Страницы разных широт
Н. В. Денисов
РАССЕЯНЫ, НО НЕ РАСТОРГНУТЫ
ИЗ ВЕНЕСУЭЛЬСКОГО ДНЕВНИКА
10 МАЯ
Проснулся в русском доме под иконой и под двумя старинными тульскими самоварами, тускло посверкивающими на полке. Кричали попугаи. Вчера вечером в хоре лягушек они орали вовсе истошно – в соседнем, за высокой стеной, дворике.
Поднялся, глянул в окно: попугаи летали над улицей, как будто у нас, в сибирской деревне, вороны. А прямо, напротив дома, в отдалении, горные вершины в сизоватом утреннем тумане. Улица. Магазин "Аутомеркадо", где "всё есть" – помнится вчерашняя характеристика магазина. А взор вбирает в себя телефонные и электрические провода, снующих воробьев, буйную тропическую растительность кустов и деревьев. Рассвет наступает стремительно, как и всюду в тропиках, знакомых мне по прошлым дальним плаваниям. Но также знакомо, по-деревенски, пропел петух неподалеку, залилась лаем собака, прошумели первые машины.
Душа, сознание еще полны вчерашним. Этой радостной встречей в аэропорту имени Симона Боливара, на самой кромочке берега Карибского моря. Приземлились, вышли на жаркий бетон аэродрома, поднялись по эскалатору и тут же сразу – родная речь, родные славянские лица. Объятия, крепкие рукопожатия. Добрался! Я в Южной Америке! Наконец-то...
– Это мой школьный друг Юра Ольховский! – знакомил меня Георгий Григорьевич Волков с человеком гренадерской выправки. Но надо было еще получать чемодан, который, заметил я, ехал уже по транспортеру. 'Ну так беги, получай!" – поторопили встречающие. На выходе меня остановил полицейский: "Декларасьён?" "Там" – ткнул я пальцем в пространство. Полицейский кивнул, словно понял мое русское "там", проходи, мол. Заставили нажать какую-то кнопку, вспыхнула зеленая лампочка. О'кей, все в порядке. У парня, что стоял впереди меня, загорелась красная, вернули на дополнительную проверку. О, знаю эти таможенные придирки!
В дверях экспрессивные мужики подхватили мой чемодан. Что, опять проверка? Пограничники?.. Господи, это ж таксисты. Как сразу не распознал? Все, как у нас. Все, как у нас...
– Сеньоры! Муча грация! Большое спасибо!
Наконец вышли к машине Волкова. Он открыл замок на цепи, соединенной с баранкой руля и педалью акселератора, ответил на мой вопросительный, удивленный взгляд: "Чтоб не угнали..." Одну машину у деда Жоржа (так мы называли его, когда он приезжал в Тюмень) полгода назад просто отобрали. Невинно-нагло по-латиноамерикански – приставили к виску револьвер: вылезай, будь добр! А куда денешься? Хорошо еще не сказали: подвинься! Это чревато большими неприятностями: вывезли бы за город, кокнули, выбросили бы просто-напросто на обочину дороги...
Дорога в гору. Склоны её в сухой пожухлой растительности, как называют местные – "волосы индейца". Трава эта с мошной корневой системой, укрепляет землю, препятствует осыпям. Но вот-вот должен наступить сезон дождей, все зазеленеет, буйно пойдет в' рост.
Въехали в город, где будто игрушечные, цепляясь за склоны гор, лепятся жилища бедноты, сколоченные из бросового материала – кусков фанеры, ржавых пластин листового железа. Ниже их – узкие старинные улочки, где раньше могли разъехаться только конные экипажи. Петляем на малой скорости. Лавки, домики, снова лавки. Семнадцатый век! Запомнился грузовичок с мешками и корзинами овощей и фруктов. Хозяин вез их на продажу. Развезет по лавчонкам: там оставит свеклу, там – бананы, там – личосу, там – кукурузу. Продавцы, хозяева лавок – посредники в торговле. Выгодно тем и тем.
И еще – не очень приметное здание в старинной части Каракаса. Флаг на флагштоке. Гвардейцы в малиновых беретах. При оружии.
– Это наш Кремль! – говорит Волков, сбавляя скорость.
– Понятно. Президентская резиденция.
Дом Волковых, куда мы добрались, изрядно покружив по четырехмиллионному яркому городу, на бывшем когда-то пустыре. Новопоселенцы покупали здесь земли, строились не выше двух этажей. Сейчас старые постройки сносят, застраивают более комфортабельными те, у кого, конечно, есть деньги. Частное строительство строго контролируется архитектурным управлением города. И каждый жилой коттедж неповторим.
Коттедж Волковых – на две половины. В одной, с внутренним глухим двором, живет Георгий Григорьевич с супругой Екатериной Иосифовной, другую половину занимает семья Аннушки, сестры жены Волкова. Во дворике есть еще зубоврачебный кабинет, где долгое время хозяин вел прием больных. Пациенткой была даже Великая
Княжна Вера Константиновна Романова, бывавшая на кадетских съездах в Каракасе.
Прекрасны цветы и кустарники, обрамляющие коттедж "кинта Сима", названного в память о бабушке Серафиме. Что стоит императорский посох – бастон дель эмпередор, что напоминает бамбук, украшенный яркими бутонами соцветий!
И еще замечателен в своем роде рабочий кабинет Волкова, где он ранним утром уже стучит на машинке с русским шрифтом, готовя к выпуску очередной номер кадетского "Бюллетеня", рассылая потом по многим странам мира. В нем, в "Бюллетене", и прочел я примечательный девиз кадет: "Рассеяны, но не расторгнуты".
* * *
Утро. Уже не раннее. Мы на празднике святого причастия в католическом храме при школе, где учится один из внуков православного Волкова. "Что поделаешь, такова жизнь..." И все же светлое зрелище. Мне – непривычное. Лети, родители – все в нарядных костюмах и платьях. Приподнятость, одухотворенность. Органная музыка, улыбки, поцелуи, поздравления. И – проповедь священника об укреплении любви к родителям и к Богу.
Словно бы печальным контрастом молодости, здоровью – посещение частного приюта старушек, куда мы подвернули на пути с праздника. Поднялись в комнату на втором этаже приюта. Смятая кровать, стол, плетеное кресло, в котором иссохшая седая старушка. А на стенах фотографии: русские молодые лица, полные жизни. Несколько картин. Это работа кисти хозяйки комнаты Ирины Константиновны – в молодости.
На наш приход и приветствия старушка оживилась. Сказала, что очень хочет есть. "Съела бы все, даже котлету". Георгий Григорьевич спросил: "Приносила ли что-нибудь служанка?" "Не приносила. Она плохая. Её надо прогнать!"
Волков спустился на первый этаж и вскоре появилась юная венесуэлка с тарелкой супа и горкой жареных бананов. Поудобней развернули кресло к столу, и старушка принялась работать ложкой. От второго решительно отказалась: "Всё, я сыта! Теперь появились силы..."
Когда покидали этот грустный дом, заметил, как в одной из комнат тоже шла старушечья трапеза. Многие сидели в инвалидных колясках. Зрелище убогое, тягостное.
– Вот доживают на старые сбережения, – вздыхает Волков. – Муж Ирины Константиновны был тоже русским. Инженером. Умер от рака, хотя делали ему операцию в США, в хорошей клинике. Перед смертью просил нас: "Не бросайте Ирину..." Вот мы с Катей и доглядываем ежедневно, помогаем, чем можем.
Забегая вперед, скажу, что мне еще не однажды пришлось быть в этом печальном приюте. И каждый раз Ирина Константиновна, указывая на меня, спрашивала: "Кто этот сеньор? Он тоже из казаков?
– Да, Ирина Константиновна, из казаков! – отвечал я.
– А меня выбрали казачьим атаманом! Но я же старая, не могу командовать и... на коня мне не забраться... А это моя служанка, – кивала на юную венесуэлку, которая, не понимая русского языка, смущенно улыбалась. – Она хорошая – моя служанка...
– Да, – подтверждал потом дед Жорж, – у старушки сохранились аристократические нотки. Родители ее были известными и богатыми людьми в Новочеркасске. Имели большой дом, несколько кирпичных заводов. В эмиграции, в Югославии, Ирина Константиновна окончила архитектурный факультет. Муж проектировал в Венесуэле шоссейные дороги. За это ему платили деньгами и... участками земли, которые он продавал под строительство жилья. Ирина Константиновна приумножила достаток мужа, обеспечила себе счет в банке на старость...
Жизнь человеческая!.. Через два месяца я получу письмо из Каракаса, в котором мне сообщат, что Ирина Константиновна скончалась на 83-м году жизни.
11 МАЯ
Познакомился еще с одним русским – Виктором Алексеевичем Маликовым. Ему 76 лет, перенес операцию на сердце. Но это стройный и энергичный мужчина.
– Какое там энергичный! – протестует Виктор Алексеевич.
– Нет, – говорю, – вы все тут выглядите моложе своих ровесников в России.
В доме идет ремонт и хозяин пожаловался:
– Мастер-каменщик пришел, а подсобника нет. Пьет. А ведь сегодня суббота, плачу двойную ставку. Будет пить и в воскресенье. Значит, в понедельник тоже не придет: будет болеть голова...
Он подводит разговор к тому, что если хочешь достичь благополучия, надо крепко здесь работать. Все эмигранты "приехали сюда без штанов", государство выдало тогда каждому пособие – по десять долларов. И как пришлось трудиться, чтоб выбраться из нужды!
Пьем пиво на кухне, хорошо обставленной всякими агрегатами в помощь хозяйке. Ведем неторопливый разговор. Хозяин пьет сок: "Пиво уже нельзя..." Вдруг энергично срывается на звонок в калитку, возвращается, говорит, что нужна помощь: знакомый немец Питер привез комод. Уезжает в США, распродает вещи. Заносим комод в дом, опять присаживаемся к столу. Полсела и хозяйка Шура, наставив угощения. Разговор ведем на трех языках – русском, немецком, испанском.
Шура уловила мой заинтересованный взгляд:
– Вы, кажется, понимаете по-немецки?
– Я, я, форштейн! Смысл понимаю.
Питер смеется. Он уже дважды уезжал: и в США, и в Германию, в Гамбург. Возвращался снова. Не прижился. Говорит, что мы, мол, для них чужие немцы. Л а и сами понимаем – чужие. И вот снова в США. Надолго ли? Человек ищет, где лучше.
Напившись пива, как писали старинной неторопливой прозой, "напившись чаю", поехали с Виктором Алексеевичем смотреть город. По дороге он рассказывает мне свою "историю": "...Я ведь тоже из Советского Союза (Так и сказал – из Советского Союза)… Окончил физкультурный институт. Работал инструктором физкультуры в Ялте, в Ломе отдыха. Получал 700 рублей в месяц. Хватало. Был полон жизни, энергии и патриотического настроения. Когда началась финская война, поехал в Киев и стал просить, чтоб зачислили добровольцем в лыжный батальон. Приняли. Это было во второй половине февраля 39-го года. Выдали шапку, полушубок, валенки, "сидор". Лыжи не успел получить – война кончилась... На фронте с немцами, тяжело раненый, попал в плен... Оперировали в немецком госпитале, подлечили, отправили на работы. Работали на отгрузке артснарядов в Австрии. Там же познакомился со своей нынешней женой Шурой. Она была угнана на работы в Германию. Когда закончилась война, оказались в американской зоне оккупации. Ехать домой? Но многие уже знали, что там ожидает. Лагеря. Колыма. А Шура рвалась на Родину. Попрощались с ней, она переехала в советскую зону.
Мне же встретился в американской зоне земляк-офицер из нашего города. До войны друг друга знали. А в это время он успел съездить в отпуск, встретился с моей женой. Рассказал, что она вышла замуж, родила дочку. У нас с ней был сын. Передала мне, что у нее новая жизнь, новая семья...
Шура потом мне рассказывала о порядках в советской зоне. Встретили их как врагов народа: ублюдки, предатели! Построили и издевательски объявили, что никаких поездов и машин не будет, пойдете, мол, домой "пешим порядком".
Несколько мужчин задумали побег из лагеря, сказали девчатам: кто согласен, присоединяйтесь. Согласились четверо, в том числе и Шура. Бежали ночью, подальше он постов и комендатур, лесами. Местные жители дорогу показывали. Добрались до американской зоны. Там удивились: почему вы не хотите возвращаться на Родину? Если вам не нравится ваш Сталин, переизберите его...
