ОДИН ДЕНЬ ВОИНЫ
User
Книга «1941-1945 годы. Один день войны» убедительно демонстрирует образ сибиряка-тюменца, прошедшего через горнило Великой Отечественной войны. Как на фронте, так и в тылу советские люди каждый день ощущали на себе огромное бремя ответственности за свою судьбу, судьбу своих близких, судьбу Родины. В одном дне войны нашли свое отражение нравственные и духовные искания людей поставленных на грань жизни и смерти.
Книга «1941-1945 годы. Один день войны» адресована широкому кругу читателей, а особенно представителям молодого поколения.
В издании использованы материалы ГУ ТО «Государственный архив социально-политической истории Тюменской области». Тюменского областного Совета ветеранов (пенсионеров войны и труда), из сборника документов «Тюменцы — фронту» — Тюмень: ОАО «Тюменский дом печати», 2005; фотоматериалы — из частных архивов героев и авторов книги
1941-1945
ОДИН ДЕНЬ ВОЙНЫ
65-ЛЕТИЮ ВЕЛИКОЙ ПОБЕДЫ ПОСВЯЩАЕТСЯ
Наша война
Идея книги была такова: ветеран вспоминает самый-самый, запавший в память день войны. Понятно, этих дней может быть несколько. Например, когда разведчик Луценко глушил прикладом немецкого обер-лейтенанта, а его дружок Метеля едва удерживал этого кабана. Или когда сестра милосердия Авксентьева прятала раненого бойца в болоте от внезапно прорвавших оборону немцев. Или когда два наших пэтээровца в сорок первом году взяли свое длинное ружье и били танковую колонну на мосту до тех пор, пока всю ее не расщелкали. Или когда в блокадном Ленинграде люди ели друг друга. Или когда...
Мы, делая эту книгу, были удивлены не то чтобы рассказами о войне, - нас поразила откровенность людей. Они говорили все так, как было.
Вы прочтите, например, воспоминания Валентина Городилова. Незадолго до смерти он написал о войне. И как написал! Когда он бежит от немца так, что пробегает напролет свои окопы и еще долго-долго несется сломя голову, понимаешь: и я бы летел точно так же. А когда он говорит о своей первой любви... Или про то, как на войне люди мылись в бане!..
Эта книга - про войну, но и не про войну, не про подвиги. Эта книга про людей что были на войне. О чем они думали, о чем говорили...
Вы не поверите. Этим призывникам было семнадцать лет!!! Да, очень многим из героев нашей книжки было всего семнадцать. Естественно, имелись тогда и добровольцы и все прочие. Но, мы это подчеркиваем: в семнадцать забирали всех!
Вот так мы выжили, вот так мы выиграли войну.
Говорить об этом стали позже, раньше было не принято. Вот общаемся с одним из авторов книги - Виктором Зайцевым. У него отец воевал. И я чувствую, как он закипает! А я тоже могу рассказать! Моего деда, пахаря колхозного, забрали в пятьдесят. А до этого - трех его сынов. И всех - убили. Мобилизация была поголовной.
А вы говорите - как далась нам эта война. Далась она нам кровушкой страшной.
Про то - книга.
_Виктор_ЛОГИНОВ,_редактор_
_Нет,_не_все_еще_песни_пропеты,_
_И_написаны_книги_не_все_
_О_Великой_народной_Победе,_
_О_священной_народной_войне._
_Пусть_рождаются_новые_строки_
_О_твоих,_мать-земля,_сыновьях._
_Пусть_склонятся_в_поклоне_
_потомки_
_У_истоков_живого_огня._
_Пусть_в_грядущих_живет_
_поколеньях_
_Этот_подвиг_великий_солдат,_
_Одержавших_победу_
_в_сраженьях,_
_Отстоявших_Москву,_
_Ленинград._
_Пусть,_как_прежде,_проходят_
_Парады,_
_Отгоняя_навеки_беду..._
_Но_уходят,_уходят_ребята_-_
_Как_тогда,_в_сорок_первом_
_году..._
Ольга Чернышева
Документы эпохи
ИЗ ОБРАЩЕНИЯ СОВЕТСКОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА К НАРОДУ ПО ПОВОДУ ВЕРОЛОМНОГО НАПАДЕНИЯ ФАШИСТСКОЙ ГЕРМАНИИ НА СОВЕТСКИЙ СОЮЗ
22 ИЮНЯ 1941 Г.
Граждане и гражданки Советского Союза!
Сегодня в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города — Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие, причем убито и ранено более двухсот человек. Налеты вражеских самолетов и артиллерийский обстрел были совершены также с румынской и финляндской территорий.
Это неслыханное нападение на нашу страну является беспримерным в истории цивилизованных народов вероломством. Нападение на нашу страну произведено несмотря на то, что между СССР и Германией заключен договор о ненападении и Советское правительство со всей добросовестностью выполняло все условия этого договора. Нападение на нашу страну совершено несмотря на то, что за все время действия этого договора германское правительство ни разу не могло предъявить ни одной претензии к СССР по выполнению договора. Вся ответственность за это разбойничье нападение на Советский Союз целиком и полностью падает на германских фашистских правителей.
Уже после совершившегося нападения германский посол в Москве Шуленбург в 5 часов 30 минут утра сделал народному комиссару иностранных дел заявление от имени своего правительства о том, что германское правительство решило выступить с войной против СССР в связи с сосредоточением частей Красной Армии у восточной германской границы.
В ответ на это от имени Советского правительства было заявлено, что до последней минуты германское правительство не предъявляло никаких претензий к Советскому правительству, что Германия совершила нападение на СССР несмотря на миролюбивую позицию Советского Союза, и что тем самым фашистская Германия является нападающей стороной... Ни в одном пункте наши войска и наша авиация не допустили нарушения границы, и поэтому сделанное сегодня утром заявление румынского радио, что якобы советская авиация обстреляла румынские аэродромы, является сплошной ложью и провокацией. Такой же ложью и провокацией является вся сегодняшняя декларация Гитлера, пытающегося задним числом состряпать обвинительный материал насчет несоблюдения Советским Союзом советско-германского пакта.
Теперь, когда нападение на Советский Союз уже совершилось, Советским правительством дан нашим войскам приказ — отбить разбойничье нападение и изгнать германские войска с территории нашей Родины.
Эта война навязана нам не германским народом, не германскими рабочими, крестьянами и интеллигенцией, страдания которых мы хорошо понимаем, а кликой кровожадных фашистских правителей Германии, поработивших французов, чехов, поляков, сербов, Норвегию, Бельгию, Данию, Голландию, Грецию и другие народы.
Правительство Советского Союза выражает непоколебимую уверенность в том, что наши доблестные Армия и Флот и смелые соколы советской авиации с честью выполнят долг перед Родиной, перед советским народом и нанесут сокрушительный удар агрессору.
Не первый раз нашему народу приходится иметь дело с нападающим зазнавшимся врагом. В свое время на поход Наполеона в Россию наш народ ответил отечественной войной, и Наполеон потерпел поражение, пришел к своему краху. То же будет и с зазнавшимся Гитлером, объявившим новый поход против нашей страны. Красная Армия и весь наш народ вновь поведут победоносную отечественную войну за Родину, за честь, за свободу.
Правительство Советского Союза выражает твердую уверенность в том, что все население нашей страны, все рабочие, крестьяне и интеллигенция, мужчины и женщины отнесутся с должным сознанием к своим обязанностям, к своему труду. Весь наш народ теперь должен быть сплочен и един, как никогда.
Каждый из нас должен требовать от себя и от других дисциплины, организованности, самоотверженности, достойной настоящего советского патриота, чтобы обеспечить все нужды Красной Армии, Флота, Авиации, чтобы обеспечить победу над врагом.
Правительство призывает вас, граждане и гражданки Советского Союза, еще теснее сплотить свои ряды вокруг нашей славной большевистской партии, вокруг нашего Советского правительства...
Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами.
_«Красное_знамя»_(Тюмень)._1941.23_июня._№_146._
РЕЗОЛЮЦИЯ МИТИНГА ТРУДЯЩИХСЯ ТЮМЕНИ, ПОСВЯЩЕННОГО ПРАВИТЕЛЬСТВЕННОМУ СООБЩЕНИЮ О НАПАДЕНИИ ФАШИСТСКОЙ ГЕРМАНИИ НА СОВЕТСКИЙ СОЮЗ[1]
Г. ТЮМЕНЬ, 22 ИЮНЯ 1941
Заслушав секретаря Тюменского горкома ВКП(б) т. Купцова о наглом, беспримерном в истории выпаде германских фашистов против Советского Союза, мы, рабочие, работницы, инженеры, техники, служащие и все трудящиеся города Тюмени, собравшись на митинг, глубоко возмущены этим неслыханным нападением.
24 года великий советский, освобожденный от ига капитала народ, свято сохраняя политику мира и поддерживая добрососедские отношения со всеми иностранными государствами, строил светлое коммунистическое общество.
За это время в нашей дружной социалистической стране выросло и окрепло невиданное в мире морально-политическое единство советского народа.
Но мы знаем, что каждый наш успех озлоблял и озлобляет капиталистических акул, готовых всеми средствами, всеми способами спровоцировать Советский Союз на войну, подорвать его экономическую и оборонную мощь.
За годы существования Советской власти мы знаем об этих провокациях и нападениях на озере Хасан, на реке Халхин-Гол, нападении на колыбель Октябрьской социалистической революции — город Ленина. На все эти нападения всегда обрушивалась несокрушимая сила Красной Армии, сила всего советского народа. И об эту силу, как о гранитный утес, разбивались волны бушующего в последнем издыхании капитала.
Советский Союз заставил капиталистический мир потесниться и расширил свои границы воссоединением в единую великую советскую социалистическую семью народов Литвы, Латвии, Эстонии, Бессарабии. Далеко отодвинул ты границы от города Ленина, тем самым создана безопасность от непосредственного нападения на него. Мы, трудящиеся города Тюмени, уверены, что » наглая, беспримерная в истории человечества провокация германских фашистов разлетится в прах от великой силы и мощи нашей Красной Армии и всего советской народа. Мы победим!
Приветствуя и одобряя действия нашего правительства, мы, рабочие, работницы, инженеры, техники, служащие, все трудящиеся Тюмени, собравшиеся i на митинг, единодушно заявляем, что мы готовы все, как один, грудью встать i на защиту рубежей нашей великой Родины. Мы призываем всех трудящихся у города Тюмени сохранять полное спокойствие и ответить на удар фашистских t поджигателей войны двойным, тройным увеличением производительности труда, всемерным укреплением трудовой дисциплины, еще теснее сплотиться вокруг Центрального Комитета ВКП(б).
Наши фабрики и заводы располагают всем необходимым для того, чтобы не только выполнить правительственные задания по обеспечению Красной i Армии, но и перевыполнить. И мы уверены, что трудящиеся Тюмени вместе : со всей страной выдержат экзамен в этой решительной схватке с обнаглевшим фашизмом.
Не теряя ни одной минуты, мы встанем на свои места к станкам, к машинам, и, вооруженные историческими решениями XXIII Всесоюзной партийной конференции, заставим наши фабрики и заводы, оснащенные первоклассной техникой, работать на полную производственную и техническую мощность. Используем богатейшие резервы наших предприятий, объявим жесточайшую борьбу за экономию материалов и средств, дадим стране и нашей Красной Армии дополнительную продукцию.
Товарищи трудящиеся Тюмени, все и все на Великую Отечественную войну, на защиту Родины!
Да здравствует наш великий советский народ!
Да здравствует наша могучая Красная Армия!
Да здравствует великая мудрая партия большевиков!
_«Красное_знамя»_(Тюмень)._1941.23_июня._№_146._
ИЗ ИНФОРМАЦИИ ТОБОЛЬСКОГО ОКРУЖКОМА ВКП(Б) ОМСКОМУ ОБКОМУ ВКП(Б) О РАБОТЕ ПО МОБИЛИЗАЦИИ В ПЕРВЫЕ ДНИ ВОЙНЫ
Г. ТОБОЛЬСК, 24 ИЮНЯ 1941 Г.
По Тобольскому округу за первые три дня мобилизации проделана следующая работа:
С получением предупреждения о правительственном сообщении по радио в связи с нападением немецких войск на нашу территорию было организовано слушание во всех районах и городе. По неточным данным, обращение прослушали по радио 25 ООО человек.
В тот же день, т. е. 22 июня 1941 года, были организованы митинги, демонстрации, громкие читки, беседы в колхозах, МТС, на предприятиях и в учреждениях, коими было охвачено 48920 человек.
В первый день мобилизации:
а) работа проводилась по мобилизационному плану. Во все районы были командированы представители окружкома ВКП(б) для оказания практической помощи райкомам;
б) в колхозах, МТС, на предприятиях, в учреждениях проведены митинги, собрания, беседы, громкие читки. Охвачено около 57238 чел. В одном только Тобольске на митинге присутствовало более 10 тыс. трудящихся;
в) для обеспечения и своевременного выполнения мобилизационных заданий и нарядов было взято в ряде организаций 8 катеров, 1 пароход, 3 мотолодки, 4 паузка и т. д. и посланы в районы;
г) всеми редакциями райгазет, а также и редакцией «Тобольской правды» были выпущены экстренные газеты-листовки с материалами о мобилизации;
д) приведен в надлежащий порядок сборный пункт и обеспечен всем необходимым для развертывания партийно-политической работы, работы по формированию команд, укомплектован сборный пункт политически выдержанными, грамотными политработниками, с которыми предварительно проведено инструктивное совещание.
Оборудован и обеспечен работниками конно-сдаточный пункт.
Во второй и третий день мобилизации проведены во всех партийных и комсомольских организациях собрания с вопросом «Задачи партийных и комсомольских организаций в период мобилизации и войны», в Тобольске проведены общегородские партийное и комсомольское собрания, на которых присутствовало 1678 чел., в т.ч. коммунистов — 703 чел., комсомольцев — 975.
На всех предприятиях, в колхозах и учреждениях на митингах и собраниях трудящиеся округа, как и весь наш многомиллионный народ, продемонстрировали чувства патриотизма, любовь к своей Родине, показали непоколебимое морально-политическое единство и исключительную сплоченность вокруг нашей партии. Выступили рабочий Подгайнов с судоверфи, работница системы Многопромсоюза Бугачева, колхозник Уватского района Филатов Д.В., стахановец, колхозник колхоза «Светлый путь» Уткин.
На колхозном собрании колхоза «Трудовая семья» Байкаловского района колхозник 64-летний старик Булашев Иван Андреевич дополнительно подписался и тут же внес наличными деньгами 120 руб., при этом заявил: «Эти трудовые рубли разобьют голову фашистской гадине. Гитлер задумал напасть на нас, но он забыл, что теперь не 1914 г. и в России не царская власть. Теперь у нас есть кому воевать, есть чем воевать, есть за что воевать».
Колхозники сельхозартели им. Буденного Тобольского района на собрании вынесли решение:
«Честным трудом поможем Красной Армии быстрее разгромить фашистскую банду. Дадим нашей стране и Красной Армии больше хлеба, масла, мяса и др. продуктов, досрочно выполним все обязательства перед государством». Свое решение они не замедлили выполнить. Тут же, как один, уплатили деньги за заем и собранные 9600 руб. перевели в сберкассу.
На второй день выполнили мясопоставки, шерстепоставки и т.д. за весь 1941 г. Пожертвовали бесплатно две лучших лошади колхоза для Красной Армии...
Можно приводить сотни, тысячи подобных фактов, говорящих о небывалом подъеме производственной и политической активности рабочих, колхозников и служащих Тобольского округа.
Только за три дня мобилизации трудящимися округа было внесено наличными деньгами около 200 тыс. руб. В одном только Тобольском районе 16 колхозов полностью рассчитались с государством за весь 1941 г. по мясу, шерсти и т.д.
Подано 207 заявлений в военкоматы для зачисления добровольцами в ряды РККА, из них — 24 женщины...
Многие товарищи, идя в ряды РККА, подают в горком, райкомы и окружком ВКП(б) заявления с просьбой принять их в ряды большевистской партии.
Участник боев с японскими самураями в районе Халхин-Гола т. Козлов идет добровольцем на фронт, в горком ВКП(б) пишет:
«Не щадя жизни буду бороться с фашизмом. Хочу на фронт пойти коммунистом».
Нередки случаи, когда приходят в военкомат, в партийные органы с заявлением, чтобы их приняли добровольцами в РККА вместе с женами.
Т. Кандрахин Иван Романович, работник милиции, в заявлении указывает, что он — артиллерист, жена его Анфиса — медицинский работник, они вместе хотят «пойти добровольцами в РККА, чтобы защищать социалистическую Родину от фашистских варваров».
Политическо-моральное состояние идущих в РККА по мобилизации хорошее. Без нытья и хныканья, с большим желанием идут в Красную Армию защищать советские границы.
Выражая общее настроение призванных, т. Гутков на призывном пункте в своем выступлении сказал: «Я и мои товарищи идем с охотой в РККА для того чтобы грудью защитить социалистическую Родину. У нас хватит сил и энергии расправиться с зарвавшимися фашистскими бандитами...».
_Секретарь_Тобольского_окружкома_ВКП(б)_
ОБРАЩЕНИЕ ПЕРСОНАЛЬНОГО ПЕНСИОНЕРА А. Ф. ЛУЗИНА К ВЕТЕРАНАМ ТРУДА С ПРИЗЫВОМ ВЕРНУТЬСЯ К СТАНКАМ И ЗАМЕНИТЬ УШЕДШИХ НА ФРОНТ РАБОЧИХ
Г. ТЮМЕНЬ, ИЮЛЯ 1941 Г.
Я — участник гражданской войны, красногвардеец-партизан. В настоящее время инвалид III группы, персональный пенсионер.
Сегодня наша социалистическая Родина снова в опасности. Враг вторгся на нашу священную землю. Хвастливый Гитлер хочет отнять нашу землю, нашу свободу, завоеванную в Октябрьские дни. Но не бывать этому! Русский народ, как один, встал на защиту своей Родины, за правое дело, за свою свободу.
Наша славная могучая Красная Армия и Военно-Морской Флот нанесут сокрушительный удар обнаглевшим германским фашистам.
Я считаю себя мобилизованным на трудовом фронте и призываю всех инвалидов города, кто способен работать, занять на производстве места товарищей, ушедших на фронт. В эти суровые дни Отечественной войны нельзя оставаться в стороне каким-то мирным обывателем.
Мы все должны работать не покладая рук для фронта, для нашей любимой Красной Армии, для победы над фашизмом.
Афанасий Фаддеевич Лузин, рабочий овчинно-шубного завода им. С. М. Кирова «Красное знамя» (Тюмень). 1941.10 июля. № 161.
_Наш_край._Хрестоматия_по_истории_Тюменской_области._1917_—1970_гг._
_Свердловск,_1973._С._257_ — _258._
ИЗ ПРОТОКОЛА СОБРАНИЯ ЧЛЕНОВ КОЛХОЗА ИМ. С. М. БУДЕННОГО ОВСЯННИКОВСКОГО СЕЛЬСОВЕТА ТОБОЛЬСКОГО РАЙОНА ОБ ОКАЗАНИИ ПОМОЩИ КРАСНОЙ АРМИИ
С. ОВСЯННИКОВО, 21 СЕНТЯБРЯ 1941 Г
На собрании присутствовало 67 человек, из них мужчин — 28, женщин — 39.
Собрание состоялось под председательством Усолыдева И. г., секретаря Кичерова В. М.
Повестка дня:
Дать стране и Красной Армии все необходимое для быстрейшего разгрома фашистских банд.
Доклад сделал представитель окружкома партии т. Володин. Выступили:
1.Председатель колхоза Усольцев Илья Гаврилович:
«Я даю для Красной Армии, для бойцов овчин 5 штук, фуфайку и пару белья».
2. Кичеров Василий Михайлович: «Я даю для бойцов Красной Армии 2 овчины и теплый свитер».
3. Усольцева Фелисата Яковлевна: «Я даю для бойцов Красной Армии 3 овчины, полотенце и верхнюю рубашку».
4. Усольцева Парасковья Дмитриевна: «Мой муж в РККА, я вношу для бойцов нашей любимой Красной Армии 2 овчины и одну пару белья».
5. Усольцев Федор Митрофанович — две овчины и кальсоны.
6. Иванов Федор Сергеевич — овчину, телятину и кальсоны.
7. Самохвалова Анна Ефимовна — телятину и овчину.
8. Усольцева Евгения Петровна — две овчины и телятину.
9. Усольцева Татьяна Васильевна — телятину и 3 овчины.
10. Усольцева Анастасия Николаевна — 1 пару теплых носков, телятину и овчину.
11. Самохвалов Илья Михайлович — овчину, полотенце и рукавицы.
12. Усольцев Яков Алек. — телятину и 2 овчины. Общее собрание постановляет:
Для укрепления мощи Красной Армии, для быстрейшего разгрома гитлеризма мы постановляем отдать:
1. Полученный нами на сельхозвыставке в награду мотоцикл.
2. Мясо трех быков.
3. Молоко 20 центнеров сдадим к 8 октября.
4. Для матрасов холста 50 метров.
5. Полушубков 5 штук новых.
6. Валенок 5 пар новых.
7. Тюфячных наволок 5 штук.
Мы, колхозники, отдавая все необходимое для Красной Армии, тем самым куем победу над фашистскими мерзавцами. Мы все, как один, будем работать, в два-три раза перевыполнять нормы выработки, всемерно будем крепить тыл, помогать фронту в борьбе с немецкой гадиной.
Мы все, как один, внесем свою долю в фонд обороны страны. Теплой одежды и белья такое количество, которое полностью обеспечит нужды Красной Армии.
Мы обращаемся ко всем колхозникам округа также принять самое активное участие в создании фонда теплой одежды для бойцов Красной Армии, которая беспощадно громит фашизм.
Поручить подписать обращение к колхозникам округа созданной в колхозе комиссии по сбору теплых вещей для Красной Армии. Председатель комиссии: председатель колхоза Усольцев Илья Гаврилович, Усольцева Мария Федоровна, Иванова Екатерина Максимовна, Иванова Фекла Степановна, Балин Алесей Васильевич.
_ГАОПОТО._Ф._30._On._1._Д._1614._Л._52_ — _53._Подлинник._Рукопись._
ИНФОРМАЦИЯ ГАЗЕТЫ «КРАСНОЕ ЗНАМЯ» «НАШ ГОРОД И РАЙОН — ФРОНТУ»
23 ФЕВРАЛЯ 1942 Г.
2 980000 рублей составляет взнос в фонд обороны от трудящихся нашего города. 200800 рублей составляет наш фонд на строительство поезда-бани. Этого достаточно для постройки двух поездов-бань. Один из них, построенный в январе, уже в пути и приближается к линии фронта.
93 200 писем и 884 почтовых посылок весом в 17680 килограммов отправлено в действующую армию через Тюменскую контору связи за время с 1 января по 20 февраля 1942 года.
За 10 дней февраля по школам Тюмени собрано учащимися и педагогами 1255 вещей для детворы советских районов, освобожденных от фашистских насильников. Среди собранных вещей — верхняя одежда, платья, фуфайки, костюмчики, шапки, платки головные, чулки, посуда, игрушки, художественная литература.
25000 рублей в фонд танковой колонны имени ВЛКСМ дал воскресник 15 февраля только на некоторых предприятиях и в учреждениях нашего города. Заботясь о снабжении Красной Армии хлебом и другими продуктами, колхозы и колхозники Тюменского района продают товарные излишки хлеба государству. Колхоз им. Ворошилова Борковского сельсовета продал государству 3000 пудов хлеба и 160 центнеров молока, колхоз им. Ленина — свыше 3000 пудов хлеба и т. д. Всего колхозы нашего района продали свыше 12 тысяч пудов ржи и пшеницы.
Тюменский городской драматический театр в дни войны поставил 14 выездных спектаклей и организовал 141 концерт, из которых 38 — на предприятиях города. XXIV годовщину Красной Армии театр отмечает постановкой спектакля «Партизаны в степях Украины» и подготовкой оборонного агитмонтажа.
К XXIV годовщине Красной Армии колхозы, колхозники и трудящиеся Тюменского района организовали отправку подарков славным защитникам Родины. За предпраздничные дни послано на фронт 25700 штук пельменей, 76 жареных поросят, 1660 килограммов сдобных булочек и печенья, 120 жареных гусей, кур и уток, 665 килограммов мяса и другие продукты.
Фронтовикам послано 177 полушубков, почти 500 пар валенок, 214 меховых жилетов, 1550 шапок-ушанок, 105 ватных костюмов, 1213 пар рукавиц и варежек, собрано 800 кг шерсти, 1560 овчин и тысячи других теплых вещей.
_«Красное_знамя»_(Тюмень),_1942.23_февраля._№46._
СТАТЬЯ ДЕПУТАТА ВЕРХОВНОГО СОВЕТА РСФСР Г. Г. ГУБИНА В ГАЗЕТЕ «СЕРП И МОЛОТ» — «НЕЗАБЫВАЕМЫЕ ВСТРЕЧИ»
8 АПРЕЛЯ 1942 Г.
Наша делегация посетила части Ленинградского фронта, великий город Ленина и моряков Балтийского флота. В кубриках боевых кораблей, в цехах ленинградских заводов и в землянках фронтовиков — везде нас встречали как самых близких и родных. Мы навсегда запомним непоколебимое мужество ленинградских рабочих, изумительный героизм моряков Балтики и защитников полуострова Ханко.
Приезд в воинские части делегатов трудящихся Омской области вызвал особенный боевой подъем. Бойцы Н-ского подразделения в честь нашего прибытия за один день истребили 42 фашиста и залпом тяжелой батареи разгромили один ДЗОТ и минометную батарею.
На Ленинградском фронте родилось замечательное снайперско-истребительское движение. Отдельные бойцы и целые подразделения берут на себя социалистические обязательства на большее истребление гитлеровцев. По заданию, а нередко и по своей инициативе, бойцы подбираются к немецким укреплениям, проникают в фашистский тыл. Тепло одетые, они часами, а иногда и сутками лежат в снегу, выжидая живую мишень. Едва появится вражеский солдат, его подстреливают. В этой своеобразной «охоте на фрицев», как называют ее бойцы, многие истребители имеют большие успехи. 45 немцев уничтожил заместитель политрука Калинин, награжденный орденом Красной Звезды. Его товарищ Ильин подстрелил 58 немцев. Снайпер-орденоносец Елогин имеет на своем счету 54 фашиста, другой истребитель Фуников — 59. Имеются целые подразделения снайперов-истребителей. Так, бойцы части т. Усанова уничтожили 326 гитлеровцев, подразделение т. Костина — 296, а минометный расчет т. Коробкина уничтожил 220 немецко-фашистских оккупантов.
Мы были очевидцами боев и жестоких схваток наших воинов с фашистами. Сколько героизма, сколько отваги в боевых делах фронтовиков! Красноармеец Пшенов Григорий Васильевич под шквальным пулеметным огнем подполз к укрепленной землянке противника, пытался открыть дверь, но не смог. Немцы крепко закрыли вход в свое логово. Тогда товарищ Пшенов взобрался на дымоход и через него спустил внутрь дзота две противотанковые гранаты. Взрывом были уничтожены фашисты и станковый пулемет.
В части, которой командует т. Донской, есть санинструктор доброволец Клавдия Орлова. Мужественная патриотка безжалостно мстит немцам за гибель своего мужа. Она бесстрашно ходит в атаки и вынесла с поля боя 86 раненых. Клавдия Орлова награждена орденом Красного Знамени.
Высокую оценку дали члены военного совета Н-ской армии нашим землякам, отметив отличную выучку, выносливость и мужество сибиряков.
Бойцы и командиры заверили нас, что враг скоро будет отброшен от города Ленина и уничтожен.
Красные воины хорошо питаются, снабжены всем необходимым.
На митингах и в дружеских беседах, которые мы проводили в землянках, бойцы горячо благодарили нас за подарки и письма. Они просили передать трудящимся Омской области, чтобы рабочие, колхозники и колхозницы больше давали боеприпасов для фронта, сырья для промышленности, продуктов
питания, отлично провели весенний сев. Они просили тыл готовить больше резервов для Красной Армии.
Наш долг — выполнить наказ фронтовиков, приблизить час желанной победы.
_«Серп_и_молот»_(Ишим)._1942._8_апреля._№_81._
ИЗ ПРОТОКОЛА № 1 КОНФЕРЕНЦИИ ЖЕНЩИН УПОРОВСКОГО РАЙОНА — «В УСЛОВИЯХ ВОЕННОГО ВРЕМЕНИ БУДЕМ РАБОТАТЬ ПО-ВОЕННОМУ»[2]
С. УПОРОВО, 12 АПРЕЛЯ 1942 Г.
В прениях выступили:
Е. Я. Морева — бригадир женского тракторного отряда Буньковской МТС. «Товарищи женщины, перед нами стоят очень большие задачи, особенно в связи с Отечественной войной роль женщины возрастает.
Мы, трактористки Буньковской МТС, берем на себя обязательство работать на весеннем севе так, как требует от нас военная обстановка. Моя бригада, где я работаю бригадиром, берет обязательство: выработать на каждый условный трактор в 1942 г. в переводе на мягкую пахоту 800 га, сэкономить горючего не менее 5%.
Мы вызываем на социалистическое соревнование трактористок Суерской МТС».
К. В. Неродовская — бригадир полеводческой бригады колхоза «День коллективизации». «Мы собрались на районную конференцию обсудить вопрос подготовки к весенне-посевной кампании. Наши братья, мужья, отцы ушли на фронт, а мы должны здесь хорошо работать. У меня муж был бригадиром полеводческой бригады в колхозе «День коллективизации». Он ушел на фронт, я его заменила. Бригада большая — 25 хозяйств, мужчин в бригаде - 2 человека. Все работы выполняют женщины. Я не бегаю по деревне, не собираю свою бригаду, они сами приходят за получением наряда.
В 1942 году наша бригада будет сеять 307 га, сеять придется в основном по весновспашке, и мы должны будем убрать озимового посева 72 га. Работы много, но мы с работой справимся. Наша бригада, и в целом колхоз, к посевной подготовились хорошо: сельхоз. инвентарь весь отремонтирован, семенами обеспечены полностью и хорошего качества».
О. Т. Данилова (Липиха). «На посевной мы должны работать так, как наши мужья, братья и дети на войне бьют фашистов. У меня один сын убит, второй ранен. Я заменила своих детей, которые ушли на фронт, работаю на ферме. В 1942 году родилось поросят 102 шт., из них пало 3 — недоразвитые. Я сохраню все поголовье, буду работать не покладая рук. Отдаю свою корову для работы в колхозе на посевной. Этим я помогаю громить фашистов.
Я призываю всех женщин работать в тылу самоотверженно».
_ГАОПОТО._Ф._122._On._13._Д._1._Л._59,_60._Завер._копия._
ИЗ ДОКЛАДНОЙ ЗАПИСКИ ТОБОЛЬСКОГО ОКРУЖКОМА ВЛКСМ О СБОРЕ ТЕПЛЫХ ВЕЩЕЙ, ПОДАРКОВ ДЛЯ БОЙЦОВ КРАСНОЙ АРМИИ
Г. ТОБОЛЬСК, НЕ РАНЕЕ 31 ОКТЯБРЯ 1942 Г.[3]
...Комсомольцы принимают активное участие в сборе теплых вещей и подарков для бойцов РККА. Например в Ярковском районе комсомольцы сдали для бойцов 2385 шт. теплых вещей. Четыре комсомольца Ярковской райисполкомовской организации сдали в октябре 1942 г. 2 пары валенок, 4 пары носков теплых, пару теплых портянок, полотенце.
Силами комсомольцев был проведен сбор подарков для партизан Смоленской области. Во всех первичных комсомольских организациях было обсуждено письмо партизан Смоленщины. Собрание послало партизанам рукавиц — 177 пар, носков шерстяных —132 пары, валенок — 5 пар, фуфаек теплых — 31, брюк теплых — 17, полушубков — 3, аптечек походных — 3, полотенец — 17, портянок — 6 пар, шапок — 7, вещевых мешков — 2, ремней вещевых — 1, мыла — 2 куска, помазков — 3, гребень, бритвы, табак, шерсти - 1,8 кг, шкуры — 1, денег собрано 4403 руб.
В Уватском, Вагайском райкомах и Тобольском горкоме ВЛКСМ все собранные вещи сданы в фонд теплых вещей и подарков для бойцов РККА. Комсомольцы также активно участвовали в сборе и отправке предпраздничных подарков на фронт...
Большую работу проводят комсомольцы по мобилизации средств в фонд обороны страны. Кроме отчисления однодневного заработка, комсомольцы устраивают платные вечера, воскресники, субботники, сдают облигации и др.
Например студенты-мопровцы пединститута провели ряд платных вечеров в фонд обороны. От последнего вечера 31 октября 1942 г. было внесено в фонд обороны 1200 руб.
Кроме фонда обороны комсомольцы собирали средства на строительство авиаэскадрильи «Омский комсомолец», танковой колонны «Боевые подруги», броненосец им. Мопра и т.д...
_Инструктор_Тобольского_окружкома_ВЛКСМ_по_военной_работе_Киселева_ГАОПОТО._Ф._30._On._1._Д._1660._Л._9._Отпуск._
ПИСЬМО МОРЯКА-БАЛТИЙЦА ГЕОРГИЯ ДЕДОВА В РЕДАКЦИЮ ГАЗЕТЫ «КРАСНОЕ ЗНАМЯ» — «БОЙЦЫ ГОРДЯТСЯ СОВЕТСКИМИ ПАТРИОТКАМИ»
22 НОЯБРЯ 1942 Г.
Здравствуйте, дорогие земляки!
Далеко на западе я услышал по радио о том, что девушки Тюмени готовят теплые вещи для Красной Армии и Флота. Сердце мое наполнилось гордостью. Ведь Тюмень — город, где протекли мои лучшие годы, годы юности. Тюмень — город, откуда 4 года тому назад я был призван служить на Балтику.
Прослушав такое сообщение, я еще сильнее почувствовал, насколько велика
любовь советского народа к своим сынам, защищающим его независимость. Ощутимей стала близость с вами, мои родные земляки. Я понимаю, что, защищая город Ленина, я защищаю улицы родного мне города Тюмени. Защищая ленинградцев, я защищаю вас, наш народ, нашу Родину. Воодушевленный патриотическим порывом девушек-землячек, я решил написать им через газету «Красное знамя» письмо от имени балтийских моряков. Возможно, некоторые из девушек помнят еще деповского слесаря Георгия Дедова.
_Привет_вам,_девушки-подруги,_
_От_всех_балтийских_моряков,_
_Кому_в_боях_согреют_руки_
_Перчатки_—_плод_ваших_трудов._
_С_народом_связи_нерушимы,_
_Лишь_больше_крепнут_с_каждым_днем,_
_А_вместе_—_мы_непобедимы,_
_Полки_врага_мы_разобьем!_
_Когда_закончим_бой_с_победой,_
_В_далекий_город_свой_родной_-_
_В_Тюмень_я_радостный_приеду,_
_Пройду_над_матушкой-Турой._
_В_саду,_по-дружески,_с_эстрады_
_Я_расскажу_про_наш_поход_
_И_про_защиту_Ленинграда,_
_Про_наш_Балтийский_Красный_Флот._
Георгий Дедов Мой адрес: КБФВМПС № 1106, п/я № 407, литер Б-1.
_«Красное_знамя»_(Тюмень)._1942.22_ноября._№270._
ТЕЛЕГРАММА И. М. ЗУЕВА В ЦК ВКП(Б) О ЛИЧНОМ ВКЛАДЕ НА СТРОИТЕЛЬСТВО ТАНКА «ТОБОЛЯК»
Г. ТОБОЛЬСК, 1 ЯНВАРЯ 1943 Г.
Желая сделать новогодний подарок нашей героической Красной Армии, вношу 20000 рублей своего выигрыша на строительство танка. Прошу назвать его «Тоболяк» и передать сибирской дивизии. Пусть этот танк будет такой же грозой для немцев, как наши славные сибиряки.
Зуев Иван Михайлович, прораб Мелиоводстроя
_«Тобольская_правда»_(Тобольск)._1943.1_января._№_1._
ИЗ ПОСТАНОВЛЕНИЯ БЮРО ТЮМЕНСКОГО ГОРКОМА ВКП(Б) О ХОДЕ ПОДГОТОВКИ К ОТКРЫТИЮ ЛАГЕРЯ ВОЕННОПЛЕННЫХ № 93 НКВД СССР[4]
Г. ТЮМЕНЬ, 19 ЯНВАРЯ 1943 Г.
... 1. Обязать руководителей предприятий — фанерокомбината т. Быкова,
ДОКа «Красный Октябрь» т. Власова, деревообделочного комбината т. Дененман, «Миномлес» т. Смирнова к 20 января 1943 г., а завод «Механик» т. Топорова к 1-му февраля 1943 г.:
а) Полностью закончить оборудование жилых, бытовых и самих зон лагерей.
б) Прибывающих военнопленных и работающих вне помещений обеспечить теплой одеждой.
2. Обязать председателя многопромсоюза т. Фридмана к 25 января 1943 г. изготовить для лагеря № 93 1000 теплых чулок и 1000 пар рукавиц.
3. Обязать председателей артелей «Киоск» т. Кобылинскую, «Производственник» т. Телешкову изготовить к 25 января 1943 г. для лагеря № 93 по 500 штук шапок каждой.
4. Предложить начальнику автотранспортной конторы т. Ильину на период организации лагерей выделить в распоряжение управления лагерей военнопленных две ходовые грузовые автомашины.
Секретарь Тюменского горкома ВКП(б] А. Олин
_ГАОПОТО._Ф._7._On._1._Д._1054._Л._216_об._Подлинник._
ИЗ ОТЧЕТНОГО ДОКЛАДА СЕКРЕТАРЯ ТОБОЛЬСКОГО ОКРУЖКОМА ВЛКСМ М. И. БАБИКОВОЙ НА V ОКРУЖНОЙ КОМСОМОЛЬСКОЙ КОНФЕРЕНЦИИ О ФРОНТОВИКАХ-ТОБОЛЯКАХ
Г. ТОБОЛЬСК, 30-31 ЯНВАРЯ 1943 Г.
Красная Армия, и в первых рядах ее сибиряки, героически отстаивала каждый метр земли, каждую улицу, каждый дом. Два месяца наша Омская дивизия генерал-майора Гуртьева стояла на направлении главного удара. Бывшая омская школьница гвардии сестра Ариадна Добромыслова пишет омским комсомольцам: «Бои шли днем и ночью. Бои были очень тяжелые, и немногие из нас остались в живых, но оборону заводов удержали. Кто побывал в этом городе, тот всего виденного во век не забудет. Жизнь получает особый вид, когда она висит на волоске. 7 ноября мы, оставшиеся в живых, собрались в землянке, вспомнили о погибших товарищах, и как заговорил комиссар, — у всех слезы на глазах. Многие наши девушки отдали жизнь, защищая Родину. Была у меня подруга Нэля Новикова из Тобольска, живая, веселая. В пылу сражения она однажды забралась в тыл к немецким автоматчикам. Из первого боя она вынесла 75 раненых бойцов. Она погибла одной из первых. Многие наши омские девушки не только ухаживали за ранеными, но и сражались.
Поля Гвоздикова забралась с автоматом на второй этаж, уселась на мягкий диван и из окна целый час не давала немцам поднять головы. Не раз нас засыпало, выбрасывало из окон воздушной волной, как галушки из кастрюли разметались в разные стороны. За бои под Сталинградом наша омская дивизия получила благодарность, а наш полк переименован в гвардейский. Вместе со мной в боях были наши омские и тобольские школьницы: Оля Стинуро и Надя Мингалева из 19-й школы, Лена Лушникова из Лобковской школы, Надя Мордвинова, Вера Кудина. Погибли в боях Вера Шевелева, Лиля Таскаева, Соня Скачкова. Мама Гале Конышевой пишет, что ждет ее не дождется, что дни и ночи о ней думает, что она одна у ней дочь, что ей и солнце сейчас не так светит. А Галки уже и в живых нет. Под огнем врага мы в двух домах устроили баню, в один из домов попал снаряд, и весь дом взлетел на воздух — так погибла Катюша Сокольская. За все — самая лучшая награда — благодарность бойцов. Все наши омские девушки работали честно и самоотверженно.
В дивизии Гуртьева сражались наши тобольские девушки комсомолки. 9 школьниц, учениц 10 класса, воспитанниц 13-й школы защищали воинскую твердыню — Сталинград. Одна из них — Нина Лысачук принимает участие в работе нашей конференции. Комсомолка пионервожатая Нина Кокорина удостоена великой награды — ордена Красной Звезды.
Сибиряков знают как людей бесстрашных в бою с ненавистным врагом от скалистых берегов севера до предгорьев Кавказа. В своем письме зам. политрука Сидоренко с Карельского фронта пишет: «На наше боевое охранение напали гитлеровцы. Немцев была целая рота. Это двести винтовок и автоматов, двенадцать пулеметов, четыре миномета. Наших было пять человек, три винтовки, два автомата. Но у наших было пять русских, сибирских сердец. В этом было их преимущество перед врагами. Пятерка сибиряков была окружена в кольцо, которое как петля на шее обреченного неотвратимо сжималось вокруг них. Враг хотел взять их живьем. Сибиряки били в упор. Вокруг них росли груды трупов гитлеровцев. Трое были убиты. Кончились все патроны. Двое оставшихся — омич Нефедов и тоболяк Кирсанов, поддерживая друг друга, окровавленные, встали на ноги. Неизвестно кто из них затянул песню — родную, протяжную и грустную песню про Ермака. А когда гитлеровцы приблизились вплотную и хотели схватить бесстрашных, гулкий взрыв потряс землю: противотанковой гранатой взорвали себя гордые сибиряки, уничтожив одновременно десятки гитлеровских бандитов».
Тысячи героев-сибиряков родила Великая Отечественная война и про их боевые дела можно писать без конца. Сибиряки — везде. Их могучий богатырский удар немцы узнали под Москвой в декабре 1941 г. Железное упорство сибирских полков немцы узнали под Сталинградом, Ленинградом и у нас в Карелии...
Секретарь Тобольского окружкома ВЛКСМ М. И. Бабикова
_ГАОПОТО._Ф._38._On._4._Д._11._Л._10-12._Подлинник_
ИНФОРМАЦИЯ ГАЗЕТЫ «ТЮМЕНСКАЯ ПРАВДА» — «НАРОДНОЕ ЛИКОВАНИЕ»
Г. ТЮМЕНЬ, 10 МАЯ 1945 Г.
Еще задолго до назначенного для митинга часа машинисты, кочегары, слесари и котельщики один за другим подходят к зданию паровозного депо. Лица этих неутомимых бойцов тыла сияют восторгом. Ведь в эту великую историческую победу каждый из них положил четыре года своей напряженной работы!
Со слезами радости на глазах люди поздравляют друг друга с долгожданным Днем Победы.
...Но вот раздаются веселые аккорды баяна. Кто-то из рабочих, идя на митинг, захватил с собой любимый инструмент. Молодежь быстро смыкает круг около баяниста, и звонкие голоса разносят по зданию веселую песню. Кто-то вышел на круг, и начались танцы.
8 часов утра. Секретарь партбюро т. Асямов объявляет митинг открытым. Около тысячи человек, присутствующих на митинге, дружными аплодисментами встретили секретаря Железнодорожного райкома ВКП(б] т. Пацко, который ознакомил собравшихся с документами о безоговорочной капитуляции германской армии и об объявлении 9 мая Днем Победы.
Приветственные слова т. Пацко в честь Красной Армии прерываются взрывом аплодисментов, громким «ура!».
Возгласы «Да здравствует Победа!», «Слава Красной Армии!» долго еще раздаются среди многолюдной толпы.
Первым взял слово для выступления машинист т. Епифанов.
— Все эти годы войны мы работали не считаясь со временем и отдыхом. Сейчас, в мирной обстановке, мы не снизим темпов работы, а будем добиваться еще большего их повышения для укрепления обороны страны.
На митинге выступило 10 человек. Командиры и стахановцы производства в своих коротких, но волнующих выступлениях высказывали свою неуемную радость по поводу окончательной победы, свое горячее желание ознаменовать это событие еще большими трудовыми успехами в восстановлении и укреплении народного хозяйства.
Под гром аплодисментов собравшиеся на митинге приняли решение в честь окончательной и полной победы Красной Армии добиться в мае перевыполнения нормы среднесуточного пробега на 5 километров и технической скорости — на 2 километра в час, выпуска из ремонта одного сверхпланового паровоза и случайного ремонта трех паровозов, обеспечения бесперебойной работы транспорта.
Возбужденные победным ликованием, рабочие большими группами расходились с митинга.
9 мая они весело отпраздновали счастливый День Победы!
_Т._Шарова,_«Тюменская_правда»_(Тюмень)._1945.10_мая._№_93._
Фронтовой дневник
_Троицких_Анатолий_Александрович._
_Родился 10_октября_1924_года_в_д._Крайчиково_Кунгурского_района_Пермской_области._
_За_боевые_действия_на_фронтах_Великой_Отечественной_войны_Анатолий_Троицких_награжден_орденами_Отечественной_войны_II_степени,_Красной_Звезды;_медалями_«За_отвагу»,_«За_боевые_заслуги»,_«За_оборону_Кавказа»,_«За_победу_над_Германией»_и_другими._
_21_июня_1941_года,_воскресенье,_выходной_день._Провинциальный_поселок_Вагай_жил_своей_жизнью._Торговки_в_то_воскресенье_по-прежнему_продавали_на_станции_молоко,_яйца,_овощи_и_другие_сельхозпродукты._В_полдень_всю_торговлю_прекратили_и_народ_собрался_на_митинг._Нам_сообщили,_что_началась_война._Слушая_сообщение_выступающих,_я_не_представлял_всей_сложности_и_трагичности_обстановки_1941_года._В_мое_сознание_вошло_что-_то_тревожное,_порой_непонятное._
_Трудности_войны_1941_года_также_легли_на_нас,_кто_учился_в_школе._Весь_сентябрь_и_октябрь_мы_не_учились,_нас_целыми_классами_отправляли_на_сельхозработы_в_колхозы,_а_зимой_1941-1942_годов_очищали_снег_с_железнодорожных_путей._
_Кому_исполнилось_16_лет,_стали_обучать_военному_ремеслу._Занятия_с_нами_проводил_пришедший_по_ранению_лейтенант._Мы_изучали_материальную_часть_винтовки,_пистолета,_бросали_ручные_гранаты,_учились_штыковому_бою_и_ползать_по_пластунски._
_В_августе_1942_года_по_моему_личному_заявлению_и_всеобщему_комсомольскому_набору_я_был_призван_в_армию._Омутинский_райвоенкомат_направил_меня_в_составе_группы_новобранцев_в_Москву._В_конце_сентября_1942_года_дивизион_выехал_на_фронт._
23 СЕНТЯБРЯ 1942 Г.
Утром по тревоге после завтрака разбираем палатки, грузим технику на автомашины. Колонной движемся на железнодорожную станцию г. Москвы. Всю нашу батарею поместили в 60-тонный вагон (пульман). Мне досталось место в самом углу на верхней полке вагона. Сказали, что едем на фронт, но куда — не известно.
Дальше дорога идет по степи. Стоит жара. Воду дают по норме. Во время движения объявляются часто воздушные тревоги, состав останавливается, бежим в степь врассыпную. Но немецкие самолеты не обращают на нас внимания, летят дальше.
Вдоль железной дороги видны воронки от взрыва бомб, валяются железнодорожные вагоны, покореженные огнем. Подъезжаем к Сталинграду. Город весь в дыму, видно пламя пожаров. Все заволокло дымом. Стоим на каком-то разъезде. К нашему составу прикрепили несколько вагонов с жителями Сталинграда. Наш эшелон пошел в обратную сторону. Едем той же дорогой, по которой ранее проезжали.
6 ОКТЯБРЯ 1942 Г.
В 10 часов на наш эшелон налетела большая группа немецких пикирующих бомбардировщиков. Началась бомбежка нашего эшелона. После первых разрывов бомб и их воя началась паника. На ходу поезда стали выпрыгивать из вагонов. Впервые попав под бомбежку, в наших глазах был такой страх, который трудно себе представить. Это разрывы бомб, вой падающих бомб, трескотня пулеметов, криков раненых, тела убитых, кругом кровь от разорванных тел. Это был какой-то ужас: стоны раненых, запах горелого человеческого мяса. В один из вагонов, в котором ехали жители Сталинграда, прямым попаданием упала бомба. От вагона остался один раздутый скелет. Самолеты после первого захода пошли на второй и стали расстреливать бегущих людей из пулеметов. Я с трясущимися руками и слезами на глазах как могу перевязываю раненых. У одного перебита челюсть, у другого рука болтается, как плеть, у третьего перебиты ноги, руки, и сам весь в крови. После бомбежки откуда-то подошли санитарные машины, раненых и контуженных отправили в госпиталь. Мой противогаз и шинель были пробиты осколками разорвавшихся бомб. Когда услышал вой падающих бомб, большого страха не испытывал, в спешном порядке надел каску, противогаз, взял подсумок с патронами, винтовку и выпрыгнул из вагона в тот момент, когда самолеты закончили первый заход. Те, кто выпрыгивал из вагона после первого захода, остались живы.
В нашем эшелоне — несколько вагонов со снарядами. Только по счастливой случайности ни одна немецкая бомба не попала в вагон, в котором были наши снаряды. От эшелона при детонации снарядов не осталось бы ничего, как говорят, только пустое место. Стали по степи собирать убитых и хоронить в одну из воронок от разорвавшейся бомбы, без оружейного салюта и речей. Состав пошел дальше. Доехали до Уральска, затем повернули обратно.
От нашего дивизиона осталось не более 25 процентов личного состава. Убило командира дивизиона, погиб почти весь офицерский состав. Всеми делами занимался помпотех, который носил форму летчика. Едем той же дорогой, по которой ехали на фронт. Станционные постройки разбиты, кругом сгоревшие вагоны. Часто объявляется воздушная тревога, поезд останавливается, и мы все бежим как можно дальше от эшелона. Трудно подавить в себе тот страх, который пришлось пережить. Ближе к Москве воздушные тревоги прекратились. На душе стало спокойнее.
_Москва, август_1942_г._
21 ОКТЯБРЯ 1942 Г.
Прибыли в Москву. Расположились в лесу недалеко от города. Пилим лес, строим землянки. Наконец-то нас накормили горячим супом и кашей, дали нормальную порцию хлеба. Помылись в бане. Солдатская жизнь постепенно налаживается. Получили пополнение, в основном москвичи, некоторые попали из пехоты, в основном из госпиталей. День и ночь идут занятия. Опять тяжелый изнурительный труд. Идет формирование 1-й гвардейской минометной бригады, куда вошли отдельные дивизии.
14 ДЕКАБРЯ 1942 Г.
Производим погрузку материальной части и боеприпасов на машины и едем грузиться на железнодорожную станцию.
Пока едем в неизвестном направлении. Далеко от Москвы. Морозы доходят до 40 градусов. Состав идет куда-то на Север. Кругом леса, снег да неимоверный мороз. В карауле стоять на открытой платформе вагона очень холодно, мороз пронизывает тебя до самых костей. Смена караула происходит только на остановках.
18 ДЕКАБРЯ 1942 Г.
Прибыли на станцию Осташково. Ведем разгрузку и своим ходом едем на огневую. Оказывается, прибыли на Северо-Западный фронт, один из самых трудных фронтов Великой Отечественной войны. Кругом лес, болота, дорог нет. После каждого разрыва снаряда или авиационной бомбы образуются воронки, заполненные водой. Ведем подготовку к залпу. Машины с материальной частью и снарядами не могут близко подойти к ожившим позициям — не позволяют дороги. Вся подготовка к зиме ведется только в долгие холодные зимние ночи. Обогреться негде. В лучшем случае днем можно развести небольшой костер, когда не летают немецкие самолеты. Даем несколько залпов в районе Демьянки. За пять месяцев солдатской службы произошло столько событий для
18-летнего мальчишки, это немало, притом еще на войне. Ох, как порой бывает тяжело без сна и нормальной пищи, да еще северные морозы.
ЯНВАРЬ 1943 Г.
Январь выдался очень холодным. Спать приходится очень мало, на снегу долго не поспишь. Вся подготовка к зиме ведется только ночью. За полтора-три километра приходится на себе таскать снаряды и артустановки по глубокому снегу. Хлеб большей частью давали мерзлым. На огневую пищу приносили в термосах, иногда была тоже чуть теплой. Последний раз мылись в бане в Москве. Появились вши, не очень приятное ощущение, когда они гуляют по твоему тощему телу.
При разрыве снаряда или бомбы твоя одежда покрывается водой, которая тут же замерзает. Несколько капель покрываются коркой льда.
ФЕВРАЛЬ 1943 Г.
Зима, морозы. Наши огневые находятся где-то под Демьянском. Даем часто залпы, большей частью с одного места. На фронт приезжал Жуков. 23 февраля мне выдали погоны.
МАРТ 1943 Г.
Даем несколько залпов в районе населенного пункта Веревкино. Деревни разрушены, торчат только одни трубы. Мирных жителей нет. По нашим огневым все время ведется обстрел артиллерией, бомбит авиация. Вперемешку с бомбами сбрасывают дырявые бочки, куски железа, включают сирены. Поднимается страшный вой. При разрыве немецкого снаряда осколок ударил в головную часть мины, где лежал я. Часть мелких осколков попали мне в лицо и голову. Все взялось кровью. Хорошо, что глаза остались целыми. Потребовалось вмешательство санинструктора. До весны еще далеко, а дороги покрылись водой, машины буксуют, снаряды таскаем на себе. Получили задание, чтобы мы вдвоем насобирали клюквы для командира дивизиона. Собирая ее, незаметно оказались на нейтральной полосе, так как тут не было сплошной обороны. Немцы заметили нас и открыли по нам огонь. Моя шинель в нескольких местах была пробита пулями. Отвели на отдых. На фронте затишье. В лесу из деревьев срубили помещение наподобие сарая. Сверху закрыли ветками сосны. Оборудовали внутри нары, поставили печи-буржуйки. Помылись в армейской бане. Идут разговоры, что наверное поедем на формирование.
27 МАРТА 1943 Г.
Дивизионы своим ходом, на машинах едут в Осташково. Меня и трех человек 28 марта отправили в Москву на контрольно-пропускной пункт в Химки. Назначили старшим. Круглосуточно дежурили на КПП. Встречаем машины бригады, днем указание и дальнейший маршрут в Царицыно.
С 30 марта по 21 апреля нахожусь в Химках на КПП. Живем на частных квартирах. С продуктами плоховато. Мне часто приходится ездить в Царицыно за продуктами. Несколько раз меня задерживали патрули комендатуры. Конечно, вид у меня был не гвардейский.
Шинель кое-где была пробита осколками снарядов, шапка была нелучшего вида. Не положено на ремне носить финку десантника; то автомат не завернут в чехол, неправильно оформлено командировочное удостоверение. Один раз пришлось принести десять носилок песка для того, чтобы посыпать дорожку в комендатуре.
Бригаде вручили гвардейское знамя. В Царицыно встретил Савицкого Сергея из Вогня, с которым были вместе призваны в армию.
21 АПРЕЛЯ 1943 Г.
Покидаем Химки. Прощаемся с девчатами-регулировщицами, с которыми почти месяц пробыли на КПП.
22 АПРЕЛЯ 1943 Г.
Все имущество батареи грузим на машины и едем грузиться на железнодорожную станцию. Едем на фронт, на какой — неизвестно.
С 23 ПО 26 АПРЕЛЯ 1943
Находимся в дороге. Кругом весна. Тепло, о котором мы мечтали, когда находились на Северо-Западном фронте. Эшелон идет по тем местам, по которым проезжали в сентябре 1942 года. Проезжали Саратов, Мичуринск, Сталинград. Везде заметны следы бомбежек. Цветут кругом фруктовые сады, в степи видны целые поляны цветущих красных маков, кругом зеленая трава и ярко светит солнце.
27 АПРЕЛЯ 1943 Г.
Рано утром прибыли в Краснодар. Очень быстро разгружаемся. Значит, мы прибыли на Северо-Кавказский фронт. В 11 часов ночи были в станице Абинская. Приводим себя в порядок. Накормили горячей пищей.
28 АПРЕЛЯ 1943 Г.
Рано утром едем на огневые. По дороге показались немецкие самолеты, машины сразу рассредоточились в разные стороны, но они полетели дальше. Вскоре мы услышали взрывы бомб в станице Абинкой. При бомбежке многие из хозслужб погибли. Немцы были хорошо информированы о том, что на фронт прибыла новая артиллерийская часть. Наш дивизион своевременно покинул станицу. Все дивизионы готовятся к залпу, к утру все было готово. Тепло. С содроганием вспоминаю зиму 1942-1943 годов Северо-Западного фронта.
29 АПРЕЛЯ 1943 Г.
Даем залп бригадой. Цели накрыты, результаты хорошие. Бои идут в районе столицы Крымская.
30 АПРЕЛЯ 1943 Г.
Ведем подготовку к новому залпу. Вся подготовка идет только ночью. Хорошо, что снаряды подвозят к нашим огневым. Изнурительный и тяжелый солдатский труд. Очень устали. К утру начинают подкашиваться ноги, засыпаем на ходу. Ночи стоят относительно холодными.
1 МАЯ 1943 Г.
Отрыли неглубокие окопчики, земля очень твердая. Привезли на огневую двойной обед, дали по 100 граммов красного кислого вина.
3 МАЯ 1943 Г.
Днем залп по какой-то высоте, которую никто не может взять.
4 МАЯ 1943 Г.
Освободили столицу Крымская. Дома в станице большей частью разбиты. Жителей не видно.
6 МАЯ 1943 Г.
Приезжаем на новую огневую. Всю ночь готовились к очередному залпу. К утру все было готово. Ведется по огневой сильный орудийно-минометный огонь. Несколько раз на огневые обрушивались бомбовые удары немецкой авиации. Убило командира второй батареи, есть убитые и раненые в других подразделениях, также разбило несколько артустановок. Идут ожесточенные бои западнее станицы Крымской.
14 МАЯ 1943 Г.
Стоим в станице Крымской. Нас все время бомбят немецкие самолеты и ведется артогонь. Поймали немецкого корректировщика, оказался русским власовцем.
16 МАЯ 1943 Г.
Вынуждены переехать в лес. Если нет артобстрела, то немецкие самолеты нас не забывают. Приводим себя и технику в порядок. За это время нас уже изрядно потрепали.
23 МАЯ 1943 Г.
Выезжаем на огневую. Готовимся к залпу. Привезли снаряды. Тепло. После физической работы можно поспать на земле под кустом орешника или цветущей яблони.
26 МАЯ 1943 Г.
Даем залп. Артподготовка была очень сильной. Стоял сплошной вой летящих наших снарядов и мин.
По нашим огневым ведется сильный артогонь. На нашу психику действуют немецкие скрипухи (пятиствольный миномет) после каждого первого разрыва еще жди пять последующих.
27 МАЯ 1943 Г.
На новой огневой. Немец встретил нас недружелюбно. Весь день бомбят немецкие самолеты, по огневой все время ведется обстрел. Не было такой минуты, чтобы в воздухе не было слышно воя самолетов и разрыва немецких снарядов. А эти страшные минуты с другом электриком Юриным Виктором. Лежим рядом в одном окопе головами в разные стороны. Весь день мы не смогли поднять головы, не говоря о других естественных надобностях. При такой жаре беспрерывных разрывов снарядов хотелось пить, несмотря на то, что во рту с утра не было крошки хлеба. Только с наступлением ночи канонада прекратилась.
28 МАЯ 1943 Г.
Ночью переезжаем на другую огневую. Местность открытая. Ведется обстрел. Идут разговоры, что за бригадой ведется наблюдение. Стоит только переехать на новую огневую, как начинается обстрел артиллерией и появляется немецкая авиация. До залпа во многих местах пробило электропроводку. Приходится вести прозвонку и устранять неисправности. После разрывов снарядов и авиационных бомб стоит жара, пыль, гарь. От сгоревшего тола и поднятой пыли становится дышать очень трудно. Соседние дивизионы пострадали больше нашего. Нам тоже досталось. Убило замкомбата и командира взвода нашей батареи. Попало несколько снарядов на командный пункт бригады, есть убитые и раненые. Наша батарея все же дала залп. Мне пришлось много мин пускать на коротко. Мое сознание такое, что трудно описать.
С 29 МАЯ ПО 4 ИЮНЯ 1943 Г.
Приводим в порядок технику. Многие установки покорежены осколками снарядов бомб. Занимаюсь ремонтом электропроводки. Вечером выезжаем на огневую. Сильно заболел, сказывается усталость, мой организм устал. Я на огневой упал, потерял сознание. В таком состоянии меня увезли в санчасть.
5 ИЮНЯ 1943 Г.
Дают залп без меня. Меня заменил мой помощник. Все обошлось хорошо. Переезжаем на новое место расположения.
С 6 ПО 20 ИЮНЯ 1943 Г.
Стоим в саду-гиганте. Кругом нас фруктовые деревья. Красота. Затем переехали в станицу Славинская. Заболел малярией, сказались кубанские пиявки. Из дивизиона заболели десять человек. Всех нас болезнь так измотала, что стали дистрофиками.
27 ИЮНЯ 1943 Г.
Переезжаем на другое место. Стоим в лесу около реки Кубань. Комаров и мошек уйма, от них нет никакого спасения.
1 ИЮЛЯ 1943 Г.
Идем рыть окопы. Работали всю ночь. Готовим вторую линию обороны.
7 ИЮЛЯ 1943 Г.
Идем испытывать свои противогазы в специально построенную газовую камеру. Учимся работать с противогазом, когда какая-нибудь его часть выходила из строя. Дышать через коробку никто не смог, выскакиваем из камеры как сумасшедшие. После окуривания болит голова.
11 ИЮЛЯ 1943 Г.
Все время меняем место расположения. Стоим в лесу недалеко от станции Крымская.
_На_подступах_к_Берлину,_апрель_1945_2._
13 ИЮЛЯ 1943 Г.
Едем на огневую. За ночь подготовились к залпу. По огневой ведется обстрел. Часто приходится проверять электропроводку. Нам, электрикам, немец спать не дает. То в одном, то в другом месте осколками повреждается электроцепь. Неисправности приходится устранять под разрывы немецких снарядов. За три дня нахождения на огневой только ночью стихали разрывы снарядов.
21 ИЮЛЯ 1943 Г.
Утром даем залп. По огневой ведется сильный артобстрел. Убило лучшего фронтового друга электрика Кузнецова. Для нас он был хорошим наставником, честным, справедливым товарищем. Погиб на родной земле. Остались у него жена и дети, которые после войны смогут побывать на его могиле. Что значит похоронить боевого товарища? Слезы сами по себе стекают по твоему лицу, нет рыданий. К твоему горлу подступил какой-то комок, от которого тебе очень тяжело дышится. Война продолжается. Вечером выезжаем на новую огневую.
26 ИЮЛЯ 1943 Г.
Подготовились к залпу. С помощником Игорем Жук роем себе окоп. Земля такая твердая, что приходится прибегать к лому да кирке. До утра не смогли вырыть окоп в полный рост. Начинается рассвет. С нетерпением ждем команды «огонь». Наши огневые просматриваются противником. Начинают рваться на огневой немецкие снаряды. С каждой минутой усиливаются разрывы снарядов. Осколки немецких снарядов попадают в ракетную часть, происходит возгорание. Некоторые снаряды детонируют, получается взрыв. Меня сильно оглушило, из носа хлынула кровь. Перебегаю в другой окоп. Потерял сознание. Очухался только ночью, сильно замерз. Пошел разыскивать огневую, наткнулся на убитого Голикова из нашей батареи, который был оставлен на огневой для охраны.
Вечером, когда прекратился огонь, нас искали, но не нашли. Чувствую себя очень плохо, не слышу. Сказали, что со временем пройдет. Два дня отдыхаю, привожу в порядок электрооборудование. Досталось нам порядком. Война есть война.
28 ИЮЛЯ 1943 Г.
Опять огневая, те же боевые задачи. О трудностях уже не пишу. Кормят плохо. Дают мамалыгу да грубого помола кукурузу. От такой еды еле-еле передвигаю ноги. Среди нас началась болезнь «куриная слепота». Жара еще более изматывает. Отощали. К утру к залпу все было готово.
8 АВГУСТА 1943 Г.
Исполнился год как я на фронте. Событий произошло столько, что все не описать. Столько пришлось пережить страха, видеть смертей, а о трудностях фронтовой жизни и говорить не приходится. Столько погибло замечательных товарищей, добрых, отзывчивых наставников. Вместо убитых и раненых приходили новые люди, новое поколение, в основном такие же юнцы, как и я.
1 СЕНТЯБРЯ 1943 Г.
Грузим на машины технику и пропитание в путь. Перевалили через Кабардинский перевал. Двигаемся очень медленно. Наши шоферы привыкли ездить по ровно дороге, а тут горы. В 12 часов ночи прибыли в станицу Кабардинская. Слышу дыхание моря. Хочется посмотреть, что из себя представляет Черное море.
2 СЕНТЯБРЯ 1943 Г.
Живем под открытым небом. Погода пасмурная, небо заволокло тучами, моросит мелкий изнурительный дождь. Ветер пронизывает тебя до костей. Из всей бригады стрелять по немцам под Новороссийском доверили нашему дивизиону.
3 СЕНТЯБРЯ 1943 Г.
Едем на огневую ближе к Новороссийску. Дорога идет по берегу Черного моря. Дороги все время держатся под обстрелом. Оборудуем огневую.
6 СЕНТЯБРЯ 1943 Г.
К нам приехали артисты из Москвы. Многих ранее видели в кино. Много исполнялось любимых песен из разных кинофильмов.
7 СЕНТЯБРЯ 1943 Г.
Везем на огневую снаряды М-13. Складируем возле установок. Готовимся к залпу. Обратно по дороге заехали на виноградную плантацию, запаслись виноградом. После обеда вместо бани повезли купаться в Геленджик. По дороге на повороте перевернулась машина. Я отделался легкими ушибами. Но все же покупались.
10 СЕНТЯБРЯ 1943 Г.
Днем залп по Новороссийску осколочными снарядами. Началась новороссийская наступающая операция. Поддерживаем 18-ю армию. Ведется обстрел огневой. В нескольких местах пробило проводку. При залпе недалеко от меня разорвался снаряд. Помощника Рогова ранило в ногу. Увезли в санчасть. Досталось на орехи и мне. Дострел пришлось вести без помощника. Пришлось побегать от одной рамной установки к другой. От града камней и осколков меня спасала каска на голове.
После небольших сборов покидали Кабардинскую, прибыли в свое расположение.
16 СЕНТЯБРЯ 1943 Г.
Сообщили радостную весть, что взят Новороссийск. «И мы пахали».
17 СЕНТЯБРЯ 1943 Г.
По тревоге срочно выезжаем в станицу Молдаванскую. Стоим рядом с плантацией винограда. Ешь не хочу. Вечером приезжаем в станицу Сливинскую.
25 СЕНТЯБРЯ 1943 Г.
В Сливинской. Здоровье плохое, высокая температура. Кроме меня еще заболело несколько человек. Это результат того, что наши огневые были в кубанских плавнях. На небольшом клочке суши были наши огневые. Снаряды по воде пришлось таскать на себе. Комаров и мошек там целые полчища. От них нигде не спрятаться. Дали залп. Немец не ожидал, что из болота могут стрелять «Катюши».
26 СЕНТЯБРЯ 1943 Г.
Окончательно заболел малярией. Дают хинин и стрихнин. Дошел окончательно, еле передвигаю ногами.
9 ОКТЯБРЯ 1943 Г.
Зачитали приказ, что закончилось освобождение Таманского полуострова, и 22 числа Москва салютовала 20 артзалпами из 224 орудий. Всем войскам была объявлена благодарность. С 10 октября по 16 ноября находимся на хуторе Красный. Стоим на отдыхе. Приводим в порядок технику. Показывают кино. 7-8 ноября был митинг всей бригадой, присутствовал весь командный состав.
17 НОЯБРЯ 1943 Г.
Прибыли в Темрюк. Только два дивизиона из бригады. Сказали, что мы самые лучшие дивизионы бригады, нам первым предоставлено право быть на Крымской земле.
18 НОЯБРЯ 1943 Г.
Находимся на косе Чушка. Почему так назвали — не знаю. По ней все время ведется обстрел и бомбежка. Воды пресной нет. В проливе и лимане плавает много уток, которые не обращают внимания на войну. От конечной части косы Чушка до пристани Опасная в Крыму было около пяти километров.
19 НОЯБРЯ 1943 Г.
Вечером причалам пригнали баржи. Грузимся. Ночью подошли катера, тросами зацепили наши баржи и тронулись в путь. Поднялся сильный ветер, начался шторм. Катера оставили нас посреди пролива, сами ушли. Всю ночь меня болтало. Дождь, ветер, артналеты породили у всех нас неописуемый страх. Начали удить «козла». Негде спрятаться в землю, не зароешься, так и пришлось до утра находиться на этой баржонке.
20 НОЯБРЯ 1943 Г.
К утру ветер стих, море успокоилось, подошли катера и нас потащили к Крымскому берегу. У всех нас самочувствие было паршивое, выглядели уставшими, измученными болтанкой. Когда я ступил на твердую землю, мне казалось, что она все еще качается.
Выгрузку произвели быстро и сразу на огневую. Это небольшой плацдарм. Самое ближайшее расстояние до противника — 4-4,5 километра от южной части косы до пристани Опасная.
С 20 ПО 30 НОЯБРЯ 1943 Г.
В воздухе все время немецкая авиация, идут воздушные бои. От разрыва бомб становится трудно дышать. Завтрак и обед приносят на огневую. С водой плохо, дают только для того, чтобы напиться. Продолжительное время не мылись в бане. Частые артобстрелы не позволяют высунуть голову из окопа.
4 ДЕКАБРЯ 1943 Г.
Даем залп. Сошли все мины. Потерь нет.
6 ДЕКАБРЯ 1943 Г.
Роем для себя и командования бригады землянки на склоне горы. Прозвали копай-город. Море все время штормит. Начала работать канатная дорога через пролив.
30 ДЕКАБРЯ 1943 Г.
Идем на разгрузку снарядов. Подошла баржа «Дунай». Все работы ведем только ночью. Причалы все время обстреливаются. Немецкие самолеты в воздухе, осветительные бомбы на парашютахшестернин видно, как днем. Сильно устали, порой валимся с ног, разгружая громадную баржу. Как тут не запоешь: «Эх, Дунай, мой Дунай...»
До конца жизни останется в памяти война. Страшно и тяжело на войне солдату, нужны нечеловеческие усилия, чтобы выдержать такую нагрузку.
1 ЯНВАРЯ 1944 Г.
После завтрака пошли с Юриным на огневую, готовили окоп и копали траншею под электропроводку. К обеду вернулись в расположение. Наши повара сварили хороший солдатский борщ с мясом. Дали по 100 граммов «фронтовых». Нас обрадовало то, что на обед не было рыбы. Ох, как она нам надоела. В обед суп из рыбы, вечером чай с хамсой или килькой.
Получил письмо из Химок. От Тоси. Познакомились с ней на контрольнопропускном пункте.
23 ЯНВАРЯ 1944 Г.
Бои идут в районе города Керчи. Идет набор добровольцев, которые будут штурмовать Керчь. Добровольцев много, в этом строю оказался и я. Взяли только из батареи одного Карташова, уральца.
После ранения зашел к нам на батарею. Рассказал, как они штурмовали город.
Все время разгружаем баржи со снарядами, а обратно грузим пустые ящики.
1 ФЕВРАЛЯ 1944 Г.
Получил несколько писем от Нади Каревой, с ней учились с 1 по 7 класс в Вагайской железнодорожной школе. Содержание писем патриотическое, душевное, любящее, что и нужно солдату. Получил письмо и от родителей. Живут материально тяжело, но на трудности не жалуются.
2 ФЕВРАЛЯ 1944 Г.
Солдатское радио сообщило, что вместо Петрова И. Е. прибыл новый командующий Приморской армией Еременко.
23 ФЕВРАЛЯ 1944 Г.
Состоялось торжественное собрание, посвященное Дню Красной Армии. Стоял в почетном карауле у знамени бригады.
На ужин дали по «фронтовой». Ночью начался буран. Проходы в землянки завалило снегом. Утром снег растаял, и вода с гор хлынула на наши землянки. Все вымокло. Дрова дают только на кухню.
МАРТ 1944 Г.
Все перешли к обороне. Бои затихли. Только действует авиация с той и другой стороны. Меня приняли кандидатом в члены партии. Весь март простояли на одном месте. Активных боевых действий нет. Армия накапливает силы для наступления.
11 АПРЕЛЯ 1944 Г.
Войска отдельной приморской армии пошли в наступление, освободили город и крепость Керчь.
21-й воинской части было присвоено звание «Керченская». Это почетное звание получила и наша бригада.
2 АВГУСТА 1944 Г.
Идут сильные бои за Вислу. Наши огневые на берегу реки. Ведется сильный обстрел. Ранило командира орудия Почохина из Пермской области. Меня назначили командиром орудия. До этого был наводчиком.
8 АВГУСТА 1944 Г.
Исполнилось два года, как я в армии. Все это время нахожусь на фронте. Из скромного, послушного мальчика стал настоящим солдатом. Служба в армии, притом фронтовая, научила многому — умению вести себя в боевой обстановке.
Вечером выезжаем оборудовать огневые на берегу Вислы. По ним ведется сильный артобстрел. Несколько снарядов разорвалось на нашей огневой. Есть раненые и убитые. За ночь огневые были подготовлены.
С 9 ПО 12 АВГУСТА 1944 Г.
Даем залпы. Мы, командиры орудий, садясь за приборы управления огнем говорили: «Получай, Фриц, за наших погибших товарищей!»
1 ДЕКАБРЯ 1944 Г.
Говорят, что будем отмечать годовщину бригады.
5 ДЕКАБРЯ 1944 Г.
Прошло два года, как была сформирована бригада. В Торжественной обстановке командир бригады полковник Родичев поздравил нас и вручил награды. Я получил медаль «За боевые заслуги».
31 ДЕКАБРЯ 1944 Г.
Завтра Новый год. Живем в землянках. Тепло. На нарах пихтовые ветки, пахнет хвоей. Очень хочется домой, встретиться с родными, знакомыми. Увы, идет война.
1 ЯНВАРЯ 1945 Г.
Третий год приходится встречать Новый год на фронте где рвутся снаряды, слышишь вой авиационных бомб, свист пуль. Каждую минуту тебя подстерегает смерть.
Как далеко мы находимся от нашей Родины. Находимся на территории Польши. Поляки большей частью встречают нас настороженно, с испугом. В деревнях живут очень бедно.
Если у них что-нибудь спрашиваешь, один ответ: «Пшиско Герман все зибрал. Трохи мнем, только для себя».
Жадные до предела. Попросишь картофеля, не дадут.
_Венгрия,_декабрь_1945_г._
2 ЯНВАРЯ 1945 Г.
Готовимся к маршу. Все укладываем на машины. Долго ли солдату собраться? Взял оружие, вещмешок, подпоясался ремнем и вперед.
23 ЯНВАРЯ 1945 Г.
Вступили на территорию Германии.
Долго и упорно шли к логову врага, который навязал нам эту кровавую и беспощадную войну.
24 ЯНВАРЯ 1945 Г.
Форсировали Одер. Движемся вместе с пехотой. Ведутся упорные бои. В воздухе идут воздушные бои. Немецкие самолеты бомбят нас. По нам все время ведется артогонь. Стоим на огневой около города Попелау. Днем несколько залпов. Нет снарядов. Из батареи заряжено только три артустановки.
1 ФЕВРАЛЯ 1945 Г.
Из трех орудий в боевой готовности осталось только мое. При артобстреле убило командиров двух орудий — Поташцева и Сергеева. Вывело из строя их артустановки. Хорошо, что шоферы остались живы. Я отделался небольшой контузией и несерьезными повреждениями материальной части артустановки. Мне дают команду сменить огневую. Переезжаю в какой-то овраг, где можно укрыть орудие от наблюдения противника. На командный пункт по рации передал, что готов открыть огонь. Противник все время контролирует нашу пехоту. Ведется артогонь по нашей огневой. К моему счастью, снаряды рвутся большей частью недалеко от орудия. Нервы напряжены до предела. Жду, когда подадут команду «огонь». Поглядываю все время на радиста, который держит рацию на приеме. С нетерпением жду сигнала об открытии огня.
Получена команда открыть огонь. Включаю прибор управления огнем, даю прощальный залп. Результаты отличные. «Хорошо, — сказало командование. — Умеете, ребята, стрелять». Снарядов больше нет. Своих догнал в городе Ровиг. Опять перебрасывают на другой участок фронта.
25 МАРТА 1945 Г.
Стоим в лесу около небольшой речушки. Приводим в порядок орудия. Гранатами наглушили в речке рыбы. Варят уху.
Шофер моего орудия Алеша Кулиев, азербайджанец, зовет меня пойти с ним глушить рыбу. Мне было не до него. Нужно было привести в порядок артустановку, хорошенько все проверить, особенно электрическую часть: аккумуляторы, проводку, прибор управления огнем. Когда я освободился, он стоял уже наготове с четырьмя немецкими гранатами. Две оставил у себя, а две дал мне.
Мы с ним шли рядом. Когда стали подходить к речке, вдруг раздался взрыв. От места взрыва я отбежал, бросил свои гранаты в воронку. Подбежал к Алеше. Он лежал на земле, ему оторвало кисти рук, вся грудь и лицо были побиты осколками. Я побежал за санинструктором. Его перевязали. Вскоре Алеша умер. Похоронили со всеми солдатскими почестями.
24 АПРЕЛЯ 1945 Г.
Находимся в районе города Губян. Днем ведутся залпы по противнику, который еще сильно сопротивляется. Настроение боевое.
1 МАЯ 1945 Г.
Находимся в деревне Зимендорф. Мирных жителей мало. Интенданты устроили для нас праздничный обед. Вся батарея сидела за одним столом. Выпили за Победу, Советскую Родину, за нашу Армию.
2 МАЯ 1945 Г.
Сообщили, что наши войска взяли Берлин. Ура! Ура!
3 МАЯ 1945 Г.
Перебрасывают на другой участок фронта. Преследуем отступающего противника. Парковый дивизион не успевает подвозить нам снаряды. Приходится ждать, когда подвезут снаряды. Чувствуется, что близится конец войны, но мы продолжаем давать залпы.
_Чехословакия,_май_1945_г._
9 МАЯ 1945 Г.
Объявили, что война закончена. День Победы встретили в городе Гермц. Отметили, как водится, по-русски.
Мы победили! Победили, потому что мы верили в нашу победу. Мы воевали за нашу Родину, за Родину-мать, за нашу землю.
10 МАЯ 1945 Г.
По тревоге выезжаем в Чехословакию. Преследуем отступающих немцев. Подошли к Праге, от нее повернули к городу Христау. Объявили, что освободили Прагу.
20 ИЮНЯ 1945 Г.
Стоим в городе Вальтице. Хожу в наряд, занимаемся благоустройством. Расположились в каком-то замке. Очень большой, красивый парк с аллеями и разными статуями. Это на границе с Австрией. Места очень красивые, много виноградников и погребов с вином. Немецкое население относится к нам благожелательно.
Была организована экскурсия в Вену. Был в Венском лесу, на могиле Штрауса, в музее, зоологическом саду. Ранее при бомбежке союзниками убили слона.
Люди эпохи
Чертова крепость
«Русский солдат никогда не был немецким» — в эту фразу защитник цитадели Александр Зайцев вкладывал особый смысл.
_ЛИЧНОЕ_ДЕЛО_
_Александр_Ионович_Зайцев._Родился_в_igi8_году._Воевать_начал_22_июня_1941_года_в_Брестской_крепости._
Субботний день 21 июня в гарнизоне ничем не отличался от таких же, что были и раньше. Подъем, зарядка, учения. Привычно уже урчало что-то с той стороны Буга.
Привычно, потому что уже не первый раз передвигалось там что-то механизированное, большое, не скрываясь особо и не маскируясь. Не поддаемся на возможные провокации, говорили командиры, у нас с немцами мирный договор. Но они же там концентрируют войска,, говорили разведчики. Не верьте, это поляки нас провоцируют!
Это мы сейчас такие сведущие и смелые, а попробуй тогда что-либо возразить. Газеты пестрят заголовками типа: наш доблестный союзник — Германия, победоносно шествуют по буржуазной Европе. Сегодня это воспринимается как издевка, но вы почитайте любимую «Правду». Она-то как раз и говорила тогда всю большевистскую правду. Всего два года прошло с момента, когда Германия и Советский Союз разорвали и подмяли Польшу под себя. Не было больше Польши, не было двадцати с лишним тысяч расстрелянных в Катыни и других лагерях польских офицеров.
В тридцать девятом — было, есть фотографии — в Бресте фашисты и наши вместе маршировали, празднуя разгром Польши. Немцев можно понять — дранг нах остен! А наших? Месть за то, что в Гражданскую славную конницу Буденного, пошедшую грабить поляков, Пилсудский разбил в пух и прах? Только красные попы сверкали.
Где вы об этом прочитаете в воспоминаниях наших лучших полководцев?
Постоянно повторяют фразу Сталина: месть, это блюдо, которое нужно есть холодным. Он дождался времени для мести.
Ничего этого Александр Зайцев, конечно, не знал. Он знал, что Брест — наша территория, наша страна. А крепость, в которой ему выпало служить, — это передовой пост. Вот только с кем воевать, если немцы — друзья? А недружественной Польши больше нет.
Знал бы тогда Саша Зайцев историю — а кто бы дал ему знать — он бы понял, что крепости этой очень много лет, и эпоха Измайлов и прочих крепостей давно ушла. И армии теперь не топают по пыльным и грязным дорогам, а, как научил тех же друзей-немцев гениальный, но безжалостный к российским крестьянам Тухачевский, передвигаются на технике. И для стратегического маневра крепость не имеет никакого значения. Сиди себе и обороняйся. А силы противника уже давно ушли вперед.
Короче, построенная когда-то австрияками, перешедшая потом к России, перешедшая потом к Польше, снова перешедшая к России, то бишь Советскому Союзу, Брестская крепость встречала субботу 21-го июня 41-го года.
Мало кто из живущих ныне, не воевавших тогда, поймет, что такое в то время было устроенное бытие. В почти умирающих деревнях, работающих за палочки трудодни, все, кто мог, стремились попасть в армию. Там была еда, почет, народная слава. Чистое белье. А если сможешь стать офицером...
И вот суббота, 21-е июня. Вечер, баня и концерт после. Что там урчит за Бугом?
Так это провокация. Броня крепка и танки наши быстры. Так кто же все-таки враг?
Да все знали, только говорить об этом не могли.
Сегодня уже белорусский город Брест, а по-польски — Бжешчь — почти вплотную подошел к крепости. И Буг, и Мухавец, более мелкая речушка, заросли всякими кувшинками, и очень трудно представить, что тогда, в 41-м, это была граница, отделяющая один мир от другого. Мир Сталина от мира Гитлера.
— Сашь, ты же играешь на гармошке?
— Ну да.
Они только что пришли с концерта. Дивизионный ансамбль приезжал. Саша слушал их и мысленно перебирал пальцами по кнопкам. Да я же так могу! Он взял доверенный ему ротным баян и заиграл. Ночь как бы и не хотела начинаться. Июнь.
— Эй, Зайцев, отбой давно! Тишина!
Тишина продолжалась недолго.
Часа в четыре в воскресенье все загрохотало и забилось вокруг. Они в чистых субботних рубахах выскочили на плац. На них один за одним пикировали самолеты и бомбили, крошили стены крепости, размазывали в кровавое мясо Сашиных товарищей.
— Это провокация! — еще прокричал кто-то из самых упертых комиссаров. Но было уже ясно — это война.
Стреляли из-за Буга, стреляли у стен крепости. Но самое непонятное — стреляли в самой крепости. Уже потом особисты определят, что перед началом войны в крепость были внедрены диверсанты, из русских. Где эти хреновы особисты были раньше? Где было их собачье чутье, такое хваткое на политических? Впрочем, о блядях много говорить не хочется. Вдруг появилось много новеньких, в свежих гимнастерках людей, а особисты на них не обратили внимания. Им просто не дали команды на что-то обратить внимание. И не надо нам сейчас лепить про высокий профессиональный уровень особистов. Обычные пролетарские недоучки, жадные до карьеры и квартир. Впрочем, надоело.
— Саша, война!— закричал комроты.— Заводи танкетку!
Танкеткой тогда называли легкий танк БТ. Александр Зайцев откинул люк и втиснулся на сиденье. Он знал, что надо делать — надо везти боеприпасы к основным орудиям крепости. С треском прошив броню навылет, прошел снаряд. Откуда же они бьют? Кругом бегали полуодетые бойцы, в них тоже стреляли вроде наши. Он подогнал БТ к арсеналу. У входа лежал рядовой, полчерепа у него было срезано как бритвой. Рядом все взрывалось.
— Зайцев, помогай!
Грязный комроты с диким лицом человека, которого обманули в самом святом, таскал из арсенала ящики со снарядами. Загрузили, сколько могли, пробились к западному форту.
Орудия били куда-то за Буг. Оттуда, и это было видно, лупили немецкие танки. Их снаряды крошили толстые стены крепости, но пробить не могли. Главная опасность была внутри. И исходила она от этих новеньких, в свежих гимнастерках, которые, казалось, были везде. Они знали все самые секретные уголки крепости.
Ба-бах! — это грохнуло в арсенале.
Как же снаряды? — ужаснулся Александр.
— Саша, давай к запасному! — крикнул комроты. И они снова возили снаряды. Танковые залпы с той стороны почти прекратились, но главные орудия крепости все били по берегу Буга и Мухавца. Цели были давно пристреляны, но были ли они сейчас там, эти цели?
Защитники этой старой крепости, волею судеб снова ставшей русской, ничего не знали о том, что же происходит на самом деле. Никакой связи со штабами разного ранга у них не было. Они не знали, что немцы, ударив по ним в первые часы войны, уже обошли их с флангов и мчались по незаминированным дорогам, по невзорванным мостам дальше на восток, к Минску и Смоленску," благо усатый вождь предоставил им такую возможность. Он же хотел воевать на чужой территории! Но другой, у которого усы были меньше, обхитрил его. И когда русские, то есть солдаты и офицеры всех национальностей тогдашнего Союза, умирали в стенах этой чертовой, никому не нужной, бесполезной в стратегическом отношении крепости, обманутый с более длинными усами беспробудно пил за кремлевскими стенами. Недели две. За это время погиб первый миллион русских солдат.
Александр Зайцев, как и все те, кто еще был жив, держал в руках оружие.
Немцы вошли в крепость, и наши бойцы скрывались в казематах, подвалах. Оставшиеся в живых, вдруг все понявшие комиссары проявили себя с самой лучшей стороны. По ночам они устраивали лихие налеты на вражеские посты, но патронов уже почти не было, а немцы заняли все стратегические точки. Днем пришельцы периодически обрабатывали подвалы огнеметами, бросали гранаты, а к ночи минировали все ходы и выходы. Наши бились до конца, думая, что спасают страну.
Немцы воевали вяло, потому что их танки были уже под Смоленском. Эта средневековая крепость уже давно была им неинтересна.
Через две недели граната, брошенная в подвал, порвала Александру Зайцеву руку. Очнулся он наверху, куда его, как и других, кто выжил, вытащили немцы. Ему повезло, что его не убили сразу, по злобе. Они тоже гибли в этой чертовой крепости и никак не могли понять, почему русские не сдаются. Зачем воевать, если ты уже никто и ничего не сможешь изменить в ходе войны?
Немецкий солдат никогда не был русским. И в этой фразе гораздо больше смысла, чем кажется на первый взгляд. Раненую руку Зайцев лечил мочой. И молодой организм все же взял верх. Его не убили. Его погнали в Норвегию, в никелевые рудники. Он выжил. И до конца жизни гордился тем, что в числе первых остановил немца. Хотя бы немногих из них. Хотя бы ненадолго. Но тем самым спас жизни других русских солдат.
Русский солдат никогда не был немецким. Он воевал тогда, когда уже не было никакого смысла воевать. Может быть, поэтому Россия до сих пор есть...
_Виктор_ЗАЙЦЕВ_
Афоня и «Катюша»
КАК СЕРЖАНТ СЕНИН РЕАКТИВНУЮ УСТАНОВКУ СПАСАЛ.
_ЛИЧНОЕ_ДЕЛО_
_Афанасий_Федорович_Сенин._Родился_в_деревне_Дмитриевка_Омутинского_района._До_Великой_Отечественной_войны_трудился_разнорабочим_в_колхозе_«Победа»._В_январе_1943_года_был_призван_в_Красную_Армию_Омутинским_райвоенкоматом._
В ЛОГОВЕ
«Мать честная! Я ж в самом фашистском логове», — подумал Афанасий Сенин, глядя на идущие по направлению к Берлину сплошные потоки танков, орудий и сотен машин с различными грузами. Такого количества людей и техники ему не приходилось видеть за всю войну.
Несмотря на усталость от бессонных ночей и многокилометровых маршей, девятнадцатилетний наводчик «Катюши» находился в приподнятом настроении. Передовые силы 1-го Украинского фронта уверенно шли к столице Германии, не прекращая движения даже ночью. Ожесточенное сопротивление фашистов уже не могло спасти их от неминуемого краха. На расстоянии двух километров от танковых частей шли дивизионы «Катюш». Массированным огнем они обеспечивали свободный проход нашим частям. Следуя приказу, артиллеристы спешили в разные концы линии фронта, где уничтожали окруженные в котлах группировки немцев.
