431 Еловских Рядовой Воробьев
Василий Иванович Еловских
ВАСИЛИЙ ЕЛОВСКИХ
РЯДОВОЙ ВОРОБЬЕВ
_Рассказы_
АЛЕКСЕЙ
— Алексею Киселеву горячий привет! — крикнул высокий вихрастый паренек, улыбаясь во все широкое лицо и помахивая правой рукой.
— Здравствуй, Николай, здравствуй! — ответил Алексей, тоже улыбаясь.
— А верно ли говорят, что ты покидаешь наше холостяцкое племя и перекидываешься в лагерь женатиков.
Темноватые от загара щеки Киселева вмиг покрылись легкой краснотой, и он от смущения крякнул. Николай шел против солнца и поэтому не заметил красноты на щеках Алексея.
— Ты чего покрякиваешь? На свадьбу-то позовешь или нет?
— До свадьбы еще далеко.
— А когда?
— После того, как возвратимся из дома отдыха.
Паренек подошел к Киселеву и удивленно вытаращил глаза:
— Вот как? Уж сперва поженились бы, а потом в дом отдыха. Или вообще бы никуда не ездили, дома справили свадьбу. Как хорошо! Значит, еще не скоро?
— Не скоро.
— А мне Гошка Лаптев сказал, что на днях свадьба. Ох, вруша! Подожди, я с ним поговорю. Ну, ладно, пока!..
Паренек махнул рукой на прощанье и быстро пошел через дорогу, туда, где виднелись деревянные корпуса цехов.
Алексей не обиделся на Гошку Лаптева. Совсем нет. Он был бы бесконечно счастлив, если бы Гошкины слова оправдались. В действительности все обстояло намного сложнее, труднее, запутаннее. История эта началась полтора года назад, когда Киселев, закончив срочную службу в армии, приехал в город, где родился и вырос, и поступил работать столяром в цех ширпотреба домостроительного комбината. Комбинат выпускал сборные щитовые дома, которые направляли на целинные земли, в степные колхозы, совхозы и в южные безлесные районы страны. В цехе ширпотреба изготовляли диваны, обшитые материалом самых разнообразных цветов — от светло-серых до темно-синих, отделанные под дуб или просто выкрашенные и покрытые лаком посудные шкафы, комоды, столы, стулья, этажерки для книг.
Алексей жил с матерью и младшим братишкой в маленькой коммунальной квартире, превосходно меблированной покойным отцом, который тоже работал столяром. Он выполнял полторы-две нормы в смену и зарабатывал вполне прилично. Фотография Киселева, очень большая и четкая, висела вместе с фотографиями других передовых людей комбината на Доске почета. Его часто хвалили в цеховой стенной газете.
В цехе работало много молодых девушек. С одной из них, Валей Шишкиной, Алексей однажды ходил на танцы и после танцев проводил ее до дому. Валя — славная, симпатичная девушка. С такой жизнь проживешь и не узнаешь горя. Но не получилось у Алексея с Валей большой дружбы, все замерло в самом начале. И виновна в этом не Валя, а он, Алексей. Собственно, можно ли назвать это виной? Ведь Алексей никогда не думал о ней как о невесте, жене. Он не любил Валю, хотя и очень уважал ее. Другое дело с Галей Савченко.
Он не знал ее раньше. Однажды она зачем-то пришла в цех ширпотреба, насмешливо оглядела Алексея и сказала, четко выговаривая каждое слово: «Тихо у вас, как в монастырской келье. Не поймешь, то ли молодые работают, то ли старые». И пошла дальше легкой походкой, с чуть насмешливой улыбкой на губах. Была она среднего роста, тонкая и гибкая. Ее маленькую голову покрывала большущая копна волос, перевязанная голубой лентой. «Такого количества волос хватит для трех девичьих головок», — подумал Алексей.
У Гали большие глаза, пухлые губы, розовые щеки и немного курносый нос. Яркая красота, пожалуй, даже вызывающе яркая, сразу же бросающаяся в глаза. На ней было легкое платье из дешевенького белого в горошек ситца. На других девушках платья из такого материала выглядят бедновато, неказисто, а на ней хорошо. Вроде лучшего платья для нее и не придумаешь.
Голову Галя держала прямо, уверенно, как будто хотела сказать: «Вот я какая, а вы меня раньше не замечали».
Алексей неодобрительно посмотрел ей вслед и снова взялся за фуганок. Провел несколько раз фуганком по доске и спросил Валю Шишкину, которая проходила мимо:
— Кто такая?
— Галька Савченко. На электропиле работает, рейки нарезает.
И Валя добавила, нахмурившись:
— Воображает уж больно!
Незадолго до конца смены Алексей вышел из цеха и подошел к соседнему корпусу, с края которого гудела большая электрическая пила. Ему хотелось увидеть надменную девушку на работе. «Фасонить вы все горазды, — думал он, — а вот покажи-ка себя в труде».
У пилы стояли две работницы. Одна, совсем молоденькая, рыжеволосая, поднимала с полу узкие, неровные по краям, иногда частично прогнившие доски, видимо, бракованные, и направляла их по одной на быстро вращающуюся пилу. Пила отделяла от досок ровные брусья. С другой стороны пилы эти брусья и доски подхватывала Галя. Брусья откидывала влево, а доски вновь направляла на пилу. Остатки досок девушка выбрасывала на улицу через большое продолговатое отверстие в стене.
Алексей смотрел на девушку очень внимательно, даже придирчиво, стараясь уловить какую-нибудь неточность в ее работе. Но напрасно. Руки у Гали двигались уверенно и легко. Ни одного лишнего движения, ни одной заминки. Взмах рукой — и брус отброшен, еще один взмах — и металлический круг мягко врезается в дерево. Девушка работает, как автомат. А лицо оживленное, веселое, и глаза сияют. Голова упрямо наклонена вперед. Ну и дивчина!
Алексей уже повернулся и пошел обратно, когда услышал громкий насмешливый голос:
— Иди, иди! Здесь шумно, головка разболится.
— Болтаешь ты, — громко сказал Алексей. И только выйдя из корпуса, он понял, что девушка за шумом электропилы все равно не расслышала его слов.
…После этого он стал часто замечать Галю в клубе, на комсомольских собраниях, в цехах. И всегда она была немного горделивая и насмешливая. «Воображала, — думал Алексей. — И как не поймет, что надо вести себя поскромнее. Тоже мне поведение…» Иногда он начинал размышлять по-другому. А можно ли назвать плохим поведение этой девушки? Немного гордячка. Ну и что? Насмешливая. Да мало ли на свете насмешливых девушек и парней? Трудная, наверное, жена будет, капризная. Но ведь она и не навязывается к нему, Киселеву, в жены.
Алексей ловил себя на том, что все чаще и чаще думает о ней. Вечерами, сидя у окна за книгой, на рыбалке, в лесу, по пути на комбинат, во время работы он вспоминает ее смеющиеся глаза, светлые волосы, спадающие на чистый прямой лоб, тонкую талию и красивые ножки в маленьких красных ботинках. И что было удивительно: Галя с каждым днем казалась ему все интересней и интересней, как будто бы она изо дня в день хорошела. Просыпаясь ночами, он улыбался чему-то в темноте и шептал про себя: «Галя, Галка, милая, хорошая».
