[image]
Борис ГАЛЯЗИМОВ
ПРОЩАНИЕ С ЧУДОТВОРЦЕМ
СКАЗ О СИБИРСКОМ ПЕРВОГРАДЕ ПОЭМА
1
Чтоб мог ты, читатель, представить
Тюмень, Скажу тебе так: перевалишь Урал,
Враз явятся степь, череда деревень
И колков — за валом березовый вал.
Но вдруг из земли — будто друза камней! —
Раскиданный строй стеклоглазых домов.
Над ними — дымы, как навес из сетей,
И краны — как руки, что тянут улов.
Любой, в это верю я, город живой,
А значит, и сердце у города есть.
Тюменское — там, где былинной порой
Игольчатый тын стен острожных воскрес.
Для града — удобье! Гора — не гора.
Тюменка-река изломалась в гармонь.
С другой стороны воды катит Тура.
Кулига земли, как Микулы ладонь!..
2
Сшибались над крошечной пядью земли
Нестойкие ветры утрат и побед.
Здесь некогда стадно сибиры прошли,
Оставив густую цепочку легенд.
Сибиры... Орда низкорослых людей...
Легенды тех лет уверяют меня:
Четыре десятка потешных мужей
Тряслось на спине одного лишь коня.
И чтоб скакуна на махан завалить,
Сходилось сибиров не меньше, чем взвод.
По веснам же шалым пигмеи вели
Войну с... журавлями — царями болот.
Гонимые алчною страстью одной —
И нежного мяса вкусить, и яиц,
Шли карлики скопом, крикливой толпой
К извечным местам гнездования птиц.
Узрев супостатов в молочной дали.
В пути еще птицы давали им бой.
Урон ощутимый в тех схватках несли
Как с той стороны, точно так и с другой.
Треск шкур! Свист дубинок! Отчаянный вскрик!
От когтя на лике кривой рваный след...
И вся эта свалка с зари до зари.
Таков вот суровый расчет за обед!
В те дни на отрадные в прошлом края
Нежданно обрушилась злая беда:
Диск солнца стал серым от туч комарья.
И в летний разгар ворвались холода.
У карликов вождь был, а иначе — пам,
Такой многознающий, сморщенный дед.
Молитву воздав деревянным божкам,
Собрал он сибиров на общий совет.
То был не совет даже — сущий содом!
Гудел перекатами девственный лес.
Одни предлагали покинуть свой дом,
Другие уперлись, и — все! Наотрез!
Мол. здесь родились, здесь могилы отцов.
Века бедовали и стронуться вдруг!
Часть карликов тех предпочла отчий кров,
Другая же двинула в степи, на юг.
А в стане оставшихся начался мор:
Не больно-то сладкое вышло житье!
И кинулись карлики в воды озер —
Себя погребли и потомство свое.
А те, что ушли? Был их шумен поток.
Все ж гнали коней и отары овец.
Долгонько, как пепел седой, островок
Хранил той ордой нанесеный рубец.
И снова — легенды. И несть им числа.
Мол, карликов род рядом с персами жил.
Что рать тех людей возле Рима прошла.
И даже мелькает в преданиях Нил.
Безвестным сказался сибиров исход.
Не сразу поймешь: где легенда — где быль...
И все-таки сей легендарный народ
Себя обессмертил в названьи — Сибирь!
3
Землицы закаменной скудный клочок,
С избытком тебе повидать довелось.
А сколько счастливых и горьких дорог
На лоне твоем в хитрый узел сплелось!..
Во власти тягучих, как патока, дум
Стоял здесь, воззрив за Урал взгляд степной,
Хозяин Сибирского Юрта Кучум,
Посмевший дать вызов России самой.
А вроде недавно, лет тридцать назад,
Тут жил — не тужил древний род Тайбугин.
Им правили братья: старшой Бекбулат,
Меньшой — Едигер. Внешне — будто один.
В счастливых трудах пребывал каждый двор.
И плыл над землей зауральской покой.
По-братски два хана вели разговор
Со градом Руси — златоглавой Москвой.
Исправно род древний Москве дань платил,
Вел торги со странами, с тьмою племен...
Сходились в Чинги караванов пути
С времен халифатов — глубоких времен.
О, давних тех торжищ цветная река!
Кафтаны, тюрбаны, халаты до пят...
В оттянутом ухе у перса серьга,
Две тощих косы у вогула торчат...
А россыпь товаров!.. Блеск хрупких зеркал,
Меха и чаи. и восточная сласть...
И добрые споры, и крик зазывал...
Хорошее дело — торговая страсть!
Ковыльной рекой, шелестящей, как шелк,
Шакалом прокрался Кучум в мирный стан.
Язык общий с братьями он не нашел,
И две головы покатились в бурьян!
О, жажда безумная длани погреть
Над жаром мангала, зовущимся Власть!
Являла ты подлость и сеяла смерть,
Давала урок, как отнять, как украсть.
