Истомин Счастливая судьба
Иван Григорьевич Истомин
Иван Истомин
_СЧАСТЛИВАЯ_СУДЬБА_
УДАЧА
Был месяц большой темноты — декабрь. В эти дни солнце совсем не показывалось над тундрой, оно лежало где-то за Ледяным морем в своем золотом чуме и ожидало прихода орлиного месяца[7 - Орлиный месяц — январь. С этого месяца солнце начинает «парить» в небе, как орел.]. Стояли такие морозы, что даже у полярной совы с клюва не сходил обильный иней. А сегодня с Обской губы подул острый ветер, и тундра во мраке казалась безжизненной.
Омра Няруй, низкорослый, худощавый ненец, легкими шагами бывалого охотника шел по снежным застругам в глубь тундры на широких лыжах, обитых лоснящимися оленьими камысами[8 - Камыс — шкурка с ноги оленя.]. В правой руке он держал неширокую лопаточку для сгребания снега с капканов, на которую он опирался сейчас, как на лыжную палку. На спине — ружье и небольшой мешок с провизией и приманками. Рядом с патронташем на ременном поясе, чуть звякая цепочками, качались в такт шагам костяные ножны. И хотя он был одет в легкий меховой гусь поверх поношенной рабочей малицы, на смуглом лбу под заиндевевшей челкой жестких волос выступили капли пота. Он уже шел столько времени, сколько требуется, чтобы сварить мясо менурея — старого оленя, а до капканов оставалось перейти еще две тундровые речки.
Снежные вихри все стремительнее проносились мимо охотника, предвещая пургу. Поэтому Няруй чаще и крупнее делал шаги, борясь со встречным ветром. Только бы успеть ему посмотреть капканы и ловушки! А сделать это надо обязательно до пурги, иначе капканы будут занесены снегом, их скоро не найдешь, да и неизвестно, сколько времени продлится пурга. До дня выборов в Верховный Совет РСФСР осталось три дня, а Омра Няруй все еще не выполнил свое обязательство по добыче пушнины, взятое в честь этого большого события. Плохо, если Няруй не сдержит свое слово, не выполнит три квартальных плана к Великому дню. Себя опозорит и колхоз подведет. «Всегда планы свои выполнял, колхозу помогал занимать первенство в районе, неужто нынче подведу?» — думает Няруй, пристально всматриваясь в вихрастую мглу. А тундра и губа уже закрылись с севера густым туманом.
Няруй устало взобрался на крутой обрывистый берег второй речушки и подошел к капканам.
* * *
Налетевший шквал подхватил воткнутую в снег лопаточку и понес ее по тундре в тот момент, когда Няруй настораживал последнюю осмотренную ловушку. Сознательно отдав себя на волю ветра, он почти сидя помчался на лыжах в сторону небольшого, единственного в окружности кустарника и, на ходу ухватившись за него, круто свернул в подветренную сторону, падая набок. Затем с трудом подтянул нож с лыжами, тяжело дыша, стал ждать минутной передышки урагана. Когда ветер немного ослаб, как бы делая очередной вздох, чтобы снова обрушиться на тундру, Няруй коченеющими руками снял лыжи, поставил их ребром в снег, засунув концами в куст по обе стороны себя. Теперь он, опираясь на локоть, лежал как бы в ларе. Надо было спасать руки. Захватив зубами рукавицы, спрятал руки за пазуху, под малицу, где были две мягкие пушистые тушки горностая.
Снова кругом завыло, застонало на сотни голосов. Густое месиво снега быстро заносило его, но Няруй, стараясь согреть руки, ни о чем не думал.
Няруй не раз попадал в пургу, не одни сутки пролеживал в «куропачьем чуме». Поэтому, когда руки достаточно согрелись, начал подкапываться глубже под куст и очень жалел о своей лопаточке. Отгребал снег руками, сунутыми в рукавицы, сшитые из оленьих камысов. Для удобства привстал на одно колено. Ему удалось немного углубиться. Теперь он мог сидеть, прислонясь спиной к кусту, занесенному снегом.
Усевшись поудобней и закрыв лицо пустым рукавом малицы, Няруй весь отдался бушующей стихии. Чем скорее занесет его снегом, тем будет теплее. Ноги, обутые в тобоки[9 - Тобоки — обувь из оленьих камысов мехом наружу.] с чижами[10 - Чижи — меховые чулки.], уже были под снегом. Однако вскоре он почувствовал голод, и страшно захотелось курить. Стараясь отогнать эти мысли, он стал думать о другом. Рука, находящаяся за пазухой, лежала на мягких тушках зверей. Это сегодняшняя добыча. Последняя добыча перед Большим днем. За ней он и пробирался сюда, навстречу надвигающейся пурге. Два горностая. Почему только два? И ни одного песца. Это плохо, очень плохо. Может, зверь уже ушел в другое место? Но Омра Няруй сделал все, чтобы задержать зверя. Он промышляет так, как учил отец. Вспомнил отца, старого Тэмбу Няруя, известного когда-то в тундре охотника. Обучая сына своему мастерству, старый Тэмбу говорил не раз:
— К охоте на песца, на горностая готовься с весны. Много ходи по тундре, много смотри. Каждую нору запомни. Зверят не трогай, мать не трогай. Зима настанет — ценная пушнина будет. Чтобы зверь в другое место не ушел, чтобы маленькие песцы все выросли, корми их. Вороньи яйца собирай, яйца халеев собирай — вези в тундру, рыбьи кишки вези в тундру, клади, где надо. Зверь съест, ты опять клади, до самой зимы клади. Тухлые яйца да тухлую рыбу или мясо положишь — совсем хорошо. Зверь издалека почует, сюда придет. Много пушных зверей соберется — никуда не уйдут. Придет зима — поставь капканы, постепенно всех поймаешь.
А еще отец говорил, строго наказывая:
— Охота начнется, первую добычу никому не показывай, никому не отдавай до самого окончания охоты. Беда, если кто раньше узнает, весь год удачи не будет. Запомни это на всю жизнь.
Давно говорил это покойный отец, а Омра Няруй и на пятом десятке своей жизни не забыл его советов. Подкормку зверей ежегодно с самой весны ведет. Не было также случая, чтобы проболтался он о первой своей добыче. Какая бы ни была она, он сдавал ее всегда после окончания сезона, в числе последних шкурок, и никто ни разу не знал, какого зверя добыл Омра Няруй первым в этом сезоне. Потому, думал Няруй, у него каждый год удача, каждый год он в три-четыре раза перевыполняет свои квартальные планы. В этом году тоже сумел уже сдать семь шкур песца и полтора десятка шкурок горностая. Но если сосчитать их стоимость, обязательство пока не выполнил. Отчего же это? Ведь пушнины уже сдал много. «Видно, плохо выполняю советы русского Поньки, приемщика пушнины, — думает Няруй. — Понька каждый раз говорит: «Боритесь за качество, хрящи в ушах да на лапках не оставляйте, обезжиривайте шкуры. Ценность шкурок повысится, заработаете больше денег, быстрее свои обязательства выполните».
«Верно Понька говорит, а я не всегда так делаю. Последние две шкурки сдал необезжиренными. На лапках нашли хрящи, прирези мяса. Совсем плохую цену дали. Вначале несколько шкур горностаев тоже по низкой цене приняли. Понька говорит — шкурки не так правлены. А теперь как быть? Эти два горностая не выручат. Срок истекает, к тому же пурга, все капканы занесло. Вот и обязательство свое не выполнил. Позор!» — мысленно сказал Няруй, хотел повернуть отяжелевшую голову, но, почувствовав, что весь занесен снегом, снова закрыл глаза, прислушиваясь к неистовому реву пурги.
Невольно вернулся к прерванной мысли. Позор! И в какой день! В день выборов! А если... А если сдать шкурку первой нынешней добычи? И тут же неприятная дрожь пробежала по всему телу — то ли от холода, то ли от мелькнувшей в голове дерзкой мысли.
— Сдать шкурку первой добычи в чужие руки раньше срока? Нарушить завет отца, завет дедов? Лишиться удачи на весь год? А впереди еще целый квартальный план, больший, чем этот! Нет! — вслух закончил Няруй и, оттого что резко шевельнул всем телом, почувствовал на пылающем лице освежающий снег.
* * *
Тяжелыми шагами усталого, обессилевшего человека приближался Няруй к поселку. Полная круглая луна висела высоко в бездонном небе, ярко освещала голубоватым светом бескрайнюю снежную тундру. Оставшиеся после пурги снежные заструги, отбрасывая темно-синие тени, были похожи на застывшие в стремительном беге речные волны, какие бывают при ветре, дующем по направлению течения. В чистом от мороза воздухе звонко раздавался свистящий шелест гладких лыж Омры Няруя. Зоркие глаза охотника еще издали заметили белую струйку дыма, весело вьющуюся над родным чумом.
«Жена ждет. Наверно, беспокоится, не случилось ли что-нибудь со мной в пургу, — думает Няруй. — Заботливая жена. Спасибо Советской власти, русской учительнице Ольге Павловне Шубиной. Быть бы Нельве третьей женой кулака Яузы, если бы Ольга Павловна тайно не увезла Нельву из стойбища кулака, если бы Советская власть не призвала к порядку озлобленного многооленщика...
О, Няруй помнит этого живодера с маленькой головой на толстой длинной шее, с космами волос до плеч. Помнит его росомашьи глаза и сытое лицо с бородавками. Омра сам с отцом, как и сирота Нельва, батрачил на Яузу. Сколько раз кулак, подозревая о взаимной привязанности Омры и Нельвы, угрожал убить пастуха и однажды хореем повредил Нярую два ребра. Теперь сам, наверно, гниет в земле. Говорят, где-то за Уралом подавился осетровой костью.
