431 Еловских Рядовой Воробьев
Василий Иванович Еловских
ВАСИЛИЙ ЕЛОВСКИХ
РЯДОВОЙ ВОРОБЬЕВ
_Рассказы_
ЕГО КАРЬЕРА
Александр Сидорович Травкин взглянул на часы: без двадцати трех шесть. Как быстро пролетел день! Эх! Кончить бы сейчас прием! Но больные все идут и идут.
— Валентина Александровна, посмотрите, пожалуйста, много еще там народу, — попросил Александр Сидорович медицинскую сестру. Это была молодая пышнотелая, с кудрявыми волосами женщина. Все врачи в больнице звали медицинских сестер просто по имени. Александр Сидорович знал, что так заведено. Но он не считал это возможным для себя. В конце концов он главврач и не должен допускать фамильярности. Да это просто и невежливо!..
— Еще одна, — ответила сестра, выглянув за дверь.
— Спасибо, — проговорил бархатным баритоном Травкин и обернулся к больному. — Ну-с, а еще вы на что жалуетесь?
«Ну-с» ему приходилось слышать в институте, когда он учился у старика-профессора Тарасова, чудаковатого человека и замечательного специалиста. С первых же дней работы врачом Александр Сидорович стал употреблять это «ну-с» и чувствовал, что получается вроде бы солидно.
Напротив врача сидел пожилой мужчина и беспрерывно сморкался.
— Слезы у меня, понимаете ли, доктор, все время текут из правого глаза. И голова болит, сильно болит голова, как с похмелья…
— У вас грипп, — прервал больного Александр Сидорович. — Сейчас я выпишу вам лекарство. Вот пирамидон от головной боли. Принимайте три раза в день по таблетке. Если появится температура, принимайте вот это — норсульфазол, по одной таблетке четыре раза в день. Скажите, кем вы работаете?
— Бухгалтером.
— На работу не выходите, — сказал Травкин. — Я вам выписываю бюллетень. На прием ко мне придете двадцать второго.
Больной ушел. Александр Сидорович стал торопливо собирать со стола истории болезни, но вдруг вспомнил, что за дверями ждет еще одна женщина. Поморщившись от досады, он снова сел на свое место и кивнул сестре:
— Зовите.
В кабинет вошла средних лет женщина с тревожными, бегающими глазами. Когда она садилась на стул, Александр Сидорович подумал; «Нервнобольная или еще хуже…» Потом он вспомнил, что у бухгалтера опухшее лицо и красный нос: наверное, выпивает? Воздержался бы… А впрочем, черт с ним! Если уж пьет человек, все равно никакие предупреждения не помогут… Не бегать же за ним сейчас!..
— Ну-с, — обратился Александр Сидорович к больной. — На что жалуетесь?
Больная помолчала несколько секунд, собираясь с мыслями, и Травкин нетерпеливо взглянул на часы. Потом она тяжело вздохнула и заговорила. Женщина жаловалась на быструю утомляемость, слишком большую впечатлительность. Говорила, что у нее стала ослабевать память, появилась мнительность.
— Вы быстро раздражаетесь? — прервал ее Александр Сидорович.
— Да. По всякому поводу и даже без повода.
— Чувствуете, что у вас как бы обручем стягивает голову?
— Да, да. И еще…
— Достаточно!
Александр Сидорович уже понял, что у больной неврастения. Для таких больных самое важное — внушение. И он стал говорить женщине, что надо урегулировать образ жизни, нормально, в определенное время питаться, побольше отдыхать, хоть немного заниматься физзарядкой или физическим трудом, не переутомляться, в свободное время выезжать в лес, на реку. Говорил он торопливо и, как ему казалось, долго: неврастения не грипп, несколькими словами не отделаешься. Потом Александр Сидорович выписал больной лекарство и протянул рецепт:
— Желаю вам быстрого выздоровления.
Но больная не собиралась уходить. Она поерзала на стуле и робко спросила:
— А скажите, есть какие-нибудь новые исследования по моей болезни?
— Я вам сказал все, что требуется.
— Я, видите ли, болею давно и последнее время чувствую себя немного лучше. Мне известно, по каким линиям должно идти излечение.
«По каким линиям» — язык-то какой!» — подумал Александр Сидорович.
— Мне бы хотелось знать, — продолжала больная, — чем располагает наука за последнее время…
— Возьмите в библиотеке интересующую вас литературу и прочитайте, — пожал плечами Травкин.
— Но, может, вы назовете мне конкретные работы? И было бы очень желательно — новинки.
«Какого черта в самом деле! — выругался про себя Александр Сидорович. — Тут и так торопишься!..» Он сухо, но очень вежливо и отчетливо сказал больной:
— Простите, я врач, а не лектор и не библиотекарь.
Женщина вздрогнула, чуть побелела, прошептала «простите» и быстро вышла.
Александр Сидорович поднялся, торопливо прибрал бумаги на столе и стал развязывать тесемки своего халата.
В этот момент в кабинет вбежал всегда спешащий завхоз Курин.
— Александр Сидорович! Когда же мы решим с дровами?
— Завтра! Завтра!
Завхоз хотел сказать что-то еще, но главврач остановил его:
— Приходите завтра.
Голос его звучал спокойно и твердо.
Завхоз вышел.
Александр Сидорович обернулся к медицинской сестре:
— Больных нет, Валентина Александровна, и я сегодня закончу прием пораньше.
— Хорошо, — суховато отозвалась медсестра.
— Я в город еду, — добавил Травкин. — Антонов звонил, вызывал.
Антонов был заведующим райздравотделом.
Медсестра понимающе кивнула головой и ничего не сказала.
— Всего доброго, Валентина Александровна.
Главврач вежливо наклонил голову и закрыл за собой дверь.
Выйдя за ворота, Травкин с удовольствием, полной грудью вдохнул свежий воздух и тут же весь сжался. Вдали мчалась машина «скорой помощи». Видимо, везли тяжелобольного. Александр Сидорович совершенно машинально, не думая, быстро повернулся и пошел в противоположную сторону.
Лишь миновав здание больницы, Травкин сообразил: останься он у ворот, пришлось бы вернуться, самому осматривать больного, возможно, даже оперировать, и поездка к Антонову, такая важная поездка, от которой зависело очень многое, может даже вся его жизнь, сорвалась бы.
Но тут же мелькнула мысль: не видел ли его кто-нибудь сейчас? Ведь могут сказать бог знает что!
Александр Сидорович обернулся, и ему показалось, что в окне его кабинета мелькнула голова Валентины Александровны. Травкин ускорил шаг. Сзади раздался настойчивый и тревожный гудок автомашины. «Скорая помощь» поворачивала во двор больницы.
Травкин шел, тяжело дыша, и про себя уже оправдывался: «В конце концов я мог не видеть эту машину. Я мог выйти на две минуты раньше и не видеть ее. В больнице остался дежурный врач, пусть он и решает. А я просто ничего не видал».
Травкин еще раз оглянулся на больницу и свернул на центральную улицу поселка, в конце которой был его дом.
_«_А Валентина Александровна? — спросил его в душе другой голос. — Что ты, голубчик, скажешь, если она видела, как ты удирал от «скорой помощи»?
«Что я окажу? — отвечал этому голосу Травкин. — Я скажу, что она клевещет. Чем она может доказать? А если она видела, да ничего не поняла? Нет, такая поймет!
Интересно, что она сейчас думает? А впрочем, черт с ней, с этой Валентиной Александровной. Ведь сколько ни мучайся, все равно не узнаешь, что у нее сейчас на уме. Только будешь развивать мнительность».
Дневная жара опала, и на улице уже было прохладно. Где-то невдалеке пели девушки, пели грустную песню о неудавшейся любви. Из ближнего сада доносился запах цветов. Александр Сидорович, откровенно говоря, не особенно любил этот запах. Он предпочитал запах, исходящий от шипящей на плите сковороды с колбасой. Но при каждом удобном случае он восхищался «тонким, нежным ароматом» цветов и всегда пользовался духами. Почему бы ими и не пользоваться, если люди любят духи, если они содействуют успеху у женщин.
На центральной улице Травкину приходилось то и дело отвечать на приветствия. Он, правда, жил в поселке недавно, но жители уже знали его.
До этого Александр Сидорович работал в маленькой сельской больнице. Там ему не нравилось, и пришлось много потрудиться, чтобы добиться перевода. Помог секретарь райисполкома Дмитрий Андрианович — добрый, славный дядька. Он часто приезжал из города в то маленькое село, где жил Травкин, и заходил к врачу подлечиться от насморка, которым постоянно страдал.
