Избранное. Том 1
С. К. Ломакин
ЭКСТРЕМАЛЬНАЯ СИТУАЦИЯ
Виктор Васильевич Шершенев, профессор, еще не старый человек, стал иногда в своих лекциях по философии в университете иронизировать над современной молодежью. Нет, это было не морализаторство типа «вот в наше время». Нет, он не вставал в позу духовного отца-пастыря, не делал назиданий, не учил студентов, как надо жить. Профессор понимал, что каждое поколение переживает свои трудности, а людей, с возрастом идеализирующих свое время и не согласных с некоторыми нравами и отношениями у части молодежи, всегда было много. Достаточно вспомнить диалоги Платона, написанные еще до новой эры. В этих диалогах Платон в уста своего учителя Сократа вложил слова, которые мало чем отличаются от сегодняшних сетований на то, что молодежь стала хуже, чем в «наше время». Основных претензий к современной молодежи у профессора было две – ее пассивность и сытость. Испытание сытостью он считал не меньшим злом для молодежи, чем испытание голодом. Пассивность молодых людей, по мнению Виктора Васильевича, является производной от сытости. Профессор бичевал мещанство, цитировал по памяти М. Цветаеву, Вл. Солоухина, Ю. Кузнецова. Но иногда говорил, словно успокаивая себя, после очередного искреннего негодования против «вещизма»: «Вы же не виноваты в том, что стали потребителями, объективно не виноваты, мы, взрослые, сделали вас такими, не всех, конечно, но мы вам обеспечили комфортную жизнь, опекая и оберегая от всяких трудностей, которые с избытком сами испытали. А перестроечные годы сориентировали у вас дух предпринимательства и накопительства. И эта идеология властно вторгается во все сферы нашей жизни. И особенно этой идеологии более всего подвержена молодежь.
Мещанин, хапуга, лентяй сами по себе не возникают, функция человека, – говорил профессор, – не приходит извне, она обусловлена, т. е. детерминирована теми отношениями, в которых оказывается человек. Вы помните известное суждение, никем не опровергнутое: «Обстоятельства в такой мере творят людей, в какой люди творят обстоятельства». Мы должны изменить обстоятельства. Что я имею в виду? Против сытости, мещанства мы должны выработать иммунитет, и таким иммунитетом для нас должна быть духовность, нравственное самосовершенствование человека. Как природа является источником вдохновения для художников, поэтов, источником человечности, так труд, книга, постижение культурных ценностей являются духовной основой человека. Необходимо изменить систему ценностей, отдав предпочтение не потребительским, а духовным».
Однажды во время лекции, когда Виктор Васильевич комментировал острую статью о «вещизме», опубликованную в «Литературной газете», кто-то из студентов, прервав профессора, сказал: «Виктор Васильевич, вот Вы катите бочку на молодых потребителей, а каково было Ваше поколение студентов? Расскажите нам, как Вы жили, чем жили, каковы были Ваши интересы». «Охотно это сделаю, – сказал Виктор Васильевич, – но только не на лекции, а на очередном вечере вопросов и ответов в общежитии, напомните мне об этом». Студенты напомнили. И в один из вечеров Виктор Васильевич предстал перед студентами в неофициальной обстановке. Собрались в красном уголке общежития, где на столе красовался самовар, а рядом – гора печенья и конфет. Это не был официальный вечер вопросов и ответов. Был задан один вопрос: чем и как жило студенчество университета 20 – 25 лет назад.