Последний раз вчера несколько раз выдвигались на огневые позиции, чтобы накрыть огнем врага. Поработали на славу: от выхлопа пороха в мягкой земле даже образовались солидные вмятины. Обошлось без потерь, никто из семи ребят, служивших в расчете, не пострадал. Вот только с полевой кухней незадача вышла. Раздавил ее фашистский танк. Сухие пайки закончились, в суматохе наступления другие не успели подвезти. Пришлось сидеть голодом до утра. Ничего, зато сегодня подфартило. Среди десятков разбитых, брошенных машин наткнулись на высокий немецкий фургон. Там оказалось не что-нибудь, а хлеб и жестяные ведра с повидлом. Подкрепились маленько, все ж веселее.
День вроде выдался относительно спокойным. Колонна «Студебеккеров» с «Катюшами» двигается по ровной асфальтированной дороге. Вполне можно вздремнуть под накрытой брезентом рамой установки. Сколько раз на марше бойцам приходилось так спать, расположившись на матах. Чтобы не свалиться на ходу, пристегивали себя ремнем к стойке. Порой в своем брезентовом укрытии они путали — день или ночь.
Но сегодня совсем не хочется спать. Устав от разговоров и баек, все замолкают, думая каждый о своем. Сенин вглядывается в лица товарищей. Вместе они побывали не в одной переделке, научились понимать друг друга почти без слов. А ведь попал он в расчет их четвертой машины меньше года назад неопытным сержантом, которого выучили в учебной части под Красноярском на снайпера. Помнится, прибыл с фронта «покупатель», так называли офицеров, которые приезжали за пополнением. Говорит: «Сибиряки есть?». Как же не быть! Сделал Афанасий из строя шаг вперед, за ним еще несколько человек.
В сентябре 44-го прибыли к месту назначения — в 312-й гвардейский краснознаменный четырежды орденоносный минометный полк. Когда узнал, что будет служить на легендарной «Катюше», гордился страшно. Это же настоящая гроза для немцев. Не зря фрицы всю войну пытались ею завладеть. Командование принимало меры безопасности. При малейшей угрозе контакта с немецкими войсками было приказано любой ценой уничтожить установку—расчеты отвечали за это головой. Для этой цели на каждой машине имелось по пять килограммов тола. Бог миловал, взрывать свою «Катюшу» ему не пришлось, а вот закапывать довелось два или три раза. Столько землицы покидать Сенину за всю жизнь не приходилось.
_С_сентября_1944 _по_май_1945 _г._нес_службу_в_312-м_гвардейском_краснознаменном_четырежды_орденоносном_минометном_полку_в_должности_наводчика_«Катюши»._Принимал_участие_в_боевых_операциях_на_Сандомирском_плацдарме,_на_территории_Германии,_Польши_и_Чехословакии._Имеет_боевые_награды:_орден_Отечественной_войны_II_степени,_медали_«За_отвагу»,_«За_взятие_Берлина»,_«За_освобождение_Праги»._
Поначалу Афанасий был вторым номером в расчете. Когда ранило наводчика, ему приказали встать за прицел установки. Работа наводчика самая сложная. Но Афанасий быстро научился пользоваться угломером, освоил установку прицела, изучил подъемные, поворотные механизмы, как точно вести расчет стрельбы и безошибочно, без разброса снарядов накрывать цели. Товарищи уважительно относились к старательному парню, помогали кто словом, кто делом. Даже командир, младший сержант Борисов, требовательный и строгий к другим, никогда не журил молодого наводчика, возможно, еще и потому, что был младше его по званию.
«Поскорее бы дать залп по Берлину!» — вздохнул Афанасий, вынув из кармана гимнастерки письмо из дома. Пробежав глазами много раз читаные строчки, почувствовал, как потеплело в душе от нахлынувших воспоминаний о родных местах, о голубоглазой ленинградке Наташе, которую дали ему в подшефные в колхозе. Что было между ними — дружба или влюбленность? Он и сам теперь не знал. Грустно, что письма от зазнобы приходить перестали. Доведется ли свидеться, кто его знает.
АРТНАЛЕТ
Приподняв край брезента, Афанасий посмотрел на дорогу. В воздухе стоял едкий запах дыма и гари. Вереница машин, двигавшихся на расстоянии 20-30 метров друг от друга, приближалась к насыпи. Все изменилось в один момент. Едва машина, на которой ехал Сенин с товарищами, миновала арку моста, начался артиллерийский обстрел. Немецкие пушки вели стрельбу откуда-то из-за леса. Попадать под прямой огонь противника дивизиону приходилось не раз. Обычно «Катюши» выстраивались, занимая круговую оборону, и могли вести огонь в любом направлении. На этот раз возможности для маневра не было. Спасая собственные жизни, бойцы бросились от машины, пытаясь найти хоть какое-то укрытие. Афанасий не был трусом. Но в первые минуты инстинкт самосохранения заставил его поддаться общей панике. Ища где укрыться, он вдруг заметил в кабине грузовика истекающего кровью пожилого водителя. Старенький ЗиС-5 был закреплен буксиром к «Катюше». «Снаряды!» — вспышкой пронеслось в мозгу. Сорок в кузове и шестнадцать в установке, если все это рванет, разнесет и мост, и нас вместе с ним. В то же мгновение он принял решение: нужно развернуться и отогнать машины обратно за мост! Сенин что есть силы, бросился к «Студебеккеру». Растерявшийся водитель уже выпрыгивал из машины. «Стой, куда? Давай обратно под мост!» — скомандовал сержант. Сам снова бросился к ЗиСу. Раненый осколком шофер уже потерял сознание. Сенин волоком вытащил его из кабины, передал подоспевшим на помощь товарищам и быстро сел за руль. Нет, он не был заправским водителем, но трогаться с места его учили. «Быстрее, только бы успеть!» — стучало в висках.
В любую минуту вражеский снаряд мог угодить в машину. Удача улыбнулась в этот день молодому парню. Чудом бойцам удалось перегнать сцепленные грузовики метров за пятьсот от места обстрела. Опасность миновала, как выяснилось потом, ни одна из следовавших в колонне «Катюш» сильно не пострадала. На обмякших ногах Сенин выбрался из кабины и вытер пыльным рукавом гимнастерки липкие капли пота. Он не чувствовал себя героем, просто сделал то, что должен был, как того требовали долг и совесть. Афанасий закрыл глаза и подставил лицо пригревавшему солнцу. Он вдруг отчетливо осознал — пришла весна, и впереди у него целая жизнь.
_Анжелика_ПАЙВИНА_
Любомир и скрипач
ЭТУ ИСТОРИЮ МНЕ РАССКАЗАЛ ОДИН ИЗ СОЛДАТ ВОЙНЫ.
_ЛИЧНОЕ_ДЕЛО_
_Любомир_Спиридонович_Костоломов._Родился_в_1926_году_в_деревне_Ситниково_Омутинского_района_Тюменской_области_в_крестьянской_семье._В_тридцатых_годах_семья_переехала_в_Армизонский_район._В_1943_году_призвали_в_армию._
Ночь оборвалась так же внезапно, как и началась. Прогоняя гнетущий сон, Любомир открыл глаза и огляделся. Рядом с ним спали насквозь продрогшие люди, по-щенячьи свернувшись калачиком, зарывшись в одеревенелые шинели или уронив голову на плечо соседа... Холодный окоп не согревал солдатские души. Земля, прародительница жизни, не отдавала тепло. Не потому, что она озлобилась на своих детей, которые продолжали выворачивать ее плоть наизнанку. Исковерканная и покалеченная за четыре года сражений, она сама нуждалась в защите.
Он с наслаждением поднялся и встал на онемевшие ноги, прогнулся в спине, разминая постанывающие мышцы, потряс головой.
— Куда? — шевельнулся крайний боец, приоткрыв воспаленные глаза.
Любомир неопределенно махнул в сторону, шепнул: «Сейчас вернусь», и выбрался на поверхность.
На горизонте набухал рассвет. Было тихо. Лишь слабый шелест падающих с неба колючих снежинок нарушал молчание холодного октябрьского утра. Такое же затишье царило и на другой стороне реки, где расположились немцы.
«Дрыхнут, гады!», — с ненавистью подумал Любомир, вглядываясь в противоположный берег.
Каждый раз, когда он видел копошащихся там фашистов, в нем с удвоенной силой закипала глухая ярость, немел рассудок, сжимались кулаки. «Не гнать их нужно с чужой земли, — ворочались в голове тяжелые мысли. — А будь моя воля — собрал бы всех до единого, да спалил в пламени дикарского костра».
На фронт Любомир попал в сорок третьем, когда накатилось совершеннолетие. Его первое боевое крещение прошло под Ригой, где он раз и навсегда преодолел боязнь перед летающей вокруг смертью. Ведь тогда в каждой развалине, за кустом или обломком покореженного железа мог затаиться немецкий снайпер.
Страх был похоронен, но родилась ненависть — пожирающее изнутри тебя чудовище, которое постоянно ворочается и не дает уснуть даже в короткие минуты затишья.
Вокруг по-прежнему царило безмолвие — давящее, обманчивое и вместе с тем спасительное. Под сапогами тоскливо хлюпала ледяная жижа, но он продолжал шагать вперед, обходя останки искореженного железа и прочий утиль войны. Остановился на краю полуразрушенного окопа, глянул вниз и похолодел: внутри корчился человек — бессильный и поверженный. «Фриц!» — взорвалось в голове, и не сдержался: отпрянул, попятился, кажется, даже вскрикнул...
«Что это со мной? Неужели опять страх? Но как можно бояться умирающего врага? Надо ликовать и торжествовать, что еще одна поганая особь сгинет с лица земли. Как он здесь очутился? Почему эта тварь жива? — продолжал размышлять Любомир. — Когда и зачем этот жалкий червяк переполз на другой берег?»
_После_обучения_в_снайперской_школе_отправили_на_фронт._Воевал_в_Литве,_дошел_до_Берлина._Домой_вернулся_в_1950_году._
Постоял с минуту, качнулся взад-вперед, сплюнул и спрыгнул в окоп. Под ногами противно чавкнуло, брызги взлетели, и несколько грязных ошметков угодили в лицо раненого. Тот заворочался, затрепыхался, заскулил. Затем затих и в жутком оцепенении затравленно уставился на пришельца. В глазах плескался панический ужас. Костоломов присел на корточки, с любопытством вгляделся в перекошенное мукой лицо.
«А ведь он мой ровесник», — неожиданно удивился он. «Фриц» был рыжеволос и некрасив. Тяжелая, выступающая челюсть решительно не вязалась с вдавленным в лицо длинным носом и узким ртом. Единственное, на чем можно было зацепить взгляд — это васильковые глаза в обрамлении мохнатых оранжевых ресниц. В деревне к нему бы моментально прилепили прозвище «подсолнух». А вот руки были как у музыканта — бледные, с длинными тонкими пальцами. Вернее — одна, потому что правая кисть была раздроблена. Но почему-то именно этой изуродованной ладонью раненый немец зажимал рану в паху. Между изувеченных пальцев сочилась черная кровь. «Ему бы смычком, а не оружием размахивать!», — почему-то рассердился Костоломов и неожиданно поймал себя на мысли, что ненависть, которая за два года войны давно стала частью его организма и раскаленными углями выжигала нутро, куда-то предательски улетучивалась.
- Слышь, скрипач, меня Любомир зовут, — зачем-то глухо произнес Костоломов и отвел глаза.
Раненый немного оживился:
— Я, я, — закивал он и, видимо зная несколько русских фраз, щербато выговорил: — Я тоже люпить мир, убифать плехо...
«Что он несет? — вяло подумал Костоломов и хмыкнул. — Поговорили».
Опустившись рядом, он расстегнул шинель, полез за пазуху. Немец забеспокоился и снова заерзал. Любомир выругался.
— Не дрейф, — буркнул он и, прогоняя мысль, что совершает противоестественный на войне поступок, открутил пробку и поднес к почерневшим губам врага фляжку. «Скрипач» скривился, словно собирался захныкать, замотал головой, брезгливо реагируя на запах разбавленного спирта. Потом покорно сделал глоток, поперхнулся, по заляпанному веснушками лицу покатились слезы.
«Наверное, мать вспомнил», — подумал Костоломов, и скупое воображение тут же угодливо подсунуло ему образ надменной фрау, где в каждой черточке лица читалась «настоящая порода». Выдуманный благообразный тип довершало роскошное платье и кокетливая изящная шляпка с вуалью, через которую угадывался изящный излом бровей. Чем занята в эти минуты женщина, чей сын с волосами спелой пшеницы, очумелый от ужаса и боли, коченеет в ледяной жиже? Вспоминает, как ее солнечный малыш делал первые в своей жизни шаги? Ради чего она рассказывала ему перед сном сказки, покупала игрушки на день рождения, а по воскресеньям пекла шарлотку? Верила ли в скорую победу завоевателей, подгоняемых грозным, но истеричным рыком вожака?
Любомир хмыкнул. На самом деле он не представлял, как выглядят немецкие особы, но был уверен, что те совсем не похожи на типичных деревенских женщин, которые с утра до ночи гнут спину, пытаясь выкарабкаться из постоянной нужды. Сколько себя помнит, в его далекой сибирской деревне бедность всегда шла рядом с ними по жизни. А с той поры, как началась война, добавилась и другая картина — получая дурные вести с фронта, надрывно голосит вся деревня.
И Любомир заговорил. Он говорил долго и сбивчиво, хотя знал, что «подсолнух» его не понимает. Но пусть слышит живой голос, и догадается, что его, простого русского парня, не зря назвали таким звучным и добрым именем.
Его слова были бы просты и понятны каждому, кто здраво оценивает неправедность и жестокость вероломной войны. В литературном обрамлении его текстовая тирада прозвучала бы в более глубоком смысле, но русский солдат не обладал даром красноречия, не был силен в эпитетах. Иначе бы он сказал совсем по-другому:
«По доброй ли воле ты, немецкий солдат, вторгся на нашу землю? Какова твоя миссия в этом противоестественном, насильно навязанном предводителем-шизиком преступном сценарии? Зачем ворвались, нагадили, осквернили святыни, нарушили традиции?».
Немец сидел неподвижно. Опустив глаза, он неотрывно смотрел на свою изувеченную руку, изредка морщился от боли и молчал. Он внимательно слушал непонятные ему слова и боялся пошевелиться, даже не стряхивая падающий сверху снег, позволяя ему быстро таять на чумазых щеках.
Костоломов умолк. Но на войне ни к чему говорить много — надо действовать. Взглянул с холодком осудительной жалости, поднялся, похлопал по плечу:
— Эх ты, вояка гитлеровская. Вставай! Отстрелялся. Ты пленник, и я обязан отвести тебя в штаб.
Слово «плен» немец отчетливо понял. Во взгляде блеснула мольба. Костоломов похолодел.
— Я не палач и не убийца, — сиплым и спокойным голосом произнес он, — и не стану убивать безоружного.
Помолчал, прибавил с горчинкой:
— Это только ваши способны добивать пленных и рнаненых соотечественников. Пошли!
По лицу немца еще больше разлилась бледность. Он резко дернулся, отчего железная каска тотчас слетела с головы. Ткнулся было за ней, но начал заваливаться набок.
— Врешь, волчара, притворяешься, — слегка оторопел Костоломов и, потянув его за воротник шинели, сурово повторил:
_Л.С._Костоломов_награжден_орденом_Отечественной_войны_I_степени,_медалью_«За_отвагу»,_в_мирное_время_получил_орден_«Трудового_красного_знамени_и_медаль_«Трудовое_отличие»._
— Вставай!
Немец не двигался. Черты лица заострились, а глаза потускнели. Казалось, он перестал сопротивляться смерти и смиренно ждал избавления.
Костоломов выбрался наружу, убедился, что рассветные сумерки плавно перетекали в день, который принес новые звуки. Неподалеку забормотало, заухало, засвистело и, присыпанная снежной пылью бугристая поверхность земли вновь глухо застонала — открылся перекрестный огонь.
Встрепенулся, прошелся ядреным матюжком: «Сижу тут, тары-бары развел с фрицем». Быстро спружинил наверх, крикнул:
— Иду, мужики!
Про себя ругнулся: «Эх, мать-перемать. А этот червяк пусть пока остается, уже никуда не уползет. Музыкант хренов».
Внезапно долетел слабый щелчок, и он внутренне напрягся, стараясь внушить себе, что в полутораметровой промерзшей яме ничего не изменилось — там вжался в землю умирающий немецкий солдат, из которого капля за каплей утекают последние минуты жизни.
«Подсолнух» скалился. Он сидел прямо, подперев спиной обветшалую стену окопа, и на уродливом лице змеилась улыбка. В левой руке был зажат небольшой черный предмет, и узкое отверстие было направлено точно в цель. Ультрамариновые глаза сверкали хищным блеском — так смотрят только уверенные в собственном превосходстве над целым миром безумцы.
Ледяная волна сменилась горячим потоком. Сердце оборвалось, затем подпрыгнуло и застучало в горле. Но это был не страх — возрождалась ненависть, как и прежде до отказа наполнила каждую клеточку организма.
Успел подумать, что его нелепая смерть не повлияет на исход войны — фашисты почти проиграли. Дверь, которая, как верещал Гитлер, ведет в «Великое Будущее Германии», почти захлопнута, осталась лишь маленькая щель, в одну из них и влез этот полуживой ублюдок. Вот только жаль, что за свою короткую жизнь многое не успел: родить детей и построить дом, засеять нивы и не разбить сады, на всю катушку отомстить за погибших друзей, но самое главное — не убил змею, которая корчась в предсмертных судорогах, изловчилась выплюнуть яд.
«Не промахнется», — мелькнула мысль. Он не ошибся. Лишь падая, запоздало подумал, что притупил бдительность, недооценил врага... В то мгновенье он не знал, что пущенная врагом пуля пройдет навылет. После госпиталя он снова вернется в строй и дойдет до Берлина, где его и застанет весть о долгожданной Победе. И когда на майском ветру затрепыхаются белые флаги капитулирующих фашистов, на глаза навернутся счастливые слезы.
_Ольга_АНДРИЕНКО_
Как летчик в партизанском отряде воевал
МИХАИЛА БАЗОВКИНА СЧИТАЛИ ПОГИБШИМ, НО ОН ЧЕРЕЗ МНОГО ДНЕЙ ВЕРНУЛСЯ В РОДНУЮ ЧАСТЬ. ВОТ КАКУЮ УДИВИТЕЛЬНУЮ ИСТОРИЮ РАССКАЗАЛ ВЕТЕРАН:
_ЛИЧНОЕ_ДЕЛО_
_Михаил_Сергеевич_Базовкин._Родился_26_сентября 1918_года._В_1939_году_окончил_летное_отделение_Балашовской_авиашколы._В_1942_году_был_направлен_в_распоряжение_7-го_легкобомбардировочного_отряда_на_Волховский_фронт._
—10 ноября 1942 был обычным «рабочим» днем. Рабочим в нашем летчицком понимании считался день, когда мы вылетали по заданиям командования. Вот уже неделю, включая октябрьские праздники, мы перебрасывали в тыл врага партизанский отряд под командованием Сотникова и как раз 10-го планировали все завершить. Мне оставалось доставить в расположение отряда одного партизана. Все было нормально, пока дело не дошло до прыжка. При десантировании мой пассажир слишком рано выдернул кольцо; купол парашюта, накрывший хвостовое оперение, сделал самолет неуправляемым, машину бросило в глубокое пике.
Жив остался потому, что упал на деревья. В бессознательном состоянии, всего переломанного и с многочисленными ушибами, меня подобрали партизаны, соорудили носилки из парашюта и доставили в расположение отряда. Приходил в себя недели три. Партизаны ухаживали за мной как за маленьким ребенком. Ноги, слава богу, срослись быстро, благо, организм был молодой. Но лежать-прохлаждаться было некогда. Людей не хватало. Как-то раз, я еще не ходил, нас ночью обстрелял карательный фашистский отряд. Мы открыли ответный огонь, я, помню, тоже стрелял по немцам из винтовки - «симоновки» польского производства.
Когда окончательно выздоровел, стал ходить на боевые задания. Подрывали немецкие эшелоны с техникой и людьми, которые следовали в направлении окруженного Ленинграда. А потом вдруг пропала связь с Центром, и мы совершили сорокакилометровый марш-бросок прямо по льду озера Ильмень. Шли в общей сложности дней десять, голодные и оборванные. Как умудрялись от преследующих нас немцев отбиваться, ума не приложу. Из- за потепления на льду выступила вода, мои унты сразу же развалились. Так и шли, помогая друг другу.
Когда добрались до берега, услышали по-русски: «Руки вверх! Кто такие?» Оказалось, вышли на одну из наших воинских частей. Нас привезли в поселок Крестцы, накормили, дали теплую одежду. Узнал, что в поселке есть небольшой аэродром. На следующий день пошел к командиру истребительного полка с просьбой доставить меня самолетом через Малую Вишеру в расположение моей части. Командир оказался хорошим человеком, он не только дал «добро» на мой полет, но и выделил свои валенки, правда, с возвратом. В тот день погода резко изменилась, мороз ударил под минус сорок.
И вот я прилетел. Возвращаю пилоту валенки, надеваю ботинки, а дежурный, который меня встречал, ворчит, торопит с документами. «Что ты смотришь на меня?» — спрашивает. Говорю ему: «Не узнаешь Мишку Базовкина?» Он в лице переменился, бросился меня обнимать. На шум подбежали другие офицеры. Стали расспрашивать, а у меня язык во рту без движения.
_После_того,_как_его_самолет_потерпел_аварию,_более_месяца_находился_в_партизанском_отряде,_принимал_участие_в_боевых_действиях._С_апреля_1943_soda_до_конца_войны_—_в_17-м_ночном_бомбардировочном_авиаполку_213_дивизии_Первой_воздушной_армии._
_Михаил_Базовкин_совершил_400_боевых_вылетов._Майор_авиации._Награжден_орденоми_Боевого_Красного_Знамени,_Красной_звезды,_Отечественной_войны_I_степени_(дважды),_«Знак_Почета»,_медалью_«За_оборону_Ленинграда»,_«За_взятие_Кенигсберга»,_«За_победу_над_Германией»,_юбилейными_медалями._
Начальник штаба Макаревич «выписал» мне двести граммов водки. Спросил: «Не забыл еще, где находится столовая? Там твои как раз обедают!» Только и сказал ему: «Помню, не заблужусь». И вот я весь в волнении открываю двери и вижу своих товарищей. Они поначалу не узнали меня, худого, обросшего. Первой признала официантка Шурочка, потом остальные бросились ко мне. Что творилось, трудно описать и сегодня... Посадили за стол, налили водки, обложили продуктами со всех сторон. Только и смог сказать: «Ребята, мне начштаба выделил двести граммов, выпейте за мое здоровье».
До землянки было метров четыреста. Шли медленно, долго. Моя койка оказалось свободной, лег на нее и моментально уснул. Видимо, сказались усталость и переживания. Пока я спал, ребята собрали и вернули все мои вещи. Ведь они считали, что я погиб. Затем сходили на партизанский продуктовый склад и принесли много всякой снеди. Но ел всего понемногу, осторожно. Так постепенно из худого и бледного стал превращаться в нормального человека.
Командование направило меня в санаторий. Перед выпиской врачи хотели меня списать подчистую, но я наотрез отказался ехать в тыл. На войне погибли два моих брата, и я считал, что дезертировать с фронта не имею морального права. В авиации меня все же оставили. И вот я узнал, что генерал Молоков, один из первых Героев Советского Союза, создает ночную бомбардировочную дивизию. Подал рапорт, мне пошли навстречу.
Там и встретил Победу. Было это так. В ночь с 8 на 9 мая 1945 года возвращались с боевого задания: бомбили вражеский морской транспорт. Когда летели, со стороны наших позиций началась такая стрельба в воздух, что, неровен час, могли и не долететь до дома. Приземлившись на запасном аэродроме, получили от командования радиограмму: «Германия капитулировала! Войне конец!» Тогда только и понял: «Отвоевались»!.. В первые мирные дни даже непривычно было оттого, что нет никаких полетов, бомбежек.
_Петр_ДИСТАНОВ_
Немцы вырезали отцу на спине красную звезду
АНАТОЛИЙ ИВАНОВИЧ ШЕСТЕРНИН — ИЗВЕСТНЫЙ В ТЮМЕНИ ГОЛУБЕВОД, НАСЛЕДСТВЕННЫЙ. ОТЕЦ ЕГО, ИВАН КОНСТАНТИНОВИЧ, ЛИХОЙ ФРОНТОВИК, ТОЖЕ ДЕРЖАЛ ПТИЦУ, ОН И ПЕРЕДАЛ «ДЕЛО» СЫНУ. СУДЬБА ЭТОГО ЧЕЛОВЕКА БЫЛА НАСТОЛЬКО НЕОРДИНАРНА, ЧТО РАССКАЗ О НЕМ МЫ РЕШИЛИ ОПУБЛИКОВАТЬ В ЭТОЙ КНИГЕ. СЛОВО АНАТОЛИЮ ИВАНОВИЧУ ШЕСТЕРНИНУ.
— Отец прошел четыре войны: гражданскую, финскую, Отечественную, с япошками воевал. В гражданскую у Буденного в конной армии служил. В Омске его белые прихватили. Был дома, вдруг мать в окно увидела: «Ваня, тут трое белых офицеров с проверкой». А у него жеребец стоял под крышей. Отец говорит: «Иди, платок ему на морду накинь. Как заржет — так все». Мать ушла под крышу, а они тут как тут. А у бати было всего три патрона в нагане. Он запустил их в дом и всех троих положил. Выскочил под крышку, пушку закинул в огород, через забор прыгнул на лошади и ушел.
А в семидесятом году малину в садике обрабатывали — лопата звякнула. Что такое — клад? А там болванка такая, обросла, ржавчина одна. Понес домой, думаю: хоть бы не бомба была. Положил в бане в тазик с горячей водой, уксуса налил...Утром пришел, потряс — образ пистолета. Два дня с ним ковырялся, чистил. Он у меня стал разламываться, я его разобрал, барабан снимать стал. Остальное погнило. Я думаю — пусть лежит, об отце память...
В начале Отечественной войны отец попал в плен, в концлагерь Маутхаузен. Вывели их как-то утром зимой, несколько тысяч, в колодках. Зачем — гадали. А это немцы генерала Карбышева казнили. Привезли его откуда-то, поставили к стенке. Спрашивают что-то — он молчит. Подогнали пожарную повозку на лошадях, с помпой, и стали Карбышева поливать, пока он не окоченел и не стал как статуя.
А месяца через два, уже по весне, заходит конвой из трех человек, берут отца и еще одного, с Белоруссии, и ведут в лазарет. Положили на лавки, руки снизу привязали. Отец думал — бить будут, а они финками — раз, звезды во всю спину нарисовали и сняли кожу полностью. Вывели к проходной: «Рус, иди!» Собаки кидаются, немцы вверх из автоматов стреляют — пугают. Они пошли, думали, все равно сейчас расстреляют. Метров двадцать прошли — солдаты смеются, очереди дают. Пошли дальше. Потом меж собой сказали — давай в разные стороны. Разошлись, стало тихо, и собаки не лают...
Очнулся отец на белорусско-польской границе от козлиного блеяния — это старушка коз пасла. Она его и лечила четыре месяца. Спина была в гное, черви завелись уже. Мыла козьим молоком, а потом обкладывала звезду пленочкой из разбитых куриных яиц, которая кожуру держит. Два месяца помирал, потом легче стало. Спина, от шеи до пояса, зарубцевалась, как будто обожженная была, шершаво все.
И отец стал командиром партизанского отряда в Белоруссии. Шесть составов под откос пустили. Один раз вовремя уйти не успели — немцы внезапно на четырех машинах приехали. Спрятались на деревьях. Немцы вывели стрелочника, местную учительницу, каких-то мужа с женой и тремя детьми. Прибили гвоздями к деревьям, бензином облили и подожгли живьем. А партизан было всего шесть человек — помочь не могли. «До сих пор сердце болит», — говорил отец...
В сорок третьем под Сталинградом отец был майором. Приходит к нему полковник: «Иван Константинович, там Шестернин Иван Иванович из Омской области прибыл — не родственник ваш?» — «Так это, наверно, мой сын». Так и встретились отец с сыном (это мой старший брат был). Вместе воевали.
До Берлина не дошли сто двадцать километров, их часть перебросили в Чехословакию. Там на какой-то станции освобождали от немцев вагоны. Подошли, открыли товарный вагон, а там три немца с автоматами. Как дали — у отца пуля разрезала живот, но он остался живой, а брата моего убили. Было это пятого мая. Похоронили Ивана в Праге.
Отец служил до сорок седьмого года, очищал от бандеровцев Западную Украину. А как пришел домой, сразу сделал мне голубятню и купил голубей. Мне было восемь лет. Пел отец очень красиво. Выпустит голубей и запоет песню про Витю Черевичкина: «Голуби вы сизокрылые, навек сиротыми остались». Сам плачет сидит, и я плачу сижу. Он рассказывает. Так и так, сынок. Был в Ростове голубятник Витя Черевичкин. Учился в школе. Немцы заняли город и объявили, чтобы принесли все голубей. А Витя не понес. Они пошли с проверкой и нашли почтовых голубей. Его прямо возле голубятни и расстреляли. А мы Ростов освобождали. Немного не успели. На могиле Черевичкина с Иваном были... Отец наплачется, и я наплачусь вместе с ним. Вот такая штука. Я с тех пор и держу голубей.
_Записал_Виктор_ЛОГИНОВ_
Маша сбила «Раму»
ДЕВУШКА ИЗ ИШИМА В ВОЙНУ БЫЛА СГРЕЛКОМ-РАДИСТОМ НА САМОЛЕТЕ ИЛ-2 И В ОДНОМ ИЗ БОЕВ ПОДОЖГЛА «ФОККЕ-ВУЛЬФ-189», ЗНАМЕНИТЫЙ НЕМЕЦКИЙ САМОЛЕТ-РАЗВЕДЧИК.
_Мария_Михайловна_Никифорова_(Ерохина)_
ОНИ ГОТОВИЛИ К ВЫЛЕТУ ИСТРЕБИТЕЛИ
Грязно. Осенний ветер пронизывает с головы до ног. Но несмотря на это, у 22-летней Маши Ерохиной был отличный повод радоваться — на календаре 7 ноября 1944 года. Этот праздник ишимская девушка отмечает вместе с сослуживцами из 606 штурмового авиационного полка недалеко от столицы Латвии Риги.
Советские войска освободили город от фашистов 15 октября. А 7 ноября для солдат и солдаток (в полку было немало девушек) командование решило устроить настоящий праздник. Отмечать красный день календаря пришлось прямо в ангаре одного из латышских совхозов. Хотя это никак не сказалось на настроении солдат. Вечером 7 ноября было очень весело: пели полюбившиеся фронтовикам песни, солдаты приглашали девушек танцевать. Для Маши это была отдушина. Еще бы, ведь ей, бывшей школьнице, на фронте приходилось работать наравне с мужчинами. Девушки готовили к боевым вылетам истребители: заправляли топливом, чистили и заряжали орудия самолетов, устанавливали бомбы. Кто-то скажет: «Ну и что, снаряжать боеприпасы проще, чем воевать!» — и сильно ошибется. В любую погоду девчонки часами таскали столько груза, что и взрослому мужику поднять не просто будет. И еще: истребители просто так не бросишь, опасно. Поэтому приходилось постоянно дежурить возле самолетов. А когда мороз, что делать?
— Даже в холода нам приходилось работать голыми руками! — и сегодня прекрасно помнит военное время Мария Михайловна. Нам, сидящим в тепле своей благоустроенной квартиры, представить такое сложно: минус сорок градусов (зима 1943-го), ветер, а тебе надо быстро и, самое главное, безошибочно подготовить самолет к боевому вылету. А значит ты — весь обмерзший, по колено в снегу, без отдыха таскаешь тяжести. И так практически постоянно. Изо дня в день. Сначала тяжело, а потом привыкаешь.
— Мы подвешивали к самолетам «подарки» весом в 100 килограммов, — признается Мария Михайловна Никифорова.
Только представьте: две худеньких девушки, одна стоит на крыле штурмовика и веревкой подцепляет бомбу весом в центнер, вторая эту самую бомбу поддерживает снизу и вешает на специальный крючок. За сутки на боевое задание выпускали до шести самолетов. А еще часто приходили самолеты, буквально изрешеченные пулями и осколками снарядов. Технический состав полка быстро латал пробоины, и самолет вновь поднимался в воздух.
И так, в бесконечной работе, жила Маша Никифорова с 1942 года, когда ее, 19-летнюю девушку, вместе с двумя подругами (Ниной Игнатовой и Ольгой Машкиной) отправили на фронт. До этого, летом 1941-го, ишимские девчонки сами пришли в военкомат и попросились воевать. Их взяли не сразу, почти что через год. Но Маша не потеряла этого времени. Пошла на курсы медсестер, массажисток. Сдала нормы на значок Ворошиловского стрелка и занималась в кружке РОСАВИАХИМа. Просто поразительно, как у девушки хватало времени на все это.
_ЛИЧНОЕ_ДЕЛО_
_Мария_Михайловна_Никифорова_(Ерохина)._Родилась_в_1922_году_в_городе_Ишиме_Тюменской_области._Начала_войну_в_1942_году._Воевала_до_1945_года._Полк,_в_котором_служила_Мария_Михайловна,_принимал_активное_участие_в_военных_действиях_на_Западном,_Воронежском,_Степном,_Втором_Украинском,_Волховском,_Ленинградском_и_Прибалтийском_фронтах._Награждена_орденом_Великой_Отечественной_войны_II_степени,_медалями_«За_боевые_заслуги»,_«За_победу_над_Германией_в_Великой_Отечественной_войне_1941-1945»_и_многими_другими_памятными_знаками._
НА ЛЕТАЮЩЕМ ТАНКЕ
В апреле 1942-го Машу вместе с подругами отправили учиться в авиационно-техническое училище, которое было эвакуировано в Ишим из Ленинграда. В нем девушек учили обслуживанию боевых самолетов. И делать это крайне быстро: буквально за несколько недель Маша Никифорова прошла всю программу! В мирное время на это ушло бы несколько месяцев. Но тут другое дело. Удивляешься, как у призывников хватало сил — порой в училище занимались по восемнадцать (!) часов в сутки.
И вот июль 1942 года. Дорога в Москву. Что такое война, ишимские девчонки осознали еще в поезде — на подъезде к столице эшелон с новобранцами попал под бомбежку. Тогда каким-то чудом удалось избежать жертв. Наконец-то после всего оказались на Курском вокзале. И там услышали следующее: «Отправляйтесь в город Козельск своим ходом!». Сказали только название воинской части и где примерно она находится. А дальше сам. Вернее, сама. С такими же девчонками, как и она. Пешком. Затем поездом до Калуги. Потом на грузовике до Козельска. Такой долгой была дорога на фронт у ефрейтора Никифоровой.
В части, буквально за считанные дни, пришлось второй раз быстро осваивать сложнейшую технику — поступил на вооружение штурмовик ИЛ-2. Парадокс заключался в том, что перед отправкой на фронт в Ишиме девушку учили обслуживанию совсем другого самолета — У-2. Эти самолеты даже сравнивать нельзя. ИЛ был вооружен по последнему на тот момент слову техники: нес на борту восемь реактивных снарядов, 600 килограммов различных бомб, на нем стояло две пушки и два пулемета. За такое вооружение немцы не случайно прозвали ИЛ-2 летающим танком.
С помощью этих штурмовиков, которые готовила и Мария Никифорова, был освобожден целый ряд советских городов: Курск, Орел, Белгород, Харьков. Но пока Маша только осваивала новую, устрашающую своим грозным видом технику. И делала это очень успешно: ее первой в полку допустили к самостоятельному обслуживанию самолета. Даже доверили штурмовик командира авиазвена Чубинидзе. Но и этого молодой тюменке было мало: как-то она напросилась стать не просто ремонтником, а стрелком-радистом! Смелая девушка обратилась все к тому же Чубинидзе, чтобы ее взяли в экипаж. Лейтенант доложил об этом командованию полка, которое разрешило взять Ерохину на самолет. А вскоре хрупкая Маша... сама сбила немецкий самолет-разведчик «Фокке-Вульф-189». Эта двухфюзеляжная двухмоторная машина была хорошо известна на фронте своей невероятной живучестью. Свалить ее было почти невозможно. Маша сумела. За это начальство объявило девушке благодарность. Всего лишь.
В 1943-м Мария вместе со своим 606 штурмовым авиационным полком отправилась на север в сторону Ленинграда. Там командование поручило прокладывать путь наземным частям и наносить бомбовые удары с воздуха. Из-за наступления полк постоянно менял аэродромы, и везде Машу ждал тяжелый труд — надо было готовить штурмовики к очередному бою...
_Фокке-Вулъф-189_ — _немецкий_самолет-разведчик._Экипаж_—_три_человека,_вооружение_—_пять_пулеметов._
ПАРАД ПОБЕДЫ
В июле 1944-го началось крупномасштабное наступление Советских войск в районе Пскова. Количество боевых вылетов возросло, а значит, работы у Маши с подругами снова прибавилось. Несмотря на свое тяжелое положение, фашисты не хотели сдаваться и оказывали упорное сопротивление. В тяжелых боях погибали товарищи Маши. Но девушка, несмотря на все трудности, выжила и продолжала идти вместе со своим полком. Хотя бывали моменты...
Как-то раз с боевого вылета не вернулся самолет. Его подбили немцы, но летчик сумел посадить свой ИЛ на нейтральной территории. Летчик и стрелок остались вдвоем в лесу и ждали помощи. Через какое-то время к самолету подобрались полковые ремонтники, среди которых была и Маша. Быстро накинули на машину маскировочную сетку. Тихо вынесли к своим тяжелораненого стрелка и после этого начали чинить штурмовик. Все висело на волоске - немцы были очень близко и могли появиться в любой момент. Но, что называется, пронесло. Починив самолет, наши сумели добраться до базы.
А потом были очередные бои, в октябре 1944 года взяли Ригу. И у 606 штурмового авиационного полка настал долгожданный праздник — 7 ноября. Появился повод отдохнуть. Хоть недолго, хоть один вечер. А к зиме 1945-го ситуация уже стала спокойнее — силы гитлеровцев ослабевали с каждым месяцем.
Победу Мария Михайловна встречала в Подмосковье. Дальше, в августе 45-го, была демобилизация и дорога домой. В Ишим Маша Никифорова вернулась в звании сержанта...
_Михаил_ЗАХВАТКИН_
Диме Гилеву и Вове Путину нравилась одна медсестра
ДМИТРИЙ ГИЛЕВ НЕСКОЛЬКО МЕСЯЦЕВ ПРОЛЕЖАЛ В ГОСПИТАЛЕ ВМЕСТЕ С ОТЦОМ БУДУЩЕГО ПРЕЗИДЕНТА РОССИИ.
_Дмитрий_Гилев_после_ранения_в_ленинградском_госпитале_на_Мойке_
ПЕРЕПРАВА НА ПОНТОНАХ
— На фронт я попал, можно сказать, добровольцем. В октябре 1943 года меня, шестнадцатилетнего сельского парня, вызвали в районный военкомат и предложили идти в армию. В то время все мы были патриотами и хотели воевать с фашистами. Я, несмотря на непризывной возраст, согласился. В отличие от первых военных лет, всех, призванных в 1943 и позже, направляли сразу в учебку. Почти полгода нас учили военному ремеслу. Причем, инструкторы были опытные солдаты и офицеры, не раз нюхавшие пороху — кто по ранению, кто по другим причинам направленные в тыл. Возможно, поэтому многие мои сверстники выжили на войне.
По окончании учебной школы нас направили на 3-й Прибалтийский фронт. Первое боевое крещение произошло весной 1944 года в Эстонии под Тарту. Меня назначили наводчиком минометного взвода 330-го стрелкового полка. Взвод занял огневую позицию на самом берегу реки, должен был минометным огнем прикрывать переправу. Шла интенсивная подготовка к битве _I_ за Тарту — сильно укрепленный немецкий гарнизон. В частях пополнили боеприпасы, вели разведку огневых I точек противника, проводили тренировочные занятия. Моральный дух личного состава был высок. Ведь этот бой вел к освобождению Прибалтики!
Ранним утром залп гвардейских минометов возвестил о начале операции. Огненный ураган от стрельбы сотен батарей бушевал два часа. Мои минометчики били наверняка. В 11 часов взвилась в небо ракета. Это был сигнал начала широкомасштабного наступления. На всем участке фронта началось расширение захваченных плацдармов на берегу, развитие наступления вглубь обороны противника. Минометная рота, в том числе мой взвод, успешно переправились по реке на понтонных мостах и заняли новые позиции. Но, как оказалось, не все немецкие огневые точки были подавлены. Ожившие и уцелевшие открыли яростный огонь по наступающей пехоте. Стрелковый полк залег. Невозможно было поднять голову. Местность открыта, свистят пули, рвутся мины и снаряды, сверху бомбят. Люди гибли прямо на глазах. Я подумал: «Это конец!» Нас истребили бы всех до единого, если бы не подоспела подмога с другого берега. Двух минометчиков из моего взвода мы потеряли в этом неудачном бою.
Но наступление не остановилось! За трое суток непрерывных боев 330-й стрелковый полк продвинулся на несколько километров.
_Дмитрий_Гилев_с_медсестрой_Ниной,_в_которую_был_влюблен_Володя_Путин._
ОТДЕЛАЛСЯ ЛЕГКИМ ИСПУГОМ
Затем нас перебросили на южный участок фронта в северную Латвию. В конце мая 1944 года произошло еще одно событие, которое помню до сих пор. Взводу автоматчиков, где я тогда служил, приказали прочесать местность, проверив, нет ли в прифронтовой полосе немецких диверсантов. Вышли с восходом солнца. Все напряжены, смотрим по сторонам. Латыши — народ вообще-то миролюбивый, но попадались «усташи» (латвийские фашисты), от которых запросто можно было схлопотать пулю в спину. Неожиданно наша группа наткнулась на лесной поляне на позицию тяжелых реактивных снарядов, в спешке покинутых отступающими немецкими частями и готовых к пуску по нашим войскам. Осмотрев поляну со снарядами и оценив обстановку, мы решили отправить нашу находку обратно немцам и этим оказать помощь пехоте. Это были снаряды реактивного действия, весом около тридцати килограммов, имеющие «голову» и метровый трубчатый хвост. Снаряд запускается без всяких направляющих приспособлений от электрозажигания, то есть к хвостовому взрывателю подведен провод от электробатарейки (карманного фонарика). Достаточно замкнуть электроцепь, как сработает взрыватель и ракета-снаряд взлетит. Дальность полета его от одного до полутора километров. Десять снарядов уже находились в готовности к пуску в сторону наших войск. Каждый из них размещался в деревянном реечном ящике, установленном в вырытом под углом в 45 градусов ровике глубиной с полметра. Остальные десять снарядов были в штабелях.
Сообщили о находке по радиостанции в штаб. Командир роты капитан Суслов (потом выяснилось, что он родственник большого начальника Суслова, впоследствии ставшего секретарем ЦК КПСС по идеологии) приказал воспользоваться ситуацией. Это значит — ударить по немцам их же оружием. Среди нас было немало минометчиков, в том числе и я, и мы быстро разобрались, как будем действовать. Надо было спешить. До общей артподготовки оставалось около часа, а нам предстояла большая работа: каждый ровик перекопать, развернуть снаряд с ящиком в направлении противника, каждый ящик привязать проволокой к кольям, чтобы он не улетел вместе со нарядом, подвести проволочки к хвосту.
Увлекшись своей работой, мы не заметили, как время истекло и началась настоящая артподготовка. Справа от нас заработали «Катюши»; их звук и дым, поднявшийся над лесом, окончательно известил о начале прорыва обороны немцев. Противник, не ожидавший артподготовки, в первые минуты затих, но, опомнившись, начал огрызаться, стараясь подавить нашу артиллерию.Чаще и чаще стали падать снаряды возле нас.
Лейтенант Серегин и сержант (фамилии не помню, по имени — Дима, мой тезка) из нашей группы подключили провода к электробатарейке и запустили первый снаряд. Мы попадали на землю, как только с нашей площадки раздался оглушительный шум, поднялся столб порохового дыма, и послышался пронзительный скрипучий звук — это полетела в сторону немцев выпущенная нами первая ракета-снаряд. Мы услышали раздавшийся из-за леса глухой взрыв — это в районе переднего края немцев разорвался наш тридцатикилограммовый «гостинец».
_ЛИЧНОЕ_ДЕЛО_
_Дмитрий_Федорович_Гилев_—_инвалид_Великой_Отечественной_войны._Родился_8_ноября_1926_года_в_селе_Тумашево_Заводоуковского_района._На_фронт_ушел_добровольцем_в_16_лет._Уничтожил_несколько_десятков_фашистов._Награжден_медалью_«За_отвагу»,_орденом_Отечественной_войны_I_степени._Наиболее_интересны_факты_военной_биографии:_воевал_в_роте_под_командованием_родственника_будущего_партийного_идеолога_Суслова,_а_лечился_в_госпитале_вместе_с_Владимиром_Путиным_—_отцом_нынешнего_премьер-министра._
Не успел рассеяться дым от первого пуска, как полетели второй и третий снаряды. За сплошным шумом, пороховым дымом, который поднимался выше леса, невозможно было вести счет пускаемых снарядов. Наши, находясь в ровике, четко работали, успевая подключать батарейку к проводкам очередных ракет. Мы бегали по площадке, несмотря на град осколков от разрывов немецких снарядов, то поправляя реактивные снаряды, то подсоединяя провода к ним. Немцы, заметив дым, поднявшийся над лесом, почувствовав силу взрывов «своих» снарядов на переднем крае и хорошо зная расположение этой батареи, открыли сильный артиллерийский огонь по нашей поляне, снаряды разносили в щепки ящики, разбрасывая по сторонам оставшиеся в штабелях реактивные снаряды.
Во время очередного массированного залпа я успел упасть под дерево, стараясь укрыться за стволом. Все было в пороховом дыму, голова кружилась, в ушах стоял звон, от запаха гари и сгоревшего пороха тошнило. Часть сосны, срубленная снарядом, упала прямо на меня. Неподалеку лежал без движения разведчик Сапун, его спину изрешетило осколками, мой полушубок на спине также был в нескольких местах разорван. Но я, как говорится, отделался легким испугом.
Мне почти оторвало руку
Еще месяца четыре удавалось избегать немецких пуль и осколков. А вот в сентябре 1944 года все же не повезло. Дело было уже за Ригой. Мы атаковали немцев. В начале боя было все нормально — трех фашистов положил двумя «дисками». (На вооружении у нас были автоматы ППШ). Но рано я порадовался. Рядом со мной разорвалась мина. Осколок попал в голову, но рана была небольшая. Тут же рядом солдату из нашей роты голову снесло вчистую. Второго ранило в ногу. Я подхватил его и пополз к нашим. Но раздался пронзительный вой и все померкло...
Очнулся уже в госпитале, в Пскове, после операции. Оказывается, мне почти оторвало руку. Врачи сказали: надо в Ленинград везти, а то не выживет. Опять потерял сознание. Пришел окончательно в себя уже в ленинградском госпитале на Мойке. Руку удалось спасти только благодаря женщине-хирургу, которая провела экспериментальную операцию. И рука прижилась!
Лечился долго, почти пять месяцев. В госпитале было много друзей. Особенно мы дружили с Володей Путиным, койка которого стояла рядом с моей. Он был старше меня лет на пятнадцать, веселый такой, жизнерадостный. Рассказывал о себе. Воевал он в так называемом истребительном батальоне НКВД. Эти батальоны занимались диверсиями в тылу немецких войск. Рассказывал о своем ранении. Их группу из 28 человек выбросили под Кингисеппом. Они успели взорвать состав с боеприпасами. Но потом кончились продукты. Вышли на местных жителей, эстонцев, те принесли им еды, а потом сдали их немцам. Шансов выжить почти не было. Немцы обложили со всех сторон. Остатки отряда уходили к линии фронта. По дороге потеряли еще нескольких человек и решили рассеяться. Володя с головой спрятался в болоте и дышал через тростниковую трубочку, пока собаки, с которыми их искали, не проскочили мимо. Так и спасся. Из 28 человек к своим тогда вышли четверо. По дороге взяли «языка». Оглушили его. Но немец пришел в себя, достал гранату, запустил в них и спокойно пошел дальше. Он, наверное, был уверен, что всех убил. Но Владимир выжил, правда, ему осколками переколотило ноги. Наши его вытащили оттуда через несколько часов. В госпитале, как и я, лечился долго.
Я постоянно помогал ему, вечером поправлял и менял перевязки. Дело в том, что Володя был питерский и часто ночью ходил в самоволку домой. Не попросишь же персонал сменить повязку, чтобы из госпиталя отлучиться. Кстати, была у нас медсестра Нина. Я с ней даже сфотографировался. Мы, молодые, были все в нее влюблены. Путин, хоть и постарше, тоже влюбился в Ниночку, как мальчишка. Он нас подкармливал домашними пирожками, хотя нас кормили отлично.
Меня выписали 1 марта 1945 года. С Володей я так и не попрощался. Утром шла машина на вокзал, и я уехал. А он был, как обычно, в самоволке. Всю жизнь дома и на работе (двадцать пять лет проработал водителем самосвала практически с одной рукой) вспоминал дружка своего Володю Путина. И только недавно прочитал в газете, что в том же госпитале в то же время лечился отец нашего премьер-министра. Навел справки: действительно, это был он — Владимир Спиридонович Путин.
_Иван_ТУЛИНСКИЙ_
Разведчик Луценко
ИВАНА ГЕОРГИЕВИЧА Я ЗНАЮ ДАВНО. КРЕМЕНЬ-МУЖИК. ПРАВДОЛЮБЕЦ. НА ВСЕ ИМЕЕТ СВОЮ ТОЧКУ ЗРЕНИЯ. ИНОГДА РАССКАЗЫВАЕТ О ВОЙНЕ. Я КОЕ-ЧТО ЗАПИСАЛ.
_ЛИЧНОЕ_ДЕЛО_
_Иван_Георгиевич_Луценко._Родился_ 7 _декабря_1925_года_в_Воронежской_области._Воевал_без_одного_месяца_четыре_года_в_пехоте,_в_991_отдельной_разведроте._Четырежды_ранен._
В ЗАХВАТЕ
Полезли за языком. День перед этим наблюдаешь, ночь лазишь, перед рассветом. Они заморенные, и наши спать хотят. Если непогода — вообще хорошо. Я был щуплый, но ловкий. А Коля Метелкин — здоровый. Метеля мы его звали. Как зацепит — переломит сразу. Шеи нет, коренастый. Подползли — а там пулемет выделялся. У нас отсюда прикрытие и оттуда, чтоб не побежали в случае чего. А я в захвате.
Гранату бросили под пулемет. Рвануло. Прыгнули в траншею. Один хрипит — все, подсечен. Второй прыгнул через этого. Коля Метелкин его — цоп — за яйца. И на жопу. А он — за нож. Я подбегаю, ка-ак ему дал! Нож выпал, Коля вывернулся. Мы его с траншеи стали тянуть — он не вылазит. Левую руку насилу назад заломили — здоровый такой. Садится — и все. Я ему — пинка под задницу. Потащили. Оказался — обер-лейтенант, боксер — сволочь. По одному он бы всех нас передавил...
А в другой раз легкая удача была. Только оборону заняли — надо языка. Вышли мы к дороге. По бокам — канавы. Туман. Смотрим — их шнур связи идет, красный. У нас — черный. Тут же слышим — ла-ла-ла, идут. И шнур — дерг-дерг. Пребежали на другую сторону. А у них, видно, связь порвали, они поутру в тумане ничего не соображают, мандуют в нашу сторону. Мы им — хальт, хенде хох! Два связиста бросили винтовки. Готово!
НА ДНЕПРЕ
Кода подошли, уже были готовы понтоны из хвороста в руку толщиной. Сверху доски. Сорок человек можно было посадить. Дно еще ночью прощупали. Только Днепр форсировали, задание: помочь пехоте взять деревню. Хотя какая, хрен, пехота — ее там нет. В общем, 26 человек разведки и шесть пехотинцев подобрали. Не знаю, что делать, командира роты убило. А немец, подлюка, рядом. Мы вдвоем с одним татарчонком пошли, он еще моложе меня. Он — туда, я — отсюда. Пулемет садит и садит, он как бы на мысу — и туда прострел, и сюда прострел: Днепр так изогнулся. Хатка тут на бугру. Над рекой у них сторона гористая вся, а наша ровная. Мы, типа, кустарником пробрались до этой хатки. А они — вот. Мы же не знали — сколько их там. Ура! Хальт! На колени! Они руки подняли. Один упал на колени, второй упал. Где, говорю, оружие? Неси сюда. Один сбегал, принес. Где остальные? Документы!.. Я по-немецки хорошо говорил.
Тут наши подбежали. Комвзвода шары вылупил — как я их шмонаю.
А я продолжаю, ору старшему: иди, скажи своим солдатам — оружие на землю! Пошел, привел семь человек.
Татарчонку говорю: забери автоматы. Он забрал автоматы, часы, зажигалки, документы.
Наш полковник потом сказал: молодцы! У нас потерь нет, у них — двое.
В общем, девять человек всего взяли в плен. Они и держали деревню.
_Иван_Георгиевич_имеет_два_ордена_Отечественной_войны I_и_II степеней,_орден_Красной_Звезды._Медаль_«За_отвагу»_нашла_его_только_в_1954_году._
ГЕРОИ, СОЛДАТЫ
Были люди, умели воевать. Когда в госпитале лежал после Днепра, со мной лежал один рядовой. Нормально лежали. А тут приходит газета. В ней написано, что он — Герой Советского Союза. Оказывается, когда они высадились на тот берег, он потом последним из всех остался. Берет пулемет — и то сюда, то туда. С разных мест держал, не давал пройти. И чтобы не поняли, что он один остался. Долго держал, а наши переправлялись. За это ему дали Героя. Был ранен. Так его потом в другую палату перевели, питание хорошее дали... Нам тоже на Дуге досталось. «Рама» улетела. И они идут — пятерками. Пять, десять, пятнадцать... девяносто! А я ржи в окопчик надергал [косить бы надо, а тут — война), лежу. В балочке стояли танки, кухня и прочее. Они — на крыло и как дали! Лапша на ветках, доски летят, земля в окопе полопалась, а мне ничего. А на следующий день нас — в пекло. Меня ранило, кинулся туда — немцы, сюда — немцы. Слышу: «Занять круговую оборону!» Нас — минометами, артиллерией. Самолеты бомбят — их и наши. Бедной пехоте деться некуда. Хорошо, если танк подбитый, под него залезешь — это счастье. И так — шестеро суток. От дивизии ни черта не осталось. И тут слышим: «В бога, в душу мать! Полундра-а!» Это подошла четвертая морская бригада. Разорвали кольцо. Мы вышли, всех шатает — не спали, не ели шестеро суток. Командующий армией построил нас, говорит: кто не может стоять — садитесь. Поблагодарил. Нас семнадцать человек из села здесь было, после училища. Осталось трое. Это был первый мой бой.
В ГОСПИТАЛЕ
Было сорок дней праздника — это когда в госпитале лежал. Ранило меня. Дня три в санбате был — руку вскрывали. Потом отвезли в Каунас. Литва. Госпиталь на окраине. Утром смотрю — сестры как на подбор все блондинки. На следующее утро — все шатенки. И все — красавицы. Утром на завтрак — сто граммов. (Нам в разведке вообще-то давали, но я воздерживался, потому что пьяный солдат—дурак). Идем на обед — по стопке! Кормежка — во! Ну, думаю, я тут быстро силов наберусь. Рентген сделали, шину сняли, туда-сюда...
Потом смотрю в окно: люди в какой-то странной форме ходят. «Сестрица, — осторожно спрашиваю, — а что это за форма такая?» Оказалось, это французские летчики эскадрильи «Нормандия-Неман» и еще американцы. Госпиталь для иностранцев! Не знаю, как я туда попал. Но был праздник.
ОРУЖИЕ
На Курской участвовал в боях, левее Прохоровки километрах в восьми. Там первые его машины новые увидел — «Тигы», «Фердинанды». Стволина, наверно, на сто пятьдесят, вот такой набалдашник — пламягаситель. На прямой наводке — два и более километра. Как даст — пробивало наши танки насквозь.
Самолет Фоке-Вульф-189 — «Рама». Корректировщица ихняя. Постоянно висела. Или она бронированная или что. Прям под ней снаряды рвутся, а ей ни хрена. Всего один раз видел, как сбили — далеко. Тогда еще спаренных крупнокалиберных пулеметов не было.
С пулемета немецкого стрелял. У-у-у! Как дашь — он часто бьет, как бреет, тах-тах-тах. Выкашивает. И все разрывными. На «Максим» не тот против него. На каждый ствол ведь отведено определенное количество выстрелов, потом он негоден. Так у них запасные стволы были! Перещелкнул — и все. Однажды в разведке «язык» у нас загнулся. Хорошо, что взяли с собой ствол пулеметный, а то бы и не доказали, что там были.
Наш автомат — это тьфу! С круглым диском — ППШ. Патронов много, а стреляешь — попасть не можешь. Все вот так разбрызгивает. Или диску него выскакивает. Метров сто пятьдесят до немцев. Бегут гуськом, а попасть никак не могу. Ну хоть бы один на очередь наткнулся! После боя проверил его, в стенку пострелял. Пули вверх да вниз, да веером. Может, не все такие были, но я стал бояться его брать. И мало было автоматов. А у них наступательные войска — все с автоматами. Бьет разрывными от живота. Надо — приклад откинул. У нас — винтовки. В начале войны и их не было. Власов сдал армию потому, что не хотел гробить людей, у них одна винтовка на десятерых была.
ПРО ЕДУ
Кормили плохо. Четыре дня идем по степи. Жарища! Лошади не выдерживали. Привал ночью сделают часа на три и по котелку каши на троих. Сухарики на кучки делим, один отворачивается: «Кому?» Форсировали Днепр — жрать нечего. Капуста росла на нейтралке. Ночью за ней лазили. Ползешь и катишь впереди себя три-четыре кочана. Прикатили и как кролики все съели. Раз наелся хорошо, когда ранили, на Орловско-Курской дуге. В санбат доплелся едва-едва, шел — за подводу держался с ранеными. Мне укол морфия, я уснул. Утром дают банку американских консервов в квадратных банках и по куску хлеба. Ой, вкусно! Все умял, сестра воды принесла. Хорошо! И раны поджили сразу... Раз стояли на станции в эшелонах, и накрыло бомбежкой. Одна бомба в вагон с продовольствием попала — сухари, селедка... Смотрю — танкисты тянут бумажный мешок с рыбой, он порвался. Милиция налетела. А танкисты — народ обстрелянный, звери! Ба-бах! Стрельба между милиционерами и ими началась. Тогда за мародерство расстреливали на месте... В Пруссии — там нормально с едой было. А у себя, на своей территории, — не дай Бог! Голодными по четверо суток сидели.
СЕМЬЯ
У нас из семьи всех мужиков взяли на войну. Два старших брата, я — семнадцати не было, и отец 1896 года рождения. Мать осталась одна с четырьмя маленькими сестренками и братьями. Василий погиб под Ленинградом, там вся их вторая Сибирская дивизия в Колпинских лесах полегла. Коля вернулся инвалидом. Отец воевал недалеко от меня — письма быстро доходили. Потом оказалось: он — в Латвии, я — в Литве, Пруссии. Прихожу после четвертого ранения домой. Тут Николай, двоюродный брат Алексей пришли. Отец на смене, на спиртзаводе. Сестренка Мария прибежала к нему: «Папа, пойдем, у нас гости». — «Какие еще гости?» — «Пойдем». Смотрю в окно — идет отец. Заходит: «Здравствуйте». Вижу — не узнает. «Ты чо, пап, это же я». Впервые в жизни увидел, как отец заплакал. «Я не думал, — говорит, — что ты живой будешь. В таких войсках не выживают». А я его еще удивляю — начал по-немецки шпарить: сейчас, мол, наши войска идут на реку Эльба, там стоит американская армия. Немцы драпают. Отец, видать, снова стал сомневаться — я ли это. Ушел ведь на фронт сопливым мальчишкой, столько времени не виделись... Вот так.
_Записал_Виктор_ЛОГИНОВ_
Альпийская атака
В ГОРАХ АВСТРИИ ФЕДОР ФЕДОРОВ ОСТАВИЛ СВОИХ ЛУЧШИХ ДРУЗЕЙ.
_ЛИЧНОЕ_ДЕЛО_
_Награжден_за_участие_в_разминировании_минных_полей_орденами_Отечественной_войны_2-й_степени,_Славы_3-й_степени,_медалями_«За_отвагу»,_«За_боевые_заслуги»,_«За_взятие_Будапешта»,_«За_взятие_Вены»,_«За_победу_над_Германией_в_Великой_Отечественной_войне_1941-1945_гг.»._
Лейтенант из Тюменского пехотного училища
ТЯЖЕЛО РАНЕННЫЙ, МИХАИЛ ЗИНГЕР ШЕСТЬ ЧАСОВ ПРОЛЕЖАЛ В СНЕГУ И ЧУДОМ ОСТАЛСЯ ЖИВ.
_ЛИЧНОЕ_ДЕЛО_
_Михаил_Наумович_Зингер._Родился_ 5 _февраля_1924_года_в_Белоруссии._Участвовал_в_сражениях_на_фронтах_Великой_Отечественной_войны_с_октября_1943_года_по_январь_1944-го._
ГДЕ ОТЛИВАЛИ ПУЛИ
Миша Зингер, в 1941 году семнадцатилетний мальчишка, жил вместе с родителями недалеко от западной границы страны, в белорусском городе Полоцк. 22 июня Миша, как и миллионы других людей, узнал о том, что началась война, а уже на следующий день фашисты бомбили его родной город. Практически сразу началась эвакуация населения из приграничных областей.
— Хорошо еще, что моя старшая сестра успела уехать в Ленинград к мужу, ей повезло! — вспоминает начало войны Михаил Наумович. Но ему с отцом и матерью уехать не удалось, и они пошли из города пешком на восток. Когда отошли примерно километров на тридцать, Миша встретил на дороге одноклассников и попросил родителей, чтобы отпустили его с ними. Договорились, что спишутся.
В итоге Миша оказался в одном из колхозов Кировской области. Там недолго поработал сортировщиком. А вскоре к нему приехала сестра, та самая, которую в начале войны эвакуировали в Ленинград. Она пообещала помочь брату устроить его на работу в Свердловской области.
И вот уже надо ехать далеко на Восток, на Урал. Туда он и подался в декабре 1941 года. Попал в город Верхняя Салда на металлопрокатный завод. Стал работать подручным фальцовщика. Готовил металл для пуль и снарядов. Рабочий день был по двенадцать часов, а иногда и больше. Приходилось туго, особенно первый месяц, когда семнадцатилетний пацан, вместе со многими другими работниками, оставался после работы на заводе и спал прямо в цехе, на подоконнике — просто жить было негде. А через месяц в срочном порядке построили деревянное общежитие. Но от этого легче не стало.
— Те, кто жили с семьями, получали продовольственные пайки, а остальные питались в столовой. Кормили один раз в день, давали 800 граммов хлеба, — вспоминает Михаил Наумович.
Такое питание для растущего организма, конечно, было недостаточным, и у Миши появились проблемы с желудком, началось истощение организма. Но, несмотря на это, парню очень хотелось на фронт. И вот в феврале 1942-го он спешит в военкомат, ведь ему уже исполнилось 18 лет, то есть настал призывной возраст. А в военкомате говорят: «Иди к директору своего завода, если он отпустит, то поедешь воевать». Но директор ни в какую не хотел отпускать своего работника, и в тылу людей очень сильно не хватало. Сопротивлялся директор сильно, уговаривал остаться на заводе. И все-таки Мише удалось добиться своего. Руководитель не выдержал и дал добро — подписал заявление. Михаила Зингера отправили в авиационную школу, где он проучился четыре месяца, а потом перевели в Тюменское пехотное училище. Здесь он задержался дольше, отучился полгода, но потом его за хорошую успеваемость оставили еще на шесть месяцев — доучиваться на заместителя командира роты истребителей танков. Время, проведенное в учебке столицы Западной Сибири, Миша запомнил прекрасно.
_Михаил_Наумович_Зингер_награжден_орденами_Отечественной_Войны,_Красной_Звезды,_«Знак_почета»,_медалями_«За_заслуги_перед_Отечеством I и_II степени»,_«За_победу_над_Германией_в_Великой_Отечественной_войне_1941-1945_гг.»_и_многими_другими_памятными_знаками._
ШКОЛА ЕВГЕНИЯ МАТВЕЕВА
Пехоту к предстоящим боям готовили очень серьезно, ведь молодых ребят ждали вовсе не детские испытания. Представьте: зима, мороз около сорока градусов, а курсанты, по пояс голые, на улице занимаются гимнастикой. И хоть гоняли на таком дубаке недолго, в среднем по пять минут в день, непросто было выдержать моржевание воздухом. А еще ребята готовились к тому.что придется воевать с немецкими танками.Для этого в логу рядом с улицей Перекопской _(недалеко_от_того_места,_где_сейчас_находится_матфак_ТюмГУ._ — _Авт.)_ построили деревянный макет танка. По нему курсанты стреляли и бросали муляжи гранат. В наши дни, естественно, от деревянного танка не осталось и следа.
— А ты знаешь, кто такой Евгений Семенович Матвеев? — улыбаясь вдруг спрашивает меня Михаил Наумович и показывает вырезку из газеты. Вижу на странице портрет известного советского актера. Хоть я, увы, не знаток старых фильмов, но это лицо запомнил хорошо — в детстве часто смотрели с отцом советские кинокартины. — Это Народный артист Советского союза, он во многих фильмах играл, например, в «Поднятой целине». Смотрел? А еще он сценарист и режиссер, — пояснил мне ветеран, — а когда-то был у меня командиром в училище.
— Ничего себе! Правда? — остается только удивленно воскликнуть мне.
— Да. Матвеев тогда лейтенантом у нас был, а мы курсантами. Общались с ним, прекрасно знали друг друга. Он — тоже молодой, практически нашего возраста, 1922 года рождения. Был очень решительным человеком. Помню, как заставлял нас бегать от улицы Перекопской до пансионата Оловянникова...
Позже Евгений Семенович и сам отправится на фронт. А в начале 40-х годов он готовил курсантов к войне.
Знал ли тогда молодой боец Михаил Зингер, что изнурительные тренировки в тюменском пехотном училище ой как помогут ему на фронте!
После окончания пехотного училища младшего лейтенанта Зингера отправляют воевать на Второй Прибалтийский фронт. По прибытии сразу дают взвод.
«Вот тебе 45 человек, воюй!» — до гениального просто сказало командование. И Михаил стал воевать. Взвод принимал участие в боях под Невелем, Великими Луками, Торопцом, другими населенными пунктами... Четыре месяца беспрерывных боев. Хотя немцев теснили с каждым днем сильнее и сильнее, нельзя сказать, что наступление шло гладко. Часто фашисты действовали хитростью, заманивая наших солдат в ловушки. Например, как-то раз взвод Михаила Зингера должен был освободить одну деревеньку. Зашли в нее без боя, немцев не обнаружили. Но вдруг начался артобстрел — гитлеровцы тихонько отошли в лес и оттуда открыли огонь по советским войскам. Тогда наши потеряли шесть человек. Но воевать было тяжело не только из-за сопротивления немцев. В ту зиму, с 1943 на 1944 год, стояла очень холодная погода. Практически постоянно было около тридцати градусов мороза. А взводу Зингера приходилось находиться на открытом воздухе целыми стуками.
— Вот так и жили. Днем жгли костры, ночью недолго спали. Ляжешь, вздремнешь и опять бежишь. Что только не делали, чтобы согреться! Например, в кирзовые сапоги клали старые меховые шапки вместо портянок! — рассказывает ветеран. — А как же быть в таких условиях? Ночью ты погреться не можешь — яркое пламя костра может привлечь внимание противника. Что остается? Без конца ходить взад-вперед, дожидаться светлого времени суток да надеяться, что все это когда-нибудь закончится.
ОДИН ДЕНЬ ВОЙНЫ
23 января 1944 года взвод Михаила Зингера получил приказ начать наступление. Надо было освободить от немцев достаточно большой участок, длиной примерно в полкилометра. Сразу стало ясно, что простым это сражение не будет — немцы тут же оказали упорное сопротивление. В бою был тяжело ранен ординарец Зингера Виктор Лощев. Пуля попала солдату в легкое. Надо было срочно оказать помощь, но ее все не было — вокруг стрельба, врачей не дождешься. А вскоре ранило и самого Михаила.
— Получилось так, что я лежал рядом с Витей в поле. До леса, в который нам надо было попасть, оставалось совсем немного, но мы не могли туда подойти, так как немцы отчаянно отбивались. Делать нечего. Начали с Витей говорить, покурили. Так я пролежал на земле около шести часов. Только к вечеру, когда бой стих, меня забрали наши. А Витя не дождался, умер... Могли бы его спасти, если бы помощь пришла пораньше.
Еле живого командира взвода доставили в медсанбат. Оказалось, что у него тяжелое ранение кишечника. Месяц Михаил Наумович пробыл в полковом госпитале, где врачи давали ему вместо еды физраствор, принимать обычную пищу было опасно для жизни. Потом офицера перевезли в ярославский госпиталь. Там еще три месяца восстановления. А когда выписали, отправили уже не на фронт, а в Горьковскую область, охранять особо важный военный объект на железной дороге. Именно там Михаил Наумович встретил День Победы.
_Михаил_ЗАХВАТКИН_
Донской заслон
_В_основу_рассказа_вошли_воспоминания_о_бое_местного_значения,_который_произошел_в_августе_1942_года_в_Большой_излучине_Дона,_неподалеку_от_хутора_Паньшино_Городищенского_района_Сталинградской_области._Там_была_одна_из_переправ_наших_отступающих_частей._
ОТСТУПЛЕНИЕ
— Наш батальон шел растянутой колонной в ночную степь. Мы рассчитывали затемно добраться до переправы, а потом еще до восхода солнца форсировать Дон на его левый берег. Там уже спешно готовили новую линию обороны основные части нашей армии.
Начинало светать, когда истомленные ночным переходом мы вошли в какой-то хутор. Его единственная пыльная улица была забита тылами дивизии. Огибая повозки, машины и кухни, мы шагали по заросшей травой дороге к хуторским левадам. Солдаты искоса посматривали на проступающие в полутьме дома, на затаенно молчащие сады за пряслами плетней. В воздухе чувствовалось близкое присутствие большой реки. Она тускло светилась впереди нас, прямо по нашему ходу. Но чем ближе мы подходили к ее берегу, тем сильнее охватывало каждого из нас чувство тревоги и неопределенности. Успеет ли вся дивизия переправиться до восхода солнца? Берег кишел и шевелился от солдат и повозок. Смутно темнели отплывающие в синюю мглу рассвета, осевшие кормой лодки. Медлительно двигались поперек течения наскоро сколоченные бревенчатые плоты с людьми и техникой. Среди хаоса голосов, мужской перебранки, фырканья лошадей и стука топоров выделялся чей-то зычный голос.
— Куда напираешь, пехота, раненых, раненых пропускай!
Мы остановились возле воды, беспокойно озираясь по сторонам. Короткий привал. Со своим товарищем по бронебойному расчету рядовым Григорием Гладких сняли с онемевших плечей длинноствольное противотанковое ружье, с которым нянчились всю ночь, и с облегчением опустили его на землю.
Потревоженный Дон широко колыхался перед нами, дробил последние мерцающие в воде звезды, розово дымил утренними испарениями. Запрокинув головы, солдаты жадными глотками пили из своих котелков тепловатую, пахнущую водорослями воду. Отгоняли сон, негромко переговариваясь и блаженно, всей грудью затягиваясь махорочным дымом. Но когда мы присели на притоптанную сотнями солдатских сапог землю, к нам спешно подскочил вестовой из штаба батальона.
— Это первая? — мальчишеским голосом спросил он, ощущая на себе наши настороженные взгляды.
— Да, первая, — повернулся я к вестовому и как-то сразу почувствовал, что этот безусый боец принес нам не очень хорошие новости.
— Где капитан Макаров, не подскажете?
Я молча кивнул в сторону статного офицера, который стоял спиной к нам. Повесив на плечо снятый с пояса ремень с кобурой пистолета и расстегнув на груди свою летнюю гимнастерку, он невозмутимо ополаскивал лицо и шею речной водой.
— Товарищ капитан, разрешите обратиться! — подошел к нему вестовой.
Сердито суживая свои глаза, офицер вопрошающе, через плечо взглянул на солдата. Скомканным носовым платком вытер лицо.
— Слушаю вас, боец.
— Товарищ капитан, вас срочно зовет к себе комбат.
Капитан рывком затянул на поясе ремень, одернул гимнастерку. Решительным голосом спросил.
— Где майор?
— Я провожу вас. Тут недалеко.
Через пять минут вся наша рота уже знала о содержании неожиданного приказа: нам предписывалось отойти на полверсты назад и скрытно занять оборону за дорогой, на одиноком острове, чтобы обезопасить переправу последних полков армии от возможного танкового удара в спину дивизии.
БОЙ
Вскоре мы, непроспанные, на пустой желудок, рыли окопы и готовили огневые точки на небольшом, заросшем ветлами и кустами черемухи острове, брошенном по прихоти природы в коренном русле реки.
Раздевшись до пояса, мы с яростью всаживали лопаты в переплетенную корнями деревьев и трав землю. А когда малиновое солнце легло на неподвижную гладь плеса, мы уже успели закопаться в полный профиль. Широкоспинный старшина Курочкин раздал из неприкосновенных запасов роты вяленую рыбу и сухари.
Через час за дальними холмами послышалось протяжное гудение. Оно приближалось, вибрировало, и я, положив последние вялые стебли травы на бруствер, с щекочущим чувством опасности в груди выглянул из своего окопа. Безлюдная волнистая донская степь отчужденно и враждебно лежала перед нашими позициями. А из-за пологого ската холма, клубя над дорогой белесые хвосты пыли, с вытянутыми вперед хоботками пушек один за другим вдруг стали выныривать немецкие танки. Я насчитал их шесть. За ними, в облаках пыли, тянулись еще несколько тупоносых бронетранспортеров. Вызывая глухую дрожь земли, тяжелая колонна катилась по нашей ночной дороге.
— Опять танки, — сиплым от волнения голосом произнес стоявший слева от меня боец из недавнего пополнения. В его серых глазах плеснулась нескрываемая волна испуга. На щеках проступила меловая бледность, — будет нам сегодня здесь и баня, и смертный карнавал. На этом острове мы как в мышеловке.
— Не паникуй, паря, и раньше времени не помирай. Всех нас ему не перебить. Кишка у немца для этого еще тонка, — едко перебил его Григорий, — спокойно почесывая свою небритую щеку. — Это еще только разведка. Остальные фрицы еще завтракают; и пока они все сюда подтянутся, мы должны этих тут расщелкать и успеть переправиться за Дон. Но наглость у этих ребят, я смотрю, как у голодных акул. Одной Европы им уже мало, — он порывисто оглянулся из своего окопа на восток, где зазывно блестела водяная гладь. Там, над сверкающим стеклом реки летали и, трепеща крыльями, с криком зависали над водой крачки. Григорий, как и я, был охотником. Куда он тогда мысленно возвращался? Домой? К жене и трем дочкам? А может, стремительно мчался горячим оленем через клубничные поляны в своих тюменских лесах?
— Минут через двадцать пройдут берегом, мимо нас. Как на рожон прут, — поставил я зловещую точку в их разговоре. А про себя подумал: ночка была у нас маетной, а денек начинается, кажется, и вовсе не приведи господи. Я снял с головы стальную каску, чтобы не отсвечивала на солнце, повернул пилотку звездочкой на затылок и замер, как в засаде на хищного зверя.
— Всем занять свои позиции! — вынырнул из своего окопа командир нашего взвода лейтенант Иванов. — Не высовываться и без моей команды огня не открывать!
Прикрытый зеленой нависью переплетенных ветвей тальника, я установил поудобнее на бруствере своего окопа сошки пэтээра и, поплотнее уперев локоть левой руки в земляную насыпь, повел стволом по возможному сектору обстрела. Я слышал, как справа от меня тяжело перевел дыхание Григорий. Боковым зрением видел, как он нервно сжимает своей крепкой крестьянской рукой ствол стоящего рядом с ним автомата. Пальцы на руке у него вздрагивали.
_ЛИЧНОЕ_ДЕЛО_
_Гладких_Григорий_Васильевич,_рядовой,_Южно-Дубровное_Армизонского_района_Тюменской_области._Погиб_на_подступах_к_Сталинграду_28_августа_1942_г._Похоронен_на_ст._Кочевая_Сталинградской_области._
— Гриша, патрон! — крикнул я с нарочитой громкостью, стараясь тем самым хоть немного успокоить его и себя самого в первую очередь.
Григорий, избоченясь и немного подавшись влево, суровым скупым жестом протянул мне нагретый поднимающимся солнцем тяжелый бронебойнозажигательный патрон. Я двинул затвором и крепко прижал к плечу ставший сразу скользким от пота приклад ПТР. В прицеле мелькало то движение гусениц, то блеск отполированных траков, потом все загородило пятнистое тело передового танка.
— Не стрелять! Подпускать ближе, — крикнул опять взводный из своего укрытия, а сам уже тоже сутулился и прижимался щекой к прикладу своего противотанкового ружья.
Метрах в ста пятидесяти от нас танки начали сбавлять свой ход, пошли вроссыпь, как волки, преследующие свою добычу. Воздух металлически загудел и завибрировал от слитного форсажа множества моторов. Запах выхлопных газов проник в легкие. По обомкнувшей наш остров воде качнулась легкая зыбь. Вдруг танки стали поворачивать свои скошенные лбы и стволы орудий в сторону хутора, и мы уже не слышали, что же там прокричал нам сквозь рев дизелей наш лейтенант. Его голос стерло железным ревом. А машины уже полностью подставили нам свои квадратные бока. Надо было только расчетливо ударить по их наружным бензобакам. Первый выстрел хлестко рассек воздух со стороны командирского окопа. Выстрелил и я. Промах! Щелкнув по боковой броне, заряд со звоном срикошетил куда-то в пространство. Я протянул руку к Григорию, не глядя на него, за вторым патроном, и в то же время, не спуская глаз с пятнистого туловища остановившегося танка, потом крепко прижался грудью к брустверу, сделал выдох и плавно нажал на гашетку. Оглушающе громко ударили танковые пушки, и тут же синей искрой брызнуло у левого бензобака передовой машины. Желтой змейкой наружу и вверх хищно пополз огонь. Танк стал обволакиваться жирным мазутным дымком. Опьяненный таким удачным началом, я радостно крикнул.
— Гриша, — ты видел как я ему вмазал? Горит!
— Вижу, Вася! Молодец! Смотри, вон справа еще один бочину подставил!
— Патрон!
— Пожалуйста!
— Последний?
— Последняя у попа жена. Есть еще два. Целься получше!— азартно крикнул он мне сквозь звуки боя.
Выбравшись из башенных люков, наискосок к берегу реки побежали несколько танкистов, размахивая руками, и что-то крича на своем языке. С лихорадочной поспешностью они пытались на ходу расстегнуть свои горящие комбинезоны. Воздух задробила автоматная очередь. Все. Патроны к противотанковым ружьям у нас кончились. Но были еще противотанковые гранаты. И запасные диски к автоматам. Но танки и бронетранспортеры, недовольно и глухо подрабатывая моторами, вдруг стали разворачиваться, маневрировать и вскоре уползли в ближайшую балку.
— Гриша, как называется такая приятная нашему глазу картина? Три танка горят.
— В наших краях это называется «Мы их обули». Пусть пока подымят, а мы с тобой покурим.
— В горле у меня все пересохло от землекопных и всяческих других работ. Искупнуться бы теперь. Гимнастерка к спине липнет. Где там твоя фляжка с фронтовой настойкой?
_ЛИЧНОЕ_ДЕЛО_
_Екименко_Василий,_сибиряк,_рядовой,_ранен_двумя_разрывными_пулями_у_Конного_полустанка_Сталинградской_обл._
— Еще успеем. А взводный-то наш какой молодец — два танка поджег.
Но все только начиналось. Пока мы курили, выпуская дым через ноздри, пока глотнули немного из алюминиевой фляжки тепловатого разбавленного спирта, командир немецкой бронетанковой группы вызвал по рации свою авиацию.
БОМБЕЖКА
Выстроившись в линию, «юнкерсы» подошли к нам с запада. Они хорошо знали свое дело. Включили сирены. Начали пикировать. Ударили по острову пулеметными трассами. Засыпали наши окопы бомбами... Все перемешалось.
Ни одна зенитка, ни один истребитель не прикрывали переправу! Остров содрогнулся и встал на дыбы. Жаркая ударная волна накрыла меня, прижала к стенке окопа, опалила лицо, волосы, срезала бруствер и далеко отбросила мое ружье, корежа его и ломая дерево приклада. Болезненно сжалось сердце. Но, оглушенный взрывами, придавленный к земле защитной силой инстинкта, полузасыпанный землей, я открывал рот и продолжал судорожно глотать удушливый дым сгоревшей взрывчатки, не видя ни обескровленных лиц товарищей, ни их разъятых предсмертным ужасом глаз. Все обваливалось и грохотало. В следующее мгновение я почувствовал удар по всему телу. Мне казалось, что я только на одну секунду потерял сознание. Очнулся в своем окопе. В ушах звенело, но сквозь этот мучительный звон я продолжал слышать звуки живого мира. Значит, еще жив. Где-то в далекой бесконечности затихал тяжкий прерывистый гул улетающих самолетов. Стонали раненые, и кто-то близко знакомым голосом настойчиво и громко кричал. Я приоткрыл глаза. Стал промаргиваться. В колеблющемся свете дня, весь серый от пыли, с губами, потемневшим от тротиловой гари, склонившись надо мной с сумрачным и злым лицом стоял командир роты Макаров. Он морщился от боли, но продолжал кричать.
— Поднимаемся, ребята! — с помощью зубов и здоровой руки он рвал индивидуальный пакет, чтоб перевязать себе перебитую осколком, окровавленную левую руку.
— Вася, ты живой? Дивизия закончила переправу. Приказываю: всем переправляться на левый берег, — кричал он. — Екименко, выходи же, наконец, из своего окопа, помоги мне затянуть бинт. Ты что, плохо слышишь? Ты контужен. У тебя кровь у виска...
— А где санинструктор?
— Надя? Надя убита. Прямое попадание бомбы. Одну санитарную сумку только от нее и нашел.
ПЕРЕПРАВА
Ни лодок, ни других плавсредств у нас на острове не было. А те, что освободились на переправе, некому было подать. Оставшиеся в живых солдаты были в шоковом состоянии. Мы потерянно ходили среди ползущего от кустов черного дыма, помогали подняться раненым, перепрыгивали через затянутые синеватым дымом зияющие ямы воронок.
Придя немного в себя, стали вязать поясными ремнями охапки хвороста, тащить к берегу высушенные до звона коряги, осколки стволов ветел. Перебирались на другой берег вплавь. Ширина реки у того хутора метров 250-300. Перевязочные бинты набухали. Речная вода окрашивалась кровью наших наспех забинтованных ран.
Правый берег Дона с горящим хутором и пышными столбами нефтяного дыма над пылающими танками лег позади нас. А там, на развороченном воронками, пропитанном нашей кровью острове, осталась лежать большая половина роты. Горячее мутное солнце бросало на наши головы в отвес свои лучи. Встречные волны касалась щек, томили глаза своим полуденным блеском. Наконец я устало выбрел на замытую волнами отмель. Невольные злые слезы встали в глазах, когда я оглянулся на своих товарищей. Откашливаясь и сплевывая воду, они выходили на глинистый берег. Такие же полуоглушенные и контуженные недавней бомбежкой, это были последние солдаты из нашего заслона. Некоторые из них успели поседеть за те два часа боя, хотя и было большинству из нас там по девятнадцать лет. Выбрел из воды и Гладких Гриша.
— Умаялся я, — глухо и немного заикаясь заговорил Григорий. Потом, отложив в сторону автомат, он вылил из сапог воду и стал их по очереди натягивать на ноги. — Вот и искупнулись.
Прокаленный зноем воздух трескуче звенел от кузнечиков, а на душе было муторно, саднило сердце. Впереди нас, в горячей неподвижности дня, в текучем степном мареве едва угадывались новые огневые дивизии. Там суетливо копошилась наша пехота. Никто не стрелял нам в спину: ни танки, ни пулеметы, ни снайперы. Наверное, немецкие офицеры тогда, скаля в улыбке свои молодые зубы, с тупым самодовольством смотрели в цейсовскую оптику вслед разбродно шагающим по выжженному полю трем десяткам русских солдат, уверенные, что своим видом и самочувствием они не добавят мужества однополчанам. А может, им было просто не до нас. В небе назойливо гудел двухфезюляжный фоккер — «рама» — и сыпал впереди нас листовки. Григорий наклонился и поднял одну из них на закрутку. Стал читать.
— Ну и что там новенького сообщает нам Геббельс? — спросил я.
— Пишет, что скоро мы будем буль-буль Волга, и чтобы спастись, надо не слушать жидов политруков, а идти к ним, немцам, сдаваться в плен. А пароль прежний: поднять руки и кричать: «Сталин капут! Штык в землю!».
Водная преграда на несколько дней задержала передовые части армии Паулюса. Но вскоре немцы захватили на левом берегу Дона многокилометровый плацдарм. Противник был нетерпелив и энергичен. На плацдарме накапливался серьезный танковый кулак для удара в сторону Сталинграда. Но подошли наши «Катюши». В течение пяти минут с пятикилометрового расстояния они залпами били по той танковой группировке своими «веселыми» ракетами. А когда дым немного рассеялся, мы с удовлетворением по очереди смотрели в бинокли, как плавится и горит у станицы их панцердивизия. Но это было только начало возмездия. До нашей победы под Сталинградом оставалось еще почти двести дней и ночей.
Награды? Нет. Домой я вернулся после госпиталей без медалей и орденов. Тогда, в августе 42-го, там было не до наградных. Мы отступали. А в тот памятный бой, на реке, мы уходили, как водится, со смертными медальонами. Да и те не все хотели брать с собой. Плохой приметой считалось. Сейчас часто вспоминаю то утро. Нашу дивизию, прижатую к большой излучине Дона. Остров, где мы приняли неравный бой. Лица погибших солдат. Мы не чувствовали себя героями. Хоть и говорят, что на миру и смерть красна, но все мы были молодыми, и никто из нас тогда еще не успел устать от жизни.
_Записал_Юрий_БАРАНОВ_со_слов_Василия_Екименко_
Похоронная команда
ПОД ПРОХОРОВКОЙ РУССКАЯ ЖЕНЩИНА МАРИЯ СПАСЛА ЖИЗНЬ РАНЕНОМУ НЕМЕЦКОМУ СОЛДАТУ.
Он не мог присниться Марии уже потому, что она не помнила черт его лица. Лица не было. Вместо него чернело кровавое пятно. Но снился именно он. Под обгоревшим френчем угадывалось худое, почти мальчишеское тело. Немец был настолько тщедушным, что Мария, не учащая дыхания, смогла поднять с земли и перевалить через борт санитарной повозки бесчувственное его тело...
Хозвзвод, в котором служила Мария фронтовым пекарем, за день до танкового сражения под Прохоровкой, в ту пору никому не ведомой, привычно рыл яму под походную печь. Тыловики, в основном мобилизованные военными комиссариатами девчата, выпекали хлеб для наступающей армии. Печей таких сооружалось без счета. Хлеб не успевал остыть, а фронт продвигался все дальше и дальше на Запад. Надо было поспевать за войсками, громившими врага.
Девчата делали свое привычное дело и, конечно же, не знали, не ведали о том, что за много верст от их походной пекарни вот-вот разгорится пламя сражения, которому суждено будет стать победно-переломным в войне с фашистами...
И зашаталась, заходила ходуном земля под ногами. Нарастающий гул стал осязаем нутром. Казалось, что там, за горизонтом, ад исходит из-под земли или земля проваливается в глубины ада.
Прошло немного времени, и к палаткам полевого госпиталя, развернутого рядышком с пекарней, стали подъезжать санитарные машины, потом вслед за ними заскрипели колесами конные подводы.
К подобным картинам войны Мария привыкла. Но в те дни и ночи госпиталь стал отгораживаться от внешнего мира стеной из солдатских тел. Убиенных, умерших от ран складывали в штабель высотой в человеческий рост. Так их было много.
Когда адский гул стих, и черные тучи, впитавшие гарь и дым сражения, зависли над госпиталем и пекарней, пришел черед девчатам пополнить ряды похоронных команд, не поспевающих хоронить мертвых. Все тыловые части, за исключением медицинских, стянуты были к месту былого сражения. Армия могильщиков обступила со всех сторон поле под Прохоровкой.
И предстало взору Марии поле великой битвы. Горизонт вырисовывался нечетко. Линия его рвалась на части. Горы искореженного железа заслоняли утреннее солнце. Наверное, с высоты птичьего полета походил этот участок истерзанной земли на развороченный муравейник. Где-то вдали в просветах между нагромождением танков и самоходных орудий копошились люди. Они, подобно муравьям, перетаскивали куски железа, похожие на былинки и стебельки.
Жара, замешанная на трупном запахе, превратила воздух в нечто осязаемое и липкое. Человеческие останки в виде рваных кусков мяса на глазах раздувались до таких невероятных размеров, что уцелевшая ткань солдатской одежды лопалась на этих жутких человеческих ошметках.
Мертвые походили на снопы в бескрайнем поле.
