431 Еловских Рядовой Воробьев
Василий Иванович Еловских
ВАСИЛИЙ ЕЛОВСКИХ
РЯДОВОЙ ВОРОБЬЕВ
_Рассказы_
РЯДОВОЙ ВОРОБЬЕВ
Весной тысяча девятьсот сорок пятого года я служил командиром взвода в оперативной роте по борьбе с бандитизмом.
Однажды в конце мая мы заночевали в старинном каменном дворце, расположенном в глухом курляндском лесу. Вокруг шумели столетние сосны, от усадьбы к лугам вилась между деревьями широкая проселочная дорога.
Дворец был пустой. В годы оккупации в нем жил какой-то немецкий барон. Перед приходом Советской Армии он убежал на Запад и увез с собой всю мебель. Сейчас это громадное здание с многочисленными оголенными комнатами, поломанными дверями и выбитыми стеклами, расположенное вдали от населенных пунктов и хуторов, выглядело очень странно, несколько дико. Можно было подумать, что видишь все это во сне.
Я сидел в большом зале с четырьмя офицерами и курил слабенькие трофейные немецкие папиросы. Командир роты старший лейтенант Кондратьев уселся в ветхом ободранном кресле, которое солдаты притащили из сарая. В это кресло, пожалуй, можно было слона поместить, настолько оно большое. Все другие офицеры разместились на скамье, сделанной полчаса назад из старых досок.
Командир первого взвода лейтенант Чебякин бросил окурок, закурил другую папиросу и, хмурясь, неторопливо заговорил:
— Мне во взвод нового солдата дали. По фамилии Воробьев. Илья Воробьев. Раньше он при штабе полка служил, исполнял там обязанности кладовщика. С большими странностями солдат. Ничего в нем нет среднего, все какие-то крайности. Стреляет отлично. Бьет без промаха с любого расстояния из автомата и из винтовки. А выправка у него отвратительная. Гимнастерка всегда помятая, ремень затягивает так слабо, что можно два кулака просунуть. Бьемся мы с ним, бьемся, но проку все равно нет. Он, этот Воробьев, может пройти километров сорок и хоть бы что ему. А вот по тревоге быстро становиться в строй не может. Говорит мало, все больше молчит. Нелюдим, а в походе готов последнюю портянку отдать товарищу. И все у него так: одно очень хорошо, другое очень плохо.
Я видел этого солдата. У него, действительно, не было настоящей воинской выправки. Есть люди, которые впервые оденут солдатскую форму и даже не заправятся как следует, а на них любо-мило смотреть. Воробьев же был небольшого роста, большеголовый, сутулый — где уж тут до молодцеватости! И по всему было видно, что он безразлично относится к своему внешнему виду.
Командир второго взвода лейтенант Павловский, высокий, стройный мужчина, отличный строевик, заговорил басовитым голосом:
— Все сводится, следовательно, к медлительности и молчаливости этого солдата. Кто-то говорил, что он с Севера. Сразу видно, что не южанин. Южане — народ живой.
— А как ты думаешь, откуда родом ефрейтор Баранов? — спросил Чебякин.
Ефрейтора Баранова из первого взвода хорошо знали не только в роте, но и во всем батальоне. Это был очень подвижный, веселый солдат, большой любитель поплясать, послушать анекдоты и подтрунить над кем-нибудь.
— Не знаю. А откуда он?
— С Таймыра.
— Не может быть!
— Точно! Ну, что ты на это скажешь?
— Да-а-а, — протянул Павловский. — Конечно, сразу ничего не добьешься от этого Воробьева. Работал он кладовщиком, в строю не был, дисциплины настоящей не чувствовал.
— Вообще-то он исполнительный, — сказал Чебякин. — Только очень уж нескладный. Не солдат, а бревно какое-то. Намучаемся мы с ним.
Офицеры помолчали немного и потом снова заговорили — вначале о новых автоматах, недавно появившихся в полку, а затем о дворце, в котором располагалась рота.
— Оригинальничали господа бароны, — сказал старший лейтенант Кондратьев. — Экий дом выстроили.
Мы в который уже раз оглядели зал. Все в нем напоминало глубокую старину, отдавало пышностью, было тяжеловесным. Окна длинные и узкие, на стенах много лепных украшений. Напротив входной двери — огромная кафельная печь с камином, на каждой кафельной плитке — картинка, вид города Риги. Вся печь в картинках. Кондратьев поднялся с кресла, прошелся с одного конца зала в другой, сказал:
— Ноги что ли поразмять? Не хотите последовать моему примеру?
Офицеры не успели ему ответить, как наружная дверь открылась, и в зал вошел помощник командира первого взвода старший сержант Романенко.
— Товарищ старший лейтенант, — громко проговорил он, — разрешите обратиться к лейтенанту Чебякину.
— Обращайтесь.
Романенко подошел к Чебякину и сказал тихим, сдавленным голосом:
— Товарищ лейтенант, куда-то исчез Воробьев.
— Как исчез?..
— Потерялся. Все время был во взводе, а после завтрака как сквозь землю провалился. Я посылал четырех солдат искать его, но они не нашли.
— Винтовка?..
— Винтовка на месте.
Чебякин крепко сжал губы, задумался.
— Где вы искали Воробьева? — спросил Кондратьев.
— Мы искали его по всему ближайшему лесу, товарищ старший лейтенант. Примерно в радиусе до двух километров.
— Как он сегодня вел себя? Что было заметно?..
— Вел он себя как и обычно. Нормально…
— Не болел?
— Нет.
Командир роты задал еще несколько вопросов Романенко и приказал лейтенанту Чебякину немедленно лично самому заняться розысками исчезнувшего солдата. Такой приказ был отдан не случайно. Рота вышла на операцию по уничтожению фашистской банды, скрывавшейся где-то поблизости в лесах. Все годы войны бандиты служили в гитлеровской армии. После капитуляции фашистской группировки в Курляндии они не сдались в плен, а ушли в подполье и стали грабить и убивать мирных граждан.
Чебякин возвратился минут через пятнадцать и сообщил сердитым голосом, что солдата Воробьева нашли недалеко от дворца, в сарае. Он рассматривал там гнезда воробьев.
— Экое дитя, — пробормотал Павловский.
— Что же он больше часа рассматривал гнезда воробьев? — спросил командир роты. — И зачем они ему потребовались?
— Он говорит, что в этих местах воробьи иначе устраивают себе гнезда, чем у них на Севере. И его интересовали не только воробьи. Этот солдат утверждает, что в сарае живут громадной величины крысы. Он устраивал там ловушку для крыс.
— Вы шутите? — строго спросил Кондратьев.
— Нет, серьезно.
— Черт знает что!.. Распустили солдат, товарищ Чебякин, и они у вас за воробьями да крысами бегают. И это в такой ответственный момент. Безобразие! — Командир роты нахмурился и добавил: — Я прошу вас учесть это.
Взвод, которым командовал Чебякин, был по боевой и политической подготовке не на плохом счету. Но вся история с Воробьевым выглядела настолько нелепой, что Кондратьев разгорячился и сказал то, чего не следовало говорить.
Лейтенанта Чебякина задели несправедливые выводы, сделанные командиром роты, и он, обычно очень хладнокровный, тоже заговорил сердито:
— Все дело в одном солдате Воробьеве. А из него, видимо, ничего доброго не получится.
— Подождите делать такое заключение, — возразил ему командир роты, который уже успокоился и, видимо, решил, что горячность в таком деле только повредит. — Возможно, и получится. Надо побольше заниматься его воспитанием.
— Позанимайтесь сами, — буркнул Чебякин, отойдя от командира роты. Эту последнюю фразу услыхали только я и Павловский.
Вскоре рота выстроилась возле дворца на большой ровной площадке, посыпанной мелким песком, а с одного края выложенной гладкими камнями. Выдалось необычное для этих мест холодное, туманное утро. Прошедшую ночь солдаты спали в неотапливаемых комнатах дворца на соломе, до утра основательно продрогли и сейчас поеживались в тонких гимнастерках.
— Кажется, одному Воробьеву сегодня нехолодно, — сказал лейтенант Чебякин.
— Он у тебя закаленный, — попытался я пошутить.
Но Чебякин почему-то нахмурился и, повернувшись к солдатам, крикнул:
— Товарищ Воробьев, поправьте пилотку. Всем поправить пилотки.
Воробьев, стоявший в первом ряду, приподнял пилотку и опустил ее звездочкой поближе к переносице.
Чебякин выделил Воробьева, хотя тот был виновен не более, чем другие. Видимо, лейтенант все еще продолжал сердиться на него.
Илья Воробьев добродушно улыбался, и когда Чебякин отошел к командиру роты, он незаметно для себя (не привык еще к строю) раздвинул ноги.
— Как вы стоите! — зашумел на Воробьева помощник командира взвода, которому полчаса назад было приказано «строго следить за новым солдатом», — Вы что, коров пасти собрались или на охоту за зайцами? Встаньте, как положено!
Добродушная улыбка исчезла с лица солдата. Он мгновенно выпрямился, сделал «пятки вместе, носки врозь».
Когда была подана команда «вольно» и всем разрешили закурить, лейтенант Чебякин подошел ко мне я сказал:
— Знаешь что, боюсь я за этого солдата.
— За Воробьева?
— Да. За кого же больше? Необычный он какой-то. Плохо мы его еще знаем. Он недавно мобилизован в армию, еще совсем зеленый.
— Боишься, чтобы в чем-нибудь не подвел?
— Вот-вот. Мне кажется, в бою из него будет не воин, а размазня какая-нибудь. Еще под пулю угодит.
— Да ничего с ним не случится, — сказал подошедший к нам лейтенант Павловский. — Не такой уж он глупый, по-моему, как раз наоборот.
— Будет все время воробьями да зверьками интересоваться.
— Зря пугаешься.
— К тебе бы его во взвод передать.
— Давай, не возражаю.