Вскоре мы опять встретились с Шурой, поженились. А в 49-м оказались в Венесуэле. Шура, как учившаяся раньше в советском мединституте, поступила работать в клинику. На жизнь сносную хватало ее зарплаты. Я же в это время попал в госпиталь. Неожиданно дали знать о себе фронтовые раны...
В это время мы подъехали к ипподрому, трибуны которого гудели. А внизу, на беговом круге, гарцевали седоки, разминая тонконогих, изящных скакунов.
– Вон видишь, бумажки в руках у каждого зрителя. Все делают ставки и почти все проигрывают. Много так называемых бедняков... Мы же из бедности выкарабкивались – берегли каждую копейку... Ла, вот детей у нас с Шурой нет. Она вначале боялась, что вернусь к первой жене, к детям. А что ей делать одной с детьми – в чужой стране? Так вот и прожили. Я занимался в фирме продажей автомобилей и запчастей. Построили дом, купили машины. Обеспечили старость. Но кому все это достанется? Шура еще полдня работает в клинике. Я остаюсь дома один. Беру веник, тряпку, делаю приборку в доме, во дворе. Читаю газеты, езжу по магазинам...
12 МАЯ
Воскресенье. С утра пошли в русский православный храм, где ведет службу родной брат Георгия Григорьевича – отец Павел. Седовласый, очень живой человек. Прихожан немного, все друг друга знают. Эта церковь выстроена еще на "первые гроши" эмигрантов. Есть еще две православных церкви в Каракасе, но нет священников. Вот и Павел Григорьевич в обычные дни ведет прием больных. Он тоже зубной врач. Во второй половине дня облачается в церковные одежды...
Знакомлюсь с другими русскими. Игорь Романович Ратинов. Кадетом он не был, учился в гимназии, может быть, несколько иронично отзывается о "кадетском братстве", которым многие так дорожат. Волков потом скажет: "Ну, а как мы гимназистов можем принять в свой кадетский круг? Если, допустим, человек никогда не бывал в Сибири, не испытал морозов, то как его можно называть сибиряком!"
Идет служба, а мы разговариваем на лавочке под пальмами с Игорем Романовичем. Он отлично знает историю России. Говорим об истории и, конечно, о "перестройке".
– Кто такой Горбачев, понятно, а кто этот Ельцин или Эльцин, мы тут пока не разобрались.
Подсела миловидная женщина, с интересом прислушивается к нашему разговору.
– Вот познакомьтесь, человек из России, – говорит Ратинов.
– Катя, – называет себя она и протягивает руку. – А я уже поняла, что вы из России... Ну как там?..
И покатился разговор: политика, экономика, свобода, несвобода, очередной обман народа, или – назад уже дороги не будет...
– А вам ничего не будет после возвращения в Россию за такие вольные мысли? – спрашивает меня Катя.
– Надеюсь, что не будет...
* * *
Заехали в узкую улочку в бедном районе Каракаса. Волков сигналит. В зарешеченной створке ворот показалось лицо пожилого человека.
– А-а! Здравствуйте!
– Давай, давай выходи! Ты что это без штанов? – смеется дед Жорж. – Это наш самый старый боевой кадет Николай Филимонович Шемчук. Восемьдесят три года!
– Да нет, уже восемьдесят шесть, – откликается Шемчук, хлопоча с замком на воротах.
– Расскажи нашему гостю, сколько ты большевистских голов порубил? – подмигивает мне Георгий Григорьевич. – Вот, говорит, скачет сам Буденный с красной кавалерией, а я из пулемета, из пулемета...
– А-а, ни одной не отрубил.
Затем, усевшись в машину, охотно поведал мне свою "историю": "Я еще, выходит, до революции учился в кадетском корпусе. Двенадцать лет мне было. Ну когда все началось это, эвакуировали нас в Казань вместе с юнкерами. Татары казанские очень плохо к нам отнеслись. Резня была жуткая...
Сняли мы, мальчишки, погоны, заменили пуговицы блестящие на черные, побежали на запад. А там немцы. В районе Орши встретили. Мы только сунемся к передовым окопам, солдаты стреляют, кричат: цурюк – назад! Потом мы вышли на офицера. Я объясняю, что пробираюсь в Киев, где у меня родители, родственники. Пожалел нас офицер, усадил в поезд и даже дал сопровождающих – двух солдат. Так добрались до Киева. А там уже никого из родных. Пристали к отступающей на юг Белой армии. Мне выдали обрезанную винтовку. Шагал вместе со всеми по степи, по грязи, питался из скудного солдатского котелка. Заставляли нести караульную службу. Старые солдаты, хитрецы, все назначали меня на пост в самое плохое время: с двух до четырех утра. Дошли до Крыма, а там, известное дело, вместе со многими уплыли в Югославию...
Потом Волков скажет мне: "Это самый простой из нас, кадет".
Трудяга. Раньше, когда работал, брался за любое дело... Первая жена у Николая Филимоновича была русская. Умерла. Сошелся с венесуэлкой, родила ребенка. Она его много моложе, ухаживает за стариком...
– Поедем на рыбалку, Николай? – предлагает дед Жорж.
– Обязательно...
У Шемчука, наверное, единственного из русских венесуэльцев, нет своей машины. А без нее, как я убедился, просто как без рук в огромном городе. Вот и заботятся друзья о своем, много их старше, однокашнике. И я думаю о том, как все же милосердно живут эти люди, проявляют не показное внимание и участие друг к другу.
* * *
Вечером оказались "на кофе" у Марины и Николая Слезкиных. Николай Михайлович казначей русской общины в Каракасе. О нем говорят: настоящий бухгалтер, все у него учтено, лишнего боливара или доллара не потратит, зря не выдаст.
Кофе оказался с нагрузкой: русской водкой и отличными малосольными огурцами!
– В тропиках малосольные огурцы! – не смог сдержать я удивления.
– Сама солила! – погордилась хозяйка дома. – Вот только с укропом плохо. Привозят из США.
Смотрим видеофильм, снятый на одной из последних кадетских встреч в Нью-Йорке. На празднике присутствовала Великая Княжна Вера Константиновна. Она и принимала парад. Пожилые люди, поредевший за последние годы строй. Музыка. Знамена полков. Известные дворянские фамилии – Багратион, Сперанский, Хитрово, Шереметев... Церковная служба.
Николай Михайлович рассказывает, как сионисты пытались помешать празднику. В гостинице, что предназначалась русским, устроили свое сборище, заняли все номера и долго их не освобождали. Но потом все же удалось их благополучно выпроводить вон...
Слезкины живут на втором этаже четырехэтажного дома. Просторная квартира. А небольшой кабинет хозяина полон книг. На стене портрет Николая II – работа Сурикова. В раме герб Российской империи. Тут же, в застекленной рамке, кадетские погоны (Крымский корпус), что Слезкин носил в детстве и отрочестве.
– Я умеренный монархист, – говорит Николай Михайлович, – но осуждаю Великого Князя Кирилла Константиновича за то, что объявил себя Российским монархом. Кирилл Константинович наследует линию Александра Второго, а не Третьего, как убиенный Николай Александрович. У этих "линий" всегда были трения, притязания на престол. Я думаю, что Всероссийского императора надо избирать Вселенским собором, не обязательно из династии Романовых. Эта династия уже... изошла...
14 МАЯ
На машине хорошо, пешком, считаю, интересней. Можно остановиться, полюбоваться богатой витриной магазина, зайти в кафе, выпить чашечку ароматного кофе, или просто поглазеть на прохожих – на одежду, на лица, полистать газету или журнал в киоске. Меня прямо- таки ошеломило, что ежедневная популярная у каракасцев газета (забыл ее название) выходит на ста двадцати страницах, а в воскресные дни – на ста сорока. Вспомнил наши беды с газетой и бумагой. Вот бы для "Тюмени литературной" один только ста сорока страничный дневной тираж! Сколько бы номеров сумели выдать читателям?
Или вот заходим с Волковым в магазин по соседству с его коттеджем. "Говори, что бы попробовать хотел!" – "Никогда не пробовал папайю".
Папайя – тропический фрукт, продолговатой формы, похожий на наш "перестроечный" огурец, только массивнее, – с желтой кисловато-сладкой мякотью. Очень хорошо размягчает мясо. Это изобретение местных студентов. Они здесь, как и всюду, бедная прослойка общества. Покупают самое дешевое мясо – жесткие части туши. Кладут дольки папайи на мясо, оставляют так часа на два. Мясо впитывает сок папайи, приобретает замечательный вкус.
Познания мои о Каракасе дополнились сегодня и поездкой в метро. Оно неглубокое. Стоят такие же тумбы, как и в московском, только опускают в тумбу не монету, а купленный в кассе бумажный жетончик, который нужно сунуть в прорезь, пройти через вертушку и получить жетончик обратно. На выходе из метро надо снова сунуть жетончик в автомат, который его уже не выдает, проглатывает.
Вагоны в метро с жесткими оранжевыми сидениями. Уютные, чистые, прохладные. Работает кондиционер. И я вспоминаю о том, что "московское метро – лучшее в мире"... Что ж, каждый кулик хвалит свое болото!
Выходим на улице Ориноко, названную в честь одной из мощных рек Южной Америки (вторая после Амазонки). Находим посредническую фирму по продаже водяных насосов. Хозяин фирмы, он же председатель группы каракаских кадет, Игорь Владимирович Гняздовский, тепло приветствует нас. Ему семьдесят шесть, а глаза блестят молодо, сам крепок на вид.
– Да вот бы ничего... волос все меньше на голове остается. – И переводит разговор на литературную тему. – Очень люблю стихи.
Это моя слабость, – и тут же вынимает из ящика рабочего стола томик Блока, старинное издание. – Но мне ближе не Блок, а Сергей Есенин...
– Ну, Игорь Владимирович, мы с вами единомышленники...
Что это за фирма водяных насосов? А опустим, вам нужен насос для хозяйства. Идете в магазин, там они, конечно, есть всегда. Но приходится платить за покупку с нагрузкой, учитывая то, что хозяин магазина должен иметь прибыль. А фирма продает насосы по заводской, изначальной цене. Хозяин всегда держит связь с предприятиями. И если вдруг чего-то не окажется у него в наличии, он тут же свяжется с заводом и достанет, как принято говорить у нас, в России. Проблем нет. Есть деньги – есть все!
Словом, я постигаю тонкости капиталистического мира.
Не все плохо, как нас учили в школе...
Идем шумной улицей. Множество машин. Жара сумасшедшая. С сиренами и треском несутся полицейские на мотоциклах. Где-то ограбление. Только одних машин в Каракасе крадут за день несколько десятков.
Проходим мимо американского посольства. Усиленная охрана с автоматами. Напротив нефтяная компания. Тоже мощная охрана.
– Это со времен войны с Ираком, – поясняет Волков, – когда арабы заявили, что станут устраивать диверсии, взрывы.
– Зайдем в больницу, – предлагает мой неутомимый гид.
– Зачем это? – недоумеваю я, почувствовав, что Георгий Григорьевич отпустит сейчас какую-нибудь очередную шутку.
– Ну надо проверить вас на СПИД, на голову. А то какому человеку придет такая сумасбродная мысль приезжать в Венесуэлу!
Больница. Тут же поликлиника, у кабинетов врачей дожидаются пациенты. Никакой переполненности, суеты. Заходим в кабинет «историко-медико» – история болезней, где хозяйка кабинета, уже знакомая нам Александра Маликова. Мы на минутку. Но за эту "минутку" успеваю получить подробную информацию о том, как ведутся в клинике истории болезней:
– Вот эти папки с бумагами, – рассказывает хозяйка, – постепенно ликвидируем, все переводим в фильмотеку. Здесь вот закодированные и пронумерованные конверты с пленками. На каждое посещение клиники – отдельный конверт. Можно заложить пленку в аппарат и тут же получить изображение (увеличенное) на экране. Можно сделать и увеличенную фотокопию. Они, например, требуются страховым агентствам. Интересуются при страховании жизни – чем, когда болел клиент, причина и прочее.
Это дорогая клиника. Работают опытные врачи. Чтоб устроиться сюда, нужны авторитетные рекомендации. Получить медицинскую помощь здесь может любой – от президента страны до последнего мусорщика с улицы. Плати только деньги. Отношение к клиентам одинаковое, без учета рангов...
