Кольцо Самотлора
Борис Иванович Галязимов
Эта книжка о героическом труде строителей дорог на Тюменском Севере, о подвиге советских людей, воздвигнувших в глухой тайге и топких болотах добротную железобетонную дорогу, связавшую рабочие поселки с нефтепромыслами Самотлора.
Книжка рассчитана на широкий круг читателей, и в первую очередь на молодежь.
Б. ГАЛЯЗИМОВ
КОЛЬЦО САМОТЛОРА
Тайга, кругом тайга. На сотни километров. Пятна рыжих болот, торфяные хляби, вековые зыбуны, бесчисленное множество озер и речек... Вот в таких неимоверно тяжелых условиях осваивают советские люди несметные природные богатства Тюменского Севера... За годы девятой пятилетки в нашей стране осуществлен ряд «крупных народнохозяйственных программ, в том числе по освоению нефтяных и газовых месторождений в Западной Сибири» (из постановления XXV съезда КПСС «Основные направления развития народного хозяйства СССР на 1976—1980 годы»).
Геодезисты и сейсмологи, геологоразведчики и вертолетчики, строители и монтажники буровых, трубоукладчики — тысячи и тысячи людей настойчиво и упорно, не щадя сил, проявляя небывалый энтузиазм и находчивость, сумели в небывало короткий срок создать новую энергетическую базу в западных районах Сибири. О их героическом труде написано немало теплых, проникновенных строк. И сегодня по стальным артериям во все уголки нашей Родины и за ее рубежи идут потоки «черного» и «голубого» золота.
Но есть еще одна категория первопроходцев — покорителей нефтяной целины. Скромные и простые, незаметные герои эти находятся в тени. Но они выполняют очень большую и нужную работу — строят дороги. Вот об их славных делах и рассказывается в этой небольшой книжке.
Кто-то справедливо сказал, что без дорог не может жить человек. Дороги появились в самые древние времена — на заре человеческой цивилизации. И за эти века накопился необъятный опыт их строительства. Но как ни парадоксально, это богатейшее наследие нельзя было использовать при освоении нефтяных и газовых месторождений Тюменского Севера.
И стоит ли удивляться, что в начале стройки раздавались (правда, не очень громкие) голоса — возможны ли вообще дороги в здешних «зыбях-хлябях». Как преодолеть плывуны, торфяные залежи? Ничего не дало изучение опыта США и Мексики, Венесуэлы и Кувейта! Мало чем могли помочь башкирские и бакинские нефтяники... Все же наши ученые и производственники нашли выход из положения. Они изыскали свои, оригинальные способы строительства постоянных дорог, сумели обуздать угрюмую тайгу и вековые болота.
Трудный и дорогой этот способ! Но он весьма надежен в здешних суровых условиях. Вначале идут лесорубы и прорубают трассу, затем экскаваторы вынимают пятиметровый слой торфа, образовавшееся ложе засыпают песком, а поверху укладывают массивные железобетонные плиты... Мы назовем только одну цифру: строительство километра такой дороги обходится в миллион рублей. И несложно понять, какие нечеловеческие лишения кроются за этой цифрой.
И все же славный коллектив тюменских дорожников свершил чудо: за эти годы он воздвиг более ста километров железобетонных магистралей, соединив ими нефтепромыслы, замкнув кольцо вокруг Самотлора.
В этом заслуга машинистов экскаватора Ивана Объедкина и Григория Чепкасова, которые, не пугаясь «черной, как мазут, воды и торчащих гряд порыжелых кочек», вырабатывали по две — две с половиной нормы. Заслуга бульдозериста Григория Кравцова, стропальщика Юрия Перконса, «самотлорского левши» механика Вадима Артемьевича Жвакина, «бога трассы», как любовно называли рабочие начальника участка Юрия Григорьевича Шереметьева, инженера-энтузиаста Бориса Федоровича Илясова и многих, многих других покорителей золотой жемчужины — Самотлора. Автор скупо, но красочно рисует портреты героев-дорожников, показывает их духовный облик, помыслы и стремления. Как хорош и ярок их внутренний мир!
Это они, смело ломая привычные догмы, преодолевали урманы и болотные хляби, сметали с пути «корневища пней-выворотней», стойко переносили чудовищную стужу и тучи комарья, «едкий чад костров и тяжесть вахт на болотах»...
Советские люди вынесли все тяготы и невзгоды, не дрогнув, плечом к плечу, стойко и упрямо. Конечно, там были не только энтузиасты. Среди них нашлись и дезертиры, и рвачи, и пьяницы. Но таежная обстановка, крепкая товарищеская среда нередко меняли характер людей. Так, один из героев этой книжки, приехавший на Север за длинными рублями, чтобы стать «мультимиллионером» и пытавшийся сбежать в теплые края, под влиянием сложившихся обстоятельств становится подлинным патриотом стройки. И таких не так уж мало...
Доблестный труд строителей не пропал даром. Дорога от старого Вартовска до озера Самотлор и вокруг нефтяного месторождения действует... Были глухая тайга и топкие болота, а сегодня, как восклицает один из героев книжки, «по дорогам катит нескончаемая «железная орда» — самосвалы, трубовозы, вахтовые автобусы, грейдеры... За день тут проходит до трех тысяч одних только автомобилей. Вот это движение! Ну куда бы нефтяники делись без наших дорог!..»
Поистине подвиг советских людей безграничен...
По ночам, заметно укоротившимся и высветленным, еще давали о себе знать морозы, хотя были они уже легкими, недокучливыми. Но днем все в природе менялось. На богатых солнечных выжигах исходила паром истосковавшаяся по теплу земля. Воздух уже был напитан тонкими ароматами хвои.
В ту весну из вертолета, примостившегося на «комарином аэродромчике» — невеликой бревенчатой площадке, устроенной на отшибе Старого Вартовска, вышел человек. Невысокий, но раздатистый в плечах. Вышел и тут же упрямо зашагал к поджидавшему его вездеходу — «легковому транспорту» местных широт.
Никто — ни хозяин вертолета-«стрекозы», ни водитель вездехода — не смог бы предугадать, что этот в общем-то обычный для них пассажир в недалеком будущем станет живой легендой. Появятся на месте дремлющих топей Шереметьевский аэродром, деревня Шереметьевка. И уж, конечно, не думал о таких почестях сам прибывший. Более того, Юрий Григорьевич Шереметьев не знал, как сложится и потечет его жизнь завтра. Впереди царило полное неведение.
Та далекая весна в судьбе Шереметьева была переломной. Его назначили начальником строительного участка. Участка, который существовал пока лишь на... бумаге. И весь коллектив — в лице одного человека, его, Шереметьева.
Кто-то однажды сказал: «О том, как трудно первым, знают лишь первые». Они начинают с «голого нуля». На их плечи ложится такой вьюк, тяжесть которого еще никем не установлена. Шереметьев был «калачом» довольно-таки тертым, и он знал, что ему, как первому, будет трудно, но вот как будет трудно, в полной мере еще не представлял.
Вездеход шел узким зимником. Траки гусениц колотились о костяные узлы корневищ. Машина, словно кому-то кланяясь, беспрестанно совершала головокружительные нырки в дорожные пролежни, и во все стороны летела жирная грязь.
«Такая квашня по весне! — мрачно думал Шереметьев. — Можно себе представить, какая веселая мешанина бывает здесь летом, в пору обложных дождей. Слона небось и того скроет...»
Шереметьев перевел взгляд на водителя. Лицо того Хранило олимпийское Спокойствие. Казалось, ой вел свою машину по аккуратно накатанному большаку.
«Таежник, — тут же решил Шереметьев. — Иначе не скажешь». Он спросил паренька:
— Наверное, эта дорога самая бросовая?
— Что вы! — удивленно уставился на него водитель. — Этот зимник — наша гордость!
И, словно пытаясь уколоть Шереметьева за какую-то провинность, добавил:
— По этой дороге одно начальство возим...
Но уже на другой день Шереметьев поймет, что слова водителя шли от чистого сердца. Четырехкилометровый зимник, скрадывающий свои непредвиденные «рифы» под толстым слоем бурого месива, был и на самом деле местной достопримечательностью. Дорога от управления Мегионнефть шла к тому бревенчатому «пятачку», на который умудрялись садиться вертолеты, а стало быть, связывала неистовых поселенцев с Большой землей.
Подлинная цена таких вот дорог-«коротышек» станет понятна Шереметьеву чуть позднее, когда он по- настоящему окунется в новую для него жизнь. Пока же Юрий Григорьевич сидел в мотающемся вездеходе и оглядывался по сторонам, словно желая рассмотреть какая она, местная земля, по которой ему надо проложить не одну трассу.
Шереметьев интуитивно чувствовал, что если в его душе не произойдет перелома и он не откажется от новой должности, то свою трудовую биографию как бы начнет заново. Сибирь — это не Туркмения, где он, молодой дорожник, открывал лицевой счет первым асфальтированным верстам. И далеко не Узбекистан, где можно было расхаживать по трассе в лаковых полуботинках.
Сибирь обескуражила коренного южанина расстояниями, где сто километров — так себе, сущий пустяк, угрюмой густотой лесов, бескрайней стланиной торфяников, по которым местная природа раскидала зеркальные осколки озер, окружив их хитрыми петлями рек и тонкими шпагатами проток. Земля, досыта напитанная влагой.
Вопрос «Быть ему здесь или не быть?» не отпадал ни на минуту. В душе Шереметьева зародилось сомнение, возможны ли дороги в этих зыбях-хлябях. И все-таки он куда-то ехал, куда-то трясся. Быть может, потому, что кроме не очень-то твердой уверенности, которая привязалась к нему после «обзорной экскурсии» на участке Сургут — Старый Вартовск, в душе еще теплилось противоборствующее начало, навеянное невозмутимыми дорожниками. Дескать, пути-дороги «пробрасывают» и по воздуху, а болото хоть и жидкая, но земля, а стало быть, опора!
Что и говорить, юмор довольно-таки не веселый, но бесшабашный!
Вскоре вездеход принялся выписывать замысловатые синусоиды, огибая пугающие своей уродливостью корневища пней-выворотней и оплывающие терриконы седой земли и ржавого песка. Среди этих нагромождений как-то ухитрились отвоевать себе места свежие, недавно рубленные домишки.
— Наше княжество! — с гордостью возвестил водитель.
На крылечке конторы, каком-то уж чересчур одомашненном, накинув на покатые плечи меховой кожушок, стоял начальник управления Борис Иванович Осипов. По его розовому, будто распаренному лицу, растекалась такая блаженная улыбка, словно он был знаком с Шереметьевым целую вечность.
— Дорожники приехали! — раскинув в стороны узловатые руки, чуть ли не прокричал Осипов.
— Больно громко сказано, — ответил улыбкой на улыбку Шереметьев. — Единицу бог весть каким арифметическим путем возвел в тысячу. А Маяковский по этому поводу что говорил? Голос единицы тоньше писка!
— Смотря какой единицы, — вежливо отстаивал свое мнение Осипов. — Я тоже сюда, в эту «комариную империю», опустился на правах Робинзона. А сейчас посмотри: и конторка, и жилье. Гостиницу и даже столовую отгрохали. Местная Венеция, Неаполь!
— И сколько же тут Пятниц? — так же шутя, допытывался Шереметьев, и когда они, услужливо подталкивая друг друга, пробирались к кабинету «главного Робинзона». В коридорчике пахло свежим деревом и дымом махорки.
— А знаешь, пока не густо, — все еще чему-то радовался Осипов. — Но вот-вот хлынут. Свято место пусто не бывает. Город ведь будет! Город-сад! С верхов уже спустили план временной застройки.
«Не перевелись фантасты на Руси», — подумал Шереметьев, входя в тесный, экономно обставленный осиповский кабинет и на ходу снимая с себя пальто.
Шереметьев был крутым в своих мыслях и словах, и даже поступках. На эту черту его характера вскоре обратят внимание. Кажется, крутой норов будущего начальника участка с первых же минут их знакомства «раскусил» и Осипов, но это ему даже понравилось: тайга таких любит. Главным же сейчас для Бориса Ивановича было другое. Он радовался приезду Шереметьева. «Большая земля» не изменила своих планов, отправила на берега Оби еще одного своего посланца. Дорожника! Стало быть, появится здесь настоящий город, появятся и настоящие дороги.
Они говорили о многом, но Осипов осторожничал, полностью карты не раскрывал. Просто-напросто не хотел сразу обрушить на голову новичка все страхи-ахи.
— Походи посмотри, прикинь, — бодро напутствовал гостя Осипов. — А потом милости прошу к нашему шалашу. Помозгуем, потолкуем...
Шереметьев вспомнил, как он летел к Старому Вартовску, вспомнил чудовищные пятна рыжих болот, всю эту бессчетную россыпь озер, рек и речушек — как бы увидел поле своей деятельности с высоты и еще больше утвердился в своем первоначальном мнении, что дорог здесь не было и никогда не будет. Так он Осипову и сказал:
— Дороги тут у вас, Борис Иванович, строить невозможно.
— Так-таки? — с тонкой иронией в голосе произнес тот. — Стало быть, невозможно?
— Невозможно, — подтвердил свою мысль Шереметьев.
На этот раз Осипов не выдержал, встал:
— А город-то, братец ты мой, будет! Как же это город без дорог? Что же, люди по воздуху летать станут? Сел в персональный ракетоплан и попорхал? Нет, будут дороги, и надо начинать их уже строить! Иди-ка осмотри все. Да подойди к этому вопросу не как дилетант, а как дорожник.
Последние слова Осипов произнес с заметным раздражением, и Шереметьев уловил в них явно приказные нотки.
И вновь Юрий Григорьевич совершал отчаянные прыжки через устрашающие косматые корневища пней и уродливые коряги, острым и тонким прутом-щупом замерял податливую торфяную «шубу».
«Шуба» была богатой и, по мнению Шереметьева, не могла «работать» на дорогу. И земля под пружинящим слоем не вызывала у него радужных надежд: щуп входил в нее, как в сырую глину. Даже дед-мороз и тот, видно, обходил стороной торфяные стлани, потому что земля под ними не чувствовала его дыхания.
Шереметьев топтался на опушке чахленького сосняка и думал, настраивая себя на чисто осиповский лад. Раз есть проект — значит, «город-сад» будет. Обязательно будет. Люди от проектов еще никуда не уходили. А если будет город, будут и дороги. Без дорог, как без ног. Не он, Шереметьев, так кто-то другой их построит. Ценой невероятных усилий, но построит. Ясно только одно. Та логика, которая сложилась у дорожника на Большой земле, в данном случае неприемлема. Здесь нужен иной подход. Но какой?
Кажется, не дав себе твердого ответа на столь каверзный вопрос, Шереметьев через неделю зашел к Осипову:
— Будем строить!
— Верно ты говоришь: никуда не денемся — будем! — с откровенным миролюбием произнес Осипов. — Давай-ка тогда, скептик, принимай площадку...
Небо над поселком медленно забирало снеговыми тучами. Зима, отступив, передохнула и вновь ринулась заметать следы вроде бы наступившей оттепели.
