Заворотчева Шутиха-Машутиха
Любовь Георгиевна Заворотчева
Любовь Заворотчева
Шутиха-машутиха
Бывальщины
СУД
Федор Глызин, совхозный пастух, пас телят один. Напарником у него был пес Буран. Когда Федор отдыхал где-нибудь в тенечке, пес справлялся запросто с этой глупотой —телятами. Пошел какой в сторону, Буран набежит, грудью торкнется и толкает, пока тот не прибьется к остальным. Все пасли по двое, а Глызин, считай, один. Года два, наверное, было так.
До этого была у него собачонка — Ветка, дворняга самых чистых кровей, ласковая такая собачонка, все как виноватая за свою обыкновенность. Обижали ее чаще других во время собачьих драк. Поэтому, наверное, все и ходила она рядом с Федором. Как свору завидит, шагнуть не дает хозяину — норовит спрятаться меж сапог. Но Федор за ласковость и преданность не менял собаку. Помогать она особо не помогала, лаяла только, когда телята, задрав хвосты, бежали в хлеба. Они, ее лая еще больше напугавшись, прямо-таки дичали. Но Федор, сам по природе человек мягкий и добрый, только хохотал, поворачивая стадо, сидя верхом на коне.
Охраняли да охраняли волков, они и выправили свое племя. Может, тут и сказалась заброшенность многих деревень окрест. Только до того дело дошло, что бабы на летней дойке перестали ходить в одиночку за водой. Тогда и объявили отстрел волков. Даже с вертолета отстреливали. Мы в газете и то писали, кто на сколько рублей сдал волчьих шкур.
Редактор лично сам следил, чтобы из номера в номер освещали эту кампанию по отстрелу волков. Отшумели, отбабахали. Все затихло.
Только у Федора Глызина пропала тихая и преданная Ветка, собачонка ласковая. Как-то спросила я его: что не видно собачонки?
И рассказал мне Федор, как пропала Ветка.
Спозаранку отправились на пастьбу. С коня Федору далеко видно. Канавы, которые остались после осушки болот, Федор не очень любил — не доглядишь, а теленок и забрался по самую шею в эту няшу. Поэтому всегда гнал стадо стороной. Но все знакомо тут, до бугорочка. Глядит, а у канавы, вдоль ее, на бережке, бревно серое в утреннем свете лежит. Да и не бревно вроде. А вроде и оно. Поприглядывался, поприглядывался и дальше стадо погнал. Только что-то тревожно стало. Оглянулся, а бревно и шевельнулось! Вроде подняться ему надо, а оно не может, мотает его из стороны в сторону. И понял: волк раненый!
Но что это стало с собачонкой? Юлой ходит на месте, поскуливает. Да без страха, вот что главное. Крутилась, крутилась и полетела к тому бревну. Припала метров этак за пять к земле и змейкой, змейкой к «бревну» этому!
Федор кричит, зовет ее. Сперва ласково, потом сердито звал. Она даже не оглянулась на хозяина. Подползла к волку и тоже легла рядом.
Федору любопытно — что же дальше-то будет? Задрать ее у волка сил, ясно, не хватит. Полежала, полежала Ветка и давай облизывать волка.
Не стал Федор мешать. Пусть будет как будет — природа по-своему тут распорядится. К житью — так выживет этот волчина. Только Ветку было жаль — вдруг пропадет?
И пропала дворняга. Федор уж другой собакой собрался обзаводиться — глядь, Ветка! Тяжело переползла порожек своей конуры, затаилась, а ночью буран разыгрался. Вьюшка хлопнула в печке, словно в ладошки хлопала от радости, что так рвет печную трубу на крыше. Утром Федор нашел в конуре одного живого щенка. Самого крупного и крутолобого. Ветка и двое других щенков уже окаменели.
Собачонка, отдав силы на улучшение рода своего, не нашла в своем ослабевшем теле ни искры, чтобы затеплить жизнь в двух остальных щенках. Выжил самый красивый и сильный. Выжил волк.
Сын Федора, Костька, заглядывая в пасть щенку, цокал языком:
— Черно! Во будет сторожевик!
А щенок косил на него глазом и утробно уркал.
Назвали пса Бураном.
Это был самый справедливый пес во всей деревне. По весне водил по деревне собачьи свадьбы, не огрызался на суетливых и нетерпеливых псов, молча грудью отбивал себе суку и уводил за деревню. Он словно стеснялся шумной уличной жизни.
По ночам его сперва пугались, потом привыкли. Он провожал каждого одинокого путника, припозднившегося где-то. Буран был настоящим сторожевиком. Много не бегая по улицам, он, казалось, знал каждого деревенского в лицо. Подолгу, когда был в отгуле Глызин, сидел возле ребятишек, наклонив набок голову, как будто прислушивался — о чем интересном говорят?