Могильщики не поспевали за потоком машин, которые шли и шли на Запад. И тогда солдаты, которым суждено было завтра вступить в бой и погибнуть, спрыгивали с грузовиков и расчищали путь, вытаскивая из-под колес то, что осталось от людей после сражения.
_ЛИЧНОЕ_ДЕЛО_
_Мария_Егоровна_Лаврова._Родилась_в_Воронежской_области_в_1922_году._Осиротела_в_младенчестве._До_восьмилетнего_возраста_воспитывалась_теткой-монахиней,_после_ее_смерти_работала_в_няньках._На_войну_попала_по_призыву._Выпекала_хлеб_для_солдат_вплоть_до_демобилизации._Прошагала_вслед_за_наступающей_армией_пол-Европы,_пол-земли._Мария_Егоровна_ — _ветеран_войны_и_труда._
Старшина, командовавший бабьей похоронной командой, спекшимся от зноя и спирта ртом, приказывал:
— Одежу и обувку с цельных мертвяков сымать и складировать раздельно.
Девчата сбрасывали уцелевшие тела в ров навалом. Страх и ужас в их глазах постепенно сменились бесчувственным равнодушием обезумевших людей. Носилки подносились к очередному снопу из человеческих тел, и начиналась тяжкая, душу изматывающая работа. Уложить останки целиком на носилки удавалось редко. При любом мало-мальском усилии отрывались головы, руки и ноги, словно человек вылеплен был из теста.
Мария, воспитанная теткой-монахиней, истово молилась. И молитва эта походила на стон. Ей казалось, что и на том свете представать перед Богом бедным солдатикам придется не целиком, а окровавленными обрубками.
Мария задыхалась. Ей чудилось, что жуткий запах, исходящий от сотен и тысяч истерзанных тел, патокой стекает под одежду, и она наглухо под самое горло застегивала тугой ворот солдатской гимнастерки. То же самое творилось и с подругами Марии. Они словно бы омертвели, застыли, потухли.
Тишина стояла жуткая. Оглохли, онемели и сгинули птицы. Даже сытые зеленые мухи ленились ползать по разлагающимся останкам.
Однажды в мертвой этой тишине раздался стон, похожий на шорох, на едва уловимое, невнятное бормотание. Мария обернулась. В нескольких шагах от развороченного танка, словно бы обнявшись, лежали два тела. Сверху обгорал до костей танкист. Комбинезон его еще дымился со спины, истлевая в прах. Мария потянула танкиста за ноги, и тело его распалось, словно сложено было из двух половинок. По куцему голенищу и кованому на лошадиный манер сапогу того, кто лежал снизу, Мария поняла, что под сгоревшим заживо танкистом был немец. В смертной ли схватке слились воедино два этих тела или взрывной волной бросило их в объятия друг друга, определить было трудно. Но один из них выжил.
Мария приблизила свое лицо к серому пятну, которое пузырилось живой кровью. Немец дышал открытым окровавленным ртом.
— Смертию смерть поправ, — запричитала Мария и судорожным движением руки стала ощупывать недвижимое тело. Немец был ранен в грудь. Пуля или осколок пробили ее насквозь. На спине зияла рваная рана величиной с ладонь. Он истекал кровью, но жизнь в нем еще теплилась. Нательного белья под гимнастеркой Марии не было. Но портянки даже в жару оберегали ноги от мозолей. Мария сбросила один сапог, за ним другой. Легкая летняя портянка легко рвалась на бинты. Мария начала перебинтовывать влажными от пота лоскутами впалую грудь окаянного врага до тех пор, пока кровь не перестала просачиваться через портяночные бинты.
— Он жив, жив! — Радостно закричала, запричитала сквозь слезы Мария, воспринимая живую человеческую душу в сонме мертвецов как чудо, как радость, как маленькую победу над смертью безраздельно господствующей вокруг.
Старшина, подошедший на крик, первым делом стал стаскивать с немца сапоги. Ступни, обутые в носки, поочередно гулко ударились о землю. Штаны и френч, местами обгоревшие дотла, были перепачканы кровью. Она успела почернеть и перемешаться с землей. Старшина, брезгливо морщась, искренне и вслух пожалел об этом. Трофейные шмотки в деревнях он обменивал на самогон.
— Надо бы его в госпиталь, — умоляюще просила Мария старшину, — хоть и враг, а все же живой человек.
— Придушить его надо или заживо в яму сбросить, — прохрипел старшина.
— Так живой же, — простонала Мария.
Старшина сплюнул к ногам немца.
— Поступай, как знаешь. Но в госпиталь волоки его сама. Да не сейчас, а ближе к ночи.
Мария подложила под голову раненого немца уцелевший шлем танкиста. Ее фляжка чуть ли не по горлышко наполнена была водой. Хоть и было нестерпимо жарко, воду не пили. Казалось, что не вода проливается внутрь, а теплая густая человеческая кровь. Воду жадно пили ближе к ночи, возвращаясь с поля под Прохоровкой.
Мария приподняла голову фашиста и, не страшась запачкать кровью горлышко фляжки, плеснула в запекшийся от крови рот теплую, но все же живительную влагу. Немец встрепенулся. Острый кадык отмерил глоток, за ним второй, третий. Брови его выгорели до корней. Волосы грязным чубом спадали на висок. По грязному окровавленному лицу нельзя было определить его возраст. Был он худ и узок в кости. Из-под разорванных штанин выглядывали острые грязные коленки. Не воевать бы такому, подумала Мария, а милостыню просить.
Немец перестал стонать. Мария прислонила ухо к его лицу. Фриц дышал, хоть и неровно, но жизнеутверждающе.
К ночи потянулись санитарные обозы. Бой грохотал где-то вдали и, судя по редким, нечастым багрово-огненным всполохам, был не особенно жарким. Мария дождалась, когда с ней поравнялась конная повозка, и окликнула возницу, дремлющего на пустой подводе:
— Мил человек, останови Бога ради коня. Нашла вот среди мертвых раненого красноармейца, — во спасение немца солгала Мария, — без памяти он, стонет только, ты до санбата его подвези, может и выживет. Первую помощь я ему оказала.
Возница оказался мужичком не строптивым, да и раненый «красноармеец» был худее щепки.
Подвода тронулась. Мария долго глядела ей вслед, хотя мгла разом поглотила и телегу, и согбенную фигуру возницы на ней. Слышался только скрип тележных колес да гулкий стук сердца в девичьей груди.
_Олег_ДРЕБЕЗГОВ_
Жить будем, славяне!
Брат того самого Алёши
_Юрии_Маркович_Луковскии_
ЖИТЬ БУДЕМ, СЛАВЯНЕ!
«Как точно сказано», — размышлял про себя парень. Ему хоть и было на тот момент неполных двадцать четыре, а казалось, такая большая жизнь за плечами. Вернее, все разделилось на до и после. «После», как такового, еще не было — был некий порог, когда уже дозволялось чуточку отдохнуть, расслабиться, вспомнить, «что это было». И первый День Победы, самый яркий и долгожданный, превратился для Юрия в весьма чувствительное осмысление пройденного. Столько крови и смертей вмещало в себя это донельзя спрессованное время. А дать волю эмоциям все было некстати. Война! А теперь...
Теперь было можно. Каким-то калейдоскопом, будто рваными всполохами из документальной киноленты, таранили сознание картинки из детства. В памяти всплывали маленький кирпичный домик отца-железнодорожника на станции Заводоуковская, пристанционный скверик, где он еще пацаном бегал на ледяную горку; вспоминались леспромхозовские трудяги-лошадки и уроки природы в лесной школе в красивом бору за околицей.
Затем был танковый полк в районе Прибалтики, куда сибирский паренек был призван в армию в марте 41-го. Там он с отличием окончил довоенные курсы молодого красноармейца и получил навыки башенного стрелка. 21 июня перед отбоем бойцам было сказано, что завтра, в воскресенье, все личным составом «выдвигаемся на озеро — будем купаться и отдыхать». Купаться и отдыхать, как оказалось, можно будет четыре года спустя, здесь, в этой горной и безмятежной балканской стране, где как-то в одночасье наступил мир, схлынуло напряжение лихолетья, и ты будто заново родился. В третий раз!
А новорожденным повторно он ощутил себя в апреле 42-го, под Старой Руссой. Во время авиационного налета на батарею его контузило, и он пролежал без сознания тринадцать дней. Оказалось, что боец попутно подцепил сыпной тиф в немецких землянках, покидая которые фашисты специально оставляли русских военнопленных, зараженных ими этим вирусом. Вспомнил, что тогда тифозных-то даже не лечили, а свозили куда подальше умирать, что очнулся он среди безжизненных тел в каком-то прифронтовом бараке на полу и пополз абсолютно голый (как и полагается покойнику) по снегу, обдирая в кровь коленки. Подобрали бедолагу медики госпиталя и поместили в выздоравливающую команду, после чего в апреле и вернулся в свой полк. Как заново родившийся.
_Артиллерист_Луковский_у_пушки_(на_оборотной_стороне_фотографии_есть_надпись:_«Славному_краснознаменцу_старшему_сержанту_Луковскому_Юрию_Марковичу_от_командования._Желаю_дальнейших_боевых_отличий_и_правительственных_наград._Командир_дивизии_полковник_Даниленко,_начальник_политотдела_гвардии_полковник_Лоскутов._Болгария,_май_1945_года»)_
Здесь, в болгарском городке Градец, смерть казалась Юре Луковскому уже такой далекой, почти нереальной, будто ее не существует вовсе. Хотя нет-нет и вспоминал, как впервые ощутил ее дыхание 23 июня 1941 года под Каунасом, на второй день войны. В одном из боев его танк подбили, и он загорелся. Кое-как выбрались, одежда на танкистах уже вся была в огне. Слава богу, неподалеку оказалась воронка, заполненная водой, и им удалось быстро потушить пламя и спастись. Но она, «костлявая, с косой», была рядом и потом, когда шли тяжелые изнурительные бои на других участках фронта — вплоть до самого начала августа 1942 года. Когда отходили, закреплялись, снова отходили. В общем, когда отступали. Наконец, на Валдае немцев остановили, создали более-менее надежную оборону. Передышка. И его в команде танкистов-артиллеристов отправили в переформированный артполк, распределили по орудиям. И только потом она, казалось, отступила, когда в первых числах августа нанесли фашистам сокрушительный удар во фланг — когда им и была заработана медаль «За боевые заслуги». И вот тысячи, миллионы таких наград за ратные подвиги сложились в одну большую — под названием «Мир».
КОГДА СМОЛКАЮТ ПУШКИ
Так рассуждал про себя «братушка» Луковский. Между тем, поднимая пыль столбом, чуть поодаль лихо выплясывали «хоро» наши парни и их девчата.
_Юрий_Луковский_(крайний_слева)_и_его_сослуживцы-артиллеристы_
А еще в тот майский день 45-го он узнал, что у них в полку есть такой богатырь Алеша — Алексей Скурлатов, связист-разведчик, родом с Алтая. Парень могучего сложения — косая сажень в плечах. Радость по случаю Победы била через край, и Юра Луковский с удовольствием наблюдал, как Леха посадил себе на эти самые плечи двух болгар и давай выплясывать на радость изумленной публике. Все сошлось в этом дне — и прошлое, и будущее. Только вспоминать все-таки было проще. А даром предвидения прошедший всю войну сибиряк Луковский не обладал. И естественно, не мог знать, что через какое-то время его однополчанин Алеша прогремит на весь мир. Потому что именно он станет прообразом того самого пловдивского памятника русскому солдату, именно о нем будет сложена песня, где есть знаменитая строчка: «Стоит над горою Алеша — Болгарии русский солдат». Скульптуру советского воина-освободителя вылепили по фотокарточкам — он, веселый «руснак» Алексей Скурлатов, так и остался у болгар на любительских снимках, они не забыли его. Почтовый служащий, у которого он в те победные дни был на постое, начертал мелом у подножия монумента имя «Алеша».
О быстротечности времени в молодые годы как-то особо не задумываются. Но в тот день именно эта мысль, пожалуй, впервые посетила нашего бойца. Он с удивлением обнаружил для себя, что всего каких-то два года назад, в июне 43-го, его дивизия в составе Степного фронта била фашистов под Курском, Харьковом и на Днепре... А ему казалось, целая вечность прошла. Сладким комочком притаилось где-то в глубине души воспоминание об одной прекрасной женщине с Украины. Вспомнил, как на несколько дней смолкли орудия, наступило затишье, и им, солдатам, впервые за два лихих года разрешили хорошенько выспаться, отдохнуть в освобожденных ими же селениях, среди цветущего и благоухающего лета, в украинских хатах (а не в окопах и землянках). И впервые посетившее его чувство дома вспомнил.
_Книжка_об_Алёше_с_дарственной_надписью_А._Скубралтова_Ю._Луковскому_
Это был шахтерский поселок Калачевский. Старшего сержанта Луковского вместе с орудием определили на постой к местной жительнице Калугиной — она жила в своем доме вместе с дочкой лет пятнадцати. Муж ее тоже был на фронте и, по ее словам, к тому моменту числился в погибших. Хозяйка рассказывала солдату о своем житье-бытье в оккупации, о том, как страшно ей было за свою девочку Женю — постоянно прятала ее подальше от глаз фашистов. Говорила, что были случаи — и насиловали, и убивали, и увозили в свою Неметчину. За разговором женщина как бы между делом что-то очень вкусное готовила, постоянно добавляла в кастрюльку то одно, то другое. В общем, отведал он в тот день самого настоящего украинского борща, с добавочкой, ну и как полагается — с пампушкой и с чесночком. На прощанье обменялись фотографиями — на память. Надеялись после войны увидеться. И в его сердце снова ожила та встреча. Встретятся ли, увидятся ли? Жизнь распорядилась по-своему: не встретились, не увиделись...
НА ОДНОМ ЯЗЫКЕ
Несмотря на свой почтенный возраст (Луковскому — 89), наш герой и сегодня не сидит на месте — он как минимум один раз в год наезжает в столицу, где и по сей день находится Совет ветеранов и знамя его 188-й Краснознаменной (Нижнеднепровской) дивизии. Встречается с однополчанами, прошедшими вместе все дороги войны. И им есть о чем поговорить.
Например, о том, как в 44-м году эта самая дивизия освобождала Украину, Молдавию, Болгарию. Как после успешного завершения Ясско-Кишиневской операции, уже на территории Румынии, в часть поступило сообщение, что болгары не будут оказывать сопротивления русским войскам. А раз так, пошли к Дунаю в походных колоннах, а на том берегу их действительно ждали с радостью, встречали как своих, с цветами в руках. У всех на устах было слово «братушки», а родственные языки позволяли им хорошо понимать друг друга. Взаимопонимание доходило до того, что некоторые русские служивые успели жениться на местных девушках, кто-то даже венчался в церкви.
_ЛИЧНОЕ_ДЕЛО_
_Юрий_Маркович_Луковский,_председатель_Совета_ветеранов_Центрального_округа_Тюмени,_прошел_Великую_Отечественную_с_первого_до_последнего_дня,_служил_в_танковых_частях_и_в_артиллерии._Награжден_двумя_орденами_Красной_звезды,_орденом_Отечественной_войны_I_степени,_медалями_Жукова,_«За_отвагу»,_«За_боевые_заслуги»,_«За_победу_над_Германией»_и_уже_в_мирное_время_—_медалью_«За_освоение_недр_Западной_Сибири»._Участвовал_в_юбилейном_Параде_Победы_9 _мая_2005_года_на_Красной_площади_в_Москве._
Алешу Скурлатова, «русского солдата Болгарии», разыскали много позже на его родине — в селе Налобиха Косихинского района, под Барнаулом. А в Тюмень он приезжал тринадцать лет назад, в 97-м году — на встречу с однополчанами. Года два назад болгары звали его на торжества по случаю 50-летия создания памятника, но он поехать не смог в силу возраста — здоровье уже не то. Вместо отца в Пловдив поехала дочь — ее тепло встречали жители того самого города и сам президент Болгарии. Скурлатову, кстати, в прошлом году исполнилось 87 лет. Тем летом он отправил в Тюмень свое фото, сопроводив припиской на обороте: «На память дорогому другу-однополчанину Ю.М. Луковскому от Скурлатова А.И.». Луковский лишь грустно констатировал: «К сожалению, с Алексеем Ивановичем видимся теперь уже редко».
До недавнего времени Юрий Маркович еще переписывался и со своими знакомыми — представителями старшего поколения болгар, которые хорошо помнят те события конца войны. Их точка зрения о роли России во Второй мировой осталась прежней, неизменной. Они, как и их русский адресат, только сожалеют о том, что в последние годы отношения между нашими странами охладились. Болгария даже вступила в НАТО.
— Слава богу, памятник Алеше в Пловдиве не снесли, хотя в одно время собирались это сделать под надуманным предлогом, — резюмировал мой почтенный собеседник.
_Тодор_ВОИНСКИЙ_
Сменил балалайку на «Студебекер»
ОДНАЖДЫ ПЕТРУ УШАКОВУ ПРИШЛОСЬ РУЛИТЬ ГРУЗОВИКОМ ЛЕЖА НА ПОЛУ КАБИНЫ. КОГДА ПРОРЫВАЛИСЬ ЧЕРЕЗ НЕМЕЦКИЙ ЗАСЛОН.
_Петр_Кондратьевич_Ушаков_
Он взял в руки балалайку и... Ну какой русский не будет улыбаться и петь частушки под струнный этот аккомпанемент? Улыбаемся.
Петр Кондратьевич, закончив игру, говорит:
— Дружу я с балалайкой уже... В общем, помню, что купили мне ее в 1937 году. Вот и считай, сколько мы вместе!
Сосчитала, спрашиваю:
— А ведь расставались вы с ней на много лет, так?
— Точно. Не брал в руки этот инструмент почти семь лет. Это военные и послевоенные годы.
Зато когда вернулся домой — отыгрался.
И мы говорим о тех годах, давних, но настолько памятных...
Петр Кондратьевич Ушаков — человек в районе известный. Фронтовик, один из самых опытных агрономов хлебного Приисетья. Да просто добрый, искренний и веселый человек, оптимист. Не умеет он без улыбки смотреть на жизнь.
Родился и вырос в селе Бобылево, там и работать начал. Шла война, на полях главная рабочая сила была — подростки. Потому уже в 15 лет он знал, как сеять хлеб, убирать, закончил курсы трактористов, пахал, боронил...
В 1943 году, когда ему исполнилось 17 лет, призвали в армию, на фронт.
Но сначала была учеба, солдаты осваивали пулеметное дело, минометное. И сибиряка Ушакова чуть было не отчислили из-за проблем со здоровьем: отощал парнишка, похудел.
— Было такое, но вылечили, подкормили. И потом нас, самых грамотных, тех, у кого семь классов закончено, отправили учиться на шоферов. Освоил я эту науку. Так что водительские права у меня с военных лет! — говорит Петр Кондратьевич.
А вот как вскоре после учебы новоиспеченный шофер получил боевое крещение, помнит до сих пор.
— Направили нас на фронт, на Второй Белорусский. Служил в 153-й стрелковой дивизии, 1035 артиллерийского полка. Стояли под Могилевом. Лето, река Проня. Немцы рядом. Ведем артподготовку, земля дрожит. Я — замковый, второй номер 120-миллиметровой гаубицы. Каждый снаряд — 22 килорамма! Нас у орудия — шесть бойцов. За день угорел я! А ночью в путь. Погрузились в машину, и вперед колонной. Наш «Студебеккер» — первый. Улеглись в кузове на снаряды, едем. И задремал я минут, наверное, на десяток. Вдруг шум, и бах — снаряд немецкий рядом разорвался. Глянули мы вперед — а пули, как пчелы в свете фар! Немцы! На вражеский заслон наткнулись. Пули — трассирующие! Машины остановились, солдаты стали выскакивать. Наш шофер по тормозам, мы выпрыгнули, помню, что я в кювет скатился. Командир кричит шоферу:
— Заводи машину, прорвемся.
А шофера нет, он, как потом выяснилось, испугался и убежал далековато. Что делать? Снаряды рвутся, пули свистят! Надо прорываться, мы же первые, останемся тут — смерть. Страшно! Вспомнил я о том, что есть же у меня права, я же шофер. Из кювета бегу к машине, быстро в кабину, завел «Студебеккер». А навыка-то нет, пытаюсь развернуть машину. Тут командир подбежал:
— Давай, сынок, скорей вперед!
Меня за рост малый, за молодость сынком звали.
Я руль вывернул и рванул. А пули — дождем идут. Лег я на сиденье и рулю не глядя. Думаю: даже если пуля сквозь кабину пройдет, не заденет. Сколько так ехал, нет, летел, не помню. Слышу: тише стало, вырулил на дорогу. Навстречу — командир полка. Выскочил из машины, матерится.
— Стой, куда? Орудия к бою.
Установили мы пушку, расчет развернул станину. Тут остальные подоспели. И бой начался. Нам был приказ: ликвидировать немецкий пулемет, который не давал нашим вступить в бой, да и погибнуть они могли. Мы выполнили задачу: уничтожили немецкую стрелялку. И не одну!
А когда огонь утих, командир подошел ко мне, поблагодарил. И был приказ передать мне машину. Вот так стал я на фронте шофером. «Студебеккер» — первый мой транспорт. И первый день водительский запомнил на всю жизнь.
За этот бой был награжден медалью «За отвагу». Но награду получил только через 11 лет.
— Почему?
— Потому что вскоре был ранен, лечился в госпитале. Выздоровел и снова на передовую. Возил боеприпасы, служил в 44-й отдельной противотанковой истребительной бригаде.
Сколько же дорог изъезжено...
Второй наградой молодого солдата была медаль «За боевые заслуги». Потом он участвовал в боях за Кенигсберг. Встреча на Эльбе — тоже не забывается.
И еще один памятный день войны.
— Надо было укрепиться на боевой позиции. Машины буксовали в сентябрьской грязи. И под огнем врага пришлось мне их вытаскивать. Мой «Студебеккер», конечно, шустрее ЗИСа. А тут что-то случилось, остановилась моя машина, сломалась. Взял раздвижной ключ. Снаряд рядом рванул, другой! Я — под машину, парни из расчета за мной. А грохот стоит, мина рядом упала, и двух парней сразу насмерть. А я жив остался, чудом уцелел! Только шинель осколком разрезало. Как жалко было ребят! Эта боль и сейчас вот тут в сердце! Бегут к машине наши, видят, убитые лежат. Кто-то крикнул: «Ушаков погиб!». А я бегал с докладом к командиру. Возвращаюсь, ребята, как увидели меня, обнимать, качать начали. Один сказал: «Мы смерть твою похоронили. Долго будешь жить!» Вот так было. Разве это забудется? Нет, не забудется.
А когда грустновато, то старый солдат берет в руки гармонь или любимую балалайку и ... Улыбается верный слушатель — жена Зинаида Кузьмовна. Вместе они уже 60 лет.
_Наталья_ТЕРЕНТЬЕВА_
Полный кавалер солдатского ордена
РЯДОВОЙ ШИКОВ ЗАСЛУЖИЛ ТРИ МЕДАЛИ «ЗА ОТВАГУ». ФРОНТОВИКИ ПРИРАВНИВАЛИ ЭТО К ЗВАНИЮ ГЕРОЙ СОВЕТСКОГО СОЮЗА.
_ЛИЧНОЕ_ДЕЛО_
_Сергей_Михайлович_Шиков._Родился_16_октября_1914_года_в_селе_Огнево_Казанского_района._С_малолетства_крестьянствовал._
СОЛДАТСКАЯ ФИЛОСОФИЯ
Солдат сомнения и страха не знает доколе командуют им мудрые военачальники. Все остальное — пустяки и заморока иного плана. Забот, правда, у бойца завсегда выше головы, если эта голова что-нибудь варит и пулей вражеской насквозь не прострелена. Задачи у солдата разные, а цель одна, независимо от того, наступает ли боец, держит ли оборону.
Наступать всегда проще, потому как первый шаг навстречу смерти делает командир. Вслед за ним поднимаешься и ты. Вся печаль-кручинушка прочь уходит. Голова светлеет, дум в ней никаких, кроме одной — добежать, добить врага или обратить его в бегство.
Оборона, особенно многодневная, тяготит заботами житейского характера. Надо окопаться, обустроиться. Солдатом в обороне помыкают как колхозной лошадью. Покоя не дают ни днем ни ночью. Редко когда удается угнездиться, по-детски скорчившись на дне окопа. Но упрятать нос в суровый воротник шинели не дают командиры, а пуще них — фрицы, поднимающиеся в атаку. Тогда ствол автомата до стерни выжигает бруствер окопа.
Сергей Михайлович старческой рукой проводит по широкому лбу, прикрывает ладонью глаза и долго молчит.
— Не знаю почему, но память словно бы опускает плотный занавес, за которым я не могу разглядеть лица своих однополчан. Вспоминаются, точно это было вчера, детали, фрагменты солдатского быта. Припоминаются даже цвета и запахи войны. А вот лица ребят, с которыми прошагал тысячи кровавых верст, проступают в памяти словно сквозь дым.
НА ВОЙНУ НЕ БРАЛИ ИЗ-ЗА БОЛЕЗНИ
— На фронт я попал не сразу, — продолжает свой рассказ старый солдат, — не брали по состоянию здоровья. Болезнь меня скрутила так, что с воинского учета меня списали подчистую. Даже к нестроевой службе я оказался негодным. Получил на руки белый билет, пришел домой и слово вымолвить от досады на самого себя не могу, слезы из глаз покатились горошинами. Семнадцатилетние пацаны уходили на фронт, а я, тридцатилетний мужик, принужден был отсиживаться в глубоком тылу. И такую я злость на немощь свою затаил, что хворь моя до смерти меня же и напугалась. Но отступать торопливо не стала. Изгонял я из тела проклятую болезнь как только мог. И в 1943 году зачислен был в полковую школу. А потом привели меня фронтовые дороги под славный героический город Псков. И вот ведь какое странное, нелепое это явление — война. В мирной жизни мимолетный сквознячок оборачивался простудой.
Шаг шагнул — чих, другой шаг шагнул — кашель. А на войне я и в снегу замерзал и сутками по загривок в стылой воде отбивал атаки, и хоть бы хны. Отряхнулся, отогрелся, подсушился и снова в бой. Ни один суставчик не заноет, и сопля безудержно из ноздри не потечет.
_Закончил_Огневскую_начальную_школу._Работал_на_лесозаготовках,_трактористом_в_колхозе._В_1938_году_успешно_закончил_рабфак._Учился_в_Омском_медицинском_институте,_но_по_болезни_вынужден_был_оставить_учебу._Вернулся_на_родину._Работал_инструктором_по_подготовке_призывной_молодежи._В_1943_году_ушел_на_фронт._Командовал_отделением_стрелкового_взвода._Первый_бой_принял_под_Псковом._Награжден_медалью_«За_отвагу»._Освобождал_прибалтийские_республики,_Польшу._Войну_закончил_в_Германии._
Старик браво повел плечом и улыбнулся открыто и просто.
— Если бы не война, — произнес он, — сгинул бы я в зрелом возрасте от болезни. Хворь-то меня отпустила, уверовав в то, что из пекла этого мне живым не выбраться. А я домой вернулся целехоньким и эвон до каких лет дожил.
В прошлом году в кругу детей, внуков и правнуков отпраздновал Сергей Михайлович свое 95-летие.
— Каждый бой для меня памятен. А памятен потому, что рядовой пехотный Ваня версты на войне считает сапогом. Летчик пролетел, танкист проехал, артиллерист отстрелялся, а пехота каждую пядь земли животом утюжила.
Первая моя медаль «За отвагу» хранит память о боях под Псковом. Нашему пехотному подразделению поставлена была задача прорвать оборону противника и развить атаку до состояния прорыва линии фронта. Настроение у бойцов было приподнятым. В июле 1944 года мы чувствовали себя победителями. До государственной границы рукой было подать. Но враг сопротивлялся и дрался отчаянно.
Генералы наши склоняли головы над картами, а мы, воспользовавшись затишьем, писали письма домой да сушили портянки под жгучими лучами июльского солнышка. Наше дело было крайнее, потому что линия фронта пролегала в аккурат по нашим окопам.
Артподготовка заставила нас вжаться в землю. Траву пригибало к земле, уши закладывало от сплошного мощного гула. При всей ненависти к врагу мы в эти минуты сочувствовали немцам.
Не помню, час ли, два ли буйствовал адский этот огонь, но когда наступила тишина, послышалась команда ротного командира. Бойцы поднялись во весь рост, и показалось мне в эти минуты, что ноги мои не касаются земли. И я бежал, боясь, что от крика у меня разорвется грудь.
Солдат, поднявшийся в атаку, не принадлежит себе. Порыв холодит рассудок, нет страха смерти, потому что рядом с тобой ей навстречу устремляются десятки, сотни людей. И ты твердишь себе одно и то же: «Вперед, ты не один, ты не один». Пуля, осколок снаряда сбивают солдата с ног, но боль приходит потом, когда затухающий взгляд успевает разглядеть сутулую спину товарища, которого атака несет вперед на огненных своих крыльях.
Немец дрогнул и попятился назад. Мы вышибли его из обустроенных и обжитых окопов, но не стали закрепляться в них. Ротный, сорвав голос, хрипел. И только по движению его губ бойцы понимали, что атака не закончена. По ору и стрельбе, доносившимся слева и справа, стало ясно, что в атаку поднялись соседние батальоны. Добежать удалось до подножья взгорка, с высоты которого по линии нашего наступления ударили немецкие пулеметы. Дальше других взбежал на взгорок опьяненный атакой ротный наш командир. Он не упал, сраженный пулей, а головой уткнулся в горячий суглинок. Атака захлебнулась.
Немцы открывали огонь на всякий шум, но вступать в открытый бой не решались. И стали мы дожидаться ночи.
ВЫНЫРНУЛ — И ВПЕРЕД!
А к ночи небо заволокло тучами. Казалось, что они опустились на землю. Вскоре заморосил дождь, обволакивая окрест густой туманной пылью.
_Сергей_Михайлович_ — _единственный_в_Приишимъе_кавалер_трех_медалей_«За_отвагу»,_что_приравнивалось_в_солдатской_среде_к_Звезде_Героя_Советского_Союза._
К полуночи лужи в сплошную рябь превращал проливной дождь. Мы вернулись в немецкие окопы, просторные, с блиндажами для рядового состава и офицеров. В таких обустроенных норах можно было зимы зимовать.
Немцы, словно бы опомнившись, предприняли попытку вернуть укрепленную линию. Квакали немецкие мины, но многорядные накаты блиндажей сдерживали этот натиск.
С криками и под команды, похожие на собачий лай, немцы шли на нас в полный рост. Стрелять из окопчика, обложенного струганными жердочками, было сподручно, но после третьей отбитой атаки стали мы считать раны и своих погибших товарищей. Положение усугублялось еще и тем, что подкрепления обескровленным нашим частям обеспечено не было.
А дождь все шел и шел. Лил он сутки, вторые, третьи. Когда вода в окопах доходить стала до плеч, стали мы на чем свет стоит ругать немцев за их дотошность, практичность и тягу к комфорту. Немецкие окопы вырыты и обустроены были так, что вода в них накапливалась как в железобетонном бассейне. Русский окопчик ветрами продувался, сточные воды в нем просачивались в землю до донной сухости. В немецких же окопах при стихийном природном бедствии не умеющему плавать солдату грозила смерть через утопление. Вот и мы от проливных дождей стали в немецких окопах тонуть. А фриц, будь он не ладен, и в дождь не давал нам покоя. Поднимаясь в атаку, он по склону безымянной высотки не сходил, а как на лыжах скатывался. Нам тоже' поплавками торчать в окопной воде не хотелось. Оставшиеся в живых командиры поднимали солдат в атаку. Выныривали мы из воды как подраненные селезни, выползали из окопа и шли фрицам навстречу. Порой мы и про оружие забывали. Сталкивались лбами, в кровь разбивали носы и губы, хватались за грудки и, повалившись в грязь, пытались задушить друг друга. Но кадыки выскальзывали из пальцев, как мыло выскальзывает из намыленных рук. Обессилев, дерущееся воинство расползалось по своим сторонам. Но случались и огневые стычки. Тогда дождевая вода окрашивалась в кровавый цвет.
Высоту мы эту все-таки взяли; правда, в отделении, которым я командовал, из десяти человек в живых осталось только трое.
В последний, решающий бой шли мы горсткой. Выбывших из строя бойцов заменили обозники, рукопашному бою не обученные. По штатному военному расписанию это были люди безобидных профессий: повара, возницы, истопники полевых бань и прачечных.
За этот бой награжден я был первой своей медалью «За отвагу». А потом была вторая медаль «За отвагу», за ней третья.
Собеседник мой тяжело вздохнул. Память о войне вновь болью отозвалась в его сердце.
— В жизни пережить можно всякое, — говорит мне на прощание Сергей Михайлович, — но страшнее пули и снаряда беспамятство или надругательство над памятью о войне. Вот и в Прибалтике, в Украине, которые освобождали мы от фашизма, чтят не освободителей, а вчерашнего врага. Наши памятники разрушают и переносят. Одну из медалей «За отвагу» я получил в Прибалтике. И кажется мне, старику сегодня, что кто-то незримый пытается сорвать с моей груди эту боевую награду.
Надо помнить о том, что все мы, воевавшие и не ведающие о войне, живы, доколе нас помнят.
_Олег_ДРЕБЕЗГОВ_
Свинья на мосту
ВЛАДИМИР АНТОНОВИЧ НИКОЛАЕНКО НИСКОЛЬКО НЕ СОМНЕВАЕТСЯ: МЫ УМЕЛИ ВОЕВАТЬ И В СОРОК ПЕРВОМ!
_Владимир_Антонович_Николаенко_
Ростов на Дону. Этот, некогда один из самых красивых южных городов.
Ныне был порушен снарядами и бомбами, уцелевшие стены домов были изрыты пулями, словно лицо оспинами. Улицы были забиты машинами, тягачами, пытающимися вытянуть из города на неведомые пока позиции побитые осколками пушки, повозками, которые тщетно пытались протереться между техникой. В повозках было воинское барахло, беженцы из пригородов, раненые. Раненых было очень много. Те, кто еще мог, и кого не взяли в повозки, выползли из бесполезных уже, беспомощных, полувывезенных госпиталей, и стояли, карабкались по крутым улицам. «Братишки, возьмите нас!» — они протягивали слабые руки к сидящим в грузовиках бойцам. Бойцы молча отводили глаза. Был приказ — никого не брать. Машины шли на войну.
Володя загляделся на раненых: зрелище беспомощных, обреченных людей резало сердце. Их лица были белыми, как мел, а тусклые глаза уже подернул холодок смерти. Скоро большинство из них умрет безвестными в суматохе тех дней осени 41-го, и память о многих из них, бывших воинах, защитниках Родины, тихо угаснет в неведении — то ли убит где-то, то ли пропал без вести, что, в общем, одно и то же.
— Пионер, ты что застыл? Давай, снаряды таскай!
Реактивная установка «Катюша» уже после стала так называться, а в самом начале войны она называлась РАИС — реактивная артиллерийская имени Сталина. Одну такую смонтировали на их ЗИС-6, но после повреждения немецким снарядом сняли, машину переделали в просто грузовую, и вот теперь она стала «летучкой», машиной для переброски необходимых и срочных грузов. Сейчас они спешно грузили снаряды: отступающая армия пыталась организовать в неглубоком тылу опорные огневые точки, чтобы уже там сдерживать натиск врага. О том, что враг придет и туда, говорить было нельзя — могут тут же обвинить в паникерстве. Но приказ обустраивать новые позиции был, и они молча грузили снаряды, продирались по городу сквозь пробки, мат и нервозность. Каждая ходка плечом километров в сто преодолевалась с трудом, паршивая горючка давала о себе знать, и их зисок вяло пылил по степи. Добрались, разгрузились и — обратно.
_ЛИЧНОЕ_ДЕЛО_
_Владимир_Антонович_Николаенко_родился_в_1926_году_в_Красноярске._А_воевать_начал_в_1941_году_в_возрасте_15_лет,_видимо_поэтому_товарищи_по_оружию_прозвали_его_Пионер._С_этим_именем_он_и_прошагал_войну,_попал_в_плен,_бежал,_снова_воевал_и_закончил_Великую_Отечественную_под_Прагой._Потом_была_японская_кампания,_бросок_через_пустыню_Гоби._После_войны_обосновался_в_Тюмени,_работал_водителем._Кавалер_многих_воинских_наград._
Возить они начали на рассвете, и вот сейчас, во второй половине дня, заканчивалась третья ходка. Было жарко, и хотелось пить, но вода кончилась, и теперь только на точке они смогут разжиться водичкой. А еще до смерти хотелось есть, но сухари тоже давно кончились, а юный организм требовал еды. Война, горе, кровь, выматывающая душу дорога, но есть-то хочется!
Володя заставил себя не думать об этом. Какой толк травить душу. Поэтому терпи и молчи. Ты солдат и, слава Богу, еще живой. Вот и радуйся! Протер воспаленные глаза. Мимо проплывала рыжая степь, где-то далеко, сквозь жалобный вой мотора, угадывались тяжелые низкие звуковые удары. Бомбят — понял Володя.
— Свинья! — неожиданно над самым ухом прохрипел чей-то голос и повторил: — свинья!
Володя удивился. Интересно, кого это он так обложили? Но сидящий рядом на ящиках из-под снарядов пожилой боец показывал рукой куда-то вдаль. — Смотрите — свинья!
И Володя увидел — не очень далеко, под уцелевшим пока мостом, лежала свинья. Кой черт ее занес сюда, может, какая испуганная хозяйка из ближайшей станицы пыталась ее перегнать в безопасное место, а может, сама хрюшка дала деру? Только лежала она сейчас безучастная, срезанная шальной очередью или случайным осколком.
— Братцы, жратва лежит! — Их старший, Ваня Лесовой, сам сидевший за рулем, свернул к счастливой находке. Красноармейцы спрыгнули с машины, вместе с ними и примкнувший к ним по дороге расчет ПТР — противотанкового ружья, два совсем молодых парня, по виду чуть старше Володи, в совершенно грязных и оборванных гимнастерках. Они подобрали их с полчаса назад (бойцы шли в сторону города, абсолютно не зная, где их часть). Почему они шли в город? Надеялись найти своих, рассеянных по степи в прошлом бою. Как все отставшие, они были растеряны и подавлены. Но сейчас подвернулось хоть какое-то дело, и они с видимой охотой занялись свиньей.
Но длилось это недолго.
Чуткое ухо Володи, привыкшее уже к звукам войны, уловило далекий еще, непрерывный низкий гул. Нагнувшийся над добычей, лежащей уже в кузове, Ваня Лесовой поднял голову.
— Танки! — крикнул один из пэтээрщиков. — Мужики, мы пошли к дороге, пришла наша пора, ну, а вы уж — как получится!
Они взвалили каждый на правое плечо одно тяжелое ружье, подобрали коробку с патронами. Володя увидел: их лица были не встревоженными, не испуганными, нет. Они светились какой-то гордой радостью. Они снова были при деле. Они снова воюют, выполняют свой солдатский долг. Их совесть чиста.
Володя видел, как красноармейцы пошли-побежали к дороге. Они двигались вразнобой, не в ногу, но, видимо, это была давно отработанная техника, потому что ружье на их плечах не прыгало и не сбивало их с ходу, а лежало как миленькое.
Ваня Лесовой яростно крутил ручку. Зисок заводиться не хотел. Видимо, сдох на этой горючке. Низкий гул приближался.
— Делать нечего, придется его бросить здесь, — сказал Лесовой. — Иначе нас всех передавят вместе с ним. Надо успеть перейти мост.
Общими усилиями бойцы дотолкали машину до края неглубокого овражка, у которого они остановились. Еще немного и их верный друг нырнул носом вглубь, ломая по дороге чахлые кусты, унося с собой их неожиданную находку, их несостоявшуюся радость. Они вышли на дорогу. Володя оглянулся в сторону приближающегося гула и увидел: в облаке пыли проявились передовые танки.
Грязные и оттого еще более страшные, они дьявольски неумолимо шли вперед, уверенные хищники, появившиеся неизвестно откуда и идущие неизвестно куда.
— Пионер, ты чего застрял, двигай давай!
Они, как могли, побежали по дороге в сторону катастрофически далекого моста.
Дорога перед мостом была забита техникой. Тягачи медленно тянули самолеты со сложенными крыльями: видимо, самолетная горючка кончилась, и беспомощных птичек эвакуировали как могли. Колонна медленно втягивалась на мост и скрывалась в стоящей на берегу станице. Володя заметил: два крупных орудия уже переправили, и там, на берегу, происходило какое-то движение.
Танки шли молча. Они не стреляли. Почему они не стреляют? — подумал Володя. — Почему? Потом он понял: немцы продляют удовольствие. Зачем стрелять, если знаешь, что эти русские и так от них никуда не денутся? У них нет ни снарядов, ни патронов. Они деморализованы.
Володя с товарищами был уже в конце моста, когда передовые танки наткнулись на несколько брошенных посреди дороги, оставшихся без горючки тягачей с прикорнувшими рядом самолетиками. Самый первый танк закрутился на месте, сталкивая с пути, превращая в крошево неожиданную преграду. Володя едва услышал слабый хлопок, еще один. Беснующийся танк остановился, и Володя увидел, что его корма задымила, потом появились язычки пламени, обернутые в жирную черную пелену.
— Наши пэтээрщики, попали-таки, молодцы! Во, свинью гадам подложили! — радостно прокричал Лесовой.
Все, кто мог двигаться, уже перешли мост. А танки, завершив дорожный разгром, все так же, не стреляя, медленно вступили на его первые метры.
Ба-бах! Тугая волна воздуха и звука ударила по ушам. Середина моста, замедленно, как в кино, поднялась в воздух, распалась там на куски, а потом, словно нехотя, так же замедленно, сотнями обломков плюхнулась в воду.
Мост исчез.
А наши последние машины тем временем вползли в станицу, и их уже не было видно. И тогда очнулся передний танк, остановившийся в начале моста. Выстрел... и где-то за первыми домами станицы вырос куст разрыва. Еще выстрел. Стали бить другие танки, наугад, не видя конкретной цели.
И тут раздался выстрел с нашей стороны. Передовой танк задымил. Еще выстрел. И еще один танк зашелся язычками пламени. Это два наших орудия, так презрительно незамечаемые немцами, открыли огонь по танкам, прямой наводкой — через ствол. Четыре выстрела всего прозвучало, а дальше, видимо, снаряды кончились. Но четыре танка горели погаными кострами на том берегу. А затем на месте орудий взметнулась земля, и все было кончено. Немецкие танки все били по тому, что осталось от дерзкой неожиданной батареи.
Володя и его товарищи медленно брели вместе с другими разрозненными бойцами посреди колонны. Куда? Да кто же знал это?! На степь опускались сумерки.
А свинью все же было жалко.
_Виктор_ЗАЙЦЕВ_
Фронтовая свадьба
_Тамара_Михайловна_Авксентьева_
Дюймовочка Тамара
Их соединила война: медсестру Тамару и военного врача, подполковника Авксентьева. Она — круглолицая, с очаровательными кудряшками, худенькая и маленькая, как Дюймовочка, проворная и веселая — такие девчонки нравятся мужчинам. Николай — богатырского телосложения, высокий и по характеру добрый — трепещи женское сердечко!
— Тома, и рука у тебя легкая, и хорошенькая ты какая! — первый в своей жизни комплимент от мужчины услышала юная медсестра.
Ну, что тут долго рассказывать. Свадьбу сыграли на фронте: выпили по чарке. «Горько!» — закричала подруга Тамары медсестра Надя. Поцеловались молодые. Только присели за стол, как в госпиталь притащили едва живого бойца, и новобрачные кинулись к операционному столу. Вот такая свадьба вышла. Всю войну они прошли вместе: Николай оперировал, медсестра Тамара помогала. Счет спасенных жизней бойцов не вели.
Мне хотелось расспросить Тамару Михайловну о фронтовой жизни, о ее муже Николае Андреевиче Авксентьеве, ставшим после войны известным в Тюмени врачом. Но в тот летний день не решилась завести разговор. Тамара Михайловна из Нижневартовска приезжала в Тюмень на встречу к своим родственникам. Ее дочь Светлана Заболоцкая сказала:
— Слишком много мама пережила, вспоминать о войне тяжело. Девятого мая ей море цветов надарят. Телефон трезвонит. А она в праздник плачет...
Долгожданной гостье из Нижневартовска родные были несказанно рады: чуть ли не десять лет не виделись — объятия, сбивчивые речи...
— Тома, ты все такая же веселая, легкий у тебя характер!
— А чего грустить по мелочам?
КАК НЕМЦЫ БРАЛИ ЯЗЫКА
Другая встреча меня потрясла. Тамара Михайловна уже тяжело болела, война-таки сказалась на ее здоровье. Но она держалась мужественно. Один день на фронте, который невозможно забыть, не раз отголосками являлся ей кошмаром во сне. Она помолчала и начала рассказ:
— Было это так. Наш полевой госпиталь расположился примерно в километре от линии фронта. Как сейчас вижу: палатка, стол, на нем раненый. Николай ведет операцию, я — рядом. Все идет успешно. Я отошла на шаг взять бинты. Николай ко мне стоял спиной. В тот миг я даже не поняла, что случилось. Вдруг чьи-то сильные руки зажали мне рот, кто-то меня схватил и куда-то потащил. Я и крикнуть не успела. Мне — кляп в рот, мешок на голову. Дают мне пинка и кричат: «Шнель!». А у меня ноги ватные. Сердце как тисками сдавило. «Вот и смерть моя», — думаю.
Но судьба сжалилась надо мной. Как мне потом рассказывали, мой Коля сразу хватился меня, поднял тревогу. И наши бросились меня искать. Догнали фрица, окружили, а он мной прикрывается и, видно, выстрелил бы в меня, но Петров (такую фамилию лейтенанта забыть невозможно) опередил. Немец захрипел, рухнул на меня...
_Николай_Андреевич_Авксентьев_
Пришли в палатку. Коля быстро достал спирт, разбавил водой, заставил выпить. «Ну-ну, жива — и ладно».
А я подумала: чуть-чуть судьбу Нади не разделила...
Немцы приходили за «языком». Второй раз. Накануне у нас исчезла Надя. Мы с ней вместе в училище учились. Потом нашли мою подруженьку... Ужасная смерть: фашисты отрезали ей язык, выкололи глаза, зверски искалечили.
У Наденьки и жениха-то не было. Никогда не забуду, как после нашей свадьбы с Колей она сказала: «Вот закончится война, я себе такого парня отхвачу! Свадьбу будем играть всей деревней и по-настоящему. Ты, Тома, платье подвенечное наденешь и еще раз с Николаем свадьбу сыграете. Эх, повеселимся! У меня, знаешь, какая маманя! А батяня на гармошке играет». Наде и восемнадцати не исполнилось. Симпатичная была, а шустрая какая, мы ее Надя-молния звали. Многих раненых она с поля боя вытащила...
Я смотрю на фронтовичку, бывшую медсестру Тамару. В молодости ее шутя воробышком звали, не отличалась она богатырской силой.
— Тамара Михайловна, наверное, раненых тяжело было выносить?
— Еще как. Помню своего первого раненого. Здоровый парень, просто увалень. У него ноги перебиты. Он стонет: «Сестричка, спаси ты меня. Спаси, родная...». Я ему перевязку наспех сделала. Ловко ухватила парня, а сил тащить не хватает. Да еще пулемет давай поливать. Прижалась к земле. Стихло на минутку. Парень руками скребет, пытается мне помочь, а я не могу его с места сдвинуть. Упала рядом, плачу: «Миленький, не могу». Он опять: «Сестричка, спаси меня». Я молю: «Господи, ну, где окопчик, чтобы от огня укрыться?». Осколки свистят... Тащила его что есть мочи. На наше счастье санитары подоспели.
— На передовой столько раз могла пуля шальная зацепить. Страшно было?
— Человек ко всему приспосабливается. Идет обстрел, а мы по свисту снарядов определяем, куда они летят, бежим в противоположную сторону. Спастись и жить охота было... В мирное время запросто бы грыжу заработала, надорвалась бы. Но молодой была, на войне нюни не распускали. Мне не раз говорили: «Счастливая ты, заговоренная, ни одного ранения, а всю войну прошла»... Наверно, счастливая. Был случай, когда мы запросто бы в плен к немцам угодили. Разместились, помню, в единственном уцелевшем доме, все остальные в селе были сожжены. Стол был там хороший, дубовый, с мощными ножками. Я почему запомнила? У нас дома такой же стоял. В общем, все идет как обычно: Николай оперирует, я — рядом. Бой идет, грохочет рядом. Операцию закончили. И стало как-то неожиданно тихо. Коля говорит: «Вроде затихло». И вдруг — немецкая речь! Наши отступили... Мы раненого — на носилки, бегом к запасному выходу. Стояла поздняя осень, на улице темно, хоть глаз коли, вот нам и удалось скрыться. Чтобы спастись, прятались на болотах. В ледяной болотной жиже простояли несколько суток. До костей промерзли. Слышим, наши наступают...
В окружение не раз попадали. Тут какое правило: и самим надо живыми остаться, и знамя полка, допустим, спасти. Знамя — это святое. Не спасешь его — полк расформируют. Одному солдатику под шинель намотали знамя. Патриотичных слов некогда было говорить. Разделились на два отделения, договорились соединиться в условном месте. Солдатика того со знаменем немец подстрелил, он рухнул, как подкошенный. Сняли с него знамя, другому бойцу передали. Наше отделение вышло из окружения, а в другом — все погибли...
НАГРАДА ИЗ РУК РОКОССОВСКОГО
Тамара Михайловна Авксентьева родилась в Тюмени в 1921 году. Была самой старшей из семи детей. Семья — без кормильца. В 37-м году репрессировали отца, и ярмо врага народа душило, не давало нормально жить. Мать долгое время из-за родства с «политически вредным» не могла устроиться на работу. Наконец взяли! Посудомойкой в детский дом. Это было большим везеньем. Мама Зина собирала из тарелок остатки еды и кормила своих детей. А что делать? Платили мало. Одеть такую ораву не было возможности, так хоть накормить...
Тамаре удалось устроиться на Тюменский фанерокомбинат. Неизнеженная, работящая девушка сразу приглянулась трудовому коллективу. И все как-то стало ладиться в ее судьбе. Тамару по направлению комбината направили в Ленинград учиться на мастера. В 1940 получила профессию. Родной комбинат и дальше стал продвигать «отличницу, комсомолку, спортсменку». Расхожие слова из кинофильма пишу без всякой иронии. Так в те годы составляли характеристики. В 1941 году Тамаре поручили возглавить в тюменской школе №6 пионерскую дружину. И — война...
Она, не раздумывая, подала заявление в военкомат с просьбой отправить ее в действующую армию. «Хочу защищать свою любимую Родину», — написала в заявлении. Досады на то, что отца несправедливо признали врагом народа, в душе не было. Патриотизм тогда определял поступки людей.
В Свердловске, где расположилось эвакуированное Киевское военномедицинское училище, за полгода по ускоренной программе прошла курсы медсестер. Потом был второй Белорусский фронт.
Медсестра Тамара отличалась крепким характером и находчивостью. Ее организаторские способности пригодились на передовой. Вскоре ей поручили командовать взводом санитаров-носилыциков. Своими глазами Тамара видела кровопролитные бои, переносила все тяготы солдатской жизни, но в письмах домой о том — ни слова. В заветных треугольниках писала: «Здравствуйте, мои родные! Я жива, здорова, чувствую себя хорошо. Наша армия наступает! Солдаты держатся бодро, мы разобьем фашистов! Обо мне не беспокойтесь».
Когда приходила весточка с фронта, не только в ее семье, на всей улице Водопьянова (позже — Любы Шевцовой), где жила Тамара, был праздник. В одном из писем она сообщила, что познакомилась с военным врачом Николаем Авксентьевым. «Коля меня любит, он вам понравится», — сделала приписочку. В ответном письме из дома Тамара узнала, что ее братишка Павлуша, как только минуло ему шестнадцать, убежал на войну за подвигом. Направили Павлика на Ленинградский фронт. Пережил он всю блокаду. Был сапером. После победного 45-го служил в Прибалтике.
— А где же Тамара? Что-то задержалась весточка, — переживали родные. Почтальон утешал:
— Она же у вас медик — лечит, война-то окончилась. Не переживайте.
В 1946 году радость пришла в дом. Открылась дверь, раздался звонкий родной голос: «Вот и я!». На гимнастерке у Тамары — медали «За отвагу», «За взятие Кенигсберга», другие награды. Орден «Красной Звезды» вручил Маршал Советского Союза Константин Рокоссовский — за то, что вынесла она с поля боя офицера.
А Тамара Михайловна говорит:
— Не делала я различий, кого прежде спасать — рядового или капитана. Вытащила едва живого раненого, он большим чином оказался, награду мне и дали.
Комиссовали Тамару Михайловну в 1946 году — она ждала ребенка. Родилась Светланка, но родную Тюмень пришлось покинуть. Уехала с дочкой к мужу. Николая Андреевича, военного врача, направили в Армавир. Там появился на свет Сергей. Затем Авксентьевы перебралась на Сахалин. Семья кочевала по городам и весям огромной страны, прежде чем вернуться в Тюмень.
_Елена_ДУБОВСКАЯ_
Немцы расстреляли в нашем селе каждого десятого
АЛЕКСАНДРУ ПЕТРОВИЧУ КОНДРАТЕНКО В 1943 ГОДУ БЫЛО ВСЕГО ДВЕНАДЦАТЬ ЛЕТ.
ОНИ ВЕЛИ СЕБЯ, КАК СВИНЬИ
— Я жил в селе Ивот Шосткинского района Сумской области.
Запомнился мне один летний день, когда немцы приехали в наше село, как я потом понял, отдохнуть после боев под Москвой. Их тогда сильно потрепали.
Занимали они дома, которые получше, и не спрашивали согласия жителей.
Мой отец до войны в колхозе работал механиком, и у нас был во дворе длинный такой верстак. Отец часто что-то приносил с работы, чтобы починить вечером или в выходные. Много приходилось чинить. Так вот, немцы этот верстак развернули вдоль стола и стали на него собирать на стол — еды было много всякой, водка, шнапс. Я тогда был на огороде, но когда увидел это, решил дождаться, пока они поедят и разойдутся, чтобы доесть что останется. Голодно тогда было. У нас вдоль забора росла смородина, так я в ту смородину залег и стал ждать. Честно сказать, все проклял уже, устал очень, все тело затекло, а уже понимаю, что пошевелиться нельзя — немцы во все подряд стреляли, что не нравилось.
А они еще, пока выпивали, заспорили что-то про Сталина и Гитлера. Видимо, это были те самые части, которые из сильных боев вернулись. Я по-немецки плохо понимал, мы тогда до войны всего один год немецкий язык успели поучить, но вроде как в целом сообразил: спорили о том, кто победит в войне — Сталин или Гитлер. Так сильно спорили, даже в воздух начали стрелять!
Еще запомнил, как они себя погано вели вообще. Русских они называли «руссиш швайн» — свинья, значит. А сами, где ели — там и гадили, прямо тут же, у стола, нужду справляли.
Потом, когда застолье закончилось, мать мне велела все это песком засыпать, много тогда я ведер песка перетаскал, и все равно еще два месяца там воняло страшно!
Еды, кстати, после них мало осталось, разве что водка, шнапс... А нам это было без надобности. Когда наши части отступали, в Шостке остался брошенным завод большой, там целые цистерны были спирта, эфира, керосина. И наши, у кого с транспортом проблем не было, ездили на тот завод и запасались и спиртом, и эфиром, и керосином. Большие емкости привозили. Потом, когда голод был во время войны, меняли это на еду.
Помню, тогда еще немцы по деревне разошлись, а я пошел на реку. Через речку Лопатину дома были, и видно было, как один немец тащит в избу девушку молодую, лет семнадцати. Мать этой девушки откуда-то выскочила и с вилами на немца кинулась. Прибежал еще один немец, и они мать тоже в избу затащили. А вскоре немцы из той избы выбегали и штаны на ходу застегивали.
Вечером я слышал, как бабы у колодца рассказывали, что в том доме было насилие. Я про себя решил, что немцы, видимо, этих женщин ремнями били — это и есть насилие.
А самым страшным днем войны для нас стало 10 марта 1943 года. За несколько дней до этого к нам в село вошли наши войска. Это был лыжный батальон сибиряков, пулеметная рота и взвод расчетов противотанковых ружей старшего лейтенанта Зуева, а еще — батарея 45-миллиметровых пушек. Они совместно с партизанами выбили немцев и полицаев из нашего села.
САМЫЙ СТРАШНЫЙ ДЕНЬ
Все были тогда радостные, понимали, что скоро кончится война, радовались, что наши солдаты уже хорошо вооружены, у них хорошая одежда, обмундирование. А ведь в начале войны они отступали по нашим местам с винтовками, в выгоревших гимнастерках, с совершенно другим выражением лица.
Но наша радость была недолгой. Уже через пять дней немцы перешли в контрнаступление, и это было страшно. Накануне с утра над селом начали кружить немецкие самолеты-разведчики, которые мы называли «рамы». Началась бомбежка. Мама с моим братиком Мишей, которому было шесть лет, были в избе. Я им крикнул, чтобы прятались, а сам побежал к реке. Забрался под поваленный ствол вербы. На вербу упал зажигательный снаряд, меня придавило, дерево горело, но я не мог выбраться. Разом вспомнил молитву «Отче наш» и повторял ее, пока не потерял сознание. Очнулся оттого, что меня звала мама. Она нашла меня по следам в огороде. Я испугался: она была без платка, с растрепанными волосами, и у нее были странные глаза: испуганные, растерянные, и в то же время она была рада, что нашла меня, и нашла живым.
А в это время в хате страшно плакал Миша — он потерял маму и очень испугался.
Мать потащила меня к дому, потому что сам я идти не мог. Мне налили эфира, разбавленного водой, — считалось, что это придаст сил. Через некоторое время мать увела меня и брата к родственникам на другую окраину села.
А немцы тем временем стали подтягивать к селу свои войска: танки, моторизованные части.
И вот в то самое страшное утро, 10 марта, был жестокий бой. Мы проснулись в хате нашего дедушки от громкого голоса часового, который доложил командиру, что со стороны луга у речки Ивотки замечены немцы в маскхалатах. Командир велел нам, мирным жителям, бежать и прятаться. И мы побежали через поляну к соседям, у которых был погреб. Но попали в самую перестрелку — немцы били по нашим, наши отстреливались, разрывались снаряды, некоторые дома горели. В этом аду мы потеряли дедушку из виду. Я оставил братика на поляне и побежал к солдатам, которые отступали к речке Лопатине. Я кричал:
— Дяденьки солдатики! Скажите, куда нам бежать?
Они тоже были в растерянности, и один ответил:
— Подождите, мы скоро вернемся!
Тогда мы с братом побежали к совершенно чужому дому, потому что нам показалось, что там меньше всего стрельбы и взрывов. Спрятались в хате под кроватью, но в сенях разорвался снаряд, и мы выскочили через окно и побежали к кустам. А там уже были немцы. Они увидели нас, закричали:
— Киндер партизанен!
И начали по нам стрелять...
Я упал и потерял сознание. Очнулся оттого, что надо мной хрустел снег. Открыл глаза — рядом стояли двое немцев. Один хотел стрелять, но второй что-то сказал, и они побежали в сторону сильной стрельбы.
Я снова потерял сознание, а когда очнулся, то увидел, что рука у меня пробита, и из нее тоненькой струйкой сочится кровь. Достал носовой платок, хотел перевязать руку, но не смог. Обнаружил еще две раны на ноге: одну на стопе, одну у самого паха.
И стал искать глазами братика. Он лежал в пяти метрах от меня. Хотел подойти к нему, но не смог, ноги не слушались. Он не шевелился, и я к нему подкатился. Миша лежал на спине, шапка была окровавлена, и во рту при дыхании клокотала кровавая пена. Все вокруг было красным от крови.
А в доме, из которого мы выскочили, не оглядываясь на нас, уже хозяйничали немцы. Они открыли большой сундук, вытаскивали оттуда какие-то тряпки и набивали ими свои ранцы. Было так дико — вокруг еще шел бой, а они уже мародерствовали.
К вечеру нас с братом нашел дед Микита. Он сказал, что братик мой ранен в голову смертельно. Нас перевязали, и дедушка ушел со слезами на глазах. Потом я узнал, что дедушку вместе с моим двоюродным братиком Витей, которому было 14 лет, немцы расстреляли и сожгли.
Братик мой умер на следующий день, и мама закопала его в снег.
А меня перевезли тайком, чтобы немцы не узнали, на саночках в пригород Шостки, к родственникам. Там в городе была больница, часть ее отдали немцам, а другая половина осталась для мирного населения. Немцам сказали, что меня ранило миной, такие случаи бывали среди гражданских, и это не было подозрительным.
Как мне потом говорили, врачи определили у меня столбняк. При нем выживают крайне редко, кажется один человек на тысячу. Меня, по словам врачей, спасло то, что я очень долго пролежал на снегу, и это ослабило развитие инфекции. Еще организм был сильно обескровлен, и украинским врачам удалось достать для меня качественную сыворотку, которую вводили мне в позвоночник.
Так я выжил.
ЧТО НАТВОРИЛИ КАРАТЕЛИ
Когда вышел из больницы, то узнал, что тем же страшным днем, 10 марта, немцы устроили в селе карательную операцию похлеще Хатыни. Они выгнали на улицу всех мужчин, стариков и подростков, заставили разуться, отсчитывали каждого десятого и расстреливали. Там погибло много моих друзей и их родственников. Всего — 392 человека.
182 дома сожгли. Жителей загоняли в эти дома и поджигали. В этих домах были и те, кого уже расстреляли, и живые. Некоторые брали с собой детей, надеясь, что с детьми убивать не будут. Но немцы убивали всех, даже грудных детей. Пленных солдат из числа того десанта, что освободил наше село, тогда было расстреляно 143 человека.
На улицах села осталось одиннадцать братских могли.
_Елена_МАЙСЮК_
Красное солнце Японии
СОЛДАТ ГЕННАДИЙ АБРАМОВ УЧАСТВОВАЛ В ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНЫХ БОЯХ ВТОРОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ.
_Абрамов_Геннадий_Васильевич._Награжден_орденами_Отечественной_войны_II_степени,_«Знак_почета»,_медалями_«За_победу_над_Германией_в_Великой_Отечественной_войне__»,__«За_победу_над_Японией»,_«За_освобождение_Кореи»_и_другими_юбилейными_и_памятными_медалями._
НА ДАЛЬНИЙ ВОСТОК!
— Интересно, почему солнце такое огромное?! — спросил сослуживцев девятнадцатилетний Гена Абрамов. Был августовский вечер 1945 года, и солдат из далекого тюменского села Викулово наблюдал за тем, как гигантский красный шар висел над дальневосточным озером Ханка.
Тайну необыкновенного солнца молодой офицер разгадает гораздо позже, а пока он вместе с другими пограничниками из 69 погранотряда защищает от японцев советскую границу...
К самому Китаю война занесла тюменца, можно сказать, обходными путями. Сначала, в 1943 году, Гену взяли в Челябинское танковое училище. За два месяца в бешеной спешке обучали тому, чему обычно учат танкистов несколько лет: вождению бронемашины и стрельбе. Доходило до курьезов: специально старались брать больше трактористов, все-таки они хоть как-то с техникой знакомы. Но из училища Абрамова вскоре переведут в пехоту — какому-то генералу не понравится, как поведет себя на учениях танк, где будет находиться Гена. В итоге парень стал первым номером в расчете станкового пулемета 113 запасного стрелкового полка.
— В полку, что был под Челябинском, нас учили пять месяцев. Так досталось, что будь здоров! Все время были голодные, холодные. Баланду постоянно там ели. Бог ты мой! Уставали как черти, но все выдержали. А 1 мая 1944 года всему полку выдали новую форму с погонами и посадили в эшелоны. Объявили: «Едем на Первый Белорусский фронт!». Но раньше, на одной из станций нас всех высадили. Сказали, что сейчас придут пограничники и на кого покажут, тому надо выйти из строя. Забрали чуть ли не весь полк. Еще раз нас построили и объявляют: «Все вы поедете на Дальний Восток!» — через много лет вспомнит Геннадий Васильевич.
В итоге он восемнадцатилетним парнем более полумесяца добирался до границы с Китаем. Долго ехал на поезде, затем шел вместе с остальными солдатами пешком и наконец оказался в деревне Комиссарово. Там пробыл месяц в учебке и после попал на пограничную заставу «Турий рог».
— Приехали на заставу как барашки, — смеясь, вспоминает ветеран, — взвесили меня — 48 килограммов. Зато потом быстро начал набирать вес.
Армейская жизнь, по воспоминаниям Геннадия Васильевича, шла на границе нормально.
— Вот все говорят, что дедовщина в армии, но я никогда не замечал, чтобы она была у нас на заставе. Старослужащие относились к новичкам почти как к сыновьям, — признается ветеран.
«Деды» как будто знали, что впереди новобранцев ждут боевые действия, и берегли их. А война с Квантунской армией продолжалась и продолжалась, несмотря на то, что уже отпраздновали День Победы. Гена прекрасно помнит, как вечером 9 мая 1945 года палил в воздух из автомата, как все на заставе радовались, как кричали: «Победа!». Радость тогда была необыкновенная! Еще бы, война закончилась! Но закончилась-то она там, на Западе, где фашистов приперли к самому Берлину. А на Дальнем Востоке бои продолжались. Японцы, погранзастава которых была совсем рядом с нашей, на другом берегу реки Тур, регулярно обстреливали красноармейцев, иногда похищали зазевавшихся на посту солдат. Но ответить им по полной программе наши не могли — не было «отмашки» из штаба, нельзя атаковать противника без приказа. Сколько раз советским солдатам приходилось стиснуть зубы, когда японцы снова и снова обстреливали нашу пограничную заставу из пулеметов и минометов!
СТАЛИН ДАЛ ПРИКАЗ
Но вот все тем же августом, восьмого числа, пришел приказ Сталина начать боевые действия. Именно пограничники должны были первыми перейти госграницу и атаковать противника. Командование поставило долгожданную боевую задачу: уничтожить заставу японцев и полицейские посты.
И началось! Штурмовая группа из 60 пограничников, куда вошел и Геннадий Абрамов, в ночь на 9 августа 1945 года взяла вражескую заставу и взорвала туннели, которые соединяли ее с полицейскими постами. После Советская армия развернула широкомасштабное наступление вглубь занятой японцами китайской территории, а пограничники получили новое задание: продвигаться к городу Муданьцзян. По пути группа остановилась в небольшом городке Пиньяньджень. Там пограничники остались на ночлег в здании местной жандармерии. Но спокойно провести ночь не получилось — ближе к утру в городе появились японские солдаты.
Через много лет Геннадий Абрамов не случайно вспоминает этот эпизод с улыбкой на лице — именно он первым заметил японцев, которые приближались к жандармерии. Благодаря молодому тюменскому пограничнику наши солдаты вовремя проснулись и вступили в бой. Но самому Гене в ту ночь не повезло: его серьезно ранило осколками гранаты. Рядового Абрамова решили везти назад в госпиталь, но и здесь была незадача: на обратной дороге появился отряд смертников (особые японские солдаты, которые никогда не сдавались в плен, предпочитая этому харакири). В итоге штурмовая группа решила оставаться в городе. Лейтенант Юрченко постоянно перебинтовывал Абрамова и следил, чтобы ему не стало хуже.
Рано утром 16 августа в штаб советских пограничников прибежали китайцы.
— Отряд смертников спускается с сопок и идет на вас, — сообщили они. Ничего удивительного в этом не было — китайцы считали японских солдат захватчиками и часто помогали нашим во время войны.
— Что же делать? — стал судорожно размышлять командир отряда майор Шевелев. — В городе начинать бой слишком опасно, будут большие потери, да и может погибнуть много мирных людей. Давайте за город выйдем, там есть речушка небольшая. Около нее и будем ждать японцев.
Ждать пришлось недолго. Только наши разместились, как вдали показались фигуры трех солдат, идущих с белым флагом. Это были переговорщики. Командир отправил к ним троих пограничников: лейтенанта Смирнова, пулеметчика Владыкина и переводчика (один старшина из группы был по национальности кореец и хорошо знал японский язык).
Подходя к японцам, Смирнов крикнул:
— Ну что, сдаваться пришли?
— Мы не сдаемся. Мы пришли ультиматум вам предъявить. Вас всего 60 человек. Сдавайтесь! Иначе будет мясорубка! — ответил на ломаном русском один из японцев.
— Никогда русские офицеры не сдавались, пограничники — тем более! — быстро отрезал Смирнов. Тут один самурай выстрелил в лейтенанта. Пуля сорвала с головы Смирнова фуражку. Ваня Владыкин успел вскинуть пулемет и сразу положил всех троих японских переговорщиков.
Смертники пошли в атаку.
— Мы с трудом прикрывали ребят, пока они возвращались, — живо вспоминает тот день Геннадий Васильевич Абрамов. Тогда ему, девятнадцатилетнему пацану, предстояло отбить еще не одну атаку смертников. Пограничники отстреливались что было сил, а обезумевшие японцы все бежали и бежали вперед... После четвертой по счету атаки патроны у наших практически закончились. Двоих солдат срочно отправили в Пиньяньджень за боеприпасами, которые, вместе с часовым и радистом, оставались в здании жандармерии. А японцы тем временем все сильнее обстреливали пограничников. В ход пошли минометы. Погиб близкий друг Гены, тот самый Ваня Владыкин, который в решающий момент не побоялся защитить своих товарищей. Его пулемет снарядом разорвало в щепки. Положение группы становилось критическим, но тут вовремя подоспел... танк Т-34! Бронемашину случайно встретили в городе те двое солдат, которых отправили за патронами. Танкисты вовремя пришли на помощь пограничникам. И не только довезли патроны (два тяжелых ящика солдаты тащили с собой на передовую), но и помогли отразить вражеские атаки. Танк открыл огонь, и японцы вынуждены были отступить.
Стрельба завершилась только в восемь часов вечера 20 августа. В безумном и изматывающем бою штурмовой группе удалось уничтожить 130 японских солдат-смертников. Самураи убили только двоих наших. Позже бойцов похоронят на дальневосточной заставе, где они и служили. Гена Абрамов вместе со своим отрядом дойдет до крупного китайского города Харбин. О том, что японцы боролись уже из последних сил, говорит тот факт, что во многих китайских городах оставались брошенными целые склады с оружием, одеждой, продовольствием.
КАПИТУЛЯЦИЯ
В это же время Советские войска заняли южную часть Сахалина, Курильские острова, Маньчжурию и часть Кореи. До конца августа удалось разбить основные силы противника. Акт о капитуляции Японии был подписан 2 сентября 1945 года на борту линкора «Миссури» в Токийском заливе. Но отдельные столкновения продолжались вплоть до 10 сентября, ставшего днем полной капитуляции и пленения миллионной Квантунской армии.
...Но все это еще впереди. А пока недавно окончивший танковое училище девятнадцатилетний Генка удивленно смотрит на вечернее августовское солнце. Кто знает, почему оно такое большое? И он, и его товарищи никогда подобного не видели. Никто с погранзаставы так и не смог объяснить, что же случилось. Большущий красный шар навис над горизонтом, как будто намекая рядовому, что впереди еще много испытаний: потеря товарищей, новые бои, война... Только через несколько лет Геннадий Абрамов узнает, почему солнце в тот вечер, 6 августа 1945 года, было необыкновенно большим — как раз тогда американцы сбросили на Хиросиму и Нагасаки атомные бомбы. Что-то случилось в атмосфере, и солнце как будто раздулось. Таким был закат. Закат войны.
_Михаил_ЗАХВАТКИН_
На сопках Маньчжурии
ВАЛЬС НА ПУЛЕМЕТЕ СЫГРАЛ ЯПОНЦАМ СОЛДАТ ИОСИФ БОРОВИНСКИЙ.
Было парню семнадцать лет, когда его в сорок четвертом взяли на войну. Попал в Маньчжурию — это северо-восточная часть Китая. Там тогда японцы хозяйничали, с ними и пришлось воевать.
— Лежим в окопе. Команда — не высовываться. А мы же пацаны еще, интересно ведь, что это за япошки такие, мы их не видели никогда. — Иосиф Калинин усаживается на широкую табареточку, которую называет беседой, закидывает ногу на ногу и настраивается на рассказческий лад. — Ну, один наш высунется, японцы его — раз! — и щелкнут. Второй высунется — и его щелкнут. Прямо на глазах нескольких постреляли...
Почему-то эти потери — не в бою, а, что называется, на ровном месте, врезались в память.
— А говорят, японцы воевать не умеют, — я слегка провоцирую Боровинского на дальнейшее повествование
— Они-то умеют, — заводится Калинин. — Это наши не умеют. Нас тогда так зажали! Шли колонной. А они дали по передней машине, потом по задней. И нас в середке давай понужать! Мы, необстрелянные, орем «мама» и бежим в болото. Ладно, старики — опытные солдаты — нас начали хватать и в воронки засовывать. Все равно много наших тогда в болоте побили и потопили. Под Харбином это было.
— А орден за что дали?
— Я был сапером. А тут бой на сопках. Разведка пришла, говорят — дорога заминирована. Мы пошли разминировать. А нас пулеметом прикрывали. Тут пулеметчика убило. Я недалеко был, лег за пулемет и давай косить. Хорошо так покосил. Ну, и разминировали. «Красную звезду» получил.
Устроил, в общем, сибиряк япошкам вальс «На сопках Маньчжурии».
— А водочку на фронте каждый день давали?
— Ни разу не давали. Ни грамма не пил. Не видел даже за семь лет — я еще и после войны служил. Пошел в армию в сорок четвертом, а вернулся в пятьдесят первом.
— Зато кормили, наверно, хорошо?
— Когда в запасном полку на учебе были — есть вообще нечего было. Кормили кочанами мерзлой капусты. Мы по помойкам шарили. А шинели с фронтовиков привозили — то рукава по колено, путаешься в них, то все в крови... Досталось. В Муданзяне был (Иосиф Калинин произносит — Мудазьян). Захватывали город такой. Контузило меня. В санчасть не пошел. С тех пор плохо слышу.
В семье Боровинских не только Иосиф хлебнул фронта. Отец, Калина Селиверстович, вернулся с войны без ноги, два брата тоже были списаны по ранению...
С женой своей, Татьяной Семеновной, Иосиф Калинин познакомился уже после войны. Вместе живут 55 лет. В Червишево приехали из Исетска, поставили дом, троих детей вырастили. А когда одна из дочерей умерла раньше срока, воспитали и выучили двоих оставшихся от нее внучек. А вообще внуков шесть и двое уже правнуков.
— Как жили эти пятьдесят пять лет? Без ссор?
— Как это без ссор? — удивляется Боровинский. — Да такого не бывает.
— А кто кому уступает?
— Дедка — мне, — включается в разговор Татьяна Семеновна. — Он недослышит, что ему говорю, вот и кричу, ругаюсь. Ну а так-то — ни на день не расходились, все вместе. Он сорок лет проработал на машинах. Руки-то, вишь, как руль крутил, так они и остались. — Пальцы у мужа в самом деле заметно скособочились от постоянного «ласкания» баранки.
Поработать на своем веку старикам пришлось, конечно, вволю — по солнцу, от зари до заката — часов тогда не было. Татьяна Семеновна многие годы была и дояркой, и телятницей.
— Мы никакой молодости и не видели, — вспоминает Боровинский. — Один в деревне купил велисапед, дак мы гурьбой за ем бегали.
— Сейчас только житье зачало хороше быть, — дополняет Боровинская. — Власть деньги дает, на праздники нас зовут. Робим только в своем доме, для души, в огороде копаемся. Шибко нам глянется. И в магазинах все есть. Только белый свет и увидели. Церкву вот восстановили...
Такой вот получается вальс под названием «На сопках Маньчжурии». Когда-то он был сильно популярен.
_Виктор_ЛОГИНОВ_
Медсестра Зоя
_Зоя_Казарина_
ПОВЕСТКА НА ФРОНТ
— Как сейчас перед глазами день начала войны, — вспоминает Зоя Ивановна Казарина. — Я окончила семилетку. 22 июня был выходной. Выпускники школы приехали отдохнуть в Гилевскую рощу. Мы гуляли, веселились. Военный на лошади нас окликнул: «Война, ребята. Можете продолжать свое веселье, но вечером на площади митинг, надо быть...» Какое тут веселье, побрели домой...
Так жизнь разделилась на две части: мирную и военную. Одноклассники один за другим уходили на фронт. Зоя поступила на шестимесячные фельдшерско-акушерские курсы.
— От военкомата нас стали обучать на снайперов, — продолжает рассказ Казарина. — Сначала я боялась стрелять. Давали винтовку с оптическим прицелом и автомат. Ходили на стрельбища в Гилевскую рощу. Ставили мишени. Неподалеку деревни, люди на сенокосе. Сколько раз их предупреждали покинуть это место, бесполезно. Как начнем стрелять, тогда убегают. Раз я чуть в человека не попала. Натерпелась страху... Зрение у меня отличное, стреляла хорошо. Еще испытывали нас на выносливость. Пешком без воды, без еды проходили несколько километров. Нормально испытания переносили. Молодыми же были!
После окончания курсов выдали воинский билет. Поставили на учет, в военкомате сказали: «Снайпер-медсестра, ждите повестки на фронт».
Время идет, а повестки все нет. Зоя устроилась работать на почту №2, что находилась на углу улиц Орджоникидзе-Комсомольская. Участок у меня оказался большим, — говорит Зоя Ивановна. — Орджоникидзе, Сакко, Ванцетти, Доудельная, Советская, Свердлова... Почти весь старый город. Улицы неблагоустроенные, грязные, лишь кое-где тротуары. Горожане ходили пешком, мало машин было.
Каждый день надевала огромную сумку, набитую газетами, журналами, письмами. Да еще в руки — связки бандеролей. Зимой морозище, едва несешь поклажу. В заборах сделаны щелочки для почтовых ящиков, газету бросишь, смотришь на письмо, на нем стоит штемпель воинской части, чувствуешь — нехорошее это письмо, беда в дом пришла. Думаю, сегодня не буду его в ящик опускать, в другой раз принесу. Боялась похоронки людям отдавать. В третью больницу на Доудельной приходило много бандеролей, всякие инструкции посылали. А на Свердлова, 28 находилась контора «Заготскот». Иду туда уставшая, но знаю, что там меня обязательно покормят. Тарелку супа нальют, кусочек хлеба дадут. И я дальше свою сумку тащу.
Голодно было. Помню очередь за хлебом. На Ворошилова (сейчас это улица Циолковского) возле завода АТЭ располагался магазинчик. Очередь от него тянулась до Профсоюзной. Люди стояли, и у каждого на руке написан номерок. Нередко карточки воровали, или, не дай бог, сам потеряешь. Огородом кормились. На месте, где сейчас на Центральной площади стоит памятник Ленину, в войну был наш огород. Картошку сажали. Не помню, чтобы ее кто-то воровал...
КИНО В ПАЛАТЕ
Мое первое потрясение: день, когда я увидела раненых. На вокзал пришли эшелоны с фронта. Мы, медсестры, встречаем. Открыли вагон, оттуда обдало таким запахом, что я невольно отшатнулась. Помогала раненым подняться. Кто на ногах держится — тех, поддерживая, вела к машине. Неходячих клали на носилки.
Перевязки не делали несколько дней, кровь прокисла, в ранах черви, на теле вши. Ужасно. Если брезговать, то как человеку помочь? Санобработку делали, мыли раненых. Запущенные раны так мучили, терзали больных, что у них сил не оставалось терпеть, как тело гниет. После санобработки они сразу засыпали.
В начале войны не то что медикаментов — мыла не хватало. Но как-то справлялись, добывали его. Госпиталь №2475, в котором я работала, находился в школе №21. Там был киномеханик Шешуков. В одной из палат он поставил киноустановку. Оборудовал комнату, и раненые приходили смотреть кино, лежачих привозили на кроватях. Потом Петр Иванович установил экран на потолке, и кино демонстрировалось в палатах. Шешуков приделал к своей киноустановке рупор типа колокола, и во всех помещениях, где лежали раненые, зазвучало радио. Все с замиранием сердца слушали голос Левитана: «Говорит Москва...». Конечно, радость от известий, что войска победоносно наступают на Германию, была огромной. Это помогало людям скорее излечиться. Зимой на саночках Петр Иванович перевозил киноустановку в госпиталь №1500, чтобы и там порадовать людей (ныне в том здании — архитектурно-строительный университет). Киномеханик участвовал и в художественной самодеятельности, исполнял роль конферансье.
Мы, медсестры, дежурили в палатах, ставили уколы, раздавали лекарства, а если врач предписал, то делали массаж. Помню, сделала массаж одному больному, на следующий день у меня не было дежурства, а мой пациент никого к себе не подпускает, меня ждет. Говорит: «Пусть придет та медсестра, у нее руки хорошие, сильные». Может, понравилась я тому парню, не знаю. Нам строго-настрого запретили заводить романы.
Другому раненому делала перевязку, у него бинты сильно присохли к ране, мне жаль делать ему больно, думаю, потихонечку как-нибудь оторву эти несчастные бинты. Старшая медсестра сделала замечание: «Так нельзя работать! Надо быстро отрывать!». Солдатик-то и виду не подал, что ему больно.
На всю жизнь меня потряс один случай. Молодой лейтенант прибыл в Тюмень, может, в командировку, не знаю точно. Он был здоров, война его не покалечила. Выпил парень лишнего, ведь всякое бывает, нервы сдали... Его нашли на улице, привезли в госпиталь. Мороз стоял лютый. Ноги лейтенант отморозил, пришлось их ампутировать. Он кричал: «Снимите, снимите мне валенки!» А когда хмель вышел, парень плакал...
ПОБЛИЖЕ К ФРОНТУ
Выгнали наши фашистов из Белоруссии. И в 1944 году госпиталь №2475 передислоцировали в Клинцы Брянской области. Я так и не дождалась повестки из военкомата. «Уезжаю!» — решила. Даже с почты не уволилась, не взяла трудовую книжку.
Ехали в Клинцы в телячьих вагонах, т.е. без окон, спали на сене. Ночью стояла на дежурстве с винтовкой. Мало ли что может случиться: все спят. Из Тюмени мы везли машину-полуторку, одну лошадку, матрасы, кровати — все необходимое для госпиталя.
Эшелон остановился за три-четыре километра от города. Смотрим, здания все разбиты... Дали команду разгружаться. И вот мы все оборудование для госпиталя перетаскали на своих плечах. Лошадка наша потом от плохой кормежки, нагрузки сдохла... А нам надо все выдержать. Под госпиталь выделили разбитую немцами двухэтажную школу. Мы за две недели здание полностью отремонтировали, хлам вытащили, окна вставили, покрасили, побелили. Работали без отдыха, торопились, ведь с фронта со дня на день должны привезти раненых.
Сами поселились в домике недалеко от госпиталя. Пошли как-то на работу, нас окликнули две женщины. «Осторожней, девчонки, будьте!» — предупредили. Мы: «Что такое?». «Предателей много. Ночами у нас страшно». И правда: однажды мне с Верой, она тоже в госпитале работала, понадобилось куда-то идти, нас чуть не убили. Едва вырвались от парней. Еще нам местные рассказали, что во время оккупации немцы выкопали яму, согнали евреев и расстреляли их. Сбросили тела в яму, кого и живым закопали. Земля потом долго еще колыхалась, слышались стоны...
Ну вот здание мы подготовили. Пришел эшелон раненых с фронта. Двое суток без сна вели прием: раны промывали, делали перевязки. Мало у кого легкие ранения, в основном — тяжелейшие. Посмотришь, человек весь в гипсе, бинтах, одни глаза только остались...
У каждого больного надо посидеть, успокоить, дух поднять, чтобы быстрее выздоравливал. Кому нужно, письмо домой под диктовку пишешь: «Жив, здоров, в данный момент нахожусь в госпитале. Скоро выздоровлю и направлюсь на фронт бить ненавистных фашистов». Запрещалось сообщать, что ранение тяжелое. Насмотрюсь на них, покалеченных войной, выйду в коридорчик — поплачу. Но жалость свою нельзя показывать!
Вот как-то я стою в коридорчике, медсестра Соня разносит по палатам обед. В глиняных чашках как обычно — каша. Кормили неважно: перловка, пшенка на воде, картошка... Мясо-то где взять. Слышу шум. Один раненый швырнул в Соню чашку. То ли ему каша так надоела, то ли на Соню осерчал (он с ней пытался подружиться), не знаю. Этот парень выдавал себя за глухонемого. Поступил в госпиталь с контузией. Вскоре выяснилось, что прикидывался больным. Его тут же куда-то забрали.
Медикаментов не хватало. Мы бинты постираем, развесим их, просушим, а после утюгом гладим, делаем дезинфекцию.
Старшей медсестрой была Мария Леонтьевна Феоктистова. Она строго следила, чтобы мы выполняли все поручения врачей: делали больным перевязки, процедуры, массаж, и, конечно, чтобы в палатах была идеальная чистота. Замполит в госпитале проводил политинформации, газеты раненым бойцам читал. А жена его Софья работала на раздаче. Когда она уходила домой, мне ключи от склада оставляла, доверяла. Видит, что я застенчивая, скромная, чужого не возьму. Другие девчонки побойчее меня были. Но вот песни не стеснялась петь. Когда появится свободная минуточка, Вера заводит песню, и я подхватываю. Придем в палату к бойцам, они просят: «Сестрички, давайте «Синий платочек», «Брянский лес», еще старинную какую спойте». Смотрим — улыбаются.
9 МАЯ 1945 ГОДА
9 Мая 45-го отлично помню. Я как раз дежурила в госпитале. Слышу, кричат: «Победа!!!». Раненые побежали на улицу, обнимаются, радуются. В палатах лежачие больные тоже кричат: «Ура!!!». Такая приятная суматоха поднялась. Салюта у нас не было. Сто грамм по случаю Победы и праздничного обеда не давали. Но зато вскоре после великого события замполит вручил медсестрам медали «За Победу над Германией». Ой, как я радовалась! Какие мы были счастливые, так гордились наградой!
Раненого одного на всю жизнь запомнила. Володя Ярощук — совсем мальчишка, наверное, приписал себе несколько годков, чтоб на фронт попасть. Болел он тяжело, но потом пошел на поправку. После ужина, как обычно, мы собирались в коридоре, раненые какой-нибудь случай интересный рассказывают, анекдот. Смеемся. Володя подошел ко мне, говорит: «Зоя, спасибо, тебе за заботу! Благодарность выражаю от рядового Ярощука», — улыбается, немецкую открыточку протягивает. Я читаю: «В далекой Тюменской стороне вспоминай обо мне. На долгую память Зое от Володи». А дата-то какая! 22 июня, 1945 год.
У меня сразу всплыло в памяти, как мы классом пошли в Гилевскую рощу, как узнали о начале войны...
Понимаете, сложно выделить какой-то один день из военного лихолетья. Время многое стерло из памяти, но вот эти эпизоды, что я рассказала, их забыть не могу. Кажется, был один долгий, нескончаемый день, когда война отнимала жизни, испытывала нас на прочность.
Я открытку сохранила. Так и вышло: она напоминает мне о войне...
Как найти жениха?
_Елена_ДУБОВСКАЯ_
Почему я не погиб под Ржевом
РАССКАЗ ВЕТЕРАНА ВОЙНЫ, ОРДЕНОНОСЦА ГЕОРГИЯ ВАЛЕНТИНОВИЧА НЕЧАЕВА.
_Георгий_Нечаев_с_фронтовым_товарищем_
ПЕРВЫЙ НОМЕР В ПУЛЕМЕТНОМ РАСЧЕТЕ
— В армию меня взяли в сорок втором. Три месяца проучились — и под Великие Луки. Попал в пехоту — царицу полей. В эстонский корпус. И тут же чудом не погиб.
У нас были маленькие пушки-сорокапятки, на лошадиной тяге. А коней кормить надо. Однажды спрашивают: «Кто умеет косить?» А я на Дальнем Востоке научился, вот и вызвался. И отправили меня сено заготавливать.
А когда с сеном вернулся — выяснилось, что всех, кто прибыл на пополнение, без меня отправили подо Ржев, и там они все до единого полегли, никто не вернулся. Знаете, что там подо Ржевом-то было? Вот и я там мог лечь. Из всего нашего пополнения в эстонском корпусе я остался один. И так и был до конца войны с эстонцами.
В августе 1944 года наша эстонская дивизия участвовала в большой военной операции. Наша рота отвечала за небольшой, но очень серьезный участок. Рота была полностью укомплектованная, 120 человек
Там озеро Псковское, которое то самое Чудское, про него во всех учебниках пишут.
Подняли роту в четыре часа утра, погрузились мы на большой катер. Темно — август, но погода хорошая.
А самое главное — немец не ждал нас там, откуда мы приплыли!
Задача была: удержать небольшой мостик на речушке под селом Авинорме, кажется так оно по-эстонски называлось.
Дорога на Таллин была открыта, речушка небольшая, метров десять всего, но оба берега обрывистые, и если немцы тот мостик взорвут, то наши танки не смогут пройти.
Я был первым номером в расчете станкового пулемета. Мы хорошо замаскировались. И как немцы подошли, человек сто, — тут я и давай их косить.
Фашисты в ответ посадили пулеметчика на деревенскую колокольню. Он — по нам, мы — по ним. Но я место отличное выбрал, много их положил.
Меня за тот бой сам командир дивизии, полковник Транкман, похвалил.
Удержали мы тогда мостик до прихода наших танков, не дали немцам его уничтожить.
Если бы не мы, то они бы мост взорвали, и не было бы прорыва на Нарву. Потому что там кроме этой дороги и мостика некуда было идти, там со всех сторон болото.