Алексей уже давно понял, что любит эту упрямую девчонку. Было в ней что-то и притягивающее и отталкивающее одновременно. Притягивала яркая красота, отталкивали холодноватые глаза и надменность. Алексею хотелось, чтобы при его появлении в этих больших темных глазах горели не насмешливо-холодные, а теплые искорки. Раньше ему, так же, как и его друзьям, больше нравились рослые, полные девушки, а эта тоненькая, как нитка, перервать можно. И тем не менее, она казалась ему прекрасной. Он удивлялся этому открытию, решив про себя, что красота — штука не простая и проявляется она по-разному. Несколько раз за смену Алексей теперь выходил из своего цеха и издали посматривал туда, где виднелась беспокойная голубая косынка.
Он и раньше любил комсомольские собрания, часто выступал на них, смело критикуя за недостатки своих товарищей-рабочих, а также цеховое и комбинатское начальство. Сейчас же он с большим нетерпением ждал комсомольских собраний. На них вместе с другими девчатами приходила Галя. Он видел ее, где бы она ни сидела, и ловил ее взгляд своими горящими, влюбленными глазами.
Выступая на одном из собраний, Алексей сказал, что надо сильнее бороться с захламленностью цехов, за чистоту на рабочих местах. Он покритиковал руководителей цеха, в котором работала Галя, за то, что у них на территории сам черт ногу сломит — везде валяются доски и обрезки досок, не вывозится опил. Алексей увидел, как приподнялись Галины брови и насмешливое выражение на ее лице сменилось удивлением.
Галин цех не хуже других выполнял производственный план, но, действительно, был на комбинате самым захламленным. Об этом говорили на профсоюзных собраниях, производственных совещаниях и даже однажды писали в районной газете. А Киселев любил порядок. У его верстака всегда было очень чисто. Дома каждая вещь у него находилась на определенном месте, ничего лишнего в квартире не было. Алексей часто поругивал братишку Пашу, который был не столь аккуратен — заходил в комнату в грязных ботинках, бросал кепку и носовые платки где попало. Многие комсомольцы знали об особом пристрастии Киселева к чистоте и порядку и поэтому его резкие критические замечания восприняли как должное. И сам Алексей был убежден, что он совершенно правильно критикует, что иначе он поступить не может. Но откуда-то из глубины сознания у него появлялась совсем другая, неприятная мысль: он хочет, непременно хочет понравиться Гале. Конечно, он выступил бы на собрании, если бы и совсем не знал ее. Однако, выступая, он все же думал этим обратить на себя внимание девушки. Сделав такое умозаключение, Алексей недовольно поморщился: ему было очень неприятно, что он в серьезное общественное дело примешивает сугубо личное, эгоистичное. Ничего подобного с ним раньше не случалось. Скверно как-то получается…
Видимо, это же поняла и Галя, так как она внезапно нахмурилась и отвернулась от Киселева.
Вскоре Алексей записался в хоровой кружок при Доме культуры комбината. На занятия этого кружка приходила и Галя. Иногда она выступала с сольными номерами — под аккомпанемент баяна пела русские народные песни и песни советских композиторов. Голос у Гали приятный и немного грустный, что не вяжется с ее бодрым, веселым видом.
В хоровом кружке Алексею не повезло. Он плохо запоминал мелодии и путал их, пел или слишком громко, или слишком тихо. И голос у него оказался не подходящий — «козлиный», как определили ребята. В общем, Алексей понял, что он не певец и никогда певцом не будет. Может получиться совсем плохо: Галя решит, что он безнадежно бездарен и ни к чему не способен. Опасаясь этого, Киселев перешел в струнный оркестр. Здесь он научился играть на домбре и довольно неплохо. Правда, занятия хорового и струнного кружков совпадали редко, но все же Алексей встречался с Галей теперь чаще, чем раньше. Потом он постепенно привык к оркестру, к сцене и уже не мог обходиться без них.
Алексей знал, что он один из многих парней, которые засматриваются на Галю. Она же никого из них не выделяет, каждому улыбается чуть насмешливо и загадочно.
Занятия в самодеятельности не изменили Галиного отношения к Киселеву. Изменилось оно совсем в другой обстановке.
В конце прошлого года комбинат направил группу рабочих и служащих в колхоз, на уборку урожая. В эту группу попали Алексей и Галя. Они пробыли в деревне месяц, вместе работали на току, убирали на полях картошку, возили зерно на элеватор. Работы было много, и Алексей сильно уставал. Тут уж не до ухаживания. Он лишь изредка посматривал на Галю во время работы и вечером на улице подсаживался к ней. Но странное дело: она стала сама частенько заговаривать с ним, и он уже не видел на ее лице насмешливой улыбки. А когда Алексей старался помочь ей в чем-либо, она говорила:
— Спасибо, спасибо. Как ты замечательно работаешь — быстрее всех.
Сама хорошая работница, она невольно любовалась четкими, красивыми движениями Киселева, его хваткой и силой.
Алексей никогда не проявлял грубости, был человеком мягким и немного застенчивым. Не всякой девушке нравится застенчивость в парне, но Гале эта особенность в характере Алексея, видимо, нравилась. Когда он, разговаривая с ней, смущался и чуть-чуть краснел, с напряжением подыскивая олова, она участливо поддакивала, одобрительно кивая головой. В общем все шло как нельзя лучше.
Когда через месяц они уезжали в город, к ним в кузов грузовой автомашины сел пьяный, крикливый парень. Он стал рассказывать пошлые анекдоты, попытался обнять Галю. Алексей силой ссадил хулигана с машины, и тот, ругаясь и пошатываясь, отошел на другую сторону улицы. И опять Киселев услышал волнующее «спасибо».
После этого они часто встречались, вместе ходили в кино, театр и городской сад, до глубокой ночи просиживали на скамейке у Галиного дома.
Алексею казалось, что всю осень светила громадная луна. Она медленно поднималась над домами и деревьями, улыбающаяся, насмешливая. Покачиваясь одним боком, она как бы хотела сказать: «Так-так! Вон как оно получилось».
Алексей понимал, что Галя будет трудной женой, немного своенравной и капризной. Она, несомненно, честная и трудолюбивая, но характер у нее — ой, ой!
Свадьбу Галя почему-то оттягивала.
«Подожди, рано еще, — говорила она. — Похожу не замужем года три-четыре».
Иногда она внезапно хмурилась, плотно сжимала губы и бросала резкие слова:
— Отстань. Надоел!