Из дневника Юрия Перконса
_«Река,_на_берега_которой_меня_выбросили_отчаянные_вертолетчики,_называется_Ватинским_Еганом._Странное_название!_Да_и_вообще_для_меня_здесь_все_кажется_странным,_будто_я_оказался_на_неведомой_миру_планете._Тайга_молчаливая,_насупившая_свои_мохнатые_брови._Так_и_кажется,_что_ее_кто-то_обидел._Снег_уже_неглубокий,_но_синий-синий._И_кругом_ — _тишина,_даже_слышно,_как_потрескивает_кора_деревьев._
_Рабочие_встретили_меня_радушно._Прямо_из-под_махалок_вертолета_потащили_в_свою_хижину,_которая_почему-то_зовется_балком._Почетное_место_в_ней_отведено_железной_печке._Вдоль_стен_ — _скрипучие_нары._Где-то_я_что-то_о_таком_«вигваме»_читал._Вроде_у_Джека_Лондона._Да_и_люди_здесь_чем-то_смахивают_на_его_героев._
_Лица_коричневые,_добросовестно_продубленные_и_обложены_буйными_зарослями_бород._
_Сразу_бросился_в_глаза_мой_новый_начальник_Денисенко._Прежде_всего_своей_деловитостью._Постоянно_возится_с_бумагами,_трещит_арифмометром,_извлекая_из_него_вороха_цифр._
_Мне_уже_торжественно,_под_рев_туша,_вручили_топор._Я_его,_как_мог,_наточил_и_насадил_на_свежий_черенок._И_еще_в_моем_распоряжении_ — _визирка,_лыжи_с_палками_и_вот_ — _дневник._Завтра_у_меня_состоится_боевое_крещение,_пойдем_рубить_просеку._Хотя_я_не_знаю,_как_это_делается._
_Говорят,_по_просеке_пройдет_дорога._Куда,_зачем?_Мне_безразлично._Я_приехал_подзаработать...»_
_«Порой_думаю,_как_все-таки_вольно_с_человеком_обращается_судьба._Была_у_меня_мечта_стать_проектировщиком._Закончил_техникум,_поступил_на_работу_в_строительный_институт._Да_где!_В_милой_моему_сердцу_Риге!_И_вдруг_прошлое_словно_обрубило._А_как_уговаривали_ребята:_«Дурак_ты,_Перконс!_Ну,_сущий_дурак!_Тебе_уже_поручили_самостоятельный_проект,_а_ты_—_нос_на_сторону._Учти,_такого_взлета_в_другом_месте_не_будет»._
_«Все_бросил_и_вот_вместо_кульмана_в_руках_топор._Может,_где-то_ребята_и_правы._Сейчас_мне_трудно_оценить_свой_шаг._Но_Лиля!_Как_я_мог_пойти_против_ее_воли?_Это_моя_первая_любовь._Говорят,_первая_любовь_самая_сильная._И_еще_слепая._Иначе_бы_я,_наверное,_не_бросил_ни_Риги,_ни_института._
_Ну,_ничего._Пройдет_год,_и_я_вновь_вернусь_к_своей_Лиле,_но_уже_в_качестве_мультимиллионера._А_должность_проектировщика_от_меня_не_убежит._Крепись,_Юрий!_Временное_отступление_ — _это_не_поражение...»_
_«Такой_красоты_я_еще_не_видывал._Особенно_поражает_лес,_высокий_и_торжественно-молчаливый._Жалко_его_рубить,_но,_говорят,_надо._И_вот,_как_заведенный,_машу_и_машу_топором._Процесс_рубки_деревьев,_кажется,_освоил_блестяще,_но_по_утрам_ноют_мышцы._
_Вчера_откуда-то_к_нам_прискакала_лайка_и_тут_же_прижилась,_освоилась._Жизнь_с_ней_пошла_веселее._И_еще_одна_новость._Ребята_поймали_двух_соболей,_пушистых_и_белых._Вот_бы_одного_такого_зверя_подарить_Лиле!_Как-то_она_там_поживает,_в_своем_теплом_Крыму?»_
_«У_нас_большая,_пузатая_печка-«буржуйка»._Дрова_сырые,_но_быстро_подсыхают,_а_потом_горят_—_спасу_нет._Даже_не_верится,_что_я_нахожусь_где-то_далеко_от_Крыма._По_глухим,_как_пропасти,_вечерам_читаю_стихи_Некрасова._И_как-то_незаметно_для_себя_открыл_этого_поэта_заново._Рабочий_Николай,_как_правило,_каждый_вечер_спускается_к_реке_и_на_ночь_оставляет_в_лунках_удочки._Утром_притаскивает_связку_окуней._Тут_же_из_них_варим_уху._До_чего_же_здесь_все_просто!_Можно_и_без_зарплаты_прожить...»_
_«С_неописуемой_яростью_врубаемся_в_тайгу_все_дальше_и_дальше._Стук_наших_топоров_она_глушит_сразу_словно_проглатывает._
_Сегодня_Денисенко_путем_каких-то_загадочных_расчетов_перепроверил_плоды_нашего_труда._Все_у_него_совпало._Доволен!_Я_читаю_...«Геодезию»._Чтива_под_рукой_больше_никакого,_кроме_читанного-перечитанного_на_сто_рядов»._
_«Прорубили_еще_километр_просеки._Запомнился_обед._Жарили_на_костре_сало_с_хлебом_и_ели,_запивая_горячим_чаем..._
_Погода_здесь_изменчива._Вроде_стояло_тепло,_и_вот_
_опять_повалил_снег._Этакие_пушистые_розы._А_мы,_как_черти_немытые_и_небритые,_ломимся_в_тайгу,_пугая_медведей._Цивилизация_все_дальше_отодвигается_от_нас._Постоянно_думаю_о_Лиле._А_от_нее_—_ни_строчки._И_уже_прилетал_вертолет._Может,_письма_где-то_теряются_в_пути?»_
На снежный взгорок, заканчивающийся острым застругом влетела шестиоленевая упряжка и тут же встала, точно полозья нарт приморозило к подтаивающему насту. Каюр скинул с головы капюшон малицы и впился глазами в искрящийся простор. Перед стариком ханты расстилалось заснеженное озеро. По берегу сновали люди. Много людей! Были они чужие, из мест нетаежных. Каюр это определил по одежде. Кто такие. Какая нелегкая занесла их сюда?
Что-то случилось, а что, каюр сразу не понял. Озеро выстрелило да так оглушительно, словно его раскололо на два ломтя. Олени, как по команде, рванули в сторону и замахали в пушистый подрост сосняка, словно собирались догнать ускакавшее эхо...
Той зимой, богатой на снега и морозы, сейсмики Леонида Кабаева нащупали клад, заботливо укрытый ледовым панцирем Самотлора. Скоро газетчики начнут изощряться в своем щегольстве, присваивая ему все новые и новые названия: Сибирский Сфинкс. Жемчужина... Но это произойдет чуть позднее, когда на Самотлоре оживет, заставит буровиков умыться нефтью первая скважина.
...Продираясь сквозь цепкие заросли сосен-недоростков, багульника и прилипчивой кассандры к пикету № 27, Шереметьев не знал ни о взрыве, ни о первой буровой, с грехом пополам установленной на «отбитой» геологами точке. Не знал он и то, что площадка которую ему уже удосужились отвести бродяги-геодезисты явится тем трамплином, с которого будет сделан массированный бросок к Сердцу-озеру, и этот бросок придется готовить ему...
С геодезистом, неизлечимым таежником-вездепроходцем, Юрий Григорьевич шел искать пикет — ту «печку, от которой предстояло плясать». Геодезист звучно нахлопывал голяшками сапог и чуть ли не декламировал:
— Торф — дитя великого ледника. От него пахнет тысячелетиями.
Ничем не пахло. Даже щедрым на запах багульником. Они шли, проваливаясь в мшистые ямы, обдирали одежду о патлы кедровника. Тишину с гулом расстреливал сухой хворост. Под ногами противно чавкала вода-ржавец.
Пикет оказался небольшим столбиком, грубо обтесанным с двух сторон и с аляповатой, оплывшей надписью: «ПК-27».
Позднее жалели. Столбик надо было выхватить из земли, сохранить, а потом сдать в музей. Реликвия! От этого столбика, можно сказать, начинался сегодняшний день Самотлора.
Кто тогда думал о каком-то музее? Кто мог мечтать, что пролетит еще несколько лет и рядом с просекой, которую оставят за своей спиной топографы, поднимутся девятиэтажные дома, появятся магазины «Цветы», «Книги», «Подарки», кафе «Белоснежка» и ресторан «Огни Сибири», что утром на улице имени Мусы Джалиля можно будет купить пахнущие свежей краской газеты, а вечером посмотреть прямую телевизионную передачу из Москвы, что...
Нет, этот «голубой» мир, еще не обретший свои контуры на жестких листах ватмана, казался и Шереметьеву, и даже богатому на фантазию геофизику, чем-то уж очень далеким.
Пикет остался на месте, и его, наверное, размололи гусеницами бульдозеров или же вмяли в землю экскаваторами, когда стягивали к промплощадке первую технику.
Из дневника Юрия Перконса
_«Самая_настоящая_катастрофа:_у_нас_кончился_чай_и_курево._
_Курить_хочется_дьявольски._Я_стал_нервным._За_обедом_ни_с_того_ни_с_сего_разругался_с_поварихой._Показалось_мне,_что_она_подала_вчерашний_суп._Она_вскочила_как_ужаленная:_
— _Суп_свежий!_А_если_не_нравится,_как_я_готовлю,_шуруй_к_своей_мамульке!_
_И_вдобавок_еще_обозвала_меня_«гнилым_интеллигентом»._Я_бросил_ложку_и_вышел_из-за_стола._Губа_толще_ — _брюхо_тоньше._Кое-как_дотянул_до_обеда..._
_Утром_совершенно_случайно_в_одном_из_рюкзаков_обнаружили_пачку_цейлонского_чая._Вот_уж_попировали!_Прямо-таки_до_одури._Я_пошел_закапывать_пикеты._Снег_летел_в_лицо,_застревал_в_бороде_и_даже_набился_в_карманы._Закопал_последний_столбик,_развел_костер_ — _обсушился._Обратно_шел_ — _ветер_подталкивал_в_спину._Было_хорошо._Тайга_шумела,_как_море._Всю_дорогу_думал_о_Лиле._Эх,_сейчас_бы_в_тепло,_в_Крым!»_
_«Вчера_тянули_теодолитный_ход_через_Большое_болото._Здесь_этих_болот_хоть_пруд_пруди._
_Нас_взяла_в_плен_мертвая_тишина._Сухие_деревья_мне_сразу_напомнили_кладбищенские_памятники._
_Вечером_рассказывал_ребятам_о_Риге._Они_меня_слушали,_словно_были_родом_из_дорогих_мне_мест...»_
_«Все_надоело_до_чертиков_ — _и_тайга,_и_болота,_и_наш_кочевой_«вигвам»-балок!_Какой_только_пенкой_меня_заманили_в_этот_медвежий_угол_ — _понять_не_могу._
_Сегодня_утром_Денисенко_все-таки_принял_трезвое_решение:_послать_меня_за_«махрой»_к_соседям._Их_балки_стояли_на_другом_берегу_Егана._Денисенко_сказал:_
— _Найдешь_там_Хрулина,_он_все_устроит._Потом,_если_у_них_будет_нужда,_отдадим._
_Снова_глянуло_блаженное_тепло._Снег_под_лыжами_проседает._И_только_поэтому_до_соседей_я_добирался,_как_мне_казалось,_целую_вечность._
_Постучал_в_дверь_первого_балка,_ — _никто_не_ответил._Вошел._Печки_нет,_окно_вынесено._На_нарах_разбросаны_спальные_мешки_и_рюкзаки._Пошел_к_другому_балку,_на_котором_раскачивалась_антенна._Внутри_пахло_обжитым._На_столе_стояла_радиостанция_«Гроза»,_рядом_с_ним_радиоприемник_«ВЭФ»,_на_стене_ — _цейсовский_бинокль._Тут_же_была_прибита_таблица_международного_турнира_по_хоккею._
_Я_увидел_возле_«Грозы»_пачку_махорки,_по-бешеному_свернул_козью_ножку_и_впервые_за_несколько_недель_отвел_душу._Авось_за_щепоть_табаку_никто_не_растерзает._
_Стало_зябко._Я_вышел,_чужие_дрова_брать_не_стал_—_наломал_сушняку._Вскоре_балок_наполнило_теплом._А_перед_обедом_раздался_скрип_снега._Вошел_высокий,_с_меня_ростом,_парень._Без_шапки._С_такой_шевелюрой,_как_у_него,_шапку_можно_и_не_носить._Я_представился:_«Юрий_Перконс»_ — _и_сказал,_зачем_меня_послал_Денисенко._Хрулина_звали_Володей._Он_тут_же_приготовил_чай._Без_чая_здесь_как-то_разговоры_не_клеятся._
_После_чаепития_Хрулин_сунул_мне_в_карманы_несколько_пачек_махры,_и_я_потопал_домой._Именно_потопал,_потому_что_лыжи_уже_не_скользили._Но_главное_ — _у_нас_сейчас_есть_махорка!_До_чего_же_хорошо,_когда_где-то_рядом_с_тобой_живет_отзывчивая_душа!..»_
_«Из_Тюмени_прилетел_рабочий_Тимеев._Долго,_взахлеб_рассказывал_о_чудесной_погоде,_о_репертуаре_театра._Мы_его_слушали,_словно_он_побывал_на_Марсе_или_на_Венере._С_собой_Тимеев_привез_бутылку_газ-воды._Мы_все_сделали_по_щедрому_глотку._Повеяло_Ригой_и_Крымом_одновременно._Как_все-таки_хочется_все_бросить_и_улететь!..»_
_«Строим_мост_через_Ватинский_Еган._Да_и_какой_там_мост!_Перебросили_с_берега_на_берег_шесть_крупных_стволов._Осталось_только_их_связать_и_застелить._Мост_этот_ведет_меня_в_Крым_и_Ригу._Решил_окончательно_бросить_все_и_уехать._Сегодня_положил_перед_своим_начальником_заявление._Он_удивленно_вскинул_на_меня_глаза,_но_не_обронил_ни_слова...»_
_«Наконец-то!_Свершилось!_Пристрекотал_вертолет_Ми-2._Я_бросился_к_нему_как_угорелый,_залез_в_кресло_и_тут_же_привязался_к_нему_ремнями._Мне_казалось,_что_вертолетчики_меня_могут_не_взять._Ребята_сунули_мне_25_рублей_«для_поддержки_штанов»._Какие_они_все-таки_отзывчивые_и_чуткие!_Немножко_было_стыдно_за_свой_отлет,_хотя_они_в_общем-то_должны_меня_понять._
_Вертолет_рванулся_в_воздух..._
_Прилетел_в_Тюмень._Девятнадцать_градусов_тепла!_Вот_она_где,_Керчь!_Есть,_оказывается,_райские_места_и_на_Севере._До_города_шел_пешком._Мучил_голод._
_Получил_полный_расчет._Часть_денег_тут_же_отослал_маме._В_Госбанке_открыл_счет._Наелся,_отоспался,_аж_бок_плоским_стал._Вечером_ходил_в_ресторан,_швырял_валютой_направо_и_налево._К_черту_эти_рубли,_десятки,_сотни!_Разве_ими_жив_человек?_Ночью_написал_в_Керчь_письмо._Получилось_длинное,_гневное_и_уничтожающее!..»_
Той же весной, прохладной и неспешной, «сосватав» в Сургуте около сорока человек, Шереметьев доставил их в Старый Вартовск. А когда на Оби переколошматило весь лед и унесло его топить куда-то к югу, на мелкосидящих баржах прибыло первое «живое железо» — неповоротливые экскаваторы, бульдозеры-богатыри, новенькие грузовики... Прихватили с собой рабочие и временное жилье — вагончики на колесах и палатки, каждая из которых на двадцать койко-мест. Настоящая брезентовая гостиница!
Будущая трасса постепенно собирала людей. Разные то были люди по складу характера, и разные цели вели их сюда, в урманы, в тайгу. Одни мечтали обрести на этой земле вторую родину и бескорыстно прикипеть к ней навсегда. Они вытерпят все: и резкие холода утренников, и едкий чад костров, и тяжесть вахт на коварных болотах, но не согнутся, выстоят и встретят на трассе алые всполохи первых ночных факелов. Другие шли сюда за «длинным рублем». Были и романтики, для которых все краски Севера померкли при встрече с первыми же трудностями, но были романтики и иного склада, для которых Север и поныне остается таким, каким он им грезился в пору волшебной юности.
Пока же все они, утопая в хваткой торфяной жиже, пробирались к пикету № 27. Новая полоса жизни для них должна была начаться от этого слезящегося смолой столбика. От него людей отделяло всего каких-то четыре километра.
Они преодолевали эти четыре километра ровно... четверо суток. Оседая в смачно чавкающие мхи, угрожающе кренились экскаваторы, беспомощно елозили зажатой в корнях «резиной» горластые грузовики. То и дело натыкались на твердолобые пни бульдозеры. Натыкались, откатывались и вновь бросались вперед, уже на скорости преодолевая преграду.
И в одной упряжке со всеми начальник СУ-909 Юрий Григорьевич Шереметьев, задыхаясь от жгучего комарья, обливаясь безудержным потом, отчаянно швырял под гусеницы оробевшей техники охапки сушняка, бойко орудовал штыковой лопатой, освобождая колеса машин из цепкого плена болот, подталкивал ноющим плечом скрипучие кузова.
Он был и генералом, и солдатом. Еще не сжившись с новой для него обстановкой, он должен был вселить в людей веру, что любое начало именно такое, иным оно никогда не бывало, что вот прорвутся они к пикету, а там все будет проще, куда как проще будет потом.
Ему верили, на него равнялись...
А над миром висела ночь, сырая, нашпигованная мошкарой и комарами. И они — сорок человек — цеплялись за каждый куст, мечтая быстрее добраться до желанного колышка. Где-то в кромешной тьме за их спинами оставался один лишь бульдозерист Григорий Кривцов. Он пробивался к пикету с неудобным, ныряющим во все стороны балком.