Рота двинулась по широкой наезженной проселочной дороге в глубину леса. Пройдя с полкилометра, мы свернули на узкую, заросшую травой дорожку, где совсем не было видно следов автомашин и телег. По обе стороны движущихся колонн безмолвно стояли огромные сосны.
Оттого, что это утро выдалось прохладным и туманным, а может быть, отчего-нибудь другого, в лесу стояла необычайная, настороженная тишина. Лишь где-то постукивал дятел.
Банда скрывалась в глубине этого лесного массива, по данным разведки, в семи-восьми километрах от дворца, в котором мы ночевали.
Вскоре взводы перешли на малозаметные извилистые тропинки. Они пересекали лес в разных направлениях, но мы избирали только те, которые вели на запад. Солдаты двигались осторожно, цепочками, избегая открытой местности, на которой можно неожиданно попасть под огонь врага.
Когда идешь по незнакомой однообразной местности, то путь кажется более длинным. Не успели мы пройти и половины пути, как солдаты стали говорить, что они идут «очень уж долго и, наверное, за десять километров перевалило».
Туман постепенно рассеялся, засветило ослепительно яркое майское солнце. С появлением солнечных лучей лес стал выглядеть веселее: с разных сторон послышались птичьи голоса, подул легкий порывистый ветер, и, раскачиваясь, зашумели ветки сосен, листья кустарников. Казалось, в спокойном, оживляющемся лесу нет никаких бандитов и мы идем на прогулку. Но вот командир роты сообщил, что в правой стороне, за кустарниками, что-то горит. К удивлению солдат и офицеров, первым обнаружил это рядовой Воробьев. Он подошел к командиру отделения и сказал:
— Дымом пахнет, товарищ сержант.
— Ты шутишь? — недоверчиво произнес командир отделения.
— Нет, где-то костер горит. Ветер дует с запада, в той стороне и костер.
— А почему я ничего не чувствую? — наивно спросил сержант.
— Не знаю, не знаю почему. — В голосе Воробьева слышалась досада.
— Королев! Рогожин! — позвал сержант бойцов своего отделения. — Чувствуете вы запах дыма?
Оба солдата несколько раз глубоко вдохнули воздух и ответили:
— Нет.
— Никакого дыма нету.
Сержант повернулся к Воробьеву и сказал:
— Наверное, ты, парень, ошибся…
Ефрейтор Баранов, стоявший рядом с командиром отделения, предостерегающе поднял руку:
— Подождите…
Он помолчал минуты две и потом заявил уверенно:
— Правильно Воробьев говорит — дымом пахнет. Вон оттуда. — Он показал на запад.
— Точно говоришь?
— Точно.
Сержант многозначительно хмыкнул и пробормотал:
— Пойду доложу начальству.
Командир роты очень серьезно отнесся к этому сообщению и принял решение немедленно выслать в том направлении разведку. Он знал, что в западной стороне нет поблизости хуторов, а только лес. От чего бы там быть дыму?
С двумя другими бойцами пошел в разведку и Воробьев. Разведчики вернулись минут через сорок. Они сообщили, что недалеко отсюда, на маленькой круглой поляне, расположилась группа людей. Она состоит из двадцати двух человек. Большинство из них одето в гитлеровскую военную форму без погон. Говорят они на немецком языке. У бандитов автоматы и винтовки. Фашисты разожгли посредине поляны большой костер, выставили охрану и греются. Это была та самая банда, на уничтожение которой вышла наша рота. В предыдущие дни бандиты располагались несколько западнее. Видимо, те места их не совсем устраивали, или, может быть, они считали, что выгоднее чаще менять месторасположение. Во всяком случае наши солдаты могли неожиданно наткнуться на бандитов или пройти мимо них, если бы Воробьев, а за ним ефрейтор Баранов не обнаружили дым.
Но все обошлось хорошо. Мы окружили банду и тихо, незаметно подобрались к врагам.
Старший лейтенант Кондратьев крикнул громко, отчетливо, как на занятиях по строевой подготовке:
— Хальт! Встать! Руки вверх! Сдавайтесь! Вы окружены!
Бандиты схватили винтовки и автоматы и, укрываясь за стволы деревьев и кусты, стали бешено отстреливаться. Отползая и делая перебежки от одного дерева к другому, они постепенно отступали на север. Фашисты думали об одном — как бы быстрее уйти от преследования. Они, конечно, не знали, что в северной стороне залег взвод лейтенанта Чебякина. Через несколько минут за спинами гитлеровцев вновь послышался властный голос. Чебякин предлагал сдаться без боя. Но бандиты продолжали стрелять.
Вскоре пятеро фашистов были убиты. Когда упал шестой гитлеровец, один из бандитов, старый, высокий и тощий, вскочил и поднял кверху руки. Сейчас же вслед за ним бросили оружие и другие бандиты.
Ночевали мы снова в том же самом пустом старинном дворце. После ужина лейтенант Павловский подсел к Чебякину и, отворачивая от него лицо, чтобы тот не заметил кривой улыбки, сказал:
— Ну что ж, договоримся с комроты о переводе солдата Воробьева ко мне во взвод?
Чебякин не почувствовал насмешки и ответил вполне серьезно:
— Я ж тогда шутя сказал. Раз перевели ко мне во взвод, так пусть будет у меня. Зачем перебрасывать человека с места на место.
— Ho ведь ты говорил, что это никудышный солдат, — не унимался Павловский.
Чебякин крякнул и впервые благосклонно посмотрел на солдата Воробьева, который стоял в это время возле дворца на посту.
Бандитов, взятых в плен, направили в город. Оттуда на другой день сообщили, что несколько человек из уничтоженной банды еще до боя успели укрыться на хуторах. Крестьяне ненавидели фашистов. Бандиты могли спрятаться только на хуторе кулака Бокмелдера. Сам Бокмелдер ушел в гитлеровскую армию и был неизвестно где. Батраки его после прихода Советской Армии бросили дом своего хозяина и стали работать в городе на заводе. На хуторе жила только жена Бокмелдера, тощая, злобная женщина. Соседи про нее говорили, что она «и себя-то любит только до обеда».
Первый взвод получил задание сделать обыск на хуторе кулака и задержать бандитов. Во время выполнения этого боевого задания снова отличился солдат Воробьев. Позднее лейтенант Чебякин обо всем нам рассказал подробно.
До каменного моста, который соединяет низкие берега маленькой тихой речушки, солдаты ехали на грузовых автомашинах. Потом пошли пешком: так безопаснее в случае неожиданного нападения.
На хуторе было необычайно тихо, не видно ни собак, ни коров, ни кур, ни людей. Только ветер раскачивает березку возле колодца и гоняет серую бумажку по громадному голому двору. Мертвый хутор.
Возле огромной веранды с разбитыми стеклами стояла походная армейская кухня. Она заржавела и находилась в таком запущенном состоянии, что каждому было ясно: стоит она тут без надзора уже много месяцев, а может быть, не один год и бандиты ею, конечно, не пользуются.
Запустение чувствовалось и в многочисленных комнатах дома: толстый слой пыли на полу, паутина в углах, мебель сдвинута с места, а в отдельных комнатах ее совсем нет.
Хозяйку дома солдаты нашли в спальне. Она сидела за маленьким столиком у окна и читала книгу в кожаном потертом переплете. Хозяйка взглянула на солдат колючим, холодным взглядом и сказала по-латышски, что в доме, кроме нее, никого нет. Она несколько секунд помолчала, уткнувшись неподвижным взглядом в книгу, затем снова повернулась к солдатам и потребовала, чтобы они удалились, так как ей нездоровится и хочется быть одной.
Чебякин показал женщине разрешение на обыск. Хозяйка хутора спокойно посмотрела на бумажку и отвернулась к книге. Лейтенант только подивился хладнокровию женщины.
Солдаты сделали тщательный обыск во дворе и в доме, но ничего подозрительного не нашли. Пора было уходить с хутора. Чебякин разрешил бойцам перекурить и отдохнуть, а сам стал прохаживаться по двору и обдумывать, что же ему делать дальше. Бандиты были где-то поблизости, но где?
Солдаты сели во дворе на траву, на кривое бревно и старые кирпичи, сваленные в кучу, и начали свертывать из газет «козьи ножки». Илья Воробьев не курил и от нечего делать ходил возле дома своей тяжелой походкой. Вот он подошел к березе, которая росла у колодца, внимательно оглядел ее и вдруг полез на дерево. Солдаты начали подсмеиваться над ним. Командир отделения крикнул:
— Воробьев, прекратите хулиганство!
Воробьев ничего не ответил, только махнул рукой — отстаньте, мол, от меня. Залез он на дерево до того места, где была прибита между ветвями большая старенькая скворешня, и снял с нее крышу, которая держалась только на одном гвозде.
Чебякин, услышав шум, подошел поближе к березе и уже хотел было приказать солдату, чтобы тот немедленно опустился на землю, но в этот момент Воробьев неожиданно для всех вытащил из скворешни пистолет. Потом он опять просунул руку в скворешню, вытащил еще один пистолет, кучу патронов, крикнул: «Здесь все в порядке» и полез выше. Добравшись почти до самой макушки, он несколько минут возился там и затем крикнул снова:
— Ловите!
На землю упал маленький потертый мешок из кожи, в котором оказались пистолеты и патроны.
— Вот дьяволы! — ругнулся ефрейтор Баранов. — Воздушный склад устроили. Я заметил этот мешок, но подумал, что это птичье гнездо.
Спустившись на землю, Илья сказал:
— Глянул я на березу, вижу — свежий сучок. Кто-то ветку обломил. Кого, думаю, нелегкая туда носила. Ребятишек на хуторе нет, а хозяйка не полезет. И решил проверить. Осмотрел скворешню, вижу — что-то темное вверху, в ветвях. Полез туда.
По приказанию Чебякина, солдаты вновь стали внимательно осматривать дом, двор и многочисленные надворные постройки.