И вот — новый выскочка, новый Чингис,
Нарекший Светилом Вселенским себя...
Меняются ханы, меняется жизнь.
Но каждый раз старое трубы трубят.
Мир будто бы в чан смолокур окунул.
Соленым от слез холм приреченский стал.
А выкормыш ханский тайджа Маметкул
Повел тумен свой за клыкастый Урал.
Горел небосвод. Гнали девок в полон.
Известь норовил ворог корень мужской.
Всему есть конец. И разбою заслон
Поставил Ермак, храбрый витязь донской.
Он тоже вот здесь, на угоре, стоял,
Кудряв, плосколиц да плечами широк.
А рядом, за логом, кострищем пылал
Не принявший мира Чинги-городок.
Легенда живет... На седом островке
Казакам пришлось зиму-злыдень прожить
Пред тем, как войною пойти на Искер
И хана надменного с куреня сбить.
Сдавались в те дни чередой города,
Валились князьки к ермаковым ногам.
Сонм ужасов сеял пищальный удар
В лоскутно сшитом юрте врага.
Ермак жe на острове, только ином,
Раскинутом в устье Вагая-реки,
Погиб в поединке неравном ночном,
Не выпустив саблю из твёрдой руки.
С той грустною вестью сюда, на Тюмень,
Однажды служивый прибрёл человек,
В кафтанишке драном, косматый, как пень, —
Чать, шёл бездорожьем, тонул в водах рек,
Питался жe тем, что у ног находил, —
Где ягодок жмень, где пучок черемши...
Казаки сошлись. Тучный поп отслужил
Помин в честь святой убиенной души...
4
Скупая делянка сибирской земли...
Что видела ты, больно долог рассказ.
Но верю я, беды тебя обошли б,
Ежели бы ты не мозолила глаз.
Подобным местам знали русичи прок —
Не лезли, как тати, в бугры да леса.
Чтоб рядом — река и христов потолок
Да вся как на блюде мирская краса!
И вот вижу я, как «три сты» казаков,
Пришельцев с окраины вольной донской,
Покинув строй лодий — смолёных судов,
С опаской восходят на брег обдувной.
Тяжёл у тех воев кольчужный наряд.
Чеканы, фузеи, мечи, палаши...
Тревогой прошитые взгляды скользят
По кромке вершины, что тонет в тиши.
«Пуст брег? Иль засада раскосых сидит
В засилье косца не видавшей травы?
Мгновенье — синь-воздух от стрел закипит,
А там кой-кому не сносить головы!..»
Бывалых бросает то в холод, то в жар.
Идут — как над прорвой свершают шаги.
Но вот и вершина, за спинами — яр —
Не встренул никто — ни друзья, ни враги...
А тишь — аж в ушах поселились звонки.
И кажется, воздух недвижный набряк.
За речкой Тюменкой, где город Чинги, —
Ни гласа людского, ни лая собак.
Лишь небушко гладят метёлки дымков,
Как будто бы водит их чья-то рука.
Да тащит с давненько обжитых бугров
Баранины запах и дух кизяка.
Но сквозь тыновой редкозубый редут
Сверкают глаза, как степные огни:
— Скажи, о, Аллах, вновь на приступ пойдут
Иль выберут нечто иное они?..
Тревога крадётся, как рысь меж ракит.
Чем дальше, тем больше она, тем сильней,
Поклоны без устали бьют старики,
И матери в закуты прячут детей.
А в чёрных котлах зло клекочет смола,
И стрелы готовят уже про запас.
— Уж коли пойдёте — была не была! —
Спогубите нас, ан, не станет и вас!
И встал, будто кряж, воевода Сукин,
Снял тяжкий шелом и оправил ремень:
— Вот здесь у Туры, с гор бегущей реки,
Быть русскому граду с прозваньем Тюмень!
5
...Тюмень или тумен. Инако — туман.
Так в поры свои называл хан Чингис
Орду в десять тысяч кровавых улан.
И так же стоянки ордынцев звались.
Премудрая ценность — память сиречь
Сокрыта во всяких земных именах.
И имя Тюмень порешили сберечь
Не на день, не на два — на все времена.
Но вот завели перестук топоры
И песня плеснула в бездонную высь.
С обставленной колками поймы Туры
Утиные выводки тучей снялись.
— Гляди-ко, аж воздух от крыльев свистит!
— Да тут и задаром не диво прожить!
Не глядючи в стаю чекан запусти,
И можно похлебкой весь круг накормить!
— А рыбы-то!.. Рыбы, брат, сколечко здесь!..
Буровят Туру стерлядей косяки.
— Богат всяким зверем нехоженный лес.
И ягод — поляны, и мед, и грибки...
— Чуть дальше ступи, и поминки справляй:
Такая пред взором провальная ширь!
— Нет, если на свете и есть где-то рай,
То это страна по прозванью Сибирь!