Александр Сидорович всегда искренне радовался приходу секретаря райисполкома и старался ему чем-нибудь угодить. Однажды он полдня проходил в лесу, выискивая наиболее грибные места, а на другой день повел туда Дмитрия Андриановича. Из лесу они вышли с двумя корзинами, полными грибов.
Бывая в городе, Александр Сидорович всегда заглядывал к Дмитрию Андриановичу домой и что-либо приносил: окуней, якобы пойманных им самим, а в действительности купленных здесь же, в городе, на базаре, отделанную шкуру волка, кедровых шишек или еще чего-нибудь. В результате отношения с секретарем райисполкома у Травкина были чудесными, почти дружескими. И когда Александр Сидорович сказал, что больше не может жить в этом селе, расположенном среди болот, так как стал часто простуживаться, Дмитрий Андрианович обещал помочь. Через неделю Травкину предложили место главврача в новой больнице заводского поселка, расположенного в шести километрах от города.
Месяца два назад говорили, что Дмитрия Андриановича сняли с работы. Ходили слухи, что он много пил. Александр Сидорович на всякий случай перестал к нему заходить. Но потом стало известно, что Дмитрия Андриановича вовсе и не снимали, а просто перевели заведующим отделом культуры, и он уезжал в область на утверждение. Вот и слушай после этого, что люди болтают. Александр Сидорович обязательно исправит ошибку и завтра же нанесет визит Дмитрию Андриановичу.
Травкин еще раз посмотрел на часы. Десять минут седьмого. Надо спешить. Александр Сидорович ускорил шаг. За двадцать минут он успел пройти два квартала, побывать дома, выпить холодного чаю с печеньем, переодеть костюм.
Когда Травкин уже закрывал дверь, в комнате зазвонил телефон. Александр Сидорович кинулся было к нему — вдруг Антонов? — но вовремя остановился: может быть, это из больницы. Тогда придется возвращаться, а пригласит ли Антонов в другой раз — никто не знает. Пусть звонит — в конце концов Травкин мог выйти из дому и на минуту раньше. Тут-то уж его никто не видал!
Направляясь к автобусу, он думал о том, что сегодня дежурит в больнице молодой врач Карасева, которая часто спорит с ним, зазнается. Пожалуй, даже хорошо, если будет трудный случай. Карасева хоть, наконец, поймет, что одна, без Травкина, без его опыта, она не больно-то много значит.
Лишь когда автобус тронулся, Травкин облегченно вздохнул: ну, теперь все в порядке.
Пассажиры долго шумели, усаживаясь, а потом замолчали. Маленькая девушка-кондуктор задремала, опустив голову.
Впереди Александра Сидоровнча сидели, прижавшись друг к Другу, парень и девушка. Он что-то шептал ей на ухо, зарываясь лицом в ее пышные темные волосы, а она тихо смеялась, кокетливо наклонив головку. Потом парень осторожно поцеловал ее в щеку.
Александр Сидорович отвернулся к окну. Молодая пара раздражала его. Он сам никогда не позволял себе подобных вольностей с женщинами на людях, считая подобное поведение недостойным порядочного человека.
Да и вообще Александр Сидорович не особенно увлекался амурными делами. Конечно, если он видел, что к нему неравнодушна хорошенькая женщина, он не упускал случая. Но такие приключения быстро кончались. Постоянно волочиться за женщинами — значит, тратить много времени. Кто-кто, а Александр Сидорович умел его ценить. Время было нужно ему для получения новых знаний, для работы, для того, чтобы делать карьеру.
На очередной остановке в автобус вошла старушка. Медленно переступая, она дошла до середины и остановилась как раз возле Травкина. Александр Сидорович краем глаза видел ее, но продолжал смотреть в окно. В другой раз, возможно, он и уступил бы место, но сейчас тесно, могут помять или испачкать костюм… В каком виде он тогда явится к Антонову? Да и с какой стати в конце концов? Он ведь специально сел не на «детские» места, чтобы никому не уступать! Пусть уж лучше этот парень впереди поднимется — нацелуется со своей милой дома…
И, действительно, парень, сидевший впереди, оглянулся, увидел старушку и немедленно уступил ей место. Травкин снова облегченно вздохнул: старушку все-таки ему было жалко.
Автобус сильно тряхнуло. Какая-то женщина упала на Травкина и, извинившись, поднялась. Александр Сидорович тревожно оглядел свой праздничный темно-коричневый, из прекрасного бостона костюм — не помялся ли. Его одежда — костюм, рубашка, галстук, светло-коричневая велюровая шляпа — была исключительно опрятна. Умопомрачительная чистота постоянно поддерживалась в его маленькой холостяцкой квартире. Иначе Александр Сидорович не смог бы жить. Порядочный человек должен быть чистоплотен…
Вчера днем Травкину позвонил Гаврил Гаврилович Антонов и пригласил к себе в гости. Это приглашение было приятной неожиданностью. До сих пор Александру Сидоровичу приходилось разговаривать с заведующим райздравотделом только в официальной обстановке.
Травкин долго раздумывал, чем вызвано приглашение, и, наконец, решил: наверняка тем, что он выдвигается в число ведущих медиков района. Что ж, значит, все идет так, как и намечал Александр Сидорович…
Приглашение он, разумеется, принял и поэтому-то ушел сегодня с работы пораньше. Уж кто-кто, а Антонов может быть полезен. Ему ничего не стоит перевести Травкина на работу в город. Репутация серьезного врача у Александра Сидорович а уже есть, так почему бы ему не стать, например, главным врачом районной больницы?
Говорят, у Антонова есть дочка-студентка. Может быть, даже хорошенькая… Тогда вообще все было бы проще… Уж тут-то Александр Сидорович не пожалел бы времени.
Неожиданно пошел дождь. Крупные капли с шумом ударялись в стекла автобуса. Потянуло неприятным холодком. Пассажиры стали зябко пожимать плечами и проклинать неустойчивую погоду. Лишь Александр Сидорович сидел спокойно: сейчас даже град не испугал бы его. Только бы не измять костюм… Все обойдется: остановка автобуса у самого дома, где живет Антонов.
На душе был какой-то неприятный осадок. Травкин все думал от чего бы это? Потом понял — из-за «скорой помощи», от которой он сбежал. Что-то там сейчас в больнице? Вдруг медсестра видела, как он убегал, и скажет об этом Карасевой? А может, и не только Карасевой?.. Она вообще что-то стала в последнее время очень уж приглядываться к Александру Сидоровичу. Он то и дело ловил на себе ее испытующий взгляд. Травкин не больно любит таких вот глазастых. Он всегда сторонился людей, которые начинали слишком упорно лезть к нему в душу. Месяца два назад он уволил работницу регистратуры — нервную пожилую женщину. Она с самого начала очень внимательно присматривалась к главврачу и однажды, рассердившись, сказала ему: «А нехороший же вы человек. Ох, какой нехороший».
Александр Сидорович тогда не стал с ней спорить, но попозже, когда разговор забылся, он придрался к неполадкам в регистратуре и уволил эту женщину. Правда, сейчас она куда-то жалуется, но главврач спокоен: очереди в регистратуре всегда были — любой больной подтвердит. А это уже достаточная причина…
Вот с медсестрой сейчас сложнее. Эту не уволишь — работник прекрасный. Да и не годится увольнять одну за другой — можно попасть в неприятную историю. Вот повысить бы ее — тогда она будет молчать, как рыба, даже если и все видела сегодня в окно. Назначить бы ее, например, старшей сестрой. Благо, место на днях освободилось. А будет ли она тогда молчать? Такой ли она человек? Впрочем, можно пообещать ей это место и посмотреть, как она себя будет вести. Если поймет, что от нее требуется, можно и назначить.
Как быстро бежит время, когда напряженно думаешь! Вот уже и в город въехали! Мимо мелькали почерневшие от дождя деревянные дома. Потом стали появляться светлые каменные здания — это был центр. С крыши автобуса падали последние капли дождя. В свете вечернего солнца они были веселого молочного цвета. Пассажиры оживились, заговорили, поднимая чемоданы и сумки.
Выйдя из автобуса, Травкин взглянул на часы — половина восьмого. Приехал как раз вовремя. Он вообще никогда и никуда не опаздывал, чтобы не восстанавливать против себя людей: когда люди ждут, они злятся. Поправив шляпу, Травкин ровной, уверенной походкой стал подниматься по ступенькам.