Рядом с кустами вишен стоял небольшой, довольно ветхий сарайчик с широкими, вполстены, дверями. Несколько солдат, с ними был и Воробьев, осмотрели его, плотно закрыли дверь и двинулись к дому. Илья не пошел вместе со всеми, а остановился у сарая и долго что-то рассматривал на земле. Потом он подошел к товарищам и сказал:
— Ребята, а возле сарая что-то лежало. Какой-то большой предмет…
— Говори дальше, — нетерпеливо заговорили солдаты.
— На том месте, понимаете, трава примята. Так квадрат и обозначился. Хоть и плохо, но все же видно.
Ефрейтор Баранов спросил, задиристо сжав губы и сузив глаза, что делал всегда, готовясь поспорить:
— Ну и что? Стоял ящик и убрали его.
— Может, и так, — согласился Илья.
— Нет, тут что-то не то, — проговорил помощник командира взвода Романенко, внимательно прислушивающийся к разговору. — Хозяйка, пожалуй, не станет сейчас заниматься приборкой во дворе. Настроение у нее, видишь ли, не то. Товарищ лейтенант, — позвал он, — можно вас на минутку?
Чебякин вместе с солдатами внимательно осмотрел дорожку возле сарайчика, а потом резким движением открыл дверь. В сарае было тихо. На полу среди тряпья, коротких досок, бутылей и металлических банок, покрытых грязью и пылью, стоял пустой деревянный ящик. Романенко сдвинул его, и солдаты увидели люк — это был вход в подвал.
Бойцы молча переглянулись. Чебякин вынул пистолет, нагнулся, с силой откинул люк и отскочил в сторону. Секунду или две стояла настороженная тишина, было слышно тяжелое дыхание бойцов, державших автоматы на изготовку. И вдруг раздались громкие выстрелы — бандиты стали стрелять в отверстие и через доски пола из автоматов и карабинов. С потолка посыпались пыль и щепки. Ефрейтор Баранов вскрикнул и застонал — его ранило в руку.
Старший сержант Романенко выпустил несколько очередей из автомата в темное отверстие пола. И сейчас же послышался охрипший голос:
— Ни стриляй. Сдаемся.
Первый бандит вылезал медленно. У него было согнутое туловище, изможденное лицо. Казалось, он смирился со своей участью и не проявит ни малейшего признака неповиновения. Но неожиданно бандит выпрямился, сверкнул глазами и вскинул автомат. Однако сделать он ничего не успел: лейтенант Чебякин в упор выстрелил по нему из пистолета. Фашист упал, ударился грудью о выступы досок и свалился в подвал. Другие бандиты (их, кроме убитого, было три человека) сдались без боя.
…Бывает так: живешь с человеком в обычных, мирных условиях и ни в чем не выделяешь его из других. Даже наоборот: он порой кажется вам сереньким, неуклюжим человеком. Но вот вы наблюдаете за ним в трудную пору, во время обрушившихся на него серьезных испытаний, и представление о нем сразу меняется. Оказывается, человек этот с большим сердцем: он не нытик, выносливый, сметливый и вроде бы уже мало похож на того бесцветного человека, каким казался ранее. Бывает, разумеется, и наоборот: в трудные минуты видишь человека с каких-то других сторон, и вера в него начинает колебаться.
Рядовой Воробьев относился к первой категории людей.
В роте рассказывали, что Илья мог в дождливую холодную погоду, когда из дому даже собаку не выгонишь, пройти триддать-сорок километров и после того чувствовать себя свежим. Другие жалуются на трудности, а он молчит.
И еще много интересного рассказывали про солдата Воробьева. Было, например, известно, что на привалах он сразу же засыпал и мог спать в любой позе. Ел Илья много, не спеша, тщательно разжевывая пищу. До вина и водки был не охотник. Замечали солдаты, что к незнакомым людям он относился настороженно, не раскрывал перед каждым свою душу. «У этого Воробьева характер таежного человека», — поговаривал Павловский.
За несколько беспокойных, изнуряющих недель, проведенных в погоне за бандитами, Илья сильно изменился. Он стал более общительным и не таким медлительным, как раньше. Он научился хорошо заправлять гимнастерку и правильно надевать пилотку. Но, как и прежде, у него была особая, тяжелая походка, как будто ему уже больше пятидесяти лет или он все прошедшие сутки таскал кирпич. «По-медвежьи ходит», — шутили солдаты.
Все в роте уже знали, что Илья Воробьев — сибиряк, до армии работал бригадиром в рыболовецком колхозе и все свободное время проводил с ружьем в тайге. В Сибири дичи много, и он убивал за одну осень по несколько сот уток, снабжая утиным мясом почти всю деревню. Отец Ильи был лучшим в районе охотником. Дед всю жизнь доставлял сибирским купцам пушнину и прославился как охотник-медвежатник. Илье же ни разу не приходилось ходить на хищников. Только однажды он участвовал в облаве на волков, которые таскали колхозных овечек, но она прошла неудачно. Однако семья, в которой Илья родился и жил, научила его распознавать повадки зверей, быть внимательным к лесным приметам. И здесь, в оперативном подразделении, эти охотничьи познания ему весьма пригодились.
Вскоре солдата Воробьева полюбили в роте и уже не смеялись над его мешковатостью. Его стали еще более уважать после одной сложной боевой операции.
Расскажу об этом по порядку.
В юго-западной части Латвии есть небольшая светлая речка с длинным, мудреным латышским названием. Она течет к Рижскому заливу по малонаселенной местности. На ее берегах растет густой кустарник и высокая, человеку до пояса, жесткая трава.
За кустарником стоят столетние сосны — девственный лес, похожий на сибирскую тайгу.
До нас дошли сведения, что на берегах этой светлой речки скрывается еще одна группа фашистов, тоже не захотевшая сдаться Советской Армии. Состояла она из латышей — бывших кулаков, купцов, полицейских. Бандиты делали налеты на хутора и селения, убивали коммунистов, работников советских учреждений и крестьян, которые наиболее активно выступали за создание колхозов.
Рота получила приказ уничтожить банду. С выполнением этого приказа медлить было нельзя.
Мимо хуторов, в сторону леса, солдаты и офицеры проехали рано утром. Над землей неподвижно висел редкий серый туман. Стояла необыкновенная тишина.
Рота оцепила большой участок леса, в который входили часть речки с мостиком, извилистая песчаная тропинка, выходящая к воде, холм, поросший мелким сосняком, и несколько маленьких полян.
Бойцы нашего третьего взвода прошли около километра по проселочной дороге в стороне от двух других взводов, перебрели речку в мелком месте и повернули вправо, в глубину леса. Здесь, в тылу врага, нам надо было быстро занять оборону и подготовиться к бою, так как бандиты с минуты на минуту могли начать отступление.
Фашисты должны были быть в землянке, расположенной на краю узкой большой поляны, или в землянке, недавно ими построенной на другом берегу реки. Солдаты медленно двигались, суживая кольцо окружения, и пристально всматривались в каждое дерево, в каждый кустик, готовые в любую секунду открыть огонь из автоматов.
Но фашисты ничем не проявляли себя. Это вызывало у людей напряженность и нервозность, заставляло их держаться еще более настороженно.
Вот бойцы первого взвода обнаружили землянку на поляне. Вход в нее укрывали две невысокие ветвистые ели, и она была совсем не заметна со стороны. Илья Воробьев вместе с двумя другими солдатами и помощником командира взвода осторожно спустился в землянку. В ней было пусто; на самодельном столике, сделанном из березовых жердочек, стояли коптилка, четыре котелка, несколько тарелок, сложенных одна на одну, старинный расписной кувшин, лежали алюминиевые ложки и ломоть черного хлеба. На нарах валялись немецкие офицерские шинели. Тут же стояла небольшая железная печка с трубой, которая выходила в густые ветви одной из елей.
Илья потрогал тарелки, ложки и даже зачем-то понюхал их. А когда вылез наверх, то сказал бойцам:
— Бандюки недавно здесь завтракали. Тарелки еще не обсохли. Они поспешно бежали отсюда.
— Почему ты думаешь, что поспешно? — спросил один из солдат.
— Возле стола, понимаешь, валяется фуражка, ее сдернули с нар и не успели поднять. Котелок опрокинут, вода из него разлилась по столу и нарам.
— Вода разлилась по столу — это понятно, а как она попала на нары? — задал солдат новый вопрос.
— Нары стоят рядом со столом — места там совсем мало, — ответил за Воробьева один из бойцов.
К землянке подошли старший лейтенант Кондратьев и лейтенант Чебякин. Во все взводы и отделения быстро передали сигналы о том, что бандиты находятся где-то поблизости и надо быть настороже.
Однако проходило время, а фашистов по-прежнему не было видно. Бойцы первого взвода приблизились к речке. На берегу ее росла густая трава, кое-где выступавшая из воды. Течение в этом месте было очень медленное, почти незаметное. Казалось, что тут старица или озеро.
На противоположном берегу могла находиться засада, и поэтому солдаты передвигались с наибольшими предосторожностями. Лишь Илья Воробьев шел возле самой воды безо всякой опаски. Вот он остановился и стал внимательно смотреть на воду. Старший сержант Романенко крикнул: «Воробьев!» и махнул рукой, дескать, пригибайся, используй естественные укрытия, не угоди, дурак, под пулю, которая может прилететь из-за любого куста. Илья, видимо, сообразил, что ведет себя не так, как надо, и быстро укрылся за куст.
Все ждали выстрелов. Но лес безмолвствовал. Был слышен только хруст сухих веток под ногами солдат. Воробьев поднял голову из-за куста и снова внимательно посмотрел на воду.
— Подождите-ка! — вдруг сказал он товарищам и подошел поближе к реке.
Из воды тянулся толстый резиновый шланг, конец которого прятался в траве. Воробьев нагнулся к нему.
— Брось ты всякой чепухой заниматься, — попытался остановить солдата командир отделения.