— Сыскал тоже рай в этой яме глухой!
С ней век не сроднится казачья душа.
На дальней сторонке, сторонке чужой
Донская пичуга и та хороша!..
...На каждый роток не накинешь платок.
Гремит, будто камни катает, угор.
Но путь не за этим лежал на восток.
И спор завершает десятник-топор.
Рос град (поначалу, конечно, острог) —
Ров, стены и башни в одеждах стропил.
И поп — сам себе воевода и Бог —
То место, где церковка встанет, святил.
Породистый муж! Ходит слух: угодил
К ногаям в полон, но средь ночи воспрял.
Кадилом немало голов покрошил
И — птицею ряса! — во тьму ускакал!
Бедовый, он слышал малиновый глас,
Плывущий над Богом забытой страной.
Уж было у церкви прозвание — Спас,
Лишь не было «малого» — церкви самой.
Угор — муравейник. И шутки, и смех.
Стук бревен, протяжное шарканье пил.
По стройке сей шумной градской архитект
С планом да циркулем важно бродил.
Придержится, молвит, как колья чинить,
Чтоб тын одолеть даже ворон не смог.
Подскажет, как башенный угол срубить —
То ль «в шпат», то ли, скажем, привычно — «в замок».
И мал град поднять — это вам не пустяк:
Поставь срубы так, чтоб был всюду прозор.
Дозорную башню содей без гвоздя,
Имея в руках лишь пилу да топор.
На плане у зодчего будущий град
Со строгим зело треугольником схож.
К градскому кремлю примыкает посад,
Снабженный стеной и надолбами тож.
А дальше, за синею жилкой речной —
Другой треугольник, чуть смятый в боках.
Та часть будет зваться Ямской слободой,
И в той слободе обитать ямщикам.
Немало наук пришлый зодчий познал,
За Камнем срубил не один городок.
И горд был теперь: как-никак прорубал
Оконце «на полдень», то бишь на восток.
И вместе со всеми, в упряжке одной,
Как будто запамятав званье свое,
Сукин-воевода, горячий, крутой,
То бревна носил, то сдирал с них корье.
— А все ж воеводы — не хилый народ!
Такой не пойдет где-то сил занимать.
—Без помочи шубу с медведя сдерет —
В чем мать породила отпустит гулять!
— Пошло «воевода» от «воев водить».
А хилый куда рать казачью сведет?
— И грады отец наш обучен рубить.
Ишь, машет-то как! Аж топорик поет!..
6
Россия... Страна неуемных людей...
Ты в жажде извечной порыва вперед!
И стелется следом дух хлебных полей,
Дух стружки смолистой и терпкой, как мед.
Деяния злые тебе не с руки.
Согреть, накормить — вот души твоей суть...
...Все чаще над тыном торчат степняки:
Мечта — на затею урусов взглянуть.
— Вон, ствол в три обхвата на ошкур несут...
— А те вяжут рамы для изб в холодке...
— Скажи, аксакал, все ж пойдут — не пойдут?..
— Как знать, что сидит у неверных в башке!..
Все громче над тыном раскат говорков,
А русичи бьются над делом своим:
Знай, роют провальный, положистый ров
Да кольев щетину вздымают над ним.
Кричит воевода, а вторит толмач:
— Ну что, так и будем в отшельниках жить?
Ступайте сюда! Я вам друг — не палач!
Поможете град наш тюменский рубить!
— Словцо твое, русич, что сотовый мед!
Но можно его повернуть так и сяк.
Неуж атаманы хужей воевод?
И где та порука, что ты — не Ермак?
...Не ведаю я (канул в вечность тот миг),
Какой разговор люди дальше вели.
Но знаю: смешался татарский язык
С российскою молвью на пяди земли.
Всего-то на пяди, а экий базар!
Порой, что хотят от тебя, не поймешь.
И вился над мокрыми спинами пар:
Ларь хлебный без пота и тот не собьешь,
А если избы воеводской стена?..
Сырое бревно вознеси-ка на сруб!..
Чехвостит дончак сей кругляш: — Сатана!
— Шайтан! — рвется вслед у татарина с губ.
Смех смехом, но было и так иногда:
Бас трубный попа когда с клироса плыл,
В «корзине» мечети тряслась борода:
Аллаху молитвы мулла возносил!
И ветхим кафтаном быт старый трещал,
Ломались привычки, и рос ком забот.
В бореньях и муках себя создавал
Неведомый прежде сибирский народ.
Неведомый днесь да при славе века...
Судьба предрекла ему путь непростой:
Этапы, смрад тюрем, террор Колчака
И жаркие сечи с фашистской чумой...
Снега Подмосковья. Прут танки — не счесть.
Татарина русский по-братски обнял:
— Останешься жив, дай родным моим весть:
Ваш сын чести знамени не запятнал!
— И ты, друг-юлдаш, передай весть мою,
Выстоишь если в бою с вороньем...
