50 к. за рубль. Не состоялась такая сделка, и пришлось учреждать администрацию. Наверно, не было соблюдено при этом предписанных законами условий, потому что по протесту некоторых кредиторов Казанская судебная палата отменила учреждение администрации, и теперь, по слухам, будет конкурс.
Будут ли у вас свои ирбитские неплательщики, как они были нижегородскими, московскими и даже астраханскими, сказать, конечно, трудно. Все данные за то, что быть они должны, но лучше было бы мне на этот раз прямо ошибиться. Подсчитывая же то, что есть уже в фактах совершившихся, я нахожу, в пределах времени с Нижегородской ярмарки прошлого года и по сие число несостоятельных сколько-нибудь крупных фирм и лиц 16, а сумма долга их равна целому десятку миллионов рублей! Я не хочу писать поименного списка этим несостоятельностям потому, что между ними есть лица в полной мере добросовестные. Они только несчастные, не умевшие вести свои дела в пределах благоразумия, и, мне кажется, пришла пора щадить их самолюбие.
14 февр. (№ 21). С. 98.
XV
Скорее хорошо, чем дурно, что нет у нас на ярмарках биржи и биржевой спекуляции. Ирбит в этом отношении ничего не проиграл, не имея биржи. Стоит только присмотреться в настоящее время к физиономиям столичных бирж, чтобы понять, до какой степени бывают для своих клиентов они разорительными. Вчера, например, акции транспортного общества с утра были 122 при начале биржи 108. а к концу ее 120; акции банка внешней торговли с начала биржи — 428, а под конец 409, паи т-ва Нобель не так давно стоили 10500, а теперь 7800.
Те же биржи с процентными бумагами бывают другою порою выгодны и соблазнительны. Иначе ведь никто не стал бы на бирже ни покупать, ни продавать бумаг. Баржа процентных бумаг, т. е. биржа нетоварная, а, скорее, тот отдел ее, который занимается продажей-куплею фондов и дивидендных бумаг, переходя в частную в простую игру на «разницу» с процентными бумагами со всею процедурою залога в банках и банкирских конторах, не далека по степени азарта от карточной игры направо и налево. Как в карточной игре чаще проигрывает тот, кто очертя голову ставит «ставки», так и на бирже чаще проигрывает тот, у кого в азарте остается мало благоразумия. Случайности счастливого исхода, а еще более случайности прямого обогащения такая редкость, что обогатившихся можно сосчитать по пальцам. А сколько мелких игроков и случайных провинциальных лиц, поплатившихся или прямо от биржевой игры разорившихся, и перечесть нельзя. При теперешнем падении цен дивидендных бумаг случилось на Московской бирже так, что из всей кулисы человек во сто только десять приняли купленные бумаги, а остальные отказались. И бумаги, и убыток остались продавцам в полное наследство, от которого, как знаете, нельзя и отказаться.
В игре биржевой, как и во всякой другой игре азартной, есть свои приемы и свои счастливые положения, которые метко называются народом сниманием сливок. Там, где сняты сливки, публике подносят молоко без сливок, но предварительно раздутое рекламой на степень жирного продукта, где непосвященный в дело вправе ожидать «процентов-сливок» вдвое больше, чем может дать продукт нормальный. Для наглядной иллюстрации я приведу пример из повседневной жизни нашей.
Владелец большинства акций одной железной дороги г. М. задумал строить около Москвы вагонный завод, который и будет поставлять как на свою, так и на прочие дороги рабочие вагоны; основной капитал положен полтора миллиона рублей, акции назначены по 250 рублей кредитных. Половина акций оставлена им у себя и людей близких, а другая половина отдана московскому банку с тем, чтобы он выдал за них вперед деньга. Деньги собраны и строится завод на славу. Как только дымогарные трубы выведены были до верхнего карниза и оказались превосходными, московский банк начинает продавать акции вагонного завода вместо 250 по 380 рублей и продает их без остатка. Но ведь завода еще не было, он только строился, и только в прошлом январе пошли на нем вагонные работы, зачем же за полгода вперед берут уже за акции 52 % премии? Не так бы надобно поставить мне вопрос: зачем берут, зачем дают — имеете спросить вы более резонно? Дают за акцию такую цену, не видя еще дела, потому что во главе его стоит не кто другой, как г. М., что продает акции самый первоклассный банк, и что подобные заводы, вроде Рижского вагоностроительного, зарабатывают дивиденды в 35 %. Такие данные, как бы на ушко, но всем рассказанные, и делают рекламу, которая как раз и позволяет снимать заблаговременные сливки совсем привольно и удобно.
15 февр. (№ 22). С. 102–103.
XVI
У вас на ярмарке, да и вообще во всех провинциях в России, принимая во внимание только крупные промышленные центры, не существует конкуренции акционерным банкам и другим кредитным учреждениям со стороны частных лиц в предложении капиталов. Везде банковский процент учета векселей и ссуды под бумаги ниже тех процентов, какие назначают местные богатые люди. В Москве не первый раз замечается явление как раз обратное. Местный богатый человек г. Рябушинский предлагает деньги по учету векселей за 51/2 % годовых на любой срок от 3 до 9 месяцев, тогда как все акционерные банки придерживаются минимум 53/4 %. Миллионов денег, говорят, у него очень много, и он поэтому опасный конкурент любому банковскому учреждению. Ко всему тому он враг всякой формальности и канцелярщины и все его учетные операции занимают время и людей в пять раз менее, чем в любом акционерном банке. Он сам распорядитель, контролер и учетный комитет. В его лице сосредоточены правление и совет, и он не пишет никаких журналов и не публикует никаких отчетов. Если крупный банк делает расходов в год около миллиона, то г. Рябушинский едва ли делает их на свою бухгалтерию и 50 тысяч. Никто не знает верно, сколько миллионов ходит у него в учете, но, судя по многим признакам, едва ли меньше 10–15.
И говорят еще, что нет у нас частного богатства, нет у нас больших состояний. Совсем неправда. Нет у нас таких состояний, как у Ротшильда, нет национальных богатств, как в Америке, Франции и Англии, но гораздо больше частных капиталов, чем кто-нибудь из нас предполагает. Ведь вы, я думаю, совсем не знаете г. Рябушинского, у которого, говорят, имеется 30 миллионов, и не слыхали г. Солодовникова, у которого будто бы этих миллионов 40! А сколько же подобных единиц еще в Москве, в Петербурге, на юге России и вообще на всей нашей территории? Сосчитать их очень трудно, но, я думаю, русские капиталисты, имеющие каждый не меньше одного миллиона, составляют сумму частного богатства не меньше 10 миллионов рублей.
Без всякого сомнения, у нас богатые люди быстро продолжают богатеть с каждым годом все сильнее и сильнее. Ведь 10–20 лет назад вложенные капиталы в акции банков и в паи фабрик и заводов ценятся теперь в 3–5 раз дороже. Но ведь это далеко еще не все. На капиталы они получали ежегодный дивиденд в размере средних цифр 15 %. Сосчитайте их за те же годы со средними процентами за время, и вы найдете новый капитал не меньше пятикратной цифры.
Богатеет ли народ в той же степени и силе, едва ли утвердительно сказать возможно. Статистические сведения о скоте в его хозяйстве говорят нам очень уже печально…
Поскорей бы надо большинство государственных налогов из системы косвенного обложения перевести на капиталы. Ведь капитал помимо собственного роста всегда приносит 5 % ежегодного дохода. Верните государству 10, даже 20 % из дохода, вы не заденете основного капитала; с народа же рабочего, со всякого обывателя деревни взимается косвенный налог на многие продукты из его прямого заработка. Согласиться надобно, что это не одно и то же, что взимать проценты из процентов.
16 февр. (№ 23). С. 107.
XVII
Я деревенский уроженец, и меня всегда как-то особенно волнует, когда я приезжаю в родную Кулакову. Каждый двор и каждая семья теперь совсем другие, но я знал их деда, знал отца и, беседуя со внуком, воскрешаю в памяти все детали жизни предыдущих поколений. Иногда встречаю старика, и мы вступаем в разговоры, перебирая жителей деревни Кулаковой. Я знал их прежде бедных и богатых всей деревни, знаю их теперь уже меньше и прихожу к такому выводу, что в былые времена больше было всего того, что считается признаком зажиточности деревенской, что сельский обыватель выглядел прочнее, крепче. Нет теперь дворов Калетова, Тараданова, где всякого скота: коров, овец, свиней — считалось вволю, где скирды хлеба лежали на гумнах год за годом, где закрома амбаров с зерновым хлебом были полны. Я помню хорошо, что лошадей бывали большие табуны, что рогатого скота и овец табуны бывали еще больше, но что всего замечательнее — я помню большие холодники, построенные на выгонах, где от жары и овода спасались днем все табуны деревенского скота. Холодники такие строились всеми обывателями и, стало быть, все умы деревни находили это нужным и полезным. Почему же через 45 годов не нужно стало таких холодников, и теперь нельзя найти следов даже былых построек? Бывало, прежде на дальней пашне, верст за пять от деревни, каждым околотком строилась «изба, остожье и колодезь», и семьи околотка во время страдное живали там подолгу. Отчего же исчезли летние избушки и заплыли совсем старые колодцы?
Почему-то говорят, что люди к старости начинают находить лучшим время прежнее и худшим время новое, современное. Но скажите мне: при чем же старость, если в самом деле прежде в Кулаковой было больше хлеба и скота, если там существовали для скота холодники и для себя на пашнях избы и колодцы, а теперь ничего этого не стало даже и в помине? Деревня численностью душ с тех пор увеличилась, в ней теперь порой торгует не один уже кабак, а несколько, и есть новые богатые крестьяне, но совсем другого склада и покроя. Не стало только духа общины, не стало строя общего довольства. Деревня день ото дня как-то становится беднее и беднее, и бывали годы, когда она не могла даже оплачивать сполна подушных податей.
А между тем деревня Кулакова наделена пашней и покосами в таких размерах, что в Сибири даже они считаются достаточными. Между жителями развито ремесло: мужчины все работают сани и телеги, а женщины работают ковры. И, несмотря на все такие благоприятные условия, благосостояние жителей деревни стало падать и явно выражаться оскудением видимых достатков. Главною причиною такого положения считаю я кабак или, скорее, кабаки, размножившиеся после откупной системы; они отняли у слабых людей средства к жизни и испортили нравственную сторону подрастающего поколения. Борьба моя с этим злом, как знаете, длившаяся больше 20 лет, закончилась моим поражением. Я бессильно сложил руки и с горечью воскликнул: «Кабак меня победил!».
Если таковы экономические результаты полувековой жизни обывателей в д. Кулаковой, которая по своим условиям должна бы быть вполне богатою, а между тем, видимо, опускается и беднеет, то что же может оказаться в других соседних селах и деревнях, где нет подобных благоприятных условий, и где кабак влияет пагубно и растлевающе без всякого стеснения? О, там состояние жителей далеко ниже, бедность еще больше, чем в родной моей деревне Кулаковой. Примером служат многие окружающие села и деревни.
XVIII
И последнее
«Всякому овощу свое время» — гласит пословица, как и всякому общественному служению, по мере средств и знания, есть предел — добавляю я от себя. Много лет подряд я сообщал «Ярмарочному листку» всякие торговые и промышленные сведения, а отсюда и всему сибирскому торговому сословию, какие только концентрировались в Москве, стараясь быть всегда правдивым и беспристрастным. Мое независимое положение давало мне возможность говорить о некоторых сторонах нашего промышленного быта открыто и свободно. Не скрою, что подобные сообщения навлекали на меня порою значительные неудобства в жизни. Меня даже привлекали раз к уголовному суду по 39 ст. Цензурного устава и указывали в перспективе на 6 месяцев тюремного заключения. Прошло и это, и лицо, привлекавшее меня к суду, не раз потом относилось ко мне с большей, чем когда-нибудь, предупредительностью.
Но идут года, а мне уже шесть десятков лет и пора сказать себе: довольно. Пусть идут на смену нам молодые образованные силы и несут с собою новые идеи и новые приемы.
Привет им.
Я же прощаюсь навсегда с моими ярмарочными читателями.
17 февр. (№ 24). С. 113.
Московские письма
I
Государственный банк не так давно объявил некоторое повышение процентов по учету векселей и залогу процентных бумаг. Градация их опубликована такая:
[image]
Глядя на этот ряд цифр, повышающихся против трехмесячного кредита за 20, 50 и 60 проц., невольно задумаешься над такими крупными ступенями лестницы процентов. Счастливому владельцу трехмесячного векселя можно достать деньги за учет из 5 проц., а остальным 6, 9 и 12-месячным категориям, повышение сделано усиленно и как бы даже с тенденцией внушения, чтобы длинного кредита не было, ибо чем длиннее срок, тем величина проц. за все время, не исключая даже и первых трех месяцев, будет повышаться и повышаться. Но и без этого чем длиннее срок, тем кредит обходится дороже даже при одном и том же учетном проц. Для бланконадписателя вся суть ведь в том, сколько он, за вычетом проц., получает на руки наличного капитала, которым может оперировать до срока. Вот таблица для наглядного знакомства с этой операцией.
По векселю в 1000 руб.:
[image]
Таким образом, при учете из 5 % годовых наличный капитал, выдаваемый на руки бланконадписателю, обходится при длинных сроках в 5.20 и в 5.26 %, что, казалось бы, должно служить достаточным стимулом для того, чтобы оставить его в этом положении. При прогрессивном же поднятии учетного проц. величина его вырастает сильно, и он обходится кредитующемуся лицу при учете 6 % в 6,19 %, при 71/2 % — в 8 % и при 8 % — в 8,70 %. Согласиться надобно, что взять деньги хотя бы и при 12-месячном сроке, но за 8.70 % едва ли найдутся охотники из лиц благонадежных. Принимать же векселя к учету от лиц иной категории, чем надежные, сам банк не пожелает. Тогда, пожалуй, высокий учетный процент по своему значению почти равен полному запрещению.
Кредит коротких сроков, обыкновенно практикуемый в Европе, едва ли применим у нас в России, где расстояния так длинны, обороты торговые так медленны, что поневоле вызывают и длинные сроки кредита. Не будем забывать, что у западных соседей наших весь обиход жизни совсем иного склада и характера, и едва ли нам удобно их порядки без примерки прилагать к нашей русской жизни. Там и климат другой, и пути сообщения другие, и густота народонаселения не та, и обычаи кредита совсем иные, чем у нас в России. Непроизвольно и не по прихоти купцов выработалась средняя существующая норма годичного кредита даже у таких богатых фирм, каковы все фирмы Морозовых, Коноваловых и им подобных. Такие фирмы легко могут держать у себя в портфеле векселя первые девять месяцев срока, чтобы потом, если понадобится, предъявить к 3-месячному учету за дешевые проц. Но что же делать людям среднего достатка, как не одно из двух: или не продавать товар на срок годичный, или платить по учету векселей высокие проценты?
И то и другое все невыгодной стороною ложится именно на таких, среднего достатка, фабрикантов и торговцев и не только не касается, а даже служит в пользу крупным фирмам вроде «Савва Морозов и сын», «Викула Морозов с с-ми», Тверской мануфактуры и им подобным, которые векселей своих дебиторов в банках вообще не учитывают.
5 окт. (№ 40). С. 8.
II
Я поместил в № 57 «Сибирской торговой газеты» письмо о необходимости устройства сахарного завода в Юго-Западной Сибири, где отлично растет свекловица. На это письмо откликнулся письмом ко мне известный деятель в сахарной промышленности И. А. Пономарев, управляющий всеми сахарозаводскими делами П. И. Харитоненко.
«Вы правы, высказав хорошую мысль об устройстве свеклосахарного завода в местах, вами указанных, — пишет он мне между прочим. — Я позволяю себе указать вам лишь на способ ведения этого дела путем компанейских капиталов. Мы видим, как широко развиваются дела компаний в Германии и Франции, да и у нас в последнее время создаются компанейские промышленные дела в грандиозных размерах.
Проведите мысль составить акционерное товарищество, и Господь благословит вашу идею».
Я очень рад, что так смотрят здесь крупные деятели сахарной промышленности на новый промысел в Сибири. Быть может, слух о том, что сыновья покойного Е. Кухтерина желают заняться этим новым для них делом, окажется напрасным, и мы увидим, в самом деле, гг. Кухтериных пионерами в Сибири по сахарной промышленности. Этот новый продукт в крае совсем не то, что блаженной памяти наши винокуренные заводы, в былые времена порождавшие за собою повсюду склады и питейные заведения. Каждый вновь построенный винокуренный завод всегда, разумеется, давал денежный успех владельцу, но ценою полного расстройства множества семей, работники которых пропивали и деньги, и здоровье. Недаром же эти якобы промышленные учреждения в народной памяти оставили после себя такие горькие воспоминания.
Совсем иной характер имеет свеклосахарный завод в любом месте, где только может созревать сахарная свекловица. Культура земли с посевами свеклы возвышается, является большой заработок местному населению при посадке и уборке свекловицы; местным фабрикатом заменяется привозной продукт, оборачивается в местности новый капитал. Трудно перечислить все хорошее, что обещает в будущем для Сибири новая промышленность.
Путем ли одиночного предприятия, в виде ли товарищества на паях будет развиваться в южных пределах Западной Сибири сахарная промышленность — она одинаково полезна будет всей нашей азиатской территории.
Потребление сахара Сибирью равняется, по меньшей мере, 11/2 млн. пудов, и надо много лет прилагать знание, труд и капитал, чтобы достигнуть до удовлетворения потребности края всей или отчасти собственными силами. Сахарно-песочный завод считается порядочным, если он выделывает в период варки 50 тыс. пудов песка, а посему потребовалось бы учреждение не меньше тридцати заводов среднего размера для удовлетворения только местного сибирского потребления.
III
Спекуляция никогда не знает, что она будет делать завтра. Сегодня спекулянт думает нажить деньгу на фондовой бирже и покупает или продает процентные бумаги, повышая или понижая им цену, смотря по обстоятельствам. Прошла пора на это, спекуляция покупает сахарный песок на сроки, надеясь на разницу цены и рискуя двугривенным на пуд задатка. Потух этот интерес, она бросается на хлеб и закупает его, где попало. Не так давно московские торговцы хлебом, увлеченные быстротою роста цен, не задумались играть на этом и довольно крупно. Они не нашли другого места, более удобного для своей арены, как Петербургская биржа, и закупили там около 100 тыс. кулей ржи по 7 руб. Но спекуляция на этот раз ошиблась, и вышел убыток — рожь понизилась до 6 руб., и наши москвичи в какие-нибудь две-три недели понесли убытку около 100 тыс. рублей. На этих днях настал финал другой спекуляции с товаром — рунною шерстью. Некто г. Воронин, завзятый специалист по торговле нашей южной шерстью, задумал года три тому назад удержать на месте цену 10 руб. за пуд белой рунной шерсти, собранной им в количестве 10 тыс. пудов. Такой цены ему не дали, и шерсть из года в год оставалась непроданною. Так шло дело до сего времени. И вот на днях продана вся эта партии ценою по 8 р. 15 коп. в Царицыне и по 8 р. 38 коп. в Москве. Попробуем подсчитать убытки операции:
в 1804 г. было затрачено на покупку 10 пудов шерсти 100000 руб.;
за три года по 6 % на капитал 18000
склады и страхование 2000
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
120000 руб.
Выручено ныне от продажи 10 тыс. пудов по 8 р. 15 коп. 81500
Получилось прямого убытка 38500
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
120000 руб.
Однако, как ни бранить спекуляцию, с торговлей она нераздельна, как нераздельна, к несчастью, и со всей промышленностью. Фабрикант покупает материал для своей фабрики по мере надобности. Он скоро замечает, что цена растет. Он начинает закупать вперед, т. е. спекулирует. Спекулянт сегодня, спекулянт и завтра, мало-помалу он становится покупателем наличного материала только случайно, если он дешев и если есть в нем надобность. Простой торговец масла, покупая на базаре товар наличный, замечает, что выгоднее купить вперед, ибо он знает, что по таким-то и таким причинам цена маслу должна повыситься, он начинает покупать по условию, на задатки, превращаясь в спекулянта. Оптовый заказчик чая, нашим ли комиссионным домам в Китае или комиссионерам-англичанам, замечает, что чай ему обходится зачастую несколько дороже, если он не дал приказа продать аккредитив «вовремя». На другой же год он делает своим комиссионерам такую приписку при посылке нового аккредитива: «продавать вперед по выгодному курсу». Таким образом, и комиссионер, помимо своей воли, превращается во временного спекулянта.
Гони природу в дверь, она влетит в окно — это давно сказано. Спекуляция проникает всюду как неизбежное условие торговли, как необходимая сторона промышленной деятельности. Спекуляции нет только в начале меновой торговли, когда степной баран меняется на что-нибудь другое, необходимое в кочевой жизни. Но только раз замечено, что баранов много, а чугунных котлов, нужных для кибитки, мало: явилась низкая цена баранам и высокая котлам, спекуляция уже готова. Какой-нибудь киргиз с хорошей головой смекнул, что баранов надо покупать вперед дешевыми ценами, а котлов высокою ценою навезут довольно и цену им уронят. Так и выходит. Котлы дешевеют, бараны дорожают. Киргиз-спекулянт нажил большие барыши.
Бороться с этим «злом» бесполезно, нужно лишь уметь сдерживать его безобразные проявления.
12 окт. (№ 41). С. 13–14.
IV
Когда вы в банк вложите деньги на срок, положим, десятилетний, вам заявят, что проценты вы будете получать ежегодно на руки. Если вы этих процентов не будете получать все 10 лет, тогда вам процента на процент не заплатят. Совсем иное дело, если вы, ежегодно получая проценты, ежегодно же будете обратно сами вкладывать их в банк. Тогда вы получаете на эти новые вклады такие же проценты. И только за то, что вы раз в год будете получать проценты и их вкладывать обратно, а другой только через десять лет придет получать вкладную сумму и проценты, посмотрите, какая будет разница в результатах у того и у другого.
Вклад в 10000 руб. из 41/2 % будет в первом случае нарастать по годам так: 10450, 10920, 11411,75, 11925,65, 12462, 13023, 13609, 14221 и при выемке вклада 15530 руб.
Второй вкладчик получит только капитал в 10000 руб. и 4500 руб. процентов, всего 14500 руб., т. е. разница будет 1030 руб.
Такая же, но еще более резкая, происходит разница, когда какой-нибудь промышленник, устраивая фабрику, завод или другое промышленное заведение, не берет оттуда прибыли дивидендов, а прибавляет их ежегодно к основному капиталу. Возьмем умеренный в России промышленный дивиденд 10 % и посмотрим, что из этого выйдет чрез периоды 10, 20, 30 и 40 лет времени. Предположим так: основана маленькая фабрика в 1860 году на капитал 100000 руб., в 1870 году постоянно прибавляемый дивиденд к основному капиталу составит 160000 рублей, итого 260000 рублей.
Значит, в 10 лет капитал вырос на 160 % и составит сумму вместо 160000 руб. 260000 рублей. Чрез следующие 10 лет при таком же росте, конечно, и с такими же результатами основного капитала в 1880 году он будет составлять 676000 руб., в 1890 году — 1757000 руб. и в 1900 году — 4378000 руб.
В течение 40 лет сумма основного капитала возрастет ровно в 44 раза против первоначального размера. Указанные выкладки и цифры очень просты, и на моей памяти выросшие большие капиталы подтверждают это как нельзя лучше и как нельзя яснее. Сорок лет назад большие современные фабриканты, считающие теперь свои состояния десятками миллионов, имели много-много по 100, по 200 тысяч рублей.
Тогда не было также колоссальных состояний сахарных заводчиков* и еще меньше того было громадных состояний у простых рантьеров вроде г. Солодовникова или торговцев вроде «Гр. Стахеева сыновья», «Н. Д. Стахеева» и др. Все они нажили свои состояния или получили таковые от своих отцов именно тем способом и приблизительно в том периоде времени, когда свои годовые дивиденды прибавляли постоянно к основному капиталу, т. е. проводили в жизни систему счета процентов на проценты.
26 окт. (№ 43). С. 14.
V
Я хочу поговорить сегодня на щекотливую тему, где сталкиваются интересы метрополии с окраиной, разумея под этим коренную Россию и Сибирь. Бесспорно, каждая метрополия имеет свои права, перед которыми ее колонии должны склоняться. Равным образом, метрополия должна иметь и некоторые экономические преимущества. Но также бесспорно и то, что колония растет и развивается, дорастает до метрополии сама и, наконец, наступает время, когда она имеет право стать экономически в одинаковые с метрополией условия. Мне кажется все это такою простой истиной, что едва ли можно ждать возражений. Во имя этой истины я и позволю себе посвятить это письмо рассмотрению фактических отношений России к Сибири в настоящее время, не выходя из области исключительно экономических интересов.
Сибирь завоевана уже больше 300 лет и населяется все это время то служилыми людьми, то ссылаемыми преступниками, то, наконец, добровольными переселенцами и торговыми людьми.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
* А колоссальные состояния дореформенных откупщиков? — Ред.
Все эти элементы, из которых мало-помалу составилось ядро сибирского населения, представляют плоть от плоти русских людей. Сибирь это та же Россия, только географически несколько обособленная. В этнографическом же смысле местное, коренное и иногородческое население Сибири составляет такую ничтожную долю и по численности душ, и тем более в смысле культурного влияния на все русское, что признавать это население за нечто серьезное оснований не имеется. Сибирь — та же русская провинция, и сибиряк — термин собирательного русского потомка, пришедшего вольно или невольно из разных мест России — из Новгорода, Курска, Москвы и т. д.
В продолжение всего трехсотлетнего периода Сибирь платила метрополии сначала ясак в виде мягкой рухляди, потом давала ей металлы, золото, хлеб и вообще свои сырые продукты, получая за них обработанные товары. Народонаселение Сибири теперь умножилось, хлебопашество и скотоводство усилилось, а сбыт продуктов остается все еще только местный или исключительно в одну свою метрополию, и цены на них, за вычетом стоимости провоза на дальние расстояния, очищаются такие низкие, что бывают годы, когда совсем становится невозможным выручать за сибирские продукты затраченные деньги, не считая даже дарового труда и времени.
Первые попытки пионеров промышленных предприятий в Сибири почти всегда приносят им убытки, как это случалось при основании суконных фабрик, стеариновых и сахарных заводов и других подобных заведений. Причин такому положению дел было очень много и главные из них — отсутствие в Сибири механических заводов, громадность расстояния и малое развитие в среде населения предпринимателей и технических познаний. Бесспорно, второй, последующий ряд опытов, даст лучшие результаты, но ведь для этого многие годы уходят бесполезно для такого громадного района, как Сибирь, и местное земледельческое население продолжает по-прежнему сбывать свои сырые продукты — плоды земли, лугов и леса — за самые низкие цены. Сплошь и рядом бывают годы, когда продается пшеница в Семипалатинске за пуд 35 к., рожь в Томске — 20 к., сало баранье в Петропавловске — 3 р., масло коровье в Кузнецке — 4 р. 50 к., шерсть овечья «джебага» в Куяндах — 1 р. 60 к. В то же время жителю Сибири надо покупать всякий обработанный продукт, зачастую из его же сырых материалов сделанный, не только по высокой, но по чрезмерно высокой цене, потому что на него присчитывается провоз в метрополию до фабрик и заводов, стоимость обработки фабрикатов, провоз обратно от фабрик и заводов и коммерческая польза фабриканту и посредникам.
Из такого положения вытекает для жителя Сибири великая несправедливость: продавать свои продукты очень дешево и покупать обработанные товары очень дорого. Потеря с двух концов, надо согласиться, условие очень плохое для процветания земледельца, жителя Сибири. Ни подати, ни повинности не соображаются с таким экономическим состоянием, а требуются к исполнению в полной своей мере. Проводимая Сибирская железная дорога, конечно, поможет в будущем сибирскому населению, но не настолько уж много, чтобы могла она парализовать хотя половину теперешних недочетов. По ней нельзя вести хлеб на 3000 верст расстояния, ибо это будет стоить до 50 копеек с пуда, если даже считать тариф по 1/60 к. с пуда и версты. Такая плата за провоз равняется против цены на месте — на рожь 300 %, на пшеницу — 170 %. Другие, более ценные сырые продукты, хотя и легче могут вынести тарифы дальних расстояний, но и для них не может это не служить значительным препятствием. Между тем хлеб-то именно и составляет главный продукт края, для него-то и надобно искать выхода, если только задаваться желанием серьезно помочь сельскому населению Сибири.
Природой края на громадном протяжении нам даны два таких колоссальных водных пути, как системы Оби и Енисея, впадающих в Карское море, откуда, как теперь выяснилось с очевидностью, лежит открытый путь по океану в Западную Европу. Казалось бы, чего же лучше, как только этими путями пользоваться и продавать в Европе сибирский хлеб и сибирское сырье? Но вот тут-то и возникает затруднение, ибо косвенно задеваются интересы России как метрополии. Везти в Европу из Сибири только хлеб, не привозя в Сибирь европейских товаров, это все равно, что налагать на хлеб провозной тариф за два рейса пароходов, чего не вынесут хлебные цены ни в Лондоне, ни в каком другом европейском порту. Допускать товары в Сибирь без пошлины или с уменьшенной пошлиной — против этого протестует промышленная метрополия, считающая сибирский рынок как бы своею вотчиною. Где же искать выход из такого положения, не сходя с почвы возможной справедливости?
Мне кажется, возможен примиряющий компромисс, если мы разделим интересы сибирского населения на интересы класса имущего и интересы сельских и городских жителей — неимущих. Оставим под давлением высоких пошлин предметы роскоши и всего того, что потребляет класс имущий, но допустим ко ввозу с малой пошлиной предметы первой необходимости для класса неимущего: железо, земледельческие орудия, ткани вроде бязи, кирпичный чай, предоставив право ввоза этих товаров, разумеется, только русскому торговому сословию*. Малая пошлина, установленная исключительно на ввозимые Северным путем в Сибирь товары, могла бы быть допущена на Оби и Енисее только на народные товары и продукты в таком примерно размере:
железо всякое:
сталь, чугун в деле, землед. орудия (с пуда) — 0 р. 30 к.
бязь, миткаль 8 квадр. арш. в фунте — 3 р.
чай кирпичный черный и обыкновенный — 4 р.
чай плиточный — 10 р.
Для того чтобы развить русское пароходство по северным морям, омывающим берега России, желательно было бы установить поощрительные премии в виде ли помильной платы, единовременных денежных пособий или каких-нибудь других временных льгот и преимуществ каждому желающему этим заниматься, но отнюдь не создавая в чью-либо пользу исключительного права плавания**. Такими мерами, взятыми в совокупности, мне кажется, достигались бы большие цели экономические и культурные для огромного района всей Западной, а частью даже и Восточной Сибири. Произведениям сельского хозяйства восточной окраины России — хлебу и другим сырым продуктам — дан был бы выход, а стало быть, усилены материальные средства населения.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
* Продукты, как поваренная соль, фосфориты, русский керосин, должны быть допускаемы беспошлинно. — Прим. авт.
** Добровольный флот, увеличивающий ежегодно свои перевозочные средства, мог бы не без пользы взять на себя эту работу. — Ред.
С другой стороны, для него возникла бы возможность иметь за более дешевую цену предметы первой необходимости, как, например, железо, ткани, соль, керосин и кирпичный чай*. Такой толчок, данный развитию торговых сношений Сибири с Европою, благоприятно отразиться и на западносибирском пароходстве, существующем теперь по системам рек Оби и Енисея. Пароходство получит новые грузы, которых раньше не имело, на всю длину рек в оба направления. Пароходство это, развитое выше меры во времена наибольшего движения хлебных грузов, переживает в последние два года благодаря упадку хлебных цен большие затруднения, лишившие его этих грузов. Помочь попутно удачною системой таможенных тарифов полезным для страны промышленным предприятиям, каковы все 110 пароходов на реках Западной Сибири, — вот еще лишний аргумент за предлагаемые меры.
Выше назвал я питательным продуктом черный кирпичный чай для сибирского рабочего населения. На это я имею полное основание. Напиток этот тот же чай, что продается в рассыпном виде по всей России под именем байхового чай ценою от 1 р. 40 к. до 1 р. 60 к. за фунт; он сохраняет все главные, присущие чаю качества, но спрессованный в виде плиток кирпича продается всего по 40 к. фунт. Поэтому-то он и стал в полном смысле слова напитком бедноты и распространился по всей Восточной и Западной Сибири, по всему Уралу, проник в Казань и заполнил всю левую сторону Волги после слияния ее с Камою. Всякое возможное облегчение в пошлине и транспортировке для этого напитка есть, прежде всего, нравственный долг для государства, хотя бы и пришлось его выполнить с маленькою жертвою на счет имущих классов. В настоящем случае при допущении черного и обыкновенного кирпичного чая к привозу Северным путем не потребуется жертв со стороны государства; они покроются с избытком излишками
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
* Чай кирпичный черный для бедного сибиряка, как русского, так и инородца, после хлеба является важнейшим питательным продуктом, что мы видим по его годичному потреблению, выражающемуся цифрою около 60 миллионов фунтов.
проектируемой надбавки пошлины* за всю потерю груза Сибирскою железною дорогою в пределах района Западной Сибири.
Какие бы льготы ни были даны новому пути к устьям рек Оби и Енисея, Восточная Сибирь в силу природных условий покуда останется при старом способе доставки чаев до Иркутска, а потом, с окончанием постройки сибирского железного пути, такие грузы останутся надолго грузами дороги. Новый Северный морской путь всем своим грузовым движением охватит только район Западной Сибири да восточный склон Уральского хребта.
Не вдаваясь в подробности, следует еще добавить, что доставка чая морским Северным путем сокращает время пути с 12 до 6 месяцев, а это тоже чего-нибудь да стоит и непременно отразится понижением цен продукта.
Я не скрою, что у русских фабрикантов и заводчиков могут быть некоторые потери от того, что часть товаров европейских будет доставлена в Западную Сибирь по новому Северному пути. Но я не думаю, чтобы из-за этих сравнительно небольших жертв можно было противодействовать положительному благу миллионных народных масс Западной Сибири**. Два-три товара из целого ряда товаров и продуктов, оставляемых под полною охраной пошлины, право, это так немного, что едва ли нужно приводить еще другие доказательства целесообразности подобных жертв, чрез которые достигается большой успех вывоза в Европу хлеба и сырых продуктов из Западной Сибири. А затем нельзя забывать и того, что Северный путь, давая возможность сбывать сибирское сырье за границу, при получении оттуда в обмен некоторых предметов первой необходимости, ускорит в Сибири развитие фабричной и заводской промышленности, ибо промышленники метрополии не захотят же добровольно потерять свои сибирские рынки.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
* Надбавка 1 р. 50 к. золотом с пуда, т. е. вместо 2 р. 50 к., взимаемых в таможне иркутской, должно быть взимаемо по 1 р. на устьях рек Оби и Енисея. — Авт.