Хорошо сделала русская учительница, взяв к себе Нельву. Когда Омра, как и другие пастухи, вступил в колхоз, Нельва уже в школе уборщицей работала: полы мыла, печи топить умела. Даже читать научилась. Совсем другой девушкой стала. Омра стал беспокоиться: может, Нельва теперь не выйдет замуж за темного, неграмотного ненца. А она вышла за Омру — видимо, крепко любила его. Хорошей женой оказалась Нельва: дочку и сына родила. Дочь уже замужем, а сын в Ленинграде учится.
Плохо только одно — жена заставляет Омру каждую неделю мыться в бане. В такие дни между ними часто происходят споры. При этом жена ведет себя совсем спокойно, всячески убеждая мужа».
«Чудная все-таки Нельва, — размышляет Няруй, устало подходя к чуму. — Говорит, тело чистым будет, дышать будет легче. Если устанешь, все равно тяжело дышать».
Потом, видя, как Нельва выглянула в дверь, Омра подумал:
«С чем она ожидает меня? На этот раз, видно, удивлю и опечалю ее».
Но жена, вопреки ожиданиям мужа, нисколько не удивилась и не огорчилась, а, как показалось Омре, даже повеселела.
— Чему радуешься? — с удивлением спросил Няруй, сняв малицу и отряхивая с нее снег перед железной печкой. — Не думаешь, что мне придется краснеть? Все скажут: слово дал, а не выполнил.
— В-он в сундуке лежит шкурка. Сдай ее — даже перевыполнишь обязательство, — посоветовала Нельва, ставя на маленький столик большую эмалированную чашку с дымящимся вареным мясом.
Няруй испуганно посмотрел на жену и, небрежно бросив малицу в угол, строго сказал:
— Нехорошие слова болтает твой язык. Наверное, пока я пропадал в тундре, ты опять каких-нибудь книг начиталась.
Жена улыбнулась, спросила спокойно:
— Ну, чего ты боишься? Думаешь, больше удачи у тебя не будет, если первую добычу раньше срока сдашь? Ты все веришь в какие-то сказки.
— Это не сказка. Это нашими дедами и прадедами не раз проверено.
— А ты вот сам проверь, — не унималась жена, хлопоча возле стола.
— Глупая, — первый раз назвал ее так Омра, подходя к умывальнику, — ты хочешь, чтобы я потом всю зиму попусту таскал лыжи по тундре?
Нельва засмеялась, и на ее круглых щеках показались ямочки. Черные, как смоль, волосы были причесаны по- русски, клубком на затылке. Вообще она старалась придать себе вид русской женщины. Ее в колхозе считали активисткой, хорошей общественницей.
Глядя на спину мужа, Нельва сказала:
— Помнишь, в прошлом году я нечаянно наступила на капкан? Ты его выбросить хотел, говорил: «Опоганила, теперь ни один зверь не попадет в него». А когда все же поставил — лису добыл. Да и можно ли ради такого дня считаться с каким-то поверьем? Подумай, голова седеющая!
Омра, усаживаясь за стол, вздохнул, проворчал:
— Учит, как будто я сам не понимаю. Но вот дальше-то как буду промышлять?
* * *
Афанасий Медведев, высокий блондин с веселыми голубыми глазами, сидел перед лампой-«молнией», готовил сводку для заготовительного отдела рыбкоопа. Чтобы не поддаться дремоте, он часто потирал виски, облокотясь обеими руками о широкий стол со стопками квитанций и ведомостей по приемке пушнины. Он не спал уже больше двух суток. Дверь заготпункта почти не закрывалась. Был конец срока взятых охотниками обязательств, и Медведев круглые сутки принимал пушнину.
На стене между висящими сплошь шкурами песцов, лисиц, волков, выдр, горностаев и росомах мягко тикали часы-ходики, показывая шесть часов. Ровно через сутки начнутся выборы. Народы Российской Федерации рапортовали в эти дни своей родной стране о достигнутых успехах в честь всенародного праздника. Готовил рапорт об успехах охотников тундры и Афанасий Медведев. Сводка уже была почти готова — отправку ее задерживала пустая графа против фамилии Няруя Омры. Он один не выполнил своего обязательства, и у Медведева не поднималась рука заполнить графу: Омра Няруй — один из лучших охотников. Не может быть, чтобы Омра удовлетворился достигнутым, не выполнив полностью своего слова. Медведев слышал — Няруй в пургу ушел на охоту. Неужели случилось несчастье?
Заготовитель нетерпеливо оглянулся на часы и, размышляя, начал прохаживаться по комнате, бесшумно ступая меховыми кисами.
Афанасий Медведев шестой год работал пушником-заготовителем. Родился и вырос он на Иртыше, около Тобольска. До войны сам был охотником. А вернувшись с фронта, приехал на Ямал. Здесь тоже несколько лет охотничал, а потом по путевке рыбкоопа учился в Салехарде на годичных курсах пушников-заготовителей. Приняв отдаленный торгово-заготовительный пункт, Медведев быстро завоевал признание и уважение населения тундры. Правда, в первый год работы пушником встретил он много трудностей. Не знал ненецкого языка, плохо был знаком с бытом и обычаями ненцев.
Но Афанасий Медведев прекрасно знал свои обязанности, свою работу и, не щадя себя, в любую погоду выезжал на самые отдаленные охотничьи участки, чтобы своевременно обеспечить промысловиков продуктами питания, боеприпасами, чтоб на месте принять пушнину. Не раз он обмораживал пальцы рук, отпуская ненцам муку и другие продукты прямо в тундре, в пятидесятиградусный мороз и в пургу.
Пушнину принимал безошибочно, и это особенно сильно поднимало авторитет молодого пушника. С первых дней своей работы Понька, как по-простому звали ненцы Афанасия Медведева, стал учить охотников правильно обрабатывать шкурки — бороться за качество пушнины. Бывая в тундре, в чумах охотников, разъяснял населению политику партии и правительства, часто оказывал первую медицинскую помощь. В осеннее время отвозил в школу-интернат детей, взятых на лето родителями.
Как-то в первый год работы Афанасий Медведев, находясь в тундре, предложил охотникам крупу, но оказалось, что ненцы не умеют варить кашу. Медведеву пришлось в нескольких чумах самому варить кашу и угощать ею охотников. Каша ненцам понравилась, и впоследствии они просили привезти им «кашки» — крупы.
Теперь, когда Медведев уже довольно свободно владел ненецким языком, по тундре самостоятельно ездил на оленях, в каждом чуме считался своим человеком, ему гораздо легче стало работать.
«Хороший народ — ненцы», — думал он, прохаживаясь по комнате.
В сенях скрипнула половица, и в избу, бесшумно отворив дверь, вместе с густыми клубами морозного воздуха быстро проскользнул небольшой человек.
— Омра! Шайтан тебя побери! — радостно воскликнул Медведев.
— Ань торово, Понька, — глухим, не своим голосом молвил Няруй, виновато глядя в глаза Афанасия Медведева.
— Здравствуй, здравствуй. Проходи, присаживайся, — радушно встретил его заготовитель и добавил: — А я жду тебя. Ну, вытряхай из-за пазухи. Где пушнина?
— Плохо, очень плохо, — сокрушенно сказал Няруй, опускаясь на длинную лавку.
— Неужели ничего больше не добыл?
— Пропал я нынче, пропал, — еле слышно прошептал охотник, глядя себе под ноги.
Медведев крупно зашагал по комнате, по привычке поглаживая круглый подбородок.
— Пропасть-то ты не пропал. Квартальный план выполнил в два с лишним раза. Но слово твое осталось не выполненным.
— Вот это и плохо. Шибко плохо.
— Да-а. А сводку надо давать.
— Куда? — поднял голову Омра.
— Правлению колхоза и в рыбкооп.
Няруй вновь опустил голову, весь как-то съежился. Наступила минута молчания. Медведев вынул из кармана портсигар, раскрыл его, протянул Нярую:
— Закури.
Няруй, привстав, потянулся за папиросой и не заметил, как из-под малицы на пол сползла мягкая шкурка.
— Песец голубой! — восторженно воскликнул заготовитель и наклонился за шкуркой.
Охотник, поняв свою оплошность, крикнул:
— Нельзя!
— Что такое? Почему нельзя? — удивился Медведев, стараясь заглянуть в глаза Нярую.
— Нельзя, — еще раз, но уже потише сказал тот.
— Что с тобой, Омра? — спросил Медведев, поднимая шкурку.
— Плохо, — прошептал Няруй, глядя вниз, в одну точку.
Заготовитель пожал плечами:
— Не понимаю.
Он подошел к столу, подвинул поближе лампу и, несколько раз тряхнув шкурку, подул на мех, поворачивая огузком. Пощупал мездру. Голубовато-бурый густой пышный мех блестел.
— Шкурка первого сорта и без единого дефекта,— сообщил заготовитель. — Вот это подарок к празднику!
Омра Няруй по-прежнему сидел на лавке, в глубоком раздумье глядел в темный угол комнаты.
— Ты, Омра, видно, простыл, заболел. На тебе лица нет, — начал Медведев, подойдя к охотнику и опуская руку ему на плечо. — Может, спирту тебе дать? А то обратись к фельдшеру.
— Ничего мне не надо, — молвил Няруй и, вставая, добавил: — Ладно, бери песца. Ради такого дня сдаю. Пиши скорее бумажку.