Над бруствером двое в рост полный встают,
Уходят, Россия, в бессмертье твое!..
Но все это будет потом. А пока
У каждого в граде забот полон рот.
И в книгу судьбы летописца рука
Заносит тревогой охваченный год.
7
Кучум где-то сгинул, как в омут нырнул.
Но воду мутили волчата-сыны.
Летели гонцы из аула в аул
Со стрелами — знаками новой войны.
Под ночь у закованной в панцирь Туры
Задиристый враг полумесяцем встал.
Как рысьи глаза замерцали костры.
И колокол Спаса сон мирный прервал.
— К оружью, браты! Степняки у ворот!
Вот-вот могут вдарить, и всем нам — концы!
— Немедля согнать весь посадский народ
За стены градские, вовнутрь крепостцы!
Готовился спешно фузейный заряд.
Кто луку почтенье отдал, кто — мечу.
Казак и татарин — друг другу, как брат, —
Пред ворогом встали плечом ко плечу.
Чуть свет заявился в Тюмень визитер,
Напыщенный, точно закормленный гусь.
Он руку с письмом к воеводе простер:
— Без боя отдай нам свой город, урус!
Не то в эту ночь красноперый петух
Запляшет на всем, что ты в лето срубил, —
А сам в напряженьи держал волчий слух
И глазом, как волк, на фузеи косил.
Сукин стал багровым от наглости сей,
Сказал: — Снять порты и как след отстегать!
А чтобы бежалось обрат веселей,
К подолу тулупа метлу привязать!..
Под свист, улюлюканье ходко стригал
Всю спесь с себя сбивший степной человек.
Косматой метлой за собой подметал
Сплошною коростою взявшийся снег.
— Ату его, нехристь такую, ату!
— Давай-ка пошибче метлой-то играй!
— Донских казаков не возьмешь на испуг, —
Посланье сие всей орде передай!
Эх, око-то с блюдце, да зуб больно мал!
И дрогнул степняк. Отошел. Но в пылу
Ослушников ханских на колья вздымал,
Аулы сжигал, обращая в золу.
И долго безжалостно выжженный след
Боялся накинуть зеленый покров...
...Седой островок встретил зябкий рассвет
Настойчивым громом стальных топоров.
— Скажи-ка, служивый, был долог твой век,
Пришлось тебе всяких кудес повидать:
Пошто ладит-строит один человек,
Другой норовит тем же часом отнять?
— Всевышний, небось, так хитро рассудил:
Кому-то, брат, сеять... Кому-то, брат, жать...
Глаз правый, стал быть, с топора не своди,
А левый, опять же, с фузеи — с ружжа!
Заминка, и снова владыкою — труд.
Аля русича он — как лекарство от бед.
Гремят топоры, дружно пилы поют —
Как будто грозы не бывало и нет.
И дыбился город — уже не острог.
Смешение вер и смешенье кровей.
А в курене каждом, как счастья залог,
Сияла подковка над бровкой дверей.
8
Любой, в это верю я, город живой.
Коль так, то и сердце у города есть.
Тюменское — там, где былинной порой
Игольчатый тын стен острожных воскрес.
Сейчас это место уже не узнать:
Чать, кануло в вечность четыреста лет!
На холм, чуть просевший, пролился асфальт,
Сокрыв собой тракта печального след.
Но что же осталось? Быть может, вот ветр,
Трепавший в день давний казачьи чубы?
Иль с низкого неба стекающий свет
Да струйка реки, что в овраге рябит?
Все это осталось. Остались холмы,
Похожие чем-то на сытых китов.
А главное — память, которую мы
Как стяг пронесли сквозь заломы веков.
Та память о первых, кто в сумерках дней
Шагнул за Урала кремнистую круть...
...Рвут воздух упряжки моторных коней,
Дома, словно струги из камня, плывут.
И странно мне жить сразу в двух временах,
Меж коими — бьющийся плахами мост.
Стоит монастырь — аж шелом на ушах,
А рядышком кран, достающий до звезд,
Как будто рукою снимающий их,
Мечтая расставить по новым местам...
Чиста наша совесть за прожитый миг
И вроде пред памятью предков чиста.
Дощаник в свой герб поместил прежний град,
Сегодняшний — вышку в стальных кружевах.
«Сибирское чудо», «Сфинкс века», «Гигант» —
Гуляет по свету на всех языках.
Но где ж, город мой, твоей славы зенит?
Иль будет она прирастать каждый день?..
...В просторах Вселенной комета летит,
Прозванье которой все то же — Тюмень...
Так пусть не изыдет счет тем островкам,
Которые впредь предстоит обживать,
От брега которых иным Ермакам
В тревогой повитые дали сплывать.
И пусть в паруса тех, кто тронется в путь,
Лишь только попутные дуют ветра!
И каждый поход их свершается пусть
Под сенью надежды, любви и добра!