** Нам думается, что и этих жертв приносить не придется, ибо при правильной постановке фабричной и горнозаводской промышленности великорусского центра она сама отлично может воспользоваться кружным водным Северным путем, как промышленность Петербурга пользуется сейчас круговой доставкой своих товаров в порты Черного моря. — Ред.
15 нояб. (№ 46). С. 11–12.
VI
Не без удивления прочитал я в № 45 «Русского труда» возражение г. Лялина на письмо мое, напечатанное в № 40. Оппонент мой делает выводы, из моих данных никоим образом не вытекающие, представляет цифры банковского учета долгосрочных векселей, в большинстве не практикующегося, и затем спрашивает: «…чего, собственно, желает г. Чукмалдин?». Вопрос несколько наивный. Я желаю, как, вероятно, желает и г. Лялин, чтобы Государственный банк держал учетный вексельный процент в такой градации, какая была бы наиболее подходящею большинству его клиентов. Теперь же так выходит, что в одно и то же время банк по учету 9-месячных векселей взимает 71/2 %, а частные банки — 51/2 %. Согласиться надобно, что такая разница вовсе не пустая мелочь, о которой почему-то не считает нужным вспомнить г. Лялин. Между тем он указывает, как московские фабриканты делают кредитные расценки своим товарам, а здесь впадает в заблуждение. Я хорошо знаю эту систему и никак не могу согласиться с следующим уверением моего оппонента: «Легко понять, что представить к учету вексель на 12 месяцев за 8 % много выгоднее, чем представлять такой же вексель на 3 месяца за 5 %».
Чтобы выставить такое положение, нужен некоторый запас храбрости. Я, по крайней мере, будучи промышленником и купцом, знаю по опыту, что заплатить меньшие проценты по учету выгоднее, чем заплатить большие. Я утверждаю также, вопреки уверению г. Лялина, что ни одна сколько-нибудь крупная фирма не учитывает долгосрочных векселей за 8 %, а учитывает их в Государственном банке тогда, когда до срока остается 3 месяца за 5 %, или идет в частные коммерческие банки, когда до срока остается 6–9 месяцев при высоте учета в этих банках 51/2-6 %.
Далеко не верно, будто солидные фирмы за досрочный платеж скидывают своим покупателям одну копейку в месяц, или 12 % годовых. Если такие факты бывали, то здесь являлось одно из двух: или фирма была не солидная, дающая кредит лицу, соглашающемуся платить за него 12 % в год, или это мог быть случайно попавший к солидной фирме сомнительный должник, которому скинуть приходится не только 12 % годовых, но даже и вдвое, лишь бы спасти остальной долг. Ничего иного у солидных фирм не бывает.
Скидку покупателям в 8 % годовых, удостоверенную на счетах красным штемпелем, по-видимому, г. Лялин считает равнозначащею учету векселя в Государственном банке за те же 8 %. Извиняюсь за некоторую вольность выражения, но не найду другого слова, как назвать это — незнанием дела. Кредит за должником всегда более или менее риск, который всяким благоразумным кредитором, смотря по благонадежности дебитора, во что-нибудь оценивается, например, в 1–3 % годовых. Когда вексель учтен в банке, риск кредита остается на бланконадписателе до срока. Когда же долг получается с дебитора кредитором досрочно, то и риск кредита сам собою тотчас же прекращается. Скажу короче. Если г. Лялин желает убедиться, как ведутся счеты процентов за кредит и как учитываются риски, пусть побывает у меня в конторе и заглянет в мои торговые книги; он увидит наглядно, как практика жизни вырабатывает систему, которую нельзя по произволу укладывать в рамки канцелярского измышления.
Все это такие азбучные истины, что о них неловко и говорить с серьезным человеком из торгового мира. Я думаю, их знает не только сам торговец и промышленник, но и его поверенный, простой приказчик, их знают даже все подручные приказчиков.
Далее г. Лялин ставит следующие положения:
«В России возможны одинаково и долгие, и короткие сроки». «В Лодзи выработались сроки в 3–4 месяца». «Покупатели, как у Москвы, так и у Лодзи, одни и те же».
Возможно продавать на короткие сроки, если… прекратить продажу на окраины России — на Кавказ, в Сибирь и проч., куда одна доставка товаров тянется зачастую 4–5 месяцев. Но невозможно утверждать, что Лодзь продает сибирякам товары на срок 3–4 месяца, когда Москва делает сроки 12 месяцев. Это очень далеко от истины. Сам же г. Лялин заявляет, что у Москвы и Лодзи одни и те же покупатели. Нельзя же думать, чтобы покупатель, имея срок в Москве 12 месяцев, согласился иметь кредит у Лодзи в 3–4 месяца.
Если бы было это возможно, не продавали бы на срок 9-12 месяцев крупнейшие наши фирмы — Кренгольмская, Ярославская, Никольская Морозовых — свои изделия и даже пряжу, в которой никогда избытка не бывает.
Я не люблю полемики и очень жалею, что это письмо пришлось посвятить пререканиям о предмете совершенно известном и совершенно ясном.
22 нояб. (№ 47). С. 15–16.
VII
Я недавно получил интересное письмо из Сибири от бийского купца г. Осипова. Перечитывая его, мне казалось, как часто мы бываем несправедливы в наших приговорах, будто русские совсем вялы и не ищут энергично новых торговых путей на наших окраинах для более удобных сношений с нашими соседями. Вот г. Осипов, простой торговец захолустья, проживающий в далеком сибирском городке Бийске и торгующий, как и многие купцы в глухих местах, прежде всего «красным товаром», а затем попутно многими другими товарами, привозимыми туда из внутренней России. Много лет подряд этот г. Осипов проезжал от Бийска до границ Монголии за сбором сырья — кож, шерсти, мягкой рухляди — и слышал постоянно, что только переехать вьючно Алтайские горы, а там можно менять выгодно русские товары на монгольское сырье, которое обходится еще дешевле, чем даже наше, русское дешевое сырье. Он знал, что через горы и по берегам быстрых горных речек можно пробраться только вьючно, но он видел на примере жителя Ирбита г. Котельникова, что труды и опасности, встречаемые торговыми караванами, идущими в китайскую Монголию, вознаграждаются хорошо, и решился сам испробовать мену — торговлю «за белками гор» Алтайского кряжа в равнинах Монголии. Его смущали, правда, неудачи каравана покойного С. Т. Морозова, но он знал, что неудачи эти главным образом вызваны тем, что руководили делом малоопытные люди. Г. Осипов преодолевает наконец свои колебания и делает опыт, снарядив торговую экспедицию; результат оказывается успешным, и теперь он, продолжая это дело, в пределах длинной полосы Китайской империи, соприкасающейся с русскою границей, стал значительным торговцем. По его следам потянулись туда и другие лица, как, например, покойный бийский пароходчик г. Морозов и ялуторовский торговец г. Калмыков. В последнюю Нижегородскую ярмарку было уже привезено из Монголии шерсти рунной высокого качества 15 т. пудов и шкур сурковых 11/2 миллиона штук, не считая других мелких товаров. Все это было продано за границу и лишь небольшою частью поступило на русские фабрики.
Новый путь хотя и трудный, но настолько оказался короче прежнего пути из Китая в Россию через Кяхту, что тарский купец г. Пятков решился провозить этим путем кирпичный чай, направляя его из Калгана чрез Улясутай, Кобдо, Кош-Агач на Ангудайскую таможню в Бийск. Чай уложен был в половинные ящики-тюки (40 кирпичей 120 фунтам) и навьючивался по 4 ящика на верблюда до Кош-Агача, а оттуда по 2 ящика на лошадь до Ангудая. Стоимость провоза от Калгана до Бийска обходилась в 101/2 китайских лан за ящик в 40 кирпичей, или, переводя на русские деньги, 13 р. 65 к. Такой провоз невыгоден покуда по сравнению со старым трактом, но имеет за себя большой выигрыш во времени, сокращая его на несколько месяцев. А самое главное — чай по этому пути получается в Бийске в хорошем виде, без плесени и перетирки, что нельзя сказать о чае, доставляемом на Кяхту.
В этом году привезено на Бийск кирпичного чая г. Пятковым около 2000 и разными мелкими торговцами около 1000 ящиков. За провоз его в пределах Китайской империи расплачиваются с владельцами верблюдов тем же кирпичным чаем, который перевозится; расходы эти довольно велики и много переплачивается в цене подрядчику, некоему г. Батурину, имеющему в Калгане свою транспортную контору.
Чтобы сделать бийский путь чрез Алтайские горы из вьючного колесным, по словам г. Осипова, нужно затратить денег никак не больше 70-100 т. рублей, и тогда эта дорога стала бы большим путем, значительно сократив стоимость перевозки чая и всякого другого товара из России в Монголию и обратно. Теперь же, не говоря уже о крутых спусках и подъемах узенькой тропой, много затрудняет обход камней, так называемых «бомов», нависших зачастую над ложами речек и ущелий. Миновать, объехать такой «бом» нельзя иначе, как спустившись в воду речки и бредя по ней, а затем, миновав «бом», подняться вновь на сухое место берега.
Зная по опыту многое из русской жизни, я никак не могу заключить, чтобы не было людей в России, прилагающих свои труды и изыскания для открытия и новых дел, и новых торговых путей. Для таких людей одно непобедимое препятствие — это недостаток материальных средств и ничего более. Если можно кого упрекнуть в некоторой неподвижности, то только разве наши крупные торговые фирмы, которые давным-давно могли бы сделать путь на Бийск из вьючного колесным сами, своими средствами и пользоваться им с выгодою для всей России.
6 дек. (№ 49). С. 14–15.
VIII
Провинциалы, бывая в Москве и путаясь в лабиринте городских рядов, вероятно, поражались теми развалинами, в которых Москва торговала в продолжение чуть ли не целого столетия всеми товарами, начиная с московского кваса и кончая изделиями промышленной Европы. Были ряды Ветошный, Лапотный, Кафтанный, Сундучный и проч. и кончалось Ножевою линией на самом центральном месте столицы, как раз против памятника Минину и Пожарскому. Узкие, извилистые проходы, покосившиеся лавки, укрепленные местами деревянными подпорками, всюду темно и грязно-вот что такое были наши городские ряды еще несколько лет тому назад. И только запрещение власти торговать в этих руинах, угрожающих падением, положило конец безобразию. Владельцы лавок волей-неволей принуждены были составить акционерное общество и получить стоимость земли и лавок акциями вновь возводимых «Верхних рядов» в пределах между Ильинкой, Никольской, Ветошным рядом и Красной площадью.
Избрали строительный комитет и через два-три года теперь на месте лачуг красуется монументальное здание, подобного которому нет ни в одной столице Европы. Но у медали есть и оборотная сторона, и вот она-то заставляет задуматься над вопросом, как мы, русские люди, ни в чем не можем соблюдать постепенности и всюду хватаем через край по правилу «все или ничего». То чуть не сотню лет торговали в таких лавках, которые напоминали, скорее, ящики или клетки, то сразу затеяли такое сооружение, стоимость которого никак не окупается даже самыми высокими ценами за аренду помещения. Когда учредилось общество «Верхних торговых рядов», и владельцы прежних лавок получили акции, а за выпущенные облигации получили денег на постройку 5 миллионов рублей, тогда радужным мечтам акционеров не было границ, и акции поднялись со 100 до 107 р., несмотря на то, что старые здания еще только были сломаны, а новые едва заложены.
Но вот проходят годы, заканчивается несколько линий торговых помещений, истрачивается облигационный капитал и начинается отдача внаем помещений.
Оказывается, что, несмотря на громадные арендные цены — от 2000 до 25000 руб., денег этих хватает только на уплату процентов по облигациям, на текущие расходы, отопление и освещение, и едва-едва 1–11/2 % остается в дивиденд акционерам. А между тем все сооружения еще не были окончены, значительная часть оконченных еще не отделана, и акционеры ломали голову, каким путем достать денег на окончание начатых построек. И вот по мере того, как выяснялась денежная сторона предприятия, акции общества начали понижаться и дошли до 80 за 100.
Прошли еще годы. Все линии постройкой и отделкою окончены. Торговые помещения нижнего и второго этажей сданы в аренду. Верхние же помещения с трудом, частично и только за пониженную цену находят арендаторов. Финансовая сторона по результатам слагается теперь едва ли еще не хуже, чем в то время, когда открыты были только первые линии.
Дивиденд на акции, это мерило всякого торгового предприятия, выражается так: за 1895 г. — 11/2 %; за 1896 г. — 2 %. Акции упали до 66–67 р. за сто.
Увлеченные смелыми проектами «Общества верхних рядов» лавковладельцы смежных рядов задумали также перестроить лавки «Средних рядов» между улицами Ильинкою, Варваркою и церковью Василия Блаженного, сформировавшись в особое «Общество средних торговых рядов».
Это общество задалось целью построить здания менее величественные и дорогие, чем Верхние торговые ряды, но построить их выгодно, а главное — скоро, и пересолило на этом едва ли не больше первого.
Оно начало с того, что все облигации на 2 миллиона рублей продало в одни руки одному из московских капиталистов и принялось за постройку — быструю и спешную, при которой даже не оставалось времени, чтобы просушить такое колоссальное сооружение, каковы «Средние торговые ряды».
Года два назад постройки закончены, помещения в аренду сданы, но, увы! — арендных доходов хватает едва-едва на уплату процентов по облигациям, на текущие расходы и остаются те же фатальные 11/2 — 2 % дивиденда.
Трудно сказать, скоро ли оправятся оба эти общества, рядов Верхних и Средних, и будут ли давать дивиденды хотя бы в размере 4–5 % на акционерные капиталы вместо нынешних 11/2 % — 2 %, выданных за два предшествующих года. Теперь пока только одна архитектурная сторона сооружений, построенных в чисто русском стиле XVI столетия, радует взор столичного обывателя и наполняет гордостью сердце москвича, историческая площадь которого окружена такими монументальными зданиями, как Исторический музей, Верхние и Средние торговые ряды.
Массы любопытной публики в первое время каждый день наполняли вновь открытые пассажи Верхних торговых рядов, любуясь красивой перспективой магазинов, широких галерей, воздушных переходов и необычным светом, льющимся сквозь стеклянную крышу. Подземные сооружения для провоза товаров и торговли громоздкими предметами, освещенные призматическими стеклами на всем их протяжении, и ряд машин для отопления и электрического освещения, помещенных еще ниже этого подземного этажа, придают нашим торговым рядам значение чего-то у нас неслыханного и невиданного.
25 дек. (№ 51–52). С. 22–23.
IX
Не так давно публикация в газетах, сделанная г. К. С. Поповым о продаже в Москве первого русского чая, произвела заметную сенсацию. Каждый заинтересованный в чайном деле, прочитав эту публикацию, поспешил купить в магазине гг. Поповых по четверке фунта всех сортов русского продукта, чтобы, попробовав его на вкус, лично убедиться, что это за русский чай, культивированный на Чаквинских плантациях в окрестностях Батуми.
На первый взгляд, внешний вид чаквинского чая совершенно подкупает в свою пользу. То, что на языке торговых фирм называется «уборкою», было отлично. Мелкие листы скручены хорошо, цвет их в сортах высоких был того же колера, какой бывает и в чаях китайских, только чуть-чуть потемнее, и лишь низкий сорт выглядел несколько рыжевато и пестро. Но когда пришлось проверить аромат чая, то в нем заметно оказалось нечто особое, чего совсем нет в китайском чае. В низком сорте запах близок к чаю явайскому, а в высоких сортах (1 р. 60 к. и 2 р. за фунт) было что-то не совсем свойственное главным чаям — китайскому, цейлонскому, явайскому и индийскому. В последних пробах поповского чая слышался аромат, кроме чайного, еще чего-то иного, слегка напоминающего оливу и оливковое масло.
Но когда пришлось попробовать на вкус, тогда невольно возникло значительное удивление. Низкий сорт на цену 1 р. за фунт, несмотря на оригинальность вкуса, надобно признать вполне пригодным заменить собою чай китайский и цейлонский. Высокие же сорта на цену 1 р. 60 к. и 2 р. за фунт далеко уступают чаям китайским за ту же цену и никак не могут выдержать с ними конкуренции. В них заметен пряный вкус и кое-что еще, к чему потребителю в России придется долго привыкать. Колер чая (настой) во всех сортах нового продукта весьма хорош.
Приятно сознавать, что русскими людьми привезены издалека и культивированы в России чайные кусты. Эти люди на опыты и насаждения не задумались затратить большие капиталы и приложить к ним в продолжение нескольких лет свою энергию, труд и знания. Честь и слава им за это! И если есть ошибки, которых можно и нужно избегать, то кто же и когда на всяком новом деле их не делает? Я не спорю, что отзыв мой о вкусе чая не может быть непогрешимым, но он сделан искренно, с желанием помочь избежать будущей подобной же ошибки. Я надеюсь поэтому, что г. К. С. Попов извинит мне слово правды, если мое мнение не гармонирует во всем с хвалебными словами других корреспондентов. Высокий сорт не только чая, но и всякого иного продукта вообще, подражающий привозному, не должен быть ниже его по основному качеству — вкусу, принимая во внимание сравнительную цену. Иначе неизбежно наступает разочарование потребителя, а отсюда и нежелание покупать товар. Те сорта чая, какие выпущены г. Поповым в продажу на цену 1 р. 60 к. и 2 р. за фунт, мне кажется, надо было расценить в 1 р. и 1 р. 20 к., а низкий сорт, как чай народный, вместо 1 р. назначить 80 к. за фунт. Если чая, собранного нынешним сезоном, было у г. Попова только 800 фунтов, то он не много бы потерял, продавая его, как пробы, ценою ниже привозимого извне (оплачиваемого пошлиною 80 к. с фунта), но зато выигрывал бы много дешевизною цены в мнении русского потребителя. А в этом и заключается главная суть дела во всяком нововведении, во всякой пробе на потребительском рынке.
Именно А. А. Соловцова и К. С. Попова, положивших прочное основание культуре чая на Кавказе, Россия не забудет, как не забудет первой мысли о чайной культуре и первого почина покойного князя М. С. Воронцова*.
Такой почин в национальном новом промысле толкает мысль предусмотреть впереди нечто грандиозное и, как мне кажется, легко осуществимое. У нас немало старых крупных фирм, составивших свои большие состояния на торговле чаем.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
* Кн. Воронцов посадил в Сухуми несколько чайных кустов. Один из них очень старый и густо разросшийся, случайно уцелел от турецкого погрома в 1877 году и является живым доказательством возможности чайной культуры на Кавказе. — Ред.
Вот если бы они пожелали уделить на развитие культуры чая у себя в России ну хоть по 1 коп. с фунта продаваемого ими в год продукта в продолжении лет пяти, какой громадный шаг сделала бы эта новая промышленность! Таким образом, ассигнованный капитал, как теперь уже ясно видно, не будет безвозвратною жертвою, а только временной затратою, которая в скором будущем вернется жертвователям, неся с собою дивиденды и сознание добровольно исполненного долга перед нашим потребителем чая. Через какой-нибудь десяток лет мы перестали бы платить наши миллионы иностранцам за китайские и цейлонские чаи, а разводили бы чай у себя дома, расширяя и улучшая свои русские плантации на русской территории.
Чая всякого ввозится в Россию ежегодно около 100 миллионов фунтов. Из этого количества приблизительно одна треть ввозится мелкими, а две трети крупными фирмами. Если взять меньшее количество последней категории, положим, 50 млн. фунтов и тогда 1 копейка с фунта в год дает цифру капитала в 500 т. р. Помножая ее на 5, получим капитал в 21/2 миллиона р., с которым можно бы учредить очень сильное товарищество чайных плантаций на Кавказе, пайщиками которого стали бы крупные чайные торговцы в том размере участия, каковы их денежные взносы.
Подобный самостоятельный шаг со стороны лиц, торгующих чаями, был бы совсем иного вида, чем любая принудительная мера, в какой бы форме она ни проявлялась*. Это была бы инициатива, делающая честь крупным членам чайной корпорации; это был бы выдающийся пример совместного предприятия на пользу родины, на который мы могли бы с гордостью указывать подрастающему поколению.
З янв. (№ 1). С. 12–13.
X
В № 50 «Вестника финансов» за прошлый год была напечатана обширная статья по вопросу о пошлинах на иностранный чугун председателя комиссии съезда горнопромышленников инженера Н. Авдакова.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
* Мысль г. Чукмалдина очень хороша, но дело за земельным законодательством в Батумской области. Будь возможность там приобрести или арендовать у казны земли, чайная культура двинулась бы с неудержимою силою. — Ред.
Статья в защиту продолжения существующей пошлины написана специалистом, очевидно, с полным знанием дела. В ней приведено множество исторических данных и целые колонны цифр, убеждающих читателя в баснословном росте за последние десять лет нашей южной горнопромышленности. Все главные и побочные доказательства сгруппированы поистине мастерски и читателю остается только сказать: зачем, в самом деле, поднимается вопрос об уменьшении пошлины на чугун, коль скоро металлургические заводы благоденствуют, а потребитель чугуна и железа доволен?
Цифры, по-видимому, точны и убеждают гораздо лучше всяких слов, но все-таки следует рассмотреть, где они подсчитаны, где именно проставлена цена товарам, чтобы получающиеся суммы сравнивать с подобными же суммами и при одинаковых условиях.
Пуд чугуна в Екатеринославле заводу стоит 45 к., а привезенный к месту сбыта, к потребителю, обходится, смотря по дальности расстояния, 70–80 к. и даже до 1 р. за пуд. Нечего сказать, эффектно привести таблицу уплат Россией за полученные металлы из-за границы, составляющие в одно десятилетие по 75 млн. руб. ежегодно, не говоря при этом ни слова, где именно сосчитана цена металлам — в Москве, Туле или ином центральном рынке. Между тем сюда входит тариф железных дорог, ну хотя от границ России, а стало быть, итог 75 миллионов рублей уже несколько уменьшается. Затем, говоря о переплатах денег иностранной промышленности за металлы, автор упоминает о сотнях миллионов рублей золотом, а, переходя к пошлинам, говорит просто, что у нас взимается:
за чугун — 45 к.
за железо сортовое — 60 к.
за железо листовое — 85 к.
за сталь — 1 р. 70 к.
как будто эта пошлина, переведенная на кредитные копейки, не дороже в полтора раза, ибо она также золотая.
Стоимость чугуна на южных заводах исчислена в 45 к. кредитных, следовательно, также и пошлину на чугун привозной можно сопоставлять лишь в тех же кредитных копейках, или, по крайней мере, пояснить, что пошлина взимается золотом. Пожалуй, и это мелочь, но характерная: сообщение, что высокая пошлина введена с 21 апреля 1887 г. по 1 января 1898-го и это будто «ровно десять лет», хотя на самом деле, отбрасывая дни, получим «ровно» десять лет и восемь месяцев.
По словам г. Авдакова, в южной нашей горной промышленности занимается рабочих 79000 человек и им выплачивается годовой заработной платы 24675000 р. Но нет никаких цифр и указаний, сколько получают дивидендов иностранцы-акционеры большинства этих заводов. А ведь надо полагать, эти дивиденды, колеблющиеся от 15 до 60 процентов на затраченные капиталы, достигают десятков миллионов и все уходят из России за границу. Кто же их оплачивает, как не русский потребитель?
Иностранные капиталы не потому текут в Россию на учреждение новых и новых металлургических заводов, что владельцам их любезно и дорого поднятие русской промышленности, а потому, что пошлина на чугун в 45 к. (конвенционная) и 521/2 (общая) на пуд, устраняя иностранную конкуренцию на весь срок своего действия, дает им баснословные дивиденды и повышает акции на 100, 200 даже 300 %*.
Покровительственная пошлина отнюдь не обозначает, по здравому разуму, запрещения привоза иностранных товаров. Она только покровительственная и должна быть на самом деле таковою. Чугун обходится в России на заводе 45 к. за пуд, а пошлина с привозного чугуна 521/2 к. по общему и 45 к. по конвенционному тарифу. Что же это такое на практике, как не полное запрещение? Совсем другое дело будет, если подсчитать среднюю величину стоимости пуда чугуна и прибавить к ней умеренную пользу заводам в размере, например, 10–15 %. Это составит высшую предельную цену за пуд чугуна при продаже с завода потребителю приблизительно 52 к. К этой норме и надо подводить уменьшение пошлины** на привозной чугун.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
* Брянский завод выдал дивиденд в 32 %. Акции его котируются на бирже 435 за 100, а недавно еще были свыше 500 р. — Авт.
** В одной из наших передовых статей прошлого года было из сравнения цен по данным того же «Вестника финансов» обстоятельно выяснено, что гг. «русские» металлургические заводчики устанавливают на рынках свои цены, руководясь только пошлиною, т. е. берут как раз столько, чтобы иностранцу не было выгодно ввозить. Прибавьте пошлину, они сейчас же поднимут еще цены, убавьте — понизят. Мысль г. Чукмалдина дорога именно как практическое деловое решение вопроса. — Ред.
Иностранному заводчику чугуна одинпуд русского веса, положим, стоит на заводе 30 к.*; провоз его до русского порта или границы с разными накладными расходами обойдется около 15 к. Итого 45 к. Прибавьте пошлины 15 к. кред. (или 10 к. золотом), и пуд иностранного чугуна в нашем порту или на сухопутной границе обойдется в 60 копеек. Вот это и будет предел покровительственной пошлины, но отнюдь не 45 и 521/2 к., как практикуется теперь. Проведите подобный же подсчет чугунному литью, сортовому и листовому железу, жести, стали, рельсам, сельскохозяйственным орудиям и пр. и везде ограничьте пользу русских заводчиков 10–15 % дивиденда. Установите эту норму, да не на десять лет, а только на три года, по истечении которых снова, соразмерно с удешевлением стоимости металлов на русских металлических заводах, уменьшите пошлину, придерживаясь такого же подсчета и не дожидаясь, пока заводы сами составят негласный синдикат и устранят всякую внутреннюю конкуренцию**.
Я отнюдь не против покровительства русской промышленности. Но мне кажется, покровительство есть только регулятор и, как таковой, не должно переходить в систему запрещения и отдавать русского потребителя на полный произвол предпринимателя. Г. Авдаков о многом подробно сообщил, что так или иначе говорит в пользу горнозаводской промышленности, и совсем мало привел данных о том, по какой цене продают заводы выработанные металлы, чугунные изделия, чугун в деле, сталь, рельсы и проч., и во что обходятся самим заводам все такие фабрикаты? Он не заикнулся даже, какие дивиденды получают их владельцы. А между тем, в статье находятся знаменательные заявления.
«В настоящее время… более чем когда-либо, необходимо сохранить твердость и устойчивость… было бы крайне опасно делать какие-либо уменьшения в существующей пошлине на чугун».
Опасно делать уменьшение пошлины на чугун с 521/2 к. по общему и с 45 к. с пуда по конвенционному тарифу, когда сам чугун стоит на заводах юга России 45 к.!
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
* Не совсем так. В той же статье у нас было указано, что стоимость чугуна русскому и иностранному заводам почти одинакова.
** Пример с ценами на рельсы в текущем году — живая иллюстрация к такой возможности. — Ред.
Вот до чего договариваются даже русские люди, когда начинают защищать во что бы то ни стало интересы какого-нибудь излюбленного отдела промышленности. Пусть страдает вся стомиллионная масса русского народа, потребителя металлов, но зато пусть тепло и хорошо будет акционерам горнопромышленных заводов, о которых говорится под общим термином «промышленности». А именно этот общий термин, отстраняя как будто интересы личностей владельцев завода и акционеров, будь то иностранцы или русские, прямо путает рассуждение и втирает экономические очки. Из-за этих-то чисто эгоистических интересов и обвиняют ни в чем неповинную «промышленность» наши страдающие земледельческие классы. Но при чем же тут «промышленность»?
Чугун, проговаривается автор в одном месте, продается 63 к. за пуд, а стоит он заводу 45. Барыш, как видно, небольшой, всего-то только 18 коп. на пуд и никак не больше 40 %! Железо сортовое удешевлено в продолжение десятилетней высокой пошлины на целых 11 % и продается вместо 1 р. 80 к. в 1888 г., по 1 р. 60 к. в 1897 г. Кровельное железо удешевлено на 121/2 % и продается вместо 2 р. 40 к. в 1889 г. по 2 р. 10 к. в 1897 г. Это ли не заслуга заводов, увеличивших в 10 лет производство чугуна с 32 до 110 миллионов пудов и удешевивших металлы на целых 11–121/2 %?! Во что обходятся самим заводам сортовое и листовое железо, сталь, чугунное литье и рельсы — не сказано ни слова. Но если конвенционная пошлина равна:
на железо сортовое ― 75 к.
на железо листовое ― 97 1/2 к.
на сталь сортовую ― 75 к.
на сталь листовую ― 97 1/2 к.
на чугун в деле ― 50 к.
на чугунные изделия ― 2 р. 10 к.
то почему столь страшною кажется возможность уменьшения такой пошлины? Почему теперь «более чем когда-либо необходимо сохранить устойчивость? Почему теперь «опасно делать какие-либо уменьшения»? Опасно, может быть, для тех, кто продает чугун с 40 % барыша, опасно всем заводам металлическим, которые дают акционерам баснословные дивиденды, ибо все это при понижении пошлин намного сократится, но полезно, без всяких исключений, русскому потребителю, которому пойдет металл за более умеренную цену.
Я не специалист горнопромышленного дела. Все выводы мои сделаны из тех же данных г. Авдакова, автора статьи, защищающей группу горнопромышленников во имя плохо замаскированных исключительности и монополии, как будто интересы всего русского народа, потребителя металлов, не так уж важны. Что их можно отдавать в жертву аппетиту, по большей части иностранных, акционеров? Не моя вина, если те же данные специальной статьи в защиту горнопромышленников приводят как раз к противным результатам! Мне далеко не кажется заманчивой перспектива, открываемая автором в виде вывода из его статьи, где он поддерживает ходатайство комиссии не уменьшать пошлины на чугун еще на 10 лет, т. е. с 1 января 1898-го по 1 января 1908 года. Совсем напротив! Мне кажется, правительству пора сказать: «довольно раздавать баснословные дивиденды благодаря высоким пошлинам, умерьте, гг. южные заводчики, ваши аппетиты и удовольствуйтесь 10–15 % дивиденда, что имеет далеко не каждая отрасль русской промышленности».
В руках правительства могучий регулятор — таможенный тариф, и надобно пользоваться им не только в смысле «привлечения капиталов», но и в интересах русского потребителя металлов.
10 янв. (№ 2). С. 15–16.
XI
Про нас, русских, говорят, что мы и мало предприимчивы, и мало энергичны. В особенности в этом смысле много достается нашему торгово-промышленному классу. Все, что есть на русском языке язвительного, все, что есть в сатире едкого, огулом прилагается по адресу купца, целым ворохом уничижительных имен и прозвищ. Если барин, унаследовав состояние, крепко держится за старые порядки и хранит деньги во вкладах банка, ему это не ставится в вину. Помилуйте, это только благоразумие и предосторожность. Но если промышленник-купец, своим трудом и энергией составив состояние, держится осторожности, не пускаясь в дело новое, ему неведомое, сейчас же Колупаев, Тит Титыч, сейчас же «сидит на миллионах», «стрижет купоны» и т. д. Я не спорю и отнюдь не отрицаю, что между купцами есть личности с дикими взглядами и жесткими характерами, достойные всякого порицания. Но ведь это, выражаясь народным языком, «выродки» и как таковые составляют исключение, а вовсе не главный, преобладающий тип купца-промышленника. Ведь не судит же общественное мнение о других сословиях по отрицательным типам гоголевских «Мертвых душ» или грибоедовского «Горе от ума», хотя все герои в них взяты из живой действительности. Что могло быть хуже и вреднее для народа, чем печальной памяти винные откупщики? Между тем, разве это были одни купцы? Наши древние дьяки и дореформенные мелкие чиновники, о которых в памяти народной совсем уж мало сохранилось хороших воспоминаний, разве они были из торгового сословия? Если купец зачастую не учен, не образован, то ведь это не его личная вина; своим детям, коль скоро есть к тому малейшая возможность, он дает уже образование. Что же касается внутренней, душевной стороны купца, то она направлена у него к добру и пользе ближнего ничуть не меньше, чем у других классов русского общества; да это и не может быть иначе, потому что сам он в буквальном смысле сын народа, а в народе нашем главная духовная черта — жалость к ближнему. Огулом порицая всех купцов, наши интеллигентные классы забывают, что ни одним из них не проявлено больше и крупнее добровольных жертв в пользу бедных, чем проявлено купеческим и вообще промышленным сословием.
Назад тому полвека приехали в Москву два крестьянских мальчика, братья Баевы, и поступили подручными подростками в кожевенную лавку. Перенося всякие невзгоды и лишения, они мало-помалу сэкономили немного денег и открыли свою лавочку кожевенных изделий. Торгуя в ней и расширяя постепенно обороты, они всю жизнь свою посвящали накоплению денег, отказывая себе во всяком, даже небольшом, удовольствии. Казалось многим, что люди эти черствы, что у них вся цель жизни — одна голая нажива, но не то таилось в их душевной глубине. Года за три до смерти они пожертвовали весь свой капитал, около 700 тыс. р., накопленный неусыпными трудами, на больницу и приют для обездоленных людей.
Уроженец Сибири Пономарев едет в Китай развивать торговые сношения Китая с Сибирью и посвящает свою деятельность на разработку типа кирпичного, черного и плиточного чая. Вредный для европейца климат некоторых мест Китая расстраивает его здоровье, и он, предвидя свой конец, завещает нажитый на чужбине капитал в 800 тыс. рублей исключительно на благотворительные дела городу Иркутску.
В сороковых годах текущего столетия в Иркутске купец Медведников строит сиропитательное заведение и обеспечивает его содержание навсегда неслыханным в то время учреждением — «Сиропитательным коммерческим банком». Банк, оперируя, покрывает прибылями все расходы по содержанию сиропитательного заведения (до 50 тыс. р. ежегодно) и имеет, сверх того, теперь основного капитала больше 2 миллионов рублей.