Начал профессор с того, что поколение, к которому он принадлежал, пришло в университет в 70-е годы, многие из ребят отслужили в армии, поработали на производстве. Это студенты, родившиеся в годы войны, в «сороковые-роковые». «Нужно ли вам говорить о нашем голодном детстве. Большинство из нас не имели отцов – они погибли в Великую Отечественную. Мне тоже пришлось работать в деревне: был плотником, пас коров, работал слесарем в ремонтных мастерских. После окончания школы поступил в высшее летное училище, но не повезло: проучился больше года, когда училище попало под сокращение. Вы знаете, что было сокращение армии на 1,5 млн. человек в 60-е годы, и мне, как и многим ребятам, пришлось изменить своей мечте: я поступил в университет. Жили мы очень бедно – стипендия на первом курсе была 22 рубля, повышенная – 28 рублей. Жили коммуной. Что это такое? О, это особая форма организации студенчества, которая, наверное, войдет в историю. Мы, человек двадцать, объединялись, сдавали по 18 рублей какой-нибудь женщине-пенсионерке, которая на эти деньги покупала самые дешевые продукты и готовила нам еду три раза в день прямо в общежитии, на кухне какого-нибудь этажа. Иногда сами готовили по очереди, по графику. Сами понимаете, как мы питались. Оставалось 4 рубля, из которых часть шла на уплату за общежитие, комсомольские взносы, словом, денег не оставалось даже на билет в кино. Вы, вероятно, удивляетесь, почему нигде не подрабатывали. Во-первых, сил не хватало, во-вторых, может, для вас это будет неубедительно, но каждый свободный час старались провести за книгами в научной библиотеке. Были и голодные обмороки. Что касается одежды, никто особенно не обращал на нее внимания, для некоторых ребят единственным костюмом, на все случаи жизни – была солдатская роба.
Все жили мыслью о том, что вот закончим университет, тогда и заживем, как нужно. Но жили весело. А какой мы пир закатывали, когда кому-нибудь присылали из деревни сало, – это был праздник на факультете. Иногда в таких стихийных празднествах принимали участие даже профессора, которые были частыми гостями нашего общежития.
О многом бы можно рассказать, но мне из студенческой поры вспоминается один случай, который потряс меня до основания и заставил на себя посмотреть с иной стороны. До этого случая мне казалось, что я все могу, все давалось легко, думал, так пойдет и дальше!
Речь о калыме. Во время летних каникул мы ездили в Казахстан со студенческим строительным отрядом. Бывало, правда, редко, что мы подрабатывали на разгрузке вагонов с углем, щебенкой, гравием. Но однажды выпал особый случай – заработать большие деньги. Как-то вечером в университетском общежитии появились вербовщики-калымщики из числа студентов политехнического института. Это были здоровые, просто могучие парни – мастера спорта по штанге и вольной борьбе. Они шли по коридорам общаги и громко зазывали собраться физически сильных парней на третьем этаже в красном уголке, где мы сейчас с вами беседуем. Через какие-нибудь полчаса красный уголок заполнился десятками парней, в нем, как говорят, яблоку негде было упасть. Многие, видимо, пришли из любопытства. Один из вербовщиков – широкоплечий парень могучего телосложения – сказал примерно следующее:
«Парни, мы вас собрали для того, чтобы предложить работу, работу очень трудную, но высокооплачиваемую. Работать предстоит одни сутки с несколькими перерывами на обед. Надо вручную разгрузить две баржи с досками-сороковками. За сутки можно получить 150 рублей. Деньги получаем сразу после окончания работы». Парень объяснил, что тот, кто не выдержит до окончания работы, скажем несколько часов, не получает ничего. «Такой у нас закон, – продолжал он, – понимаю, что закон жесткий, но мы предупреждаем честно заранее, чтобы потом, как говорят, разговоров не было. Вот и кумекайте: идти или не идти, а если кто надумает, запишитесь у Влада, – и показал на товарища, сидевшего за столом с блокнотом наготове. – Сбор завтра на пристани в шесть часов утра». Конечно, 150 рублей за сутки для студента в 60-е годы – огромное богатство, на них можно было приобрести недорого костюм и пальто. Стоимость, то есть покупная способность тех денег была в 100 раз выше, чем сегодняшняя, их девальвация как– то со временем все более ощущалась.
После такого предельно краткого выступления организатора калыма больше половины парней покинули красный уголок, а оставшиеся стали записываться у Влада. Во время записи некоторые вербовщики подходили к парням и пробовали мускулы рук, иногда небрежно роняли: «не выдержит», иногда: «норма, пойдет, хорош». Кто-то из записавшихся заметил: «Как на невольничьем рынке, зубы только еще не смотрите». На следующий день, ровно в шесть часов, мы были на пристани, там уже шла перекличка. Ребят из разных вузов города собралось много, и все крепкие, здоровые, сильные.