Борис ГАЛЯЗИМОВ
ПРОЩАНИЕ С ЧУДОТВОРЦЕМ
СКАЗ О СИБИРСКОМ ПЕРВОГРАДЕ ПОЭМА
1
Чтоб мог ты, читатель, представить
Тюмень, Скажу тебе так: перевалишь Урал,
Враз явятся степь, череда деревень
И колков — за валом березовый вал.
Но вдруг из земли — будто друза камней! —
Раскиданный строй стеклоглазых домов.
Над ними — дымы, как навес из сетей,
И краны — как руки, что тянут улов.
Любой, в это верю я, город живой,
А значит, и сердце у города есть.
Тюменское — там, где былинной порой
Игольчатый тын стен острожных воскрес.
Для града — удобье! Гора — не гора.
Тюменка-река изломалась в гармонь.
С другой стороны воды катит Тура.
Кулига земли, как Микулы ладонь!..
2
Сшибались над крошечной пядью земли
Нестойкие ветры утрат и побед.
Здесь некогда стадно сибиры прошли,
Оставив густую цепочку легенд.
Сибиры... Орда низкорослых людей...
Легенды тех лет уверяют меня:
Четыре десятка потешных мужей
Тряслось на спине одного лишь коня.
И чтоб скакуна на махан завалить,
Сходилось сибиров не меньше, чем взвод.
По веснам же шалым пигмеи вели
Войну с... журавлями — царями болот.
Гонимые алчною страстью одной —
И нежного мяса вкусить, и яиц,
Шли карлики скопом, крикливой толпой
К извечным местам гнездования птиц.
Узрев супостатов в молочной дали.
В пути еще птицы давали им бой.
Урон ощутимый в тех схватках несли
Как с той стороны, точно так и с другой.
Треск шкур! Свист дубинок! Отчаянный вскрик!
От когтя на лике кривой рваный след...
И вся эта свалка с зари до зари.
Таков вот суровый расчет за обед!
В те дни на отрадные в прошлом края
Нежданно обрушилась злая беда:
Диск солнца стал серым от туч комарья.
И в летний разгар ворвались холода.
У карликов вождь был, а иначе — пам,
Такой многознающий, сморщенный дед.
Молитву воздав деревянным божкам,
Собрал он сибиров на общий совет.
То был не совет даже — сущий содом!
Гудел перекатами девственный лес.
Одни предлагали покинуть свой дом,
Другие уперлись, и — все! Наотрез!
Мол. здесь родились, здесь могилы отцов.
Века бедовали и стронуться вдруг!
Часть карликов тех предпочла отчий кров,
Другая же двинула в степи, на юг.
А в стане оставшихся начался мор:
Не больно-то сладкое вышло житье!
И кинулись карлики в воды озер —
Себя погребли и потомство свое.
А те, что ушли? Был их шумен поток.
Все ж гнали коней и отары овец.
Долгонько, как пепел седой, островок
Хранил той ордой нанесеный рубец.
И снова — легенды. И несть им числа.
Мол, карликов род рядом с персами жил.
Что рать тех людей возле Рима прошла.
И даже мелькает в преданиях Нил.
Безвестным сказался сибиров исход.
Не сразу поймешь: где легенда — где быль...
И все-таки сей легендарный народ
Себя обессмертил в названьи — Сибирь!
3
Землицы закаменной скудный клочок,
С избытком тебе повидать довелось.
А сколько счастливых и горьких дорог
На лоне твоем в хитрый узел сплелось!..
Во власти тягучих, как патока, дум
Стоял здесь, воззрив за Урал взгляд степной,
Хозяин Сибирского Юрта Кучум,
Посмевший дать вызов России самой.
А вроде недавно, лет тридцать назад,
Тут жил — не тужил древний род Тайбугин.
Им правили братья: старшой Бекбулат,
Меньшой — Едигер. Внешне — будто один.
В счастливых трудах пребывал каждый двор.
И плыл над землей зауральской покой.
По-братски два хана вели разговор
Со градом Руси — златоглавой Москвой.
Исправно род древний Москве дань платил,
Вел торги со странами, с тьмою племен...
Сходились в Чинги караванов пути
С времен халифатов — глубоких времен.
О, давних тех торжищ цветная река!
Кафтаны, тюрбаны, халаты до пят...
В оттянутом ухе у перса серьга,
Две тощих косы у вогула торчат...
А россыпь товаров!.. Блеск хрупких зеркал,
Меха и чаи. и восточная сласть...
И добрые споры, и крик зазывал...
Хорошее дело — торговая страсть!
Ковыльной рекой, шелестящей, как шелк,
Шакалом прокрался Кучум в мирный стан.
Язык общий с братьями он не нашел,
И две головы покатились в бурьян!
О, жажда безумная длани погреть
Над жаром мангала, зовущимся Власть!
Являла ты подлость и сеяла смерть,
Давала урок, как отнять, как украсть.