Вручая квитанцию, заготовитель похлопал Няруя по плечу:
— Коли добыл, зачем его держать. Желаю тебе, Омра, таких же удач в дальнейшем! Поправляйся — и снова за охоту.
— Не будет у меня никаких удач больше в этом году, — вздохнул Няруй и, не попрощавшись, направился к выходу.
— Вот странно! — развел руками Медведев. — Ушел, рассердился...
* * *
Весь день Няруй не находил себе места. Он действительно был похож на больного. К себе в чум его не тянуло, а идти на звероферму, где работала жена, и ссориться там с ней не решался. Так целый день и болтался по фактории, про себя ругая Нельву за то, что она на какой-то миг убедила его и он совершил непоправимое дело.
Вечером в правлении колхоза состоялось собрание охотников. Заведующий торгово-заготовительным пунктом выдавал передовым охотникам премии и тут же оформлял новые обязательства. Няруй Омра получил премию — сорочку на малицу, голубого цвета с ярко-желтыми полосками на подоле, в обшлагах рукавов и у ворота. На груди сорочки был вышит белый песец. Премию принял без особой радости, давать же обязательство отказался.
— Какой я теперь охотник, — заявил он и раньше времени покинул собрание.
Медведев хотел было остановить Няруя, попросить объяснения, но, подумав, решил поговорить с ним наедине. Товарищам же поведение Омры было совершенно непонятным. Они вопросительно глядели на Медведева. Тот ответил:
— Омра, кажется, заболел. Видно, простыл. Я поговорю с ним отдельно.
После собрания Афанасий Медведев в небольшом клубе, где помещался избирательный участок, встретился с секретарем первичной партийной организации колхоза Ямбо Оковоем, который сейчас был председателем участковой избирательной комиссии. Это был коренастый мужчина лет тридцати, с бритой головой, в черном костюме, в галстуке и в меховых кисах-белобоках. На груди — несколько боевых медалей.
Медведев рассказал ему о поведении Омры. Решили в праздник не тревожить Няруя, а поговорить с ним в понедельник, вызвав в контору колхоза.
...Маленькая, затерявшаяся в тундре фактория в день выборов была праздничной, ликующей, как любой населенный пункт республики. Няруй с женой проголосовали в числе первых. Потом они пошли в школу, где демонстрировали кинокартину. Омра просмотрел несколько частей кинофильма и, жалуясь на головную боль, ушел, хотя жена и не отпускала. Придя в чум и не снимая нарядной малицы с премиальной сорочкой, лег на оленью шкуру, положив голову на аккуратно свернутую мягкую меховую одежду — гусь.
«Вот и праздник, — размышлял он. — Все веселятся, у каждого на сердце радость. Вон кто-то, слышно, с гармошкой идет. А я лежу, как медведь в берлоге, только лапу не сосу. И все из-за чего! Попался бы перед пургой хоть один песец — голубого не сдал бы раньше срока, завет стариков не нарушил бы. На сердце было бы спокойно. Веселился бы сейчас, как все. Спирту можно было немного выпить. Ох, и давно я спирту в рот не брал! Думал, в праздник выпью, а получилось совсем плохо. С горя кто же пьет? Теперь шкурка голубого песца у Поньки. Наверное, на самое видное место повесил. А что, если попросить шкурку обратно? Бумажку могу возвратить, я по бумажке за голубого песца еще ничего не получал. Скажу Поньке: «Дай, Понька, голубого песца обратно. Вот тебе бумажка. Поверь Нярую Омре, он тебя не подведет. День и ночь буду в тундре пропадать, а лишнюю шкурку в счет старого обязательства добуду». Понька умный, хороший человек. Разве попавшему в беду не посочувствует?»
— И как я сразу не додумался обратно взять шкурку! — вслух сказал Няруй и сел.
От неожиданной мысли его бросило в жар. Он откинул назад капюшон малицы, обнажил вспотевшую голову. Минуту подождал, словно прислушиваясь к чему-то. Потом ударил себя по колену и решительно вышел из чума. Оглянувшись вокруг и не видя никого поблизости, почти бегом направился в торгзаготпункт. Приемная пушнины — на замке. Видно, Понька в другой половине дома, в магазине. Так оно и оказалось. Понька. весело переговариваясь, отпускал товар приехавшим из тундры, уже успевшим проголосовать ненцам. Весь магазин, от прилавка до двери, набит людьми. Самого Поньки не было видно. Слышался только его басовитый голос.
— Ох и шкурка хороша! Настоящее «мягкое золото»! Молодец, старик. Плана не имеешь, а государству помогаешь, — говорил он кому-то.
Няруй стоял у самого порога. Услышав эти слова, он вдруг почувствовал, что пришел сюда зря. Ведь Понька мог при людях так же хвалить и сданную Няруем шкурку голубого песца. Значит, шкурка уже теперь не тайна, она уже побывала в чужих руках. Какой будет толк от того, если Понька и согласится возвратить шкурку!
«Ну и глупый же я, глупей авки[11 - Авка — вскормленный в чуме олененок.], — ругал себя Няруй, тяжело спускаясь по ступенькам крыльца. — Как же быть? Пойду, однако, завтра в контору. Председателю скажу, секретарю парторганизации скажу, хоть и беспартийный: «Беда у меня! Не знаю, как быть. Наверно, зря буду лыжи таскать». Пусть назначат на другую работу».
С такими мыслями возвратился Няруй в чум, растопил железную печку, вскипятил чай. Потом поел строганины из мерзлого муксуна, выпил полчайника крепкого горячего чая. Не дожидаясь жены, Омра лег спать.
_*_* *
Утром Омру Няруя вызвали в правление колхоза. Когда он вошел в контору, там сидели трое: председатель колхоза Аби Салиндер — сухощавый ненец в коричневого цвета толстовке и в черных ватных брюках, секретарь парторганизации Ямбо Оковой и Афанасий Медведев.
Секретарь парторганизации пододвинул поближе к себе стул, пригласил Няруя сесть. Тот минуту потоптался у двери, потом как-то боком прошел меж столов и сел напротив секретаря.
— Вот так, поближе ко мне, — сказал Ямбо Оковой, приветливо и испытующе глядя на Омру.
Няруй опустил назад капюшон малицы, стал поглаживать волосы с сединой у висков.
— Ну, как, товарищ Няруй, здоровье твое? — начал секретарь, открывая костяной портсигар. — Говорят, ты болеешь?
— Нет, я совсем не болею.
Ямбо Оковой, тихо постукивая папиросой по крышке портсигара, кивнул в сторону Медведева бритой головой.
— Вон заготовитель говорит: ты в последний раз пришел к нему с голубым песцом и все о чем-то сокрушался. Тебя кто-нибудь обидел?
Няруй отрицательно мотнул головой, глядя вниз и перебирая пальцами сорочку малицы на коленях.
Секретарь спокойно продолжал:
— А отчего ты новое обязательство взять отказался? Ты, Омра, один без обязательства остался.
— Это нехорошо, — вступил в разговор председатель колхоза.
Няруй еще ниже опустил голову, пробормотал:
— Может, у меня нынче удачи не будет больше.
— Во-во, об этом он мне тоже говорил, — сказал Медведев.
Ямбо Оковой прилег грудью на стол, спрашивая охотника:
— Что ты сказал? Удачи не будет?
— Ну да.
Аби Салиндер, перебирая на столе бумаги, улыбнулся.
— Чего выдумал...
Это не выдумка, — ответил Няруй.
— А что?
Омра промолчал. Секретарь парторганизации встал с места.
— Да-а, мне теперь понятно. — Затем обратился к Медведеву: — Он в последний раз хорошую шкурку сдал?
— Первосортную, голубого песца.
— Ты, Омра, когда добыл его? — спросил Оковой, дымя папиросой.
— Давно.
— Как давно? В этом сезоне?
— Нынче осенью добыл.
— Наверно, первая добыча?
Няруй еле заметно утвердительно кивнул головой.
— Э-э, вон что, оказывается! — удивился председатель келхоза.
— А что такое? — поинтересовался Афанасий Медведев.
— Так, так, — покачал головой секретарь, прохаживаясь между столами и глядя на Няруя. Потом повернулся к Медведеву. — У ненцев существует поверье, что, если сдать первую добычу раньше окончания сезона, не будет удачи. Это — шаманская сказка.
— Не знаю, может, сказка, а может, правда, — ответил охотник.
— Да-а, выходит, еще плохо работаем, — задумчиво произнес Оковой и, встретив взгляд Омры, объяснил: — Я плохо работаю, Аби плохо работает, товарищ Медведев плохо работает.
Омра Няруй выпрямился.
— Почему плохо работаете? Вы свое дело делаете, хорошо работаете.
— Нет, — возразил секретарь парторганизации. — Выходит, плохо работаем, недостаточно помогаем нашим людям освобождаться от разных суеверий, предрассудков.
— А сколько их было в ненецком народе! — произнес Аби Салиндер.
— Действительно, сколько было этих суеверий, — подтвердил Оковой. — Женщина шагнет через вещь — опоганила, сядэям[12 - Сядэи — деревянные божки, идолы.] жертву не принесешь — промысла не будет, человек заболел — злой дух вселился в него, надо шамана позвать... Эти предрассудки окутывали человека от рождения, как чадный дым костров в чуме, помогали богачам обманывать народ.
Секретарь парторганизации сел рядом с Няруем, положил руку ему на колено.
— Теперь кулаков да шаманов нет. Мы сами хозяева. Живем в колхозах, новую счастливую жизнь строим. Так? — И укоризненно сказал: — А ты, оказывается, веришь в разные выдумки.