— Входите, входите, Александр Сидорович, — радостно приветствовал его хозяин квартиры. В домашней обстановке Гаврил Гаврилович выглядел старше и проще.
— Шляпу можно повесить вот сюда. Проходите, пожалуйста, в комнату. Знакомтесь.
В коридоре Александр Сидорович взглянул в зеркало и остался доволен собой. Он выглядел так, как и должен выглядеть преуспевающий врач: весьма солидная, вся в тон, одежда, широкие плечи, серьезное, но не угрюмое лицо. Все спокойно, строго, ничего кричащего.
В большой комнате с тремя окнами сидело человек семь. Среди них был и Дмитрий Андрианович. Пожилой толстый, он по-юношески вскочил с места и обеими руками крепко схватил руку Александра Сидоровича:
— Друг мой, куда же вы запропастились? Так долго не показывались.
— Работа! Сами понимаете… — отводя глаза в сторону, ответил Травкин.
— Все равно нельзя друзей забывать! Ну да ладно, вам, молодым, всегда некогда.
Дмитрий Андрианович был одним из тех людей, которые легко доверяют другим, ничего не таят за душой и видны сразу. «Может, ему я и обязан этим приглашением?» — подумал Александр Сидорович.
Хозяйка дома вначале показалась Травкину очень моложавой, лет двадцати восьми. «Вероятно, это вторая жена, молоденькая», — мелькнуло у Александра Сидоровича. Но когда она, поздоровавшись, повернулась и пошла, он решил, что ей далеко за тридцать: походка тяжеловатая, все тело какое-то грузное.
Неловко, вяло пожала руку Травкина жена Дмитрия Андриановича.
— А это главный врач районной больницы, Сергей Леонтьевич Бородулин, — сказал Гаврил Гаврилович. — Он к нам недавно приехал.
Сидящий на диване молодой лысеющий мужчина с грубыми, но энергичными чертами лица, быстро поднялся. Пожимая его теплую, с толстыми пальцами руку, Александр Сидорович вдруг почувствовал неприязнь к нему. Может быть, потому, что у Бородулина были умные, очень пристальные серые глаза. Травкин не любил людей с такими глазами.
Александр Сидорович обычно почти безошибочно определял, будет новый знакомый безвредным приятелем или же его надо опасаться. К категории безвредных приятелей он относил, как правило, людей или недалеких или беспредельно верящих в человеческую порядочность.
Наконец, подала руку дочка Антонова, та самая студентка, о которой говорили Травкину.
— Галя.
Высокий приятный голос. И фигура из тех, которые нравятся Травкину: очень тонкая талия, крутые бедра. Лицо нельзя назвать красивым — очень уж простоватое, — но и не отталкивающее. «Терпимое лицо», — определил про себя Александр Сидорович.
Из другой комнаты выбежал тоненький, как соломинка, в беленьком костюмчике с белыми волосами мальчик. Ему было, видимо, не больше четырех лет.
— Дядя, а вас как звать?
— Дядя Саша.
— Дядя Саша, а вы мне что-нибудь принесли? Мне все приносят. Если принесли, я вам спасибо скажу.
— Ой, что ты, Слава, говоришь, — сконфузилась хозяйка дома, пытаясь оттащить сына.
Все заулыбались.
Александр Сидорович, нагнувшись к Славику, сказал с улыбкой:
— Мне сказали, что ты уехал. Поэтому я тебе ничего и не купил. Но я это дело исправлю.
— На легковушке уехал, да?
— Сказали, на легковушке.
— Я люблю на легковушке ездить!
— А игрушечные машины ты любишь?
— Очень люблю, — сказал мальчик и серьезно добавил: — Мне их много покупают, когда я болею. А я уже давно не болел…
— Ну, вот я тебе в следующий раз и принесу заводную машину, — пообещал Александр Сидорович.
— Садитесь, пожалуйста, а то он вас утомит, — сказал Гаврил Гаврилович Травкину.
Хозяйка дома, поглаживая по голове мальчика, рисующего что-то синим карандашом на бумаге, говорила:
— У нас на улице Славика прозвали «почемулкой». Все почему да почему. Всюду лезет, всем интересуется. Если ему говоришь: «Уже поздно, ложись спать», — он спрашивает: «Почему?». Однажды гуляли мы с ним, видим стадо телят. Спрашиваю: «Кто это, Славик» — «Коровята». — «Это телята», — говорю я. — «А почему?».
Александр Сидорович сел на стул, довольный тем, что он уже не в центре внимания. Подумал: все-таки невероятно много хлопот с таким вот маленьким мальчишкой.
Травкин не любил детей, потому что видел: они очень надоедливы, капризны, отнимают у взрослых много времени и приносят одни только неприятности. Но многие почему-то сильно любят детей, и с этим приходится считаться. Поэтому он громко сказал:
— Горький говорил, что дети — это цветы жизни.
— Как красиво сказано! — прошептала жена Антонова.
— Да, — вздохнул Антонов, — все будущее принадлежит им, нашим детям.
От разговора о детях перешли к городским новостям. Потом женщины пошли в соседнюю комнату смотреть вышивки, а мужчины стали играть в шашки. Больше всех везло Травкину. Он обыграл Дмитрия Андриановича и Бородулина. Он легко победил бы и Гаврила Гавриловича, но, увидя, как тот тяжело вздыхает, намеренно сделал неудачный ход и через минуту сказал:
— Ваша взяла, Гаврил Гаврилович. Мне не устоять против вашего натиска.
Травкин умел угождать начальству, но действовал очень осторожно, так как явный подхалим хорошо виден. С начальством Александр Сидорович не спорил, но никогда и не выставлял себя в качестве безропотного исполнителя, потому что человек, выступающий в этой роли, неизбежно кажется глупым.
Потом Александр Сидорович стал играть на гитаре. Дмитрий Андрианович попросил его спеть. Травкин тихо возразил: «Ну, что вы, что вы», — втайне надеясь, что его все же упросят и он будет петь. Так оно и получилось. Дмитрий Андрианович заговорил с жаром:
— Ну, будьте другом, спойте. Попросите его, товарищи, он же прекрасно поет.
Все стали просить. Травкин запел приятным сильным баритоном.
В открытое окно тянуло вечерней прохладой, и от этого звуки гитары и человеческий голос казались более грустными.
Травкин пел, задумчиво глядел в окно и иногда медленно, томно, но ненадолго, переводил взгляд на лица женщин.
Лицо жены Дмитрия Андриановича почти ничего не выражало — оно было просто усталым и равнодушным. Хозяйка дома, задумавшись, чуть улыбалась — видно вспоминала что-то хорошее. Галя глядела на Травкина восторженными глазами.
«Пожалуй, хватит, — подумал Александр Сидорович, — а то надоем».
И он отложил гитару в сторону.
Женщины, а за ними Дмитрий Андрианович и Антонов зааплодировали.
К Травкину подсел Дмитрий Андрианович:
— Читал я, батенька мой, в областной газете вашу статью о долголетии. Добрая статья, мысли интересные… Поздравляю вас с удачей. Вы ведь, кажется, книгу на эту тему пишете?
Александр Сидорович, действительно, собирал материалы о продлении жизни и знал многие труды на эту тему. Он завел две папки, в которые складывал вырезанные из газет и журналов статьи о долголетии. В толстую тетрадь он записывал высказывания стариков о том, что нужно, чтобы дольше прожить. Нередко Травкин выступал с лекциями на эту тему и со временем собирался написать популярную книгу о долголетии. Писать ее он пока еще не начинал, но всем говорил, будто уже пишет. Сам Александр Сидорович понимал, что живет не совсем так, как требуется для долголетия. Он все время был в напряжении, потому что боялся людей, боялся помех, которые они почему-то упорно, как ему казалось, ставили на его пути. Это постоянное напряжение не позволяло ему искренне веселиться. Он часто злился, завидуя тем, кто в чем-либо обгонял его. Травкин никак не мог заставить себя заниматься физкультурой или каким-нибудь физическим трудом. У него все было подчинено ненасытному стремлению добиться чего-нибудь в жизни, сделать карьеру.
— А скажите, полезно ли много есть? — спросил Дмитрий Андрианович. — Об этом существуют разные мнения.
Травкину вопрос показался очень наивным, и он с трудом сдержался, чтобы не улыбнуться.