Но Воробьев нахмурился и, не слушая сержанта, стал вытаскивать шланг из воды. Прошла секунда, две… Не успел Воробьев вытащить шланг, как из воды, недалеко от берега, неожиданно вынырнул человек. Глаза у него были испуганные и злые, как у волка, попавшего в ловушку. Он тяжело, с хрипотцой, дышал, отплевывался и озирался по сторонам. Потом повернулся и поплыл к противоположному берегу.
— Эй, стой! Поворачивай обратно! — крикнул командир отделения.
— Хальт! Стой, тебе говорят! — закричал глуховатым голосом Илья Воробьев.
Бандит продолжал плыть к противоположному берегу.
— Поворачивай обратно! — скомандовал подбежавший к бойцам лейтенант Чебякин. — Поворачивай или будем стрелять!
Несколько автоматов были направлены на бандита. Но стрелять не пришлось — фашист стремительно повернулся на сто восемьдесят градусов и, по-прежнему тяжело дыша и отплевываясь, поплыл к бойцам первого взвода.
Это был маленький белобрысый человечек, с челкой, как у Гитлера. На берегу он молчал и в ответ на все вопросы отрицательно мотал головой и пожимал плечами. Бандит хотел показать, что не понимает по-русски. Старший сержант Романенко, работавший до войны преподавателем немецкого языка в средней школе, заговорил с ним по-немецки и через несколько минут сделал кислую гримасу.
— Ну, по-немецки он разговаривает тоже не ахти как. Но все-таки попробуем поговорить.
Медленно, тихо, иногда останавливаясь, видимо, подыскивая слова, которые забылись за годы войны, Романенко заговорил с пленным на незнакомом солдатам языке, а потом стал переводить по-русски.
— Это латыш, до войны он был торговцем в Риге. Последние дни жил в землянке с другими гитлеровцами. В той самой землянке, которую мы видели.
— Сколько их всего было? — прервал переводчика Чебякин.
— Восемь человек.
— Оружие?
— Пять винтовок и восемь пистолетов. Три ручные гранаты. Финские ножи.
— Дальше.
— Сегодня утром он ходил на хутора, думал найти продуктов, но не нашел. Когда возвратился, его товарищей уже не было. Вскоре он увидел советских солдат и решил, что его окружили.
Пленный замолчал, почесал лысоватый затылок. Помолчал и Романенко, а потом снова стал переводить.
— В землянке валялся резиновый шланг. Его однажды нашел на дороге мой товарищ Курт. Я взял один конец шланга в рот и быстро забежал в речку. В воде присел и стал дышать через шланг.
Романенко нахмурился и добавил:
— Он думал, что укрылся надежно, и посмеивался про себя над недальновидностью иванов. Этот бандит говорит, что ни в чем не виновен перед советскими солдатами.
Романенко усмехнулся:
— Брешет еще, скотина!
— Переведите ему, — приказал командир взвода, — что суд определит степень его вины.
Когда задержанного увели, лейтенант Чебякин похвалил Воробьева:
— Молодец! Здорово сообразил.
— Я мог бы и не обратить внимания на шланг, — ответил Воробьев, — но в том месте, где он лежал, была примята трава. И примята в сторону реки. Посмотрел поближе, вижу — следы человека. Кто-то, думаю, в воду зашел и почему-то не вышел. Может, к другому берегу поплыл? Так зачем ему переплывать реку, когда вон там мостик виднеется? По нему куда лучше пройти. Думал, думал я и вдруг сообразил: наверное, он, дьявол, через шланг дышит.
Вскоре солдаты подошли к деревянному мостику, соединяющему оба берега речки. Мостик стоял высоко над водой. Был он узкий — в две доски, с перилами из легких жердочек. На нем с трудом могли разойтись двое. Видимо, мостик был построен рыбаками, которым не хотелось каждый раз плыть по студеной воде. К нему со всех сторон подходили тропинки. Трава у берега примята, сразу видно, что здесь бывают люди.
Солдаты недоверчиво посматривали на противоположный берег. На нем рос настолько густой кустарник, что казалось, будто это один длинный-предлинный куст. Берег, на котором стояли бойцы первого взвода, был более высокий, здесь тоже росло много кустов, хотя и не таких густых.
На той стороне речки, метрах в тридцати от воды, поднялась в воздух стая птиц.
— Там люди, — сказал Воробьев.
— Мало ли отчего могут птицы подняться, — проговорил ему в ответ рядовой Королев.
— Нет, они чем-то обеспокоены. Отлетали, понимаешь ли, все сразу, быстро и кричали. Может, там наш третий взвод?
— Нет. — Лейтенант Чебякин отрицательно мотнул головой. — Третий взвод должен быть дальше, в лесу. Он едва ли успел подойти так близко.
— Птицы неспроста полетели, — не унимался Илья.
— А следов здесь не видно? — спросил у Воробьева командир взвода. Чебякин был горожанин и в лесных приметах разбирался слабо.
— По тропинке, наверное, прошли, — ответил Илья, — Вон веточка обломана. Но это еще в прошлом году… Нет, не вижу.
— М-да! — крякнул пожилой, много видевший на своем веку старший сержант Романенко. — Видно, бандиты опытные, хитрые люди. Тут может быть хорошая ловушка. Пока мы здесь, за кустами, — ничего. А когда пойдем по мосту, могут открыть огонь.
— Это, конечно, опытные убийцы, — сказал Чебякин, — только воинской хитрости у них маловато. Им не догадаться, что в тылу у них наши бойцы.
Всем было ясно: надо перебираться на другой берег, на этом берегу бандитов нет. И, конечно, легче пройти по мосту, чем переплыть речку. Чебякин поглядел на солдат — кого бы из них послать первым.
— Разрешите мне, — сказал Романенко.
— Направляйте меня, — предложил грубоватым голосом, как будто сердился на кого-то, рядовой Королев.
Пробежать по мостику вызвались еще человек десять, в том числе Илья Воробьев.
Командир взвода несколько минут раздумывал, нахмурив лоб, а потом твердо сказал:
— Вот что… Через мост первым пробежите вы, Воробьев.
— Есть!
— Пробегайте быстрее, не останавливайтесь.
— Знаю.
— Давай!..
Пригнувшись, держа на изготовку автомат и как-то необычно широко расставляя ноги, Воробьев быстро побежал по мосту. Послышался частый и громкий стук сапог о доски, как будто по доскам ударяли топором. Солдаты молча и напряженно всматривались вперед. Вот Воробьев пробежал третью часть моста, половину моста… Уже близко противоположный берег. Солдаты облегченно вздохнули, радуясь тому, что ничего страшного не случилось. Но неожиданно послышался громкий треск, Воробьев вскрикнул и вместе с досками и шаткими перилами повалился в воду. Видно, бандиты подпилили сваи в центре моста.
И сразу же с противоположного берега раздались одиночные выстрелы из винтовок и пистолетов. Наши бойцы стали стрелять по кустам из автоматов.
Солдаты увидели, как среди досок, плавающих в воде, показалась голова Ильи Воробьева, потом исчезла, затем снова появилась. Вот Воробьев медленно поплыл, отфыркиваясь, часто погружаясь с головой в воду. Он вылез на берег на четвереньках, лег на траву и застонал.
Над рекой и лесом высоко в небо взвилась красная ракета. Это был сигнал — нашему взводу начать наступление.
Дальше все произошло довольно быстро. Бандиты (их было семеро), сделав еще несколько поспешных выстрелов, стали торопливо отступать, наскочили в лесу на наш, третий взвод, стремительно повернули на запад и попали под огонь второго взвода. Еще несколько минут они, как очумелые, шарахались из стороны в сторону, но, видя безрезультатность своих попыток вырваться из окружения, бросили на траву оружие и подняли руки.
Так было покончено с последними бандитами, рыскавшими в этом крае. Наше предположение о том, что здесь находилась значительно большая группа фашистов, не оправдалось. Это предположение строилось на основе многочисленных фактов о бесчинствах гитлеровцев. Мы не думали, что столько убийств, налетов и грабежей могла совершить группа из восьми человек.
Бандитов коротко допросили и увели в ближайший населенный пункт, чтобы потом переправить в город.
Солдата Воробьева увезли в госпиталь. Он во время падения поломал руку, и когда плыл, бандиты ранили его в спину. Все лето Илья пролежал в госпитале, а осенью снова пришел в роту. Его хотели оставить при штабе полка, как прежде, кладовщиком, но он попросился к своим боевым товарищам. «Такая, говорит, тихая работа не по мне. Я хочу что-нибудь поживее…»
Нам больше не приходилось гоняться за бандитами. В роте шла обычная мирная армейская жизнь. Илья Воробьев не выделялся среди солдат ни в плохую, ни в хорошую сторону. И только однажды о нем снова заговорили в подразделении. На стрельбище Воробьев показал самые лучшие результаты среди бойцов. Он стрелял без промаха по неподвижным и движущимся целям с любого расстояния и из разных видов оружия. «Как легко бьет, будто семечки лузгает», — удивлялись солдаты, немножко завидуя успехам своего товарища.
В декабре у нас проходили тактические учения. Стояли необычные для этих мест холода. Несколько ночей мы провели в поле. Многие солдаты, особенно молодые, не высыпались, жаловались на стужу и тяжелые переходы. Воробьев же чувствовал себя бодро. Можно было подумать, что он весь век прожил в поле, среди снегов.
Постепенно Илья избавлялся от мешковатости и медлительности, которыми отличался раньше. Но по-прежнему он был неразговорчивым.
Весной сорок шестого года Воробьев демобилизовался из армии и уехал на Крайний Север. Там он снова, как до войны, стал рыбаком и охотником. Многие наши солдаты и сержанты переписывались с ним. На письма Илья отвечал аккуратно и, к удивлению всех, довольно пространно. Впрочем, говорят, что из армии он посылал матери и невесте тоже очень длинные письма. Встречаются в жизни такие люди: писать могут много, а говорить подолгу не любят.