Люди уже развели костер. Люди спали у огня как убитые. Четверо суток вымотали их вконец. А Григорий находился еще где-то там, в густо замешанной ночи. До костра не доносилось ни лязга гусениц, ни стука мотора.
«Уснул, окаянный! — вдруг вскипел Шереметьев. — Не выдержал, черт полосатый, уснул!»
Шереметьева сбивала с ног усталость, но он, словно отпугнув ее, ринулся назад — в слякоть, в низовые сквозняки, в слепую темь. И пока он пересчитывал змеившиеся под ногами корни и источенные гнилью пеньки, все у него внутри взрывалось и кипело: «Значит, одни могли дойти до места, другие не могут!»
Плотную мережу прутьев прострелили два ярких глаза. Когда добежал до бульдозера, то тут же увидел Кривцова. Шел бульдозерист на своего начальника этакой грозной, все сокрушающей глыбой:
— Оторвались и успокоились? Рады? А тут хоть медведь тебя задери!
Вовсе и не собирался спать бедный Кривцов. Тяжелый, неповоротливый балок засадил свои резиновые «ноги» в болотине и, к тому же накренившись, одним углом уперся в охромевшую сухостину. И как пи дергал его Григорий, никак не мог вырвать на торное место.
Виноват во всем был сам Шереметьев. Позволил колонне растянуться по тайге в «кишку» на несколько сот метров и бросил Кривцова одного, надеясь на его дизельные силы.
— Не кипятись, Григорий! Остынь! — принялся охлаждать разошедшегося бульдозериста Шереметьев, а сам чувствовал, как подкашиваются ноги и кругом идет голова. — Думал я, что ты того... ночлег здесь себе устроил. Прости.
Крепким, беспробудным сном спал в ту ночь шереметьевский лагерь. Спал, будто привязанный корнями деревьев к земле.
Утро ударило солнечное, горячее. Вокруг царило странное умиротворение. Казалось, не было позади узкой полосы болотной стланины, забросанной косматым кочкарником, недвижных водяных окон, оплетенных мертвым багульником, ни бородатых пней, ни цепких кустов, вставших на всем четырехкилометровом пути седыми зарождающимися взрывами, — ничего этого не было. Было одно лишь утро, ласковое, сквозное. Все то, что осталось позади, вроде бы навеял людям недобрый сон.
С чего началась трасса? Одни говорят, с песка, другие — с собрания. О песке потом. Трасса все-таки началась с собрания. Перед большой дорогой следовало как-то встряхнуть, ободрить людей, а главное, помочь им увидеть ту цель, к которой они сделали лишь робкое движение.
Природа отвела им небольшой клинышек поляны — высокое сухоземельное место, из которого уже проклюнулся острый ершик малахитовой травы. Люди сидели в своем первом «конференц-зале», отчаянно отбивались от болотных комаров, но внимательно ловили каждое слово Шереметьева. Он стоял перед своей молчаливой ратью, чисто выбритый, розовощекий и, как всегда, закинув руки за спину, говорил. Говорил с вдохновенным жаром:
— Вот наконец-то мы у себя, дома. Отсюда, друзья, как раз и поведем дорогу. Нелегкой она будет, в этом вы уже убедились. Но дорога будет! Широкая, светлая, такая, какие мы привыкли видеть на Большой земле. Побегут по нашей дороге машины, повезут грузы. Оживет, преобразится медвежий край!
Люди, как и прежде, сидели молча, но уже улыбались. То ли не верили, что дорога и на самом деле будет, то ли уже видели ее, гладко накатанную, прострелившую тайгу вплоть до озера, носящего странное языческое название — Самотлор.
— А на том месте, где мы с вами находимся, вырастет город, — говорил Шереметьев, — настоящий город! С каменными домами, с цветочными клумбами...
— Небось и. кинотеатр будет под вид тюменского «Темпа»? — прервала оратора острая на язык Анна Бондаренко.
— А как же без кинотеатра? Обязательно будет!
— С широким небось экраном?
— Ну, конечно же не с узким! И Дом культуры построим! И первые свадьбы сыграем здесь!..
Поляну растревожило. В глазах людей заполыхали задорные огоньки. Люди уже смеялись от души, безудержно. И Шереметьеву в тот час было легко и весело.
— Бабоньки, мужчинки! Вы что покатываетесь-то хоть?
— Да больно уж ты, Юрий Григорьевич, складно сочиняешь...
Дороги... Без них невозможна жизнь человека. Дороги люди строят на протяжении веков. Не так давно близ Гамбурга под двухметровым наслоением торфа археологи обнаружили бревенчатый настил. По нему громыхали экипажи еще две тысячи лет назад. Примерно такого же возраста дорога была найдена в болотах Австрии. На ней какой-то путешественник обронил монету с изображением римского императора Клавдия Тиберия,
Опыт строительства дорог кропотливо обобщен проектировщиками. Они пользуются им постоянно. Это их таблица умножения. Но однажды проектировщики оказались обезоруженными. Самотлор начисто отмел все варианты былых трасс. Он потребовал новых проектных решений.
Омские ученые в поисках ответа, какие дороги применить для Сердца-озера, просмотрели всю зарубежную литературу. Но ни опыт американцев, ни опыт канадцев для тюменских условий не подходил. Бакинские дорожники тоже ничего существенного предложить не смогли...
Нужно было искать свой вариант. И подступы к Самотлору стали своеобразным исследовательским полигоном.
Но это произошло чуть позднее. А в те дни, совершив тридцатидневный и, как выразился один из писателей, «шальной и дерзкий болотный поход», к Самотлору пробились буровики Григория Норкина. Бывший танкист, не раз горевший в танке и встретивший светлый День Победы в Берлине, повел горсточку храбрецов сквозь бураны и морозы. По нехоженой целине.
И довел. А в мае телетайпы страны торопливо отстучали сообщение о рождении нового нефтяного фонтана Тюмени.
Тогда еще немногие представляли, что скрывается за предельно скупыми газетными строчками. А некоторые даже недоумевали, почему это «Муравленко полез в болото».
О том, с какой маятой возводили на Самотлоре первую буровую, сложены легенды. Самотлор, холодный и угрюмый, не собирался добровольно распахивать двери своих кладовых. Если уж, мол, умудрились нащупать мои богатства сквозь толщу воды и трясины, то проявите смекалку подобрать к ним ключи.
Сделать это должны были дорожники, в чем начальник Главтюменьнефтегаза Виктор Иванович Муравленко ничуть не сомневался. Вот поэтому-то в те дни в его просторном кабинете состоялся, как потом его окрестят, «большой совет». Хотя было бы точнее его назвать необыкновенной лекцией. Правда, на этой своеобразной лекции о Самотлоре кроме хозяина кабинета присутствовали лишь начальник треста Тюменьдорстрой Юрий Владимирович Юшков и главный инженер этого же треста Борис Федорович Илясов. Только и всего. Других участников не было.
О чем же говорил Муравленко, стоя у крупномасштабной карты, усеянной цветастыми пятнами условных изображений? Для начала коснулся статистики. И вот какой. Географы подвели любопытный итог: на Тюменщине — около 450000 озер! Но Природа при их распределении допустила явную несправедливость — большую часть озер разбросала по Северу. И теперь дружной весной, когда охмелевшие реки выходят из берегов и сливаются с озерами, половина площади двух национальных округов бывает затопленной. Настоящее доисторическое море!
— А сейчас посмотрите вот сюда, — Виктор Иванович нацелил острие карандаша чуть повыше Старого Вартовска, где было посажено светло-голубое пятно. — Одна из загадочных жемчужин. Озеро Самотлор! Странное название, не правда ли?
Начало «лекции» было интересным и в то же время туманным. Но Юшков и Илясов чувствовали, что Муравленко вот-вот перекинет мост к чему-то главному.
— Но сегодня нас область топонимики волнует постольку, поскольку это, так сказать, присказка для окраски. Под Самотлором раскинулось еще одно озеро. Нефтяное! И сейчас стоит вопрос, как подобраться к этому двухэтажному водоему, чтобы на его, так сказать, крыше создать россыпь кустов-площадок для бурения.
Величина зеркала верхнего озера — 50 квадратных километров. Слой воды не очень-то велик, но под ним еще один, торфяной. Глубина его — 5 метров! Но и это не все. Главное, Самотлор окружают немеряные топи, на которых еще каким-то чудом держатся безмолвные идолища охотников ханты. Стало быть, выход один — нужна дорога. Без нее к озеру не подступиться...
— Идите решайте, — спокойно закончил свою лекцию Муравленко, и в этих его словах и Юшков, и Илясов уловили еще другое: «Идите и сделайте!..»
Земля здесь, что и говорить, жадная. Бревно, трактор сглотит, только успевай корми.
Капризная, несговорчивая земля. Прямо-таки на глазах она расступается под горушкой высыпанного из машины гравия, горбатит лежневые дороги, играет, как ей заблагорассудится, прочно сколоченными тротуарами, и даже деревья на этой земле живут неполную свою жизнь, валит их с ног в расцвете сил.
Илясов прибыл в Балкоград, как дорожники окрестили свой временный городок, еще в «ранге» главного инженера стройуправления. Прибыл в самое начало розвязей, когда под окном конторы легко и безнадежно завалился стосильный трактор. Машины, брошенные ему на выручку, с той же легкостью разделили его печальную участь. Рабочие, с ног до головы уляпанные грязью, изысканно костерили и бога, и черта, и кочергу, но землю не трогали, словно боялись, что она возьмет и в отместку за это разверзнется под их ногами.
Что сказать об Илясове? Борис Федорович плоть от плоти дорожник. Дорога у него — «в жилах, в крови». Кто-то о нем даже сказал: «Он и родился-то на дороге...» И жена Илясова, Мария Ивановна, тоже убежденная дорожница. Двух инженеров где-то между Хабаровском и Новосибирском свела трасса и уже не разлучала.
Балкоград жил напряженной жизнью. Еще большее напряжение царило в его штабе — тесной дощатой конторке, которую называли универсальной, потому что днями в ней владычествовал сам «бог трассы» Шереметьев, а на ночь она превращалась в общежитие. Народ шутил: «Куда нынче пойдем спать?» — «Айда к Шереметьеву! У него столы широкие, двуспальные...»
Эхо стройки аукнулось в самых дальних углах страны, и народ валил без писем, без телеграмм, с баулами, со всём скарбом, зачастую и с детьми. Это обстоятельство, как показалось Илясову, разбаловало Шереметьева, и он довольно-таки вольно распоряжался свежими кадрами.
В тот день в его кабинет робко, стараясь не запятнать сапогами крошечный лоскут ковровой дорожки, вошел уж какой по счету проситель:
— Примите...
До странного непонятный, отвлеченный от дела разговор завел с ним Шереметьев. А взгляд набитый, глубоко ощупывающий вошедшего. И вдруг ни с того ни с сего:
— И рыбку небось удить любишь?
— А как же, есть такая страстишка! — расцвел обладатель плохо вымытых сапог. — Ряжевочку с собой прихватил! И охоту люблю. Ружьишко привез и дробей, и пороху.
На этом месте Шереметьев как-то враз закончил разговор:
— Тогда тебе, братец, стоит обратиться в охотничье хозяйство или на рыбзавод. Мне нужны дорожники!
Илясов недоуменно посмотрел на Шереметьева.
— А что? — спокойно пояснил Юрий Григорьевич. — Приходится отбиваться от рыбаков да охотников. Хлынуло на трассу немало людей, охочих поживиться за счет природы... На работе день проводят — пень колотят. Зато уж на охоте, ничего не скажешь, горят! Иные разы ходишь, ищешь его, а он сидит где-нибудь с удочкой.
Шереметьев был непоколебим в подборе людей. И все же в коллектив просочился отъявленный рыболов Иван Объедкин. Но об этом своеобразном человеке расскажем позднее.
К постепенно складывающемуся коллективу, как ловкие прилипалы, старались присоседиться не только «любители природы». Спустя годы бывший первый секретарь Ханты-Мансийского окружкома КПСС Герой Социалистического Труда Василий Васильевич Бахилов в своей небольшой книжке «Дорога к нефти» о Шереметьеве скажет: «Он в общей массе приходящих к нему людей отличал тех, про которых сам говорил, что они считают, будто на Севере длинные рубли валяются подобно осенним листьям — бери лопату и сгребай в мешок. Таких он быстро отсеивал, а брал энтузиастов, готовых на лишения первых лет». Легко сказать, «отсеивал». Дело иногда доходило до прокуратуры.
...Тихим утром Шереметьев вихрем ворвался в Балкоград.
— Люди, выходите! Все выходите! — колотил он в двери. В другое бы время он не отважился на такое. Но сейчас им руководила рука слепого гнева, который он был не в силах унять. Законы общежития полностью забылись.
Трасса готовилась медленно, а потом стук топоров на ней и вовсе заглох. Лесники — прорубщики трассы — запили горькую. Пили несколько дней подряд, без сна и отдыха.
Дня два Шереметьев ждал, думал: «Попьют, попьют и возьмутся за топоры». Но не тут-то было. Праздник продолжался. Угрозы не помогали. И в это новое утро начальник саморучно принялся выпроваживать пьяниц из балка.
Не дожидаясь прихода рабочего часа, Шереметьев на всех восьмерых «лесников» сочинил грозный приказ, а через два дня отправился в прокуратуру: ждала его там жалоба от уволенных...
...Кажется, цель была ясна. Строители имели на руках строго обусловленный план действий — проект одиннадцатикилометрового участка трассы, разработанный киевлянами, но Шереметьев вопреки всем установкам упорно гнал дорогу в обратную сторону, к Оби. За такое самовольство в верхах его «били», обещали «спустить семь шкур». Шереметьев все эти угрозы, как казалось, принимал близко к сердцу, но вновь брался за неплановые объекты. И он был прав, в чем Илясов ничуть не сомневался. Без трассы, которая бы вела к городу, к реке, дорожники жить не могли.
Пробить дорогу к реке значило зацепиться за Большую землю. По Оби, которая проносила свои напористые воды лишь в четырех километрах, шел безудержный поток и плит, и гравия, и остро необходимого железа. Не переносить же все это на «плечах» вертолетов. Только дорога — туда, к реке! — могла снять с повестки дня больную проблему.
И дорогу гнали. Гнали полтора мучительных года. И этот короткий отрезок трассы стал для всех, в том числе и для Илясова, той академией, которую надо было обязательно пройти, чтобы затем сделать уверенный шаг к Самотлору.
Нет, не думал тогда Борис Федорович, что трасса даст ему пищу для диссертации, да и для ряда статей, одна из которых — «Автомобильные дороги к тюменским нефтепромыслам» — как раз и явится каркасом будущей научной работы.
Ни о чем об этом он не думал. Под эгидой молодого инженера находилась техника. Ее он и днем и ночью кидал в отчаянные атаки на вековые зыбуны, усталый, с воспаленными от бессонницы глазами, ползал по холодному, вездесущему месиву, помогая механизаторам вырвать из топей беспомощный экскаватор, или в кромешной темноте ощупывал мотор, пытаясь отыскать в нем какую-нибудь неисправность, а изрядно поизмотав силы, с трудом добирался до дома, падал на кровать как убитый. А утром ни свет ни заря вновь отправлялся на трассу. Она не хотела признавать часовой стандартизации. Требовала от всех и от каждого полной отдачи сил.
Люди учились строить дороги на болотах. И, кажется, два варианта такого строительства были найдены. Бульдозеры, эти не заменимые никем работяги, шли, дружно толкая стальными лопатами гребни песка. Привозной — золотая копеечка ему цена — грунт наседал на ненавистную жижу, отпугивал ее. Этот вроде бы немудреный прием вскоре нарекут «методом отжима». Великолепный прием! Гони да гони песок, возводи насыпь, «опечатывай» ее гладкими плитами.
Но это хорошо там, где под густым разливищем жижи — сравнительно твердый грунт. А как быть, если его отсекает у торфяника, глубокой природной перины, словно бы для приманки усыпанной клюквой, морошкой да голубикой?..
Когда-то, ступив на эту забытую самим богом землю, Шереметьев раздумывал: «Торф — враг или друг?» И решил: «Враг!» А стало быть, надо вырубать лес, выбрасывать этот торф, и образовавшееся ложе вновь забивать уже твердым грунтом. Даже если толщина «перины» доходит до пяти метров. Дорого? Никто не спорит. Но раз нужна дорога — мирись с теми затратами, которые она тебе предъявляет.
Илясов думал то же самое. Рецепт строительства «болотных дорог» был вроде бы незыблем: выторфовывай, заполняй пустоту песком, возведи насыпь, высоту которой подскажет уровень паводковых вод (кстати, самая «монументальная» насыпь в Нефтеюганске — 16 метров!). Все ясно и просто, как божий день. Однако жизнь порой диктует иное.