И вот — новый выскочка, новый Чингис,
Нарекший Светилом Вселенским себя...
Меняются ханы, меняется жизнь.
Но каждый раз старое трубы трубят.
Мир будто бы в чан смолокур окунул.
Соленым от слез холм приреченский стал.
А выкормыш ханский тайджа Маметкул
Повел тумен свой за клыкастый Урал.
Горел небосвод. Гнали девок в полон.
Известь норовил ворог корень мужской.
Всему есть конец. И разбою заслон
Поставил Ермак, храбрый витязь донской.
Он тоже вот здесь, на угоре, стоял,
Кудряв, плосколиц да плечами широк.
А рядом, за логом, кострищем пылал
Не принявший мира Чинги-городок.
Легенда живет... На седом островке
Казакам пришлось зиму-злыдень прожить
Пред тем, как войною пойти на Искер
И хана надменного с куреня сбить.
Сдавались в те дни чередой города,
Валились князьки к ермаковым ногам.
Сонм ужасов сеял пищальный удар
В лоскутно сшитом юрте врага.
Ермак жe на острове, только ином,
Раскинутом в устье Вагая-реки,
Погиб в поединке неравном ночном,
Не выпустив саблю из твёрдой руки.
С той грустною вестью сюда, на Тюмень,
Однажды служивый прибрёл человек,
В кафтанишке драном, косматый, как пень, —
Чать, шёл бездорожьем, тонул в водах рек,
Питался жe тем, что у ног находил, —
Где ягодок жмень, где пучок черемши...
Казаки сошлись. Тучный поп отслужил
Помин в честь святой убиенной души...
4
Скупая делянка сибирской земли...
Что видела ты, больно долог рассказ.
Но верю я, беды тебя обошли б,
Ежели бы ты не мозолила глаз.
Подобным местам знали русичи прок —
Не лезли, как тати, в бугры да леса.
Чтоб рядом — река и христов потолок
Да вся как на блюде мирская краса!
И вот вижу я, как «три сты» казаков,
Пришельцев с окраины вольной донской,
Покинув строй лодий — смолёных судов,
С опаской восходят на брег обдувной.
Тяжёл у тех воев кольчужный наряд.
Чеканы, фузеи, мечи, палаши...
Тревогой прошитые взгляды скользят
По кромке вершины, что тонет в тиши.
«Пуст брег? Иль засада раскосых сидит
В засилье косца не видавшей травы?
Мгновенье — синь-воздух от стрел закипит,
А там кой-кому не сносить головы!..»
Бывалых бросает то в холод, то в жар.
Идут — как над прорвой свершают шаги.
Но вот и вершина, за спинами — яр —
Не встренул никто — ни друзья, ни враги...
А тишь — аж в ушах поселились звонки.
И кажется, воздух недвижный набряк.
За речкой Тюменкой, где город Чинги, —
Ни гласа людского, ни лая собак.
Лишь небушко гладят метёлки дымков,
Как будто бы водит их чья-то рука.
Да тащит с давненько обжитых бугров
Баранины запах и дух кизяка.
Но сквозь тыновой редкозубый редут
Сверкают глаза, как степные огни:
— Скажи, о, Аллах, вновь на приступ пойдут
Иль выберут нечто иное они?..
Тревога крадётся, как рысь меж ракит.
Чем дальше, тем больше она, тем сильней,
Поклоны без устали бьют старики,
И матери в закуты прячут детей.
А в чёрных котлах зло клекочет смола,
И стрелы готовят уже про запас.
— Уж коли пойдёте — была не была! —
Спогубите нас, ан, не станет и вас!
И встал, будто кряж, воевода Сукин,
Снял тяжкий шелом и оправил ремень:
— Вот здесь у Туры, с гор бегущей реки,
Быть русскому граду с прозваньем Тюмень!
5
...Тюмень или тумен. Инако — туман.
Так в поры свои называл хан Чингис
Орду в десять тысяч кровавых улан.
И так же стоянки ордынцев звались.
Премудрая ценность — память сиречь
Сокрыта во всяких земных именах.
И имя Тюмень порешили сберечь
Не на день, не на два — на все времена.
Но вот завели перестук топоры
И песня плеснула в бездонную высь.
С обставленной колками поймы Туры
Утиные выводки тучей снялись.
— Гляди-ко, аж воздух от крыльев свистит!
— Да тут и задаром не диво прожить!
Не глядючи в стаю чекан запусти,
И можно похлебкой весь круг накормить!
— А рыбы-то!.. Рыбы, брат, сколечко здесь!..
Буровят Туру стерлядей косяки.
— Богат всяким зверем нехоженный лес.
И ягод — поляны, и мед, и грибки...
— Чуть дальше ступи, и поминки справляй:
Такая пред взором провальная ширь!
— Нет, если на свете и есть где-то рай,
То это страна по прозванью Сибирь!