— Важно не обилие пищи, — ответил он, — а наличие в ней необходимых питательных веществ. Надо употреблять разнообразную пищу, есть в одно и то же время, ну и, конечно, не переедать.
— У меня был знакомый, — вмешался в разговор Антонов, — который погубил себя как раз полным пренебрежением к элементарным правилам продления жизни. Мы с ним вместе в школе учились. Он пошел по торговой линии и всю жизнь лез из кожи вон, чтобы занять местечко повыше. Особенно налегал на спиртное — пил с теми, кто выше, чтобы двигали, с теми, кто рядом и кто ниже, — чтобы не мешали двигаться. Судьба иногда сталкивала меня с ним, и я его предупреждал, что он плохо кончит. А он смеялся: «Хоть день, да мой». И вот, когда он уже, кажется, мог добиться своего, он слег в постель с параличом и вскоре умер. Сказалось сразу все — организм износился и сдал. А ведь мой ровесник…
Александр Сидорович почувствовал, что ему стало не по себе. «Как будто про меня говорит, — подумал он. — Может, и меня это же ожидает? Просто не успею — и все».
Он побледнел и медленно отошел к открытой балконной двери, чтобы вдохнуть свежего воздуха.
Когда Травкин остановился у двери, до него донеслись слова Бородулина:
… — Карьерист вообще противен — в нем есть что-то липкое, а карьерист-медик просто омерзителен. Как мокрица. Так и хочется раздавить.
Травкин счел необходимым вмешаться. Он сделал несколько шагов в глубь комнаты, к сидевшим на диване, и четко произнес:
— Мне кажется, Сергей Леонтьевич заблуждается. Карьеристы возможны где угодно — только не в медицине. Здесь это просто неблагородно, негуманно…
— Заблуждаетесь вы, — резко ответил Бородулин и пристально посмотрел в глаза Травкина. — Карьеристы встречаются и среди медиков. Редко, как и вообще уроды среди людей, но встречаются. Одного такого я видел в Анненской больнице, где я раньше работал. Из-за его карьеризма погиб человек. Не из-за неумения, не из-за отсутствия опыта, а именно из-за карьеризма — хотел, видите ли, подсидеть другого врача. Ну, этого хирурга судили, больше он уже не медик. Но, ей-богу, я готов был задушить его своими собственными руками…
Травкин почему-то испуганно посмотрел на руки Бородулина и увидел, что они большие, сильные, покрытые редкими светлыми волосами. «Такими задушить — раз плюнуть», — подумал Александр Сидорович.
Он вдруг вспомнил о «скорой помощи», от которой убежал, о звонке в квартиру, и у него похолодело внутри. А если в больнице что-нибудь случилось?.. И как раз из-за того, что он ушел раньше… Если медсестра расскажет, как он убегал за угол? Узнают об этом Антонов, Бородулин…
Александр Сидорович снова посмотрел на руки Бородулина и отошел к балкону. Ему опять стало не по себе.
А на диване уже говорили о лечебных свойствах меда, и Травкин услышал веселую фразу Антонова:
— Кроме меда, очень полезно легкое вино с закуской. А посему попросим Марию Петровну и Галочку подавать к столу.
Через несколько минут большой круглый стол уже был уставлен бутылками и тарелками с колбасой, селедкой, сыром, винегретом, ветчиной, огурцами и помидорами.
Хозяин дома поднял вверх рюмку и сказал:
— Послезавтра Галочка снова уезжает в институт. Последний курс уже. Выпьем за ее успехи!
— Ну и, конечно, за то, чтобы ей жених хороший попался, — добавил, добродушно посмеиваясь, Дмитрий Андрианович. — Так что ли, Галочка?
Галя покраснела, потупилась и посмотрела на гостей озорными глазами. Александру Сидоровичу показалось, что ее взгляд остановился на нем дольше, чем на других.
Как и всегда, Травкин пил мало. Он не особенно любил вино и очень боялся, что пьяный сболтнет что-нибудь не то. А трезвому хорошо следить за пьяными и слушать их откровения, которые могут пригодиться в будущем.
Он оглядел комнату. Очень много цветов в кадушках, горшках и горшочках. На стене две большие картины и много всяких фотоснимков в рамочках. «По-деревенски», — подумал Травкин. Если бы это зависело от него, он оставил бы в комнате только одну финиковую пальму и картины, а остальное выбросил.
Мысли о больнице отошли куда-то в глубину сознания и уже не пугали Травкина. «Обойдется!» — с облегчением подумал он.
Гаврил Гаврилович беспрерывно упрашивал каждого выпить. Шел шумный, бестолковый разговор.
Подавая гостям гуляш, Мария Петровна нечаянно опрокинула со стола бутылку портвейна. Александр Сидорович на лету поймал ее. Раздались одобрительные возгласы. Дмитрий Андрианович заговорил заплетающимся, пьяным языком:
— Эт-это ловкий парень. Он даже, это самое, на медведя ходил, когда в селе работал. Шкура здоро-овая у него на полу в квартире лежит. Одно слово — молодец. И человек он откровенный, — добавил Дмитрий Андрианович.
Последняя фраза Травкину была особенно приятна. Дело в том, что Александр Сидорович любил говорить: «Будем откровенны и признаем свои ошибки». И в беседах с работниками своей больницы требовал: «А ну-ка, скажите откровенно…», «Почему вы так боитесь откровенности?» Это пошло ему на пользу. Он уже несколько раз слышал в больнице разговоры о том, что «главврач — мужик откровенный».
И вот сейчас Дмитрий Андрианович… Что ж, все идет, как надо…
Галя задумчиво посмотрела на Травкина, потом поднялась из-за стола, подошла к радиоле и стала выбирать пластинки. Она не спешила, и вся ее фигурка с опущенной головой выражала ожидание: скажите, какую пластинку поставить. И Травкин понял, что ей хочется знать именно его желание. Он тоже встал, подошел к девушке и вместе с ней склонился над пластинками. Его волосы касались ее волос. Он чувствовал запах ее духов, и Галино лицо уже не казалось ему только терпимым. Оно было приятным, милым… Просматривая пластинки, Александр Сидорович спросил:
— Вы любите Грига?
— О да! В нем столько силы и чувства.
— Давайте поставим «Песнь Сольвейг».
Александр Сидорович не любил классическую музыку, предпочитая ей в душе легкие эстрадные песни. Но он знал, что солидные люди должны классику ценить и понимать. Поэтому он сейчас и отложил в сторону песни в исполнении Шульженко и предложил поставить «Песнь Сольвейг», казавшуюся ему, откровенно говоря, длинной и скучной.
Полилась прозрачная, печальная мелодия, и Александр Сидорович сказал Гале:
— Идемте на балкон.
Они вышли. Стоял темный, прохладный вечер. Улицу перерезали широкие полосы света от окон домов. Было тихо и грустно.
Александр Сидорович подумал, что нужно сегодня же, сейчас же завязать какие-то дружеские отношения с Галей, иначе потом будет поздно. Она уедет, и он может больше не увидеть ее. А хорошо было бы приходить в этот дом не только в качестве подчиненного, но и в качестве возможного зятя.
Александр Сидорович легко, нежно опустил свою руку на тонкие пальцы девушки, лежавшие на перилах балкона.
— Галя…
— Что?
… — Александр Сидорович! — позвала из комнаты Мария Петровна. — Вас просят к телефону.
Александр Сидорович вошел в комнату и взял трубку.
В трубке послышался глухой, взволнованный голос врача Карасевой:
— Александр Сидорович, беда!.. Сегодня на «скорой помощи» привезли больного аппендицитом. Вас не было, а у хирурга выходной, он ездил на охоту в лес. Только что вернулся. У больного прободение. Насилу вас разыскала… Приезжайте скорее!..
Ледяной холод сковал все движения Травкина. До него доходили уже только отдельные слова Карасевой:
— Операцию начали. Но прободение произошло давно… Я никак не могла дозвониться…
Карасева говорила что-то еще, но Травкин ее уже не слушал. Он бессильно опустил трубку.
Прободение! И давно! Больной может умереть. Начнут разбираться и до всего докопаются. И медсестра все расскажет. Это — конец. Никто его не пожалеет…
Травкин медленно поднял голову от телефона, и первое, что он увидел, были крупные, жилистые руки Бородулина… Бородулин сидел на диване, что-то рассказывал и мял огромными пальцами потухшую папиросу.