16 МАЯ
Позвонил отец Сергий из Валенсии, пригласил в гости. Отец Сергий Гуцаленко женат на родной сестре Волкова – Ольге Григорьевне, он священник православной церкви, большой патриот России. Настоятельно просил приехать. И вот мы опять, как несколько дней назад, сплоченной троицей – Волков, Ольховский и я – мчимся горной дорогой в провинциальный город, что в пяти-шести часах езды от столицы. Кто ездил горными дорогами, может удовлетвориться лаконичными деталями – подъемами и спусками, тоннелями и пробками при авариях, величественными панорамами долин и высоких вершин, то там, то тут объятых пожарами, которые никто не тушит. На склонах гор мелькают деревеньки с возделанными плантациями кукурузы, а в долинах – и сахарного тростника...
Необходимая подробность для читателей: чтоб обосноваться на земле, даже чужой, надо "застолбить" участок. Обычно ночью возводят хижину: четыре столба и крыша. Покупают ящик пива шоферу, тот подвозит на выбранный участок стройматериалы: куски картона, фанеры. За ночь хижина – готова! Постепенно или сразу возникает деревенька из нескольких семей. Строятся вблизи источника волы, газопровода и электролинии. В газовой трубе сверлят дырки, ставят свои краны, крючками цепляются и за электропровода. Если хозяин земли намерен согнать захватчиков, то по закону он должен оплатить им переезд на новое место.
Особенно много таких захватчиков, как рассказывают мои спутники, проникает из соседней Колумбии, где уровень жизни ниже, чем в Венесуэле.
За разговорами не замечаем, как достигаем города Маракая, чем- то похожего на курортные городки нашего Причерноморья. За горным хребтом, у подножия которого раскинулся Маракай, Карибское море. Здесь несколько лет назад произошла трагическая история, точнее, катастрофа. В один из воскресных дней – в сезон дождей, – с гор поползли потоки грязи. Они залили дорогу, погребли много автобусов и легковых машин. Грязь перегородила речку и все близлежащие улицы на метр погрузились в жуткое месиво. Погибли многие люди. Известен случай, когда один мужчина пробирался через грязь и вдруг кто-то его схватил за ногу. Когда прибежали на его дикие крики ужаса, вытащили из грязи еще двух пострадавших. Они лежали в воздушном пузыре. Остались живы...
Ах, все это лаже трудно представить, ведь столько покоя и блаженства разлито в тропическом воздухе, мы заруливаем сейчас в чудный ресторанчик под названием "Быкопетух". Рекламное изображение этого "зверя" над входной дверью, несомненно, привлекает. И, конечно, без задержки подаваемые куски дымящего мяса и различных колбасок, и бутылок пива, на которых бугрятся ледяные наросты.
...В Маракае расстались с Юрием Львовичем Ольховским – у него здесь свои дела по подготовке съезда кадетов. И к вечеру были в Валенсии. Нас ждали, на час задержали начало службы по случаю праздника Вознесения. Въехали во двор с раскидистыми манговыми деревьями, который удивил меня очень уж крестьянским видом. По двору расхаживали разноцветные куры. Под сарайкой, в клетках, питомцы отца Сергия – кролики. Из-под легковой машины с радостным лаем бросилась навстречу собака Лайла...
– Боже мой, будто в родной деревенский дом приехал!
Волков понимающе кивает.
В церквушке, что за забором, в отдельном дворике, простояли остаток службы. Народу немного. Хор поет слабыми голосами. Мне не очень-то все это понятно, но таинственно.
Подходят соотечественники, пожимают руку:
– Это вы из России? Сколько же вам лет?..
– Да вот, – говорю, – за сорок с лишним сегодня впервые целовал крест и причащался.
– Ну вы в этом не виноваты.
Конечно, не виноват. В селе у нас было две хороших церкви. Одну, двоеданскую, переделали под клуб, где крутили кино и танцевали под гармошку. От другой, каменной, православной, помню только фундамент, который потом растащили по кирпичику на банные каменки... Конечно, не виноват.
Проходим в дом и матушка Ольга рассказывает о том, почему мало прихожан: русских в Валенсии становится все меньше. Молодые уезжают на жительство в США, в Канаду. Старые умирают.
– Вымираем мы, русские, – вздыхает дед Жорж.
Отец Сергий, Сергей Павлович в миру, в детстве тоже окончил кадетский корпус. Затем выучился на агронома. По приезде в Венесуэлу государство выделило ему сорок гектаров пашни. Дали трактор, сеялки, другие прицепные орудия. Трудились в поте лица. Первый президент Венесуэлы был разумным правителем. По его инициативе распределяли землю так, чтоб рядом жили две европейские семьи (русские или немцы) и две венесуэльские. Местные жители учились у европейцев умелому хозяйствованию. Раньше, если венесуэльцу давали землю, он ничего, кроме кукурузы не умел выращивать. А какова "агротехника" была? Идет крестьянин по участку, проткнет заострен ной палкой лунку в земле, бросит в нее зерно, затрет пяткой. Следующий шаг – другая лунка...
– А у нас было до трехсот кур, – вступает в разговор матушка Ольга, – всех надо одной накормить, сделать прививки, то от одной, то от другой болезни... Потом попробовали выращивать свиней – семьдесят голов держали. Чем кормила? Покупали комбикорма, делала разные мешанки, пойла. Потом свиньи тоже начали болеть, погибать. Ведь не было хороших помещений с бетонными полами. Пойдут дожди – слякоть и грязь и, конечно, болезни... Взялись выращивать кукурузу. Новая напасть: набеги обезьян – выламывали початки. Набегали крупные ящерицы. Жора, ты помнишь, как с винчестером за ними охотился? Заметят, что с ружьем вышел, прячутся за стволы деревьев. Прошел, они тут как тут. Как ножницами, стригут посевы. Ну еще эти красные муравьи! Тоже стригут, как косилкой. Вот и мечешься, бывало, то с ружьем, то ядов подсыпаешь, то на 'джипе ' объезжаешь поле, спугивая тучи перелетных птиц... Разводили как-то рис. Пока зреет, не трогают. А как созрели колосья, тут они, утки, и нагрянут. Не столько съедят, сколько стеблей поломают, пригнут...
16 МАЯ
Отец Сергий в простой деревенской рубахе навыпуск с утра хлопочет над кормом для кроликов. Подсушивает какую-то траву, перебирает капустные листья, морковку, за которыми успел съездить на базар. По складу характера он философ. И страстный книгочей. Называет имена наших знаменитых писателей В. Распутина, В. Астафьева, знаком с патриотическими статьями Карема Раша, просит, по возможности, передать ему поклон и лучшие пожелания. Рассуждает о политике в Союзе, о движении "Память" и "об этих самых дерьмократах", которые разваливают страну.
– Россия возродится только через Бога! Такова ее миссия. Но сионисты, масоны могут погубить ее. И не только Россию. Конец мира близок...
– Отец Сергий, – возражаю я, – если судьба человека предопределена свыше, так стоит ли бороться за судьбу?
– Стоит! – твердо отвечает он. – Вот я давлю пальцем на стол с такой же силой, с какой стол давит на палец. Судьба человека определяется его деяниями.
* * *
Во второй половине дня были на старом кладбище, где похоронена мать Волковых, Ольга Павловна. Скончалась четыре года назад в возрасте 96 лет. Прошла с семьей все невзгоды века. Бегство из России-Крыма в 20-м голу. Муж, шестеро детей. Мужа в сорок третьем растерзали югославские партизаны. Он был мирным священником. В сорок пятом красные расстреляли старшего сына. За то, что белый эмигрант.
И здесь в буро-красной южно-американской земле нашли последний и вечный покой католики и православные, буддисты, магометане, иудеи. Больше католических крестов. Русскими откуплено несколько уголков кладбища, где стоят православные кресты, лежат мраморные плиты, еще незанятых, открытых могил. Вот рядом – полоску земли откупили китайцы. Есть первые захоронения.
– Нет нигде покоя! – говорит отец Сергий, – все, как обещано в Священном Писании: всколыхнулись, перемешались народы. Приедут сюда, а местные им говорят: а мы сами отсюда хотели бежать.
На новом городском кладбище власти не разрешают ставить ни памятников, ни крестов. Одни небольшие надгробные плиты, на уровне земли.
– Как скот хоронят людей, – возмущается отец Сергий. – Торжество Сатаны... И так везде. Пришел Сатана и правит миром.
17 МАЯ
Как не ворчит отец Сергий на свояка, как не подтрунивает матушка Ольга над братом, что, мол, он безбожник и любит поразвлечься, Георгий Григорьевич непременно и каждый день стремится показать мне что-нибудь новенькое.
— Разве все пересмотришь, Коля? Все это суета сует! – говорит мне отец Сергий. – Вон у меня сколько книг – таких, что в России вам и не снились. Садитесь, успевайте, читайте, а то с Жоржем только зря время тратите на эти достопримечательности.
Да, библиотека у четы Гуцаленко богатая. То и дело подкладывают мне том, от которого у меня горят глаза, да только успеваешь перелистать, ознакомиться и – все тут. Матушка и церковную библиотеку показала, позволила порыться на пыльных стеллажах, показала и школу, которую давно никто не посещает. Нет учеников. А когда-то... До сих пор – на классной доске – мелом – нестертое арифметическое упражнение, на которое тихо и мудро взирают со стены портреты классиков: Пушкина, Лермонтова, Тургенева, Достоевского, Крылова, Шевченко, Ломоносова. И еще портреты императора Николая II и Великого Князя Константина Романова – гуманиста и замечательного поэта, так незаслуженно забытого у нас, в Советской России.
Но и дед Жорж непреклонен. Успел свозить меня на место решающей битвы Боливара с испанцами, которая завершилась победой над иноземцами. На этом месте сооружена – к столетию битвы – прекрасная арка, перед скульптурной группой, воспроизводящей момент боя, вечный огонь, могила неизвестного солдата, где два гвардейца в старинных красных мундирах, с обнаженными клинками, несут почетный караул...
А сегодня едем в "волосяной порт". Опять горная дорога, спуски, крутые виражи поворотов, пока не выезжаем на равнинное побережье Карибского моря. Тихая бухта. Причалы. Суда у причалов под разными флагами мира. Когда-то первые испанцы, приплывшие сюда, подивились спокойствию вод, сказали: у причала можно удержать корабль на конском волосе! С тех пор пошло и название страны – Венесуэла. Моряки, увидев множество хижин аборигенов, стоящих на воде, воскликнули: Новая Венеция!
Старые строения порта бережно сохранены. За ними ухаживают, ремонтируют. И они хранят колорит давних времен. Новизна – корабельная пушка на прогулочной набережной, морская торпеда и небольшие ракеты – палубное вооружение. И, конечно, как всюду, скульптура Симона Боливара. Неподалеку от порта, сверкающий светлым металлом, нефтеперегонный завод и тепловая электростанция, работающая на попутном газе. Линии ЛЭП устремляются сразу от побережья в горы, а там, за перевал, вглубь страны.
Проезжаем большую деревню, по сибирским моим понятиям, поселок городского типа, который раньше, по словам Волкова, "славился" проституцией. Здесь останавливались на ночлег много водителей грузовых машин. Прекрасная половина деревни активно подрабатывала телом, в то время как мужчины добывали на жизнь, торгуя в многочисленных лавчонках.
Выруливаем на прямую дорогу вдоль побережья моря. По обе стороны дороги тянутся культурные плантации кокосовых пальм, которые раньше тоже активно работали, давая доход стране. С разработкой нефтяных месторождений кокосовая прибыль и вообще сельхозугодья играют нынче незначительную роль. В кокосовых рощах пасутся коровы – худущие, с выступающими маслами и с рогами, напоминающие козьи. Мелькают бедные деревеньки, зато под сенью пальм побережья, у самой полосы прибоя, тянутся опрятные дачные домики. Сюда по выходным приезжают на отдых жители из Маракая, Валенсии и даже из Каракаса. Можно снять хижину или домик. Есть отели покомфортабельней, побогаче.
Сегодня будний день и на дачках пусто. Лишь по обе стороны автострады встречаются рабочие с мачетами, срубают жесткую траву, наползающую на асфальт из кюветов. Если не срубать ее, то через год-два так разрастется и затянет дорогу, что ни пройти, не проехать.
Встречаются сборщики банок из-под пива и кока-колы. Тоже – бизнес!
Вот новый поселок. Море. И цепь островков, соединенных мостами. Тоже дачное место. Можно недорого нанять или взять напрокат катер или моторную лодку, поехать на любой из островков, где всласть порыбачить. Островки заболочены. Над болотами дикая и причудливая тропическая растительность, пробраться через которую можно, лишь орудуя острым топором.
Большие деревья висят как бы в воздухе, лишь самыми кончиками корней держатся за болотную трясину. На не заросших блюдцах воды разгуливают ярко-красные птицы, похожие на наших цапель, а носами – на пеликанов. Выскочила на обочину мостика зеленая ящерица, замерла, к чему-то прислушивается. Навожу объектив "Зенита", но ящерица молниеносно скользнула в траву, слившись с зеленью.