В первомайский праздник они все же договорились, что летом поженятся. Съездят в дом отдыха и поженятся. Было бы, конечно, лучше сначала сходить в загс, а уж потом брать отпуск и ехать в дом отдыха. Но Галя захотела наоборот. Каприз. Что ж поделаешь, приходится соглашаться…
Похоже, сейчас Галя уже твердо решила выйти за него замуж. Это главное. И в конце концов, не все ли равно — месяцем раньше, месяцем позже…
Вспоминая все это, Алексей незаметно подошел к конторе комбината — двухэтажному каменному зданию с огромной верандой, большими полукруглыми окнами и пышными лепными украшениями на стенах. Здесь до революции жил хозяин мебельной фабрики. Видимо, он старался, чтобы дом его выглядел с улицы как можно внушительнее.
А внутри здания все было довольно просто — широкий коридор, по сторонам кабинеты, крутая деревянная лестница ведет на второй этаж.
Алексей пришел сюда, чтобы получить зарплату. Собственно, зарплату надо было получить еще позавчера, но в кассе не оказалось денег, и Киселеву предложили прийти сегодня. Бухгалтерия, как всегда, работала с замедлением. Ведь уже сколько раз на профсоюзных собраниях критиковали главного бухгалтера комбината Малышева за то, что его аппарат действует неоперативно. Дело свое Малышев и другие работники бухгалтерии знают очень хорошо, но частенько запаздывают то с тем, то с другим.
Киселев подошел к кассе. В окошечко выглянуло морщинистое бородатое лицо. Кассир улыбнулся, оголяя желтоватые искусственные зубы:
— Сегодня получайте, пожалуйста.
Теперь все было в порядке. Деньги в кармане, билеты на себя и Галю куплены еще вчера. В руках у Алексея небольшой чемоданчик, в котором лежат две тенниски, белье, носовые платки, бритвенный прибор, второй том Горького и флакон духов для Гали.
Сейчас надо на вокзал: поезд отходит через час двадцать минут. На автобусе можно доехать до вокзала за двадцать-двадцать пять минут. А что целый час на вокзале делать? Алексей не любил вокзальной сутолоки, минуты ожидания поезда для него были неприятны. Лучше пойти пешком. Чемодан нетяжелый. Если идти напрямик, то можно дойти до вокзала минут за сорок-сорок пять. «Пойду прямиком», — подумал он, выйдя на улицу.
Мимо проходила девушка с маленькими светлыми косами. Увидев Киселева, она отвернулась. «Узнала, конечно, что еду в дом отдыха с Галей», — подумал Алексей.
— Здравствуй, Валя!
— Здравствуй, Алеша! — ответила девушка, избегая встречаться с ним взглядом и торопливо отходя от него.
От этой встречи Алексею стало не по себе. Он чувствовал себя виноватым перед Валей. Правда, он ничего не делал ей плохого, не давал никаких надежд. Но, видимо, он Вале немного нравился, а чужую неприятность, пусть даже маленькую, Алексей всегда принимал близко к сердцу.
Валя полмесяца назад ушла в отпуск и сейчас помогала старухе-матери обрабатывать огород. Зачем она пошла к заводоуправлению? Уж не затем ли, чтобы встретить Киселева? Тогда какая была необходимость убегать от него?
Хорошая девушка эта Валентина. Замечательная будет жена. Алексей вздохнул, поспешно докурил папиросу и быстро зашагал по улице.
Город быстро разрастался. На окраинах, сразу же за одноэтажными деревянными домиками, появлялись новые двух и трехэтажные каменные здания. Поселок домостроительного комбината вытянулся вдоль тракта на очень большом расстоянии. От поселка к вокзалу вели две дороги: одна — длинная, асфальтированная, пролегающая по городским улицам, другая — короткая, через пустырь, заваленный за многие десятилетия всевозможными отбросами. Вторая дорога была довольно широкая, но незамощенная. По ней и пошел Алексей.
Во всех концах города виднелись башенные краны. Киселев насчитал двенадцать штук, весело проговорил про себя: «Идет дело» и от хорошего настроения пнул старую консервную банку, которая валялась на дороге.
Идти было трудно. Позапрошлой ночью прошел дождь. Асфальт на городских улицах давно уже высох, а здесь все еще стояли большие лужи. Кое-где на месте луж образовалась густая, вязкая грязь. Лишь местами, на бугорках, земля хорошо просохла и выглядела сероватой, резко выделяясь среди огромных темных полос влажной земли и расплывшихся, поблескивающих пятен воды.
Алексей прошел с полкилометра и стал ругать себя: надо было ехать на автобусе, мало удовольствия месить грязь. Никто, кроме него, не идет этой дорогой.
Вон чья-то машина застряла. Шофер, видимо, решил сэкономить время и поехал через пустырь. Сейчас простоит часа два-три, пока не подъедет какая-нибудь другая машина или трактор. Получается не экономия, а пустая трата времени и горючего. Жаль парня.
Мотор гудит громко и надсадно. Вот гул прекратился на несколько минут, затем снова возобновился. Машина стала раскачиваться — вперед-назад, вперед-назад. Потом остановилась. Из кабины вышел лысоватый мужчина в замасленной рубахе, закурил папиросу и стал смотреть на машину усталым взглядом.
— Завяз? — спросил участливо Алексей, подойдя к шоферу.
— Вроде бы так, — к удивлению Киселева, бодрым голосом ответил шофер. — Помоги-ка вылезти.
— Попробуем.
— Куришь? — Шофер поднес к лицу Алексея помятую пачку «Севера».
— Я все время «Беломор» курю. Как начинаю курить папиросы другой марки, кашель одолевает.
— Случается.
— Что везешь? — спросил Алексей, заглядывая в кузов.
В кузове лежали длинные деревянные ящики.
— Да новое оборудование, понимаешь ли. Начальник отдела снабжения просил привезти побыстрее. Сам знаешь, на железной дороге как: не вывез вовремя — плати пени. И никаких тебе поблажек. А в этом оборудовании у нас на комбинате большая нужда, давным-давно ждут. Откуда-то издалека прислали. Новый цех начинают строить. И задержка была из-за этих вот ящиков. Ну, пора за дело! Бери доску и подсовывай под колесо, а я начну газовать.
Дорога здесь была очень неудобная: уже, чем в других местах, и сильно покатая в обе стороны. По краям дороги проходили неровные канавы, наполненные густой подсыхающей грязью шоколадного цвета. Шоферу надо было ехать возле дороги по целине, а он, не раздумывая, погнал по самому опасному участку. И машина застряла. Особенно сильно село в грязь правое заднее колесо. Под ним образовалась глубокая яма.
Шофер, включив мотор, подал машину назад, колесо уперлось в заднюю, почти вертикальную стенку ямы и остановилось. Алексей подсунул под колесо толстую короткую палку. Машина рванула вперед. Упираясь обеими руками в борт, Киселев стал подталкивать ее. Колесо провертывалось на месте, постепенно выбрасывая доску. Вот доска выскочила из-под колеса и обдала Алексея грязью. Чертыхаясь, он отскочил в сторону, стряхнул с пиджака и брюк комочки грязи. На сером костюме ос тались темные пятна.
Костюм у Алексея видел и грязь, и пыль, и солнце, и дождь и все еще выглядел чистым и довольно новым. Встречается такой удачный материал. Сейчас тоже ничего страшного не произойдет: грязь засохнет, потом пиджак и брюки можно будет аккуратно почистить щеткой. Но Галя, наверно, увидев его в таком виде, скривит свой маленький носик. Ну и пусть кривит! Алексею вдруг почему-то стало обидно за себя.