Няруй поднял голову.
— Не я выдумал. Это наказ моего отца. Он, кажется, неплохим охотником был.
— Если верить всему, чему верили неграмотные, забитые наши отцы и деды, мы к коммунизму будем двигаться тюленьими шагами, — ответил секретарь.
Афанасий Медведев удивился:
— Из-за какой ерунды убивается. Я думал, он верно заболел. Да знал бы я, что у Няруя есть несданная пушнина, давно бы проходу не дал.
— А почему ты, Омра, решился сдать шкурку первой добычи? — спросил председатель колхоза.
— Да-да, — присоединился Ямбо Оковой, — ведь ты, товарищ Няруй, квартальный план уже давно перевыполнил.
Няруй пожал плечами:
— А что же делать мне было? Я слово давал, к празднику три квартальных плана выполнить обещался. Если бы не сдал голубого песца, все сказали бы: Няруй слово свое не сдержал.
— Значит, ты хотел быть верным своему слову? — сказал секретарь. — Это хорошо, Омра. Ты этим помог Родине быстрее получить ценную пушнину. А она ей очень и очень нужна. Ты это знаешь, мы рассказывали вам об этом не раз. И выходит, социалистическое обязательство ты брал совсем не зря. Оно помогло тебе быть в одном ряду с передовыми охотниками. Ты понимаешь меня, Омра?
— Конечно понимаю.
— А почему же сейчас отстаешь от товарищей? Не хочешь брать новое обязательство? — спросил Медведев.
Няруй внимательно посмотрел на всех и улыбнулся:
— Ну вот, боюсь и только. Вдруг больше ничего не буду добывать.
— Чудак, — сказал председатель колхоза. — Если по-прежнему будешь старательно промышлять, почему же не будешь добывать?
— Удача у того, кто честно, самоотверженно трудится, умело ведет свое дело, а ты как раз такой, — добавил Ямбо Оковой.
— Нет, когда добуду хоть одного зверя, тогда и возьму обязательство, — твердо сказал охотник.
— Значит, хочешь на деле убедиться, что поверье насчет удачи — обман? — спросил секретарь, — А скажи, Омра, ты до этого каждый раз с добычей возвращался?
— Да нет, иногда за неделю одного зверька добывал, — ответил Няруй.
— Вот видишь? — сказал Медведев. — И на этот раз может случиться, что капканы будут пустыми, пурга-то недавно была.
— После пурги я все капканы сызнова поставил, — объяснил Няруй.
— Тем лучше, — сказал секретарь парторганизации и, переглянувшись с товарищами, закончил, кладя руку на плечо охотника: — Иди проверяй капканы. Мы можем подождать. Раз проверь, два проверь, три проверь. Когда-нибудь да поймаешь зверя. А когда вернешься с добычей, оформим обязательство.
* * *
Никогда с таким тяжелым настроением не уходил Няруй на охоту. Даже обитые оленьими камысами лыжи, казалось ему, не скользят, а прилипают к только что выпавшему снегу, мешают делать широкие и быстрые шаги.
Надоедливая мысль беспрестанно сверлила голову: «Зря идешь, зря идешь».
Когда он наконец дошел до капканов, небо совсем очистилось от туч, и луна ярко озарила свежевыпавший снег.
Первые осмотренные ловушки оказались пустыми, с нетронутыми приманками. Няруй заметил следы лисицы. Она несколько раз обошла вокруг капкана, но до приманки не дотронулась. Такие случаи бывали не раз и раньше, но сейчас это озадачило Омру. «Неужели начинаются мои неудачи?» — мелькнуло у него в голове. След лисицы спускался к ручью. Там у Няруя было поставлено два капкана. Он направился туда и, увидев, что одного капкана нет, страшно испугался. «Началось!» — невольно вырвалось у него, и он почувствовал дрожь в коленях.
Лиса, видно, долго билась, стараясь вырваться из железной пасти, перегрызла веревку от якорька и поскакала вниз по ручью, волоча за собой капкан. Свежие капли крови отчетливо темнели на голубоватом снегу. Значит, попала в капкан недавно и уйти далеко не успела. Няруй снял с плеча ружье, направил лыжи по следу лисы. Она иногда останавливалась, пытаясь освободить лапу, и в этих местах Няруй видел темные пятна.
На одном из таких пятен он заметил клочок шерсти, примерзший к снегу. Зоркие глаза охотника быстро определили — лиса серебристо-черная. Теперь Няруй шел быстрее, думая только о лисе. Недалеко от устья ручья он увидел второй след, намного крупнее лисьего. «Волчий», — подумал Омра и остановился. Зверь, видно, большими прыжками спустился с соседнего холма и, напав на след лисы, потрусил за ней, на ходу слизывая кровяные капли.
Няруй стоял в нерешительности. Возвращаться обратно или преследовать зверей? А может, это и есть то, о чем говорили старые люди: зверь будет дразнить, капканы уносить, на беду сманивать? Неприятная дрожь точно так же, как в тот раз в «куропачьем чуме», пошла по телу с головы до ног. Но клочок серебристо-черной шерсти, зажатый в руке, не давал покоя, и Няруй снова зашагал вперед, беспокоясь о том, что, если волк успеет догнать лису, он ее разорвет. Значит, надо вначале убить волка или отогнать его, а лису-то он догонит, с капканом ей далеко не уйти.
Выйдя на небольшую полянку, он потерял следы. Легкий ветерок успел занести их пушистым снегом. Однако Няруй вскоре снова нашел следы. Они круто свернули направо, в сторону густых зарослей карликовых берез. Приближаясь к ним, охотник заметил в одном из кустов качающиеся прутья. Кто их шевелил — лиса, волк? А может, куропатки? Эта неясность заставила Няруя замедлить шаги. Вдруг небольшая тень промелькнула между кустами. Теперь прутья закачались в другом месте. Это шевелит лиса. А где же волк? Не успел Няруй сделать и двух шагов, как увидел волка. Он показался из-за того же куста, из которого выбежала лиса. Светло-бурый полярный волк был выше зарослей, и Няруй отчетливо видел на фоне ярко освещенного снега голову зверя, заметившего человека. Зверь сердито зарычал и, сделав два прыжка в его сторону, на минуту встал, оскалив острые клыки. Няруй взвел курок, наклонясь всем телом вперед, широко расставил короткие ноги. Холод пробежал по спине, руки еле заметно задрожали. Зверь, рыча, снова сделал прыжок. Раздался выстрел. Волк шарахнулся в сторону, но тут же, взвыв, поскакал на охотника, припадая на правый бок. Няруй выронил ружье и, вскрикнув, бросился на зверя.
* * *
Мокрые волосы прилипли к вискам, постепенно покрывались инеем. Крупные капли пота, испаряясь, неприятно щекотали лицо, но Няруй не обращал на это внимания, силясь высвободить левую руку из пасти волка. Острые клыки впились глубоко в рукав малицы у самого локтя, и Няруй осторожно разжимал пасть мертвого зверя, чтобы не разорвать тонкий меховой гусь. Когда наконец удалось высвободить руку, голова зверя мешком упала на снег. Волк был большой, как двухгодовалый олень. Широкая струйка крови темнела у него под сердцем. На снегу чернела глубокая лунка. Тут же лежал ножик с узким, как ребро пыжика, лезвием. Няруй поднял нож, обтер лезвие о комок снега, сунул в ножны.
Когда разъяренный зверь набросился на охотника, Няруй успел всунуть в пасть зверя зажатую в кулак руку, а другой рукой выдернул нож из ножен, всадил его под ребро волку. И это спасло охотника. Теперь он, закинув за плечо ружье, стоял над убитым волком и облегченно вздыхал, собираясь закурить. Но тут он вспомнил про лису, быстро направил лыжи к кусту, где в последний момент качались ветки. Действительно, след и капли крови говорили, что лиса проскользнула в этот куст. Няруй обошел вокруг него, но следов выхода из куста не обнаружил. Раздвигая руками ветви, он заглянул в глубь зарослей и заметил в темноте светящиеся лисьи глаза. Она еле слышно визжала, не в силах высвободить лапу с застрявшим в прутьях капканом. Няруй не спеша снял ружье и прикладом метко ударил по. самому носу лисы.
Она, не пикнув, сжалась комком.
* * *
Омра Няруй снял лыжи и, сидя на туше волка, выкурил три трубки подряд. Он еще не успел успокоиться от только что пережитого. Тяжело дыша, глубоко затягивался дымом крепкого листового табака. Потом вынул из мешочка сушеное мясо, аппетитно закусил и принялся снимать шкуру с волка, ловко орудуя ножом.
Через полчаса, расставив возле волчьей туши два песцовых капкана, он с грузной ношей скользил по старой лыжне. Луна висела низко над белою тундрой. Синие тени от холмов и сугробов уходили куда-то в бесконечную даль, словно полые речки в весеннюю пору. На востоке небо заметно посветлело. Легкий ветер приятно щекотал лицо, играл серебристым мехом лисы, закинутой на плечо охотника. У Омра Няруя на душе было легко и весело. Он затянул песню, тут же сложенную им, — песню об удаче.
notes
Примечания
7
Орлиный месяц — январь. С этого месяца солнце начинает «парить» в небе, как орел.
8
Камыс — шкурка с ноги оленя.
9
Тобоки — обувь из оленьих камысов мехом наружу.
10
Чижи — меховые чулки.
11
Авка — вскормленный в чуме олененок.
12
Сядэи — деревянные божки, идолы.