— Сыскал тоже рай в этой яме глухой!
С ней век не сроднится казачья душа.
На дальней сторонке, сторонке чужой
Донская пичуга и та хороша!..
...На каждый роток не накинешь платок.
Гремит, будто камни катает, угор.
Но путь не за этим лежал на восток.
И спор завершает десятник-топор.
Рос град (поначалу, конечно, острог) —
Ров, стены и башни в одеждах стропил.
И поп — сам себе воевода и Бог —
То место, где церковка встанет, святил.
Породистый муж! Ходит слух: угодил
К ногаям в полон, но средь ночи воспрял.
Кадилом немало голов покрошил
И — птицею ряса! — во тьму ускакал!
Бедовый, он слышал малиновый глас,
Плывущий над Богом забытой страной.
Уж было у церкви прозвание — Спас,
Лишь не было «малого» — церкви самой.
Угор — муравейник. И шутки, и смех.
Стук бревен, протяжное шарканье пил.
По стройке сей шумной градской архитект
С планом да циркулем важно бродил.
Придержится, молвит, как колья чинить,
Чтоб тын одолеть даже ворон не смог.
Подскажет, как башенный угол срубить —
То ль «в шпат», то ли, скажем, привычно — «в замок».
И мал град поднять — это вам не пустяк:
Поставь срубы так, чтоб был всюду прозор.
Дозорную башню содей без гвоздя,
Имея в руках лишь пилу да топор.
На плане у зодчего будущий град
Со строгим зело треугольником схож.
К градскому кремлю примыкает посад,
Снабженный стеной и надолбами тож.
А дальше, за синею жилкой речной —
Другой треугольник, чуть смятый в боках.
Та часть будет зваться Ямской слободой,
И в той слободе обитать ямщикам.
Немало наук пришлый зодчий познал,
За Камнем срубил не один городок.
И горд был теперь: как-никак прорубал
Оконце «на полдень», то бишь на восток.
И вместе со всеми, в упряжке одной,
Как будто запамятав званье свое,
Сукин-воевода, горячий, крутой,
То бревна носил, то сдирал с них корье.
— А все ж воеводы — не хилый народ!
Такой не пойдет где-то сил занимать.
—Без помочи шубу с медведя сдерет —
В чем мать породила отпустит гулять!
— Пошло «воевода» от «воев водить».
А хилый куда рать казачью сведет?
— И грады отец наш обучен рубить.
Ишь, машет-то как! Аж топорик поет!..
6
Россия... Страна неуемных людей...
Ты в жажде извечной порыва вперед!
И стелется следом дух хлебных полей,
Дух стружки смолистой и терпкой, как мед.
Деяния злые тебе не с руки.
Согреть, накормить — вот души твоей суть...
...Все чаще над тыном торчат степняки:
Мечта — на затею урусов взглянуть.
— Вон, ствол в три обхвата на ошкур несут...
— А те вяжут рамы для изб в холодке...
— Скажи, аксакал, все ж пойдут — не пойдут?..
— Как знать, что сидит у неверных в башке!..
Все громче над тыном раскат говорков,
А русичи бьются над делом своим:
Знай, роют провальный, положистый ров
Да кольев щетину вздымают над ним.
Кричит воевода, а вторит толмач:
— Ну что, так и будем в отшельниках жить?
Ступайте сюда! Я вам друг — не палач!
Поможете град наш тюменский рубить!
— Словцо твое, русич, что сотовый мед!
Но можно его повернуть так и сяк.
Неуж атаманы хужей воевод?
И где та порука, что ты — не Ермак?
...Не ведаю я (канул в вечность тот миг),
Какой разговор люди дальше вели.
Но знаю: смешался татарский язык
С российскою молвью на пяди земли.
Всего-то на пяди, а экий базар!
Порой, что хотят от тебя, не поймешь.
И вился над мокрыми спинами пар:
Ларь хлебный без пота и тот не собьешь,
А если избы воеводской стена?..
Сырое бревно вознеси-ка на сруб!..
Чехвостит дончак сей кругляш: — Сатана!
— Шайтан! — рвется вслед у татарина с губ.
Смех смехом, но было и так иногда:
Бас трубный попа когда с клироса плыл,
В «корзине» мечети тряслась борода:
Аллаху молитвы мулла возносил!
И ветхим кафтаном быт старый трещал,
Ломались привычки, и рос ком забот.
В бореньях и муках себя создавал
Неведомый прежде сибирский народ.
Неведомый днесь да при славе века...
Судьба предрекла ему путь непростой:
Этапы, смрад тюрем, террор Колчака
И жаркие сечи с фашистской чумой...
Снега Подмосковья. Прут танки — не счесть.
Татарина русский по-братски обнял:
— Останешься жив, дай родным моим весть:
Ваш сын чести знамени не запятнал!
— И ты, друг-юлдаш, передай весть мою,
Выстоишь если в бою с вороньем...