— Что, щеголь, испугался? — спросил шофер, высунувшись из кабины.
— Давай попробуем еще.
Алексей стал снова подсовывать доску под заднее колесо. Мотор тяжело гудел, машина дрожала, но не двигалась с места.
— Стой! — крикнул Киселев. — Давай поищем чего-нибудь бросить в яму.
Они осмотрели пустырь возле дороги во все стороны на несколько десятков метров. Нашли две маленькие палки, полено, набрали кучу щепок. Все это вместе с доской бросили в яму. Снова загудела машина. Заднее колесо медленно продвигалось вперед. Вот оно, почти выскочив из ямы, стало быстро провертываться на одном и том же месте. Еще несколько усилий, и все будет в порядке. Шофер вовсю «газовал», твердо уверенный, что вырвется, наконец, из ловушки. Но он просчитался: передние колеса сперва медленно, а потом быстрее и быстрее стали съезжать к канаве. Шофер громко выругался и начал крутить баранкой. Но было поздно: правое переднее колесо прочно село в канаву, заднее правое колесо откатилось на дно ямы, и мотор заглох.
В кабине было тихо.
— Ты живой ли, шофер? — спросил Алексей. — Эй, шофер!
— Ну, что тебе надо? — недружелюбно отозвался шофер, вылезая из кабины. Он помолчал, потом плюнул и заговорил сердитым, обиженным голосом:
— Пропади ты пропадом! И дорожку же построили — ни пройти и ни проехать. Эх, люди!
Киселеву было и досадно и смешно.
— Причем тут люди? — возразил он. — По городу надо было ехать.
— Я ж тебе русским языком говорю — хотел быстрее. Приказано быстро.
И шофер усмехнулся:
— Беда помучит, беда и поучит. Не повидав горького, не оценишь и сладкого.
— А еще есть пословица: семь раз отмерь, один раз отрежь.
— Да оно, конечно, так, — согласился шофер и, подойдя поближе к Алексею, заговорил дружески: — Ты не обижайся на меня. Это я на машину и на себя сержусь. Ты парень что надо. Что же мне сейчас делать? Оставить здесь машину нельзя. Груз ответственный. Какой-нибудь хулиган или жулик заберется — неприятностей не оберешься. Подожду здесь, может, люди будут проходить, попрошу, чтобы позвонили коммерческому директору.
Алексей посмотрел на часы: до отхода поезда осталось сорок две минуты. До комбината можно дойти минут за пятнадцать. В резерве останется еще более двадцати пяти минут. За это время можно спокойно доехать до вокзала на автобусе. Киселев сказал шоферу, что возвратится на комбинат и попросит прислать подмогу.
— Спасибо, браток, — ответил шофер. — Приедешь из дома отдыха, заходи в гости: улица Мичурина, 7, Ганихин. Брагой угощу. Теща у меня делает бражку — не оторвешься.
Шофер еще что-то говорил, но Алексей уже не слышал его, он быстро шел к комбинату.
Тяжелая возня с машиной давала себя знать: у Алексея дрожали колени и болели руки. Он не мог идти с такой скоростью, с какой хотелось. Чемодан стал казаться очень тяжелым и беспрерывно ударял по ноге. Нога заболела.
Неожиданно появилась неприятная мысль: до комбината за пятнадцать минут не дойти, а значит, он опоздает на поезд. Алексей попробовал ускорить шаг — сердце застучало сильно и быстро. Ноги очень устали, и захотелось присесть, отдохнуть. Но отдыхать нельзя.
Конечно, он может повернуть обратно, сказать шоферу, что опаздывает на поезд, и направиться прямым путем на вокзал — все будет в порядке. Но изменять свое решение, оставлять товарища в беде было не в характере Киселева. Он после такого случая перестал бы уважать себя.
И Алексей шел, спотыкаясь, широко расставляя ноги, чтобы не упасть на скользкой земле. Он думал о том, что Галя рассердится, уйдет с вокзала, даже не дождавшись, отхода поезда. И не захочет выслушивать какие-либо объяснения. Но ведь она должна понять, что он ни в чем не виновен. В конце концов можно уехать завтра. И нельзя без конца капризничать. У человека превыше всего должны быть общественные интересы, а не личные. Алексей чувствовал, что он почему-то все больше и больше сердится на девушку. Но в то же время он понимал, что любит Галю и не любить ее уже не сможет: слишком сильно она завладела его душой.
А собственно, какие у него основания предполагать, что она поступит плохо — уйдет с вокзала и не захочет его выслушать? Вероятнее всего получится как раз наоборот: она останется на вокзале и после отхода поезда, дождется Алексея, спокойно выслушает объяснения и скажет ему: «Я всегда думала, что ты хороший товарищ. Я люблю тебя и горжусь тобой». Может быть, она выскажет эти мысли более простыми словами, но обязательно выскажет. Ведь Галя — очень чистая, хорошая девушка, хотя и капризная.
Когда Алексей подходил к комбинату, он был вполне уверен, что Галя поймет и одобрит его. Недалеко от конторы ему снова повстречался высокий вихрастый парень. Он тащил большой лист фанеры, наверное, в клуб. Парень ухмыльнулся и заговорщически произнес:
— Проворонишь ты свою невесту, обязательно проворонишь. И чего ты тут бегаешь без конца?
Алексей, ничего не отвечая, махнул рукой: отвяжись, мол, забежал в здание и открыл первую попавшуюся дверь. В комнате сидели три девушки и пожилая женщина. Алексей пробормотал: «Здрасте. Я позвоню» и схватил телефонную трубку.
— Коммерческого директора!..
Внимательно выслушав сбивчивую, торопливую речь Киселева, коммерческий директор ответил с армейской краткостью, какой всегда отличался:
— Ясно. На помощь застрявшей машине направим трактор. У нас должна пойти на товарный двор грузовая автомашина. Сейчас я дам команду, чтобы она выехала немедленно. Поезжайте с ней. Обратитесь к шоферу Карпову.
Пассажирский поезд уже был на станции. Привокзальную площадь заполняли люди, выходящие с перрона. Гудели легковые такси и автобусы, освобождая себе дорогу, слышался неумолчный, все возрастающий шум неспокойной разношерстной толпы.
Грузовая машина остановилась в стороне от вокзала — шофер побоялся заезжать на людную площадь. Алексей неплохо отдохнул в кабине, пока ехали, и сейчас быстро шел, почти бежал, нетерпеливо выискивая среди пассажиров Галю. Она стояла перед входом на перрон и смотрела неподвижным взглядом туда, где остановился автобус, прибывший из города. Как показалось Алексею, брови у девушки были сердито нахмурены. Он почувствовал, что у него похолодело внутри.
Вот она повернула голову, увидела Алексея, заулыбалась и стала махать ему платком. Алексей облегченно вздохнул и легко перебросил чемодан из правой руки в левую.