Иван Григорьевич Истомин
Иван Истомин
_СЧАСТЛИВАЯ_СУДЬБА_
УДАЧА
Был месяц большой темноты — декабрь. В эти дни солнце совсем не показывалось над тундрой, оно лежало где-то за Ледяным морем в своем золотом чуме и ожидало прихода орлиного месяца[7 - Орлиный месяц — январь. С этого месяца солнце начинает «парить» в небе, как орел.]. Стояли такие морозы, что даже у полярной совы с клюва не сходил обильный иней. А сегодня с Обской губы подул острый ветер, и тундра во мраке казалась безжизненной.
Омра Няруй, низкорослый, худощавый ненец, легкими шагами бывалого охотника шел по снежным застругам в глубь тундры на широких лыжах, обитых лоснящимися оленьими камысами[8 - Камыс — шкурка с ноги оленя.]. В правой руке он держал неширокую лопаточку для сгребания снега с капканов, на которую он опирался сейчас, как на лыжную палку. На спине — ружье и небольшой мешок с провизией и приманками. Рядом с патронташем на ременном поясе, чуть звякая цепочками, качались в такт шагам костяные ножны. И хотя он был одет в легкий меховой гусь поверх поношенной рабочей малицы, на смуглом лбу под заиндевевшей челкой жестких волос выступили капли пота. Он уже шел столько времени, сколько требуется, чтобы сварить мясо менурея — старого оленя, а до капканов оставалось перейти еще две тундровые речки.
Снежные вихри все стремительнее проносились мимо охотника, предвещая пургу. Поэтому Няруй чаще и крупнее делал шаги, борясь со встречным ветром. Только бы успеть ему посмотреть капканы и ловушки! А сделать это надо обязательно до пурги, иначе капканы будут занесены снегом, их скоро не найдешь, да и неизвестно, сколько времени продлится пурга. До дня выборов в Верховный Совет РСФСР осталось три дня, а Омра Няруй все еще не выполнил свое обязательство по добыче пушнины, взятое в честь этого большого события. Плохо, если Няруй не сдержит свое слово, не выполнит три квартальных плана к Великому дню. Себя опозорит и колхоз подведет. «Всегда планы свои выполнял, колхозу помогал занимать первенство в районе, неужто нынче подведу?» — думает Няруй, пристально всматриваясь в вихрастую мглу. А тундра и губа уже закрылись с севера густым туманом.
Няруй устало взобрался на крутой обрывистый берег второй речушки и подошел к капканам.
* * *
Налетевший шквал подхватил воткнутую в снег лопаточку и понес ее по тундре в тот момент, когда Няруй настораживал последнюю осмотренную ловушку. Сознательно отдав себя на волю ветра, он почти сидя помчался на лыжах в сторону небольшого, единственного в окружности кустарника и, на ходу ухватившись за него, круто свернул в подветренную сторону, падая набок. Затем с трудом подтянул нож с лыжами, тяжело дыша, стал ждать минутной передышки урагана. Когда ветер немного ослаб, как бы делая очередной вздох, чтобы снова обрушиться на тундру, Няруй коченеющими руками снял лыжи, поставил их ребром в снег, засунув концами в куст по обе стороны себя. Теперь он, опираясь на локоть, лежал как бы в ларе. Надо было спасать руки. Захватив зубами рукавицы, спрятал руки за пазуху, под малицу, где были две мягкие пушистые тушки горностая.
Снова кругом завыло, застонало на сотни голосов. Густое месиво снега быстро заносило его, но Няруй, стараясь согреть руки, ни о чем не думал.
Няруй не раз попадал в пургу, не одни сутки пролеживал в «куропачьем чуме». Поэтому, когда руки достаточно согрелись, начал подкапываться глубже под куст и очень жалел о своей лопаточке. Отгребал снег руками, сунутыми в рукавицы, сшитые из оленьих камысов. Для удобства привстал на одно колено. Ему удалось немного углубиться. Теперь он мог сидеть, прислонясь спиной к кусту, занесенному снегом.
Усевшись поудобней и закрыв лицо пустым рукавом малицы, Няруй весь отдался бушующей стихии. Чем скорее занесет его снегом, тем будет теплее. Ноги, обутые в тобоки[9 - Тобоки — обувь из оленьих камысов мехом наружу.] с чижами[10 - Чижи — меховые чулки.], уже были под снегом. Однако вскоре он почувствовал голод, и страшно захотелось курить. Стараясь отогнать эти мысли, он стал думать о другом. Рука, находящаяся за пазухой, лежала на мягких тушках зверей. Это сегодняшняя добыча. Последняя добыча перед Большим днем. За ней он и пробирался сюда, навстречу надвигающейся пурге. Два горностая. Почему только два? И ни одного песца. Это плохо, очень плохо. Может, зверь уже ушел в другое место? Но Омра Няруй сделал все, чтобы задержать зверя. Он промышляет так, как учил отец. Вспомнил отца, старого Тэмбу Няруя, известного когда-то в тундре охотника. Обучая сына своему мастерству, старый Тэмбу говорил не раз:
— К охоте на песца, на горностая готовься с весны. Много ходи по тундре, много смотри. Каждую нору запомни. Зверят не трогай, мать не трогай. Зима настанет — ценная пушнина будет. Чтобы зверь в другое место не ушел, чтобы маленькие песцы все выросли, корми их. Вороньи яйца собирай, яйца халеев собирай — вези в тундру, рыбьи кишки вези в тундру, клади, где надо. Зверь съест, ты опять клади, до самой зимы клади. Тухлые яйца да тухлую рыбу или мясо положишь — совсем хорошо. Зверь издалека почует, сюда придет. Много пушных зверей соберется — никуда не уйдут. Придет зима — поставь капканы, постепенно всех поймаешь.
А еще отец говорил, строго наказывая:
— Охота начнется, первую добычу никому не показывай, никому не отдавай до самого окончания охоты. Беда, если кто раньше узнает, весь год удачи не будет. Запомни это на всю жизнь.
Давно говорил это покойный отец, а Омра Няруй и на пятом десятке своей жизни не забыл его советов. Подкормку зверей ежегодно с самой весны ведет. Не было также случая, чтобы проболтался он о первой своей добыче. Какая бы ни была она, он сдавал ее всегда после окончания сезона, в числе последних шкурок, и никто ни разу не знал, какого зверя добыл Омра Няруй первым в этом сезоне. Потому, думал Няруй, у него каждый год удача, каждый год он в три-четыре раза перевыполняет свои квартальные планы. В этом году тоже сумел уже сдать семь шкур песца и полтора десятка шкурок горностая. Но если сосчитать их стоимость, обязательство пока не выполнил. Отчего же это? Ведь пушнины уже сдал много. «Видно, плохо выполняю советы русского Поньки, приемщика пушнины, — думает Няруй. — Понька каждый раз говорит: «Боритесь за качество, хрящи в ушах да на лапках не оставляйте, обезжиривайте шкуры. Ценность шкурок повысится, заработаете больше денег, быстрее свои обязательства выполните».
«Верно Понька говорит, а я не всегда так делаю. Последние две шкурки сдал необезжиренными. На лапках нашли хрящи, прирези мяса. Совсем плохую цену дали. Вначале несколько шкур горностаев тоже по низкой цене приняли. Понька говорит — шкурки не так правлены. А теперь как быть? Эти два горностая не выручат. Срок истекает, к тому же пурга, все капканы занесло. Вот и обязательство свое не выполнил. Позор!» — мысленно сказал Няруй, хотел повернуть отяжелевшую голову, но, почувствовав, что весь занесен снегом, снова закрыл глаза, прислушиваясь к неистовому реву пурги.
Невольно вернулся к прерванной мысли. Позор! И в какой день! В день выборов! А если... А если сдать шкурку первой нынешней добычи? И тут же неприятная дрожь пробежала по всему телу — то ли от холода, то ли от мелькнувшей в голове дерзкой мысли.
— Сдать шкурку первой добычи в чужие руки раньше срока? Нарушить завет отца, завет дедов? Лишиться удачи на весь год? А впереди еще целый квартальный план, больший, чем этот! Нет! — вслух закончил Няруй и, оттого что резко шевельнул всем телом, почувствовал на пылающем лице освежающий снег.
* * *
Тяжелыми шагами усталого, обессилевшего человека приближался Няруй к поселку. Полная круглая луна висела высоко в бездонном небе, ярко освещала голубоватым светом бескрайнюю снежную тундру. Оставшиеся после пурги снежные заструги, отбрасывая темно-синие тени, были похожи на застывшие в стремительном беге речные волны, какие бывают при ветре, дующем по направлению течения. В чистом от мороза воздухе звонко раздавался свистящий шелест гладких лыж Омры Няруя. Зоркие глаза охотника еще издали заметили белую струйку дыма, весело вьющуюся над родным чумом.
«Жена ждет. Наверно, беспокоится, не случилось ли что-нибудь со мной в пургу, — думает Няруй. — Заботливая жена. Спасибо Советской власти, русской учительнице Ольге Павловне Шубиной. Быть бы Нельве третьей женой кулака Яузы, если бы Ольга Павловна тайно не увезла Нельву из стойбища кулака, если бы Советская власть не призвала к порядку озлобленного многооленщика...
О, Няруй помнит этого живодера с маленькой головой на толстой длинной шее, с космами волос до плеч. Помнит его росомашьи глаза и сытое лицо с бородавками. Омра сам с отцом, как и сирота Нельва, батрачил на Яузу. Сколько раз кулак, подозревая о взаимной привязанности Омры и Нельвы, угрожал убить пастуха и однажды хореем повредил Нярую два ребра. Теперь сам, наверно, гниет в земле. Говорят, где-то за Уралом подавился осетровой костью.
