431 Еловских Рядовой Воробьев
Василий Иванович Еловских
ВАСИЛИЙ ЕЛОВСКИХ
РЯДОВОЙ ВОРОБЬЕВ
_Рассказы_
О НЕИЗВЕСТНЫХ ГЕРОЯХ
ИЗ БЛОКНОТА ВОЕННОГО ЖУРНАЛИСТА
Вам, вероятно, приходилось идти осенним утром по долгой лесной дороге, когда весело от яркого солнца, от легкого свежего ветерка и вместе с тем немного грустно от увядающей травы, пожелтевших листьев на деревьях, от тревожных криков птиц, предчувствующих зимнюю непогоду. И если вашими спутниками оказывались военные люди, то непременно заходил разговор о боях где-нибудь под Смоленском или Кенигсбергом, о славных девушках — медицинских сестрах из госпиталя (где-то они сейчас?), о том, что в Сибири уже наверняка выпал снег, а в Крыму еще купаются. О чем только ни говорят, когда путь длинен!..
На этот раз со мною шли по лесу лейтенант-пехотинец и младший лейтенант с бронепоезда. Лейтенант был совсем молодой, юркий, с добродушно-веселым лицом паренек. Младший лейтенант — медлительный человек большого роста, с крупными чертами лица. И, однако, оба они были чем-то неуловимо похожи друг на друга. Я с минуту думал: чем же? Потом понял — говором, своеобразным, душевным говором, особенности которого трудно передать на бумаге, но по которому всегда можно отличить сибиряка.
Младший лейтенант с серьезным видом рассказывал смешные истории. Лейтенант хохотал так громко, что вороны с дальних берез поспешно поднимались в воздух и улетали. Но, когда мы перешли железнодорожное полотно и приблизились к какой-то маленькой станции, лейтенант оглянулся, неожиданно перестал смеяться и прервал рассказчика.
— Постой! Надо спросить, что это за станция. Послушай, дядя, — крикнул он старику, собиравшему в поле картошку, — как называется эта станция?
— Ванэ, — коротко ответил старик.
— Так и знал, — тихо сказал лейтенант.
— А что такое? — спросил я.
— Видите ли, здесь героически погиб один наш парашютист… Я слышал эту историю, когда мы заняли станцию.
И вот что лейтенант рассказал.
Это событие произошло в Курляндии, дней за десять до капитуляции фашистской группировки.
Перед рассветом с советского самолета выбросился парашютист. Машина сделала полный круг и совсем низко пошла к линии фронта. Парашютист мог бы надежно укрыться. Этому способствовали темнота и пересеченная местность — овраги, кустарники, бугры, лес. Но был сильный ветер. Он отнес парашютиста от намеченного места приземления и забросил на верхушку бысокой сосны, стоявшей па виду у станции, занятой врагом.
Дерево покачивалось из стороны в сторону, как бы намереваясь сбросить человека. Купол парашюта сжало в комок, и он выглядел среди темных веток сосны, как белая тряпка. Воин стал быстро освобождаться от парашюта, чтобы опуститься на землю. Но когда он увидел, что к нему бегут вражеские солдаты, то сразу схватился за автомат, висевший у него на груди.
— Сдавайся! — крикнул по-русски один из фашистов.
Гитлеровцы, разглядев в руках у русского автомат, залегли.
Парашютист в ответ крикнул:
— Сдаюсь, сдаюсь! Как бы мне слезть?
Один немец побежал на станцию, а другие осторожно, с автоматами наготове, подошли к дереву, на котором висел парашютист.
Вскоре солдат принес со станции лестницу. Но, когда ее приставили к сосне, русский недоумевающе развел руками: не хватает, мол, тащите другую. Лестницу заменили на более длинную. А парашютист все твердит свое: не могу слезть.
Тем временем рассвело. Ветер стих. К сосне понабежало до полусотни фашистов. Старший из них — унтер-офицер решительно закричал:
— Слезь! Я гофорю з топой, сопака. Слезь!
Но русский парашютист не спешил. Он, видимо, вообще не собирался слезать и только выжидал, когда соберется побольше гитлеровцев.
Унтер-офицер что-то быстро проговорил по-немецки, и маленький немец-ефрейтор уже по-русски крикнул парашютисту:
— Слезайте немедленно. Иначе смерть!
— Гут, гут, — послышалось с дерева.
Советский воин направил автомат на врагов.
— Живым захотели взять, сукины сыны! — крикнул он и пустил длинную очередь по врагам.
Многие солдаты, находившиеся у сосны, были уничтожены огнем в упор. Но немедленно открыли огонь по парашютисту и фашисты. Пробитое пулями тело героя безжизненно повисло на стропах парашюта. Но гитлеровцы еще долго стреляли по нему.