Я указал здесь только в виде примера по первым, пришедшим на память случаям на несколько таких деяний, иллюстрирующих глубину душевного настроения русского промышленного класса. Не вдаюсь в дальнейшее перечисление множества таких же дел, где фигурируют сооруженные храмы, школы, богадельни, музеи, библиотеки, картинные галереи, приюты. Мне хотелось только по возможности снять с нашего торгового сословия упреки в косности и апатии, какие посылаются ему любым пером, упражняющимся в легкой теме глумления и порицания. Бранить и издеваться всегда ведь так легко. Совсем иное дело, когда требуется беспристрастно разобраться в сложном деле изучения и оценки целого общественного класса. Тут мало одного лишь отрицания, надо знание, верная оценка данных и полная совестливость выводов. У нас же в подавляющем большинстве рассказов о купцах-промышленниках вывод всегда окрашен сословными предрассудками. Пишущая братия не знает жизни русского промышленника и, встречая личностей с отрицательными качествами, обобщает все, что в них есть грубого и грязного, и делает на основании этого приговор о всем сословии.
Я не из тех людей, которые любят слагать акафисты кому бы то ни было. Мне хорошо знакомы многие недостатки и пороки купеческого сословия в России. Но я не закрываю глаз и на его хорошие стороны. Я от всей души желаю, чтобы в нашем промышленном классе развивалось больше энергии и предприимчивости, чем теперь. Мне совсем не по душе слагающийся в России тип крупного рантьера, дисконтера и вообще денежного «туза», обрезывающего купоны от бумаг или высчитывающего проценты от дисконта векселей. Но ведь, порицая это явление в купеческом сословии, нельзя забывать, что порою еще более непроизводительными, а иногда и вовсе неблаговидными делами, вроде спекуляций на бирже и всяких головокружительных гешефтов, занимаются выдающиеся и титулованные члены нашего передового сословия. Золотой телец выбирает своих жрецов не из одного сословия. Это всероссийская болезнь, и не считаться здесь и кивать друг на друга следует, а лечить Россию подъемом христианского в ней духа и честного труда.
17 янв. (№ 3). С. 15–16.
XII
Давно доказано, что последовательность, где бы она ни проявлялась — в единичных ли действиях человека, в частном ли хозяйстве или, наконец, в хозяйстве государства — везде и всюду ведет к экономии, благу и порядку. И, напротив, где нет такой последовательности, или где она часто нарушается, результат всегда получается печальный.
У нас в России товарные тарифы железных дорог еще недавно до того были перепутаны, что высчитать цену за провоз на сколько-нибудь дальние расстояния простому смертному часто было не под силу. Слава богу, теперь это миновало и со введением общего нормального тарифа такое затруднение, казалось бы, должно совсем исчезнуть. Русский обыватель вправе был заключить, что нормальные тарифы вводиться будут без всяких исключений на каждой вновь открываемой дороге. Спору нет, и общий наш тариф страдает кое-какими частностями: неверна номенклатура некоторых товаров, относящая их к такому классу, куда, по сущности своей или цене на них, они мало подходят, и т. п. Но это частности, которые всегда легко исправить. Общий же план тарифа, его основы всем понятны, и, казалось бы, что он будет прилагаться на всех вновь открываемых для сплошного движения и включаемых в прямое сообщение дорогах без всяких исключений.
Но вот не так давно открыта для эксплуатации значительная часть железнодорожного Сибирского пути от ст. Ключи. На всем длинном расстоянии до Москвы (4347 в.), захватывающем собою Самаро-Златоустовскую, Сызрано-Вяземскую и Московско-Рязанскую дороги, введен исключительный тариф, между прочим, на один видный товар, привозимый из Китая, — чай байховый и кирпичный. За расстояние в 4347 в. от ст. Ключи до Москвы взимается тариф 2 р. 5 к. с пуда, или 1/21 копейки с пуда и версты. Рядом с этим на тот же чай и на той же Сибирской железной дороге введены тарифы от ст. Ключи до Красноярска, Томска, Омска и всех других попутных городов и станций по 1/10 и 1/12 с пуда и версты. Выходит так, что чай, привезенный в Красноярск, есть расчет отправить обратно (336 в.) на ст. Ключи, откуда и погрузить прямым сообщением в Москву, чем отправлять в Москву из Красноярска, потому что плата с пуда от Ключей — 2 р. 5 к., от Красноярска — 2 р. З к., хотя расстояние от первого 4347, а от второго — 4011 верст. Тариф Томск — Москва за расстояние, на 747 в. кратчайшее, чем Ключи — Москва, взимается, тем не менее, все-таки дороже на 1 копейку.
Вы и я, и всякий другой, конечно, запутаемся в этом лабиринте железнодорожных ставок, где трудно найти какую бы то ни было руководящую нить. Никто не знает, какая схема положена в основание такого исключительного тарифа, почему за пудо-версту надо заплатить в Москву: от станции Ключи —1/21, а от следующей ближайшей к Москве большой станции, Красноярска, — 1/10 копейки? Что за чудо, думаете вы, ломая тщетно голову, для чего это могло быть нужно? Неужели исключительно только для того, чтобы привлечь на железную дорогу грузы чая дешевизной ставки, отняв их у Западно-Сибирского пароходства и тем косвенно заставляя нести убытки пароходную промышленность в Сибири? Если да, то, конечно, такая цель отчасти достигается, но при этом лишаются грузов железные дороги той же казны: Пермь-Тюменская и Московско-Нижегородская на протяжении 1190 верст, не говоря уже о частном пароходстве Западно-Сибирском и Камско-Волжском. Загружая чаем подвижной состав дорог, лишают их тем возможности своевременно отправлять грузы хлеба со станции Челябинск, Мышкино, Курган, где лежит теперь на станциях, по слухам, до 7000 вагонов.
Мало этого. Термин чай обнимает собою все сорта чаев байхового и кирпичного, а цена им здесь, в Москве, и на всем Поволжье за пуд товара низкий сорт: байховый — 40, кирпичный — 14 р. Одинаковый тариф на тот и другой чай ложится накладным расходом, по их продажной стоимости, громадной разницей в процентах: 5 % — на байховый и 131/2 % — на кирпичный. Кубический объем ящика чая требует в вагоне места — байховый больше ровно вдвое, чем кирпичный. Ведь недаром же практика транспортных пароходов выработала норму фрахта, одинаковую за ящик чая как байхового, так и кирпичного, несмотря на то, что в среднем первый весит 31/2, а второй — 51/2 пуда. Но и этого даже мало. Не говоря о том, что средний и высокий сорта байхового чая потребляет публика имущая, для которой несравненно легче уплатить всякие накладные расходы, остановимся на низком сорте байхового чая, идущем к потребителю за 1 р. 40 к. за фунт, хотя потребитель его — народ мастеровой, рабочий с фабрики и т. п., но все-таки это не тот бедняк, что пьет кирпичный чай. Потребитель кирпичного чая, продаваемого в розницу по 40 к. фунт, еще беднее великорусского мужика и фабричного рабочего — это сельский захолустный обыватель Сибири и Поволжья, инородец и вообще тот же рабочий человек, для которого заработная плата даже фабричного рабочего кажется недостижимым идеалом. Ведь недаром же иркутская таможенная пошлина проведена с такой градацией: за байховый — 13 р., за кирпичный чай — 2 р. 50 к. золотом с пуда? Всем известно, что установлена она именно потому, что потребитель кирпичного чая самый бедный класс в России. Но если установлено такое громадное различие в размерах пошлины на тот и другой сорт чая, не вызывавшее доселе никаких особых заявлений о несправедливости или неудобствах, то, надо полагать, оно являлось по свойству самого продукта основным и не было никакой уважительной причины нарушать его однообразием железнодорожного тарифа?
Ничего подобного не хотят знать наши исключительные тарифы. Для них чай как товар, только название, простая единица счета и пуд его стоит в одном классе тарифа. Но тогда для чего же делать вообще классификацию товаров на многие разряды с тарифом от 1/10 до 1/100 с пуда и версты? Чего проще, как возить товары по железным дорогам по одной таксе, не разбирая, стоит ли пуд одного товара 50 р., а другого 50 к.?
Вот к чему ведет иногда непоследовательность в применении известных основных положений…
24 янв. (№ 4). С. 18–19.
XIII
Отчего у нас нет больше хорошего чая?
Спросите любого чайного торговца, как идет торговля чаем, и вы от всех услышите ответ: плохо, из рук вон плохо. Спросите потребителя, каков нынче чай против прежнего, и вас также не порадует ответ потребителя. Он чаще всего скажет, если это сколько-нибудь понимающий во вкусе чая человек: «Что нынче за чай! В 1 р. 40 к. пить нельзя, а в 2 рубля не разберешь, не то китайский, не то цейлонский, и разве чуть получше первого (т. е. дешевого). О прежнем аромате чая и помину нет».
Что за чудо, думаете вы! Китай один и тот же, приготовление чая точно то же, что было и 20–30 лет назад, а потребитель чаем недоволен. Ведь теперь и примеси «капорки», о чем прежде часто говорили, совсем уже нет и быть не может, потому что всюду чистоту чая охраняет бандероль. Так почему же чай с введением бандероли стал и хуже, и дороже?
Интересуясь дальше разъяснить темный вопрос, вы обращаетесь сначала к самому дешевому в России рассыпному чаю в 1 р. 40 к. за фунт и, зная, что он стоит оптом только рубль, вы сперва подумаете, что, верно, чайные торговцы, даже крупные, даже те, что рассыпают в дробные помещения миллионы фунтов ежегодно, налагают на чай ростовщические барыши (за вычетом расходов на укупорку и развеску 7 к.) в целых 33 процента! Если чай ценою рубль идет к потребителю за 1 р. 40 к., думаете вы, то какой же оптовой цены чай идет в дробную развеску за 1 р. 60 к., 1 р. 80 к., 2 р. и 2 p. 50 к.? В низком сорте есть предел, ибо нет уже чая более дешевого, а сорта средние и высокие этого предела не имеют. Какую же оптовую цену имеет чай, завернутый в обложку с ценою выше 1 р. 40 к.? Цена оптовая 1 р. 5 к., но почему же нет цены в фунтах 1 р. 45 к.? Не идет ли этот чай в развеску в 1 р. 60 к., а чай цены 1 р. 10 к. за 1 р. 80 к., 1 р. 20 к. за 2 р. и 1 р. 40 к. за 2 р. 50 к.?
Недоумевая все более и более, вы идете к опытному человеку и узнаете нечто, что упрощает дело, но что, вероятно, никому при введении бандероли и в голову не приходило?
Когда вводилась бандероль, она имела свою задачу — ограждение потребителя от примесей чайных суррогатов — «капорки», «иван-чая» и проч. Оградили сторону одну, наименее важную, но позабыли оградить сторону другую — цену продукта, и вот на этой стороне теперь терпит потребитель, плата дороже, в среднем, четвертак на фунт всякого байхового чая.
Среди чайных торговцев, развешивающих чай в дробные помещения, как и во всякой торговой среде, есть люди с честными принципами, есть и другие, способные поступаться такими правилами. Есть, наконец, евреи, для которых на первом плане взять барыш, а остальное все — именно обычаи, традиции и закон — словно и не существует.
Бандероль была введена, и крупные фирмы установили скидку в пользу розничного торговца по 10 к. с фунта. Другие фирмы, и в особенности фирмы еврейские, тотчас же объявили скидку больше, до пределов 15 процентов. Дело ясное, чай у последних был хуже, но большая скидка соблазняла розничных торговцев, и они уходили от первых фирм и начинали покупать у вторых. Через некоторое время само дело вынудило крупные фирмы делать ту же скидку 15 проц., конечно, в ущерб качеству чая. Тогда вторая категория торговцев, постепенно понижая цены, довела скидку до 20 проц. и придумала новый способ сортировки, введя примесь цейлонского чая.
Так, эта борьба, длящаяся изо дня в день, из года в год, довела теперь скидку до 25 %, узаконив уже сортировку чая в барабанах из множества сортов китайского, цейлонского, обезличив чай и лишив его всякой индивидуальности. Теперь вся большая скидка, целая четверть всей цены продукта, уходит мелочным торговцам, а они взыскивают ее сполна с разбросанного по всей России потребителя. Такая скидка далеко еще не все, что тяготеет над этим обандероленным чаем. Кроме скидки, мелкому торговцу открывается кредит в 6 и 9 месяцев без прибавки за время процентов, но, конечно, с новым вычетом на качестве рассыпанного чая.
Мне скажут: зачем же крупные фирмы идут по следам таких людей, которые избрали непохвальную систему громадных скидок, сортировки чая и безумного кредита? Зачем? Легко задать этот вопрос, но нелегко держаться выжидательного положения, видя, как рынок чая с каждым днем заполняется людьми, выезжающими только на рекламе. Нелегко узнать солидной фирме, что ее еврейский конкурент начинает продавать чая по 500 т. ф. в месяц, и оставаться хладнокровным зрителем такого небывалого успеха. Ведь успех, только даже как успех, независимо от барыша, одною славой способен заставлять гнаться за собою, не очень разбирая дорогу столбовую. Так и в этом случае. Сначала крупные фирмы традиционно опирались на старые, добандерольные порядки, и даже объявляли, что у них развешан чай только или кяхтинский, или вообще китайский, без всякой примеси цейлонского, и что их скидка с прейскуранта обыкновенная. Но когда увидели, что этим цель не достигается, а конкуренты все быстрее и быстрее их догоняют, то традиция была оставлена, и все пошли тою же дорогой — рекламы и спекуляции.
Первые шаги, как всегда, были не смелы. Крупным старым торговцам сначала было как бы стыдно идти дурной дорогой и тем более признаваться в этом всенародно. Они тихонько заводили «барабаны» всех калибров, чтобы удобнее было делать сортировку-примесь и ровнее распределять четвертый лист цейлонского чая между тремя листами китайского; они робко приступили к двойной системе и цене — одной для своих розничных магазинов в Москве, а другой — для покупателей, торговцев в провинции. Прейскуранты их менялись так же, как менялась вся система; они стали куда красивее внешним видом против прежнего, но в них жирным шрифтом появилась бьющая в глаза прибавка: «Скидка 25 %».
Из всех солидных чайных фирм в Москве немного уцелело со своими старыми основными правилами. Я пока знаю в этой роли только одного Филиппова, который не делает рекламы и не дает в виде скидки ровно четверти с цены продукта, не гоняется за мелочным торговцем, а блюдет только интересы потребителя. И потребитель платит ему тою же монетою.
Успех Филиппова среди своих собратий совсем особенного рода. Его не любят мелкие торговцы, потому что у него нет для них ни кредита, ни колоссальной скидки. Они совсем не купили бы чая у Филиппова, если б могли. Да вот одно для них непобедимо — требование непременно филипповского чая потребителем, который не хочет знать других фирм и заставляет лавочника стоять в конторе Филиппова, дожидаясь очереди, и платить за чай наличные деньги.
Какая же разница между общею установившеюся системою продажи чая всеми фирмами и системой Филиппова, спросит, быть может, читатель? Существенная в корне, отвечу я. Любая фирма, развешивая чай, положим, с барышом конторе 5 %, подыскивает норму оптовой его стоимости для розничной цены 1 р. 60 к. Для этого она должна проделать такой подсчет-табличку:
Ту же процедуру для такой же розничной цены проделывает и Филиппов. Он считает:
Выходит так, что на одну и ту же розничную цену 1 р. 60 к., крупно на пакете фунта напечатанную, один развешивает чай оптовой стоимости 1 р. 30 к., а другой — 1 р. 3 к. Отнимите далее от обеих цен одинаковую пошлину 80 к. с фунта, одинаковый тариф и фрахт от Китая до Москвы по 7 к., и перед вами станут рядом такие остальные две цены, как 43 и 16 к. фунт (на китайском рынке). Даже наивный русский обыватель догадается, что потребитель безусловно прав, предпочитая чай филипповский всякому другому. Но ведь и мелочной торговец со своей точки зрения также прав, подыскивая чай с 25-процентной скидкой и кредитом, чем чаи Филиппова, где скидки только 10 % и нет кредита. Какое ему дело, что чай с большою скидкою плохой? Ведь он наживает на нем больше барыша, а посему из кожи лезет, расхваливая продукт плохой против продукта хорошего.
Я когда-то написал об этих точных цифровых расчетах в «Новое время», но оно отказалось напечатать и ответило мне, что я рекламирую Филиппова. Я думаю, редактор «Русского труда» может мне поверить, что я нигде, никому и никогда не писал реклам* и г. Филиппова знаю только по имени да по его торговым делам, поскольку таковые открыты для наблюдения.
Подводя итог сказанному, приходится сознаться, что с бандеролью русский потребитель некоторым образом попал из огня в полымя. Капорки теперь в чаю нет, но и чая хорошего не стало. Между тем представьте себе, что Россия выпивает в год байхового (рассыпного) чая 40 млн. фунтов. Если взять только четвертак на фунт переплаты потребителем в пользу всяческих посредников, то и тогда составится в год 10 миллионов убытка благодаря системе бандероли.
31 янв. (№ 5). С. 10–11.
XIII**
Не так давно в здешнем торговом мире почувствовали некоторую неожиданность. Был введен исключительный тариф для провоза чая на длинной линии железнодорожного пути Ключи (Сред. — Сиб. ж. д.) — Москва. Последствия этого тарифа отражаются в Москве на чайном рынке большой пертурбацией цен и дают одним чаеторговцам неожиданный барыш, другим — не менее неожиданные убытки.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
* Совершенно верно, но для этого нужно знать г. Чукмалдина лично. — Ред.
** Очевидно, допущена ошибка в нумерации писем. См.: Мандрика Ю. О московском периоде Чукмалдина // Лукич. 2001. Ч. 4. С. 8–10. — Прим. сост.
И от такого убытка не может вас спасти никакой предварительный подсчет, никакое страхование, так как новый тариф, сваливающийся как с неба, разом опрокидывает всякие возможные, в пределах человеческой предусмотрительности, сметы и подсчеты.
Раньше тариф на чай всякого разбора был установлен так, что чай считался товаром первого класса и таксировался по 1/10 к. с пуда и версты, а за расстояния свыше 2000 верст пробега имел 30 % скидки. Зная это, каждый вправе был рассчитывать, что тариф от ст. Ключи до ст. Москва за расстояние 4347 верст будет 4 р. 35 к., а за скидкою 30 % будет равен 3 р. с пуда. Ящик чая весит в среднем брутто: байховый 4 пуда, кирпичный — 5 п. 20 ф. Стало быть, провоз за это расстояние ящика чая, принимая во внимание мелкие расходы, будет равен по первому 12 р., по второму — 16 р. 50 к. Провоз на лошадях от Иркутска до ст. Ключи обходится за ящик круглым счетом по 4 и 5 р. Выходило так, что для каждого владельца чая в ожидании открытия участка железнодорожного Сибирского пути Ключи — Красноярск весь провоз от Иркутска до Москвы стоял пределом: 16 р. за байховый и 27 р. 50 к. — за кирпичный с ящика.
Всю осень истекшего года эти цифры были всем известны, и малейшая уступка со стороны транспортных контор в Иркутске вызывала отправку его на лошадях до первой станции Сибирской железной дороги, откуда чай и отправлялся дальше по 1/10 с пуда и версты с соответственною скидкою. Вдруг, без всякого предварительного оповещения, 1 января было объявлено, что от ст. Ключи вплоть до Москвы вводится исключительный тариф по 1/21 с пуда и версты, или за все расстояние 2 р. 6 к. с пуда, что делает разницу 94 к. на пуд, или 3 р. 75 к. на ящик байхового и 5 р. 15 к. кирпичного. Все чаеторговцы, отправившие чай раньше 1 января далее ст. Ключи и Канска, теряют неожиданно всю разницу тарифа, ибо всюду дальше железнодорожный тариф опять 1/10 с пуда и версты. На московском рынке до введения этого исключительного тарифа цены байхового чая в низком сорте, державшиеся 1 р. 4 к. — 1 р. 5 к., сразу же понижены до 1 р. за. фунт; на кирпичном, как более дешевом, разница тарифа сказалась на цене его на Волге и Казани даже до 7 %. Дело ясное, что все те лица, которые в течение срока с сентября по декабрь прошлого года отправляли чай, передвигая его на все большие станции далее Ключей и Канска, потеряли на каждый ящик чая 3 р. 75 к. байхового и 5 р. кирпичного. Исключительный тариф существует только между ст. Ключи — Москва и Канск — Москва, а от всех других попутных городов Сибирского железного пути тариф удержан старый — по 1/10 и почему-то 1/12 с пуда и версты от Ключи — Канск и Красноярск. Так, например, от ст. Красноярск до ст. Томск, Обь, Омск, Москва; от ст. Омск до ст. Уфа, Пермь, Самара — Москва — по 1/10 с пуда и версты.
Чем объяснить всю эту пестроту тарифа, никто из нас, чаеторговцев, никоим образом понять не может. Это загадка, не поддающаяся никаким коммерческим расчетам. Если частный человек порою делает подобные шаги под давлением конкуренции, то даже на него смотрят косо понимающие дело люди. Казенная железная дорога — не частное лицо, она стоит вне всякой конкуренции и, казалось бы, ей надо с одинаковым вниманием относиться ко всем на пути ее лежащим городам и предупредительно к своим клиентам, отправителям товаров. Если вводится исключительный тариф, казалось, надо объявить об этом ну хотя за три месяца, чтобы знали все и каждый и соображали, в какое время выгоднее отправлять свои товары. Если будет от какого-нибудь дальнего пункта тариф за пуд установлен больше, чем от ближнего, мне кажется, тоже надо было бы объявить заранее. Не говоря о том, что едва ли можно подыскать серьезные мотивы для таких тарифов и остракизма для некоторых городов; является непонятным факт, что тариф за пуд товара от Красноярска до Москвы (4011 верст) равен 2 р. 39 к., а от Ключей до Москвы (4347 верст) — только 2 р. 6 к., от Канска до Москвы (4239 верст) — только 2 р. 2 к. Невольно каждый спросит: да ведь Красноярск станция того же самого железнодорожного пути и находится к Москве ближе против Ключей на 336 верст, против Канска — на 228 верст, а между тем тариф от Красноярска дороже на 33 к. против станции Ключи и на 37 к. против ст. Канск?
Какая же тому причина? И кто эти шарады загадывает?
14 февр. (№ 7). С. 12–13.
XIV
Номенклатура товаров, подведенная к 12 классам русского тарифа на нашей сети железных дорог, страдает многими погрешностями, относя в один класс значительное число таких сортов и видов товара, которые по природе своей и цене должны бы быть относимы к разным классам. Я знаю хорошо, что на маленьких станциях приема товаров трудно подыскать сведущих в классификации товаров таксаторов, могущих точно определить товарные названия, но на станциях больших, и в особенности на станциях центральных районов, необходимо их иметь во что бы то ни стало, дабы не дать возможности некоторым грузоотправителям показывать товар иным, чем он есть на самом деле. Железо от кудели, чай от сахара каждый отличит, но паклю от кудели, шерсть осеннюю от стуловой отличит не каждый. Нельзя, конечно, устанавливать тариф, руководствуясь только ценою товаров, нельзя не принимать в расчет того, сколько каждый из товаров занимает кубического места в вагоне. Поэтому, мне кажется, следовало бы прежде всего установить за основное правило: делать скидку на тариф до 20 % за товары прессованные против товаров непрессованных, потому что первыми занимается вдвое меньше места по объему, нежели вторыми. Игнорировать вовсе цену товара, как данную для тарифа, также не резонно. Товар, хотя и однородный по природе, но по цене своей более высокий, может выдержать и повышенную тарифную ставку. Шерсть овечья под именем осенней, есть ценою 12 и 5 р. за пуд, рунная мытая — 10 р. и 4 р. 50 к., коровья — 9 и 3 р. Для нее, например, всегда на рынке существуют, кроме общего, еще специальные названия; надобно изучить их и ввести в терминологию тарифа, установив разные классы и подотделы. Не надо забывать, что для товара дешевого по цене повышенный тариф равносилен запрещению. Вот табличка, поясняющая провозные платы в процентном отношении к продажной цене товаров в таком центральном пункте, как Москва, при тарифе за 1000 верст расстояния.
Из таблички этой видно, что тариф, применяемый к товарам по существующим классам, является во многих случаях заведомо несоразмерным как процент накладных расходов. Для косицы он равен 2,5 %, для гривы — 10 %, для байхового чая — 2 %, кирпичного — 5,7 %, шерсти коровьей, белой — 5,2 %, красной — 15,2 %, конской — 23,5 %, войлоков белых — 3,6 %, красных — 14 %.
Одинаковый тариф на товары разной ценности, в особенности на дальних расстояниях, ведет к большим неудобствам для торговца и еще большим для потребителя. На один пуд байхового и кирпичного чая тариф ложится как 2 % и 5,7 %. Потребитель байхового чая, по большей части, может пить его в виде дополнения к завтраку и обеду, покупая низкий сорт по 1 р. 40 к. фунт; потребитель же кирпичного чая, главным образом инородец или русский, но такой бедняк, которому не под силу покупать чай байховый, и он довольствуется кирпичным чаем, заменяющим ему приварок, покупая его в розницу 40 к. фунт. Тариф на шерсть белую осеннюю и шерсть конскую красную в одинаковом размере увеличивает цену тоже крайне неравномерно и относится к ней, как 5 % и 23 %. Шерсть осенняя идет материалом на фабрикаты высокого качества, а шерсть конская всегда только материал для самого низкого сорта войлоков, составляющих промысел кустарный. Тарифом нашим войлоки отнесены к третьему, а полости ко второму классу, хотя войлоки есть на цену 16 р. пуд и выше, а полости не превышают цен 8 р. за пуд. Само название «полость» уже давно вышло из употребления и не отвечает современной действительности, а между тем в тарифе «полости» таксируются целым классом выше, чем простые «войлоки».
Я думаю, что и этих нескольких примеров вполне достаточно для иллюстрации всего выше мною сказанного. Поэтому пересмотреть товарный тариф, проверить тщательно номенклатуру многих грузов и их классификацию, сократить по возможности исключительные тарифы — вот ближайшие задачи оповещенного тарифного совещания. Товароведение, исследование цен товаров на крупных рынках сбыта в обширном смысле этих слов и по возможности всестороннее, я сказал бы, даже научное и, конечно, практическое — вот что должно быть положено краеугольным камнем в основу такого пересмотра.
28 февр. (№ 9). С. 17–18;
XV
Мое двенадцатое письмо, помещенное в № 4 «Русского труда», вызвало опровержение со стороны «Торгово-промышленной газеты» в виде редакционной статьи «Тариф на перевозку чая» в № 42 этой газеты, хотя, казалось бы, что действительно существовавших цифр и фактов нельзя опровергать указанием на то, что теперь этих цифр и фактов уже нет.
Редакция официальной газеты утверждает, что в тарифе на перевозку чая со станции Средне-Сибирской дороги в Москву нет той путаницы, которую я назвал «лабиринтом железнодорожных ставок» (выражение, особенно не нравящееся газете). Никто против этого не будет спорить, а я, который действительно очень живо интересуюсь тарифом на перевозку чая, — менее других. Теперь их действительно нет. Но отчего же редакция газеты не хочет признать, что когда я писал свое письмо, а это было в половине января, то «лабиринт» был?
В то время перевозка чая с пуда в Москву составляла: со станции Ключи в 4349 верст — 205,48 со станции Томск в 3603 версты — 206,05 со станции Красноярск в 4014 верст — 239,79.
В настоящее время, т. е. с 15 февраля, две последние ставки обратились в 186,83 и 197,10 к., но ведь до выхода на свет божий «Сборника тарифов» № 913 никто не знал, с какого времени будут применяться такие ставки, и, следовательно, все, кто отправил свой чай в Москву раньше из Томска и Красноярска, сильно прогадали на тарифе. Отсюда ясно, что высказанные мною положения, вытекавшие из сопоставления вышеприведенных ставок, совершенно верны вне зависимости от того, насколько они нравятся или не нравятся «Торгово-промышленной газете».
Я действительно ошибся, считая нормальный тариф Ключи — Москва в 1/10 с пуда и версты со скидкой только 30 % и не обратил внимания на дифференциалы длиннейших протяжений. Винюсь. Но повторяю, что общая стоимость провоза в Москву от Красноярска и Томска, несмотря на кратчайшие на 335 и 746 версты протяжения, до 15 февраля была дороже, чем от Ключей, правда, не настолько, как я предполагал, но все-таки для отправок из Красноярска весьма значительно, именно на 34,31 к на пуд. О бывшей разнице тарифов Ключи — Москва и Томск — Москва я, пожалуй, говорить не буду; для тех, кто ее не платил, она была звуком пустым.
В заключение два-три слова о названии тарифа.
Редакция «Торгово-промышленной газеты», неизвестно зачем, старается доказать, что тариф Ключи — Москва, начавший свое действие с 1 января, был не исключительный, а нормальный. Но если она обратится в хорошо знакомый ей общий групповой тариф, то, надеюсь убедиться, что тариф 3 по группе 5 называется «исключительным», и что ставка Ключи — Москва внесена именно в этот «исключительный» тариф. Какие основы были подведены под эти исключения — все равно, редакция убеждает нас, что это были основы нормального тарифа, но я должен огорчить редакцию утверждением, которого она опровергнуть не может, что «исключение» даже и сейчас остается «исключением», так как нормальный тариф с расчетом за общее протяжение перевозки применяется только к отправкам со станций, лежащих не далее Красноярска (см. извещения № 4466 в «Сборнике тарифов», № 913).
Оговариваюсь заранее. Если в период времени от момента, в который я пишу эти строки, до прочтения их редакцией «Торгово-промышленной газеты» действие общего группного тарифа будет распространено на участок Канск — Ключи, то редакция должна будет понять, в чем дело.
7 марта (№ 10). С. 16–17;
XVIII*
У нас есть виды промышленности излюбленные, забота и покровительство которым считаются как бы священными. Такова промышленность мануфактурная, сахарная, металлургическая. Для них даже не покровительство (это одно название), а скорее, полная система запрещения, изъятие от всякой иностранной конкуренции. Я не знаю, какое может быть основание называть наш таможенный тариф покровительственным, когда его ставки зачастую равны полной стоимости товара на месте сбыта? На ткань бумажную пошлина наложена в 21 р. с пуда, и та же ткань продается нашими фабрикантами по 21 р.; на сахар- сырец пошлина 4 р. 50 к., а сахар в Киеве продается по 4 р. 75 к.; на чугун пошлина 45 к., а чугун продается на заводе 63 к. Такая пошлина на практике для ввоза упомянутых товаров является равносильной полному запрещению.
С другой стороны, у нас есть старая, исконная промышленность — кожевенная. Она раскинута по всей российской территории, где только проживает природный русский человек — от востока и до запада, от юга и до севера. Нет города, где не было бы по крайней мере одного кожевенного завода. Но вы насчитаете целый ряд больших и малых городов, где существуют десятки кожевенных заведений. Таковы Казань, Тюмень, Касимов, Елец, Кузнецк, не говоря уже о наших двух столицах. Есть даже как бы специальные кожевенные села, как Богородское, где заводов насчитываются чуть не сотни.
На хлопчатобумажных мануфактурах материал для фабриканта — хлопок — на 2/3 заграничный — американский и египетский, машины иностранные. На свеклосахарных и горнопромышленных заводах юга материал — руда и уголь русские, машины иностранные, а персонал всей лестницы управления почти сплошь занят иностранцами.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
* Очевидно, допущена ошибка в нумерации писем. — Прим. сост.
На кожевенных же заводах, напротив, все свое, русское, начиная с сырья для фабриката, материалов для процесса обработки кож и оканчивая персоналом служащих на заводах, не исключая и самих хозяев предприятий. Очень редко и где-нибудь лишь спорадически мелькнет фамилия заводчика-немца или еврея, но он совсем теряется в массе русских предпринимателей.
Излюбленным фабрикам и заводам покровительство идет даже дальше таможенных пошлин. Мануфактуре дано право возврата пошлины на хлопок, если товар вывозится за границу; сахарным заводам дозволено без акциза отправлять за границу сахар и не запрещено возмещать убыток от этого вывоза на русском потребителе. Киевские заводы в одно и то же время установили у себя двойную цену рафинада — одну для Киевского района 5 р. 80 к., другую — для вывоза вне местного района 5 р. 40 к. Кроме этого, для некоторых рафинадных заводов допускаются еще специальные тарифы для железнодорожных перевозок сахара. Для горнопромышленных заводов обеспечены казенные заказы по ценам, дающим в результате барыши акционерам в размерах 20–30 и более процентов.
Ничего подобного нет в кожевенной промышленности. Напротив, для нее на каждом шагу существуют внутренние затруднения, угрожающие многими невзгодами — до закрытия завода включительно. Сам завод, как пасынок у мачехи, считается очагом заразительных болезней, хотя никем и никогда не доказаны заразительные свойства кожевенного дела. На заводе грязно, запах от завода многим неприятен, чего же больше, стало быть, завод вреден! А посему и надо применять к нему строгие гигиенические меры, хотя бы они вызывали для всякого завода большие убытки и денежные затраты.
Никто и никогда не задаст себе вопроса, какие материалы употребляются в процессе выделки кож и что они, химически разлагаясь, собою производят? В среднем выводе выделка пуда кожевенного товара требует таких материалов:
5 фунтов муки ржаной или овсянки,
20 «извести,
140 «корья (дубильного),
2 «березового дегтя,
1 «тюленьего жира.
Вот почти полный список употребляемых заводами материалов. Взглянув на него, каждый скажет, что это ведь как раз то самое, что мы считаем дезинфекционными средствами против заразительных болезней. Но почему же после этого кожевенный завод считается опальным и к нему больше, чем ко всякому другому промышленному заведению, предъявляются строгие санитарные меры, быть может, спросит читатель?
Мне кажется, только в силу предрассудка, не проверенного точным наблюдением, отвечу я.
Не предрассудок ли научный, в самом деле, предписывать ветеринарному врачу осмотр партии кожевенного сырья зимой и летом с выдачею от себя свидетельства, удостоверяющего, что кожи сняты со скота здорового? Сырые кожи, как известно, в предохранение механического повреждения «лица», подобно писчему листу бумаги, складываются вдвое и в таком виде летом высушиваются, зимою замораживаются. Замороженную кожу, разгибая, нельзя открыть без того, чтобы по «лицу» ее не образовались трещины, обесценивающие товар на четверть стоимости. Поэтому зимою никогда внутренняя сторона сложенной кожи не осматривается, а стало быть, она недоступна осмотру и ветеринара. Масса кож на главных ярмарках — Ишимской, Тюменской, Ирбитской, Лебедянской, Нижегородской — собирается в сотни тысяч штук, разделенных на партии от сотни до нескольких тысяч. Есть ли после этого какая-либо физическая возможность на месте сбора, а иногда и на месте сбыта осмотреть ветеринарному врачу каждую кожу внимательно, чтобы сказать, снята ли она с животного в здоровом состоянии или есть в ней признаки заразительных болезней? Дело ясное, что это невозможно, а между тем всякая партия сырья должна быть снабжена и снабжается свидетельством ветеринарного врача.