На пляже двое рыболовов таскают из моря рыбешек. Приехало семейство, поставило у самой воды палатку. Поодаль плещутся в воде ребятишки, звонит в колокольчик продавец мороженого. С моря идет волна, разбивается о коралловые рифы в трехстах метрах от берега. Колко ступать босой ногой по крошеву умерших рифов, выброшенных прибоем.
И гляжу в синь моря. Где-то совсем недалеко – Куба. А до родины, до России, тысячи и тысячи миль...
19 МАЯ
Столько интересного, примечательного. Обо всем не расскажешь. Но не упущу возможности пощекотать нервы российского обывателя подробностями быта одной из каракаских квартир – жилища дочки Георгия Григорьевича – Оли, с которой мы успели познакомиться еще в первые дни.
Итак, фешенебельный район столицы, откуда открывается замечательный вид на панораму города. Набрав код квартиры дочери, переговорив с нею по внутренней связи, а также приветливо помахав охраннику дома, могучему детине, Волков проводит меня в просторный, чистый вестибюль. Здесь, например, можно принимать гостей, если не желаете, чтоб "носили мусор в квартиру". Заказывай мебель, посуду, готовые блюда. Все точно и в срок привезут на столько-то персон. Если гостей много и опасаетесь, что побьют дорогие сервизы, заказывай посуду дешевую – картонную, пластмассовую, словом, разовую...
По бесшумному лифту поднимаемся на одиннадцатый этаж и выходим прямо в квартиру. Замечу сразу, жилище трехэтажное, богато меблированное. Два этажа жилые, последний, тринадцатый – нечто вроде просторной веранды, где спортплощадка для тенниса, мангал для жарения шашлыков, плетеные кресла для отдыха. Здесь чаше отдыхает молодежь, развлекается.
Оля протяжно выговаривает русские слова. Увы, для русской Оли русский язык уже не родной. Говорит, что Пушкина ей удобней и привычней читать в переводе на испанский. Ну, а квартира! "Вот спальня, вот еще спальня, вот третья, ванные – одна, вторая, третья... пятая, кухня, столовые, гостиные, комната для прислуги... Господи, сколько этих комнат? Еще два лифта, открывающиеся прямо в квартиру. Есть лестница, по которой можно подняться – в случае остановки лифтов. Но такого почти не бывает.
Общая площадь "жилища" – 350 квадратных метров!
– Оля, у нас в России в такой квартире живет, может быть, только Горбачев.
Смеется:
– Ну что вы, пустяки. Есть побогаче, пофешенебельней, с бассейнами...
Выпили на открытой веранде (может, гостиной?) по чашке кофе, посмотрели фотографии, что старший сын Жоржик (19 лет) привез недавно из Сан-Франциско, где пробыл месяц: нанял машину, нашел себе барышню, развлекался...
Что сказать? Молчу. Каждому свое... Но почему-то вспомнились слова бывшего гимназиста Игоря Романовича Ратинова: "То, что у вас намечали большевики, осуществили мы здесь!"
Уже в машине, по дороге на "кинта Сима", Волков рассказывает о своей единственной дочери: "Она рядовой экономист. Второй раз замужем. Жоржик от первого брака. Муж был из русских. Приехал с родителями-эмигрантами. Здесь вырос, окончил военно-морской корпус, академию. Служил в морских погранвойсках. Дослужился до третьего чина и – "надоело тянуть военную лямку". Поскольку имел инженерное образование, легко устроился на гражданской службе. Вел свое дело, брал подряды на строительство... Второй муж венесуэлец, из местных состоятельных людей, из золотой молодежи. Он и купил эту шикарную квартиру. И вот тоже разводятся... Все нужно делить пополам. Как здесь это делается? Нужно продать квартиру оптом и целиком. И на эти деньги купить две новых, понятно, поскромнее. В этом же, например, доме. А квартиры нынче стоят баснословных денег...
27 МАЯ
В этой квартире другой мир, другая обстановка, другие разговоры.
– Это мы, Лидия Михайловна, – объявил с порога Георгий Григорьевич.
– Проходите, проходите, – небольшого роста, сухонькая женщина с интеллигентным лицом, спокойно, с достоинством пригласила нас в свои апартаменты. Я знал, куда еду – к подвижнице, посвятившей всю свою долгую жизнь собиранию книг.
И вот Лидия Михайловна, прознав о госте из России, да еще и литераторе, решила посоветоваться, как ей быть с книгами, возраст преклонный, 83 года... А без нее книги просто растащат или выбросят на свалку.
– Мне уж и спать негде, книги вытесняют меня из квартиры. Хоть гамак для ночлега подвешивай.
Стол, диванчик с постелью, два кресла, журнальный столик, да еще два стареньких стула, остальное – стеллажи, стеллажи. Портреты русских писателей, в центре масляный портрет Шукшина.
– Шукшин! Вот не ожидал! – воскликнул я.
– Да, Василий Макарович! – ровно произнесла Лидия Михайловна. – А что вы скажете о Владимире Крупине, я сейчас взялась перечитывать его "До вечерней звезды"?
– Хороший писатель. Он сейчас главный редактор "Москвы".
– Хорошо... А вот этого я не знала, что главный редактор. Я сейчас и вас поищу в своем каталоге, – взяла со стола толстую тетрадь, перелистала. – Есть Денисов Николай, поэт, корреспондент "Красной звезды", полковник. И список книг, журнальных публикаций, статей рецензентов.
– Все правильно, – глянул я в тетрадку, – тут у вас портрет того полковника из "Красной звезды", а книги-то все мои... И рецензии о моих книгах.
– Вот ведь как бывает. Не разобралась, приписывала все ваши книги полковнику...
Бог с ним, с однофамильцем, спешу к стеллажам: какое богатство! Вся русская и зарубежная классика, журналы от "Нового мира" до "Сибирских огней". Соловьев, Даль, последнее издание "Истории государства российского" Карамзина, Большие и Малые энциклопедии, вплоть до военной...
– Все эти бы книги хорошо передать в какой-нибудь маленький городок или в колхоз, или афганцам... После моей смерти...
– Живите долго, Лидия Михайловна... А я по возвращении на родину, поговорю в Российском Союзе писателей с первым секретарем Борисом Степановичем Романовым. Что он посоветует...
– Это какой Романов? Я знаю писателя Романова, который капитан дальнего плавания, из Мурманска.
– Он самый, Лидия Михайловна.
– Так и передайте, мол, Лидия Михайловна Меликова завешает свою библиотеку России.
30 МАЯ
На этот раз позвонила матушка Ольга, просила непременно приехать в Турнеро, побыть перед предстоящей мне дальней дорогой у мироточащей, чудотворной иконы Казанской Божьей Матери. Они тоже с отцом Сергием подъедут из Валенсии...
Чудотворная икона! И вот мы в маленьком городке Турнеро. Большой дом на окраине. Здесь живет православная семья арабов из Сирии. Они и привезли маленькую иконку, переселившись в Венесуэлу. И вдруг, шесть лет назад, икона начала источать масло миро. И "делать" чудеса – исцелять калек, "лечить" неизлечимые болезни. Араб устроил в доме церковь, куда и вхожу я с понятной долей недоверия, сомнений... Отец Сергий ведет службу перед иконой, благословляет молящихся. А я потихоньку разглядываю "подарки", оставленные в церкви благодарными прихожанами. Множество значков, фуражек и прочей военной атрибутики, которые по традиции оставляют выпускники военных училищ. Полстены занято обыкновенными костылями.
Матушка Ольга потом мне подробно расскажет о многих случаях исцеления, когда люди приходили к иконе на костылях, выходили из храма на здоровых ногах. Да вот только недавно одна женщина приехала сюда в инвалидной коляске, а ушла своими ногами. Об этом же за трапезой потом говорила нам и молодая арабка, кажется, дочь хозяина дома: икона исцелила и ее – в детстве она не ходила.
Хочется верить в чудеса. И сомнения берут...
Но принимаю от матушки Ольги флакончик с чудотворным маслом, собранным с иконы: "Когда что-нибудь заболит, помажь этим маслом больное место". Принимаю с надеждой, несмотря на зловещее пророчество отца Сергия: "В девяносто втором году будет конец мира!"
* * *
Через неделю я улетал на родину, в Россию. Улетал, впервые приняв православное крещение в Русской Зарубежной Церкви, что приютилась под пальмами на одной из улочек Каракаса. Может быть, тогда я еще не до конца осознавал разумом этот свой поступок, на который меня благословлял отец Павел Волков и отец Сергий Гуцаленко, но сердце и душа подсказывали, что поступил правильно.
До аэропорта провожали меня, согласившиеся стать моими крестными, Лидия Руднева жена Георгия Руднева – внука командира крейсера "Варяг", Георгий Григорьевич и большая заботница о нас в доме Волковых – Екатерина Иосифовна.
Конечно, сейчас я чувствую неудовлетворенность, что не сумел вместить в эти заметки подробности встреч с другими русскими людьми. А их было в последние перед отлетом дни множество. Лаже терпеливая Екатерина Иосифовна сетовала, мол, мне и по дому работать не стало времени, только и приходится отвечать на телефонные звонки.
Но в один из дней Георгий Григорьевич, обхитрив всех православных каракасцев, сбежал вместе со мной на "Золотой остров" – в клуб на берегу Карибского моря, где мы вместе с приехавшими к нам Ольховским и казаком Свистуновым отчаянно соревновались несколько дней в рыбной ловле, собственноручно готовили жаркое из камаронов – кальмаров, добывали в песке ракушки, из которых Ольховский обещал приготовить деликатесное блюдо. И через несколько дней выполнил обещание...
Был еще поселок Тогаритва с лагуной, куда заходит с моря метать икру рыба, и рыбаки местной деревушки ведут успешный промысел – под крики чаек и пеликанов. И что примечательно, основали эту рыбацкую деревню русские – Иван да Марья, забравшиеся сюда, в глушь, много лет назад. Теперь уж основателей деревни нет в живых, остались дети, внуки, которые не бросают рыбацкое дело.
А разве не взволнует встреча с потомком старинного дворянского рода Николаем Александровичем Хитрово, чей род по женской линии близок с родом Александра Васильевича Суворова, чей дальний предок Богдан Хитрово – основатель Оружейной палаты в Москве. В доме много бесценных реликвий, одна из них – золотой крест рода Хитрово с мощами русских святых. Я держал в руках и читал подлинные письма царицы Александры Федоровны, оригиналы переписки Великих Княгинь Ольги и Татьяны Романовых. Эти письма из Тобольской ссылки посылали они фрейлине и подруге Маргарите Сергеевне Хитрово, что доводится родной тетей Николаю Александровичу.
Каких людей, какой слой культуры отторгла красная Россия.
И словно подарок мне, моряку, эти три недели прожитых в Венесуэле, приберегли перед отлетом знакомство с потомками командира легендарного крейсера "Варяг" – Георгием и Лидией Рудневыми, с их замечательной, талантливой семьей. Они собрали в своем доме многих русских каракасцев, которым я читал стихи, отвечал на многочисленные вопросы, рассказывал о нашей "Тюмени литературной", познакомился и с Кирой Некитенко и Ксенией Трегубовой, Ольгой Костальчук и Верой Кривковой, которые, знаю, могут спеть задорную русскую песню, выйти с пляской на круг, не унывать в горе, веселиться в радости. Таковы уж мы все русские.
Я улетал. Впереди были посадки в Санто-Доминго, Гаване, Канаде, Ирландии. А там уж Москва и – недалеко до Тюмени.
В самолете прочел еще раз письмо Натальи Александровны Ольховской, которое передала она мне в последние часы перед отлетом: "...Никогда в жизни не сочиняла стихов. А эти строки вылились прямо из сердца, правда, коряво, но от души. ...На путь далекий – да хранит Вас Господь! – благословляю.
Он русский.
Из далекой, далекой Сибири к нам прилетел.
Как странно, каков наш удел,
Что чувствуем мы – родным, дорогим нас он согрел...
Ты видел
Наш город Каракас в прекрасной долине.
"Авила" царит, красуясь над ней.
А за горным хребтом тем разлилось
Карибское море синьки синей.
Пришла пора расстаться.
Прощай, друг дорогой, прощай.
Помни, как пришлось тебе кататься:
Валенсия – Каракас – Маракай.
Прошу тебя, лишь лихом нас не поминай.
Прощай, родной, прощай.
Разум говорил о невозможном, а сердце надеялось на новую встречу.