_1957_
Василий Иванович Еловских
ВАСИЛИЙ ЕЛОВСКИХ
РЯДОВОЙ ВОРОБЬЕВ
_Рассказы_
ЕГО КАРЬЕРА
Александр Сидорович Травкин взглянул на часы: без двадцати трех шесть. Как быстро пролетел день! Эх! Кончить бы сейчас прием! Но больные все идут и идут.
— Валентина Александровна, посмотрите, пожалуйста, много еще там народу, — попросил Александр Сидорович медицинскую сестру. Это была молодая пышнотелая, с кудрявыми волосами женщина. Все врачи в больнице звали медицинских сестер просто по имени. Александр Сидорович знал, что так заведено. Но он не считал это возможным для себя. В конце концов он главврач и не должен допускать фамильярности. Да это просто и невежливо!..
— Еще одна, — ответила сестра, выглянув за дверь.
— Спасибо, — проговорил бархатным баритоном Травкин и обернулся к больному. — Ну-с, а еще вы на что жалуетесь?
«Ну-с» ему приходилось слышать в институте, когда он учился у старика-профессора Тарасова, чудаковатого человека и замечательного специалиста. С первых же дней работы врачом Александр Сидорович стал употреблять это «ну-с» и чувствовал, что получается вроде бы солидно.
Напротив врача сидел пожилой мужчина и беспрерывно сморкался.
— Слезы у меня, понимаете ли, доктор, все время текут из правого глаза. И голова болит, сильно болит голова, как с похмелья…
— У вас грипп, — прервал больного Александр Сидорович. — Сейчас я выпишу вам лекарство. Вот пирамидон от головной боли. Принимайте три раза в день по таблетке. Если появится температура, принимайте вот это — норсульфазол, по одной таблетке четыре раза в день. Скажите, кем вы работаете?
— Бухгалтером.
— На работу не выходите, — сказал Травкин. — Я вам выписываю бюллетень. На прием ко мне придете двадцать второго.
Больной ушел. Александр Сидорович стал торопливо собирать со стола истории болезни, но вдруг вспомнил, что за дверями ждет еще одна женщина. Поморщившись от досады, он снова сел на свое место и кивнул сестре:
— Зовите.
В кабинет вошла средних лет женщина с тревожными, бегающими глазами. Когда она садилась на стул, Александр Сидорович подумал; «Нервнобольная или еще хуже…» Потом он вспомнил, что у бухгалтера опухшее лицо и красный нос: наверное, выпивает? Воздержался бы… А впрочем, черт с ним! Если уж пьет человек, все равно никакие предупреждения не помогут… Не бегать же за ним сейчас!..
— Ну-с, — обратился Александр Сидорович к больной. — На что жалуетесь?
Больная помолчала несколько секунд, собираясь с мыслями, и Травкин нетерпеливо взглянул на часы. Потом она тяжело вздохнула и заговорила. Женщина жаловалась на быструю утомляемость, слишком большую впечатлительность. Говорила, что у нее стала ослабевать память, появилась мнительность.
— Вы быстро раздражаетесь? — прервал ее Александр Сидорович.
— Да. По всякому поводу и даже без повода.
— Чувствуете, что у вас как бы обручем стягивает голову?
— Да, да. И еще…
— Достаточно!
Александр Сидорович уже понял, что у больной неврастения. Для таких больных самое важное — внушение. И он стал говорить женщине, что надо урегулировать образ жизни, нормально, в определенное время питаться, побольше отдыхать, хоть немного заниматься физзарядкой или физическим трудом, не переутомляться, в свободное время выезжать в лес, на реку. Говорил он торопливо и, как ему казалось, долго: неврастения не грипп, несколькими словами не отделаешься. Потом Александр Сидорович выписал больной лекарство и протянул рецепт:
— Желаю вам быстрого выздоровления.
Но больная не собиралась уходить. Она поерзала на стуле и робко спросила:
— А скажите, есть какие-нибудь новые исследования по моей болезни?
— Я вам сказал все, что требуется.
— Я, видите ли, болею давно и последнее время чувствую себя немного лучше. Мне известно, по каким линиям должно идти излечение.
«По каким линиям» — язык-то какой!» — подумал Александр Сидорович.
— Мне бы хотелось знать, — продолжала больная, — чем располагает наука за последнее время…
— Возьмите в библиотеке интересующую вас литературу и прочитайте, — пожал плечами Травкин.
— Но, может, вы назовете мне конкретные работы? И было бы очень желательно — новинки.
«Какого черта в самом деле! — выругался про себя Александр Сидорович. — Тут и так торопишься!..» Он сухо, но очень вежливо и отчетливо сказал больной:
— Простите, я врач, а не лектор и не библиотекарь.
Женщина вздрогнула, чуть побелела, прошептала «простите» и быстро вышла.
Александр Сидорович поднялся, торопливо прибрал бумаги на столе и стал развязывать тесемки своего халата.
В этот момент в кабинет вбежал всегда спешащий завхоз Курин.
— Александр Сидорович! Когда же мы решим с дровами?
— Завтра! Завтра!
Завхоз хотел сказать что-то еще, но главврач остановил его:
— Приходите завтра.
Голос его звучал спокойно и твердо.
Завхоз вышел.
Александр Сидорович обернулся к медицинской сестре:
— Больных нет, Валентина Александровна, и я сегодня закончу прием пораньше.
— Хорошо, — суховато отозвалась медсестра.
— Я в город еду, — добавил Травкин. — Антонов звонил, вызывал.
Антонов был заведующим райздравотделом.
Медсестра понимающе кивнула головой и ничего не сказала.
— Всего доброго, Валентина Александровна.
Главврач вежливо наклонил голову и закрыл за собой дверь.
Выйдя за ворота, Травкин с удовольствием, полной грудью вдохнул свежий воздух и тут же весь сжался. Вдали мчалась машина «скорой помощи». Видимо, везли тяжелобольного. Александр Сидорович совершенно машинально, не думая, быстро повернулся и пошел в противоположную сторону.
Лишь миновав здание больницы, Травкин сообразил: останься он у ворот, пришлось бы вернуться, самому осматривать больного, возможно, даже оперировать, и поездка к Антонову, такая важная поездка, от которой зависело очень многое, может даже вся его жизнь, сорвалась бы.
Но тут же мелькнула мысль: не видел ли его кто-нибудь сейчас? Ведь могут сказать бог знает что!
Александр Сидорович обернулся, и ему показалось, что в окне его кабинета мелькнула голова Валентины Александровны. Травкин ускорил шаг. Сзади раздался настойчивый и тревожный гудок автомашины. «Скорая помощь» поворачивала во двор больницы.
Травкин шел, тяжело дыша, и про себя уже оправдывался: «В конце концов я мог не видеть эту машину. Я мог выйти на две минуты раньше и не видеть ее. В больнице остался дежурный врач, пусть он и решает. А я просто ничего не видал».
Травкин еще раз оглянулся на больницу и свернул на центральную улицу поселка, в конце которой был его дом.
_«_А Валентина Александровна? — спросил его в душе другой голос. — Что ты, голубчик, скажешь, если она видела, как ты удирал от «скорой помощи»?
«Что я окажу? — отвечал этому голосу Травкин. — Я скажу, что она клевещет. Чем она может доказать? А если она видела, да ничего не поняла? Нет, такая поймет!
Интересно, что она сейчас думает? А впрочем, черт с ней, с этой Валентиной Александровной. Ведь сколько ни мучайся, все равно не узнаешь, что у нее сейчас на уме. Только будешь развивать мнительность».
Дневная жара опала, и на улице уже было прохладно. Где-то невдалеке пели девушки, пели грустную песню о неудавшейся любви. Из ближнего сада доносился запах цветов. Александр Сидорович, откровенно говоря, не особенно любил этот запах. Он предпочитал запах, исходящий от шипящей на плите сковороды с колбасой. Но при каждом удобном случае он восхищался «тонким, нежным ароматом» цветов и всегда пользовался духами. Почему бы ими и не пользоваться, если люди любят духи, если они содействуют успеху у женщин.
На центральной улице Травкину приходилось то и дело отвечать на приветствия. Он, правда, жил в поселке недавно, но жители уже знали его.
До этого Александр Сидорович работал в маленькой сельской больнице. Там ему не нравилось, и пришлось много потрудиться, чтобы добиться перевода. Помог секретарь райисполкома Дмитрий Андрианович — добрый, славный дядька. Он часто приезжал из города в то маленькое село, где жил Травкин, и заходил к врачу подлечиться от насморка, которым постоянно страдал.