Иван Объедкин слывет практичным человеком: семь раз отмеряет, один раз отрежет, и уж наверняка. И на трассу он прибыл, чтоб поначалу посмотреть, стоит ли овчинка выделки. Хотя отец Ивана — плотник на все руки — Василий Маркелович уже пол-лета отстучал на свежей стройке щекастым своим топором, смахнув со стола солнечные стружки, писал сыну: «Приезжай, Ванька, тута-ка промашки не дашь...»
Как-то так получалось, что отец всегда первым «выруливал» из дому. Потом уж вещички в чемодан скидывал сын. Вроде бы жил по правилу: зачем две головы враз в омут совать.
Сами Объедкины, хоть род их и велся из Мордовии, в Сибири объявились давно, а за Урал наезживали редко. На сибирской, по всем статьям благодатной земле у Василия Маркеловича да Прасковьи Тарасовны народилась седьмица сыновей да дочерей. Бог любит троицу, а у них вот семеро...
Жена Маркеловича была твердой домоседицей. Крепко-накрепко пристегнуло ее к крестьянству. А вот глава семьи оказался «порхатным»: чуть что — топор за опоясок и подался искать счастья. Такая его кочевая жизнь заразила и юных Объедкиных. Только оперились, почувствовали силу в крыльях — и разлетелись из родного гнезда.
Была у матери тайная надежда, что уж младшенький-то ее сын, Ванюшка, увяжет свою жизнь с колхозной. Но и у этого завелся отцов зуд. Навострил Иван топор и отправился на строительство железной дороги Барнаул — Артышта. Быть может, так бы всю жизнь они и рубили с отцом дома в четыре руки, но однажды в душе Ивана случился какой-то надлом, запоглядывал он на технику.
Отец долго супил квадратные брови и в конце-концов сломился: «Раз любовь к топору пропала, не ходить тебе, Иван, в добрых плотниках. Иди покоряй свою страсть — железо. Трактор, понятное дело, сила! В него, говорят, впряжено сто коней...»
Время еще то было тяжелое. И младшего Объедкина на курсы трактористов проводили, выдав ему всего 200 рублей (20 рублей по-нынешнему). Однако железо Иван покорил, но еще долгое время носило его между дорогами, которые он строил, и родным колхозом. Поживет чуток дома, и опять начинает ему сниться дорожная насыпь, караваны машин, плывущие с сыпучим песком из глубоких карьеров...
Отец долго колесил по стране с «именным» своим топором. Но однажды, услышав по радио о стройке, затевающейся в тайге, заспешил туда. А вскоре, сидя в избушке-моховушке при свете чадной стеариновой свечи, писал, соблазняя сына: «Работы тут и тебе, и твоим внукам хватит...»
Поехал в тайгу Иван Объедкин. Штиблетики с собой прихватил и болотные сапоги, словно заранее знал, что асфальтами тут не пахло. Но сияющую чистотой палубу теплохода «Патрис Лумумба» покинул в штиблетах. На высоком ступенчатом берегу было сухо. А отошел от пристани метров двадцать, сам себе сказал: «Не пойдет» — и натянул сапоги-«самотлоры».
Шел Иван по местному «жидкому асфальту» и каждого встречного окликал:
— Где у вас тут дорожники?
Встречные отвечали неопределенно:
— Да где-то там, глубже, где поболе медведей...
Отца Объедкин нашел не сразу. Столярка у него
была на дому. Пахло в отцовском убежище здоровым духом смолы, хвоей и клеем. Вокруг валялись заготовки для рам и дверей, гвозди и скобы.
Шереметьева Иван узнал сразу. Папаха на голове, как у генерала. И команды подает — в дальних углах, поди, медведи шарахаются. Но фамилию Иван у него все-таки спросил и тут же доложил, с какой целью прибыл.
— Пьешь? — покосился на него Шереметьев.
— А Василий Маркелович пьет? — ответил Иван на вопрос вопросом.
— Кажется, нет...
— Не кажется, а не пьет! А я его сын. Так что понимать надо!..
Шереметьев слегка опешил: «Больно остер на язык!» — а вслух сказал, окинув и реку, и прилегающие к ней топи, в которых пурхалась техника:
— Вот, любуйся! Если нравится такая экзотика, подавай заявление.
— А меня эта ваша экзотика ничуть не пугает, — сказал младший Объедкин. — Видели мы и не такую экзотику...
Так в СУ-909 появился еще один человек, у которого Шереметьев почему-то не удосужился выяснить, к чему он имеет большую тягу, к трассе или к рыбалке...
Погода устоялась — сгнить можно. Небо не уставало рассеивать дождевую морось. Дороги бесследно нырнули под разливы грязи, и машины плыли по ним, как корабли по морю, оставляя по бокам «усы», а позади себя — лениво хлюпающие волны. Коробило, растаскивало лежневые дороги — былую надежду строителей. Бревна, не выдерживая многотонной тяжести тракторов, срывались с насиженных мест, норовили встать «на попа».
Но жизнь в «северных джунглях», как Объедкин называл окрестности Самотлора, несмотря на непогоду, становилась все более оживленной. Лесорубы прорубали широкую, как городской проспект, просеку. Дробный стук топоров и вой бензопил теснили тишину урманов. К этим звукам примешивался и более звонкий перестук плотницких топоров, высоко взлетающих над смолевыми срубами Балкограда, и яростный рев дизелей, и отрывисто-резкий лязг тракторных гусениц...
Вторую неделю Объедкин не покидал песчаный карьер, чем-то смахивающий на глубокое желтое блюдце с обкусанными краями. Золотую россыпь песка — для этих мест именно золотую! — изыскатели обнаружили под полутораметровым слоем торфа. И сейчас этот песок надо было перекидать в кузова сотен машин и затем уложить в емкое тело дорожной насыпи.
Когда экскаваторы (один — Объедкина, другой — Краснова) еще спускались в карьер, шоферы, ждавшие первой лопаты, как по команде переглянулись, и на их удивленных лицах вырисовалось одно и то же: «Это что же они, черти такие, настоящие гонки тут нам решили устроить?»
Две машины Э-652Б, неразворотливые и тяжелые, как гигантские утюги, ломились в карьер на предельной скорости. Но шли они бок о бок, словно связанные друг с дружкой жестким сцеплением. Когда же обе машины оказались на дне «блюдца», то разом, точно по команде, врубились лопатами в плотно слежавшийся грунт.
— Вы что, как с цепи сорвались? — не выдержал кто-то из шоферов.
— Пяться! — неистово крикнул Объедкин, а когда кузов «ЗИЛа» просел под тяжестью песка, так же зло добавил: — Мы что... спать сюда приехали?..
В этих словах был весь Объедкин. Кисти его рук срастались с эбонитом рычагов, и для него за гранью карьера уже ничего не существовало. Взгляд машиниста, его мысли были прикованы к одной лишь лопате, которая то вгрызалась крупными зубами в плотно слежавшийся грунт, да так, что двадцатидвухтонная громада экскаватора тряслась точно в ознобе, то вздымалась и летела к кузову нового грузовика.
Движения хозяина машины были отработаны до поразительного автоматизма. Ничего в них не было лишнего. Все заранее выверено и экономно.
У Объедкина была одна, пожалуй, основная его черта. Он испытывал угрызение самолюбия, когда кто-то оказывался впереди его или даже наступал ему на пятки. В такие минуты он ставил на карту все: и собственное мастерство, и предельные возможности машины, и личное время. С присущей ему прямотой Иван говаривал: «Не люблю идущих впереди меня. Раздражают пятки...»
И когда Объедкин, спуская свою машину на днище песчаного карьера, увидел рядом строго очерченную тень второго экскаватора, он постарался выжать из мотора все, что тот мог дать. Иван не допускал мысли, что кто-то другой, а не он окажется первым на участке будущей битвы, первым вонзит стальные челюсти лопаты в спрессованные веками этажи песка.
Двенадцать суток Объедкин не выходил из карьера. Здесь у него было рабочее место, здесь он спал, кинув под голову блестящую от мазута и потому будто бы хромовую телогрейку. И вновь садился за рычаги экскаватора. Попервости ему говорили, что это, мол, ты, Иван, не бережешь свое здоровье, и он сердито отвечал: «А вы о моем здоровье не беспокойтесь! Я за него как-нибудь отвечу сам». Потом же и задавать такие вопросы перестали.
Он приехал на трассу работать. И он работал, как ему подсказывала душа. Даже во сне Ивану порой виделась односложная схема движения лопаты: от грунта до кузова и от кузова до грунта. Ее, эту схему, можно было, конечно, усовершенствовать за счет сокращения времени захвата грунта, увеличения скорости полета лопаты и более резкого сброса песка в кузова грузовиков. Но все это могло произойти только при непрерывном потоке машин. А такого потока не наблюдалось.
Постепенно и карьер захлестнуло жидким месивом. Экскаватор валился то на один, то на другой «лапоть». Прямая лопата — мудрая выдумка конструкторов, но не для самотлорских карьеров — отказывалась слушаться машиниста. Ей требовалось стабильное положение экскаватора. А при его хромоте вся отдача от лопаты — чайная ложка в час.
Иван от сознания своего бессилия багровел, на его висках вздувались, пульсировали тугие шпагаты вен. Перекрывая гул своего мотора, он клял и карьер, и незадачливых конструкторов. Таким кипяченым его не видела даже жена Лида в самые остросюжетные моменты их жизни.
Объедкин пытался «вылечить» экскаватор от хромоты. Вместе с шоферами совал под его широкие гусеницы доски и стволины сосен. Но эффект от такого старания был невелик. Древесный фундамент тут же проваливался и исчезал, словно его не бывало.
В карьер медленно, как-то боком сползали ворчливые «ЗИЛы». Отягченные грунтом, они выскребались на дорогу, безжалостно избивая себя крупными цепями. Иногда им на выручку приходил трактор, снятый главинжем Илясовым с других, не менее важных работ. Роскошь, конечно, но никуда не денешься.
Экскаваторы в ожидании очередных кузовов подремывали. Объедкин выходил из себя:
— Мне в этом карьере не сделать никакой карьеры!
Конечно, в задания плана он укладывался, и рубль ему шел вполне приличный, но Объедкина такое положение вещей ничуть не грело. Не будь этих окон-простоев, он бы рванул и два, и три плана. Но вот окна. От них надо было как-то отделываться...
Из дневника Юрия Перконса
«_Бывает_и_такое._Сегодня_случайно_забрел_в_стройуправление,_которое_обустраивает_Самотлор._И_вот_уже_завтра_улетаю_в_Нижневартовск._Не_знаю,_для_чего_был_сделан_такой_крюк._Прилететь_с_Севера_в_Тюмень,_чтобы_снова_улететь_на_Север...»_
_«Вот_и_началась_моя_новая,_нижневартовская_жизнь._Отныне_я_ — _стропальщик!_Вчера_с_направлением_отдела_кадров_предстал_перед_начальником_участка._Он_принял_меня,_сидя_в_кабине_«газика»._Говорят,_это_его_второй_кабинет._
_Когда_я_шел_его_искать,_мне_казалось,_что_увижу_пожилого_мужчину,_может_быть,_даже_седоватого._И_удивился,_встретив_полнолицего,_крепковатого_парня_лет_двадцати_пяти._Он,_как_и_все_на_трассе,_был_в_бо__лотных_сапогах._Распахнув_дверцу_кабины_и_опустив_ноги_на_подножку,_внимательно_поизучал_мою_бумажку_и_сказал:_
— _Значит,_латыш?_Ну,_тогда_нас_на_трассе_будет_двое._Давай_знакомиться:_Владимир_Лейтланд._
_Оказывается,_дед_Лейтланда_в_годы_революции_был_латышским_стрелком,_дрался_с_беляками_в_Сибири,_а_затем_остался_жить_в_Омске._Там-то_Владимир_и_рос._А_сейчас_вот_ — _начальник_молодежного_участка_дорожников._Говорят,_это_самое_крупное_комсомольское_соединение_на_ударной_стройке!..»_
_«Когда_я_еще_был_в_Тюмени,_здесь,_в_Нижневартовске,_отпраздновали_большое_событие._Был_сдан_в_эксплуатацию_грузовой_причал._Сейчас_к_нему_уже_идут_первые_грузы._На_этом_причале,_как_мне_сказали,_я_и_буду_работать._
_На_причал_поехали_рано_утром._Моим_попутчикам,_тоже_рабочим,_видимо,_здешняя_экзотика_давно_приелась,_а_я_с_интересом_смотрел_по_сторонам._Промелькнул_вагончик-магазин,_за_ним_ — _вагончик-столовая._Целый_поселок_из_вагончиков!_Но_из_этой_жидкой_земли_уже_поднимаются_кирпичные_дома._Возле_них_я_увидел_«скорую_помощь»-вездеход._Показалось_странным,_хотя_странного_ничего_нет._К_больному_обыкновенная_машина_по_топкой,_никогда_не_просыхающей_грязи_не_доберется_и_за_сутки._
_Мы_ехали_по_головной_бетонированной_магистрали,_которая_пересекала_настоящее_болото._Рядом_с_насыпью_все_кочки_и_кочки._Кажется,_какое-то_болотное_войско_высунуло_косматые_головы_из_воды_и_вот-вот_появится_на_дороге._От_магистрали_в_сторону_строящихся_домов_убегают_все_те_же_бетонные_плиты._Работа_строителей!_Без_магистрали,_без_этих_плит_просто-напросто_не_обойтись._Вся_здешняя_жизнь,_как_сказал_мне_один_из_рабочих,_крутится_на_бетоне._Полосы_жизни..._
_От_головной_магистрали_нас_понесло_куда-то_в_сторону._Машина_запрыгала._Плиты_здесь_подмыло_дождями,_и_они_лежат_неровно._
_Но_вот_наконец-то_и_причал._Мной_сразу_занялся_мастер,_стал_торопливо_проводить_инструктаж._Дескать,_нельзя_за_стропы_цеплять_груз_с_неизвестным_весом,_нельзя_стоять_под_стрелой_ — _все_нельзя_и_нельзя._Я_не_вытерпел,_спросил:_
— _А_что_тут_у_вас_можно?_
_Он_даже_не_улыбнулся._Какой-то_неразмоченный_сухарь!_
_До_обеда_мы_разгрузили_три_контейнера_с_цементом._Мешки_тяжелые,_литые,_точно_в_них_запечатано_железо._С_непривычки_ноют_кости._А_вечером_(видимо,_единственное_здесь_благо)_смотрел_телевизор._Играли_хоккеисты_СССР_и_Канады._Канадцы_проиграли!_Ребята_были_довольны...»_
_«Вчера,_судя_по_календарю,_было_воскресенье,_но_мы_разгружали_баржи._Речники_не_ждут,_торопят..._Выгрузили_двести_бетонных_плит,_которыми_устилают_насыпь._Где-то_они_будут_лежать?_Одну_из_них_пометил,_может,_где_и_встретимся._А_вечером_вновь_телевизор._Пела_болгарская_певица_Лили_Иванова»._
_«Грузы_идут_и_идут._Одну_баржу_разгрузим,_подходит_вторая._
_Записался_в_библиотеку,_унес_с_собой_целую_гору_книг._Хотя,_надо_сказать,_библиотека_здесь_небогатая,_потому_что_молодая,_как_и_сама_библиотекарша._Говорят,_средний_возраст_жителей_Нижневартовска_ — _26_лет._Кому-то_приплюсовали_мои_годы...»_
_«Утром_ходил_в_баню._Хорошая_здесь_баня!_С_обжигающим_парком,_с_березовым_веником._
_Вчера_приобрел_банку_крема._Сейчас_начищу_сапоги_— _и_снова_на_работу,_на_цемент!..»_
_«Днем_ездил_в_Старый_Вартовск._Вышел_из_автобуса_на_остановке_Речной_порт,_сходил_посмотрел_расписание_движения_теплоходов._А_для_чего_это_сделал,_и_сам_не_пойму._
_Улицы_в_поселке_(его_мы_называем_городом)_в_отдельных_местах_немощеные_и_разрыты_тяжелой_техникой._Ходить_трудно._
_Среди_земляных_гор_увидел_ярко_разукрашенный_«газик»_и_небольшой,_весь_в_лентах,_автобус._К_ним,_выбирая_места_посуше,_шли_жених_и_невеста._Девушка_была_в_фате_и_сапогах._Такая_же_обувь_красовалась_на_ногах_жениха._
_За_молодыми_гуськом_шла_вся_свадьба._Весело_наигрывала_гармошка._Кто-то_пел._
_Потом_все_стали_фотографироваться_и,_наконец,_куда-то_поехали._«Газик»_шел_сравнительно_легко,_а_автобусик_полз_по_грязи,_прямо-таки_уревываясь...»_
Борис Иванович Галязимов
Эта книжка о героическом труде строителей дорог на Тюменском Севере, о подвиге советских людей, воздвигнувших в глухой тайге и топких болотах добротную железобетонную дорогу, связавшую рабочие поселки с нефтепромыслами Самотлора.