_1958._
Василий Иванович Еловских
ВАСИЛИЙ ЕЛОВСКИХ
РЯДОВОЙ ВОРОБЬЕВ
_Рассказы_
РЯДОВОЙ ВОРОБЬЕВ
Весной тысяча девятьсот сорок пятого года я служил командиром взвода в оперативной роте по борьбе с бандитизмом.
Однажды в конце мая мы заночевали в старинном каменном дворце, расположенном в глухом курляндском лесу. Вокруг шумели столетние сосны, от усадьбы к лугам вилась между деревьями широкая проселочная дорога.
Дворец был пустой. В годы оккупации в нем жил какой-то немецкий барон. Перед приходом Советской Армии он убежал на Запад и увез с собой всю мебель. Сейчас это громадное здание с многочисленными оголенными комнатами, поломанными дверями и выбитыми стеклами, расположенное вдали от населенных пунктов и хуторов, выглядело очень странно, несколько дико. Можно было подумать, что видишь все это во сне.
Я сидел в большом зале с четырьмя офицерами и курил слабенькие трофейные немецкие папиросы. Командир роты старший лейтенант Кондратьев уселся в ветхом ободранном кресле, которое солдаты притащили из сарая. В это кресло, пожалуй, можно было слона поместить, настолько оно большое. Все другие офицеры разместились на скамье, сделанной полчаса назад из старых досок.
Командир первого взвода лейтенант Чебякин бросил окурок, закурил другую папиросу и, хмурясь, неторопливо заговорил:
— Мне во взвод нового солдата дали. По фамилии Воробьев. Илья Воробьев. Раньше он при штабе полка служил, исполнял там обязанности кладовщика. С большими странностями солдат. Ничего в нем нет среднего, все какие-то крайности. Стреляет отлично. Бьет без промаха с любого расстояния из автомата и из винтовки. А выправка у него отвратительная. Гимнастерка всегда помятая, ремень затягивает так слабо, что можно два кулака просунуть. Бьемся мы с ним, бьемся, но проку все равно нет. Он, этот Воробьев, может пройти километров сорок и хоть бы что ему. А вот по тревоге быстро становиться в строй не может. Говорит мало, все больше молчит. Нелюдим, а в походе готов последнюю портянку отдать товарищу. И все у него так: одно очень хорошо, другое очень плохо.
Я видел этого солдата. У него, действительно, не было настоящей воинской выправки. Есть люди, которые впервые оденут солдатскую форму и даже не заправятся как следует, а на них любо-мило смотреть. Воробьев же был небольшого роста, большеголовый, сутулый — где уж тут до молодцеватости! И по всему было видно, что он безразлично относится к своему внешнему виду.
Командир второго взвода лейтенант Павловский, высокий, стройный мужчина, отличный строевик, заговорил басовитым голосом:
— Все сводится, следовательно, к медлительности и молчаливости этого солдата. Кто-то говорил, что он с Севера. Сразу видно, что не южанин. Южане — народ живой.
— А как ты думаешь, откуда родом ефрейтор Баранов? — спросил Чебякин.
Ефрейтора Баранова из первого взвода хорошо знали не только в роте, но и во всем батальоне. Это был очень подвижный, веселый солдат, большой любитель поплясать, послушать анекдоты и подтрунить над кем-нибудь.
— Не знаю. А откуда он?
— С Таймыра.
— Не может быть!
— Точно! Ну, что ты на это скажешь?
— Да-а-а, — протянул Павловский. — Конечно, сразу ничего не добьешься от этого Воробьева. Работал он кладовщиком, в строю не был, дисциплины настоящей не чувствовал.
— Вообще-то он исполнительный, — сказал Чебякин. — Только очень уж нескладный. Не солдат, а бревно какое-то. Намучаемся мы с ним.
Офицеры помолчали немного и потом снова заговорили — вначале о новых автоматах, недавно появившихся в полку, а затем о дворце, в котором располагалась рота.
— Оригинальничали господа бароны, — сказал старший лейтенант Кондратьев. — Экий дом выстроили.
Мы в который уже раз оглядели зал. Все в нем напоминало глубокую старину, отдавало пышностью, было тяжеловесным. Окна длинные и узкие, на стенах много лепных украшений. Напротив входной двери — огромная кафельная печь с камином, на каждой кафельной плитке — картинка, вид города Риги. Вся печь в картинках. Кондратьев поднялся с кресла, прошелся с одного конца зала в другой, сказал:
— Ноги что ли поразмять? Не хотите последовать моему примеру?
Офицеры не успели ему ответить, как наружная дверь открылась, и в зал вошел помощник командира первого взвода старший сержант Романенко.
— Товарищ старший лейтенант, — громко проговорил он, — разрешите обратиться к лейтенанту Чебякину.
— Обращайтесь.
Романенко подошел к Чебякину и сказал тихим, сдавленным голосом:
— Товарищ лейтенант, куда-то исчез Воробьев.
— Как исчез?..
— Потерялся. Все время был во взводе, а после завтрака как сквозь землю провалился. Я посылал четырех солдат искать его, но они не нашли.
— Винтовка?..
— Винтовка на месте.
Чебякин крепко сжал губы, задумался.
— Где вы искали Воробьева? — спросил Кондратьев.
— Мы искали его по всему ближайшему лесу, товарищ старший лейтенант. Примерно в радиусе до двух километров.
— Как он сегодня вел себя? Что было заметно?..
— Вел он себя как и обычно. Нормально…
— Не болел?
— Нет.
Командир роты задал еще несколько вопросов Романенко и приказал лейтенанту Чебякину немедленно лично самому заняться розысками исчезнувшего солдата. Такой приказ был отдан не случайно. Рота вышла на операцию по уничтожению фашистской банды, скрывавшейся где-то поблизости в лесах. Все годы войны бандиты служили в гитлеровской армии. После капитуляции фашистской группировки в Курляндии они не сдались в плен, а ушли в подполье и стали грабить и убивать мирных граждан.
Чебякин возвратился минут через пятнадцать и сообщил сердитым голосом, что солдата Воробьева нашли недалеко от дворца, в сарае. Он рассматривал там гнезда воробьев.
— Экое дитя, — пробормотал Павловский.
— Что же он больше часа рассматривал гнезда воробьев? — спросил командир роты. — И зачем они ему потребовались?
— Он говорит, что в этих местах воробьи иначе устраивают себе гнезда, чем у них на Севере. И его интересовали не только воробьи. Этот солдат утверждает, что в сарае живут громадной величины крысы. Он устраивал там ловушку для крыс.
— Вы шутите? — строго спросил Кондратьев.
— Нет, серьезно.
— Черт знает что!.. Распустили солдат, товарищ Чебякин, и они у вас за воробьями да крысами бегают. И это в такой ответственный момент. Безобразие! — Командир роты нахмурился и добавил: — Я прошу вас учесть это.
Взвод, которым командовал Чебякин, был по боевой и политической подготовке не на плохом счету. Но вся история с Воробьевым выглядела настолько нелепой, что Кондратьев разгорячился и сказал то, чего не следовало говорить.
Лейтенанта Чебякина задели несправедливые выводы, сделанные командиром роты, и он, обычно очень хладнокровный, тоже заговорил сердито:
— Все дело в одном солдате Воробьеве. А из него, видимо, ничего доброго не получится.
— Подождите делать такое заключение, — возразил ему командир роты, который уже успокоился и, видимо, решил, что горячность в таком деле только повредит. — Возможно, и получится. Надо побольше заниматься его воспитанием.
— Позанимайтесь сами, — буркнул Чебякин, отойдя от командира роты. Эту последнюю фразу услыхали только я и Павловский.
Вскоре рота выстроилась возле дворца на большой ровной площадке, посыпанной мелким песком, а с одного края выложенной гладкими камнями. Выдалось необычное для этих мест холодное, туманное утро. Прошедшую ночь солдаты спали в неотапливаемых комнатах дворца на соломе, до утра основательно продрогли и сейчас поеживались в тонких гимнастерках.
— Кажется, одному Воробьеву сегодня нехолодно, — сказал лейтенант Чебякин.
— Он у тебя закаленный, — попытался я пошутить.
Но Чебякин почему-то нахмурился и, повернувшись к солдатам, крикнул:
— Товарищ Воробьев, поправьте пилотку. Всем поправить пилотки.
Воробьев, стоявший в первом ряду, приподнял пилотку и опустил ее звездочкой поближе к переносице.
Чебякин выделил Воробьева, хотя тот был виновен не более, чем другие. Видимо, лейтенант все еще продолжал сердиться на него.
Илья Воробьев добродушно улыбался, и когда Чебякин отошел к командиру роты, он незаметно для себя (не привык еще к строю) раздвинул ноги.
— Как вы стоите! — зашумел на Воробьева помощник командира взвода, которому полчаса назад было приказано «строго следить за новым солдатом», — Вы что, коров пасти собрались или на охоту за зайцами? Встаньте, как положено!
Добродушная улыбка исчезла с лица солдата. Он мгновенно выпрямился, сделал «пятки вместе, носки врозь».
Когда была подана команда «вольно» и всем разрешили закурить, лейтенант Чебякин подошел ко мне я сказал:
— Знаешь что, боюсь я за этого солдата.
— За Воробьева?
— Да. За кого же больше? Необычный он какой-то. Плохо мы его еще знаем. Он недавно мобилизован в армию, еще совсем зеленый.
— Боишься, чтобы в чем-нибудь не подвел?
— Вот-вот. Мне кажется, в бою из него будет не воин, а размазня какая-нибудь. Еще под пулю угодит.
— Да ничего с ним не случится, — сказал подошедший к нам лейтенант Павловский. — Не такой уж он глупый, по-моему, как раз наоборот.
— Будет все время воробьями да зверьками интересоваться.
— Зря пугаешься.
— К тебе бы его во взвод передать.
— Давай, не возражаю.