Александр Сидорович всегда искренне радовался приходу секретаря райисполкома и старался ему чем-нибудь угодить. Однажды он полдня проходил в лесу, выискивая наиболее грибные места, а на другой день повел туда Дмитрия Андриановича. Из лесу они вышли с двумя корзинами, полными грибов.
Бывая в городе, Александр Сидорович всегда заглядывал к Дмитрию Андриановичу домой и что-либо приносил: окуней, якобы пойманных им самим, а в действительности купленных здесь же, в городе, на базаре, отделанную шкуру волка, кедровых шишек или еще чего-нибудь. В результате отношения с секретарем райисполкома у Травкина были чудесными, почти дружескими. И когда Александр Сидорович сказал, что больше не может жить в этом селе, расположенном среди болот, так как стал часто простуживаться, Дмитрий Андрианович обещал помочь. Через неделю Травкину предложили место главврача в новой больнице заводского поселка, расположенного в шести километрах от города.
Месяца два назад говорили, что Дмитрия Андриановича сняли с работы. Ходили слухи, что он много пил. Александр Сидорович на всякий случай перестал к нему заходить. Но потом стало известно, что Дмитрия Андриановича вовсе и не снимали, а просто перевели заведующим отделом культуры, и он уезжал в область на утверждение. Вот и слушай после этого, что люди болтают. Александр Сидорович обязательно исправит ошибку и завтра же нанесет визит Дмитрию Андриановичу.
Травкин еще раз посмотрел на часы. Десять минут седьмого. Надо спешить. Александр Сидорович ускорил шаг. За двадцать минут он успел пройти два квартала, побывать дома, выпить холодного чаю с печеньем, переодеть костюм.
Когда Травкин уже закрывал дверь, в комнате зазвонил телефон. Александр Сидорович кинулся было к нему — вдруг Антонов? — но вовремя остановился: может быть, это из больницы. Тогда придется возвращаться, а пригласит ли Антонов в другой раз — никто не знает. Пусть звонит — в конце концов Травкин мог выйти из дому и на минуту раньше. Тут-то уж его никто не видал!
Направляясь к автобусу, он думал о том, что сегодня дежурит в больнице молодой врач Карасева, которая часто спорит с ним, зазнается. Пожалуй, даже хорошо, если будет трудный случай. Карасева хоть, наконец, поймет, что одна, без Травкина, без его опыта, она не больно-то много значит.
Лишь когда автобус тронулся, Травкин облегченно вздохнул: ну, теперь все в порядке.
Пассажиры долго шумели, усаживаясь, а потом замолчали. Маленькая девушка-кондуктор задремала, опустив голову.
Впереди Александра Сидоровнча сидели, прижавшись друг к Другу, парень и девушка. Он что-то шептал ей на ухо, зарываясь лицом в ее пышные темные волосы, а она тихо смеялась, кокетливо наклонив головку. Потом парень осторожно поцеловал ее в щеку.
Александр Сидорович отвернулся к окну. Молодая пара раздражала его. Он сам никогда не позволял себе подобных вольностей с женщинами на людях, считая подобное поведение недостойным порядочного человека.
Да и вообще Александр Сидорович не особенно увлекался амурными делами. Конечно, если он видел, что к нему неравнодушна хорошенькая женщина, он не упускал случая. Но такие приключения быстро кончались. Постоянно волочиться за женщинами — значит, тратить много времени. Кто-кто, а Александр Сидорович умел его ценить. Время было нужно ему для получения новых знаний, для работы, для того, чтобы делать карьеру.
На очередной остановке в автобус вошла старушка. Медленно переступая, она дошла до середины и остановилась как раз возле Травкина. Александр Сидорович краем глаза видел ее, но продолжал смотреть в окно. В другой раз, возможно, он и уступил бы место, но сейчас тесно, могут помять или испачкать костюм… В каком виде он тогда явится к Антонову? Да и с какой стати в конце концов? Он ведь специально сел не на «детские» места, чтобы никому не уступать! Пусть уж лучше этот парень впереди поднимется — нацелуется со своей милой дома…
И, действительно, парень, сидевший впереди, оглянулся, увидел старушку и немедленно уступил ей место. Травкин снова облегченно вздохнул: старушку все-таки ему было жалко.
Автобус сильно тряхнуло. Какая-то женщина упала на Травкина и, извинившись, поднялась. Александр Сидорович тревожно оглядел свой праздничный темно-коричневый, из прекрасного бостона костюм — не помялся ли. Его одежда — костюм, рубашка, галстук, светло-коричневая велюровая шляпа — была исключительно опрятна. Умопомрачительная чистота постоянно поддерживалась в его маленькой холостяцкой квартире. Иначе Александр Сидорович не смог бы жить. Порядочный человек должен быть чистоплотен…
Вчера днем Травкину позвонил Гаврил Гаврилович Антонов и пригласил к себе в гости. Это приглашение было приятной неожиданностью. До сих пор Александру Сидоровичу приходилось разговаривать с заведующим райздравотделом только в официальной обстановке.
Травкин долго раздумывал, чем вызвано приглашение, и, наконец, решил: наверняка тем, что он выдвигается в число ведущих медиков района. Что ж, значит, все идет так, как и намечал Александр Сидорович…
Приглашение он, разумеется, принял и поэтому-то ушел сегодня с работы пораньше. Уж кто-кто, а Антонов может быть полезен. Ему ничего не стоит перевести Травкина на работу в город. Репутация серьезного врача у Александра Сидорович а уже есть, так почему бы ему не стать, например, главным врачом районной больницы?
Говорят, у Антонова есть дочка-студентка. Может быть, даже хорошенькая… Тогда вообще все было бы проще… Уж тут-то Александр Сидорович не пожалел бы времени.
Неожиданно пошел дождь. Крупные капли с шумом ударялись в стекла автобуса. Потянуло неприятным холодком. Пассажиры стали зябко пожимать плечами и проклинать неустойчивую погоду. Лишь Александр Сидорович сидел спокойно: сейчас даже град не испугал бы его. Только бы не измять костюм… Все обойдется: остановка автобуса у самого дома, где живет Антонов.
На душе был какой-то неприятный осадок. Травкин все думал от чего бы это? Потом понял — из-за «скорой помощи», от которой он сбежал. Что-то там сейчас в больнице? Вдруг медсестра видела, как он убегал, и скажет об этом Карасевой? А может, и не только Карасевой?.. Она вообще что-то стала в последнее время очень уж приглядываться к Александру Сидоровичу. Он то и дело ловил на себе ее испытующий взгляд. Травкин не больно любит таких вот глазастых. Он всегда сторонился людей, которые начинали слишком упорно лезть к нему в душу. Месяца два назад он уволил работницу регистратуры — нервную пожилую женщину. Она с самого начала очень внимательно присматривалась к главврачу и однажды, рассердившись, сказала ему: «А нехороший же вы человек. Ох, какой нехороший».
Александр Сидорович тогда не стал с ней спорить, но попозже, когда разговор забылся, он придрался к неполадкам в регистратуре и уволил эту женщину. Правда, сейчас она куда-то жалуется, но главврач спокоен: очереди в регистратуре всегда были — любой больной подтвердит. А это уже достаточная причина…
Вот с медсестрой сейчас сложнее. Эту не уволишь — работник прекрасный. Да и не годится увольнять одну за другой — можно попасть в неприятную историю. Вот повысить бы ее — тогда она будет молчать, как рыба, даже если и все видела сегодня в окно. Назначить бы ее, например, старшей сестрой. Благо, место на днях освободилось. А будет ли она тогда молчать? Такой ли она человек? Впрочем, можно пообещать ей это место и посмотреть, как она себя будет вести. Если поймет, что от нее требуется, можно и назначить.
Как быстро бежит время, когда напряженно думаешь! Вот уже и в город въехали! Мимо мелькали почерневшие от дождя деревянные дома. Потом стали появляться светлые каменные здания — это был центр. С крыши автобуса падали последние капли дождя. В свете вечернего солнца они были веселого молочного цвета. Пассажиры оживились, заговорили, поднимая чемоданы и сумки.
Выйдя из автобуса, Травкин взглянул на часы — половина восьмого. Приехал как раз вовремя. Он вообще никогда и никуда не опаздывал, чтобы не восстанавливать против себя людей: когда люди ждут, они злятся. Поправив шляпу, Травкин ровной, уверенной походкой стал подниматься по ступенькам.