Книжка рассчитана на широкий круг читателей, и в первую очередь на молодежь.
Б. ГАЛЯЗИМОВ
КОЛЬЦО САМОТЛОРА
Тайга, кругом тайга. На сотни километров. Пятна рыжих болот, торфяные хляби, вековые зыбуны, бесчисленное множество озер и речек... Вот в таких неимоверно тяжелых условиях осваивают советские люди несметные природные богатства Тюменского Севера... За годы девятой пятилетки в нашей стране осуществлен ряд «крупных народнохозяйственных программ, в том числе по освоению нефтяных и газовых месторождений в Западной Сибири» (из постановления XXV съезда КПСС «Основные направления развития народного хозяйства СССР на 1976—1980 годы»).
Геодезисты и сейсмологи, геологоразведчики и вертолетчики, строители и монтажники буровых, трубоукладчики — тысячи и тысячи людей настойчиво и упорно, не щадя сил, проявляя небывалый энтузиазм и находчивость, сумели в небывало короткий срок создать новую энергетическую базу в западных районах Сибири. О их героическом труде написано немало теплых, проникновенных строк. И сегодня по стальным артериям во все уголки нашей Родины и за ее рубежи идут потоки «черного» и «голубого» золота.
Но есть еще одна категория первопроходцев — покорителей нефтяной целины. Скромные и простые, незаметные герои эти находятся в тени. Но они выполняют очень большую и нужную работу — строят дороги. Вот об их славных делах и рассказывается в этой небольшой книжке.
Кто-то справедливо сказал, что без дорог не может жить человек. Дороги появились в самые древние времена — на заре человеческой цивилизации. И за эти века накопился необъятный опыт их строительства. Но как ни парадоксально, это богатейшее наследие нельзя было использовать при освоении нефтяных и газовых месторождений Тюменского Севера.
И стоит ли удивляться, что в начале стройки раздавались (правда, не очень громкие) голоса — возможны ли вообще дороги в здешних «зыбях-хлябях». Как преодолеть плывуны, торфяные залежи? Ничего не дало изучение опыта США и Мексики, Венесуэлы и Кувейта! Мало чем могли помочь башкирские и бакинские нефтяники... Все же наши ученые и производственники нашли выход из положения. Они изыскали свои, оригинальные способы строительства постоянных дорог, сумели обуздать угрюмую тайгу и вековые болота.
Трудный и дорогой этот способ! Но он весьма надежен в здешних суровых условиях. Вначале идут лесорубы и прорубают трассу, затем экскаваторы вынимают пятиметровый слой торфа, образовавшееся ложе засыпают песком, а поверху укладывают массивные железобетонные плиты... Мы назовем только одну цифру: строительство километра такой дороги обходится в миллион рублей. И несложно понять, какие нечеловеческие лишения кроются за этой цифрой.
И все же славный коллектив тюменских дорожников свершил чудо: за эти годы он воздвиг более ста километров железобетонных магистралей, соединив ими нефтепромыслы, замкнув кольцо вокруг Самотлора.
В этом заслуга машинистов экскаватора Ивана Объедкина и Григория Чепкасова, которые, не пугаясь «черной, как мазут, воды и торчащих гряд порыжелых кочек», вырабатывали по две — две с половиной нормы. Заслуга бульдозериста Григория Кравцова, стропальщика Юрия Перконса, «самотлорского левши» механика Вадима Артемьевича Жвакина, «бога трассы», как любовно называли рабочие начальника участка Юрия Григорьевича Шереметьева, инженера-энтузиаста Бориса Федоровича Илясова и многих, многих других покорителей золотой жемчужины — Самотлора. Автор скупо, но красочно рисует портреты героев-дорожников, показывает их духовный облик, помыслы и стремления. Как хорош и ярок их внутренний мир!
Это они, смело ломая привычные догмы, преодолевали урманы и болотные хляби, сметали с пути «корневища пней-выворотней», стойко переносили чудовищную стужу и тучи комарья, «едкий чад костров и тяжесть вахт на болотах»...
Советские люди вынесли все тяготы и невзгоды, не дрогнув, плечом к плечу, стойко и упрямо. Конечно, там были не только энтузиасты. Среди них нашлись и дезертиры, и рвачи, и пьяницы. Но таежная обстановка, крепкая товарищеская среда нередко меняли характер людей. Так, один из героев этой книжки, приехавший на Север за длинными рублями, чтобы стать «мультимиллионером» и пытавшийся сбежать в теплые края, под влиянием сложившихся обстоятельств становится подлинным патриотом стройки. И таких не так уж мало...
Доблестный труд строителей не пропал даром. Дорога от старого Вартовска до озера Самотлор и вокруг нефтяного месторождения действует... Были глухая тайга и топкие болота, а сегодня, как восклицает один из героев книжки, «по дорогам катит нескончаемая «железная орда» — самосвалы, трубовозы, вахтовые автобусы, грейдеры... За день тут проходит до трех тысяч одних только автомобилей. Вот это движение! Ну куда бы нефтяники делись без наших дорог!..»
Поистине подвиг советских людей безграничен...
По ночам, заметно укоротившимся и высветленным, еще давали о себе знать морозы, хотя были они уже легкими, недокучливыми. Но днем все в природе менялось. На богатых солнечных выжигах исходила паром истосковавшаяся по теплу земля. Воздух уже был напитан тонкими ароматами хвои.
В ту весну из вертолета, примостившегося на «комарином аэродромчике» — невеликой бревенчатой площадке, устроенной на отшибе Старого Вартовска, вышел человек. Невысокий, но раздатистый в плечах. Вышел и тут же упрямо зашагал к поджидавшему его вездеходу — «легковому транспорту» местных широт.
Никто — ни хозяин вертолета-«стрекозы», ни водитель вездехода — не смог бы предугадать, что этот в общем-то обычный для них пассажир в недалеком будущем станет живой легендой. Появятся на месте дремлющих топей Шереметьевский аэродром, деревня Шереметьевка. И уж, конечно, не думал о таких почестях сам прибывший. Более того, Юрий Григорьевич Шереметьев не знал, как сложится и потечет его жизнь завтра. Впереди царило полное неведение.
Та далекая весна в судьбе Шереметьева была переломной. Его назначили начальником строительного участка. Участка, который существовал пока лишь на... бумаге. И весь коллектив — в лице одного человека, его, Шереметьева.
Кто-то однажды сказал: «О том, как трудно первым, знают лишь первые». Они начинают с «голого нуля». На их плечи ложится такой вьюк, тяжесть которого еще никем не установлена. Шереметьев был «калачом» довольно-таки тертым, и он знал, что ему, как первому, будет трудно, но вот как будет трудно, в полной мере еще не представлял.
Вездеход шел узким зимником. Траки гусениц колотились о костяные узлы корневищ. Машина, словно кому-то кланяясь, беспрестанно совершала головокружительные нырки в дорожные пролежни, и во все стороны летела жирная грязь.
«Такая квашня по весне! — мрачно думал Шереметьев. — Можно себе представить, какая веселая мешанина бывает здесь летом, в пору обложных дождей. Слона небось и того скроет...»
Шереметьев перевел взгляд на водителя. Лицо того Хранило олимпийское Спокойствие. Казалось, ой вел свою машину по аккуратно накатанному большаку.
«Таежник, — тут же решил Шереметьев. — Иначе не скажешь». Он спросил паренька:
— Наверное, эта дорога самая бросовая?
— Что вы! — удивленно уставился на него водитель. — Этот зимник — наша гордость!
И, словно пытаясь уколоть Шереметьева за какую-то провинность, добавил:
— По этой дороге одно начальство возим...
Но уже на другой день Шереметьев поймет, что слова водителя шли от чистого сердца. Четырехкилометровый зимник, скрадывающий свои непредвиденные «рифы» под толстым слоем бурого месива, был и на самом деле местной достопримечательностью. Дорога от управления Мегионнефть шла к тому бревенчатому «пятачку», на который умудрялись садиться вертолеты, а стало быть, связывала неистовых поселенцев с Большой землей.
Подлинная цена таких вот дорог-«коротышек» станет понятна Шереметьеву чуть позднее, когда он по- настоящему окунется в новую для него жизнь. Пока же Юрий Григорьевич сидел в мотающемся вездеходе и оглядывался по сторонам, словно желая рассмотреть какая она, местная земля, по которой ему надо проложить не одну трассу.
Шереметьев интуитивно чувствовал, что если в его душе не произойдет перелома и он не откажется от новой должности, то свою трудовую биографию как бы начнет заново. Сибирь — это не Туркмения, где он, молодой дорожник, открывал лицевой счет первым асфальтированным верстам. И далеко не Узбекистан, где можно было расхаживать по трассе в лаковых полуботинках.
Сибирь обескуражила коренного южанина расстояниями, где сто километров — так себе, сущий пустяк, угрюмой густотой лесов, бескрайней стланиной торфяников, по которым местная природа раскидала зеркальные осколки озер, окружив их хитрыми петлями рек и тонкими шпагатами проток. Земля, досыта напитанная влагой.
Вопрос «Быть ему здесь или не быть?» не отпадал ни на минуту. В душе Шереметьева зародилось сомнение, возможны ли дороги в этих зыбях-хлябях. И все-таки он куда-то ехал, куда-то трясся. Быть может, потому, что кроме не очень-то твердой уверенности, которая привязалась к нему после «обзорной экскурсии» на участке Сургут — Старый Вартовск, в душе еще теплилось противоборствующее начало, навеянное невозмутимыми дорожниками. Дескать, пути-дороги «пробрасывают» и по воздуху, а болото хоть и жидкая, но земля, а стало быть, опора!
Что и говорить, юмор довольно-таки не веселый, но бесшабашный!
Вскоре вездеход принялся выписывать замысловатые синусоиды, огибая пугающие своей уродливостью корневища пней-выворотней и оплывающие терриконы седой земли и ржавого песка. Среди этих нагромождений как-то ухитрились отвоевать себе места свежие, недавно рубленные домишки.
— Наше княжество! — с гордостью возвестил водитель.
На крылечке конторы, каком-то уж чересчур одомашненном, накинув на покатые плечи меховой кожушок, стоял начальник управления Борис Иванович Осипов. По его розовому, будто распаренному лицу, растекалась такая блаженная улыбка, словно он был знаком с Шереметьевым целую вечность.
— Дорожники приехали! — раскинув в стороны узловатые руки, чуть ли не прокричал Осипов.
— Больно громко сказано, — ответил улыбкой на улыбку Шереметьев. — Единицу бог весть каким арифметическим путем возвел в тысячу. А Маяковский по этому поводу что говорил? Голос единицы тоньше писка!
— Смотря какой единицы, — вежливо отстаивал свое мнение Осипов. — Я тоже сюда, в эту «комариную империю», опустился на правах Робинзона. А сейчас посмотри: и конторка, и жилье. Гостиницу и даже столовую отгрохали. Местная Венеция, Неаполь!
— И сколько же тут Пятниц? — так же шутя, допытывался Шереметьев, и когда они, услужливо подталкивая друг друга, пробирались к кабинету «главного Робинзона». В коридорчике пахло свежим деревом и дымом махорки.
— А знаешь, пока не густо, — все еще чему-то радовался Осипов. — Но вот-вот хлынут. Свято место пусто не бывает. Город ведь будет! Город-сад! С верхов уже спустили план временной застройки.
«Не перевелись фантасты на Руси», — подумал Шереметьев, входя в тесный, экономно обставленный осиповский кабинет и на ходу снимая с себя пальто.
Шереметьев был крутым в своих мыслях и словах, и даже поступках. На эту черту его характера вскоре обратят внимание. Кажется, крутой норов будущего начальника участка с первых же минут их знакомства «раскусил» и Осипов, но это ему даже понравилось: тайга таких любит. Главным же сейчас для Бориса Ивановича было другое. Он радовался приезду Шереметьева. «Большая земля» не изменила своих планов, отправила на берега Оби еще одного своего посланца. Дорожника! Стало быть, появится здесь настоящий город, появятся и настоящие дороги.
Они говорили о многом, но Осипов осторожничал, полностью карты не раскрывал. Просто-напросто не хотел сразу обрушить на голову новичка все страхи-ахи.
— Походи посмотри, прикинь, — бодро напутствовал гостя Осипов. — А потом милости прошу к нашему шалашу. Помозгуем, потолкуем...
Шереметьев вспомнил, как он летел к Старому Вартовску, вспомнил чудовищные пятна рыжих болот, всю эту бессчетную россыпь озер, рек и речушек — как бы увидел поле своей деятельности с высоты и еще больше утвердился в своем первоначальном мнении, что дорог здесь не было и никогда не будет. Так он Осипову и сказал:
— Дороги тут у вас, Борис Иванович, строить невозможно.
— Так-таки? — с тонкой иронией в голосе произнес тот. — Стало быть, невозможно?
— Невозможно, — подтвердил свою мысль Шереметьев.
На этот раз Осипов не выдержал, встал:
— А город-то, братец ты мой, будет! Как же это город без дорог? Что же, люди по воздуху летать станут? Сел в персональный ракетоплан и попорхал? Нет, будут дороги, и надо начинать их уже строить! Иди-ка осмотри все. Да подойди к этому вопросу не как дилетант, а как дорожник.
Последние слова Осипов произнес с заметным раздражением, и Шереметьев уловил в них явно приказные нотки.
И вновь Юрий Григорьевич совершал отчаянные прыжки через устрашающие косматые корневища пней и уродливые коряги, острым и тонким прутом-щупом замерял податливую торфяную «шубу».
«Шуба» была богатой и, по мнению Шереметьева, не могла «работать» на дорогу. И земля под пружинящим слоем не вызывала у него радужных надежд: щуп входил в нее, как в сырую глину. Даже дед-мороз и тот, видно, обходил стороной торфяные стлани, потому что земля под ними не чувствовала его дыхания.
Шереметьев топтался на опушке чахленького сосняка и думал, настраивая себя на чисто осиповский лад. Раз есть проект — значит, «город-сад» будет. Обязательно будет. Люди от проектов еще никуда не уходили. А если будет город, будут и дороги. Без дорог, как без ног. Не он, Шереметьев, так кто-то другой их построит. Ценой невероятных усилий, но построит. Ясно только одно. Та логика, которая сложилась у дорожника на Большой земле, в данном случае неприемлема. Здесь нужен иной подход. Но какой?
Кажется, не дав себе твердого ответа на столь каверзный вопрос, Шереметьев через неделю зашел к Осипову:
— Будем строить!
— Верно ты говоришь: никуда не денемся — будем! — с откровенным миролюбием произнес Осипов. — Давай-ка тогда, скептик, принимай площадку...
Небо над поселком медленно забирало снеговыми тучами. Зима, отступив, передохнула и вновь ринулась заметать следы вроде бы наступившей оттепели.