_1958–1959._
Василий Иванович Еловских
ВАСИЛИЙ ЕЛОВСКИХ
РЯДОВОЙ ВОРОБЬЕВ
_Рассказы_
АЛЕКСЕЙ
— Алексею Киселеву горячий привет! — крикнул высокий вихрастый паренек, улыбаясь во все широкое лицо и помахивая правой рукой.
— Здравствуй, Николай, здравствуй! — ответил Алексей, тоже улыбаясь.
— А верно ли говорят, что ты покидаешь наше холостяцкое племя и перекидываешься в лагерь женатиков.
Темноватые от загара щеки Киселева вмиг покрылись легкой краснотой, и он от смущения крякнул. Николай шел против солнца и поэтому не заметил красноты на щеках Алексея.
— Ты чего покрякиваешь? На свадьбу-то позовешь или нет?
— До свадьбы еще далеко.
— А когда?
— После того, как возвратимся из дома отдыха.
Паренек подошел к Киселеву и удивленно вытаращил глаза:
— Вот как? Уж сперва поженились бы, а потом в дом отдыха. Или вообще бы никуда не ездили, дома справили свадьбу. Как хорошо! Значит, еще не скоро?
— Не скоро.
— А мне Гошка Лаптев сказал, что на днях свадьба. Ох, вруша! Подожди, я с ним поговорю. Ну, ладно, пока!..
Паренек махнул рукой на прощанье и быстро пошел через дорогу, туда, где виднелись деревянные корпуса цехов.
Алексей не обиделся на Гошку Лаптева. Совсем нет. Он был бы бесконечно счастлив, если бы Гошкины слова оправдались. В действительности все обстояло намного сложнее, труднее, запутаннее. История эта началась полтора года назад, когда Киселев, закончив срочную службу в армии, приехал в город, где родился и вырос, и поступил работать столяром в цех ширпотреба домостроительного комбината. Комбинат выпускал сборные щитовые дома, которые направляли на целинные земли, в степные колхозы, совхозы и в южные безлесные районы страны. В цехе ширпотреба изготовляли диваны, обшитые материалом самых разнообразных цветов — от светло-серых до темно-синих, отделанные под дуб или просто выкрашенные и покрытые лаком посудные шкафы, комоды, столы, стулья, этажерки для книг.
Алексей жил с матерью и младшим братишкой в маленькой коммунальной квартире, превосходно меблированной покойным отцом, который тоже работал столяром. Он выполнял полторы-две нормы в смену и зарабатывал вполне прилично. Фотография Киселева, очень большая и четкая, висела вместе с фотографиями других передовых людей комбината на Доске почета. Его часто хвалили в цеховой стенной газете.
В цехе работало много молодых девушек. С одной из них, Валей Шишкиной, Алексей однажды ходил на танцы и после танцев проводил ее до дому. Валя — славная, симпатичная девушка. С такой жизнь проживешь и не узнаешь горя. Но не получилось у Алексея с Валей большой дружбы, все замерло в самом начале. И виновна в этом не Валя, а он, Алексей. Собственно, можно ли назвать это виной? Ведь Алексей никогда не думал о ней как о невесте, жене. Он не любил Валю, хотя и очень уважал ее. Другое дело с Галей Савченко.
Он не знал ее раньше. Однажды она зачем-то пришла в цех ширпотреба, насмешливо оглядела Алексея и сказала, четко выговаривая каждое слово: «Тихо у вас, как в монастырской келье. Не поймешь, то ли молодые работают, то ли старые». И пошла дальше легкой походкой, с чуть насмешливой улыбкой на губах. Была она среднего роста, тонкая и гибкая. Ее маленькую голову покрывала большущая копна волос, перевязанная голубой лентой. «Такого количества волос хватит для трех девичьих головок», — подумал Алексей.
У Гали большие глаза, пухлые губы, розовые щеки и немного курносый нос. Яркая красота, пожалуй, даже вызывающе яркая, сразу же бросающаяся в глаза. На ней было легкое платье из дешевенького белого в горошек ситца. На других девушках платья из такого материала выглядят бедновато, неказисто, а на ней хорошо. Вроде лучшего платья для нее и не придумаешь.
Голову Галя держала прямо, уверенно, как будто хотела сказать: «Вот я какая, а вы меня раньше не замечали».
Алексей неодобрительно посмотрел ей вслед и снова взялся за фуганок. Провел несколько раз фуганком по доске и спросил Валю Шишкину, которая проходила мимо:
— Кто такая?
— Галька Савченко. На электропиле работает, рейки нарезает.
И Валя добавила, нахмурившись:
— Воображает уж больно!
Незадолго до конца смены Алексей вышел из цеха и подошел к соседнему корпусу, с края которого гудела большая электрическая пила. Ему хотелось увидеть надменную девушку на работе. «Фасонить вы все горазды, — думал он, — а вот покажи-ка себя в труде».
У пилы стояли две работницы. Одна, совсем молоденькая, рыжеволосая, поднимала с полу узкие, неровные по краям, иногда частично прогнившие доски, видимо, бракованные, и направляла их по одной на быстро вращающуюся пилу. Пила отделяла от досок ровные брусья. С другой стороны пилы эти брусья и доски подхватывала Галя. Брусья откидывала влево, а доски вновь направляла на пилу. Остатки досок девушка выбрасывала на улицу через большое продолговатое отверстие в стене.
Алексей смотрел на девушку очень внимательно, даже придирчиво, стараясь уловить какую-нибудь неточность в ее работе. Но напрасно. Руки у Гали двигались уверенно и легко. Ни одного лишнего движения, ни одной заминки. Взмах рукой — и брус отброшен, еще один взмах — и металлический круг мягко врезается в дерево. Девушка работает, как автомат. А лицо оживленное, веселое, и глаза сияют. Голова упрямо наклонена вперед. Ну и дивчина!
Алексей уже повернулся и пошел обратно, когда услышал громкий насмешливый голос:
— Иди, иди! Здесь шумно, головка разболится.
— Болтаешь ты, — громко сказал Алексей. И только выйдя из корпуса, он понял, что девушка за шумом электропилы все равно не расслышала его слов.
…После этого он стал часто замечать Галю в клубе, на комсомольских собраниях, в цехах. И всегда она была немного горделивая и насмешливая. «Воображала, — думал Алексей. — И как не поймет, что надо вести себя поскромнее. Тоже мне поведение…» Иногда он начинал размышлять по-другому. А можно ли назвать плохим поведение этой девушки? Немного гордячка. Ну и что? Насмешливая. Да мало ли на свете насмешливых девушек и парней? Трудная, наверное, жена будет, капризная. Но ведь она и не навязывается к нему, Киселеву, в жены.
Алексей ловил себя на том, что все чаще и чаще думает о ней. Вечерами, сидя у окна за книгой, на рыбалке, в лесу, по пути на комбинат, во время работы он вспоминает ее смеющиеся глаза, светлые волосы, спадающие на чистый прямой лоб, тонкую талию и красивые ножки в маленьких красных ботинках. И что было удивительно: Галя с каждым днем казалась ему все интересней и интересней, как будто бы она изо дня в день хорошела. Просыпаясь ночами, он улыбался чему-то в темноте и шептал про себя: «Галя, Галка, милая, хорошая».