Над бруствером двое в рост полный встают,
Уходят, Россия, в бессмертье твое!..
Но все это будет потом. А пока
У каждого в граде забот полон рот.
И в книгу судьбы летописца рука
Заносит тревогой охваченный год.
7
Кучум где-то сгинул, как в омут нырнул.
Но воду мутили волчата-сыны.
Летели гонцы из аула в аул
Со стрелами — знаками новой войны.
Под ночь у закованной в панцирь Туры
Задиристый враг полумесяцем встал.
Как рысьи глаза замерцали костры.
И колокол Спаса сон мирный прервал.
— К оружью, браты! Степняки у ворот!
Вот-вот могут вдарить, и всем нам — концы!
— Немедля согнать весь посадский народ
За стены градские, вовнутрь крепостцы!
Готовился спешно фузейный заряд.
Кто луку почтенье отдал, кто — мечу.
Казак и татарин — друг другу, как брат, —
Пред ворогом встали плечом ко плечу.
Чуть свет заявился в Тюмень визитер,
Напыщенный, точно закормленный гусь.
Он руку с письмом к воеводе простер:
— Без боя отдай нам свой город, урус!
Не то в эту ночь красноперый петух
Запляшет на всем, что ты в лето срубил, —
А сам в напряженьи держал волчий слух
И глазом, как волк, на фузеи косил.
Сукин стал багровым от наглости сей,
Сказал: — Снять порты и как след отстегать!
А чтобы бежалось обрат веселей,
К подолу тулупа метлу привязать!..
Под свист, улюлюканье ходко стригал
Всю спесь с себя сбивший степной человек.
Косматой метлой за собой подметал
Сплошною коростою взявшийся снег.
— Ату его, нехристь такую, ату!
— Давай-ка пошибче метлой-то играй!
— Донских казаков не возьмешь на испуг, —
Посланье сие всей орде передай!
Эх, око-то с блюдце, да зуб больно мал!
И дрогнул степняк. Отошел. Но в пылу
Ослушников ханских на колья вздымал,
Аулы сжигал, обращая в золу.
И долго безжалостно выжженный след
Боялся накинуть зеленый покров...
...Седой островок встретил зябкий рассвет
Настойчивым громом стальных топоров.
— Скажи-ка, служивый, был долог твой век,
Пришлось тебе всяких кудес повидать:
Пошто ладит-строит один человек,
Другой норовит тем же часом отнять?
— Всевышний, небось, так хитро рассудил:
Кому-то, брат, сеять... Кому-то, брат, жать...
Глаз правый, стал быть, с топора не своди,
А левый, опять же, с фузеи — с ружжа!
Заминка, и снова владыкою — труд.
Аля русича он — как лекарство от бед.
Гремят топоры, дружно пилы поют —
Как будто грозы не бывало и нет.
И дыбился город — уже не острог.
Смешение вер и смешенье кровей.
А в курене каждом, как счастья залог,
Сияла подковка над бровкой дверей.
8
Любой, в это верю я, город живой.
Коль так, то и сердце у города есть.
Тюменское — там, где былинной порой
Игольчатый тын стен острожных воскрес.
Сейчас это место уже не узнать:
Чать, кануло в вечность четыреста лет!
На холм, чуть просевший, пролился асфальт,
Сокрыв собой тракта печального след.
Но что же осталось? Быть может, вот ветр,
Трепавший в день давний казачьи чубы?
Иль с низкого неба стекающий свет
Да струйка реки, что в овраге рябит?
Все это осталось. Остались холмы,
Похожие чем-то на сытых китов.
А главное — память, которую мы
Как стяг пронесли сквозь заломы веков.
Та память о первых, кто в сумерках дней
Шагнул за Урала кремнистую круть...
...Рвут воздух упряжки моторных коней,
Дома, словно струги из камня, плывут.
И странно мне жить сразу в двух временах,
Меж коими — бьющийся плахами мост.
Стоит монастырь — аж шелом на ушах,
А рядышком кран, достающий до звезд,
Как будто рукою снимающий их,
Мечтая расставить по новым местам...
Чиста наша совесть за прожитый миг
И вроде пред памятью предков чиста.
Дощаник в свой герб поместил прежний град,
Сегодняшний — вышку в стальных кружевах.
«Сибирское чудо», «Сфинкс века», «Гигант» —
Гуляет по свету на всех языках.
Но где ж, город мой, твоей славы зенит?
Иль будет она прирастать каждый день?..
...В просторах Вселенной комета летит,
Прозванье которой все то же — Тюмень...
Так пусть не изыдет счет тем островкам,
Которые впредь предстоит обживать,
От брега которых иным Ермакам
В тревогой повитые дали сплывать.
И пусть в паруса тех, кто тронется в путь,
Лишь только попутные дуют ветра!
И каждый поход их свершается пусть
Под сенью надежды, любви и добра!