Из дневника Юрия Перконса
_«Река,_на_берега_которой_меня_выбросили_отчаянные_вертолетчики,_называется_Ватинским_Еганом._Странное_название!_Да_и_вообще_для_меня_здесь_все_кажется_странным,_будто_я_оказался_на_неведомой_миру_планете._Тайга_молчаливая,_насупившая_свои_мохнатые_брови._Так_и_кажется,_что_ее_кто-то_обидел._Снег_уже_неглубокий,_но_синий-синий._И_кругом_ — _тишина,_даже_слышно,_как_потрескивает_кора_деревьев._
_Рабочие_встретили_меня_радушно._Прямо_из-под_махалок_вертолета_потащили_в_свою_хижину,_которая_почему-то_зовется_балком._Почетное_место_в_ней_отведено_железной_печке._Вдоль_стен_ — _скрипучие_нары._Где-то_я_что-то_о_таком_«вигваме»_читал._Вроде_у_Джека_Лондона._Да_и_люди_здесь_чем-то_смахивают_на_его_героев._
_Лица_коричневые,_добросовестно_продубленные_и_обложены_буйными_зарослями_бород._
_Сразу_бросился_в_глаза_мой_новый_начальник_Денисенко._Прежде_всего_своей_деловитостью._Постоянно_возится_с_бумагами,_трещит_арифмометром,_извлекая_из_него_вороха_цифр._
_Мне_уже_торжественно,_под_рев_туша,_вручили_топор._Я_его,_как_мог,_наточил_и_насадил_на_свежий_черенок._И_еще_в_моем_распоряжении_ — _визирка,_лыжи_с_палками_и_вот_ — _дневник._Завтра_у_меня_состоится_боевое_крещение,_пойдем_рубить_просеку._Хотя_я_не_знаю,_как_это_делается._
_Говорят,_по_просеке_пройдет_дорога._Куда,_зачем?_Мне_безразлично._Я_приехал_подзаработать...»_
_«Порой_думаю,_как_все-таки_вольно_с_человеком_обращается_судьба._Была_у_меня_мечта_стать_проектировщиком._Закончил_техникум,_поступил_на_работу_в_строительный_институт._Да_где!_В_милой_моему_сердцу_Риге!_И_вдруг_прошлое_словно_обрубило._А_как_уговаривали_ребята:_«Дурак_ты,_Перконс!_Ну,_сущий_дурак!_Тебе_уже_поручили_самостоятельный_проект,_а_ты_—_нос_на_сторону._Учти,_такого_взлета_в_другом_месте_не_будет»._
_«Все_бросил_и_вот_вместо_кульмана_в_руках_топор._Может,_где-то_ребята_и_правы._Сейчас_мне_трудно_оценить_свой_шаг._Но_Лиля!_Как_я_мог_пойти_против_ее_воли?_Это_моя_первая_любовь._Говорят,_первая_любовь_самая_сильная._И_еще_слепая._Иначе_бы_я,_наверное,_не_бросил_ни_Риги,_ни_института._
_Ну,_ничего._Пройдет_год,_и_я_вновь_вернусь_к_своей_Лиле,_но_уже_в_качестве_мультимиллионера._А_должность_проектировщика_от_меня_не_убежит._Крепись,_Юрий!_Временное_отступление_ — _это_не_поражение...»_
_«Такой_красоты_я_еще_не_видывал._Особенно_поражает_лес,_высокий_и_торжественно-молчаливый._Жалко_его_рубить,_но,_говорят,_надо._И_вот,_как_заведенный,_машу_и_машу_топором._Процесс_рубки_деревьев,_кажется,_освоил_блестяще,_но_по_утрам_ноют_мышцы._
_Вчера_откуда-то_к_нам_прискакала_лайка_и_тут_же_прижилась,_освоилась._Жизнь_с_ней_пошла_веселее._И_еще_одна_новость._Ребята_поймали_двух_соболей,_пушистых_и_белых._Вот_бы_одного_такого_зверя_подарить_Лиле!_Как-то_она_там_поживает,_в_своем_теплом_Крыму?»_
_«У_нас_большая,_пузатая_печка-«буржуйка»._Дрова_сырые,_но_быстро_подсыхают,_а_потом_горят_—_спасу_нет._Даже_не_верится,_что_я_нахожусь_где-то_далеко_от_Крыма._По_глухим,_как_пропасти,_вечерам_читаю_стихи_Некрасова._И_как-то_незаметно_для_себя_открыл_этого_поэта_заново._Рабочий_Николай,_как_правило,_каждый_вечер_спускается_к_реке_и_на_ночь_оставляет_в_лунках_удочки._Утром_притаскивает_связку_окуней._Тут_же_из_них_варим_уху._До_чего_же_здесь_все_просто!_Можно_и_без_зарплаты_прожить...»_
_«С_неописуемой_яростью_врубаемся_в_тайгу_все_дальше_и_дальше._Стук_наших_топоров_она_глушит_сразу_словно_проглатывает._
_Сегодня_Денисенко_путем_каких-то_загадочных_расчетов_перепроверил_плоды_нашего_труда._Все_у_него_совпало._Доволен!_Я_читаю_...«Геодезию»._Чтива_под_рукой_больше_никакого,_кроме_читанного-перечитанного_на_сто_рядов»._
_«Прорубили_еще_километр_просеки._Запомнился_обед._Жарили_на_костре_сало_с_хлебом_и_ели,_запивая_горячим_чаем..._
_Погода_здесь_изменчива._Вроде_стояло_тепло,_и_вот_
_опять_повалил_снег._Этакие_пушистые_розы._А_мы,_как_черти_немытые_и_небритые,_ломимся_в_тайгу,_пугая_медведей._Цивилизация_все_дальше_отодвигается_от_нас._Постоянно_думаю_о_Лиле._А_от_нее_—_ни_строчки._И_уже_прилетал_вертолет._Может,_письма_где-то_теряются_в_пути?»_
На снежный взгорок, заканчивающийся острым застругом влетела шестиоленевая упряжка и тут же встала, точно полозья нарт приморозило к подтаивающему насту. Каюр скинул с головы капюшон малицы и впился глазами в искрящийся простор. Перед стариком ханты расстилалось заснеженное озеро. По берегу сновали люди. Много людей! Были они чужие, из мест нетаежных. Каюр это определил по одежде. Кто такие. Какая нелегкая занесла их сюда?
Что-то случилось, а что, каюр сразу не понял. Озеро выстрелило да так оглушительно, словно его раскололо на два ломтя. Олени, как по команде, рванули в сторону и замахали в пушистый подрост сосняка, словно собирались догнать ускакавшее эхо...
Той зимой, богатой на снега и морозы, сейсмики Леонида Кабаева нащупали клад, заботливо укрытый ледовым панцирем Самотлора. Скоро газетчики начнут изощряться в своем щегольстве, присваивая ему все новые и новые названия: Сибирский Сфинкс. Жемчужина... Но это произойдет чуть позднее, когда на Самотлоре оживет, заставит буровиков умыться нефтью первая скважина.
...Продираясь сквозь цепкие заросли сосен-недоростков, багульника и прилипчивой кассандры к пикету № 27, Шереметьев не знал ни о взрыве, ни о первой буровой, с грехом пополам установленной на «отбитой» геологами точке. Не знал он и то, что площадка которую ему уже удосужились отвести бродяги-геодезисты явится тем трамплином, с которого будет сделан массированный бросок к Сердцу-озеру, и этот бросок придется готовить ему...
С геодезистом, неизлечимым таежником-вездепроходцем, Юрий Григорьевич шел искать пикет — ту «печку, от которой предстояло плясать». Геодезист звучно нахлопывал голяшками сапог и чуть ли не декламировал:
— Торф — дитя великого ледника. От него пахнет тысячелетиями.
Ничем не пахло. Даже щедрым на запах багульником. Они шли, проваливаясь в мшистые ямы, обдирали одежду о патлы кедровника. Тишину с гулом расстреливал сухой хворост. Под ногами противно чавкала вода-ржавец.
Пикет оказался небольшим столбиком, грубо обтесанным с двух сторон и с аляповатой, оплывшей надписью: «ПК-27».
Позднее жалели. Столбик надо было выхватить из земли, сохранить, а потом сдать в музей. Реликвия! От этого столбика, можно сказать, начинался сегодняшний день Самотлора.
Кто тогда думал о каком-то музее? Кто мог мечтать, что пролетит еще несколько лет и рядом с просекой, которую оставят за своей спиной топографы, поднимутся девятиэтажные дома, появятся магазины «Цветы», «Книги», «Подарки», кафе «Белоснежка» и ресторан «Огни Сибири», что утром на улице имени Мусы Джалиля можно будет купить пахнущие свежей краской газеты, а вечером посмотреть прямую телевизионную передачу из Москвы, что...
Нет, этот «голубой» мир, еще не обретший свои контуры на жестких листах ватмана, казался и Шереметьеву, и даже богатому на фантазию геофизику, чем-то уж очень далеким.
Пикет остался на месте, и его, наверное, размололи гусеницами бульдозеров или же вмяли в землю экскаваторами, когда стягивали к промплощадке первую технику.
Из дневника Юрия Перконса
_«Самая_настоящая_катастрофа:_у_нас_кончился_чай_и_курево._
_Курить_хочется_дьявольски._Я_стал_нервным._За_обедом_ни_с_того_ни_с_сего_разругался_с_поварихой._Показалось_мне,_что_она_подала_вчерашний_суп._Она_вскочила_как_ужаленная:_
— _Суп_свежий!_А_если_не_нравится,_как_я_готовлю,_шуруй_к_своей_мамульке!_
_И_вдобавок_еще_обозвала_меня_«гнилым_интеллигентом»._Я_бросил_ложку_и_вышел_из-за_стола._Губа_толще_ — _брюхо_тоньше._Кое-как_дотянул_до_обеда..._
_Утром_совершенно_случайно_в_одном_из_рюкзаков_обнаружили_пачку_цейлонского_чая._Вот_уж_попировали!_Прямо-таки_до_одури._Я_пошел_закапывать_пикеты._Снег_летел_в_лицо,_застревал_в_бороде_и_даже_набился_в_карманы._Закопал_последний_столбик,_развел_костер_ — _обсушился._Обратно_шел_ — _ветер_подталкивал_в_спину._Было_хорошо._Тайга_шумела,_как_море._Всю_дорогу_думал_о_Лиле._Эх,_сейчас_бы_в_тепло,_в_Крым!»_
_«Вчера_тянули_теодолитный_ход_через_Большое_болото._Здесь_этих_болот_хоть_пруд_пруди._
_Нас_взяла_в_плен_мертвая_тишина._Сухие_деревья_мне_сразу_напомнили_кладбищенские_памятники._
_Вечером_рассказывал_ребятам_о_Риге._Они_меня_слушали,_словно_были_родом_из_дорогих_мне_мест...»_
_«Все_надоело_до_чертиков_ — _и_тайга,_и_болота,_и_наш_кочевой_«вигвам»-балок!_Какой_только_пенкой_меня_заманили_в_этот_медвежий_угол_ — _понять_не_могу._
_Сегодня_утром_Денисенко_все-таки_принял_трезвое_решение:_послать_меня_за_«махрой»_к_соседям._Их_балки_стояли_на_другом_берегу_Егана._Денисенко_сказал:_
— _Найдешь_там_Хрулина,_он_все_устроит._Потом,_если_у_них_будет_нужда,_отдадим._
_Снова_глянуло_блаженное_тепло._Снег_под_лыжами_проседает._И_только_поэтому_до_соседей_я_добирался,_как_мне_казалось,_целую_вечность._
_Постучал_в_дверь_первого_балка,_ — _никто_не_ответил._Вошел._Печки_нет,_окно_вынесено._На_нарах_разбросаны_спальные_мешки_и_рюкзаки._Пошел_к_другому_балку,_на_котором_раскачивалась_антенна._Внутри_пахло_обжитым._На_столе_стояла_радиостанция_«Гроза»,_рядом_с_ним_радиоприемник_«ВЭФ»,_на_стене_ — _цейсовский_бинокль._Тут_же_была_прибита_таблица_международного_турнира_по_хоккею._
_Я_увидел_возле_«Грозы»_пачку_махорки,_по-бешеному_свернул_козью_ножку_и_впервые_за_несколько_недель_отвел_душу._Авось_за_щепоть_табаку_никто_не_растерзает._
_Стало_зябко._Я_вышел,_чужие_дрова_брать_не_стал_—_наломал_сушняку._Вскоре_балок_наполнило_теплом._А_перед_обедом_раздался_скрип_снега._Вошел_высокий,_с_меня_ростом,_парень._Без_шапки._С_такой_шевелюрой,_как_у_него,_шапку_можно_и_не_носить._Я_представился:_«Юрий_Перконс»_ — _и_сказал,_зачем_меня_послал_Денисенко._Хрулина_звали_Володей._Он_тут_же_приготовил_чай._Без_чая_здесь_как-то_разговоры_не_клеятся._
_После_чаепития_Хрулин_сунул_мне_в_карманы_несколько_пачек_махры,_и_я_потопал_домой._Именно_потопал,_потому_что_лыжи_уже_не_скользили._Но_главное_ — _у_нас_сейчас_есть_махорка!_До_чего_же_хорошо,_когда_где-то_рядом_с_тобой_живет_отзывчивая_душа!..»_
_«Из_Тюмени_прилетел_рабочий_Тимеев._Долго,_взахлеб_рассказывал_о_чудесной_погоде,_о_репертуаре_театра._Мы_его_слушали,_словно_он_побывал_на_Марсе_или_на_Венере._С_собой_Тимеев_привез_бутылку_газ-воды._Мы_все_сделали_по_щедрому_глотку._Повеяло_Ригой_и_Крымом_одновременно._Как_все-таки_хочется_все_бросить_и_улететь!..»_
_«Строим_мост_через_Ватинский_Еган._Да_и_какой_там_мост!_Перебросили_с_берега_на_берег_шесть_крупных_стволов._Осталось_только_их_связать_и_застелить._Мост_этот_ведет_меня_в_Крым_и_Ригу._Решил_окончательно_бросить_все_и_уехать._Сегодня_положил_перед_своим_начальником_заявление._Он_удивленно_вскинул_на_меня_глаза,_но_не_обронил_ни_слова...»_
_«Наконец-то!_Свершилось!_Пристрекотал_вертолет_Ми-2._Я_бросился_к_нему_как_угорелый,_залез_в_кресло_и_тут_же_привязался_к_нему_ремнями._Мне_казалось,_что_вертолетчики_меня_могут_не_взять._Ребята_сунули_мне_25_рублей_«для_поддержки_штанов»._Какие_они_все-таки_отзывчивые_и_чуткие!_Немножко_было_стыдно_за_свой_отлет,_хотя_они_в_общем-то_должны_меня_понять._
_Вертолет_рванулся_в_воздух..._
_Прилетел_в_Тюмень._Девятнадцать_градусов_тепла!_Вот_она_где,_Керчь!_Есть,_оказывается,_райские_места_и_на_Севере._До_города_шел_пешком._Мучил_голод._
_Получил_полный_расчет._Часть_денег_тут_же_отослал_маме._В_Госбанке_открыл_счет._Наелся,_отоспался,_аж_бок_плоским_стал._Вечером_ходил_в_ресторан,_швырял_валютой_направо_и_налево._К_черту_эти_рубли,_десятки,_сотни!_Разве_ими_жив_человек?_Ночью_написал_в_Керчь_письмо._Получилось_длинное,_гневное_и_уничтожающее!..»_
Той же весной, прохладной и неспешной, «сосватав» в Сургуте около сорока человек, Шереметьев доставил их в Старый Вартовск. А когда на Оби переколошматило весь лед и унесло его топить куда-то к югу, на мелкосидящих баржах прибыло первое «живое железо» — неповоротливые экскаваторы, бульдозеры-богатыри, новенькие грузовики... Прихватили с собой рабочие и временное жилье — вагончики на колесах и палатки, каждая из которых на двадцать койко-мест. Настоящая брезентовая гостиница!
Будущая трасса постепенно собирала людей. Разные то были люди по складу характера, и разные цели вели их сюда, в урманы, в тайгу. Одни мечтали обрести на этой земле вторую родину и бескорыстно прикипеть к ней навсегда. Они вытерпят все: и резкие холода утренников, и едкий чад костров, и тяжесть вахт на коварных болотах, но не согнутся, выстоят и встретят на трассе алые всполохи первых ночных факелов. Другие шли сюда за «длинным рублем». Были и романтики, для которых все краски Севера померкли при встрече с первыми же трудностями, но были романтики и иного склада, для которых Север и поныне остается таким, каким он им грезился в пору волшебной юности.
Пока же все они, утопая в хваткой торфяной жиже, пробирались к пикету № 27. Новая полоса жизни для них должна была начаться от этого слезящегося смолой столбика. От него людей отделяло всего каких-то четыре километра.
Они преодолевали эти четыре километра ровно... четверо суток. Оседая в смачно чавкающие мхи, угрожающе кренились экскаваторы, беспомощно елозили зажатой в корнях «резиной» горластые грузовики. То и дело натыкались на твердолобые пни бульдозеры. Натыкались, откатывались и вновь бросались вперед, уже на скорости преодолевая преграду.
И в одной упряжке со всеми начальник СУ-909 Юрий Григорьевич Шереметьев, задыхаясь от жгучего комарья, обливаясь безудержным потом, отчаянно швырял под гусеницы оробевшей техники охапки сушняка, бойко орудовал штыковой лопатой, освобождая колеса машин из цепкого плена болот, подталкивал ноющим плечом скрипучие кузова.
Он был и генералом, и солдатом. Еще не сжившись с новой для него обстановкой, он должен был вселить в людей веру, что любое начало именно такое, иным оно никогда не бывало, что вот прорвутся они к пикету, а там все будет проще, куда как проще будет потом.
Ему верили, на него равнялись...
А над миром висела ночь, сырая, нашпигованная мошкарой и комарами. И они — сорок человек — цеплялись за каждый куст, мечтая быстрее добраться до желанного колышка. Где-то в кромешной тьме за их спинами оставался один лишь бульдозерист Григорий Кривцов. Он пробивался к пикету с неудобным, ныряющим во все стороны балком.
Люди уже развели костер. Люди спали у огня как убитые. Четверо суток вымотали их вконец. А Григорий находился еще где-то там, в густо замешанной ночи. До костра не доносилось ни лязга гусениц, ни стука мотора.