Танки подошли и двинулись сразу на Таллин.
А мы на броню залезли. Как живые мишени. Тут немцы хорошо нас постреляли. Человек двадцать пять от роты осталось.
_Георгий_Валентинович_Нечаев_
АТАКА НА ПОНТОНАХ
- Помню еще, как брали остров Эзель. Это уже октябрь был, холодно, осень.
Тогда у нас командиром роты был Комаров, а генерал-лейтенант Перн был командиром корпуса. Вот как взводного звали, забыл, к сожалению. Помню, что эстонец.
Погрузились в Вирцу, это порт в Эстонии, на понтоны. И — в атаку. Страшно было.
Немец давай нас бомбить. На земле был бы ранен — отполз бы куда-то, спрятался. А здесь плывешь и думаешь: куда тут спрячешься, если вода кругом?! А он кидает и кидает. Добре, что не попал.
Доплыли, но оказалось, что это другой какой-то, маленький остров, а Эзель — это тот, который за ним, большой.
Маленький взяли сходу. От него к Эзелю вела дамба, но немцы ее взорвали. Правда, не сильно — брешь такая образовалась. Сначала хотели форсировать это расстояние на маленьких машинках-амфибиях, которые нам тогда из Америки присылали, в них человек шесть-восемь входило. А потом проще сделали: прямо под огнем противника подвезли на студебеккерах камень. И каждый солдат брал валун, тащил его к промоине и кидал в воду. И так мы ту яму засыпали, а потом танки прямо по этому месту прошли.
На том острове Эзель взяли мы город Курысара. И наши пошли дальше, а мы остались, гарнизонную _службу_ несли, там склады разные были — с военной амуницией, боеприпасами. С продовольствием особенно хороший склад был — мед, конфеты. Эстонцы приходили, гроши давали, просили продать им чего-нибудь покушать. А мы не стеснялись, продавали, теперь-то уж чего скрывать.
Был друг у меня Волгин Борис, сам русский, но с Эстонии, долго мы с ним после войны переписывались, так он мне сразу сказал: «Учи эстонский язык!»
Он сам русский был, но вырос в Эстонии, знал, что эстонцы не очень хорошо к русским относятся. Будешь просить стакан воды по-русски — сделают вид, что не понимают. Надо говорить по эстонски. Я выучил язык.
ПРИКАЗ КОМАНДИРА
— Уже после войны помню один день.
Я бедовый был, везде пролезу, выживу, своего добьюсь.
Нас оставили на несколько месяцев в Выборге, служил я в отдельной роте связи особого укрепрайона под командованием старшего лейтенанта Севастьянова. Помню, задумали мы раз свое продовольственное положение поправить вместе с нашим командиром: поехали рыбу глушить, чтобы потом продать ее в Выборге.
А мы с тем командиром были почти родня. У нас как вышло: когда шел на фронт, у них только-только сын родился, он того сына еще не видел... И вот он говорит: «Давай, съезди на мою родину, привези семью!» И я поехал, еще форма одежды была зимняя. А на Украине тепло, апрель месяц... По жаре километров пятнадцать шел. Захожу в адресный стол: есть такие-то, где проживают? Есть, мальчику пятый год.
Искал-искал — нету улицы Калинина, один дом остался!
На другой день мне говорят: «Уехали они до брата, за триста километров!»
Дали телеграмму. Ждем-ждем, целую неделю, думаю — поеду сам. Приехал на станцию, услышал между женщинами разговор: мол, только что одна ехала, так волновалась, ей телеграмму дали, чтобы немедленно ехала, боялась, что разминемся. И мы разминулись!
А тогда ездили товарняками, пассажирских мало было.
Обратно поехал, нашел их, говорю: «Командир велел вам все продавать и до него ехать!» Коза у нее была — продали, пропуск сделали.
Да и на обратной дороге приключений натерпелись.
У меня друг было Жора, телеграфист. Он раньше демобилизовался по ранению (тогда у кого было три ранения — сразу демобилизовывали). Он в Москве жил, приглашал на парад зайти. Заехали, думали — на парад сходим, а малой расплакался: «Хочу до папки!»
Идем мы по Москве 1 мая, встречает нас военный наряд: «Почему в зимней форме?!»
Объяснил, пришлось идти на базар, за пять рублей пилотку покупать...
Приехали в Выборг, я командиру заранее дал знать, что мы едем. Он на лошадях приехал с ездовым, ходит по перрону, волнуется. А мальчик папу узнал, видать, по фотографии, бежит к нему! Получается, тому мальчику сейчас уже лет семьдесят? Жив ли он вообще? Мне тогда двадцать пять было...
В общем, мы с того случая с товарищем командиром почти родные стали.
КАК РЫБУ ГЛУШИЛИ
— Ну, привез я ему семью, а дальше-то что? Она к нему приехала, ей паек офицерский выписали, а что тот паек? Если там двести граммов масла дадут на всех... А еще ребенок растет, ему кушать надо.
Вот мы и решили рыбу глушить.
Помню, дело в мае 1946-го года было. Нашли мы с товарищем Севастьяновым минированное поле и очень обрадовались. Я ведь кем только не был за войну — минометчиком, автоматчиком, шофером, пулеметчиком — много военных специальностей освоил!
А в Финском заливе много рыбы было. Налимы хорошие, щуки, окуни морские огромные, кета...
В минах мы дырки просверлили, приспособили бикфордовы шнуры. Выехали в море на большой шлюпке, заплыли подальше, потому что укрепрайон же! А там островишек много, вот мы и стали искать место, чтобы за островом немного спрятаться.
Шнур подожгли, кинули подальше и давай грести во весь дух — мина все-таки! Метров на сто отгрести успели. Тут как рванет! И рыба всплыла — белым-бело от рыбы!
Насобирали полную шлюпку.
Вернулись на берег, и звонит нам начальник укрепрайона: что, мол, за взрывы такие? А мы откуда знаем, от нас до тех взрывов было километров семь или восемь.
И наелись рыбы, и на продажу набрали.
В тот же день мы с Леной, женой командира, поехали в город Выборг продавать эту рыбу. Командир мне увольнительную выписал. Так и ехали: у меня увольнительная и два чемодана, а у Лены — два ведра рыбы.
Я сижу на лавочке в парке, она рыбу продала и ко мне — отдает ведра, берет чемоданы.
А тут мы купили и масла, и водки, и сахара, трудно с ним было — а у них же ребенок!
И мне на дорогу гроши остались.
Так-то мой призыв уже месяц как демобилизовали, я просто тут хотел чуть-чуть командиру помочь, только что ведь его семью привез. А как обратно ехал — он мне дал на дорогу продовольственные талоны: на конфеты, на сахар, на муку, на водку, на тушенку...
Целую простынь этих талонов оторвал. Говорит: «Дома пригодится!» Только у нас в городке не было продпункта, и я ездил в Киев.
Наберешь полмешка сахара, мешок муки — так сразу много.
Долго командира вспоминал добрым словом.
_Елена_МАЙСЮК_
К бабушке в деревню
ВАЛЕНТИНА ПЕТРОВНА САРАНУ БЫЛА КРОХОТНОЙ ДЕВОЧКОЙ, КОГДА ИХ СЕМЬЯ ВМЕСТЕ С ДРУГИМИ БЕЖЕНЦАМИ ПОКИНУЛА ВОРОНЕЖ, НО НЕКОТОРЫЕ СОБЫТИЯ ПОМНИТ ОЧЕНЬ ЧЕТКО.
ПЕШКОМ С ТРЕМЯ ДЕТЬМИ НА РУКАХ
— Мне врезался в память один день в августе 1942 года, когда в нашем родном Воронеже была объявлена эвакуация.
Централизованно вывозили тогда только фабрики-заводы. Организованно покидали город воинские части. А мы, гражданское население, выбирались, кто как может.
Нас тогда у мамы было трое, я — средняя, мне было четыре годика. Был еще братик Витя семи лет и сестренка Нина, ей и полугода не исполнилось. Сестренка родилась в феврале 1942 года. Мама рассказывала, что она была беременна, когда началась война, и нашего папу, Петра Федоровича Касьянова, забрали на фронт. Мама думала даже аборт сделать, но ей приснился сон: отец ей выговаривал, что это нехорошо, мол, двоих кормишь — и с третьим не пропадешь, и вообще нельзя этого делать!
Сестренка так папу и не увидела — он погиб, защищая наш город в 1943 году, похоронен в братской могиле. Мы узнали об этом после войны...
Так вот, мы выбирались в деревню к нашим бабушке и дедушке. Жили они в селе Каверье Землянского района Воронежской области. 43 километра пришлось идти пешком. Сестренку мама привязала платком на грудь, нас с братом вела за руки, а на спине у нее была котомка с какими-то вещичками и едой, которую взяли из города. Шли по территории, где еще немцев не было, заходили в деревни, просили пить, нам давали.
С нами, помню, еще мамин брат шел, так он все сестренку считал обузой, все говорил матери: «Брось ее в канаву!» А мама отвечала: «С ума сошел! Как я ребенка брошу? У меня потом ее плач до самой смерти в ушах стоять будет».
Помню, подошли к той деревне, смотрю я с пригорка: а она вся такая зеленая, красивая, в садах просто утопает. И тут, откуда ни возьмись, прямо туча немецких самолетов! Пролетели над деревней и начали строчить и бомбы кидать. А нам, чтобы дойти до деревни, надо было открытое место пересечь, лог такой... И вот мама увидела самолеты и кричит нам: «Ложись!» И так мы все вместе и упали в какую-то ямку. Нас землей от взрыва присыпало, и это нас спасло.
Лежим и молчим, даже сестренка, хотя мама прямо на нее грудью упала, придавила.
Потом слышим: тишина, улетели немцы. Поднимаемся, и мама плакать начала. Говорит: «Вы молчали, я думала, вы уже неживые». А мы смотрим на нее большими испуганными глазами, но даже Ниночка не плачет.
ДЕДУ ОТОРВАЛО РУКУ, И ОН УМЕР
Пошли в деревню, и как вышли из лога — увидели, как по дороге идут немецкие танки, мотоциклы. И деревьев в селе меньше стало — взрывами их покалечило.
Вот так мы с немцами одновременно в то село и вошли, только с разных сторон. Зашли — а дедушка у нас раненый, ему осколок руку почти оторвал, в окно прилетел. Рука на одном сухожилии держится. Сейчас-то я понимаю, что надо было кому-то решиться отрезать уже ту руку, да перевязать, а тогда-то врачей не было, сами мы решиться не могли... Мазали чем-то, но у деда заражение крови началось.
Немцы как вошли, стали занимать хаты, которые получше.
Нашу тоже заняли, нас в сарай выгнали. Один немец глянул на руку деда через несколько дней и сказал бабушке: «Матка, все, капут!» Так и вышло — вскоре мы дедушку похоронили.
Как мать с нами это пережила все? Не знаю. Я у нее часто спрашивала после войны: как с тремя детьми, одна, мужа нет... Кругом немцы. Она вздыхала и отвечала: не знаю, наверное, молодая была. Ей тогда всего 31 год был.
После того, как немцы заняли деревню, нам пришлось в лесу жить, впроголодь.
Еще помню день, когда нас отправляли в немецкие лагеря, в Германию. Грузили на железнодорожной станции на специальном сборном пункте в вагоны. Молодежь — отдельно, детей с матерями — отдельно. Отовсюду людей свозили. В нашей Воронежской области был большой транспортный узел, поездов через ту станцию шло много.
Видимо, наши про это знали и прилетели бомбить составы. Скорее всего, летчики думали, что в тех товарных вагонах скот в Германию угоняют, вот и не хотели, чтобы немцам скот достался.
В общем, на границе с Курской областью услышали мы рев самолетов. Прилетели наши и стали бомбить поезд. Первым делом разбомбили паровоз, первый и последний вагон. А мы в серединке были. Паровоз остановился, немцы — врассыпную.
А самолеты бомбят и бомбят. И кто-то из пленных догадался выскочить и начать открывать вагоны. И люди стали выпрыгивать и тоже бежать. Наши летчики увидели, что здесь не скот, а люди — перестали бомбить. Мы с мамой тоже выскочили и побежали по полю. Помню, я еще не могла выскочить — было высоко и страшно, брат спрыгнул, мама с сестренкой тоже, а я стояла и плакала. И тут кто-то из толпы оглянулся и крикнул: «Чей мальчик в вагоне?» Мама обернулась, и увидела, что я не могу слезть. Меня сняли из вагона, как оказалось, самой последней.
Куда бежать — не знали, поэтому бежали туда, куда все. Очень радовались, что по нам не стреляют и не гонят обратно.
Попали в какую-то деревню в Курской области. Там тоже немцы были. Староста нас определил к каким-то старикам, в совсем ветхую хату. Там немцев не было, но крыша была совсем дырявая — звезды видно. Мы там до 43-го года жили. Хозяйка дома, конечно, не радовалась, что мы к ней попали, но куда деваться было? У нее весь скот забрали, были только куры. Она курицам картошку заварит, только выйдет из избы — а мы с братом сразу же ту картошку растаскиваем и едим.
ОТ ГОРОДА НИЧЕГО НЕ ОСТАЛОСЬ
А Воронеж наш освободили после Курской дуги, и вот мы в 1943-м году пошли с мамой обратно, в наш родной город. Мне уже шесть лет было. Помню, идем по дороге, тепло, уже думаем, как домой вернемся. И попали в какое-то село, где всех уничтожили.
А я бегать тогда любила. Убегу вперед мамы метров на сто, сяду, отдохну. Дождусь, пока она подойдет — и снова убегаю.
А мама уже не спорила, она сестренку несла. Братик с ними рядом шел.
И вот бегу я по тому селу забегаю за угол — а там стоят брошенные пушки, такие огромные, как мне тогда показалось, черные, и прямо на меня нацеленные. Страшно так! Я аж присела. Смотрю — а передо мной гора трупов, и сверху лежит мертвый ребеночек, совсем крошечный, новорожденный, может, сантиметров 50-60 всего в длину. Я заплакала — и обратно к маме. Взялась за ее юбку и до самого Воронежа не отпускала.
А когда дошли, так не то не то что наш дом, улицу найти не могли! Там весь город был в руинах, почти ничего не сохранилось — так его бомбили, так по нему стреляли.
Мама нашла какой-то почти целый частный дом на окраине и нас там оставила.
А сама потом несколько дней ходила, искала нашу улицу и наш дом. Нас, кстати, из того дома потом хозяйка выгнала.
А мы свой дом потом тоже нашли! Там под ним овощехранилище сохранилось с такими маленькими узкими окошками, и мы там десять лет прожили потом. Всей семьей. Только без папы. Ждали, что он придет, но пришла похоронка.
Мама меня надоумила написать письма Сталину и Жукову, и нам тогда дали однокомнатную хорошую квартиру. Такое было счастье после того подвала с мышами, крысами и постоянной водой, текущей с потолка.
А к отцу на могилу мама несколько раз ездила после войны. Он погиб совсем недалеко от города.
_Елена_МАЙСЮК_
Четыре сотни военных дней
МЕДСЕСТРА АЛЕКСАНДРА ЗАЙЦЕВА ОПЕРИРОВАЛА БОЙЦОВ В ПОЛЕВЫХ МЕДСАНБАТАХ.
_Медсестра_Александра_Зайцева_в_первые_послевоенные_годы_
МЫ — СОЛДАТЫ
— На фронт я ушла добровольно. Хотя можно было остаться в тыловых госпиталях или во втором эшелоне — это близкий тыл. Медсестер везде не хватало. Но я хотела быть на передовой. Там, считала, медики нужнее всего. Военный комиссар удовлетворил нашу просьбу.
Меня направили медсестрой на Северо-Кавказский фронт в хирургический взвод медицинско-санитарного батальона 34 гвардейской армии. Я помню номер полевой почты — 16455-Г. По существу, это военно-полевой госпиталь, но шли мы за фронтом, вернее — почти постоянно размещались на самом фронте, чуть ли не на передовой. Нас даже тыловиками не называли. Передовая рядом. Но именовались батальоном, то есть медсанбатом.
Перед нами стояла задача: не только спасать раненых, но и при случае вести бой с фашистами. Было оружие, прошли соответствующую подготовку, так что обязаны были бить немцев. И мы их били. А перед этим изучали винтовки, другое оружие, учились стрелять.
Какой-то один день войны выделить трудно. Ярче всего вспоминаю первый обстрел. В начале декабря батальон по тревоге погрузился в эшелон. Наша дивизия направлялась в «бой под Кременчугом», как потом военные историки окрестили это сражение. Дело в том, что 6 декабря 2-й Украинский фронт начал наступление на немцев, чтобы прорвать оборону на берегу Днепра. Кременчуг был сильным укрепрайоном в этом направлении, фашисты всю осень отражали атаки советских войск. Давно уже был форсирован Днепр в нескольких местах, взят Киев, Минск, а здесь никак не удавалось отбросить немцев за реку. Они оказали жесточайшее сопротивление и даже несколько раз переходили в контрнаступление.
Выгрузились на станции Готовка. Хмурое, холодное утро. Всю ночь шел дождь, грязь непролазная. Тащимся в село Готовка. Приказ: развернуть госпиталь в нескольких домах на окраине, у самой линии фронта. Под операционную отвели избу покрепче, готовим инструмент, волнуемся, ведь это наш первый бой. Слышится канонада, гул артиллерии нарастает, над станцией кружатся «юнкерсы», доносятся разрывы бомб. Подъезжают автомобили, везут раненых.
К нам несут бойца с тяжелым ранением, лицо бледное, крепко сжаты губы. Склоняюсь над раненым, и такое чувство жалости и горя меня охватывает, что не выдержала, заплакала. Входит хирург, едва взглянул на солдатика, все понял: «Срочная операция». И понеслось:
— Камфару!
— Морфий!
— Пульс?
Я все делаю механически. Глаза, как говорится, на мокром месте. А тут еще начался обстрел. Невероятным усилием воли взяла себя в руки. И вспомнила слова командира нашей медицинской роты капитан Горбунова, сказанные на первом построении, когда только прибыли в прифронтовую полосу:
_ЛИЧНОЕ_ДЕЛО_
_Александра_Ефимовна_Зайцева._Родилась_7 _апреля_1925_года_в_деревне_Большой_Яр_Исетского_района_Тюменской_области._В_августе_1943_года_окончила_Киевское_военномедицинское_училище_(оно_было_эвакуировано_в_Свердловск)._На_фронт_ушла_в_звании_младшего_лейтенанта._
— Запомните, раненому нужна ваша помощь, а не слезы. Вы — солдаты. Ваш враг — смерть, у которой вы должны отбить воинов для нашей армии. Вам не менее трудно, чем солдатам. Пуля и снаряд не видят, в кого попадают. А вы при этом должны думать не о себе, а о раненом, прежде всего о нем. И еще — вы должны уберечь раненого не только от смерти, но и от немцев, если они заявятся сюда, вступить с ними в бой и победить.
Немцы в тот день не появились, но обстреляли нас здорово. Зацепило одного из врачей, ранило санитарку. Я все время операции страшно боялась, но как заведенный механизм выполняла команды хирурга. И вытащили мы с ним солдатика из лап костлявой — прооперировали успешно. Это было мое первое крещение. До сих пор стоит перед глазами лицо молодого бойца.
ПОЖАР В БЛИНДАЖЕ
Затем были боевые будни. Больше четырех сотен военных дней. Медсанбат по мере продвижения наших войск часто менял место дислокации. Снимался с одного места, развертывался в другом. Вот опять получаем приказ: ночью выступаем. Выдали нам по 120 граммов сухарей, а мне, как офицеру, еще и сала. Я раздала бойцам и командирам индивидуальные пакеты первой помощи, мазь от обмораживания, и направляющие колонны спустились на лед. Мороз был крепкий. Наше счастье: ночь выдалась темная. Над Днепром стоял туман. На протяжении всей дороги на определенной дистанции стояли девушки-регулировщицы в белых маскхалатах, с флажками в руках и указывали нам дорогу. Не успели мы выйти на берег, как услышали команду «Воздух». При свете ракет мы четко увидели на самолетах черную свастику. Самолеты прочесали всю нашу колонну трассирующими пулями. Пули свистели, свет их был красный, синий, зеленый. Это походило на праздничный фейерверк, но несло в себе смерть. Услышав первые стоны, я позабыла о страхе и опасности, бросилась на помощь раненым. Не успела всех перевязать, как началась бомбежка. Все кинулись врассыпную. Но нам, медикам, отдыхать было некогда. Надо было обойти все артдивизионы, проверить, нет ли обмороженных, больных, дежурить около раненых. В походах мы не успевали даже развернуть госпиталь — работали прямо на марше. Потом, прибыв в Черкассы, развернули дивизионный госпиталь по всем правилам.
Еще помню случай. Было это уже в Западной Украине. Во время артобстрела загорелся блиндаж, в котором лежали раненые. В тот раз мы походный госпиталь разместили прямо в блиндаже. Когда немцы стреляли, около госпиталя разорвался артиллерийский снаряд. В нашем блиндаже лампа была такая: сжимали гильзу от снаряда, наливали бензин, вставляли лоскут старой шинели — вроде как фитиль, и зажигали. И вот во время этого обстрела лампа упала. Загорелись мешки с бинтами. Со мной была моя подруга, младший врач, армянка. Звали ее Зария. Я такая смелая была, говорю: «Зария, побежали через огонь!» Блиндаж был немецкий, значит, нужно было вылезать не в двери, а открыть люк. Когда я побежала через огонь, у меня обгорели ноги. Девушка вцепилась в меня, говорит: «Давай умрем вместе!» Я говорю: «Нет, я побегу!» Пока я бежала, огонь меня так и обхватывал. Один пожилой санитар схватил меня за руки и помог выбраться из блиндажа. Потом долго лечила ожоги, при этом не переставая работать.
ПРЯМОЕ ПОПАДАНИЕ
Еще один день. Часто вспоминаю конец войны. Мимо нашего полка по шоссе шла сдаваться в плен колонна фашистов. Тысячи немцев были с кожаными ранцами, все хорошо обмундированные, пели немецкие песни. За ними — здоровенные лошади везли на тачанках снаряды. Их генерал ехал на отдельной машине. Из этих немцев были даже врачи, которые пытались со мной разговаривать. Один мой «коллега», военный врач, видя, что у меня лейтенантские погоны и змея с чашей, подходит и говорит: «Господин офицер, я вам дарю часы!» А у меня часов сроду не было. Отвечаю: «Нет, мне не надо». Он не отстает: «Возьмите часы». Говорю: «Нет, я не возьму эти часы». Он уже кладет мне часы на руку, как вдруг подбегает не из нашей части солдат, хватает их и убегает. Я была так рада, что не взяла от немца эти часы. Когда мы освобождали украинские, польские города, я видела, как наши солдаты вытаскивали детей из колодцев, у которых была взята кровь для немецких солдат. Я все эти ужасы, конечно, пережила...
В наше время не в почете любовь к Родине. А тогда мы все были жуткими патриотами. С этим чувством мы и шли всю войну, сражались и побеждали. Чтоб успокоить раненого, сделать ему укол, перевязать и сказать доброе слово, надо было любить весь свой советский народ. Я говорила солдатам только ласковые слова, иногда пела на гитаре. Старалась всячески унять их боль. Нужно было сто граммов налить, я наливала кружку — чтобы солдатик меньше стонал, как-то забылся. Мне попадало за это от начальника санитарной службы.
У медиков работа была колоссальная. Помню, один солдат, 1926 года рождения, попал под бомбежку и лишился дара речи. Наш командир медсанбата взял его к себе, чтобы он помогал как санитар: положить раненого, перевязать. Он такой хороший парень был, всего семнадцать-восемнадцать лет! Я его подкармливала. Он целый месяц молчал и вдруг — заговорил. Я испугалась: «Тебя же отправят на передовую... Ты помолчи, чтобы командир не слышал». Он мне отвечает: «Я не могу, я солдат. Я давал присягу». Подходит к военврачу:
— Товарищ гвардии майор, я уже начал разговаривать.
— Ну, я не имею права тебя задерживать в медсанчасти, — отвечает офицер.
И ушел солдат на фронт. Больше я его не видела. А мне так хотелось иметь хорошего помощника, он такой хороший парень был. Ведь без санитара медсестре трудно.
Хватало на войне и разных нелепостей. Помню такой случай. Я шла на наблюдательный пункт командира полка вместе с солдатом, который нес за плечами термос с едой для солдат. Передвигались по траншее почти ползком, потому что немецкий снайпер всех «снимал». Но добрались. Солдат мой остался возле входа в блиндаж, там человек двенадцать было, а я ушла дальше — на НП. Вдруг немецкие танки открыли огонь. Прямое попадание в блиндаж болванкой. Крики, стоны. Я кубарем скатилась с НП. Солдата, который был со мной, убило, просто разнесло на куски, еще десять человек были ранены. Мне пришлось их перевязывать. И ранения были не от снаряда, а от разлетевшихся в клочья бревен блиндажа. Так обидно...
_Иван_ТУЛИНСКИЙ_
Малый кусочек сорок пятого года
_ГЕННАДИЙ_ГЕОРГИЕВИЧ_ПИКОВ_ПОПАЛ_НА_ТРЕТИЙ_БЕЛОРУССКИЙ_ФРОНТ_ВЕСНОЙ_СОРОК_ТРЕТЬЕГО_МОЛОДЕНЬКИМ_СЕРЖАНТОМ_ПОСЛЕ_ТРЕХ_МЕСЯЦЕВ_УЧЕБЫ_В_ПОЛКОВОЙ_ШКОЛЕ_ГОРОДА_КАНСКА._СНАЧАЛА_БЫЛ_СВЯЗИСТОМ,_ПОТОМ_РАДИСТОМ_БАТАЛЬОНА,_НО_ПОСЛЕ_ДВУХ_РАНЕНИЙ_ТАСКАТЬ_РБ-24_УЖЕ_НЕ_МОГ_И_БЫЛ_НАЗНАЧЕН_КОМАНДИРОМ_ОТДЕЛЕНИЯ_СВЯЗИ_ПРИ_БАТАЛЬОНЕ._В_СОСТАВЕ_84_ГВАРДЕЙСКОЙ_ДИВИЗИИ_ИМЕНИ_СУВОРОВА_11_АРМИИ_ПЕРВЫЙ_РАЗ_ПОШЕЛ_В_БОЙ_ПОДО_РЖЕВОМ._ПОТОМ_БЫЛИ_ВИТЕБСК,_ВЕЛИКИЕ_ЛУКИ,_БОБРУЙСК,_ПОЛЬСКИЙ_ВИЛЬНЮС,_ШАУЛЯЙ_НА_ГРАНИЦЕ_С_ВОСТОЧНОЙ_ПРУССИЕЙ,_ИНСТЕНБУРГ_И_ШТУРМ_КЕНИГСБЕРГА._ПОСЛЕДНИМ_ЭТАПОМ_ВОЙНЫ_ДЛЯ_ЛЕГЕНДАРНОЙ_АРМИИ_И_ЕЕ_СОЛДАТ_СТАЛО_УНИЧТОЖЕНИЕ_ЭЛИТНОЙ_ФАШИСТСКОЙ_ГРУППИРОВКИ_НА_ЗЕМЛАНДСКОМ_ПОЛУОСТРОВЕ_(ПОРТ_ПИЛЛАУ)_И_КОСЕ_ФРИШЕ-НЕРУНГ._ОБ_ЭТОМ_ — _ЕГО_РАССКАЗ._
— После взятия Кенигсберга мы в резерве стояли в каком-то городишке под Берлином. Обмыли это все, конечно, отдохнули. Поступил приказ: надо форсировать залив и брать порт Пиллау, там в немецкой бухте сосредоточились их силы — около тридцати тысяч.
Назначили на 26 апреля. Стояли в лесу, спали накануне как обычно: кто на сосну навалился, кто елочку сломил и под бок подмял. Мы все с одним казачонком вместе держались, вот с этим сержантом Курманолиевым, с алтайского края он был. Мы плащ-палатку расстелили да на ней и спали. На рассвете все и началось. «Катюши» били, авиации много — артподготовку мощную устроили. Но понятно, мы сначала позавтракали — кормили хорошо. Это под Витебском по двенадцать километров по болоту за мешком сухарей солдат шел. А к тому времени мы голода уже не знали — трофеев-то много было, ими и питались. В общем, не голодно, да и не холодно. Только сырость страшная. Иней ночью выпадал, к утру растаял. Туман, как всегда, стоял.
В траншеях сидели, пока наши их с воздуха били; кто курил, кто матерился, шутил. Мы с Курманолиевым рядом, другие казахи тут же, особо не разговаривали да и не слышно ни черта — наши такой грохот устроили. Посидели так, подождали, а там и амфибии подошли, погрузились на них дружно — и на фрицев. Много нас было — кто на амфибиях, кто на катерах, даже на плотах плыли. На них же пушки-сорокопятки и 37-миллиметровые короткоствольные гаубицы тащили. Сначала плыли без проблем, считай, волны хоть и сильные, а все ж не помеха. А вот как ближе стали подруливать, тут немец и начал по нам лупить. Он ведь тоже не дурак, там ширина-то была не один десяток километров, что ж он без дела стрелять будет. Подпустили поближе — и давай поливать. У меня при себе бинокль трофейный был, так глянешь в него — лесок на их берегу видно, а что в леске — не поймешь. А уж откуда стреляют — и вовсе не видать, хорошо они там обустроились.
Нам повезло, считай у самого берега нашу амфибию перевернуло, хоть и по горло в воде идти пришлось, а все лучше, чем ко дну. Вылезли все мокрые и к ним наверх. Там, с северной стороны, берег крутой был, метров семь в высоту. Лезем мы мокрые, а они сверху из пулеметов строчат. Где за камень, где за корень уцепишься и «Ура!» орешь. Со стороны, может, и смешно — вроде и не кучей, чтоб не расстреляли, а все одно как мураши облепили эту кручу. Оружие уж у кого какое было — у меня автомат ППШ с круглыми дисками и наган. Только не пригодились они в этот раз. Пока до верху добрались и на вымощенную булыжником дорогу у строений вышли, их уже колоннами пленными вели.
А все равно за эту операцию от нашего батальона человек четыреста может осталось, а может нет... Много дней у войны было, все не упомнишь, это так, кусочек малый сорок пятого года.
_Ирина_САРВИНА_
От Сталинграда до Рейхстага
ТЯЖЕЛАЯ ВОЕННАЯ РАБОТА БЫЛА У СТАРШЕГО СЕРЖАНТА МЕДИЦИНСКОЙ СЛУЖБЫ НИНЫ ВОЛОГОДСКОЙ — ВЫНОСИТЬ РАНЕНЫХ ИЗ-ПОД ОГНЯ.
— В одну из июльских ночей 1942 года нас, будущих санинструкторов, подняли по тревоге. Маршем вышли на железнодорожный вокзал, погрузились в эшелон. Поняли: едем на войну.
Добрались до станции Кумалга, что в Саратовской области. Потом своим ходом днем и ночью несколько суток шли в сторону Сталинграда. Жара, пить хочется, с ног от усталости валимся, но идти надо. А вот и Волга! Нужно переправляться на другой берег, а я, на беду, плавать не умею. Думала, утону. На мое счастье солдаты нашли дырявую лодку, посадили в нее меня и дали консервную банку, чтобы воду вычерпывала.
Переправились, и тут же поступил очередной приказ двигаться до железнодорожной станции Котлубань. С каждым пройденным шагом гул боя становился все ближе и ближе. Навстречу начали попадаться беженцы, раненые и даже убитые. Вдруг командиры скомандовали: «Окопаться!» Земля в здешних местах оказалось мягкой, управилась быстро. Взглянула на небо: какие-то черные точки приближаются. Кто-то крикнул: «Самолеты!» Неподалеку разорвалась бомба, затем еще и еще... Стало страшно, упала в окоп.
Не знаю, сколько времени прошло. Прибегает командир, дергает за плечо и показывает в сторону немецких позиций: «Давай, ползи, там раненые!» А кругом грохот стоит, пули свистят. И я, превозмогая страх, поползла. Вижу, лежит дядечка, грузный такой. Шепчет: «Сестренка, помоги!» Еле положила его на плащ-палатку, перевязала. Своя винтовка на спине, да еще его... Плачу, но из последних сил тащу этого раненого в наше расположение. Вынесла, слава богу, живым. А там другого, третьего...
_ЛИЧНОЕ_ДЕЛО_
_Нина_Алексеевна_Вологодская._Родилась_15_ноября_1923_года_в_Тюмени._По_окончании_фельдшерско-акушерской_школы_в_восемнадцать_лет_добровольцем_ушла_на_фронт._Прошла_боевой_путь_от_Сталинграда_до_Берлина._Гвардии_старший_сержант_медицинской_службы._
Бои в здешних местах шли жестокие, кровопролитные. Погибла Тоня Шулепова, ранило взводного Аносова. Меня, слава богу, пуля обошла. А в конце сентября нас вывели из-под Котлубани и направили непосредственно в Сталинград. Наш 339-й полк занял оборону поначалу у Скульптурного сада, потом немец нас выпер оттуда, и мы оказались в районе завода «Баррикады». Заводские цеха по нескольку раз переходили из рук в руки, а когда бились за жилые дома, бывало так, что на одном этаже занимаем позицию мы, на другом — немцы.
Сколько погибло людей! Утром взвод занимает оборону, а к вечеру нас вместе с командиром остается в живых трое-четверо. Да и как было воевать, когда одна винтовка на двоих?! Ночью приведут пополнение — все повторяется снова. Ужин, бывало, есть некому... Стемнеет, заберемся в какой-нибудь дом. Командир говорит мне: «Постреляй из окон для острастки, пусть думают, что нас здесь много». Иду, стреляю...
Зимой немец нас к самому берегу прижал. Но мы знали, что за Волгой для нас земли нет. Фрицы обнаглели, сверху кричали нам: «Рус, буль-буль!» Спасла нас от верной гибели прибывшая на подмогу кадровая армия генерала Родимцева.
Когда нашу дивизию выводили в тыл на переформирование, мне довелось побывать в районе, где был оборудован блиндаж Хрущева. Зашли, посмотрели. Рельсы, земля, бревна, опять рельсы, земля, бревна... В общей сложности двенадцать слоев! Мы с девчонками переглянулись: «В таких условиях чего не воевать-то?»
Галю Титову в последнее время часто вспоминаю. Гибель этой девушки до сих пор стоит перед глазами. В Котлубань мы попали вместе, хотя она родом не из Тюмени, а из Новой Заимки, учительствовала там. Помню, говорит мне: «Нинка, я боюсь, что меня могут убить». Но потом привыкла. И вот в одном из боев слышим: «Сестренки!» Значит, кого-то ранило. Крикнула Гале: «Я ползу первой, а ты за мной». Немцы стреляют, пули свистят, не дают приподняться. Через какое-то время окликаю ее, а она молчит. Подползла к ней, разорвала рубашку, вижу — две ранки в районе сердца. Там, в привокзальном сквере, мы ее после боя и похоронили.
У Гали был друг, военный летчик. Они переписывались, после войны мечтали пожениться. Вечерами она любила петь песню, я ее сегодня почти не помню, только строчку: «Петлицы боевые, петлицы фронтовые...». Паренек тот, как я позже узнала, тоже погиб. Тяжело вспоминать об этом...
Сколько ребят и девчат не дожило до Победы... Таких людей, готовых отдать свою жизнь за Родину, было среди нас абсолютное большинство. Но не вся правда о войне еще сказана. В Котлубани был случай, когда на сторону немцев перешла целая рота. Побросали винтовки штыками в землю — и все. Наши позиции были белыми от листовок, обещавших германский «рай». Вместе со всеми к немцам ушли и несколько медсестер, некоторых из них я знала по Омску. Что с ними сталось, не знаю до сих пор.
После Сталинграда в боевые действия дивизия вновь включилась в июле 1943 года во время проведения военной операции на Курской дуге. В боях под Орлом 3 августа мы потеряли своего боевого командира Леонтия Николаевича Гуртьева. Рассказывают, что произошло это после того, как в расположение комдива приехал командующий армией Горбатов. Генерал этот шел чуть ли не в открытую, немцы по красному околышку его фуражки, видимо, определили, что приехал важный чин и быстро устроили артналет. Леонтий Николаевич только и успел, что подтолкнуть в свой окоп командарма и прикрыть его своим телом... Когда после взятия Орла Гуртьева хоронили, многие не скрывали слез. Позднее ему посмертно присвоили высокое звание Героя Советского Союза, а после войны на могиле поставили памятник.
_Награждена_орденом_Отечественной_войны_I_степени,_медалью_«За_отвагу»,_«За_оборону_Сталинграда»,_«За_взятие_Берлина»,_медалью_Жукова,_юбилейными_медалями._Удостоена_звания_«Отличник_здравоохранения»._
После этой операции наша дивизия получила наименование 120-й гвардейской и была включена в состав Второго Белорусского фронта. В Белоруссии нам очень помогали партизаны. Они знали, где располагались немецкие части, сколько их было. Мирное население относилось к армии хорошо. Наварят нам бульбы, наедимся, и идем дальше воевать.
Как правило, самые ожесточенные бои шли против власовских частей, которые стояли до последнего. Они прекрасно понимали: от своих пощады не дождутся никогда. К тому же их сдерживали стоявшие позади немцы, так что пути к отступлению были перекрыты. Бывало и так, что мы стояли на одной линии со штрафниками. Как-то с девчонками пошли посмотреть, что это за штрафники такие. Пришли в их расположение, а они нам танцы устроили. Ребята как ребята, только вот бедовые какие-то. Казалось, им было все равно — искупить вину или погибнуть. Немцы их очень боялись...
Чем ближе подходили к Германии, тем больше немцев сдавалось в плен. После освобождения Варшавы дивизию перебросили на территорию Восточной Пруссии. Немцы на нашем участке фронта особо не сопротивлялись. Когда шли по автобанам, все следили за указателями. Вот до Берлина остается 100 километров, вот 90,50,20...
И наступил долгожданный день, когда гитлеровцы капитулировали. Наше подразделение находилось как раз неподалеку от рейхстага. Не знаю, что на нас такое нашло, но мы побежали искать бункер Гитлера. Хотя бы на труп его обгорелый одним глазком посмотреть. Разумеется, ничего не нашли. Возвращаемся, а немцы бегут за нами, кричат: «Гитлер капут!» Подумала: «Ну, конечно, теперь капут!»
_Петр_ДИСТАНОВ_
«Ахмет Галимов, 3 мая 1945 года»
ТАКУЮ НАДПИСЬ НАЦАРАПАЛ ОТВЕРТКОЙ НА СТЕНЕ РЕЙХСТАГА ТЮМЕНСКИЙ СОЛДАТ.
_ЛИЧНОЕ_ДЕЛО_
_Ахмет_Галимович_Галимов._Родился_21_июня_1926_года._В_Красную_Армию_был_призван_в_ноябре_1943_года._
КАК В МЕНЯ СНАЙПЕР СТРЕЛЯЛ
— Границу Германии дивизион, в котором я служил, пересек 25 марта 1945 года. Первым населенным пунктом на нашем пути стал небольшой городок Розенберг. Вошли в него без единого выстрела. Сразу же бросилось в глаза: ворота и двери домов открыты настежь, по усадьбам свободно гуляют скот и птица, территория ухожена, чистота и порядок кругом, дорожки забетонированные... Никакой войны, словом. Правда, людей вокруг — ни души. Видимо, испугались и попрятались.
К вечеру поступила команда занимать дома для ночлега. Мы зашли в один дом, а там на каждой стене — по огромному зеркалу. Кто-то из ребят от души приложился прикладом — аж осколки разлетелись в разные стороны. Это сегодня мне кажется, что можно было бы обойтись без этого, а в тот момент... У многих из нас перед глазами стояли разрушенные немцами советские города и села, и, глядя на эту сытость и довольствие, мы таким образом срывали злость за причиненное Родине зло.
В общем, устроились, переночевали. Проснулся наутро, решил прогуляться по усадьбе. Заглянул в сарай и увидел — краски, кисточки... Не знаю, что мне в голову взбрело, но вдруг решил написать на заборе лозунг «Смерть немецким оккупантам!» Сказано — сделано. Только собрался поставить в восклицательном знаке жирную точку — как у меня рядом с правым ухом что-то просвистело. Я инстинктивно присел, только потом до меня дошло, что в меня стреляют. Стало немного не по себе.
На выстрел выбежали однополчане, показываю им на дырку в заборе. Был у нас такой старшина Гринь, украинец, возрастом постарше и поопытнее. Посмотрел на меня, на дырку в заборе, огляделся вокруг. А там неподалеку стояла небольшая церковь, что-то типа костела. Только и сказал: «Снайпер — там!» Берет двух человек — и туда. Вернулись минут через пятнадцать, да не одни, а с каким-то перепуганным пацаном лет пятнадцати. Оказалось, его там приковали, приказав сражаться до последнего. Кроме снайперской винтовки оставили еще и фауст-патрон. Так что я бога должен благодарить, что он им не воспользовался.
Стоит этот пацан, в глазах испуг и слезы одновременно. А я как сидел, так и сижу. Гринь задумался ненадолго: «Что делать-то с твоим парнем? Может, расстрелять его? Решай!» Такой ответственный момент наступил для меня. Глянул на него, жалко стало, говорю: «Он же сопляк еще. Дайте ему хорошего пинка под зад, пусть бежит к мамке домой». Так ребята и сделали. Случай этот долго забыть не мог. Если бы паренек взял чуть левее, сидел бы я сейчас перед вами?
КАК В «ЧАПАЕВЕ»
Еще один памятный случай произошел аккурат через неделю. В районе города Котбус наши войска окружили крупную немецкую группировку войск. Был дан приказ по ее уничтожению, в том числе силами нашего артдивизиона. Расположились мы неподалеку от шоссе. Пока устанавливали орудия, то-се, завечерело. А вот и отбой скомандовали. И надо же так случиться, что именно в эту ночь мне выпало идти в караул. Обычно функции караульных выполняли водители, повара или легкораненые, а из расчетов людей брать разрешали только в порядке исключения.
_Воевал_в_составе_Первого_Украинского_фронта_в_17-й_Киевско-Житомирской_орденов_Ленина_и_Суворова_Краснознаменной_артдивизии._Гвардии_старший_сержант._Освобождал_от_немецко-фашистских_захватчиков_Украину,_Польшу,_участвовал_в_штурме_и_взятии_Берлина,_в_освобождении_Праги._Войну_закончил_16_мая_1945_года_в_Австрии._
Я попал часовым вторым номером — с часу ночи до трех утра. Дали мне ракетницу на случай чего. Ну, и автомат под боком. Коротаю время, хожу туда-сюда... Где-то в третьем часу слышу: музыка заиграла. Какой-то незнакомый марш. Подумал: «Не померещилось ли?» А музыка все громче! Мгновенно залез на сосну, глянул в ту сторону, откуда музыка доносилась, — и чуть не упал от удивления.
Картина, скажу я вам, достойна описания. По полю идут немецкие танки, за ними самый настоящий духовой оркестр, далее — пехота, рукава засучены, автоматы на шее... И тут вспомнил кинокартину «Чапаев», там беляки на наши позиции тоже устроили психическую атаку. Ну, думаю, дела...
Нас учили подавать сигнал ракетницей не вертикально в воздух, а горизонтально, чтобы траектория ее полета не была видна противнику. Я и пальнул в сторону наших позиций. Через несколько минут прибегает командир дивизиона Лацман: «Что случилось?» — «Немцы идут на нас психической атакой!» А все уже были на ногах. Командир дал приказ развернуть орудия и скомандовал: «Прямой наводкой по фашистским танкам — огонь!» Когда до колонны оставалось метров 300, наши орудия дали залп. Передние машины врага запылали, примолк оркестр. Но ненадолго. Все повторилось сначала, но и вторая атака немцев застопорилась. Не знали они: «психической» атакой русских не сломить!
После этого наступило затишье. Длилось оно несколько часов. Когда стало светать, мы вдруг услышали шум мотора. Видим, наша «тридцатьчетверка» лихо так подъезжает, останавливается. Из нее вышел танкист и говорит нашему командиру: «Прибыл в ваше распоряжение сопровождать пленных». А пленных-то пока нет. И только когда уже стало светло, со стороны леса вдруг показались белые флаги. Одна колонна, затем другая, третья... Позднее удалось узнать, что только на нашем участке в плен в общей сложности сдалось 35 тысяч немецких солдат и офицеров. За эту войсковую операцию я был награжден самым главным солдатским орденом — Славы.
А вот в Берлин мне удалось попасть только в начале мая. Наше командование решило поощрить отличившихся артиллеристов поездкой в столицу поверженной Германии. Ехали долго, «студебеккер» еле пробил себе дорогу сквозь толпы людей. Наконец добрались до Рейхстага, который со всех сторон был облеплен воинами-победителями. Каждый из моих соотечественников норовил оставить на его стенах автограф. У меня под рукой оказалась отвертка, которой я и нацарапал незамысловатую надпись: «Ахмет Галимов, 3 мая 1945 года».
_Петр_ДИСТАНОВ_
Солдаты из Ишима
_Первую_боевую_награду_Н.П._Фенченко_получил_в_1943_году._Тогда,_в_июле,_их_рота_за_один_день_отбила_несколько_атак_противника,_подожгла_два_танка_(один_из_них_уничтожил_Николай_Петрович)._
ПОД БОМБЕЖКОЙ
Война могла пройти мимо Михаила Николаевича Никифорова. У него была бронь, так как работал на одном из военных номерных заводов Урала. А на вопрос, почему все-таки ушел добровольцем на фронт, ответил: «У меня отец погиб в сорок первом».
Когда началась война, ему было 16 лет, и он с нетерпением ждал призыва на службу ребят 1925 года рождения. К тому времени многие сверстники Михаила потеряли своих отцов, и им было за кого мстить фашистам. Мы разговаривали с Михаилом Николаевичем вполголоса, я боялась спугнуть его воспоминания. А он, рассказывая о войне, смотрел куда-то вдаль, будто бы вновь видел все происходящее десятки лет назад:
— Признаюсь, в самом начале был страх, когда еще не мог распознать, где свои, где враги, то ли подмога спешит, то ли немцы нападают. Разобрался во всем после первого боя. А потом и по звуку, и по гулу, и по виду безошибочно распознавал, кто есть кто на этой войне. Сколько жить буду, столько не забуду один из тех дней. Второй Белорусский фронт, в состав которого входил первый гвардейский Краснознаменный танковый корпус, двигался на запад. Наша часть была переброшена в город Жлобин. Там уже шел бой. Мы только установили орудие, как немцы побежали. Тут вражеский самолет засек нашу артиллерию и сбросил несколько бомб прямо по цели. Развернулся — и снова на нас. Мы в этот момент с ленинградским другом таскали бревна для укрепления окопов. Не успели добежать — разорвалась бомба. Смотрим — яма огромная, хоть дом ставь. Жутко стало, но стоять некогда. Вшестером толкаем артустановку и вдруг слышим девчоночьи голоса. Думали, мерещится: откуда здесь, на войне, среди разрывов бомб и грохота орудий взялись девчонки? Но голоса все отчетливей: «Люська, Верка, давайте сюда!» А потом визг радости: «Сбили, сбили!» Оказалось, совсем рядом с нами по немецким самолетам стреляли юные зенитчицы. У них еще продолжался бой, а нас перебросили в Первомайский район. Ух, и сильные шли там бои!
Гвардии рядовой Никифоров был тяжело ранен на фронте в живот и грудь. Никто не верил, что он выживет. Выжил всем врагам назло. Его военные дороги завершились в мае 1945 года. Награжден орденом Отечественной войны I степени, медалью «За победу над Германией», медалью маршала Жукова. Но не нашла солдата еще одна награда, запись о которой сделана в красноармейской книжке Михаила Николаевича — медаль «За отвагу». Кто знает, может быть, награда найдет героя через 65 лет после Великой Победы.
РУКОПАШНЫЙ БОЙ
Николай Петрович Фенченко разведчиком стал не сразу. Боевое крещение он принял в 1943 году, когда после окончания Астраханского пехотного училища в звании старшины прибыл в 41-й Гвардейскую стрелковую дивизию. Первый бой длился два часа, из одиннадцати человек в отделении осталось только четверо. Первое ранение, тяжелое осколочное, он получил 3 сентября 1943 года и до конца декабря пролечился в госпитале. Медкомиссия признала Фенченко не годным к военной службе с переосвидетельствованием через полгода. Вернулся в Ишим, здесь ему ВТЭК установила третью группу инвалидности. Но не мог солдат спокойно сидеть дома, когда однополчане оставались на фронтах и вели ожесточенные бои. Пошел в военкомат — и снова на передовую. С пополнением прибыл Николай Петрович в 305-ю стрелковую дивизию, 1000-й стрелковый полк, в разведвзвод на должность заместителя командира взвода.
_Боевые_товарищи_Николая_Петровича_Фенченко_
_Гвардии_рядовой_Никифоров_награжден_орденом_Отечественной_войны_I_степени,_медалью_«За_победу_над_Германией»,_медалью_маршала_Жукова._Но_не_нашла_солдата_еще_одна_награда,_запись_о_которой_сделана_в_красноармейской_книжке_Михаила_Николаевича_—_медаль_«За_отвагу»._
И вспоминает фронтовик один день войны, одно задание, которое необходимо было выполнить любой ценой.
— Дело было на Дугленском перевале. Возникла необходимость взять немецкого офицера, желательно штабиста. Ходили за ним разведчики четырех полков и два взвода из состава роты, в которой служил я. Корпусная разведка потеряла двадцать человек. Наш взвод пока не трогали, мы уносили раненых с нейтралки. Но пришел черед — вызвали нас к командиру дивизии. Смотрим, там начальник штаба, начальник разведки. Понимаем — дело серьезное. Дали задание. И что вы думаете? Десять ночей наблюдали за линией фронта, прежде чем пройти через нее. Изучали ситуацию, выбирали момент. Выбрали. Перешли в тыл врага. Было нас двадцать разведчиков. Действовали осторожно. Засекли в лесу двух немцев. Командир приказал брать обоих. Взяли. И не ошиблись, оказались майор и солдат. Не теряя времени, пока нас не заметили, стали возвращаться. Казалось, ситуация работала на нас — все шло по плану. И вдруг... Наткнулись на фашистских разведчиков. Они как раз вели наблюдение за нашей передовой. Завязался бой. Бились, кто чем мог. Понимали, уступать нельзя. Знали — задание почти выполнено, и надо доставить «языка» в дивизию. Рукопашная схватка — штука скоропалительная, даже не успеваешь ощутить страха. Бились, как черти, но если бы не пришли на помощь пехотинцы, был бы нам каюк. «Языка» мы доставили, задание выполнили. Этот день не сотрется из памяти.
Первую боевую награду Н.П. Фенченко получил в 1943 году. Тогда, в июле, их рота за один день отбила несколько атак противника, подожгла два танка (один из них уничтожил Николай Петрович). Медаль «За отвагу» вручал ему командир 126-го стрелкового полка. Вместе с наградой выдали 250 рублей, которые боец перечислил в Фонд Обороны. В том же, 1943-м, за выполнение особого задания разведчик Фенченко был награжден орденом Красной Звезды. А в 1944-м — медалью «За боевые заслуги» и знаком «Отличный разведчик». В 1945 году солдат вынес с нейтральной полосы тяжело раненого заместителя командира дивизии, за что был награжден орденом Отечественной войны II степени.
_Светлана_НЕЧАЕВА_
Как Суворов шел на Вену
ПАРНЮ ИЗ СЕЛА ВИКУЛОВО ОРДЕН СЛАВЫ ВРУЧИЛ САМ КОМАНДУЮЩИЙ ФРОНТОМ.
_Иван_Суворов_
ТОЛЬКО Б ДОБЕЖАТЬ ДО ПУЛЕМЕТА!
Уже вечерело, когда из штаба 331-го гвардейского полка 38-й гвардейской дивизии воздушно-десантных войск прибыл посыльный. Майор Евсеев, командир третьего батальона, нехотя поднялся с топчана — в землянке было тепло и по-домашнему уютно. Отпустив бойца, поправил повязку на раненой руке, разорвал пакет. Приказ был лаконичен: «Силами роты произвести зачистку местности на глубину до 20 километров в сторону Вены».
Содержание не вызвало удивления: после недельного стремительного наступления фашистская группировка (до пяти стрелковых дивизий) была частично уничтожена, взята в плен, а частично — рассеяна по лесам. Именно последнее обстоятельство и представляло определенную опасность: объединившись, немцы могли натворить немало бед в тылу наших войск.
«Лучше Коновалова с его ребятами этого никто не сделает», — подумал майор о командире третьей роты.
И уже утром десантники, развернувшись в две шеренги, на расстоянии видимости, неспешно углублялись в долину, поросшую молодым сосняком.
Еще вчера здесь был жаркий бой. Развороченные блиндажи, многочисленные воронки от снарядов и авиабомб, сгоревшие танки, искореженные орудия, даже попадавшиеся кое-где трупы немцев, которые не успела вынести похоронная команда, — все напоминало о нем. Взятая в клещи австрийская столица 13 апреля 1945 года была окончательно освобождена советскими войсками 2-го и 3-го Украинских фронтов. Но недобитые остатки армий «Е» и «Ф», оборонявших Вену, еще рыскали по окрестностям, стремясь пробиться к своим, державшим оборону в районе Корнейбурга и Флоридсдорфа.
Первые десять километров разведчики преодолели относительно спокойно, не считая небольшой стычки на правом фланге — четверо эсэсовцев прятались в подбитом бронетранспортере. Да еще взяли в плен шестерых австрияков.
— Привал! — пронеслась по цепи команда. — Пулеметчикам выдвинуться в головные дозоры.
— Эх, и здесь нам не фартит, — вздохнул командир станкового пулеметного расчета младший сержант Иван Суворов. — Пошли, Сашка, — махнул он рукой второму номеру, уже привалившемуся к стволу ели, — позицию выбирать надо.
Продвинулись еще километра на полтора; приглянулась воронка с двумя обгоревшими пнями на краю, в ней и угнездились.
Сержант огляделся. Впереди справа растянулось поле все с той же страшной картиной недавнего сражения. Было тихо и безлюдно, лишь где-то на западе грохотала канонада.
А вот левый фланг обеспокоил сибиряка: низкая болотистая низина, сплошь заросшая камышом и ракитником, могла надежно укрыть кого угодно и что угодно.
— Ты здесь смотри в оба, — приказал он помощнику, а я туда пойду, гляну, — указал на берег, закидывая за плечо автомат.
Вышло, что не зря ныло сердце у бывалого солдата. Не успел Иван спуститься с пригорка, как из кустов прострекотала очередь. К счастью, пули просвистели выше головы.
Суворов упал за первую попавшуюся кочку. «Влип, — пронеслось в голове, — как кур во щи», — и зло матернулся. Вскинул ППШ и длинно полоснул в ответ. Оттуда тоже ответили, уже из нескольких стволов, но не прицельно, в разбежку.
И здесь с высотки ударил «станкач». «Сашка, молодец!» Заходили ходуном кусты, полетели клочьями побитые пулями камыши, послышались гортанные крики, стоны.
— Так вам, сволочи! — кричал в азарте боя Иван, вставляя в автомат новый диск. — Не хотели в плен — получай!
Внезапно пулемет смолк. Этим незамедлительно воспользовался противник, перенеся весь огонь на Суворова.
«Не выдержать мне здесь, пропаду. Надо к пулемету, — решил сержант, — а там посмотрим — кто кого, да и наши на подмогу подойдут».
Бросив одну за другой две гранаты в сторону врага, Иван устремился к спасительной воронке. Пули цокали о камни у самых ног, жужжали шмелями справа и слева, а он летел словно на крыльях.
«Спаси, Пресвятая Богородица, — шептал одними губами, — не дай сгинуть понапрасну, меня маменька с тятей с войны дожидаются». Суворов не верил в бога, но сейчас был готов поклониться хоть кому, только бы добежать, только бы успеть упасть на дно снарядной воронки.
И добежал. Добежал целым и невредимым, будто и вправду его охраняли небеса от вражьего сглаза. Только пилотка, сбитая пулей, осталась валяться где-то в пожухлой прошлогодней траве.
Свалился в песок, отдышавшись, дернул за сапог напарника. Сашка лежал на спине с открытыми глазами, запорошенными пылью. Суворов заскрипел зубами — гнев и ярость переполняли солдатское сердце. Он уже, казалось, не думал ни о чем — ни о том, что ему всего двадцать лет от роду, ни о том, что где-то в далекой сибирской деревеньке Смирновой живут надеждой на возвращение сына его родители — Анастасия Дмитриевна и Константин Данилович, ни о том, что будет с ним сегодня, завтра... Будто в бреду он посылал очередь за очередью в набегавших фашистов. Те падали, кто убитым, кто раненым, но остальные лезли на косогор с каким-то неистовым упорством.
Пулемет замолчал — кончились патроны. Иван лихорадочно сменил коробку и снова припал к прицелу. Он скорее почувствовал, чем увидел, что картина боя изменилась: уцелевшие немцы удирали обратно в камыши. Но добежать до укрытия никому из них не удалось — к Ивану на помощь подоспели однополчане.
_За_мужество_и_героизм,_проявленные_младшим_сержантом_Суворовым_И.К._в_боях_за_освобождение_столицы_Австрии_Вены,_он_был_награжден_орденом_Славы_III степени,_который_лично_получил_из_рук_командующего_3~м_Украинским_фронтом_Ф.И._Толбухина._
Суворов еще долго не мог прийти в себя — дрожали руки и ослабли ноги, шумело в голове, словно там роились пчелы. Кто-то протянул ему фляжку, он сделал несколько глотков, не почувствовав вкуса водки.
Подошел ротный.
— Молодец, сержант, — похлопал по плечу. — Суворов, он, паря, везде и во все времена Суворов. Знаешь, сколько ты их здесь наковырял? Чуть не взвод, — указал кивком головы на побитых немцев, которых бойцы вытаскивали на берег, — а там и обер-лейтенант, и майор раненый. Поведешь его в штаб, сдашь и отдыхай на базе. Ты свое дело сделал, а у нас новый приказ: сходу захватить населенный пункт, расположенный на высоте 460 на подступах к Братиславе.
— Не могу я, товарищ капитан. Как же так: вы вперед, а я назад? А то, что немного не в себе после боя, так это в кругу друзей быстрее пройдет. Да и Сашку похоронить по-человечески надо. Хороший и надежный был парень.
— Будь по-твоему, Суворов. Признаться, другого ответа я от тебя и не ожидал. Подбирай себе в расчет вместо Измайлова второй номер, любого бери, кого сочтешь нужным, — распорядился ротный.
И опять в путь. Свершив восьмикилометровый марш-бросок, десантники почти без боя овладели местечком. Охранявшая его рота австрийских войск почти полностью сдалась. При допросе один из пленных показал, что из города им на подмогу должен был подойти немецкий батальон с бронетехникой, но по каким-то причинам запаздывает, а связи с ним нет.
Сообщение насторожило Коновалова — высота-то стратегического назначения, и не похоже на фрицев, чтобы они вот так, запросто, подарили ее. Он отдал приказ усилить наблюдение за дорогами и посты на окраине селения.
ИДЕАЛЬНАЯ ПОЗИЦИЯ
Суворов со своим новым напарником, тоже Иваном, и тоже сибиряком из-под Красноярска, позицию для себя выбрали идеальную: две печных трубы на чердаке, сверху — прочная балка, а по сторонам — дубовые отсеки, в которых прежние хозяева хранили, видимо, овощи и разный скарб. Ну, что тебе в дзоте. И обзор прекрасный: впереди — мост через широкий пруд, окрест — поляна.
День клонился к вечеру. От еды Суворов отказался, только выпил две кружки горячего чая, спать тоже не хотелось.
— Ты подремли пока есть время, а я покараулю, — кинул тезке свою шинель.
Но спокойствие длилось недолго. Суворов сначала услышал, а потом увидел
показавшихся из-за дальнего поворота лесной дороги мотоциклистов; следом выползли два танка, за ними — вереница грузовиков с солдатами.
Иван опустил бинокль, тронул помощника:
— Вставай, самовар с пирогами несут. Что за денек сегодня мне выпал, надоели эти фрицы. Ну-ну, давайте поближе, сейчас я вам сыграю венский вальс.
_С_внуком_
А немцы приближались, и, судя по численности, их на самом деле было не меньше батальона — не обманул пленный ефрейтор. Подчиняясь приказу, Суворов пропустил через мост мотоциклистов и танки (их встретят другие), а потом почти в упор расстрелял одну, другую, третью машины с автоматчиками, закупорив переправу, затем перенес огонь на следующие грузовики. Фашисты словно очумели: прыгали в воду, прятались за горевшие машины, разбегались по полю, но везде их настигали пули — по флангам работали еще два наших «станкача».
Почти одновременно прозвучали два мощных взрыва,
сотрясая рядом стоящие строения.
— Наши «Тигров» рванули,— заулыбался второй номер, — теперь за тыл можно не волноваться.
Первая волна атаки фашистов была успешно отбита. Но враг не собирался сдаваться. Перегруппировавшись за лесом, они снова ринулись на прорыв короткими перебежками, укрываясь в складках местности. На этот раз их поддерживали минометы.
— Иван Константинович, а давай мост рванем, — предложил напарник. — Вдруг они прорвутся?
— Ты что, белены объелся! — прикрикнул Суворов. — А как же наши танки в наступление пойдут? Держать нужно во что бы то не стало.
Мины шлепались в воду, вздымали землю в огородах, распахивали дорогу и улицы селения. Одна разорвалась рядом с домом, где находился расчет Суворова, вторая снесла часть крыши, накрыв обломками пулеметчиков. Но Иван не замечал ничего, как это часто случалось с ним во время боя — только враг и мушка прицела, а когда кончились патроны, он взял в руки автомат.
И фашисты, вернее то, что осталось от их батальона, дрогнули: и под свинцовым перекрестным огнем пулеметов, и под натиском десантников, перешедших в рукопашную. — Славный был денек, — впервые за все время улыбнулся Суворов, — и славно мы поработали. Ваня, у тебя водка есть? — спросил вдруг. — Что-то в горле пересохло...
За мужество и героизм, проявленными младшим сержантом Суворовым И.К. в боях за освобождение столицы Австрии Вены, он был награжден орденом Славы III степени, который лично получил из рук командующего 3-им Украинским фронтом Ф.И.Толбухина.
_Аркадий_БЕРЕЗИН_
Бой у тихой речки
КАК ИВАН РУМЯНЦЕВ С НАПАРНИКОМ ТРИДЦАТЬ НЕМЦЕВ В ПЛЕН ВЗЯЛИ.
_Выпьем за_победу!_
Семнадцатая дивизия, вступив в Латвию, не встретила сильного сопротивления немцев. Бои носили местный, но стремительный характер и были остры, внезапны, как жалящие осы. Воинские подразделения несли немалые потери.
Их роту быстро укомплектовали из остатков трех рот и солдат. Дальше ее повел незнакомый командир, звания которого Румянцев под плащ-палаткой так и не сумел увидеть. Цепь вышла к какой-то тихой речушке с одиноким хутором на том берегу. Обычный хутор, с домом и сараями из красного кирпича, со столбами и проволокой, ограждающей двор. Равнинная тишина с запахом увядающей травы словно придавлена мелким октябрьским мороком и легкой сыростью. В застойном, незаметном течении речки нет буйности и опасности, как, например, в горном потоке, сбивающем с ног. Идиллия мирного времени — и только!
Но едва первых трое солдат вошли в холодную воду, по речке искря зарекошетили пулеметные пули. Следом, вызывая мурашки на спине, провизжала мина и с треском разметала травяной дерн и незримые каленые осколки. Место открытое, каждый бугорок немцами заранее изучен и пристрелян. И убитые, и раненые, и живые — все в землю уткнулись, не отличишь.
Ивану Ивановичу Румянцеву сейчас далеко за восемьдесят годков, учительствовал на селе, своих детей вырастил, сам учился, а тот бой — губительный, безысходный, он считает главным событием не только войны, но и всей своей жизни.
— Да ведь не иди я по левому флангу — больше ничего бы и не было. Они бы всю роту на бережку лежать оставили, — говорит Румянцев.
Иван упал в мелкую речку, быстро пришел в себя, крикнул ближайшему солдату «За мной!» и пополз по пересохшей канавке ручейка, питающего речку весною. Ясно было, что надо уползать от центра, по которому немцы сосредоточили основной огонь. Прилипая ко дну отсыревшего руслица, укрываясь за бугорками, по режущей осоке, стараясь не звякнуть автоматами, не шелохнуть травинки, с замирающими сердцами они проползли на животах метров двести. Мины все взвизгивали, но теперь подальше и в стороне.
Впереди показался старый деревянный мосток через речку — без настила, с гнилыми перилами. Хозяева ли хутора его на дрова разобрали, сам обветшал или война способствовала — разбираться некогда. В родной Александровке озера рядом не было, и купаться в летнюю жару, кроме как в деревенской кадке на огороде возле колодца, было негде, и пловец из Румянцева получился вовсе неважнецкий. Но мостик этот, скрытый за небольшим, уже по-осеннему порыжевшим холмиком, помог. По его остаткам, где на коленях, где подтягиваясь на руках, Румянцев с напарником перебрались на тот берег и теперь сами пошли на выстрелы бухающих минометов, напоминающие частый лай озверевшего пса.
— Доканчивают роту,— сказал Румянцев незнакомому напарнику и осторожно выглянул из-за холма. Метрах в тридцати немецкие солдаты привычно кидали мины в раскалившиеся стволы минометов. Кинут, отклонятся от трубы, и слышится оглушающее:
— Бум!
Три минометных расчета с закрытой позиции, из-за стены кирпичного сарая, методично вели огонь. Пулеметный расчет из двух человек увлеченно бил очередями из-за бетонного столба в палисаднике.
Пулеметчиков Иван с напарником уничтожил первыми же выстрелами из своих ППШ.
— Хенде хох!— закричал Румянцев единственную, знакомую по-немецки фразу.
Немцы оторопело смотрели на вскочивших русских солдат. Рукава их кителей поползли к локтевым сгибам, обнажая запястья, но третий расчет колебался, не торопился поднимать руки. Румянцев дал очередь, стараясь послать пули пониже над головами минометчиков, еще разгоряченных недавней стрельбой по попавшей в засаду роте. С автоматом шутки плохи, по шестьдесят патронов в диске — окрошку можно наделать.
И тут Румянцеву помог... офицер с двумя крестами на груди, видно, что боевой, сумевший правильно и быстро оценить критичность обстановки. Он как-то авторитетно, уверенно отступил от основной массы, что-то гаркнул с грубостью, поразившей Румянцева. Наши офицеры с солдатами обращались дружелюбнее. Третий расчет моментально вскинул руки кверху, замер как вкопанный. Румянцев жестом приказал построиться.
Офицер выстроил подчиненных в две колонны.
— Обыщи их, — сказал Иван напарнику.
Тот выкинул из карманов пленных на сырую землю несколько гранат. Было ли у минометчиков стрелковое оружие? Может, и было в сарае, при артиллерийской стрельбе карабины, автоматы только мешали бы. Румянцеву было не до этого: немцы, а их он насчитал чуть больше тридцати, о чем-то недовольно заговорили, запереглядывались. Видно, только сейчас поняли, что русских всего двое.
— Бросятся разом с близкого расстояния, и автоматы помочь не успеют. Или разбегутся, — лихорадочно соображал Румянцев. Немецкий офицер больше не помогал, отрешенно смотрел куда-то в сторону, может, вспоминал свою фрау под дулами автоматов этих дерзких наглецов.
И тут раздался свист. Так задорно, проказливо могут свистеть только русские. Без стрельбы рота быстро вышла на берег и бежала к хутору в мокрых шинелях. С трепыхающихся суконных пол разлетались капельки влаги.
— Молодец! — Румянцева с напарником захлопали по плечам, обнимали как спасителей.
Иван тут же подсчитал, что от 82 человек, вышедших к этой злополучной речушке, осталось только 38.
— Иван Иванович, а как же награда? За такой поступок высокий орден должен быть? — задаю вопрос старому солдату.
— Не меньше «Славы» должен был быть. Столько пленных взяли, людей спасли... Да ведь кому представлять-то к награде было? Командир погиб, мы вперед сразу пошли. Немцев подошедшим разведчикам передали, а они — ребята не промах, и на свой счет могли записать. Война, — Иван Иванович хромая прошелся по комнате. Это его потом, уже в конце войны, в ноги ранило, и теперь дают о себе знать не только годы, но и осколки.
— Многое на фронте пережито: ремень поясной осколком перебивало, а тело — не царапнуло. В танковых десантах был, награды имею. А вот больше всего почему-то мнится, как по латвийской земле пехотная рота выходит к тихой речушке...
_Валерий_СТРАХОВ_
На легендарной тридцатьчетверке
НИКОЛАЙ ЧУПРУНОВ СМЯЛ СВОИМ ТАНКОМ ОРУДИЙНЫЙ РАСЧЕТ НЕМЦЕВ.
_Николай Чупрунов_
_В_УПОРОВСКОМ_РАЙОННОМ_ДОМЕ_ВЕТЕРАНОВ_ЖИВЕТ_СЕМЕРО_УЧАСТНИКОВ_ВЕЛИКОЙ_ОТЕЧЕСТВЕННОЙ_ВОЙНЫ._ЭТО_ОДНИ_ИЗ_САМЫХ_УВАЖАЕМЫХ_ЛЮДЕЙ_НАШЕГО_СЕЛА._ИРАИДА_ЗАХАРОВНА_ФИЛАТОВА_ — _ФРОНТОВАЯ_СВЯЗИСТКА,_НАГРАЖДЕНА_МЕДАЛЬЮ_«ЗА_ОТВАГУ»:_ГЕННАДИЙ_ГЕОРГИЕВИЧ_ПИКОВ_—УЧАСТНИК_ПАРАДА_ПОБЕДЫ_В_МОСКВЕ,_НАГРАЖДЕННЫЙ_МЕДАЛЯМИ_«ЗА_ОТВАГУ»_И_«ВЗЯТИЕ_КЕНИГСБЕРГА»._ИГНАТИЙ_ТИМОФЕЕВИЧ_РЕНЕВ,_НАГРАЖДЕННЫЙ_МЕДАЛЯМИ_«ЗА_БОЕВЫЕ_ЗАСЛУГИ»,_«ЗА_ВЗЯТИЕ_БУДАПЕШТА»._НИКОЛАЙ_НИКИФОРОВИЧ_ЧУПРУНОВ_ — _ТАНКИСТ,_НАГРАЖДЕННЫЙ_ОРДЕНОМ_КРАСНОЙ_ЗВЕЗДЫ._ЛЕОНИД_МАКСИМОВИЧ_МОГУТОВ,_НАГРАЖДЕННЫЙ_МЕДАЛЬЮ_«ЗА_ОТВАГУ»._ИВАН_ЕФРЕМОВИЧ_ЖУРАВЛЕВ,_УЧАСТНИК_КУРСКОЙ_БИТВЫ,_НАГРАЖДЕННЫЙ_ДВУМЯ_МЕДАЛЯМИ_«ЗА_ОТВАГУ»._СЕРГЕЙ_ИВАНОВИЧ_РАЗОВ,_СРАЖАВШИЙСЯ_С_ЯПОНСКИМИ_САМУРАЯМИ_НА_ДАЛЬНЕВОСТОЧНЫХ_РУБЕЖАХ_НАШЕЙ_РОДИНЫ._
_Сегодня_об_одном_ярком_эпизоде_своей_военной_биографии_вспоминает_бывший_механик-водитель_танка_Т-34_Николай_Никифорович_ЧУПРУНОВ:_
— Меня призвали в армию в ноябре 1943 года. Восемнадцать лет исполнилось в учебном полку, где из нас, необстрелянных, безусых солдат готовили пулеметчиков. В 44-м нас перебросили под Казань, где мы осваивали искусство стрельбы из противотанковых ружей. В Нарофоминске был зачислен в расчет самоходных зениток.
Но боевое крещение получил в Польше в том же 1944 году в составе 57-й танковой бригады. К тому времени я уже был механиком-водителем тридцатьчетверки. Наш экипаж участвовал в ликвидации окруженной вражеской группировки. Приказ мы выполнили.
Дальше была Германия. Каждый день был незабываемым, хотя войну вспоминать не всегда хочется. Видел смерть боевых друзей — это тяжело. Горели города и села. Хоть и чужие были страны, но людское горе везде одинаково. Мы шли на запад не завоевывать земли, а гнали фашистов со своей родной сторонушки.
Врезался в память один бой на немецкой территории. Наш танковый полк участвовал в операции по взятию стратегически важного вражеского укрепления, который мешал успешному наступлению основных сил нашей армии. После артподготовки первыми на штурм были введены авиация и танки. Фашисты ожесточенно сопротивлялись, ведя прицельный огонь по передовым машинам.
_Николай_Никифорович_Чупрунов_
В смотровую щель я видел уже две подбитых и горящих тридцатьчетверки. Наш танк, как и другие машины, летел вперед на максимальной скорости, а это более сорока километров в час по пересеченной местности.
Вдруг в наушниках голос командира:
— Коля, на 90 градусов вправо! — Он всегда называл нас просто по имени, точно так же, как и мы — друг друга. Выполняю приказ, поворачиваю вправо.
— Полный вперед! — вновь командует лейтенант Чебаненко.
И мы сходу ныряем в балку. По оврагу стальная машина несется, не чувствуя ни ям, ни ухабин. В низине нас не видно ни противнику, ни своим.
— Девяносто градусов влево! — приказывает командир. Разворачиваю танк.
— Полный вперед! — звучит в наушниках. И машина тут же выскакивает из балки.
— Что видишь? — спрашивает командир.
— Вижу кусты!
Танк несется вперед, сминая мелкий кустарник и подпрыгивая на неровностях. Нам жарко. Пот заливает глаза. Духота, раскаленный металл и азарт боя давно сделали наши гимнастерки мокрыми и солеными.
И тут я заметил прикрытое кустарником, ведущее прицельную стрельбу по нашим танкам вражеское орудие. Фашисты бьют с фланга наверняка. Вот почему горели тридцатьчетверки!
— Вижу пушку!
— Действуй! — приказывает Чебаненко.
Я понял, что времени выцеливать вражеский расчет у экипажа просто нет: до орудия менее сотни метров. На полной скорости идем на орудие. Немцы даже не успели убежать. Они нас просто не видели. Танк сильно подбросило, послышался лязг железа. А в следующий миг мы уже ощутили под собой мягкую землю. Разворачиваемся и видим искореженное орудие и пятерых раздавленных фрицев. Двое пытаются бежать. Командир открыл люк и из пистолета прикончил драпающих артиллеристов.
В эти секунды я еще не мог осмыслить случившееся, все произошло быстро, словно на ученьях. Только минуты через две, как теперь говорят, от избытка адреналина немножко дрожали руки и расслабли колени. Но сосредотачивать внимание на этой мелочи было некогда, командир дал приказ продолжать атаку.
В этот день наш полк блестяще справился с задачей, фашисты были выбиты из укрепленного района, и дорога для дальнейшего наступления нашим войскам была открыта.
Прошло уже столько лет, но не могу забыть навсегда врезавшуюся в память картинку: на зеленой траве тела немецких солдат, таких же юных, как мы, искореженную пушку и отчаянно цветущие белые ромашки, заглядывающие из лета в осень...
Опыт давить танком врага у нас уже был. Тремя днями раньше наш экипаж совершал разведку. Выскочили из-за леска и на возвышенном шоссе увидели колонну немецких автомобилей, штук десять. Немцы стояли и осматривались. Решение у командира созрело мгновенно. Двумя выстрелами из пушки мы подожгли передний и задний автомобили, застопорив колонну. Наводчик Коля Семенов знал свое дело. На полной скорости выскочили на шоссе и протаранили всю немецкую технику. Несколько вражеских солдат уложили из пулемета, а те, кому посчастливилось уцелеть, разбежались кто куда. Здесь отличился стрелок-радист Коля Бойко.
Воевали мы не за медали. У каждого из нас было одно желание: бить фашистов до полной победы.
А за раздавленное немецкое орудие командира тридцатьчетверки лейтенанта Чебаненко наградили орденом боевого Красного Знамени, меня — орденом Красной Звезды, стрелка-радиста Николая Бойко, наводчика орудия Николая Семенова и заряжающего Николая Артемьева — медалями «За отвагу». В экипаже, как видите, было четыре Николая, а вот имя командира запамятовал, к нему мы всегда обращались по фамилии. Возможно, в представленном наградном листе также был учтен и факт уничтожения нашим экипажем вражеской колонны автомобилей.
Мы уже готовились к штурму Берлина, но в Чехословакии еще действовала сильная фашистская группировка. Чехи подняли антифашистский мятеж, и наш полк перебросили освобождать Прагу. Здесь мы и праздновали Победу. Дали нам трехдневный отдых.
_Александр_АНТИПИН_
_За_пять_минут_до_конца_войны_
_Натерпелась_медсестра_Галя_Ветрова_страху_в_мае_сорок_пятого_в_прибалтийских_лесах._
_Галина_Прокопьевна_закончила_войну_в_звании_лейтенанта_медицинской_службы._Имеет_медаль_«За_боевые_заслуги»,_Орден_Красной_Звезды,_орден_Отечественной_войны_II_степени._
За годы военной службы на долю Галины Прокопьевны Ветровой выпало немало совсем не женских испытаний. На своих плечах она вынесла с поля боя сотни раненых, спасла немало человеческих жизней. Даже после тяжелой контузии осталась в строю рядом с товарищами, с которыми не раз рисковала собой. Об одном таком случае она до сей поры не может вспоминать без слез.
Случилось это в Прибалтике солнечным майским днем 1945 года. В бою под Ригой батальон, в котором несла службу молоденький фельдшер с русыми, по-мальчишески стрижеными волосами, был окружен фашистами. Единственный оставшийся проход был пристрелян немецкими минометами. В небе то и дело кружили вражеские самолеты, не давая батальону выйти на дорогу. Оказавшись отрезанным от дивизии, он заблудился в густом лесу. Вот как об этом вспоминает сама Галина Прокопьевна:
— Мы почти не спали. Как обычно, двигались ночью, делали только короткие привалы для отдыха. Нас, девушек, в роте было две, и мы старались держаться поближе к бойцам. Так было безопаснее. Места-то незнакомые, да и прибалты относились к нам недружелюбно. Притом в любую минуту можно было столкнуться с немцами, которые рыскали по лесу небольшими группами. Приходилось соблюдать большую осторожность, двигаться скрытно, не выходя на открытую местность. Хутора старались обходить стороной, оттуда и из автомата могли пальнуть. В редких случаях все же приходилось обращаться к населению, чтобы разжиться картошкой или набрать во фляжки колодезной воды. Большая часть хуторов пустовала. Хозяева, особенно позажиточнее, оставляли жилье и укрывались где-то в лесу. Заходим в один домишко, а там ни души, только на столе два ведра с яйцами. Ребята обрадовались, животы-то у всех давно подвело. Но комбат запретил брать, велел сначала проверить, не припрятана ли мина. На наше счастье, все оказалось в порядке, «трофей» был употреблен по назначению.
Не знаю, сколько километров мы прошагали, пока вышли на грунтовую дорогу. Где-то неподалеку то и дело слышались взрывы и пулеметные очереди, в небе мы видели вражеские самолеты, но продолжали движение. Мне не повезло — сбившаяся портянка так натерла ногу, что та в сапоге горела огнем. Пока хромала, останавливалась, чтобы переобуться, приотстала от своих. Думаю, проеду хотя бы немного на санитарной подводе. Глянула, а ее не видно. Прошла за поворот и ахнула. У дороги лежат убитые лошади, брички опрокинуты и никого из бойцов. Стою, как вкопанная, не знаю, то ли кричать, то ли плакать. Вдруг вижу — по дороге бегут старшина и санитарка Лида. «Чего стоишь?! — кричат. — Видишь, самолеты летят!» Вместе бросились что есть сил к оказавшемуся рядом полю. Пали в неубранную с прошлого года пшеницу, закрыв голову руками. Страху натерпелась досыта. Два или три самолета, сколько их было, не знаю даже, стали низко кружить над нами и обстреливать из пулеметов. С каждым новым заходом сердце замирало от ужаса. Зажмуривала глаза и думала: «Только не в лицо!» Очень не хотелось помирать в двадцать с небольшим лет, да еще в конце войны. Но дело молодое. Когда рев моторов и свист пуль ненадолго стихал, тихонько поднимала голову, чтобы посмотреть, что творится вокруг. Верите, самолеты летели так низко, что можно было разглядеть силуэты летчиков. Слышу, старшина зовет: «Девчонки, вы живы?» — «Живы еще», — отвечаем.
_ЛИЧНОЕ_ДЕЛО_
_Галина_Прокопьевна_Ветрова_(Шабалдина)._Родилась_и_выросла_в_Омутинском_районе._По_окончании_девяти_классов_работала_секретарем-машинисткой_в_райфинотделе,_а_затем_в_военкомате._В_августе_1942_года_ее_направили_в_Омское_военномедицинское_училище_им._Щорса._Через_год_младший_лейтенант_медицинской_службы_Галина_Шабалдина_отбыла_к_новому_месту_службы_в_417-ю_дивизию_на_должность_военфельдшера._
Когда закончился обстрел, оставшиеся в живых бойцы стали выходить из леса. Командир, не помню по имени, мы тогда по званиям обращались, капитан, кажется, приказал собирать раненых. Двое солдат убиты. Много было и тех, кто не успел добежать до леса и был настигнут вражеской пулей. Мы с Лидой стали в первую очередь перевязывать особо тяжелых. Один боец получил ранение в живот, умер сразу. Другому перевязываю окровавленную голову, слезы ручьями бегут по щекам, но говорю: «Потерпи, миленький, все хорошо, будешь жить!» Особо утешать было некогда, перевязала и дальше к другим раненым. Кого волоком, кого на шинелях — вынесли всех в ложбинку у дороги. Что делать дальше? Немцы могут вернуться, и тогда все поляжем. Бойцы подняли из кюветов перевернутые подводы, но у нас не было ни одной лошади. Глядим, пылит какая-то грузовая машина. Несмотря на наши просьбы остановиться, шофер даже не притормозил, промчался мимо. Второй появившейся машине бойцы загородили дорогу и, наведя автоматы, потребовали погрузить раненых. «Куда я их?!», — попытался возразить водитель. «Довезешь до ближайшего медсанбата», — приказал командир. Осталось добыть лошадей для обоза. Командир послал двух бойцов в разведку на ближайший хутор. На небольшом подворье они встретили какого-то старичка, который по-доброму отнесся к появлению советских солдат. Местный житель рассказал, что все богатеи в округе попрятали лошадей в сене. «Увидите стожок, значит, и лошадь там», — уверял старик. Не обманул латыш. Бойцы проверили все скирды, нашли несколько лошадей, которых хватило для санитарной повозки, кухни с продуктами, пушки и подводы с оставшимися снарядами. Мы снова двинулись в путь, не зная, что нас ждет впереди. На одном из привалов комбат связался по рации со штабом, потом собрал личный состав и объявил: «Товарищи бойцы! Война закончилась!» Несмотря на усталость, радости нашей не было предела.
_Анжелика_ПАЙВИНА_
Сибирский «Варяг»: подвиг в Карском море
СОБЫТИЕ, РАССКАЗ О КОТОРОМ ПОСЛЕДУЕТ НИЖЕ, ПРОИЗОШЛО ПУСТЬ И В ГРОЗНЫЕ ВОЕННЫЕ ГОДЫ, НО В МЕСТАХ, ВЕСЬМА ОТДАЛЕННЫХ ОТ ФРОНТОВ ВЕЛ ИКОН ОТЕЧЕСТВЕННОЙ. 25 АВГУСТА 1942 ГОДА ЭКИПАЖ ЛЕДОВОГО ПАРОХОДА «АЛЕКСАНДР СИБИРЯКОВ» В ВОДАХ КАРСКОГО МОРЯ ПРИНЯЛ НЕРАВНЫЙ БОЙ С ФАШИСТСКИМ КРЕЙСЕРОМ «АДМИРАЛ ШЕЕР». ПОДВИГ, СОВЕРШЕННЫЙ СИБИРЯКОВЦАМИ, НАВСЕГДА ВОШЕЛ В ИСТОРИЮ РОССИЙСКОГО ВОЕННО-МОРСКОГО ФЛОТА И ОСВОЕНИЯ ТЮМЕНСКОЙ АРКТИКИ.
_Анатолий_Качарава_
Написал «весьма отдаленных от фронтов» и задумался: прав ли я? Да, летом 42-го враг рвался к Волге и Северному Кавказу. Да, именно на этих стратегических направлениях и были сосредоточены главные удары фашистских войск. Но ведь и в северных морях, омывающих просторы нашей страны, в то время тоже было неспокойно. И вот почему.
В конце июня из Исландии вышел «PQ-17», семнадцатый конвой (ставший впоследствии легендарным благодаря повести Валентина Пикуля), который насчитывал тридцать четыре морских транспорта с грузами различного назначения, предназначенными для Советского Союза. Германия направила навстречу «семнадцатому» десятки мощных военных кораблей, в том числе линкор «Тирпиц». Узнав об этом, англичане, охранявшие конвой, дали приказ своим крейсерам и миноносцам оттянуться в расположение эскадры, оставив гражданский транспорт на произвол судьбы. В этой непростой ситуации на выручку пришли советские полярные летчики и моряки. За три недели в обстановке ожесточенных боев общими усилиями они сумели спасти несколько сотен человек, но... Фактически конвой был уничтожен.
Малодушие и нерешительность, проявленные англичанами, окрылили врага, дали ему возможность почувствовать себя настоящим хозяином Арктики. И когда немцам стало известно о выходе через Берингов пролив на трассу Севморпути большой группы советских транспортов, они приняли решение отправить в район его прохождения тяжелый крейсер (или «карманный линкор», как его еще называли) «Адмирал Шеер» и несколько подводных лодок. Отправить отнюдь не на прогулку. К тому моменту в недрах немецкого генштаба была разработана грандиозная военно-морская операция «Вундерланд» («Страна чудес») для перехвата и уничтожения этого конвоя.
16 августа «Адмирал Шеер», выйдя из норвежского порта Нарвик, направился в сторону Баренцева моря. Вскоре он обогнул северную конечность Новой Земли и оказался в другом море — Карском...
С началом войны ледовый пароход «Сибиряков» вошел в состав ледокольного отряда Беломорской военной флотилии. На судне были установлены два 76-мллиметровых, два 45-миллиметровых орудия и зенитные пулеметы. Экипаж парохода пополнили артиллеристы, а его капитан, Анатолий Качарава, получил воинское звание «старший лейтенант». Ледокол занимался доставкой военных грузов, войск и продовольствия по Белому морю, хотя морякам приходилось выполнять задания, связанные с походами по территории Севморпути, вплоть до Северной Земли.
Так было и на этот раз. Возвратившись в Диксон с острова Уединения, капитан получил срочный приказ доставить на Северную Землю оборудование и людей для последующего обустройства на острове полярной станции. Загрузившись, утром 24 августа 1942 года судно вышло в море.
— Счастливого пути! — кричали с берега провожающие.
— К черту! — по старой морской традиции отвечали с «Сибирякова».
Никто из тех, кто был на пароходе, еще не знал, что всего через сутки всем
им предстоит страшное испытание...
О том, что произошло с «семнадцатым», сибиряковцам было хорошо известно. Поэтому когда утром 25 августа Качарава услышал крик находящегося на наблюдательном мостике сигнальщика Алексеева: «Слева впереди по курсу на горизонте вижу дым!», капитан приказал запросить, что это за судно, его название и под каким флагом плавает. То, что оно является военным, Анатолию Алексеевичу стало ясно, едва он взглянул на него в бинокль. В голове мелькнуло: «Крейсер? Или линкор?» С такими большими судами «Сибирякову» сталкиваться в северных водах еще не приходилось. В 13 часов 17 минут на Диксон с парохода ушла телеграмма: «Вижу крейсер неизвестной национальности, идет без флага».
Наконец с той стороны передали название корабля — «Тускалуза», подняли американский флаг. И буквально тут же запросили семафором ледовую обстановку в проливе Вилькицкого. В то, что это американцы, капитану верилось с трудом. «Откуда им быть здесь в эту пору?» Ответ с Диксона подтвердил тревожные предположения: «Корабль считать противником. Действовать согласно боевой инструкции». Качарава подумал: «До Белухи (одного из ближайших островов. — П.Д.) дойти не успеем. Значит, примем бой!» Команда единодушно поддержала своего капитана, люди были готовы идти на смерть.
Хотя силы были заведомо неравны. Судите сами: ледовому пароходу, имеющему на своем борту четыре средних артиллерийских пушки, противостоял бронированный и вооруженный до зубов (шесть 280-мм, восемь 150-мм, шесть 105-мм орудий, восемь торпедных аппаратов и два боевых самолета!) монстр! Добавьте к этому двойное превосходство в скорости (26 и 13 узлов), тройное в водоизмещении (1000 и 3000 т), не говоря о том, что экипаж «Шеера» насчитывал более 900 человек (наших, к слову, было в девять раз меньше).
Поняв, что обман не вышел, на крейсере подняли красно-белое полотнище со свастикой. На полном ходу он стал быстро приближаться к советскому судну. К тому времени на «Сибирякове» уже была объявлена боевая тревога, команда заняла места согласно боевому распорядку. Немцы, сделав предупредительный выстрел, передали сигнал спустить флаг и сдаться. И тогда командир парохода приказал открыть огонь.
«Сибиряков» пошел навстречу врагу. Неужели таран?! Фашисты, ошеломленные дерзостью русских, открыли по кораблю огонь практически из всех орудий. Вражескими снарядами была сбита мачта, прекратилась радиосвязь. Очередные залпы уничтожили кормовую батарею. Возник пожар. А тут еще пробоины в борту... Советские моряки боролись с огнем. Сбило флаг, который вызвался вновь поднять на остатки мачты один из матросов. Едва успев сделать это, он был сражен наповал осколком разорвавшегося снаряда.