Хорошо сделала русская учительница, взяв к себе Нельву. Когда Омра, как и другие пастухи, вступил в колхоз, Нельва уже в школе уборщицей работала: полы мыла, печи топить умела. Даже читать научилась. Совсем другой девушкой стала. Омра стал беспокоиться: может, Нельва теперь не выйдет замуж за темного, неграмотного ненца. А она вышла за Омру — видимо, крепко любила его. Хорошей женой оказалась Нельва: дочку и сына родила. Дочь уже замужем, а сын в Ленинграде учится.
Плохо только одно — жена заставляет Омру каждую неделю мыться в бане. В такие дни между ними часто происходят споры. При этом жена ведет себя совсем спокойно, всячески убеждая мужа».
«Чудная все-таки Нельва, — размышляет Няруй, устало подходя к чуму. — Говорит, тело чистым будет, дышать будет легче. Если устанешь, все равно тяжело дышать».
Потом, видя, как Нельва выглянула в дверь, Омра подумал:
«С чем она ожидает меня? На этот раз, видно, удивлю и опечалю ее».
Но жена, вопреки ожиданиям мужа, нисколько не удивилась и не огорчилась, а, как показалось Омре, даже повеселела.
— Чему радуешься? — с удивлением спросил Няруй, сняв малицу и отряхивая с нее снег перед железной печкой. — Не думаешь, что мне придется краснеть? Все скажут: слово дал, а не выполнил.
— В-он в сундуке лежит шкурка. Сдай ее — даже перевыполнишь обязательство, — посоветовала Нельва, ставя на маленький столик большую эмалированную чашку с дымящимся вареным мясом.
Няруй испуганно посмотрел на жену и, небрежно бросив малицу в угол, строго сказал:
— Нехорошие слова болтает твой язык. Наверное, пока я пропадал в тундре, ты опять каких-нибудь книг начиталась.
Жена улыбнулась, спросила спокойно:
— Ну, чего ты боишься? Думаешь, больше удачи у тебя не будет, если первую добычу раньше срока сдашь? Ты все веришь в какие-то сказки.
— Это не сказка. Это нашими дедами и прадедами не раз проверено.
— А ты вот сам проверь, — не унималась жена, хлопоча возле стола.
— Глупая, — первый раз назвал ее так Омра, подходя к умывальнику, — ты хочешь, чтобы я потом всю зиму попусту таскал лыжи по тундре?
Нельва засмеялась, и на ее круглых щеках показались ямочки. Черные, как смоль, волосы были причесаны по- русски, клубком на затылке. Вообще она старалась придать себе вид русской женщины. Ее в колхозе считали активисткой, хорошей общественницей.
Глядя на спину мужа, Нельва сказала:
— Помнишь, в прошлом году я нечаянно наступила на капкан? Ты его выбросить хотел, говорил: «Опоганила, теперь ни один зверь не попадет в него». А когда все же поставил — лису добыл. Да и можно ли ради такого дня считаться с каким-то поверьем? Подумай, голова седеющая!
Омра, усаживаясь за стол, вздохнул, проворчал:
— Учит, как будто я сам не понимаю. Но вот дальше-то как буду промышлять?
* * *
Афанасий Медведев, высокий блондин с веселыми голубыми глазами, сидел перед лампой-«молнией», готовил сводку для заготовительного отдела рыбкоопа. Чтобы не поддаться дремоте, он часто потирал виски, облокотясь обеими руками о широкий стол со стопками квитанций и ведомостей по приемке пушнины. Он не спал уже больше двух суток. Дверь заготпункта почти не закрывалась. Был конец срока взятых охотниками обязательств, и Медведев круглые сутки принимал пушнину.
На стене между висящими сплошь шкурами песцов, лисиц, волков, выдр, горностаев и росомах мягко тикали часы-ходики, показывая шесть часов. Ровно через сутки начнутся выборы. Народы Российской Федерации рапортовали в эти дни своей родной стране о достигнутых успехах в честь всенародного праздника. Готовил рапорт об успехах охотников тундры и Афанасий Медведев. Сводка уже была почти готова — отправку ее задерживала пустая графа против фамилии Няруя Омры. Он один не выполнил своего обязательства, и у Медведева не поднималась рука заполнить графу: Омра Няруй — один из лучших охотников. Не может быть, чтобы Омра удовлетворился достигнутым, не выполнив полностью своего слова. Медведев слышал — Няруй в пургу ушел на охоту. Неужели случилось несчастье?
Заготовитель нетерпеливо оглянулся на часы и, размышляя, начал прохаживаться по комнате, бесшумно ступая меховыми кисами.
Афанасий Медведев шестой год работал пушником-заготовителем. Родился и вырос он на Иртыше, около Тобольска. До войны сам был охотником. А вернувшись с фронта, приехал на Ямал. Здесь тоже несколько лет охотничал, а потом по путевке рыбкоопа учился в Салехарде на годичных курсах пушников-заготовителей. Приняв отдаленный торгово-заготовительный пункт, Медведев быстро завоевал признание и уважение населения тундры. Правда, в первый год работы пушником встретил он много трудностей. Не знал ненецкого языка, плохо был знаком с бытом и обычаями ненцев.
Но Афанасий Медведев прекрасно знал свои обязанности, свою работу и, не щадя себя, в любую погоду выезжал на самые отдаленные охотничьи участки, чтобы своевременно обеспечить промысловиков продуктами питания, боеприпасами, чтоб на месте принять пушнину. Не раз он обмораживал пальцы рук, отпуская ненцам муку и другие продукты прямо в тундре, в пятидесятиградусный мороз и в пургу.
Пушнину принимал безошибочно, и это особенно сильно поднимало авторитет молодого пушника. С первых дней своей работы Понька, как по-простому звали ненцы Афанасия Медведева, стал учить охотников правильно обрабатывать шкурки — бороться за качество пушнины. Бывая в тундре, в чумах охотников, разъяснял населению политику партии и правительства, часто оказывал первую медицинскую помощь. В осеннее время отвозил в школу-интернат детей, взятых на лето родителями.
Как-то в первый год работы Афанасий Медведев, находясь в тундре, предложил охотникам крупу, но оказалось, что ненцы не умеют варить кашу. Медведеву пришлось в нескольких чумах самому варить кашу и угощать ею охотников. Каша ненцам понравилась, и впоследствии они просили привезти им «кашки» — крупы.
Теперь, когда Медведев уже довольно свободно владел ненецким языком, по тундре самостоятельно ездил на оленях, в каждом чуме считался своим человеком, ему гораздо легче стало работать.
«Хороший народ — ненцы», — думал он, прохаживаясь по комнате.
В сенях скрипнула половица, и в избу, бесшумно отворив дверь, вместе с густыми клубами морозного воздуха быстро проскользнул небольшой человек.
— Омра! Шайтан тебя побери! — радостно воскликнул Медведев.
— Ань торово, Понька, — глухим, не своим голосом молвил Няруй, виновато глядя в глаза Афанасия Медведева.
— Здравствуй, здравствуй. Проходи, присаживайся, — радушно встретил его заготовитель и добавил: — А я жду тебя. Ну, вытряхай из-за пазухи. Где пушнина?
— Плохо, очень плохо, — сокрушенно сказал Няруй, опускаясь на длинную лавку.
— Неужели ничего больше не добыл?
— Пропал я нынче, пропал, — еле слышно прошептал охотник, глядя себе под ноги.
Медведев крупно зашагал по комнате, по привычке поглаживая круглый подбородок.
— Пропасть-то ты не пропал. Квартальный план выполнил в два с лишним раза. Но слово твое осталось не выполненным.
— Вот это и плохо. Шибко плохо.
— Да-а. А сводку надо давать.
— Куда? — поднял голову Омра.
— Правлению колхоза и в рыбкооп.
Няруй вновь опустил голову, весь как-то съежился. Наступила минута молчания. Медведев вынул из кармана портсигар, раскрыл его, протянул Нярую:
— Закури.
Няруй, привстав, потянулся за папиросой и не заметил, как из-под малицы на пол сползла мягкая шкурка.
— Песец голубой! — восторженно воскликнул заготовитель и наклонился за шкуркой.
Охотник, поняв свою оплошность, крикнул:
— Нельзя!
— Что такое? Почему нельзя? — удивился Медведев, стараясь заглянуть в глаза Нярую.
— Нельзя, — еще раз, но уже потише сказал тот.
— Что с тобой, Омра? — спросил Медведев, поднимая шкурку.
— Плохо, — прошептал Няруй, глядя вниз, в одну точку.
Заготовитель пожал плечами:
— Не понимаю.
Он подошел к столу, подвинул поближе лампу и, несколько раз тряхнув шкурку, подул на мех, поворачивая огузком. Пощупал мездру. Голубовато-бурый густой пышный мех блестел.
— Шкурка первого сорта и без единого дефекта,— сообщил заготовитель. — Вот это подарок к празднику!
Омра Няруй по-прежнему сидел на лавке, в глубоком раздумье глядел в темный угол комнаты.
— Ты, Омра, видно, простыл, заболел. На тебе лица нет, — начал Медведев, подойдя к охотнику и опуская руку ему на плечо. — Может, спирту тебе дать? А то обратись к фельдшеру.
— Ничего мне не надо, — молвил Няруй и, вставая, добавил: — Ладно, бери песца. Ради такого дня сдаю. Пиши скорее бумажку.