«Уснул, окаянный! — вдруг вскипел Шереметьев. — Не выдержал, черт полосатый, уснул!»
Шереметьева сбивала с ног усталость, но он, словно отпугнув ее, ринулся назад — в слякоть, в низовые сквозняки, в слепую темь. И пока он пересчитывал змеившиеся под ногами корни и источенные гнилью пеньки, все у него внутри взрывалось и кипело: «Значит, одни могли дойти до места, другие не могут!»
Плотную мережу прутьев прострелили два ярких глаза. Когда добежал до бульдозера, то тут же увидел Кривцова. Шел бульдозерист на своего начальника этакой грозной, все сокрушающей глыбой:
— Оторвались и успокоились? Рады? А тут хоть медведь тебя задери!
Вовсе и не собирался спать бедный Кривцов. Тяжелый, неповоротливый балок засадил свои резиновые «ноги» в болотине и, к тому же накренившись, одним углом уперся в охромевшую сухостину. И как пи дергал его Григорий, никак не мог вырвать на торное место.
Виноват во всем был сам Шереметьев. Позволил колонне растянуться по тайге в «кишку» на несколько сот метров и бросил Кривцова одного, надеясь на его дизельные силы.
— Не кипятись, Григорий! Остынь! — принялся охлаждать разошедшегося бульдозериста Шереметьев, а сам чувствовал, как подкашиваются ноги и кругом идет голова. — Думал я, что ты того... ночлег здесь себе устроил. Прости.
Крепким, беспробудным сном спал в ту ночь шереметьевский лагерь. Спал, будто привязанный корнями деревьев к земле.
Утро ударило солнечное, горячее. Вокруг царило странное умиротворение. Казалось, не было позади узкой полосы болотной стланины, забросанной косматым кочкарником, недвижных водяных окон, оплетенных мертвым багульником, ни бородатых пней, ни цепких кустов, вставших на всем четырехкилометровом пути седыми зарождающимися взрывами, — ничего этого не было. Было одно лишь утро, ласковое, сквозное. Все то, что осталось позади, вроде бы навеял людям недобрый сон.
С чего началась трасса? Одни говорят, с песка, другие — с собрания. О песке потом. Трасса все-таки началась с собрания. Перед большой дорогой следовало как-то встряхнуть, ободрить людей, а главное, помочь им увидеть ту цель, к которой они сделали лишь робкое движение.
Природа отвела им небольшой клинышек поляны — высокое сухоземельное место, из которого уже проклюнулся острый ершик малахитовой травы. Люди сидели в своем первом «конференц-зале», отчаянно отбивались от болотных комаров, но внимательно ловили каждое слово Шереметьева. Он стоял перед своей молчаливой ратью, чисто выбритый, розовощекий и, как всегда, закинув руки за спину, говорил. Говорил с вдохновенным жаром:
— Вот наконец-то мы у себя, дома. Отсюда, друзья, как раз и поведем дорогу. Нелегкой она будет, в этом вы уже убедились. Но дорога будет! Широкая, светлая, такая, какие мы привыкли видеть на Большой земле. Побегут по нашей дороге машины, повезут грузы. Оживет, преобразится медвежий край!
Люди, как и прежде, сидели молча, но уже улыбались. То ли не верили, что дорога и на самом деле будет, то ли уже видели ее, гладко накатанную, прострелившую тайгу вплоть до озера, носящего странное языческое название — Самотлор.
— А на том месте, где мы с вами находимся, вырастет город, — говорил Шереметьев, — настоящий город! С каменными домами, с цветочными клумбами...
— Небось и. кинотеатр будет под вид тюменского «Темпа»? — прервала оратора острая на язык Анна Бондаренко.
— А как же без кинотеатра? Обязательно будет!
— С широким небось экраном?
— Ну, конечно же не с узким! И Дом культуры построим! И первые свадьбы сыграем здесь!..
Поляну растревожило. В глазах людей заполыхали задорные огоньки. Люди уже смеялись от души, безудержно. И Шереметьеву в тот час было легко и весело.
— Бабоньки, мужчинки! Вы что покатываетесь-то хоть?
— Да больно уж ты, Юрий Григорьевич, складно сочиняешь...
Дороги... Без них невозможна жизнь человека. Дороги люди строят на протяжении веков. Не так давно близ Гамбурга под двухметровым наслоением торфа археологи обнаружили бревенчатый настил. По нему громыхали экипажи еще две тысячи лет назад. Примерно такого же возраста дорога была найдена в болотах Австрии. На ней какой-то путешественник обронил монету с изображением римского императора Клавдия Тиберия,
Опыт строительства дорог кропотливо обобщен проектировщиками. Они пользуются им постоянно. Это их таблица умножения. Но однажды проектировщики оказались обезоруженными. Самотлор начисто отмел все варианты былых трасс. Он потребовал новых проектных решений.
Омские ученые в поисках ответа, какие дороги применить для Сердца-озера, просмотрели всю зарубежную литературу. Но ни опыт американцев, ни опыт канадцев для тюменских условий не подходил. Бакинские дорожники тоже ничего существенного предложить не смогли...
Нужно было искать свой вариант. И подступы к Самотлору стали своеобразным исследовательским полигоном.
Но это произошло чуть позднее. А в те дни, совершив тридцатидневный и, как выразился один из писателей, «шальной и дерзкий болотный поход», к Самотлору пробились буровики Григория Норкина. Бывший танкист, не раз горевший в танке и встретивший светлый День Победы в Берлине, повел горсточку храбрецов сквозь бураны и морозы. По нехоженой целине.
И довел. А в мае телетайпы страны торопливо отстучали сообщение о рождении нового нефтяного фонтана Тюмени.
Тогда еще немногие представляли, что скрывается за предельно скупыми газетными строчками. А некоторые даже недоумевали, почему это «Муравленко полез в болото».
О том, с какой маятой возводили на Самотлоре первую буровую, сложены легенды. Самотлор, холодный и угрюмый, не собирался добровольно распахивать двери своих кладовых. Если уж, мол, умудрились нащупать мои богатства сквозь толщу воды и трясины, то проявите смекалку подобрать к ним ключи.
Сделать это должны были дорожники, в чем начальник Главтюменьнефтегаза Виктор Иванович Муравленко ничуть не сомневался. Вот поэтому-то в те дни в его просторном кабинете состоялся, как потом его окрестят, «большой совет». Хотя было бы точнее его назвать необыкновенной лекцией. Правда, на этой своеобразной лекции о Самотлоре кроме хозяина кабинета присутствовали лишь начальник треста Тюменьдорстрой Юрий Владимирович Юшков и главный инженер этого же треста Борис Федорович Илясов. Только и всего. Других участников не было.
О чем же говорил Муравленко, стоя у крупномасштабной карты, усеянной цветастыми пятнами условных изображений? Для начала коснулся статистики. И вот какой. Географы подвели любопытный итог: на Тюменщине — около 450000 озер! Но Природа при их распределении допустила явную несправедливость — большую часть озер разбросала по Северу. И теперь дружной весной, когда охмелевшие реки выходят из берегов и сливаются с озерами, половина площади двух национальных округов бывает затопленной. Настоящее доисторическое море!
— А сейчас посмотрите вот сюда, — Виктор Иванович нацелил острие карандаша чуть повыше Старого Вартовска, где было посажено светло-голубое пятно. — Одна из загадочных жемчужин. Озеро Самотлор! Странное название, не правда ли?
Начало «лекции» было интересным и в то же время туманным. Но Юшков и Илясов чувствовали, что Муравленко вот-вот перекинет мост к чему-то главному.
— Но сегодня нас область топонимики волнует постольку, поскольку это, так сказать, присказка для окраски. Под Самотлором раскинулось еще одно озеро. Нефтяное! И сейчас стоит вопрос, как подобраться к этому двухэтажному водоему, чтобы на его, так сказать, крыше создать россыпь кустов-площадок для бурения.
Величина зеркала верхнего озера — 50 квадратных километров. Слой воды не очень-то велик, но под ним еще один, торфяной. Глубина его — 5 метров! Но и это не все. Главное, Самотлор окружают немеряные топи, на которых еще каким-то чудом держатся безмолвные идолища охотников ханты. Стало быть, выход один — нужна дорога. Без нее к озеру не подступиться...
— Идите решайте, — спокойно закончил свою лекцию Муравленко, и в этих его словах и Юшков, и Илясов уловили еще другое: «Идите и сделайте!..»
Земля здесь, что и говорить, жадная. Бревно, трактор сглотит, только успевай корми.
Капризная, несговорчивая земля. Прямо-таки на глазах она расступается под горушкой высыпанного из машины гравия, горбатит лежневые дороги, играет, как ей заблагорассудится, прочно сколоченными тротуарами, и даже деревья на этой земле живут неполную свою жизнь, валит их с ног в расцвете сил.
Илясов прибыл в Балкоград, как дорожники окрестили свой временный городок, еще в «ранге» главного инженера стройуправления. Прибыл в самое начало розвязей, когда под окном конторы легко и безнадежно завалился стосильный трактор. Машины, брошенные ему на выручку, с той же легкостью разделили его печальную участь. Рабочие, с ног до головы уляпанные грязью, изысканно костерили и бога, и черта, и кочергу, но землю не трогали, словно боялись, что она возьмет и в отместку за это разверзнется под их ногами.
Что сказать об Илясове? Борис Федорович плоть от плоти дорожник. Дорога у него — «в жилах, в крови». Кто-то о нем даже сказал: «Он и родился-то на дороге...» И жена Илясова, Мария Ивановна, тоже убежденная дорожница. Двух инженеров где-то между Хабаровском и Новосибирском свела трасса и уже не разлучала.
Балкоград жил напряженной жизнью. Еще большее напряжение царило в его штабе — тесной дощатой конторке, которую называли универсальной, потому что днями в ней владычествовал сам «бог трассы» Шереметьев, а на ночь она превращалась в общежитие. Народ шутил: «Куда нынче пойдем спать?» — «Айда к Шереметьеву! У него столы широкие, двуспальные...»
Эхо стройки аукнулось в самых дальних углах страны, и народ валил без писем, без телеграмм, с баулами, со всём скарбом, зачастую и с детьми. Это обстоятельство, как показалось Илясову, разбаловало Шереметьева, и он довольно-таки вольно распоряжался свежими кадрами.
В тот день в его кабинет робко, стараясь не запятнать сапогами крошечный лоскут ковровой дорожки, вошел уж какой по счету проситель:
— Примите...
До странного непонятный, отвлеченный от дела разговор завел с ним Шереметьев. А взгляд набитый, глубоко ощупывающий вошедшего. И вдруг ни с того ни с сего:
— И рыбку небось удить любишь?
— А как же, есть такая страстишка! — расцвел обладатель плохо вымытых сапог. — Ряжевочку с собой прихватил! И охоту люблю. Ружьишко привез и дробей, и пороху.
На этом месте Шереметьев как-то враз закончил разговор:
— Тогда тебе, братец, стоит обратиться в охотничье хозяйство или на рыбзавод. Мне нужны дорожники!
Илясов недоуменно посмотрел на Шереметьева.
— А что? — спокойно пояснил Юрий Григорьевич. — Приходится отбиваться от рыбаков да охотников. Хлынуло на трассу немало людей, охочих поживиться за счет природы... На работе день проводят — пень колотят. Зато уж на охоте, ничего не скажешь, горят! Иные разы ходишь, ищешь его, а он сидит где-нибудь с удочкой.
Шереметьев был непоколебим в подборе людей. И все же в коллектив просочился отъявленный рыболов Иван Объедкин. Но об этом своеобразном человеке расскажем позднее.
К постепенно складывающемуся коллективу, как ловкие прилипалы, старались присоседиться не только «любители природы». Спустя годы бывший первый секретарь Ханты-Мансийского окружкома КПСС Герой Социалистического Труда Василий Васильевич Бахилов в своей небольшой книжке «Дорога к нефти» о Шереметьеве скажет: «Он в общей массе приходящих к нему людей отличал тех, про которых сам говорил, что они считают, будто на Севере длинные рубли валяются подобно осенним листьям — бери лопату и сгребай в мешок. Таких он быстро отсеивал, а брал энтузиастов, готовых на лишения первых лет». Легко сказать, «отсеивал». Дело иногда доходило до прокуратуры.
...Тихим утром Шереметьев вихрем ворвался в Балкоград.
— Люди, выходите! Все выходите! — колотил он в двери. В другое бы время он не отважился на такое. Но сейчас им руководила рука слепого гнева, который он был не в силах унять. Законы общежития полностью забылись.
Трасса готовилась медленно, а потом стук топоров на ней и вовсе заглох. Лесники — прорубщики трассы — запили горькую. Пили несколько дней подряд, без сна и отдыха.
Дня два Шереметьев ждал, думал: «Попьют, попьют и возьмутся за топоры». Но не тут-то было. Праздник продолжался. Угрозы не помогали. И в это новое утро начальник саморучно принялся выпроваживать пьяниц из балка.
Не дожидаясь прихода рабочего часа, Шереметьев на всех восьмерых «лесников» сочинил грозный приказ, а через два дня отправился в прокуратуру: ждала его там жалоба от уволенных...
...Кажется, цель была ясна. Строители имели на руках строго обусловленный план действий — проект одиннадцатикилометрового участка трассы, разработанный киевлянами, но Шереметьев вопреки всем установкам упорно гнал дорогу в обратную сторону, к Оби. За такое самовольство в верхах его «били», обещали «спустить семь шкур». Шереметьев все эти угрозы, как казалось, принимал близко к сердцу, но вновь брался за неплановые объекты. И он был прав, в чем Илясов ничуть не сомневался. Без трассы, которая бы вела к городу, к реке, дорожники жить не могли.
Пробить дорогу к реке значило зацепиться за Большую землю. По Оби, которая проносила свои напористые воды лишь в четырех километрах, шел безудержный поток и плит, и гравия, и остро необходимого железа. Не переносить же все это на «плечах» вертолетов. Только дорога — туда, к реке! — могла снять с повестки дня больную проблему.
И дорогу гнали. Гнали полтора мучительных года. И этот короткий отрезок трассы стал для всех, в том числе и для Илясова, той академией, которую надо было обязательно пройти, чтобы затем сделать уверенный шаг к Самотлору.
Нет, не думал тогда Борис Федорович, что трасса даст ему пищу для диссертации, да и для ряда статей, одна из которых — «Автомобильные дороги к тюменским нефтепромыслам» — как раз и явится каркасом будущей научной работы.
Ни о чем об этом он не думал. Под эгидой молодого инженера находилась техника. Ее он и днем и ночью кидал в отчаянные атаки на вековые зыбуны, усталый, с воспаленными от бессонницы глазами, ползал по холодному, вездесущему месиву, помогая механизаторам вырвать из топей беспомощный экскаватор, или в кромешной темноте ощупывал мотор, пытаясь отыскать в нем какую-нибудь неисправность, а изрядно поизмотав силы, с трудом добирался до дома, падал на кровать как убитый. А утром ни свет ни заря вновь отправлялся на трассу. Она не хотела признавать часовой стандартизации. Требовала от всех и от каждого полной отдачи сил.
Люди учились строить дороги на болотах. И, кажется, два варианта такого строительства были найдены. Бульдозеры, эти не заменимые никем работяги, шли, дружно толкая стальными лопатами гребни песка. Привозной — золотая копеечка ему цена — грунт наседал на ненавистную жижу, отпугивал ее. Этот вроде бы немудреный прием вскоре нарекут «методом отжима». Великолепный прием! Гони да гони песок, возводи насыпь, «опечатывай» ее гладкими плитами.
Но это хорошо там, где под густым разливищем жижи — сравнительно твердый грунт. А как быть, если его отсекает у торфяника, глубокой природной перины, словно бы для приманки усыпанной клюквой, морошкой да голубикой?..
Когда-то, ступив на эту забытую самим богом землю, Шереметьев раздумывал: «Торф — враг или друг?» И решил: «Враг!» А стало быть, надо вырубать лес, выбрасывать этот торф, и образовавшееся ложе вновь забивать уже твердым грунтом. Даже если толщина «перины» доходит до пяти метров. Дорого? Никто не спорит. Но раз нужна дорога — мирись с теми затратами, которые она тебе предъявляет.
Илясов думал то же самое. Рецепт строительства «болотных дорог» был вроде бы незыблем: выторфовывай, заполняй пустоту песком, возведи насыпь, высоту которой подскажет уровень паводковых вод (кстати, самая «монументальная» насыпь в Нефтеюганске — 16 метров!). Все ясно и просто, как божий день. Однако жизнь порой диктует иное.