Не предрассудок ли научный требовать, чтобы шерсть крупного скота сопровождалась также свидетельством врача, когда такая шерсть пробыла в известковом растворе беспрерывно 20 суток, а потом была промыта и летом высушена? Да и что может увидеть врач в кипе шерсти, запакованной в холст, по наружному ее осмотру? А между тем все это формально исполняется. Пользы делу, во имя которого это требуется, конечно, нет нисколько, а какой вред причиняется промышленности! Где-нибудь в глухом углу России собирается кожевенное сырье, и вдруг ветеринарный врач находит, что оно снято с нездорового скота. Товар останавливается на месте и ему, как зараженному, грозит уничтожение. Какой протест возможен со стороны владельца партии? Какой контроль укажет, что врач ошибается? Все это ведет к тормозу в торговле и действительным убыткам для торговца сырьем, отнюдь не достигая санитарной цели.
Мне кажется, совсем не здесь, в сырье крупных воловых и конских кож, а также в шерсти с них, надобно искать заразительных болезнетворных начал и, главным образом, так называемой сибирской язвы. Частые случаи заражения этой язвою людей были у валяльных мастеров Кинешемского уезда Катюшина, Мелузникова и других не далее, как в прошлом году. Но они случались только там, где употребляется в виде примеси к материалу шерсть с овчин степных баранов, не подвергавшаяся известковому раствору. Шерсть эта известна под специальными кличками «шереметевки», «астраханской» и поставляется, главным образом, заводами по выделке дешевых бараньих шкур степного края.
Но допустим даже, что крупные невыделанные кожи сами собою могут быть заразительными, а посему и должны быть подвергаемы ветеринарному надзору всюду. Но тогда зачем же подвергать ему одних кожевенных заводчиков и торговцев? Надо быть последовательным и применять такую меру повсеместно, где бы только кожевенное сырье не встречалось. А между тем вот уже целое столетие из года в год чаи байховый и кирпичный обшиваются в сырые с шерстью кожи, развозятся по всей России, складываются целыми амбарами в столицах, и никакой ветеринар никогда не зайдет посмотреть, какие это кожи, и ни у кого не спросит, есть ли ветеринарное свидетельство, выданное в Кяхте на сырьевые кожи, в которые каждый ящик чая запакован?
Я знаю хорошо один из городов — Тюмень, где сильно развита кожевенная промышленность. Четыре пятых жителей разместились в нем, в нагорной стороне, на высоких берегах р. Туры и речек, образующих собою Затюменку, город и Царево городище. В низкой луговой заречной стороне, составляющей пятую часть городского населения, устроились кожевенные заводы. На моей памяти много раз в Тюмени бывали повальные падежи рогатого скота, и два раза появлялась сильная холерная эпидемия. Начало их всегда бывало в нагорной стороне и никогда в заречной, застроенной многими кожевенными заводами. Во время самих эпидемий развитие их всегда являлось сильнее в нагорных частях города и слабее в заречной части. У каждого заводчика все сырые кожи, зимою в замороженном, летом в высушенном виде, складывались штабелями на дворе завода, около них постоянно ходил скот, лошади и коровы, и никогда у них не возникало ни сибирской язвы, ни падежа скота. Почему же ветеринарная наука на такие факты не обратит своего внимания, почему не исследует их, а продолжает утверждать, что сырьевые кожи могут быть причиною заражения и что заводы представляют вероятные центры эпизоотий?
Вредны для людей, без всякого сомнения, некоторые химические заводы, производящие фабрикаты вроде серной кислоты и фосфора, но я не знаю, какой может быть вред от кожевенных заводов, в которых земля, вода и воздух пропитаны дубильной кислотою, известковыми растворами и запахом березового дегтя? Нехорошо там пахнет, вода там грязная, скажет обыватель большого города, не видавший промышленной изнанки. Да, отвечу, пахнет на кожевенных заводах нехорошо, но отсюда до вреда, а тем более до заразы так же далеко, как до правды предрассудку.
Кожевенное производство так старо у нас в России, как стара сама Россия. О нем упоминается даже еще в летописях. Оно всегда было нашей коренной промышленностью и остается ею до сего времени. Оно дает основание другим побочным промыслам — сапожному и шорному, рассеянным по всей России. Без сахара и ситца могут обойтись многие обыватели деревни, но без кожи для сбруи, сапог и рукавиц не может обойтись человек даже с примитивными потребностями. Не преграды нужно ставить кожевенной промышленности, которая по складу нашей жизни всегда была и будет основною и необходимою, а надо ее поощрять, давать ей льготы и ставить интерес ее во главе забот о русской промышленности.
Мероприятия во имя блага обывателей бывают обыкновенно хороши на бумаге. Но надо прежде знать, как их провести, прилагая к жизни, чтобы не нанести крупного ущерба тому же обывателю, и обсудя хорошенько, исполнимы ли они на практике*.
Кожевенной промышленности, как и всякой другой, дано право поставлять в казну свои изделия. Но тут опять является вопрос: почему же наши лучшие мануфактуры, вроде морозовских, не поставщики в казну бязи и других фабрикатов? Почему лучшие кожевенные заводчики — Савины, Бахрушины, Балаболины, Ростовцевы, Валуйские — не поставщики в казну сапожного товара? Все подобные промышленники продают свои изделия частным покупателям, большей частью в кредит, рискуя даже потерею части капитала, но не идут в казну, т. е. к покупателю за деньги.
28 марта (№ 13). С. 14–16.
XIX
Придерживаясь моих наблюдений и моей частной практики, я думаю, что нужно весьма немного изменить существующую систему приема поставляемых в казну товаров, чтобы ее поставщиками стали лучшие фабриканты и заводчики, которые теперь от всяких дел с казною по большей части уклоняются. Казне, как крупному покупателю товаров, нужно лучшее их качество за возможно умеренную цену, не говоря уже о том, что казна, уже в силу своего положения, должна давать свои заказы лишь лучшим промышленникам. А своим войскам только лучшие отечественные фабрикаты.
Конечно, действующие правила, кондиции и технические условия приема товаров были выработаны соответственно этой главной цели, но опыт жизни наглядно показывает, что казна или не имеет лучших товаров, или платит за них цену дороже рыночной, что в конечном результате одно и то же. Не нарушая основного строя интендантской заготовки, существующего теперь, а лишь внося поправку в один отдел приема товаров, можно, кажется мне, достигать лучших результатов.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
* Да не подумают читатели, что я проповедую устранение санитарного надзора за кожевенными заведениями. Вовсе нет. Я хочу только сказать, что не нужно мер и предписаний, по существу своему невыполнимых и обращающихся в бумажную формальность.
В каждом деле всегда есть главная, существенная цель, для которой можно пожертвовать той или иной незначительною частностью, если эта частность не согласуется с требованиями жизни. Для этого немного надо сделать — именно только суметь поставить ясно главный и существенный вопрос, ответ подскажется уже сам собою.
Казна есть посредник между поставщиком и потребителем товара — армией, и притом посредник бескорыстный, вовсе не преследующий цели — наживы денег. Вместо этой цели у казны цель совсем другая: дать солдату лучшие материалы для продовольствия, обуви и одежды за возможно умеренную цену. Значит, весь вопрос заключается лишь в том, каким кратчайшим и вернейшим путем этого достигнуть.
В повседневной жизни всюду лучший эксперт всякого товара сам потребитель, а в данном случае полк и его части. Устраните только лишнего посредника — интендантские приемные комиссии, поставьте поставщика ближе к потребителю с его ответственностью перед ним непосредственно, и дело сразу примет благоприятный оборот. Для наглядности я расскажу о поставке в казну седельных потников из практики прежнего и нового времени.
Прежде интендантство заготовляло потники так же, как теперь заготовляется сапожный кожевенный товар: подрядным способом, со строгими, как водится, кондициями и приемами посредством специальных комиссий. В кондициях и описаниях потников значилось, что войлок должен быть белого цвета, из овечьей шерсти, весом 81/4 фунта. Войлок и поставлялся белый, точных веса и меры, а потребитель-кавалерист жаловался, что войлок непрочен и скоро разваливается.
Из года в год войлок поставлялся одинаковый, цена ему определялась не выше 2 р. 40 к. и также из года в год жалобы на качество его продолжали поступать настойчиво. В чем же было дело, наконец, и почему войлок был непрочен? Да только в том, что войлок был не из овечьей шерсти, а отличить овечью шерсть от коровьей или конской наглядно может только специалист по этой части, а потребитель лишь тогда, когда испробует на практике, под седлом потник. Шерсть белая коровья, конская и пенек, превращенная в войлок умелою рукою мастера, неотличима человеком, не обладающим специальными познаниями. А так как эта шерсть на 40 и даже до 60 % дешевле шерсти овечьей, то и употреблялась она, как примесь к материалу, чтобы подогнать стоимость товара к казенной цене.
Таким образом, с внешней стороны все было в порядке. Находились подрядчики, подписывавшие контракты с казною на поставку потников из овечьей шерсти, но сдавали их из другого материала; были приемщики, не умевшие находить разницы между тою и другою шерстью, а потребителю-солдату доставлялся войлок, расползавшийся при первом же его употреблении.
Несколько лет назад порядок этот был изменен, и теперь сами потребители — полк и его части — делают заказы прямо войлочным фабрикантам. Войлок стал дороже в зависимости от цены материала, но зато стал настолько прочен, что в результате оказалось выгоднее платить за него 3 р. 60 к., чем 2 р. 40 к. Теперь войлочный фабрикант отправляет прямо в полк или его часть войлоки со своим фабричным клеймом на каждой штуке и получает деньги за товар только тогда, когда на месте потребители-кавалеристы на практике определят его прочность. Я знаю фабрику, поставляющую по заказам во многие полки и их части свои войлочные фабрикаты несколько лет уже подряд, и не было примера, чтобы войлок был забракован и возвращен обратно.
В этом опыте, изменившем прежний способ поставки, проиграли лишь прежние поставщики войлочных изделий и выиграли потребители, имея войлок прочный вместо войлока плохого. Проведите этот опыт того же казенного хозяйства дальше, на другие подобные фабричные и заводские продукты, лишь немного изменив порядок приемки, и вы выигрываете много, ничего при этом не теряя. Поставьте каждого заводчика и фабриканта ответственным не перед приемною комиссиею, решающею вопрос о годности товара, а перед полком и его частями, т. е., другими словами, перед самим потребителем, и тогда подрядчик сам во имя личной выгоды, чтобы не получить обратно забракованного товара, доставит потребителю наилучший товар. Все изменение, вернее поправка, существующей системы подрядного заготовления товаров для войск могло бы заключаться лишь в некоторых и весьма немногих пунктах, а именно:
1. На кожевенных и других товарах и вещах должно быть именное клеймо поставщика с годом и месяцем сдачи в интендантский склад.
2. Поставщик сдает товары в ближайший склад числом, мерою или весом брутто без оценки качества и получает приемные расписки в количестве.
3. По такой расписке казна без замедления производит поставщику уплату денег в размере 70 %.
4. Интендантский склад отправляет от себя принятые вещи в войсковые части и получает от них удостоверение, что качество вещей удовлетворительно.
5. Если вещи неудовлетворительны, они отправляются поставщику обратно для замены новыми с отнесением на его счет всех провозных плат и других расходов.
6. Чрез шесть месяцев со дня сдачи в интендантский склад товаров выплачиваются поставщику остальные 30 %.
Вот то существенно немногое, что потребуется изменить для привлечения поставщиками в казну наших лучших заводчиков и фабрикантов для устранения всяких подозрительных личностей, сделавших себе специальность из надувания казны и для совершенного очищения интендантского ведомства от нареканий, иногда даже вовсе не по его вине справедливых.
11 апр. (№ 15). С. 12–13.
XX
О промышленной среде, как нашей белокаменной, так и ближних и дальних областей, связанных с нею торговыми интересами, начинаются довольно безотрадные явления. Недавно сибиряки дальних окраин, должники Москвы, хотя и не крупные, но довольно-таки часто напоминали ей о пресловутой «чашке чая». Есть в Москве традиционный московский трактир, который как бы создал даже специальность для себя отдачей зал и кабинетов для собраний кредиторов разных неплательщиков, у которых в коммерции наступает время, когда дела их или сами они в придачу к их делам потребуют приглашения кредиторов на эту «чашку чая». Каждое подобное собрание есть уже вперед указание кредитору, что рубль его раскололся, а на собрании только вырабатывается предел этой трещины, если приходят к полюбовному соглашению. Если же не достигнут соглашения, расходятся по домам еще более раздраженными — кредиторы на должника, а должник на кредиторов. Обоим кажется, что противная сторона более виновата: кредиторы в том, что товары продавали очень дорого и кредит давали выше меры, а должники в том, что не умели вести дело или замышляют сделкой «зашибить копейку». За кредиторами стоит юридическое право, признаваемое всеми, и подпись должника на документе, удостоверяющая, что он «повинен заплатить», аза должником, в лучшем случае, ошибки его же самого, а иногда нельзя и этого отрицать — прямо злонамеренность. И если часто такие противоположные интересы сходятся на мировую сделку, то, главным образом, потому, что каждый знает народную пословицу, гласящую: «Худой мир лучше доброй ссоры».
Так и делается. Скрепя сердце, согласился кредитор на предлагаемый обломок целого рубля сразу и получает обломок в том размере, как предложил несостоятельный должник, не согласился — начинается официальная возня чрез адвокатов, требующих, по меньшей мере, 10-процентного вознаграждения, а через несколько лет получается и обломок рубля, да иногда еще меньше предыдущего; еще хуже положение кредиторов в конкурсе, где достаются только крохи и копейки. Так бывает в огромном большинстве случаев, и я считаю совершенно излишним приводить текущие примеры поименно в существующих торговых «агониях», многих администрациях и конкурсах.
Другое дело, если порядки наши были похожи на немецкие или американские, где быстро ликвидируют дела всякой несостоятельности, и если бы мы сами относились к делу прямо и единодушно. А то у нас каждый кредитор только и заботится, как бы получить с несостоятельного должника больше других, входя подчас в частные, секретные с ним сделки, не разбирая при этом, согласуется ли такая сделка не только с общею, но и с условною торговою моралью. Живой пример с несчастным Жернаковым подтверждает это как нельзя больше. Ведь несостоятельные должники, как люди, так же различны по характеру и своей душевной стороне, как и сами кредиторы. Одни из них несостоятельны по несчастью, по ошибкам и бери от них, что могут они дать, но равномерно для каждого кредитора, не терзая должника напрасной волокитой. Другие прямо злостно несостоятельны, это люди, устраивающие себе аферу скорого обогащения, карай таких общими силами, а не входи с ними втихомолку от соседа-кредитора в частную и одиночную сделку.
Вот если бы у нашего промышленного сословия существовали эти твердые принципы солидарности, тогда не мог бы безнаказанно пройти злонамеренный поступок крупного торгового лица, владимирца, оперирующего теперь во всех главных городах Восточной и Западной Сибири. В зените славы и успехов немного лет тому назад он объявил московским кредиторам, что платит им 70 к. за рубль, и достиг того, что трехмиллионный долг погасил семью десятыми, нажив на этом 900 тысяч. Но ведь все же москвичи досконально знали, что владимирец устроил сделку только для наживы, и, тем не менее, один по одному согласились на нее. Теперь он владелец миллионов, покупает товары исключительно за наличные деньги и свободно давит дешевизною товарных цен всех своих конкурентов по Сибири. Те же лица, бывшие его кредиторы, продают ему товары, ничуть не заявляя ни недоверия, ни пренебрежения. Я знаю только одну фирму, которая заявила этому барину прямо, что не сделает таких же цен, как делает другим крупным, но неопороченным покупателям.
Согласиться надобно, что будь у нашего промышленного класса принципы потверже, единодушие понадежнее, наш владимирец не мог бы щеголять теперь в роли миллионера и не подавал бы собою соблазнительного примера выгодности «ломать рубли» и безнаказанности подобной операции.
XXI
На этих днях трое должников пригласили своих московских кредиторов на «чашку чая», заявив, что срочных платежей оправдать они не могут. Началось с того, что провинциальный торговый дом, только в третий раз в течение одного десятка лет ломающий свой рубль, предложил опять, чтобы сами кредиторы заявили ему о согласии получить пока «двугривенный и еще через год другой «двугривенный» и тем окончить полный рубль, а торговый дом, дескать, в лице одного брата поедет по месту его жительства посоветоваться с другим братом принять или отринуть кредиторскую готовность. Другой должник, Л*** из Харькова, просит кредиторов убедительно спасти его от разорения, учредив над ним администрацию. Актив его 650 тыс., пассив 256 тыс. и, к удивлению всех, платить долги нет у него наличных денег. «Посудите сами, — молит он своих кредиторов, — товаров у меня на 180 тыс., в долгах 150 тыс. и в домах и имениях 300 тыс. Должники мои мне самому не платят, имений в залог не берут, а товар с убытком я сам продавать не желаю. Посему прошу и умоляю учредить администрацию, которая весь актив мой ликвидирует, долги мои уплатит, а остаток капитала передаст мне чистый».
Такое заявление даже москвичам, кажется, видавшим уже виды, представляется, однако же, настолько странным, что трудно ему верить, а между тем, все это от слова и до слова правда. Ходят некоторые догадки, что едва ли г. Л*** не имеет еще скрытых причин, заставляющих его прибегать под защиту администрации. Носятся слухи, будто он надавал какому-то крупному московскому торговому дому приятельских векселей на большие суммы и думает, что администрация скорее, чем он сам, докажет пред судом, что упомянутые векселя безвалютны. Так это или нет, теперь сказать наверное нельзя, но ближайшее будущее выяснит загадку*.
Третий факт еще крупнее предыдущих. Приостановил платежи торговый дом К*** на сумму 1150000 р. Кредиторов у него
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
* Мы не знаем харьковского Л***, но думаем, что никакой загадки он не представляет, и объяснение его совершенно правдоподобно. Актив его никуда не годен вследствие кризиса. Имения не берут в залог, потому что они обесценены, товаров никто не покупает, ибо общий застой грозит остановить все дела, должники не платят из-за этого же самого.
Странно, что гг. коммерсанты и фабриканты-москвичи упорно не желают понять сущности валютного вопроса, а уже он подбирается непосредственно к их кассам. Посмотрите, еще какие пойдут банкротства, когда падение покупной способности народа окончательно обнаружится. Маленький лавочник не заплатит уездному торговцу, уездный оптовику, оптовик фабриканту. Если бы гг. торговцы больше думали о своем потребителе-земледельце и его интересах, они бы поняли, в чем тут дело. — Ред.
300 номеров и между ними лодзинские фабриканты в сумме до 500 тыс. Остальные кредиторы — москвичи и фабриканты смежных с Москвою районов. Что предложит кредиторам г. К***, никто еще не знает; какую форму примет ликвидация, и того меньше, но у нас много говорят об этом крахе, говорят все, кто так или иначе прикосновенен к промышленному миру. Учредится ли администрация, будет ли так называемая «сделка», результат всегда один и тот же — потеря части капитала кредиторов. Не потеряют в этом случае ни гроша только частные коммерческие банки и во главе их московская контора Государственного банка. Они всегда раньше предугадывают, кто именно в смысле кредитоспособности стоит нетвердо, и заблаговременно сокращают такому лицу или фирме кредиты. Представляет подобное лицо торговый дом или товарищество векселя своих дебиторов к учету, их просевают в учетном комитете строже или предлагают ему «взять под реверс», т. е. удовольствоваться 70–80 % суммы всего вексельного реестра. Случился крах, с потерей оказались все кредиторы, а банки вышли сухими из воды: одни потому, что векселя у них от верных плательщиков, другие потому, что запас сумм реверса покрывает риск даже и сомнительных векселедателей. Г. К*** должен многим банкам в Москве: Волжско-Камскому, Купеческому, Торговому, Петербургскому международному, Обществу взаимного кредита, не говоря уже о конторе Государственного банка. Но, повторяю, что банки от потери гарантированы.
Как водится, лишь только начались промышленные крахи, так и пошли слухи один другого хуже. То рассказывают про торговца такого-то, что весь вексельный портфель его заложен у «большого дисконтера»; то такой-то фабрикант туго платит деньги, то такая-то фирма оправдывает векселя только у нотариуса. Слухи и намеки, как лавина, покатившаяся с горы, все растут. А вести из провинции, сведения из сел и деревень о недостатке корма для скота, о безденежье жителей деревень, а потому и о плохой торговле мелкого торговца идут со всех сторон и делают тревогу в Москве все сильнее и сильнее. Никого уже не радует, как раньше бывало, что частные коммерческие банки завалены деньгами на текущие счета и отдают их по учету векселей, даже долгосрочных, из 41/2 % годовых. Подобные явления прежде считались признаком весьма хорошим, пока горький опыт жизни не рассеял подобную иллюзию и не доказал противного. Теперь уж знают твердо, что люди капитала каждый раз начинают уклоняться от расширения дел торговых, коль скоро замечают денежные затруднения в деревенском обиходе и стягивают деньги к рукам поближе, внося их в банки на текущие счета.
18 стр. (№ 16). С. 15–17.
XXII
Люблю я Московское общество взаимного кредита, в котором меньше всех других кредитных учреждений соблюдается формальность, и где все напоминает величавую фигуру бывшего председателя правления, покойного И. С. Аксакова. Берет сомнение, знал ли тонко Иван Сергеевич счетную систему банковских операций, но что он внес туда влияние своего сердца и задушевного расположения к членам общества, без различия того, имел ли кто-нибудь из них большие или малые материальные средства — это вне вопроса. Я сам числюсь членом общества два десятка лет и желаю ему дальнейшего процветания, и тем более подобное отношение налагает долг сказать такому учреждению слово правды в видах предостережения от увлечений и ошибок, которые, на мой взгляд, там порою совершаются. Общество взаимного кредита, по сущности своей, должно быть именно кредитным и взаимным, но совсем не ссудным учреждением во всех его текущих операциях. Для него существенная сторона — учет торговых векселей, а все остальные банковские функции должны быть лишь второстепенными и вспомогательными. На самом же деле погоня за большими денежными делами отклоняет общество от его прямого назначения и заставляет усиливать «выдачу ссуд под процентные бумаги» или открывать под них текущие счета. И это бы еще было допустимо, если бы оценка некоторых бумаг была невысокою, а следовательно, и несколько рискованной.
Отчет за 1897 год дает достаточный материал для суждения о главных операциях Общества взаимного кредита.
На 1 января 1898 года
Актив
Все приводимые цифры состояли на 1 янв. 1898 г. и для наглядности выражены мною в тысячах рублей. Они нам ясно говорят, что общество выдало денежных сумм в данное время по операциям:
вексельной — учет векселей и специальные счета — 18200
проц. бумаги — ссуды и специальные счета — 28821
Таким образом, деятельность общества главным образом направлена была (по суммам денежного оборота) к суммам и специальным счетам под обеспечение процентными бумагами и меньшей долей уделялась учету векселей, выражаясь пропорционально так:
по процентным бумагам — 60 %
по учету векселей — 40 %
А этого как раз и не следовало допускать такому симпатичному учреждению, каково Московское общество взаимного кредита. Сравнивая эти счета с такими же счетами акционерных банков, у которых стоит на первом плане как можно больше зарабатывать дивидендов, а отсюда и погоня даже за рискованными операциями, я, к сожалению, должен высказать, что даже у этих банков редко встречается подобная пропорция ссудных операций. Есть, конечно, и между ними такие учреждения, у которых, пожалуй, еще резче выражено покровительство спекуляции, но я сравниваю Московское общество взаимного кредита не с этими последними, а только с лучшими коммерческими банками, у которых не совсем еще забыта коренная идея, положенная в их учреждение, каковы Волжско-Камский коммерческий, Московский купеческий и подобные им банки.
Но почему же, спросит читатель, спекуляция идет в Общество взаимного кредита, минуя чисто акционерные банки? Вот в этом-то вопросе и выясняется несколько суть дела. Держателю бумаг надо как можно больше денег под тем или иным видом ссуды, будет ли то просто ссуда срочная или открыт специальный текущий счет с обеспечением процентными бумагами. Где дадут ему высшую оценку бумаг, туда он и пойдет с залогом. Общество взаимного кредита делает высокую оценку, которую нельзя назвать благоразумною, хотя и привлекает массу неожиданных клиентов. Вот перечень процентных бумаг, наиболее разительных по разнице оценки в Обществе взаимного кредита по сравнению, например, с Волжско-Камским банком:
[image]
Положим, при ссуде денег под процентные бумаги берется вексель с каждого клиента с замысловатым текстом, якобы обязательство, гарантирующее учреждение от возможности потерь при понижении цены заложенных бумаг, но ведь, во-первых, такого текста в вексельном уставе не указано, а во-вторых, что же можно взыскать с человека, который допустил продать его бумаги ниже залоговой оценки? Наконец, в-третьих, по специальным текущим счетам не берется даже и такого векселя-обязательства.
Все вышеизложенное заставляет пожелать, чтобы наше Общество взаимного кредита по возможности изменило настоящее направление своей деятельности и более согласовало его с термином, поставленным в его названии — взаимного кредита.
25 апр. (№ 17). С. 16–17.
XXIII
Крупные промышленники в России не могут жаловаться, чтобы судьба их не ласкала и не баловала. На их стороне теперь всевозможные преимущества — таможенный тариф, равный иногда полному запрещению ввоза иностранных фабрикатов, большой капитал, дешевый кредит, если он им нужен, и конкуренция между собою чисто номинальная. Открытых синдикатов нет, но районы сбыта вырабатываемых товаров распределены так, что один фабрикант другому не мешает диктовать цены «по личному усмотрению». Свобода купли и продажи на русских рынках полная, но потребителю поставлена дилемма — «хочешь — купишь, хочешь — нет, а цена такая-то и ни копейки меньше». Потребитель вне возможности поставить свое требование об уступке с этих цен, ибо нет на рынке другого такого же фабриката, и он должен платить продиктованную цену. Такому выводу живым примером служит стеариновое производство в России. Заводов стеариновых восемь, но хозяев шесть на всю Россию. Крупных из них три с производительностью в восемь миллионов, мелких тоже три с производительностью только в 800 т. р. Промышленность эта сосредоточена, главным образом, в Петербурге, Москве и Казани. Столичные заводы — поставщики на всю среднюю и западную Россию, завод казанский — на всю восточную Россию, где каждый из заводчиков — хозяин рыночного положения. А что значит подобное хозяйство, нам несколько могут ответить напечатанные годовые отчеты т-ва «Невский стеариновый завод» и т-ва «Бр. Крестовннковы»*. Отчеты эти кратки, сжаты, но все-таки из них кое-что и видно, и понятно. Та и другая фирма, кроме дивиденда, выдаваемого ежегодно, накопила запасные капиталы — «Невский стеариновый завод» ровно 100 %, «Бр. Крестовниковы» немного меньше, но все-таки 71 % против основных капиталов, которых было: у первой — три, а у второй — 2 миллиона рублей. По отчету т-ва «Бр. Крестовннковы» за 1897 г. чистая польза оказалась 21 % и была распределена так:
акционерам дивиденда — 10,00 %
в запасный капитал — 8,25 %
в пособие служащим и рабочим — 0,20 %
членам совета — 0,25 %
вознаграждение служащим — 1,25 %
в государственный налог — 1,00 %
По отчету т-ва «Невский стеариновый завод» за 1896 г. чистая польза значится ровно 191/2 %.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
* Вестник финансов 1898 г. № 12.
Распределена она так:
акционерам дивиденда — 15 %
государственный налог — 2 %
неуказанное распределение — 21/2 %
Читатель, может быть, несколько завидует такому блестящему положению стеариновых заводов, но он должен помнить, что пошлина таможенная на привозной стеарин наложена 2 р. 55 к. с пуда брутто или, переводя в нетто, минимум 2 р. 80 к., что при цене товара свеч 8 р. равняется 35 %. Это первое и главное. А второе то, что сильных конкурентов заводам петербургским и московским на всю среднюю и западную Россию нет, как нет их и для завода казанского на всю восточную Россию. Был в Екатеринбурге стеариновый завод гг. Ошурковых, но, увы, дни его были сочтены давно. Несколько лет подряд велась борьба между Казанью и Екатеринбургом, но кончилось тем, чем всегда кончается: сильный победил слабого. Т-во «Бр. Крестовниковы» в конце концов завод Ошурковых купило, конкурента устранило, а отсюда ясно, что и цены фабрикатам повысились*. Казань, Москва и Петербург менее всего производят материала — сала для стеаринового производства. Это сало есть продукт, главным образом, степных местностей — Оренбурга, Троицка и Петропавловска, а, тем не менее, стеариновые заводы существуют только в первых пунктах, где, казалось бы, и топливо, и рабочие руки ценятся дороже, чем на месте сбора сырых продуктов. Но, вероятно, есть особые причины, что выбор места для заводов сделан в столицах и в Казани. Печально положение, что сало из Сибири перевозится в Казань и переработанное в стеариновые свечи перевозится обратно в ту же Сибирь в виде фабриката, заставляя потребителя оплачивать двойной провоз — материала в одну сторону и фабриката в другую.
Итак, потребитель платит повышенные цены, но это не беда, если он немного и потеряет, зато заводы заработали высокие дивиденды, и мы должны радоваться развитию отечественной промышленности. И разве же заработать 21 и 191/2 % так уж много? Ведь это только вчетверо больше против современного учетного процента.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
* Сравн. отчеты за 1896–1897 годы.
Товарищества эти могут указать, что их барыши еще умеренные, а вот барыши т-ва «Саввы Морозова сын и К˚» гораздо больше и выражаются цифрой 45–58 %*, а т-во «С. Морозова сын и К˚» опять, в свою очередь, может указать, что-де наши барыши, хотя и добрые, но есть еще добрее, как, например, у т-ва преемников вдовы Попова с сыном. Там они вполне хорошие, ибо равны 100 %.
Но шутки в сторону. Покровительственный тариф промышленности, существующий у нас, бесспорно, покоится на том главном основании, что высокие доходы должны в непродолжительном времени вызвать внутреннее промышленное развитие и скоро сделать фабрикаты для потребителя дешевыми. С этой главной целью и даны нашим промышленникам тарифные привилегии. В этих видах и следует признавать такие меры разумными. Но в разумных мерах есть одно маленькое упущение, которым промышленники пользуются превосходно, сводя к нулю всякую надежду, а потребитель остается с неопределенным ожиданием будущей дешевизны, платя теперь за фабрикаты все время высокие цены. Дело в том, что не назначено сроков постепенному понижению тарифа, вероятно, в том предположении, что внутренняя конкуренция русских промышленных заведений урегулирует их сама собою. Надежде этой не суждено, однако, стать реальным фактом. Стеариновое производство идет у нас больше пятидесяти лет, а заводов стеариновых крупных только три на всю Россию и, как мы видим, взамен развития и дешевизны фабриката т-во «Бр. Крестовниковы» в Казани поглотило собою завод Ошурковых в Екатеринбурге и теперь осталось одним хозяином на всю восточную Россию.
* Вестник Министерства финансов 1897 г. № 13.
[image]
Совсем иначе могло бы быть, если бы пошлина на иностранный фабрикат, в данном случае на стеариновые свечи, была постепенно понижаема чрез каждые три года, в зависимости от того, насколько прибыльна покровительствуемая промышленность. Ведь если деньги приносят собою в настоящее время 4 % годовых, то совсем довольно дать возможность промышленному деятелю в награду за его предприимчивость и энергию заработать дивидендов в два-три раза больше существующего процента, другими словами, дать 8-12 % на основной капитал, вложенный в предприятие. Все, что больше этого, деньги, излишне взятые с потребителя.
Когда крупные промышленники говорят о дивидендах, они стараются показать лишь то, что выдано на руки пайщикам, и совсем обходят щекотливые подробности, как распределены и куда отчислены остальные барыши. Помилуйте, да это ведь отчислено в запасный капитал, в запасный дивиденд, на расширение предприятия, восклицают они, негодуя на всякий вопрос, сделанный об этом, как будто эти капиталы вновь ими внесены и затрачены на производство, а не оставлены в одном и том же деле, но только под другим названием. Потом, когда накопится подобных капиталов много, они стараются уверить в обратную сторону, что будто большие дивиденды надобно считать не на основные капиталы, а на всю сумму капиталов — основного, запасного и всяких иных наименований, взятых вместе. Конечно, при таком подсчете громадных дивидендов не будет. И ведь говорят, указывая на это, искренно и убежденно, так что, слушая подобные рассказы, только удивляешься, как могут личные интересы заставлять людей верить и доказывать, что пятью пять не 25, а 30 или 40.
Невольно напрашивается несколько прямых вопросов: да для кого же вводится всякая новая промышленность — для самой промышленности или для массы потребителя? Во имя кого приносятся национальные временные жертвы учреждением таможенного тарифа? Кто оплачивает все эти косвенные налоги, дивиденды и запасные капиталы фабрикатов и заводчиков? Всякий скажет: для потребителя и только во имя потребителя. Значит, на первом плане потребитель и его интересы, а промышленник настолько, насколько нужен тут посредник.
Печатные отчеты крупных фирм всегда богаты лаконизмом и весьма бедны подробным содержанием. Из них нельзя узнать, сколько фабрика или завод выплатила заработной платы рабочим, жалованья приказчикам, на какую сумму купила материалов, на какую сумму выпродала сработанных фабрикатов. Полезно было бы установить обязательные формы публикуемых отчетов, из которых каждый мог бы видеть, сколько владельцы промышленных заведений получают чистой пользы и сколько все рабочие у них имеют валовой заработной платы.
2 мая (№ 18). С. 10–11.
XXIV
Мы, русские, в целом свете едва ли не самые удивительные люди, увидим в жизни голый факт и, не расследовав причин, его породивших, давай судить о нем, что он полезен или вреден, как будто самый факт не был подготовлен предыдущими причинами и не обусловливает собою нового ряда причин и следствий. Для иллюстрации этой мысли я приведу, по памяти, два-три случая современной русской жизни.