— Входите, входите, Александр Сидорович, — радостно приветствовал его хозяин квартиры. В домашней обстановке Гаврил Гаврилович выглядел старше и проще.
— Шляпу можно повесить вот сюда. Проходите, пожалуйста, в комнату. Знакомтесь.
В коридоре Александр Сидорович взглянул в зеркало и остался доволен собой. Он выглядел так, как и должен выглядеть преуспевающий врач: весьма солидная, вся в тон, одежда, широкие плечи, серьезное, но не угрюмое лицо. Все спокойно, строго, ничего кричащего.
В большой комнате с тремя окнами сидело человек семь. Среди них был и Дмитрий Андрианович. Пожилой толстый, он по-юношески вскочил с места и обеими руками крепко схватил руку Александра Сидоровича:
— Друг мой, куда же вы запропастились? Так долго не показывались.
— Работа! Сами понимаете… — отводя глаза в сторону, ответил Травкин.
— Все равно нельзя друзей забывать! Ну да ладно, вам, молодым, всегда некогда.
Дмитрий Андрианович был одним из тех людей, которые легко доверяют другим, ничего не таят за душой и видны сразу. «Может, ему я и обязан этим приглашением?» — подумал Александр Сидорович.
Хозяйка дома вначале показалась Травкину очень моложавой, лет двадцати восьми. «Вероятно, это вторая жена, молоденькая», — мелькнуло у Александра Сидоровича. Но когда она, поздоровавшись, повернулась и пошла, он решил, что ей далеко за тридцать: походка тяжеловатая, все тело какое-то грузное.
Неловко, вяло пожала руку Травкина жена Дмитрия Андриановича.
— А это главный врач районной больницы, Сергей Леонтьевич Бородулин, — сказал Гаврил Гаврилович. — Он к нам недавно приехал.
Сидящий на диване молодой лысеющий мужчина с грубыми, но энергичными чертами лица, быстро поднялся. Пожимая его теплую, с толстыми пальцами руку, Александр Сидорович вдруг почувствовал неприязнь к нему. Может быть, потому, что у Бородулина были умные, очень пристальные серые глаза. Травкин не любил людей с такими глазами.
Александр Сидорович обычно почти безошибочно определял, будет новый знакомый безвредным приятелем или же его надо опасаться. К категории безвредных приятелей он относил, как правило, людей или недалеких или беспредельно верящих в человеческую порядочность.
Наконец, подала руку дочка Антонова, та самая студентка, о которой говорили Травкину.
— Галя.
Высокий приятный голос. И фигура из тех, которые нравятся Травкину: очень тонкая талия, крутые бедра. Лицо нельзя назвать красивым — очень уж простоватое, — но и не отталкивающее. «Терпимое лицо», — определил про себя Александр Сидорович.
Из другой комнаты выбежал тоненький, как соломинка, в беленьком костюмчике с белыми волосами мальчик. Ему было, видимо, не больше четырех лет.
— Дядя, а вас как звать?
— Дядя Саша.
— Дядя Саша, а вы мне что-нибудь принесли? Мне все приносят. Если принесли, я вам спасибо скажу.
— Ой, что ты, Слава, говоришь, — сконфузилась хозяйка дома, пытаясь оттащить сына.
Все заулыбались.
Александр Сидорович, нагнувшись к Славику, сказал с улыбкой:
— Мне сказали, что ты уехал. Поэтому я тебе ничего и не купил. Но я это дело исправлю.
— На легковушке уехал, да?
— Сказали, на легковушке.
— Я люблю на легковушке ездить!
— А игрушечные машины ты любишь?
— Очень люблю, — сказал мальчик и серьезно добавил: — Мне их много покупают, когда я болею. А я уже давно не болел…
— Ну, вот я тебе в следующий раз и принесу заводную машину, — пообещал Александр Сидорович.
— Садитесь, пожалуйста, а то он вас утомит, — сказал Гаврил Гаврилович Травкину.
Хозяйка дома, поглаживая по голове мальчика, рисующего что-то синим карандашом на бумаге, говорила:
— У нас на улице Славика прозвали «почемулкой». Все почему да почему. Всюду лезет, всем интересуется. Если ему говоришь: «Уже поздно, ложись спать», — он спрашивает: «Почему?». Однажды гуляли мы с ним, видим стадо телят. Спрашиваю: «Кто это, Славик» — «Коровята». — «Это телята», — говорю я. — «А почему?».
Александр Сидорович сел на стул, довольный тем, что он уже не в центре внимания. Подумал: все-таки невероятно много хлопот с таким вот маленьким мальчишкой.
Травкин не любил детей, потому что видел: они очень надоедливы, капризны, отнимают у взрослых много времени и приносят одни только неприятности. Но многие почему-то сильно любят детей, и с этим приходится считаться. Поэтому он громко сказал:
— Горький говорил, что дети — это цветы жизни.
— Как красиво сказано! — прошептала жена Антонова.
— Да, — вздохнул Антонов, — все будущее принадлежит им, нашим детям.
От разговора о детях перешли к городским новостям. Потом женщины пошли в соседнюю комнату смотреть вышивки, а мужчины стали играть в шашки. Больше всех везло Травкину. Он обыграл Дмитрия Андриановича и Бородулина. Он легко победил бы и Гаврила Гавриловича, но, увидя, как тот тяжело вздыхает, намеренно сделал неудачный ход и через минуту сказал:
— Ваша взяла, Гаврил Гаврилович. Мне не устоять против вашего натиска.
Травкин умел угождать начальству, но действовал очень осторожно, так как явный подхалим хорошо виден. С начальством Александр Сидорович не спорил, но никогда и не выставлял себя в качестве безропотного исполнителя, потому что человек, выступающий в этой роли, неизбежно кажется глупым.
Потом Александр Сидорович стал играть на гитаре. Дмитрий Андрианович попросил его спеть. Травкин тихо возразил: «Ну, что вы, что вы», — втайне надеясь, что его все же упросят и он будет петь. Так оно и получилось. Дмитрий Андрианович заговорил с жаром:
— Ну, будьте другом, спойте. Попросите его, товарищи, он же прекрасно поет.
Все стали просить. Травкин запел приятным сильным баритоном.
В открытое окно тянуло вечерней прохладой, и от этого звуки гитары и человеческий голос казались более грустными.
Травкин пел, задумчиво глядел в окно и иногда медленно, томно, но ненадолго, переводил взгляд на лица женщин.
Лицо жены Дмитрия Андриановича почти ничего не выражало — оно было просто усталым и равнодушным. Хозяйка дома, задумавшись, чуть улыбалась — видно вспоминала что-то хорошее. Галя глядела на Травкина восторженными глазами.
«Пожалуй, хватит, — подумал Александр Сидорович, — а то надоем».
И он отложил гитару в сторону.
Женщины, а за ними Дмитрий Андрианович и Антонов зааплодировали.
К Травкину подсел Дмитрий Андрианович:
— Читал я, батенька мой, в областной газете вашу статью о долголетии. Добрая статья, мысли интересные… Поздравляю вас с удачей. Вы ведь, кажется, книгу на эту тему пишете?
Александр Сидорович, действительно, собирал материалы о продлении жизни и знал многие труды на эту тему. Он завел две папки, в которые складывал вырезанные из газет и журналов статьи о долголетии. В толстую тетрадь он записывал высказывания стариков о том, что нужно, чтобы дольше прожить. Нередко Травкин выступал с лекциями на эту тему и со временем собирался написать популярную книгу о долголетии. Писать ее он пока еще не начинал, но всем говорил, будто уже пишет. Сам Александр Сидорович понимал, что живет не совсем так, как требуется для долголетия. Он все время был в напряжении, потому что боялся людей, боялся помех, которые они почему-то упорно, как ему казалось, ставили на его пути. Это постоянное напряжение не позволяло ему искренне веселиться. Он часто злился, завидуя тем, кто в чем-либо обгонял его. Травкин никак не мог заставить себя заниматься физкультурой или каким-нибудь физическим трудом. У него все было подчинено ненасытному стремлению добиться чего-нибудь в жизни, сделать карьеру.
— А скажите, полезно ли много есть? — спросил Дмитрий Андрианович. — Об этом существуют разные мнения.
Травкину вопрос показался очень наивным, и он с трудом сдержался, чтобы не улыбнуться.