Не переносил он старика Ефрема. Если тот шел мимо дома Глызиных, пес молча выпрыгивал из-за угла, словно чуял его за версту и поджидал в засаде, в один прыжок опережал Ефрема, вставал на его пути, молча щетинил загривок и смотрел прямо в переносицу старику. Он не лаял, не рычал. Он молча выпрыгивал, пугал и снова молча удалялся.
Федор рассказывал, что только потом, пристроив свое большое тело где-нибудь за поленницей, Буран долго и утробно ворчал. Глызин даже как-то предупредил Ефрема, чтоб шел другой стороной улицы, подальше от греха.
— Не любит тебя пес,— говорил он ему.
— А что я ему — собачка, чтоб он меня любил? — хмыкал Ефрем и все ходил мимо дома Глызиных.
Примечал Федор — плещется в глазах Ефрема хищный огонек при виде Бурана, словно бы Ефрем приценивался к псу...
В тот день Федор был в отгуле и уехал в райцентр по своим делам. Буран лежал на поленнице, куда он часто забирался — с нее видна была и дорога, и большая часть деревни. Я не могла бы похвалиться большим расположением ко мне пса. Он терпел меня без особого доверия. Идешь с автобусной остановки, встретится Буран, подойдет, обнюхает, смешно фыркнет и отправится по своим делам. Подношений из моих рук не принимал. Он вообще, заметила я, к лакомствам был равнодушен. Даже если Федор вынесет миску с едой, Буран не начинал есть, пока хозяин стоял рядом. Сидит ждет, пока не уйдет обратно в дом. Потом уж только есть начинает.
Как он в тот день попал в ограду Ефрема, в деревне только догадывались. Говорят, мол, сидел Ефрем на лавочке у своего дома, а рядом на поводке держал очередную свою собаку, которую откармливал для базарных шапок. Бурана видели бежавшим по улочке. Кто-то углядел, как Ефрем спустил с поводка отсидевшегося на цепи пса и уськнул: мол, хватай его, дери его! Ворота были открыты, и собаки в пылу схватки вкатились в ограду — Буран наступал.
Когда приехал следователь, жена Ефрема подтвердила эти догадки.
...Буран, загнав в угол ограды пса, вдруг почувствовал на своей шее тугое сжимавшее кольцо. Подбросив вверх тело, сильно вывернулся и, прыгнув вверх, увидел прямо перед глазами остро торчащий кадык Ефрема. Он рванул его на себя.
Старуха закричала. Буран, нехотя разжав зубы, оставил медленно оседавшего старика и, шатаясь как пьяный, выбежал за ворота. Путь его лежал в лес...
Любовь Георгиевна Заворотчева
Любовь Заворотчева
Шутиха-машутиха
Бывальщины
СУД
Федор Глызин, совхозный пастух, пас телят один. Напарником у него был пес Буран. Когда Федор отдыхал где-нибудь в тенечке, пес справлялся запросто с этой глупотой —телятами. Пошел какой в сторону, Буран набежит, грудью торкнется и толкает, пока тот не прибьется к остальным. Все пасли по двое, а Глызин, считай, один. Года два, наверное, было так.
До этого была у него собачонка — Ветка, дворняга самых чистых кровей, ласковая такая собачонка, все как виноватая за свою обыкновенность. Обижали ее чаще других во время собачьих драк. Поэтому, наверное, все и ходила она рядом с Федором. Как свору завидит, шагнуть не дает хозяину — норовит спрятаться меж сапог. Но Федор за ласковость и преданность не менял собаку. Помогать она особо не помогала, лаяла только, когда телята, задрав хвосты, бежали в хлеба. Они, ее лая еще больше напугавшись, прямо-таки дичали. Но Федор, сам по природе человек мягкий и добрый, только хохотал, поворачивая стадо, сидя верхом на коне.
Охраняли да охраняли волков, они и выправили свое племя. Может, тут и сказалась заброшенность многих деревень окрест. Только до того дело дошло, что бабы на летней дойке перестали ходить в одиночку за водой. Тогда и объявили отстрел волков. Даже с вертолета отстреливали. Мы в газете и то писали, кто на сколько рублей сдал волчьих шкур.
Редактор лично сам следил, чтобы из номера в номер освещали эту кампанию по отстрелу волков. Отшумели, отбабахали. Все затихло.
Только у Федора Глызина пропала тихая и преданная Ветка, собачонка ласковая. Как-то спросила я его: что не видно собачонки?
И рассказал мне Федор, как пропала Ветка.
Спозаранку отправились на пастьбу. С коня Федору далеко видно. Канавы, которые остались после осушки болот, Федор не очень любил — не доглядишь, а теленок и забрался по самую шею в эту няшу. Поэтому всегда гнал стадо стороной. Но все знакомо тут, до бугорочка. Глядит, а у канавы, вдоль ее, на бережке, бревно серое в утреннем свете лежит. Да и не бревно вроде. А вроде и оно. Поприглядывался, поприглядывался и дальше стадо погнал. Только что-то тревожно стало. Оглянулся, а бревно и шевельнулось! Вроде подняться ему надо, а оно не может, мотает его из стороны в сторону. И понял: волк раненый!