Была середина мая, солнце уже давало о себе знать, днем ребятишки вовсю купались в реке. Организаторы разгрузки барж на берегу четко объяснили, куда носить доски, с кем быть в паре. Попросили раздеться до трусов (будет жарко), на ноги выдали видавшие виды кеды (их было великое множество), дали каждому наплечник, как солдату, и мешковину – для прикрытия шеи и спины. Работа была организована так: у штабелей в нескольких местах выбора досок стояло два добрых крепких молодца, которые брали по нескольку досок с двух концов (на каждого несущего приходилось более 100 килограммов) и обрушивали их на плечи впереди стоящих, а затем следующей пары и т. д.. От мест разгрузки до нового складирования досок было метров триста, нужно было пройти по мосткам с баржи на берег, а там самое трудное – в гору – до нового штабеля. Через три часа работы – перекур на пятнадцать минут, разрешалось искупаться, а через шесть часов можно было перекусить, на это отводилось полчаса. Фирма, т. е. организаторы, позаботилась о подкреплении грузчиков. Еда немудрящая, но сытная: мясо, яйца, огурцы, помидоры, хлеб с молоком. После купания в холодной воде мы некоторое время чувствовали себя бодро, а еда расслабляла. Некоторые из студентов после перерыва не могли подняться, им нужно было размять, помассировать ноги, чтобы вновь начать ходить. После каждого получасового перерыва, т. е. через шесть часов, грузчиков становилось все меньше и меньше. Шел, так сказать, естественный отбор, оставались самые выносливые, сильные физически и духом. У меня было четыре партнера. Особенно запомнился один из них, это был могучий, красивый атлет, штангист полутяжелого веса. Он не доработал до конца шесть часов, пот ручьем катился с него, он много пил воды. На барже стояло несколько бачков с водой, и мы, возвращаясь с берега, часто прикладывались, чтобы восполнить вышедшую с потом воду. А когда мой партнер из политехнического института после очередного перерыва, едва поднявшись, пошел с баржи, его никто не остановил, никто не окликнул. Я было попытался что-то сказать относительно того, что, мол, парню надо заплатить, но меня оборвали, посоветовав свои моральные сентенции оставить за пределами баржи. Здесь, дескать, свои законы.
Последние часы работы были самыми трудными, просто ужасными. Ноги стали как на шарнирах, во время перерыва нельзя было опускаться на корточки – потом не поднимешься. Уже не хотелось ни пить, ни есть, появилась слабость. Была одна только мысль: как донести груз – доски – до места, сбросить их и отдышаться, двигаясь «порожняком». Мучила навязчивая строчка С. Щипачева «... Землю раем можно сделать, только руки приложить». А вообще-то в голове была такая пустота, словно и не было многих лет учебы.
Не помню почти последних часов работы, был я уже не человеком, а роботом, автоматом, но сутки выдержал! За работу получил 220 рублей. Нас, доработавших до конца, развез по общежитиям автобус, нанятый для этого фирмой. Каждому дали по полной сумке продуктов, оставшихся от обеда. Кстати, выдержали в основном не спортсмены, а ребята, привыкшие к постоянному труду, в основном это были деревенские парни.
В общежитии я появился рано утром. Меня едва узнали: небритого, постаревшего, с распухшей шеей и плечами. Девчата где– то раздобыли пинцет: вытащили занозы, обработали шею и плечи одеколоном, уложили в постель. Проспал я более суток, а когда проснулся, не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, все тело ломало и горело. Встать без помощи товарищей не мог. Ребята меня носили умываться. И только на третий день сам стал подниматься, ходить на лекции и семинары...
Сейчас, вспоминая эту работу, думаю, что в данный момент не смог бы выдержать этой двух-трехчасовой гонки – разорвалось бы сердце.
Виктор Васильевич сделал паузу, давая понять, что рассказ окончен. А потом заметил, что при сытой жизни вряд ли нашлись бы охотники из числа студентов, чтобы так убиваться. «Не скажите, – послышался голос, – и сейчас 22000 рублей не валяются на дороге». Понимаете, мне этот случай дал возможность оценить сложность, многоликость, многообразность жизни, – закончил свой рассказ профессор. – Я понял, что нужно серьезно готовить себя к жизни. Потом было много всякого, но этот случай особенно памятен. Может быть, потому что он был по трудности первым.