Алексей уже давно понял, что любит эту упрямую девчонку. Было в ней что-то и притягивающее и отталкивающее одновременно. Притягивала яркая красота, отталкивали холодноватые глаза и надменность. Алексею хотелось, чтобы при его появлении в этих больших темных глазах горели не насмешливо-холодные, а теплые искорки. Раньше ему, так же, как и его друзьям, больше нравились рослые, полные девушки, а эта тоненькая, как нитка, перервать можно. И тем не менее, она казалась ему прекрасной. Он удивлялся этому открытию, решив про себя, что красота — штука не простая и проявляется она по-разному. Несколько раз за смену Алексей теперь выходил из своего цеха и издали посматривал туда, где виднелась беспокойная голубая косынка.
Он и раньше любил комсомольские собрания, часто выступал на них, смело критикуя за недостатки своих товарищей-рабочих, а также цеховое и комбинатское начальство. Сейчас же он с большим нетерпением ждал комсомольских собраний. На них вместе с другими девчатами приходила Галя. Он видел ее, где бы она ни сидела, и ловил ее взгляд своими горящими, влюбленными глазами.
Выступая на одном из собраний, Алексей сказал, что надо сильнее бороться с захламленностью цехов, за чистоту на рабочих местах. Он покритиковал руководителей цеха, в котором работала Галя, за то, что у них на территории сам черт ногу сломит — везде валяются доски и обрезки досок, не вывозится опил. Алексей увидел, как приподнялись Галины брови и насмешливое выражение на ее лице сменилось удивлением.
Галин цех не хуже других выполнял производственный план, но, действительно, был на комбинате самым захламленным. Об этом говорили на профсоюзных собраниях, производственных совещаниях и даже однажды писали в районной газете. А Киселев любил порядок. У его верстака всегда было очень чисто. Дома каждая вещь у него находилась на определенном месте, ничего лишнего в квартире не было. Алексей часто поругивал братишку Пашу, который был не столь аккуратен — заходил в комнату в грязных ботинках, бросал кепку и носовые платки где попало. Многие комсомольцы знали об особом пристрастии Киселева к чистоте и порядку и поэтому его резкие критические замечания восприняли как должное. И сам Алексей был убежден, что он совершенно правильно критикует, что иначе он поступить не может. Но откуда-то из глубины сознания у него появлялась совсем другая, неприятная мысль: он хочет, непременно хочет понравиться Гале. Конечно, он выступил бы на собрании, если бы и совсем не знал ее. Однако, выступая, он все же думал этим обратить на себя внимание девушки. Сделав такое умозаключение, Алексей недовольно поморщился: ему было очень неприятно, что он в серьезное общественное дело примешивает сугубо личное, эгоистичное. Ничего подобного с ним раньше не случалось. Скверно как-то получается…
Видимо, это же поняла и Галя, так как она внезапно нахмурилась и отвернулась от Киселева.
Вскоре Алексей записался в хоровой кружок при Доме культуры комбината. На занятия этого кружка приходила и Галя. Иногда она выступала с сольными номерами — под аккомпанемент баяна пела русские народные песни и песни советских композиторов. Голос у Гали приятный и немного грустный, что не вяжется с ее бодрым, веселым видом.
В хоровом кружке Алексею не повезло. Он плохо запоминал мелодии и путал их, пел или слишком громко, или слишком тихо. И голос у него оказался не подходящий — «козлиный», как определили ребята. В общем, Алексей понял, что он не певец и никогда певцом не будет. Может получиться совсем плохо: Галя решит, что он безнадежно бездарен и ни к чему не способен. Опасаясь этого, Киселев перешел в струнный оркестр. Здесь он научился играть на домбре и довольно неплохо. Правда, занятия хорового и струнного кружков совпадали редко, но все же Алексей встречался с Галей теперь чаще, чем раньше. Потом он постепенно привык к оркестру, к сцене и уже не мог обходиться без них.
Алексей знал, что он один из многих парней, которые засматриваются на Галю. Она же никого из них не выделяет, каждому улыбается чуть насмешливо и загадочно.
Занятия в самодеятельности не изменили Галиного отношения к Киселеву. Изменилось оно совсем в другой обстановке.
В конце прошлого года комбинат направил группу рабочих и служащих в колхоз, на уборку урожая. В эту группу попали Алексей и Галя. Они пробыли в деревне месяц, вместе работали на току, убирали на полях картошку, возили зерно на элеватор. Работы было много, и Алексей сильно уставал. Тут уж не до ухаживания. Он лишь изредка посматривал на Галю во время работы и вечером на улице подсаживался к ней. Но странное дело: она стала сама частенько заговаривать с ним, и он уже не видел на ее лице насмешливой улыбки. А когда Алексей старался помочь ей в чем-либо, она говорила:
— Спасибо, спасибо. Как ты замечательно работаешь — быстрее всех.
Сама хорошая работница, она невольно любовалась четкими, красивыми движениями Киселева, его хваткой и силой.
Алексей никогда не проявлял грубости, был человеком мягким и немного застенчивым. Не всякой девушке нравится застенчивость в парне, но Гале эта особенность в характере Алексея, видимо, нравилась. Когда он, разговаривая с ней, смущался и чуть-чуть краснел, с напряжением подыскивая олова, она участливо поддакивала, одобрительно кивая головой. В общем все шло как нельзя лучше.
Когда через месяц они уезжали в город, к ним в кузов грузовой автомашины сел пьяный, крикливый парень. Он стал рассказывать пошлые анекдоты, попытался обнять Галю. Алексей силой ссадил хулигана с машины, и тот, ругаясь и пошатываясь, отошел на другую сторону улицы. И опять Киселев услышал волнующее «спасибо».
После этого они часто встречались, вместе ходили в кино, театр и городской сад, до глубокой ночи просиживали на скамейке у Галиного дома.
Алексею казалось, что всю осень светила громадная луна. Она медленно поднималась над домами и деревьями, улыбающаяся, насмешливая. Покачиваясь одним боком, она как бы хотела сказать: «Так-так! Вон как оно получилось».
Алексей понимал, что Галя будет трудной женой, немного своенравной и капризной. Она, несомненно, честная и трудолюбивая, но характер у нее — ой, ой!
Свадьбу Галя почему-то оттягивала.
«Подожди, рано еще, — говорила она. — Похожу не замужем года три-четыре».
Иногда она внезапно хмурилась, плотно сжимала губы и бросала резкие слова:
— Отстань. Надоел!