_25_августа_1942_года_экипаж_ледового_парохода_«Александр_Сибиряков»_в_водах_Карского_моря_принял_неравный_бой_с_фашистским_крейсером_«Адмирал_Шеер»._
Когда стало ясно, что продержаться на плаву не удастся, капитан приказал спустить шлюпки и открыть кингстоны, чтобы потопить ледокол. На борту израненного судна остались два неразлучных друга — главный механик Николай Бочурко, один из старожилов «Сибирякова», и помполит Зелик Элимелах. Обнявшись, они ушли на дно вместе со своим кораблем. Тяжелораненого, находящегося без сознания Анатолия Качараву моряки спустили в шлюпку.
В 14 часов 5 минут на Диксоне приняли последнюю радиограмму с гибнущего сибирского «Варяга»: «Горим, прощайте...».
Некоторое время фашисты продолжали расстреливать барахтающихся в воде защитников «Сибирякова». Чудом удалось спастись без малого трем десяткам обессиленных и израненных советских моряков. Далеко, конечно же, они уплыть не смогли. Немцы послали в сторону единственной шлюпки катер с вооруженными матросами. Во время ее захвата, не желая сдаваться в плен, геройски погиб кочегар Николай Матвеев.
Двое суток спустя после боя с «Сибиряковым» вражеский крейсер вплотную подошел к порту Диксон. Одна за другой его атаки успешно отражались огнем береговой батареи, сторожевым кораблем «Дежнев» и транспортом «Революционер». Опасаясь кораблей и авиации Северного флота, «Шеер» отступил, в конце концов оставил Карское море и возвратился на базу в Нарвик...
Конечным пунктом «путешествия» пленных советских моряков с «Сибирякова» стал концентрационный лагерь Марине-Дулак близ польского города Гдыня. Бесконечные допросы, избиения вперемежку с непосильной работой... Но мысли об освобождении не покидали их и здесь. Наладили связь с польскими подпольщиками, готовили побег. А затем...
Судьба разбросала сибиряковцев по разным лагерям. Бежать удалось лишь нескольким. Остальных весной 1945 года освободили наступающие части Советской армии.
Адмирал Головко, во время войны командующий Северным флотом, впоследствии напишет: «Нельзя сравнивать бой «Шеера» и «Сибирякова» с поединком между Голиафом и Давидом. Нельзя даже говорить всерьез о бое или поединке. Более уместно сравнить действия сибиряковцев с подвигом Александра Матросова. Только это был коллективный подвиг, и тем он особенно дорог».
_Петр_ДИСТАНОВ_
Медицинский брат
АЛЕКСАНДР ЯКОВЛЕВИЧ ГРИГОРЬЕВ ВСЮ ВОЙНУ ВЫНОСИЛ РАНЕНЫХ С ПОЛЯ БОЯ, ПЕРЕВЯЗЫВАЛ, ОПЕРИРОВАЛ... А САМ ОСТАЛСЯ ЦЕЛ И НЕВРЕДИМ. СЧИТАЕТ — РОДИЛСЯ ПОД СЧАСТЛИВОЙ ЗВЕЗДОЙ.
_Александр_Григорьев._1945_год_
ИЗ ЭТОГО ПАРНЯ БУДЕТ ТОЛК!
Маленькую комнату заливало щедрое июньское солнце. Четверо молодых людей готовились к выпускным экзаменам в фельдшерско-акушерской школе. За два года учебы они сдружились, хотя родом все были из разных мест.
— Ребята, мне на днях письмо пришло из дома, — вдруг сказал балагур и весельчак Николай. — Пишут, что над селом прошумел ливень с градом и громом, все побило, даже у некоторых домов крыши посрывало.
— Это плохо, — пробурчал всегда серьезный и немногословный Гриша.
— Ты это на что намекаешь? — спросил Николай.
— На ураган. Вы разве не слышали, что фашисты к нашим границам войска подтягивают.
— Неужели война будет?
Ребята задумались. Александр, не принимавший участия в разговоре, не придал большого значения этим словам. Его голову занимали совсем другие мысли. Два года в фельдшерско-акушерской школе, где он учился с большим желанием, позади. И вот он, молодой дипломированный фельдшер, вернется в родной Аромашевский район и начнет лечить земляков. Так хотел отец Яков Иванович. Он был самым грамотным человеком во всей деревне, закончил церковно-приходскую школу и заведовал ликбезом. Горе в семью пришло внезапно: в 36-летнем возрасте умерла его любимая жена Матрена. Оставшись один с двумя детьми, одному из которых не исполнилось и десяти лет, Яков Иванович сказал старшему:
— Сынок, ты учишься в школе хорошо. Выучись на доктора и лечи людей, чтобы они не умирали молодыми, как ваша мамка.
До исполнения мечты оставалось меньше месяца, но...Диплом об окончании фельдшерского отделения Александр Григорьев получал, когда фашистские самолеты на западе _уже_ бомбили наши города. И пришлось не достигшему восемнадцатилетия парню сменить белый халат на солдатскую гимнастерку. Их, шестнадцать выпускников Тюменской фельдшерско-акушерской школы, не отпустив даже на пару дней домой, отправили в расположение Свердловского военного комиссариата. Со щемящей болью в сердце покидал он Тюмень. Разве мог молодой фельдшер подумать, что вернется на свою малую родину лишь через четырнадцать лет?
Стоял апрель. В тяжеловатом весеннем воздухе нельзя было уловить пения жаворонков, а набирающая силу природа как-то не вписывалась в изможденные, сиротливо стоящие города и села. Эшелоны двигались по направлению к Сталинграду. Фельдшер санитарной роты 213 отдельного батальона связи Александр Григорьев, наблюдая из окна вагона за всем этим, вспоминал милую сердцу деревеньку Валгино, отчий дом и младшего братишку Зиновея. Как он там? Отец к тому времени женился, не обижает ли его чужая тетенька? Мысли солдата прервало оживление в вагоне: оказывается, первый состав попал под бомбежку вражеских самолетов. Путь вперед отрезан. Их эшелон направили в сторону Ржева. До небольшой станции Погорелово пришлось добираться пешком.
_Александр_Яковлевич_Григорьев_(справа)_с_другом._1948_год._Край_Темплин,_земля_Бранденбург._Во_время_службы_в_советской_военной_администрации_в_Германии._
В санитарной роте фельдшер Григорьев был самым молодым. Мужики постарше подшучивали над ним, но на его защиту всегда вставал главврач Виктор Иванович Берло. Он ценил в молодом сибиряке скромность, чувство сострадания и ежеминутное желание прийти на помощь ближнему.
Когда они еще ехали в поезде, один из солдатиков на станции решил сбегать за водой, но не рассчитал и попал под встречный состав. Ему перерезало обе ноги. Молоденький лейтенант Григорьев, еще не нюхающий пороха, не имеющий практических навыков, первым бросился на помощь. Опытный врач Берло видел, как Александр быстро и профессионально оказал помощь бедолаге.
— Из этого парня будет толк, — сказал он тогда своим коллегам.
Боевое крещение фельдшер Григорьев принял позднее — в конце августа 1942 года в Калужской области. Бои здесь шли страшные, кровопролитные.
— Фашисты по нашей пехоте били прицельным огнем, преобладала авиация. Мы даже шутили: «Самолеты пешком ходят», — вспоминает ветеран Великой Отечественной. — От нашей дивизии не осталось и трети, но оборону мы все-таки прорвали.
Позже были другие бои и еще более жестокие артналеты. Много солдат гибло, еще больше оставались искалеченными, израненными, умирали от большой потери крови. Медработники сутками были на ногах. С поля боя, рискуя собственной жизнью, выносили раненых и тут же, в уцелевших бараках или разбитых на скорую руку палатках оперировали их. Случалось, снаряды попадали в пункты медицинского расположения.
1943 год. Смоленская область. Сплошные бои. Медсанчасть разместили в четырех уцелевших от бомбежки домах на краю деревни. На подводах (а за санитарной ротой было закреплено десять лошадей) то и дело подвозили раненых. Такое их количество фельдшеру Григорьеву видеть еще не приходилось — они лежали всюду: в сенях, комнатах и даже на полу и печах. Стоны, запах крови, человеческого пота — от всего этого кружилась голова.
_Александр_Яковлевич_Григорьев_(крайний_слева_в_верхнем_ряду)_с_друзьями_во_время_службы_в_Германии._1949_год_
— Сынок, — позвал фельдшера Григорьева пожилой солдат. От боли он терял сознание, еле говорил. — Я чувствую, не выжить мне. Поставь какой-нибудь укол, чтобы я не мучился.
Сердце Саши сжалось. У фронтовика, вдвое старше его, перебиты обе ноги, осколком задета грудь, большая кровопотеря.
Взяв себя в руки, фельдшер сделал больному новокаиновую блокаду и начал накладывать шины. На помощь подоспела молоденькая санитарка — кубанская девчонка. Она уже второй год служила с Сашей в одной медроте и всегда оказывалась рядом в нужный момент. Позднее эта хрупкая, смелая и лихая казачка, когда их рота наткнется на дзот, поднимет солдат в бой, чем и решит его исход.
Да, прав был поэт, когда написал: «Стоят обелиски на каждой военной версте. Еще бы поставить один — медицинской сестре...».
А бой не утихал. Из десяти осталась одна лошадь и одна подвода. Раненых несут на руках, тащат на плащ-палатках. Григорьев несколько раз выбегал из помещения, чтобы перевязать больных прямо на поле боя. В такие минуты он не боялся погибнуть, а боялся не успеть оказать кому-то медицинскую помощь.
Вернувшись после очередной вылазки, он услышал тихий шепот: «Мама, мамочка». Молоденький, безусый солдатик в дальнем углу, лежа на полу, корчился от боли.
— Потерпи, милый. — Саша склонился над ним и увидел огромные голубые глаза, наполненные слезами. — Ты сильный, смелый, потерпи. Вот поправишься и к маме поедешь.
Пока парня готовили к операции, он скончался.
Когда бой немного стих, главврача Берло вызвали на КП, оттуда он вернулся не в настроении.
— Григорьев, принеси-ка мне немного спирта, да сходи в соседний лесок, там дикий лук, я видел, растет. Нарви на закуску.
Спиртное в медчасти было всегда. Его давали больным, чтобы облегчить их страдания, или вместо наркоза, иногда использовали в целях стерилизации. Александр плеснул в кружку чистого спирта, подал главврачу и побежал за луком. Прячась в воронках, ползком добрался до леса. К счастью, луковая полянка уцелела, и Александр быстро нарвал большую охапку жгучего пера, побежал обратно. Начальник санитарной службы Берло все так же сидел на крылечке. Подбежав к нему, Александр не сразу понял, что он мертв: пуля попала ему прямо в голову. Молодой лейтенант сел рядом и тихо заплакал.
— Образ этого человека ношу в своем сердце всю свою жизнь. Это был высокопрофессиональный врач, добрейшей души человек, мой Учитель, — со слезами на глазах говорит мой собеседник.
ПОСЛЕ ПОБЕДЫ
В августе этого года Александру Яковлевичу Григорьеву исполнится 87 лет. Естественно, пошаливает здоровье, но память отчетливо сохранила события тех далеких военных лет. Он рассказывает мне о своей жизни, будто перелистывает страницы, и воспоминания возвращают его то в Витебск, то в Балышевку, то в Зубцов, то в Латвию. Да, именно здесь, на границе с Восточной Пруссией, 7 мая 1945 года советские бойцы, среди которых был старший лейтенант Александр Григорьев, принимали капитуляцию немецких войск.
Четыре года прошагал дорогами войны фельдшер Григорьев. Бывал в разных переделках, но, к счастью, ни разу не был даже ранен. Видать, родился под счастливой звездой. В доказательство этому он припомнил еще один случай...
Поступил приказ о срочной передислокации. Под покровом ночи солдаты помогли медикам установить на большой поляне посреди леса две палатки под медсанчасть. В них сразу же разместили раненых и, не дожидаясь рассвета, медработники приступили к своим обязанностям. Наступило утро. Первые лучи солнца обласкали землю. Тишина.
— Я перевязывал больного, рядом врач с медсестрой оперировали тяжелораненого. Вдруг раздались взрывы, и не где-то далеко, а совсем рядом. Это скоростной истребитель-бомбардировщик сыпанул кассетными бомбами. Одна из них разорвалась прямо за моей спиной. Все, кто был рядом, погибли, на мне же только халат с гимнастеркой порвало, — вспоминает старый солдат. — Почти все тогда были либо мертвы, либо ранены. Из одиннадцати медработников я один остался целый и невредимый. Вот и пришлось мне в одиночку оказывать первую медицинскую помощь пострадавшим и эвакуировать их в безопасное место. За это и был представлен к ордену Красной Звезды.
Дороги фронтовику и другие награды: орден «Отечественной войны II степени», медаль «За боевые заслуги», «За освобождение Белоруссии». К ним добавились «За освоение целины», юбилейные.
— Я ведь на фронте танки не подбивал, а медицинскую помощь оказывал. За что меня сильно награждать-то? — скромничает Александр Яковлевич. А кто считал, скольким солдатам спас жизнь молодой военный фельдшер из сибирской глубинки?
После Великой Победы Григорьев два года служил в 16-й отдельной Витебской Краснознаменной стрелковой дивизии. Здесь он встретился со своей первой и единственной на всю жизнь любовью. Дочь военного офицера Лида работала в отделе СМЕРШа секретарем. Многие заглядывались на эту красивую миниатюрную девушку, но свое сердце она отдала стройному и всегда подтянутому сибиряку Саше. Вскоре у них родились первая дочь Светлана. Жить бы да радоваться, однако в 1947 году военнообязанный Григорьев получил направление в г. Брандербург фельдшером комендатуры советской военной администрации в Германии. Основной ниточкой, что связывала Александра с семьей, которая в это время жила в Ташкенте, были письма — теплые, нежные, полные любви и заботы о своих ближних.
_Наталья_ТАЙЛАКОВА_
Хозяйство Дмитриева
УЧЕНЫЙ-АГРОНОМ И ЕГО ПОДЧИНЕННЫЕ ОБЕСПЕЧИВАЛИ ФРОНТОВИКОВ ВИТАМИННОИ ЗЕЛЕНЬЮ.
_ЛИЧНОЕ_ДЕЛО_
_Владимир_Дмитриевич_ДМИТРИЕВ_родился_в_1909_году_в_с._Волог_Новгородской_волости._В_1934_году_получил_специальность_агронома,окончив_Киевский_сельскохозяйственный_институт_
СЫН ОФИЦЕРА ЦАРСКОЙ АРМИИ
Для уватцев Владимир Дмитриевич Дмитриев — ученый-агроном, который, трудясь на сортоучастке деревни Лебаут, с 1952 года и на протяжении двадцати лет возглавлял научную селекционную работу на Уватской земле.
Знают его и как творческого человека — поэта и художника, чьи гражданские и поэтические размышления о смысле жизни, о ее непреходящих ценностях, о времени и месте человека на земле легли в сборники стихов «Путями жизни» и «Мой костер».
Но есть еще и другая, так сказать, непарадная сторона этой удивительной личности, о которой знают те, кому довелось общаться с этим необыкновенным человеком в обычной жизни. Именно эта сторона приоткрылась перед нами в день памятной для меня встречи накануне его столетнего юбилея.
— Я — сын офицера царской армии. Фото отца — единственная реликвия дореволюционного времени, которую бережно храню, — поделился не по-столетнему молодой старец. — Я так долго живу, что успел стать свидетелем многих исторических событий. Поэтому такие тяжелые времена, как революции, коллективизация, репрессии, войны или исторические личности — Керенский, Ленин, Сталин — для меня не просто факты и фигуры прошлого, знакомые по учебникам. Сто лет, век — это много даже для развития государства, что уж там говорить о жизни обычного человека.
Несмотря на возраст, память Владимира Дмитриевича прочно хранит воспоминания о былом...
Бывший младший научный сотрудник отдела агротехники селекционного центра Московского института зернового хозяйства с тяжелым сердцем провожал воинские составы, идущие на восток.
Как он ни уговаривал сотрудников военкомата с первых дней войны отправить его на фронт, каждый раз слышал в ответ, что на специалистов распространяется бронь. И вот вместо передовой его двинули в тыл, в Абатский район Омской области на должность главного агронома Максимовской МТС. На месте сразу включился в работу и продолжал настойчиво осаждать районный комиссариат.
Известие о мобилизации 18 сентября 1941 года воспринял как восторжествовавшую справедливость. Попал в 368-ю стрелковую дивизию, направляющуюся на Карельский фронт, командиром артиллерийского расчета. Пытливый ум ученого не дремал и в столь непривычной для человека мирной профессии обстановке. Об этом позволяет судить благодарность командования, записанная в книжке красноармейца, — за изобретение специального приспособления для самоходного передвижения снарядов, с помощью которого удалось захватить укрепленный вражеский дзот.
_В_довоенные_годы_работал_в_Московском_институте_зернового_хозяйства,_в_первые_месяцы_войны_—_главным_агрономом_в_Абатском_районе_Омской_области._18_сентября_1941_года_был_мобилизован_на_фронт._Воевал_на_Карельском_фронте_в_368-й_стрелковой_дивизии,_прошедшей_с_боями_от_Ленинграда_до_Норвегии._
Но война — это не только поединок армейской выучки, техники и силы духа. Война многолика.
— Положение советской армии на севере страны усугублялось болезнями, связанными с отсутствием полноценного питания и климатическими условиями, — вспоминает Владимир Дмитриевич. — До конца 1943 года жили в землянках. Из-за нехватки продуктов и витаминов многие наши солдаты болели цингой. Приходилось кипятить хвою и пить ее горький настой. Чтобы оздоровить личный состав и спасти людей, командование приняло решение создать в прифронтовой полосе подсобное подразделение. Мне, как агроному, поручили его возглавить.
Кругом шла война, гибли люди, а мы вместе с отобранными для работы в хозяйстве бойцами занимались обработкой земли и готовились к посевной. Сельскохозяйственной техники у нас не было, поэтому основным орудием стали лопаты, добытые рачительным старшиной...
НАШЕ ОРУЖИЕ — ЛУК И КАРТОШКА
Копать заброшенную с начала войны землю было непросто. Больших усилий стоило вогнать штык в грунт, бедный черноземом. Вскоре на ладонях солдат, чьи руки руках отвыкли за годы войны от крестьянской работы, появились мозоли.
— Землю под огород возделывать — это вам не окопы рыть. Тут все нужно делать с любовью, тщательно разбивая каждый комок, чтобы стала землица мягкой, как пух, воздухом дышала, — бинтуя лопнувшую мозоль поучал неугомонный старшина Федор Красников молодого парнишку, бойца Сердученко, добавившего себе в метриках лет, чтобы попасть на фронт. По счастливому совпадению командир роты оказался отцом его одноклассника. Он-то, как говорится, от греха подальше определил Сердученко в это необычное подразделение
— Попадет грязь в ранку, беды потом не оберешься. Ну, какой тогда с тебя работник, а нам вон еще сколько нужно огорода вскопать, — махнув головой в сторону точно катками утрамбованной земли, в течение двух лет не видевшей плуга, — продолжал по-отцовски наставлять солдата старшина, потомственный крестьянин.
Сердученко морщился от боли и, вытирая рукавом потный лоб, с тоской прислушивался к отголоскам канонады идущего за лесом боя. Больше, чем мозоли, его мучило другое, что он не преминул высказать вездесущему старшине, от внимания которого ничто не ускальзывало:
— Вот кончится война, вернемся домой, а меня спросят: «Где ты воевал? Сколько фашистов убил?» — а что я людям скажу: дескать, землю рыл под грядки да лук и картошку садил?!
— А ты думаешь, скольких солдат мы сможем от голода спасти, вырастив назло врагу урожай! А сколько пользы может принести фронту лук — первейшее средство от авитаминоза и цинги! Только сытый и здоровый солдат может воевать в полную силу. Ну, сам посуди, много ли у нас свежих овощей, и с какими трудностями они доставляются из глубокого тыла в боевые подразделения, — продолжал, теряя привычную невозмутимость, вещать Красников.
— И вообще, рядовой, прекратить разговор! — сердито приказал старшина, закончив перевязку. Сердито, потому что сам не раз обращался к Дмитриеву, чтобы командир хозяйства отпустил его назад, в родную боевую роту.
Неизвестно, как долго еще длился бы этот разговор, который внезапно был прерван гулом вражеского самолета.
— Воздух! — крикнул кто-то, и солдаты из хозяйства Дмитриева бросились на землю.
_Владимир_Дмитриевич_Дмитриев_награжден_орденом_Отечественной_войны_II_степени,_медалями_«За_отвагу»,_«За_боевые_заслуги»,_«За_Победу_над_Германией»,_«За_освобождение_Советского_Заполярья»._
Снизившись над с таким трудом возделанным участком земли, вражеский самолет, точно издеваясь, начал методично обрабатывать его бомбами. Фонтаны земли взмывали вверх и падали обратно. Не прошло и нескольких минут, как от аккуратно сделанных грядок не осталось и следа. Повсюду дымились воронки.
Со слезами на глазах потомственный казак и хлебопашец Федор Красников, плечи которого печально поникли, смотрел на оскверненную землю.
Дмитриев, который сам не раз просил вернуть его в боевое подразделение, чтобы бить врага, до воздушного налета предпочел не вмешиваться в диалог между старшиной и рядовым. Теперь же, отряхивая землю с гимнастерки, не глядя ни на кого из подчиненных, чтобы приободрить солдат, уверенно сказал:
— Раз бомбят, значит, то, что мы делаем, фашистам не по нутру. Вот вам и решение спора.
Найдя кинутые впопыхах лопаты, бойцы подразделения молча и с остервенением вновь принялись за работу, вкладывая в нее всю свою злость. Теперь же к перекопке земли добавилась еще и засыпка воронок от взрывов.
Ближе к вечеру смолкли звуки отдаленного боя. На западе, сразу за землями хозяйства, в багряном зареве заката темнел лес. Усталое, как ратники на возделываемом поле, солнце тяжело опускалось за горизонт.
— Однако завтра будет ветреный день. Слышь, милок, дай-ка я тебе подсоблю, — забирая лопату из саднящих от усталости рук Сердученко, сказал подошедший к молоденькому бойцу пехотинец. — Подержи оружие. Пока немчура отдыхает, я хоть вспомню, как пахнет она, родимая, по весне, — продолжил он, втыкая штык лопаты в землю. — У нас на Волге земли плодородные, палку воткни, и та зацветет.
Пехотинец привычным движением, точно играя, копал твердую землю и с ностальгией продолжал долго и обстоятельно рассказывать о родных местах, о довоенной жизни в колхозе, поля которого раскинулись на много километров вокруг.
А Сердученко, чуть не выронив от усталости винтовку, показавшуюся ему необыкновенно тяжелой, медленно опустился на землю, не замечая колючей прошлогодней травы. Натруженные руки под намокшим от пота бинтом горели огнем. Только теперь он осознал, насколько выбился из сил, и медленным движением вытер пот со лба. Легкий ветерок, овевая влажную гимнастерку, приятно холодил тело.
Оглянувшись вокруг, рядовой Сердученко увидел, что на земле хозяйства Дмитриева стало многолюдно от красноармейцев, пришедших в перерыве между боями на помощь их взводу.
В душе повзрослевшего за этот день рядового Сердученко неожиданно вспыхнуло озарение: бойцы не считают, что их подразделению, на которое были возложены большие надежды по помощи в обеспечении Аармии, легче, чем им на передовой. А с пониманием этого пришла и гордость за порученное дело.
ВОЕННЫЕ СЕЛЕКЦИОНЕРЫ
В землянку к Дмитриеву, занимающемуся при свете лампы разбором полученных из штаба семян, вбежал взволнованный старшина.
— Товарищ командир! Владимир Дмитриевич, смотрите, кого я вам привел!
Из-за плеча старшины показались сухонький старик, опирающийся на палку, и молодая девушка.
_Влаоимир Дмитриев с_супругой_Тасечкой
— Мы с дедушкой принесли немного семян, — чуть смущенно сказала она, теребя концы наброшенного на плечи платка.
Старик, сверкнув на внучку глазами, недовольно крякнул и, осторожно вытащив из-за пазухи, протянул Дмитриеву небольшой тряпичный сверток, который тот принял как величайшую драгоценность.
— Правда, семян у нас не так уж много, но есть лук, свекла и калега. Узнав, что вы для армии будете овощи растить, по дворам, у кого что было, собирали. Думаем, что вам на огороде сгодится, — с достоинством поведал старик. — Жалко, что вот семенной картошкой поделиться не можем: подъели картошку за зиму.
— А у меня есть горсточка семечек подсолнуха, — встряла в разговор осмелевшая девушка, видя искреннюю радость Дмитриева и старшины от нежданного подарка.
Искренне поблагодарив гостей и угостив их все тем же настоем хвои вместо чая, командир приказал старшине проводить местных жителей. Вернувшись, Красников видел, как Дмитриев с нежностью ученого колдует над подаренными семенами.
— Веришь, старшина, смотрю на них и вижу перед собой ухоженные делянки Московского селекционного центра... А еще представляю, как поднимут над изрытой сегодня снарядами землей свои золотые головки подсолнухи, нальются соком овощи. Победим мы цингу и авитаминоз также, как победим врага. Не может такой народ, как наш, быть побежден. Вот кончится война, — продолжал он убежденно, — и каждый солдат вернется домой. Хотя нам еще предстоит сражаться с последствиями военной разрухи, мы будем не просто трудиться, а созидать. Может быть, кто-то из бойцов нашего хозяйства после войны тоже станет агрономом. А я точно знаю, чем бы хотел заниматься: если жив останусь, обязательно буду работать над выведением новых районированных сортов для северных регионов, где получить высокий урожай непросто. Чтобы прокормить население такой огромной страны, надо много хлеба. А высокоурожайных сортов районированных зерновых, как я понял это работая главным агрономом в Абатском районе, пока недостает. Для ученых здесь огромное поле деятельности.
Этот один из многих дней войны очень дорог ученому, агроному и солдату Владимиру Дмитриевичу Дмитриеву...
Взошедшее поутру солнце застало его на огороде вверенного хозяйства.
Наступивший день еще был далек от победной весны 1945-го. Настанет время, и подразделение Дмитриева вольется в действующую армию. Но до этого предстояло еще многое сделать: вырастить на прифронтовой полосе урожай и убрать то немногое, что удалось получить в обстановке боев. Все, что досталось с таким трудом. Каждая картофелина, каждый пучок лука были дороги. Каждый солдат подразделения Дмитриева, выполняя порученное ему задание, вел свою битву с противником, вместе с боевыми частями ковал Победу.
_Нина_ПЕЛЕХ_
Разведчика чуть не похоронили в братской могиле
ВАСИЛИЙ КОШЕЛЕВ ПОСЛЕ БОЯ ОЧНУЛСЯ В ЯМЕ, НАБИТОЙ МЕРТВЫМИ ТЕЛАМИ.
_ЛИЧНОЕ_ДЕЛО_
_Василий_Григорьевич_Кошелев._Родился_12_февраля_1923_года_в_деревне_Шайтанка_Уватского_района._Окончив_Новосельскую_неполную_школу,_работал_рыбаком._
МЕЛОДИЯ ГУБНОЙ ГАРМОШКИ
— Прибыли мы на станцию Петров Вал, что в 400 км от Сталинграда, в сентябре 1942 года, — вспоминает Василий Григорьевич Кошелев. — Шли в Сталинград пешком только ночью, чтобы не привлекать внимания воздушной разведки противника. На передовую прибыли рано поутру, а назавтра уже получили боевое крещение. Мы наступали на город с севера, и было хорошо видно, как он дымился в руинах после массовых бомбежек.
В нашем взводе полковой разведки за годы войны подобрались бывалые люди, на которых мы, выпускники школы младших командиров при Тюменском военнопехотном училище, смотрели с восхищением. В школу младших командиров, а потом и на фронт, я попал вместе с земляками Тимофеем Водянниковым и Константином Кошкаровым. Тимофей был родом из деревни Остров Ивановского сельского совета, а Константин — из деревни Новое село Уватского района.
Разведчики всегда чем-то неуловимым выделялись среди других солдат — своей серьезностью и умением правильно оценивать ситуацию во время рейдов во вражеские тылы и показной бесшабашностью что ли. То ли потому, что каждый раз, отправляясь в расположение врага, никто не мог гарантировать, что вернутся живыми и здоровыми. То ли потому, что каждый из разведчиков сам по себе был человек необыкновенный, настоящий специалист своего дела.
Люди во взводе собрались разного возраста и разных национальностей. Самым старшим среди нас оказался ленинградец по фамилии Лотко — мужчина крупный и неторопливый в движениях, но отличавшийся необыкновенной силой. Некоторые были еще совсем молодыми, зелеными пацанами, но у каждого имелся собственный довоенный жизненный опыт.
20 октября по приказу командования взвод полковой разведки принимал участие в наступлении севернее Сталинграда. Батальон, которому был придан взвод, с тяжелыми боями, теряя боевых друзей, продвинулся на 20 километров. Те, кто был на войне, тот знает, что в такие минуты каждый боец живет на пределе возможностей, потому что постоянное напряжение сил изматывает.
Взвод полковой разведки основался в еще недавно принадлежавшем немцам окопе.
Ирек, уроженец Казани, о красоте которой любил рассказывать однополчанам, пытался извлечь какую-то незамысловатую мелодию из трофейной губной гармошки, прихваченной во время ночной вылазки в тыл врага.
— Тьфу ты, — плюнул с досады седовласый старшина Лотко, — хватит тебе уже пиликать. Тоже мне, нашел инструмент. На нем какой-нибудь Ганс играл, который наших людей расстреливал, а ты...
— Гармошка-то тут причем, — любуясь инструментом, ответил Ирек, — ее ведь мастер делал. Откуда он мог знать, что она фашисту достанется. — И, вновь прижав гармошку к губам, принялся наигрывать. Постепенно звуки мелодии выровнялись и зазвучали печально, волнуя души солдат какой-то щемящей тоской.
_После_мобилизации_в_ноябре_1941_года_был_направлен_в_Первое_Тюменское_пехотное_училище,_затем_—_на_фронт._С_сентября_1942_года_участвовал_в_боях_за_оборону_Сталинграда._Получив_ранения,_находился_в_Ульяновском_эвакогоспитале,_затем_воевал_в_составе_8-й_гвардейской_армии._
Уватцы, не сговариваясь, старались держаться поближе друг к другу. Скрутив одну на троих самокрутку, по очереди курили.
— Знатный табачок, забористый, — после очередной затяжки передавая самокрутку Кошелеву, сказал Водянников, — и тихо добавил: — И чего старшина к казанцу привязался? У него недавно старший брат погиб, может, ему эта гармошка помогает горе переносить?
— У старшины к фрицам особый счет: его семья в блокаде, — ответил Кошелев. — Лотко не знает, живы ли родные.
И тут друзья вспомнили, как перед началом контрнаступления старшина надел чистую нательную рубаху. Укладывая снятое с себя белье в вещмешок, вытащил выданную накануне боя банку тушенки. Подержав ее в руке, тяжело вздохнул:
— Моим бы сейчас... Ленинград жив, но он голодает. Хлеб и тот выдают строго по карточкам. Придумали холодец из столярного клея варить, да только где его взять.
Понимая тревогу старшины, каждый тогда невольно подумал о близких. Как они там?
— Хорошо, что если даже не уродятся хлеба, то наши у реки голодать не будут, — поделился тихо с друзьями Тимофей Водяннников. — Рыба выручит, да и лес подсобит.
Друзья согласно закивали головами, поддерживая мнение Тимофея.
ВЫРУЧАЙ, ТРЕХЛИНЕЕЧКА!
Раздался резкий вой снаряда, и взрыв накрыл окоп, занятый бойцами взвода. Резко взвизгнув, замолкла гармошка. А следом начался такой ураган артиллерийского огня, что невозможно было поднять голову. Вцепившись в трехлинейку, каждый боец стремился вжаться в землю.
Словно со стороны, как в страшном кино, старший сержант Кошелев увидел, что вдруг выпало оружие из рук старшины, завалившегося набок. На его груди быстро разрасталось ярко-красное пятно. Рядом стонал другой солдат, которому разворотило осколком плечо. Крикнув: «Санитара!», Кошелев, успевший заметить, что его земляки рядом и живы, вцепился в винтовку и, сосредоточенно прицелившись, стал вести огонь по цепи наступающих фашистов, атаку которых поддерживали танки. Черные громады, беспрестанно ведущие огонь, стремительно приближались. Казалось, что ничто не сможет их остановить.
Справа раздались залпы вступившей в бой нашей артиллерии.
— Подбросьте гадам огня, чтоб им на нашей земле было жарче, чем в аду, — прокричал Тимофей.
Видя, что скорость вражеских танков, старающихся увернуться от снарядов, снизилась, бойцы, на которых не могла не произвести тяжелого впечатления смерть их товарищей, несколько приободрились.
Кто-то из солдат взвода выскочил из окопа и, припадая под завесой дыма к многострадальной выжженной Сталинградской земле, изловчившись, медленно пополз навстречу танку. А затем, привстав, резко бросил гранату и тут же упал сраженный пулей, не успев увидеть, что погиб не понапрасну.
_Далее_боевая_дорога_солдата_в_составе_232_стрелковой_дивизии_прошла_через_Украину_и_Литву_и_завершилась_ранением_и_контузией_в_сражении_за_город_Шауляй._После_излечения_в_госпитале_был_комиссован_как_инвалид_войны._
Огонь и черные клубы дыма окутали вслед за первым вражеским танком и второй, в который угодил артиллерийский снаряд. Немецкие танкисты, выбравшиеся из горящей машины, попали под прицельный огонь и остались лежать на земле, которую они очень хотели заполучить. Автоматчики дрогнули и стали под шквальным огнем красноармейцев поспешно отступать.
Пахло гарью и дымом. Вся земля была изрыта снарядами, выворотившими корни деревьев. Не умолкая, грохотали орудия. Прозвучала команда: «В атаку!», и разведчики, оставив раненых и убитых на поле боя, с каким-то остервенением бросились вперед.
На пути взвода на открытой местности в воронке «окопался» третий из подбитых фашистских танков, высадивших десант. Не имея возможности передвигаться из-за повреждения ходовой части, он, крутясь на месте, продолжал вести яростный огонь из крупнокалиберного пулемета. За его броней укрылись несколько немецких пехотинцев. Их огонь косил наших солдат, которым негде было укрыться, не давал поднять голову от земли.
Фашисты были вооружены автоматами, а у наших — винтовки, да еще у некоторых остались неиспользованные гранаты, из тех трех, что выдали перед боем. Не до геройства было; только умирать, как забившийся в землю крот, не хотелось.
_Кошелев_награжден_орденом_Отечественной_войны_I_степени,_медалями_«За_оборону_Сталинграда»,_«За_боевые_заслуги»,_«За_победу_над_Германией»._
Солдаты скатились в еще дымящуюся воронку. Рыжеусый сибиряк сержант Никулин, которого зацепила пуля, перевязал рану, кроя на чем свет стоит немцев:
— Хорошо, что в левую руку ранили, сволочи. Кость вроде не задели.
Затянув бинт, он вновь схватился за оружие.
— Ну, трехлинеечка, не подведи, — проговорил он и, вскинув привычным движением винтовку, как это делал не раз на охоте, тщательно прицелился и выстрелил. Автомат одного из противников смолк.
Воспользовавшись тем, что сибиряк продолжил свою охоту за укрывшимися автоматчиками, старший сержант Кошелев и еще двое бойцов, поняв друг друга без слов, медленно по-пластунски двинулись в сторону огневой точки.
Как медленно приближается цель! Как опасно свистят пули! Ногу Кошелева точно огнем обожгло.
— Попали, чертовы фрицы, — проскользнула мысль, но солдат, стиснув зубы от боли, продолжал ползти вперед, обагряя землю кровью.
Словно подхваченные одной неведомой силой, взметнулись в броске над землей одновременно три гранаты. Яркая вспышка взрыва... и немецкий танк умолк. Огневая точка была подавлена. С выскочившими из горящего танка немцами пришлось отважным бойцам схватиться в рукопашном бою.
В десяти метрах от танка контуженный старший сержант Кошелев, которого ранили в другую ногу, потерял сознание от боли и большой потери крови. Над ним склонился санитар:
— Прости, браток, перевязать тебя нечем. Столько наших ранено и полегло! Я перетянул тебе ногу, кровь остановил. Потерпи немножко, на обратном пути я заберу тебя. Надо посмотреть, может, еще кто-то остался жив.
ПАХЛО КРОВЬЮ И СМЕРТЬЮ
— Очнулся я поутру от холода в яме. Пахло кровью и смертью, — вспоминает Василий Григорьевич. — Пригляделся, а вокруг трупы. Такая оторопь взяла, что меня заживо похоронили, а выбраться из-под груды тел нет сил. Думал, неужели все, каюк пришел Василию Кошелеву?! Оказалось, что лежал я в воронке, ставшей братской могилой. Сюда стаскивали убитых в бою однополчан. По счастью, мои стоны услышали солдаты, доставившие убитых для захоронения.
— Ты, боец, в рубашке родился, — сказал один из них, когда, сдвинув трупы, меня еле живого вытащили из братской могилы. — Знать, кто-то за тебя сильно молится. На вот, хлебни, — и протянул мне солдатскую измятую фляжку. Зубы от холода выстукивали дробь. Глотнув спирта, я начал медленно согреваться и только тогда поверил, что остался жив. Ни шинели, ни документов у меня не было. Наверное, забрали те, кто бросил в братскую могилу. Перевязав и прикрыв шинелью, меня отправили в медсанбат...
А с друзьями-однополчанами Василий встретился только после войны.
_Нина_ПЕЛЕХ_
В боях нас ласкала поэзия
В РАЗВЕДКУ ПАВЛИК МИКИТИЧ ХОДИЛ С ТОМИКОМ ПУШКИНА НА ГРУДИ.
КАК ДОБЫТЬ ВИНТОВКУ
Совсем недавно Павлу Васильевичу Микитичу вручили юбилейную медаль «65 лет Победы в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.». Приятно. Ведь наградами юных партизан в военное время жаловали нечасто. Поэтому как напоминание об опаленном войной, голодном, вмерзшем в белорусские болота детстве остались вовсе не они, а скрученные контузией пальцы, вросшие в тело осколки, рано пришедшая болезнь глаз, инвалидность. Сейчас, на девятом десятке, стал похож Павел Васильевич на большое старое дерево: скрипит, качается, но еще не валится на землю, крепко стоит под любой непогодой, молясь Богу и покрываясь в положенный срок зелеными листочками сочиненных им стихотворений:
_В_Полесских_прогнивших_трясинах,_
_На_Брестских_песчаных_полях_
_Святые_держали_на_спинах,_
_Сам_Ангел_носил_на_плечах._
Это о том, как выжил он, маленький партизанский разведчик, в свои небольшие годы смотревший смерти в лицо чаще, чем убеленные сединой старцы.
Павел Васильевич Микитич вырос среди лесов на маленьком хуторке в Западной Белоруссии. С раннего детства знал каждую тропку, каждый кустик в родном Полесье. И когда на оккупированной фашистами территории начали создаваться партизанские отряды, его знания очень пригодились бойцам белорусского сопротивления.
Но все-таки поначалу смышленый паренек, которому в сорок первом едва исполнилось четырнадцать лет, нужен был им как поставщик оружия. Сейчас уже можно не скрывать того, что замалчивалось десятилетиями: советские войска в первые дни войны не просто отступали, красноармейцы, особенно раненые, избавлялись впопыхах от тяжелого оружия. Совсем бросить в лесу целую, готовую к бою винтовку совести, конечно, хватало не у всех, поэтому боевое оружие разбиралось на части, которыми потом была усеяна вся округа. А местные ребята из вечного мальчишеского азарта разыскивали и собирали его.
Микитич не идеализирует своих соратников, не пытается создать у слушателя героические образы, наподобие тех, что показывают в кино. По словам Павла Васильевича, партизанское движение в Полесье сначала возникло стихийно. Враг наступал так стремительно, что скоро советские солдаты и офицеры оказались в глубоком немецком тылу и принимали решение до выяснения обстановки укрыться на хуторах. У многих белорусок сыновья в то время служили в Красной Армии, тревога за судьбу собственных детей, сочувствие к молодым ребятам заставили их взять окруженцев к себе, выдавая за сыновей. Но вскоре оккупационные власти стали составлять списки молодежи для отправки на работу в Германию. Обман начал выясняться, пошли первые расстрелы. Эта весть облетела хуторки быстрее ветра, и красноармейцы, а за ними и местные парни и девушки, потянулись в леса.
Но как воевать без оружия? Вот тогда и вспомнили о Паше. Пастушком он проходил по лесным полянам, отыскивал патроны, винтовки. Его находки расхватывались взрослыми как горячие пирожки. Мог бы отказаться от рискованного дела?
Скорее всего, это даже не приходило Микитичу в голову. Партизанила ведь вся семья, весь хутор, в хате долгое время размещался штаб полесских лесных бойцов.
— У нас каждый белорус был тогда партизаном. Из села, может, один-два с гитлеровцами соглашались сотрудничать, да и то часто по заданию из леса, — вспоминает Павел Васильевич. — Предателей все вокруг презирали. Я к немцам лучше отношусь, чем к ним. А ведь мало того, что постоянно ходили под смертью, приходилось самим страшно голодать на хуторе, но кормить мужиков, ведущих лесную войну.
Партизаны нуждались во всем, в любой мелочи. Чтобы помочь им, Павлик со старшей сестренкой Зосей шли вместе с деревенскими женщинами убирать мусор за очередной партией немецких солдат на фашистскую перевалочную базу, которая находилась неподалеку. Под острым взглядом автоматчиков им все-таки удавалось относить в сторонку патроны, неисправное оружие, лекарства, канцелярские принадлежности и другие необходимые в отряде бытовые мелочи. А потом все это передавалось партизанам. Спрашиваю, не боялись ли девчата находиться рядом с гитлеровцами? Микитич говорит: не очень, немецкие солдаты — большие чистюли, а девчонки ходили грязные, с колтунами на голове, вот их обычно и не трогали, брезговали.
И вообще война, по словам Павла Васильевича, это совсем не то, что показывают в фильмах: лихо поскакали, шашками над головой посвистали, постреляли, повзрывали, всех врагов перебили и с песнями в вышитых рубашках опять едут куда-то герои-партизаны. Куда поскакали?! Из чего стреляли?! Как узнали о передвижении врага?! Чтобы взрослым провести хоть одну удачную боевую операцию, Паше приходилось сутками лежать в промерзшей грязи, бродить по опушкам с корзинкой грибов и наблюдать за гитлеровцами, примечать, запоминать, с риском для жизни передавать эти сведения партизанам. И никаких блокнотиков с ручками. Помечал проходившие машины и количество автоматчиков травкой, хвоинками, прилипшими к грибам.
Пареньку всегда приходилось находиться в страшном напряжении. Однажды, чтоб добыть для отряда всего лишь одну винтовку, сделал на глазах у гитлеровцев семнадцать подходов к ней. Немцы-аккуратисты при каждом удобном случае старались если не вымыться хорошенько, так хотя бы ополоснуться у колодца. А у крестьян обычно рядом колодец и огород, за изгородью растут высокий горох, кусты картофеля, который в Белоруссии выдается на славу. На это и был расчет. Фашисты выставили у изгороди оружие аккуратным штабелем и моются. Но ведь винтовку просто так не возьмешь и через огород на плече не унесешь. И Павлик вызвался прислуживать гитлеровцам — поливать из ковшика водой. Даже спустя много лет свое вынужденное «холопство» вызывает у Микитича гнев и стыд.
— Не пиши про это, даже не записывай, — кричит он мне. — Я, партизан, как холуй ему прислуживал!
А что было делать? Вроде и так около винтовок пройдет, и эдак, а все мимо рук, нельзя и тронуть. Но за огородами уже ждут свои. Как можно их подвести?
И опять Павлик волчком крутится между немецкими солдатами. Наконец, пока один смывал с глаз мыло, мальчик как будто случайно толкнул штабель, да так, что одна винтовка улетела за изгородь. Сразу пропажу не заметили. А Паша ушел в огород и, прекрасно понимая, что его хорошо видно, незаметно поддел специально приготовленным крючком на веревочке ремень лежащей на земле винтовки. Как рыбу поволок он свою добычу, направляясь между рядков к лесу. Спрашиваю: страшно было? «Милая, да мы все понимали, что погибнем. Не знали только, в какой именно момент», — отвечает Павел Васильевич.
КАК ВЗОРВАТЬ ЭШЕЛОН
Пожалуй, самое захватывающее из рассказов Микитича — это то, как партизаны взрывали эшелоны.
— Немцы очень хитры и смекалисты, — вспоминает Павел Васильевич. — Их на мякине не проведешь.
Когда началась «рельсовая война», они быстро приняли все необходимые меры по охране железнодорожных путей. На триста-пятьсот метров в каждую сторону от полотна срубали не только каждый кустик — каждую кочку, а потом минировали это пространство. На определенном расстоянии оборудовали дзоты, выставляли караулы. В этих условиях Павлу надо было находить проходы к полотну по минным полям.
— Мины были противопехотные, легкие. Бывало, даже зайцы на них подрывались. Так я найду палку метра в четыре, потом сооружу к ней двухметровую перекладину. Положу ее перед собой и ползу к рельсам, весь живот был в царапинах. Где чисто, там вешками проход обозначаю. А если на мину напорюсь палкой, то осколки мне на руки летят, ну и контузия тоже была, — рассказывает Павел Васильевич.
Искать проходы приходилось днем, а безлунной ночью, желательно в дождь, в кромешной тьме, вел Павлик за собой по этому проходу группу подрывников. И ни разу не ошибся. «Не взял грех на душу, — крестится Микитич, — никого на мину не посадил».
А однажды мальчику показал проход между мин сам немецкий офицер. По глупости, утверждает Павел Васильевич. Я бы сказала, по доброте душевной, но боюсь, что моему несгибаемому партизану это не понравится. Маленький грязный оборвыш специально натер ногу едким лютиком до язвочек и обратился к немцам за медицинской помощью. Офицер его осмотрел, дал мазь, а потом показал, как пройти, чтоб не подорваться на минах. А ночью Павел провел по указанному проходу своих боевых товарищей, и фашистский эшелон был взорван. Война...
Но, оказывается, подойти к полотну и заложить взрывчатку — это еще далеко не все. Во-первых, желательно найти низкое, топкое место, чтоб вражеская ремонтная техника потом к разрушенным путям долго подойти не смогла. Во-вторых, надо точно знать, под каким вагоном рвануть. Если просто под полотно взрывчатку положить, то даже паровоз не взорвешь — гитлеровцы почти сразу начали впереди него платформы с песком толкать. Чтоб добиться нужного результата, надо было взрывать под вагоном со снарядами или цистерной с горючим. Но ведь на вагоне же не написано, что в нем. И вот опять партизаны обращаются к Павлику. Узнав, что на станции стоит нужный эшелон, он бежал туда и под внимательным взглядом охраны подходил к путейцу дяде Грише, показывая фашистам жестами, что пришел покормить родственника. Тот тихонько называл только три цифры: четыре, семнадцать и около пяти. Павлик уже знал, что они обозначают. Нужно готовиться взрывать четвертый или семнадцатый вагон. А дядя Гриша сможет задержать эшелон на станции не больше, чем на пять часов. Рискуя жизнью, он вывернет какой-нибудь болт, повредит деталь и пошлет на соседнюю станцию за ремонтниками или новой деталью. А в это время Павел будет нестись к лесу, предупреждая своих, вести подрывников по заранее отмеченным проходам к железной дороге, с замиранием сердца следить, как они закладывают взрывчатку и тянут шнур, отбиваясь от гнуса, лежат и ждут, когда подойдет эшелон. Сколько оружия, солдат, горючего недосчитались фашисты благодаря этому героическому мальчишке! Сколько жизней советских солдат на далеких фронтах спас, сам того не ведая, юный партизан!
_В_отряде_партизан_
Микитич утверждает, что спасли его тогда молитвы матери и Пушкин. Да-да, не удивляйтесь, именно Пушкин. Когда-то, еще до войны, когда западная часть Белоруссии некоторое время относилась к Польше и детям запрещали учить русский язык и читать русские книги, к Микитичам в дом часто приходил старый солдат дед Филипп. Он и взялся учить маленького Пашу русской грамоте. А потом подарил уникальный сборник стихотворений Александра Сергеевича Пушкина: рукописный, в кожаном переплете. Так началось знакомство мальчика с прекрасной поэзией. Этот сборник был постоянным спутником юного партизана в его многочасовых сидениях в засаде, наблюдениях за передвижением гитлеровцев. Как вспоминает Павел Васильевич, мама пришила к его рубашке внутренний карман, и он носил Пушкина на задания. Однажды осколок мины пришелся пареньку прямо в грудь, но, прошив книжку, остановился у самой корочки. «Эх, не сохранил, а ведь какая реликвия бы была», — вздыхает Микитич. Какое странное сплетение опасности, смертей, юности, веры и поэзии. Спустя годы он напишет об этом в одном из собственных стихотворений так:
_Составы_валит_мы_с_грохотом,_
_Со_смертью_дралася_игра._
_Салюты_давались_здесь_с_хохотом,_
_С_молитвой_неслося_«ура!»_
_Победою_в_мыслях_мы_грезили,_
_Считая_часы,_не_года._
_В_боях_нас_ласкала_поэзия,_
_Как_в_пене_волной_берега._
_Елена_КОШКАРОВА_
«Не забудем дым махорки у костра...»
ПЕСНЮ С ТАКИМИ СЛОВАМИ САВЕЛИЙ МУХАМЕЕВ ПЕЛ С ТОВАРИЩАМИ ПО ОРУЖИЮ У КОСТРА НА ДНЕПРЕ.
_ЛИЧНОЕ_ДЕЛО_
_Савелий_Михайлович_Мухамеев._Родился_в_1925_году_под_Тюменью._Награды_-_медали_«За_боевые_заслуги»,_«За_отвагу»._
В доме у Мухамеевых светло и уютно. Мы ведем неторопливый разговор. О чем? О давних годах военных.
Савелий Михайлович рассказывает:
— Родители мои в двадцатых годах жили в деревеньке Юрты, которая стояла когда-то рядом с селом. Там я и родился в 1925 году. Окончив начальную школу, бегал на уроки в соседнюю деревню Кукушки, где была семилетка. Уж очень учиться хотелось. В 1941 году закончил шесть классов. Война... Что делать? Не до учебы теперь, работать надо. Председатель колхоза сказал: «Ты парень грамотный, будешь учиться у нашего бухгалтера цифровой премудрости!» Учился. Комсомольскими делами занимался. Вскоре наставника забрали на фронт, и меня, мальчишку, назначили бухгалтером колхоза. Надо — значит надо! Некому работать-то... Освоил я эту науку, исправно вел колхозный учет.
Освоил науку. А в январе 1943 года молодого бухгалтера призвали в армию. Учился в школе младших командиров близ Перми, в пехотном училище. Потом — на фронт!
— Воевал я на Втором Украинском командиром минометного расчета, — вспоминает ветеран. — Подошли мы к Днепру. Был приказ: переправиться на тот берег. Недалеко виднелось селение... Мы знали: немцы на том берегу укрепились основательно. Рота автоматчиков разведала пути. Нам предстояло переправиться, закрепиться и ждать подхода своих. Рано утром, часа, наверное, в три, мы на плотах, где было уложено все необходимое, поплыли. А тут обстрел! Фонтаны воды, грохот!
— Страшно было?
— Конечно! Но плыть надо. И тут снаряд разорвался около нас. Плот подняло на дыбы. Вода хлещет, мы вцепились в бревна. А к ним прикреплены минометы, ящики с боезапасом. Грохот, шум, вода, захлебываюсь... Думаю: все, отжил. Отчаяние такое, что словами даже сейчас не передать. Если честно, то и слезы из глаз. Да только водой они смывались. А вокруг снаряды, пули...
Плот удержался на воде, мы, помогая друг другу, забрались на бревна. Надо бы грести к берегу, а ни весел, ни досок нет — смыло их. Прыгаем в воду и плывем, толкаем плот с минометами к берегу. Снаряды разрываются рядом, захлебываемся водой, но толкаем плот.
Доплыли, только стали выгружать, мина рядом разорвалась, и одного из ребят — насмерть. Мы к нему, а рядом еще снаряд... Надо уходить к указанному месту. Бежим. Песок, пыль, мины рвутся, жара, ноги буксуют в песке. А в руках у нас груз — килограммов по сорок у каждого. Только боезапас, патроны весили 16-18 килограммов. Да еще минометы. Добежали до кустов. Из девяти нас семеро осталось. А тут недалеко от леса —десятки убитых: наши, немцы. Прыгнули в немецкую траншею, а они, отступая, весь боезапас оставили тут же. Мы уже знали, что их мины подходят к нашим минометам.
Корректировщик, убежав вперед, сообщил, что видит противника. Дал данные, и мы открыли огонь. Немецкими минами били фашистов! Выбили! А нас из девяти осталось четверо...
Саперы всю ночь наводили понтонный мост. Первым на наш берег приехал комбриг, потом бронетранспортер с разведчиками, пехота, танки...
Тишина на берегу. Мы, четверо уцелевших, сели у костра и... Ты знаешь, когда разглядели друг друга, то не узнали. Мы другими стали! Через круг ада прошли, смерть рядом была. Выжили! Обнялись. Вот этот день — самый памятный. Ведь чудом выжил. И что-то такое в сознании произошло... Повзрослел, наверное.
Мы тогда у костра песню запели о том, каким сладким бывает дым махорки и костра!..
А ведь эти ребята были совсем мальчишками —18 — 20 лет. Савелию Мухамееву за форсирование Днепра вручен орден Красной Звезды. Савелий Михайлович рассказывает неторопливо, заново вглядываясь мысленно в те дни. Было такое: бои, бои, бои. Только утихли — дожди. Три дня без сна. Команда: построиться! И солдаты двинулись в путь. Двинулись к городу, откуда предстояло выбить немцев.
— Спали на ходу. Не веришь? Точно. Я помню, что шагал в забытьи, то кому-то на пятки наступлю, то мне кто-то в спину врежется. А потом приказ. Пошли в атаку, открыли минометный огонь. Освободили город без потерь. Трофей достался — немецкий эшелон, а там танки, горючее, раненые немцы.
— И что с ними, с немцами?
— В госпиталь отправили раненых. А один вагон открыли, оттуда выстрел, и наш лейтенант упал. Ну уж тут мы патронов не стали жалеть!
В одном из боев в декабре Мухамеев был ранен. Чудом его, замерзающего, нашли санитары и на «Студебеккере» доставили в полевой госпиталь. А потом, после госпиталя, как инвалида второй группы отправили домой, списали. Из Тюмени до Шорохово пошел пешком. В марте уже таял снег, хотя и морозец имелся, но дома мама, потому бежал бегом. В Червишево у знакомых чаю попил, отогрелся в Амосовских избушках — ив путь.
— Подошел к дому, вижу — окна светятся, лампа горит, мама у печи. Я бегом на крыльцо. Захожу: здравствуйте, говорю. Мама в ответ здоровается, из-за печи не выходит. Я жду, слезы на глазах. Потом выглянула и только вскрикнула: «Сыночек!» Чугун с картошкой уронила из рук, — вспоминает Савелий Михайлович. Недолго был солдат на отдыхе. Вызвали в военкомат на беседу. Военком спросил:
— А если снова на фронт?
Комсомолец Мухамеев сказал:
— Если Родина прикажет!
Через несколько дней — повестка. День Победы встретил в Праге. Домой вернулся в августе сорок пятого.
На прощанье Савелий Михайлович спел нам вот эту песню из давних военных лет, которую пели когда-то у костра в перерыве между боями:
— _Не_забудем_годы_боевые!_
_И_привалы_у_Днепра._
_Завивался_в_кольца_голубые_
_Дым_махорки_у_костра._
_Мы_родную_землю_защищаем,_
_Каждый_маленький_клочок!_
_Эх,_недаром_курим_на_привале_
_Боевой_наш_табачок!_
_Наталья_ТЕРЕНТЬЕВА_
Мальчик, ты мне жизнь спас
ТАК СКАЗАЛ МАТРОСУ БОРИСУ МИШАТИНУ НАЧАЛЬНИК ШТАБА БРИГАДЫ. ДЕЛО БЫЛО В КОРЕЕ.
_Борис_с_родителями._Тюмень,_1937_г._
_ЛИЧНОЕ_ДЕЛО_
_Борис_Александрович_Мишатин._Родился_16_января_1927_года_на_ст._Слюдянка_Иркутской_области_в_семье_военнослужащего._В_1937_г._вместе_с_родителями_переехал_в_Тюмень._В_мае_1943_года_добровольцем_ушел_служить_в_Военно-Морской_флот._
В мае 1943 года с небольшим рюкзачком, в который заботливая мама положила пару горбушек хлеба и кусок жмыха, я уходил с перрона тюменского железнодорожного вокзала во взрослую жизнь.
До Владивостока, главной базы Тихоокеанского флота, добирались дней десять. Омск, Новосибирск, Красноярск, Иркутск — с каждым новым городом ребят в эшелоне становилось все больше и больше.
В пути произошел страшный случай. Когда подъезжали к Иркутску, нас обогнал эшелон заключенных. Простояли часа четыре, а когда тронулись в путь, то вскоре увидели, что весь их эшелон лежит под откосом — трупы в штабелях. Скорее всего, эта была диверсия, и метили в нас. Время-то военное.
По прибытии на место был определен в школу оружия в отделение торпедистов. В 1944 году я вошел в состав спецкоманды, которая в Николаевске-на-Амуре получала у американцев катера, и затем мы через Татарский пролив перегоняли их во Владивосток. А в основном дежурили на маневренной базе в заливе Посьета, неподалеку от деревни Зарубино. Там я и встретил Победу.
Был день как день. Вдруг радист Коля Шмелев выскакивает на палубу: «Германия капитулировала!» И мы, запрыгнув в турели, стали палить в небо из пулеметов... На других катерах происходило то же самое. Вся деревня на берег высыпала. Это была наша общая радость. «Ура! Победа!» — кричали мы, обнимая друг друга. А затем на обеде командир выдал нам по сто граммов спирта.
Победа победой, но мы-то понимали, что радоваться рано. Японец, он рядом. Притаился, поджал хвост, ждет удобного момента, чтобы показать зубы. Вот и наши мирные дни были непохожи на все остальные. Тревога следовала за тревогой, участились стрельбы. Команды катеров стали укреплять вчерашними североморцами, черноморцами, балтийцами. Теми, кто уже прошел обкатку на войне.
И вот наступил памятный день 8 августа 1945 года. Наша команда проводила техническую обработку катеров, готовила их нижнюю часть к покраске, проверяла торпедные аппараты. Получили приказ об объявлении войны Японии. Вместо пяти суток, которые отводятся на восстановление боевой кондиции катера, управились за 24 часа. 9 августа были уже на плаву и вышли на первую боевую операцию, во время которой захватили в плен небольшое японское судно и под конвоем привели его в бригаду.
В ту же ночь погрузили десант, 53 человека, — для переброски в корейский город Юки. Подошли к нему тихо, глубокой ночью, без опознавательных знаков. Высадили десант. Солдаты сразу же ушли вглубь города, японцев будто бы не было. Как мы потом узнали, перед нашим выходом здесь основательно «поработала» авиация.
Тут наш морячок Тухватуллин говорит: «Надо бы Военно-Морской флаг водрузить. Добровольцы есть?» Вызвался я и Ким Атнашев из Новосибирска. Мы быстро добрались до берега. Ким подал мне флаг, и я полез по трапу на стрелу портального крана, где и укрепил его.
_Участник_войны_с_Японией,_был_торпедистом_в_составе_1-й_Краснознаменной_бригады_торпедных_катеров_Тихоокеанского_флота._Награжден_орденами_«Знак_почета»_и_«Отечественной_войны»_II_степени,_медалями._
Вернулись во Владивосток 12 августа и опять в ночь снова вышли в море пятью катерами. Нам поставили задачу встретить японский конвой и уничтожить его. Настигли его под утро, мои торпеды потопили одно из судов. Следующая операция выпала катеру не то 15-го, не то 16-го августа. Опять десант, на сей раз в Сейсин. Японцы там яростно сопротивлялись, бои шли тяжелые. Нашему звену, двум катерам, достались девчонки-санинструкторы. Среди них была и моя землячка Мария Цуканова, которой впоследствии посмертно присвоили звание Героя Советского Союза.
Через день в тылу японцев мы высадили диверсионную группу. Двенадцать человек, все корейцы, одеты в гражданское белье. А 19-го началась операция по освобождению еще одного корейского города — Гензана. Там для меня война и закончилась. Поэтому этот день мне больше всего запомнился.
Погрузили на борт ударную разведывательную группу десантников под командованием старшего лейтенанта Героя Советского Союза Леонова. Высадили ребят, пришвартовались к пирсу. Вышли на берег. Вскоре вместе с двумя офицерами — начальником штаба бригады Пантелеевым и политработником Черногривовым — мне пришлось пройти в одно из зданий порта. Вдруг над нами прозвучала пулеметная очередь. Я толкнул Пантелеева, он упал. Пулеметчика быстро «убрали». Пантелеев встал и говорит мне: «Мальчик, ты мне жизнь спас».
На окраине города находился японский отряд, смертники. Замуровались в скале, и ни в какую. Мне дали задание обесточить радиостанцию. Когда я заскочил туда, двоих япошек прикончил из автомата и попытался десантным ножом перерезать провода. Раздался сильный взрыв, меня контузило, потерял сознание. Очнулся в госпитале. На катер вернулся уже после того, как японцы капитулировали.
Мне не один раз довелось побывать в Берлине. Когда приходил в Трептов-парк, на все деньги покупал цветы и возлагал к памятнику погибшим воинам. Меня спрашивали: «Зачем столько много цветов?» Отвечал: «Здесь покоится прах моего отца». Полковник Мишатин погиб незадолго до Победы как раз под Берлином.
_Петр_ДИСТАНОВ_
Никопольский плацдарм
НИКОЛАЙ ПЕРЕМИБЕДА И СЕГОДНЯ ТОЧНО НЕ СКАЖЕТ, ЗАЧЕМ ПОЛОЖИЛ НА ТОЙ ВЫСОТКЕ СВОЮ РОТУ.
_ЛИЧНОЕ_ДЕЛО_
_За_личное_мужество_и_проявленный_героизм_в_боях_за_Никольский_плацдарм_младший_лейтенант_Н.М._Перемибеда_в_ноябре_1944_года_награжден_орденом_Красной_Звезды_(№1071056)._
ПРИКАЗ НЕ ОБСУЖДАЮТ
8 февраля 1944 года победой Советских войск над немецко-фашистскими захватчиками завершилось грандиозное сражение за Днепр, в ходе которого была полностью освобождена левобережная Украина с многочисленными станицами, хуторами и городами. В том числе был освобожден небольшой, но важный в стратегическом отношении город Никополь.
Но до этого радостного события гвардии младшему лейтенанту Николаю Михайловичу Перемибеде предстояло шагать еще долгих 49 дней войны, из которых любой мог стать последним...
Морозило так, что Николаю временами казалось, будто он не на Украине, а в далекой любимой Сибири. Дополняла картину стужи разъяренная метель, гонявшая окрест тучи колючего снега.
Перемибеда выбрался из своего временного укрытия, устроенного из куска брезента в виде шалаша, распустил шапку-ушанку и двинулся вдоль извилистого окопа; здесь разместились бойцы его перового взвода. Одни сидели на корточках, укрывшись с головой плащ-накидками от жгучего ветра, другие сбивались в кучу, чтобы было теплее. Пожилой якут Тан (да какой он пожилой: только сорок пять стукнуло, но ко всем, кто был его старше, двадцатидвухлетний Николай относился почтительно), держа в зубах неизменную трубку, рассказывал что-то смешное — громкий солдатский хохот сам за себя говорил.
— Вспоминаешь, как белке в глаз стрелял? — спросил я и сделал отмашку рукой, поднявшимся было подчиненным.
— Нет, командира, моя говорил, как первый раз ходил соседка ночевать.
— Ну и как?
— Вай-вай, шибка карашо. — И опять взрыв хохота.
Улыбаясь, Николай пошел дальше. На левом фланге окопа нашел командира первого отделения сержанта Скворцова, своего заместителя, деловито набивавшего патронами автоматные диски при свете свечи, укрытой парусиной. Этот богатырского телосложения человек с Заполярного Урала, казалось, никогда не изнывал ни от жары, ни от холода, мог сутками обходиться без пищи и воды, спать — где придется: на снегу или под проливным дождем. Вот и сейчас он сидел на охапке соломы в распахнутом полушубке, в свернутой набекрень шапке, и голыми руками вставлял «маслята» в створ диска. Николай даже поежился, представив себя на его месте, хотя и сам относился к морозам равнодушно.
— Не пойму, командир: зачем войско в такую рань из бараков на мороз выгнали? Маемся здесь уже два часа, да до выхода еще час с четвертью, — вопросительно глянул Скворцов на Перемибеду.
_В_послевоенное_время_(с_женой_и_сыном)_
— Начальству виднее, — ответил уклончиво. Приказ был ясен: в 12.00 в составе роты выдвинуться в квадрат сосредоточения четвертого батальона пятой гвардейской дивизии и взять боем небольшую высотку, одну из многих на Никопольском плацдарме. Но почему их из теплых казарм бросили в скованные морозом и вьюгой окопы за три с лишним часа до выхода на исходные позиции, Перемибеде тоже было невдомек. Прав сержант, здесь кто-то что-то поднапутал. Вслух же спросил:
— Все в норме?
— Нормальней не бывает: оружие исправно, почищено, проверял у каждого лично, патроны, гранаты — в избытке, харчи имеются, только вот, — отделенный замялся, — ты бы, Никола, связался с ротным, чтобы бойцам по чарке фронтовых поднесли — замерзнут совсем, а стопка не повредит, душу согреет.
— Похлопочу, — пообещал Перемибеда.
Команда о передислокации в район Большой Белозерки поступила несколько запоздав — в 00.30. Николай уже начал волноваться: «Не отменили ли приказ?», но в это время в темное небо взмыли три зеленые ракеты — сигнал к маршу. Спешно, но не суетясь, рота выстроилась в колонну повзводно. Без лишних напутствий и наставлений капитан Екименко махнул рукой: «Вперед!». Задача подразделению была обозначена заранее, теперь дело встало за немногим — выполнить ее.
Что-то тревожно было на душе у младшего лейтенанта Николая Перемибеды. Почему-то не было в нем той привычной нервной дрожи, которую, вопреки всей своей воле, он испытывал перед каждым боем, той ненавистной ярости к врагу, которая одновременно и помогала ему и хранила от бед три долгих года войны. Впрочем, нечто подобное он испытывал в начале июля 1942 года, когда в составе 229-й стрелковой дивизии, сформированной в городе Ишиме исключительно из сибиряков, он в числе первых принял на себя удар фашистской стальной махины, беспрепятственно катившейся на Сталинград... Тогда, после нескольких кровопролитных боев, из кольца окружения на восточный берег Дона удалось пробиться только 750 голодным, оборванным и израненным солдатам из 10 тысяч человек штатного расписания дивизии. Одному — из каждых тринадцати.
_ИЗ_СВОДКИ_СОВИНФОРМЮРО:_
_20_декабря_1943_года_на_Никопольском,_Ореховском,_Пологивском,_Марганецком_плацдармах_наши_войска_вели_ожесточенные_отвлекающие_бои_с_превосходящими_силами_противника,_сдерживая_их_натиск,_что_позволило_основному_ядру_наших_армий_успешно_атаковать_и_разгромить_фашистские_группировки_в_районах_Каховского_водохранилища,_городов_Донецк,_Докучаев,_Елъниково,_Снежное,_освободить_их,_и_с_взятием_городов_Жданов_и_Бердянск,_выйти_к_Азовскому_морю..._
С ВИНТОВКОЙ НА ДОТ
Николай потряс головой, отгоняя мрачные мысли, на ходу зачерпнул пригоршню снега, вытер лицо. Но думы по-прежнему крутили свою карусель. «Почему так спешно? Почему без артподготовки, без прикрытия с воздуха? Ведь сегодня не 41-й, и одного дивизиона «Катюш» хватило бы, чтобы сровнять с землей все, что находится на этой чертовой горке. А судя по данным разведки, на ней есть что сравнивать — только живой силы до двух батальонов, правда, изрядно потрепанных, но ведь не зря говорят, что за двух небитых одного битого дают. Хоть немец стал совсем не тот, что в начале войны — трусливый да пугливый, однако ж встречались и такие, которых голыми руками не возьмешь.
Его раздумья прервал подскакавший на лошади вестовой из штаба батальона — приказано спешиться и до рассвета занять исходные позиции. Отмахавшие без перекуров почти десять километров люди (курили на ходу], с надеждой ждавшие хоть кратковременного привала, нехотя растягивались в цепь.
Светало. Николай оглядывал в бинокль окрестности, и сердце его еще больше сжималось от предчувствия какой-то беды. Ни деревца тебе, ни кусточка, никакого буерака или канавы, балки до самого верха возвышенности, где по всей линии немецких окопов сквозь снежную пелену угадывались доты; на участке атаки роты он насчитал их три. Пологая равнина, что бумажный лист на столе. У соседей справа — вторая рота — аналогичный пейзаж. Как атаковать? Не ночь ведь — день светлый.
Не один Николай думал свою горькую думу — головы бывалых солдат были заняты тем же. Один, другой, третий подходил к лейтенанту со своими мнениями и предложениями, и, в конечном итоге, сошлись на одном: до общей атаки выслать вперед снайперов и «ползунов» с гранатами для уничтожения пулеметов. Взрывы и послужат началом штурма.
Перемибеда доложил эти соображения ротному. Тот, поразмыслив, согласился и приказал командирам двух других взводов подобрать людей для вылазки, а также по телефону передал о своих намерениях командованию штаба батальона.
На противоположном конце провода молчали долго, минут пять, по всей вероятности переваривая полученную информацию, и только потом дали «добро» и назначили точное время для проведения удара — 9.00.
Бойцы, экипированные в белые маскировочные халаты, накрытые снежными клубами вьюги, словно растворились в ней. Потянулись тревожные минуты ожидания, которые, казалось, растянулись на целые часы, становились невыносимыми. Тщетно, до рези в глазах, вглядывался Перемибеда в даль. Напрасно, лишь дикая пляска бурана. И тут раздались взрывы — один за другим с небольшими интервалами. Один, второй... Взводный сбился со счета. Вторя им, застучали пулеметы.
— Взвод, за мной! — во всю силу легких заорал лейтенант и первым устремился в атаку.
Он бежал, нет — летел, будто на крыльях, не оглядываясь, зная, что за ним неотступно следуют все его боевые товарищи. Громогласное «Ура!» подхватывала буря, удесятеряла его и бросала во вражеский стан.
Начало атаки можно было назвать успешным — ошарашенные внезапностью немцы вели беспорядочную, бесприцельную стрельбу, но, по мере приближения цепи штурмующих, свою ошибку исправили: шквал пулеметного и автоматного огня заставил наступающих залечь.
Пули гудели роем пчел, но Николай поднял голову и огляделся: кто-то из солдат лежал неподвижно, кто-то старался осторожно замаскироваться в неглубоком снегу. Окапываться не представлялось возможным: мерзлая земля звенела под лопаткой, как железо на наковальне.
А враг пристрелялся: все больше убитых и раненых появлялось в цепи. Приказ ротного об отходе на исходную позицию Перемибеда мысленно одобрил: «Нужно перегруппироваться и повторить утреннюю вылазку».
И вновь ушли вперед разведчики, и снова, ценой своих жизней, временно подавили доты. И опять — яростная атака, но после нескольких перебежек, под сильнейшим вражеским ружейно-пулеметным свинцовым дождем захлебнулась и она. Оставшиеся в живых отползли назад.
В этой попытке выбить немцев с занимаемых позиций был ранен Екйменко, и на Перемибеду возложили командование ротой.
«Осталось всего шестьдесят человек, — грустно анализировал Николай донесения отделенных. — Еще одна такая атака, и от роты не будет».
Но приказ есть приказ: выбить фрицев любой ценой. Еще трижды Перемибеда поднимал людей в атаку, и еще трижды отступали на рубеж. И наконец, когда во второй половине дня невесть откуда в небе над противником появилась восьмерка наших штурмовиков Ил-2 и нанесла сокрушительный бомбово-пулеметный удар по фашистам, высота была взята. Первая рота четвертого батальона, в которой осталось семнадцать человек, выполнила свой долг. Но об этом Перемибеда узнал несколько позже, находясь в санчасти: в последней атаке он был тяжело ранен.
_Аркадий_БЕРЕЗИН_
Про первый бой и первую любовь
ИЗ ЭКИПАЖА ТАНКА В ЖИВЫХ ОСТАЛСЯ ОДИН САША РАФАЛЬСКИЙ.
_Бравый_танкист_Александр_Рафальский_
МЕЧТАЛ СТАТЬ РЕЧНИКОМ
Она пела нехитрую песню, песню, которую можно услышать в компании близких друзей и родных, но в ее исполнении она звучала как гимн — гимн первой встречи, первой любви.
_Была_Весна_—_мы_встретились_с_тобою._
_Ты_молод_был,_а_я_еще_дитя._
_Ты_молод_был,_а_я_красой_сияла_
_И_верила,_что_вечно_будешь_мой_
Он слушал ее и улыбался...
Этой весной вместе со всей страной ветеран войны Александр Николаевич Рафальский отметит шестидесятипятилетие Победы. Только у солдата Великой Отечественной будет еще один праздник — шестидесятилетие со дня свадьбы с той единственной, которая всегда была рядом, когда отгремели победные салюты, когда люди стали постепенно отвыкать от «похоронок», черными воронами влетающих в их семьи, когда возвращались домой раненые, но живые сыновья, братья, мужья, женихи — со своей Аннушкой.
Но этого дня могло бы и не быть вовсе, если бы молодой танкист, необстрелянный и совсем еще желторотый Сашка Рафальский, не проявил в своем первом бою настоящую сибирскую смекалку и выдержку.
Войну Александр Николаевич Рафальский закончил бравым сержантом — грудь в орденах и медалях, галифе, чуб не по уставу... Только вот начиналась война для Саши Рафальского, призванного на службу в 1943 году, сосем не с бравурного марша.
Он — коренной тоболяк, как все ребята, учился в школе, потом в ремесленном училище получал профессию речника... Но война все мирные планы молоденького паренька на жизнь повернула совсем в другую сторону — туда, где рвутся снаряды, где горят родные города и деревни, где Красная Армия бьется не на жизнь, а на смерть с фашистами, и где нужен он — Саша Рафальский, ведь он мужчина и защитник Отечества.
Сашу направляют в Курган, там он в ускоренном темпе учится на механика-водителя танка. После завершения учебы молодой танкист получает свою первую машину и на платформе едет на Запад — громить фашистов. Не один, конечно, едет, а со многими своими товарищами-танкистами, которые еще и пороха не нюхали. Страшная это была дорога. Дорога в руинах и пепелищах. Голая обугленная земля, утыканная печными трубами сгоревших домов... На коротких остановках к поезду подбегали маленькие дети и просили у солдат топлива. Дети жили в земле, в ямах, жгли солярку для обогрева и света. И солдаты, вопреки всем строгим инструкциям, нарушение которых грозило военным трибуналом, сливали по чуть-чуть из танков соляру и отдавали детям.
_Делегация_тюменских_ветеранов_в_Германии_
А состав тем временем шел туда, где молодых танкистов ждало их первое боевое крещение, а для многих и последнее...
ФАУСТ-ПАТРОН В БОК
Это было под небольшим немецким городком Лаубань. Ничего понять было невозможно. Грохот орудий, огонь, дым. На одной из улиц танк Саши Рафальского попал под перекрестный огонь. Но сначала ребята сами подбили орудие, стоявшее у входа в туннель, а потом их долбануло «фаустом» в бок. Командира, вылезшего из танка, сразу же «сняли» автоматчики, потом погиб заряжающий... Все погибли. Один Саша живой...
Сидит танкист в подбитой машине, под ногами течет масло, дышать нечем, но сидит до последнего, терпит, выжидает... Наконец решился покинуть танк. Выскочил — ив кювет, в руках наган. Вдруг в отблесках огня увидел человека: кто — не разобрать. Минуты ползли очень долго. Все-таки это был немец. Саша выстрелил в него, тот упал. Все, как в тумане. Забрал молодой танкист у фашиста автомат, рожки с патронами и пошел к своим, на звук танков, но быстро сбился с пути, вернулся к своей горящей машине и увидел, что немца того нет... Испугался тогда очень, но страх только усилил движение мысли. Решил уходить задами домов (огородов там не было). Выбрался...
Простая, казалось бы, военная ситуация, но столько в ней напряжения, скрытых эмоций, воли, желания жить! За это и наградить бы парня, но награды были потом — за Берлин, за Прагу, за Победу...
Александр получил новый танк и опять пошел воевать. Служил на 1-м Украинском фронте в 7-м гвардейском танковом корпусе. Командиры были стойкие, настоящие гвардейцы, герои войны — Драгунский, Рыбалко, Федоров! Рафальский участвовал во взятии Берлина, был в этой громаде, которая шла на Рейхстаг. Под Берлином его ранили. Тогда же молодой танкист и второй танк потерял, только, слава Богу, живы все остались. Саша ненадолго покинул строй. Осколки из него вынули — и вперед. Врачи говорили, что в рубашке парень родился — в миллиметре от сердца остановилось смертельное железо. Один осколочек до сих пор в солдате сидит, шевелится иногда, не дает забывать войну, штурм Берлина...
А Берлин был сильно разрушен. Одни руины. От Рейхстага тоже ничего не осталось.
_Елена_СЛИНКИНА_
Главное во время атаки — не останавливаться
ПРИКАЗ, ГОЛОД И СТРАХ ТОЛКАЛИ СОЛДАТА АЛЕКСЕЯ УСОВА ВПЕРЕД, НАВСТРЕЧУ ПУЛЯМ И СНАРЯДАМ.
_ЛИЧНОЕ_ДЕЛО_
_Алексей_Кузьмич_Усов._Родился_в_селе_Ильинка_Казанского_района._В_19_лет_пошел_на_фронт._С_войны_вернулся_1_июля_1946_года._
— Я, два разведчика и старшина - идем за «языком». Страшно, но приказ надо выполнять. Блиндажи противника недалеко от немецкой деревушки, которая всего-то в одну улицу. Рядом кладбище, а за ним — лес. Стемнело. Мы доползли до траншеи немцев и заняли их места. Где-то далеко слышится редкая стрельба, из труб блиндажей идет прозрачный дымок, но тихо. Замечаем, что какой-то вояка без движений лежит на земле. Наверно, немец, надо проверить. У немца бывает запас еды: колбаса в полиэтиленовой упаковке наподобие той, что продают сейчас в магазинах, сыр и сухие сливки. А что у нас? Горсть сухарей... Когда нам выдавали хлеб, мы не оставляли его, а съедали сразу. Вдруг убьют, и хлеб останется не съеденный.
Подползаю к мертвому солдату, шарю по карманам его шинели в поисках документов. Но убитый оказывается русским. Кто он был, я так и не узнал. При нем нашел лишь письмо, адресованное домой. Видимо, бедолага не успел его отправить. Позже это сделал я.
Проверяем блиндаж, немцев там уже нет. Значит, та далекая перестрелка была при отходе. Получается, мы опоздали.
Ночью я не могу заснуть. Через пять часов бой. Новый день будет еще одним испытанием для нас. Без конца думаю о том, останусь ли завтра жив, или для меня этот бой будет последним. Бывало, что после сражения из всей роты в 80 человек в живых остались только 17. Так было в Белоруссии. Не могу не думать об этом. Я тогда каким-то чудом уцелел. Мы все надеялись лишь на это.
Утром видел, как фашистские самолеты сбили три советских истребителя. На нашу территорию упал только один из них, остальные — к немцам...
В первых числах апреля солнце в полдень уже пригревало, но весны мы не чувствовали. Казалось, даже птицы не поют. Каждый день война, погибшие товарищи, голод... Ничто ни радовало. Это не закончится никогда!
Немцы пытались подойти к Балтийскому морю. Мы держали оборону. Минутное затишье. И вот началось...
_Награжден_орденом_Отечественной_войны,_медалями_«За_отвагу»,_«За_боевые_заслуги»,_«За_освобождение_Белоруссии»,_«За_взятие_Кенигсберга»,_«За_Победу_над_Германией._
Свистят бомбы, рвутся снаряды, трещат пулеметы — кругом обстрел. Чтобы отогнать от себя чувство страха и не думать о смерти, мы с ором бежим на врага. Приказ командира — не останавливаться! Сейчас бы те сто граммов, которые нам наливали в морозы. Может, смелости было бы больше. Ведь мы знаем, что рвемся навстречу смерти. Первыми бегут солдаты, следом за ними санитары. Бежим, спотыкаясь о трупы сослуживцев. Но выполняем команду — «Вперед!» На поле боя было столько убитых, сколько глыб остается после того, когда на водопой пройдет табун лошадей. Но отступать нельзя!
Как сейчас перед глазами картина: навстречу танки и цепь немецких солдат. Мы в траншее, патроны закончились. Пришлось отступать. Мы кинулись к своим пушкарям, а когда добыли патроны, снова заняли свою позицию в траншее, то есть отогнали противника.
В одно мгновение у меня темнеет в глазах, я не слышу всего происходящего вокруг. Чувствую острую боль в ноге и понимаю: меня контузило. Мина взорвалась рядом, и пять ее осколков впились мне глубоко в ногу. Падаю и какое-то время просто лежу на сырой земле. Когда ко мне вернулось сознание, нужно было что-то предпринимать, оставаться здесь было нельзя. У меня с собой две боевые гранаты. Мелькнула мысль о том, что если мне не удастся вернуться к своим, то лучше подорвать себя, чем оказаться в плену у немцев. Свой автомат я отдал молодому сослуживцу, который, по-видимому, шел в бой невооруженный. Так иногда случалось. Командир говорил, что оружие добудете в бою. Через минут пятнадцать я снова видел этого бойца. Вражеская пуля снесла ему ухо. Солдаты были живой мишенью. Счастливы те, кому удалось выжить в этой мясорубке. Отсидеться было нельзя, ведь мы подчинялись приказам командования. И, наверное, тем, кто выжил, просто повезло.
В скором времени меня переправили в военный полевой госпиталь. Я уже не чувствовал боли. Помню, как начали оперировать. Казалось, что от разрезов на ноге у меня хрустит кожа. А когда проснулся, то понял — отвоевался.
О Победе узнал в госпитале еще до девятого мая. Радовался ей и плакал — от счастья. Не верилось, что мы все-таки победили, хотя и понесли большие потери. Жаль, что не все дожили до этого счастливого дня.
_Олеся_РУФ_
_Как_щепка_горит_броня_
_Два_ялуторовских_парня_бок_о_бок_воевали_на_танках_Т-34._Но_домой_вернулся_один_из_них._
_Танкист_В.П._Якуничев_
_Все_считали_его_погибшим,_потому_что_танк_Якуничева_в_том_неравном_и_жестоком_бою_был_подбит_и_сгорел._Но_Валентин_Павлович_чудом_выжил,_а_спустя_двадцать_с_лишним_лет_получил_за_свой_последний_бой_еще_одну_заслуженную_награду_ — _орден_Красной_Звезды._
Все считали его погибшим, потому что танк Якуничева в том неравном и жестоком бою был подбит и сгорел. Но Валентин Павлович чудом выжил, а спустя двадцать с лишним лет получил за свой последний бой еще одну заслуженную награду — орден Красной Звезды...
Едва заметно прихрамывая, Якуничев довольно бодро шагает по комнате и достает из шкафа альбом с фотографиями.
— Вот здесь мне семнадцать лет, — показывает на снимок, где он запечатлен в танковом шлеме. — Это 25-й учебный танковый полк. А потом был 2-й Украинский фронт, 23 гвардейский танковый корпус, 39 гвардейская Краснознаменная бригада. Воевал в Румынии, Венгрии; при взятии Будапешта тяжело ранен...
Навсегда запомнился первый бой, где два ялуторовских паренька, закадычные школьные друзья, Саша Бородулин и Валя Якуничев, были командирами орудий. Их экипажи дерзко вырвались к небольшой румынской речушке и сразу оказались под шквальным огнем противника. Танк с бортовым номером 15 неожиданно попал в оползень и запрокинулся набок, а «тринадцатый» продолжил атаку, на полной скорости пересек овраг и вклинился в расположение вражеских частей, раздавил два противотанковых орудия.
— Фактически они оказались в окружении, — говорит Якуничев. — Саша отстреливался из пулемета, бил фашистов из пушки. Но вражеский снаряд угодил в запасной бензобак, и бронированная машина вспыхнула, как факел.
Он замолкает, переводит дыхание:
— Помните, в старом кинофильме «Последний дюйм» звучит песня, где есть такие строчки: «Трещит земля, как пустой орех. Как щепка горит броня...» Так вот, не приведи Бог нынешним пацанам увидеть, как погибают танкисты. В одном из сражений наш танковый корпус за девять дней потерял почти 100 бронемашин, 90 процентов танкистов погибли, оставшиеся 10 были тяжело ранены. В том числе я. Немецкий снаряд пробил левый борт нашего Т-34, троим из экипажа оторвало ноги. Товарищи с трудом вытащили нас из танка, но в госпиталь мы попали с большим опозданием, и один из наших умер от потери крови. Мне удивительно повезло: врачи ампутировали изувеченную ногу без особых проблем, умельцы изладили протез, и стал я привыкать к новой жизни. Конченым инвалидом себя никогда не считал... У меня ведь и старший брат на фронте был отважным минометчиком, — вновь говорит Якуничев. — И я до последнего времени всегда навещал брата погибшего Саши Бородулина. Ему, кстати, довелось побывать на его могиле в Венгрии, и Павел даже привез оттуда горсть земли — сейчас она хранится в школьной комнате Боевой Славы. А всего при освобождении Венгрии сложили головы 170 тысяч советских солдат!
_Григорий_ЗАПРУДИН_
Парень из Тюмени
ВОЙНА РАЗЛУЧИЛА ВЛЮБЛЕННЫХ НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ ПОСЛЕ ЗНАКОМСТВА.
_Наталъя_Хридина_в_1942_году._Позднее_один_ссыльный_художник,_влюбленный_в_Наталью_Петровну,_написал_красивый_портрет,_используя_этот_снимок_в_качестве_натуры._
Наташа сидела на крыльце общежития Тамбовского педагогического училища и смотрела в небо. Ее стройная фигура в белом платье отчетливо выделялась на фоне серой стены. Проходивший мимо солдат приметил симпатичную девушку, подошел к ней, присел рядом.
— Что это вы тут делаете вечером одна? — спросил молодой человек.
— Слежу, чтобы бомба не попала в здание, — пошутила Наташа.
Он улыбнулся, поправил фуражку, ремень на поясе, снова улыбнулся широкой улыбкой.
— Значит, точно не попадет, раз такой охранник тут сидит, — заключил он, желая поддержать разговор. — А ты, я вижу, не здешняя?
— Я из Сампурского района, село Текино знаете?
— Нет, эти места мне не знакомы, я родом из Тюмени.
Вообще, Наташа не очень-то жаловала местных парней, и они боялись с ней разговаривать, тем более спорить, не раз убедившись, что на ее острый язычок лучше не попадаться. В этом юном создании жила строгая, чистая, непреклонная сила, которая заставляла краснеть и смущаться самых смелых ребят. Имя ей — целомудренность. И сейчас Наташа хотела сказать что-нибудь едкое, однако ум, ранее такой подвижный и скорый, отказывался слушаться, а сердце отчего-то билось чуть быстрее, чем обычно. Незнакомец был красивым: высокий, статный, с загорелым лицом, черными жгучими глазами. Но особенно ей запомнилась его открытая, доверчивая улыбка.
— Я родом из Тюмени, — повторил парень. — Откомандирован на фронт для полного истребления врага.
— Вот вы шутите, — грустно проговорила Наташа, — а там люди гибнут.
— И я готов, — серьезно заключил солдат. — Главное, чтобы вы жили и думали о нас.
Девушка встала, поднялся и незнакомец.
— Мне нужно идти, а то скоро общежитие закроют, и тогда придется ночевать под звездами.
Они попрощались, и Наташа скрылась за массивными дверями.
«Вот бы еще раз с ним увидеться», — думала она ночью, вспоминая черные глаза. А за окном комнаты, где жили пять девчат, тихо шумели тополя и пели кузнечики, как будто и не догадываясь о войне.
На следующий день после окончания занятий девушка пошла на почту, чтобы отправить письмо матери. Анна Ивановна Хридина жила в селе Текино. Можно сказать, что она жила от письма до письма. Эта женщина необыкновенной душевной силы и редкостной строгости воспитывала детей в традициях староверов. «Не кладите руки на стол, — говорила она Наташе и брату Сене, — ибо это тело Христово. На стол может опираться лишь пахарь, и то одной рукой». Тяжелые времена переживала их семья, впрочем, как и весь советский народ. Гражданская война, на которой погиб отец Петр Кузьмич, голод, неустройство быта, еще одна война, более страшная и кровавая.