1991
Н. В. Денисов
РАССЕЯНЫ, НО НЕ РАСТОРГНУТЫ
ИЗ ВЕНЕСУЭЛЬСКОГО ДНЕВНИКА
10 МАЯ
Проснулся в русском доме под иконой и под двумя старинными тульскими самоварами, тускло посверкивающими на полке. Кричали попугаи. Вчера вечером в хоре лягушек они орали вовсе истошно – в соседнем, за высокой стеной, дворике.
Поднялся, глянул в окно: попугаи летали над улицей, как будто у нас, в сибирской деревне, вороны. А прямо, напротив дома, в отдалении, горные вершины в сизоватом утреннем тумане. Улица. Магазин "Аутомеркадо", где "всё есть" – помнится вчерашняя характеристика магазина. А взор вбирает в себя телефонные и электрические провода, снующих воробьев, буйную тропическую растительность кустов и деревьев. Рассвет наступает стремительно, как и всюду в тропиках, знакомых мне по прошлым дальним плаваниям. Но также знакомо, по-деревенски, пропел петух неподалеку, залилась лаем собака, прошумели первые машины.
Душа, сознание еще полны вчерашним. Этой радостной встречей в аэропорту имени Симона Боливара, на самой кромочке берега Карибского моря. Приземлились, вышли на жаркий бетон аэродрома, поднялись по эскалатору и тут же сразу – родная речь, родные славянские лица. Объятия, крепкие рукопожатия. Добрался! Я в Южной Америке! Наконец-то...
– Это мой школьный друг Юра Ольховский! – знакомил меня Георгий Григорьевич Волков с человеком гренадерской выправки. Но надо было еще получать чемодан, который, заметил я, ехал уже по транспортеру. 'Ну так беги, получай!" – поторопили встречающие. На выходе меня остановил полицейский: "Декларасьён?" "Там" – ткнул я пальцем в пространство. Полицейский кивнул, словно понял мое русское "там", проходи, мол. Заставили нажать какую-то кнопку, вспыхнула зеленая лампочка. О'кей, все в порядке. У парня, что стоял впереди меня, загорелась красная, вернули на дополнительную проверку. О, знаю эти таможенные придирки!
В дверях экспрессивные мужики подхватили мой чемодан. Что, опять проверка? Пограничники?.. Господи, это ж таксисты. Как сразу не распознал? Все, как у нас. Все, как у нас...
– Сеньоры! Муча грация! Большое спасибо!
Наконец вышли к машине Волкова. Он открыл замок на цепи, соединенной с баранкой руля и педалью акселератора, ответил на мой вопросительный, удивленный взгляд: "Чтоб не угнали..." Одну машину у деда Жоржа (так мы называли его, когда он приезжал в Тюмень) полгода назад просто отобрали. Невинно-нагло по-латиноамерикански – приставили к виску револьвер: вылезай, будь добр! А куда денешься? Хорошо еще не сказали: подвинься! Это чревато большими неприятностями: вывезли бы за город, кокнули, выбросили бы просто-напросто на обочину дороги...
Дорога в гору. Склоны её в сухой пожухлой растительности, как называют местные – "волосы индейца". Трава эта с мошной корневой системой, укрепляет землю, препятствует осыпям. Но вот-вот должен наступить сезон дождей, все зазеленеет, буйно пойдет в' рост.
Въехали в город, где будто игрушечные, цепляясь за склоны гор, лепятся жилища бедноты, сколоченные из бросового материала – кусков фанеры, ржавых пластин листового железа. Ниже их – узкие старинные улочки, где раньше могли разъехаться только конные экипажи. Петляем на малой скорости. Лавки, домики, снова лавки. Семнадцатый век! Запомнился грузовичок с мешками и корзинами овощей и фруктов. Хозяин вез их на продажу. Развезет по лавчонкам: там оставит свеклу, там – бананы, там – личосу, там – кукурузу. Продавцы, хозяева лавок – посредники в торговле. Выгодно тем и тем.
И еще – не очень приметное здание в старинной части Каракаса. Флаг на флагштоке. Гвардейцы в малиновых беретах. При оружии.
– Это наш Кремль! – говорит Волков, сбавляя скорость.
– Понятно. Президентская резиденция.
Дом Волковых, куда мы добрались, изрядно покружив по четырехмиллионному яркому городу, на бывшем когда-то пустыре. Новопоселенцы покупали здесь земли, строились не выше двух этажей. Сейчас старые постройки сносят, застраивают более комфортабельными те, у кого, конечно, есть деньги. Частное строительство строго контролируется архитектурным управлением города. И каждый жилой коттедж неповторим.
Коттедж Волковых – на две половины. В одной, с внутренним глухим двором, живет Георгий Григорьевич с супругой Екатериной Иосифовной, другую половину занимает семья Аннушки, сестры жены Волкова. Во дворике есть еще зубоврачебный кабинет, где долгое время хозяин вел прием больных. Пациенткой была даже Великая
Княжна Вера Константиновна Романова, бывавшая на кадетских съездах в Каракасе.
Прекрасны цветы и кустарники, обрамляющие коттедж "кинта Сима", названного в память о бабушке Серафиме. Что стоит императорский посох – бастон дель эмпередор, что напоминает бамбук, украшенный яркими бутонами соцветий!
И еще замечателен в своем роде рабочий кабинет Волкова, где он ранним утром уже стучит на машинке с русским шрифтом, готовя к выпуску очередной номер кадетского "Бюллетеня", рассылая потом по многим странам мира. В нем, в "Бюллетене", и прочел я примечательный девиз кадет: "Рассеяны, но не расторгнуты".
* * *
Утро. Уже не раннее. Мы на празднике святого причастия в католическом храме при школе, где учится один из внуков православного Волкова. "Что поделаешь, такова жизнь..." И все же светлое зрелище. Мне – непривычное. Лети, родители – все в нарядных костюмах и платьях. Приподнятость, одухотворенность. Органная музыка, улыбки, поцелуи, поздравления. И – проповедь священника об укреплении любви к родителям и к Богу.
Словно бы печальным контрастом молодости, здоровью – посещение частного приюта старушек, куда мы подвернули на пути с праздника. Поднялись в комнату на втором этаже приюта. Смятая кровать, стол, плетеное кресло, в котором иссохшая седая старушка. А на стенах фотографии: русские молодые лица, полные жизни. Несколько картин. Это работа кисти хозяйки комнаты Ирины Константиновны – в молодости.
На наш приход и приветствия старушка оживилась. Сказала, что очень хочет есть. "Съела бы все, даже котлету". Георгий Григорьевич спросил: "Приносила ли что-нибудь служанка?" "Не приносила. Она плохая. Её надо прогнать!"
Волков спустился на первый этаж и вскоре появилась юная венесуэлка с тарелкой супа и горкой жареных бананов. Поудобней развернули кресло к столу, и старушка принялась работать ложкой. От второго решительно отказалась: "Всё, я сыта! Теперь появились силы..."
Когда покидали этот грустный дом, заметил, как в одной из комнат тоже шла старушечья трапеза. Многие сидели в инвалидных колясках. Зрелище убогое, тягостное.
– Вот доживают на старые сбережения, – вздыхает Волков. – Муж Ирины Константиновны был тоже русским. Инженером. Умер от рака, хотя делали ему операцию в США, в хорошей клинике. Перед смертью просил нас: "Не бросайте Ирину..." Вот мы с Катей и доглядываем ежедневно, помогаем, чем можем.
Забегая вперед, скажу, что мне еще не однажды пришлось быть в этом печальном приюте. И каждый раз Ирина Константиновна, указывая на меня, спрашивала: "Кто этот сеньор? Он тоже из казаков?
– Да, Ирина Константиновна, из казаков! – отвечал я.
– А меня выбрали казачьим атаманом! Но я же старая, не могу командовать и... на коня мне не забраться... А это моя служанка, – кивала на юную венесуэлку, которая, не понимая русского языка, смущенно улыбалась. – Она хорошая – моя служанка...
– Да, – подтверждал потом дед Жорж, – у старушки сохранились аристократические нотки. Родители ее были известными и богатыми людьми в Новочеркасске. Имели большой дом, несколько кирпичных заводов. В эмиграции, в Югославии, Ирина Константиновна окончила архитектурный факультет. Муж проектировал в Венесуэле шоссейные дороги. За это ему платили деньгами и... участками земли, которые он продавал под строительство жилья. Ирина Константиновна приумножила достаток мужа, обеспечила себе счет в банке на старость...
Жизнь человеческая!.. Через два месяца я получу письмо из Каракаса, в котором мне сообщат, что Ирина Константиновна скончалась на 83-м году жизни.
11 МАЯ
Познакомился еще с одним русским – Виктором Алексеевичем Маликовым. Ему 76 лет, перенес операцию на сердце. Но это стройный и энергичный мужчина.
– Какое там энергичный! – протестует Виктор Алексеевич.
– Нет, – говорю, – вы все тут выглядите моложе своих ровесников в России.
В доме идет ремонт и хозяин пожаловался:
– Мастер-каменщик пришел, а подсобника нет. Пьет. А ведь сегодня суббота, плачу двойную ставку. Будет пить и в воскресенье. Значит, в понедельник тоже не придет: будет болеть голова...
Он подводит разговор к тому, что если хочешь достичь благополучия, надо крепко здесь работать. Все эмигранты "приехали сюда без штанов", государство выдало тогда каждому пособие – по десять долларов. И как пришлось трудиться, чтоб выбраться из нужды!
Пьем пиво на кухне, хорошо обставленной всякими агрегатами в помощь хозяйке. Ведем неторопливый разговор. Хозяин пьет сок: "Пиво уже нельзя..." Вдруг энергично срывается на звонок в калитку, возвращается, говорит, что нужна помощь: знакомый немец Питер привез комод. Уезжает в США, распродает вещи. Заносим комод в дом, опять присаживаемся к столу. Полсела и хозяйка Шура, наставив угощения. Разговор ведем на трех языках – русском, немецком, испанском.
Шура уловила мой заинтересованный взгляд:
– Вы, кажется, понимаете по-немецки?
– Я, я, форштейн! Смысл понимаю.
Питер смеется. Он уже дважды уезжал: и в США, и в Германию, в Гамбург. Возвращался снова. Не прижился. Говорит, что мы, мол, для них чужие немцы. Л а и сами понимаем – чужие. И вот снова в США. Надолго ли? Человек ищет, где лучше.
Напившись пива, как писали старинной неторопливой прозой, "напившись чаю", поехали с Виктором Алексеевичем смотреть город. По дороге он рассказывает мне свою "историю": "...Я ведь тоже из Советского Союза (Так и сказал – из Советского Союза)… Окончил физкультурный институт. Работал инструктором физкультуры в Ялте, в Ломе отдыха. Получал 700 рублей в месяц. Хватало. Был полон жизни, энергии и патриотического настроения. Когда началась финская война, поехал в Киев и стал просить, чтоб зачислили добровольцем в лыжный батальон. Приняли. Это было во второй половине февраля 39-го года. Выдали шапку, полушубок, валенки, "сидор". Лыжи не успел получить – война кончилась... На фронте с немцами, тяжело раненый, попал в плен... Оперировали в немецком госпитале, подлечили, отправили на работы. Работали на отгрузке артснарядов в Австрии. Там же познакомился со своей нынешней женой Шурой. Она была угнана на работы в Германию. Когда закончилась война, оказались в американской зоне оккупации. Ехать домой? Но многие уже знали, что там ожидает. Лагеря. Колыма. А Шура рвалась на Родину. Попрощались с ней, она переехала в советскую зону.
Мне же встретился в американской зоне земляк-офицер из нашего города. До войны друг друга знали. А в это время он успел съездить в отпуск, встретился с моей женой. Рассказал, что она вышла замуж, родила дочку. У нас с ней был сын. Передала мне, что у нее новая жизнь, новая семья...
Шура потом мне рассказывала о порядках в советской зоне. Встретили их как врагов народа: ублюдки, предатели! Построили и издевательски объявили, что никаких поездов и машин не будет, пойдете, мол, домой "пешим порядком".
Несколько мужчин задумали побег из лагеря, сказали девчатам: кто согласен, присоединяйтесь. Согласились четверо, в том числе и Шура. Бежали ночью, подальше он постов и комендатур, лесами. Местные жители дорогу показывали. Добрались до американской зоны. Там удивились: почему вы не хотите возвращаться на Родину? Если вам не нравится ваш Сталин, переизберите его...