В первомайский праздник они все же договорились, что летом поженятся. Съездят в дом отдыха и поженятся. Было бы, конечно, лучше сначала сходить в загс, а уж потом брать отпуск и ехать в дом отдыха. Но Галя захотела наоборот. Каприз. Что ж поделаешь, приходится соглашаться…
Похоже, сейчас Галя уже твердо решила выйти за него замуж. Это главное. И в конце концов, не все ли равно — месяцем раньше, месяцем позже…
Вспоминая все это, Алексей незаметно подошел к конторе комбината — двухэтажному каменному зданию с огромной верандой, большими полукруглыми окнами и пышными лепными украшениями на стенах. Здесь до революции жил хозяин мебельной фабрики. Видимо, он старался, чтобы дом его выглядел с улицы как можно внушительнее.
А внутри здания все было довольно просто — широкий коридор, по сторонам кабинеты, крутая деревянная лестница ведет на второй этаж.
Алексей пришел сюда, чтобы получить зарплату. Собственно, зарплату надо было получить еще позавчера, но в кассе не оказалось денег, и Киселеву предложили прийти сегодня. Бухгалтерия, как всегда, работала с замедлением. Ведь уже сколько раз на профсоюзных собраниях критиковали главного бухгалтера комбината Малышева за то, что его аппарат действует неоперативно. Дело свое Малышев и другие работники бухгалтерии знают очень хорошо, но частенько запаздывают то с тем, то с другим.
Киселев подошел к кассе. В окошечко выглянуло морщинистое бородатое лицо. Кассир улыбнулся, оголяя желтоватые искусственные зубы:
— Сегодня получайте, пожалуйста.
Теперь все было в порядке. Деньги в кармане, билеты на себя и Галю куплены еще вчера. В руках у Алексея небольшой чемоданчик, в котором лежат две тенниски, белье, носовые платки, бритвенный прибор, второй том Горького и флакон духов для Гали.
Сейчас надо на вокзал: поезд отходит через час двадцать минут. На автобусе можно доехать до вокзала за двадцать-двадцать пять минут. А что целый час на вокзале делать? Алексей не любил вокзальной сутолоки, минуты ожидания поезда для него были неприятны. Лучше пойти пешком. Чемодан нетяжелый. Если идти напрямик, то можно дойти до вокзала минут за сорок-сорок пять. «Пойду прямиком», — подумал он, выйдя на улицу.
Мимо проходила девушка с маленькими светлыми косами. Увидев Киселева, она отвернулась. «Узнала, конечно, что еду в дом отдыха с Галей», — подумал Алексей.
— Здравствуй, Валя!
— Здравствуй, Алеша! — ответила девушка, избегая встречаться с ним взглядом и торопливо отходя от него.
От этой встречи Алексею стало не по себе. Он чувствовал себя виноватым перед Валей. Правда, он ничего не делал ей плохого, не давал никаких надежд. Но, видимо, он Вале немного нравился, а чужую неприятность, пусть даже маленькую, Алексей всегда принимал близко к сердцу.
Валя полмесяца назад ушла в отпуск и сейчас помогала старухе-матери обрабатывать огород. Зачем она пошла к заводоуправлению? Уж не затем ли, чтобы встретить Киселева? Тогда какая была необходимость убегать от него?
Хорошая девушка эта Валентина. Замечательная будет жена. Алексей вздохнул, поспешно докурил папиросу и быстро зашагал по улице.
Город быстро разрастался. На окраинах, сразу же за одноэтажными деревянными домиками, появлялись новые двух и трехэтажные каменные здания. Поселок домостроительного комбината вытянулся вдоль тракта на очень большом расстоянии. От поселка к вокзалу вели две дороги: одна — длинная, асфальтированная, пролегающая по городским улицам, другая — короткая, через пустырь, заваленный за многие десятилетия всевозможными отбросами. Вторая дорога была довольно широкая, но незамощенная. По ней и пошел Алексей.
Во всех концах города виднелись башенные краны. Киселев насчитал двенадцать штук, весело проговорил про себя: «Идет дело» и от хорошего настроения пнул старую консервную банку, которая валялась на дороге.
Идти было трудно. Позапрошлой ночью прошел дождь. Асфальт на городских улицах давно уже высох, а здесь все еще стояли большие лужи. Кое-где на месте луж образовалась густая, вязкая грязь. Лишь местами, на бугорках, земля хорошо просохла и выглядела сероватой, резко выделяясь среди огромных темных полос влажной земли и расплывшихся, поблескивающих пятен воды.
Алексей прошел с полкилометра и стал ругать себя: надо было ехать на автобусе, мало удовольствия месить грязь. Никто, кроме него, не идет этой дорогой.
Вон чья-то машина застряла. Шофер, видимо, решил сэкономить время и поехал через пустырь. Сейчас простоит часа два-три, пока не подъедет какая-нибудь другая машина или трактор. Получается не экономия, а пустая трата времени и горючего. Жаль парня.
Мотор гудит громко и надсадно. Вот гул прекратился на несколько минут, затем снова возобновился. Машина стала раскачиваться — вперед-назад, вперед-назад. Потом остановилась. Из кабины вышел лысоватый мужчина в замасленной рубахе, закурил папиросу и стал смотреть на машину усталым взглядом.
— Завяз? — спросил участливо Алексей, подойдя к шоферу.
— Вроде бы так, — к удивлению Киселева, бодрым голосом ответил шофер. — Помоги-ка вылезти.
— Попробуем.
— Куришь? — Шофер поднес к лицу Алексея помятую пачку «Севера».
— Я все время «Беломор» курю. Как начинаю курить папиросы другой марки, кашель одолевает.
— Случается.
— Что везешь? — спросил Алексей, заглядывая в кузов.
В кузове лежали длинные деревянные ящики.
— Да новое оборудование, понимаешь ли. Начальник отдела снабжения просил привезти побыстрее. Сам знаешь, на железной дороге как: не вывез вовремя — плати пени. И никаких тебе поблажек. А в этом оборудовании у нас на комбинате большая нужда, давным-давно ждут. Откуда-то издалека прислали. Новый цех начинают строить. И задержка была из-за этих вот ящиков. Ну, пора за дело! Бери доску и подсовывай под колесо, а я начну газовать.
Дорога здесь была очень неудобная: уже, чем в других местах, и сильно покатая в обе стороны. По краям дороги проходили неровные канавы, наполненные густой подсыхающей грязью шоколадного цвета. Шоферу надо было ехать возле дороги по целине, а он, не раздумывая, погнал по самому опасному участку. И машина застряла. Особенно сильно село в грязь правое заднее колесо. Под ним образовалась глубокая яма.
Шофер, включив мотор, подал машину назад, колесо уперлось в заднюю, почти вертикальную стенку ямы и остановилось. Алексей подсунул под колесо толстую короткую палку. Машина рванула вперед. Упираясь обеими руками в борт, Киселев стал подталкивать ее. Колесо провертывалось на месте, постепенно выбрасывая доску. Вот доска выскочила из-под колеса и обдала Алексея грязью. Чертыхаясь, он отскочил в сторону, стряхнул с пиджака и брюк комочки грязи. На сером костюме ос тались темные пятна.
Костюм у Алексея видел и грязь, и пыль, и солнце, и дождь и все еще выглядел чистым и довольно новым. Встречается такой удачный материал. Сейчас тоже ничего страшного не произойдет: грязь засохнет, потом пиджак и брюки можно будет аккуратно почистить щеткой. Но Галя, наверно, увидев его в таком виде, скривит свой маленький носик. Ну и пусть кривит! Алексею вдруг почему-то стало обидно за себя.