С. К. Ломакин
ЭКСТРЕМАЛЬНАЯ СИТУАЦИЯ
Виктор Васильевич Шершенев, профессор, еще не старый человек, стал иногда в своих лекциях по философии в университете иронизировать над современной молодежью. Нет, это было не морализаторство типа «вот в наше время». Нет, он не вставал в позу духовного отца-пастыря, не делал назиданий, не учил студентов, как надо жить. Профессор понимал, что каждое поколение переживает свои трудности, а людей, с возрастом идеализирующих свое время и не согласных с некоторыми нравами и отношениями у части молодежи, всегда было много. Достаточно вспомнить диалоги Платона, написанные еще до новой эры. В этих диалогах Платон в уста своего учителя Сократа вложил слова, которые мало чем отличаются от сегодняшних сетований на то, что молодежь стала хуже, чем в «наше время». Основных претензий к современной молодежи у профессора было две – ее пассивность и сытость. Испытание сытостью он считал не меньшим злом для молодежи, чем испытание голодом. Пассивность молодых людей, по мнению Виктора Васильевича, является производной от сытости. Профессор бичевал мещанство, цитировал по памяти М. Цветаеву, Вл. Солоухина, Ю. Кузнецова. Но иногда говорил, словно успокаивая себя, после очередного искреннего негодования против «вещизма»: «Вы же не виноваты в том, что стали потребителями, объективно не виноваты, мы, взрослые, сделали вас такими, не всех, конечно, но мы вам обеспечили комфортную жизнь, опекая и оберегая от всяких трудностей, которые с избытком сами испытали. А перестроечные годы сориентировали у вас дух предпринимательства и накопительства. И эта идеология властно вторгается во все сферы нашей жизни. И особенно этой идеологии более всего подвержена молодежь.
Мещанин, хапуга, лентяй сами по себе не возникают, функция человека, – говорил профессор, – не приходит извне, она обусловлена, т. е. детерминирована теми отношениями, в которых оказывается человек. Вы помните известное суждение, никем не опровергнутое: «Обстоятельства в такой мере творят людей, в какой люди творят обстоятельства». Мы должны изменить обстоятельства. Что я имею в виду? Против сытости, мещанства мы должны выработать иммунитет, и таким иммунитетом для нас должна быть духовность, нравственное самосовершенствование человека. Как природа является источником вдохновения для художников, поэтов, источником человечности, так труд, книга, постижение культурных ценностей являются духовной основой человека. Необходимо изменить систему ценностей, отдав предпочтение не потребительским, а духовным».
Однажды во время лекции, когда Виктор Васильевич комментировал острую статью о «вещизме», опубликованную в «Литературной газете», кто-то из студентов, прервав профессора, сказал: «Виктор Васильевич, вот Вы катите бочку на молодых потребителей, а каково было Ваше поколение студентов? Расскажите нам, как Вы жили, чем жили, каковы были Ваши интересы». «Охотно это сделаю, – сказал Виктор Васильевич, – но только не на лекции, а на очередном вечере вопросов и ответов в общежитии, напомните мне об этом». Студенты напомнили. И в один из вечеров Виктор Васильевич предстал перед студентами в неофициальной обстановке. Собрались в красном уголке общежития, где на столе красовался самовар, а рядом – гора печенья и конфет. Это не был официальный вечер вопросов и ответов. Был задан один вопрос: чем и как жило студенчество университета 20 – 25 лет назад.