Рота двинулась по широкой наезженной проселочной дороге в глубину леса. Пройдя с полкилометра, мы свернули на узкую, заросшую травой дорожку, где совсем не было видно следов автомашин и телег. По обе стороны движущихся колонн безмолвно стояли огромные сосны.
Оттого, что это утро выдалось прохладным и туманным, а может быть, отчего-нибудь другого, в лесу стояла необычайная, настороженная тишина. Лишь где-то постукивал дятел.
Банда скрывалась в глубине этого лесного массива, по данным разведки, в семи-восьми километрах от дворца, в котором мы ночевали.
Вскоре взводы перешли на малозаметные извилистые тропинки. Они пересекали лес в разных направлениях, но мы избирали только те, которые вели на запад. Солдаты двигались осторожно, цепочками, избегая открытой местности, на которой можно неожиданно попасть под огонь врага.
Когда идешь по незнакомой однообразной местности, то путь кажется более длинным. Не успели мы пройти и половины пути, как солдаты стали говорить, что они идут «очень уж долго и, наверное, за десять километров перевалило».
Туман постепенно рассеялся, засветило ослепительно яркое майское солнце. С появлением солнечных лучей лес стал выглядеть веселее: с разных сторон послышались птичьи голоса, подул легкий порывистый ветер, и, раскачиваясь, зашумели ветки сосен, листья кустарников. Казалось, в спокойном, оживляющемся лесу нет никаких бандитов и мы идем на прогулку. Но вот командир роты сообщил, что в правой стороне, за кустарниками, что-то горит. К удивлению солдат и офицеров, первым обнаружил это рядовой Воробьев. Он подошел к командиру отделения и сказал:
— Дымом пахнет, товарищ сержант.
— Ты шутишь? — недоверчиво произнес командир отделения.
— Нет, где-то костер горит. Ветер дует с запада, в той стороне и костер.
— А почему я ничего не чувствую? — наивно спросил сержант.
— Не знаю, не знаю почему. — В голосе Воробьева слышалась досада.
— Королев! Рогожин! — позвал сержант бойцов своего отделения. — Чувствуете вы запах дыма?
Оба солдата несколько раз глубоко вдохнули воздух и ответили:
— Нет.
— Никакого дыма нету.
Сержант повернулся к Воробьеву и сказал:
— Наверное, ты, парень, ошибся…
Ефрейтор Баранов, стоявший рядом с командиром отделения, предостерегающе поднял руку:
— Подождите…
Он помолчал минуты две и потом заявил уверенно:
— Правильно Воробьев говорит — дымом пахнет. Вон оттуда. — Он показал на запад.
— Точно говоришь?
— Точно.
Сержант многозначительно хмыкнул и пробормотал:
— Пойду доложу начальству.
Командир роты очень серьезно отнесся к этому сообщению и принял решение немедленно выслать в том направлении разведку. Он знал, что в западной стороне нет поблизости хуторов, а только лес. От чего бы там быть дыму?
С двумя другими бойцами пошел в разведку и Воробьев. Разведчики вернулись минут через сорок. Они сообщили, что недалеко отсюда, на маленькой круглой поляне, расположилась группа людей. Она состоит из двадцати двух человек. Большинство из них одето в гитлеровскую военную форму без погон. Говорят они на немецком языке. У бандитов автоматы и винтовки. Фашисты разожгли посредине поляны большой костер, выставили охрану и греются. Это была та самая банда, на уничтожение которой вышла наша рота. В предыдущие дни бандиты располагались несколько западнее. Видимо, те места их не совсем устраивали, или, может быть, они считали, что выгоднее чаще менять месторасположение. Во всяком случае наши солдаты могли неожиданно наткнуться на бандитов или пройти мимо них, если бы Воробьев, а за ним ефрейтор Баранов не обнаружили дым.
Но все обошлось хорошо. Мы окружили банду и тихо, незаметно подобрались к врагам.
Старший лейтенант Кондратьев крикнул громко, отчетливо, как на занятиях по строевой подготовке:
— Хальт! Встать! Руки вверх! Сдавайтесь! Вы окружены!
Бандиты схватили винтовки и автоматы и, укрываясь за стволы деревьев и кусты, стали бешено отстреливаться. Отползая и делая перебежки от одного дерева к другому, они постепенно отступали на север. Фашисты думали об одном — как бы быстрее уйти от преследования. Они, конечно, не знали, что в северной стороне залег взвод лейтенанта Чебякина. Через несколько минут за спинами гитлеровцев вновь послышался властный голос. Чебякин предлагал сдаться без боя. Но бандиты продолжали стрелять.
Вскоре пятеро фашистов были убиты. Когда упал шестой гитлеровец, один из бандитов, старый, высокий и тощий, вскочил и поднял кверху руки. Сейчас же вслед за ним бросили оружие и другие бандиты.
Ночевали мы снова в том же самом пустом старинном дворце. После ужина лейтенант Павловский подсел к Чебякину и, отворачивая от него лицо, чтобы тот не заметил кривой улыбки, сказал:
— Ну что ж, договоримся с комроты о переводе солдата Воробьева ко мне во взвод?
Чебякин не почувствовал насмешки и ответил вполне серьезно:
— Я ж тогда шутя сказал. Раз перевели ко мне во взвод, так пусть будет у меня. Зачем перебрасывать человека с места на место.
— Ho ведь ты говорил, что это никудышный солдат, — не унимался Павловский.
Чебякин крякнул и впервые благосклонно посмотрел на солдата Воробьева, который стоял в это время возле дворца на посту.
Бандитов, взятых в плен, направили в город. Оттуда на другой день сообщили, что несколько человек из уничтоженной банды еще до боя успели укрыться на хуторах. Крестьяне ненавидели фашистов. Бандиты могли спрятаться только на хуторе кулака Бокмелдера. Сам Бокмелдер ушел в гитлеровскую армию и был неизвестно где. Батраки его после прихода Советской Армии бросили дом своего хозяина и стали работать в городе на заводе. На хуторе жила только жена Бокмелдера, тощая, злобная женщина. Соседи про нее говорили, что она «и себя-то любит только до обеда».
Первый взвод получил задание сделать обыск на хуторе кулака и задержать бандитов. Во время выполнения этого боевого задания снова отличился солдат Воробьев. Позднее лейтенант Чебякин обо всем нам рассказал подробно.
До каменного моста, который соединяет низкие берега маленькой тихой речушки, солдаты ехали на грузовых автомашинах. Потом пошли пешком: так безопаснее в случае неожиданного нападения.
На хуторе было необычайно тихо, не видно ни собак, ни коров, ни кур, ни людей. Только ветер раскачивает березку возле колодца и гоняет серую бумажку по громадному голому двору. Мертвый хутор.
Возле огромной веранды с разбитыми стеклами стояла походная армейская кухня. Она заржавела и находилась в таком запущенном состоянии, что каждому было ясно: стоит она тут без надзора уже много месяцев, а может быть, не один год и бандиты ею, конечно, не пользуются.
Запустение чувствовалось и в многочисленных комнатах дома: толстый слой пыли на полу, паутина в углах, мебель сдвинута с места, а в отдельных комнатах ее совсем нет.
Хозяйку дома солдаты нашли в спальне. Она сидела за маленьким столиком у окна и читала книгу в кожаном потертом переплете. Хозяйка взглянула на солдат колючим, холодным взглядом и сказала по-латышски, что в доме, кроме нее, никого нет. Она несколько секунд помолчала, уткнувшись неподвижным взглядом в книгу, затем снова повернулась к солдатам и потребовала, чтобы они удалились, так как ей нездоровится и хочется быть одной.
Чебякин показал женщине разрешение на обыск. Хозяйка хутора спокойно посмотрела на бумажку и отвернулась к книге. Лейтенант только подивился хладнокровию женщины.
Солдаты сделали тщательный обыск во дворе и в доме, но ничего подозрительного не нашли. Пора было уходить с хутора. Чебякин разрешил бойцам перекурить и отдохнуть, а сам стал прохаживаться по двору и обдумывать, что же ему делать дальше. Бандиты были где-то поблизости, но где?
Солдаты сели во дворе на траву, на кривое бревно и старые кирпичи, сваленные в кучу, и начали свертывать из газет «козьи ножки». Илья Воробьев не курил и от нечего делать ходил возле дома своей тяжелой походкой. Вот он подошел к березе, которая росла у колодца, внимательно оглядел ее и вдруг полез на дерево. Солдаты начали подсмеиваться над ним. Командир отделения крикнул:
— Воробьев, прекратите хулиганство!
Воробьев ничего не ответил, только махнул рукой — отстаньте, мол, от меня. Залез он на дерево до того места, где была прибита между ветвями большая старенькая скворешня, и снял с нее крышу, которая держалась только на одном гвозде.
Чебякин, услышав шум, подошел поближе к березе и уже хотел было приказать солдату, чтобы тот немедленно опустился на землю, но в этот момент Воробьев неожиданно для всех вытащил из скворешни пистолет. Потом он опять просунул руку в скворешню, вытащил еще один пистолет, кучу патронов, крикнул: «Здесь все в порядке» и полез выше. Добравшись почти до самой макушки, он несколько минут возился там и затем крикнул снова:
— Ловите!
На землю упал маленький потертый мешок из кожи, в котором оказались пистолеты и патроны.
— Вот дьяволы! — ругнулся ефрейтор Баранов. — Воздушный склад устроили. Я заметил этот мешок, но подумал, что это птичье гнездо.
Спустившись на землю, Илья сказал:
— Глянул я на березу, вижу — свежий сучок. Кто-то ветку обломил. Кого, думаю, нелегкая туда носила. Ребятишек на хуторе нет, а хозяйка не полезет. И решил проверить. Осмотрел скворешню, вижу — что-то темное вверху, в ветвях. Полез туда.
По приказанию Чебякина, солдаты вновь стали внимательно осматривать дом, двор и многочисленные надворные постройки.