— Что, щеголь, испугался? — спросил шофер, высунувшись из кабины.
— Давай попробуем еще.
Алексей стал снова подсовывать доску под заднее колесо. Мотор тяжело гудел, машина дрожала, но не двигалась с места.
— Стой! — крикнул Киселев. — Давай поищем чего-нибудь бросить в яму.
Они осмотрели пустырь возле дороги во все стороны на несколько десятков метров. Нашли две маленькие палки, полено, набрали кучу щепок. Все это вместе с доской бросили в яму. Снова загудела машина. Заднее колесо медленно продвигалось вперед. Вот оно, почти выскочив из ямы, стало быстро провертываться на одном и том же месте. Еще несколько усилий, и все будет в порядке. Шофер вовсю «газовал», твердо уверенный, что вырвется, наконец, из ловушки. Но он просчитался: передние колеса сперва медленно, а потом быстрее и быстрее стали съезжать к канаве. Шофер громко выругался и начал крутить баранкой. Но было поздно: правое переднее колесо прочно село в канаву, заднее правое колесо откатилось на дно ямы, и мотор заглох.
В кабине было тихо.
— Ты живой ли, шофер? — спросил Алексей. — Эй, шофер!
— Ну, что тебе надо? — недружелюбно отозвался шофер, вылезая из кабины. Он помолчал, потом плюнул и заговорил сердитым, обиженным голосом:
— Пропади ты пропадом! И дорожку же построили — ни пройти и ни проехать. Эх, люди!
Киселеву было и досадно и смешно.
— Причем тут люди? — возразил он. — По городу надо было ехать.
— Я ж тебе русским языком говорю — хотел быстрее. Приказано быстро.
И шофер усмехнулся:
— Беда помучит, беда и поучит. Не повидав горького, не оценишь и сладкого.
— А еще есть пословица: семь раз отмерь, один раз отрежь.
— Да оно, конечно, так, — согласился шофер и, подойдя поближе к Алексею, заговорил дружески: — Ты не обижайся на меня. Это я на машину и на себя сержусь. Ты парень что надо. Что же мне сейчас делать? Оставить здесь машину нельзя. Груз ответственный. Какой-нибудь хулиган или жулик заберется — неприятностей не оберешься. Подожду здесь, может, люди будут проходить, попрошу, чтобы позвонили коммерческому директору.
Алексей посмотрел на часы: до отхода поезда осталось сорок две минуты. До комбината можно дойти минут за пятнадцать. В резерве останется еще более двадцати пяти минут. За это время можно спокойно доехать до вокзала на автобусе. Киселев сказал шоферу, что возвратится на комбинат и попросит прислать подмогу.
— Спасибо, браток, — ответил шофер. — Приедешь из дома отдыха, заходи в гости: улица Мичурина, 7, Ганихин. Брагой угощу. Теща у меня делает бражку — не оторвешься.
Шофер еще что-то говорил, но Алексей уже не слышал его, он быстро шел к комбинату.
Тяжелая возня с машиной давала себя знать: у Алексея дрожали колени и болели руки. Он не мог идти с такой скоростью, с какой хотелось. Чемодан стал казаться очень тяжелым и беспрерывно ударял по ноге. Нога заболела.
Неожиданно появилась неприятная мысль: до комбината за пятнадцать минут не дойти, а значит, он опоздает на поезд. Алексей попробовал ускорить шаг — сердце застучало сильно и быстро. Ноги очень устали, и захотелось присесть, отдохнуть. Но отдыхать нельзя.
Конечно, он может повернуть обратно, сказать шоферу, что опаздывает на поезд, и направиться прямым путем на вокзал — все будет в порядке. Но изменять свое решение, оставлять товарища в беде было не в характере Киселева. Он после такого случая перестал бы уважать себя.
И Алексей шел, спотыкаясь, широко расставляя ноги, чтобы не упасть на скользкой земле. Он думал о том, что Галя рассердится, уйдет с вокзала, даже не дождавшись, отхода поезда. И не захочет выслушивать какие-либо объяснения. Но ведь она должна понять, что он ни в чем не виновен. В конце концов можно уехать завтра. И нельзя без конца капризничать. У человека превыше всего должны быть общественные интересы, а не личные. Алексей чувствовал, что он почему-то все больше и больше сердится на девушку. Но в то же время он понимал, что любит Галю и не любить ее уже не сможет: слишком сильно она завладела его душой.
А собственно, какие у него основания предполагать, что она поступит плохо — уйдет с вокзала и не захочет его выслушать? Вероятнее всего получится как раз наоборот: она останется на вокзале и после отхода поезда, дождется Алексея, спокойно выслушает объяснения и скажет ему: «Я всегда думала, что ты хороший товарищ. Я люблю тебя и горжусь тобой». Может быть, она выскажет эти мысли более простыми словами, но обязательно выскажет. Ведь Галя — очень чистая, хорошая девушка, хотя и капризная.
Когда Алексей подходил к комбинату, он был вполне уверен, что Галя поймет и одобрит его. Недалеко от конторы ему снова повстречался высокий вихрастый парень. Он тащил большой лист фанеры, наверное, в клуб. Парень ухмыльнулся и заговорщически произнес:
— Проворонишь ты свою невесту, обязательно проворонишь. И чего ты тут бегаешь без конца?
Алексей, ничего не отвечая, махнул рукой: отвяжись, мол, забежал в здание и открыл первую попавшуюся дверь. В комнате сидели три девушки и пожилая женщина. Алексей пробормотал: «Здрасте. Я позвоню» и схватил телефонную трубку.
— Коммерческого директора!..
Внимательно выслушав сбивчивую, торопливую речь Киселева, коммерческий директор ответил с армейской краткостью, какой всегда отличался:
— Ясно. На помощь застрявшей машине направим трактор. У нас должна пойти на товарный двор грузовая автомашина. Сейчас я дам команду, чтобы она выехала немедленно. Поезжайте с ней. Обратитесь к шоферу Карпову.
Пассажирский поезд уже был на станции. Привокзальную площадь заполняли люди, выходящие с перрона. Гудели легковые такси и автобусы, освобождая себе дорогу, слышался неумолчный, все возрастающий шум неспокойной разношерстной толпы.
Грузовая машина остановилась в стороне от вокзала — шофер побоялся заезжать на людную площадь. Алексей неплохо отдохнул в кабине, пока ехали, и сейчас быстро шел, почти бежал, нетерпеливо выискивая среди пассажиров Галю. Она стояла перед входом на перрон и смотрела неподвижным взглядом туда, где остановился автобус, прибывший из города. Как показалось Алексею, брови у девушки были сердито нахмурены. Он почувствовал, что у него похолодело внутри.
Вот она повернула голову, увидела Алексея, заулыбалась и стала махать ему платком. Алексей облегченно вздохнул и легко перебросил чемодан из правой руки в левую.
_1958–1959._