Начал профессор с того, что поколение, к которому он принадлежал, пришло в университет в 70-е годы, многие из ребят отслужили в армии, поработали на производстве. Это студенты, родившиеся в годы войны, в «сороковые-роковые». «Нужно ли вам говорить о нашем голодном детстве. Большинство из нас не имели отцов – они погибли в Великую Отечественную. Мне тоже пришлось работать в деревне: был плотником, пас коров, работал слесарем в ремонтных мастерских. После окончания школы поступил в высшее летное училище, но не повезло: проучился больше года, когда училище попало под сокращение. Вы знаете, что было сокращение армии на 1,5 млн. человек в 60-е годы, и мне, как и многим ребятам, пришлось изменить своей мечте: я поступил в университет. Жили мы очень бедно – стипендия на первом курсе была 22 рубля, повышенная – 28 рублей. Жили коммуной. Что это такое? О, это особая форма организации студенчества, которая, наверное, войдет в историю. Мы, человек двадцать, объединялись, сдавали по 18 рублей какой-нибудь женщине-пенсионерке, которая на эти деньги покупала самые дешевые продукты и готовила нам еду три раза в день прямо в общежитии, на кухне какого-нибудь этажа. Иногда сами готовили по очереди, по графику. Сами понимаете, как мы питались. Оставалось 4 рубля, из которых часть шла на уплату за общежитие, комсомольские взносы, словом, денег не оставалось даже на билет в кино. Вы, вероятно, удивляетесь, почему нигде не подрабатывали. Во-первых, сил не хватало, во-вторых, может, для вас это будет неубедительно, но каждый свободный час старались провести за книгами в научной библиотеке. Были и голодные обмороки. Что касается одежды, никто особенно не обращал на нее внимания, для некоторых ребят единственным костюмом, на все случаи жизни – была солдатская роба.
Все жили мыслью о том, что вот закончим университет, тогда и заживем, как нужно. Но жили весело. А какой мы пир закатывали, когда кому-нибудь присылали из деревни сало, – это был праздник на факультете. Иногда в таких стихийных празднествах принимали участие даже профессора, которые были частыми гостями нашего общежития.
О многом бы можно рассказать, но мне из студенческой поры вспоминается один случай, который потряс меня до основания и заставил на себя посмотреть с иной стороны. До этого случая мне казалось, что я все могу, все давалось легко, думал, так пойдет и дальше!
Речь о калыме. Во время летних каникул мы ездили в Казахстан со студенческим строительным отрядом. Бывало, правда, редко, что мы подрабатывали на разгрузке вагонов с углем, щебенкой, гравием. Но однажды выпал особый случай – заработать большие деньги. Как-то вечером в университетском общежитии появились вербовщики-калымщики из числа студентов политехнического института. Это были здоровые, просто могучие парни – мастера спорта по штанге и вольной борьбе. Они шли по коридорам общаги и громко зазывали собраться физически сильных парней на третьем этаже в красном уголке, где мы сейчас с вами беседуем. Через какие-нибудь полчаса красный уголок заполнился десятками парней, в нем, как говорят, яблоку негде было упасть. Многие, видимо, пришли из любопытства. Один из вербовщиков – широкоплечий парень могучего телосложения – сказал примерно следующее:
«Парни, мы вас собрали для того, чтобы предложить работу, работу очень трудную, но высокооплачиваемую. Работать предстоит одни сутки с несколькими перерывами на обед. Надо вручную разгрузить две баржи с досками-сороковками. За сутки можно получить 150 рублей. Деньги получаем сразу после окончания работы». Парень объяснил, что тот, кто не выдержит до окончания работы, скажем несколько часов, не получает ничего. «Такой у нас закон, – продолжал он, – понимаю, что закон жесткий, но мы предупреждаем честно заранее, чтобы потом, как говорят, разговоров не было. Вот и кумекайте: идти или не идти, а если кто надумает, запишитесь у Влада, – и показал на товарища, сидевшего за столом с блокнотом наготове. – Сбор завтра на пристани в шесть часов утра». Конечно, 150 рублей за сутки для студента в 60-е годы – огромное богатство, на них можно было приобрести недорого костюм и пальто. Стоимость, то есть покупная способность тех денег была в 100 раз выше, чем сегодняшняя, их девальвация как– то со временем все более ощущалась.
После такого предельно краткого выступления организатора калыма больше половины парней покинули красный уголок, а оставшиеся стали записываться у Влада. Во время записи некоторые вербовщики подходили к парням и пробовали мускулы рук, иногда небрежно роняли: «не выдержит», иногда: «норма, пойдет, хорош». Кто-то из записавшихся заметил: «Как на невольничьем рынке, зубы только еще не смотрите». На следующий день, ровно в шесть часов, мы были на пристани, там уже шла перекличка. Ребят из разных вузов города собралось много, и все крепкие, здоровые, сильные.