Проживает в Омске некто купец Деров, торгуя мануфактурными товарами, как у себя дома, так и в Павлодаре и на степных ярмарках. Кроме лиц, с ним соприкасающихся в качестве покупателей или продавцов, мало кто-нибудь со стороны его и знает.
Торгует себе человек успешно, развивая дело, ну, и слава богу! Но вот затеял человек необычное дело: купил где-то около Иртыша каменноугольные копи. Пошли, как водится, расследования промысла, опыты, буровые скважины, шахты, началась добыча каменного угля, и потекли туда рекою деньги. Сейчас же начались толки: зачем берется человек не за свое дело? Торговал бы мануфактурою, а то, изволите видеть, копает каменный уголь, да еще где-то там, в Сибири. Как всегда, в каждом новом предприятии пошли у Дерова на промысле, чередуясь, то большие надежды, то мелкие, но постоянные разочарования и неудачи. То нет быстрого сбыта угля, на который Деров рассчитывал, то нет возчиков за дешевую провозную плату от промысла к берегу Иртыша, на какую он, приобретая копи, мог надеяться. Перед глазами факты: Деров тратит в промысле деньги и деньги. «Ах, безумный человек, взялся не за свое дело», — судили люди на все лады, смотря по степени развития и темпераменту каждого. «Ну где ему копать каменный уголь, разве он горный инженер», — приговаривали одни; «Да ведь у нас в Сибири дров везде сколько угодно, и не к чему нам каменный уголь», — добавляли другие; «Сидел бы в Омске да торговал ситцами, платя нам аккуратно в сроки и до сроков деньги, а теперь, того и гляди, зарвется человек, и поминай как звали», — покачивая головою, рассуждали здешние московские фабриканты.
Время шло. Деров делал новые и новые денежные затраты на промысел, который, в конце концов, стал для него тяжелым. Тогда он стал искать денег у русских богатых людей на развитие затеянного производства, уверяя их, что каменный уголь у него на промысле высокого качества, что залежи его по мощности пластов чуть не самые богатые в мире. Представляет Деров образцы превосходного каменного угля. Перед глазами факт, но что же вызывает этот факт со стороны русских капиталистов? Вы думаете, выслушав предложение, они пошлют на место ученого и опытного инженера проверить и исследовать, нарядят даже целую экспедицию, которая, исследовав тщательно копи, составит смету и проект эксплуатации природных богатств, а потом и примутся компанией за дело энергично?
Ничуть не бывало. Наши миллионеры слушали рассказы и предложения, видели перед глазами факт, но дальше признания голого факта не пошли. Этого мало. Они нередко даже с насмешкой осуждали Дерова, как всякая толпа осуждает человека, взявшегося за новое дело. «Куда ему! Потеряет только на этом деньги». Тут же начинали приводить на память многие примеры неудачных предприятий, многие действительно раздутые рекламой учреждения, только бы осудить смелую решимость Дерова заняться какими-то каменноугольными копями где-то в степи, около какого-то города Павлодара!
Удивительно консервативны наши крупные владельцы-миллионеры! Я знаю случай, когда приглашали одного миллионера быть пайщиком уже на ходу мануфактурного предприятия. Он выслушал, подумал и отказался, считая это риском, хотя после, когда блистательно пошли дела и когда паи мануфактуры ценили втрое, горько сожалел о своем отказе. Миллионеры наши, большею частью, ныне строят в Москве доходные дома, занимаются учетом векселей, складывают пачки за пачкой в несгораемые шкафы свои процентные бумаги, но о новых отраслях промышленности, о новых предприятиях рассуждают большей частью академически, да и то с улыбкой не то укора, не то сожаления по адресу предприимчивого неудачника.
В Москве четверть века назад А. А. Пороховщиков построил первый теплые ряды, построил новый дом на Никольской улице, неподражаемый и сейчас по удобствам номеров Славянского базара, оригинальности Русской палаты, грандиозности ресторана. Потом, когда слава материальных успехов г. Пороховщикова несколько поблекла, те же богатые москвичи указывали лишь на его неудачи, забывая все его предыдущие заслуги и успехи как новатора в области построек.
Но вернемся к истории копей Дерова. Тщетно стучал он в двери русских капиталистов, отыскивая на Руси денег, чтобы устроить копи по образцу обширных европейских предприятий и провести от них на берег Иртыша узкоколейную железную дорогу. Все ему в глаза сочувствовали, образцы каменного угля похваливали, но денег не давали. Скрепя сердце обратился он тогда к легкомысленным, как называем мы, французам. Те тотчас же снарядили экспедицию инженеров с поручением исследовать на местах мощность пластов каменного угля, и если все окажется согласным с заявлениями владельца, то купить у него дело. Экспедиция нашла на промыслах у Дерова такое богатство залежей и такое высокое качество каменного угля, что, по словам инженеров, они не знают ничего подобного в мире. Недолго думая, французы промысел у Дерова, по слухам, уже купили за 6 миллионов франков.
Вот вам голый факт. Плачьте о нем, пожалуй, не зная предыдущих причин и всей истории дела. Браните высокомерно русских предприимчивых людей за продажу русских ископаемых богатств иностранцам, браните иностранцев, зачем они лезут к нам в Россию. Бранить, не зная дела, очень легкое занятие, и чтобы упражняться в нем, нужна лишь стилистическая ловкость и сноровка.
Будут, вероятно, бранить и Дерова: зачем он продал промысел французам? Начнут говорить о захвате русских богатств иностранцами не разбирая сути самого дела. Вот факт захвата, с пафосом воскликнет охранительная газета, вот факт неблагодарности окраины сибирской к ее метрополии! И пойдет расписывать газета на эту тему целые столбцы передовиц, как будто данный факт есть захват, а не простая сделка купли и продажи, совершенная после всяческих усилий найти деньги и участников внутри России. Легко говорить патриотические фразы вроде «русское для русских» и закрывать глаза на то, что крупный русский производитель огражден таможенным тарифом от внешней конкуренции почти запретительным*, а потребитель-масса предоставлен собственным силам и свободен… покупать товары по высоким ценам. Но когда производителя масса и товаров его масса, вроде хлеба, масла и других подобных же продуктов, его с легким сердцем заставляют продавать их в Западной Сибири, на месте сбыта, низкими ценами затрудняя через Северное море выход за границу.
Я знаю одного российского заводчика, ревностного защитника существующего тарифа во всем его объеме. Его доводы и цифры, когда он говорит, куда убедительнее доводов «Московских ведомостей». Когда посмотришь бегло цифры, приводимые заводчиком, то, к удивлению, замечаешь, что цифры верны, а выводы о деле получаются иные против выводов всякого другого беспристрастного человека. Что за чудо, думаешь подчас, и начинаешь снова проверять цифры, пока не убедишься, наконец, что ларчик просто открывался. Заводчик, например, защищает сторону одну и приводит цифры — минимальные доходы этой стороны, потом берет в пример сторону другую, ему не симпатичную, и приводит для нее максимальные доходы. Цифры верны, но посудите сами, что выходит в конечном выводе!
Как-то речь зашла у нас о Северном морском пути, и он доказывал, что нужно применять на севере Сибири европейский
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
* Пошлина по европейскому таможен. тарифу в кредитн. рублях за пуд:
бумажная ткань — 21 р.
сахар-сырец — 4 р. 50 к.
стеариновые свечи — 4 р. 20 к.
листовое железо — 1 р. 20 к.
таможенный тариф, не говоря, конечно, ни полслова о величине пошлины, которая по значению своему на многие товары прямо запретительная*. В заключение доводов и цифр он привел поразительный пример. Вот, сказал он, все вы ратуете за уменьшение пошлины с товаров, привозимых к сибирским берегам, а знаете ли вы, что англичане навезут туда товаров пропасть и страшно повредят нашей обрабатывающей промышленности, потому что фрахт от Лондона до устьев рек Оби и Енисея будет стоить с пуда только 19,05 к.? Все, конечно, удивились и сказали, что это невозможно даже в отдаленном будущем, потому что фрахт морской от Лондона в Тюмень в истекшей навигации обошелся по 1 р. 40 к. с пуда. Тогда заводчик вынимает из кармана телеграмму из Лондона и, показывая всем, поясняет: «Вот смотрите: с меня просят за аренду парохода с полным экипажем и топливом на 3 месяца времени 2000 фунтов. Я могу погрузить товаров 800 тонн в Сибирь и 800 тонн хлеба из Сибири. Теперь посчитайте сами: 800 тонн = 49600 п., а 2000 фунтов = 19000 р. за два рейса, или по 38,1 к. с пуда. Разделите эту плату на два рейса и выйдет 19,05 коп. с пуда». Все, конечно, изумлены и в первый момент не знают, что возразить против такого неожиданного факта. Понемногу, однако же, дело выясняется, и что же в результате оказывается? Во-первых, кроме платы за аренду прохода, самый пароход надо страховать особо в 20 тыс. фунтов на те же три месяца времени, а это стоит 15 %, или 3 тыс. фунтов; во-вторых, надо страховать товар за каждый рейс отдельно, что обходится в 6–7 % с цены товара; в-третьих, фрахт морской надо разделить не на две равные части, а разложить его по относительной цене товаров.
Теперь сложите цифры, подсчитайте их итог и вы увидите наглядно, что означает приведенный без объяснения эффектный факт:
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
* В скором времени я пришлю редакции табличку цен на некоторые товары, существующие в Москве, в сопоставлении с таможенною пошлиною и расчетом, какими выражается она в % на цену иностранного товара. — Авт.
Я совсем не думаю, чтобы заводчик заведомо ложно приводил свои аргументы и цифры. Напротив. Ему так кажется и раньше других ему на ум идут цифры и цитаты, подтверждающие предвзятую идею.
Но вернемся к Дерову и посмотрим несколько внимательнее, принесла ли вред России продажа его промысла в руки иностранцев, и если да, то в какой именно степени?
Глухая степь в 110 верстах от Иртыша лежит никем не эксплуатируемая, никому не приносящая пользы, и только, может быть, киргиз прогонит этой степью стадо баранов. Внутри ее лежит пластами уголь, хранятся в недрах земли серебро и медь — целое богатство будущего, которое досталось русскому простому человеку, Дерову; чтобы эксплуатировать эти природные богатства, нет у него средств, какие на это нужны. Тщетно Деров целыми годами ищет у русских людей денег; тщетно предлагает купить у него промысел, войти к нему в долю — нет отклика! Тогда невольно продает он рудник иностранцам и выручает, кроме видной доли учредителя акционерного общества, еще два миллиона рублей наличных денег. Приедут иностранцы-распорядители с новыми капиталами и дадут глухому месту новую промышленность, а по течению рек Западной Сибири новое топливо, сберегая побочно леса для наших же потомков. На промысле возведутся здания, установятся машины и сам собою возникнет заработок сибирскому рабочему народу. Бесспорно, новые владельцы возьмут себе большие барыши, которыми легко покроют всякие затраты капитала, и отсчитают, кроме того, громадный дивиденд. Но в чем же вина иностранцев, чтобы можно было упрекать их в захвате русского богатства? Они купили промысел, зная ему цену лучше нас самих, и создают новый капитал из недр земли, деля его себе и нам. Чем же Деров виноват, получив от иностранцев два миллиона рублей денег и участие в организующемся деле, когда он безуспешно предлагал купить сначала русским? Было бы много лучше, я согласен, если бы нашлись русские капиталисты на такое дело, но раз их нет, то также, без сомнения, хорошо и то, что дали капиталы иностранцы, которые и внесут в сибирский отдаленный край новую промышленность.
Прим. ред. Очень грустно, что Н. М. Чукмалдин, русский и горячо любящий Россию человек, рассуждает на этот раз как будто не по-русски.
Хорошо. Допустим, что иностранцы извлекают втуне лежащие богатства, оживляют край и т. д. А не угодно ли взглянуть на Баку, на наш железоделательный юг? Нефтяная промышленность вся захвачена англичанами, чугунно-плавильная — бельгийцами, немцами, французами и т. д. Радуется ли Николай Мартинианович* этому «оживлению края»? Начало, по-видимому, невинное: бельгийцы начали разрабатывать руду, французы — уголь, голландцы — соль, Кноп начал «организовывать кредит» — не успели оглянуться, — бельгийцы, французы, Кноп хозяева, а мы — послушные работники, исполнители их велений. Нет, в рассуждениях Н. М-ча есть пробел, чего-то не хватает!..
Никто не бранит Дерова за продажу своего дела иностранной компании. Но зачем же бранить и русских капиталистов за равнодушие к его делу? Поищите-ка настоящих виноватых, господа! Ведь нечего греха таить, теперь человека, затевающего новое дело, даже при наших запретительных тарифах можно иногда заподозрить, не сумасшедший ли он? Попробуйте основать русскую компанию, попробуйте провести устав, получить разрешение, собрать капитал, организовать правление, найти персонал техников и служащих! Чтобы пуститься в эти мытарства, нужно иметь впереди вернейший дивиденд в 40–50 %, против коего так протестует Н. М. Да и к этому дивиденду не доплывешь по нашему чиновничьему океану без руля и компаса. По все же, помилуйте, Колумбы, чтобы ехать открывать новые страны, рискуя двадцать раз сломать себе шею на всяких подводных камнях.
Иностранные компании совсем в другом положении, я об этом подробно писал в прошлом году в открытом письме к И. К. Полякову. Поймите, бога ради: русская компания никому не нужна и ничего не дает, кроме беспокойства. Иностранная компания нужна как зеница ока, как воздух для дыхания. Эта компания приносит чужой капитал, золото. Этим золотом (или все равно тратами, оплаченными купонами и т. д.) финансовое ведомство покрывается, сводит концы с концами, держит и свои золотые запасы, и расчетный баланс. Русский капиталист откуда денег возьмет? Ренту побежит менять, закладные листы продавать? Да ведь это-то и нежелательно для финансовой политики, которая рада разместить, а не извлекать ренту.
Зная хорошо, каково проводить в петербургских канцеляриях промышленные русские дела, мы не тому удивляемся, что русские капиталисты косны, а тому, что есть еще охотники писать уставы, создавать предприятия и т. д. Да и написали устав, добились года через три утверждения, разве здесь конец хлопотам? А финансирование дела, при котором банковский синдикат нас прямо норовит ограбить, дав за акцию 90 руб. и продавая ее по 140–150?
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
* Именно так редакцией «Русского труда» артикулируется отчество Николая Чукмалдина. См. подробнее: Мандрика Ю. О московском периоде Чукмалдина // Лукич. 2001. Ч. 4. С. 6–7. — Прим. сост.
А всякие неожиданности с тарифами, циркулярами, инспекциею податной, фабричной, санитарной?
Хотите, чтобы русский человек из косного стал предприимчивым, чтобы ни одному иностранцу ни клочка земли, ни пуда руды не уступили? Очень просто. Пусть Департамент мануфактур и торговли сделается только статистическим учреждением. Дайте толковый акционерный закон да устройте, чтобы все дела промышленных предприятий решались на месте. А затем не создавайте искусственного безденежья, не связывайте капиталов так, что самые солидные люди, богачи, не могут найти нужной наличности.
9 мая (№ 19–20). С. 15–17.
XXV
В России нет почти села и трудно найти деревеньку, где бы на видном месте не стояло питейное заведение, не говорю уже о значительных поселениях, где их бывает открыто по нескольку. Собирается ли деревенский сход для обсуждения местных нужд, раскладки сборов, отдачи в аренду общественных угодий и т. д. — почти всегда оканчивается после схода выпивкой в заведении или выговоренной с арендаторов водки, или просто выпивкой на мирские или свои деньги пьющими членами схода.
Мне живо вспоминается эпизод из времен моей юности, когда отцу моему нужно было получить от деревенского схода увольнительный приговор на переход в мещанское сословие г. Тюмени. Недоимок и очередных деревенских служб за нашей семьей не было, но требовался увольнительный приговор деревни и приемный приговор мещанского общества для того, чтобы казенная палата могла совершить наше перечисление из одного общества в другое. Мой отец тщетно просил наше сельское общество. Общество, или, вернее сказать, мироеды эти, постоянные адепты кабака, отказывали наотрез. Обывателям деревни поступали все наделы нашей семьи — пашни, покосы и угодья да сверх того предлагался еще единовременный взнос денег 100 р., но ничто не помогало… Тогда волей-неволей пришлось отцу идти на сделку посредством ненавистной водки. И когда она была предложена сверх денег, то дело сразу же приняло оборот лишь торга о количестве ее. Отец мой предлагал три ведра, сход требовал десять ведер. Кончилось тем, что состоялось соглашение поставить пять ведер водки и пять пудов кедровых орехов. И, боже мой, что это была за омерзительная картина, когда после схода, тут же на улице, перед дверями питейного заведения, как раз против дома волостного правления, распивалась водка! Сцены пьянства и разгула, разыгравшегося к вечеру и продолжавшегося пьяницами даже на другой день, во всей своей ужасающей неприглядности стоят у меня в воспоминании яркими образами даже и теперь, несмотря на длинный ряд протекших лет.
Менялись системы — откупная и акцизная, качество водки, вместо прежнего полугара, стало лучше, но результат вреда от водки по существу своему остался тот же, как и при откупной системе, меняя только несколько свой внешний облик. Как прежде, так и теперь питейное заведение идет по пятам любой фабрики и завода, и никакой владелец промышленного учреждения не имеет ни средств, ни права избавиться от соседства кабака. Не говоря уже о старых, сколько-нибудь значительных фабриках и заводах, окруженных сетью питейных заведений, даже вновь возводимые промышленные учреждения прежде, нежели они откроются для производства, уже окружаются питейными заведениями, возникающими на землях соседей. Года два тому назад вблизи Москвы начала строиться новая Саввинская фабрика, только что началась подвозка первого строительного материала — бута, как на соседней земле возникло уже питейное заведение. По мере постройки фабричных зданий предупредительно выросли еще два заведения, а когда недавно фабрика была пущена в ход, питейных заведений было уже по счету целых четыре.
Что делается в больших промышленных центрах, можно видеть из маленькой иллюстрации современного питейного состояния в селе Орехово-Зуеве, где расположены фабрики «Саввы Морозова сын и К0», «Викула Морозова сыновей и К0» и две фирмы «Зиминых». На первых двух фабриках состоит рабочих 24 тысячи и при них проживающих 6 тысяч человек. На фабриках в Зуеве около 10 тысяч человек. Всего, стало быть, рабочего населения набирается до 40 тысяч человек. Фабрики Морозовых расположены на правом берегу р. Клязьмы, в пределах Владимирской губернии; село Зуево и зуевские фабрики Зиминых — на левом берегу той же Клязьмы, в пределах Московской губернии, но то и другое в одной площади, не больше двух квадратных верст.
Жители села Зуева, соблазненные высокою арендной платой за наем квартир под питейные заведения и особой платой за выдачу сельского приговора о допущении у себя всякого подобного заведения, составили из этого особую крупную статью частного и сельского дохода. Питейных заведений насчитывается теперь там 25.
Можно себе представить, какие картины разгула совершаются в этих питейных заведениях, когда с морозовских и зиминских фабрик собираются туда пьющие водку рабочие люди! Вышел с фабрики Морозовых рабочий, перебежал мост через Клязьму, миновал низину берега реки и очутился сразу среди 25 питейных заведений, гостеприимно принимающих каждого посетителя…
Есть что-то особенное в иных местах, где стягиваются группами питейные заведения. Село Зуево, как сказано, раскинуто по другую сторону реки Клязьмы, прямо против фабрик Морозовых в районе Московской губернии, и именно там-то и сосредоточена вся масса питейных заведений. О бок с фабриками Морозовых приютились только три заведения в селе Орехове и одно на Песках.
Никакой хозяин фабрики и завода, конечно, не рад соседству питейных заведений, но он не может помешать их возникновению. Это вне его юридических прав, и владельцы подобных заведений пользуются этим превосходно. Я думаю, что все хозяева промышленных учреждений согласились бы платить прямым налогом в доход казны по 3 р. в год за каждого рабочего человека, у них находящегося, если бы возможно было устранить близкое соседство питейных заведений и низшего разряда трактиров, в которых отпускается распивочно водка.
Вред и зло от нашей водки в ее современном состоянии продажи так велики и сильны, последствия пьянства грозят такими неисчислимыми бедами потомству пьющих, что никакие экстренные меры и денежные жертвы для искоренения народного порока не должны казаться великими. Уменьшите ли вы чем бы то ни было количество потребляемой в России водки на десять процентов, лишив казну дохода в 35 миллионов рублей, разложите их прямым налогом в возмещение убытка на все классы населения — вы выиграете в народной экономии, в народном здоровье, в поднятии нравственного уровня в десять раз больше, уменьшите ли вы пьянство, в лучшем случае, на четверть итога — вы выиграете на том же самом на такую же десятикратную пропорцию. Паллиативы средств лечения пьющего народа вроде обществ трезвости останутся надолго с малым результатом. Привычка к водке, превратившаяся из поколения в поколение в наследственную болезнь пьющего человека, так сильна и крепка, что только коренными государственными мерами можно подействовать на ее ослабление. Все другое не достигнет цели и останется надолго гласом вопиющего в пустыне.
Прим. ред. Ничего нельзя возразить, конечно, против того, что говорит уважаемый автор. Но пусть его слова не будут аргументом за казенную продажу питей. Нам именно в Москве пришлось слышать такое мнение в среде фабрикантов: «За что нас обидели, отложив введение винной монополии в московском районе?» Гг. москвичи, которым, отлично это сознаем, — кабак и трактир надоел, полагают, что казенная продажа уменьшит пьянство? Мы этих иллюзий не разделяем. Потрудитесь в субботу и воскресенье прогуляться по Шлиссельбургскому тракту здесь у нас в Петербурге. Пьянство убавилось было в первый месяц, пока фабричная публика не освоилась с новым порядком, а затем пошло и пошло по-старому. В том-то и дело, что монополия, задаваясь как будто уменьшением пьянства, с другой стороны, сильнее всего желает увеличить доходы фиска отнятием в казну прежнего дохода кабатчика. Мы поверим убеждениям защитников питейной реформы тогда, когда винные лавки 1) будут реже, 2) не будут открываться с 7 ч. утра в явном расчете поймать человека, идущего на работу, 3) не будут отпускать «мерзавчиков» и «жуликов», которые рабочий прячет в карман или сапог и пьет у станка, чего прежде не было, 4) не будут открыты по воскресеньям, когда все остальное закрыто, и т. д.
Сильно сомневаемся, изменится ли современная картина около фабрик с введением казенной продажи. Вот если бы у нас действительно захотели бороться с пьянством, тогда незачем было и прибегать к казенной продаже, незачем производить такого рода странного замещения: кабатчика, насквозь в большинстве случаев уже испорченного человека, выгонять из кабака и пускать на другое дело (что внесет он в это дело хорошего?), а в лавку сажать на явную гибель и порчу порядочных людей, вроде отставных офицеров, учителей, барышень и пр. Достаточно было бы ввести ну хоть финские порядки. Там нет казенной продажи, там попросту изгнан кабак вовсе из сел и деревень, да и в городе винная торговля поставлена так, что напиться негде (см. статью С. И. Васюкова в «Вестн. Европы»). Нельзя купить меньше примерно нашей четверти. Вези домой и пей. Да только дома-то пить неинтересно! Наконец, за публичное пьянство строжайшие взыскания. Очень понятно, что финны — вытрезвились, а мы спились.
6 июня (№ 23). С. 15–16.
XXVI
Печальное с забавным всегда родные братья. Нередко там, где, казалось, все погибло — имя, состояние, традиция, и вдруг увидишь, что все только подстроено, чтобы казаться таковым, а на самом деле обстоит благополучно. Сначала страх и сожаление слышатся со всех сторон, а потом невольная улыбка появляется у каждого, когда услышишь, что не было ни краха, ни потери, а было только грешное поползновение воспользоваться «страхом краха» и под шумок и говор «зашибить копейку».
Подобный случай разыгрался недавно здесь, в Москве. Я не буду называть имени лица и фирмы, почти сто лет пользовавшейся безупречной репутацией гражданина фабриканта, почему-то вздумавшего разыграть, как оказалось, неудачный фарс «наживы с кредиторов».
Перед самой Пасхой в Москве пронесся слух, что фабрикант NN*** прекращает платежи. Все промышленные люди были поражены этой неожиданностью и, удивляясь, пожимали плечами, потому что знали много лет подряд, как богата была фирма и как прочно стояли ее производство и торговля. Не платит NN***? Да может ли это быть? — восклицали сплошь и рядом.
— Да, не платит NN*** 1400 т. р., но не платит потому, что нет наличных денег и нужна ему только отсрочка кредиторов, а там актив его по реализации на деньги покроет платежи с избытком, — отвечали кредиторы. — Посудите сами, — добавляли они, — одной земли у него в городской черте 50 тыс. кв. сажен, считая по 20 р., это уже целый миллион, а затем большая фабрика, товары, да худо-худо наберется в активе капитала целых два миллиона.
Так и порешили, что у NN*** только временное затруднение. Кредиторы его были крупные и притом счетом всего восемь человек. Стало быть, добавляли иные, сделают отсрочку и конец инциденту.
Но, видно, лукавый попутал NN***. Удалась отсрочка платежей, через неделю он заявляет кредиторам вновь, что не может оправдать рассрочки, а просит учредить над ним администрацию. Но вот тут-то и возник один вопрос, трудно объяснимый. Оказалось, что лишь в марте NN***-ым вся земля заложена в сумме 250 т. р., а денег в кассе нет. Где же эти деньги? Они уплачены до срока кредитору-супруге самого должника. А! Вот оно что?! — зашумели кредиторы. Хвать за книги: налицо должно быть столько-то товаров. Где они? Куда-то вывезены, а не проданы и налицо в активе не показаны.
Разумеется, пошли укоры и угрозы с упоминанием прокурора. Напомнили NN***, что он наследник старой честной фирмы, существующей почти столетие, что ему не следует ходить стезей людей, для которых понятия — честь, семейные традиции — пустые звуки. Что подействовало на NN***, угроза ли судом, напоминание ли о вековом существовании фирмы, совесть ли, наконец, заговорила, или все вместе взятое повлияло на него, но только NN*** признался кредиторам в задуманном грехе и дал им слово со всеми рассчитаться по совести «копейка за копейку».
Вот какие дает жизнь готовые сюжеты для любого водевиля. Рисуй с натуры, не меняя даже имен и фамилий, весь персонаж действующих лиц, и пьеса выйдет с полным интересом живой действительности. Интерес ее будет еще ярче и занимательнее, чем у иных придуманных сюжетов, потому что сам герой пьесы в действительности большой любитель театрального искусства и меценат.
Экономический отдел
В нынешнем своем (XXVII) письме наш уважаемый сотрудник Н. М. Чукмалдин указывает на действительно странную аномалию: изобилие свободных денег в столичных банках и в связи с этим понижение учетного процента при полном безденежье в деревне. Банки гоняются за клиентами, ища, куда бы поместить деньги, сельское население совершенно лишено кредита и достать денег не может. По-видимому, все дело в том, чтобы банки перенесли свою деятельность в деревню и стали снабжать сельское население, и вопрос будет решен, никакого безденежья не будет.
Увы! Изобилие денег в московских банках служит только яркой иллюстрацией общего изнурительного безденежья, которым страдает Россия, и не только земледельческая, но и промышленная вообще. Сократились верные дела, на которые можно без риска давать и брать деньги, сократились потому, что обеднел и разорен потребитель — земледельческий класс. При сокращении дел сокращается количество верных, хороших клиентов банков, а на заведомый риск они давать, очевидно, не хотят и не могут.
С другой стороны, предприниматель, оставшийся без дела (за разорением потребителя и сокращением производства), несет свой оборотный капитал, или его часть в банк на вклад или на текущий счет, если не желает разориться на биржевой игре. Таким образом, в банках образуется скопление денег, которое замечается всегда и везде в эпоху промышленных кризисов. Такой кризис, несомненно, вдет у нас, и только некоторые монопольные виды промышленности его не замечают. В Москве этих монополий достаточно, а потому там и кажется, что дела еще хороши. Могут ли банки перевести свои свободные средства в деревню и найти верных деревенских клиентов? Смеем думать, что нет, и не потому, чтобы этому мешали их уставы. Уставы можно пополнить, это не трудно. Трудно в нынешней деревне найти мало-мальски порядочного и верного заемщика-клиента, а происходит это от того, что понижение цен на все продукты земледелия, выраженное золотою валютой, поставило все отрасли земледелия в критическое положение и лишило их всякой возможности кредитоваться. Ни у барина, ни у мужика нет сейчас ни одного верного и доходного дела на земле. Деньги без крайнего риска приложить некуда. Деревня осуждена на безденежье самое острое.
А что касается до сберегательных касс, здесь Н. М. Чукмалдин совершенно прав.
Отчеты включают ту статистику, о которой он говорит, и эта статистика удостоверяет, что сберег 400 с чем-то миллионов не мужик.
18 июня (№ 24). С. 11.
XXVII
У нас в деревне, куда только не взглянешь, всюду замечается упадок крестьянского благосостояния. В деревне денег стало совсем мало, деревня на глазах обеднела. Но в то же время большие города не знают, куда деваться с деньгами. Деревенский обыватель подавлен заботой, где бы достать денег, а богатый класс большого города обуревается противоположною заботой: куда бы поместить деньги. Наши банковые учреждения завалены деньгами на простые текущие счета из 2 и 21/2 % настолько, что не могут разместить их ни в ссуды под процентные бумаги, ни в учет под векселя даже из 4 %. Один из здешних банков недавно произвел даже учет 9-месячных векселей из 33/4 %. На текущих счетах наших крупных банков имеется капитала:
в банке Волжско-Камском — 68 млн. руб.
в Купеческом — 28 млн. руб.
в СПБ. международ. — 26 млн. руб.
в Азовско-Донском — 30 млн. руб.
Из этих цифр ясно, что, несмотря на всякие усилия разместить деньги, наличная касса в каждом банке так велика, что агенты их ходят по клиентам, предлагая денег. Теперь уже не редкость, что не клиенты ходят в банк «с покорнейшей просьбой», а сами банки засылают к ним с не менее «покорнейшей просьбой».
Очень странно, что в то же самое время в каждом банке на видном месте у входа висит в раме под стеклом совершенно фиктивное объявление, будто банк берет процент по учету векселей от 41/2 % и более. Для чего это пишется? Да для того, чтобы уверить мелкого клиента, будто банк не сортирует их по классам и разрядам. Деньги дешевы до крайности, но дешевы они для крупного клиента и вовсе не так дешевы для среднего и мелкого. Ведь в жизни каждого из нас поставлены пределы от и до: для бедного одни, для богатого — другие. С бедного берут за все дороже, с богатого за все дешевле…
Итак, в банках денег небывало много, и они один перед другим с каждым днем понижают более и более учетный процент. Но в то же время бросается в глаза другой контраст — высокий размер учетного процента в Государственном банке. Он печатает давно одно и то же объявление, которое гласит, что по учету векселей взимается:
до 3 месяцев — 4 1/2 %
до 6 месяцев — 5 1/2 %
до 9 месяцев — 7 %
до 12 месяцев — 7 1/2 %
Читаешь это и хочется сказать: глазам не веришь. До того это идет вразрез с живой действительностью! Какие этому причины — публика не знает, хотя Государственный банк по смыслу своего устава является главным и могучим регулятором промышленного кредита всей России. Но как же согласить одно с другим, когда его процент по учету 9-месячных векселей семь, а частных банков четыре, и это в одно и то же время? Немудрено поэтому, что вексельная операция Государственного банка с 200 миллионов былых времен сократилась теперь до 124 миллионов.
В деятельности наших акционерных банков есть и другие, трудно объяснимые контрасты. Банки принимают вклады сроком на год из 41/2 %, а теперь отдают деньга в учет и ссуды за 4 %. Вы изумляетесь такому положению и невольно пожимаете плечами. Это невозможно, думаете вы, ведь те же банки год и два назад, когда учет существовал в 6 и более процентов, принимали вклады в те же 41/2 %? Почему они теперь не понижают процентов на вклады, оставляя в свою пользу разницу в 1 и 1/2 %, против биржевого учета, как бывало прежде? Почему проценты по простым текущим счетам стоят также на прежнем уровне в 21/2 %?
Все это для публики совершенно неразрешимые вопросы.
Мне могут возразить, пожалуй, что тот контраст между деревней и большими городами, о котором я упоминаю, не так велик. Перед нами громадный факт чрезвычайного накопления народных сбережений — это наши сберегательные кассы. Факт этот опровергает, по-видимому, приводимые мною положения. За прошлый год в кассы внесено более, чем потребовано обратно, на 65 млн. рублей. Да, это факт огромной важности, но что же он означает? Хорошо бы было, если бы кассы печатали статистику своих клиентов по сословиям и профессиям. Я уверен, что подавляющее большинство клиентов сберегательных касс окажется крестьянами только по названию, это будут совсем не те крестьяне, которые пашут сами землю. Клиентами касс окажутся в большинстве прислуга в городах, ремесленники, мещане, мелкие чиновники, торговцы, духовенство, но отнюдь не те, кого можно считать коренными крестьянами деревни. Последним нечего нести в сберегательную кассу. При дешевых ценах хлеба интересы самих крестьян редко разделяются. Образуются как бы два лагеря — сеющих и продающих хлеб и его покупающих, продавая свой труд вне земледельческого промысла. Вот эти-то последние в такие времена, как ныне переживаемое, и имеют преимущество с двух сторон: повышенную плату за свой труд и пониженную цену за хлеб. Зато тягчайшая доля достается нашему коренному обывателю деревни, земледельцу-пахарю, вынужденному продавать хлеб дешево, когда все налоги и повинности остаются в прежней норме, а самый труд на рынке спроса ценится дороже.
У нас растут доходы государства от прямых налогов, падающих на промышленные классы, потому что классы эти укрепляются и богатеют, но понижаются доходы от прямых налогов на земледельческие сословия, которые, видимо, на глазах разоряются и беднеют. Растут доходы от продажи питей и косвенные налоги за предметы первой необходимости, каковы железо, чай, сахар и проч., но еще вопрос, следует ли радоваться такому росту, зная, какою ценою это окупается в народном быту.
1 авг. (№ 31). С. 12–13.