Вскоре мы опять встретились с Шурой, поженились. А в 49-м оказались в Венесуэле. Шура, как учившаяся раньше в советском мединституте, поступила работать в клинику. На жизнь сносную хватало ее зарплаты. Я же в это время попал в госпиталь. Неожиданно дали знать о себе фронтовые раны...
В это время мы подъехали к ипподрому, трибуны которого гудели. А внизу, на беговом круге, гарцевали седоки, разминая тонконогих, изящных скакунов.
– Вон видишь, бумажки в руках у каждого зрителя. Все делают ставки и почти все проигрывают. Много так называемых бедняков... Мы же из бедности выкарабкивались – берегли каждую копейку... Ла, вот детей у нас с Шурой нет. Она вначале боялась, что вернусь к первой жене, к детям. А что ей делать одной с детьми – в чужой стране? Так вот и прожили. Я занимался в фирме продажей автомобилей и запчастей. Построили дом, купили машины. Обеспечили старость. Но кому все это достанется? Шура еще полдня работает в клинике. Я остаюсь дома один. Беру веник, тряпку, делаю приборку в доме, во дворе. Читаю газеты, езжу по магазинам...
12 МАЯ
Воскресенье. С утра пошли в русский православный храм, где ведет службу родной брат Георгия Григорьевича – отец Павел. Седовласый, очень живой человек. Прихожан немного, все друг друга знают. Эта церковь выстроена еще на "первые гроши" эмигрантов. Есть еще две православных церкви в Каракасе, но нет священников. Вот и Павел Григорьевич в обычные дни ведет прием больных. Он тоже зубной врач. Во второй половине дня облачается в церковные одежды...
Знакомлюсь с другими русскими. Игорь Романович Ратинов. Кадетом он не был, учился в гимназии, может быть, несколько иронично отзывается о "кадетском братстве", которым многие так дорожат. Волков потом скажет: "Ну, а как мы гимназистов можем принять в свой кадетский круг? Если, допустим, человек никогда не бывал в Сибири, не испытал морозов, то как его можно называть сибиряком!"
Идет служба, а мы разговариваем на лавочке под пальмами с Игорем Романовичем. Он отлично знает историю России. Говорим об истории и, конечно, о "перестройке".
– Кто такой Горбачев, понятно, а кто этот Ельцин или Эльцин, мы тут пока не разобрались.
Подсела миловидная женщина, с интересом прислушивается к нашему разговору.
– Вот познакомьтесь, человек из России, – говорит Ратинов.
– Катя, – называет себя она и протягивает руку. – А я уже поняла, что вы из России... Ну как там?..
И покатился разговор: политика, экономика, свобода, несвобода, очередной обман народа, или – назад уже дороги не будет...
– А вам ничего не будет после возвращения в Россию за такие вольные мысли? – спрашивает меня Катя.
– Надеюсь, что не будет...
* * *
Заехали в узкую улочку в бедном районе Каракаса. Волков сигналит. В зарешеченной створке ворот показалось лицо пожилого человека.
– А-а! Здравствуйте!
– Давай, давай выходи! Ты что это без штанов? – смеется дед Жорж. – Это наш самый старый боевой кадет Николай Филимонович Шемчук. Восемьдесят три года!
– Да нет, уже восемьдесят шесть, – откликается Шемчук, хлопоча с замком на воротах.
– Расскажи нашему гостю, сколько ты большевистских голов порубил? – подмигивает мне Георгий Григорьевич. – Вот, говорит, скачет сам Буденный с красной кавалерией, а я из пулемета, из пулемета...
– А-а, ни одной не отрубил.
Затем, усевшись в машину, охотно поведал мне свою "историю": "Я еще, выходит, до революции учился в кадетском корпусе. Двенадцать лет мне было. Ну когда все началось это, эвакуировали нас в Казань вместе с юнкерами. Татары казанские очень плохо к нам отнеслись. Резня была жуткая...
Сняли мы, мальчишки, погоны, заменили пуговицы блестящие на черные, побежали на запад. А там немцы. В районе Орши встретили. Мы только сунемся к передовым окопам, солдаты стреляют, кричат: цурюк – назад! Потом мы вышли на офицера. Я объясняю, что пробираюсь в Киев, где у меня родители, родственники. Пожалел нас офицер, усадил в поезд и даже дал сопровождающих – двух солдат. Так добрались до Киева. А там уже никого из родных. Пристали к отступающей на юг Белой армии. Мне выдали обрезанную винтовку. Шагал вместе со всеми по степи, по грязи, питался из скудного солдатского котелка. Заставляли нести караульную службу. Старые солдаты, хитрецы, все назначали меня на пост в самое плохое время: с двух до четырех утра. Дошли до Крыма, а там, известное дело, вместе со многими уплыли в Югославию...
Потом Волков скажет мне: "Это самый простой из нас, кадет".
Трудяга. Раньше, когда работал, брался за любое дело... Первая жена у Николая Филимоновича была русская. Умерла. Сошелся с венесуэлкой, родила ребенка. Она его много моложе, ухаживает за стариком...
– Поедем на рыбалку, Николай? – предлагает дед Жорж.
– Обязательно...
У Шемчука, наверное, единственного из русских венесуэльцев, нет своей машины. А без нее, как я убедился, просто как без рук в огромном городе. Вот и заботятся друзья о своем, много их старше, однокашнике. И я думаю о том, как все же милосердно живут эти люди, проявляют не показное внимание и участие друг к другу.
* * *
Вечером оказались "на кофе" у Марины и Николая Слезкиных. Николай Михайлович казначей русской общины в Каракасе. О нем говорят: настоящий бухгалтер, все у него учтено, лишнего боливара или доллара не потратит, зря не выдаст.
Кофе оказался с нагрузкой: русской водкой и отличными малосольными огурцами!
– В тропиках малосольные огурцы! – не смог сдержать я удивления.
– Сама солила! – погордилась хозяйка дома. – Вот только с укропом плохо. Привозят из США.
Смотрим видеофильм, снятый на одной из последних кадетских встреч в Нью-Йорке. На празднике присутствовала Великая Княжна Вера Константиновна. Она и принимала парад. Пожилые люди, поредевший за последние годы строй. Музыка. Знамена полков. Известные дворянские фамилии – Багратион, Сперанский, Хитрово, Шереметев... Церковная служба.
Николай Михайлович рассказывает, как сионисты пытались помешать празднику. В гостинице, что предназначалась русским, устроили свое сборище, заняли все номера и долго их не освобождали. Но потом все же удалось их благополучно выпроводить вон...
Слезкины живут на втором этаже четырехэтажного дома. Просторная квартира. А небольшой кабинет хозяина полон книг. На стене портрет Николая II – работа Сурикова. В раме герб Российской империи. Тут же, в застекленной рамке, кадетские погоны (Крымский корпус), что Слезкин носил в детстве и отрочестве.
– Я умеренный монархист, – говорит Николай Михайлович, – но осуждаю Великого Князя Кирилла Константиновича за то, что объявил себя Российским монархом. Кирилл Константинович наследует линию Александра Второго, а не Третьего, как убиенный Николай Александрович. У этих "линий" всегда были трения, притязания на престол. Я думаю, что Всероссийского императора надо избирать Вселенским собором, не обязательно из династии Романовых. Эта династия уже... изошла...
14 МАЯ
На машине хорошо, пешком, считаю, интересней. Можно остановиться, полюбоваться богатой витриной магазина, зайти в кафе, выпить чашечку ароматного кофе, или просто поглазеть на прохожих – на одежду, на лица, полистать газету или журнал в киоске. Меня прямо- таки ошеломило, что ежедневная популярная у каракасцев газета (забыл ее название) выходит на ста двадцати страницах, а в воскресные дни – на ста сорока. Вспомнил наши беды с газетой и бумагой. Вот бы для "Тюмени литературной" один только ста сорока страничный дневной тираж! Сколько бы номеров сумели выдать читателям?
Или вот заходим с Волковым в магазин по соседству с его коттеджем. "Говори, что бы попробовать хотел!" – "Никогда не пробовал папайю".
Папайя – тропический фрукт, продолговатой формы, похожий на наш "перестроечный" огурец, только массивнее, – с желтой кисловато-сладкой мякотью. Очень хорошо размягчает мясо. Это изобретение местных студентов. Они здесь, как и всюду, бедная прослойка общества. Покупают самое дешевое мясо – жесткие части туши. Кладут дольки папайи на мясо, оставляют так часа на два. Мясо впитывает сок папайи, приобретает замечательный вкус.
Познания мои о Каракасе дополнились сегодня и поездкой в метро. Оно неглубокое. Стоят такие же тумбы, как и в московском, только опускают в тумбу не монету, а купленный в кассе бумажный жетончик, который нужно сунуть в прорезь, пройти через вертушку и получить жетончик обратно. На выходе из метро надо снова сунуть жетончик в автомат, который его уже не выдает, проглатывает.
Вагоны в метро с жесткими оранжевыми сидениями. Уютные, чистые, прохладные. Работает кондиционер. И я вспоминаю о том, что "московское метро – лучшее в мире"... Что ж, каждый кулик хвалит свое болото!
Выходим на улице Ориноко, названную в честь одной из мощных рек Южной Америки (вторая после Амазонки). Находим посредническую фирму по продаже водяных насосов. Хозяин фирмы, он же председатель группы каракаских кадет, Игорь Владимирович Гняздовский, тепло приветствует нас. Ему семьдесят шесть, а глаза блестят молодо, сам крепок на вид.
– Да вот бы ничего... волос все меньше на голове остается. – И переводит разговор на литературную тему. – Очень люблю стихи.
Это моя слабость, – и тут же вынимает из ящика рабочего стола томик Блока, старинное издание. – Но мне ближе не Блок, а Сергей Есенин...
– Ну, Игорь Владимирович, мы с вами единомышленники...
Что это за фирма водяных насосов? А опустим, вам нужен насос для хозяйства. Идете в магазин, там они, конечно, есть всегда. Но приходится платить за покупку с нагрузкой, учитывая то, что хозяин магазина должен иметь прибыль. А фирма продает насосы по заводской, изначальной цене. Хозяин всегда держит связь с предприятиями. И если вдруг чего-то не окажется у него в наличии, он тут же свяжется с заводом и достанет, как принято говорить у нас, в России. Проблем нет. Есть деньги – есть все!
Словом, я постигаю тонкости капиталистического мира.
Не все плохо, как нас учили в школе...
Идем шумной улицей. Множество машин. Жара сумасшедшая. С сиренами и треском несутся полицейские на мотоциклах. Где-то ограбление. Только одних машин в Каракасе крадут за день несколько десятков.
Проходим мимо американского посольства. Усиленная охрана с автоматами. Напротив нефтяная компания. Тоже мощная охрана.
– Это со времен войны с Ираком, – поясняет Волков, – когда арабы заявили, что станут устраивать диверсии, взрывы.
– Зайдем в больницу, – предлагает мой неутомимый гид.
– Зачем это? – недоумеваю я, почувствовав, что Георгий Григорьевич отпустит сейчас какую-нибудь очередную шутку.
– Ну надо проверить вас на СПИД, на голову. А то какому человеку придет такая сумасбродная мысль приезжать в Венесуэлу!
Больница. Тут же поликлиника, у кабинетов врачей дожидаются пациенты. Никакой переполненности, суеты. Заходим в кабинет «историко-медико» – история болезней, где хозяйка кабинета, уже знакомая нам Александра Маликова. Мы на минутку. Но за эту "минутку" успеваю получить подробную информацию о том, как ведутся в клинике истории болезней:
– Вот эти папки с бумагами, – рассказывает хозяйка, – постепенно ликвидируем, все переводим в фильмотеку. Здесь вот закодированные и пронумерованные конверты с пленками. На каждое посещение клиники – отдельный конверт. Можно заложить пленку в аппарат и тут же получить изображение (увеличенное) на экране. Можно сделать и увеличенную фотокопию. Они, например, требуются страховым агентствам. Интересуются при страховании жизни – чем, когда болел клиент, причина и прочее.
Это дорогая клиника. Работают опытные врачи. Чтоб устроиться сюда, нужны авторитетные рекомендации. Получить медицинскую помощь здесь может любой – от президента страны до последнего мусорщика с улицы. Плати только деньги. Отношение к клиентам одинаковое, без учета рангов...
16 МАЯ
Позвонил отец Сергий из Валенсии, пригласил в гости. Отец Сергий Гуцаленко женат на родной сестре Волкова – Ольге Григорьевне, он священник православной церкви, большой патриот России. Настоятельно просил приехать. И вот мы опять, как несколько дней назад, сплоченной троицей – Волков, Ольховский и я – мчимся горной дорогой в провинциальный город, что в пяти-шести часах езды от столицы. Кто ездил горными дорогами, может удовлетвориться лаконичными деталями – подъемами и спусками, тоннелями и пробками при авариях, величественными панорамами долин и высоких вершин, то там, то тут объятых пожарами, которые никто не тушит. На склонах гор мелькают деревеньки с возделанными плантациями кукурузы, а в долинах – и сахарного тростника...