Через десять дней фашисты капитулировали, и наши части заняли эту станцию. О гибели парашютиста мы узнали от хуторян-латышей. Но имени героя они назвать не могли. Хуторяне похоронили его, украсили могилу цветами и прибили дощечку с надписью: «Неизвестный красноармеец».
Армейский художник вместо этой дощечки прибил другую и написал на ней тушью: «Могила Неизвестного героя». А на другой день на дощечке кто-то приписал красным карандашом — «парашютиста».
— Могила эта за станцией, у хуторов, — продолжал лейтенант. — Видите рощицу? Вот там. Зачем он прыгнул? — Этого я не знаю. Разведчик, наверно…
— А я — очевидец вот какого интересного случая, — заговорил младший лейтенант. — Было это, сейчас вам точно скажу, восьмого октября сорок первого года. Я в ту пору на бронепоезде солдатом служил. Застряли мы тогда у разъезда Березовского. Это возле Брянска есть такой разъезд. Фашисты, понимаете ли, сильно повредили бомбежкой с воздуха наш бронепоезд и разбомбили путь, так что мы не смогли отступить вместе с нашими частями. Бойцы вовсю вели ремонт пути. И вот в эту-то пору вышел к нам из лесу солдат-пехотинец. Оборванный такой, небритый. «Ты откуда взялся?» — спрашиваем. «С того света», — отвечает. Шутит, а сам посматривает на кухню. Накормили его. Оказывается, он из окружения вырвался. Из всего взвода только этот солдат и остался жив, остальные погибли. Веселый был паренек. Но как начнет говорить про фашистов, так прямо темнеет весь, даже зубами скрипит.
Недалеко от бронепоезда пехотинец разжег костер и стал греться. Часов в пять дня, как сейчас помню, выскочил с западной стороны из лесу фашистский бронепоезд. Выскочил и бьет из орудий. Мы еще от бомбежки не оправились, и на тебе — новая напасть. Вот тут-то и произошел этот неравный поединок. Солдат-пехотинец, который из окружения вышел, бегом взобрался на насыпь и… бросился под бронепоезд. Сразу же раздался сильный взрыв: пехотинец был обвязан гранатами. Фашистский бронепоезд остановился… Пока, гитлеровцы разбирались — что к чему, наши к бою развернулись. В таких случаях каждая минута дорога.
Младший лейтенант замолчал и шел дальше, глядя себе под ноги.
Я спросил:
— Вы что-нибудь узнали об этом бойце?
— Нет, ничего. Звали его Колей, это он сказал. А больше ничего о себе не сообщил. Солдаты нашего бронепоезда так вдохновились этим подвигом, что вовсю расколошматили фашистский бронепоезд. А на том месте, где солдата разорвало, ничего не нашли, кровь только… В этот же вечер мы починили путь и отступили на восток. Привели бронепоезд целым…
Я тоже знал несколько случаев о неизвестных героях и рассказал их.
Лейтенант-пехотинец, очень внимательно слушавший младшего лейтенанта и меня, до того внимательно, что даже уменьшил шаг, а вместе с ним и мы пошли медленнее, заговорил:
— А вы знаете, почему-то мало кто у нас отмечает замечательную особенность в психологии советских людей, я бы сказал, чудеснейшую особенность. У нас ведь в Отечественную войну не замечалось, чтобы человек, совершающий подвиг, думал о личной славе. Были, конечно, и редчайшие исключения, но в массе своей люди о славе не думали. Поэтому у нас так много неизвестных героев. До сих пор их открывают и награждают. А сколько еще откроют и наградят в ближайшие годы!.. Я уверен, что еще лет десять, а то и больше, мы будем узнавать о все новых и новых героях Отечественной войны, которым будут давать ордена и Золотые Звезды. И все-таки многие из героев так и останутся неоткрытыми и ненагражденными — останутся потому, что, совершая подвиг во имя Родины, они совсем не думали о личной славе.
Лейтенант замолчал и смущенно улыбнулся:
— Я, кажется, разговорился слишком.
— Нет, вы хорошо говорили, — одобрил его младший лейтенант.
— Вот и осень… — сказал лейтенант неожиданно грустным голосом и поглядел вокруг.