XXVIII
Нечто о чае и торговой недобросовестности
Как прямой обман, так и умолчание об истине всегда считаются в народе великим злом и грехом. Мы давно и долго грешим во всех основных элементах торговых сделок продажи-купли — качестве, мере, весе и цене. Про торговлю сложилась даже поговорка: «не обманешь — не продашь, и если, как всякая пословица против действительности, она немного и преувеличивает, то, тем не менее, характерна и рисует нам торговые обычаи России в неприглядном свете и направлении. Правда, мы многое уже исправили, установив вес и меру, но нам не удалось еще уложить в точные, ясные рамки остальные два элемента торговли — качество и цену. На этих неустановленных условиях и зиждется пока наша торговля многими товарами, которая ведется при помощи рекламы, принимающей теперь все более и более широкие размеры.
Но как установить тип качества товара, а отсюда, как последствие его, и типичную цену? Вопрос для разрешения крайне трудный, а в то же время для потребителя самый важный, ибо именно здесь подстерегает потребителя современная реклама, выдавая в скрытом виде публике две трети стоимости товара за целое, а иногда с разницей и того больше. Большинство наших промышленников, имеющих фабрики и заводы, большинство крупных негоциантов гоняются за посредниками и в пользу их делают замаскированные от потребителя большие скидки цен. Вращаясь в этом замкнутом пространстве, конечно, никогда нельзя установить добрых и доверчивых отношений между производителем и потребителем. Посредник последовательно требует в свою пользу все больше и больше новых скидок, новых удлиненных сроков кредита, а все это, в конце концов, ложится на потребителя и последним оплачивается. Ведь с потребителем ведет торговлю продуктами и товарами не фабрикант, не крупная торгующая фирма, а нескончаемая вереница посредников, которая всегда выставляет ответственным лицом за высоту цен самого производителя. Отсюда развивается скрытое недовольство потребителя и слагается убеждение, что тот, кто ставит на ярлыке или обертке свою фамилию, безбожно обдирает своего клиента.
В чайном деле это всего виднее.
Для самих промышленников и крупных фирм, рассыпающих чай в дробные помещения, казалось бы верным и естественным дорожить мнением только потребителя и заслуживать его доверие, отстраняя всякого лишнего посредника. А между тем бандерольная система чая дала толчок как раз в противоположном направлении, и теперь в ней, в этой торговле, практикуется невероятная система обмана покупателя, совершаемая сознательно каждой крупной фирмой, печатающей на этикетах цену на 38 процентов выше действительной стоимости продукта. С фунта чая ценою 1 р. 60 к. скидывается посреднику 25 процентов (40 к.), и делается срок кредита шестимесячный, что составит 3 процента (4 к.), а, стало быть, чай посреднику продается за 1 р. 15 к. и на эту цену ему заранее определяется барыш 44 к. на фунт, или 38 процентов на капитал.
Что может быть печальнее такого положения в торговле продуктом, составляющим предмет первой необходимости?
Я удивляюсь деяниям крупных фирм. Зачем они идут по следам еврейской системы скидок, а не следуют прямым путем к потребителю, обращаясь к его здравому смыслу? Правда, трудно сразу заслужить его доверие, но трудное — не значит невозможное, и нельзя пожинать плодов, не обработав нивы и не засеяв ее хорошими семенами. Умей найти дорогу к убеждению потребителя, что продукт хорош и дешев, и тогда он сам, своим требованием, заставит мелкого посредника иметь ваш чай и отстранит всякого другого, кто не заслужил его доверия. Живые факты из торговой практики подтверждают это с наглядностью примера, не поддающегося иному толкованию.
Я имею войлочную фабрику. Десять лет назад я задался мыслью вырабатывать хороший фабрикат и продавать его умеренной ценою, имея в виду интересы потребителя и совершенно игнорируя посредников.
В первый год я продавал войлока с убытком, но ставил на них свое клеймо. На второй год я продавал уже тою ценою, в какую фабрикат мне обходился и имел клиентов, требовавших войлоки с моим клеймом. На третий год я мог уже установить раз навсегда пользу в 10 процентов и для всех одинаковую цену. Это правило о 10-процентной пользе я поместил и в моем прейскуранте.
И вот семь лет уже, как я никогда не имею в запасе своих изделий, а работаю только по заказам, без всяких скидок. Мои клиенты — кавалерийские полки, земские управы, частные мастерские и вообще все те лица и учреждения, которые не требуют маскированных скидок и фиктивных счетов.
Другой пример из области сельского хозяйства. Много лет подряд Западная Сибирь экспортировала коровье масло за границу, сделанное примитивным способом. Нашлись там за последнее время предприимчивые люди с искренним желанием сделать пользу местному крестьянству и ввели на практике сепараторы, производящие улучшенный продукт — сливочное масло, дающее в результате каждому крестьянскому двору, участвующему доставлением молока, в новом производстве доход на 50 % больше, чем старый первобытный способ. Очевидность пользы так быстро развила этот промысел, что в каких-нибудь 4–5 лет число заводов с сепараторами в Курганском, Ялуторовском и Ишимском округах возросло до 140, а вывоз сливочного масла в течение года дошел до 150 тыс. пудов.
Думает ли читатель, что такие блистательные результаты пришли сами собою и не потребовали жертв от первых пионеров нового способа выработки масла?
Если да, то он очень ошибается.
Бороться с рутиною и приобретать постоянного потребителя всегда и повсеместно трудная задача. Первым пионерам, фермерам вроде г. Панфилова, пришлось немало положить труда и денег, пока потребитель убедился, что масло сливочное из Сибири продукт вполне хороший.
К счастью для Сибири, в это время появились там молодые агрономы, убежденные борцы за поднятие сельского хозяйства, не жалея сил и средств, начали они устраивать отдельные заводы с сепараторами, где каждый двор, поставляющий молоко, участвовал в прибыльности предприятия. Дело быстро пошло в ход, и успех одного района деревень вызывал подражание в другом таком же районе.
Из этих примеров, взятых из действительной жизни, ясно видно, какую господствующую роль играет потребитель. И мне кажется, любая фирма, солидно обставленная, не только может, а должна беречь интересы потребителя, идя к нему навстречу хорошим качеством продукта и дешевыми ценами. Только этим прямым и верным путем возможен прочный успех как в мире промышленном, так и чисто торговом.
Крупные чайные фирмы, владеющие миллионами рублей основных капиталов, могли бы продавать чай потребителю вместо 2 р. по 1 р. 45 к., вместо 1 р. 60 к. — по 1 р. 20 к. и вместо 1 р. 40 к. по 1 р. 12 к., а посредникам предоставить за свою услугу брать с потребителя ясный процент вознаграждения сверх цен, напечатанных на этикете. Тогда никто не имел бы права, как имеет теперь, делать упреки любой чайной фирме в обмане потребителя, интересы которого приносятся в пользу вереницы посредников. Самый чай стал теперь безличным, бесхарактерным продуктом, не олицетворяющим собою той или иной провинции Китая, а сортированною смесью из множества сортов чая китайского, цейлонского, а порою даже явского. За малыми исключениями, всякая фирма, развешивающая чай в дробные помещения, всыпает в металлический барабан разные сорта продукта — одного для запаха, другого для внешнего вида, третьего для настоя, четвертого для дешевизны — и вращает этот барабан до тех пор, пока содержимое не перемещается в ту смесь, которая требует по цене и виду, а потом уже и рассыпается в пакеты под номером таким-то и названием, в конторе сочиненном.
Это не фальсификация в прямом буквальном смысле, но и не тот оригинальный продукт, какой выработан китайским плантатором. Тут, выражаясь фигурально, «всякого жита по лопате», но только не чистого китайского товара, той или иной провинции, того или иного китайского плантатора.
Что же это за процесс? — спросит читатель. Улучшает ли он продукт? Если да, то почему же никакая фирма не заикнется намекнуть о нем ни в прейскуранте, ни в рекламе? О нем, точно сговорившись, умалчивают все, а, стало быть, его считают все-таки чем-то не принятым, неловким, о чем, по крайней мере, неудобно говорить публично.
На это я постараюсь дать ответ в следующем письме.
26 сент. (№ 39). С. 14–15.
XXIX
Новый русский чай*
Временами в повседневной жизни являются новаторы, основатели нового промысла или торговли. В том и другом случае русский обыватель с интересом следит за развитием новой промышленности и радуется ее успехам или печалится о ее неудачах. Наиболее интереса возбуждают, конечно, продукты, назначающиеся для всеобщего потребления, и меньший, случайный интерес имеют предметы хотя бы и новые, но составляющие область моды, спорта или удовлетворяющие потребности одной какой-нибудь группы общества. Заводы скаковых лошадей, фабрики велосипедов и т. п. сами по себе интересные учреждения, но они не составляют потребности народной, а посему о них пишут и говорят только среди любителей соответственного спорта.
Новые способы производства продуктов, рассчитанных на массовое народное потребление, надо встречать и отмечать с большой признательностью к каждому новатору, несмотря на то, будет ли он достигать успеха или терпеть неудачу. Уже одна попытка сделать у себя дома фабрикат или продукт в замену привозного из-за границы заслуживает благодарности русского обывателя. Такие пионеры культуры, как покойные князь Воронцов, распространивший у нас виноградство и виноделие, А. А. Соловцов, устроивший первую чайную плантацию на Кавказе, или как здравствующий Филатов в Самарканде, первый засеявший хлопок из американских семян, не забудутся историей русской промышленности. Что нужды, если впоследствии само дело перейдет в другие руки и к другим предпринимателям!
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
* Заглавие предыдущего XXVIII письма было дано нами. — Ред.
Важен первый шаг и опыт, почти всегда грозящие убытком и неудачею. Но вот шаг сделан, семя в национальное сознание брошено, и рано или поздно явится повторение и подражание, а затем мало-помалу разовьется и полная культура новой промышленности.
Так было с насаждением виноделия в Крыму с разведением хлопка в Средней Азии, также будет, несомненно, и с культурою кавказского чая. Я не буду здесь вдаваться в подробности виноделия на нашем юге и хлопководства в Средней Азии, а остановлюсь несколько внимательнее на водворяющемся новом промысле — культивировке чайного куста и выработке чая в нашем Закавказье.
Пионером этого дела был покойный А. А. Соловцов, положивший на него много денег, труда и энергии. По следам его пошли К. С. Попов, Главное управление уделов и другие лица. Первый русский чай, вернее, только пробы его появились в 1896 г. и были не особенно удачны. В 1897 г. у К. С. Попова появился уже в продаже русский чай, и это произвело в среде чаеторговцев большую сенсацию. Важно было не качество чая, а тот факт, что на рынке появился русский чай — своеобразный, не высокий по качеству, но тем не менее интересный, как новинка.
В нынешнем году я имею уже чай с двух плантаций Кавказа — наследников Соловцова и К. С. Попова. Вероятно, в скором времени появится на рынке такой же чай с плантаций Удельного ведомства, а, может быть, с плантаций и других лиц, которых я не знаю. Русский чай наследников покойного Соловцова оказывается по пробе во всех основных своих качествах, т. е. по вкусу и настою, весьма хорошим чаем. Вкусом он напоминает лучшие былые кяхтинские чаи из западных провинций Китая с небольшим оттенком вкуса цейлонского чая. Колер его чист, навар хорош, аромат приятен. Только внешность чая или, как принято называть, «уборка» во многом уступает чаю китайскому и цейлонскому. Но этот недостаток не существенный и к тому же в будущем времени легко исправимый. Таким образом, оказывается, чай с плантаций наследников Соловцова представляет собою прекрасный продукт нашей новой промышленности и обещает в будущем большое развитие.
Бесконечно будет жаль, если владельцы этих плантаций пойдут к русскому потребителю со своим чаем избитою дорогой чайных фирм с практикою маскированной скидки в ценах. По моему мнению, единственно верный путь к сочувствию потребителя — это хороший продукт с дешевою ценою и определенным зарекомендованным именем самого производителя. Хорошо бы было пропагандировать чай в наших столицах, устроив свои, хотя небольшие, торговые помещения, огласив это в газетах, или же передать кому-нибудь в комиссионную продажу с правом прилагать не более 5 % вознаграждения сверх напечатанной цены на этикете. Я уверен, что дело, таким образом поставленное, может пойти с успехом и стать скоро на торную дорогу. Пусть только наследники Соловцова установят типы сортов чая и держатся их неуклонно в продолжение многих годов. Совсем не нужно множества сортов, а достаточно установить четыре типа ценою в 1 р., 1 р. 20 к, 1 р. 40 к. и 1 р. 60 к. за фунт.
Не нужно даже пока пускаться в мелкую дробную развеску чая, а ограничиться одними только фунтовыми или в крайности полуфунтовыми пакетами. На этикетах должна быть напечатана цена непременно от имени плантатора, производителя чая.
Несколько иное выносишь впечатление после пробы сортов чая с плантаций г. Попова, пустившего его в продажу по 1 р., 1 р. 60 к. и 2 р. за фунт. Начать с того, что чай значительно уступает в качестве чаю наследников Соловцова. Затем, мне кажется, ошибочно назначена высокая цена за средний и высокий сорт продукта. Было бы вернее выпустить упомянутые сорта ценою за фунт 1 р., 1 р. 20 к. и 1 р. 40 к., чем сразу бы была завоевана лучшая позиция в мнении русского потребителя чая. Какую бы высокую цену ни взимать за первые пробные партии чая, этим все-таки немного вернешь затраченного капитала. А между тем у потребителя при пробе чая и сравнении цен первое впечатление будет слагаться не в пользу русского продукта. Ведь каждый же знает, что, покупая китайский или цейлонский чай, в общей цене его он оплачивает пошлины 86 коп. на фунт и, несмотря на это, имеет чай на среднюю и высокую цену (1 р. 60 к. и 2 р.) значительно выше качеством, чем русский чай, такою пошлиной не оплачиваемый. Жаль этой, как мне кажется, ошибки г. Попова, взявшегося за такое доброе и полезное для России дело, как чайная культура в Закавказье, — ошибки, которая должна очень невыгодно отразиться на успехе дела.
Несмотря, однако, на неудачи и ошибки, каждый понимающий человек согласится, что трудны были первые шаги в этом новом производстве, и с благодарностью будет вспоминать имя покойного Соловцова и идущего по его следам г. Попова. Честь и слава им, что они решились вложить труд и капитал в новое дело, которому предстоит впереди большая будущность и от которого можно ждать большой пользы всему русскому народу. Недоброжелательные отзывы некоторых лиц, что в плантациях чая затрачены миллионы, а чая пока собрано лишь несколько сот фунтов, нисколько не умаляет заслуг этих пионеров. Наоборот.
Разве эти затраты не лучше, не сообразнее затрат таких же миллионов на постройку какого-нибудь вычурного дома-дворца с чуждыми нашей национальности архитектурными формами и украшениями, какие мы встречаем в центральных городах, или швыряние громадных сумм на прихоти испорченного вкуса? Дело ясное, что в этом случае только прихоть заставляет тратить миллионы денег на осуществление фантазий, от которых русским людям в лучшем случае «ни тепло, ни холодно», а, поднимаясь выше и становясь на точку национальной пользы, такие траты, без сомнения, вредны, ибо миллионы брошены непроизводительно, и значительная часть из них пропала безвозвратно.
Совсем иное дело — затраченные деньги на введение нового промысла в России. Тут даже неудача первых лиц есть прямая национальная польза, ибо последующий предприниматель, имея опыт предшественников, не повторит их ошибок. Убыток первого, даже второго и последующих предпринимателей — это цена опыта, а дальнейшее развитие дела вознаградит в будущем за все первоначальные убытки, даст новое, прочное национальное дело.
8 окт. (№ 40). С. 18–19.
XXX
Отголоски Нижегородской ярмарки
Во всем есть пределы, указываемые благоразумием. Когда эти пределы забываются, тогда и наступают действия на авось, где нет места ни цифрам, ни расчету. Тут все уже фантазия и, как таковая, разрушается безжалостною действительностью. Большая ярмарка представляет собою разительный пример практических действий человека в сфере купли и продажи, где видны ярко, как в фокусе, все типы обдуманных систем, проверенных расчетов, благоразумных пределов риска, но где также ярко блещут сделки и начинания на основе чисто фантастической. Последние вспыхивают на сером фоне дел, как метеоры в воздухе, поражая на минуту внимание. Люди практические и ясного расчета о них сразу начинают говорить с пожиманием плеч, покачиванием головы и под конец разводят безнадежно руками.
Года два тому назад один торговец шерстью, задумав разыграть роль монополиста, закупил высокими ценами коровьей шерсти по 15 тыс. пудов, имея денег только на задатки — 10 %. Он думал шерсть на ярмарке же распродать, остальные 90 % оплатить вырученными деньгами, а разницу-барыш оставить у себя в награду за «труды» и риск.
Несколько дней бывший спекулянт держал себя на ярмарке с таким видом превосходства над другими, как будто совершил грандиозное дело, раньше никому и в голову не приходившее. Он заходил в лавки к своим конкурентам, чтобы небрежно бросить слово о своих успехах. Но вот наступает 15 августа (срок платежа за шерсть), а шерсть не продается: искусственно поднятые цены останавливают распродажу потребителям товара. Продавцы же партий требуют сполна оплатить денег и угрожают не сдавать шерсти, пока спекулянт не учинит предварительно полного расчета. Волей-неволей приходилось при перепродаже понижать цены даже до убытка, но покупатели давно смекнули состояние дела и предлагают цены еще ниже и убыточнее. Пришлось согласиться и на это, потому что ярмарка проходит, а надежда на хороший исход улетучивается сама собою. Финал фантастической затеи был тот, что шерсть, партия за партией, пошла в залог, а затем была продана с подавляющим убытком.
В эту, только что закрывшуюся ярмарку явилось другое лицо с подобной же фантазией, ни дать ни взять проделало подобную же спекуляцию и, конечно, с таким же печальным концом. Покупая шерсть в начале ярмарки, партия за партией, с одними лишь задатками, новый спекулянт скоро увидал себя владельцем 18 тыс. пудов шерсти на сумму около 100 т. р. и очутился, наконец, в таком же положении, как и предшественник его. Продавцы партий, не сдавая шерсти, требовали деньги, которых, конечно, не было. Возникли споры и пререкания, о которых рынок немедленно узнал и по-своему решил — купить у него шерсть только низкими, убыточными ценами. Пришлось соглашаться и на это. Но тут, как и все на свете, не стоит на одном уровне и месте, а идет вперед или назад, и одна невольная уступка вызывает покупателя требовать второй, третьей и т. д.
Наделавшая шуму спекуляция кончилась на том, что продавцы партий по мере недоплаты денег шерсти ему не сдали, а оставили на складах у себя, обеспечив себя задатками.
Такую спекуляцию очертя голову делают большей частью только русские люди и попадают, как говорится, прямо на убытки, «как кур во щи». Совсем иначе поступают люди других национальностей. Евреи-покупатели совершили спекуляцию иным манером. Они купили в начале ярмарки, также с расчетом на будущее повышение цен, белую коровью шерсть ценою по 9 р. за пуд, но задатка выдали не 15 %, а только 2 %, оставив обязательство приема на их слове. Время шло, цены пали, и евреи, потеряв ничтожные задатки, отказались от приема шерсти. Разница в цене, в конце ярмарки достигшая 15 %, целиком упала на наивных русских продавцов и заставила нечаянно-негаданно оплачивать убытки.
Этим эпизодом, приведенным мною, я не хочу сказать, чтобы все евреи были похожи на этих. Но тенденция в торговле у большинства из них всегда такого тонкого, хитрого расчета, какого русский человек ни придумать, ни оборудовать не может.
10 окт. (№ 41). С. 14–15.
XXXI
Ломаные рубли
Заметным подъемом волны в Москве снова начинает выражаться торговая «заминка». Из числа купцов то один затягивает платежи, не имея средств их оправдать в назначенные сроки; то другой выбивается из сил, чтобы вертеть по темпу заведенную машину торговли, пока совсем не хватит ни возможности, ни сил; то третий, пользуясь общим настроением, плохим ходом дел, захочет половить в мутной воде рыбы, искусственно подготовив свой баланс, уменьшив актив или увеличив пассив, чтобы кредиторам пустить пыль в глаза и заплатить им «четвертак» и никак уже не более «полтины». Подобные подготовительные обстоятельства, конечно, складываются исподволь и незаметно, их порождают всегда сложные причины русской национальной жизни, и мы видим и обсуждаем их уже тогда, когда они выражаются конечным результатом — крахом.
Лет двадцать кряду вел в Москве торговлю преимущественно лодзинскими мануфактурными товарами один еврей Д***. Торговля шла с каждым годом, развиваясь, шире и шире, но никто не знал наверное, что она приносит: барыш или убыток? Все видели, что Лодзь отпускает Д*** товаров с каждым годом больше и больше, а Д*** также с каждым годом продает их дешевле и дешевле, отсюда выводили заключение, что не Д*** продает товар с убытком, а что Лодзь против Москвы умеет вырабатывать товар дешевле и дешевле его продавать. Как всегда почти бывает, причин широких дел Д*** искали совсем не там, где они находятся, и только наступивший крах обнаружил ясно, где и в чем эти причины скрывались. Дня три подряд вся торговая Москва только об этом и твердила:
— Слышал, Иван Иванович? — говорил, здороваясь, какой-нибудь Иван Никифорович своему приятелю.
— Это вы про Д***? Слышал, слышал! Не платит миллион! Просто уму непостижимо, как ухитрились лодзинцы надавать в кредит мелкому торговцу такую сумму.
— Но ведь не все же кредиторы лодзинцы. Есть и московские, и петербургские. Я знаю верно: Д*** должен Лодзи 4/5, а Москве —1/5.
— Как бы там ни было, где же был у кредиторов разум надавать ему такой кредит? Ведь вся-то обстановка Д*** показывала много-много 200 т. в год, а тут, извольте, пассив больше миллиона!
— Вот и подите, — в раздумье добавлял собеседник, — а еще Лодзью тычут нам в глаза: Лодзь умна, Лодзь учена и ведет фабричные дела не Москве чета. Где же их ум и ученость? Какому-то еврею, у которого, как видно, не было ни гроша за душою, навесить такую уйму денег!
Результатом краха Д***, вероятно, будет учреждение по его делам администрации или прямая сделка, если не воспрепятствуют тому отсутствующие кредиторы. Но устроится ли мировая сделка, учредится ли администрация или перейдет, в конце концов, на конкурс — кредиторам одинаково не достанется полного рубля. Для них теперь весь интерес не в том, быть или не быть потере капитала, а только в том, как велик дойдет до них обломок бывшего полного рубля и когда именно.
Как слышно, на первом собрании кредиторов, происходившем в конце сентября, состоялась предварительная сделка: «четвертак» наличными, «гривенник» через 6 и «пятиалтынный» через 12 месяцев. Для читателя, мало знакомого с нашими торговыми приемами, не лишним будет воспроизвести в виде диалога это совещание между должником и кредиторами на упомянутом собрании.
Действие происходит в так называемой «русской палате» московского трактира. Кредиторов около 50 лиц, представляющих итог кредита до 600 тыс. рублей. Представитель должника читает список общих кредиторов: 87 лиц на 863 тыс. руб. Долг всем банкам 360 тыс. руб. Всего 1223 тыс. руб.
Против этого имеется якобы актива на 900 тыс. рублей.
Кредиторы. Объясните, пожалуйста, отчего произошел у вас убыток, превышающий сумму 300 т. рублей?
Представитель. Убытки были разные. Вот, например, торговля шерстью дала убыток.
Кредиторы. Сколько же этого убытка?
Представитель. Тысячи две.
Кредиторы. Две? Это немного. Запишем их. Ну а дальше?
Представитель. Доверитель мой имел фабрику ручных изделий, и она дала убытка 20 тысяч.
Кредиторы. Принимаем к сведению. Итого 22 т. Дальше?
Представитель Д*** проводит разные статьи убытков и, главное, от дебиторов-неплательщиков и все-таки не может указать убытков больше, чем на 50 тысяч.
Кредиторы настойчивее прежнего требуют объяснений, какие именно убытки составляют остальную сумму дефицита в 250 т. руб.
Представитель. А вот какие. Убытки были за предшествовавшие годы по составленным отчетам.
Кредиторы. Пожалуйте эти отчеты предшествующих лет.
Представитель. Отчетов нет, все это значится в торговых книгах.
Кредиторы. Пожалуйте книги, мы сами выведем балансы.
Представитель. Книг тоже нет.
Кредиторы. Как книг нет? Да это что же? Какая-то насмешка! Где же сам Д***, мы хотим его лично видеть.
Представитель. Он болен и не может никого видеть.
Картина.
Вы думаете, что после этого кредиторы пригласят Д*** в суд и принудительно заставят его выдать книги, а в противном случае будут добиваться объявить его банкротом? Ничего подобного! Кредиторы ведь славяне, самые добродушные люди на белом свете. Они легонько пошумели, побранили заочно якобы несчастного Д*** и в конце концов согласились получить с него с рассрочкой, но наличными «добрую половину». Этого мало. Кредиторы в той же зале угостились великолепною закуской и отборными винами, предложенными от имени Д***.
Скажите же, читатель, в каком углу Европы возможно, чтобы так издевался человек над своими кредиторами, утверждая, что нет у него ни денег, ни торговых книг, и в то же время предлагал бы «четвертак» наличными, а кредиторы бы на это соглашались и даже принимали угощение?
Другой случай приостановки платежей — следующий. Хороший русский человек год тому назад открыл свою торговлю на одной из бойких улиц Москвы. Открыл ее широко, с некоторой помпой, имея порядочный основной капитал и поддержку богатых родственников. Одна беда — имел он русскую слабость — запой. В прошлую Нижегородскую ярмарку, будучи в этом состоянии, не больного, но и не здорового человека, он накупил товаров за наличные деньги и в кредит с условленным сроком расчета 25 августа, но, к несчастью, в это же время перешел он «за градус» и запутал все свои торговые дела. Пошли толки, пререкания, аресты неоплаченных товаров и «нечаянный» отъезд должника в Москву. Здесь все ждали, что человек оправится и дела его вновь наладятся и пойдут своей дорогою, как вдруг узнают, что все товары из его лавок вывезены. Что из сей оказии выйдет, никто и ничего не знает, но, видимо, финал не обойдется без судебного разбирательства.
На этих же днях был еще случай, по-видимому, из тех «обдуманных намерений, какие называются в одной среде умными, а вообще, и в своде законов характеризуются «злостными». Жил-был в Москве торговец крупный и вел «по хлебной части» обширные дела. Недели за две до сроков крупных платежей он продал все свои хлебные запасы под срочные векселя, которые учел в банках и у частных лиц; затем объявил, что платить по обязательствам не может. Пассив его определяют до 500 тыс. рублей.
Вот какие дурные признаки начинают проявляться в промышленной Москве. Это далеко не кризис, но нельзя сказать, чтобы все у нас было совсем благополучно.
17 окт. (№ 42). С. 16–17.
XXXII
Нечто о чае
Для противодействия народному пороку — пьянству — мы устраиваем народные «чайные». Бесспорно, это не коренное, радикальное лекарство, а только паллиатив, но и как таковой эти чайные в известной мере полезны и, казалось бы, всякое содействие со стороны казны должно быть им оказываемо не только в смысле административных разрешений на открытие подобных учреждений, но и в смысле удешевления самого чая, т. е. уменьшения непомерных пошлин, на чай как на продукт привозной налагаемых. Да что говорить о чайных! Семейный чайный стол в любой избе есть тоже общественная «чайная», лишь меньшего размера и, если мы признаем, что она приносит пользу, уменьшая пьянство, то должны бы также всеми силами помогать, чтобы чай доходил к такой семье как можно легче и дешевле. А между тем сравнительно с богатой Европой и Америкой у нас чай доходит к потребителю — народу — в 3–4 раза дороже против цен европейских рынков и в 7–8 раз дороже против его стоимости на местах покупки. Мыслимое ли дело после этого вести с успехом борьбу против пьянства продуктом столь высоко облагаемым и казной, и посредниками?
Цены потребителю колеблются у нас в пределах от 1 р. 40 к. до 3 р. за фунт байхового чая, а, стало быть, бедняку, потребляющему чай, нет цены дешевле 1 р. 40 к., если он может купить пакет в полфунта, и тот же сорт чая поднимается ценою до 1 р. 92 к. за фунт, если потребитель покупает его в золотниковых помещениях. Пошлина в таможне, расходы и укупорка при развеске чая в дробные помещения и установившаяся скидка для посредников благодаря системе бандероли создали такую подавляющую лестницу накладных расходов, что чай, купленный в Китае по 13 лан за пикуль*, или по 12 коп. за фунт (русский), превращается для потребителя в России за ту же фунтовую единицу в 1 р. 40 к., а для бедняка-рабочего в более дробной развеске даже в 1 р. 92 к. Не правда ли, читатель, вы удивлены этими цифрами и готовы выразить сомнение в самой возможности даже такого ненормального порядка? А между тем это так, и вот доказательства. На каждый фунт чая в золотниковых помещениях — казною, фирмою, развешивающею чай, и посредниками накладываются следующие суммы:
пошлина 52 1/2 к. золотом, или кредитными — 78 3/4
развеска, укупорка и бандероль — 15
скидка посредникам с цен, напечатанных на этикетах, 25 % — 48
Итого 1 р. 413/4 к.
Значит, за этими подавляющими статьями накладных расходов остается его стоимость, с провозом, всеми другими мелкими расходами, провесом и пользою для продавца-развесчика, лишь 50 к. на фунт. Ввиду этого стоит ли тратить время на рассуждения о понижении тарифов на чай по железным дорогам, фрахтов на пароходах и страховых ставок? Допустим, что железные дорога понизят тариф на 40 к. с пуда чая, это выразится только на фунте одною копейкою; пусть пароходы понизят фрахт с 21/2 к. фунтов стерлингов на тонну груза на 2 фунта стерлингов — это выразится 1/5 копейки; наконец, страховые общества понизят премию с 3/5 до 1/2 %, но это будет еще меньше предыдущей дроби и выразится в какой-нибудь 1/10 копейки. Стало быть, суть вопроса об удешевлении чая не в этих расходах, которые сами по себе ничтожны, а в статьях, приведенных мною выше. И если мы действительно желаем дать беднейшему классу России возможность пить удешевленный чай, то
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
* Лан = 1 р. 30 к.; пикуль = 147 фунтов.
обратим внимание прежде всего на главное и посмотрим, что нужно бы сделать по основным статьям, определяющим цену чая.
Во-первых, пошлина. Она установлена с веса чая без различия цены, которая в Китае колеблется от 10 до 80 лан за пикуль. Для чинов таможни подобная система проста до крайности, но на потребителя в России она в процентном отношении к стоимости продукта ложится в высшей степени неравномерно:
для чая в 10–15 лан за пикуль пошлина — 700 %
на высокий сорт чая ценою 70–80 лан за пикуль — 120 %
Я думаю, едва ли можно возражать против того положения, что налоги в форме прямых или косвенных должны уплачивать богатые классы больше, а бедные меньше и настолько меньше, насколько сам потребляемый продукт ниже и дешевле. В потреблении чая, а, стало быть, и в оплате пошлины — налога бедный платит у нас как раз наоборот — именно 700 % с цены, в то время как богатый только 120 %. Уравнять этот налог, мне кажется, дело самой простой справедливости. Посему, если бы наложить пошлину на чай в 400 % к его стоимости на рынках приобретения — в Ханькоу, Кьюкиане, Коломбо и других местах, где есть наши консулы, предписав им удостоверять подлинность счетов русских комиссионеров, это был бы первый шаг к справедливому распределению косвенных налогов в виде пошлин. Несмотря на чудовищную цифру — 400 %, это дало бы удешевление низкого сорта чая для народа-потребителя по меньшей мере в 25–30 к. на фунт без всякой потери для казны, которая получит пошлины не меньше, чем получается теперь, но распределенной равномерно, что можно усмотреть из следующего подсчета.
[image]
Мне скажут, что налагать пошлину не с веса чая, а в процентах с его цены есть дело трудное и сложное, что для торговцев, выписывающих чай из Китая и Цейлона, представится возможность злоупотребления верностью счетов и увеличится работа наших консулов, но, право, эти трудности так ничтожны по сравнению с пользою, какую дешевый чай может принести беднейшему классу населения, что останавливаться перед ними нет основания. Американцы больше нашего знают цену времени и труду и тем не менее взимают пошлину за ввозимые товары в процентах к их стоимости. Мы сами при введении бандероли даже только во имя уничтожения контрабанды и подделки чая, иногда встречавшейся, преодолели гораздо большие затруднения, и бандерольная система, как система, действует исправно. Нужно ли теперь останавливаться пред гораздо меньшими трудностями, когда результат удешевления чая для беднейшего класса может принести ему большую экономию в расходах?
Во-вторых, скидка посредникам. Благодаря введению бандероли, эта скидка стала установившимся обычаем и гнетет теперь немилосердно потребителя. При установлении бандероли оставлена была свобода — печатать рядом с нею любую цену чая. Чтобы заманить к себе посредника-торговца, все фирмы, развешивающие чай, одна перед другою с каждым днем увеличивают скидку и дошли теперь до чудовищных размеров — 25 %, в прямой ущерб потребителя и единственно в пользу одних только посредников. Даже те большие фирмы, которые претендуют на прежнее почетное название «оптовых фирм», печатают на этикетах цену, уверяя потребителя своей подписью и клеймом, что-де вот в этом пакете насыпан чай по качеству своему равный 1 р. 60 к., когда в действительности там находится чай не выше цены 1 р. 20 к.! Я не хочу употреблять резких выражений для характеристики таких действий, но всякий поймет, как некрасиво это уверение, не отвечающее реальным фактам, и легко подыщет ему сам подобающее название. Но и это еще не все относительно фирм и лиц, имеющих развесочные отделения для чая. Они идут в этом направлении дальше и развешивают чай в золотниковые помещения для самого беднейшего населения ценою 1 р. 92 к. за фунт, хотя на самом деле чай насыпан из смеси того же сортировочного барабана, из которого рассыпан чай ценою в 1 р. 60 к. Ни одна фирма не рискнет напечатать на обертке, что цена хотя за 2 зол. 4 к., т. е. фунт 1 р. 92 к., но сам чай насыпан из смеси ценою в 1 р. 60 к.
[image]
Фирма только и может заявить в свое оправдание, что дробная развеска с работой укупорки и обандероления требует добавочных расходов, значительного провеса, а, следовательно, с большей суммы и большей скидки посредникам. Но это все очень слабая отговорка на серьезные обвинения.