Вручая квитанцию, заготовитель похлопал Няруя по плечу:
— Коли добыл, зачем его держать. Желаю тебе, Омра, таких же удач в дальнейшем! Поправляйся — и снова за охоту.
— Не будет у меня никаких удач больше в этом году, — вздохнул Няруй и, не попрощавшись, направился к выходу.
— Вот странно! — развел руками Медведев. — Ушел, рассердился...
* * *
Весь день Няруй не находил себе места. Он действительно был похож на больного. К себе в чум его не тянуло, а идти на звероферму, где работала жена, и ссориться там с ней не решался. Так целый день и болтался по фактории, про себя ругая Нельву за то, что она на какой-то миг убедила его и он совершил непоправимое дело.
Вечером в правлении колхоза состоялось собрание охотников. Заведующий торгово-заготовительным пунктом выдавал передовым охотникам премии и тут же оформлял новые обязательства. Няруй Омра получил премию — сорочку на малицу, голубого цвета с ярко-желтыми полосками на подоле, в обшлагах рукавов и у ворота. На груди сорочки был вышит белый песец. Премию принял без особой радости, давать же обязательство отказался.
— Какой я теперь охотник, — заявил он и раньше времени покинул собрание.
Медведев хотел было остановить Няруя, попросить объяснения, но, подумав, решил поговорить с ним наедине. Товарищам же поведение Омры было совершенно непонятным. Они вопросительно глядели на Медведева. Тот ответил:
— Омра, кажется, заболел. Видно, простыл. Я поговорю с ним отдельно.
После собрания Афанасий Медведев в небольшом клубе, где помещался избирательный участок, встретился с секретарем первичной партийной организации колхоза Ямбо Оковоем, который сейчас был председателем участковой избирательной комиссии. Это был коренастый мужчина лет тридцати, с бритой головой, в черном костюме, в галстуке и в меховых кисах-белобоках. На груди — несколько боевых медалей.
Медведев рассказал ему о поведении Омры. Решили в праздник не тревожить Няруя, а поговорить с ним в понедельник, вызвав в контору колхоза.
...Маленькая, затерявшаяся в тундре фактория в день выборов была праздничной, ликующей, как любой населенный пункт республики. Няруй с женой проголосовали в числе первых. Потом они пошли в школу, где демонстрировали кинокартину. Омра просмотрел несколько частей кинофильма и, жалуясь на головную боль, ушел, хотя жена и не отпускала. Придя в чум и не снимая нарядной малицы с премиальной сорочкой, лег на оленью шкуру, положив голову на аккуратно свернутую мягкую меховую одежду — гусь.
«Вот и праздник, — размышлял он. — Все веселятся, у каждого на сердце радость. Вон кто-то, слышно, с гармошкой идет. А я лежу, как медведь в берлоге, только лапу не сосу. И все из-за чего! Попался бы перед пургой хоть один песец — голубого не сдал бы раньше срока, завет стариков не нарушил бы. На сердце было бы спокойно. Веселился бы сейчас, как все. Спирту можно было немного выпить. Ох, и давно я спирту в рот не брал! Думал, в праздник выпью, а получилось совсем плохо. С горя кто же пьет? Теперь шкурка голубого песца у Поньки. Наверное, на самое видное место повесил. А что, если попросить шкурку обратно? Бумажку могу возвратить, я по бумажке за голубого песца еще ничего не получал. Скажу Поньке: «Дай, Понька, голубого песца обратно. Вот тебе бумажка. Поверь Нярую Омре, он тебя не подведет. День и ночь буду в тундре пропадать, а лишнюю шкурку в счет старого обязательства добуду». Понька умный, хороший человек. Разве попавшему в беду не посочувствует?»
— И как я сразу не додумался обратно взять шкурку! — вслух сказал Няруй и сел.
От неожиданной мысли его бросило в жар. Он откинул назад капюшон малицы, обнажил вспотевшую голову. Минуту подождал, словно прислушиваясь к чему-то. Потом ударил себя по колену и решительно вышел из чума. Оглянувшись вокруг и не видя никого поблизости, почти бегом направился в торгзаготпункт. Приемная пушнины — на замке. Видно, Понька в другой половине дома, в магазине. Так оно и оказалось. Понька. весело переговариваясь, отпускал товар приехавшим из тундры, уже успевшим проголосовать ненцам. Весь магазин, от прилавка до двери, набит людьми. Самого Поньки не было видно. Слышался только его басовитый голос.
— Ох и шкурка хороша! Настоящее «мягкое золото»! Молодец, старик. Плана не имеешь, а государству помогаешь, — говорил он кому-то.
Няруй стоял у самого порога. Услышав эти слова, он вдруг почувствовал, что пришел сюда зря. Ведь Понька мог при людях так же хвалить и сданную Няруем шкурку голубого песца. Значит, шкурка уже теперь не тайна, она уже побывала в чужих руках. Какой будет толк от того, если Понька и согласится возвратить шкурку!
«Ну и глупый же я, глупей авки[11 - Авка — вскормленный в чуме олененок.], — ругал себя Няруй, тяжело спускаясь по ступенькам крыльца. — Как же быть? Пойду, однако, завтра в контору. Председателю скажу, секретарю парторганизации скажу, хоть и беспартийный: «Беда у меня! Не знаю, как быть. Наверно, зря буду лыжи таскать». Пусть назначат на другую работу».
С такими мыслями возвратился Няруй в чум, растопил железную печку, вскипятил чай. Потом поел строганины из мерзлого муксуна, выпил полчайника крепкого горячего чая. Не дожидаясь жены, Омра лег спать.
_*_* *
Утром Омру Няруя вызвали в правление колхоза. Когда он вошел в контору, там сидели трое: председатель колхоза Аби Салиндер — сухощавый ненец в коричневого цвета толстовке и в черных ватных брюках, секретарь парторганизации Ямбо Оковой и Афанасий Медведев.
Секретарь парторганизации пододвинул поближе к себе стул, пригласил Няруя сесть. Тот минуту потоптался у двери, потом как-то боком прошел меж столов и сел напротив секретаря.
— Вот так, поближе ко мне, — сказал Ямбо Оковой, приветливо и испытующе глядя на Омру.
Няруй опустил назад капюшон малицы, стал поглаживать волосы с сединой у висков.
— Ну, как, товарищ Няруй, здоровье твое? — начал секретарь, открывая костяной портсигар. — Говорят, ты болеешь?
— Нет, я совсем не болею.
Ямбо Оковой, тихо постукивая папиросой по крышке портсигара, кивнул в сторону Медведева бритой головой.
— Вон заготовитель говорит: ты в последний раз пришел к нему с голубым песцом и все о чем-то сокрушался. Тебя кто-нибудь обидел?
Няруй отрицательно мотнул головой, глядя вниз и перебирая пальцами сорочку малицы на коленях.
Секретарь спокойно продолжал:
— А отчего ты новое обязательство взять отказался? Ты, Омра, один без обязательства остался.
— Это нехорошо, — вступил в разговор председатель колхоза.
Няруй еще ниже опустил голову, пробормотал:
— Может, у меня нынче удачи не будет больше.
— Во-во, об этом он мне тоже говорил, — сказал Медведев.
Ямбо Оковой прилег грудью на стол, спрашивая охотника:
— Что ты сказал? Удачи не будет?
— Ну да.
Аби Салиндер, перебирая на столе бумаги, улыбнулся.
— Чего выдумал...
Это не выдумка, — ответил Няруй.
— А что?
Омра промолчал. Секретарь парторганизации встал с места.
— Да-а, мне теперь понятно. — Затем обратился к Медведеву: — Он в последний раз хорошую шкурку сдал?
— Первосортную, голубого песца.
— Ты, Омра, когда добыл его? — спросил Оковой, дымя папиросой.
— Давно.
— Как давно? В этом сезоне?
— Нынче осенью добыл.
— Наверно, первая добыча?
Няруй еле заметно утвердительно кивнул головой.
— Э-э, вон что, оказывается! — удивился председатель келхоза.
— А что такое? — поинтересовался Афанасий Медведев.
— Так, так, — покачал головой секретарь, прохаживаясь между столами и глядя на Няруя. Потом повернулся к Медведеву. — У ненцев существует поверье, что, если сдать первую добычу раньше окончания сезона, не будет удачи. Это — шаманская сказка.
— Не знаю, может, сказка, а может, правда, — ответил охотник.
— Да-а, выходит, еще плохо работаем, — задумчиво произнес Оковой и, встретив взгляд Омры, объяснил: — Я плохо работаю, Аби плохо работает, товарищ Медведев плохо работает.
Омра Няруй выпрямился.
— Почему плохо работаете? Вы свое дело делаете, хорошо работаете.
— Нет, — возразил секретарь парторганизации. — Выходит, плохо работаем, недостаточно помогаем нашим людям освобождаться от разных суеверий, предрассудков.
— А сколько их было в ненецком народе! — произнес Аби Салиндер.
— Действительно, сколько было этих суеверий, — подтвердил Оковой. — Женщина шагнет через вещь — опоганила, сядэям[12 - Сядэи — деревянные божки, идолы.] жертву не принесешь — промысла не будет, человек заболел — злой дух вселился в него, надо шамана позвать... Эти предрассудки окутывали человека от рождения, как чадный дым костров в чуме, помогали богачам обманывать народ.
Секретарь парторганизации сел рядом с Няруем, положил руку ему на колено.
— Теперь кулаков да шаманов нет. Мы сами хозяева. Живем в колхозах, новую счастливую жизнь строим. Так? — И укоризненно сказал: — А ты, оказывается, веришь в разные выдумки.