В городе наступление осени не так заметно, как здесь, в лесу. Когда солнечно, то на пыльных улицах все еще кажется, что лето. А в лесу и ветер уже холодноватый, и березки пожелтели, и листья под ногами шуршат…
Когда мы вошли в небольшой курляндский город Тукумс, закапал дождь, запахло сыростью — погода в здешних местах изменчива…
_1946._
Василий Иванович Еловских
ВАСИЛИЙ ЕЛОВСКИХ
РЯДОВОЙ ВОРОБЬЕВ
_Рассказы_
О НЕИЗВЕСТНЫХ ГЕРОЯХ
ИЗ БЛОКНОТА ВОЕННОГО ЖУРНАЛИСТА
Вам, вероятно, приходилось идти осенним утром по долгой лесной дороге, когда весело от яркого солнца, от легкого свежего ветерка и вместе с тем немного грустно от увядающей травы, пожелтевших листьев на деревьях, от тревожных криков птиц, предчувствующих зимнюю непогоду. И если вашими спутниками оказывались военные люди, то непременно заходил разговор о боях где-нибудь под Смоленском или Кенигсбергом, о славных девушках — медицинских сестрах из госпиталя (где-то они сейчас?), о том, что в Сибири уже наверняка выпал снег, а в Крыму еще купаются. О чем только ни говорят, когда путь длинен!..
На этот раз со мною шли по лесу лейтенант-пехотинец и младший лейтенант с бронепоезда. Лейтенант был совсем молодой, юркий, с добродушно-веселым лицом паренек. Младший лейтенант — медлительный человек большого роста, с крупными чертами лица. И, однако, оба они были чем-то неуловимо похожи друг на друга. Я с минуту думал: чем же? Потом понял — говором, своеобразным, душевным говором, особенности которого трудно передать на бумаге, но по которому всегда можно отличить сибиряка.
Младший лейтенант с серьезным видом рассказывал смешные истории. Лейтенант хохотал так громко, что вороны с дальних берез поспешно поднимались в воздух и улетали. Но, когда мы перешли железнодорожное полотно и приблизились к какой-то маленькой станции, лейтенант оглянулся, неожиданно перестал смеяться и прервал рассказчика.
— Постой! Надо спросить, что это за станция. Послушай, дядя, — крикнул он старику, собиравшему в поле картошку, — как называется эта станция?
— Ванэ, — коротко ответил старик.
— Так и знал, — тихо сказал лейтенант.
— А что такое? — спросил я.
— Видите ли, здесь героически погиб один наш парашютист… Я слышал эту историю, когда мы заняли станцию.
И вот что лейтенант рассказал.
Это событие произошло в Курляндии, дней за десять до капитуляции фашистской группировки.
Перед рассветом с советского самолета выбросился парашютист. Машина сделала полный круг и совсем низко пошла к линии фронта. Парашютист мог бы надежно укрыться. Этому способствовали темнота и пересеченная местность — овраги, кустарники, бугры, лес. Но был сильный ветер. Он отнес парашютиста от намеченного места приземления и забросил на верхушку бысокой сосны, стоявшей па виду у станции, занятой врагом.
Дерево покачивалось из стороны в сторону, как бы намереваясь сбросить человека. Купол парашюта сжало в комок, и он выглядел среди темных веток сосны, как белая тряпка. Воин стал быстро освобождаться от парашюта, чтобы опуститься на землю. Но когда он увидел, что к нему бегут вражеские солдаты, то сразу схватился за автомат, висевший у него на груди.
— Сдавайся! — крикнул по-русски один из фашистов.
Гитлеровцы, разглядев в руках у русского автомат, залегли.
Парашютист в ответ крикнул:
— Сдаюсь, сдаюсь! Как бы мне слезть?
Один немец побежал на станцию, а другие осторожно, с автоматами наготове, подошли к дереву, на котором висел парашютист.
Вскоре солдат принес со станции лестницу. Но, когда ее приставили к сосне, русский недоумевающе развел руками: не хватает, мол, тащите другую. Лестницу заменили на более длинную. А парашютист все твердит свое: не могу слезть.
Тем временем рассвело. Ветер стих. К сосне понабежало до полусотни фашистов. Старший из них — унтер-офицер решительно закричал:
— Слезь! Я гофорю з топой, сопака. Слезь!
Но русский парашютист не спешил. Он, видимо, вообще не собирался слезать и только выжидал, когда соберется побольше гитлеровцев.
Унтер-офицер что-то быстро проговорил по-немецки, и маленький немец-ефрейтор уже по-русски крикнул парашютисту:
— Слезайте немедленно. Иначе смерть!
— Гут, гут, — послышалось с дерева.
Советский воин направил автомат на врагов.
— Живым захотели взять, сукины сыны! — крикнул он и пустил длинную очередь по врагам.
Многие солдаты, находившиеся у сосны, были уничтожены огнем в упор. Но немедленно открыли огонь по парашютисту и фашисты. Пробитое пулями тело героя безжизненно повисло на стропах парашюта. Но гитлеровцы еще долго стреляли по нему.