Необходимая подробность для читателей: чтоб обосноваться на земле, даже чужой, надо "застолбить" участок. Обычно ночью возводят хижину: четыре столба и крыша. Покупают ящик пива шоферу, тот подвозит на выбранный участок стройматериалы: куски картона, фанеры. За ночь хижина – готова! Постепенно или сразу возникает деревенька из нескольких семей. Строятся вблизи источника волы, газопровода и электролинии. В газовой трубе сверлят дырки, ставят свои краны, крючками цепляются и за электропровода. Если хозяин земли намерен согнать захватчиков, то по закону он должен оплатить им переезд на новое место.
Особенно много таких захватчиков, как рассказывают мои спутники, проникает из соседней Колумбии, где уровень жизни ниже, чем в Венесуэле.
За разговорами не замечаем, как достигаем города Маракая, чем- то похожего на курортные городки нашего Причерноморья. За горным хребтом, у подножия которого раскинулся Маракай, Карибское море. Здесь несколько лет назад произошла трагическая история, точнее, катастрофа. В один из воскресных дней – в сезон дождей, – с гор поползли потоки грязи. Они залили дорогу, погребли много автобусов и легковых машин. Грязь перегородила речку и все близлежащие улицы на метр погрузились в жуткое месиво. Погибли многие люди. Известен случай, когда один мужчина пробирался через грязь и вдруг кто-то его схватил за ногу. Когда прибежали на его дикие крики ужаса, вытащили из грязи еще двух пострадавших. Они лежали в воздушном пузыре. Остались живы...
Ах, все это лаже трудно представить, ведь столько покоя и блаженства разлито в тропическом воздухе, мы заруливаем сейчас в чудный ресторанчик под названием "Быкопетух". Рекламное изображение этого "зверя" над входной дверью, несомненно, привлекает. И, конечно, без задержки подаваемые куски дымящего мяса и различных колбасок, и бутылок пива, на которых бугрятся ледяные наросты.
...В Маракае расстались с Юрием Львовичем Ольховским – у него здесь свои дела по подготовке съезда кадетов. И к вечеру были в Валенсии. Нас ждали, на час задержали начало службы по случаю праздника Вознесения. Въехали во двор с раскидистыми манговыми деревьями, который удивил меня очень уж крестьянским видом. По двору расхаживали разноцветные куры. Под сарайкой, в клетках, питомцы отца Сергия – кролики. Из-под легковой машины с радостным лаем бросилась навстречу собака Лайла...
– Боже мой, будто в родной деревенский дом приехал!
Волков понимающе кивает.
В церквушке, что за забором, в отдельном дворике, простояли остаток службы. Народу немного. Хор поет слабыми голосами. Мне не очень-то все это понятно, но таинственно.
Подходят соотечественники, пожимают руку:
– Это вы из России? Сколько же вам лет?..
– Да вот, – говорю, – за сорок с лишним сегодня впервые целовал крест и причащался.
– Ну вы в этом не виноваты.
Конечно, не виноват. В селе у нас было две хороших церкви. Одну, двоеданскую, переделали под клуб, где крутили кино и танцевали под гармошку. От другой, каменной, православной, помню только фундамент, который потом растащили по кирпичику на банные каменки... Конечно, не виноват.
Проходим в дом и матушка Ольга рассказывает о том, почему мало прихожан: русских в Валенсии становится все меньше. Молодые уезжают на жительство в США, в Канаду. Старые умирают.
– Вымираем мы, русские, – вздыхает дед Жорж.
Отец Сергий, Сергей Павлович в миру, в детстве тоже окончил кадетский корпус. Затем выучился на агронома. По приезде в Венесуэлу государство выделило ему сорок гектаров пашни. Дали трактор, сеялки, другие прицепные орудия. Трудились в поте лица. Первый президент Венесуэлы был разумным правителем. По его инициативе распределяли землю так, чтоб рядом жили две европейские семьи (русские или немцы) и две венесуэльские. Местные жители учились у европейцев умелому хозяйствованию. Раньше, если венесуэльцу давали землю, он ничего, кроме кукурузы не умел выращивать. А какова "агротехника" была? Идет крестьянин по участку, проткнет заострен ной палкой лунку в земле, бросит в нее зерно, затрет пяткой. Следующий шаг – другая лунка...
– А у нас было до трехсот кур, – вступает в разговор матушка Ольга, – всех надо одной накормить, сделать прививки, то от одной, то от другой болезни... Потом попробовали выращивать свиней – семьдесят голов держали. Чем кормила? Покупали комбикорма, делала разные мешанки, пойла. Потом свиньи тоже начали болеть, погибать. Ведь не было хороших помещений с бетонными полами. Пойдут дожди – слякоть и грязь и, конечно, болезни... Взялись выращивать кукурузу. Новая напасть: набеги обезьян – выламывали початки. Набегали крупные ящерицы. Жора, ты помнишь, как с винчестером за ними охотился? Заметят, что с ружьем вышел, прячутся за стволы деревьев. Прошел, они тут как тут. Как ножницами, стригут посевы. Ну еще эти красные муравьи! Тоже стригут, как косилкой. Вот и мечешься, бывало, то с ружьем, то ядов подсыпаешь, то на 'джипе ' объезжаешь поле, спугивая тучи перелетных птиц... Разводили как-то рис. Пока зреет, не трогают. А как созрели колосья, тут они, утки, и нагрянут. Не столько съедят, сколько стеблей поломают, пригнут...
16 МАЯ
Отец Сергий в простой деревенской рубахе навыпуск с утра хлопочет над кормом для кроликов. Подсушивает какую-то траву, перебирает капустные листья, морковку, за которыми успел съездить на базар. По складу характера он философ. И страстный книгочей. Называет имена наших знаменитых писателей В. Распутина, В. Астафьева, знаком с патриотическими статьями Карема Раша, просит, по возможности, передать ему поклон и лучшие пожелания. Рассуждает о политике в Союзе, о движении "Память" и "об этих самых дерьмократах", которые разваливают страну.
– Россия возродится только через Бога! Такова ее миссия. Но сионисты, масоны могут погубить ее. И не только Россию. Конец мира близок...
– Отец Сергий, – возражаю я, – если судьба человека предопределена свыше, так стоит ли бороться за судьбу?
– Стоит! – твердо отвечает он. – Вот я давлю пальцем на стол с такой же силой, с какой стол давит на палец. Судьба человека определяется его деяниями.
* * *
Во второй половине дня были на старом кладбище, где похоронена мать Волковых, Ольга Павловна. Скончалась четыре года назад в возрасте 96 лет. Прошла с семьей все невзгоды века. Бегство из России-Крыма в 20-м голу. Муж, шестеро детей. Мужа в сорок третьем растерзали югославские партизаны. Он был мирным священником. В сорок пятом красные расстреляли старшего сына. За то, что белый эмигрант.
И здесь в буро-красной южно-американской земле нашли последний и вечный покой католики и православные, буддисты, магометане, иудеи. Больше католических крестов. Русскими откуплено несколько уголков кладбища, где стоят православные кресты, лежат мраморные плиты, еще незанятых, открытых могил. Вот рядом – полоску земли откупили китайцы. Есть первые захоронения.
– Нет нигде покоя! – говорит отец Сергий, – все, как обещано в Священном Писании: всколыхнулись, перемешались народы. Приедут сюда, а местные им говорят: а мы сами отсюда хотели бежать.
На новом городском кладбище власти не разрешают ставить ни памятников, ни крестов. Одни небольшие надгробные плиты, на уровне земли.
– Как скот хоронят людей, – возмущается отец Сергий. – Торжество Сатаны... И так везде. Пришел Сатана и правит миром.
17 МАЯ
Как не ворчит отец Сергий на свояка, как не подтрунивает матушка Ольга над братом, что, мол, он безбожник и любит поразвлечься, Георгий Григорьевич непременно и каждый день стремится показать мне что-нибудь новенькое.
— Разве все пересмотришь, Коля? Все это суета сует! – говорит мне отец Сергий. – Вон у меня сколько книг – таких, что в России вам и не снились. Садитесь, успевайте, читайте, а то с Жоржем только зря время тратите на эти достопримечательности.
Да, библиотека у четы Гуцаленко богатая. То и дело подкладывают мне том, от которого у меня горят глаза, да только успеваешь перелистать, ознакомиться и – все тут. Матушка и церковную библиотеку показала, позволила порыться на пыльных стеллажах, показала и школу, которую давно никто не посещает. Нет учеников. А когда-то... До сих пор – на классной доске – мелом – нестертое арифметическое упражнение, на которое тихо и мудро взирают со стены портреты классиков: Пушкина, Лермонтова, Тургенева, Достоевского, Крылова, Шевченко, Ломоносова. И еще портреты императора Николая II и Великого Князя Константина Романова – гуманиста и замечательного поэта, так незаслуженно забытого у нас, в Советской России.
Но и дед Жорж непреклонен. Успел свозить меня на место решающей битвы Боливара с испанцами, которая завершилась победой над иноземцами. На этом месте сооружена – к столетию битвы – прекрасная арка, перед скульптурной группой, воспроизводящей момент боя, вечный огонь, могила неизвестного солдата, где два гвардейца в старинных красных мундирах, с обнаженными клинками, несут почетный караул...
А сегодня едем в "волосяной порт". Опять горная дорога, спуски, крутые виражи поворотов, пока не выезжаем на равнинное побережье Карибского моря. Тихая бухта. Причалы. Суда у причалов под разными флагами мира. Когда-то первые испанцы, приплывшие сюда, подивились спокойствию вод, сказали: у причала можно удержать корабль на конском волосе! С тех пор пошло и название страны – Венесуэла. Моряки, увидев множество хижин аборигенов, стоящих на воде, воскликнули: Новая Венеция!
Старые строения порта бережно сохранены. За ними ухаживают, ремонтируют. И они хранят колорит давних времен. Новизна – корабельная пушка на прогулочной набережной, морская торпеда и небольшие ракеты – палубное вооружение. И, конечно, как всюду, скульптура Симона Боливара. Неподалеку от порта, сверкающий светлым металлом, нефтеперегонный завод и тепловая электростанция, работающая на попутном газе. Линии ЛЭП устремляются сразу от побережья в горы, а там, за перевал, вглубь страны.
Проезжаем большую деревню, по сибирским моим понятиям, поселок городского типа, который раньше, по словам Волкова, "славился" проституцией. Здесь останавливались на ночлег много водителей грузовых машин. Прекрасная половина деревни активно подрабатывала телом, в то время как мужчины добывали на жизнь, торгуя в многочисленных лавчонках.
Выруливаем на прямую дорогу вдоль побережья моря. По обе стороны дороги тянутся культурные плантации кокосовых пальм, которые раньше тоже активно работали, давая доход стране. С разработкой нефтяных месторождений кокосовая прибыль и вообще сельхозугодья играют нынче незначительную роль. В кокосовых рощах пасутся коровы – худущие, с выступающими маслами и с рогами, напоминающие козьи. Мелькают бедные деревеньки, зато под сенью пальм побережья, у самой полосы прибоя, тянутся опрятные дачные домики. Сюда по выходным приезжают на отдых жители из Маракая, Валенсии и даже из Каракаса. Можно снять хижину или домик. Есть отели покомфортабельней, побогаче.
Сегодня будний день и на дачках пусто. Лишь по обе стороны автострады встречаются рабочие с мачетами, срубают жесткую траву, наползающую на асфальт из кюветов. Если не срубать ее, то через год-два так разрастется и затянет дорогу, что ни пройти, не проехать.
Встречаются сборщики банок из-под пива и кока-колы. Тоже – бизнес!
Вот новый поселок. Море. И цепь островков, соединенных мостами. Тоже дачное место. Можно недорого нанять или взять напрокат катер или моторную лодку, поехать на любой из островков, где всласть порыбачить. Островки заболочены. Над болотами дикая и причудливая тропическая растительность, пробраться через которую можно, лишь орудуя острым топором.
Большие деревья висят как бы в воздухе, лишь самыми кончиками корней держатся за болотную трясину. На не заросших блюдцах воды разгуливают ярко-красные птицы, похожие на наших цапель, а носами – на пеликанов. Выскочила на обочину мостика зеленая ящерица, замерла, к чему-то прислушивается. Навожу объектив "Зенита", но ящерица молниеносно скользнула в траву, слившись с зеленью.