Няруй поднял голову.
— Не я выдумал. Это наказ моего отца. Он, кажется, неплохим охотником был.
— Если верить всему, чему верили неграмотные, забитые наши отцы и деды, мы к коммунизму будем двигаться тюленьими шагами, — ответил секретарь.
Афанасий Медведев удивился:
— Из-за какой ерунды убивается. Я думал, он верно заболел. Да знал бы я, что у Няруя есть несданная пушнина, давно бы проходу не дал.
— А почему ты, Омра, решился сдать шкурку первой добычи? — спросил председатель колхоза.
— Да-да, — присоединился Ямбо Оковой, — ведь ты, товарищ Няруй, квартальный план уже давно перевыполнил.
Няруй пожал плечами:
— А что же делать мне было? Я слово давал, к празднику три квартальных плана выполнить обещался. Если бы не сдал голубого песца, все сказали бы: Няруй слово свое не сдержал.
— Значит, ты хотел быть верным своему слову? — сказал секретарь. — Это хорошо, Омра. Ты этим помог Родине быстрее получить ценную пушнину. А она ей очень и очень нужна. Ты это знаешь, мы рассказывали вам об этом не раз. И выходит, социалистическое обязательство ты брал совсем не зря. Оно помогло тебе быть в одном ряду с передовыми охотниками. Ты понимаешь меня, Омра?
— Конечно понимаю.
— А почему же сейчас отстаешь от товарищей? Не хочешь брать новое обязательство? — спросил Медведев.
Няруй внимательно посмотрел на всех и улыбнулся:
— Ну вот, боюсь и только. Вдруг больше ничего не буду добывать.
— Чудак, — сказал председатель колхоза. — Если по-прежнему будешь старательно промышлять, почему же не будешь добывать?
— Удача у того, кто честно, самоотверженно трудится, умело ведет свое дело, а ты как раз такой, — добавил Ямбо Оковой.
— Нет, когда добуду хоть одного зверя, тогда и возьму обязательство, — твердо сказал охотник.
— Значит, хочешь на деле убедиться, что поверье насчет удачи — обман? — спросил секретарь, — А скажи, Омра, ты до этого каждый раз с добычей возвращался?
— Да нет, иногда за неделю одного зверька добывал, — ответил Няруй.
— Вот видишь? — сказал Медведев. — И на этот раз может случиться, что капканы будут пустыми, пурга-то недавно была.
— После пурги я все капканы сызнова поставил, — объяснил Няруй.
— Тем лучше, — сказал секретарь парторганизации и, переглянувшись с товарищами, закончил, кладя руку на плечо охотника: — Иди проверяй капканы. Мы можем подождать. Раз проверь, два проверь, три проверь. Когда-нибудь да поймаешь зверя. А когда вернешься с добычей, оформим обязательство.
* * *
Никогда с таким тяжелым настроением не уходил Няруй на охоту. Даже обитые оленьими камысами лыжи, казалось ему, не скользят, а прилипают к только что выпавшему снегу, мешают делать широкие и быстрые шаги.
Надоедливая мысль беспрестанно сверлила голову: «Зря идешь, зря идешь».
Когда он наконец дошел до капканов, небо совсем очистилось от туч, и луна ярко озарила свежевыпавший снег.
Первые осмотренные ловушки оказались пустыми, с нетронутыми приманками. Няруй заметил следы лисицы. Она несколько раз обошла вокруг капкана, но до приманки не дотронулась. Такие случаи бывали не раз и раньше, но сейчас это озадачило Омру. «Неужели начинаются мои неудачи?» — мелькнуло у него в голове. След лисицы спускался к ручью. Там у Няруя было поставлено два капкана. Он направился туда и, увидев, что одного капкана нет, страшно испугался. «Началось!» — невольно вырвалось у него, и он почувствовал дрожь в коленях.
Лиса, видно, долго билась, стараясь вырваться из железной пасти, перегрызла веревку от якорька и поскакала вниз по ручью, волоча за собой капкан. Свежие капли крови отчетливо темнели на голубоватом снегу. Значит, попала в капкан недавно и уйти далеко не успела. Няруй снял с плеча ружье, направил лыжи по следу лисы. Она иногда останавливалась, пытаясь освободить лапу, и в этих местах Няруй видел темные пятна.
На одном из таких пятен он заметил клочок шерсти, примерзший к снегу. Зоркие глаза охотника быстро определили — лиса серебристо-черная. Теперь Няруй шел быстрее, думая только о лисе. Недалеко от устья ручья он увидел второй след, намного крупнее лисьего. «Волчий», — подумал Омра и остановился. Зверь, видно, большими прыжками спустился с соседнего холма и, напав на след лисы, потрусил за ней, на ходу слизывая кровяные капли.
Няруй стоял в нерешительности. Возвращаться обратно или преследовать зверей? А может, это и есть то, о чем говорили старые люди: зверь будет дразнить, капканы уносить, на беду сманивать? Неприятная дрожь точно так же, как в тот раз в «куропачьем чуме», пошла по телу с головы до ног. Но клочок серебристо-черной шерсти, зажатый в руке, не давал покоя, и Няруй снова зашагал вперед, беспокоясь о том, что, если волк успеет догнать лису, он ее разорвет. Значит, надо вначале убить волка или отогнать его, а лису-то он догонит, с капканом ей далеко не уйти.
Выйдя на небольшую полянку, он потерял следы. Легкий ветерок успел занести их пушистым снегом. Однако Няруй вскоре снова нашел следы. Они круто свернули направо, в сторону густых зарослей карликовых берез. Приближаясь к ним, охотник заметил в одном из кустов качающиеся прутья. Кто их шевелил — лиса, волк? А может, куропатки? Эта неясность заставила Няруя замедлить шаги. Вдруг небольшая тень промелькнула между кустами. Теперь прутья закачались в другом месте. Это шевелит лиса. А где же волк? Не успел Няруй сделать и двух шагов, как увидел волка. Он показался из-за того же куста, из которого выбежала лиса. Светло-бурый полярный волк был выше зарослей, и Няруй отчетливо видел на фоне ярко освещенного снега голову зверя, заметившего человека. Зверь сердито зарычал и, сделав два прыжка в его сторону, на минуту встал, оскалив острые клыки. Няруй взвел курок, наклонясь всем телом вперед, широко расставил короткие ноги. Холод пробежал по спине, руки еле заметно задрожали. Зверь, рыча, снова сделал прыжок. Раздался выстрел. Волк шарахнулся в сторону, но тут же, взвыв, поскакал на охотника, припадая на правый бок. Няруй выронил ружье и, вскрикнув, бросился на зверя.
* * *
Мокрые волосы прилипли к вискам, постепенно покрывались инеем. Крупные капли пота, испаряясь, неприятно щекотали лицо, но Няруй не обращал на это внимания, силясь высвободить левую руку из пасти волка. Острые клыки впились глубоко в рукав малицы у самого локтя, и Няруй осторожно разжимал пасть мертвого зверя, чтобы не разорвать тонкий меховой гусь. Когда наконец удалось высвободить руку, голова зверя мешком упала на снег. Волк был большой, как двухгодовалый олень. Широкая струйка крови темнела у него под сердцем. На снегу чернела глубокая лунка. Тут же лежал ножик с узким, как ребро пыжика, лезвием. Няруй поднял нож, обтер лезвие о комок снега, сунул в ножны.
Когда разъяренный зверь набросился на охотника, Няруй успел всунуть в пасть зверя зажатую в кулак руку, а другой рукой выдернул нож из ножен, всадил его под ребро волку. И это спасло охотника. Теперь он, закинув за плечо ружье, стоял над убитым волком и облегченно вздыхал, собираясь закурить. Но тут он вспомнил про лису, быстро направил лыжи к кусту, где в последний момент качались ветки. Действительно, след и капли крови говорили, что лиса проскользнула в этот куст. Няруй обошел вокруг него, но следов выхода из куста не обнаружил. Раздвигая руками ветви, он заглянул в глубь зарослей и заметил в темноте светящиеся лисьи глаза. Она еле слышно визжала, не в силах высвободить лапу с застрявшим в прутьях капканом. Няруй не спеша снял ружье и прикладом метко ударил по. самому носу лисы.
Она, не пикнув, сжалась комком.
* * *
Омра Няруй снял лыжи и, сидя на туше волка, выкурил три трубки подряд. Он еще не успел успокоиться от только что пережитого. Тяжело дыша, глубоко затягивался дымом крепкого листового табака. Потом вынул из мешочка сушеное мясо, аппетитно закусил и принялся снимать шкуру с волка, ловко орудуя ножом.
Через полчаса, расставив возле волчьей туши два песцовых капкана, он с грузной ношей скользил по старой лыжне. Луна висела низко над белою тундрой. Синие тени от холмов и сугробов уходили куда-то в бесконечную даль, словно полые речки в весеннюю пору. На востоке небо заметно посветлело. Легкий ветер приятно щекотал лицо, играл серебристым мехом лисы, закинутой на плечо охотника. У Омра Няруя на душе было легко и весело. Он затянул песню, тут же сложенную им, — песню об удаче.
notes
Примечания
7
Орлиный месяц — январь. С этого месяца солнце начинает «парить» в небе, как орел.
8
Камыс — шкурка с ноги оленя.
9
Тобоки — обувь из оленьих камысов мехом наружу.
10
Чижи — меховые чулки.
11
Авка — вскормленный в чуме олененок.
12
Сядэи — деревянные божки, идолы.