Была середина мая, солнце уже давало о себе знать, днем ребятишки вовсю купались в реке. Организаторы разгрузки барж на берегу четко объяснили, куда носить доски, с кем быть в паре. Попросили раздеться до трусов (будет жарко), на ноги выдали видавшие виды кеды (их было великое множество), дали каждому наплечник, как солдату, и мешковину – для прикрытия шеи и спины. Работа была организована так: у штабелей в нескольких местах выбора досок стояло два добрых крепких молодца, которые брали по нескольку досок с двух концов (на каждого несущего приходилось более 100 килограммов) и обрушивали их на плечи впереди стоящих, а затем следующей пары и т. д.. От мест разгрузки до нового складирования досок было метров триста, нужно было пройти по мосткам с баржи на берег, а там самое трудное – в гору – до нового штабеля. Через три часа работы – перекур на пятнадцать минут, разрешалось искупаться, а через шесть часов можно было перекусить, на это отводилось полчаса. Фирма, т. е. организаторы, позаботилась о подкреплении грузчиков. Еда немудрящая, но сытная: мясо, яйца, огурцы, помидоры, хлеб с молоком. После купания в холодной воде мы некоторое время чувствовали себя бодро, а еда расслабляла. Некоторые из студентов после перерыва не могли подняться, им нужно было размять, помассировать ноги, чтобы вновь начать ходить. После каждого получасового перерыва, т. е. через шесть часов, грузчиков становилось все меньше и меньше. Шел, так сказать, естественный отбор, оставались самые выносливые, сильные физически и духом. У меня было четыре партнера. Особенно запомнился один из них, это был могучий, красивый атлет, штангист полутяжелого веса. Он не доработал до конца шесть часов, пот ручьем катился с него, он много пил воды. На барже стояло несколько бачков с водой, и мы, возвращаясь с берега, часто прикладывались, чтобы восполнить вышедшую с потом воду. А когда мой партнер из политехнического института после очередного перерыва, едва поднявшись, пошел с баржи, его никто не остановил, никто не окликнул. Я было попытался что-то сказать относительно того, что, мол, парню надо заплатить, но меня оборвали, посоветовав свои моральные сентенции оставить за пределами баржи. Здесь, дескать, свои законы.
Последние часы работы были самыми трудными, просто ужасными. Ноги стали как на шарнирах, во время перерыва нельзя было опускаться на корточки – потом не поднимешься. Уже не хотелось ни пить, ни есть, появилась слабость. Была одна только мысль: как донести груз – доски – до места, сбросить их и отдышаться, двигаясь «порожняком». Мучила навязчивая строчка С. Щипачева «... Землю раем можно сделать, только руки приложить». А вообще-то в голове была такая пустота, словно и не было многих лет учебы.
Не помню почти последних часов работы, был я уже не человеком, а роботом, автоматом, но сутки выдержал! За работу получил 220 рублей. Нас, доработавших до конца, развез по общежитиям автобус, нанятый для этого фирмой. Каждому дали по полной сумке продуктов, оставшихся от обеда. Кстати, выдержали в основном не спортсмены, а ребята, привыкшие к постоянному труду, в основном это были деревенские парни.
В общежитии я появился рано утром. Меня едва узнали: небритого, постаревшего, с распухшей шеей и плечами. Девчата где– то раздобыли пинцет: вытащили занозы, обработали шею и плечи одеколоном, уложили в постель. Проспал я более суток, а когда проснулся, не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, все тело ломало и горело. Встать без помощи товарищей не мог. Ребята меня носили умываться. И только на третий день сам стал подниматься, ходить на лекции и семинары...
Сейчас, вспоминая эту работу, думаю, что в данный момент не смог бы выдержать этой двух-трехчасовой гонки – разорвалось бы сердце.
Виктор Васильевич сделал паузу, давая понять, что рассказ окончен. А потом заметил, что при сытой жизни вряд ли нашлись бы охотники из числа студентов, чтобы так убиваться. «Не скажите, – послышался голос, – и сейчас 22000 рублей не валяются на дороге». Понимаете, мне этот случай дал возможность оценить сложность, многоликость, многообразность жизни, – закончил свой рассказ профессор. – Я понял, что нужно серьезно готовить себя к жизни. Потом было много всякого, но этот случай особенно памятен. Может быть, потому что он был по трудности первым.