На пляже двое рыболовов таскают из моря рыбешек. Приехало семейство, поставило у самой воды палатку. Поодаль плещутся в воде ребятишки, звонит в колокольчик продавец мороженого. С моря идет волна, разбивается о коралловые рифы в трехстах метрах от берега. Колко ступать босой ногой по крошеву умерших рифов, выброшенных прибоем.
И гляжу в синь моря. Где-то совсем недалеко – Куба. А до родины, до России, тысячи и тысячи миль...
19 МАЯ
Столько интересного, примечательного. Обо всем не расскажешь. Но не упущу возможности пощекотать нервы российского обывателя подробностями быта одной из каракаских квартир – жилища дочки Георгия Григорьевича – Оли, с которой мы успели познакомиться еще в первые дни.
Итак, фешенебельный район столицы, откуда открывается замечательный вид на панораму города. Набрав код квартиры дочери, переговорив с нею по внутренней связи, а также приветливо помахав охраннику дома, могучему детине, Волков проводит меня в просторный, чистый вестибюль. Здесь, например, можно принимать гостей, если не желаете, чтоб "носили мусор в квартиру". Заказывай мебель, посуду, готовые блюда. Все точно и в срок привезут на столько-то персон. Если гостей много и опасаетесь, что побьют дорогие сервизы, заказывай посуду дешевую – картонную, пластмассовую, словом, разовую...
По бесшумному лифту поднимаемся на одиннадцатый этаж и выходим прямо в квартиру. Замечу сразу, жилище трехэтажное, богато меблированное. Два этажа жилые, последний, тринадцатый – нечто вроде просторной веранды, где спортплощадка для тенниса, мангал для жарения шашлыков, плетеные кресла для отдыха. Здесь чаше отдыхает молодежь, развлекается.
Оля протяжно выговаривает русские слова. Увы, для русской Оли русский язык уже не родной. Говорит, что Пушкина ей удобней и привычней читать в переводе на испанский. Ну, а квартира! "Вот спальня, вот еще спальня, вот третья, ванные – одна, вторая, третья... пятая, кухня, столовые, гостиные, комната для прислуги... Господи, сколько этих комнат? Еще два лифта, открывающиеся прямо в квартиру. Есть лестница, по которой можно подняться – в случае остановки лифтов. Но такого почти не бывает.
Общая площадь "жилища" – 350 квадратных метров!
– Оля, у нас в России в такой квартире живет, может быть, только Горбачев.
Смеется:
– Ну что вы, пустяки. Есть побогаче, пофешенебельней, с бассейнами...
Выпили на открытой веранде (может, гостиной?) по чашке кофе, посмотрели фотографии, что старший сын Жоржик (19 лет) привез недавно из Сан-Франциско, где пробыл месяц: нанял машину, нашел себе барышню, развлекался...
Что сказать? Молчу. Каждому свое... Но почему-то вспомнились слова бывшего гимназиста Игоря Романовича Ратинова: "То, что у вас намечали большевики, осуществили мы здесь!"
Уже в машине, по дороге на "кинта Сима", Волков рассказывает о своей единственной дочери: "Она рядовой экономист. Второй раз замужем. Жоржик от первого брака. Муж был из русских. Приехал с родителями-эмигрантами. Здесь вырос, окончил военно-морской корпус, академию. Служил в морских погранвойсках. Дослужился до третьего чина и – "надоело тянуть военную лямку". Поскольку имел инженерное образование, легко устроился на гражданской службе. Вел свое дело, брал подряды на строительство... Второй муж венесуэлец, из местных состоятельных людей, из золотой молодежи. Он и купил эту шикарную квартиру. И вот тоже разводятся... Все нужно делить пополам. Как здесь это делается? Нужно продать квартиру оптом и целиком. И на эти деньги купить две новых, понятно, поскромнее. В этом же, например, доме. А квартиры нынче стоят баснословных денег...
27 МАЯ
В этой квартире другой мир, другая обстановка, другие разговоры.
– Это мы, Лидия Михайловна, – объявил с порога Георгий Григорьевич.
– Проходите, проходите, – небольшого роста, сухонькая женщина с интеллигентным лицом, спокойно, с достоинством пригласила нас в свои апартаменты. Я знал, куда еду – к подвижнице, посвятившей всю свою долгую жизнь собиранию книг.
И вот Лидия Михайловна, прознав о госте из России, да еще и литераторе, решила посоветоваться, как ей быть с книгами, возраст преклонный, 83 года... А без нее книги просто растащат или выбросят на свалку.
– Мне уж и спать негде, книги вытесняют меня из квартиры. Хоть гамак для ночлега подвешивай.
Стол, диванчик с постелью, два кресла, журнальный столик, да еще два стареньких стула, остальное – стеллажи, стеллажи. Портреты русских писателей, в центре масляный портрет Шукшина.
– Шукшин! Вот не ожидал! – воскликнул я.
– Да, Василий Макарович! – ровно произнесла Лидия Михайловна. – А что вы скажете о Владимире Крупине, я сейчас взялась перечитывать его "До вечерней звезды"?
– Хороший писатель. Он сейчас главный редактор "Москвы".
– Хорошо... А вот этого я не знала, что главный редактор. Я сейчас и вас поищу в своем каталоге, – взяла со стола толстую тетрадь, перелистала. – Есть Денисов Николай, поэт, корреспондент "Красной звезды", полковник. И список книг, журнальных публикаций, статей рецензентов.
– Все правильно, – глянул я в тетрадку, – тут у вас портрет того полковника из "Красной звезды", а книги-то все мои... И рецензии о моих книгах.
– Вот ведь как бывает. Не разобралась, приписывала все ваши книги полковнику...
Бог с ним, с однофамильцем, спешу к стеллажам: какое богатство! Вся русская и зарубежная классика, журналы от "Нового мира" до "Сибирских огней". Соловьев, Даль, последнее издание "Истории государства российского" Карамзина, Большие и Малые энциклопедии, вплоть до военной...
– Все эти бы книги хорошо передать в какой-нибудь маленький городок или в колхоз, или афганцам... После моей смерти...
– Живите долго, Лидия Михайловна... А я по возвращении на родину, поговорю в Российском Союзе писателей с первым секретарем Борисом Степановичем Романовым. Что он посоветует...
– Это какой Романов? Я знаю писателя Романова, который капитан дальнего плавания, из Мурманска.
– Он самый, Лидия Михайловна.
– Так и передайте, мол, Лидия Михайловна Меликова завешает свою библиотеку России.
30 МАЯ
На этот раз позвонила матушка Ольга, просила непременно приехать в Турнеро, побыть перед предстоящей мне дальней дорогой у мироточащей, чудотворной иконы Казанской Божьей Матери. Они тоже с отцом Сергием подъедут из Валенсии...
Чудотворная икона! И вот мы в маленьком городке Турнеро. Большой дом на окраине. Здесь живет православная семья арабов из Сирии. Они и привезли маленькую иконку, переселившись в Венесуэлу. И вдруг, шесть лет назад, икона начала источать масло миро. И "делать" чудеса – исцелять калек, "лечить" неизлечимые болезни. Араб устроил в доме церковь, куда и вхожу я с понятной долей недоверия, сомнений... Отец Сергий ведет службу перед иконой, благословляет молящихся. А я потихоньку разглядываю "подарки", оставленные в церкви благодарными прихожанами. Множество значков, фуражек и прочей военной атрибутики, которые по традиции оставляют выпускники военных училищ. Полстены занято обыкновенными костылями.
Матушка Ольга потом мне подробно расскажет о многих случаях исцеления, когда люди приходили к иконе на костылях, выходили из храма на здоровых ногах. Да вот только недавно одна женщина приехала сюда в инвалидной коляске, а ушла своими ногами. Об этом же за трапезой потом говорила нам и молодая арабка, кажется, дочь хозяина дома: икона исцелила и ее – в детстве она не ходила.
Хочется верить в чудеса. И сомнения берут...
Но принимаю от матушки Ольги флакончик с чудотворным маслом, собранным с иконы: "Когда что-нибудь заболит, помажь этим маслом больное место". Принимаю с надеждой, несмотря на зловещее пророчество отца Сергия: "В девяносто втором году будет конец мира!"
* * *
Через неделю я улетал на родину, в Россию. Улетал, впервые приняв православное крещение в Русской Зарубежной Церкви, что приютилась под пальмами на одной из улочек Каракаса. Может быть, тогда я еще не до конца осознавал разумом этот свой поступок, на который меня благословлял отец Павел Волков и отец Сергий Гуцаленко, но сердце и душа подсказывали, что поступил правильно.
До аэропорта провожали меня, согласившиеся стать моими крестными, Лидия Руднева жена Георгия Руднева – внука командира крейсера "Варяг", Георгий Григорьевич и большая заботница о нас в доме Волковых – Екатерина Иосифовна.
Конечно, сейчас я чувствую неудовлетворенность, что не сумел вместить в эти заметки подробности встреч с другими русскими людьми. А их было в последние перед отлетом дни множество. Лаже терпеливая Екатерина Иосифовна сетовала, мол, мне и по дому работать не стало времени, только и приходится отвечать на телефонные звонки.
Но в один из дней Георгий Григорьевич, обхитрив всех православных каракасцев, сбежал вместе со мной на "Золотой остров" – в клуб на берегу Карибского моря, где мы вместе с приехавшими к нам Ольховским и казаком Свистуновым отчаянно соревновались несколько дней в рыбной ловле, собственноручно готовили жаркое из камаронов – кальмаров, добывали в песке ракушки, из которых Ольховский обещал приготовить деликатесное блюдо. И через несколько дней выполнил обещание...
Был еще поселок Тогаритва с лагуной, куда заходит с моря метать икру рыба, и рыбаки местной деревушки ведут успешный промысел – под крики чаек и пеликанов. И что примечательно, основали эту рыбацкую деревню русские – Иван да Марья, забравшиеся сюда, в глушь, много лет назад. Теперь уж основателей деревни нет в живых, остались дети, внуки, которые не бросают рыбацкое дело.
А разве не взволнует встреча с потомком старинного дворянского рода Николаем Александровичем Хитрово, чей род по женской линии близок с родом Александра Васильевича Суворова, чей дальний предок Богдан Хитрово – основатель Оружейной палаты в Москве. В доме много бесценных реликвий, одна из них – золотой крест рода Хитрово с мощами русских святых. Я держал в руках и читал подлинные письма царицы Александры Федоровны, оригиналы переписки Великих Княгинь Ольги и Татьяны Романовых. Эти письма из Тобольской ссылки посылали они фрейлине и подруге Маргарите Сергеевне Хитрово, что доводится родной тетей Николаю Александровичу.
Каких людей, какой слой культуры отторгла красная Россия.
И словно подарок мне, моряку, эти три недели прожитых в Венесуэле, приберегли перед отлетом знакомство с потомками командира легендарного крейсера "Варяг" – Георгием и Лидией Рудневыми, с их замечательной, талантливой семьей. Они собрали в своем доме многих русских каракасцев, которым я читал стихи, отвечал на многочисленные вопросы, рассказывал о нашей "Тюмени литературной", познакомился и с Кирой Некитенко и Ксенией Трегубовой, Ольгой Костальчук и Верой Кривковой, которые, знаю, могут спеть задорную русскую песню, выйти с пляской на круг, не унывать в горе, веселиться в радости. Таковы уж мы все русские.
Я улетал. Впереди были посадки в Санто-Доминго, Гаване, Канаде, Ирландии. А там уж Москва и – недалеко до Тюмени.
В самолете прочел еще раз письмо Натальи Александровны Ольховской, которое передала она мне в последние часы перед отлетом: "...Никогда в жизни не сочиняла стихов. А эти строки вылились прямо из сердца, правда, коряво, но от души. ...На путь далекий – да хранит Вас Господь! – благословляю.
Он русский.
Из далекой, далекой Сибири к нам прилетел.
Как странно, каков наш удел,
Что чувствуем мы – родным, дорогим нас он согрел...
Ты видел
Наш город Каракас в прекрасной долине.
"Авила" царит, красуясь над ней.
А за горным хребтом тем разлилось
Карибское море синьки синей.
Пришла пора расстаться.
Прощай, друг дорогой, прощай.
Помни, как пришлось тебе кататься:
Валенсия – Каракас – Маракай.
Прошу тебя, лишь лихом нас не поминай.
Прощай, родной, прощай.
Разум говорил о невозможном, а сердце надеялось на новую встречу.
1991