Через десять дней фашисты капитулировали, и наши части заняли эту станцию. О гибели парашютиста мы узнали от хуторян-латышей. Но имени героя они назвать не могли. Хуторяне похоронили его, украсили могилу цветами и прибили дощечку с надписью: «Неизвестный красноармеец».
Армейский художник вместо этой дощечки прибил другую и написал на ней тушью: «Могила Неизвестного героя». А на другой день на дощечке кто-то приписал красным карандашом — «парашютиста».
— Могила эта за станцией, у хуторов, — продолжал лейтенант. — Видите рощицу? Вот там. Зачем он прыгнул? — Этого я не знаю. Разведчик, наверно…
— А я — очевидец вот какого интересного случая, — заговорил младший лейтенант. — Было это, сейчас вам точно скажу, восьмого октября сорок первого года. Я в ту пору на бронепоезде солдатом служил. Застряли мы тогда у разъезда Березовского. Это возле Брянска есть такой разъезд. Фашисты, понимаете ли, сильно повредили бомбежкой с воздуха наш бронепоезд и разбомбили путь, так что мы не смогли отступить вместе с нашими частями. Бойцы вовсю вели ремонт пути. И вот в эту-то пору вышел к нам из лесу солдат-пехотинец. Оборванный такой, небритый. «Ты откуда взялся?» — спрашиваем. «С того света», — отвечает. Шутит, а сам посматривает на кухню. Накормили его. Оказывается, он из окружения вырвался. Из всего взвода только этот солдат и остался жив, остальные погибли. Веселый был паренек. Но как начнет говорить про фашистов, так прямо темнеет весь, даже зубами скрипит.
Недалеко от бронепоезда пехотинец разжег костер и стал греться. Часов в пять дня, как сейчас помню, выскочил с западной стороны из лесу фашистский бронепоезд. Выскочил и бьет из орудий. Мы еще от бомбежки не оправились, и на тебе — новая напасть. Вот тут-то и произошел этот неравный поединок. Солдат-пехотинец, который из окружения вышел, бегом взобрался на насыпь и… бросился под бронепоезд. Сразу же раздался сильный взрыв: пехотинец был обвязан гранатами. Фашистский бронепоезд остановился… Пока, гитлеровцы разбирались — что к чему, наши к бою развернулись. В таких случаях каждая минута дорога.
Младший лейтенант замолчал и шел дальше, глядя себе под ноги.
Я спросил:
— Вы что-нибудь узнали об этом бойце?
— Нет, ничего. Звали его Колей, это он сказал. А больше ничего о себе не сообщил. Солдаты нашего бронепоезда так вдохновились этим подвигом, что вовсю расколошматили фашистский бронепоезд. А на том месте, где солдата разорвало, ничего не нашли, кровь только… В этот же вечер мы починили путь и отступили на восток. Привели бронепоезд целым…
Я тоже знал несколько случаев о неизвестных героях и рассказал их.
Лейтенант-пехотинец, очень внимательно слушавший младшего лейтенанта и меня, до того внимательно, что даже уменьшил шаг, а вместе с ним и мы пошли медленнее, заговорил:
— А вы знаете, почему-то мало кто у нас отмечает замечательную особенность в психологии советских людей, я бы сказал, чудеснейшую особенность. У нас ведь в Отечественную войну не замечалось, чтобы человек, совершающий подвиг, думал о личной славе. Были, конечно, и редчайшие исключения, но в массе своей люди о славе не думали. Поэтому у нас так много неизвестных героев. До сих пор их открывают и награждают. А сколько еще откроют и наградят в ближайшие годы!.. Я уверен, что еще лет десять, а то и больше, мы будем узнавать о все новых и новых героях Отечественной войны, которым будут давать ордена и Золотые Звезды. И все-таки многие из героев так и останутся неоткрытыми и ненагражденными — останутся потому, что, совершая подвиг во имя Родины, они совсем не думали о личной славе.
Лейтенант замолчал и смущенно улыбнулся:
— Я, кажется, разговорился слишком.
— Нет, вы хорошо говорили, — одобрил его младший лейтенант.
— Вот и осень… — сказал лейтенант неожиданно грустным голосом и поглядел вокруг.
В городе наступление осени не так заметно, как здесь, в лесу. Когда солнечно, то на пыльных улицах все еще кажется, что лето. А в лесу и ветер уже холодноватый, и березки пожелтели, и листья под ногами шуршат…
Когда мы вошли в небольшой курляндский город Тукумс, закапал дождь, запахло сыростью — погода в здешних местах изменчива…
_1946._