Иван Объедкин слывет практичным человеком: семь раз отмеряет, один раз отрежет, и уж наверняка. И на трассу он прибыл, чтоб поначалу посмотреть, стоит ли овчинка выделки. Хотя отец Ивана — плотник на все руки — Василий Маркелович уже пол-лета отстучал на свежей стройке щекастым своим топором, смахнув со стола солнечные стружки, писал сыну: «Приезжай, Ванька, тута-ка промашки не дашь...»
Как-то так получалось, что отец всегда первым «выруливал» из дому. Потом уж вещички в чемодан скидывал сын. Вроде бы жил по правилу: зачем две головы враз в омут совать.
Сами Объедкины, хоть род их и велся из Мордовии, в Сибири объявились давно, а за Урал наезживали редко. На сибирской, по всем статьям благодатной земле у Василия Маркеловича да Прасковьи Тарасовны народилась седьмица сыновей да дочерей. Бог любит троицу, а у них вот семеро...
Жена Маркеловича была твердой домоседицей. Крепко-накрепко пристегнуло ее к крестьянству. А вот глава семьи оказался «порхатным»: чуть что — топор за опоясок и подался искать счастья. Такая его кочевая жизнь заразила и юных Объедкиных. Только оперились, почувствовали силу в крыльях — и разлетелись из родного гнезда.
Была у матери тайная надежда, что уж младшенький-то ее сын, Ванюшка, увяжет свою жизнь с колхозной. Но и у этого завелся отцов зуд. Навострил Иван топор и отправился на строительство железной дороги Барнаул — Артышта. Быть может, так бы всю жизнь они и рубили с отцом дома в четыре руки, но однажды в душе Ивана случился какой-то надлом, запоглядывал он на технику.
Отец долго супил квадратные брови и в конце-концов сломился: «Раз любовь к топору пропала, не ходить тебе, Иван, в добрых плотниках. Иди покоряй свою страсть — железо. Трактор, понятное дело, сила! В него, говорят, впряжено сто коней...»
Время еще то было тяжелое. И младшего Объедкина на курсы трактористов проводили, выдав ему всего 200 рублей (20 рублей по-нынешнему). Однако железо Иван покорил, но еще долгое время носило его между дорогами, которые он строил, и родным колхозом. Поживет чуток дома, и опять начинает ему сниться дорожная насыпь, караваны машин, плывущие с сыпучим песком из глубоких карьеров...
Отец долго колесил по стране с «именным» своим топором. Но однажды, услышав по радио о стройке, затевающейся в тайге, заспешил туда. А вскоре, сидя в избушке-моховушке при свете чадной стеариновой свечи, писал, соблазняя сына: «Работы тут и тебе, и твоим внукам хватит...»
Поехал в тайгу Иван Объедкин. Штиблетики с собой прихватил и болотные сапоги, словно заранее знал, что асфальтами тут не пахло. Но сияющую чистотой палубу теплохода «Патрис Лумумба» покинул в штиблетах. На высоком ступенчатом берегу было сухо. А отошел от пристани метров двадцать, сам себе сказал: «Не пойдет» — и натянул сапоги-«самотлоры».
Шел Иван по местному «жидкому асфальту» и каждого встречного окликал:
— Где у вас тут дорожники?
Встречные отвечали неопределенно:
— Да где-то там, глубже, где поболе медведей...
Отца Объедкин нашел не сразу. Столярка у него
была на дому. Пахло в отцовском убежище здоровым духом смолы, хвоей и клеем. Вокруг валялись заготовки для рам и дверей, гвозди и скобы.
Шереметьева Иван узнал сразу. Папаха на голове, как у генерала. И команды подает — в дальних углах, поди, медведи шарахаются. Но фамилию Иван у него все-таки спросил и тут же доложил, с какой целью прибыл.
— Пьешь? — покосился на него Шереметьев.
— А Василий Маркелович пьет? — ответил Иван на вопрос вопросом.
— Кажется, нет...
— Не кажется, а не пьет! А я его сын. Так что понимать надо!..
Шереметьев слегка опешил: «Больно остер на язык!» — а вслух сказал, окинув и реку, и прилегающие к ней топи, в которых пурхалась техника:
— Вот, любуйся! Если нравится такая экзотика, подавай заявление.
— А меня эта ваша экзотика ничуть не пугает, — сказал младший Объедкин. — Видели мы и не такую экзотику...
Так в СУ-909 появился еще один человек, у которого Шереметьев почему-то не удосужился выяснить, к чему он имеет большую тягу, к трассе или к рыбалке...
Погода устоялась — сгнить можно. Небо не уставало рассеивать дождевую морось. Дороги бесследно нырнули под разливы грязи, и машины плыли по ним, как корабли по морю, оставляя по бокам «усы», а позади себя — лениво хлюпающие волны. Коробило, растаскивало лежневые дороги — былую надежду строителей. Бревна, не выдерживая многотонной тяжести тракторов, срывались с насиженных мест, норовили встать «на попа».
Но жизнь в «северных джунглях», как Объедкин называл окрестности Самотлора, несмотря на непогоду, становилась все более оживленной. Лесорубы прорубали широкую, как городской проспект, просеку. Дробный стук топоров и вой бензопил теснили тишину урманов. К этим звукам примешивался и более звонкий перестук плотницких топоров, высоко взлетающих над смолевыми срубами Балкограда, и яростный рев дизелей, и отрывисто-резкий лязг тракторных гусениц...
Вторую неделю Объедкин не покидал песчаный карьер, чем-то смахивающий на глубокое желтое блюдце с обкусанными краями. Золотую россыпь песка — для этих мест именно золотую! — изыскатели обнаружили под полутораметровым слоем торфа. И сейчас этот песок надо было перекидать в кузова сотен машин и затем уложить в емкое тело дорожной насыпи.
Когда экскаваторы (один — Объедкина, другой — Краснова) еще спускались в карьер, шоферы, ждавшие первой лопаты, как по команде переглянулись, и на их удивленных лицах вырисовалось одно и то же: «Это что же они, черти такие, настоящие гонки тут нам решили устроить?»
Две машины Э-652Б, неразворотливые и тяжелые, как гигантские утюги, ломились в карьер на предельной скорости. Но шли они бок о бок, словно связанные друг с дружкой жестким сцеплением. Когда же обе машины оказались на дне «блюдца», то разом, точно по команде, врубились лопатами в плотно слежавшийся грунт.
— Вы что, как с цепи сорвались? — не выдержал кто-то из шоферов.
— Пяться! — неистово крикнул Объедкин, а когда кузов «ЗИЛа» просел под тяжестью песка, так же зло добавил: — Мы что... спать сюда приехали?..
В этих словах был весь Объедкин. Кисти его рук срастались с эбонитом рычагов, и для него за гранью карьера уже ничего не существовало. Взгляд машиниста, его мысли были прикованы к одной лишь лопате, которая то вгрызалась крупными зубами в плотно слежавшийся грунт, да так, что двадцатидвухтонная громада экскаватора тряслась точно в ознобе, то вздымалась и летела к кузову нового грузовика.
Движения хозяина машины были отработаны до поразительного автоматизма. Ничего в них не было лишнего. Все заранее выверено и экономно.
У Объедкина была одна, пожалуй, основная его черта. Он испытывал угрызение самолюбия, когда кто-то оказывался впереди его или даже наступал ему на пятки. В такие минуты он ставил на карту все: и собственное мастерство, и предельные возможности машины, и личное время. С присущей ему прямотой Иван говаривал: «Не люблю идущих впереди меня. Раздражают пятки...»
И когда Объедкин, спуская свою машину на днище песчаного карьера, увидел рядом строго очерченную тень второго экскаватора, он постарался выжать из мотора все, что тот мог дать. Иван не допускал мысли, что кто-то другой, а не он окажется первым на участке будущей битвы, первым вонзит стальные челюсти лопаты в спрессованные веками этажи песка.
Двенадцать суток Объедкин не выходил из карьера. Здесь у него было рабочее место, здесь он спал, кинув под голову блестящую от мазута и потому будто бы хромовую телогрейку. И вновь садился за рычаги экскаватора. Попервости ему говорили, что это, мол, ты, Иван, не бережешь свое здоровье, и он сердито отвечал: «А вы о моем здоровье не беспокойтесь! Я за него как-нибудь отвечу сам». Потом же и задавать такие вопросы перестали.
Он приехал на трассу работать. И он работал, как ему подсказывала душа. Даже во сне Ивану порой виделась односложная схема движения лопаты: от грунта до кузова и от кузова до грунта. Ее, эту схему, можно было, конечно, усовершенствовать за счет сокращения времени захвата грунта, увеличения скорости полета лопаты и более резкого сброса песка в кузова грузовиков. Но все это могло произойти только при непрерывном потоке машин. А такого потока не наблюдалось.
Постепенно и карьер захлестнуло жидким месивом. Экскаватор валился то на один, то на другой «лапоть». Прямая лопата — мудрая выдумка конструкторов, но не для самотлорских карьеров — отказывалась слушаться машиниста. Ей требовалось стабильное положение экскаватора. А при его хромоте вся отдача от лопаты — чайная ложка в час.
Иван от сознания своего бессилия багровел, на его висках вздувались, пульсировали тугие шпагаты вен. Перекрывая гул своего мотора, он клял и карьер, и незадачливых конструкторов. Таким кипяченым его не видела даже жена Лида в самые остросюжетные моменты их жизни.
Объедкин пытался «вылечить» экскаватор от хромоты. Вместе с шоферами совал под его широкие гусеницы доски и стволины сосен. Но эффект от такого старания был невелик. Древесный фундамент тут же проваливался и исчезал, словно его не бывало.
В карьер медленно, как-то боком сползали ворчливые «ЗИЛы». Отягченные грунтом, они выскребались на дорогу, безжалостно избивая себя крупными цепями. Иногда им на выручку приходил трактор, снятый главинжем Илясовым с других, не менее важных работ. Роскошь, конечно, но никуда не денешься.
Экскаваторы в ожидании очередных кузовов подремывали. Объедкин выходил из себя:
— Мне в этом карьере не сделать никакой карьеры!
Конечно, в задания плана он укладывался, и рубль ему шел вполне приличный, но Объедкина такое положение вещей ничуть не грело. Не будь этих окон-простоев, он бы рванул и два, и три плана. Но вот окна. От них надо было как-то отделываться...
Из дневника Юрия Перконса
«_Бывает_и_такое._Сегодня_случайно_забрел_в_стройуправление,_которое_обустраивает_Самотлор._И_вот_уже_завтра_улетаю_в_Нижневартовск._Не_знаю,_для_чего_был_сделан_такой_крюк._Прилететь_с_Севера_в_Тюмень,_чтобы_снова_улететь_на_Север...»_
_«Вот_и_началась_моя_новая,_нижневартовская_жизнь._Отныне_я_ — _стропальщик!_Вчера_с_направлением_отдела_кадров_предстал_перед_начальником_участка._Он_принял_меня,_сидя_в_кабине_«газика»._Говорят,_это_его_второй_кабинет._
_Когда_я_шел_его_искать,_мне_казалось,_что_увижу_пожилого_мужчину,_может_быть,_даже_седоватого._И_удивился,_встретив_полнолицего,_крепковатого_парня_лет_двадцати_пяти._Он,_как_и_все_на_трассе,_был_в_бо__лотных_сапогах._Распахнув_дверцу_кабины_и_опустив_ноги_на_подножку,_внимательно_поизучал_мою_бумажку_и_сказал:_
— _Значит,_латыш?_Ну,_тогда_нас_на_трассе_будет_двое._Давай_знакомиться:_Владимир_Лейтланд._
_Оказывается,_дед_Лейтланда_в_годы_революции_был_латышским_стрелком,_дрался_с_беляками_в_Сибири,_а_затем_остался_жить_в_Омске._Там-то_Владимир_и_рос._А_сейчас_вот_ — _начальник_молодежного_участка_дорожников._Говорят,_это_самое_крупное_комсомольское_соединение_на_ударной_стройке!..»_
_«Когда_я_еще_был_в_Тюмени,_здесь,_в_Нижневартовске,_отпраздновали_большое_событие._Был_сдан_в_эксплуатацию_грузовой_причал._Сейчас_к_нему_уже_идут_первые_грузы._На_этом_причале,_как_мне_сказали,_я_и_буду_работать._
_На_причал_поехали_рано_утром._Моим_попутчикам,_тоже_рабочим,_видимо,_здешняя_экзотика_давно_приелась,_а_я_с_интересом_смотрел_по_сторонам._Промелькнул_вагончик-магазин,_за_ним_ — _вагончик-столовая._Целый_поселок_из_вагончиков!_Но_из_этой_жидкой_земли_уже_поднимаются_кирпичные_дома._Возле_них_я_увидел_«скорую_помощь»-вездеход._Показалось_странным,_хотя_странного_ничего_нет._К_больному_обыкновенная_машина_по_топкой,_никогда_не_просыхающей_грязи_не_доберется_и_за_сутки._
_Мы_ехали_по_головной_бетонированной_магистрали,_которая_пересекала_настоящее_болото._Рядом_с_насыпью_все_кочки_и_кочки._Кажется,_какое-то_болотное_войско_высунуло_косматые_головы_из_воды_и_вот-вот_появится_на_дороге._От_магистрали_в_сторону_строящихся_домов_убегают_все_те_же_бетонные_плиты._Работа_строителей!_Без_магистрали,_без_этих_плит_просто-напросто_не_обойтись._Вся_здешняя_жизнь,_как_сказал_мне_один_из_рабочих,_крутится_на_бетоне._Полосы_жизни..._
_От_головной_магистрали_нас_понесло_куда-то_в_сторону._Машина_запрыгала._Плиты_здесь_подмыло_дождями,_и_они_лежат_неровно._
_Но_вот_наконец-то_и_причал._Мной_сразу_занялся_мастер,_стал_торопливо_проводить_инструктаж._Дескать,_нельзя_за_стропы_цеплять_груз_с_неизвестным_весом,_нельзя_стоять_под_стрелой_ — _все_нельзя_и_нельзя._Я_не_вытерпел,_спросил:_
— _А_что_тут_у_вас_можно?_
_Он_даже_не_улыбнулся._Какой-то_неразмоченный_сухарь!_
_До_обеда_мы_разгрузили_три_контейнера_с_цементом._Мешки_тяжелые,_литые,_точно_в_них_запечатано_железо._С_непривычки_ноют_кости._А_вечером_(видимо,_единственное_здесь_благо)_смотрел_телевизор._Играли_хоккеисты_СССР_и_Канады._Канадцы_проиграли!_Ребята_были_довольны...»_
_«Вчера,_судя_по_календарю,_было_воскресенье,_но_мы_разгружали_баржи._Речники_не_ждут,_торопят..._Выгрузили_двести_бетонных_плит,_которыми_устилают_насыпь._Где-то_они_будут_лежать?_Одну_из_них_пометил,_может,_где_и_встретимся._А_вечером_вновь_телевизор._Пела_болгарская_певица_Лили_Иванова»._
_«Грузы_идут_и_идут._Одну_баржу_разгрузим,_подходит_вторая._
_Записался_в_библиотеку,_унес_с_собой_целую_гору_книг._Хотя,_надо_сказать,_библиотека_здесь_небогатая,_потому_что_молодая,_как_и_сама_библиотекарша._Говорят,_средний_возраст_жителей_Нижневартовска_ — _26_лет._Кому-то_приплюсовали_мои_годы...»_
_«Утром_ходил_в_баню._Хорошая_здесь_баня!_С_обжигающим_парком,_с_березовым_веником._
_Вчера_приобрел_банку_крема._Сейчас_начищу_сапоги_— _и_снова_на_работу,_на_цемент!..»_
_«Днем_ездил_в_Старый_Вартовск._Вышел_из_автобуса_на_остановке_Речной_порт,_сходил_посмотрел_расписание_движения_теплоходов._А_для_чего_это_сделал,_и_сам_не_пойму._
_Улицы_в_поселке_(его_мы_называем_городом)_в_отдельных_местах_немощеные_и_разрыты_тяжелой_техникой._Ходить_трудно._
_Среди_земляных_гор_увидел_ярко_разукрашенный_«газик»_и_небольшой,_весь_в_лентах,_автобус._К_ним,_выбирая_места_посуше,_шли_жених_и_невеста._Девушка_была_в_фате_и_сапогах._Такая_же_обувь_красовалась_на_ногах_жениха._
_За_молодыми_гуськом_шла_вся_свадьба._Весело_наигрывала_гармошка._Кто-то_пел._
_Потом_все_стали_фотографироваться_и,_наконец,_куда-то_поехали._«Газик»_шел_сравнительно_легко,_а_автобусик_полз_по_грязи,_прямо-таки_уревываясь...»_