Рядом с кустами вишен стоял небольшой, довольно ветхий сарайчик с широкими, вполстены, дверями. Несколько солдат, с ними был и Воробьев, осмотрели его, плотно закрыли дверь и двинулись к дому. Илья не пошел вместе со всеми, а остановился у сарая и долго что-то рассматривал на земле. Потом он подошел к товарищам и сказал:
— Ребята, а возле сарая что-то лежало. Какой-то большой предмет…
— Говори дальше, — нетерпеливо заговорили солдаты.
— На том месте, понимаете, трава примята. Так квадрат и обозначился. Хоть и плохо, но все же видно.
Ефрейтор Баранов спросил, задиристо сжав губы и сузив глаза, что делал всегда, готовясь поспорить:
— Ну и что? Стоял ящик и убрали его.
— Может, и так, — согласился Илья.
— Нет, тут что-то не то, — проговорил помощник командира взвода Романенко, внимательно прислушивающийся к разговору. — Хозяйка, пожалуй, не станет сейчас заниматься приборкой во дворе. Настроение у нее, видишь ли, не то. Товарищ лейтенант, — позвал он, — можно вас на минутку?
Чебякин вместе с солдатами внимательно осмотрел дорожку возле сарайчика, а потом резким движением открыл дверь. В сарае было тихо. На полу среди тряпья, коротких досок, бутылей и металлических банок, покрытых грязью и пылью, стоял пустой деревянный ящик. Романенко сдвинул его, и солдаты увидели люк — это был вход в подвал.
Бойцы молча переглянулись. Чебякин вынул пистолет, нагнулся, с силой откинул люк и отскочил в сторону. Секунду или две стояла настороженная тишина, было слышно тяжелое дыхание бойцов, державших автоматы на изготовку. И вдруг раздались громкие выстрелы — бандиты стали стрелять в отверстие и через доски пола из автоматов и карабинов. С потолка посыпались пыль и щепки. Ефрейтор Баранов вскрикнул и застонал — его ранило в руку.
Старший сержант Романенко выпустил несколько очередей из автомата в темное отверстие пола. И сейчас же послышался охрипший голос:
— Ни стриляй. Сдаемся.
Первый бандит вылезал медленно. У него было согнутое туловище, изможденное лицо. Казалось, он смирился со своей участью и не проявит ни малейшего признака неповиновения. Но неожиданно бандит выпрямился, сверкнул глазами и вскинул автомат. Однако сделать он ничего не успел: лейтенант Чебякин в упор выстрелил по нему из пистолета. Фашист упал, ударился грудью о выступы досок и свалился в подвал. Другие бандиты (их, кроме убитого, было три человека) сдались без боя.
…Бывает так: живешь с человеком в обычных, мирных условиях и ни в чем не выделяешь его из других. Даже наоборот: он порой кажется вам сереньким, неуклюжим человеком. Но вот вы наблюдаете за ним в трудную пору, во время обрушившихся на него серьезных испытаний, и представление о нем сразу меняется. Оказывается, человек этот с большим сердцем: он не нытик, выносливый, сметливый и вроде бы уже мало похож на того бесцветного человека, каким казался ранее. Бывает, разумеется, и наоборот: в трудные минуты видишь человека с каких-то других сторон, и вера в него начинает колебаться.
Рядовой Воробьев относился к первой категории людей.
В роте рассказывали, что Илья мог в дождливую холодную погоду, когда из дому даже собаку не выгонишь, пройти триддать-сорок километров и после того чувствовать себя свежим. Другие жалуются на трудности, а он молчит.
И еще много интересного рассказывали про солдата Воробьева. Было, например, известно, что на привалах он сразу же засыпал и мог спать в любой позе. Ел Илья много, не спеша, тщательно разжевывая пищу. До вина и водки был не охотник. Замечали солдаты, что к незнакомым людям он относился настороженно, не раскрывал перед каждым свою душу. «У этого Воробьева характер таежного человека», — поговаривал Павловский.
За несколько беспокойных, изнуряющих недель, проведенных в погоне за бандитами, Илья сильно изменился. Он стал более общительным и не таким медлительным, как раньше. Он научился хорошо заправлять гимнастерку и правильно надевать пилотку. Но, как и прежде, у него была особая, тяжелая походка, как будто ему уже больше пятидесяти лет или он все прошедшие сутки таскал кирпич. «По-медвежьи ходит», — шутили солдаты.
Все в роте уже знали, что Илья Воробьев — сибиряк, до армии работал бригадиром в рыболовецком колхозе и все свободное время проводил с ружьем в тайге. В Сибири дичи много, и он убивал за одну осень по несколько сот уток, снабжая утиным мясом почти всю деревню. Отец Ильи был лучшим в районе охотником. Дед всю жизнь доставлял сибирским купцам пушнину и прославился как охотник-медвежатник. Илье же ни разу не приходилось ходить на хищников. Только однажды он участвовал в облаве на волков, которые таскали колхозных овечек, но она прошла неудачно. Однако семья, в которой Илья родился и жил, научила его распознавать повадки зверей, быть внимательным к лесным приметам. И здесь, в оперативном подразделении, эти охотничьи познания ему весьма пригодились.
Вскоре солдата Воробьева полюбили в роте и уже не смеялись над его мешковатостью. Его стали еще более уважать после одной сложной боевой операции.
Расскажу об этом по порядку.
В юго-западной части Латвии есть небольшая светлая речка с длинным, мудреным латышским названием. Она течет к Рижскому заливу по малонаселенной местности. На ее берегах растет густой кустарник и высокая, человеку до пояса, жесткая трава.
За кустарником стоят столетние сосны — девственный лес, похожий на сибирскую тайгу.
До нас дошли сведения, что на берегах этой светлой речки скрывается еще одна группа фашистов, тоже не захотевшая сдаться Советской Армии. Состояла она из латышей — бывших кулаков, купцов, полицейских. Бандиты делали налеты на хутора и селения, убивали коммунистов, работников советских учреждений и крестьян, которые наиболее активно выступали за создание колхозов.
Рота получила приказ уничтожить банду. С выполнением этого приказа медлить было нельзя.
Мимо хуторов, в сторону леса, солдаты и офицеры проехали рано утром. Над землей неподвижно висел редкий серый туман. Стояла необыкновенная тишина.
Рота оцепила большой участок леса, в который входили часть речки с мостиком, извилистая песчаная тропинка, выходящая к воде, холм, поросший мелким сосняком, и несколько маленьких полян.
Бойцы нашего третьего взвода прошли около километра по проселочной дороге в стороне от двух других взводов, перебрели речку в мелком месте и повернули вправо, в глубину леса. Здесь, в тылу врага, нам надо было быстро занять оборону и подготовиться к бою, так как бандиты с минуты на минуту могли начать отступление.
Фашисты должны были быть в землянке, расположенной на краю узкой большой поляны, или в землянке, недавно ими построенной на другом берегу реки. Солдаты медленно двигались, суживая кольцо окружения, и пристально всматривались в каждое дерево, в каждый кустик, готовые в любую секунду открыть огонь из автоматов.
Но фашисты ничем не проявляли себя. Это вызывало у людей напряженность и нервозность, заставляло их держаться еще более настороженно.
Вот бойцы первого взвода обнаружили землянку на поляне. Вход в нее укрывали две невысокие ветвистые ели, и она была совсем не заметна со стороны. Илья Воробьев вместе с двумя другими солдатами и помощником командира взвода осторожно спустился в землянку. В ней было пусто; на самодельном столике, сделанном из березовых жердочек, стояли коптилка, четыре котелка, несколько тарелок, сложенных одна на одну, старинный расписной кувшин, лежали алюминиевые ложки и ломоть черного хлеба. На нарах валялись немецкие офицерские шинели. Тут же стояла небольшая железная печка с трубой, которая выходила в густые ветви одной из елей.
Илья потрогал тарелки, ложки и даже зачем-то понюхал их. А когда вылез наверх, то сказал бойцам:
— Бандюки недавно здесь завтракали. Тарелки еще не обсохли. Они поспешно бежали отсюда.
— Почему ты думаешь, что поспешно? — спросил один из солдат.
— Возле стола, понимаешь, валяется фуражка, ее сдернули с нар и не успели поднять. Котелок опрокинут, вода из него разлилась по столу и нарам.
— Вода разлилась по столу — это понятно, а как она попала на нары? — задал солдат новый вопрос.
— Нары стоят рядом со столом — места там совсем мало, — ответил за Воробьева один из бойцов.
К землянке подошли старший лейтенант Кондратьев и лейтенант Чебякин. Во все взводы и отделения быстро передали сигналы о том, что бандиты находятся где-то поблизости и надо быть настороже.
Однако проходило время, а фашистов по-прежнему не было видно. Бойцы первого взвода приблизились к речке. На берегу ее росла густая трава, кое-где выступавшая из воды. Течение в этом месте было очень медленное, почти незаметное. Казалось, что тут старица или озеро.
На противоположном берегу могла находиться засада, и поэтому солдаты передвигались с наибольшими предосторожностями. Лишь Илья Воробьев шел возле самой воды безо всякой опаски. Вот он остановился и стал внимательно смотреть на воду. Старший сержант Романенко крикнул: «Воробьев!» и махнул рукой, дескать, пригибайся, используй естественные укрытия, не угоди, дурак, под пулю, которая может прилететь из-за любого куста. Илья, видимо, сообразил, что ведет себя не так, как надо, и быстро укрылся за куст.
Все ждали выстрелов. Но лес безмолвствовал. Был слышен только хруст сухих веток под ногами солдат. Воробьев поднял голову из-за куста и снова внимательно посмотрел на воду.
— Подождите-ка! — вдруг сказал он товарищам и подошел поближе к реке.
Из воды тянулся толстый резиновый шланг, конец которого прятался в траве. Воробьев нагнулся к нему.
— Брось ты всякой чепухой заниматься, — попытался остановить солдата командир отделения.