_Наталья_Хридина_вместе_с_преподавателями_и_студентами_Тамбовского_педагогического_института_
_ЛИЧНОЕ_ДЕЛО_
_Наталья_Петровна_Бизина_(Хридина)._Родилась_ 7 _сентября_1921_года_в_селе_Текино_Сампурского_района_Тамбовской_области._В_годы_Великой_Отечественной_войны_училась_в_Тамбовском_педагогическом_училище,_а_в_1947_году_окончила_Тамбовский_педагогический_институт,_литературный_факультет._
Девушка вспомнила, как однажды ей пришлось несколько дней голодать. В доме не было ни крошки. Мать молилась, а потом уходила в спальную комнату и плакала тайком от дочери. На третий день измора, когда в животе начались тупые боли, а в голове появились страшные мысли, Наталья вышла на улицу, не зная, куда и зачем она пойдет. Возле избы рос клевер. В это утро роса упала на него, и он заблестел под солнцем. Хридина посмотрела под ноги, упала на землю и в исступлении принялась срывать цветочные головки. Она съела весь клевер, что был на полянке, и зарыдала, отдавшись скорби, накопленной за годы обездоленного детства. Удивительно, но на следующий день в дом пришла знакомая женщина и напоила детей молоком.
Как-то мать послала Наталью купить мыло. Когда она вошла в магазин, заговорило радио. Люди окружили черную тарелку приемника. Диктор сообщил, что фашистская Германия напала на Советский Союз. Недоумение на лицах сменилось страхом. Это был первый день войны...
Наташа отправила письмо и пошла назад в общежитие. Путь лежал через железнодорожный вокзал. Здесь было шумно и многолюдно. Женщины плакали, провожая мужей на фронт, мужчины утешали их и ласкали детишек. Девушке стало неуютно и как-то особенно одиноко в этой толпе, и она ускорила шаг. Неожиданно сзади послышался крик: «Стой! Да погоди же!» Она резко обернулась и увидела того самого незнакомца, который вчера беседовал с ней возле общежития.
— Вот мы снова встретились, — радостно крикнул он, сверкнув угольными глазами. — Значит, это судьба. Просто так дважды люди не встречаются. Откуда ты?
— Я ходила на почту отправить письмо маме.
Наташа с трудом сдерживала слезы, понимая каким-то особым чувством, что им не быть вместе, что встреча у отбывающего поезда — это все, что у них есть, и это все, что останется на дне сердца до последней минуты.
Удивительно, как война сближает людей. При других обстоятельствах, в другой жизни им потребовались бы месяцы, а, быть может, годы, чтобы понять, почувствовать друг друга и стать родными. Теперь же, чтобы взлететь до небес и снова упасть в пропасть, достаточно одного дня.
— Послушай, — тихо сказал солдат, — здесь у каждого есть своя девушка. А я один, и ты одна. Я хочу попросить тебя о чем-то... Скажи, что дождешься меня.
— Если бы это было так просто, — не соглашалась Наташа, и в этом несогласии чувствовалась горечь.
— Не думай о будущем, просто скажи, что дождешься.
— Я дождусь, — поклялась девушка, и губы _ее_ упрямо сжались, — я тебя обязательно дождусь, голубчик...Ты держись там, грудь под пули не подставляй, пожалуйста.
_Наталья_Бизина_в_Нижнетавдинской_средней_школе._Редкий_момент,_когда_она_смеется._
— Теперь мне будет легче воевать, только ты думай обо мне, когда я буду в бою.
Он говорил, и в его словах не было даже намека на шутку, а у Наташи перед глазами плыли радужные огни. Казалось, что они одни на этом перроне, в целом мире. Зыбкое впечатление уединения разрушила полная женщина, которая, как ледоход, врезалась во влюбленных и оттолкнула их друг от друга.
— Смотрите, смотрите: бомба идет, — язвительно заметили стоявшие на перроне ребята.
— Вот я вам сейчас по мордам надаю, — гневно крикнула пышка насмешникам и пошла дальше.
— А ведь я даже имени твоего не знаю, — снова обратился к Наташе парень.
— Меня Наташей зовут.
— Разрешите представиться: Алексей.
Солдат еще что-то хотел добавить, но неожиданно послышался вой сирен. Все смешалось: люди побежали врассыпную, заплакал кем-то обиженный ребенок, одним словом, началась паника.
— Это бомбежка, — тревожно сказал Алексей и увлек Наташу за собой.
В небе показались три немецких бомбардировщика. Зловещие вестники смерти летели над Тамбовом, стремительно снижая высоту. Где-то совсем близко ухнул первый взрыв. Ударная волна обдала жаром Наташу и Алексея. Девушка видела перед собой лишь перекошенные ужасом лица людей, пытавшихся спастись от смерти. Неожиданно перед ними взорвался еще один снаряд. На месте взрыва образовалась воронка, осколки разлетелись в разные стороны, изранив многих. Когда Алексей и Наталья поднялись с асфальта, то увидели страшную картину. На площади лежала женщина, та самая, что совсем недавно прошла мимо них. Сейчас она была неподвижна, и под ней расплывалось большое красное пятно. Прогремел еще один взрыв, и наступило затишье. Бомбардировщики полетели на Катовск, где располагался пороховой завод. Вскоре они сотрут его с лица земли вместе с бараками рабочих. Время шло, но Наташа не могла оторвать взгляда от погибшей женщины, которую погрузили на носилки и понесли куда-то.
— Наташа, не смотри, не надо.
Друг обнял ее за плечи и повел к поезду, который медленно двинулся вперед. Они на миг снова встретились взглядами, после чего парень запрыгнул в вагон.
— Алешенька, найди Семена Хридина, это мой брат! — крикнула Наташа вдогонку.
— Я позабочусь о нем! — послышалось в ответ. Машинист подал сигнал, и голоса утонули в звучном, протяжном гудке паровоза.
_Сергей_ГУБАРЕВ_
Начштаба в бой пошел на самоходке
В РЕШАЮЩИЙ МОМЕНТ ИВАН ЯРОСЛАВЦЕВ НЕ РАСТЕРЯЛСЯ И ЗАМЕНИЛ ПОГИБШЕГО КОМАНДИРА ОРУДИЯ.
_Иван_Федорович_Ярославцев_награжден_орденами_Красного_Знамени,_Отечественной_войны_I_и_II_степени,_Красной_Звезды._
В марте 1943 года молодой восемнадцатилетний лейтенант Иван Ярославцев в составе выпуска Черкасского пехотного училища г. Свердловска был направлен в распоряжение штаба Юго-Западного фронта. Здесь молодые ребята, не имея собственного жизненного опыта, попали в самую мясорубку сражений на Харьковском направлении, стали действующими лицами величайшей военной драмы. Иван получил назначение в 74 гвардейскую стрелковую дивизию им. Н. Щорса, в 240 гвардейский Таращинский стрелковый полк. В составе полка в качестве командира взвода автоматчиков, а затем командира стрелковой роты прошел с боями от Северского Донца до Днепра.
Тяжелые бои на реке Северский Донец стали переломным моментом в сознании молодых бойцов. Вместе со всеми мужал Иван. Однажды в горячке боя один влетел во вражеский окоп и наткнулся на трех ошалевших немцев с пулеметом. Воспользовавшись растерянностью пулеметчиков, разрядил в них весь автоматный диск... В этих боях он получил первое боевое крещение ранением — осколком задело голову. Рану командир взвода роты посчитал незначительной и после перевязки вернулся на передовую.
Лето 1944 года. Ясско-Кишиневская операция. Штаб Третьего стрелкового батальона 25 гвардейской стрелковой дивизии 73 гвардейского стрелкового полка, начальником которого стал возмужавший за год Иван Ярославцев, направлялся вглубь Румынии.
Стоял ясный жаркий день. Ничто не предвещало беды. Но вдруг в небе послышался звук самолетов. Это были наши «Илы». Приблизившись, они стали обстреливать и бомбить лес недалеко от дороги. Кое-что перепадало и нашей дивизии. Среди бойцов пошло волнение: «Не ошиблись ли наши?» Чтобы летчики не приняли своих за противника, пустили несколько сигнальных ракет, но бомбежка и обстрел продолжились. Стало ясно, что неприятель значит где-то рядом.
В самом деле, из леса стремительно показались немецкие части, как выяснилось потом, вырвавшиеся из окружения под Кишиневом. Цель немцев была ясна: ошеломить внезапностью наши войска, не развернутые в боевой порядок, протаранить и попытаться выйти на соединение к своим.
Впереди шли бронемашины, за ними — пехота.
Иван Ярославцев, оценив ситуацию, отдал команду по колонне развернуться в боевой порядок и выдвинуться на высоту с населенным пунктом в полукилометре от дороги. Батальон сосредоточился на восточной окраине села. Подразделения начали окапываться.
Медлить было некогда. События развивались быстро. Немцы от опушки леса двинулись на батальон лавиной, поддерживаемые артиллерией и бронемашинами. Казалось, ничто не сможет остановить их. На смену скошенным пулеметным огнем одних цепей появлялись новые, бой разгорался с большей силой. Особенно жарким был бой на участке пулеметного взвода, которым командовал лейтенант Овсянников. Взвод прикрывал дорогу, ведущую в населенный пункт. Принятые незадолго до этого на вооружение станковые пулеметы конструкции Горюнова, имевшие воздушное охлаждение, не выдержали нагрузки. Патрон, попадая в нагретый патронник, взрывался, в результате чего ребята получали сильные ожоги.
Таким образом, два расчета было выведено из строя своим же оружием.
_Иван_Ярославцев_(в_первом_ряду_справа)_— _начальник_штаба_стрелкового_батальона,_Петр_Полежаев_— _командир_батальона,_Николай_Андреев_— _заместитель_командира_батальона._Румыния,_август_1944_г._
Когда противник приблизился на близкое расстояние, Иван Ярославцев передал командиру приданной самоходки приказ выдвинуться из-за укрытия на прямую наводку и открыть огонь. Но в ответ услышал:
— Командир и наводчик орудия убиты.
— Кто остался в живых?
— Водитель самоходки и заряжающий.
Недолго раздумывая, Иван вскочил в самоходку, подал команду «Вперед!» и стал почти в упор расстреливать немцев. Все металось перед глазами: вспышки огня, лавиной несущиеся на него немцы. Кровь била в голову одной мыслью — не пропустить врага. В спешке боя заряжающий досылал в казенник орудия снаряды без разбора, в том числе и бронебойные. Эти снаряды вспарывали землю и с воем уходили в рикошет, что наводило на немцев ужас не меньше, чем разрыв гранаты. Немцы понесли большие потери убитыми, много было взято в плен.
Пленных укрыли в подвалах близлежащих домов, у которых была установлена охрана. Предстояло провести напряженную ночь. Слишком много было раненых, боеприпасы на исходе.
Но события разворачивалась в нашу пользу. Ночью в распоряжение батальона прибыл командир 73 гвардейского стрелкового полка подполковник А. Я. Обухов, который помог восстановить оборону батальона. Этого человека всегда отличали удивительная выдержка, спокойствие и собранность. Так было и сейчас. Разобравшись в боевой обстановке, командир полка приказал провести некоторую перегруппировку подразделений, помог организовать подвоз боеприпасов.
Утром следующего дня прибыл из медсанбата командир батальона П.Я.Полежаев. По его приказу бойцы еще раз прочесали прилегающую к населенному пункту местность, включая лес и неубранные кукурузные поля. Улов был хороший! Даже повару походной батальонной кухни удалось взять в плен генерала и двух немецких полковников, укрывшихся в кукурузе. Тем днем батальон пленил еще 700 немецких солдат.
День Победы Иван встретил на госпитальной койке в эвакогоспитале в Орехово-Зуево, под Москвой. Из госпиталя был выписан с назначением инвалидности в июле 1945 года в звании капитана. Через год, когда инвалидность была снята, его снова призвали на службу в органы Госбезопасности, где он прослужил более 20 лет и в звании полковника вышел в отставку.
_Елена_СЕРЕБРЕННИКОВА_
Как из кольца выходили
ТРАНСПОРТЕР ОТ ВЗРЫВА ЛЕГ НА БОК И ЗАГОРЕЛСЯ. ИГНАТ РЕНЕВ ПОТЕРЯЛ СОЗНАНИЕ...
_Ренев_Игнат_Тимофеевич_в_Чехословакии,_28_мая_1945_года_
В ноябре 43-го Игнат Тимофеевич Ренев пошел в армию, а в декабре ему исполнилось 17 лет. В областном центре в сосновой роще тогда располагалась учебная часть, откуда его в числе других бойцов отправили в Нарофоминск, а уж оттуда прямиком на фронт. Прямиком — не значит быстро. Железнодорожные пути уже пострадали от бомбежек, и составы с пополнением и техникой то и дело стояли. Добирались месяц, а продуктов дали всего-то на десять дней. Благо, август — месяц щедрый, а на Украине урожай не убран — доехали на «подножном корме», собирали на полях помидоры, кукурузу, виноград. Так начинались для рядового танкиста Игната дороги войны.
Служил он в 23 (позднее Будапештском) краснознаменном танковом корпусе генерал-полковника Плиева. В октябре 44-го на границе Румынии и Венгрии наши солдаты заняли город Дебрецен и двинулись дальше. Прорвали оборону противника, вышли в тыл врага, но сил оказалось маловато, немцы ожесточенно сражались и замкнули наши части в кольцо. В окружении провели семь дней... Об этом и вспоминает наш герой:
— Как 20 октября окопались, так и сидели, не вылазили. Продукты не выдавали, по ночам за кукурузой на поля пробирались. Прорываться к своим стали утром 27-го. Погода стояла сухая, добрая. Когда выступили, солнце уже взошло. У нас был американский бронетранспортер М-13, четыре пулемета на нем. В экипаже я — наводчиком, механик-водитель Саша Козлов, два заряжающих — Никитин и Мальков, и радист (ни имени, ни фамилии не помню, их готовили отдельно и прикомандировали незадолго до этого). С нами же был комвзвода младший лейтенант Петр Мамонтов. Шли мы, три транспортера, чуть правее от основной группировки. За день четыре раза принимались нас бомбить. Летят самолеты, мы по ним стреляем, поэтому бомбы они сбрасывали не целясь, куда попало. Так и продвигались. Как-то незаметно и ночь подкралась. Мамонтов с машины слез и шел впереди с белым платком, показывал, куда ехать. Но и немцы не дремали: пустят световую ракету и поливают огнем. Мы впереди шли, не до оглядок было, когда и где два следующих транспортера потерялись, не знаю. А тут после второй ракеты и нас понужнуло, да так, что я, видимо, сознание потерял. Очнулся внутри один, вылез, никого наших нет. Боевую нашу машину в кювет на правый бок завалило, чем уж они так шарахнули, черт их знает. Обстреливали и справа и слева, и автоматы слыхать, и пулеметы. Ну, я гляжу, что вдалеке колонна движется, значит, наши. И я, значит, за ними. Как ракета полетит, осветит, так я падаю, полежу с родным карабином в обнимку и дальше. Я его еще в Молдавии на станции себе подобрал. Там среди рельсов оружия разного много валялось: ППШ — малосильный, всего-то метров триста дает, а укороченная винтовка все же на три километра бьет. Так и добрался со всеми до селения, где наши стояли. Так что как раз к утру, считай, что дома был.
_Расчет_Ренева_на_огневой_позиции_в_1958_году_в_Германии_
_Боевые_товарищи_Игната_Ренева,_г.Угерский_Брод,_Чехославакия,_1945_г._слева_— _командир_взвода,_младший_лейтенант_Петр_Мамонтов._Справа_—_сержант_Михаил_Федорович_Дворский_
Отправили меня к нашему командиру Емельяненко Андрею докладываться, что прибыл. Нашел его на огневой позиции, встал навытяжку. Он вопросами сыплет: что случилось, где транспортер, почему один пришел, что да как. Стою, рассказываю, и как понужнуло нас, и как один очнулся, и что никого из своих рядом не нашел. Он-то в орудийном окопе возле 37-миллиметроввой зенитной пушки стоял, а я наверху. А тут самолеты полетели, обстрел начали, мне и попало. Неудобно же при командире на брюхо падать, вот мне каким-то осколком в левую бровь прям возле самой переносицы дало. Кровью глаза залило, командир какого-то солдата вскричал. Тот тут же на месте замотал меня на скору руку, что ни глаз, ни рожи не видно, да в санчасть повел. Дошли до нее, а у медсестер и без меня работы хватает, иди, говорят, ищи своих медиков. А куда пойдешь, когда не видишь ничего. Ну, перевязали поудобнее и отправили все-таки в медсанбат. Солдат вывел меня на дорогу, а там меня попутная машина подобрала. Вот на этом американском «Студебеккере» километров двадцать еще трясся. Высадили в каком-то пункте, там стрелки-указатели, пришел в санчасть. А уж оттуда нас, раненых, человек тридцать в какой-то дом в лесу поодаль от боевых действий привезли. Изба большая, солома настелена — располагайтесь. А нам что, расположились, многие ведь как и я, по двое суток не спавши, как не отдохнуть... Такой вот длинный денек тогда выдался, считай день — за два. Мало ли их потом еще было. 12 ноября меня выписали, вернулся я в свою часть, встретился с командиром взвода своим Петром Мамонтовым, что тогда впереди шел. Рассказал он мне, что как местность ту освободили через две эти недели, он туда съездил. Транспортер наш так на правом боку в канаве и лежал обгоревший весь. А из экипажа ни живыми, ни мертвыми мы так никого больше и не видали. Да и некогда было рассиживать да раздумывать. Не один ведь день у войны — потом еще много чего было, только один Будапешт когда брали — полтора месяца уличные бои вели. Только 15 июня уже в Чехословакии наш корпус в отставку вышел.
_Ирина_КУРГУЗОВА_
Красный платок на палке знамя Победы
В ВОЙНУ ФРИДА ЯКОВЛЕВА ПАХАЛА НА КОРОВАХ И ПИСАЛА НА ФРОНТ ЛЮБОВНЫЕ ПИСЬМА.
_Фрида_Степановна_Яковлева_
Глядя на Фриду Степановну Яковлеву, никак не скажешь, что она — участница трудового фронта, что юность ее опалена всполохами Отечественной войны. Задорная женщина с густой копной огненно-рыжих волос и блеском в глазах. В свои восемьдесят пять (сама она говорит, что в паспорте напутали: на один год сделали моложе. — Авт.) вовсю пишет стихи. Недавно передала их в школу № 59, что на Войновке, ученики которой старательно перепечатали и сброшюровали все в замечательную книжку. Есть в ней и строки о войне, пусть не совсем гладкие, но идущие от самого сердца:
_В_тылу_ломались_мои_кости_
_И_кровь_текла,_как_ручеек._
_Но_веемы_были_—_комсомольцы._
_Трудились_так,_что_на_часок_
_Не_покладали_свои_руки._
И строки о ломке костей — это вовсе не поэтическая гипербола, а случай из военной жизни Фриды Степановны.
Родилась она на Алтае в селе с красивым названием Красные Орлы. Училась в соседнем городке, неподалеку от которого находился аэродром. Девчонка с характером мальчишки любила наблюдать за самолетами и с детства мечтала стать летчицей. В школе, кстати, очень хорошо изучала немецкий язык. Может быть, мечта ее и смогла бы вполне осуществиться, но свои коррективы в жизнь всех советских людей, в том числе и Фриды, внесла Великая Отечественная война.
С подружками пошли в военкомат с намерениями выучиться на медсестер и следом за своими отцами и братьями отправиться на фронт. Но вместо этого их убедили, что и в тылу нужны молодые крепкие руки, и стали обучать девчонок на краткосрочных курсах умению работать на тракторах и комбайнах. Но какие трактора и комбайны были в ту пору на Алтайской земле? Пахали и боронили на буренках, а убирали хлеб при помощи серпов. По десять соток в летнюю пору надо было каждый день прополоть каждому человеку. Бедных этих буренок, вспоминает Фрида Степановна, еще ведь умудрялись как-то доить по нескольку раз в день. Молоко перерабатывали, а хозяевам животин обратно возвращали лишь остатки от производства сливок — обрат. И то под запись. Кормили бригаду затирухой, которую варили из остатков зерна — азатков.
— Я, видимо, такая бойкая была, что меня пихали и в огонь, и в воду, — с какой-то гордостью рассказывает женщина, — после полевых работ меня определили на ферму, а затем и вовсе — в сельсовет налоговым агентом. Своеобразным курьером стала, а заодно в Орловском сельсовете еще и лавку открыли, меня также обязали и этой лавкой заниматься. Кое-какие незначительные продукты ездила на лошадях получать, да с населения картошку собирала. Вела разный учет, фактуру и прочее.
Однажды молодой девушке довелось с местной учительницей отправиться в неблизкий путь на телеге. Но голодная лошадь вдруг разглядела где-то клок сена и, откуда только и прыть взялась, рванула вперед и растрясла бедных женщин по кочкам. Слетели они с телеги и не знают, что делать. И назад возвращаться неблизкий свет, и вперед без лошади тоже никак: учительница была хроменькой — не одолеть ей таких расстояний. Благо, лошадь, добравшись до сена, спокойно остановилась, вовсе не собиралаясь убегать без оглядки от женщин.
В эту самую пору с Фридой Степановной и приключился тот памятный случай. И тоже в какой-то степени благодаря лошадям. Было это уже в конце войны. Яковлева направлялась в одну из деревень, к которой надо было спуститься сначала с горы, а затем перебраться через речку. За горной рекой ее уже ждали. Лошади ни с того ни с сего так раскочегарились, что тележное колесо развалилось, и Фрида со всего маху впечаталась в гористую поверхность склона. Лопаточная кость треснула. Последнее, что помнит девушка, — свои косы, что свисали с руки офицера, который ее осторожно поднял. От боли Фрида потеряла сознание.
Больниц в округе не было, лечились люди большей частью сами по себе. Неудачная наездница прикладывала к плечу лишь примочки из конопли, да чуть позже местная знахарка делала ей массаж. Вот и вся лечеба.
Однако работы никто не отменял, и Фрида продолжала собирать с населения налоги. Зачастую приходилось и на своих двоих отправляться в неблизкий путь. И ведь ходила с немалыми деньгами по лесам и горам, одна, без всякой охраны. Мало того, что могли в любой миг повстречаться какие-либо разбойники, хватало в тех местах и зверья всякого. В военную пору сильно волки шалили в округе, будто понимали, что мужики все на фронте, и некому защищать ни женщин, ни домашних животных:
— Мне как однажды сообщили, что волки у Маринушки корову задрали, так каждый пенек потом, каждый столбик волком мерещился. Как косач ходила и постоянно оглядывалась.
Отдельную историю Фрида Степановна рассказала о несбывшейся военной любви. Тогда мода была: через полевую почту раздавались молодым солдатам адреса девушек. Пришло Фриде с фронта письмо от командира легендарной «Катюши» Григория Бородина. Вскоре его убило, и почтовую эстафету подхватил боевой друг. Он писал Фриде, что до войны успел выучиться на финансиста, что после войны обязательно приедет за девушкой, и они будут вместе работать и жить долго и счастливо. Но вскоре и от него перестали приходить весточки. Многие, очень многие, как известно, не вернулись с войны. Навечно остался на полях сражений и отец Фриды Степановны.
Зато как Победу встречали! Когда о ней нам сообщили, казалось, земля сейчас из-под ног уплывет. Ничего под рукой не оказалось, а мне в свое время подруга платок красный подарила. Срочно отыскали какой-то черенок, нацепили на него этот платок — вот и получилось знамя. Все и плачут вокруг, и поют. Вот так мы ее и встретили в первый год, нашу Победу.
_Сергей_ХАНИН_
В окопах Сталинграда
ПОЛОВИНА РОТЫ, В КОТОРОЙ СЛУЖИЛ ВАСИЛИЙ МАЛКОВ, ПОЛЕГЛА ЗА ОДИН ДЕНЬ
ПТЕНЕЦ В ЗВАНИИ ЛЕЙТЕНАНТА
— Во время войны, — говорит фронтовик, — мы не считали дни. И не сравнивали одну тяжесть пережитого с другой. Мы просто выполняли свой долг — защищали Родину от посягательств врага. И потому считали километры своей земли. Сначала той, что захвачена врагом, затем — освобожденной нами.
Уже потом Василий Прокопьевич подсчитает, что на передовой он провел 805 дней (без учета тех, что «посвятил» госпиталю). Выделяя из них один — «обижаешь» другой. Ведь все дни на войне слились в один кромешный бой.
Решающей судьбу страны и многих государств и народов Европы была бойня под Сталинградом. Наступление фашистов на этот город началось 17 июля 1942-го. В армии противника — командующего шестой армией генерал- полковника Паулюса, которому было приказано взять Сталинград — насчитывалось около 270 тысяч человек, почти три тысячи орудий и минометов, около 500 танков, 1200 боевых самолетов. Для противостояния той громаде, а точнее для полного ее уничтожения, нашим командованием 12 июля 1942-го был создан Сталинградский фронт. В распоряжении его командующего — маршала Советского Союза С.Тимошенко было 160 тысяч человек, 2 200 орудий и минометов, около 400 танков и 200 бомбардировщиков дальнего действия. Противник превосходил советские войска «в людях» в 1,7 раза, в артиллерии и танках — в 1, 3 раза, в самолетах — более, чем в два раза... Пятый том «Истории второй мировой войны 1939-1945 годов» напоминает обстановку в стране того времени: «У нас стало намного меньше территории, стало быть, меньше людей, хлеба, металла, заводов, фабрик. Мы потеряли более 70 млн населения, более 800 млн пудов хлеба в год и более 10 млн металла в год».
Что за этой громадой цифр один человек? Даже опытный боец-орел — песчинка в военной буре...
— А я, — говорит Василий Прокопьевич, — был в ту пору всего лишь желторотым 18-летним птенцом, с двумя «кубарями» в петлицах. Что я знал о войне? Помнил лишь слова командира взвода Новосибирского пехотного училища старшего лейтенанта Пугача: «Бой — это самые сильные испытания физических и моральных сил бойца, так будьте к этому готовы. Враг неумолим, он не даст вам передышки, и, чтобы его победить, надо быть сильнее, выносливее и тактически грамотнее своего противника». Вот с таким наставлением и прибыл я в мае 1942-го для прохождения военной службы в 99-ю Краснознаменную дивизию. И был назначен командиром первой роты первого Краснознаменного стрелкового полка. А первая рота на сто процентов состояла из бывалых красноармейцев, хорошо владеющих оружием и приемами боя. На марше она шла в авангарде, потому что командование было уверено, что при встрече с врагом бойцы не дрогнут — сумеют удержать рубежи до прихода главных сил дивизии. А я — сумею?
Боевое крещение командира роты Малкова состоялось в конце июня 1942-го во время перехода из города Балашова к Сталинграду. Его воспоминания о том дне — в рукописи, которую Василий Прокопьевич мечтает «оформить в книгу для потомков». Чтобы знали, какою ценой завоеван каждый мирный день на земле. Послушаем фронтовика!
_ЛИЧНОЕ_ДЕЛО_
_Василий_Прокопьевич_Мелкое_родился_17_апреля_1924_года._На_фронтах_Великой_Отечественной_войны_участвовал_был_с_сентября_1941-го_по_май_1945-го._
— В районе деревни Ерзовка, на участке абсолютно никем не занятом, прозвучала команда: «Занять оборону!» Рота была развернута в цепь. Каждый боец без каких-либо указаний и советов занял оборону. Вдали, справа от колонны, виден дым пожарищ, оттуда доносятся глухие разрывы. Там идет бой. Соображаю: значит, скоро его волны захлестнут и нас.
Так и есть... На горизонте появилась первая авангардная группа немцев. Пыльное облако не позволило сосчитать количество вражеских танков, машин. Мы открываем огонь из винтовок, но едва ли причиняем им какой-то значимый ущерб. Однако они... уходят, скрываются в знойной степи. И почти тут же в небе появляется «рама» — вражеский самолет-разведчик. Сосед кричит мне: «Жди беды!» И правда: со стороны восхода солнца нагрянули бомбардировщики. Штук пятьдесят. Они шли тройками, на большой высоте. И все сбрасывали пачки бомб на наши боевые порядки. Казалось: именно на твою голову! Огромное пространство земли дрожит и стонет. А ты вжимаешь свое тело в окопчик. И не знаешь, что лучше: мгновенная смерть или все же жизнь в этом кромешном аду...
Бомбы разрывались где-то справа, слева, впереди, сзади... Во время короткой передышки он понимал: смерть обошла стороной. Но радоваться этому факту (ноги, руки, голова — на месте) не было сил. Он просто сидел и тупо смотрел на разорванную землю. У нее бы сил попросить, а она сама стонет.
«НАД НАМИ «МЕССЕРЫ» КРУЖИЛИСЬ»
— После получасовой передышки, — продолжает свой рассказ ветеран, — начался поистине ураганный артиллерийский обстрел. Теперь уже конкретный — переднего края обороны. Появились первые раненые и первые потери. А пехота противника выстроилась в три цепи. И эти цепи упорно шли вперед — не спеша приближались к переднему краю. Когда до нашего расположения оставалось метров 150, немцы перешли на бег. Наша оборона встретила их огнем. С каждым шагом цепи заметно редели. И вот они уже смешались в одну сплошную массу и... побежали за бугор. Атака пехоты сменилась бомбежкой. На смену пикирующим бомбардировщикам прилетели «Мессершмитты». На бреющем полете они обстреляли наш передний край. И вновь начался ураганный артиллерийский налет. Мины и снаряды рвались беспрерывно и ложились густо в расположении роты. Солдат, который был рядом со мной, перестал костерить фашистскую душу и мать. Он замолчал, потому что его убило снарядом, разорвавшимся справа от меня. Комья земли больно прошлись по моей спине и голове. Я ждал ночи. Из рассказов старослужащих знал: с наступлением темноты немцы прекращают атаки. И тогда можно и передохнуть, и соорудить себе капитальные окопы...
Но диск солнца не спешил за горизонт. Ад боя продолжался до самой темноты.
Когда наступила заветная тишина, Василий Малков впервые за целый день поднялся во весь рост. Но ноги не хотели его слушаться. Его качало из стороны в сторону. И создалось впечатление, будто уши затянуты какой-то пленкой, которая искажала звуки. Вот бойцы говорят что-то совсем близко, но кажется, что голоса их раздаются откуда-то из-под земелья. Все тело ныло, стонала правая ключица и плечо («при стрельбе из винтовки происходит отдача, одна — терпимо, другая — ощущаешь, десяток — нестерпимая боль»). Казалось, что горло буквально забито горючей, ядовитой смесью. И все же это было ерундой на фоне искалеченных, разорванных на куски тел бойцов. Из ста человек его роты в живых осталось чуть больше половины. Из этой половины многие были ранены.
_Награжден_орденами_Суворова_третьей_степени,_Красной_Звезды,_Отечественной_войны_первой_степени,_медалями_«За_оборону_Сталинграда»,_«За_освобождение_Варшавы»,_«За_взятие_Берлина»,_«За_победу_над_Германией»..._
Убитых нужно было похоронить. И нужно было отойти на новые рубежи, окопаться, чтобы занять жесткую оборону в битве следующего дня. Сила воли боролась со смертельной усталостью и сдалась ей только под утро. Часа на полтора-два. В полудреме-полусне назойливо повторялись обрывки пережитого за день.
А с приходом следующего дня все повторилось сначала... И немецкие атаки, и бесконечные бомбежки, убитые и раненные. Ценою своих жизней, ценою своей крови они отвоевывали у врага каждую пядь родной земли. Они двигали ее: «От себя, от себя, от себя...».
Потом, кроме Сталинграда, в боевую биографию Василия Прокопьевича Малкова фактически кровью будут вписаны битвы за Запорожье, Варшаву... И последние часы войны в фашистском логове — Берлине.
— Пройден последний метр. Вот она — Победа! Василий Прокопьевич, вы почувствовали, что она пришла?
— Говорят, на других участках фронта были пляски, ликование, бросание шапок, бесшабашная стрельба. Так говорят, а сам я этого не видел. Солдаты моего батальона провожали взглядами группы бредущих по улицам солдат «непобедимого» фюрера. Среди них были и старики, загнанные фашистами под страхом смерти в окопы, и совсем еще дети, плачущие от страха. И солдаты моего батальона откинули автоматы за спины. Наверное, в том и состоит величие солдата-победителя, что он не злорадствует, не стреляет в спину слабого. И та, и другая стороны смертельно устали от войны. Но огромное отличие между нами было в том, что мы-то делали правое дело — защищали свою Родину, свою землю. И вот она, наша Победа! «Бери шинель, пошли домой!»
_Наталья_ТЕРЕБ_
Как немецкая гармошка на нашу сторону перешла
ПРИРОЖДЕННЫЙ МУЗЫКАНТ НИФАНТИЙ ОСТРОВСКИЙ ОБУЧИЛ ИНОСТРАНКУ РУССКИМ ПЕСНЯМ.
ГЛАВНОЕ ДЕЛО — ВЖАРИТЬ!
До, ре, ми... Настоящему музыканту достаточно коснуться пальцами трех кнопочек, чтобы почувствовать голос инструмента. Пронзительным он оказался у трофейной гармони «Hohnet». Может, потому, что настроена она была на немецкие походные марши? А у наших бойцов душа требовала другой музыки. И потому первым делом Нифантий Островский заставил немецкий инструмент прислушаться к песне про «Катюшу». Иностранка не сопротивлялась: вывела «про того, которого любила». Любила и ждала другая — русская девушка. А потом иностранка «выучила» «Степь, да степь кругом» — ту самую, что по просьбе земляков из села Красново Исетского района Нифантий сыграл на своей «хромке», уходя в сентябре 1941-го добровольцем на фронт. Исполнил и отставил инструмент в сторону. Мол, извини, подруга дорогая, но теперь — не до тебя.
Нифантий Иванович не помнит точное число августа 1944-го, когда попала к нему в руки эта гармошка.
— Нам, рядовым, там, на войне, — говорит, — не до точных дат было. Это теперь, когда все знают про 9 Мая 1945-го, говорят, что считали дни до Победы. А мы тогда не знали, когда она придет, эта Победа. Сутки слились для нас в сплошной огонь. И дни своих рождений мы отмечали не согласно метрикам, а по факту: остался в живых — вот тебе и день рождения.
Дни своей «верной гибели» он тоже не помнит. Но, в общем, может сказать, что мысленно попрощаться с жизнью ему доводилось неоднократно. В первый раз это случилось под Москвой. Здесь сибирский лыжный полк, в составе которого он служил, принял боевое крещение. Здесь он разглядел войну и понял, что на самом деле она намного страшнее, чем казалась в селе Красново. И такое зло его взяло: «Тятька с мамкой огромные деньги — 390 рублей — отдали за мою «хромку», а я здесь возьму да погибну?! И впервые в жизни комсомолец Островский шепотом (чтоб никто не слышал) попросил: «Господи, если ты есть, то оставь меня в живых. И сделай так, чтобы мы победили».
— Видишь? — с удовольствием демонстрирует себя ветеран, — ведь уцелел! И немцам мы тогда так вжарили!
Словечко «вжарили» пришло к Нифантию из наставления его «учителя музыки» — слепого музыканта Григория Сафронова. Тот бывало, усадит его, двенадцатилетнего мальчонку, на колени, взгромоздит впереди него гармошку, и нашепчет: «Песни девчата и без тебя споют, а ты сумей пляску вжарить. Вот тогда уж точно: все крали — твои!»
В семнадцать с половиной лет, когда Нифантий уходил на фронт, у него была единственная краля — гармошка.
Тогда, под Москвой, он решил, что будет регулярно «черкать писульки домой», чтобы родные и гармошка знали: день прошел, а он живой!
Второй раз связист Островский прощался с жизнью летом 1943-го, под Прохоровкой. Да, тогда он был уже связистом, и освоить эту военную специальность ему поспособствовал абсолютный музыкальный слух.
Мне посчастливилось летом 2008-го побывать вместе с Нифантием Ивановичем на Орловско-Курской дуге, пусть не совсем там, но рядом с местом того знаменитого танкового сражения.
_ЛИЧНОЕ_ДЕЛО_
_Нифантий_Иванович_Островский._Родился_8_декабря_1923_года._На_Великую_Отечественную_войну_ушел_добровольцем_в_сентябре_1941-го._Демобилизовался_в_апреле_1947~го._Награжден_орденами_Красной_звезды,_Славы_III_степени,_Отечественной_войны_I_степени,_многочисленными_медалями,_среди_которых_—_«За_отвагу!»._Имеет_13_благодарностей_от_Верховного_главнокомандующего._
— Армада — 1200 танков и самоходных орудий с обеих сторон — встретилась на поле. И каждая из этих сторон хотела уничтожить-раздавить друг друга своей силой и мощью. А сверху — самолеты, а с боков — артиллерия. Страшно, когда дом горит или дерево, а тут... Представляешь: танки горели, как свечки. Грохот, треск, скрежет металла! А я связист... Мне тишина желательна. Мне нашим гаубицам команды нужно передавать. А как их передашь, если связь нарушена?
МУЗЫКАЛЬНЫЙ СВЯЗИСТ
Связь неоднократно обрывалась и в августе 1944-го, под Львовом, когда он впервые проверил звук трофейной гармошки. Противник отчаянно оборонял этот город. Но ударили наши «Катюши». И опять: гром, треск, скрежет...
— Но я уже приноровился работать под огнем, — говорит Нифантий Иванович. — Я даже в отличие от других поберечься мог в этом пекле. Вот ты, к примеру, можешь отличить один звук — «тюх, тюх, тюх» от другого — «ть- юх, ть-юх, ть-юх»?»
— Первые «тюх» звучат, как быстрые «восьмушки», а «ть-юх» — долгие «половинки».
— Правильно! — Одобрил мои знания, полученные в музыкалке, Нифантий Иванович. — А я, дорогуша, эту грамоту, во время предыдущих сражений освоил и закрепил. Если звучат твои «половинки», значит, снаряды падают где-то далеко. Значит, на восстановление связи я могу бежать смело. А если в ход пошли твои «восьмушки», значит, нужно найти какую-нибудь канаву-ячейку, чтобы успеть спрятать голову. Приноровился я и определять по звуку место порыва связи: далеко он или близко? Значит, так: продуваю провод... Если в наушниках звук чистый, значит, порыв где-то рядом. Ну, а если продувание слабое, значит, голову некогда прятать: надо бежать и искать место порыва.
Такая своеобразная музыкальная теория два раза подводила его на практике. Первый раз в августе 1942-го, под Воронежем. Памятки-осколки того ранения Нифантий Иванович до сих пор носит в правой ноге. Второй раз — в 1943-м, во время прорыва в Урыв-Голданском направлении. Здесь пуля-дура повредила руку. Тогда он подумал: «Все: отыгрался, очень дорогая моя гармошечка-говорушечка!»
Но бойцы его родного одна тысяча тридцать второго артиллерийского полка знали, какое из лекарств лучше всего исцелит рядового связиста, гармониста от Бога Островского. Притащили ему «трофейную пианину» — полуаккордеончик: «Извиняй, Нифантий, гармошек не было, но басы-то у этой пианины, как у гармошки». На басах тоже можно вжарить!
Чтобы не отстать от своих ребят, Нифантий в госпитале тогда не стал лежать. «Отпросился опять на войну». Объяснил, что со своими проводами он и с одной рукой может разобраться. Главное для него — что? Слух! А он неповрежденный.
Тот полуаккордеончик, понятное дело, вначале немного покочевряжился, но все же поддался исетскому парню.
А с трофейной гармошкой у Островского разговор был вообще коротким: что душа его пожелала, то она и запела, как милая.
— Если честно, — признается Нифантий Иванович, — у меня в тот день вообще до нее никакого интереса не было. Не до музыки... Набегался так, что руки-ноги дрожали. Нарушения связи в том бою за Львов были бесконечными. Замучился носиться в поисках обрыва провода, соединяющего артиллеристов с центром командования Львовской операцией. Но мы — ребята-молодцы! Хорошо тогда фрицам дали жару-пару. И взяли в плен около 17 тысяч пленных. Среди них был даже генерал. Помню, комбат Колесников предложил ему цигарку. Тот, нути-фрути, отказался. Непривычны, видно, они к нашенским самокруткам. Им сигареты да автомобили подавай. Ничего! Наш комбат того генерала на бричке куда надо на допрос доставил.
В кузове одной из машин, брошенных в спешке немцами, бойцы Красной Армии и обнаружили гармошку. У них не возникло вопросов насчет того, кому ее передать.
— После боя мне ее и притащили, — вспоминает ветеран. — Честь по чести, в чехольчике. Попросили: «Испробуй, Нифантий, какой у нее голос?». А я, веришь ли, своего голоса от усталости лишился. Но ребята просят... Они ж тоже не у тещи на блинах побывали. Рванул из последней силы меха — отчебучил плясовую. А потом заставил эту иностранку выводить слова любимых песен.
Нифантий Иванович не боится ошибиться с перечислением песен, попавших в его репертуар. В этот список тогда обязательно входила песня «Комсомольцы-добровольцы». Красноармейцы считали, что она — про них. Потому как были уверены, что никто кроме них не сумеет защитить Родину. Потом требовали про огонек, который не погаснет на девичьем окне, пока она ждет своего бойца, про синий платочек, «что был на плечах дорогих».
— Обступили ребята меня кружком, — продолжает свой рассказ Нифантий Иванович, — я-то знаю: нету мочи стоять. Уставшие, прокопченные, голодные, мокрые. А поют. Держатся! Будто моей музыке честь отдают. Разве мог я отступить перед этой силой духа? Я же — вашенский, ребята! Сейчас вжарю! И заулыбались бойцы. Это гармошка всем нам тогда силы вернула. Выходит, перешла служить на нашу сторону.
ПОСЛЕДНИЕ «ТИГРЫ»
В «сударынях-барынях» заставил Нифантий походить трофейную гармонь в победный день. Правда, еще накануне, 8 мая 1945-го, он сам совсем не был настроен на мажор.
— Мы прибыли, — рассказывает, — на чехословацкую станцию Норд. Выгрузились и вынуждены были срочно искать хоть какие-нибудь укрытия. Так как наши бойцы со своего наблюдательного пункта заметили продвижение немецких «Тигров». Их дула были направлены в сторону железной дороги. К встрече с таким количеством танков артиллеристы не были готовы. А погибать — обидно!
В этом месте ветеран считает нужным сделать важное уточнение:
— Погибать не хотелось никогда. И не только потому, что без тебя Родину некому защитить. Просто хотелось жить. Даже в этом аду! Погибнуть в последние дни войны — совсем обидно!
Но пока война продолжалась.
— Я и еще несколько бойцов нашли какую-то канаву с цементной трубой — укрылись. Наступила ночь. Довольно прохладная. Ну, такая... Когда кишка кишке от голода спать не дает. И вдруг: «Нате вам сто граммов по случаю нашей долгожданной Победы!»
Бойцы поверили в это сообщение только на рассвете 9 мая, когда увидели, что ночью «Тигры» тихо-мирно ушли. А на обочине дороги, по которой двигалась немецкая техника, рядами лежали автоматы. Все: Гитлер действительно капут!
Вот тут-то и «Барыня» пошла. Да с такими кренделями-кренделяшками!
После Победы в первую очередь по домам отпускали «стариков», а уж потом, в третьем потоке... Очередь третьего потока подошла в 1947-м. Два послевоенных года сержант связи Островский нес службу в Германии и в Туркестанском военном округе. Конечно, ему очень хотелось к себе — в село. К родным, к своей любимой — «хромке».
Представьте, иностранная гармошка научилась его понимать — завздыхала. Потому-то Нифантий и не оставил ее там. На чужбине? Конечно, на чужбине! Ведь она покорилась ему. И он доверял ей очень много своих личных мыслей. А еще...
— Заметил я, — говорит Нифантий Иванович, — что бывший хозяин ее содержал аккуратно — в чехольчике. Берег, понимаешь? И я ее не обижал. Ни разу! Наоборот, на пионерские слеты к школьникам возил, на торжественные вечера. «Давай, — попрошу, — рассказывай, как у нас дела-то на войне обстояли». И она рассказывает: «О друзьях-товарищах, об огнях-пожарищах...».
В год 60-летия Победы Нифантий Иванович с почетом передал трофейную гармошку в Исетский районный музей. Пусть еще послужит. Любимые фронтовые песни исполняет теперь исключительно на своей гармошке. А даже если и нет под рукой инструмента, может и под тра-ля-ля отчебучить, и такое вжарить! Убедилась в этом во время юбилейных торжеств на Орловско-Курской дуге.
...А ноты, те что «до, ре, ми...» Нифантий Иванович Островский так и не разумеет.
— На кой ляд они мне? — Удивляется. — Я слушаю свою душу и играю ее настроение.
_Наталья_ТЕРЕБ_
Не опоздать бы на войну
КОМСОМОЛЕЦ АЛЕКСАНДР САЛЬНИКОВ БОЯЛСЯ, ЧТО НЕМЦЕВ РАЗОБЬЮТ БЕЗ НЕГО
22 ИЮНЯ, РОВНО В 4 ЧАСА
В свои, как говорит сам Александр Егорович Сальников, «полных 87 лет», он сохранил ясную память, свой взгляд на происходящие события и не растерял чувство юмора:
— Гитлер как будто ждал, когда мне исполнится 18 лет, чтобы начать войну. Ну, вот и дождался... А у меня из всех азов военной подготовки к тому времени досконально было освоено лишь чувство патриотизма.
Как показала война — великое чувство, которое сыграло значительную роль в Победе над врагом. Нынешнему подрастающему поколению приходится объяснять, что патриотизм — это любовь к Родине. И проявляется это чувство не только во времена, тяжелые для Отчизны.
— Хотя, — рассуждает с высоты своих прожитых лет Александр Егорович, — легко-то никогда не было. Жизнь — это постоянное преодоление каких-то трудностей. Но за эти трудности люди раньше не винили Родину. Считалось: чем больше сложных задач решишь, тем сильнее Отчизна.
Задачу государственной важности решали комсомольцы тамбовской области весной 1941-го: обком ВЛКСМ объявил возведение завода синтетического каучука (СК-5) всенародной стройкой. В числе откликнувшихся на этот призыв был и крестьянский сын Саша Сальников. Так в апреле он впервые оказался в своем областном центре. Городская работа не показалась ему непривычной: знай копай землю да тяжести переноси. Все как в деревне, только размах созидаемого — ого-го! Есть где развернуться! И есть, где осуществить призыв: «Каждый комсомолец постепенно может стать инженером». И он начал стремиться в инженеры — вкалывал до седьмого пота.
— Правда, — признается, — и отдых для нас организовывали, что называется, по полной программе. В субботу 21 июня нам объявили: «Ребята, завтра вы пойдете в цирк!» И выдали билеты. Что такое цирк? Я не знал. Но мечтал там побывать. Мечта обещала осуществиться 22 июня 1941-го в 15 часов по московскому времени. Я с нетерпением ждал этот день, и он стал самым памятным в моей жизни. Точнее сказать, он переиначил все мои мечты и жизнь перевернул. Да разве только у меня одного?!
В то памятное воскресное утро по деревенской привычке Саша проснулся рано. Решил, что с утречка навестит тамбовских родственников по маминой линии. Сбегал познакомился с ними и поспешил в цирк: а ну как опоздает? По дороге решил себя побаловать — впервые в жизни попробовать мороженое. Купил приятно леденящий руку брикет, и только собрался отведать его содержимое, как заговорила черная радиотарелка, установленная перед входом в железнодорожный вокзал. Выступал Вячеслав Михайлович Молотов. Саша узнал его по голосу. И сразу понял, о чем речь. Молотов сообщал, что 22 июня ровно в 4 часа фашистская Германия вероломно напала на нашу Родину.
БИТЬ ВРАГА НА ЕГО ТЕРРИТОРИИ
— Известие ошеломило: оказывается, на нашей родной земле уже несколько часов идет бойня, проливается кровь, а мы ничего не знаем: гуляем себе, едим мороженое, в цирк собираемся... Народ забурлил, стал сбиваться в группы. На устах у всех был один и тот же вопрос: «Долго ли продлится война?» Не припомню, чтобы хоть кто-нибудь из тех, кто собрался под этой тарелкой, сомневался в исходе войны, в имени победителя. Люди того поколения свято верили: «Если враг нападет, мы его будем бить на его территории». Я тоже в это свято верил, — утверждает Александр Егорович. — И, — признается, — огорчился. Но не потому, что война началась. А потому, что за время представления в цирке она ... возьмет да и кончится. Не успею повоевать! Такой вот «содом» в душе творился! Не пойти на представление — нельзя: я — комсомолец, должен быть дисциплинированным. И деньги на билеты потрачены, а в то время молодежь умела дорожить каждой копеечкой, заработанной, действительно, непосильным трудом. Да и просто в цирк хотелось: ведь пацан совсем еще...
_ЛИЧНОЕ_ДЕЛО_
_Александр_Егорович_Сальников_—_полковник_запаса._Родился_15_февраля_1923_года_в_селе_Никольское_Глазковского_района_Тамбовской_области._На_Великой_Отечественной_войне_—_с_13_июля_1941-го._Награжден_орденами_Красной_звезды,_Отечественной_войны_II_степени,_медалями_«За_оборону_Ленинграда»,_«За_боевые_заслуги»._
Сейчас в это трудно поверить: ну, какой цирк, если война началась? Но сомневаться в ее исходе, значит, сеять панику. В общем, цирковое представление началось вовремя и проходило при полном аншлаге.
— Шут его знает, что происходило тогда на арене, — честно признается Александр Егорович. — Я как окаменел. Сидел и боялся: не успею сразиться с врагом. Понятное дело, что на его же территории. И у многих других зрителей после циркового представления первым вопросом был: «Война еще продолжается?» И шли в обком комсомола, военкомат. Ох, если б мы знали тогда, какой «цирк» нас ждет впереди?!
Рабочий распорядок предстоящего понедельника был нарушен 22 июня: строительство завода было приостановлено. Верилось, что ненадолго. Всем комсомольцам-строителям, пожелавшим идти добровольцами на фронт, предлагали грузиться по машинам. Грузовики доставили их на железнодорожный вокзал. Под ту же самую радиотарелку, из которой теперь звучало подтверждение мыслей каждого добровольца: «Победа будет за нами! Враг будет разбит!». И каждый верил, что победа будет одержана. Благодаря именно — ему.
Вчерашние строители завода сокращали время на пути к вокзалу по узкоколейке, что пролегала по заливному лугу. Изумрудно-зеленая трава... То же безоблачное небо... Тот же ласкающий ветерок... И хор птиц такой же слаженный... Но эта красота и благодать не радовали, как прежде. Тревога разлилась в душе: что ждет впереди? Доведется ли сюда вернуться?
ЗА НАМИ — МОСКВА!
На вокзале девчата устроили драку. Они сражались за то, чтобы в вагоны пропускали справедливо — по очереди: парень — девушка, парень — девушка. Официально никто из них в красноармейских рядах не числился. Они просто ехали в пункт «N» создавать оборонительные рубежи. На всякий случай.
13 июля этот эшелон попал под бомбежку в городе Великие Луки. Что такое Великие Луки? Это — точка, соединяющая участки в победоносном плане нацистской армии: Берлин — Великие Луки — Ржев — Москва. В столице нашей Родины немцы планировали «на скорую ногу» отпраздновать свою победу.
Можно ли было отдать врагу на поругание сердце Родины?
— Там, на станции Великие Луки, — говорит Сальников, — был ад: горели, как спички вагоны, стонали изуроченные люди, метались в поисках хоть какого-нибудь укрытия от бомбежки чудом уцелевшие... Этот страшный ад и есть лицо войны. На всю жизнь она стала для меня врагом №1. Сражаться с этим врагом я мог только голыми руками. Или лопатой. Другого оружия тамбовским комсомольцам, объединенным в пятый полевой участок строительства, не выдавали. Мы копали противотанковый ров, создавали доты и дзоты, благодаря которым красноармейцы сдерживали наступление врага. Понятно, что на какое-то время. На какое? Неизвестно. Но за это «время икс» мы должны были подготовить про запас через три-четыре километра новый противотанковый ров. Вот вам и ответ на вопрос: «Как отступали в начале войны наши бойцы?» Они не драпали, как немцы в ее конце, они своей кровью основательно поливали каждые три-четыре километра родной земли. Стояли за этот отрезок насмерть.
Всего каких-то три с половиной месяца назад дисциплинированный комсомолец Сальников, сидел в цирке. И все боялся опоздать — не успеть добить врага на его территории. На календаре — 14 октября 1941-го. В этот день немцы взяли Ржев. Еще накануне молодым полевикам строителям военное начальство приказало: «Ребята, все... Вы нам больше ненужны. Мы остаемся и будем здесь до последнего. А вы идите к Москве. Иначе попадете в плен. Комсомольские билеты советуем уничтожить».
«Мы остаемся здесь до последнего». Эти слова Александр Егорович за долгие годы своей жизни так и «не научился» произносить без слез. Потому что знает, что «до последнего» значит — до последнего. Патрона, вздоха...
— Вокруг Москвы, — повторяет пережитое Сальников, — мы копали, что было сил.
Когда эти силы совсем истекали, он разматывал тряпицу, привязанную к ноге. В ней хранился его комсомольский билет и справка об окончании первой четверти 9 класса в Глазковской средней школе.
Билет члена коммунистического Союза молодежи образца 1938-го заставлял его вспомнить слова комсомольской клятвы. Выходит, придавал сил. А справка... После первой четверти 1940-1941 учебного года в школах была введена оплата за обучение в 8-9-10 классах. 150 рублей. У отца таких денег не было. Но батя мечтал, чтобы его сын продолжил учебу. Заработать нужную сумму Саша и хотел на строительстве в Тамбове.
Справка пригодилась в апреле 1942-го, «когда наши уже по-настоящему научились бить немцев». Вот тогда его, Александра Сальникова, бригадира комсомольско-молодежной бригады вызвали в Димитровский райвоенкомат. И сказали: «Хватит в гражданских штанах Родину защищать». И направили на станцию Шарья, куда временно было эвакуировано знаменитое ленинградское училище военных сообщений имени М.Фрунзе. После девяти месяцев обучения отличник лейтенант Сальников прибыл на Ленинградский фронт, в 28-й отдельный восстановительный железнодорожный батальон.
Что значили для бойцов Красной Армии железные дороги, по которым доставлялись танки, боеприпасы, а к осажденному городу на Неве — «просто хлеб», нетрудно догадаться даже нам, не нюхавшим пороха. И мы наверняка сможем ответить на вопрос: почему именно на стальных магистралях страны во время Великой Отечественной так часто совершались диверсии?
Командиру первого взвода третьей роты 28-го отдельного восстановительного железнодорожного батальона достались не стальные магистрали. А их обломки.
— Представляете, — говорит Александр Егорович, — сталь крючилась под натиском врага. А наши освободители не только сумели не согнуться, выстоять, но и победить.
Последние обломки стали Сальников соединял в прямые рельсы-магистрали в Прибалтике. Там и встретил Победу. До сих пор волнуется — не может смириться с тем, как расправились в Таллине с памятником советскому солдату.
— Несправедливо! — истинно по-русски возмущается он. — Я ведь сам был свидетелем того, как эстонцы просили нашей помощи. Их защитили! Им дали свободу. А они позволили разрушить символ этого освобождения. Это — свя-то-тат-ство, господа, потерявшие память и честь!
Война не закончилась для него в мае 1945-го. В составе 28-го батальона Александр Сальников продолжил службу на Забайкальском фронте. В 1951-м был направлен на учебу в Военно-политическую академию имени Ленина. В итоге прослужил 36 лет.
А ведь мечтал стать «простым инженером»...
_Наталья_ТЕРЕБ_
Плен, побег, плен...
ВСЯ ВОЙНА ДЛЯ СОЛДАТА ПРОКОФИЯ СЕМИНА СЛИЛАСЬ В ОДИН ДЛИННЫЙ ДЕНЬ ЗА КОЛЮЧЕЙ ПРОВОЛОКОЙ.
_Прокофий Яковлевич_Семин_
Прокофий Яковлевич Семин уже давно перешагнул за девятый десяток, но старается держаться бодрячком. Он сух и сутуловат, наверное, оттого, что горбатиться в жизни приходилось немало. Оно и понятно. Отец погиб в первую мировую, и чтобы как-то семье прожить, пришлось двенадцатилетнему пацану Прокофию шлепать из Тамбовской губернии на заработки в Москву. Из столицы Семина и забрали на войну.
Сначала был Калинин. Новобранцев словно овец согнали в кучу, набили в вагоны и повезли на Запад. Как-то ночью они высадились на безымянном разъезде и пешком отправились в сторону фронта. Продирались сквозь лесные чащи лишь ночами, днем вынуждены были затаиваться, поскольку где-то рядом сновала фашистская разведка, а в небе рыскали немецкие самолеты.
Однажды, увидев, как над березами кружит самолет противника, молодой новобранец не вытерпел, выбежал на опушку и пальнул по нему из винтовки. Конечно, железной птице никакого урона не нанес, но зато потом началось такое, что и в страшном сне не привидится. Самолет стал изрыгать из себя снаряды. Деревья, люди, земля — все смешалось в кучу. В лесу началась паника: лошади ржали и рвались умчаться куда-нибудь, люди пытались спрятаться за кочки, деревья. В сапогах Прокофия захлюпала кровь. Убитых так и пришлось оставить в лесу. Новобранца за это чуть не казнили, однако обошлось.
Брели и брели без продыху несколько суток. Никто не знал, куда идут, и что их ждет впереди. Если выдавалась какая минута отдыха, валились и тут же засыпали.
— У многих даже оружия не было. А немец на танках прет. Дадут тебе несколько бутылей с зажигательной смесью, вот и бросай имя по танкам. Блудили по брянским лесам разрозненно. Старший офицерский состав куда-то вперед умчался, мы отстали. К другим частям не подступиться, считают нас дезертирами. Потом и вовсе попали в окружение, — вспоминает ветеран.
Тогда они приняли решение выбираться по два-три человека. Семин остался с командиром отделения Николаем Смирновым. Спрашиваю, чем хоть питались?
— Сначала салом, набили прежде им полные сумки из противогазов. Хлеба не было. На полях находили картошку, свеклу — так сырыми и грызли.
Дошли до Орла, где хозяйничали полицаи. Они-то и сдали солдат фашистам. Те долго не рассуждали: «Партизаны! Расстрелять!» Но, к счастью, не расстреляли, а запихали в лагерь для военнопленных, где Семина скосил брюшной тиф. Около двух недель он метался в жару. Тифозников обычно сразу в расход пускали, но этот, видимо, в рубашке родился.
Затем их, едва живых бедолаг, стали переправлять из Орла в Бобруйск. Был сильный дождь, немцы нахлобучили на головы капюшоны, и Семин с товарищем, воспользовавшись их оплошностью, сбежал. И снова леса, снова не знаешь, в какую сторону выбираться.
У одной деревушки наткнулись на патруль. Немцы поиздевались над нашими бойцами вдоволь: сначала заставили мотоцикл по грязи таскать, а потом к оврагу привели. На этот раз, кажется, уж точно должны были расстаться с жизнью. Терять было нечего, скакнули в овраг что было духу и по сырой глине словно на лыжах мигом скатились на дно. Даже не слышали от волнения выстрелов, что гремели им вслед. И — новые круги по лесам и болотам.
Здесь Прокофий Яковлевич надолго умолкает. Тяжело вздыхает. Мы пропускаем по рюмочке, и старик снова будто окунается в те лихие военные годы.
— Тогда уж по Украине шли. Танки на нас перли. Помню — кресты на них огромные, ненавистные, и наши солдатики, видимо, тоже пленные, верхом на броне сидят. Немец был хитер и коварен: если по танкам стрелять начнем, своих же и постреляем.
Тогда наш боец в картошке густой спрятался и попытался из винтовки смотровую щель в железной махине нащупать. Но куда там: танк прет и прет. Затем приостановился, направил ствол в сторону, откуда доносились жалкие винтовочные выстрелы, да как жахнет по картошке! Чудом и на этот раз не зацепило солдата Семина.
Задаю ветерану, пожалуй, последний и главный вопрос:
— А Победу где встретили?
— А все там же, в плену, — горестно улыбнулся Семин. — Три раза я из него сбегал и все неудачно.
В последний раз его переправили в пересыльный лагерь в город Штудгард, а из него уже в Норвегию. Здесь русские пленные пробивали тоннели в горах, строили дорогу. Того, кто не справлялся с тяжелым физическим трудом, порой прямо здесь же и забивали до смерти. Мертвых, словно дрова, грузили в машины и увозили в неизвестном направлении. Освобождали пленных англичане. Немцы практически не сопротивлялись, просто сели на машины и уехали.
Ну, а потом были проверки в особом отделе: не является ли товарищ Семин врагом Родины? Но, к счастью, все обошлось. Хотя клеймо изменника особый отдел с бывшего пленного и снял, но предателем его, случалось, обзывали злые языки нередко. После проверки Прокофия Яковлевича направили в Тюмень, где он и проработал до пенсии столяром в железнодорожном депо. Но это уже совсем другая история, из мирной жизни, хотя и в ней ветерану нередко приходилось биться за справедливость. И, пожалуй, зачастую с неменьшей энергией, чем в жаркую военную пору.
_Сергей_ХАНИН_
Боец музыкального взвода
СЕРГЕЙ СОЛОВЬЕВ ПРОШЕЛ МИМО СТАЛИНА И ЖУКОВА С ОРКЕСТРОМ.
ПРИБЫТЬ В МОСКВУ НА ПАРАД!
— Я давно отвоевался, девонька, — такими словами встретил меня на пороге своей квартиры тюменец Сергей Александрович Соловьев. — В то, что Великой Отечественной пришел полный капут, окончательно поверил 24 июня 1945-го. Когда шагал по Красной площади с оркестром. Голос моей трубы-тенора не солировал, он слился с общим хором инструментов, парадная маршевая мощь которых утверждала: «Все, ребята-победители, отвоевались». Вот этот день — 24 июня — самая памятная дата в моей жизни.
В стопке важных документов хранит Сергей Александрович копию командировочного удостоверения, точнее сказать, предписания: «Прибыть 14 июня 1945-го в Москву для участия на параде».
— До сих пор ума не приложу, — признается, — как умудрился наш капельмейстер Борис Григорьевич Манн «отксерокопировать» (в то время!) это предписание для каждого из 17 бойцов нашего музвзвода. И вручил каждому — на долгую память.
Документ сохранил список всех музыкантов Манна.
— Давай, — предложил Сергей Александрович, — познакомлю тебя с ними. Это будет справедливо. Правильно утверждают фронтовики: «Нет одного солдата-победителя, победа — дело общее». Так и здесь: я ж не один на параде выступал... К тому же, большинство наших музыкантов — земляки-тюменцы. Очень хочу, чтобы дети, внуки, правнуки знали, что в составе парадного оркестра маршировали в тот день Муратов, Сидельников, Никифоров, Владимир Желнин, Сергей Пантюхин, Вася Кивелев, Левчинский, Плотников, Козаков, Володя Зайцев, Саша Горин, Ника Шелковников. Ника... Так мы звали его между собой, а кто он был на самом деле — Никифором, Никанором, Никитой? В свое время почему-то не поинтересовался. И многих других своих товарищей уже не помню имена. И спросить не у кого... Валентин Вьюшков тоже с нами был. Я не забыл его назвать. Как можно? Мы же с ним были половинками одного целого: по одному минному полю ходили, когда спасали раненных.
Время, пролетевшее с 14-го по 24 июня, теперь кажется одним днем, наполненным строевой муштрой и репетициями. В три часа ночи музыкантов доставляли «на какой-то подмосковный аэродром», где они «до потери сознания ровняли шаг». По Красной площади им предстояло пройти всего-то триста метров. Но пройти так, чтобы не опозорить ни свою родную 368-ю дивизию, ни в целом державу-победительницу, на которую смотрел весь мир. Не сбиться с шага... Не сбиться с ритма... Не сбиться с нот, что толком-то и не знали. Не секрет, что большинство из тех, кого отобрали служить на фронте музыкантами, до войны играли для себя и для барышень на танцах — подбирали «на слух». Нотную грамоту им пришлось постигать между боями.
— По довоенному расписанию, — вводит в курс дела Сергей Александрович, — каждому полку положено было иметь свой оркестр. Вот и наш музвзвод под командованием Бориса Григорьевича Манна позднее был приписан к 1224 стрелковому полку. А сформирован музвзвод был еще в Тюмени. Вошли в него ребята, которые играли в духовых оркестрах, на гармошке, баяне, балалайках. В то время любой мало-мальский музыкант считался первым парнем на деревне. Понимая это, я еще пацаном записался в музыкальный кружок, который был тогда в тюменском клубе «Водник». Научился «дуть в трубу» и айда на танцы. Наш духовой оркестр играл в Ленинском саду (такой был в Тюмени там, где сейчас Дворец пионеров). Играли вальсы, танго, фокстроты, кадрили. Мало-помалу освоил я и баян: прилепился к баянисту Сергею Николаевичу Ястребову, таскал его инструмент. А он меня за это учил нажимать на черненькие и белые кнопочки. Скорее всего, благодаря вот этой первоначальной подготовке я и был зачислен в состав 368-й стрелковой дивизии. Ведь в сентябре 1941-го мне еще и семнадцати лет не исполнилось.
КАРАБИН, ГРАНАТЫ И ТРУБА
О фокстротах-кадрилях на какое-то время пришлось забыть. Не до них было. 13 ноября 1941-го эшелон с воинами 368-й стрелковой дивизии прибыл на станцию Няндома Архангельской области. Там бойцы-сибиряки, включенные в состав 58-й армии, совершили 340-километровый марш-бросок до Вытегры.
— Путь этот, — вспоминает Соловьев, — преодолевали десять суток. У каждого из музыкантов за плечами — карабин, подмышкой — инструмент, в вещмешке — гранаты, противогаз, 120 патронов. А снегу... Нет, не по колено — по пояс. Сколько времени воевал на Карельском фронте, так и не понял: бывает ли там бесснежное время года?
Неподалеку от Вытегры, в районе Ошты, «враг создал целую сеть опорных пунктов, с лесными завалами, минными полями, проволочными заграждениями в несколько рядов». В этих местах 368-й дивизии предстояло держать оборону — ценою своей жизни оттянуть силы врага от важного стратегического пункта Мурманска, который немцы планировали захватить в течение недели.
Через Мурманск шли грузы из стран-союзников для снабжения нашей страны и армии по ленд-лизу. Теперь доподлинно известно, что за годы войны на этот город враг совершил 792 налета, было сброшено 185 тысяч бомб. По количеству и плотности нанесенных бомбовых ударов город-герой Мурманск уступает лишь Сталинграду.
К этим историческим и географическим фактам мы возвращаемся для того, чтобы не нюхавшим пороха было понятно, в каких условиях приходилось нашим землякам держать оборону.
Положение усугублялось тем, что к началу Великой Отечественной Германия подружилась с Финляндией. 31 августа 1941-го финны возвратили себя к границам, которые были отодвинуты нашими войсками в результате зимней советско-финской войны 1939-1940 годов. Фактически они продолжили ту зимнюю войну. И теперь стояли в тридцати пяти километрах от Ленинграда.
_И_вспоминать_порою_неохота,_
_Как_в_сорок_первом_шли_спиной_вперед._
_Шли_молча,_мы_уже_не_пели_
_«Своей_земли_вершка_не_отдадим»._
_Как_закидать_их_шапками_хотели,_
_Но..._шапок_не_хватало_в_эти_дни._
Это строчки Соловьева, вошедшие в его сборник «Стихи, пропитанные кровью». Действительно — пропитанные...
— Музыкой мы занимались, когда не было боев, — продолжает свой рассказ Сергей Александрович. — А во время боя у каждого из музыкантов были свои обязанности. Меня и Валентина Вьюшкова определили в санитары. Выдали сумки с бинтами и жгутами — вперед! Навыков — никаких! Помню первого нашего раненого. У него осколок в ноге застрял. «Валька, — кричу, — может, ты вытащишь этот осколок?» А он мне: «Может, еще хуже навредим парню?» Сообразили — затянули ногу жгутом. Потащили... После иных налетов раненых было море. Все ждут помощи. Как разорваться? Если есть во фляжке спирт, подползешь — плеснешь в горло бойцу горячительного, чтоб не замерз, скажешь: «Потерпи, родимый!», а сам — к тем, у кого уже и стонать-то нет сил. Тащишь таких на себе, волочешь на плащ-палатке или шинели и думаешь: «Да хоть бы мы с тобой, браток, на веки-вечные здесь рядышком лежать не остались!»
_ЛИЧНОЕ_ДЕЛО_
_Сергей_Александрович_Соловьев._Родился_9 _октября_1924_года._На_Великую_Отечественную_ушел_добровольцем._Воевал_в_составе_368-й_Краснознаменной_Печенгской_стрелковой_дивизии,_сформированной_осенью_1941-го_в_Тюмени._В_графе_«звание_и_должность»_его_военного_билета_написано:_«Младший_сержант,_артист_красноармейского_ансамбля_песни_и_пляски,_музыкант_Беломорского_военного_округа»._Награжден_двумя_медалями_«За_отвагу!»,_медалями_«За_освобождение_Советского_Заполярья»_и_«За_победу_над_Германией»._Демобилизовался_в_марте_1947-го._
Однажды взрывной волной артиста-санитара Соловьева отбросило к дереву. Пришел в себя — увидел на ноге обрывок веревки, которая связывала Сергея с раненым, когда он его тащил с поля боя. Посчастливилось! Но до сих пор этот случай он вспоминает с грустью: «Не уберег парня...».
Уже после войны во время прогулки по Петрозаводску, Соловьева окликнул один из прохожих: «Ты помнишь меня, Серега?» — «Нет» — «Да как же? — удивился ветеран. — Ты ж мне жизнь спас...». Не помнил... И скольких удалось спасти — не считал. Командование посчитало. И ефрейтор Соловьев дважды был награжден медалью «За отвагу!».
МАРШ В ТРИСТА МЕТРОВ
Уцелевшие за день артисты вечером собирались на репетиции или устраивали концерт. Сергей Александрович не припомнит случая, чтобы бойцы отказались прийти на их выступление.
— Куда там: все концерты на «ура» проходили. Ваня Новиков играл на баяне. Борис Бессчастных читал стихи. Саша Горин, Саша Костромкин и Валентин Вьюшков плясали. Из меня танцора не получилось. Борис Григорьевич приказал мне оправдывать свою фамилию — заливаться соловьем.
— А что пели?
— Что надо. Примерно в сорок втором через политотдел к нам начали поступать песенные сборники: с текстами, нотным сопровождением. Помню, я пел про город детства, про Машеньку родную. Пел про любовь, хотя в то время понятия не имел, что это такое.
На баяне нередко «репетировал» в первом окопе у нейтральной полосы. В присутствии финского капитана. Он перебежал на нашу сторону. В обязанности ему вменили агитацию финнов за капитуляцию. Ну, он что-то поблюмкает на своем языке, а потом наступает пауза. Обычно я заполнял ее фокстротом, вальсом «Амурские волны». Финны слушают — обдумывают предложение. Однажды решил сменить свой репертуар — заиграл «Катюшу». От последовавшего минометного огня сам успел укрыться. А вот от трофейного баяна даже кнопочек не осталось.
Символично, что бойцы Карельского фронта во время победного парада на Красной площади шли первыми. В их рядах чеканили шаг воины прославленной 368-ой Краснознаменной Печенгской стрелковой дивизии, прошедшей путь от Тюмени до Киркенеса. А завершали парад музыканты, в числе которых были наши земляки под руководством капельмейстера Бориса Манна.
Позади тысячи километров боевого пути. Впереди — 300 метров по Красной площади.
— Но каких ответственных! Нас будут слушать и Сталин, и маршал Победы Жуков! Поэтому мы волновались больше, чем перед боем, — признается Сергей Александрович. — Понятное дело, каждый из музыкантов знал свою партию назубок. Но этого мало. Надо, чтобы весь оркестр из тысячи музыкантов в такт попал, чтобы звук не расходился. Нами руководили сразу три дирижера: один в центре, двое по краям. Боковые равнялись на центрового. 300 метров... Их нужно было пройти так, чтобы никто не сомневался: идут победители. И это они исполняют свой победный марш.
Отмаршировали — отвоевались, зачехлили инструменты — расслабились и вспомнили... войну.
_Наталья_ТЕРЕБ_
Люди на войне гибли как мухи
_Василий_Зайцев_с_боевым_побратимом_в_мае_1945_г._
В 1942 году был очень большой призыв в армию из Тюмени и других областей. Тогда немцы рвались к Волге, занимали все новые и новые города и области, стали брать жителей Сибири. Сам Сталин приказал создать резерв из сибиряков. Мол, крепкие они ребята, вмиг фашистов остановят. Мигом, конечно, не получилось. Но на фронте наши ребята отличались крепостью и стойкостью. Многих, призванных в сорок втором году, сразу отправляли на фронт. А необстрелянные, неподготовленные бойцы часто гибли уже в первый день на фронте. Мне, можно сказать, повезло. Направили в сержантскую школу. А там многому научили. И на фронт пришли, уже многое понимая в военном деле.
Все равно было страшно. Помню первое боевое крещение. Принял его под Салтино, когда добирались до фронта. Меня назначили командиром мотоциклетного отделения разведроты. Выехали на передовую, и тут немцы начали артобстрел. Где-то рядом у них был наводчик, потому что точно попадали фашисты в цель. Несколько мотоциклов разбили, люди погибли. Нам с напарником удалось как-то увернуться. Испугался, естественно, но еще страшнее было погибнуть или оказаться в немецком плену. Мы знали, кто попадал в плен, автоматически становился изменником Родины. И если даже удастся вырваться от фашистов, попадешь к особистам или, того хуже, в «Смерш». Оттуда — за счастье, в штрафбат, а в большинстве случаев на Колыму или расстрел.
Как разведчик, я несколько раз ходил в тыл врага. Приказ один: разведать обстановку, запомнить расположение врага, вернуться обратно и все доложить командиру.
В первый свой «поиск» (так на жаргоне разведчиков называется выход в тыл врага) пошел в Румынии (на границе с Венгрией). Наши войска пошли в наступление. На нашем участке оказалась речка — неширокая, но метров пятнадцать будет. Надо ее форсировать. Помню, был пасмурный день, низкая облачность. Короткий огневой налет и вперед на всем, что может плавать: шлюпках, баркасах, плотах. Немцы нас не ждали. Мы быстро захватили первую и вторую траншеи — они были метрах в четырехстах друг от друга. Завязался рукопашный бой. Выбили немцев, закрепились. Бои там были страшные. Траншеи были забиты трупами. Плотность войск была такая, что если снаряд взрывался, то кого-то точно задевало. Из винтовки никто не стрелял, там дрались саперными лопатами, гранатами. Жизнь солдата — сутки, ну двое. Как мне удалось уцелеть? Я не знаю. Я не думал о смерти.
Когда все улеглось, командир полка вызвал нашего взводного (я тогда был простым разведчиком), приказал взять «языка». Пошли. Нас было человек семь-восемь. Нейтральная полоса шириной всего метров семьдесят. Торф. Все равно как перина. Поползли. А тут ракета! Мы уже почти у немецкой траншеи, хоть прыгай в нее. Нас заметили, и немцы отсекли огнем от своей траншеи. Огонь-то в этом миг погас. И мы, наверное, в три или четыре прыжка опять оказались в своей траншее. А одного разведчика нет. Комвзвода приказал всем идти отдыхать, а мы с ним остались до рассвета посмотреть, может, он на нейтралке лежит. Рассвет наступил. Посмотрели — никого нет. Тут немцы в контратаку пошли. Вроде наших потеснили, а потом пехота их выбила обратно.
_Герои_войны_в_феврале_1945_г. Справа_—_Василий_Зайцев_
Мне командир и говорит:
— Слушай, снайпер стреляет по нашим.
— Где? — Бой идет, ни черта не слышно.
— Да вот.
И показывает, метрах в десяти в нашем тылу немец стреляет из винтовки в спину нашим пехотинцам. Видимо, когда немцев выбили, он остался. А у меня только нож, у командира «ТТшник». Я ему говорю: «Стреляй!» Он стрельнул, и гильза осталась в патроннике. Остались мы совсем без оружия. Я к солдатам в траншею:
— Дайте мне гранату.
_ЛИЧНОЕ_ДЕЛО_
_Василий_Иванович_Зайцев._Родился_8_июня_1924_года_в_Ялуторовске._Призван_в_армию_в_1942_году._Окончил_школу_младших_командиров._На_фронте_с_1943_года._Был_командиром_отделения,_командиром_взвода._
Гранаты такие были немецкие, маленькие, как игрушки. Увидел у одного, схватил, а он плачет и не отдает. Отнял гранату, даю взводному, говорю: «Бросай». Он бросил, а я изготовился к броску. Выждал, пока взорвалась, и в немецкую траншею. Бросился на немца, еще не очухавшегося от взрыва. Руки за спину скрутил, ножиком в задницу (ранение плевое, но исключает всякие глупые мысли, вроде сопротивления), чтобы не дергался. Командир ко мне подползает, смотрю, у него кровь изо рта идет — контузило, что ли. Немца спустили в траншею. Я взял какого-то солдата помочь дотащить немца до штаба. Сняли с немца один ботинок, чтобы он не убежал.
Притащили немца. В штабе на столе лежит куча денег — зарплату офицерскому составу всегда во время боя почему-то давали. Командир полка говорит:
— Дам тебе два дня отпуска в город.
— У меня денег нет.
— На, возьми.
И так в пригоршню, не считая, сгреб и дает. Так я попал в какой-то венгерский город. Походил, посмотрел на их жизнь. Рынок работал — купил продуктов, сходил в какой-то музей. В бар зашел, на поющих и танцующих актрис посмотрел. Потом узнал, что это было кабаре.
Второго своего «языка» брал уже под Чехословакией. Пошли втроем — такой был приказ. Устроили засаду на просеке. Мы посчитали, что по ней ездят на санях, поскольку были следы полозьев. Сидели мы долго. Курить нельзя — запах махорки далеко разносится. Только под утро слышим, скрипит. На нашу беду у тех, кто ехал на санях, была маленькая собачка. Она бежала впереди, остановилась и начала тявкать в нашу сторону. Мой напарник выскочил и из автомата по лошади. Лошадь рванулась на дыбы! Мы давай стрелять. В общем, взяли одного пленного, но могло все кончиться гораздо хуже.
_Василий_Зайцев_—_начальник_денежного_хранилища_областного_казначейства,_60-е_годы_
Еще поразил случай в Чехословакии. Чехи воевали сами упорно, с предателями обходились жестко, порой жестоко. Немцы их, чехов, тоже не щадили. И вот однажды в лесу мы наткнулись на какие-то сооружения: огороженные изгородью кубы. Раскурочили один, а там штабелями трупы лежат. Дело было в феврале сорок пятого, они были полузамерзшие. Такая жуть охватила. Оказалось, так немцы расправились с партизанами и с сочувствующими им. Подумал тогда — это ж какими зверями надо быть, чтобы так с людьми обращаться?
Много чего было на фронте необычного и удивительного. Помню ночь перед наступлением на Брно (тоже в Чехословакии). Никто нам ничего не говорил о времени его начала, только под утро сказали, что будем атаковать. Артподготовка была долгая, мы сидели в траншее и ждали сигнала, правда, никаких чучел над собой в нашей роте не поднимали. Нам сильно помогло то, что «Катюши» перед концом артподготовки дали второй залп; знаете, мы прямо слышали, как в своих окопах кричали немцы. После этого мы сразу же поднялись и пошли в атаку. В атаке спустились в какую-то канаву глубиной метров на шесть, но быстро поднялись на противоположный край, немцы нам не препятствовали. Конечно, мы, как новобранцы трепетали в атаке, все-таки первый раз в бой шли, сами себя не чувствовали. Только потом, после двух-трех атак привыкание идет, там уже идешь и идешь вперед, по сторонам не смотришь. Конечно, помогло то, что дали выпить по 100 граммов, для поднятия духа. На нашем участке немцы уже не так сильно Обороняли позиции. В начальной траншее открывать огонь вообще некому было. Но в первый день мы немецкий опорный пункт в Ченстоховице все-таки не взяли, и соседнему полку сильно досаждали засевшие там немцы. Потом пошли в атаку самоходки, пусть немного, но нам стало веселее, легче двигаться вперед. Я одним из первых ворвался в неприятельские траншеи, за что получил медаль «За отвагу».
Надо сказать и о вооружении взвода, в котором я в то время служил. Все солдаты были вооружены пресловутыми «трехлинейками». Это были хорошие, добротные винтовки. Но пять патронов в обойме (всего пять!) не давали надежды вести скоростную стрельбу. Выстрелил пять патронов (после каждого выстрела перезаряжай затвор) и снова набивай обойму патронами. Автоматы были только у командиров отделений и у меня, командира взвода, то есть на взвод — всего четыре. Был на вооружении еще РПД (ручной пулемет Дегтярева) — и это все! А ведь шел конец 1944-го года. Автоматы еще почему-то не везде были в войсках. И это при том, что каждый немецкий солдат был вооружен автоматом. Были у нас на вооружении и ручные гранаты, в том числе и «лимонки». Это была наша карманная артиллерия — наше спасение. Ими нас снабжали вдоволь. Но не хватало осветительных ракет, а в кромешной ночной мгле, топая по траншеям взад и вперед, они были нам необходимы. Особенно солдатам, что дежурили на посту. Им эти ракеты были, выражаясь поэтическим языком, «лучами света в темном царстве». Таким «лучом» становились немецкие ракеты. Как видно, в них у немцев недостатка не было. И были они у них «хитрые»: они повисали, будто на парашютах и долго освещали их передний край обороны. Были они настолько яркие, что нам — за 500-700 метров — становилось достаточно светло.
_Последние_дни_войны_
_За_героизм_и_мужество_Василий_Зайцев_награжден_медалью_«За_отвагу»._
Наступление началось неожиданно. К этому времени нас вернули на наши прежние позиции, на которых наши части заменяли бойцы чехословацкой дивизии и польской Армии Людовой (так назывались польские части, воюющие с немцами на стороне СССР: была еще Армия Крайова — части, сражающиеся с немцами на стороне Англии]. За несколько часов до начала наступления нам, командирам, сообщили, что оно начнется в 6 часов утра. Точно в это время фронт загрохотал — началась артподготовка по переднему краю обороны противника. Описать все, что происходило, я не в состоянии. Грохот стоял такой, что лопались в ушах барабанные перепонки, и из ушей вытекала кровь. Ну а то, что творилось там, у немцев, можно сравнить только с рукотворным адом. Огромные массы земли взметались в воздух, а вместе с землей в воздух взлетало все то, что прежде считалось укреплениями, сооружениями, фортификацией, артиллерией, и тому подобное. Помню, как непрерывные вспышки от взрывов слились в единый всепожирающий пожар. Казалось, горит сама земля, что, в общем, так и было, как выяснилось потом. Артподготовка продолжалась полтора часа, и вдруг все стихло. После ужасающего грохота — ужасающая тишина. Она была так же страшна, как грохот. В небе появились наши самолеты-штурмовики. На бреющем полете они добивали то, что не успела добить артиллерия. Я спрашивал себя: что же там могло уцелеть после такого ада? Но и это не было последним актом: вскоре артподготовка возобновилась с прежней силой, но огонь был перенесен в глубину обороны противника. Сколько она продолжалась, я уже не помню, но не больше полутора часов. Затем двинулась в наступление царица полей, то есть пехота, поддерживаемая танками. Первые километры мы практически не встречали никакого сопротивления. В разрушенных траншеях лежали убитые немецкие солдаты с мертвенными лицами, засыпанные землей. На лицах этих застыл ужас. Да и вообще, все, что виделось, все, что попадало в поле зрения, было ужасно. Только смерть, хаос, разрушение, горящая земля, клубящийся дым, в котором невозможно было продохнуть.
...Войну я закончил в Германии. Для нас 9 мая прошло скучновато. Мы еще воевали целый день, выбивали немцев с высоты. Потом бой как-то сам по себе стих. Немцы выбросили белый флаг. Мы ничего не поняли. И только когда они сдались, немецкий офицер объяснил нам, что война закончилась. Через час эту новость подтвердило наше командование. Вышел приказ — ни в кого больше не стрелять. Все становятся мирными жителями. Офицеров и эсесовцев задерживать и доставлять в комендатуру. Солдат не трогать. Ими местная полиция будет заниматься. Вот таким резким был переход от войны к миру.
_Иван_ТУЛИНСКИИ_
Про друга и славу
СОЛДАТ ПЕТР ФЯСИН: ВОЙНА, ОНА ВСЯ, КАК ОДИН ДЕНЬ, КАК ОДНА БЕДА. И ПЕРЕЕХАЛА ЧЕРЕЗ МЕНЯ.
_Фясин_Петр_Максимович_
ГОРЬКАЯ
Сквозь звуки громкого колхозного трактора «сталинец», хлопочущего на озябшей ноябрьской земле, — почти радостный крик нарочного:
— Петро! На фронт поедешь!
И все. И сиротливая повестка-бумажка в руках матери.
Собрала мама усталый стол. Поставила бутылку. Пришел председатель колхоза Шевчук, налил себе, Петру, отцу, матери. Петр не выпил.
— Почему?
— Потому што горькая!..
С того самого дня за всю жизнь так и не пристрастился он к горькой. Но если б тогда знал восемнадцатилетний деревенский парнишка-тракторист, что на войне слаще водки нету ничего, — выпил бы залпом. И еще попросил бы. Помнит, как отец, Максим Васильевич, провожая, скупо и как-то торжественно произнес: «Эх ты, горюн!» Вроде и не верил даже, что сможет сын его вернуться живехоньким с фронта. Немцы ведь тогда сильно жали, давили. А наши, казалось, безнадежно отступали...
Это потом уже, когда Петр вкладывал в письма благодарности командования и посылал их домой, отец при всех земляках громко хвалил:
«Смотри-ка, какой парень! Герой!»
СТЕПКА
А может, самым страшным днем войны был день, когда Петр Фясин потерял лучшего друга? До сих пор спрашивает он у судьбы: как же без друга он живет столько лет? Почему так нелепо разминулись: Петр в жизни остался, а Степа погиб?
В апреле 44-го Петр Фясин получил первое боевое крещение. И в этом крещении навсегда оставил он своего дорогого друга, земляка Степана Шеломенцева...
Танки шли скрытно. Двенадцать «Пантер» крались по лощине. Петр прицельно выстрелил в гусеницу танка, находившегося где-то в середине колонны — надо внести сумятицу. Танк стал разворачиваться, но вдруг замертво остановился. Петр саданул по бензобаку другого танка. Тот загорелся. Немцы стали выползать в люки. «Выкуривать» их помогали огнеметы, добивали автоматчики.
_ЛИЧНОЕ_ДЕЛО_
_Фясин_Петр_Максимович._Родился_28_июня_1926_года_в_Мордовской_республике._Ушел_на_фронт_в_1943-м_году_из_Тюмени,_где_прошел_обучение_на_бронебойщиков_в_27-м_полку._
Шесть танков все же прорвались и утюжили наши в траншеи. Бой страшный был. Больше сотни бойцов погибло. Но — немцы драпнули...
Лучший друг Степа погиб не в этом бою. Его убил снайпер.
— В Тюмени в 43-м мы с ним вместе на бронебойщиков учились. Стержень-парень. Крепкий, коренастый, шевелюристый. Шутник-балагур, но не вредный — за это его любили все наши, — вспоминает Петр Максимович. — На поле с картошкой это случилось. Снайпер-сволочь, видно, давно держал нас на крючке. Степке разрывной пулей в горло попало, он сразу как-то отяжелел, толкнулся и захрипел. А фриц продолжает стричь ботву — меня выискивает. Я как будто врос в землю — зубами, ногтями, так и потерялся, уполз. А когда бой утих, мы закопали погибших в ров, в эту общую братскую могилу.
Наша дивизия штурмом взяла тогда столицу Латвии город Ригу. За что я, уже командир взвода, получил благодарность от Сталина.
ВЗЯЛ В ПЛЕН СЕМНАДЦАТЬ НЕМЦЕВ
— Апрель, 1945-й год. Мы на территории Германии. Вызывает меня к себе командир батальона гвардии капитан Корочкин: «Товарищ лейтенант, тылы отстают, нужно пропитание. Есть хутор (на карте показал), немцы ушли, а свиней, куриц, коров оставили. Приказ: доставить скот в тылы, обеспечить провизией.
Вот за эту «провизию» и получил лейтенант Петр Фясин орден Славы. А как это произошло. В разведку пошли вдвоем с бойцом Фаридом Закировым. Остальные ребята остались на опушке леса, чтобы потом туда переправить скотину. Фарид — под мостик, а Петр полез по лестнице на сеновал. И что-то взбрело в голову ему, дай, думает, переведу автомат на одиночный. И выстрелил для проверки. Теперь и сам не знает — интуиция, что ли. Смотрит: вдоль стенки из-под сена поднимается один немец, другой, третий, пятый, девятый... И так — семнадцать человек.
— У меня волосы дыбом. Думаю, чо это они не стреляют? — вспоминает, теперь уже с улыбкой фронтовик.— Правда, один было нажал на курок. Но ихний офицер по его руке так ударил, что у того автомат выпал. Дескать, не стрелять! Я Закирову кричу: «Твою мать, кончай там гусей считать. Немцы здесь!» Он, конечно, тут же прибежал. Мы их спускали по одному с сеновала: «Хенде хох! Шнель-шнель», — слова кой-какие немецкие знали.
По рации Корочкину сообщили, тот передал в штаб дивизии. Просто немцы тогда подумали, что много русских зашло на хутор. Испугались: крышка! А так хоть плен. Думаю: это вам не 41-й год, гады...
Вот за это пленение и дали Фясину орден Славы.
ОСКОЛОК НА ТУМБОЧКЕ
В 45-м, когда наши на Одере плацдарм держали, Петр Максимович получил ранение, попал в госпиталь. С ним вместе лежали ребята, им Героя должны были дать. Вручать награды маршалы Рокоссовский и Жуков.
— Где герои? — спрашивают.