Таким образом, пора и здесь всем убедиться, что практикующаяся скидка посредника есть прямой ущерб для потребителя продукта и пора хотя бы даже принудительными мерами уничтожить это зло. Представим себе, что было бы издано положение, по которому всякий продавец чая, имеющий развесочное отделение, обязан был бы продавать его за наличные деньги не дешевле цен, напечатанных на этикете, а за срок кредита особо налагать не меньше 6 % годовых, что продавец-посредник волен продавать чай потребителю выше напечатанных цен, по его усмотрению. За нарушение этого развесочные фирмы подвергались бы крупным пеням, прогрессивно увеличивающимся.
Что принесла бы практика при таком узаконении? Она сразу заставила бы развешивать чай в этикеты с иными, более низкими ценами, чем теперь, и потребитель тотчас бы узнал, как много переплачивал он раньше посредникам за их сравнительно пустые услуги. Вот табличка цен, какие должны бы установиться, если бы была проведена указываемая мною мера даже без изменения существующей пошлины (см. табл.).
Такие правила, или нормировка, назовите, как угодно, принесли бы потребителю удешевление чая в среднем, даже на одни низкие сорта, около 25 к. на фунт*.
В-третьих, наконец, расходы по развеске в золотниковые помещения. Эта статья накладного расхода, вызванная большею частью дробною оклейкой бандероли, может быть сокращена наполовину, если будет дозволено пакеты меньше 6 золотников выпускать в продажу без казенной бандероли. Что в этом нет опасности, в смысле контрабанды или подмеси суррогатов, я думаю, лучшею гарантиею служит самая дробность чайных помещений.
Резюмируя подобную возможность удешевления в пошлине и скидке для посредников только низких сортов чая, идущих к самому бедному классу населения, мне кажется, была бы легко достижима такая цена для потребителя:
а) чай, развешанный от фунта до 1/16 вместо существующей теперь цены 1 р. 40 к., продавался бы по 90 коп. за фунт;
б) чай в золотниковых помещениях вместо существующей цены 1 р. 92 к. продавался бы по 1 р. 20 к.
Я знаю хорошо, какою неприязнью будет встречено мое предложение со стороны посредников, а, может быть, и не посредников. Но для меня интерес беднейшего потребителя чая и достижимая правда, какою она мне представляется, выше этих нареканий, и я, не обинуясь, высказываю мое убеждение.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
* Прекрасная идея, но на практике, думается нам, неосуществимая. Как уследить за тем, чтобы оптовый торговец не делал скидки лавочнику? Тогда чиновник должен проверять каждый отдельный счет. А гг. оптовики возьмут да и установят рефакцию, т. е. выдачу известной суммы обратно? — Ред.
Пусть его обсудят в печати, и, если другие предложат что-нибудь лучше, я поспешу преклониться. До тех же пор я утверждаю, что изменение системы пошлины на чай и запрещение скидок посредникам дало бы удешевление на низкие сорта чаев для потребителя народа в целых 50 к. на фунт, т. е. создало бы возможность продавать чай, развешанный в фунты прямо потребителю, вместо 1 р. 40 к. по 90 к., а это бы равнялось экономии для беднейшего класса по крайней мере в 20 миллионов рублей ежегодно.
Прим. ред. Все дело в том, что при бедности народа и отсутствии денег и заработков, а, следовательно, плохом потреблении, лавочники, чтобы иметь доход, должны брать чуть не рубль на рубль, иначе им не стоит торговать. Продать 100 фун. чая с пользою в 20 к. на фунт — даст 20 р. То же дадут 20 фун. чая с пользою 1 р. на фунт. В городе такой громадный барыш создаст конкуренцию. Там сами розничные торговцы продают чай дешевле, чем напечатано, сами делают скидку. В деревенской лавчонке при ничтожной продаже даже рубль на рубль пользы конкуренции не вызовет. Я продам 5 фун. чая в месяц и наживу 5 руб. Если откроется другая лавчонка, мы оба продадим те же 5 фун., но пользы возьмем всего, положим, по 60 к. с фунта, т. е. оба вместе выручим 3 р., иначе прогорим оба. Тут действует, кажется нам, такой закон: чем больше бедность и меньше потребление, тем больше должен брать за свои услуги лавочник, ибо эти услуги сокращаются до последней возможности. Судьба всех обнищалых стран, на первом месте среди коих стоит матушка Русь православная.
Отдаваясь мысли удешевления чая, как народного напитка, в большей или меньше мере способствующего уменьшению пьянства, о чем я подробно говорил в предыдущем письме, я, к удивлению моему, встречаю циркулирующие слухи, что будто пошлина на чай по Иркутской таможне будет повышена. Правда это или нет, сказать трудно, но слухи настойчиво твердят, что пошлина повысится на целых два рубля прежних золотых, или три рубля современных, т. е. 71/2 к. на фунт чая, и что будто пошлина будет введена не с будущего чайного сезона, а с 1 января 1899 г. Мотивами к повышению пошлины считаются открытие Сибирской железной дороги до Иркутска и сокращение времени доставки чая в Москву на 2–3 месяца. Все это верно, и с этим нельзя не считаться. В настоящее время байховый чай, выписанный из Китая через Кяхту, обходится так называемым кяхтинским торговцам 7–8 к. на фунт дешевле, разумея крайний доставочный пункт — Москву, главным образом, благодаря тому, что пошлина на чай в Иркутской таможне 483/4 к., а в таможнях по европейской границе — 783/4 к. Большая часть разницы от пошлины уходит на провоз по Монголии и России, начиная с Калгана, Урги и Кяхты, питая в былые времена провозной платой ямщиков и пароходовладельцев как в Западной Сибири, так и на Каме и Волге; теперь чай является одним из крупных грузов для Сибирской железной дорога и Байкальского пароходства. Разница в пошлине между Иркутской и европейскими таможнями была установлена именно ввиду того, чтобы сибирское население пользовалось заработками от провоза, имея чай несколько дешевле чая, провозимого морем чрез Одессу, и чтобы не прерывать векового традиционного торгового пути с Китаем через Кяхту, поддерживаемого почти исключительно русскими торговыми фирмами — единственными, которые вывозят ежегодно в Китай русские товары: плис, юфть, меха и проч. Список лиц, занимающихся чайною торговлей через Кяхту, как прежде, так и теперь, показывает нам, что там участвуют 95 % русских людей и только 5 % инородцев. Так, по сведениям из Кяхты за текущий год значится, что из 40 фирм, провозящих чай через Кяхту, 38 фирм русских.
Существующая разница в стоимости чая Китай — Москва с провозом и пошлиною чрез Одессу против чая с провозом и пошлиною чрез Иркутск, в 7–8 к. на фунт, делится пока между кяхтинскими фирмами и покупателями в Москве. Так, одинакового достоинства чай стоимостью чрез Одессу 1 р. 2 к. и стоимостью чрез Иркутск, при нормальных условиях перевозки, в 95 к. продается теперь в Москве фирмами, ведущими заказы чая через Кяхту, по 1 р. 2 к., имея пользы 7 к., а для лиц, выписывающих чай через Одессу, становится трудною продажа даже с малой пользою. Для последних остается один базис — преимущество, это выжидание благоприятного момента, ибо чай может лежать в таможне без оплаты пошлины до трех лет, и они платят ее по мере продажи чая, чего другая, кяхтинская сторона, не имеет. По всей линии следования чая от Кяхты до Москвы цена ему настолько же дешевле, насколько меньше платится за провоз против прежнего способа передвижения. Таким образом, польза в 7–8 к. на фунт, повторяю, только при нормальных условиях транспорта, является сильным стимулом для русских фирм, как принято говорить, «выписывать чай» по направлению через Кяхту. Это мы и видим на увеличении заказов чая в истекающем сезоне. Казна теряет разницу пошлины, но та же самая казна выигрывает на ценном грузе всего сибирского железнодорожного пути, имеют заработки фрахта и провоза пароходовладельцы и возчики, имеют несколько удешевленный чай все потребители его, и, что главнее всего, поддерживается, и развивается вековая наша торговля с Китаем и Монголией по старому установившемуся пути, что для наших интересов на Дальнем Востоке и нужно, и полезно. Разница 7–8 к. на фунт чая в пользу кяхтинского пути в Москве, делается уже только 4–5 к. в Петербурге и совсем исчезает для Варшавы, Кавказа и всего нашего юга.
Прибавка пошлины в 2 р. на пуд чая (золотом), если она состоится, опять парализует чайную торговлю через Кяхту, как когда-то она была парализована на долгие годы подобной же прибавкой пошлины. От повышения пошлины казна выиграет, увеличив ввоз чая чрез Одессу; Сибирская железная дорога и все другие виды транспорта по Сибири проиграют, а потребитель чая почувствует его вздорожание и пассивно ответит на это тем, что меньше будет пить его, не говоря уже о том, насколько повышение цен мало будет помогать уменьшению пьянства.
Мне кажется, что даже уравнение современных выгод — выигрыша времени транспортировки и удешевление провозов по Сибирскому железнодорожному пути против прежней траты времени и провозных цен — лучше и целесообразнее сделать на тарифе самой железной дороги: Иркутск — Москва — Петербург, чем повышать пошлину на чай в Иркутске, если только такой проект существует. Представим себе ставку тарифа за ящик чая теперь Иркутск — Москва 10 р., а повышенною до 15 р. Казна не пошлиной, а тарифом выиграла бы 5 р. на ящик Иркутск — Москва и в то же время оставила бы некоторую выгоду кяхтинским торговцам в 2–3 к. на фунт против чая, провозимого через Одессу. Этим, во-первых, не пресекался бы сразу импульс выгоды кяхтинской торговли для фирм, выписывающих этим путем чай, а, стало быть, упроченное дело шло бы полным ходом; во-вторых, казна имела бы больший доход от провоза чая по Сибирской дороге и косвенно дала бы возможность при таком тарифе уделять из этого груза Западно-Сибирскому и Камско-Волжскому пароходствам, не говоря уже о лишнем заработке Уральской железной дороги; в-третьих, сам тариф ложился бы равномерным расходом на ящик чая по всему пути в зависимости от того, сколько верст был он провозим железною дорогою, а потребитель не был бы отягощен всей величиною добавочной пошлины.
Казенная железная дорога ведь не частная дорога, обязанная давать акционерам как можно больше дивидендов. Она есть и сеятель возможно большей пользы населению, и регулятор в распределении товаров и продуктов. Для казненной дороги совсем не нужно гоняться за товарами первого класса, когда есть столько грузов повседневного народного товара — хлеба, что дай бог с ним справляться. Сибирская железная дорога как раз и завалена таким грузом — хлебом, которого не в состоянии перевозить даже при полном ходе товарного движения. При повышении тарифа на чай часть этого товара и перешла бы на речные пароходы Западной Сибири, камско-волжские и дала бы усиленный доход на всем протяжении Уральской железной дороги. Этим косвенно явилась бы также нужная поддержка пароходовладельцам Западной Сибири, претерпевающим в последние годы постоянные убытки. Для государства ведь не все равно, если одна промышленность развивается и богатеет, а другая промышленность падает и разоряется. Создавать промышленность трудно, разрушать ее легко — это старая истина, и, мне кажется, надобно прислушиваться к ее указаниям.
Если Россия — для русских, или хотя бы преимущественно для русских, то и тогда надобно оставить кое-что из этих преимуществ в пользу кяхтинской торговли чаем, потому что там фигурируют почти одни русские фирмы. Возьмите список фирм, провозящих в Россию товары по европейским таможням, и вас поразит преобладающее большинство нерусских фамилий. Я не слепой поклонник русского и признаю в иностранце преимущества, какие он имеет в знании и культуре, но в промысле, торговле, где является борьба и конкуренция, должны быть одинаковые средства и оружие, которых во многих случаях у русского купца и не хватает. Для заказа чая в Китай я беру в каком-либо из банков аккредитив на Лондон, и он мне стоит единовременно один процент. Иностранец для той же цели берет его в Лондоне или Берлине за 1/2 процента. Мне деньги стоят при учете векселей 6 %, иностранец русские же векселя учтет у себя дома за 3, много за 4 %, а если срок не больше трех месяцев, то и за два процента. Дело ясное, что с такими неравными орудиями борьбы и конкуренции иностранцы на московском рынке имеют больше шансов одерживать торговые победы.
Торговля чаем через Кяхту и Иркутск несколько иное дело, чем торговля чрез любую европейскую таможню в России. Чай, ввозимый через Кяхту, нельзя продать прежде, нежели не оплатишь его провоз по Китаю, Монголии и России и пошлину в Иркутске. Отсрочка пошлины обставлена такими тяжелыми условиями залогов и подписок, что немногие ею могут пользоваться.
Видимое удешевление провоза по Сибирской железной дороге как бы игнорирует нередко случающиеся большие переплаты сухопутного провоза, считая среднюю шкалу фрахтов как бы навсегда нормальною. Совсем не то бывает в действительности. Провозы от Калгана, Урги, от Кяхты до Иркутска повышаются порою очень сильно против всякого расчета и ожидания. Случился падеж вьючного скота, оказалось мало корма — плата повышается; появилось большее количество чая против прежних лет — то же самое. Так, теперь провоз между Кяхтою и Иркутском с обыкновенного уровня 2 р. 50 к. за ящик повысился до 4 р. 50 к., а на декабрь сделана цена 5 р. 50 к. и, говорят, дойдет до высоты 7 р. за ящик. Ведь это значит, что на одной дистанции неожиданная, нерассчитанная переплата провозов упадет 4 копейками на фунт чая.
Высказав мои соображения по поводу слухов о повышении пошлины на чай по Иркутской таможне вообще, я вовсе не касаюсь частности, будто будет она введена с 1 января 1899 г. Если бы это случилось, то для всех лиц, случайно очистивших пошлиною чай до 1 января, создалась бы премия в 8–9 р. на ящик, что кажется прямо-таки невероятным. Ведь это было бы что-то похожее на штраф за то только, что русские чайные торговцы поверили таможенному тарифу и за 10 месяцев раньше заказали чай в Китае кяхтинским путем.
Большая публика столичных городов и вся юго-западная Россия, за исключением Нижнего Поволжья, очень мало знает о кирпичном чае. Образованные люди наивно думают, что это лишь напиток одних татар, киргизов, калмыков и других инородцев. Сам кирпичный чай в ее представлении есть напиток, не похожий на байховый (рассыпной) чай и годится только для неприхотливого вкуса инородца. Даже официальное издание Министерства финансов «Торгово-промышленная Россия» на 1899 г. утверждает, что (стр. 105) «потребителями кирпичного чая являются исключительно сибирские, калмыцкие и киргизские инородцы». Так ли это на самом деле, большинство не интересуется узнать и продолжает думать, что потребитель кирпичного чая один только инородец. Обратимся для разъяснения этого вопроса к официальным данным ввоза чая в Россию.
В 1897 году было ввезено:
байхового чая — 56 млн. фунтов,
кирпичного — 47 млн. фунтов.
В России всех жителей 130 миллионов. Из них мусульман и инородцев 10 миллионов. Если большинство пьет байховый чай, то на долю каждого приходится меньше полфунта, кирпичный чай пьют только инородцы и мусульмане, разделив привоз его на их численность, выходит по 5 фунтов на человека. Значит, инородцы и мусульмане как бы потребляют в десять раз больше остального русского населения.
Может ли это быть, как вы думаете, читатель? Я думаю, что не может. Тут какая-то крупная ошибка в рубриках и видимое незнание современных потребностей значительной части русского народа.
Мы зачастую живем понятиями, которые верны были действительности лет 40–50 тому назад, а теперь давно стали анахронизмами. Верно, что было время, когда кирпичный чай пили только татары и инородцы. Но с тех пор потребности русского народа выросли и изменились, сам кирпичный чай претерпел многие метаморфозы и стал иным продуктом, а мы продолжаем думать, что он все тот же, как был полстолетия назад, что потребляет его только инородец, и спокойно ставим чай кирпичный по заведенному порядку в рубрику инородческого потребления. И в этом мы глубоко заблуждаемся.
Кирпичный чай подразделяется на известные сорта, по качеству материала и способу приготовления, существенным образом один от другого отличающиеся. Этот чай имеет четыре главных типа.
Черный. В плитках темно-коричневого цвета весом 21/2-3 фунта, приготовленный из высевок и крошки байхового чая под названием «хуасяна». Настой его одинаковый с байховым чаем, а вкусовое качество зависит от подбора материала.
Обыкновенный. В плитках-кирпичах весом около 4 фунтов крупного грубого чайного листка со стеблями, зеленоватого цвета и терпкий по вкусу. Потребители его только калмыки и лишь частию наши мусульмане.
Плиточный. В плитках в виде шоколадных весом в 1/4 фунта из более высокого, чем черный кирпичный чай, материала. Настой и вкус плиточного чая приближаются к байховому чаю розничной цены — 1 р. 60 к. за фунт.
Зеленый пекинский. В плитках около 11/2 фунта зеленоватого цвета из более мелкого чайного листа с отсутствием стеблей против кирпичного чая «обыкновенного».
Статистика приготовления кирпичного чая в Китае в течение года такая:
кирпичный черный — 311389 ящиков
кирпичный обыкновенный — 38156 ящиков
кирпичный плиточный — 7473 ящика
кирпичный зеленый — 2455 ящиков
В былые времена, до 50-х годов текущего столетия в Россию ввозился чай исключительно один «обыкновенный», редко «зеленый пекинский» и размещался преимущественно между казанскими татарами и астраханскими инородцами. Очень мало и очень редко проникал в Россию чай кирпичный черный в мелких плитках, как прототип современного черного кирпичного чая. В шестидесятые годы русские комиссионные дома в Китае, предвидя большую будущность такого чая, по высокому качеству его материала (из остатков того же байхового чая) совершили реформу его выделки, устроив фабрики с паровыми или гидравлическими прессами взамен ручных китайских способов прессования. Наше правительство, находя, что этот чай назначается для потребления низшего класса населения внутри империи, установило на него умеренную пошлину в 2 р. 50 к. с пуда. И вот с тех пор из года в год ввоз его в Россию усиливается и достигает, наконец, в 1897 году 40 миллионов фунтов. От потребителей татар и инородцев потребление распространилось между русскими по всей Сибири, на Урале и по левой стороне Волги от Казани до Астрахани. Причина распространения черного кирпичного чая кроется в том, что качество его совершенно одинаково с низкими сортами байхового чая, а в некоторых высоких сортах равняется даже средним байховым чаям, цена же значительно дешевле. Сравнительная табличка цен, я думаю, дает лучшее понятие, чем какой угодно рассказ и описание.
В Нижегородской ярмарке нынешнего года цены оптом были такие: черный кирпичный средний 40 к., равный байховому в 1,40; черный кирпичный высокий — 44 к., равный байховому в 1,60; плиточный 90 к., равный байховому в 1,40-1,60.
Дешевизна, достаточная для победы над предрассудком, будто кирпичный черный чай не может заменить чай байховый! И действительно, предрассудок побеждается всюду, где в бедный класс народа проникает плитка черного кирпичного чая. Я вполне уверен, что недалеко уже то время, когда народная масса всей России перейдет на преимущественное потребление этого чая.
Что же обуславливает такую дешевизну кирпичного чая в сравнении с чаем рассыпным, когда в готовом виде цена ему в Китае почти тождественна с низкими сортами байхового чая? Эту дешевизну обуславливают три главных статьи, из коих слагается его цена: пошлина, барыш посредников, развеска и укупорка. Вот сравнительная табличка этих статей для кирпичного и байхового чая на весовую единицу — фунт — при среднем качестве продукта:
Самый низкий сорт байхового чай на китайских рынках покупается по 8-12 лан за пикуль (8-12 к. за фунт), а самый высокий сорт «хуасяна» по 8-10 лан за тот же пикуль. Прессование кирпичного чая составляет расход на фунт 1–11/4 копейки и равняется расходу на сортировку и укупорку байхового чая.
Что такое «хуасян»? Это высевка и крошки от байхового чая всех достоинств, мелкие разорванные листья чая, ценимые, смотря по качеству, от 5 до 10 лан за пикуль. Тот же «хуасян» составляет и толченый байховый чай низких сортов, превращаемый в этот материал, когда его на рынке недостаточно и цены «хуасяна» повышаются.
Посторонний чайному делу человек, пожалуй, спросит, почему же чайные торговцы не знакомят потребителей в России с этим чаем и не рекламируют его, как рекламируют чай байховый? Ответ на это очень прост. На кирпичном чае, как товаре открытом, нельзя печатать произвольных цен для потребителя и скидывать посредникам 20–25 %, посредникам нельзя пользоваться неслыханным барышом, скрытым в цене, напечатанной на этикетках рядом с бандеролью. Вот почему черный кирпичный чай и неудобен для посредников внутренней России. Чай идет, завоевывая себе дорогу сам собою, только по настойчивому спросу потребителей, и посредники вынуждены удовлетворять ему, где он существует. Потребители чая Центральной и западной России, быть может, даже не слыхали об этом чае, а посему не могут предъявлять на него и требования. Но там, где он введен и принят, как, например, в Сибири, Казани, Уфе, Самаре, по всему Уралу, там всякий бедный человек — инородец или русский — постоянный потребитель черного кирпичного чая. Самый низкий сорт байхового чая (по качеству своему ниже хорошего сорта черного кирпичного) потребитель не может купить дешевле 1 р. 20 к. за фунт, а кирпичный чай высокого качества он покупает по 45–46 копеек*.
5 дек. (№ 49). С. 13–15; 12 дек. (№ 50–51). С. 16–17;
23 дек. (№ 2). С. 13–14.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
* Г. Чукмалдин был так любезен доставить в редакцию образцы кирпичного чая. Действительно, прессованный чай в 40 коп. не уступает дешевому сорту в 1 р. 40 к. фунт, который почти исключительно пьют в деревнях. При нашей бедности замена этого чая кирпичным дала бы народу серьезную экономию, если, конечно, не поспешит прекратить это «злоупотребление» всевидящее око нашего финансового ведомства и не «уравняет» пошлину. — Ред.
С Нижегородской ярмарки
I
Писать с ярмарки и о ярмарке в самый разгар дел и торговли не так легко, как может подумать читатель, пробегающий бойкий газетный фельетон на легкую тему. Торговля только развивается, дела только что обрисовываются, цены едва начинают устанавливаться, подвергаясь всевозможным колебаниям в сторону повышения и понижения. Мудрено поэтому в таком хаосе уловить господствующее настроение и выразить его точными словами и цифрами. Известного товара привезено больше, а, стало быть, по закону рынка цена должна ему понизиться, но ведь того, что товара будет больше или меньше, все еще не знают, а посему и цен установить не могут. Продавцы таких товаров запрашивают цену выше прошлогодней, покупатели, собирая данные о количестве привоза, выжидают, и товар находится в неопределенном состоянии, какое можно выразить характерной русской поговоркой «ни то ни се». Что можно написать в подобную минуту о таком товаре? Не лучше ли благоразумно умолчать, не подвергая риску своей репутации, сделав крупную ошибку в предсказании?
То, что сделано, то, что стало совершившимся фактом и выражено в определенных данных — меры, веса, условий и цены — только то и может быть ценным сообщением, из которого читатель может делать собственные выводы и заключения. Вот тарские кожи заводчик Мошинский продал московской фирме «Е. Орлова с-вья» — партию мостовых в 4000 кож ценою в 19 р. 50 к. за пуд. Это факт, который оба они порознь подготовили давно — один, торгуя в Москве и наблюдая требования на товар, а другой, выделывая кожи в Таре и рассчитывая на покупателя в ярмарке, которому такой именно товар потребуется. И тот и другой, промышляя каждый в своем районе и по своей профессии, готовились к этой сделке разом: один продать свои кожи не меньше 18 р., а может быть, и 20 р. за пуд, а другой — купить не дороже 20 р., а может быть, и за 18 руб. за пуд. Колеблющуюся разницу цены, 2 р. за пуд, определившееся настроение с кожевенным товаром в ярмарке присудило почти целиком Мошинскому, и торговый дом «Е. Орлов» должен был примириться с этим, заплатив продавцу 19 р. 50 к.
Из этих голых цифр каждый знающий кожевенное дело человек может составить себе полную программу действий, по крайней мере, на полгода времени вперед. Мостовые кожи по 32 пуда весом в сотне и по цене 19 р. 50 к. сделка слишком заманчивая для кожевенного заводчика, чтобы он не решился запасать осеннее сырье и выделывать подобный же товар к будущей ярмарке. Спору нет, что ко времени, когда выделанные на заводе кожевенные товары попадут в продажу, цена может измениться к понижению, но настоящая реальность цифр действует соблазнительно и проблематичной надеждой закрепляет в голове заводчика почти полную уверенность, что рынок удержит цены на прежнем высоком уровне.
Другой обнаружившийся факт на ярмарке — это некоторое перепроизводство ситцев, которое сказалось в понижении цен на них на 1/4 копейки за аршин. Сама по себе эта 1/4 к. мелкая дробь, о которой как-то неловко и говорить, но она все-таки составляет значительную часть цены, выраженную в копейках (7–8), именно около 1/30, или 3 %. Какая бы малая сделана ни была уступка, она как симптом очень характерна и указывает на то, что предложение превысило спрос, а отсюда и состояние этого отдела мануфактуры находится на пути к затруднениям.
Совершенно в ином положении находятся крупные мануфактуры серых крестьянских товаров, как, например, Саввы Морозова, Викула Морозова, Богородско-Глуховская и другие им подобные мануфактуры. Для этих фирм затруднительности рынка и плохих ярмарок как бы не существует вовсе, и не рынок диктует цены их фабрикатам, а они сами устанавливают цены на рынке. Все это, конечно, достигнуто не сразу, а исподволь и постепенно, выработкою весьма высоких товаров, установлением на них умеренных цен и постепенным же, умеренным расширением производства, чтобы не насытить рынка «сверх аппетита», чего другие мануфактурные отделы не соблюдают, представляя себе рынок как бы бесконечным, за что и платятся «пертурбациями» в собственном производстве.
В общем смысле первые дни августа представляют начало ярмарки, но для Морозовской группы мануфактур оно уже обозначает вторую половину, а, пожалуй, и последнюю четверть 2 августа, я сказал при встрече одному из видных деятелей Морозовской мануфактуры, что, мол, вы, вероятно, продали уже фабрикатов на миллион. Я желал этим сделать любезность, но, как видно, ошибался.
— На миллион? — возразил он, насмешливо улыбаясь. — Что вы! Миллион был у нас уже до 1 августа, а теперь мы «регулируем» только наших покупателей — одним даем полностью товары по записям, а других урезываем…
— Но ведь урезанный покупатель на вас обидится и перестанет покупать?
— И прекрасно. Мы стремимся иметь клиентов только отборных и, так сказать, «просеянных».
— Но ведь, однако, фабрики у вас растут, куда же вы помещаете избытки от увеличенного производства?
— У нас всякий угол в здании занят станком или машиной, и все они работают полным ходом, а товара, как видите, всегда «немножко» не хватает.
— Отчего же вы не увеличиваете производства еще, раз товара не хватает?
— «Все в меру» — вот мудрость всех народов. Пусть лучше «немножко» не хватает, чем будет «немножко» лишнего; в первом случае хозяева рынка мы, а во втором хозяин рынка — наш покупатель. Сообразите, какое положение лучше?
II
Со всех сторон на ярмарке идут толки о той же промышленной болезни, какая свирепствует в Москве и Петербурге. Я разумею общее безденежье и несостоятельность многих лиц на крупнейшие суммы. Денег становится на рынке все меньше и меньше, деньги дорожают с каждым днем все больше и больше. Отсюда начинается сначала небольшое, чуть заметное стеснение в деньгах и урезывание учета векселей в банках, а потом постепенно ученый процент повышается, урезывание кредита идет дальше, пока не дойдет до кульминационной точки, чтобы дать потом новую обратную волну понижения учетного процента и увеличения кредита. Но пока идет этот процесс денежного стеснения, сколько людей не выдержит на своих плечах тяжелых экономических затруднений и обанкротится — это не поддается точному учету и определению. В такие времена благо тем, у кого есть накопленные деньги, у кого не переставала действовать система благоразумия и крайней осторожности, и безвыходно положение тех, у кого денег было недостаточно, а благоразумия для кредита не существовало. Люди последней категории черпали кредит повсюду, где он был свободен, а где же был он не свободен, спросим мы, вплоть до настоящего года, когда в прошлую ярмарку коммерческие банки предлагали деньги, выражаясь ходячим словом, почти в разноску за 4 и даже за 31/2 %? Кредит и брался многими «направо и налево», а вот теперь, когда денег стало мало и с каждым днем становится все меньше и меньше, когда все банки подняли учетные проценты и беспощадно урезали кредит, что же остается делать некоторым лицам, как не объявлять приостановку платежей или предлагать за полный рубль полтину, четвертак, пятиалтынный?
Началось в Москве с несостоятельности некоего Фирсова, бывшего маленького ремесленника, сумевшего как-то с каждым подружиться, каждому польстить и закредитоваться почти на полтора миллиона, а потом, увы, едва ли оставившего кредиторам за рубль «гривенник», несмотря на то, что учреждено было сначала товарищество Фирсова, а потом администрация этого товарищества. За ним и потекли широкою струей приостановки платежей: Прокофьева, Гущина, братьев Коган, Буш и Саксе, и проч., и проч., где нередко фигурировали, между прочим, «дружеские» векселя и даже, как говорят, сочиненные в конторе неплательщика, что будто бы и повело к тому, что один из членов фирмы, должник, сократил искусственно свое земное существование.
Но дальше, когда пошли такие крахи, как фон-Дервиза, то ахнула Москва и не знала даже, чему приписать главную причину несостоятельности лица, у которого, говорят, останется еще 5–6 миллионов капитала после того, как администрация оплатит все его долги. Если так, думает Москва, то что же будет с другими крупными фирмами в промышленности, как, например, С. И. Мамонтов и ему подобные, имена которых еще нельзя оглашать в печати, но которые произносятся направо и налево без стеснений в устном разговоре? Ведь там тоже миллионы и десятки миллионов рублей, готовых сократиться вполовину, в четверть, в одну десятую.
Раньше всех смекнули дело спекулянты на бирже и пошли сбывать во что бы то ни стало акции тех банков, которые ютили у себя преимущественно былых дельцов с широкою натурой, оказавшихся теперь в шатком положении. В какие-нибудь два-три месяца времени акции некоторых банков понизились в цене на 15 и до 30 %. Так, например,
стоили теперь
акции Русского торгово-промышленного банка 370 р. 270 р.
Московского международного 430 р. 350 р.
Московско-Ярославско-Архангельской ж. д. 900 р. 500 р.
Московско-Виндаво-Рыбинской ж. д. 160 р. 120 р.
а также акции некоторых других железных дорог.
Финансисты утверждают, что цена акций зависит от учетного процента банков и этим будто бы объясняется общий упадок цен на акции, обнаружившиеся за последнее время, на самом же деле факты из действительной жизни говорят другое. В одно и то же время цена одним акциям упала, а цена другим стоит непоколебимо. Акции Волжско-Камского и Сибирского банков или Купеческого общества до сих пор не понижаются в цене, несмотря на новую норму учетного процента.
14 авг. (№ 33). С. 14–16.
III
В такие трудные времена для кредита, как настоящее время, только Государственный банк и может явиться действительным помощником торгующему и промышленному сословию. Иначе частные банки, как любое частное учреждение, забота которого состоит, главным образом, в том, чтобы давать хозяину — акционерам — как можно больше дивиденда, повышали бы учетные проценты еще больше и эксплуатировали бы промышленность и торговлю еще сильнее. Только посредничество Государственного банка и может остановить несколько своим учетным процентом аппетиты частных банков. Единственно, в чем можно не согласиться с Государственным банком, это в распределении самой шкалы процентов по срокам. Здесь, на ярмарке, была объявлена такая градация процентов:
[image]
Из этого видно, что банк неохотно принимает к учету 6-месячные и еще менее охотно 9-месячные векселя, назначая высоту учетного процента на 20 и 50 % более против учета 3-месячного. Какие бы причины ни были для этого, они всегда ведут к тому, что 3-месячные векселя будут учтены в Государственном банке, а 6-месячные и, в особенности 9-месячные, векселя поступят к учету в частные банки, у которых часто величина учетного процента на эти сроки кредита бывает меньше, и, таким образом, в этом случае учреждения частные становятся доступнее и целесообразнее Государственного банка, что, конечно, аномалия. Ведь какой бы тезис ни выставлял в своем уставе частный банк, что он будто бы прежде всего служит и отвечает интересам общества и промышленности, на самом же деле банк служит, только имея конечную цель — интересы акционеров. А эти интересы, надо думать, трудно согласимы с интересами его клиентов.
Совсем не то с задачами Государственного банка. Его владелец — государство, и как таковое должно печься о всех, без исключения, промышленниках. А между тем многие ли могут пользоваться 3-месячным вексельным кредитом, когда территория нашей родины громадная, когда уклад нашего торгового обычая совсем иной, чем в западных государствах? В нашей торговой и промышленной практике не принято выдавать 3-месячные векселя, потому что доставка товаров в окраины из центра и из окраин в центр требует такого продолжительного времени, о каком в Западной Европе понятия не имеют. Кроме того, все мы, так сказать, дети своей земли, и должны поэтому приноравливаться к ее обычаям, выработанным долгой практикой. Наши длинные сроки кредита совсем не каприз нашей промышленности, а вызваны они самой жизнью, нашими громадными расстояниями, как и наши ярмарки. Современные дороги видоизменяют, правда, несколько характер нашей промышленной жизни, приближая его к облику европейскому, но никогда не могут сделаться точной копией европейской. Со всем этим надобно считаться, принимая во внимание, что Государственный банк призван был регулятором между продавцом и покупателем в промышленном классе. Да ведь и в Европе зачастую практика торговли делает, по существу, кредит не 3-месячный, а 6-месячный, манипулируя его таким образом: покупатель забирает товар у фабриканта или продавца на три месяца по текущему счету, а после этого выдает ему векселя на новые три месяца. Таким образом, кредит 3-месячный превращается на самом деле в кредит 6-месячный, а если принять во внимание короткие расстояния, быстроту доставки товаров и многие другие удобства, каких у нас еще не имеется, то все это, вместе взятое, создает условия, почти равные 9 месяцам кредита при оплачивании его в пределах только 3–5 %, что у нас пока, по-видимому, недостижимо.
IV
Говорят, теория и практика почти противоположны, и одна другую часто отрицают. Я думаю несколько иначе. Теория, не приложимая к практике, — ветер. Практика же всегда имеет впереди себя теорию, часто не высказанную, невидную, но уже мелькнувшую в голове промышленного человека прежде, нежели началось практическое дело, раньше, чем он задумал купить или продать какой-нибудь товар, прежде, нежели решился учредить или устроить какую-нибудь фабрику, завод, мастерскую. Теория является в голове одного или многих и, приведенная быстро в исполнение, поражает иногда явлениями, которые в одно и то же время и логичны, и нелогичны.
