Пастуший стан
С. Б. Шумский
О, ЖИЗНЬ!..
Решил протопить летнюю избу: стужа с вечера раскалялась до сорока и больше, правда, днем мороз слабел, на небо наплывала густая облачность, сыпал мелкий снежок. Березы окутывались искристой куржаковой фатой.
А к вечеру, на багровую закатную зарю, стынь снова напирала от холодно светящихся звезд. На всю длинную ночь...
Смел метлой с дверей и с окон наросший куржак, прошелся и по потолку. С него разрисованные ледяные слитки-алмазы почти не сметались, и я оставил все как есть. Убрал с подоконника сыпучий снег, переключил свет на погреб. Крестьянское чутье подсказало, что протапливать избу не стоит, сырости только наделаешь при таком-то морозе. Лучше погреб понадежнее укрыть.
Погреб у меня размещается под избой, хотя лаз в него на веранде. Осенью залазили воры-гады, сорвали замки с дверей, выдрали несколько половиц в избе и на веранде, но слава Богу, лаза не нашли.
Жена прикрыла цело старым ватным одеялом, присыпала железный лист землей – для маскировки.
Всюду прокрался куржак – толсто наросло его над входом и на потолке в самом погребе.
Но картошка, накрытая целлофановыми обрывками, похоже, терпит, влажноватая, живая. А репа в ящике – той вообще благодать, золотится проростками из песка, нипочем ей стужа.
И вдруг перед лицом зазудело... комар зазудел! Кружит, порхает прямо у лампочки под закуржавевшим потолком. И еще норовит присесть к лицу, присосаться, зудит, как в летний зной. Значит, комариха, подлая...
Закрываю наружную дверь, чтобы не улетела, иначе тут же окочурится на морозе. Набираю полведра картошки, пару репин и закрываю обе двери.
Пусть комариха летает. Раз жива она, значит и все живет здесь, теплится. Запечатываю цело понадежнее картонными листами от коробок, тем же одеялом, тряпьем и обносками. Накидываю плахи, приколачиваю гвоздями, пусть знают гады-воры, что тут ничего нет.
И про комариху не забываю думать: пусть и ей будет теплее. Пусть поживет в свою усладу, коль довелось родиться на белый свет в подвальной темени и в зимнюю стужу.
С. Б. Шумский
О, ЖИЗНЬ!..
Решил протопить летнюю избу: стужа с вечера раскалялась до сорока и больше, правда, днем мороз слабел, на небо наплывала густая облачность, сыпал мелкий снежок. Березы окутывались искристой куржаковой фатой.
А к вечеру, на багровую закатную зарю, стынь снова напирала от холодно светящихся звезд. На всю длинную ночь...
Смел метлой с дверей и с окон наросший куржак, прошелся и по потолку. С него разрисованные ледяные слитки-алмазы почти не сметались, и я оставил все как есть. Убрал с подоконника сыпучий снег, переключил свет на погреб. Крестьянское чутье подсказало, что протапливать избу не стоит, сырости только наделаешь при таком-то морозе. Лучше погреб понадежнее укрыть.
Погреб у меня размещается под избой, хотя лаз в него на веранде. Осенью залазили воры-гады, сорвали замки с дверей, выдрали несколько половиц в избе и на веранде, но слава Богу, лаза не нашли.
Жена прикрыла цело старым ватным одеялом, присыпала железный лист землей – для маскировки.
Всюду прокрался куржак – толсто наросло его над входом и на потолке в самом погребе.
Но картошка, накрытая целлофановыми обрывками, похоже, терпит, влажноватая, живая. А репа в ящике – той вообще благодать, золотится проростками из песка, нипочем ей стужа.
И вдруг перед лицом зазудело... комар зазудел! Кружит, порхает прямо у лампочки под закуржавевшим потолком. И еще норовит присесть к лицу, присосаться, зудит, как в летний зной. Значит, комариха, подлая...
Закрываю наружную дверь, чтобы не улетела, иначе тут же окочурится на морозе. Набираю полведра картошки, пару репин и закрываю обе двери.
Пусть комариха летает. Раз жива она, значит и все живет здесь, теплится. Запечатываю цело понадежнее картонными листами от коробок, тем же одеялом, тряпьем и обносками. Накидываю плахи, приколачиваю гвоздями, пусть знают гады-воры, что тут ничего нет.
И про комариху не забываю думать: пусть и ей будет теплее. Пусть поживет в свою усладу, коль довелось родиться на белый свет в подвальной темени и в зимнюю стужу.