Но что это стало с собачонкой? Юлой ходит на месте, поскуливает. Да без страха, вот что главное. Крутилась, крутилась и полетела к тому бревну. Припала метров этак за пять к земле и змейкой, змейкой к «бревну» этому!
Федор кричит, зовет ее. Сперва ласково, потом сердито звал. Она даже не оглянулась на хозяина. Подползла к волку и тоже легла рядом.
Федору любопытно — что же дальше-то будет? Задрать ее у волка сил, ясно, не хватит. Полежала, полежала Ветка и давай облизывать волка.
Не стал Федор мешать. Пусть будет как будет — природа по-своему тут распорядится. К житью — так выживет этот волчина. Только Ветку было жаль — вдруг пропадет?
И пропала дворняга. Федор уж другой собакой собрался обзаводиться — глядь, Ветка! Тяжело переползла порожек своей конуры, затаилась, а ночью буран разыгрался. Вьюшка хлопнула в печке, словно в ладошки хлопала от радости, что так рвет печную трубу на крыше. Утром Федор нашел в конуре одного живого щенка. Самого крупного и крутолобого. Ветка и двое других щенков уже окаменели.
Собачонка, отдав силы на улучшение рода своего, не нашла в своем ослабевшем теле ни искры, чтобы затеплить жизнь в двух остальных щенках. Выжил самый красивый и сильный. Выжил волк.
Сын Федора, Костька, заглядывая в пасть щенку, цокал языком:
— Черно! Во будет сторожевик!
А щенок косил на него глазом и утробно уркал.
Назвали пса Бураном.
Это был самый справедливый пес во всей деревне. По весне водил по деревне собачьи свадьбы, не огрызался на суетливых и нетерпеливых псов, молча грудью отбивал себе суку и уводил за деревню. Он словно стеснялся шумной уличной жизни.
По ночам его сперва пугались, потом привыкли. Он провожал каждого одинокого путника, припозднившегося где-то. Буран был настоящим сторожевиком. Много не бегая по улицам, он, казалось, знал каждого деревенского в лицо. Подолгу, когда был в отгуле Глызин, сидел возле ребятишек, наклонив набок голову, как будто прислушивался — о чем интересном говорят?
Не переносил он старика Ефрема. Если тот шел мимо дома Глызиных, пес молча выпрыгивал из-за угла, словно чуял его за версту и поджидал в засаде, в один прыжок опережал Ефрема, вставал на его пути, молча щетинил загривок и смотрел прямо в переносицу старику. Он не лаял, не рычал. Он молча выпрыгивал, пугал и снова молча удалялся.
Федор рассказывал, что только потом, пристроив свое большое тело где-нибудь за поленницей, Буран долго и утробно ворчал. Глызин даже как-то предупредил Ефрема, чтоб шел другой стороной улицы, подальше от греха.
— Не любит тебя пес,— говорил он ему.
— А что я ему — собачка, чтоб он меня любил? — хмыкал Ефрем и все ходил мимо дома Глызиных.
Примечал Федор — плещется в глазах Ефрема хищный огонек при виде Бурана, словно бы Ефрем приценивался к псу...
В тот день Федор был в отгуле и уехал в райцентр по своим делам. Буран лежал на поленнице, куда он часто забирался — с нее видна была и дорога, и большая часть деревни. Я не могла бы похвалиться большим расположением ко мне пса. Он терпел меня без особого доверия. Идешь с автобусной остановки, встретится Буран, подойдет, обнюхает, смешно фыркнет и отправится по своим делам. Подношений из моих рук не принимал. Он вообще, заметила я, к лакомствам был равнодушен. Даже если Федор вынесет миску с едой, Буран не начинал есть, пока хозяин стоял рядом. Сидит ждет, пока не уйдет обратно в дом. Потом уж только есть начинает.
Как он в тот день попал в ограду Ефрема, в деревне только догадывались. Говорят, мол, сидел Ефрем на лавочке у своего дома, а рядом на поводке держал очередную свою собаку, которую откармливал для базарных шапок. Бурана видели бежавшим по улочке. Кто-то углядел, как Ефрем спустил с поводка отсидевшегося на цепи пса и уськнул: мол, хватай его, дери его! Ворота были открыты, и собаки в пылу схватки вкатились в ограду — Буран наступал.
Когда приехал следователь, жена Ефрема подтвердила эти догадки.
...Буран, загнав в угол ограды пса, вдруг почувствовал на своей шее тугое сжимавшее кольцо. Подбросив вверх тело, сильно вывернулся и, прыгнув вверх, увидел прямо перед глазами остро торчащий кадык Ефрема. Он рванул его на себя.
Старуха закричала. Буран, нехотя разжав зубы, оставил медленно оседавшего старика и, шатаясь как пьяный, выбежал за ворота. Путь его лежал в лес...