А тех ребят «отпустило», и побежали они на концерт Клавдии Шульженко и Бориса Полевого, выступавших здесь же для раненых бойцов. Петр убежать не мог — от наркоза еще не отошел. Спал.
— А чей это осколок?— спрашивают военачальники и показывают на тумбочку рядом с кроватью раненого Фясина.
— Да вот, — отвечает кто-то, — Петюхи.
— Так я всех маршалов проспал и на концерте не побывал. Не обошлось, конечно, без выговора начальнику госпиталя... Но на тумбочках появились все же Орден Ленина, звезда Героя, а у меня — медаль « За отвагу».
_Всего_Петр_Максимович_имеет_26_боевых_и_трудовых_наград:_Орден_Октябрьской_революции,_Орден_Отечественной_войны_I_степени,_Орден_Славы_III_степени,_Орден_трудовой_шахтерской_славы,_две_медали_«За_отвагу»,_несколько_медалей_за_взятие_городов._
ДЕВЯТЕРЫХ ОДНИМ УДАРОМ
— Один раз немцы так зажали нас, — вспоминает Фясин, — из зенитной артиллерии — по пехоте! А оно ведь как: только снаряд ударится, брызги такие красные, золотые — какие угодно. В разные стороны. Жутко — по нам шуровали. Мы чуть полушубки не побросали свои, так карабкались, чтобы убраться отсюда. А еще раз в минуте от смерти был. В наш окоп немцы бросили гранату. А они у них не такие, как у нас, что при первом прикосновении рвутся. Особенно «лимонки». Для их гранат время нужно, интервал. Так вот, лежит эта граната фашистская прямо у моих ног и шипит. Я не растерялся, схватил ее, да как брошу обратно к ним же. И так получилось, что девять фрицев положил рикошетом. Грешно, как говорится, кланяться каждой вражеской гранате, но тут, если бы маху дал, то нам бы всем хана.
ВСТРЕЧА НА ЭЛЬБЕ
— Петр Максимович, а если б не было той войны?
Задумался на минуту. По-житейски обстоятельно ответил:
— Жестокая война была. Сколько городов уничтожили фашисты, сколько деревень стерли с лица земли... Сопротивлялись до самого последа. Как зверье были. Какой ценой досталась нам победа! Но наш дух укрепился. Душа, что ли, обновилась...Мы прозрели. Нас уважать стали — кто-то открыл для себя наш народ. Был такой случай в самом конце войны. Встретились мы с американцами на Эльбе. Они зовут нас к себе на берег, мы машем, мол, к нам давайте! Взяли они резиновые лодки, плывут. Прибыли на берег. Негр подходит ко мне, поднял кружку красивую, практичную — из орехового дерева (американцы, знаете-ли) : «Пабада! За Сталына!» У нас тоже кружки новые. Наливаем. А я говорю: «За Рузвельта!» Политик...
— Может, забыть войну надо? Не бередить раны, не надрывать сердце?
— А я как могу войну забыть? Мне ее щас ноги не дают забыть. Болят.
— А тогда, в 43-м, не болели?
— Тогда не болели. На штык окопаешься, а там вода. Подстелешь елочки, а все равно шинелька-то грязная и мокрая. Вставать нельзя. Снайпера... А если передышка, костер, то первым делом ноги сушишь, чтобы холод через них не «расплескивался», не поднимался вверх по спинам. Щас это все дает знать...
_Марина_КУРОВА_
Трофейный кортик сержанта Ермолаева
_Осколки_немецкой_мины_попали_сержанту_в_грудь_и_правую_руку._Фронтовые_хирурги_потрудились_на_славу_и_буквально_выцарапали_Алексея_Ермолаева_с_того_света,_но_руку_спасти_не_удалось._Однако_и_одной_левой_он_вскоре_наловчился_писать_так_уверенно_и_красиво,_что_многим_и_привычной_правой_никогда_не_удастся._
МЕДАЛЬ «ЗА ОТВАГУ»
— В ноябре сорок второго мы вошли в состав ударной армейской группировки Юго-Западного фронта, — вспоминает Алексей Александрович. — На понтонах переправились через реку Дон. После нашего марш-броска в район Калача и основательного артобстрела на немецких позициях остались груды искореженного металла и сотни вражеских трупов. Но мне особенно запомнился эпизод, который мог стать последним в моей биографии.
Мы готовились к очередному наступлению, и к нам на батарею завезли 30 ящиков снарядов, из которых получился весьма приличный по высоте штабель. А тут немец ударил из минометов, и одна мина угодила прямо в этот штабель. Вспыхнул пожар, который в любую секунду мог в клочья разметать все наши боеприпасы, и нас в том числе. Я крикнул своим товарищам в землянке, чтобы бежали тушить пламя, а сам без раздумий бросился к ящикам и с помощью саперной лопаты забросал землей и снегом разгоревшийся костер. Никто из моих бойцов на подмогу так и не выглянул, а меня за этот поступок наградили медалью «За отвагу». Лишь много позднее я до конца осознал, насколько рискованно было сражаться с огнем в одиночку.
Впрочем, война без смертельного риска не бывает. В одном из боев я был ранен в ногу, и военфельдшер категорически настаивал на том, что надо ехать в госпиталь, но я отказался: наш комбат и без того дико кричал, что ему не хватает людей, а из всех орудий осталось только три пушки. Пришлось моим ребятам везти своего командира к орудию на саночках, а уж там я прыгал возле них с самодельной тросточкой...
На одном из зимних плацдармов, в лютый мороз, окопаться времени не было, и расчет сержанта Ермолаева вел огонь по танкам прямой наводкой. Немцы в ответ обрушили на уязвимые позиции русских такой ураганный огонь артиллерии, что очень быстро в расчете из семи человек осталось лишь трое.
— Если бы не грянули вовремя наши ракетные установки «Андрюши», я бы сейчас с вами не разговаривал, — почти спокойно говорит Алексей Александрович. — И все же в конце мая сорок третьего в бою на Смоленском направлении меня крепко зацепили осколки немецкой мины. Они разворотили грудь и правую руку, но у меня, представьте, не было даже болевого шока, и до медсанбата я добрался в полном сознании. Жизнь мою хирурги, изрядно потрудившись, спасли, а вот с рукой мне пришлось распрощаться. Ну, ничего, научился писать левой.
_Григорий_ЗАПРУДИН_
Удачливый
АЛЕКСАНДР КОЛТУНОВ УВЕРЯЕТ, ЧТО ЕГО ПОМЕТИЛ БОГ, БОРОДАВКОЙ НА НОСУ И ВЕЗЕНИЕМ.
СИБИРЯКИ НА ЛЫЖАХ
- К месту, указанному нашими командирами на карте, мы шли ночью на лыжах, по глубокому снегу, — вспоминает Александр Георгиевич. — Наш 238 отдельный лыжный батальон был укомплектован сибиряками и уральцами, и лишь поэтому марш-бросок был проведен в срок, хотя условия продвижения были тяжелыми: маскхалаты намокли от пота. Но уже утром мы заняли круговую оборону возле моста через реку Пра. Когда появились немецкие танки, мы ударили по ним из пятидесятимиллиметровых минометов и противотанковых ружей, которые всю ночь тащили на себе по снегу. Танковая колонна остановилась. Подбитые машины они попытались растащить в стороны тракторами, но у них ничего не получилось, трактора сели в снег на брюхо. А когда мы врезали по пехоте из автоматов, немцы все бросили и отступили.
Автомат после винтовки был хорош. Семьдесят патронов в диске! Однажды на Оке нам на голову свалился головной дозор финнов. Только благодаря автоматному огню мы их моментально рассеяли.
Четыре ранения в одном бою
В конце февраля 1942 года Колтунов в составе лыжного батальона воевал на Брянском фронте. Там, на Кривцовском плацдарме, выдались жаркие дни и ночи. За один только бой возле деревни Меркулово в Орловской области Колтунов был ранен четыре раза.
— Когда наших раненых накопилось уже пять подвод, наш комбат сказал мне: «Бери трофейный пулемет, забирай миномет — и отстреливайся до последнего патрона!» — продолжает свой рассказ Александр Георгиевич. — Наша рота отразила две сумасшедшие атаки немцев. Мы попали под такой обстрел, что и сейчас вспоминать страшно. Я уже был ранен в ногу, расстрелял последнюю пулеметную ленту, когда вдруг обнаружил, что нашу огневую точку окружили со всех сторон. Вскоре убили двух моих товарищей, а я получил пули в правое предплечье. Добрался до убитой лошади, по пути снова был ранен в голову и в палец на правой руке. Но сознание не потерял; и когда увидел вдалеке приближающихся ко мне двух немцев, застрелил обоих из пистолета ТТ. Пролежал восемнадцать часов на снегу, до прихода наших отморозил руки и ноги. Выжил.
Сразу после госпиталя Колтунов был направлен в медико-санитарную часть Московской ополченческой дивизии, поскольку в тыл ехать категорически отказался. Лично вынес с поля боя за один военный год сорок четыре раненых бойца. Был контужен и почти две недели балансировал на грани жизни и смерти.
_Григорий_ЗАПРУДИН_
Кремер — русский солдат[_Материалы_предоставлены_Тюменским_областным_Советом_ветеранов_]
_АЛЕКСАНДР_ЕГОРОВИЧ_КРЕМЕР__награжден_орденом_Отечественной_войны_II_степени,_многими_медалями:_«За_освоение_целинных_земель»,_«За_доблестный_труд_во_ознаменование_100-летия_со_дня_рождения_В.И._Ленина»,_«40_лет_Победы_в_Великой_Отечественной_войне_1941-1945_гг.»,_«50_лет_Победы_в_Великой_Отечественной_войне_1941-_1945_ гг.» _Знак_«Фронтовик_1941-1945_гг.»,_«60_лет_Победы_в_Великой_Отечественной_войне_1941-1945_гг.»._
Александр Егорович Кремер родился 28 мая 1919 г. в д. Диттель Франковского района Волгоградской области. После окончания семи классов пошел учиться на шофера. В августе 1940 года призван в Дзержинскую полковую школу. В декабре 1940 года сметливого солдата посылают в учебный полк в город Дзержинск, где он должен был пройти полный курс подготовки командира зенитной установки.
Война началась для Александра Егоровича 23 июня 1941 года под Ленинградом. Он был направлен на Ленинградский фронт младшим сержантом 253 отделения зенитной дивизии. Его батарея была возле Финского залива. Целую неделю зенитный полк защищал мост от налетов фашистских бомбардировщиков.
Затем его отправили в один из районов Мурманской области — на аэродром, где дислоцировался полк истребителей. Здесь Кремер был назначен командиром 37-миллиметрового зенитного орудия.
Бои в воздухе велись жестокие. Фашисты во что бы то ни стало стремились ликвидировать аэродром. Стрелять зенитчикам приходилось столько, что стволы орудий от безостановочной пальбы раскалялись докрасна. В этих боях Александр Егорович сбил два самолета. Когда с одного из них немецкий летчик спустился с парашютом, его взяли в плен. Александру Егоровичу пришлось выступать в качестве переводчика. Немец сидел напротив нашего русского немца и спрашивал: «Неужели ты немец?» Александр Егорович кивал головой, отвечая последней буквой русского алфавита «Я-я». — «Пусть позовут переводчика по национальности немца», — заявил ультимативно летчик.
Командиром зенитного орудия в Мурманской области Александр Егорович пробыл семь месяцев. Все время на улице, на холоде — и ночью, и днем. Спали по очереди. Было, что целый месяц не мылся. Но кормили, как вспоминает солдат, хорошо: давали гречневую и пшенную кашу, суп, мясные блюда, треску.
1 января 1942 года вышел Указ Сталина об отправке лиц немецкой национальности в трудармию, которая мало чем отличалась от концлагерей. Фронтовика, орденоносца, бившего фашистов с яростью, достойной доблести и уважения, по этапу, под конвоем, отправили в трудармию — в Татарстан, в город Казань. Храбрый фронтовик, так «отмеченный» за свои заслуги, стойко перенес эту обиду, эту боль. В течение нескольких месяцев Александр Егорович со своей бригадой сплавлял лес по реке, пилил дрова. Летом работа была еще труднее — строили железную дорогу от Казани до Ульяновска, и все это делали без какой-либо техники, только с помощью лопат и собственных рук.
Этим же летом фронтовика отправляют в Сталинград на угольные шахты, где он работает шахтером. В Сталинграде Александр Егорович получает неприятное известие из дома: мать при смерти, и если он хочет попрощаться, то ему нужно немедленно приехать. Кремера не отпускают. Убитому горем солдату очень хотелось увидеть мать в последний раз. В полном отчаянии, не видя другого выхода в данной ситуации, он решается на побег. Но убежать ему не удалось, не удалось и попрощаться с матерью. Его поймали и дали восемь лет, пять из них он отсидел в тюрьме.
Не таил обиды Александр Егорович за то, что волею прежних вождей был на долгие годы лишен всех льгот, которыми пользовались ветераны войны. Старый солдат честно жил и честно работал. Не ради льгот и наград. И когда российские немцы, земляки Александра Егоровича Кремера, переезжали в благополучную Германии, на вопрос: почему не едет он, старый солдат отвечал с возмущением: «Я же русский, и не поеду в Германию ни за какие коврижки».
Полицаи били нас кнутом[_Материалы_предоставлены_Тюменским_областным_Советом_ветеранов_]
_ВАЛЕНТИНА_ЕФИМОВНА_ВЕПРЕВА__родилась_1_мая_1936_года_в_селе_Маслово_Курской_области_в_семье_рабочего._Отец,_Симоненко_Ефим_Егорович,_работал_на_железной_дороге._Мать,_Екатерина_Ивановна,_ — _на_хлебопекарне._
— Мы играли на улице, вдруг мама позвала нас домой. Прибежали, смотрим: мама плачет, папа расстроенный. Прижали нас к себе, обнялись все кучкой, и мама сказала сквозь слезы, что папу забирают на фронт воевать, и мы остаемся одни.
Мне было всего пять лет, но я помню до сих пор, как стали бомбить наш город с самолетов, как рвались снаряды, как потом над нами издевались немцы. Придут в дом с автоматами и бормочут по-своему, кричат: «Матка, дай курки, яйко, молоко». А у нас этого ничего не было. Они били маму, угрожали убить нас. Мы бросаемся к маме, обнимаем ее, ревем, кричим. А они издеваются над нами, смеются. Мама вся дрожит от страха.
Потом мы стали собираться в одном доме по нескольку семей. Натаскаем соломы в дом и спим все вместе, не раздеваясь, на полу. Когда наступили холода, мы начали копать землянки, по типу окопов, так же стелили солому на пол. Жили в них с дедушками и бабушками. А мама придет ночью с работы домой, сварит в темноте и принесет нам в окоп поесть.
Потом нам стало совсем нечего есть, мы со старшим братом шли на поля, собирали гнилую картошку, а мама пекла из нее лепешки. Ходили по помойкам, собирали картофельную кожуру и варили похлебку. Когда убирали хлеба с полей, мы собирали колосья. Как-то полицаи верхом на конях нас догнали, стали бить кнутом, забрали наши мешки, и мы домой пришли пустыми. Стали ходить собирать колосья ночами. Принесем их в мешке, палками побьем, провеем, и на самодельной мельнице дедушка смелет, из этого варили мамалыгу жиденькую. Еще ходили с братом к маме на работу, она работала на пекарне. Заведующая пожалеет нас и разрешит трясти мешки из-под муки, а мы и рады этому, наскребем пригоршню муки и несем ее домой. Однажды несем эту горсточку муки, нас останавливает военный мужчина и спрашивает: «Откуда идем и что несем?» Привел нас в заброшенный дом, а там еще было двое мужчин, мы думали, что нас убивать привели. Но они нас накормили, а потом попросили нас, чтобы мы им помогали, рассказывали, где стоят немцы и сколько их. Мы согласились и делали это с охотой, хоть очень было страшно.
Еще мы собирали патроны, снимали с убитых автоматы и все приносили им. А они нам за это давали хлеба немножко, гороховые пакеты, соль и один раз дали полкуска мыла. Однажды пришли к ним, а их нет, и после этого началось: прибыли немцы, стали отбирать все, что им нужно, стали забирать девчат, грузили в товарные вагоны и увозили в Германию. Папа нам с фронта не писал, он был на передовой, на Курской дуге, это так сказали маме. Так и жили во время войны, в нищете, голоде и страхе.
О приближении конца войны шли слухи, и мы ждали этого дня с нетерпением. Когда объявили по радио о победе, люди плакали и от радости, и от горя, потому что многие получили похоронки. Не обошло и нас: получили три похоронки на дядей. Папа пришел с фронта раненый в руку, с невытащенным осколком. Мы были все рады, но все было разбито и разрушено, в окопах не проживешь. И стали нас грузить в товарные поезда и отправлять на Дальний Восток.
Василий - Герой труда[_Материалы_предоставлены_Тюменским_областным_Советом_ветеранов_]
_ВАСИЛИЙ_ВАСИЛЬЕВИЧ_АРБУЗОВ.__Родился_в_марте_1928_года_в_селе_Новое_Травное_Ишимского_района_Тюменской_области._Отец_и_мать_были_безграмотные._Детей_в_семье_было_десять:_пять_сестер_и_пять_братьев._Жили_очень_бедно._Родители_работали_в_колхозе._Отец_был_конюхом,_мать_сначала_работала_дояркой,_а_потом_много_лет_была_телятницей._
_Награжден_медалями,_двумя_орденами_Ленина._Герой_социалистического_труда._
Воскресной июньской ночью сорок первого года надвое треснула жизнь ишимского люда, как и всего советского народа. Осталось в прошлом все довоенное, будущего нет, о нем не думает никто, настоящее — ново, неожиданно и страшно. В русских печах пекут последние щедрые хлебы в подорожники мужьям и сыновьям, плач в каждом доме, но плакать громко не рекомендуется, надо верить в победу Красной Армии. Никаких пораженческих настроений, за это по головке не погладят.
Большая семья Арбузовых провожает отца, колхозного конюха Василия Михайловича, для фронта он негож, года ушли, но в трудовой армии пригодится. Остаются дед с бабкою, жена и десять ребятишек. Младшему Ваське только тринадцать, он уже два года с отцом на конюшне, председатель колхоза пообещал, что оставит парня в конюховских правах. Обещание выполнил, но пришлось ему вместе с другими мальчишками много разной работы хлебнуть. Лето, жара, пауты, а надо под стог вставать, зароды вершить. В обед — постный супчик и полбулки хлеба, норма с поправкой на военное положение. Выданный хлеб в тряпичку заворачивал и прятал, больше от себя, чем от людей, дома ждут голодные рты.
Осенью весь тягловый скот — лошади и быки — запрягался в фургоны, в крепкие ящики засыпали зерно со строгого веса, часть грузили в мешках. Райкомовский уполномоченный лично следил за формированием обоза и требовал от председателя назначить старшего. Председатель выделил среди ровесников Ваську, подозвал: «Поедешь за старшего. Чтобы ни горсточки не пропало, головой отвечаешь!» Когда все подводы выстроились, уполномоченный велел всем собраться, встал на передний фургончик и сказал речь: «Товарищи колхозники! Родина и товарищ Сталин ждут хлеб колхоза имени Калинина! Ваш труд поможет Красной Армии разбить врага. Да, мы отступаем, но это временное явление. Наше дело правое, победа будет за нами!»
К бортам ящика приколотили написанный учительницей лозунг на красном сатине: «Хлеб — фронту!» Ваську предупредили — лозунг свернешь и привезешь, больше писать не на чем. На ишимском элеваторе сначала разгружали мешки, уже потом в них насыпали зерно из ящиков. Он тоже носил тяжелые кули по шатким трапам, чтобы высыпать зерно на самый верх вороха. Откуда у полуголодных пацанов брались силы, ни тогда, ни теперь никто не скажет. Может, человеческих возможностей никто по настоящему не знал, и они проявлялись когда требовалось, удивляя самого человека? В арбузовской семье всегда была гармошка, Васька тоже к ней пристрастился, видя, как особняком, на отличку от других парней, хороводятся гармонисты. Это тоже трудно понять, почему молодежь после длинного дня изнурительной работы в поле, на лугу или на ферме, в потемках, умывшись и поужинав, чем Бог послал, собиралась в компании, пела песни под гармонь, даже плясала. Кто может победить такой народ?
Наш полк дошел до Берлина[_Материалы_предоставлены_Тюменским_областным_Советом_ветеранов_]
— 24 июня 1945 года в Москве на Красной площади состоялся парад Победы. В нем участвовали сводные полки всех действующих фронтов. Принимал парад маршал Г. К.Жуков, командовал маршал К. К. Рокоссовский.
На трибуне мавзолея находились руководители партии, правительства Советского Союза, почетные гости нашей страны.
После объезда войск и краткой речи Г. К. Жукова началось прохождение войск. Впереди всех М. Егоров, М. Кантария, И. Сьянов, К. Самсонов и Н. Неустроев несли Знамя Победы, которое в мае развевалось над поверженным Берлином. За ними шли сводные полки фронтов. Но вот смолк тысячетрубный оркестр, и в наступившей тишине раздалась хлесткая дробь барабанов. На площади появились 200 бойцов. Они несли поверженные фашистские знамена и среди них — личный штандарт Гитлера. Полотнища почти волочились по мокрой брусчатке Красной площади. Но вот бойцы сделали резкий поворот направо и бросили их к подножию мавзолея В.И. Ленина...
Затаив дыхание, слушали ребята Евсинской школы рассказ ветерана Великой Отечественной войны Ивана Николаевича Робканова — участника парада в Москве. Но это завершение рассказа, а позади — годы тяжелых испытаний, фронтовых дорог, потеря друзей, кровь и смерть... 11 сентября 1939 года Иван Робканов был призван в ряды Красной Армии. Окончил полковую школу, служил командиром отделения связи. С первого дня войны полк был отправлен на запад...
- 14 июля наш состав попал под бомбежку. Первое боевое крещение. Два вагона были разбиты, 43 бойца похоронены. В бой вступили 19 июля. Защищали город Истру. Битва была жестокой. Пять дней держали город. При отступлении, прикрывая отход, я был ранен. Но скоро вернулся в полк, который занял оборону в тридцати километрах от Москвы. Приказ: «Ни шагу назад!» Круглосуточные бои, огонь и кровь... За оборону Москвы я получил медаль.
Как резерв главного командования, наш полк был передан во второй Белорусский фронт под командованием К.К. Рокоссовского. Полк двигался на Смоленск. Потом на Тулу, затем на Ржев. В жестоких боях наши войска освобождали город за городом. Десять суток шел бой за Ржев. За взятие города я был награжден орденом Красной Звезды.
Далее — Курская дуга. Тяжелые бои. При отступлении немцы уничтожали все. Не хватало продуктов, не было времени даже на короткие передышки.
Полк продвигался дальше: Орел, Воронеж, Могилев. Битва на подступах к Воронежу и Орлу была ожесточенная. Не хватало снарядов, шли врукопашную. В одной из рукопашных схваток я был ранен. После госпиталя снова вернулся в свой полк. Второй Белорусский фронт двигался к Одеру. Немцы жестоко сопротивлялись. Я снова был ранен. Опять госпиталь. И снова фронт. Мы двинулись на Эльбу, где встретились с американскими войсками.
Победа была близка. Наш полк освобождал Польшу, дошел до Берлина. Я был награжден двумя орденами Красной Звезды, Красного Знамени, Отечественной войны II степени, медалями « За отвагу», «За взятие Кениксберга»,«3а оборону Москвы», «За победу над Германией».
И вот — парад Победы.
Меня спас жребий[_Материалы_предоставлены_Тюменским_областным_Советом_ветеранов_]
ЗОЯ МИХАЙЛОВНА ФАДЕЕВА._Родилась_в_деревне_Равнец_Ишимского_уезда_у_января_1924_года._
22 июня 1941 года всех собрали у здания правления колхоза на митинг, где объявили о войне. В октябре 1942 года вместе с Дусей Губановой и Лидой Оборневой ее призвали в действующую армию. С 1942 года по 1945 год проходила службу на Дальневосточном фронте. Прошла путь до Маньчжурии в должности рядовой. О победе узнала на посту, сообщили по телефону, радость была неописуемая, думали, что все закончилось. Однако в августе ее вместе с подругой перебросили ближе к границе — связистами, где и участвовала в боевых действиях до 27 августа 1945 года.
— В первые дни войны мы, девчата, на конях подвозили землю для строящегося моста через реку Боровлянка на трассе Абатск — Ишим. Настроение у всех было подавленное, кто-то уже проводил на фронт своих родных. Мы ежедневно видели, как на подводах везли мобилизованных мужчин и молодых ребят — желали им скорейшего возвращения домой.
В октябре 1942 года Ишимским военкоматом Зоя Михайловна была мобилизована и отправлена на Дальний Восток, в 66-ю армию, в зенитную батарею — разведчиком-телефонистом.
На сопках у станции Ерофей Павлович стояли на пограничном посту наблюдения сержант и пять девушек. Задача их заключалась в том, чтобы обнаружить возможное появление японцев на суше и в воздухе. Японцы постоянно совершали вылазки на приграничные территории. В соседней части они полностью вырезали пост девушек.
— Мы с подругой были на посту. Она поглядела в бинокль и говорит:« Звони срочно сержанту, японец шевелится». После нашего сообщения была объявлена боевая тревога. Нас срочно забрали с этой точки и перебросили в штаб. Дали по катушке с телефонным проводом и задание: наладить связь с огневыми позициями. Старший лейтенант спросил: «Кто первый побежит?» Мы бросили жребий, я шла второй. Быстрыми перебежками устремились вперед. Через некоторое время услышала выстрел, затем еще один, и я увидела, как моя подруга упала. Я побежала дальше. Вдруг услышала выстрелы за спиной — это меня поддерживали наши автоматчики. Задание я выполнила, связь была налажена, а вот подругу я потеряла навсегда...
На нейтральной полосе
_В_основу_рассказа_положены_личные_воспоминания_подполковника_запаса_Николая_Михайловича_Сараева_из_села_Армизонское_
Никто из нас, солдат одного из передовых постов боевого охранения 54 полевой армии, не мог знать той осенью, сколько лет продлится эта война. Шел только 1943 год. Часа в два дня начал падать снег. Он густо мелькал повсюду, мутной своей сетью суживал горизонт, убелял плечи и шапки наших часовых и наблюдателей и бесповоротно утверждал время грядущих зимних перемен, которые начинали происходить не только в природе, но и на всем нашем Волховском фронте.
Противник был в шагах в двухстах от наших окопов. Слышались с немецкого передка невнятные голоса. Влажный ветерок наносил на нас запах их заграничного табачка. Наблюдали они за нами. Ждали ужина. Временный негласный нейтралитет существовал между ними и нашим форпостом. Они и мы не стреляли друг в друга, не забрасывали окопы гранатами. Неделю назад я был на армейских командно-штабных играх, успел сфотографироваться там на память, но письмо с фотографией решил выслать маме, а не Галине, от которой нет писем уже два месяца. Смутная догадка горько обжигает мое сознание...
Я вышел из блиндажа и двинулся к нашим пулеметчикам. Я — командир взвода боевого охранения. К моим сапогам липнет траншейная грязь. Время белых ночей уже ушло, и будто тонкая струна оборвалась в природе, открытой всем полярным ветрам. Утром моховые кочки коробило, а вода в окопах схватывалась мутными иглами льда. Крепко сложенный командир пулеметного расчета старший сержант Бондаренко Вася стряхнул с правого рукава шинели снег и приветливо повернулся ко мне. Со скупой улыбкой на лице протянул ладонь. На ней лежала горсть спелой красницы.
— Угощайтесь, лейтенант. Брусника. Сплошные витамины. Не хуже молдавского винограда.
— Спасибо. Как здесь у вас?
— Спокойно пока. Посмотрите, видите — вон за теми кустами дымок поднимается. Совсем по-домашнему обжились тут фрицы. То на губных гармошках играют, то песни поют. Видно, кофе кипятят сейчас себе на полдник.
Я вернулся в блиндаж раздраженный тем, что немцы чувствуют здесь себя почти полными хозяевами. Горсть съеденных терпких крупных ягод разбудила аппетит. Я взял из своего вещмешка пару сухарей и положил их в карман шинели.
— Ваня, — обратился я к снайперу Кулеватову из тамбовских, — давай с тобой на пару сходим на охоту.
— На кого? — отвлекся он от тихого разговора со своим товарищем.
— Не на медведя же.
— А нам за это не влетит, что его побеспокоим?
— Беру ответственность на себя. Да и за что нам может с тобой влететь? Не сдаваться же в плен идем.
— Хозяин барин. Вы командир. Вам, как говорится, виднее.
С двумя снайперскими винтовками мы минут тридцать осторожно, где на коленях, где по-пластунски, прикрываясь кустами, кочками и ржавой травой, продвигались влево от позиций нашего боевого охранения. Сизый мох, чуть припорошенный свежим снегом, податливо подминался под нашими локтями и коленями. Мы старались не задевать плечами карликовые березы. Ни один листок не должен был вздрогнуть на их ветвях. Впереди был последний островок мелочей. В колеблющемся просвете молодых деревьев синела полоса леса, замыкающего дальние подступы к мари, на которой сейчас почти вплотную сошлись немецкие и русские позиции. Лежа на животах, мы стали наблюдать. Снег прекратился. Дали очищались, становились все шире. Еще не чертили меркнущие пространства ракеты. На затаенных полях лежала стерегущая опасность тишина. Прямо перед нами на нейтральной полосе среди коричневеющих талов в своем желтом сарафане изредка роняла редкие листья одинокая береза. Можно было отдыхать, глядя на ее невзыскательный наряд.
— Они тут как на курорте расположились, — стал шептать мне на _ухо_ напарник,— посмотрите, вон даже их лошади свободно пасутся. Просто деревенская идиллия. Видно, артиллерийские битюги. Крупные животины. Вот бы таких меренков да в плуг запрячь.
Я окинул взглядом рассыпанный по поляне табунок пасущихся коней. Они спокойно наклоняли к траве головы. Виден был парок от их дыхания. Только коноводов не хватает для полноты мирной картины.
— Смотри, Ваня, правей. Видишь, за кустами двое немцев в полный рост ходят?
— Вижу. Хозяйственные, однако, мужики. То ли ящики штабелюют, то ли дрова собирают для отопления блиндажей.
— Стреляем сначала по этим двум растяпам, потом по битюгам.
После наших первых выстрелов оба немецких солдата упали. Кто-то из них закричал. Стал звать на помощь. Мы выстрелили по лошадям. Тех будто ветром сдуло с поляны. Слышен был только глухой удаляющийся топот. Мы вернулись к своим постам. Через полчаса завыли мины. Начался обстрел позиций нашего боевого охранения. Нейтралитет закончился. Звонили из штаба батальона. Спрашивали, что за шум. Я объяснял. Грохот разрывов мешал говорить. Земля под ногами ходила ходуном, запах сгоревшей взрывчатки проникал сквозь закрытый плащ-палаткой вход в блиндаж, наполнял едкой вонью легкие.
— Да, лейтенант, разворошил ты их осиное гнездо на свою шею. Жди теперь новых неприятностей.
— Добра я от них и не ждал, товарищ майор.
Минометный обстрел с немецкой пунктуальностью повторялся и в последующие два дня. Враг будто хотел нам сказать: «Вы хотели войны? Пожалуйста, будет вам война, получайте от нее горячие приветы». И накрывал нас плотным секущим огнем. Несколько наших бойцов были ранены. Среди них и командир пулеметного расчета Бондаренко Вася. Ночью мы поправляли развороченные взрывами бревенчатые накаты. На третий день после нашей снайперской вылазки наблюдатели сообщили, что на нейтральной полосе на дерево лезет какой-то человек. В бинокль было видно, что немецкий солдат, маскируясь стволом и желтой листвой березы, пытается рассмотреть с нее, что находится впереди него, за кустами. Какой дурак его туда послал?
— Сними его, Ваня.
Кулеватов снял с плеча винтовку. Звучно ударил одиночный выстрел. Немецкий наблюдатель, цепляясь за ветви и роняя на землю сбитую листву, мешком свалился с дерева. По моему приказу пулеметчики, не мешкая, дали несколько длинных очередей из «максима» по тем кустам, где упал немецкий солдат. Я чувствовал, что наблюдатель этот там не один. Бешено дрожал хобот пулемета. Сеял перед собой смерть. Я позвонил в штаб батальона. Просил выслать к нам вечером разведчиков, чтобы узнать что-нибудь о недавней вылазке немцев и результатах нашей пулеметной стрельбы. В потемках прошли мимо нас из поиска пять разведчиков. Сообщили мимоходом:
— Ну и накрошили вы тут немчуры. Семь трупов мы только на нейтралке насчитали. Возможно, часть раненых и убитых уже унесли. Оружия при убитых не обнаружили. Их санитары, надо полагать, очень скоро придут. Не принято у них бросать своих погибших солдат.
— Не будем им мешать.
Ночью, укрывшись с головой офицерской шинелью, урывками спал на жестких нарах. Ногам было неуютно в отсыревшей кирзе. Глухая даль ненужных никому воспоминаний беспокоила меня. Голубая мечта о счастье спряталась в самом дальнем уголке моей души. Сердцем своим и умом я хотел оправдать себя, что неспровоцированно выстрелил несколько дней назад по тому немецкому солдату, у которого тоже, наверное, была своя невеста. И, может, она тоже ждала его писем, как жду их сейчас я от своей подруги. Я вспоминал, с каким молчаливым укором во взгляде смотрел на меня Бондаренко, когда его, побледневшего, на носилках проносили мимо меня по ходу сообщения. В глазах его стоял вопрос: «Ну что, рыцарь удачи, может, ждешь от меня похвалы за свое геройство? Не дождешься». Возможно, это только моя мнительность, а в глазах его отражалась только боль от полученного им ранения? Я ему ничего не ответил. Но ведь политрук совсем недавно говорил всем нам: «Если бы каждый из наших бойцов на всех фронтах убил хотя бы только по одному вражескому солдату, то война закончилась бы уже на следующий день. Воевать было бы просто уже не с кем». Но в жизни не бывает сослагательного наклонения.
Мне снилась высокая, по грудь, рожь. Зеленые волны бесшумно катились по житному полю, и солнечный свет струился в набирающих спелость колосьях. Я рвал на росистых межах цветы, чтобы подарить их ей. Руки мои пахли цветами. Я учился вместе с ней в 9 классе Армизонской средней школы. В сентябре 1941 года я пришел в десятый класс, но через два дня мне пришла повестка из военкомата. Галина обещала ждать меня с фронта. Писала письма. Женская любовь уходит не сразу. Я бы не хотел знать сейчас этой простой житейской истины, но мне не хочется терять полностью веру в свои девятнадцать. Каждому человеку предназначена своя дорога, свой отрезок жизни, где есть большаки и свои закоулки, в которых можно притормозить, оглянуться, успокоиться. Сегодня этим закоулком для меня был кратковременный фронтовой сон. Я проснулся неожиданно, как от резкого удара. Показалось, что на нейтральной полосе кто-то закричал, прося о помощи. Пораженный услышанным, я лежал несколько минут с открытыми глазами и с болезненным вниманием вслушивался в себя и в ночь. Чуть слышно шипело пламя в снарядной гильзе. Я запахнул на груди шинель и вышел из блиндажа. В двух шагах от входа смутно маячила фигура часового. Две Медведицы кружили вокруг Полярной звезды, и в их призрачном свете тускло и грозно отсвечивал ствол карабина за солдатским плечом. Прошуршала за бруствером невидимая мышка и затихла в своей ухоронке, под упавшим деревом. Мне показалось, что за нашей спиной медленно сместились в сторону две молодые невысокие елки и вновь встали на место. Галлюцинации?
Взлетела ракета. Начала падать ослепительным шаром белого распадающегося огня. Мы невольно пригнулись. От ближних кустов и от елок во все стороны побежали, стремительно удлиняясь, пугливые ночные тени. Желто высветилась пара близко сведенных глаз какого-то зверя. Мелькнуло гибкое светлое тело лисы. Вышла, наверное, на ночную охоту.
Когда свет ракеты померк и нас со всех сторон вновь окружили темнота и звезды, я тихо спросил часового:
— Кто-то кричал, кажется?
— Кричал, товарищ лейтенант. Кричал кто-то из раненых немцев. Там, возле той березы, с которой Васька немца вчера сбил.
— Страшновато тебе, боец?
— Есть немного. Темно сегодня, как в пузыре. И ветер по кустам шарится. В этих болотах самое место чертям водиться. Да еще в носу щекотно от запаха багульника. Глотаю почаще слюну, чтоб не кашлянуть или не чихнуть.
— Скоро сменю тебя, боец.
— Не пишут вам?
— Мама три дня назад письмо прислала.
— Все нормально там?
— Голодновато. Почти все мужики и техника на фронте.
— У нас в Саратовской тоже самое. Никто не хвалится.
Перед рассветом я вновь забылся в коротком беспокойном сне. Осеннее синее солнце слепило меня. Я плыл к берегу зеленого острова с плоскими берегами. Прохладные волны били меня в лицо. Еще издали виднелась там, впереди меня, белая черта прибоя, и за этой чертой неподвижно стояла она, в своем белом платье. Стояла и ждала. Ждала и смотрела в мою сторону. Она не махала мне рукой, но я плыл к ней торопясь и не жалея своих сил. Я был уверен, что она ждет только меня. Белая чайка молча кружила надо мной. Поджав красные лапки и косо поставив крылья, она падала навстречу ветру. Я проснулся, от того, что кто-то настойчиво толкал меня в плечо.
— Товарищ лейтенант, вам звонят.
Ознобленный предрассветным холодом, я машинально взял из рук связиста телефонную трубку. Видение с белой чайкой и островом, на котором стояла Галина, еще стояло перед моими глазами, мешало мне сосредоточиться. Сон потряс меня до последней моей клетки. Я был бледен. Губы мои пересохли. В глазах стояли слезы.
Никто из нас, солдат и офицеров всех русских армий, стоящих тогда против врага на всех фронтах, не мог знать, сколько еще лет продолжится эта война. Шел лишь октябрь 1943 года.
_Юрий_БАРАНОВ_
Прошагал пол-Европы
ПЕТР КОЖЕВНИКОВ ЗАЩИЩАЛ СТАЛИНГРАД, ОСВОБОЖДАЛ ОДЕССУ, МОЛДАВИЮ, РУМЫНИЮ, БОЛГАРИЮ, ВЕНГРИЮ, АВСТРИЮ И ЧЕХОСЛОВАКИЮ. ТРИЖДЫ БЫЛ РАНЕН. НО И СЕЙЧАС, В СВОИ ВОСЕМЬДЕСЯТ С ГАКОМ ЛЕТ, ПОЛОН СИЛ И ЭНЕРГИИ, РЕШИМОСТИ ДОНЕСТИ ДО ВНУКОВ ВСЮ ПРАВДУ О ТОЙ СТРАШНОЙ ВОЙНЕ.
ЭТО БЫЛ АД!
— Прекрасно помню свой первый бой. Это было 18 декабря 1942 года. Я командовал взводом противотанковых ружей 157 отдельного противотанкового дивизиона 98 стрелковой дивизии. Штурм занимаемых нами позиций продолжался на протяжении нескольких часов, противник потерял десять танков и вынужден был отступить. Однако немцам удалось организовать еще более мощную атаку и овладеть одним из мелких населенных пунктов.
Насчитав сразу 80 вышедших против нас танков, командир первого батальона Лесников скомандовал:
«Спокойно, орлы! Без моей команды не стрелять!» Мы подпустили их на расстояние трехсот метров и открыли шквальный огонь из противотанковых ружей, а вскоре нас поддержала артиллерия. Вспыхнуло сразу не менее восьми танков, но гитлеровцев это не остановило, они продолжали двигаться вперед. Иногда казалось, что небо и земля перемешались от взрывов, кромешного огня и черного дыма.
В том аду невозможно было точно определить, кто именно и сколько чего уничтожил: по самым скромным подсчетам на поле битвы осталось более 50 танков с немецкими крестами и до 300 солдат и офицеров.
_После_войны_Петр_Лаврентьевич_Кожевников_работал_в_органах_прокуратуры._Заслуженный_ветеран_живет_в_Ишиме,_ведет_активную_общественную_работу,_являясь_консультантом_Совета_ветеранов_по_правовым_вопросам._Он_и_в_предпраздничные_дни,_несмотря_на_старые_раны,_не_может_усидеть_дома,_встречается_со_школьниками,_призывниками,_военнослужащими_местной_воинской_части._
А вскоре наши части перешли в наступление. Но возникли трудности со связью, не было точных сведений о месте нахождения противника, и я с одним из своих бойцов пошел в разведку. Вскоре услышали приглушенный рев танковых двигателей. Отметили для себя это место, вернулись к нашим и сразу выдвинулись на новые позиции. Шли развернутым строем, и тут противник внезапно обстрелял нас артиллерией. Первый снаряд разорвался впереди, второй сзади. Я понял, что в мы оказались в так называемой «вилке», и скомандовал: «Броском вперед!» Едва наша рота преодолела несколько десятков метров, как целая стая артснарядов хором пропела над нами и рванула там где мы только что находились. Совершать подобные пробежки нам приходилось еще не раз, невзирая на тяжесть противотанковых ружей, боеприпасов и зимней амуниции. Вот и вспомнишь добрым словом тех школьных физруков и командиров в училище, которые столько времени уделяли физической подготовке своих подопечных!
Я никогда не забуду своих боевых товарищей, погибших на подступах к Сталинграду, но не отдавших город врагу. Взять того же комбата Лесникова: в азарте боя он вырвался вперед и оказался в окружении, был тяжело ранен и взят в плен. Его жестоко пытали, изрешетили его тело штыками и ножами. И случилось это в самый канун нового 1943 года, а 2 января прозвучали последние залпы битвы на Волге.
НЕ ЧИСЛОМ, А УМЕНИЕМ
Петр Кожевников родился и вырос в селе Слобода-Бешкиль Исетского района Тюменской области. В 1940 году окончил техникум и работал в Абатском узле связи. Известие о начале войны воспринял, как и большинство его сверстников, с болью в сердце. Тут же пошел в военкомат. Однако на фронт его брать не хотели: медики нашли в организме новобранца какие-то отклонения. И лишь повторный визит к военкому, подкрепленный значками ГТО и «Ворошиловский стрелок», возымели действие — Кожевников был направлен в Таллинское военно-пехотное училище, дислоцировавшееся в Тюмени. Несколько месяцев напряженной учебы - и вот новоиспеченный командир уже сам обучает красноармейцев военному делу в 37 запасной стрелковой бригаде.
— Но я продолжал всей душой стремиться именно на фронт, — вспоминает Петр Лаврентьевич. — И однажды мой очередной рапорт был удовлетворен, я получил назначение во 2-ю Гвардейскую Армию, находившуюся на Сталинградском фронте. К тому времени там уже была окружена немецкая группировка во главе с фельдмаршалом Паулюсом. К нему на выручку пытались прорваться танковые соединения генерала Манштейна. Перед нами стояла задача: любой ценой не дать немцам осуществить прорыв внешнего кольца окружения...
_Люди_находят_в_Кожевникове_сходство_с_великим_полководцем_Александром_Васильевичем_Суворовым:_те_же_быстрота_и_натиск,_рассудительность_и_чувство_юмора,_неприхотливость_в_быту_и_забота_о_ближнем._Кожевников_в_ответ_на_столь_лестное_сравнение_лишь_головой_мотает_да_усмехается,_но_не_отмахивается:_как-_никак,_оба_они_люди_военные,_Родину_защищали!_
Я хорошо помню штурм Будапешта, взятие Вены. Один из эпизодов войны на территории Австрии заслуживает особого внимания. Мы заняли деревню Маннсдорф, железнодорожную станцию, а затем и город Орт. Расширили плацдарм, но тут противник сгруппировал свои силы и пошел в контратаку. Моему взводу удалось зайти немцам в тыл и обрушить на них огонь из всех видов оружия. Я отлично сознавал, что немцев вокруг и впереди значительно больше, чем нас, и решил действовать на ура. Предъявил ультиматум: «Сдавайтесь или будете уничтожены!» Наступила длительная пауза, после которой немцы стали выходить из леса с поднятыми руками и складывать оружие.
Представьте их глубокое разочарование, когда они осознали, что нас всего два десятка, а в плен мы взяли более 50 человек, в том числе десять офицеров. За эту операцию я был награжден орденом «Боевого Красногое Знамени», который замечательно смотрелся рядом с полученными ранее двумя орденами «Красной Звезды», медалями «За взятие Будапешта» и «За взятие Вены».
А помните кинофильм «Батальоны просят огня»? Он почти в точности воспроизводит один из военных эпизодов, имевших место в моей фронтовой биографии.
Мы закрепились на высоком кургане. Стемнело. Пришел старшина и сказал: «Скоро будет наступление». И достал припасенный спирт, а еды у нас не было никакой. Ну, выпили, как положено. Рассвело, а мы лежим на голой промерзшей земле, на самом виду у немцев, как на блюдечке. Один из солдат, явно охмелевший от выпитого натощак спирта, то и дело вскакивал и грозил фрицам кулаком. Вдруг щелкнула разрывная пуля — и угодила смельчаку прямо в лоб, вырвав затылок. Это сработал немецкий снайпер. И почти сразу начался шквальный огонь из минометов. А тут за спиной команда: «Вперед!» В этот момент я получаю сильнейший удар сверху по голове и утыкаюсь лицом в мерзлую землю. Впечатление такое, что ранен. Но вскоре прихожу в себя и с трудом выбираюсь из-под обезглавленного тела свалившегося на меня бойца. Осколки мин продолжали свистеть рядом, и понадобилось немалое мужество, чтобы заставить себя и других подняться и открыть ответный огонь. Немец в итоге драпанул. Но мне и сейчас не верится, что на этом крохотном участке земли можно было остаться в живых.
Впрочем, убежден (и всегда рассказываю об этом на встречах с молодыми солдатами), что на войне главное — не растеряться, не удариться в панику. Если засуетился, позволил животному страху овладеть тобой — считай, что уже не жилец. Хотя поводов для страха, конечно, хватает, особенно поначалу. Излишней бравады тоже надо избегать, за любую беспечность можно поплатиться жизнью. Казалось бы, совсем простые правила, но соблюдать их на войне далеко не всем удается.
_Григорий_ЗАПРУДИН_
Как нас угоняли в Германию
ВОСПОМИНАНИЯ УЗНИКОВ КОНЦЛАГЕРЕЙ СУПРУГОВ ДЕЖУРНЫХ.
_Е._Дежурная_с_мамой в_батраках_в_Польше,_встреча_после войны_
_ЕСЛИ_БЫ_МЕНЯ_ПОПРОСИЛИ_НАЗВАТЬ_ОСНОВНОЕ_КАЧЕСТВО_БЫВШЕГО_ПРЕДСЕДАТЕЛЯ_НОВОТАПОВСКОГО_СЕЛЬСОВЕТА_ВЛАДИМИРА_АЛЕКСАНДРОВИЧА_ДЕЖУРНОГО,_Я_БЫ_СКАЗАЛА_ТАК:_ОН_ДОСТОЙНЫЙ_СЫН_СВОЕЙ_ЭПОХИ._СОВЕТСКОЙ_ЭПОХИ._ОТВЕТСТВЕННЫЙ._ОБЯЗАТЕЛЬНЫЙ._С_ВЗВЕШЕННЫМ,_ГОСУДАРСТВЕННЫМ_ПОДХОДОМ_К_ДЕЛУ._ПРИРОДА_НАДЕЛИЛА_ЕГО_МНОГИМИ_ХОРОШИМИ_КАЧЕСТВАМИ._А_ХАРАКТЕР_ЗАКАЛИЛА_ВОЙНА._СУДЬБА_ПОДАРИЛА_ВСТРЕЧУ_С_ЗАМЕЧАТЕЛЬНОЙ,_ПРЕДАННОЙ_ЖЕНЩИНОЙ_ЕВГЕНИЕЙ_ЕГОРОВНОЙ,_ВМЕСТЕ_С_КОТОРОЙ_ПРОЖИЛИ_ПЯТЬДЕСЯТ_ЛЕТ_И_В_ИЮНЕ_ОТМЕЧАЮТ_ЗОЛОТОЙ_ЮБИЛЕЙ_СО_ДНЯ_СВАДЬБЫ._
_ОНИ_ВСТРЕТИЛИСЬ_ПОСЛЕ_ВОЙНЫ._И_КАЖДЫЙ_НЕС_ПО_ЖИЗНИ_ТАКУЮ_ГОРЬКУЮ_ПАМЯТЬ,_КАКОЙ_НЕТ_У_ЖИВУЩИХ_СЕГОДНЯ._КТО_ЗНАЕТ,_ЧТО_СВЕЛО_ИХ_ТОГДА_В_МНОГОЛЮДНОМ_ПОСЕЛКЕ_ЛЕСОЗАГОТОВИТЕЛЕЙ:_СХОЖЕСТЬ_СУДЕБ,_ОБЩИЕ_КОРНИ_ — _БЕЛОРУССКАЯ_ЗЕМЛЯ,_БОЛЬ_И_УЖАС_ПЕРЕЖИТОГО?_
ЕВГЕНИЯ ЕГОРОВНА: БАТРАЧИЛИ НА ПОЛЬСКОГО ПАНА
— Мы — тень войны, малолетние узники концлагерей. Маленькие белорусы, россияне, украинцы, принесенные в жертву амбициям фашистских главарей. Мы родом не из детства, а из войны.
Евгении было четыре года, когда в ее жизнь, такую еще хрупкую и беспомощную, ворвалась страшная, разрушительная, отнявшая детство война. Тогда деревню Юрченки, что в Витебской области, оккупировали фашисты. Заняли дом. Мать с пятью детьми выгнали в стайку. Деревню бомбили днем и ночью.
— Мамочка, спрячь нас. Нас убьют, — кричали мы. А куда спрячешь, когда повсюду ад кромешный. Стали рыть во дворе укрытие. Мама и старшие из детей. Сделали бункер такой. Но немцы увидели и стали во время налетов там прятаться. А мы — в стайке.
По ночам вылазки в деревню делали партизаны — за пособничество партизанам расстреливали или закапывали живьем. После таких расправ земля стонала.
Потом всех погнали в Германию. Всю деревню. Кто на подводах, кто пешим ходом. Нашу семью — на хромой корове. Над нами — самолеты. Бомба рванет — как громовой разряд, только сильней. Крики, плачь, лошади заходятся в ржании. Мама обхватила руками нас всех. А мы, маленькие, только просили: «Мамочка, спрячь нас!»
Кто был под немцами, не забудет этот ужас. Мы, завшивленные, золотушные, в коростах... Солдаты идут мимо — непременно дадут пинка.
Нас спасло то, что мы были отданы в работники богатым полякам — ухаживать за скотом, свиньями. Но хозяина вскоре застрелили. А мамы две недели не было. Мы не знали, что с ней...
Судьба у мамы сложилась нелегкая. На отца в первые месяцы войны пришла похоронка. Мать сошлась с другим мужчиной. Одной с нами ей было тяжело. Родилось еще двое детей. А после войны отец вернулся. Сказал, прощу и буду с тобой жить, если «двоих этих» в детдом отдашь. Всех, мол, не поднять. Мама, конечно, не отдала ребятишек. Собрала всех семерых детей и поехала в Сибирь. Тогда здесь нужны были рабочие руки. Желающим осваивать лесные просторы давали подъемные. Формировали целые составы. Мы стали первыми жителями Нового Тапа. Высадили нас среди сосен. Вырыли семьей землянку. Первый год жили в ней. Старшие пошли в лес сучкорубами, младшие — в школу. Корчевали пни, разрабатывали огород, строили домишко. Улицу, куда нас заселили, мы назвали Белорусской. Время было трудное, но хорошее. Люди сочувствовали друг другу, пережив столько горя и лишений, делились последним что имели.
_Супруги_Дежурные_
Я поехала учиться на продавца.
А мой будущий муж Володя жил неподалеку. Он приехал вместе с родными из Белоруссии. Красивый, внимательный. Ухаживал за мной. В кино водил. Дарил черемуху. Я его полюбила. Так я стала Женей Дежурной.
ВЛАДИМИР АЛЕКСАНДРОВИЧ: НОГИ В ДЕРЕВЯННЫХ КОЛОДКАХ ПОСТОЯННО МЕРЗЛИ
Семья Владимира Александровича Дежурного попала в оккупацию в самом начале войны. Фашисты заняли деревеньку Бабиничи под Витебском, продолжили продвижение на восток. Родители имели крепкий двор. Мать была стахановкой, как говорили тогда, лучшей колхозницей. Отец-инвалид работал по хозяйству с утра до ночи. В доме Дежурных разместился немецкий штаб. Семья перебралась в баню, которая топилась по-черному. Завоеватели хозяйничали в деревне: ловили кур, кололи свиней, сгоняли скот и отправляли в Германию. Семья бедствовала. Чтобы прокормить шестерых детей, мать продавала в городе довоенную одежду. До сорок третьего года жили «под немцами». Когда советские войска перешли в наступление и по радио участились сообщения: «немецкие войска потерпели поражение», маленький Володя не мог взять в толк, как же так, вон ведь они, у колодца ноги полощут.
Стали доходить слухи о зверствах оккупантов. И вот тогда все население деревни погнали в Витебск, где был организован так называемый накопитель. Формировались составы из вагонов — «тепляков». Вагоны забивались пленными. Местом назначения был фашистский концлагерь в Литве, в Алитусе. Всем прибывшим устроили карантин. Мыли в декабре в нетопленой бане ледяной водой. Сестра Лида заболела сразу же после помывки и умерла. В лагерных бараках были трехъярусные нары. Взрослых выводили на работу. Малыши оставались наедине со страхом. Лагерную баланду даже при диком голоде есть было невозможно. Ежедневно кто-то умирал, кто-то не мог подняться. За больными детьми приходили конвоир и врач — человек в белом халате. Уносили якобы в лазарет для лечения. Но никто после этого узников больше не видел. Когда пришли за больным Володей Дежурным, старшие спрятали его на третьем ярусе под тряпьем. Мальчик затаился. Его не тронули.
А потом пришел эшелон, и узников отправили в Германию, в Михендорф, под Берлином. Здесь они стали рабочей силой для ненавистной страны.
Ноги в деревянных колодках уставали и мерзли. Но самое трудное — постоянно хотелось есть. 120 граммов эрзац-хлеба с опилками — детская пайка, а на обед — баланда из сушеной брюквы. Болеть было нельзя, и Володя не болел. Копал в бору малосъедобные корни и ел. Рядом располагался концлагерь, где содержались чехи. Им помогал «Красный крест». Заключенные сами через колючую проволоку передавали еду братьям-славянам. Узники были очень сплоченными.
Бомбили все ближе и чаще. Русские. Американцы. В апреле 1945 года узников освободили советские танки, в лагере объявили:
— Русские, собирайтесь домой!
Чувство свободы нельзя описать: иди, куда хочешь. В ресторанчиках и домах, оставленных немцами, чего только не было: консервы, фрукты, хлеб, шоколад. Бывшие узники умирали от переедания. Как было устоять после брюквенной баланды. Невесть откуда на обозы, возвращающиеся на Родину, нападали банды националистов. Убивали, сеяли раздор между нациями. В результате этих страшных диверсий далеко не все, кто выстоял в фашистских застенках, вернулись домой.
В общем, путь домой был долгожданным, но нелегким. Добирались, кто как мог: и пешком, и на попутках, и в товарных вагонах с углем.
Казавшиеся неисчислимыми, запасы трофейной еды быстро кончились. На мирной белорусской земле, сожженной, испепеленной, в страшных воронках, их ждали нужда и голод. Семья перебралась в Сибирь. Сначала в Тобольск. Потом в Новый Тап. Была осень 1951 года. В лесном поселке строились первые дома, обустраивался центр. Местное население — из ближних колхозов — селилось на улице Сибирской, переселенцы — на Белорусской. Вот в это счастливое время Владимир Дежурный закончил семь классов. Новотаповская школа открылась как раз в 1951 году. Поступил в ФЗО. Пошел трактористом в леспромхоз. Возмужал. Похорошел. Влюбился. Женился. Так и прижился в далеком сибирском поселке лесозаготовителей.
Вспоминая прожитое, Владимир Александрович и Евгения Егоровна именно эти, не самые легкие в их жизни годы называют счастливыми. Потому что тогда они были молоды.
_Татьяна_УСОЛЬЦЕВА_
Возвращение
КАК ДВА СОЛДАТА К СВОИМ ВЫХОДИЛИ.
_Слева_направо:_Фаттах_Гайнутдинов,_сестра_жены_Маргарита,_жена_Фаина_и_дочка_Аля_
ПОДСОЛНУХИ
Первые лучи солнца пробивались из-за горизонта, освещая обширные поля подсолнечника, по которым пробирались Фаттах Гайнутдинов и Илья Харченко. Они шли к своим уже несколько дней, шли по территории, занятой немецкими войсками.
— Давай, передохнем, а то у меня ноги опухли, — попросил Илья.
— Остановимся, — согласился Фаттах.
Солдаты сели на землю, говорить не было сил. Каждый задумался о чем-то сокровенном.
Фаттах закрыл глаза и увидел родную деревню Ивашкину, окруженную светлыми березовыми перелесками и пшеничными полями... Стоит летний зной, а он идет по грунтовой дороге с покоса домой, и стайки певчих птиц носятся над ним.
«А хорошо бы сейчас порыбачить на озере», — думает Фаттах. И вот словно по мановению волшебной палочки перед ним разворачивается васильковая гладь. Он уже не крепкий, атлетически сложенный юноша, возвращающийся с покоса, а озорной мальчишка — первый на деревне рыболов. В воде, наполненной солнцем, плавают юркие гальяны. «Значит, будем с обедом», — думает смышленый паренек.
Но вот озеро тускнеет, застилается сизой мглой, и Фаттах видит себя в Славуте, в своей казарме. 21 июня 1941 года. Боец заступил дежурить по школе младших командиров, на 22 июня намечены гарнизонные соревнования. Солдаты крепко спят, ясный месяц заглядывает в большие окна двухэтажной казармы. Сколько дум и мыслей рождается в этой призрачной тишине. Вспоминаются глаза любимой девушки, зеленые, чистые, наполненные светом и любовью.
Кто мог предположить, что это была последняя мирная ночь. В четыре часа утра школа младших командиров поднялась по боевой тревоге. Когда связисты прибыли в прифронтовую зону, 14 кавалерийская дивизия имени Александра Пархоменко, Третья кавалерийская дивизия имени Георгия Котовского и 32 кавалерийская дивизия уже вели ожесточенные бои на подступах к Кременцу Тернопольской области. В течение десяти суток корпус держал оборону. Дорогой ценой заплатили воины за беспримерную храбрость: из пяти тысяч личного состава в живых осталось 25 человек. Все они, молодые офицеры и солдаты, встретились с войной, смертью и великой кровью в первый раз.
Фаттах стиснул зубы так сильно, что послышался хруст. Воспоминания о войне всю оставшуюся жизнь будут преследовать его, как запах дыма и крови. Илья внимательно посмотрел на товарища, и, поняв, о чем он думает, бережно похлопал его по плечу.
— Ну что, двинулись? — бодро сказал он.
— Двинулись, — эхом откликнулся Гайнутдинов, вырвавшись из плена дум.
И снова они шли по полям подсолнечника, преодолевая сопротивление стеблей высотой в человеческий рост. Впереди показалась деревенька. Вон там виднеются белые избы, стоит колодец с ключевой водой, а возле него ходят куры, высматривая себе пропитание.
_Жена_Фаина_и_дочка_Аля_
— Вот что, Илюша, — шепнул Фаттах, останавливая своего сослуживца, — ты побудь-ка здесь, осмотрись внимательно, а я пойду вперед: может быть, чего-нибудь съестного раздобуду.
— И я с тобой, товарищ командир, — настойчиво попросил Илья, но Гайнутдинов остался непреклонным.
— Выполняй приказ, солдат, — отчеканил он и направился к крайней хате.
Место здесь нехорошее, западная Украина, еще чего доброго вилами в бок могут ткнуть. А вообще Илья парень смелый, с таким можно в разведку идти.
КОЗЬЕ МОЛОКО
Тихо. Отворив дверь, боец проник в дом. Побродив по горнице, он обернулся к окну и к своему ужасу увидел немца, который стоял во дворе с автоматом наизготовку и смотрел на советского солдата. Гайнутдинов почувствовал, как у него приподнялись волосы на голове, а по спине тонкой струйкой начал стекать холодный пот. Прошла минута, но немец не выстрелил. Почему?! Наверное, он принял Фаттаха за мирного жителя, или зрение изменило ему. В этот момент дверь отворилась, и в проеме показалась женщина. Хозяйка испуганно уставилась на незнакомца, не зная, чего же ей ждать: милости или погибели?
— Кто вы сами будете? — робко спросила она, стоя, как каменный столб, возле выхода.
— Мы идем к своим, — ответил солдат, — мне бы, мать, кусок хлеба, если у тебя есть.
— Вы, голубчик, схоронитесь пока, а я вам харчей приготовлю, — проговорила скороговоркой женщина.
Гайнутдинов шел и думал: «Выдаст или нет? А если она приведет за собой патруль?»
— Держи ухо востро, Илья, — шепнул он другу, добравшись до поля с подсолнухами, — если что, будем уходить.
Минуты текли мучительно долго, сердце, как барабанщик на казни, отбивало четкую дробь. Гайнутдинов вспомнил, как совсем недавно он и Харченко сидели в засаде. Командование приказало установить и поддержать связь в городе Кременец. Солдатам дали катушку с телефонным кабелем, четыре гранаты и отправили на боевой пост. Вскоре связисты поняли, что фашисты ворвались в город, и части нашей армии отступили, оставив их в тылу врага. Где-то далеко, за пределами видимости, грохотали пушки, в перерывах между залпами слышалась отрывистая немецкая речь. Не оставалось сомнения: неприятель взял город.
— Что будем делать? — спросил Илья.
— В виду сложившейся обстановки приказываю покинуть боевой пост и идти следом за частями нашей армии до воссоединения с ними, — сказал Гайнутдинов, и связисты, волоча за собой тяжелую катушку, стали осторожно отступать к лесу, над которым собиралась гроза...
Минуты текли мучительно долго. Но вот Илья и Фаттах увидели женщину, которая, озираясь по сторонам, вышла за деревню и направилась к ним. В руках она несла узелок с продуктами.
— Хлопцы, хлопцы, где вы? — тихо позвала она.
— Мы здесь, мать, — ответили бойцы.
Пока они ели хлеб и яйца, запивая снедь сытным козьим молоком, женщина внимательно разглядывала их молодые, изможденные, перемазанные грязью лица, и в уголках ее глаз блестели слезы.
— А мой муж тоже воевал за Советы, — прошептала жалостливо хуторянка, теребя платочек, — его убили, я осталась вдовой, а вы такие молодые — под снаряды, под пули... как агнцы на заклание.
Она еще что-то говорила, утирая слезы, но солдаты не слышали ее, поскольку очень уж увлеклись едой.
— Прощай, мать, — просто сказал Илья, когда парни насытились, — нам пора идти.
И в этих словах чувствовалась непередаваемая сыновняя благодарность.
— Христос с вами, — прошептала женщина.
— Да, что ты, мать, мы неверующие, — улыбнулся Фаттах.
— Христос с вами, — повторила она с тоской и, вспомнив, крикнула вслед , — ваши здесь ночью были и пошли дальше.
Они поспешали, почти бежали. Вот показалась, поблескивая широкой гладью, серебристая лента реки. На берегу сидел человек и удил рыбу. Пара лещей лежала в его плетеной корзине.
— Друг, перевези нас на тот берег, — попросил Фаттах.
— Чего ж не перевезти, я всех перевожу, — ответил бородатый рыбак, лукаво подмигнув, и усадил товарищей в лодку.
Возле города Бердичева бойцы приблизились к дороге. Илья заметил столб пыли вдалеке: по грунтовке ехали наши ЗИСы. Гайнутдинов подобрался поближе и разглядел на лобовом стекле первого в колонне автомобиля нарисованную конскую голову. В горле застрял комок. Это был знак родного корпуса.
Он вышел на дорогу, обуреваемый сильными чувствами, которые может испытывать лишь человек, побывавший на чужбине, в плену или в тылу врага.
— Свои, ребята, свои... — все повторял солдат и не мог успокоиться.
Машина остановилась. Начальник продовольственного снабжения дивизиона, старший лейтенант Лысо-Кобылко удивленно поднял бровь и крикнул:
— Тю, и что это за бродяги стоят?
— Кажись, наши, — обратился к нему шофер Костенко.
— Вижу, что не чужие, а то бы расстрелял. Вот, что, братцы, живо залезайте в машину. Мыться и есть поедем.
Так Фаттах Гайнутдинов и Илья Харченко воссоединились с родной воинской частью. Позади остались разбитая Славута, опустошенный Кременец, часы страха в осажденном городе, километры пути по золотистым полям подсолнечника. Но это лишь начало. А впереди — переправа через Дон по ломкому льду под вражеской бомбежкой, гибель многих сослуживцев и незабываемый, светлый день Победы.
_Сергей_ГУБАРЕВ_
Ивановы дороги
Я ЗНАЮ, КАКИЕ СНЫ СНЯТСЯ МОЕМУ ДЕДУ, ИСКАЛЕЧЕННОМУ ВОЙНОЙ.
ПОВЕСТКА
Брат умер от воспаления легких. Он жестоко простудился в ту морозную зиму в конце 1942 года. Отправился в сильный холод за сеном, которое срочно требовалось на ферме. Вместе с соседским пареньком пробирались по глубокому снегу к стогам, поставленным еще летом, а потом, нагрузив большие возы, возвращались назад в деревню. Быки, которых за неимением лошадей впрягали в сани, медленно и неуклюже тащили груз. Холодный ветер пронизывал насквозь худую одежонку, остужая разгоряченное работой тело.
Быть может, и был бы он жив, не приди в это время повестка на медкомиссию из районного военкомата. На попытки объяснить, что призывник тяжело болен и требуется отсрочка, пришло обвинение в дезертирстве и уклонении от службы, а по законам военного времени, наказание известно — штрафбат или расстрел.
Пришлось Ивану запрягать выпрошенную в колхозе лошаденку и везти горящего от жара брата в военкомат. А это без малого сорок верст.
Эту дорогу он не забудет никогда. Пустынный тракт казался бесконечным. За спиной, разметавшись в горячечном бреду, бормотал и вскрикивал Николай.
И вот, наконец, районный центр — большое село Абатское. Спросив у прохожих дорогу к военкомату, Иван остановил измученную лошадь у высокого крыльца и помог подняться едва пришедшему в себя Николаю.
Взглянув на состояние призывника, врач медкомиссии, конечно же, отсрочку дал, но было уже поздно. Простуда, суровый мороз и долгая тяжелая дорога сделали свое дело. Началось воспаление легких, и через несколько дней Николая не стало. Похоронив брата и зайдя в опустевшую избу, Иван увидел, что на столе лежит лист бумаги.
Повестка. Только теперь уже ему. Пришло время идти в армию, на фронт. Ивану Никитичу Водолазову, 1924 года рождения, было предписано явиться в Абатский райвоенкомат.
А дальше были проводы и отправка на железнодорожную станцию в город Ишим. Призывников посадили на подводы. Лошади шли медленно, и провожавшие сыновей и братьев женщины долго шагали рядом с подводами, утирая платками слезы.
_Иван_Водолазов, госпиталь,_1943 год_
Ивана провожать было некому. Сестры остались в деревне. До райцентра далеко, добираться не на чем, да и работа не ждала.
Мальчишки-солдаты храбрились друг перед другом. Кто-то и вправду ликовал: «Ура! Наконец-то на фронт!» Другие не показывали своего страха и растерянности за напускной бравадой. Иван же непроизвольно возвращался мыслями к оставленным дома близким.
И вот конец пути. На станции ребят погрузили в вагоны. Простые деревянные теплушки были переполнены. Душно и одновременно холодно. Небольшая печка-буржуйка не могла обогреть большой вагон. Спали, а точнее дремали, прижавшись друг к другу, вздрагивая от холода. На редких остановках выпрыгивали из вагона размяться и хоть как-то согреться движением.
Постепенно стал известен и пункт назначения — город Омск, а там принятие присяги, несколько недель муштры: ускоренный курс обучения обращению с оружием и усиленная строевая подготовка.
Недели промелькнули незаметно, и вот снова вагон и стук колес, отстукивающих километры пути.
«Ванька, мы будем бить фрицев под Сталинградом!» — раздался крик на одной из остановок мальчишки-соседа, кажется, он был из Сладковского района. Ну что же, Сталинград так Сталинград.
НАСТУПЛЕНИЕ
От конечной станции к месту боя несколько дней шли пешком, точнее — ночей, так как днем передвигаться не было возможности. Вражеские самолеты расстреливали и бомбили колонны солдат, налетая с протяжным, выматывающим душу воем. И тогда приходилось бросаться ничком на землю и сжимать зубы, чтобы не дать вырваться крику ужаса, видя растерзанное пулями тело товарища, мгновение назад шагавшего рядом с тобой.
Днем укрывались в лесу, разбивали лагерь, отдыхали и готовились к предстоящему бою. О том, что линия фронта близко, можно было догадаться по доносившемуся с каждым днем все ближе гулу взрывов и выстрелов.
Командир батальона капитан Голубев подбадривал бойцов. Он, которому было едва ли больше 25 лет, казался солдатам 17-18 лет взрослым и многое повидавшим фронтовиком. Да и как иначе, ведь он уже воевал, бился с врагом, был ранен и имел медаль «За боевые заслуги».
И вот конечная цель марша. Временная передышка дала возможность оглядеться и оценить обстановку. Еще не понимали они тогда, салаги, что ждет их завтра во время наступления. И почему уже обстрелянные бойцы отводят взгляды. Вокруг, насколько хватало глаз, распростерлась перепаханная взрывами земля. От рощиц и березовых колков остались только искореженные, обгоревшие и вывороченные с корнем пни.
Неделя прошла в ожидании команды о наступлении.
То утро выдалось необычно тихим и морозным. Если прислониться спиной к стене окопа и смотреть прямо в небо, то кажется, что нет никакой войны, — подумалось Ивану. Кажется, что ты дома, вышел во двор и ждешь брата, который через несколько минут выйдет следом и, весело улыбнувшись, спросит: «Ну, как морозец? Бодрит?»
Наступление началось в 10 утра. Красная сигнальная ракета, прочертив по небу крутую дугу, упала за горизонт. И в один миг тишина взорвалась грохотом орудий, треском выстрелов, криками. Сколько это продолжалось? Наверное, всего несколько минут. Ивану же казалось, что — часов. Он, как и все остальные, стрелял, а потом в какой-то момент вместе с другими, сжав в руках винтовку, выбрался из окопа и бросился, подчиняясь приказу командира, в атаку.
Крик заглушил разорвавшийся рядом снаряд. А дальше — темнота. Очнулся он от того, что почувствовал какое-то движение рядом. Сосед-солдатик в сбившейся набок каске перетягивал жгутом его ногу. Точнее,то, что осталось от ноги, — жалкий обрубок. Осколок снаряда срезал ее словно острый нож. Парень что-то говорил или кричал, губы шевелились, но что, Иван не слышал. В уши словно вставили пробки. А земля вокруг вздрагивала и стонала от взрывов. Лицо было мокро и, проведя по нему рукой, Иван увидел, что пальцы красны от крови. Сквозь забытье он понял, что сосед тащит его куда-то.
Послышались еще голоса и, приоткрыв глаза, он увидел, что два санитара выносят его за линию обстрела.
А потом была палатка санчасти, где раненых наскоро перевязывали. Со всех сторон доносились крики и стоны.
«Держись, боец! Сейчас сделаем тебе перевязку и отправим в госпиталь», — услышал Иван женский голос и почувствовал, как его лица коснулась жесткая марлевая повязка. «Что со мной?» — хотел спросить, но с губ сорвался только полухрип-полустон. А медсестра уже метнулась к следующему бойцу, которого вносили санитары. Сколько прошло времени, Иван не знал. Сознание вновь покинуло его, принося временное облегчение от боли, терпеть которую уже не было сил.
СМЕРТНИК В КОНВЕРТЕ
В палатках госпиталя врачи и медсестры сбивались с ног. Число раненых росло с каждой минутой. Войска шли в наступление. Противник, обороняясь, не сдавал позиций. По возможности, тех раненых, кто мог перенести дорогу, отправляли в тыл на машинах. Немногие смогли бы вытерпеть этот страшный путь. Грузовики пробирались по бездорожью, под обстрелом вражеских орудий, и тех, кто был в кузове, нещадно молотило о борта и пол. А сильный мороз и ветер только усиливали страдания людей.
— С этим все. Дорогу он не перенесет. Выбит глаз, множественные осколочные ранения, необходима срочная операция по ампутации ноги. Очень большая кровопотеря, — услышал Иван голос хирурга, вновь приходя в себя. На миг блеснула надежда, что говорили не о нем, но все сомнения рассеялись, когда врач коснулся рукой его горящего в лихорадке лба.
— Виктор Андреевич, а если отправить его в «конверте?» — спросил тот же женский голос, что раньше уговаривал его потерпеть.
— Отправляйте. Но вряд ли его это спасет.
Солдат скорее почувствовал, чем увидел, как его заворачивают с головой в одеяло и выносят на улицу, чтобы погрузить на подводу, отвозившую раненых с передовой в госпиталь. Такой способ транспортировки был более щадящим и давал «тяжелым» хоть какой-то шанс.
Очнуться вновь заставила боль. Она не давала сделать даже неглубокий вздох и пропустить в горящие огнем легкие хотя бы глоток свежего воздуха...
_Семья_Водолазовых,_1958_год_
Несмотря на сомнения врача, мой дед перенес дорогу и выжил. Год он провел в госпиталях. Сначала в городе Камышин, потом в Уфе. Перенес несколько операций.
Вернулся в родную деревню. Инвалид, лишившийся ноги и глаза, израненный, но живой. Тот страшный путь до госпиталя в конверте из окровавленных одеял он помнит и сейчас, много лет спустя. Не один год он повторял его снова и снова в кошмарных снах, тревожащих ночной покой.
Осталась в памяти и еще одна дорога. Дорога домой в декабре 1943.
Из госпиталя Иван добирался до станции Маслянской попутными поездами. Добрые люди, жалея безногого калеку, помогали в пути. Но вот и родная сторона. До дома осталось всего двадцать километров. Для здорового человека — это несколько часов ходу. А для инвалида, оставшегося без ноги, расстояние измеряется совсем иначе.
Передав близким, что ждет на станции, он и не подозревал, что ответ председателя на просьбу родных о подводе будет таким: «Лошадь не дам. Если нужно, сам доберется». Как метались сестры по деревне, ища хоть какой-то транспорт. Как сосед-конюх ночью вывел из денника, без ведома начальства, председательского жеребца, отправился за солдатом. А ведь он рисковал. Такое уж было время.
Потом были долгие «трудовые дороги». Он брался за любую работу, чтобы прокормить свою быстро растущую семью: сапожничал, клал печи, шорничал...
Прошли годы. В мирной жизни ничто не напоминает о тех боли и страданиях, что пришлось пережить когда-то. Лишь тревожат старые раны. Да время от времени прошлое выплывает из дальних уголков памяти. И тогда старый солдат вновь и вновь шагает нелегкими дорогами войны.
_Елена_ВОДОЛАЗОВА_
Только пепел да пыль
ИВАН БОГДАНОВ ВСТРЕТИЛ ВОЙНУ В ПЯТЬ ЧАСОВ УТРА 22 ИЮНЯ 1941 ГОДА НА ЗАПАДНОЙ УКРАИНЕ.
ЯБЛОНЕВЫЙ САД
Ваня Богданов был младшим сыном в многодетной крестьянской семье, где четыре сестры и пятеро братьев рано остались без родителей. Иван с юных лет умел пахать и боронить на лошадях землю и вообще привык обходиться без посторонней помощи во всем, что касалось учебы, взаимоотношений с людьми и принятия важных решений в самых сложных житейских ситуациях. Успешно закончил нижнетавдинскую десятилетку, а уже в октябре 1940 года был призван на военную службу в армию.
Попал в 15-й гаубичный артиллерийский полк, который базировался в городке Калуш Станиславской области. Ранней весной сорок первого ничто, казалось, не предвещало беды, хотя замполит на каждом занятии осторожно намекал на коварство Гитлера и его агрессивных генералов, подписавших пакт о ненападении на Советский Союз. Да и отношение местных жителей в приграничной полосе к советским войскам оказалось крайне негостеприимным: в солдат из-за угла бросали камни, всячески провоцировали часовых, а лица некоторых гражданских напоминали физиономии типичных шпионов из предвоенных фильмов.
— 22 июня я был дневальным по батарее, — вспоминает Иван Евгеньевич. — И вдруг в пять часов утра нас всех подняли по тревоге. Где-то на западе слышен был нарастающий гул тяжелых бомбардировщиков, а совсем неподалеку уже вовсю раздавались взрывы. «Что делать?» — растерянно спрашивали мы у старшины. «Грузить снаряды!» — приказал тот.
О том, что тревога не учебная, стало ясно сразу. И вскоре мы выехали на своей технике за черту города и развернули орудия на запад. Происходило это в прекрасном яблоневом саду, где вовсю бушевала жизнь, и трудно было даже представить, что вся эта красота вскоре будет полностью уничтожена всего за несколько часов в результате кошмарных бомбежек с воздуха и артобстрелов со стороны противника. В небе над нами то и дело развертывались неравные воздушные бои. Больно было видеть, как наши летчики отчаянно сражались в явном меньшинстве и нередко погибали, а мы ничем не могли помочь.
А тут и у нас внезапно исчезла связь с командованием полка и соседними батареями. По живой цепочке нам передали приказ — закрепиться на возвышенности и вести огонь по противнику, который, судя по всему, был уже совсем близко, всего в нескольких километрах. Мы затащили свои пушки на безымянную высотку и приготовились к бою. В своих орудиях мы были уверены — наши гаубицы с раздвижными станинами, угол поворота хороший, а вот стрельба по реальному противнику была для нас в тот день в новинку.
Приказ открыть огонь по танкам и живой силе гитлеровских войск поступил очень скоро: выяснилось, что немцы находятся уже в двух-трех километрах от наших позиций. В нашем расчете я был заряжающим. Представьте 122-миллиметровый снаряд весом 22 килограмма, который надо достать из ящика и зарядить в пушку. Вокруг дикий грохот, клубы дыма и пыли, взмокшая гимнастерка липнет к гудящей от напряжения спине. Итоги нашей интенсивной пальбы видел лишь командир орудия, но и того вскоре ранило осколком в спину. Другого офицера тут же зацепило в ногу. Третий попросту тронулся умом — он оказался психологически не готов к таким испытаниям.
ОТДЫХ В ЕССЕНТУКАХ
На первой позиции мы сумели продержаться несколько часов. Потом время странным образом скомкалось. Новый отсчет для меня начался с момента, когда я ехал на орудийном лафете с карабином за спиной. И вдруг — яркая огненная вспышка, оглушительный взрыв и тупой удар в правое плечо. Хлынула кровь, и я понял, что ранен. Следующий смутный эпизод: я забрался в кузов какой-то машины, мы всю ночь ехали под проливным дождем по незнакомой местности, и лишь под утро добрались до полевого госпиталя. Там мне сделали операцию — военный хирург потом показал бесформенный осколок металла, пробившего плечо.
Дальше был санитарный поезд в Бердянск, потом госпиталь в Таганроге и Ессентуках, но последнюю операцию я выдержал уже в 46-м году в Тюмени. Ни с кем из моих бывших сослуживцев, кроме земляка Шаламова, встретиться больше не довелось. О судьбе своего боевого расчета я ничего так и не узнал. Скорее всего, мои друзья погибли. Так же, как и двое моих братьев. Сегодня о моей фронтовой молодости напоминают медали, одна из которых — «За отвагу».
_Григорий_ЗАПРУДИН_
Это было
ЖИТЕЛЬНИЦА ТЮМЕНИ МАРИЯ МАТВЕЕВНА ГУРЬЕВА ПЕРЕЖИЛА БЛОКАДУ ЛЕНИНГРАДА ОТ ПЕРВОГО ДО ПОСЛЕДНЕГО ДНЯ .
_Мария_Матвеевна_Гурьева_
ВОЙНА. ПЕРВЫЕ ДНИ
Война застала Марию в родном Ленинграде. Ее семья жила на улице Тельмана, 96. Из окон трехкомнатной квартиры виднелась красавица Нева. Деревянный домик на четыре семьи и еще рядом стоящие принадлежали фабрике Тельмана. Там ткачихой-стахановкой работала ее мама Матрена Терентьевна.
Я отлично помню огромный рупор на столбе возле фабрики - Молотов объявил о начале войны. Страшно стало. Папа говорит: «Не паникуйте! Защищаться будем!». Он-то у нас военный, в 17-м штурмом Зимний брал. Кавалеристом был.
Папа, Матвей Савватьевич, сразу в военкомат пошел, но его по возрасту не взяли. Зато в ополчение защищать Ленинград направили. А брат Саша, ему только 17 исполнилось, ушел на фронт добровольцем. На Пулковских высотах держали оборону, он там и погиб.
С началом войны немец почти сразу начал Ленинград бомбить. Сирены гудят, «Тревога!». Надо в убежище бежать, а папа наш смелый был, говорит: «Не побежим! Вон там укроемся!» В сараюшке деревянном прятались.
Летят несколько «мессершмиттов», «у-у-у» гудят, этот звук забыть невозможно. Немцы начинают бить. Киров- СКИЙмост хотели разбомбить, но никак не могли в него попасть. Все мимо. Огромные бомбы падают в Неву, от них такой фейерверк брызг... Страшно...
Нас, школьников, отправляли окопы рыть. Когда на грузовиках возили, а чаще мы пешком шли до ближайших деревень. К началу войны я шестой класс окончила. Крепенькая была и энергичная.
ГОЛОД И СМЕРТЬ
Мамочка моя заболела. Ей по карточке давали 250 граммов хлеба, а мне, как иждивенцу -125. Сядем есть хлебушко, оставляем крошечные кусочки на потом, водичкой запьем. Хлеб, как жмых: чернота одна, да еще с опилками. У мамы дистрофия началась. Ей зарплату хорошую давали, но на деньги на Невском проспекте практически ничего не купишь. Помню, немец разбомбил магазин; кто макароны схватил, кто еще что, а моя мамочка уж ходить не могла. Лежала в кровати еле живая. В квартире холодно, печку топить нечем... Воду с Невы брали...
Папа домой вернулся, его с ополчения списали по болезни, он от голода обессилел, едва ходил.
- Муська (меня так родные звали), ты сходи за моим пайком, - говорит. Я собираюсь, мамино пальто надеваю, оно мне до пят. Наздеваю на себя всего, как старуха оденусь, иду. Морозище под 36 градусов. Суп, кашу дали. Дрожжи разведенные - вот и суп. Каша - жесткий овес в воде. Принесла я этот паек. Отец лежит в шубе. Я ему говорю:
- Пап, вставай! Будешь есть! - он на меня посмотрел. Глаза у него голубые, в них такая скорбь была... Я отца приподняла, поддерживаю за спину, ложку ко рту поднесла. Он отвернулся, лег...
- Пап, ну че, ты? - спрашиваю. Он молчит. Я подхожу к маме - она лежит.
- Что-то с папкой случилось, - говорю ей.
Она руки протягивает:
- Ну-ка подыми меня, - сама худющая, как тростиночка. Да и я тоже сильно от голода худая стала. Медленно, шаг за шагом, держась за меня, мама дошла до папиной кровати. Стоит она, смотрит на него, потом вздохнула:
- Мусенька, а папа наш умер....
Я реветь, и сейчас не могу без слез рассказывать... Схоронили его плохо. Одели папу в костюм. Родственница мамина в ватное одеяло завернула его. На саночках отвезли папу на Киновийское кладбище. За копку могилы с нас взяли пайку - 250 граммов хлеба, за деньги копать отказывались...
Вскоре и мама померла... Даже вспоминать об этом страшно. Принесла я наши паечки. Мама даже не смотрит на хлеб, отворачивается. Я-то девчонка, мало еще что понимала. Ладно, - говорю, - не хочешь, потом покушаешь. Легли мы вместе с ней спать, укутались во все теплое, согрелись. Утром, в шесть утра, надо бежать за хлебом, а то не достанется. Я бужу маму: «Вставай! Вставай! Я - за хлебом!» Она не шевелится, молчит. Я через нее перелезла... Ну, что с мамой? - еще не пойму. Я сходила за тетей Таней. Она подошла к кровати, у мамы была длинная коса до пояса. Мы смотрим: вся коса усыпана вшами. Господи! Страх-то какой!
Папа умер 5 февраля 42-го, мамин черед настал 27 февраля... Муж подруги Степан (его с фронта по инвалидности списали) говорит: «Надо маме гробик сделать. Пошли, Муська, со мной». Рука-то у него покалечена, он отдирает доски от забора, я ему помогаю. Этот забор не до конца был разобран, заборы народ ломал на дрова. Сделал Степан гробик.
_Мария_Гурьева_(справа)_с_двоюродной_сестрой_
Тетя Таня вздохнула: «Надо бы помыть мамочку». А как? Не нагреть столько воды. В блокаду грязные ленинградцы ходили... Во все хорошее одели маму и на санях повезли на кладбище. Холодище, вьюга метет. Мы несколько километров шли, наконец добрались. А могила не готова. Копальщики-дистрофики, едва на ногах держались, спрашивают: «Принесли хлеба?» Мы вскладчину приготовили 500 граммов. Вот они принялись долбить мерзлую землю. Родственникам моим надо было идти на работу, я и осталась одна. Александр Иванович наказал: «Ты, Муська, не _уходи,_ пока они маму не похоронят. Дождись!» Мужики давай меня уговаривать: «Иди домой, дочка, хлеб нам отдай. Мы сами все сделаем». Я им смело отвечаю: «Нет! Мне надо убедиться, что мама спокойно лежит, что ее похоронили». Какие-то честные мужики попались, другие бы отобрали у меня хлеб да прибили. Часовенка возле кладбища стояла, там я и ждала часа два. Вот они меня зовут: «Выходи! Будем маму твою закапывать». Стою я едва живая, чувствую, что уже болею. Через слезы вижу, земля как камни, замерзла, и этими камнями мужики гроб закидывают. Похоронили маму...
«Ну, иди дочка, домой. Спасибо тебе за хлеб», - сказали. На небе уж луна, снег в лицо, идти тяжело. Навстречу ни одного человека не попалось, я шла и шла, мне жарко сделалось. Вот и крыльцо дома, кое-как вскарабкалась на него, добралась-таки...
Меня знобить стало, я даже горилку зажечь не смогла. Доползла до кровати. Так и легла в шубе и валенках.
СОЛДАТСКАЯ КАША
Дом наш опустел: кто от голода умер, кого эвакуировали. Я одна из всех жильцов осталась. Тишина. Слышу, кто-то бежит.
- Муська, ты что не закрылась? - это тетя Таня.
- Не могу...
- Боже мой! Боже мой! Ты у нас заболела... Мусенька, вставай, родимая, к нам пойдешь, нельзя тебе тут одной... Поддерживает меня, у меня ноги совсем не идут, хорошо, их дом недалеко. Да живут-то они на шестом этаже! За перила цепляюсь, тетя Таня меня поддерживает, кое-как доплелась до их коммуналки. Коридор длинный, 20 комнаток-каморок да кухня общая большущая. В одной каморке они и жили. Дядя мой, я его Александром Ивановичем навеличивала, в командировку на Ладогу собирался. Он до войны моряком служил. На фронт его не взяли - нога у него поранена, он хромал. Тетя Таня говорит ему:
- Саша, давай сюда Мусеньку положим, занавесочку повесим.
Он кивает в ответ, советует: «Врача бы еще позвать».
У тети была хорошая знакомая докторша. Она осмотрела меня, к тете обращается: «Татьяна Ильинична, дистрофия у вашей девочки. И цинга началась. Лечить будете так-то...». Хвойный настой мне по блату достали. От сухариков я отказывалась. Спрячу их под подушку: «Потом, - говорю, - съем». Подружка Рая ко мне в гости придет. «Муся, как себя чувствуешь?», - сядет возле меня. А я ей шепчу: «Забирай сухарики». Она: «Мусенька, что же ты мне их отдаешь? Ты же не выживешь...». «Я не хочу есть. Бери! Я водичку пила».
Лежала я как покойник, попытаюсь с постели встать, да как грохнусь на пол. До туалета через весь длиннющий коридор не было сил идти, мне тетя Таня медицинскую утку принесла. Однажды слышу, она сквозь слезы тихо говорит: «Саша, Муську нам не выходить...». Любила она меня очень.
И вот как-то Александр Иванович уехал в командировку. Немцы разбомбили поезд. А когда дядя ездил в командировку, то брал с собой вещи, ну, что осталось от матери: пальто, тулуп, одежду какую - выменивал их на продукты. Муки иногда удавалось достать. На этот раз дядя вернулся с котелком каши. Ему, как военному, дали хорошую, настоящую кашу и еще большую котлету. Я проснулась от вкусного запаха. Так есть захотела! Пытаюсь позвать тетю Таню, а вместо крика вырывается едва слышный шепот. Я тогда по кровати постучала.
Тетя Таня подбежала: «Что?»
«Александр Иванович вкусное привез. Дайте мне!», - шепчу.
«Нельзя ей, заварот кишок будет. Угробим Мусю», - предупреждает Александр Иванович.
Тетя Таня: «Пусть она хоть понюхает», и котелок с кашей мне подносит.
Я беру ложку и есть, есть эту кашу! Она была гороховая, я и сейчас гороховую кашу люблю. Котлета не помню из чего была.