— Важно не обилие пищи, — ответил он, — а наличие в ней необходимых питательных веществ. Надо употреблять разнообразную пищу, есть в одно и то же время, ну и, конечно, не переедать.
— У меня был знакомый, — вмешался в разговор Антонов, — который погубил себя как раз полным пренебрежением к элементарным правилам продления жизни. Мы с ним вместе в школе учились. Он пошел по торговой линии и всю жизнь лез из кожи вон, чтобы занять местечко повыше. Особенно налегал на спиртное — пил с теми, кто выше, чтобы двигали, с теми, кто рядом и кто ниже, — чтобы не мешали двигаться. Судьба иногда сталкивала меня с ним, и я его предупреждал, что он плохо кончит. А он смеялся: «Хоть день, да мой». И вот, когда он уже, кажется, мог добиться своего, он слег в постель с параличом и вскоре умер. Сказалось сразу все — организм износился и сдал. А ведь мой ровесник…
Александр Сидорович почувствовал, что ему стало не по себе. «Как будто про меня говорит, — подумал он. — Может, и меня это же ожидает? Просто не успею — и все».
Он побледнел и медленно отошел к открытой балконной двери, чтобы вдохнуть свежего воздуха.
Когда Травкин остановился у двери, до него донеслись слова Бородулина:
… — Карьерист вообще противен — в нем есть что-то липкое, а карьерист-медик просто омерзителен. Как мокрица. Так и хочется раздавить.
Травкин счел необходимым вмешаться. Он сделал несколько шагов в глубь комнаты, к сидевшим на диване, и четко произнес:
— Мне кажется, Сергей Леонтьевич заблуждается. Карьеристы возможны где угодно — только не в медицине. Здесь это просто неблагородно, негуманно…
— Заблуждаетесь вы, — резко ответил Бородулин и пристально посмотрел в глаза Травкина. — Карьеристы встречаются и среди медиков. Редко, как и вообще уроды среди людей, но встречаются. Одного такого я видел в Анненской больнице, где я раньше работал. Из-за его карьеризма погиб человек. Не из-за неумения, не из-за отсутствия опыта, а именно из-за карьеризма — хотел, видите ли, подсидеть другого врача. Ну, этого хирурга судили, больше он уже не медик. Но, ей-богу, я готов был задушить его своими собственными руками…
Травкин почему-то испуганно посмотрел на руки Бородулина и увидел, что они большие, сильные, покрытые редкими светлыми волосами. «Такими задушить — раз плюнуть», — подумал Александр Сидорович.
Он вдруг вспомнил о «скорой помощи», от которой убежал, о звонке в квартиру, и у него похолодело внутри. А если в больнице что-нибудь случилось?.. И как раз из-за того, что он ушел раньше… Если медсестра расскажет, как он убегал за угол? Узнают об этом Антонов, Бородулин…
Александр Сидорович снова посмотрел на руки Бородулина и отошел к балкону. Ему опять стало не по себе.
А на диване уже говорили о лечебных свойствах меда, и Травкин услышал веселую фразу Антонова:
— Кроме меда, очень полезно легкое вино с закуской. А посему попросим Марию Петровну и Галочку подавать к столу.
Через несколько минут большой круглый стол уже был уставлен бутылками и тарелками с колбасой, селедкой, сыром, винегретом, ветчиной, огурцами и помидорами.
Хозяин дома поднял вверх рюмку и сказал:
— Послезавтра Галочка снова уезжает в институт. Последний курс уже. Выпьем за ее успехи!
— Ну и, конечно, за то, чтобы ей жених хороший попался, — добавил, добродушно посмеиваясь, Дмитрий Андрианович. — Так что ли, Галочка?
Галя покраснела, потупилась и посмотрела на гостей озорными глазами. Александру Сидоровичу показалось, что ее взгляд остановился на нем дольше, чем на других.
Как и всегда, Травкин пил мало. Он не особенно любил вино и очень боялся, что пьяный сболтнет что-нибудь не то. А трезвому хорошо следить за пьяными и слушать их откровения, которые могут пригодиться в будущем.
Он оглядел комнату. Очень много цветов в кадушках, горшках и горшочках. На стене две большие картины и много всяких фотоснимков в рамочках. «По-деревенски», — подумал Травкин. Если бы это зависело от него, он оставил бы в комнате только одну финиковую пальму и картины, а остальное выбросил.
Мысли о больнице отошли куда-то в глубину сознания и уже не пугали Травкина. «Обойдется!» — с облегчением подумал он.
Гаврил Гаврилович беспрерывно упрашивал каждого выпить. Шел шумный, бестолковый разговор.
Подавая гостям гуляш, Мария Петровна нечаянно опрокинула со стола бутылку портвейна. Александр Сидорович на лету поймал ее. Раздались одобрительные возгласы. Дмитрий Андрианович заговорил заплетающимся, пьяным языком:
— Эт-это ловкий парень. Он даже, это самое, на медведя ходил, когда в селе работал. Шкура здоро-овая у него на полу в квартире лежит. Одно слово — молодец. И человек он откровенный, — добавил Дмитрий Андрианович.
Последняя фраза Травкину была особенно приятна. Дело в том, что Александр Сидорович любил говорить: «Будем откровенны и признаем свои ошибки». И в беседах с работниками своей больницы требовал: «А ну-ка, скажите откровенно…», «Почему вы так боитесь откровенности?» Это пошло ему на пользу. Он уже несколько раз слышал в больнице разговоры о том, что «главврач — мужик откровенный».
И вот сейчас Дмитрий Андрианович… Что ж, все идет, как надо…
Галя задумчиво посмотрела на Травкина, потом поднялась из-за стола, подошла к радиоле и стала выбирать пластинки. Она не спешила, и вся ее фигурка с опущенной головой выражала ожидание: скажите, какую пластинку поставить. И Травкин понял, что ей хочется знать именно его желание. Он тоже встал, подошел к девушке и вместе с ней склонился над пластинками. Его волосы касались ее волос. Он чувствовал запах ее духов, и Галино лицо уже не казалось ему только терпимым. Оно было приятным, милым… Просматривая пластинки, Александр Сидорович спросил:
— Вы любите Грига?
— О да! В нем столько силы и чувства.
— Давайте поставим «Песнь Сольвейг».
Александр Сидорович не любил классическую музыку, предпочитая ей в душе легкие эстрадные песни. Но он знал, что солидные люди должны классику ценить и понимать. Поэтому он сейчас и отложил в сторону песни в исполнении Шульженко и предложил поставить «Песнь Сольвейг», казавшуюся ему, откровенно говоря, длинной и скучной.
Полилась прозрачная, печальная мелодия, и Александр Сидорович сказал Гале:
— Идемте на балкон.
Они вышли. Стоял темный, прохладный вечер. Улицу перерезали широкие полосы света от окон домов. Было тихо и грустно.
Александр Сидорович подумал, что нужно сегодня же, сейчас же завязать какие-то дружеские отношения с Галей, иначе потом будет поздно. Она уедет, и он может больше не увидеть ее. А хорошо было бы приходить в этот дом не только в качестве подчиненного, но и в качестве возможного зятя.
Александр Сидорович легко, нежно опустил свою руку на тонкие пальцы девушки, лежавшие на перилах балкона.
— Галя…
— Что?
… — Александр Сидорович! — позвала из комнаты Мария Петровна. — Вас просят к телефону.
Александр Сидорович вошел в комнату и взял трубку.
В трубке послышался глухой, взволнованный голос врача Карасевой:
— Александр Сидорович, беда!.. Сегодня на «скорой помощи» привезли больного аппендицитом. Вас не было, а у хирурга выходной, он ездил на охоту в лес. Только что вернулся. У больного прободение. Насилу вас разыскала… Приезжайте скорее!..
Ледяной холод сковал все движения Травкина. До него доходили уже только отдельные слова Карасевой:
— Операцию начали. Но прободение произошло давно… Я никак не могла дозвониться…
Карасева говорила что-то еще, но Травкин ее уже не слушал. Он бессильно опустил трубку.
Прободение! И давно! Больной может умереть. Начнут разбираться и до всего докопаются. И медсестра все расскажет. Это — конец. Никто его не пожалеет…
Травкин медленно поднял голову от телефона, и первое, что он увидел, были крупные, жилистые руки Бородулина… Бородулин сидел на диване, что-то рассказывал и мял огромными пальцами потухшую папиросу.
_1957_