В последние дни на эту тему разыгралась целая история с кожевенным товаром в ярмарке. Вообразите схему: кожевенный заводчик, выделывающий «белое мостовье», продает свой фабрикат или прежними нормальными ценами, или едва-едва на 2–3 % дороже и в то же время с азартом покупает сырье против предшествующих цен дороже на 10–12 %. Глядя на такое дело сбоку и не зная сути, трудно примирить эти одновременные действия кожевенного заводчика, выражаясь, хотя и не совсем точно, но образно и кратко: «продать дешево, купить дорого». Где же смысл и логика действий такого человека? — спросит каждый посторонний человек, зная, что всякий промысел — торговля — зиждется как раз на единственном обратном положении — «купить дешевле, продать дороже». Смысла, по-видимому, нет, и человек, совершающий такие действия, противоречит практике, которая порой заставляет брать убытки, продавая товар дешевле своей стоимости, но брать их не раньше и не иначе, как испробовав первоначально продажу с возможной пользою. А тут как раз обратно. Кожевенный заводчик в одно и то же время, в один и тот же день продает свой фабрикат, положим, за 100, а покупает сырье-материал для такого же фабриката, который также через полгода будет выработан на его заводе, за 110? В этом случае это невысказанная, но у многих одновременно засевшая в голове теория побудила быстро закупать сырье и сделать ему цену до 13 р. за пуд в сухом виде и за лучшие товары.
Перед глазами заводчика стоит неотразимый факт деревни — хороший урожай хлебов и корма во многих местностях. «Урожай и корм, — рассуждает заводчик, развивая верную теорию или, говоря проще, смекая дело, — а что он принесет кожевенному производству? А вот что: подешевеет хлеб, солома и сено, и крестьянин уже не будет во что бы то ни стало продавать осенью ни коровы, ни лошади. Не будет на базарах осенью дешевого скота, не будет для меня и дешевых кож-сырья, значит, надо запасать сырье теперь во что бы то ни стало». Эта мысль-теория, глубоко верная, была продумана каждым заводчиком порознь, но привела их здесь, на ярмарке, к одновременным практическим деяниям — закупке наличного сырья ускоренно, во что бы то ни стало.
Те же факты урожайности хлебов и сена одинаково известны и продавцам сырья, которые другой такой же молчаливою теорией — «чего мало, то будет дорого» — решили поднять цену наличному сырью до небывалого размера. И вот в один-два дня сырье на ярмарке все раскуплено по высоким ценам. О каком-нибудь кредите в такие времена не заикаются и не поминают даже. Все надобно купить и дорого, и за наличные деньги.
Теперь другая сторона дела у того же кожевенного заводчика — продажа им на ярмарке своих изделий. Все заводчики точно знают, что партии мостовья заводчиков — тарского Машинского и сарапульского Ижболдина — проданы сравнительно дорого (19 р. 50 к.), но также знают, что партии мостовья вятских заводов проданы 18–18 р. 50 к., а других мелких второстепенных заводов — по 17 р. и даже по 16 р. 50 к. за пуд. Они, глядя на состоявшиеся цены на сырье, были бы вправе повысить цены выделанным кожам на 10 %, но вот тут-то и возникли препятствия, хотя и не стихийные, которые вне воли человека, по настолько непобедимые, что оказались не под силу слабым силам разрозненных кожевенных заводчиков. Во-первых, покупателей мостовья мало, и все покупатели, как на подбор, крупные капиталисты с наличными деньгами: «Е. Орлова с-вья», бр. Бахрушины, бр. Мошкины и проч. Во-вторых, закупка сырья за наличные деньги требует для выручки их ускоренной продажи выделанных товаров, а для того открыты двери лавок опять же только гг. Орловых, Бахрушиных и им подобных, которые, подобно всем богатым людям, знают цену деньгам и воспользуются назойливым предложением товаров для понижения цен на них.
Так это и вышло. Кожевенные заводчики сразу проиграли партию с двух концов, купив сырье дорого и продав мостовье дешево. Одни крупные торговцы кожевенными товарами играли, что называется, «в верную» и застрахованы в ближайшее время не только от убытков, но и застрахованы на высокий уровень цен, а отсюда и на значительный барыш от мостовья в ближайшее время.
V
Ярмарка этого года оказалась совсем не так плоха и не такого дурного безденежного характера, какою ее многие рисовали, когда она еще не начиналась. Мне на днях пришлось услышать разговор представителей других мануфактурных фирм по поводу нужды в деньгах среди ярмарочного торгового класса.
— Нынче в деньгах будет далеко труднее против прошлых лет, — говорил один распорядитель по делам громадной фирмы. — По сие число (14 августа) у нас выручено кассы на 100 т. р., меньше на то же количество проданных товаров.
— А у нас наоборот, — возражал ему другой представитель такой же мануфактуры.
— Разве?
— Уверяю вас. И разница тоже ровно на 100 т. рублей больше против прошлого года.
— Вот удивительно! У нас на 100 тысяч меньше, а у вас на 100 тысяч больше, значит, в результате, в общем, то же самое, что было и в предшествующей ярмарке, — заключил первый с некоторым оттенком недоверия к рассказу конкурента.
Остальные присутствующие слушали крупных представителей мануфактуры не то с гордостью, не то с завистью. А мне невольно думалось, что для наших крупных фирм нет теперь ни плохой торговли, ни безденежья; в самом деле, ведь не они в зависимости от посредника-торговца и потребителя, а наоборот, последние стали от них в полную зависимость.
Текущие дела на ярмарке идут, по большей части, как-то вяло, монотонно, но все-таки идут своим порядком, успешнее, чем всеми ожидалось. Платежи долгов до сих пор совершаются исправно, и наличных денег находится в обращении, правда, без избытка, но довольно на текущие уплаты. Недавно убежденно думали, что на ярмарке учетный процент в частных банках будет чрезмерно высок, но и банки, как слышно, начинают понижать процент, потому что учета векселей много не делается, платежи по срочным обязательствам идут исправно, даже взносы на текущие счета совершатся несколько усиленно. Таким образом, наличные деньги понемногу накопляются и, может быть, настанет время, когда их будет больше, и по закону «спроса-предложения» они станут постепенно дешеветь.
4 сент. (№ 36). С. 16–17.
VI
Флаги спущены, ярмарка официально окончена, но она еще продолжается то расчетами за проданные и купленные товары, то покупками дешевой ценою оставшихся товаров. Денежные платежи идут усиленно, государственные и частные банки работают немного меньше, чем в знаменитые дни ярмарки (23–25), но у всех у них учетная операция в полном ходу и силе. Насколько известно, выдача денег по этим операциям из всех банков на сие число (28 августа) определилась в таких суммах:
[image]
Нужно ли говорить, что современное торговое орудие — кредит стал в промышленности и торговле преобладающим фактором? И если мы видим учетную операцию векселей в главных банках, орудующих в Нижегородской ярмарке, только в 13–15 млн. рублей при продаже и запродаже всех товаров в ярмарке, достигающей 150–180 млн. рублей, то этим объясняется не то, чтобы масса товаров продавалась за наличные деньги и лишь ничтожная, какая-нибудь двенадцатая часть, давалась в кредит. Отнюдь нет. Наоборот, мы знаем фирмы, продающие на ярмарке товаров от одного до двух и даже трех миллионов рублей, если не исключительно, то, по крайней мере, на 9/10 в кредит, которые настолько богаты, что вексельный портфель увозят с собою в Москву и никогда не делают учета векселей в Нижегородской ярмарке. Я думаю, не ошибусь значительно, если скажу, что продажа товаров здесь, на ярмарке, в кредит касается двух третей товаров, и лишь, может быть, одна треть продается за наличные деньги. Вексель проник даже в деревню к любому торгующему и промышляющему мужику, и он пишет его порою нескладно и неумело, но пишет и даже обращается в банк для учета, практикуясь и мало-помалу усваивая сознание, что значит величина учетного процента и как невыгодно иметь вексель, «не форменно» написанный, который нигде только поэтому к учету не принимают.
Удобство векселя. Удобство иметь в руках через него наличные деньги ведет порою к нежелательным явлениям — к сочинению так называемых «бронзовых» векселей, которые требуют расходов только на покупку вексельной бумаги, но по которым никакой валюты векселедателем получено не было. Оба лица, и векселедатель, и бланконадписатель такого векселя, заведомо вершат фальшивое деяние, уверяя подписью и надписью, что валюта товаром одним выдана, другим получена, когда этого на самом деле не было. Но между промышленниками установлено обычаем не считать подобное деяние за фальшивое, а только для той или другой стороны рискованное, смотря по тому, кому поступили деньги от учета векселя, и состоятельна ли сторона, получившая деньги, к уплате их в срок. Известное требование банков иметь товарные векселя, избегая денежных, вынуждает промышленников писать в тексте векселя, что валюта «товаром получена сполна», хотя зачастую она получена наличными деньгами, транспортированием товаров, задатком по какой-нибудь сделке и т. п. Бывает иногда и так, что товары запроданы вперед и будут сдаваться через месяц, через два времени, а расчет за них оканчивается в ярмарке выдачею счета продавцом, выдачею векселя покупателем. В векселе написано: «товаром получил», и вексель может быть передан второму, третьему и десятому лицу. Самый товар еще где-то по дороге, еще транспортируется и будет сдан не раньше месяца, двух месяцев, а вексель уже переходит с бланками от одного лица к другому, как реальный документ, удостоверенный подписью двух лиц, что валюта по нему получена сполна, тогда как в самом деле она только условлена и будет векселедателю сдаваема, но еще, вопреки вексельному тексту, не сдана одним и не принята другим. Как же считать подобный вексель: фальшивым документом или не фальшивым? Со стороны формальной, подобный вексель есть фальшивый документ, ибо в нем написано «валюта получена», а обычай торгового класса считает его действительным, ибо обе стороны — кредитор и должник — согласились считать сделку действительною, а векселедатель, кроме этого, признал, что векселедержатель добросовестен и условленную валюту сдаст ему потом исправно.
Среди людей установилось общее понятие, что кредит — большая сила, но не мешает к этому добавить: когда им пользуются благоразумно. Кредит, как одно из средств, для энергичного человека действительно живая, движущая сила, но она должна так же, как и все другое, находиться под контролем благоразумия. Только в сочетании этих двух условий — энергии и благоразумия — возможен нормальный рост промышленного или торгового дела, возможно здоровое и прочное развитие любого предприятия. Где же нет руководящим началом постоянного благоразумия, там не помогут делу никакая энергия и никакой кредит не только частных лиц, но и банковских учреждений. Живою иллюстрацией моей мысли служат многие несостоятельности энергичных лиц, которым только и недоставало того, что называется благоразумием.
11 сент. (№ 37). С. 16–17.
Приложение
Г. Тюмень
I
Я знаю Тюмень с моего детства, начиная с 1850 года. Какой разительный контраст с внешней стороны представляет теперь этот город с тем, что было 42 года тому назад! Ключом била бытовая промышленная жизнь в Затюменской части города и тихо и монотонно текла она на Потоскуе. Теперь совсем не то стало. Затюменка запустела, зачахла и улицы ее зарастают зеленой травою. Зато как развился и вырос Потоскуй! Новые дома, один лучше другого, растут как грибы; новые кварталы и слободки создаются в несколько лет. Центр промышленного города перемещается не по дням, а по часам. Бывало, Затюменкой обоз за обозом тянутся с товарами, останавливаясь в поле и на постоялых дворах «для перевалки». Приезжего люда, обозных приказчиков наезжала масса, целые артели так называемых «савочников» с утра и до вечера бывали заняты приемкою и отправкою товаров и «хождением на савок» чайных цибиков. Узаконенное обычаем воровство чая под видом проб каждого ящика производилось в ужасающих размерах; савочный чай распределялся между всеми участниками, начиная от доставщика чая, обозного приказчика, артельщиков и оканчивая поденщиком-рабочим, подстилавшим рогожи на рогожу, чтобы удобнее скрывать нарочно разбрасываемый чай на эти рогожи. Трудно верить, что из каждого ящика (цибика) чая вынималось железными совками от одного до двух фунтов; трудно верить, что со всех углов пробивались дыры, сквозь которые таскали чай, высыпая на протянутую руку приемщика, который нюхал его для определенния качества и ссыпал в подставленное большое лукошко. Накопившийся чай ссыпали в холщовые мешки и в таком виде продавали всюду под именем «савочного чая». Каждый участник в этой операции похищал его столько, насколько у кого хватало ловкости и сметки и какое занимал он около чайного ящика служебное положение. Магнатами жили обозные приказчики, получавшие жалованья 300 рублей в год и кутившие по вечерам во всю свою широкую натуру, проигрывая в карты иногда по 1000 рублей в один прием. Шампанское лилось на этих кутежах широкою рекою. Безобразия попоек переходили иногда всякие границы и оканчивались безумными выходками гуляющих. Пришлого люда, и главным образом возчиков, были полны постоялые дворы и улицы Затюменки. Гостиниц типа настоящего времени не было нигде, их заменяли постоялые дворы, в которых имелись отдельные комнаты, отдававшиеся по 50 коп. до одного рубля в сутки с полным столовым содержанием. Возчиков под именем ямщиков наезжало со всех сторон громадное количество. Каждый возчик имел свою типичную связку лошадей, обыкновенно не превышающую числа 3–4, но бывали возчики, у которых количество лошадей доходило от 50 до 100, с своими работниками, на которых полагалась та же самая связка лошадей и телег, и они назывались подрядчиками, из последних впоследствии образовались крупные фирмы, превратившиеся теперь в транспортные конторы. В этом особом мире промысла образовались свои технические выражения, зачастую уклонявшиеся от правил грамматики. Бывало, говорят, ямщика мало, ямщика много, ямщик наехал. Это значит, что возчиков мало, возчиков много и что возчиков приехало довольно. Или еще: у дворников ямщика нет, кладь пошла, чаи идут. И каждый понимал, что означала эта краткая, лаконическая, недосказанная фраза.
Крупные возчики выходили из тех же «связчиков» и, богатея, быстро переходили в подрядчиков, бравших доставку товаров крупными партиями у обозных приказчиков от одного пункта до другого, например, от Тобольска до Тюмени, от Тюмени до Перми и обратно. Придумывались и практиковались последними всякие способы наживы под именем «дружины»[13], выдачи задатков чаем, ситцами[14] и проч., и проч.
Нравственно здоровая часть населения Затюменки вела иную, промышленную жизнь. Она шила бродни[15], чарки[16], рукавицы; вязала хомуты, ткала ковры, работала сани, телеги и торговала всеми предметами домашнего обихода. Теперь все это упало, угасло и изменилось. Затюменка пустеет, становится бедною, и недалеко то время, когда она превратится в жалкую пригородную слободку.
II
Другая часть, Заречная, жила особенной промышленной жизнию — кожевенным производством, как продолжает им жить и теперь, не уходя быстро вперед, но не падая, не заглушаясь. В этой части сосредоточены все городские кожевенные заводы, которые придают всему Заречью свой особенный колорит и окраску. В прежнее время процветали и славились заводы Проскурякова, Пеньевского, Чираловых, которых теперь давным-давно уже нет, и лишь память о них сохраняет кой-какое воспоминание. Все они выделывали, главным образом, линейскую красную юфту и поставлены были широко и солидно. Отчего же они упали? Отчего и следа от них не осталось, точно будто их и не было и они не существовали? Какая причина их гибели и разорения? Причина, как и всюду в наших торговых, выдающихся по своему богатству и деятельности семействах, кроется в ложной манере домашнего воспитания, подготавливающей батюшкиных сынков, которые, наследуя готовые капиталы, безумно растрачивают их на кутежи и пьянство. Я живо помню одного богатого наследника, который, посланный отцом по делам в Ирбитскую ярмарку, проводил дни и ночи за зеленым столом картежной игры и бильярда и постоянно напевал: «Крамбамбули, отцов наследство и т. д.». После смерти отца дела его скоро расстроились, завод и дом кредиторы его продали, и он сам, богатый наследник, проживал потом где-то в кучерах.
Рядом со старыми крупными заводами существовали заводы средние и мелкие, которых насчитывалось до 55. Из них некоторые развивались и расширялись благодаря уму и труду их владельцев в очень богатые предприятия с репутацией, далеко известной за пределами Тобольской губернии. Таков, например, был покойный Ф. С. Колмогоров, оставивший после себя очень большое состояние. Наследники его с хорошим университетским образованием, я уверен, будут продолжать и развивать далее коренное дело отца, старую промышленность Тюмени, которая во многом помогла всему городскому населению занять выдающееся положение между всеми городами своей губернии.
Каждый кожевенный завод дает средства к жизни многим рабочим прямо и непосредственно у себя и дает возможность возникать и развиваться многим другим ремесленным отраслям косвенным, побочным образом на стороне. Где есть кожевенные заводы, там непременно существуют, питаясь его фабрикатами, промыслы — сапожное, рукавичное, шорное, шубное и проч. Вся Заречная часть толстым слоем усыпана одубиной[17] и имеет свой специфический запах, который многие находят неприятным и полагают даже его вредным и заразительным. На самом же деле совсем не то. Все рабочие кожевенных заводов, несмотря на сырость и грязь, среди которой они работают, выглядят всегда нормально здоровыми. Никогда не указано факта, чтобы на заводах появлялись заразительные болезни, а, напротив, даже во время эпидемии на скот редко бывает, чтобы у заводчиков она появлялась. У нас всех есть свои предрассудки, свои любимые промыслы и есть такие, к которым мы относимся, как мачеха относится к пасынку. Мы любуемся мануфактурою и страстно желаем насаждения этих фабрик повсюду, считая их желательными и полезными. Но мы забываем предварительно посмотреть на рабочих подобных фабрик в их общей массе, чтобы увидеть и поразиться бледностью лиц, исхудалостью стана, вялостью движения. Мы гоним и преследуем кожевенные заводы без всяких оснований и фактов единственно потому, что они кожевенные, и забываем, что эта промышленность наша есть старая, исконная, с которой знакомы даже наши древние киевские былины. Кожевенные заводы грязны — заставьте их быть опрятными, налагая штрафы и взыскания, кожевенные заводы мочат кожи в реке и загрязняют воду — заставьте их совершать эту операцию у себя на заводах. Этим и исчерпываются все главные мотивы для преследования, запрета и разорения.
III
Что сказать о центре города, где сосредоточены городское управление, присутственные места, реальное училище, гостиный двор, лавки и магазины? В былые времена в этой местности города и размещалась вся главная интеллектуальная сила городского населения. Здесь жил и действовал замечательный человек своего времени Иван Васильевич Иконников, оставивший в качестве городского головы неизгладимые следы своей деятельности. Ему обязан город тем, что он имеет теперь загородный сад с тенистыми аллеями и красивыми ландшафтами, который был создан и воспитан благодаря его усилиям (впрочем, ему в этом деле много помог любитель-садовод, смотритель училищ Попов). Иконников построил гостиный двор, правда, теперь опустевший и потерявший свое значение, но он долгое время занимал исключительное положение благодаря своей обширности и тому центральному месту, на котором он построен.
Долгое время вся городская торговля размещалась в гостином дворе, покуда дух времени и новые условия не заставили жителей переносить магазины в свои дома и мало-помалу передвигать торговлю к Черному рынку и пароходным пристаням. Весь этот процесс совершался на протяжении целых трех десятков лет, и недалеко то время, когда город перенесет совсем центр своей торговли к Черному рынку и Потоскую. Старые, выдающиеся по своему положению имена, увы, давно уже сошли со сцены и почти забыты. О них говорят еще только некоторые руины домов, вроде дома Прасолова, да несколько мест, носящих их названия. С развитием пароходства, с проведением железной дороги весь строй жизни города начал быстро принимать иной характер и иное направление. Приехали новые люди, выросло новое поколение, развилось до неслыханных размеров переселенческое движение, и город скоро принял новую физиономию. Появились гостиницы, трактиры, новые обширные магазины, банкирская контора, отделение Сибирского банка и, как неизбежная принадлежность проникающей сюда цивилизации, касса ссуд. На смену старым выросли новые фирмы: Текутьев, братья Колмаковы, Давыдовский и т. д. Вместо патриархального строя общественного управления учредилось новое на основании городового положения, под главенством тех же богатых людей прежнего порядка, но оно привело город к большой задолженности и постоянным дефицитам, покуда не пришли к сознанию избирать городского голову небогатого, дать ему жалованье и требовать всецелого посвящения своего труда и времени одним городским интересам. Опыт оказался удачным, и теперь городской голова Мальцев служит уже по второму избранию, постепенно погашая накопившиеся долги, и заканчивает городской бюджет без всяких дефицитов. Городской банк, основанный покойным Г. Т. Молодых четверть века тому назад с основным капиталом в 10 тысяч рублей, увеличил его теперь до 250 тысяч рублей, несмотря на значительные ежегодные отчисления в пользу благотворительных учреждений и в пособие городскому бюджету. Нельзя не помянуть добрым словом покойного благотворителя С. М. Трусова и дочери его Фатиньи Семеновны, создавших сиропитательное заведение, навсегда теперь обеспеченное договором с тюменским обществом.
Черный рынок, обширная квадратная площадь — плод дальновидной мысли покойного Иконникова, — занял теперь собою центральное торговое положение; здесь бывают еженедельные базары и расположены лавки и магазины для постоянной и ярмарочной торговли. Тюменская ярмарка, впервые открытая, если не ошибаюсь, в 1845 году под именем Васильевской, отличалась большими оборотами только в первые годы, а потом, постепенно падая, дошла под конец до полного ничтожества. Ее убила конкуренция Ирбитской ярмарки, давно упроченной, укоренившейся. Неудобное время (1-31 января) Васильевской ярмарки, близкое соседство Ирбитской помогли такому разложению и в конце концов убили ее торговлю. Тюменцы, наученные опытом и имея теперь все выгоды конечного пункта железной дороги и пароходных сообщений, исходатайствовали другое, более удобное, летнее время для ярмарки (20 июня-30 июля), которая, видимо, крепнет и развивается.
Нельзя не добавить в заключение моего письма, что здание для реального училища выстроено и пожертвовано городу Подаруевым. Архитектура и обширность здания импонируют собою всякого заезжего человека; училище реальное десять лет как уже открыто и прекрасно выполняет свою задачу. Директор его И. Я. Словцов, известный археолог, создал в этом здании музей, по обширности и полноте коллекций занимающий теперь выдающееся положение между всеми провинциальными музеями не только Сибири, но даже России.
IV
В былое время одно имя «Потоскуй» было синонимом скучного заброшенного места. Это была окраина города, застроенная лачугами, в которых ютилось самое бедное население. Бывало, ребенка, сделавшего шалость, пугают: «А вот мы тебя отвезем на Потоскуй», и ребенок горько раскаивался в шалости и упрашивал не отправлять его в такое страшное место. Теперь все изменилось. Потоскуй и Тычковка стали лучшими местами в городе. Лачуги все сломаны, новые дома настроены, квартиры берутся нарасхват и недвижимость приносит изрядный доход. Такую разительную перемену вызвали, с одной стороны, пароходные пристани, у самого Потоскуя и Тычковки расположенные, а с другой — конечный путь железной дороги.
Городские места около реки, именуемые то выгоном, то просто «городским», в прежнее время не находили охотника на пользование даже за цену одной изгороди, а теперь арендуются наперебой и за цену чуть ли не рубль в год за каждую квадратную сажень. Фирма Курбатов-Игнатов купила еще недавно у Подаруева здания и место за 20 тысяч рублей, а теперь то же самое имущество не купишь и за 100 тысяч рублей. Место сзади Тычковки, примыкающее к Туре, низменное, болотистое, куда прежде разве записной охотник рисковал ходить за утками, ютившимися среди зеленой осоки и маленьких озер, теперь стало неузнаваемо. Его дренировали, осушили, средину прорезали дамбой и насыпью полотна железной дороги, а на краю береговой линии застроили новыми пристанями, складами, уложили откосы берега сплошной стеною плитняка и протянули рельсы железной дороги. Длинной, непрерывной полосою тянутся теперь постройки пристаней и пакгаузов хорошего типа архитектуры, о которых и во сне не снилось прежним тюменцам. Ряд таких строений завершается большим домом и новым садом Игнатова.
В средине прежнего болота выстроены теперь крытые народные столовые для всей массы поденщиков, работающих на пристанях, в которых за ничтожную плату отпускается горячая здоровая пища. Кухни-столовые обязаны своим возникновением инициативе и поддержке пароходовладельцев, и преимущественно наиболее отзывчивому из них на всякое доброе дело Игнатову.
Над этим прежним болотом тянется возвышенный ряд холмов, именуемый «увалом», на котором расположен загородный сад — это лучшее украшение города и неувядаемый памятник знаменитого тюменского деятеля 40-х годов И. В. Иконникова и смотрителя училищ Попова, которые за полвека назад умели смотреть далеко вперед и оставили наследие потомкам — сад, равный которому едва ли найдешь в любом городе Западной и Восточной Сибири. За садом и полотном железной дороги возник и развился особый городок — бараки для переселенцев. Сначала по почину Игнатова собрана была сравнительно небольшая сумма денег и выстроены первые деревянные барак и баня. Потом, вследствие нахлынувшего нового прилива переселенцев, явилась неотложная потребность увеличить количество бараков, и возник официальный переселенческий комитет, в который со всех сторон стекались добровольные пожертвования, и теперь построено столько помещений больших и удобных, что они вмещают в себя весь переселенческий люд, достигающий временами массы в 15000 человек! Нужно ли добавлять, что подобные благие результаты делают честь переселенческому комитету, сумевшему стать и держаться на высоте своего призвания.
V
Кто мог думать четверть века назад, что в Тюмени разовьется такое пароходное движение, какое существует теперь; что будет проходить товаров по железной дороге в течение года больше 10 миллионов пудов и пассажиров 563000 человек! Теперь факты красноречиво говорят о необычайном росте движения и пассажиров, и товаров.
В 1843 году был построен один из первых пароходов Поклевским-Козеллом. Потом число пароходов увеличивалось так:
В 1854 г. было 3 парохода, в 1860 — 10, в 1870 — 22, в 1875 — 32, в 1880 — 37, в 1885 — 57, в 1889— 64, в 1890 — 65, в 1891 — 69, в 1892 — 90, в 1893 — 105.
По числу паровых сил пароходы теперь распределяются: в 250 номинальных сил — 1 пароход, в 180 — 1, в 150 — 4, в 120 — 8, в 100 — 9, в 80–18, в 60–11, в 40–15, малосильных — 38. Всего 105 пароходов. По фирмам и владельцам пароходов:
Курбатов и Игнатов — 17 пароходов 1380 н. сил.
Корнилов И. Н. — 11 пароходов 950 н. сил.
Богословского горного округа — 8 пароходов 725 н. сил.
Т-ва Широков и К0— 8 пароходов 680 н. сил.
М. Плотников и сыновья — 8 пароходов 540 н. сил.
Морозов — 4 парохода 460 н. сил.
Т-во Гадалов и Жернаков — 4 парохода 395 н. сил.
Колмаков — 2 парохода 160 н. сил.
Пяткова — 2 парохода 155 н. сил.
Соснин— 2 парохода 140 н. сил
Ботов — 1 пароход 100 н. сил.
Дурасов — 1 пароход 100 н. сил.
Злоказовы бр. — 2 парохода 90 н. сил.
Севастьянов и Девятерин — 2 парохода 88 н. сил.
Колмагорова н-ки — 1 пароход 85 н. сил.
Горохов — 1 пароход 80 н. сил.
Текутьев — 1 пароход 75 н. сил.
Смородинников П. Я. — 1 пароход 60 н. сил.
Смородинников В. Я. — 1 пароход 60 н. сил.
Бр. Вардроппер — 1 пароход 60 н. сил.
Министерство путей сообщения — 2 парохода 50 н. сил.
Мельниковой — 1 пароход 50 н. сил.
Струве и К0 — 3 парохода 45 н. сил.
Гусев — 3 парохода 43 н. сил.
Исаева — 1 пароход 40 н. сил.
Котовщиков и Камчатов — 1 пароход 40 н. сил.
Грязнов — 1 пароход 40 н. сил.
Кудряшевы бр. — 1 пароход 40 н. сил.
Бурков — 1 пароход 40 н. сил.
Калмаковы бр. — 2 парохода 37 н. сил.
Сибиряков — 1 пароход 32 н. сил.
Караганов — 1 пароход 30 н. сил.
Бородин — 1 пароход 30 н. сил.
5 лиц мелк. пар. — 8 пароходов 164 н. сил.
Всего 105 пароходов 7127 н. сил.
Сколько и в каком направлении перевезено товаров и пассажиров этими 105 пароходами, я сведений под рукою не имею.
Лишь частию и косвенным путем заимствуя сведения из отчетов Уральской железной дороги, можно характеризовать пароходное движение. Так, например, на станции железной дороги Тура принято и сдано товаров:
[image]
Главным грузом пароходов и железной дороги из сибирских товаров является хлеб, которого по разным названиям в 1892 году отправлено по железной дороге со станции Тура за 91/2 месяцев — с 1 января по 1 октября:
Пшеницы — 3,877 т. пудов,
ржи — 0,776 т. пудов,
овса — 0,217 т. пудов,
ячменя — 0,025 т. пудов,
муки ржаной — 0,845 т. пудов,
круп — 0,122 т. пудов.
Вот полная таблица сибирских товаров, отправленных станцией Тура:
1891 г. 1892 г.
Вместе с этим я имею сведения только за один 1891 год об отправленных сибирских товарах из того же города Тюмени со станции Тюмень в количестве 3,577,285 пудов, именно:
пшеница — 1,052,014 масло, сало — 0,464,103
рожь — 0,190,986 рыба — 0,193,988
овес — 0,125,000 дичь — 0,009,309
мука ржаная — 0,347,000 мясо — 0,153,000
мука пшеничная — 0,124,281 мясные
высевки — 0,009,636 изделия — 0,002,858–823,258
крупа гречневая — 0,004,440 кожа невыделанная — 0,148,262
пшено — 0,003,146 кожа выделанная — 0,016,071
семя льнян. — 0,030,169 обувь — 0,000,228
ячмень — 0,008,377—1,895,049 овчины — 0,060,492
чай — 0,166,000 шерсть — 0,129,694
меховые товары — 0,003,314 клей — 0,002,854
воск — 0,006,358 орехи — 0,025,100
волос — 0,027,165 сельди — 0,000,472—0,382,274
перо, пух — 0,002,002 разный товар — 0,264,750
куделя — 0,007,115–211,954 всего 3,577,285 пудов
Соединяя эти разнородные данные в одно целое, мы получаем грузы за 1891 и 1892 гг. в таком количестве:
чрез г. Тюмень проследовало в 1891 г.:
европейск. товар — 2,302,000,
сибирских товаров: станция Тура — 4,855,000, станция Тюмень —3,577,000.
Всего — 10,734,000 пудов.
1892 год:
европейских товаров с 1 января по 18 октября — 2,352,000,
с 18 октября по 31 декабря приблизительно 0,148000—2,500000;
сибирских товаров:
ст. Тура с 1 января по 1 сентября — 5,662,000,
с 1 сентября по 31 декабря приблизительно 1,438,000—7,100,000;
ст. Тюмень с 1 января по 1 сентября — 2,080,000,
с 1 сентября по 31 декабря приблизительно 0,370,000—2,450,000.
Всего — 12,050,000 пудов.
(Продолжение следует)*
№ 52, 53, 56, 58, 60.
¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯¯
* На этом публикация обрывается без указания причин.
Примечания
1
См. Лук & Чок. 2009. № 4. С. 31 и др. — См. также: Мандрика Ю. Л. Чукмалдиноводство и перспективы чукмалдиноведения // Чукмалдинские чтения: библиофильские интересы российской провинции: тез. науч. — практ. конф. (24–25 нояб. 2010 г., Тюмень). — Тюмень, 2010. С. 20–26.
2
Государственный архив Смоленской области (далее — ГАСмолО). Ф. 121. Оп. 1. Д. 510. Л. 83.
3
ГАРФ. Ф. 63. Оп. 13: 1893. Д. 372. Л. 53.
4
Полицейский надзиратель участка, на котором находился дом 9 Третьякова по Рождественке, докладывал в сентябре 1899 г.: «Московский купец 1-й гильдии, имеет 4 человек детей, старшей Надежде — 15 лет; живет в сожительстве с дочерью гражданина гор. Гельсинфорса Александрой Ивановой Андреевой, 39 лет. У последней есть отец Иван Андреев, 77 лет, живет в этой же квартире». А затем — «порочащие» сведения о Н. М. Чукмалдине: «Знаком с великобританскими подданными Вильямом Гиршфельдом, его женой Эльфрибой и братом Юлиусом Гиршфельдом». — ГАРФ. Ф. 63: 1883. Д. 329. Л. 14–14 об.
5
ГАСмолО. Ф. 121. Оп. 1. Д. 24. Л. 5.
6
РГИА. Ф. 776. Оп. 8: 1896. Д. «По изданию г. Шараповым в С.-Петербурге газеты «Русский труд». Л. 27 об.
7
ГАСмолО. Ф. 121. Оп. 1. Д. 510. Л. 50–51.
8
ГАСмолО. Ф. 121. Оп. 1. Д. 510. Л. 149 об.
9
Там же. Л. 145 об.
10
Чукмалдин Н. М. Записки о моей жизни: посмертное издание по рукописи, во второй части начерно отделанной автором. Проредактировано и снабжено вступительной статьей Сергеем Шараповым. М., Типолитография А. В. Васильева и К˚, 1902. XVI, 197 с.
11
Сибирская торговая газета. 1901. 8 мая.
12
Первые четыре письма опубликованы без номера. — Прим. сост.
13
Каждая лошадь-дуга обязана везти один пуд товара бесплатно.
14
Чай ставили ценою 1 р. 50 коп. вместо 1 рубля за фунт, ситец — 25 копеек вместо 15 копеек за аршин.
15
Бродни — особая мужская обувь, состоящая из длинных голенищ из конской, а переда и подошвы из яловой кожи, употребляющиеся на золотых промыслах по всей Западной и Восточной Сибири.
16
Чарки — местная женская обувь для деревень той же формы, как бродни, но без голенищ, опушенная шерстяною покромкою, в которую вдевается шнурок.
17
Ивовая кора, мелко истолченная после извлечения из нее дубильной кислоты.