«Муська! - она выхватила у меня котелок. - Тебе плохо будет! Нельзя много!»
Я легла на спину, вытянула руки по швам и крепко уснула. А до этого я вообще уснуть не могла. И тут больше суток проспала. Чувствую, что-то тяжелое у меня на груди. А это тетя Таня голову положила, слушает, дышу ли я.
«Саш, наша Муська не встает, уж больше суток прошло...», - я через сон слышу ее голос. Александр Иванович с ночной смены вернулся, подошел ко мне, тоже наклонился: «Дышит! Жива! Буди ее!»
Тетя Таня меня трясти: «Просыпайся!»
Я глаза открываю: «Что ты?»
Она мне эту утку принесла. Я встаю: «Сама пойду!»
«Опять упадешь!», - не верит...
«Я себя хорошо чувствую, - говорю и тут, как нарочно, пошатнулась, но ничего, устояла. Рая пришла, спрашивает: «Как Мусенька?»
Я стою на своих ногах.
Она обрадовалась: «Значит, тебя Александр Иванович кашей спас!».
Ох, и насмотрелся, натерпелся он в войну. Его как военного направят на Ладогу, там нам машины с продовольствием везут. А немец-зараза как увидит, бомбить начинает. Машины под воду и уйдут...
«СТРАШНО ВСЕ ВСПОМИНАТЬ...»
Вот шли мы с тетей Таней по Невскому проспекту. Морозище. Человек упадет, что-то говорит, подняться у него от голода нет сил. Я - к нему... Тетя Таня сердобольная была, но останавливает меня: «Мусенька, пойми, не помочь нам ему. Ты упадешь, не встанешь, тут рядом с ним умрешь...».
Из шестиэтажного дома на нашей улице Тельмана все от голода умерли. Нас, школьников, направляли трупы детей из домов вытаскивать. Взрослые взрослых мертвяков выносили. В простыни людей заворачивали. Нагрузим полную машину, и она увозит умерших на кладбище. Там их как бревна выгрузят, за следующими машина уходит. Горы из людей... Ужас! Солдаты-дистрофики потом братскую могилу рыли.
Некоторые от голода сами не понимали, что творили. Пошла я посмотреть, работает ли баня. Захожу в прачечную - там под навесом лежит раздетая женщина. Я смотрю - у нее бедра обрезанные. Я бежать, тряслась от страха. После войны судили женщин, они ели своих малолетних детей. Это было! Я своими глазами ту несчастную видела...
_Елена_ДУБОВСКАЯ_
Клава-трактористка
ВСЮ ВОЙНУ ДЕВУШКА БЫЛА МЕХАНИЗАТОРОМ.
_Клавдия_Басова_
ДО НОЧИ В ПОЛЕ
Она заменила ушедших на фронт мужчин, сев совсем юной за руль трактора. Всю войну пахала землю и убирала хлеб. Неутомимая, с беспокойным характером и доброй душой, она всегда верила в свой народ, любила родную деревню.
Клавдия Лукьяновна не идеализирует свое довоенное детство. Все было: голод и благополучие, радости и горести. И небо синее синего. И душистое, перехватывающее дыхание разнотравье на поле, где у каждого цветка сладкая, пахнущая медом сердцевина. И лица людей не такие, как теперешние, — моложе, чище, светлее. Будто они говорили: мы самые счастливые!
Помнит себя маленькой. Семья была репрессирована и разбросана по всей области. Клаву напрямую репрессии не коснулись: дозволили остаться на родине. В родной деревне трудилась с утра до ночи. А сестер выслали на север, на югорскую землю. Одна из них, Татьяна, посоветовала Клаве, окончившей семь классов Агаракской школы, добывать справки и ехать учиться. Клава собрала бумаги и поступила на курсы трактористов в Северо-Плетнево. Учились по конспектам. Осваивали сложные технические чертежи. Курсы сорок первого года! Помнит худенькие фигурки девушек, одетых простенько, кто во что, огрубевшими пальцами перелистывающих страницы тетрадок. Лучше всех, конечно, запомнила преподавателя Иванова Ивана Ивановича: для нее в то время самого грамотного человека на свете, самого умного, которому каждый трактор и любая техника вообще были подвластны. Клава выучила назубок программу тракторных курсов, сдала экзамены.
— Никогда не забуду, как впервые подошла к плугу, — вспоминает Клавдия Лукьяновна. — Настала весна, и мне дали трактор. Устроили пробную вспашку.
Деревенские всей артелью вышли смотреть, как девчонка поведет трактор. А она, признается, ни слова не помнила из конспектов. От волнения все вылетело из головы. А боевая была, не спасовала. Трактор яростно зарычал и тронулся с места, два широких лемеха глубоко нырнули в землю.
Так Клавдия Лукьяновна стала лучшей трактористкой в колхозе. Хотя что значит лучшей? Трактористов было раз, два и обчелся. За ее работой следила, подсказывала, подсобляла женщина постарше, тоже Клавдия, солдатка, уже получившая похоронку на мужа. Уверенная, спокойная, она всегда давала дельные советы, была человечной и снисходительной к молодым. Бывало, ведет Клава сев, а в прицепщиках у нее молоденький Коля Батурин, одиннадцатилетний парнишка. Поют песни — мотора не слышно: «Ой, туманы мои, растуманы...». На усталость не обращают внимания.
До темна, до глубокой ночи в поле. В сумерках впереди трактора отправляли кого-нибудь из девчонок с фонарем. Иначе насеешь как попало. Ветром и землей все глаза захлещет. Фонарщик все ускоряет шаг и даже пускается бегом, стараясь не сдерживать ход работ. Напарники у Клавдии были отменные.
Худенькое платьишко, обутки на ногах — обувь для зимы и для лета, благо шил отец, он был непризывного возраста. В дождь и слякоть. Вспашка, сев пшеницы, ржи, овса. В уборочную с прицепной жаткой снова в поле до самого снега. А после страды — на ток. На обмолот снопов. Только в конце декабря гонит трактор на ремонт в МТС.
Люди работали с невероятным подъемом. Мужественно сносили голод, мороз, слякоть. Стол был скуден, даже в праздники. На долю селян выпало не меньше испытаний, чем тем, кому пришлось надеть солдатские шинели.
Труд передовой трактористки не раз был отмечен премиями. Их давала МТС. А колхоз за работу отоваривал хлебом. Память запечатлела светлые моменты военных дней.
— Однова на сушилках испакостили зерно, прижарили. Бригадир предложил: «Будете брать — берите». Как мы все были радехоньки: нам не до калачей, а на лепешки-то и это хорошо будет. Не брезговали и картофельными очистками, а тут столько хлеба!
Это было тогда большой радостью. А как-то, ближе к концу войны, Клавдию Лукьяновну вместе с андреевской трактористкой Раисой Александровной Чемакиной пригласили на кустовое совещание в Юргу. Отметили за ударный труд, умелое владение техникой. Дали в качестве вознаграждения шаль и два платья. Клава, наученная войной, не нарядилась в обновки назавтра, хоть очень хотелось пофорсить в новье. В сундук бережливо сложила платьица — до победных времен.
А уж день Победы Клавдия Лукьяновна запомнила до малейшей подробности: как его забудешь! С ночи работали в поле. Без остановки. Перекусывали, заправлялись — все на ходу, на бегу. В деревне знали все: наши на подступах к Берлину. Это воодушевляло как ничто другое. Издалека еще увидели агронома.
— Девчонки, пляшите.
Клава осталась за рулем. А подруга Шура задорно отбила дробь.
— Война кончилась, — радостно сообщил агроном. В совете по радио вся деревня слушала. Конец фашистам.
Девчонки выбежали на межу между Агараком и Верхречками и давай плясать, плакать, обниматься. За такую долгожданную весть готовы были агронома на руках до деревни нести. А он сказал виновато.
— Праздник праздником, бабоньки, а работать надо. Вы уж простите.
Клавдия вернулась к трактору и пропахала до глубокой ночи. Отец потом
выговаривал:
— Всем праздник, а тебе нет.
— Весна не ждет, папка, — ответила она. Смыла водой из кадушки копоть и грязь и уснула, не поев. А утром — снова в поле.
_Татьяна_УСОЛЬЦЕВА_
_Бравый_солдат_Шишкин_и_его_Федосья_
_Недавно_фронтовик_и_его_любимая_половина_справили_бриллиантовую_свадьбу._
_Дружная_семья_Шишкиных_
Их можно увидеть в теплый летний вечер или осенним прозрачным утром, идущих рядом, под руку, разговаривающих тихо о чем-то о своем, здоровающихся с встречными прохожими... Обычная пожилая пара, каких много в городе Тобольске, только обычность эта обманчива, потому что эта пара особенная — бриллиантовая!
В июне 2009 года прекрасная чета Шишкиных справляла свою бриллиантовую свадьбу.
60 лет вместе в любви, взаимопонимании, верности. Федосья Алексеевна и Александр Петрович Шишкины могут быть хрестоматийным примером образцово-показательной семьи. Только они не книжные герои, а живые люди, которые прожили долгую, не всегда раскрашенную праздниками жизнь; прошли войну — у каждого она была своя. Но хотя ветеран Великой Отечественной Александр Петрович и говорит, что нет войн хороших или плохих — война это всегда зло, только самая страшная и кровопролитная война стала их общей судьбой, вернее — началом их с Федосьей Алексеевной общей судьбы и большой светлой любви.
Они — коренные тоболяки. Родились и росли в одном городе, но жизненные пути Федосьи и Александра до поры до времени не пересекались. Жизнь выдерживала одной ей понятные сроки, как будто говоря: еще не время, еще не срок. Он и она росли, учились, дружили со сверстниками, бегали на берег Иртыша, строили планы, мечтали. Федосья поступила в техникум, Саша тоже учился. И вдруг: «Вставай страна огромная, вставай на смертный бой!».
Саша пошел на фронт не сразу, он был еще 16-летним парнем, когда все началось. Его призвали в 43 году и, обучив как следует на курсах молодого бойца, отправили воевать на Белорусский фронт.
Страшно ли было не нюхавшему пороха солдату? Наверное, страшно, но только не в бою, а уже после, когда все всплывает до боли четко, и становится ясно, что был на волосок от смерти. Но помогал сибирский юмор и смекалка — пуля она ведь дура только тогда, когда летит без шума, а когда со свистом — можно и увернуться.
А наш герой, именно герой, потому как награжден за отвагу в боях орденами Красного Знамени и Великой Отечественной войны и медалями тоже, не хвалится ими. И ранен был, но строй не покинул.
Вот краткая выдержка из архивного документа: «Награжден орденом Красной Звезды стрелок комендантской роты 36 стрелкового корпуса Александр
Петрович Шишкин, который остался в строю после ранения и продолжал выполнять приказы командиров. После боя строй не покинул».
_Конец_войне._Сержант_Шишкин_(слева)_с_фронтовым_товарищем_А.Беляевым_
Это было 8 января 1944 года. Немцы обстреляли из орудий передний край обороны учебной роты штаба корпуса. Снег смешался с землей. Сашу отбросило взрывной волной, на какое-то время он потерял сознание. Когда пришел в себя, понял, что ранен в правое плечо. Его осмотрела медсестра, сказала — осколочное ранение, нужно срочно в госпиталь. Но какой тут госпиталь — бой идет. Перевязку сделали — и ладно...
А потом рядовой Шишкин шагал по чужой земле, прошел по Европе. Видел сильные разрушения и в то же время удивлялся четкому немецкому порядку, который не могла сломать даже такая страшная война. В каждой стране был свой уклад жизни, кое-где напоминающий и наш. В Венгрии ему говорили, что похож он на мадьяра, предлагали остаться...
Ну, а что же Федосья? Она почти в самом начале войны попала на далекий и холодный Север. Окончив в 1942 г. техникум, работала бухгалтером на Ямале, на рыбзаводе. Профессия вовсе не военная, но трудиться молодой девчонке приходилось и день и ночь, особенно во время путины. Домой вернулась только после Победы...
Отец Саши Шишкина, герой гражданской войны, провожая сына на фронт, сказал то ли в шутку, то ли всерьез:
— Подержись, Сашка, за припечек — вернешься с войны живой.
И эта простая народная примета, подсказанная родителем (отец не дожил до Победы), почему-то запомнилась. Ранения были, и очень серьезные, но та самая пуля-дура пролетела мимо нашего бойца, и он вернулся на родной берег Иртыша. Не сразу, конечно, отпустили солдата. Сначала в 1946 году — на побывку, а в 1949 году еще на одну — служить после войны обстрелянным, опытным военным приходилось дольше, обучая желторотых пацанов боевому ремеслу. И Шишкин служил! Всю войну прошел рядовым, а в послевоенные годы аж до сержанта дослужился.
Итак, 1949 год, Тобольск, еще один отпуск — побывка. Голодные послевоенные годы, бедность, нехватка самого необходимого. Но молодежь гуляет себе вечерком на пристани у переправы, песни поет, на гармошке играет, танцы танцует. Он идет с одной стороны, а она — с другой. Взгляды встречаются...
Так все и началось. Уезжал служить дальше и уже знал — только она! А она ждала. Ждала их первого ребенка. Родилась дочка. Так что мобилизовался Саша Шишкин уже отцом. А где первый ребенок, там и второй и третий и... пятый.
_Елена_СЛИНКИНА_
Суровый хлеб тыла
МАРИЕ ГРИГОРЬЕВНЕ ГЛАЗЫРИНОЙ В НАЧАЛЕ ВОЙНЫ БЫЛО ОДИННАДЦАТЬ, НО РАБОТАЛА ОНА ЗА ВЗРОСЛОГО.
_Мария_Глазырина_
КОГДА РУКИ ИЗРЕЗАНЫ В КРОВЬ
Мария Григорьевна Глазырина родилась в глухом таежном уголке. До села Ашлык Вагайского района и сегодня добраться непросто, а уж в тридцатые годы и подавно.
Когда началась война, девчонке было всего одиннадцать лет. Она хорошо помнит, как отец Григорий Иосифович Ананьин уходил на фронт. Собрал котомку, обнял жену, детей и... шагнул за порог. Маша многого еще тогда не понимала, но слезы матери, смущенная, будто виноватая улыбка отца и страшное слово «война» на всю жизнь остались зарубками в ее памяти. Через некоторое время и сестра ее старшая отправилась в военкомат проситься на фронт. Несовершеннолетней была по возрасту, так пришлось приписать себе парочку лишних лет.
— Ой, какую кашу заварили с этой проклятой войной, — тяжело вздыхает Мария Григорьевна, — как воевать-то приходилось: одна винтовка на двоих!
А потом начались долгие трудовые будни. Ясное дело, в селе не осталось практически ни одного мужика, потому вся тяжесть сельскохозяйственного труда пала на плечи женщин и ребятишек. Кроме хлеба и овощей сибирские хозяйства тогда еще занимались и выращиванием льна. Хлеб убирали серпами. Вместо техники — только лошади, и те не лучшие, в смысле своего физического состояния. Более крепких лошадей также забрали на фронт. Самое ужасное было, когда во время сбора урожаев на долгие недели заряжались дожди. Если женские жилы и нервы, привычные к любым тяготам, еще и были способны выдерживать подобные перегрузки, то детские нередко срывались. Школу в эту пору многим ребятишкам пришлось оставить. Мария должна была в шестой класс идти, но мать сказала: «Я вас одна не потяну». Да и тем, кто продолжал обучаться грамоте, приходилось писать гвоздиком вместо ручки, и макали эти гвоздики в раствор из сажи или свеклы.
Спрашиваю Марию Григорьевну, если прикрыть на мгновенье глаза, что в первую очередь всплывает в памяти из тех суровых военных лет.
— А труд, миленький мой, и вспоминается. В первый самый раз приезжает бригадир к нашему двору и кричит матери: «Дай, Ксения, Маруську свою — хлеб надо убирать». Ну и пошла я хлеб убирать. А толком-то не умею. Надо было по четыре снопика связывать и пятым сверху прикрывать на случай, если дождь, чтобы хлеб не намок. Руки вмиг в кровь изрезались, сил никаких нет, а мама успокаивает: «Ничего, доченька, лошадки будут отдыхать, ты тогда и управишься вовремя». К концу дня стали подводить итог сделанной работе, а кто-то из взрослых и говорит про меня: «Маруську можно не брать в расчет, все равно как следует с работой не справляется». От обиды слезы давай меня душить. А когда пересчитали — оказалось, я больше всех норму выполнила. И давай тогда еще пуще прежнего реветь: и от обиды, и от боли, которая — от следов кровавых на руках, и от радости, что работы больше всех сделала.
— И как же это вам с изрезанными-то руками на другой день работалось?
— А так и работалось, миленький. Домой пришли, мама и говорит: «Доченька, помочись в шаешку _(из_бересты_делали_специальные_емкости_вроде_тазиков._ — _Авт.)_и руки-то там подержи». Я так и сделала, мазей-то никаких тогда не было. К утру руки и отмякли, и я снова была готова снопы вязать.
УГОЛЕК НАДЕЖДЫ
Был еще случай, когда руки Марии и слезы ее переплелись в едином девичьем горе. Спички на селе были огромной редкостью. В холодную пору, если огня не удалось сберечь до утра, выглядывали, у кого дымится труба, к тому и шли с тем, чтобы разжиться тлеющими угольками. И вот однажды Мария спешила с этими угольками от соседей домой. Уже у себя во дворе споткнулась и все рассыпала. Мало того, что угли не сберегла, она еще и угодила прямо в них ладошками. Кажется, до сих пор ощущает ту нестерпимую боль, полученную не только от раскаленных углей, но и от осознания, что лишила родных своих тепла.
Помнится, как из мочала сплетали мешки, которые затем наполняли овощами и отправляли на фронт. Овощи при этом специально готовили: в овощехранилище соорудили сушилку, картофель, морковь и свеклу нарезали мелкими кусочками, ошпаривали кипятком и после этого только приступали к их просушке. При этом сами не смели хотя бы горсть сушеных овощей домой принести. С одной стороны мать на всю жизнь вбила Марии, как и другим своим детям мысль: «Не воруйте и никогда никуда не лезьте!» С другой же стороны бригадир всегда пугал ребятишек тюрьмой. Складывал пальцы в форме решетки, прикладывал их к глазу и говорил: «Если утащите хоть один колосок, загремите на всю жизнь на Дальний Восток». Жили впроголодь. За зиму копили картофельные очистки с глазками с тем, чтобы выращивать из них новый урожай картошки. Что на своем огородике удавалось взрастить, тем и пробавлялись.
— Рвали в полях медуньки, борщевик — на этих травах и жили. Бегали в лес, мальчишки залазили на елки — рвали свежие наросты и затем варили из них крупянку. Рыбсовхоз у нас еще был, рыбу солили тоже для фронта, а воду соленую нам отдавали, суп из травы чтобы солить. Также молоко от своих коров сдавали, а назад получали обрат. А коровенки тоже бедные: и пахать на них приходилось, и зимой за каждым клочком сена для них гонялись, если ненароком упал где при перевозке колхозных стогов.
Горько все это вспоминать старой женщине. На глаза невольно наворачиваются слезы. Сколько грибов, ягод пришлось в лесу перебрать. Сушили шиповник, боярышник и в качестве лекарств также отправляли на передовую.
Помнит также Мария Григорьевна, как однажды ходили на разгрузку барж с солью. Несколько десятков километров плелись, где на лошадях, где пешком. Казалось, никогда не кончится эта дорога, которую по аналогии можно назвать «Дорогой жизни». Без соли совсем нельзя было прожить. И девчонки таскали по тонкому и скользкому трапу кули с этим продуктом, который по вкусу так напоминает слезы.
Тяжелей всего вспоминаются те дни, когда на село приходили похоронки. Многие женщины были не в силах перенести такое горе и накладывали на себя руки.
Но, несмотря на все тяготы войны, жизнь все же брала свое. Эти тяготы не могли сдерживать энергичные порывы молодости. Где-то и гармошка находилась, и куда только усталость в такие минуты девалась. На танцы бегали в здание церкви. Наряжаться особо не во что было, но мать Марии Ксения Васильевна умудрялась самотканые одеяния в дубовой коре так запаривать, что они приобретали особую привлекательность.
— Маме люди всегда говорили: «У тебя, Ксения, девчонка краше всех». А у меня еще и щеки к тому же красные были. От паренок свекольных. Это, пожалуй, самая любимая еда была. Вкус их и до последних дней своих буду помнить.
_Сергей_Ханин_
Егора брали на войну три раза
И ТРИ РАЗА ВОЗВРАЩАЛИ В РОДНОЕ СЕЛО.
_Егор_Давыдович_Антонов_награжден_медалью_«За_освоение_целинных_земель»_в_1957_году,_двумя_медалями_«За_трудовую_доблесть»_и_медалью_«За_доблестный_труд_в_Великой_Отечественной_войне_1941-1945_гг.»._
МНОГОДЕТНЫЙ ОТЕЦ
В третий раз Егора Давыдовича Антонова забрали на войну точно так же, как в первый и во второй.
В колхозе закончилась уборка, встал на прикол его тогда еще несамоходный комбайн «Сталинец» (самоходные появятся после войны, в 1951-м году, и именно на них Егор Давыдович допашется до звания «Ветеран труда»).
В армию 22-летнего Егора Давыдова забирали еще по осени 1932 года, но тогда после медицинского обследования и краткосрочных курсов признали годным разве что к нестроевой службе — врачам не понравился его плохо видевший после травмы правый глаз.
С 32-го по 43-й успел маленький, щупленький мужичок не только стать ценным работником сельского хозяйства, которого никак не хотело отпускать начальство, но и отцом большого семейства — у него уже было четверо детей: тринадцатилетний Ваня, одиннадцатилетняя Лена, девятилетний Миша и пятилетняя Галя.
Стояла пакостная погода начала зимы, супруга Евдокия Ефимовна уже привычно провожала мужа на войну.
— Может, опять отпустят?
— Да как так — отпустят? — возмущался Егор Давыдович. — Все мои друзья воюют! И Савка Смагин, и Оська Денисов, и Сашка Матвеев! Все в пехоте, все страну защищают, один я тут — с бабами, с коровами.
— Ты же ценный специалист, на тебя бронь, — плакала жена.
— Ты у меня помощником уже сколько лет на комбайне? И одни управитесь! А пока к матери обратно перебирайся.
Это у семьи уже стало традицией: когда отца забирали на фронт, семья собирала пожитки в своем доме в селе Пятково Упоровского района, где была машинно-тракторная станция, и перебиралась к бабушке в село Манай. Так и на этот раз: дождались, пока подвода с призывниками скроется из виду, пока отзвучит за поворотом любимая песня отца «Скакал казак через долину» и пошли собирать вещи, выгонять на первый снег хромую корову Маньку, вязать веревку на шею уже крупному поросенку, грузить вещи на телегу, взятую в сельсовете на день. Тяжело большой семье в деревне без мужской руки!
— Мама, а нам этой зимой Савиха никого не принесет? — почему-то спросила Ленка, и Ваня над ней долго смеялся. Савихой звали местную бабку-повитуху, к которой мать уходила рожать детей. Хорошо было деревенским малышам объяснять, откуда дети берутся: пошла мамка к Савихе да и принесла братика или сестричку. Так и говорили: «Савиха навязала!» Вот ведь какие опасения той зимой были: чтобы еще проблем не добавилось.
К слову сказать, самого младшего братика, Сашку, на голову старшим навязала вовсе не Савиха, а районная больница, но только через три года после войны. И то, может, не было бы Сашки, но у матери астма началась, и старенький доктор ей сказал, что в ее возрасте ребенка родить — первое средство для оздоровления организма!
УБЕЖДЕННЫЙ КОММУНИСТ
Семья сгружала маслобойку, ткацкий станок, ведра, корыта, детские одежонки... А Егор Давыдович в это время уже представлял, как приедет на фронт, как постарается разыскать своих земляков, как будет бить фашистов. Много раз он представлял себе это, слушая радио. Много раз мечтал об этом с того самого первого раза, как его и друзей забрали на фронт еще после окончания уборочной в 1941 году и отправили в учебный лагерь под Омском. Учили три месяца, уже и срок отправки был известен — и вот на медкомиссии перед отправкой доктора его забраковали! И все к одному сошлось: и плохо видящий глаз, и так некстати присланная председателем колхоза бумага с просьбой оставить его по возможности как особо ценного специалиста по сельскому хозяйству, который и пахать, и сеять умеет, и все марки тракторов-комбайнов перебрать может, и новичков хорошо учит, и работает, как зверь. Колхоз его неоднократно посылал на прорыв в соседние хозяйства, когда там не справлялись с той же уборочной, и хлеб начинал осыпаться из спелого колоса...
Так и вышло: щупленький, плохо видящий Егор Антонов оказался в тот год стране нужнее в своем родном Верхне-Манайском сельсовете, а вовсе даже не на передовой. Хоть плачь, хоть обижайся, хотя иной бы и радовался, что жив остался.
С другой стороны, он сколько раз мог помереть с самого детства. Оно у Егора Давыдовича было трудным. Родился в 1909 году в деревне Тополевка в бедной семье, где росло еще шестеро ребятишек: Костя, Тамара, Василиса, Ефим, Анисья и Ленка. Два класса всего смог закончить в школе, а в десять лет пошел работать в соседнюю деревню Читовку, пас коней, убирал за коровами. Платили немного, главное — кормили и одевали, но и сам Егор и его родители и этому были рады. Сколько раз тогда и с коня падал, и от коровьих копыт уворачивался — всякое бывало, а ведь выжил.
Может, по той великой бедности так легко и коммунистом стал.
С молодой женой так и делили свои «святые углы»: в кухне, где бабий кут у Дуни икона висела, а в горнице — большой портрет Ленина.
С Дуней не поспоришь. Хоть и взял ее шестнадцатилетней девчонкой, а она еще на сватовстве заявила, что не хочет замуж. Тетка тогда вышла, выговор ей устроила:
— Это что значит — «замуж не пойду»? Куда ты денешься? Пойдешь, как миленькая!
И пошла, хоть и была и выше, и статнее мужа. Поженились в 1929 году, прямо на 7 ноября, как и положено коммунисту. Сжились, свыклись, помогали друг другу. Жена его приучила к домовитости, показала, что и большая семья может быть зажиточной, если хозяйство правильно вести.
А он ей про трактора-комбайны все песни пел: и про самый первый свой комбайн «РСМ-8», и про «Коммунар», и про «Сталинец».
Емуртлинская МТС для них обоих третьим домом была — после того дома, что в Пятково, и бабкиного дома в Манае, куда Евдокия с детьми уже так привычно уезжала сегодня в третий раз.
А ведь привык уже даже: вернется со сборного пункта в свой пустой дом, поздоровается с портретом Ленина на стенке, потрогает остывшую печь, заглянет — нет ли чего пожевать с дороги? Непременно найдется где-то припрятанный Дуней мешок сухарей, да так, чтобы мыши не нашли. И бегом за семьей в Манай, за двенадцать километров. Когда за будущей женой еще только ухаживал, часто так бегать приходилось. И попробуй только опоздай к восьми утра на работу: не пустят, прогул поставят, а это ой как страшно было. Да еще и коммунисту.
_В_семейном_кругу_
Мог тогда погибнуть, на той дороге? Да запросто. Сколько тогда волков глазами сверкало, какие порой морозы стояли. А молодому все ничего, будущая теща все шутила, что бешеной собаке семь верст — не крюк.
НЕЗАМЕНИМЫЙ СПЕЦИАЛИСТ
И вот готов был Егор Давыдович на фронт попасть с самого первого дня, прямо всей душой рвался — а не получалось. И самое-то что обидное — все выходило. Что и теща, и председатель колхоза правы были. Она говорила: «Ты Богу тут нужнее», а он — «Где родился, там и пригодился!» Потому что в колхозе без него и посевная бы не так шла, и трактора бы неизвестно кто чинил.
Остались в деревне одни дети да женщины, к 43 году уже сын его Ванька вовсю по полям на тракторе рассекал, а Ленка помогала зерно таскать, и другие дети с МТС не вылезали. Хлеб нужен был и тылу, и фронту.
Долгая была дорога от Пятково до Упорово в ту зиму.
Но прибыли, наконец, на сборный пункт. Попрыгали по снежку, разминая ноги.
Поздоровались с другими призывниками: и молодежь подросла, и такие же специалисты после уборочной отпущенными оказались, и те, кто раньше медкомиссии по здоровью не нравился. Все же 43-й год был, тяжелый для всей страны.
— Давыдов, опять ты? — вышел на крыльцо немолодой военком. — У тебя же бронь.
— Так вроде берут.
— Не проси — не возьмем. Я помню — у тебя правый глаз почти не видит, и на тебя весь колхоз как на редкого специалиста молится.
_—_Вся_страна_воюет!_—_возмутился_уже_привычно_Егор_Давыдович._—_А_я_опять_в_тылу_отсиживаться_буду?_
— Ты это брось. Повестку тебе ошибочно выписали, больше такого не повторится. А что касается войны — так ведь она у каждого своя. Главное, чтобы мы все вместе победили, правильно?
Заночевать на сборном пункте Антонову все же пришлось — обратно путь неблизкий. Так что семья его пожитки и скотину наутро грузила на бабушкином дворе уже в шестой раз за войну. И неважно, что два переезда равны одному пожару — важно, что отец вернулся из райцентра. Не с фронта вернулся — на фронт. На свой фронт.
_Елена_МАЙСЮК_
Главный персонаж - правда
_День_военно-морского_флота. Август,_1945_г._
_Судьба_Валентина_Павловича_Городилова_похожа_на_судьбы_многих_людей_довоенного_поколения._Он_родился_в_небольшой удмуртской_деревеньке_22_апреля_1925_года._В_начале_1939_года_переехали_с_мамой_в_Тюмень,_где_мальчик_учился_в_школе_№_25._После_седьмого_класса_поступил_в_Ишимское_ФЗУ_(фабрично-заводское_училище)._
_В_1941_году_был_мобилизован_в_милицию._В_1942_году_призван_на_фронт._После_окончания_войны_служил_в_Финляндии._В_1948_году_был_демобилизован._В_1950_году_женился._
_Потом_была_учеба_в_Свердловском_юридическом_институте,_работа_народным_судьей_в_Орловской_области,_председателем_постройкома_треста_«Тюменъгорстрой»._
_Незадолго_до_смерти_он_написал_короткие_воспоминания_о_войне,_где_главным_персонажем_стала_Правда._
_Вдова_Валентина_Павловича,_Валентина_Павловна_Городилова,_распечатала_воспоминания_мужа_о_войне,_сброшюровала_их_в_книги_и_раздала_родственникам._
_С_разрешения_дочери_Валентина_Павловича_и_Валентины_Павловны_Тамары_Валентиновны_Гунбиной_мы_публикуем_несколько_отрывков._
РУКОПАШНАЯ
_Убегая_от_немцев,_мы_перемахнули_свои_окопы_и_остановились_только_тогда,_когда_не_стало_сил._
— Первых выстрелов я не слышал. Только ощутил около себя щелчки и понял, что летят пули. Сильный удар в автомат и боль в обеих кистях привели меня в чувство. Разрывная пуля разломила оружие в шейке приклада. Справа кто-то лежал. Даже не выяснив, кто это, жив он или мертв, схватил валяющийся рядом ручной пулемет и стал догонять цепь. Страх прошел, и ориентироваться стало легче, а двигаться тяжелее.
Несмотря на морозец, пот заливал глаза. Впереди зловеще темнел кустарник, и на его фоне беспрерывно мелькали вспышки выстрелов, гулко стучал пулемет. Несколько трассирующих очередей прошли выше моей головы, а одна предупредительно уткнулась под ноги. Взрыв гранаты отбросил меня в сторону. Я свалился в окоп. Упал удачно — ушибов не чувствовал и рядом не было немца. Около проволочного заграждения затрещали автоматы, бухнуло несколько гранат. Больше всего боялся отстать. Рядом с другими казалось легче и безопаснее. Вскарабкаться наверх не могу, окоп выше моего роста. Наконец догадался положить пулемет поперек окопа и выжался, как на турнике. Лежу на бруствере и не могу понять, где наши. Стрельба и взрывы кругом. Сквозь них прорываются резкие немецкие выкрики и голоса своих: кто-то по-русски орет на бога и мать, где-то рядом раздалось пронзительное «Мама!».
Справа вижу фигуры. Там должны быть свои, но слышится немецкая речь. Бежать? Куда? Вспыхнула ракета. Прямо на меня мчится здоровенный, как мне показалось, рыжий немец. Его лицо исказилось от напряжения. Округленные выпуклые глаза не видят ничего, кроме меня. Все это и балахон из тряпок на голове вместо шапки делают его в моих глазах несокрушимым чудовищем. Дальнейшее происходит инстинктивно. Я нажал гашетку — пулемет молчит. Руки с пулеметом сами потянулись навстречу направленному мне в живот штыку. Немец не понял, что мой пулемет для него безвреден, и применил общеизвестный прием. Штык лязгнул по металлу пулемета и отклонился влево. Сейчас последует удар прикладом голову. Пальцы ног приподняли мое тело, и приклад, пройдя ниже головы, ударил в грудь, сбив меня с ног. Лежа на спине, я видел быстро двигающийся к моей груди штык. Инстинкт продолжал действовать. Делаю резкий бросок набок с толчком назад, и штык, задев одежду, воткнулся в землю, минуя цель. Но что это? Немец мертвый лежит на моих ногах, а рядом — недвижимый Петро. Так вот кто спас меня.
Я быстро вскочил и нагнулся над товарищем. Кровь каким-то пульсирующим клокотаньем вырывалась из его горла, открытые глаза ничего вокруг не видели. Уже из автомата Петра я пустил в сторону набегающего врага длинную очередь и, сколько было сил, помчался в сторону наших окопов. Но оказался не там, где мы проходили в атаке. Впереди — неповрежденное проволочное заграждение и нет в нем проходов. Я шлепнулся в снег. Вокруг стрельба, только за проволокой не видно вспышек. В голове бьется мысль в поисках выхода. Мимо меня пробежала группа наших. Они сгрудились около заграждения и, не найдя прохода, заработали прикладами по проволоке. Я было поднялся, чтобы помочь, но вспыхнувшая ракета заставила прижаться к земле. Пока она горела, немецкий пулеметчик прицелился, и очереди стали точными. Несколько человек осталось на проволоке, остальные, оборвав маскхалаты, перебрались за нее и быстро скрылись в темноте.
Ждать больше нельзя. Метнувшись между очередной порцией пуль к заграждению, я запрыгал по повисшим на нем телам, как по настилу, но поскользнулся и зацепился за проволоку. Ватная одежда не пускала колючки к телу, но держала крепко. Защелкавшие рядом пули прибавили сил, я рванулся всем телом и, оставив половину маскхалата на заграждении, свалился на землю. Подбегая к своим окопам, оглянулся по сторонам и, убедившись, что все бегут дальше, перемахнул траншею и помчался к вырисовывавшемуся на фоне неба лесу.
Сколько пробежал, не заметил. Рухнул в снег и притих, двигаться уже не было сил. Мое тело было разогрето так, что через несколько секунд почувствовал струйки воды тающего снега, заползавшие мне за ворот и в рукава. Я сорвал шапку и еще глубже засунул в снег сдавленную, шумящую голову. Ноги гудели, сердце гулко стучало, легким не хватало воздуха, и они, судорожно хватая его, расширялись до предела.
Через несколько минут до моего слуха донеслись слова «За Родину! За Сталина!» Я подумал, что померещилось, но, приподняв голову, увидел в пяти шагах комбата. Он метался с пистолетом в руке и, перемешивая лозунги с матом, пытался остановить бегущих. Стрельбы не было. Редкие немецкие ракеты освещали небо. Офицеры, вспомнив свой долг, стали помогать комбату. Они хватали солдат и, толкнув одного, устремлялись за другим, а упавший затихал от бессилия.
Тучи снова разошлись, и луна ярко осветила всю местность, как бы специально давая возможность оглядеться и убедиться в отсутствии опасности. И действительно помогла. Люди, удостоверившись, что за ними не гонятся, быстро успокоились. Я сел и сначала бессмысленно смотрел на комбата. Голова медленно освобождалась от тяжкого, вызванного пережитым торможения, и так же медленно возвращались силы. Рядом со мной оказался Бакарев. Он смотрел на меня так, как будто вспоминал, где со мной встречался, хотя мы не расставались. Видимо, мое лицо все еще не приняло нормальный вид. Бакарев был без шапки, в волосах — не растаявший снег. Видно было, что он тоже охлаждался в снегу, но отошел быстрее меня. Наконец, узнав меня, он радостно воскликнул и без перехода бухнул: «На тебе кровь-то своя или чужая?». Зная его способность шутить в любых ситуациях, я воспринял его вопрос за очередной подвох и молча улыбался до ушей.
— Ты что, совсем одурел? — он протянул к моему подбородку руку, задев его снизу. Резкая боль пронзила тело. Когда и как умудрился ссадить кожу, я не заметил — до этого прикосновения боли не чувствовал. Бакарев сорвал с меня остатки маскхалата и, оторвав окровавленную часть, оставшейся стал протирать мне лицо. При этом работал и языком. Он уверял меня, что одна пуля гналась за мной, но отстала, так как скорость моего бега превышала звуковую.
- Будешь чемпионом по снежному бегу без лыж, — торжественно заключил он и хотел еще что-то сгородить, но к нам подошел комбат.
Я часто назначался связным от роты в батальон, и капитан знал меня. Он был еще возбужден, и пистолет угрожающе торчал в его руке. Осмотрев нас и обращаясь ко мне, комбат резко проговорил, что надо быстро занять окопы, и что я должен идти первый, а остальные пойдут за мной.
— Ты что, ранен? — спросил он.
— Нет, только царапина, — ответил я с бахвальством.
— Тогда шагай, — продолжал он, — противнику невыгодно выходить из своих окопов, так как его фронт и так вогнут к нам, а фланги защитить нечем. Действуй смелее.
Я, забыв, что стою без шапки, придерживал одной рукой тряпку у подбородка, другую приложил к виску и громко, по-мальчишески выкрикнул:
— Есть занять окоп! — и скомандовав своему единственному в наличии подчиненному в лице Бакарева, повернулся в сторону противника.
С километр пронесла нас паника боя дальше за свои окопы. Возникшая в результате неумелой его организации молодыми, не обстрелянными командирами, она овладела сначала более слабыми, а затем, не встречая противоборства, быстро распространилась среди новичков. И уже схватив за нервы большинство, понесла обезумевших через препятствия, пока не была ослаблена отсутствием опасности и примером более сильных товарищей. Небольшая передышка восстановила часть сил, а пришедшее в себя руководство подняло настроение.
И вот мы твердо шагаем по снежному настилу, покрикиваем на лежащих в снегу. Бакарев своими насмешливыми, но не злыми сказульками подбадривает людей. Через минуту около меня уже собралось с десяток солдат, поднимались и другие. Офицеры, показывая на нас, торопили отставших. На ходу разобрались повзводно. У некоторых — кое-как намотанные повязки, кто-то хромает. Постепенно разговорились, а затем понеслась мальчишеская болтовня. Перебивая друг друга, каждый стремится высказать свое. Ребята боялись сразу говорить о мрачном и сообщали друг другу только положительную информацию. Идущий рядом со мной Мешков, разбрызгивая слюни и размахивая руками, рассказал, как он справился с двумя. При этом оба оказались здоровее его, но трусы. Кто-то, пытаясь обратить на себя внимание, заговорил почти девичьим голосом — ему тоже хотелось высказаться. Оказывается, немец ударил его по голове прикладом, но при падении он успел выстрелить ему в живот, а когда пришел в себя, то обнаружил, что лежит с ним в обнимку.
В общем, жизнь продолжалась. Но надолго ли? С приближением к окопам болтовню прекратили. Даже Бакарев замолчал и стал двигаться медленнее. Как бы отгоняя назойливую луну, его плечо нервно подергивалось. Впереди в лунном свете зловеще торчали остатки деревни, а там притаилась смерть.
Прошло не больше часа с начала атаки, а столько событий. Каждый из нас повидался со смертью, понятие о которой наверняка до этого не имело места в молодой голове.
Мама
ТОЛЬКО БЛАГОДАРЯ ЭТОЙ ЖЕНЩИНЕ МЫ ВЫИГРАЛИ СТРАШНУЮ ВОЙНУ.
_С_мамой_Александрой_Ивановной._Тюмень,_1946_г._
Ноябрь. Смоленские дороги через болота и низины окончательно разжижены непрерывными дождями и пройденными вперед войсками.
Заманчивые тропки по бокам дороги еще больше непроходимы, так как разминировали только проезжую часть, и несколько ребят, сунувшись с дороги, нарвались на хитро заложенные мины. Отяжелевшие от прошедшего солдаты шагали по липкой грязи. Набухшие обмотки притягивали ноги к земле, мокрая одежда сковывала движения.
Шли уже несколько суток: сколько еще впереди, солдату не положено знать. Привалами нас не баловали. Останавливались обычно в населенных пунктах, мы их прошли уже сотни, но ни одного целого. Лишь трубы печей да остатки пепелищ напоминают о существовании здесь до войны деревень. Правда, иногда откуда-то из землянок, подвалов выходят к нам женщины и детишки, реже — старики.
Тяжело смотреть на эти развалины домов, на рвань одежды людской. С какой жадностью набрасывались ребятишки на котелки с кашей из ротной кухни.
Прошедшей ночью почти не спали. Пришлось помогать танкистам делать настил через речушку, а затем артиллеристам, застрявшим в торфяной полосе. Мелкий противный дождик прекратился только к утру. От усталости притупилось мышление, клонило ко сну. Некоторых ребят, засыпавших на ходу, заносило в сторону, но толчок соседа возвращал их в строй. И я несколько раз ловил себя на точке засыпания. Тощий великан Кошлань, голова которого возвышалась над всей колонной, поддавался сну без отрыва от шагания чаще других. Его ходули в ботинках 45 размера нередко шлепали по лужам, обдавая брызгами товарищей. Получив очередной тумак, он моментально выпрямлялся и долго надоедал соседям своим нудным ворчанием.
Однажды утром, когда еще свежевыпавший снег не был смыт сменившим снегопад дождем, мы увидели около пепелища дымящийся ствол нашей русской сорокапятки. Он торчал из земли, и порывы ветра развевали по сторонам дымок от этой самопальной печурки.
Объявили привал. Мечтая согреться, мы подошли к столь необычному источнику тепла, но жарко стало от другого. В трех шагах от трубы на доске лежал мальчик лет десяти с распоротым животом. В разрыве виднелись кем-то сложенные вместе с грязью его кишки, на голове зияла глубокая рваная рана. Маленькое худое тело даже не было прикрыто. Я сдвинул кое-как сколоченную из досок крышку, прикрывавшую лаз в землянку, но тут же отпрянул в сторону — в нос ударил запах вонючего варева. Подойдя снова, не сразу рассмотрел в яме людей. Несколько пар глазенок испуганно таращились на меня. Ребятишки сидели кучей, их рваная одежда переплелась, и я не сразу определил, сколько их. В одном углу горела таганка, дым от которой шел через пушечную трубу, в другом лежала куча палок. Опершись спиной на стену, сидела женщина. Она молча и настороженно смотрела на нас.
Поняв, что мы свои, четверо сразу выпорхнули наверх. Тяжело поднялась хозяйка. Она казалась старухой, но чувствовалось, что молодость ее прошла недавно. Пятый ребенок остался в яме, он молча лежал на куче соломы, и, кажется, мы его не интересовали.
Узнали, что в этой яме они живут уже несколько месяцев. Немцы, отступая, сожгли деревню. Женщина с пятью сиротами из разных деревень и сыном Петей спряталась в кустах, и когда прошли войска, вернулась в деревню. Оборудовали эту картофельную яму под жилье. Кое-как притащили валявшийся еще с начала войны около дома пушечный ствол, и он стал служить им в столь необычном назначении. Петя вчера пошел копать в поле картофель и нарвался на мину. Уже несколько дней она болеет, и не хватает сил похоронить сына. Болеет и самый маленький, имени которого не знает, так как нашла его около убитого деда, неизвестно откуда появившегося в этих местах. Питаются свеклой и картофелем без хлеба и соли.
Солдаты молча слушали ее. В их глазах были удивление, испуг, жалость... Всегда что-то жевавший Говайко, а он жевал даже тогда, когда во рту ничего не было, стоял со сжатыми губами, и торчавшая изо рта травинка мелко подрагивала. Верхняя губа и кончик длинного тонкого носа Кошлана приподнялись и дрожали, округленные глаза застыли на мертвом теле Пети.
Ребятишки, между тем, быстро освоились. Один, лет шести, закатав рукав немецкого кителя, гладил приклад моего автомата. Девочку в старой обрезанной шинели привлек цветной кусок материала в руке Кучкова, который использовал его как носовой платок. Он единственный из нас сумел схватить насморк. Другая девочка, закутанная в обрывок суконного одеяла, с любопытством глазела на Кошлана, который все еще не пришел в себя. Только старшая, лет двенадцати, стояла неподвижно. Ее не по возрасту серьезный взгляд переходил с одного солдата на другого. Кучков первый стянул со спины вещевой мешок, вынул аккуратно сложенный сверток НЗ и, ничего не говоря, сунул его в руки женщины.
Дети насторожились, и даже старшая как-то вытянулась в нашу сторону. Отдали свертки и остальные солдаты. Свой я протянул мальчику, он быстро его схватил и хотел было шмыгнуть в сторону, но женщина успела отнять кулек. В руках парнишки все же остался кусочек сухаря, и он, отбежав, сунул его в рот. Беззубыми челюстями он попытался разгрызть сухарь, но это сделать ему не удавалось. Наконец сухарь переломился, и мальчик, не разжевывая, проглотил кусок.
Заплакала младшая. На мгновение показалось, что женщина не хочет кормить детей. Никогда не заикавшийся украинец Богайло, втянув голову, двинулся к ней и, заикаясь, матюгнулся по-хохлятски. Поняв нашу тревогу, хозяйка, торопясь и как будто передразнивая Богайло, заикаясь, проговорила: «Слопают все сразу, к вечеру опять голодные будут. Из колбаски сварю бульон и с сухарями несколько раз их накормлю». Она сунула младшей кусочек сухаря, и та, размазав слезы по лицу, усердно принялась сосать его. Понемногу все детишки успокоились.
Мы поджидали застрявший где-то обоз, и привал затянулся. Похоронили Петю по-солдатски, без гроба, завернув в тряпку. Выплаканы у женщины слезы за войну, даже не осталось их на долю мертвого сына. Тяжесть жизни научила переносить без слез даже такое ужасное горе. Она сумрачно смотрела на бугорок могилы, по привычке вытерла концом платка сухие глаза и, прикрикнув на детвору, тяжело шагая, пошла к землянке. Ее уже донимали заботы о живых.
Мы расположились недалеко от землянки, кто как смог, и быстро задремали. Сидеть на сырой земле в мокрой одежде было неудобно. Вода скапливалась в продавленном тобою углублении в земле и неприятно холодила тело. Не знаю, сколько времени я проспал, но сидеть уже было невозможно. Многие, махнув на все, лежали прямо в грязи.
Соскочив и выжав штанины, я завернул козью ножку и стал работать кресалом. Искры были хорошие, но шнур, видимо, набрался влагой и не загорался. Из трубы землянки все еще шел дымок, и я пошел попросить уголек. Жители все были на месте. Ребятишки мочили сухари в бульоне и с аппетитом отправляли в рот. Они встретили меня дружными улыбками. Старшая девочка поила из кружки больного. Мне показалось, что его взгляд повеселел.
Женщина сидела у таганка. Она поджаривала на железе черные кружочки свеклы и медленно их жевала. Сухаря я у нее не увидел.
— Почему вы не едите то, что едят дети? — осторожно спросил я.
Она даже не посмотрела в мою сторону и, как будто удивляясь моему вопросу, проговорила:
— А чем завтра кормить их буду?
— Замкомбат обещал выдать вам продукты и эвакуировать вас.
— Вот когда это будет сделано, тогда и поем.
Я был уверен в исполнении обещания комбата и не понимал причину ее упрямства, но и не нашелся, что сказать в ответ. Прикурив, пошел к своим. Больной ребенок проводил меня взглядом. Старший мальчик, надеясь извлечь что-то еще из пустой тарелки, засунул край в рот, усердно наклонял ее и чмокал губами. Освободив одну руку, помахал мне.
Солдаты спали. Дождь прекратился, но темные тучи низко скользили над землей, угрожая в любую минуту сыпануть очередную ненужную земле, а особенно нам, порцию мокроты. Я сделал бугорок из земли и сел на него. К землянке подошел замполит, батальонный врач и старшина с вещмешком. Проснувшийся Богайло посмотрел на них и прогнусавил: «Теперь порядок, ребятишки будут целы», — и, повернувшись на другой бок, как ни в чем не бывало снова захрапел. Сон одолевал и меня, но в сидячем положении спать было неудобно, а ложиться на сырую землю, как это сделали многие, мне не хотелось. Дымя самокруткой, я старался расшевелить мозги воспоминаниями интересных историй в пути и таким образом избавиться от их торможения. Незаметно в памяти возникла Тюмень, вспомнились родные, объевшаяся коза Берта, зарезанные сестрой для ворожбы голуби. В неогрубевшей еще окончательно жестокостями войны душе явственно проступила жалость к этим животным.
Неожиданно ярко вспыхнула в памяти картина моего последнего обеда дома. В 1941 году я приезжал из Ишима на побывку, и за мной так все ухаживали, что я, получавший раньше вместо ласки только тумаки, даже не верил в возможность такого. Особенно старалась мама. Она сидела сбоку. Как обычно, натянутый платок прикрывал ее глаза. Все лицо отдавало лаской. Натруженные, с вечными мозолями, с узловатыми венами руки, нервно подрагивая, то теребили свисавшие на грудь концы платка, то гладили одна другую: «Кушай, Валя, кушай».
Неграмотная женщина еще не понимала полностью, насколько сурова настоящая война, но сердце матери подсказывало, какую тяжесть придется вынести сыну. Всю свою жизнь она отдала детям, она и тогда думала только о нас. Я уже был сыт и несколько раз пытался положить ложку, но ее просьбы произносились так, что невозможно было их не исполнить. Я ел через силу.
И вот сейчас, спустя два года, я вспомнил, что она-то сидела около меня и не ела, я же объедался и не думал, осталось ли что ей. Это воспоминание так ошарашило меня, что я даже поднялся, но запнулся о собственные обмотки. Прозвучавшая команда растворила в горле комок от надвигавшегося рыдания. Я занялся липкими от грязи обмотками...
Снова шагаем. Походная тяжесть поглотила все мысли. Вспомнили о встрече в картофельной яме на большом привале. Но страшно хотелось спать. Ноги гудели, ныли оттянутые грузом плечи. Кругом сыро. Ветер пробивал сырую шинель и телогрейку. Пришлось выжимать одежду. Костры жечь нельзя. Намотав свежие портянки, я сунул ноги в сырые ботинки. Сырые обмотки и портянки прямо с грязью повесил на сучок сосны.
Ребята быстро набросали кучу веток, и мы улеглись, плотно прижавшись друг к другу. Какая-то сучковатая ветка уперлась в мое бедро, надо бы убрать, но одолел сон.
Проснулся от озноба. Вскочив, еле удержался — затекли ноги. Почти все уже встали. Предутренний морозец отразился льдинками на лужах и бисером на иголках сосен. Еле размял застывшие обмотки. Чтобы согреться, кто-то боролся, кто-то прыгал в чехарду, а кто-то усердно боксировал сосну.
После овсяной каши и чая разговорились. Вспомнили вчерашнюю встречу. Незаметно переключились на разговор о доме и матерях. Хозяйственный Кучков рассказал, как он с матерью разыскивал куда-то смывшегося от собственной голодной детворы отца. Митрохин же вспомнил оладьи с яйцом. И даже взводный весельчак Хабаров без прибауток поведал нам историю о его загулявшей матери...
Стало вроде веселее. Мы потопали дальше. Ох, мама родная, когда же это все закончится?!
Передышка
СМЕХ КАК ПСИХОЛОГИЧЕСКОЕ ЛЕКАРСТВО ДЛЯ СОЛДАТА.
Взрыв смеха потряс нас. Смеялись все и даже те, которые были в стороне и не знали причину возникновения смеха. Эти уже смеялись над тем, как заливались хохотом третьевзводники.
Командир роты сидел около палатки с группой офицеров и что-то оживленно рассказывал им.
Услышав гоготание, все офицеры повернули головы в нашу сторону и, не зная в чем дело, удивленно созерцали событие. Ротный поднялся и, сделав строгое лицо, хотел что-то крикнуть. Сначала он постоял с разинутым ртом, но постепенно его строгий взгляд сменился на растерянный, а затем на удивленный, и рот постепенно растянулся в улыбке. Картина была необычной у линии фронта, хотя расстояние до противника дозволяло такой шум. Не увидев ничего запретного, лейтенант снова сел. Видно было, как размахивая руками он стал продолжать прерванный рассказ. Но досказать ему так и не пришлось. Офицеры, отвлеченные шумом, перестали слушать, и скоро волна смеха захлестнула и их.
Поводом для веселья послужила очередная шутка Бакарева. Объектом стал сибирский татарин Зинайтулин, тощий и маленького роста. На вид был слабый, но потомственный охотник, физически оказавшийся крепче других. В атаке он двигался не суетясь, но опережал других. Его пригнутое тело почти касалось земли. И было плохой мишенью для противника, дыхание долго сохраняло первоначальный ритм. Он единственный во взводе не получил ни одной царапины и даже его маскхалат остался целым. Это был человек из той категории, которых называют трехжильными. Как-то поспорив на сухарь с грузином Кочо, он свободно выжал за перекладину до плеч походную кухню вместе с содержимым. После него, ради любопытства, брались за перекладину и другие, но рекорд остался за ним.
В момент атаки случилось с ним неожиданное. Споткнувшись на бегу и падая, Зинайтулин пролетел мимо своей винтовки, штык которой воткнулся в землю. Быстро вскочив, он нагнулся за винтовкой, а когда выпрямился, то увидел ранее незамеченного им немца, который почему-то пятился от него. Возможно, от психического напряжения человек лишился ума, а может, просто растерялся. Но Зинайтулину некогда было раздумывать, и он вогнал немцу пулю в лоб.
После Зинайтулин пытался расшифровать действия этого немца, и видимо так и не поняв их, своим полурусским языком рассказал о случившемся товарищам. Бакарев повернул историю по-своему. Получилось, что Зинайтулин специально от страха подставил свой зад под штык, а немец, наткнувшись на столь необычную позу противника, испугался, и его хватанула кондрашка. При этом Бакарев так картинно изобразил событие, что удержаться от смеха не было возможности. Смеялся даже герой его рассказа, Зинайтулин. Как только смех начинал затихать, Бакарев снова искривлял лицо, изображая испуг немца, и смех возобновлялся с прежней силой. Некоторые уже не могли смеяться, но и не могли остановиться.
Похомов сидел, согнувшись и уперев кулаки в бока, а его глотка уже начала вместо нормального смеха издавать какое-то клокотание. Грузин Кочо тонко взвизгивал и, растирая по лицу слезы, всклокочил всегда аккуратно причесанные волосы, которые стали походить на иголки ерша.
Казалось, люди забыли, что они только вчера были на свидании со смертью. Как будто не было убитых товарищей и царапин на их телах. Как будто с этим было покончено, и завтра не будет боя, а они сейчас все согреются у теплой печки, и хозяйка подаст им жирный борщ.
Оказывается, и в таких условиях, попав, хотя и ненадолго, в сложнейшую обстановку, зная, что передышка кратковременная, человек способен воспринимать смешное. Может, и не так смешна шутка Бакарева, но такая разрядка нервов солдату просто необходима. В данном случае смех оказался своеобразным лекарством для восстановления психического состояния человека. Бакарев болтал, но в меру. В своей болтовне он не выпячивал свое «я», и никто не слышал, чтобы он когда-нибудь хвастался.
В противоположность ему Голубчиков всегда свое «я» выпячивал на первый план. В его рассказах героем был только он сам. Его болтовня не вызывала смеха и быстро надоедала слушателям. Шутники имелись в каждом взводе, и они были необходимы людям. Развеивая солдат своей безобидной веселой шуткой в тяжелой обстановке, они приносили большую пользу. У Бакарева на этот счет был особый талант. Он другой раз не задумывался, выпуливая сказульку, и она всегда оказывалась меткой и смешной. Я так и не мог понять, выдумывает он их на ходу, или у него на каждый случай был свой запас. Скорей всего, первое, ведь столько удержать в голове невозможно.
_С_однополчанами_по_Восьмому_флоту_морской_пехоты._Полуостров_Парккалаудд_(Финляндия)._Лето,_1946_г._
Вместе с этим Бакарев был трусоват и нагловат. В ночной атаке проволочного заграждения он вдруг захромал и отстал от цепи. В санчасть не пошел, а вечером следующего дня, когда солдаты выползли из лощин на обогрев, он забыл хромать и вместе с другими барахтался на снегу. Трусость в бою никогда не прощается, и другому за это пришлось бы побывать в штрафном батальоне, но без Бакарева боялись остаться, и он отделался только нагоняем от командира роты.
Смех прервал старшина:
— Третий взвод, вперед! — раздался его голос.
Я построил взвод, и по отделению направил в предбанник. Вещмешки, шинели и оружие остались на снегу.
Баня — одно это слово говорит о многом. Тепло, чистота, свежее белье и сытый ужин с рюмкой. Такое предвкушение было и у нас. Почти два месяца прошло после последней бани. Тело требовало мытья и тепла. Ребята знали, что здесь не теркинская баня, но радовались не меньше героев из его поэмы.
В первой палатке быстро обнажились. Дежурные, сложив белье кучей, загружали вошебойку. Пять женщин, одетых в полушубки, привычно и быстро смахивали машинками со всех частей тела волосистое покрытие. Оголенные ребята стали неузнаваемыми, они насмехались друг над другом и, не обращая внимания на женщин, высказывали похабщину, а те делали вид, что им не до этого. Постоянно открывавшаяся занавеска дверного проема пропускала морозный воздух, и он прижимал ребят к красной от огня бочке, которая стояла посреди палатки и заменяла печь. Тепло от нее распространялось только на половину помещения, а по углам палатки лежал нерастаявший снег.
Но вот раздалась новая команда, и ребята бросились в следующую палатку под душ. Пятнадцать минут солдаты наслаждались хотя и небольшим, но теплом. Правда, выгадали те, кто оказался в центре, а около стен полотно пропускало воздух, и приходилось греть тело по частям. Некоторые не выдержали такого смешанного воздействия температуры, и скоро под «центральными» образовались пары. Ребята усердно натирали спины тряпками без мыла, так как 25 граммов едва хватало на голову. Хабаров хлестал себя по спине портянкой, изображая парилку. При этом он покрякивал, повизгивал, как будто его тело обжигало паром. Конец портянки все время ударял по телу Мишина, и тот ругал его на чем свет стоит.
Все торопились — 15 минут быстро пробегали. Точно в срок раздался голос старшины, и мы оказались в третьей палатке. Здесь нас встретили так же пять женщин, но со шприцами. Каждый, получив порцию вакцины, быстро бросался к печке с огнем. Дежурные притащили белье, а затем — одежду, и началось невероятное. Все было горячее, металлические пуговицы даже обжигали, но разобраться, кому что принадлежит — очень трудно. Все одинаковое по цвету, но разное по размеру, а времени не осталось. Через пять минут из мойки вывалится следующая партия солдат. Старшина охрип от крика и, наконец, стал выталкивать на улицу прямо голыми.
Окончательный разбор вещей состоялся на снегу. Интересно было смотреть, как неуклюжий Говайко, прыгая на одной ноге в валенке на босу ногу, пытался натянуть на другую ногу кальсоны, чтобы не задеть голой ступней снег, но это ему не удавалось, и он как от горячей плиты отдергивал ногу от снега. Наконец он свалился и, усевшись голым задом на грязный снег, стал спокойно одеваться. Второму после Кашлана великану достались «низики» детского размера, и он никак не мог их обменять, ведь снимать уже надетое никому не хотелось. Пока старшина искал для него подходящие кальсоны, он стоял с голыми бедрами, переминаясь с ноги на ногу и прикрывая хозяйство брюками. Но шутник-ветерок резкими порывами открывал его, не подлежащие общему обозрению могучие телеса, и этим вызывал смех сначала группы солдат, а затем всей роты. Мишин от растерянности так и стоял, обалдело смотря на смеющихся, пока Кучков не накинул ему на плечи шинель. Трагедия Мишина еще больше обострилась с появлением на горизонте помощника повара.
Кухонная команда постаралась вовремя предоставить нам обед, и рота повзводно направилась на пир. Мишин все еще путался в одежде, торопливо натягивал ее на себя. При этом его вид был каким-то обиженным, как будто без вины лишили его обеда. Его здоровому большому телу требовалось и большое пополнение, но солдату на передовой вообще редко удается насытиться. Поэтому не только пропустить, а даже опоздать к раздаче пищи для него было немыслимо. И он не опоздал. А обед сегодня был отменный.
Веселое настроение, вызванное неожиданно выпавшей на нашу долю передышкой, еще больше поднялось после до предела разведенного спирта и сытного обеда. Этому способствовали и яркое солнце на светло-голубом безоблачном небе, и легкий морозец без ветра, и ярко-пестрые березы. Даже вездесущие сороки, которые своей неугомонностью обычно выдавали противнику твое местонахождение и этим заслужили себе проклятие, сегодня, казалось, украшали эту отрадную фронтовую картину. Солдат вырвался из пекла, и под влиянием остановки распахнулась его душа, на короткое время забылось вчерашнее.
В первой роте завязалась борьба. Двое, раздевшись и разбрасывая ногами снег, упорно старались подмять друг друга. Но вот один поскользнулся, и оба свалились. В этот момент почти все окружавшие их солдаты, как по команде, с криком и со свистом навалились на борцов. Куча мала не дала завершиться поединку.
В третьей роте послышалась песня. Кто-то высоко затянул: «Ты ждешь Лизавета от друга привета!», другой голос пытался поддержать запевалу, но не смог подстроиться своим басом, и дуэт не состоялся. Но песня не угасла, она
получила только начало, и еще несколько запевал в разных углах, на разный лад неудачно пытались создать хор, пока со стороны походной кухни не раздался ровный баритон. Красивый голос заставил обратить на себя внимание. Правильный запев вызвал желание подтянуть ему, да и подпевать-то было как-то легче. Сначала многие только прислушивались, затем зашевелили губами, а уже припев «Прощай любимый город» разнесся по лесу в полный голос всего 1 батальона. Следующий куплет запевали уже многие, и их разноголосие немного расстроило ритм, но ведущий восстанавливал его, и песня разлилась по лесу, хотя и грустная, но в то же время бодрящая, вливающая уверенность, что вернешься в любимый город. Песня уносила поющего куда-то далеко от действительности, от завтрашнего дня, который может для каждого из нас стать последним.
_Армейская_книжка_В._П._Городилова_
Эта песня, можно сказать, без перерыва сменилась другой, но инициаторов оказалось много, и почти каждая группа людей стала тянуть свое. Образовалось соревнование. Одни старались перекричать «Катюшей», другие — «Дан приказ ему на Запад...», где-то на опушке среди разноголосья заливался тенор: «спидманули Галю, увезли с косою...».
Мешков, сидя на вещмешке и колупаясь иголкой в ватнике, мурлыкал что-то свое. Зайнатулин и тот, чуть прикрывая рот, видимо на своем языке, что-то тянул, и было видно, как что-то ласковое вызывало в его глазах нежность, а уголки губ изгибались в улыбке. Кочо усердно втолковывал слова грузинской песни Омичу Пешкову, а тот, вознеся свой голос до небес и не понимая смысла, повторял их, раздражая учителя произношением.
Песня не увлекла только Голубчикова. Выменяв за сухарь лишнюю стограммовку он сначала надоедал своими рассказами, а когда убедился, что его не хотят слушать, сделал попытку подремать. Подложив под голову вещмешок, он блаженно растянулся на снегу и закрыл глаза. На его беду рядом оказался Бакарев. Не раздумывая, он легонько толкнул проходящего мимо солдата из второго взвода, и тот, подскользнувшись, задел ногой руку Голубчикова, а сбитый носком валенка снег ударил тому в лицо. Вытирая рукавицей щеки, Голубчиков матюгнулся, упомянув при этом чалдона. Солдат пропустил мат мимо ушей, а вот «чалдона» принял в свой адрес и поэтому, забыв о Бакареве, который, напроказничав, быстро спрятался за других, ничего не говоря, сорвал с Голубчикова шапку, зачерпнул ею снег и надел обратно на его голову. Голубчиков от неожиданности даже задохнулся, но пока приходил в себя, солдат ушел. Он было рванулся вслед, но тяжелая рука Мешкова придавила его к месту. Зная петушиный характер Голубчикова, Мешков решил пресечь скандал в зародыше, т. к. с его точки зрения на фронте недопустима даже маленькая ссора между своими. Слушая его поучения, Голубчиков с кислой физиономией выгребал из-за воротника еще не растаявший снег, а Бакарев, улыбаясь, стоял в стороне и любовался своим произведением.
Неожиданно в самом центре веселящейся толпы оказался обоз с ранеными. Никто не обратил внимания на приближающихся к нам лошадок. Мало ли чем были загружены сани, а дозорные не нашли нужным просигналить. Раненых на фронте много, и к ним фронтовики привыкли. Но когда по ревущей толпе стали стрелять удивленными взглядами только что побывавшие в бою пассажиры обоза, и свежие бинты с ярко-розовыми пятнами попали в поле зрения поющих, среди солдат сначала возникло замешательство, потом что-то вроде испуга, и песня быстро затухла. Запевающий еще пытался тянуть ноту, но окрик соседа сорвал ее. Солдаты стояли потупясь и молча провожали взглядом подводы. Вид у них был растерянный, как будто все они одновременно были пойманы с поличным за какой-то непристойной проделкой.
Через минуту обоз скрылся за поворотом, но неожиданная реакция от его появления охладила настроение и напомнила нам о завтрашнем дне. Солдаты без команды занялись своим снаряжением. Просматривались затворы, считались патроны и укладывались вещмешки. Солдаты готовились к страшному делу, к уничтожению себе подобных, а если придется, то и к смерти. Хотя мыслей о собственной смерти каждый пытался избежать.
Декабрьский день короток. Солнце быстро склонялось к лесу. Постепенно удлиняющиеся тени деревьев достигли верхушками другой стороны поляны. Заметнее стал мороз. Зашевелилась кухонная команда, и скоро вместе с дымком стал прорываться к нам запах варева. Сегодня балуют нас — который раз горячая пища, давно такого не бывало. Ну что ж, нужно крепче заправиться — завтрашний день будет другим.
Валька—партизанка
МОЖНО ЛИ ВЛЮБИТЬСЯ НА ВОЙНЕ?
После сильного удара противник отошел назад, но продолжал оказывать упорное сопротивление. Наши возможности быстро исчерпались, а возникшее равновесие сил заставило перейти к обороне.
Когда командир батальона вручил мне конверт, фронт еще не стабилизировался, и наши войска в поисках выгодного места для обороны передвигались с места на место. Мой путь лежал по прямой семь километров по лесу, в штаб дивизии. Легкий морозец и попутный ветерок помогали мне, и я быстро мчался по проложенной кем-то лыжне.
В штабе дивизии мне повезло. Комендантский повар только что начал раздачу пищи штабным писарям, а содержимое пакета, видимо, было желанным, и я тут же был награжден черпаком перловой каши с американской тушенкой. Это было кстати, так как походные кухни нашего батальона отстали, и мы со вчерашнего дня грызли сырой концентрат и доели последние сухарные крошки. Быстро справившись с угощением, я зачерпнул кипятку, прополоскал котелок и содержимое вылил себе в живот.
С удовольствием вдыхая приятный дым выпрошенной у сержанта папироски, я развалился на снегу, подняв ноги на сугроб, давая им таким образом отдохнуть перед обратной пробежкой, но брызнувшая мне в лицо пороша заставила сразу же подняться и посмотреть на погоду.
Свинцовые тучи, цепляясь за деревья, сплошь закрыли небо и верхушки сосен, казалось, сгибались не от ветра, а от их напора. Разрываемые порывами ветра, они стремительно куда-то мчались, постоянно меняясь в форме. Усилился и низовой ветер. Сбрасывая с веток комья снега, он прорывался между деревьями то слева, то справа, быстро заметая лыжню. Это насторожило меня, так как семь километров против ветра удваивались. Подцепив на ноги лыжи, я быстро рванулся в глубину леса. При этом заметил, что штабные товарищи, пообедав, куда-то засобирались, но не придал этому значения. Ветер цеплялся за мою одежду, бросал в лицо снежинки, но лыжня была еще достаточно чистой, и я продвигался довольно быстро.
Минут через десять я увидал на пересекающей мой путь просеке движение двух лыжников. Думая, что меня не заметили, я завернул за куст и, наклонившись, стал поглядывать вдоль лыжни на просеку. Прошла минута, а лыжников нет. В мозгу забурлила тревога. Я напряг слух, но шум ветра заглушал другие звуки.
— Хэнди хох, Валька, — звонко прозвучало сзади меня.
Трудно представить возникшее у меня первоначально состояние от неожиданно прозвучавшего голоса, но мгновенно вслед за этим психика сработала на то, что голос был девичьим, а главное — названо мое имя. Повернувшись на голос, я не успел спрятать испуг, но, увидав Вальку-партизанку, сразу же успокоился. Рядом с ней стояла незнакомая мне женщина. Чтобы сберечь мое мужское достоинство, женщины пытались изобразить на лице просто радость от случайной встречи знакомого, но мое положение оказалось настолько комичным, что я первый не удержался от смеха, и мы втроем залились от всей души.
Оказывается, Валя уже давно меня заметила и узнала. А я сдуру спрятался и позволил женщинам сыграть с собой неприятную для меня шутку. Мой боевой опыт к тому времени складывался только из нескольких дней, и дамы преподнесли мне хороший урок.
Вчера в лесу произошла встреча нашего батальона с партизанским отрядом. Роты пошли дальше, а замполит и несколько связных, в том числе и я, были оставлены в отряде. Мы провели с партизанами несколько часов. Замполит занимался своим делом, а молодежь, угощая друг друга куревом, вела разговоры. Тут же оказалась Валька-партизанка. Обнаружив принадлежность к нам одинакового имени, мы перебросились с ней несколькими ничего не значащими фразами и, наверное, не вспомнили бы друг друга, если бы не эта встреча.
Из разговора выяснилось, что Валя следует из штаба полка, которому придан их отряд. Услышав название деревни, где расположился наш батальон, Валя от радости запрыгала вместе с лыжами и потребовала от своей спутницы, тети Глаши, отпустить ее со мной. Оказывается, это ее родная деревня, и она не была в ней больше года. Тетя Глаша сопротивлялась недолго. Позабыв только что полученный урок и стараясь показать себя перед женщинами, рассекая грудью ветер я помчался вперед. Через минуту оглянулся и с удовольствием увидел, что Валя отстала. Догнав меня, она показала язык и, проскочив вперед, заставила меня идти за нею.
Девушка шла размеренно, с хорошим скольжением и сильной опорой на палки. Было видно, что тренировками ей служили в основном дальние переходы с грузом на плечах. Даже в ее одежде отражалась походная жизнь. Отрезанные штанины немецких галифе натянуты на голенища стеганых суконных сапог с подошвами от автопокрышек. Наверное, самой сшитые рукавицы из шинельного сукна по-солдатски с указательным пальцем как краги закрывали обшлага рукавов. Сшитое из одеяла полупальто с глухим воротником из такого же сукна сидело свободно на ее маленьком теле, но излишне не болталось. На голове была старая солдатская ушанка с красноармейской звездочкой, видимо, недавний подарок какого-нибудь ротного старшины, так как вчера на ней была шаль. Все было сшито и перешито хотя и дратвой, но, как и полагалось девушке, с учетом фигуры, и даже выглядывающие из-под полупальто бутылки галифе как-то украшали этого маленького воина с женской душой. В этой одежде трудно узнать девушку, но Валю выдавало лицо. Несмотря на грубую партизанскую жизнь, оно оставалось таким нежным, какого не встретишь даже у подростка.
Вечерело. Темнота быстро обволакивала землю. Лес кончился, и сразу же удвоился ветер. Лавина туч опустилась ниже, поднятый бураном снег до предела снизил видимость. Скоро должна появиться деревня, но небо срослось с землей, и деревни не было видно.
По полю мы идем только несколько минут, а мне уже кажется, что несколько часов. Исчезла лыжня. Я было растерялся и молча плелся за Валей, но, видимо, родные места помогали ей ориентироваться, и уверенность девушки подбадривала меня.
Стена сарая выросла перед нами так неожиданно, что я даже не сразу понял, что это такое. С ее появлением оборвался и ветер. Пурга вытянула из нас все силы. Валя сразу же села на снег и привалилась к стене. Несколько минут меня еще пошатывало без ветра, но присутствие девушки заставляло прятать свое состояние.
Натянув на лицо улыбку, я подошел к ней; и только хотел разинуть рот, чтобы выразить радость по поводу окончания пути, как тявкающая ругань на немецком языке прорвала пургу и заставила нас съежиться. Во дворе послышались и другие голоса. Мы оказались в таком положении, как будто проснулись после кошмарного сна и не можем сообразить, где мы: наяву или все еще во сне.
Часто моргая, Валя вопросительно смотрела на меня, а я на нее. И, как бы отвечая на наш молчаливый вопрос, со двора усилилась перекличка на немецком языке и последние сомнения исчезли — там враг.
В первую минуту я подумал, что мы пришли не в ту деревню, но Валя подтвердила название деревни и даже назвала хозяина дома. Я осторожно заглянул в щель забора и убедился, что она права. В этом доме комбат вручал мне пакет. Стало ясно — нужно скорее уходить. Сарай укрывал от врага, но в любую минуту нас могли обнаружить.
Я рукой указал направление, а Валя взмахом головы дала понять, что сигнал ясен, и мы, оглядевшись, нырнули в пургу. Сейчас я шел первым, усталости как не бывало. С попутным ветром мы стали быстро двигаться к лесу. Ночь полностью овладела землей, и вместе с пургой они образовали непроглядную тьму. Валя шла за мной вплотную, так что ее лыжи постоянно натыкались на пятки моих лыж. Я тщательно вглядывался вперед, так что от напряжения появилась боль в глазах. Тем не менее, я увидел человека так внезапно, что кое-как сумел остановиться, чтобы не налететь на него, а Валя уткнулась в мою спину. Враг, он один, а мой автомат за спиной — пронеслось у меня в мозгу.
Человек стоял, наклонившись на ветер, прикрывая левой рукой упершиеся в меня глаза от колючего снега. Его автомат зловеще смотрел в нашу сторону. Он все еще не разобрался, кто мы, но это могло случиться в любой момент, и очередь прошьет нас обоих. Проходит одна секунда, две, три — решение не приходит. Сильный порыв ветра бросил новую порцию снега в его лицо. Немец пошатнулся, его правая рука машинально приподнялась к лицу, и дуло автомата опустилось.
Инстинкт бросил меня вперед, и отлетевшее от моего толчка тело забарахталось в глубоком снегу. Гулко прозвучал удар по голове прикладом, и вытянувшееся тело сразу же затихло. Сорвав автомат, я сунул его в руки Вале, и мы бросились к лесу. Все это произошло так быстро, что я даже не успел испугаться, но сил прибавилось, и мы моментально проскочили оставшееся поле.
Проскочив первый куст, я хотел было остановиться, чтобы оглянуться на Валю, но откуда-то свалившаяся тяжесть сбила меня с ног. Я захлебнулся снегом, кто-то прыгнул мне на спину и с силой завернул мои руки. Почти одновременно с этим раздался голос Вали. Что она кричала, я не понял, но сразу же мои руки освободились, и какая-то сила поставила меня на ноги. Некоторое время я выплевывал снег и обалдело смотрел на людей: до моего сознания никак не доходило происходящее. Наконец я стал воспринимать действительность. Это оказались разведчики нашей дивизии, и я стал жертвой их стремления захватить языка.
Из других дивизий сообщили, что на фронте появились новые части противника, и разведчики, пользуясь благоприятной погодой, решили узнать обстановку в районе своей дивизии.
Видно было, что ребятам неловко за случившееся, но они старались не показать виду и, отшучиваясь, успокаивали не столько меня, сколько Валю. Оказывается, она, увидав нападение на меня, резко остановилась и таким образом избежала удара, который уже приготовился нанести ей из-за куста другой разведчик. Что-то Вале подсказало, что это свои, и ее залихватская ругань на русском языке ошарашила нападающих и таким образом избавила меня от вывихов рук, а ее — от удара. Разведчиков было четверо — ребята один здоровее другого. Их каждого в отдельности было больше суммы нашего.
Спрятавшись от ветра за елку, мы закурили. Я все еще приходил в себя, а Валя продолжала тараторить о наших происшествиях.
— Ты уверен, что пришиб немца? — спросил один из разведчиков, видимо, старший. Я все еще не мог их различить, хотя мы не раз встречались в штабе дивизии.
Подумав, я пришел к выводу, что мой удар был недостаточно силен, так как я в спешке не делал большого размаха и, возможно, только оглушил его. А так как с того момента прошло не больше десяти минут, то возможно, что он еще там.
Лыжню уже занесло и, чтобы не прийти место встречи с немцем, мы рассредоточились на видимость друг с другом. Шли медленно не только из-за сильного встречного ветра, но и опасались внезапной встречи, как это произошло с нами. Моя правая лыжа прорезала бугорок снега и затормозилась. Я почувствовал, что стал на тело. Скребнул лыжей, чтобы сбить снег, и сразу же отскочил, так как то, что лежало под снегом, вдруг поднялось и заголосило нечеловеческим голосом. Набежавший один из разведчиков схватил орущую голову, и она, икнув два раза, замолчала. На шум сбежались остальные. В это время над нами прошла со стуком стайка трассирующих пуль. По команде старшего двое сразу же растворились во мгле.
Следующая пулеметная очередь защелкала между нами и заставила нас залечь. Раздался стон. Я повернулся к Вале. Она лежала на боку и держала руку на бедре.
— Быстро смывайся вместе с ней, мы прикроем, — раздался голос старшего.
Я понял, что команда касается меня, и резво вскочил на ноги, стал подымать Валю. Ее тело было совершенно неподвижно, лишь изредка вздрагивало.
Уже совсем было приспособившись положить ее на плечо, я запутался в ее лыжах и вместе с ней рухнул в снег. Скрежет ее зубов, чуть слышное тяжелое мычание дало понять, что она изо все сил сдерживается, чтобы не закричать. Я сконфуженно таращил на нее свои глаза, и чтобы не усилить боль, боялся к ней притронуться. Но пятиэтажный мат в два голоса привел меня в чувство. Рванув из-за пояса нож, я срезал ее лыжи и легко забросил Валю на плечо. Сначала она мне показалась очень легкой, но тяжелый день вытянул силы, и через десяток минут пот залил мое лицо.
Сзади периодически стучал немецкий автомат, но наши автоматы молчали, а это значит, что стреляли немцы на крик фрица, не видя нас, и Валя оказалась случайной жертвой. Разведчики не выдавали себя, следили за врагом.
Я выбивался из сил и хотел было, чтобы перевести дух, положить Валю на снег, но, предупредив это, чьи-то руки сняли ее с моих плеч, и знакомый голос подбодрил меня:
— Потерпи немного, пацан, сейчас будем дома.
И я, пошатываясь, поплелся за кое-как видневшимися человеческими фигурами...
Валя сидела прямо на полу, прислонившись к стене. Забинтованная поверх штанов ее нога была вытянута и упиралась носком в бедро моей ноги. Насколько тяжела ее рана, нам так и не пришлось узнать. Ее нежное лицо не выражало ничего и, освещенное шатающимся от движения воздуха пламенем, исходящим из 45-миллиметрового патрона, стало еще красивее и было похоже на лицо спящего ребенка.
_Валентин_Павлович_с_будущей_супругой_Валентиной_Павловной._Тюмень,_1950_г._
Борясь с обволакивающим мое сознание сном, я сидел напротив и пялил на нее глаза. Почему-то мне казалось, что засну и больше не увижу ее. Спроси меня в этот момент, и я бы не ответил, почему я боялся этого. Все, что происходило 1 в моей душе, для меня было новым, таким приятным и еще никогда не пережитым ощущением. Мой взгляд переходил с ее носа на глаза, на губы, щеки, а затем снова делал такой же круг. Валя, видимо, почувствовала это и приоткрыла веки. Наши глаза встретились, и в это время по ее лицу пробежала не пренебрежительная, а какая-то ласково-сожалеющая улыбка, которая может возникнуть только у человека, обладающего превосходством над другим человеком. И которая говорила, что я глазею на нее не первый, и это ей привычно. Что все это ни к чему, так как мы все равно больше не встретимся.
Девушка постеснялась доверить ребятам сделать настоящую перевязку, так как неразборчивая пуля прошла в недозволенном для мужского прикосновения месте. Нас успокаивало лишь то, что не было признаков сильного кровотечения, а то пришлось бы не считаться с ее чувствами и применить силу. Она это хорошо понимала I и, видимо, нашла силы терпеть.
Запустив немного холода, хлопнула дверь. Звякнули дверцы печурки. Дежурный, добавив в огонь палок, поставил чайник. Непривычное тепло охватило тело. Тяжелый воздух затруднял дыхание.
Разведчики спали непробудно. Им чаще, чем нам приходится бывать в землянках, но и опасности они подвергаются чаще. Их тяжелый изнуряющий труд требует полноценного сна, а выспаться удается редко, и поэтому сну они отдаются полностью, когда такая возможность есть.
Кто-то застонал. Видимо, у человека, наглядевшегося на ужасы войны, не было покоя нервам и во сне.
Обещанная подвода появилась только к утру. Ребята осторожно вынесли Валю и положили в сани. Я было сунулся в седоки, но в санях оказался еще один раненый, и подвода ушла без меня. >
С рассветом преобразилась погода. Когда, выспавшись, я вышел из землянки, солнце светило так ярко что даже резало глаза. По небу медленно двигались облачки-барашки. Чуть заметный ветерок едва шевелил ветки. Даже изредка раздававшиеся пушечные выстрелы и звонкие разрывы снарядов в мерзлой земле не портили приподнятого приятной погодой настроения после томительной ночной пурги.
Голод напомнил о себе, но утолить его надежды не было никакой, так как все уже давно позавтракали и разошлись по свои делам.
В батальоне уже знали о моих мытарствах — разведка доложила точно. Похождения мои получили отрицательную оценку командного состава. Встретившийся ротный на мое приветствие так матюгнулся, что мои ошпаренные обидой мозги не сразу восстановили свою работу. Контраст между событиями как-то не укладывался в моей голове. Мне казалось, что меня должны пожалеть за перенесенное в эту ночь и даже похвалить, но я оказался виноват в таких событиях, которые даже не происходили, а пристегнутая ко мне бабья юбка явилась поводом для солдатских шуток.
Остывши и поразмыслив, я понял, что в штабе дивизии, увлеченный вкусным обедом и папироской, не уточнил, почему и куда они засобирались, а остальное в моем понятии шло само собой. Подтвердил мою правоту своей шуткой и ротный старшина, слывший среди солдат отчаянным бабником. Он, пригладив свои усы и прищурив глаза, протянул глупо:
— Не робей солдат, только за девками к немцам не лазь.
Окончательно меня успокоил повар. Он положил почти полный котелок каши и, как-то по-отцовски взглянув в мои глаза, спросил:
— Ну что, досталось на орехи?
Я ответил ему только благодарным взглядом и молча отошел.
До отказа наполнив живот, я уже искал глазами под деревьями место для отдыха, когда вышедший из землянки начальник штаба позвал меня к себе. Отдых не состоялся, и мой путь снова лежал в штаб дивизии.
В быстром движении между соснами окончательно рассеялся тяжелый осадок на душе после столь неожиданной встречи в батальоне. Мое внимание сосредоточилось на природе. Сначала я любовался птицами, занимавшимися своим обычным, определенным природой занятием. Их кажущаяся беззаботность и деловитость отвлекали меня от действительности. Затем стал любоваться фигурами из снега, сотворенными пургой и прилепленными на ветки деревьев. Потом мои мысли стали сосредотачиваться на прошлом. Вспомнилась Нина из Ишима, с которой мы в последнее время постоянно переглядывались через столы в столовой ФЗО и через головы товарищей в строю. Этим наши с ней взаимоотношения и ограничились. Я даже боялся к ней подойти, и о нашей любви на расстоянии ребята сочинили анекдот. Вспомнилась Роза, с которой проводил вечера в Омске. На этих встречах говорила только она, а я молча слушал или односложно отвечал. С ней отношения были игривые, но они исходили только от нее, а я просто неумело подражал занимавшимся кавалерством ребятам и, когда ушел в армию, то расстался с Розой без особого сожаления, но вспоминал ее долго, так как на мне отразились ее проводы. Я же был одинок, и ее теплое отношение сглаживало одиночество. Я, наверное, продолжал бы свои воспоминания, но вот лыжня вывела меня на дорогу, и попавшаяся на глаза подвода с ранеными сразу же напомнила образ партизанки. Одновременно вспомнились и насмешники над бабьей юбкой, но я заглушил это неприятное воспоминание и поплелся за лошадкой.
Госпиталь оказался рядом. Выходящий из металлических трубок дым медленно рассеивался между густо стоящих сосен, брезентовые палатки были наполовину завалены снегом. Даже на расстоянии в воздухе ощущался запах лекарств. Белые халаты, надетые прямо на шинель или телогрейки, обрызганные кровью, придавали людям какой-то необычный, во всяком случае не госпитальный вид, который вызывал страх. Все были серьезны, деловиты, с отражением усталости в глазах. Но это был обычный прифронтовой госпиталь, занимавшийся первичной обработкой ран, срочными операциями и отсеивающий смертников от тех, у кого еще была надежда на жизнь. Это были люди, которые первыми оказывали квалифицированную помощь, и от их умения зависело многое для раненых.
Только что прошедшие бои перегрузили госпитали. Раненые все еще поступали, и госпитальная деятельность шла на пределе. Немного в стороне зловеще возвышалась поленица из трупов; и тот факт, что нижний ряд был засыпан снегом, а наверху лежали еще не застывшие тела, говорил, что она постоянно росла.
Мои поиски оказались безрезультатны, партизанку здесь никто не знал.
Я подошел к костру, около которого сидела группа солдат. Они сосредоточенно скребли уже опорожненные котелки. Прикурив от уголька и намереваясь немного отдохнуть, сел к теплу.
Вдруг раздавшийся голос: «Пацан, здорово!» — я сразу же узнал. Это тот самый голос, который так здорово подстегивал меня виртуозной матерщиной в темноте прошедшей ночи. Я оглянулся. На дороге стоял с широкой улыбкой Иван Стручков. Кто не знал этого разведчика? И вот надо же, я, встречавший его до этого не один раз, вчера в ночной пурге не мог его узнать. От радости я даже не обратил внимания на унизительное «пацан» и бросился к нему.
В это время из палаток вынесли к подошедшей автомашине раненых, которые отвлекли наше внимание.
— Смотри, твой крестник! Как-то торжественно произнес Стручков и показал мне на первые носилки. В них лежал человек в немецкой форме. Вся его голова была в бинтах. Взгляд его одного, свободного от повязки глаза, скользнул по моей фигуре, и мне показалось, что в нем отражается не столько страдание, сколько радость. Видимо, мой удар принес ему вместе со страданием и облегчение, так как повлек за собой плен, а с этим и освобождение от войны и от бессмысленного риска потерять свою жизнь. Невраждебное отношение госпитального персонала убедило его в безопасности, и он был уверен в своей встрече с семьей.
Мои мысли прервал разведчик:
— Жди награды.
Я не стал рассказывать ему о полученной уже взбучке от своих командиров и даже не поинтересовался о ценности показаний «крестника», а спросил о Вале.
- Вот ты кого, оказывается, ищешь? — сказал он с усмешкой. — Да она давно в Смоленске. Как только установилась погода, ее впихнули в кукурузник.
Как будто желая увидеть Валю, я взглянул через голову Стручкова на восточное небо, но там ничего не было. Даже тучи куда-то разбежались, непроглядная белесая синева простиралась до горизонта, а за ним не видно Смоленска. Я представил то расстояние, которое отделяет меня от него, но никак не мог представить расстояние до Вали. Сбивая мой взгляд, в высоту поднялась кем-то спугнутая птичка и, расправив крылья, стала кружиться над одним местом, а затем снова нырнула в кусты, и вместе с ней опустились на землю мои глаза.
— Нам по пути? — спросил разведчик.
Я молча кивнул ему головой и медленно пошел к лыжам.
Ощущение чего-то потерянного, такого, что очень необходимо в жизни человека, и его уже больше не найдешь, сковало мои мысли даже Стручков своей веселой болтовней, наполовину перемешанной с матерщиной, не мог рассеять на всем пути до штаба дивизии.
notes
Примечания
1
_Митинг_состоялся_22_июня_1941_г._в_6_час._вечера_на_городской_площади._
2
_На_конференции_присутствовало_84_делегатки_от_36_колхозов,_Буньковской,_Суерской_МТС._
3
_Дата_установлена_по_содержанию_документа._
4
_Из_протокола_№_3_заседания_бюро_горкома_ВКП(б)_(объединенное_с_горисполкомом)_от_19_января_1943_г._
5
_Материалы_предоставлены_Тюменским_областным_Советом_ветеранов_
6
_Материалы_предоставлены_Тюменским_областным_Советом_ветеранов_
7
_Материалы_предоставлены_Тюменским_областным_Советом_ветеранов_
8
_Материалы_предоставлены_Тюменским_областным_Советом_ветеранов_
9
_Материалы_предоставлены_Тюменским_областным_Советом_ветеранов_