Но Воробьев нахмурился и, не слушая сержанта, стал вытаскивать шланг из воды. Прошла секунда, две… Не успел Воробьев вытащить шланг, как из воды, недалеко от берега, неожиданно вынырнул человек. Глаза у него были испуганные и злые, как у волка, попавшего в ловушку. Он тяжело, с хрипотцой, дышал, отплевывался и озирался по сторонам. Потом повернулся и поплыл к противоположному берегу.
— Эй, стой! Поворачивай обратно! — крикнул командир отделения.
— Хальт! Стой, тебе говорят! — закричал глуховатым голосом Илья Воробьев.
Бандит продолжал плыть к противоположному берегу.
— Поворачивай обратно! — скомандовал подбежавший к бойцам лейтенант Чебякин. — Поворачивай или будем стрелять!
Несколько автоматов были направлены на бандита. Но стрелять не пришлось — фашист стремительно повернулся на сто восемьдесят градусов и, по-прежнему тяжело дыша и отплевываясь, поплыл к бойцам первого взвода.
Это был маленький белобрысый человечек, с челкой, как у Гитлера. На берегу он молчал и в ответ на все вопросы отрицательно мотал головой и пожимал плечами. Бандит хотел показать, что не понимает по-русски. Старший сержант Романенко, работавший до войны преподавателем немецкого языка в средней школе, заговорил с ним по-немецки и через несколько минут сделал кислую гримасу.
— Ну, по-немецки он разговаривает тоже не ахти как. Но все-таки попробуем поговорить.
Медленно, тихо, иногда останавливаясь, видимо, подыскивая слова, которые забылись за годы войны, Романенко заговорил с пленным на незнакомом солдатам языке, а потом стал переводить по-русски.
— Это латыш, до войны он был торговцем в Риге. Последние дни жил в землянке с другими гитлеровцами. В той самой землянке, которую мы видели.
— Сколько их всего было? — прервал переводчика Чебякин.
— Восемь человек.
— Оружие?
— Пять винтовок и восемь пистолетов. Три ручные гранаты. Финские ножи.
— Дальше.
— Сегодня утром он ходил на хутора, думал найти продуктов, но не нашел. Когда возвратился, его товарищей уже не было. Вскоре он увидел советских солдат и решил, что его окружили.
Пленный замолчал, почесал лысоватый затылок. Помолчал и Романенко, а потом снова стал переводить.
— В землянке валялся резиновый шланг. Его однажды нашел на дороге мой товарищ Курт. Я взял один конец шланга в рот и быстро забежал в речку. В воде присел и стал дышать через шланг.
Романенко нахмурился и добавил:
— Он думал, что укрылся надежно, и посмеивался про себя над недальновидностью иванов. Этот бандит говорит, что ни в чем не виновен перед советскими солдатами.
Романенко усмехнулся:
— Брешет еще, скотина!
— Переведите ему, — приказал командир взвода, — что суд определит степень его вины.
Когда задержанного увели, лейтенант Чебякин похвалил Воробьева:
— Молодец! Здорово сообразил.
— Я мог бы и не обратить внимания на шланг, — ответил Воробьев, — но в том месте, где он лежал, была примята трава. И примята в сторону реки. Посмотрел поближе, вижу — следы человека. Кто-то, думаю, в воду зашел и почему-то не вышел. Может, к другому берегу поплыл? Так зачем ему переплывать реку, когда вон там мостик виднеется? По нему куда лучше пройти. Думал, думал я и вдруг сообразил: наверное, он, дьявол, через шланг дышит.
Вскоре солдаты подошли к деревянному мостику, соединяющему оба берега речки. Мостик стоял высоко над водой. Был он узкий — в две доски, с перилами из легких жердочек. На нем с трудом могли разойтись двое. Видимо, мостик был построен рыбаками, которым не хотелось каждый раз плыть по студеной воде. К нему со всех сторон подходили тропинки. Трава у берега примята, сразу видно, что здесь бывают люди.
Солдаты недоверчиво посматривали на противоположный берег. На нем рос настолько густой кустарник, что казалось, будто это один длинный-предлинный куст. Берег, на котором стояли бойцы первого взвода, был более высокий, здесь тоже росло много кустов, хотя и не таких густых.
На той стороне речки, метрах в тридцати от воды, поднялась в воздух стая птиц.
— Там люди, — сказал Воробьев.
— Мало ли отчего могут птицы подняться, — проговорил ему в ответ рядовой Королев.
— Нет, они чем-то обеспокоены. Отлетали, понимаешь ли, все сразу, быстро и кричали. Может, там наш третий взвод?
— Нет. — Лейтенант Чебякин отрицательно мотнул головой. — Третий взвод должен быть дальше, в лесу. Он едва ли успел подойти так близко.
— Птицы неспроста полетели, — не унимался Илья.
— А следов здесь не видно? — спросил у Воробьева командир взвода. Чебякин был горожанин и в лесных приметах разбирался слабо.
— По тропинке, наверное, прошли, — ответил Илья, — Вон веточка обломана. Но это еще в прошлом году… Нет, не вижу.
— М-да! — крякнул пожилой, много видевший на своем веку старший сержант Романенко. — Видно, бандиты опытные, хитрые люди. Тут может быть хорошая ловушка. Пока мы здесь, за кустами, — ничего. А когда пойдем по мосту, могут открыть огонь.
— Это, конечно, опытные убийцы, — сказал Чебякин, — только воинской хитрости у них маловато. Им не догадаться, что в тылу у них наши бойцы.
Всем было ясно: надо перебираться на другой берег, на этом берегу бандитов нет. И, конечно, легче пройти по мосту, чем переплыть речку. Чебякин поглядел на солдат — кого бы из них послать первым.
— Разрешите мне, — сказал Романенко.
— Направляйте меня, — предложил грубоватым голосом, как будто сердился на кого-то, рядовой Королев.
Пробежать по мостику вызвались еще человек десять, в том числе Илья Воробьев.
Командир взвода несколько минут раздумывал, нахмурив лоб, а потом твердо сказал:
— Вот что… Через мост первым пробежите вы, Воробьев.
— Есть!
— Пробегайте быстрее, не останавливайтесь.
— Знаю.
— Давай!..
Пригнувшись, держа на изготовку автомат и как-то необычно широко расставляя ноги, Воробьев быстро побежал по мосту. Послышался частый и громкий стук сапог о доски, как будто по доскам ударяли топором. Солдаты молча и напряженно всматривались вперед. Вот Воробьев пробежал третью часть моста, половину моста… Уже близко противоположный берег. Солдаты облегченно вздохнули, радуясь тому, что ничего страшного не случилось. Но неожиданно послышался громкий треск, Воробьев вскрикнул и вместе с досками и шаткими перилами повалился в воду. Видно, бандиты подпилили сваи в центре моста.
И сразу же с противоположного берега раздались одиночные выстрелы из винтовок и пистолетов. Наши бойцы стали стрелять по кустам из автоматов.
Солдаты увидели, как среди досок, плавающих в воде, показалась голова Ильи Воробьева, потом исчезла, затем снова появилась. Вот Воробьев медленно поплыл, отфыркиваясь, часто погружаясь с головой в воду. Он вылез на берег на четвереньках, лег на траву и застонал.
Над рекой и лесом высоко в небо взвилась красная ракета. Это был сигнал — нашему взводу начать наступление.
Дальше все произошло довольно быстро. Бандиты (их было семеро), сделав еще несколько поспешных выстрелов, стали торопливо отступать, наскочили в лесу на наш, третий взвод, стремительно повернули на запад и попали под огонь второго взвода. Еще несколько минут они, как очумелые, шарахались из стороны в сторону, но, видя безрезультатность своих попыток вырваться из окружения, бросили на траву оружие и подняли руки.
Так было покончено с последними бандитами, рыскавшими в этом крае. Наше предположение о том, что здесь находилась значительно большая группа фашистов, не оправдалось. Это предположение строилось на основе многочисленных фактов о бесчинствах гитлеровцев. Мы не думали, что столько убийств, налетов и грабежей могла совершить группа из восьми человек.
Бандитов коротко допросили и увели в ближайший населенный пункт, чтобы потом переправить в город.
Солдата Воробьева увезли в госпиталь. Он во время падения поломал руку, и когда плыл, бандиты ранили его в спину. Все лето Илья пролежал в госпитале, а осенью снова пришел в роту. Его хотели оставить при штабе полка, как прежде, кладовщиком, но он попросился к своим боевым товарищам. «Такая, говорит, тихая работа не по мне. Я хочу что-нибудь поживее…»
Нам больше не приходилось гоняться за бандитами. В роте шла обычная мирная армейская жизнь. Илья Воробьев не выделялся среди солдат ни в плохую, ни в хорошую сторону. И только однажды о нем снова заговорили в подразделении. На стрельбище Воробьев показал самые лучшие результаты среди бойцов. Он стрелял без промаха по неподвижным и движущимся целям с любого расстояния и из разных видов оружия. «Как легко бьет, будто семечки лузгает», — удивлялись солдаты, немножко завидуя успехам своего товарища.
В декабре у нас проходили тактические учения. Стояли необычные для этих мест холода. Несколько ночей мы провели в поле. Многие солдаты, особенно молодые, не высыпались, жаловались на стужу и тяжелые переходы. Воробьев же чувствовал себя бодро. Можно было подумать, что он весь век прожил в поле, среди снегов.
Постепенно Илья избавлялся от мешковатости и медлительности, которыми отличался раньше. Но по-прежнему он был неразговорчивым.
Весной сорок шестого года Воробьев демобилизовался из армии и уехал на Крайний Север. Там он снова, как до войны, стал рыбаком и охотником. Многие наши солдаты и сержанты переписывались с ним. На письма Илья отвечал аккуратно и, к удивлению всех, довольно пространно. Впрочем, говорят, что из армии он посылал матери и невесте тоже очень длинные письма. Встречаются в жизни такие люди: писать могут много, а говорить подолгу не любят.
_1958._